Глава 6. Тайны Вековечного Клена

Я опрометью припустила через сад. Его лютейшество холод подстегивал нещадно и пробирал до костей, хотя заморозки еще не наступили.

По дороге прытко сновали омнибусы, стучали-гремели колеса экипажей. Мимо меня, по-деловому размахивая тростью, проскочил какой-то очень занятой джентльмен во фраке и цилиндре. За ним с воинственным видом семенила дамочка, крича что-то про отцовский долг. На меня, замарашку, они даже не обратили внимания.

Очередной порыв северного ветра заставил меня серьезно задуматься о дальнейшей моей участи. Куда податься? Где голову приклонить? Этот насущный вопрос встал передо мною со всей своей неотвратимостью. Через два или три часа стемнеет, жители разойдутся по домам, усядутся у теплых очагов… Может, попроситься к кому-нибудь на ночлег? Ага, как же, примут меня с распростертыми объятиями!

Я подумала о Пуаро. Ему-то, небось, у Эсфири ни холодно, ни голодно. По косточке каждый день, уж как пить дать, перепадает. Вот к тебе-то я, дружок, и наведаюсь.

Перейти дорогу в неположенном месте — это по-нашему. Натянулись поводья, беспокойно заржали кони, разразились руганью извозчики, и меня еще долго честили, после того как две груженые овощами телеги чудом избежали столкновения.

Я твердо намерилась провести грядущую ночь у Эсфири — хоть в прихожей, хоть на чердаке. Если спросит про Арчи, скажу, что с ним всё кончено. Если не поможет она, обращусь к Доре. Но это на крайний случай. А пока я довольно бодрым шагом направлялась к оперному театру, и какой-то голосок внутри нашептывал, что все невзгоды теперь позади. Вновь та самая дверь, знакомое бренчание колокольчика. Я поежилась, угрюмо глянув на небо. Мутно-серые, без просветов, тучи, голые ветки — и больше ничего. Странно, что не идут открывать. Я позвонила снова. И снова. Глухо как в танке. Вдруг послышался неясный шум — как будто кто-то скребется совсем рядом. Чтобы понять, откуда исходит звук, понадобилось всего лишь перегнуться через перила крыльца. В надземной части фундамента, где у моих соотечественников обыкновенно проложены канализационные трубы, ходила ходуном плохо приколоченная деревянная затворка. Таких затворок было по всему периметру штук, наверное, восемь. Ими закрывали ходы, ведущие в подвал.

«Наверняка большущая крыса, — с отвращением подумала я. — Никакого спасу от них нет». Связываться с крысами охоты у меня не было, но, поскольку дверь отпирать не торопились, я спустилась с крыльца и присела на корточки возле затворки.

— Мраки-мраки-мраки, — услышала я. — Кругом сплошные мраки, пауки, пылюка. И всюду двери с высокими ручками.

Прямо какая-то крыса-аристократка. Почему только у этой крысы такой знакомый голос? И тут на меня снизошло озарение: Пуаро!

— Пуаро! — позвала я.

— Ты вовремя, — глухо ответили из подвала. — Она посадила меня под домашний арест. За шпионаж.

Я изо всех сил рванула доску-дюймовку на себя. Та поддалась, гвозди отскочили, а я повалилась на жухлую траву.

— Фу-уф, наконец-то! Свобода! — прохрипел пес, выпрыгнув из темной дыры. Грязный, лохматый, как будто им, точно какой-нибудь тряпкой, несколько недель без перерыва драили полы. Он старательно отряхнулся, чихнул и живёхонько забрался ко мне на руки. Мы с ним были под стать друг дружке: оба изрядно потрепанные и уставшие. В общем, родственные души.

— А ты чего? — спросил он. — Почему в таком виде?

— Я ушла от Арчи.

— Как так ушла?

— Насовсем ушла. С концами. Сначала явился Теневой сенешаль и потребовал моего выселения. Потом явилась его тетка, дать мне пинка.

— Тетка сенешаля?

— Да нет же, тетка Арчи! — стуча зубами от холода, проговорила я. — Они у меня уже в печенках сидят, что один, что вторая. Но если ты думаешь, что я буду тут с тобой лясы до посинения точить, то глубоко заблуждаешься. Почему дверь-то на запоре? Битый час жду.

— Эсфири нет дома, — сообщил Пуаро. — Она еще утром пропала. Хочешь обогреться — можно пойти в ближайший трактир. У меня в нагрудничке есть пара монет.

— Да и хозяйка твоя не без гроша, — обрадовалась я. Надев поверх рваного платья запасное и причесав шерстку Пуаро обнаруженным в чемодане гребнем с пообломанными зубьями, я поняла, что не всё еще потеряно. Однажды жизнь наладится, войдет в широкую колею — и будем мы как два сыра в масле. Полоса неудач обязательно сменится полосой процветания и достатка.

Третьесортной забегаловки, на какую рассчитывал Пуаро, поблизости не оказалось. В вылизанном квартале для сановитых особ и заведения будут соответственными. Поэтому мы очень правильно сделали, что привели себя в порядок, прежде чем заявиться в кафе «Монокль». Кафе это больше походило на пятизвездочный ресторан, и сбережений нам хватило всего-то на салат из морковки со специями да тощую куриную косточку, которую Пуаро долго выискивал в меню. За столиком по соседству расположилась необычная компания: женщина в шляпе, поля которой почти совершенно скрывали лицо, и откормленный кролик бандитской наружности, при том что одет он был по последней моде. Между средним и указательным пальцами дама держала наполовину выкуренную сигару и тихо переговаривалась со своим жуликоватым приятелем. Еще один столик занимали бобры, и я вполне отчетливо слышала их разговор. Они совещались о том, где на реке Сильмарин построить запруду. Наверное, старейшины. Мелкота ведь, по словам Доходяги, должна помалкивать.

— А теперь что делать будем? — спросил Пуаро, управившись с костью. — Если не к Арчи и не к Эсфири, то куда?

— К Доре, в лабораторию, — уверенно сказала я. — У нее добрая душа, и в ночлеге она не откажет.

На извозчика денег наскрести не удалось. Я на всякий случай приподняла и потрясла Пуаро. Тот с негодованием заметил, что он, вообще-то, не свинья-копилка и что, по здешним законам, меня следует судить за неуважительное отношение к согражданам.

— Ты пока что не гражданин, — сухо сказала я, опуская его на тротуар. — А у нас, между прочим, серьезная проблема. Как за экипаж платить будем?

— Давай сперва сядем, сделаем вид, что отсчитываем денежки, а когда прибудем на место, попросим в долг у Доры.

— Хорошая идея! — обрадовалась я. — Голова ты, Пуаро. Го-ло-ва!


На город надвигались сумерки. Солнце вынырнуло из-за плотной пелены облаков только на закате и пламенело теперь, зажатое между фронтоном оперного театра и сизым монолитом туч. Кружили над крышами черные, похожие на ворон птицы. Бесприютное, тягучее, как мазут, чувство одиночества пиявкой сосало внутри. В моей памяти, точно тающие льдины, возникли смутные картины прошлого: воткнутые в небесную синь шпили какого-то собора, изнемогающие от летнего зноя туристы с фотоаппаратами, залитые фонарным светом безмятежные улочки… Какие бы тяготы ни сопутствовали мне в прежних моих странствиях, я всегда ощущала чью-то незримую поддержку. Целый земной шар представлялся мне домом, где тебя согреют, приласкают и не дадут в обиду. Здесь же всё почему-то казалось чужим, обманным, бутафорским.

— Не раскисай, — сказал мне Пуаро, когда мы забрались в фаэтон. — Скоро кончатся наши скитания. Мой нюх сыщика говорит мне, что самое большее через час мы будем в тепле и уюте.

Извозчик лениво погонял лошадей да что-то напевал себе под нос, время от времени покрикивая в сторону громким басом и грозя кулаком кому-то невидимому. Пьяный в стельку.

— Да, час от часу не легче, — вздохнула я. — Посмотри, с кем мы связались! Это же сущий пропойца.

— Он свое дело знает, — убежденно отозвался Пуаро. — Ты вспомни наших французов-лихачей. Ведь половина же по трассе в нетрезвом виде гоняет. Особенно в праздники.

— Но до праздника еще… — я помедлила, — два дня. Всего-то два дня! Эх, не видать мне нового платья, как своих ушей.

— Не о платьях сейчас нужно думать, а о том, как бы так исхитриться, чтобы нас на полпути не высадили, — прошипел Пуаро.

Скоро извозчик перестал мурлыкать свои песенки. Он то и дело оборачивался и зловеще шевелил усами в свете фонарей. То есть, если бы не фонари, нам от этих усов не было бы ни жарко ни холодно. А так даже Пуаро заволновался.

— Вишь, какие усищи отрастил, — говорит. — Такими только людей пугать.

Мы изо всех сил старались изображать из себя богачей-оригиналов, но, должно быть, выходило у нас не очень убедительно. Свернув на проселочную дорогу, возница зажег керосиновую лампу и осветил наши физиономии: что у одной, что у второго — доверия не внушающие. Пуаро мне потом так и сказал: «Никто с тобой сотрудничать не станет. У тебя на лбу написано, что ты личность сомнительная».

— Платить будем? — заплетающимся языком пробасил усатый. — Я вас забесплатно катать, что ли, нанимался?

— У нас тут мелочь, мелочи много. Нарочно вам на выпивку собираем, — нашелся Пуаро. — Кто станет в кабак с невиями соваться! Для вас лимны в самый раз.

Извозчик покивал-покивал, пропыхтел одобрительно — и давай стегать лошадей. Однако, выехав из парка Сандару, вновь заартачился. Или раскошеливайтесь, или катитесь колбаской.

— Мне таких, как вы, возить не впервой, — прогудел он, приблизив качающийся светильник к самому моему носу. — Если пассажир не чешется, значит, гол как сокол. Зачем зря лошадок гонять? Лошадкам тоже отдохнуть надо. Им в стойло пора. А вы давайте, кыш отсюда! — гаркнул он, дыша на меня перегаром. Пуаро зарычал.

Некоторые, когда выпьют, становятся мирными, как овечки. А иным дай только побуянить. Наш извозчик был из числа последних. Поэтому я решила судьбу не испытывать и сойти на пустынной дороге. На пустынной, мрачной, унылой дороге…

Видать, суждено нам бродить неприкаянными. Коляска благополучно скрылась с глаз долой, затихли вдали удары конских копыт. Гнетущее безмолвие окружило нас темным, непроницаемым коконом.

— Хнычешь? — удивленно спросил Пуаро. — Нервишки сдали? Если еще не сдали, то посмотри во-он туда. По-моему, за холмом кто-то включил неоновую подсветку.

— У них же нет электричества, — прохлюпала носом я.

— Ну, вот и я говорю, странное дело. Такая загадка только великому сыщику по зубам!

У меня не было желания иронизировать, тем более что «великий сыщик» уже давно привык к моим язвительным насмешкам по поводу его выдающихся дедуктивных способностей.

Мы решили, раз уж нам ничего не светит, пойти да глянуть, что там за невидаль. Когда спустились в ложбинку между лугом и обочиной, нас окутало облако густых травяных запахов. Я промочила ноги в какой-то застоявшейся лужице, послав сгоряча и лужицу, и луг по известному адресу.

— Напрасно ты это, напрасно, — сказал Пуаро, одолев крутой подъем. — Если б ты видела то, что вижу я, живо взяла бы свои слова назад.

А видел он не что иное, как светящееся дерево. На меня эта иллюминация произвела столь ошеломляющее действие, что я попросту онемела. По стволу раскидистого гиганта, переливаясь, точно волны тончайшего шелка, текло мягкое голубое сияние. Мне даже показалось, будто звезды спустились с небес, и спустились нарочно затем, чтобы одеть ветвистого великана в блестящую мантию.

Пуаро прыгал от нетерпения этаким баскетбольным мячиком — его к дереву так и притягивало. А во мне весьма кстати заговорил здравый смысл: «Держись-ка ты, Жюли, от подобных растений подальше». В нашем подлунном мире живые существа светятся неспроста — это я твердо усвоила еще со школьной скамьи. Они, если применить научный термин, люминесцируют — и всегда с определенной целью.

Но у Пуаро здравый смысл, похоже, свернулся калачиком где-то на дне черепной коробки и крепко спал. Как только я ослабила бдительность, пес со всех лап помчался к огромному «ночнику», заливаясь задорным лаем. Вот неугомонный!

— Стой! Назад! — крикнула я. — Это дерево тебя целиком проглотит! Слопает и переварит!

Но он меня как будто не слышал. Скотч-терьеры по своей природе вообще ужасно непослушные и своевольные собаки. Делают, что им на ум взбредет, а мнение хозяина побоку.

Я еще что-то кричала, грозила отменить полдник, а с ним и всю вкуснятину, на которую был падок Пуаро. Докричалась до того, что охрипла. За этими треволнениями я и не заметила, как подкралась коварная простуда. Насморк, кашель, озноб… Она обещала надолго свалить меня в постель. Только вот ни о какой постели речи идти не могло. Я горько посетовала на свою участь и вновь предалась бы отчаянию, если бы не мысль о том, что Пуаро рискует шкурой, причем рискует серьезно. Наверное, я выглядела смешно, когда бежала по лугу, спотыкаясь о каждую кочку.

В соответствии с моей «теорией прожорливого дерева», меня должны были заглотать, как только я попаду в зону голубого сияния или, в крайнем случае, дотронусь до ствола. Но бесстрашная Жюли Лакруа мало того что горазда на выдумки, так еще и с головой не дружит. Когда, будучи на последнем издыхании и еле переставляя ноги, я добралась до финиша, то первым делом прислонилась к этому самому стволу. Меня трясла лихорадка.


— Дерево-хищник, дерево-людоед. Что только не изобретет воспаленное воображение! — бормотал Пуаро, поправляя зубками компресс у меня на лбу. Он, оказывается, успел сбегать к какой-то канаве, принести оттуда воды в раздобытой жестяной миске да целебных, по его словам, трав. В ноздри проникал разреженный, точно со снеговых вершин, бодрящий воздух. Кротким, медовым светом мерцала крона. В углублении между толстыми гладкими корнями лежать было на удивление комфортно — даже без подушки и одеяла.

— Вы с дон-кихотом, — кашлянув, сказал Пуаро, — одного поля ягоды. Суетитесь и хватаетесь за оружие на пустом месте. У вас и самый безобидный зверек превратится в кровожадного злодея.

Его сдержанные нравоучения очень скоро усыпили меня. Сверху по спирали струился аквамариновый свет с серебряными блестками, заполняя собой каждую клеточку моего изможденного тела…


Пробудившись от глубокого, возрождающего сна, я ощутила небывалый прилив сил и была, что называется, в полной боевой готовности. Ствол уже не светился, и лишь сквозь золотую, безукоризненно симметричную крону просачивались солнечные лучи. Солнечные? Я выползла из своей «постельки» прямехонько на ярко-зеленый ковер с густым, как платяная щетка, и мягким, точно бархат, ворсом. Взглянула на затянутое мглой небо. Ни единого намека на солнце. И потом, никакого ковра тоже не было. Всё это время я спала на обычной траве. Вернее, не совсем обычной, поскольку на дворе стояла поздняя осень, и заурядная трава-«провинциалка» в эту скучную пору уходит со сцены, выряжаясь в дешевую, выцветшую одежонку. По-иному дело обстояло с нашей чудо-травой. Примятая, она вновь выпрямлялась. Росла, как на заказ, не выше щиколотки и строго придерживалась границ. За пределы, означенные древесной кроной, носу не казала. Я говорю «наша трава», потому как, оценив все преимущества житья под Вековечным Кленом (а выяснилось, что нас приютил именно он), мы с Пуаро решили там и остаться, на веки вечные.

Наш Клен — дерево волшебное. Он и летом стоит — не вянет, и осенью стоит — багрово-золотым великаном с пышной шевелюрой. Листья у него на зиму не опадают, лютые ветра под его сень залетать боятся, а мы сидим-посиживаем у могучего ствола — и холода нам нипочем.

Однажды Дора вскользь заметила, что Клен своенравен и пристанищем абы кому не послужит. Выходит, мы не абы кто, потому как нас опекали и пригревали, точно мы сами были маленькими клёниками. Так, у корней нежданно-негаданно вырастали лисички и сыроежки, выпрыгивали из-под земли кустики с уже поспевшей земляникой, а с нижних ветвей регулярно стекала чистейшая дождевая вода. Мы подозревали, что вода эта обогащается ионами серебра и обеззараживается непривычным для нас способом, ибо на вкус она была сладкая, как нектар, и жажду утоляла мгновенно. Воистину сказочное дерево!

Довольно долгое время мы успешно обходились без стен. Да и в крыше нужды не было. Густая листва не пропускала ни одной лишней капельки и лучилась нежным сиянием какого-то невиданного солнца, поскольку настоящее солнце уже который день пряталось за необъятным войлоком туч.

Симендрий близился к концу. Всего каких-то сорок восемь часов — и наступит чароний, а с ним — день Светлого ума. И, хотя с пищей и питьем проблем у нас не возникало, мы всерьез задумывались о том, что надеть на предстоящий бал. Вернее, задумывалась я, а Пуаро исследовал округу. Сразу же после моего чудесного выздоровления он рассказал, чем занимался у Эсфири. Прежде, чем его заметили и обезвредили, он разнюхал столько всего крамольного, что иной менее дружелюбный хозяин давно порубил бы его на куски.

— Помнишь, к примеру, разговор о коридоре, где перед нашим первым визитом задержалась Эсфирь? — загадочно спрашивал пес. — Так вот, непростой это коридор, а временной. Я подслушал: ее дружок Рифат, который незаконно проживает в замке за твердыней Арнора, — непризнанный гений. Он обнаружил, что в определенный час в стране Западных ветров время замедляется. Как уходящий со станции поезд, в который можно заскочить на ходу.

— Хочешь сказать, точно так же можно заскочить во временное окно?!

— Так утверждает Рифат. Я собственными ушами слышал. Если попасть во временной коридор, твой день растянется на целых двое суток!

— Звучит заманчиво. Дополнительные двое суток мне бы не помешали. Как раз бы управилась с подготовкой к празднику, — смеялась я.


Вообще, с тех пор как разрешился жилищный вопрос, настроение мое значительно улучшилось, исчезли драматизм и напряженность. Жизнь вновь засверкала передо мной, как витражное стекло в лучах заката, и я стала внимательней смотреть вокруг. Под вечер, когда Пуаро ускакал на первую свою полноценную разведку (хотя дождь лил как из ведра), ко мне пожаловали сестры из лаборатории. Они были несказанно удивлены, застав меня под Кленом. Я угощала их земляникой и сушеными грибами. Дора добродушно посмеивалась, слушая мой рассказ о побеге из дома Арчи, а ее сестра методично постукивала молоточком по толстенному корню, возясь со слуховой трубкой и делая какие-то пометки в своем блокноте. Так я впервые познакомилась с Сарой. У нее был один простой жизненный принцип: действуй честно — и избежишь немалых бед. Ее постоянно томило смутное предчувствие несчастья, хотя разорение сестрам не грозило, да и здоровьем обе отличались завидным (если не считать ту злосчастную простуду Сары). Позднее, когда мы втроем (а иногда к нам присоединялся и Пуаро) собирались у сияющего ствола, угощаясь древесным «напитком богов», Сара не раз говорила, что своим добрым именем и научными успехами обязана исключительно честности, которую она впитала с молоком матери. Их мать была прямолинейным и совестливым человеком, за что, как я поняла из намеков Доры, жестоко поплатилась. Сестры неохотно делились воспоминаниями детства. Большей же частью разговаривали о нас с Пуаро и о том, как благоустроить наше новое жилище.

— Вы смельчаки, — глубокомысленно замечала Сара, в глазах у которой стояла неизбывная грусть. — Вы действительно смельчаки, если отважились поселиться под Кленом. До вас многие пытались его «приручить», да только уходили они несолоно хлебавши. А у вас, я гляжу, всё вышло само собой.

— Потому что приручать мы его и не собирались, — вставлял Пуаро. — Нас на Звездную поляну забросило совершенно случайно.


До праздничного бала оставался день, когда к нам чуть ли не на коленях приполз Арчи.

— Возвращайся, Жюли! — с мольбою воскликнул он. — Ничего для тебя не пожалею, что захочешь, исполню. Только вернись!

— А как же твоя тетка? Она ведь снова меня выставит!

— Мы с ней рассорились, и она первым же поездом укатила в город Портовый. Теперь ее сюда и калачом не заманишь.

Я придирчиво осмотрела его костюмчик, потом перевела взгляд на свежую травку под ногами, потом запрокинула голову, чтобы еще раз оценить блистание нерукотворной крыши. Тщательно взвесив все «за» и «против», я отказалась наотрез.

— Ты обрекаешь меня на бесцветное существование! — страдальчески изрек Арчи. — Мне без тебя жизнь не мила!

Ничего себе заявленьице! Самооценка моя резко подскочила, впрочем, я подскочила тоже. Но как ни старалась, презрения скрыть не могла.

— Это ты сейчас мне в любви признался, что ли?

— Ну, признался. Какая разница! С той поры, как ты переступила порог моего дома, я понял, что пропал. Ты погубила меня.

— Весьма спорное обвинение, — сказала я с холодком. — Ты предупреждал меня о разных проходимцах, которые липнут к честным гражданам на каждом шагу, а сам ведь ничуть этих проходимцев не лучше! Давай отставим эти «ты — мне, я — тебе» и разойдемся, как воспитанные люди.

Арчи насупился, всем своим видом показывая, что на такие радикальные меры не пойдет.

— Спасибо тебе за кров, за пищу, — продолжала тем временем я. — В долгу не останусь. С первого же заработка начну отдавать. Ты уж прояви милосердие, потерпи малость.

— Мне вовсе не деньги нужны, — глухо проговорил тот. — Ты без меня пропадешь.

— А вот это еще проверить надо, — отрезала я.

Не преувеличу, если скажу, что в тот момент Вековечный Клен представлялся мне несокрушимой крепостью, которая защитит понадежнее любых каменных стен. Этаким щитом, за которым ни буря, ни стынь не страшны. Конечно, мне льстило упорство, с каким Арчи пытался меня вернуть. Но всему есть предел. Когда он злорадно поинтересовался, помню ли я свой прежний адрес, и когда преданный Пуаро повторно выпалил координаты вплоть до номера дома на улице Перголеди, мне стало ясно, что Арчи за фрукт.

— Сдавайся, — посоветовал пес-адвокат. — Она не уступит.

Я забралась на нижнюю ветку Клена и, болтая ногой, долго ждала, пока уберется надоеда-Стайл. Если тетке его впору травить моль, как она травит гостей, то сам Арчи, со своей феноменальной способностью действовать на нервы, мог бы отлично справляться с работой, где надо брать измором. При травле лисицы, например. Но о лисах — в следующей главе.

Загрузка...