Умирать не советую

Мне хорошо знаком этот проспект…

Здесь лучшие магазины в городе – я часто останавливалась возле витрин и разглядывала модели, представленные на манекенах, соблазнялась на новинки… Бывало, мы назначали встречи в этом районе, на аллее, где полукругом стоят скамейки и наблюдали за стаей воркующих голубей. Я кидала им хлеб…

Но те времена прошли. Теперь я иду по той же знакомой брусчатке босая, изучаю застывших манекенов и чувствую себя в порядке хотя бы от того, что способна передвигаться и ощущать, как кожу холодит дуновение ветра – я есть, я живу, я существую. Все куда-то спешат, а я разглядываю этот мир, людей в этом мире, пытаюсь угадать, что связывает их друг с другом, куда они бегут, о чём думают…

В отличии от них мне торопиться некуда. Я замедляю шаг, останавливаюсь – достаточно одной моей мысли, чтобы я почувствовала невесомость, закрываю глаза – слышу только удары своего сердца… Открываю: люди бегут, как прежде, но я наблюдаю за ними с высоты – они превращаются в поток, постепенно поток изливается в море, в свою очередь море впадает в океан и так до бесконечности… Месяцы, или годы – я точно не помню. Теперь не имеет значения сколько времени я наблюдаю за жизнью со стороны. Поверьте, раньше я не обращала на эту суету никакого внимания, тем более меня не интересовали мысли совершенно посторонних горожан – тогда я не всматривалась в их лица, они меня не волновали. Но всё изменилось в один роковой день.

С той минуты, когда захлопнулась дверь за спиной одного негодяя, который вторгся в наш дом, прошло ровно час пятнадцать. Я не отслеживала на часах пройденный промежуток времени, самый чудовищный в моём сознании… Я определила, когда телефон, брошенный мною на подоконник, отзвонил напоминанием, исполнил ненавязчивую мелодию из мира живых – за мгновенье до внезапного вторжения этого монстра я выставила будильник, чтобы не прозевать удобный момент для выхода. Теперь было неважно куда…

За кухонным столом сидели двое: одна из них – я, напротив – моя сестра, и обе были мертвы… До сих пор витал запах жареного картофеля, приправленного специями – сестра умеет его готовить лучше, чем кто-либо. Мясная вырезка, запечённая в фольге по новому рецепту, давно остыла, я к ней так и не успела притронуться, не смогла оценить степень мастерства дорогой сестрицы в ходе кулинарного эксперимента. Мои руки свесились вниз. Всё это время я ломала голову – как ими пошевелить… Но я не могла.

На лице сестры застыла гримаса, похожая на улыбку. Это постоянное выражение добродушия всегда было её визитной карточкой, в данный момент оно наоборот относилось к таким понятиям, как послесловие, послевкусие… Я бы сказала: послесмертие… Она смотрела на меня полуоткрытыми глазами, касаясь щекой содержимого тарелки, и вместо упрёка её лицо говорило мне: не беспокойся, всё хорошо… Она смотрела не на мой обмякший труп со свешенной вперёд головой, а именно на меня, сидящую на полу у окна в состоянии неопределённости… Кажется, за эти час пятнадцать я прошла все этапы: сначала шок, потом отрицание собственной смерти, теперь – апатия, безысходность…

Три месяца назад она сообщила мне, что ждёт ребёнка от своего безответственного и незрелого бойфренда – значит в этой кухне нас было трое… Я безнадёжно пыталась их реанимировать: её и зарождающуюся в ней жизнь, кричала, сотрясала мёртвое тело, но ничего не сдвинулось с места, возможно, только её каштановые волосы разлетелись по сторонам от моих лихорадочных движений под воздействием приступа, вызванного одержимостью вернуть безвозвратное…

Несколько раз звонили телефоны: кто-то нас разыскивал. Я не стала подниматься, чтобы взглянуть: мне было не до них. Мой начальник, её не созревший, до сих пор сомневающийся дружок, а может банк с предложением кредита… Как мне им объяснить, что деньги нам больше не потребуются? Телефон на подоконнике маялся, по миллиметру съезжал на край, настаивал, чтобы его взяли в руки. Холодильник издавал клюкающие звуки, дребезжал, и снова всё стихало.

Я и она. Мы оставались в тишине. Обед давно покрылся белесым налётом, утратил вид первичной сочности, ароматного шедевра – в момент раскладывания по тарелкам я уже поедала его глазами, а теперь он вызывал отвращение. Моя тридцатисемилетняя сестра мне всегда была матерью, старшая и заботливая, стремилась меня порадовать, заморачивалась с новым рецептом: продукты выбирала с любовью, складывала в корзину – я скучно катила её перед собой, а мысленно погрязла в работе… Вставила ключ зажигания, собралась трогаться, она – нет, стой, фольгу забыла! Ещё ждала минут тридцать, пока она сделает тот же крюк по гипермаркету…

Телефон на подоконнике вновь заёрзал, звонил кто-то нервный – мне это передалось через электронику или невидимый путь соединения. И вовсе не потому, что трещал он безостановочно, я ощутила вибрации там, в глубине, я перекинулась на огромную дистанцию, вплоть до внутренностей звонившего. Никогда за собой такого не замечала. Мне представилось, что я живу в пещере, слышу всё, что происходит за её пределами, чувствую запах приближающегося зверья… Нет, я не человек, я сама зверь, я улавливаю всех и вся, я больше не настолько никчёмна, как раньше…

В какой-то момент не выдержала: встала и подошла к телефону. Угадала – звонил мой начальник. Я прислонила несуществующий прозрачный палец к экрану, телефон по-прежнему умолял, палец проскакивал сквозь, в чёрную дыру. К моему удивлению с третьей попытки произошло соединение.

– Ты куда провалилась?! – Никто не слышал, одна лишь я, как он орёт. Телефон стал вибрировать в разы от одних его воплей. – Сколько я буду тебе названивать?! Ало! Ты меня слышишь? – Начальник отдела по работе с клиентами прорывался в пространство ещё совсем недавно оживлённой комнаты, в которой ели и смеялись, но сейчас в нём остановилось время и стало слишком спокойно.

Я медленно наклонилась щекой к экрану и попыталась произнести сумбурный набор фраз: позвони в полицию, меня убили, пришли кого-нибудь, или что-то в этом духе… Но шеф по-прежнему драл голосовые связки:

– Ты что там… пьяная в стельку?! Почему толком не отвечаешь?! Ты вообще где? Вероника твоя тоже не берёт! Вы что там оглохли обе?!

Пошли гудки. Экран продолжал светиться и в итоге постепенно затух. Скоро телефон совсем сядет: подходила к концу зарядка. Солнце тоже садилось – посуда, стоящая на полках: вазы, бокалы, сахарница, светились оранжевым отблеском. Закат добавлял тепла, с ним в помещении становилось уютнее. Я попробовала взять телефон, попыталась давить на кнопку – ничего не вышло. В результате оказалась опять на полу с ладонями, прижатыми к лицу. Всё, что было вокруг, теперь не существовало, мираж на расстоянии вытянутой руки, касаешься его – воздух, ничего нет. Я отчётливо осознавала, что из глаз льются слёзы, но когда пыталась их смахнуть, на пальцах тоже не было ничего, ни капли влаги… Не было самих рук, только ощущение будто они есть.

«Слёзы не настоящие, – произнёс в голове зверь. – Ты больше не размазня, не бренный человечишко. Это та, что просидела в твоём теле двадцать семь лет, могла себе такое позволить, случись что. А ты невозмутима, ты безжалостна, ты уверенно владеешь собой. Хватит раскисать!»

Пока окончательно не стемнело, я приблизилась к зеркалу. В первую секунду даже отпрянула, испугалась – не сразу поняла чего именно… Разволновалась: то ли от радости – я увидела себя живой, значит, не всё потеряно, то ли от горя – такой в нём отражаюсь я одна, а бездыханная Вероника по прежнему сидит в той же позе. Её тело и в зеркале, и за столом было одинаково безжизненным. Разглядывая себя, стоящую перед зеркалом, я удивлялась: почему я кажусь невредимой? Почему на моём теле отсутствует кровь?

Вспомнила себя живую: смеющуюся, эмоционально говорящую – именно такой я была, когда отреагировала на странный звук из прихожей, дура, даже не дёрнулась, чтобы проверить. Нас отличало – меня той от теперешней, что тогда я улыбалась за обедом и продолжала улыбаться пока поворачивала лицо к убийце, продолжала улыбаться, когда в меня летела пуля…

Теперь я была такой жалкой, сгорбленной, осунувшейся, как в результате болезни, длительной болезни… На мне сказался удар. Сначала я внимательно разглядывала в зеркале своё лицо, на котором не было ни мимики, ни смены выражения, ничего, кроме застывшей в одном положении трагической гримасы, затем я начала искать отражение противоположного края стола, не попадающего в обзор. Я должна была удостовериться: где сейчас моё тело? Больше всего я боялась увидеть нас вместе: отражающимися и здесь, и там.

Мне пришлось изогнуться, прислониться к краю зеркала виском – виднелась наполовину тарелка, а дальше дверной косяк, скрывающий весь обзор. Тогда я опустилась вниз: с этого ракурса мне лучше открывалось подстолье. Луч заходящего солнца сместился, осветив скрытое пространство, и я разглядела собственные колени. Это были мои колени, ноги в голубых джинсах, которые были сейчас на мне. Я сидела и там, и здесь, и была ещё третья, та, что бродила по квартире, заглядывала в зеркала, пыталась отвечать на звонки. Кто же настоящая я: та, что свисает лицом к столу или Это – оно продолжает передвигаться, несмотря на повреждение, несовместимое с жизнью.

В квартире заселился мрак. Немного света проникало от окон соседнего дома и уличных фонарей. В окнах мелькали живые люди – не всё было зашторено, и я наблюдала, как двое с шестого этажа садятся ужинать. Она накрывает на стол, кладёт вилки, ножи… На расстоянии не ясно, что там у них в тарелках, возможно, мясо, не остылое, без кровавых брызг… Смеются… В оконном проёме виден фрагмент небольшого, подвешенного к кронштейну телевизора – смеются над передачей. Он чем-то запивает, подливает ей. Такие счастливые…

Я обернулась к тьме. Очертания входной двери совсем исчезли во мраке, в прихожей остался лишь маленький блик – единственное пятно, частица уличного света, отражение в зеркальном полотне шкафа-купе. На столе и фасаде кухонного гарнитура разбросался узорчатый ажур от расшитой прозрачной занавески, которую Вероника купила и повесила на карниз пару дней назад. Занавеска шевелилась из-за дуновения ветра – он сквозил в щелевой треугольник приоткрытого окна, ажур начинал активно трепетать. По рукам и лицам, по всем светлым поверхностям, способным к отражению уличного света, пробегали тени… На секунду показалось, как эти двое тоже шевелятся, подрагивают от холода… Ветер усиливался, занавеска взлетала в воздух, на мертвецах шевелились рукава, пряди Вероникиных волос колыхались.

Эти двое сидели за столом в полной тишине: я, склонившаяся над тарелкой, сестра – в тарелке головой. Запах специй сменился на кровавую вонь. Кажется, я ощущала привкус крови: она сочилась изо рта той, что сидела на стуле, хотя она уже не была мной, она была до боли родной, но уже не мной… Я долго разглядывала её, даже в полумраке. Мысли были бредовыми, начиная от желания быстрее застирать кровь на моих любимых вещах, пока она не въелась, заканчивая: я пропустила уже три таблетки для бросающих курить.

В темноте мне стало с ними страшновато. Оттого, что они сидели неподвижно, было не по себе само собой, но… вдруг кто-то из них поднимется с места? Тогда мне станет по-настоящему жутко. Я вспомнила фильм «Зловещие мертвецы» – название подходило к ним идеально, и холод – не тот, что дул из окна, пробрал меня насквозь до кончиков пальцев.

Всё началось с нелепого конфликта на дороге. Сестра, в отличие от меня, водила недавно, в тот день она была за рулём моего новенького Ниссана, я сидела рядом, потому как выпила в конце рабочего дня – был повод: сотрудница выходила замуж. Я уговорила сестру забрать меня, она работала неподалёку, и так получилось, что не я заехала за ней, как обычно, а она за мной, и соответственно домой мы поехали на моей машине.

Итак, я навеселе развалилась в непривычном для меня пассажирском кресле, словом, была не настолько внимательна, как стоило бы, посадив за руль человека без опыта. К тому же я успела проголодаться и с аппетитом поедала треугольник пиццы, оставшийся с обеда. Попутно я, конечно, отдавала команды, руководила – когда притормозить, как перестроиться из ряда в ряд, но даже, покончив с едой, зависла с телефоном, разъясняя новому сотруднику тонкости нашей работы. До того парня я всё, что требовалось, донесла, до сестры не успела.

В какой-то момент она, плохо сориентировавшись, подрезала мчащийся по средней полосе серебристый Инфинити. Нас тут же обогнали, прижали к обочине. От безвыходности Вероника повиновалась, установила рычаг в положение «парковка». Руль, в который она вцепилась, ей казался защитой, она приклеилась к нему парализованными кистями намертво.

Из Инфинити вылетел взбесившийся крепкий мужик в тёмном костюме с расстёгнутым воротничком рубашки, без галстука, с взъерошенными волосами. К лицу его прилила кровь, на лбу блестела испарина, глаза, как у хищника. Первым делом он размашисто направился прямо к водителю. Я быстро выскочила из машины, устремилась ему наперерез – если бы не градусы в голове, вряд ли я была бы настолько смелой: выставила вперёд себя, чтобы он разбирался со мной, а не с сестрой в её то состоянии.

Дальше началась долгая разборка. Я извинялась, объясняла, что моя сестра новичок, рассказала о её деликатном положении, но тот не слушал, он твердил своё, размахивал руками и угрожал нам обеим. Из него изрыгались оскорбления, помноженные на пять, на десять, и я испытала чувство жалости: что же такого могло произойти с человеком, насколько плох был его день, раз он выдаёт настолько негативный обратный выброс? Жалость к нему рассеялась, сменилась жалостью к нам самим. Насколько невезучими оказались мы, попав под этот выброс? Всё дерьмо, что он в спешке куда-то вёз, было по дороге скинуто на нас, на случайных автолюбителей, ползущих с общим потоком на скорости, в рамках допустимого. У меня создалось впечатление, что я общаюсь с диким животным, в ком заложен инстинкт нападения, и в то же время оно лишено разума. Он у меня ассоциировался с медведем. Наделённый силой, но не имеющий интеллекта, медведь будет вести себя так же. Странно, чем он заработал на дорогое авто, если никого не слышит, не видит и ни секунды не думает? Скорее всего физической силой. Возможно, благодаря ей он сколотил своё состояние. Вряд ли он сможет его удержать одной только силой…

Пару раз он грубо толкнул меня в плечо, сестра продолжала сидеть в машине, тряслась, как осиновый лист, а я продолжала её загораживать. Вокруг начали собираться зеваки с направленными на нас камерами телефонов. Может это и к лучшему – пусть снимают! Мне то чего волноваться: я веду себя адекватно, извиняюсь, как могу, а этот мерзавец, если превысит допустимое, нарвётся, нам будет что показать.

Медведь разогнал их, заснял на свой телефон нас с сестрой и номера моей машины, затем прошипел мне в лицо: «Можете считать себя покойниками!» И так же энергично уехал. Если бы он куда-то не торопился, не представляю, чем бы закончилось разбирательство…

Правда, на тот момент оно ещё не закончилось, оно отсрочилось на другой день. Да разве я могла представить – ни в одном страшном сне, ни в одном кошмарном видении, что будет потом у нас дома… События, произошедшие в этой, ныне безмолвной, квартире, вышли за рамки нашего понимания, и речь шла не только о расправе над людьми – в какой-то степени подобное можно представить в нашей реальности. Самым шокирующим стало то, что происходило сейчас. Мы не верили в подобное, считали невозможным при всех неумолкающих разговорах о потусторонней жизни, о тех представлениях о ней, которые нам приходилось лицезреть с экранов телевизоров. Мы поражались историям о нематериальных субстанциях, предложенные многочисленными авторами и режиссёрами с богатым воображением, которые на самом деле и понятия не имеют куда мы попадаем после смерти.

Я тоже многое не понимала, знала только одно, что я, лишённая жизненно важных функций, до сих пор пребываю здесь. Я не чувствовала, что умерла – все ощущения и эмоции сохранились, более того, они преобразовались в нечто усложнённое. То, чего мне не доставало, добавилось. Что являлось лишним исчезло. Я находилась не в своём физическом теле, а оценивала происходящее со стороны. Если вспомнить, что со мной происходило в момент смерти – это было странное ощущение… Мне не с чем сравнить. Возможно, всё изменилось с той секунды, как в мою голову влетела пуля. Я её не почувствовала так, как должно быть, когда внедряется нечто инородное – хотя откуда мне это знать, но явно помню ощущение раскалённого металла и стекание жидкого по моей гортани. Ощущение мерзкое. Сознания я не теряла и продолжала всё слышать – как простучали удаляющиеся шаги и хлопнула дверь. Но то, какие ощущения пришлось испытать моему телу – не самое ужасное. Самое невыносимое происходило до, когда на моих глазах первой убивали Веронику, заменившую мне мать с девятилетнего возраста, а вместе с ней её не рождённое дитя – моего племянника, или племянницу.

Медведь прислал исполнителя, чтобы тот уничтожил нас – за недоразумение, за глупую оплошность. Наказание за наш неверный поступок – помеху на дороге в момент его передвижения вышло таким: нас не должно быть вообще.

В моей голове до сих пор звучал шквал злостной брани, извергающийся из охрипшей надорванной глотки. Перед глазами стояла его перекошенная от гнева физиономия: ноздри раздувались подобно парусам, кожа была натянута от перенапряжения, красная, блестела. Помню его дёрганные движения и размашистые руки, которые он выкидывал направо и налево…

Я теперь поняла, что оказалась той крайней (оказались мы с сестрой), на ком медведь сорвал свою накипевшую злость. Не знаю, что у него произошло на самом деле, или он сам по себе просто конченый психопат… И только сейчас, растворяясь в ночном мраке, я, убитая горем, начала действительно осознавать, что же сегодня с нами произошло, будто стала трезветь после продолжительной пьянки. Ярость, какая сейчас вскипала во мне, была несравнима с нервозным дёрганием той свиньи, не поленившейся прислать к нам убийцу для расправы с нами уже на следующий день. Я начала понимать, что не отступлюсь. И неважно… какой бы бестелесной я не стала, ясно было одно: моих врагов уже не спасти.

Весь следующий день я пыталась что-либо предпринять. Для начала пробовала выйти на улицу – ничего не получалось. Дверь напоминала мне сейф: я билась в неё, царапала, хватала за ручку… Ну как же так? Ведь она не заперта, изнутри открывается всего лишь поворотом ручки, а я ничего не могу сделать… Окно! Я ринулась на балкон – на всех других подоконниках стояло множество горшков с фиалками, которыми Вероника дорожила, я побоялась их повредить. Балконные створки мне так же не поддавались; я прильнула лицом к стеклу и удручённо уставилась на оживлённую улицу, которая теперь стала для меня недосягаема. Люди проходили мимо, заворачивались в плащи, придерживали раздувающиеся шарфы возле горла… Надо полагать, градус снизился, похолодало, а я стояла на бетонном полу босая и понятия не имела: зябко моим ногам, или хорошо, как было недавно, в последние деньки уходящего лета. О приближении осени говорили появившиеся на деревьях жёлтые листья – не замечала раньше таких мелочей, не могла позволить себе вот так растрачивать драгоценное время на подробное разглядывание городского пейзажа.

По тротуару ковылял с бадиком сосед по площадке. Шёл размеренно, привычно переставляя конец постукивающей палки с места на место с одним и тем же интервалом. Остановился, пропустил машину, вновь двинулся вперёд к нашему дому. Я начала истошно взывать к нему, чтобы он поднял глаза, но нет… Сосед по-прежнему, не поднимая головы, приближался к подъезду, перед ступеньками достал ключи, прислушался – я в этот миг усилила крики о помощи; через несколько минут я услышала, как закрылся лифт и хлопнула дверь в квартире слева от моей.

Телефоны беспрестанно звонили, пока не разрядились окончательно. На еде, совсем потерявшей товарный вид, начали скитаться мухи, они нахально обшаривали и тех, кто склонился над столом. Тела сидели на местах. Кажется, я уже привыкла к ним, даже поймала себя на неожиданных, случайно вырвавшихся словах, обращённых к Веронике. Заняться мне было нечем. Я могла бы отвлечься просмотром телевизора до тех пор, пока нас обнаружат, но пульт меня не воспринимал, как, впрочем, и всё остальное.

В какой-то момент я, нервозно взметавшись по квартире, опрокинула стакан с соком, в котором плавала муха, а потом я стояла, застыв в одном положении и удивлённо наблюдала, как сок стекает со стола, перемешиваясь с кровью. Я встрепенулась и начала пробовать сбивать с мест другую посуду… Снова – ничего. Это единственное, что произошло, возможно, из-за движения воздуха, который я взволновала (соединение с начальником я признала случайным, с каждым такое бывало, техника, что называется, глючила). После я так же в оцепенении наблюдала, как опрокинутый стакан очень медленно покатился на край стола, полежал, подумал и улетел вниз. Раздался звон. Теперь, помимо прочего кровавого хаоса, царящего на нашей, некогда отмытой до блеска, кухне, добавились осколки. Пришлось через них перешагивать – кто-то должен будет всё убирать.

Теперь я засомневалась в случайностях, и стакан уже был не единственной шаткой, не устойчивой, поддавшейся моим бестелесным усилиям материей, следом за ним в замедленном темпе прикрылась дверь – отражение кухни в зеркале исчезло. Исчез и залитый кровью натюрморт, я оказалась по ту сторону двери, больше она мне не поддавалась. Отрезанная от кухни, я стала ощущать себя в ограниченном пространстве. Зал-балкон-коридор – всё, что у меня осталось, дело не в малой площади, мне не хватало этих трупов, без них я считала себя неполноценной, только что отрезанной от пуповины. Я была привязана к ним, и кто знает – увижу ли их ещё, а если увижу – надолго ли…

Ближе к вечеру в дверь позвонили, не дождавшись ответа, вставили ключ в замочную скважину и начали вертеть туда-сюда. Я сразу напряглась. В дверях показалась Катя, наша двоюродная. Нет, только не она, разволновалась я. Катя – студентка сродни парниковой мимозе, я не могла представить, что будет, если она приблизится к месту бойни, войдёт и увидит нашу кухню.

– Ни-и-ка-а! – крикнула она, разуваясь. – Софья, Ника, вы дома?

Катя двинулась по коридору настороженно, не спеша. Ей никогда не приходилось пользоваться ключом, что мы ей дали на непредвиденные обстоятельства, и теперь это случилось, такие обстоятельства настали – мы не отвечали на звонки вторые сутки. Она заглянула в гостиную и убедившись, что там никого нет, вежливо постучала в дверь спальни.

– Софья, Ника! Ау!

На её лице, вызывающе накрашенном в молодёжном стиле, проявлялся лишь интерес, оно не выглядело обеспокоенным, встревоженным. Катя знала по себе, что существует масса причин, по которой люди молчат, не отвечают на звонки. Бьюсь об заклад – это родители надоумили её проехать через весь город, уставшую после работы и подготовки к новому семестру, проверить, почему мы не отвечаем, не случилось ли чего… Её мать, наша тётя, вечно сеяла панику и каждый раз по пустякам, созванивалась с кем-нибудь из нас ежедневно, и, если мы обе не отвечали поднимала шум. Для неё мы были сиротками, радо потерявшими мать (в какой-то степени и отцов), и её чрезмерная опека, начиная с моих девяти лет, до сих пор не прекращалась. Абсурд в данном случае состоял в том, что в этот раз она была права на все сто.

Во второй комнате Катя так же никого не обнаружила, тогда она направилась по коридору в сторону кухни, задержав внимание на Вероникином телефоне, стухшем на комоде.

– Остановись, не ходи туда! – наивно надеялась я, что она услышит, препятствовала движению, мельтешила, преграждая ей путь. – Тебе не надо этого видеть! Не надо на это смотреть!

Катя уже насторожилась, значит, что-то почувствовала, сморщилась, уловив неприятный запах. Шаг её замедлился, а дальше она просто толкнула дверь.

В первые секунды она замерла – Катя всегда долго соображала, и чем сложнее был случай, тем больше ей требовалось времени, чтобы мозг обработал полученную информацию. Но после я стояла и смотрела, как лицо двоюродной сестры искажается в гримасе величайшего ужаса, грудная клетка вбирает глубокий вдох и из лёгких вырывается истошный крик. Этот крик оказался подобием землетрясения: его услышал весь дом.

Кате стало дурно, она отпрянула назад и привалилась всем весом к мебели в коридоре. На площадке за дверью послышалась возня, кто-то начал звонить, затем стучать… Я не могла просто безучастно стоять, возможно, со временем привыкну, но сейчас я пыталась хлестать потерявшую сознание Катю по её бледным щекам. Когда она открыла глаза, мне показалось, что она смотрит именно на меня, а не водит растерянно зрачками по пространству. Затем её губы зашевелились:

– Сонь… ты…

В железную дверь звонко задолбили, теперь не костяшками пальцев, по звуку я определила – это бадик соседа. Катя уже не фокусировала на мне внимание, она цеплялась за одежду на вешалке, тянулась к двери, чтобы её открыть. Ручка поддалась, Катя на ней повисла. Сосед удивлённо уставился на неё, но девушка не могла объяснить ничего внятного. Он проковылял внутрь нашей квартиры. Экспозиция двух девушек, сидящих за обедом, вызвала в нём не такую шоковую реакцию. Сосед даже приблизился и заглянул в зрачки. Ему было неприятно, но не до обморока. Той же рукой он полез в карман за телефоном, сухо бросив Кате: ничего не трогай.

Я примостилась на спинку дивана, поджав под себя ноги, чтобы не мешать приехавшим на вызов оперативникам выполнять свою работу. Ещё никогда наша квартира не была такой оживлённой, ни в один праздник столько народу здесь не топталось. Они копались в наших вещах, разглядывали фотоальбомы, снимали отпечатки… Пару раз я в бешенстве соскакивала со спинки, когда брали в руки наши сугубо личные вещи, но потом возвращалась назад: моё разрешение, оказывается, никому не требовалось. Катя всхлипывала в спальне, её успокаивала соседка, жена хромого инвалида. Только сегодня я заметила, наблюдая за соседом, что он не так прост, увидела, что чувствует он себя в такой обстановке, как рыба в воде. Конечно я догадалась, кем он работал до отставки. Версии, выдвинутые им, были близки к истинному положению дел – кто-то из нас кому-то перешёл дорогу, но другие участники расследования склонялись к тёмному прошлому в нашей семейке, правда, к какому я понятия не имела.

По коридору понесли накрытые тела. Не помню, почему я побежала вслед за носильщиками, вероятно считала себя привязанной к этим бренным пустым оболочкам. Меня порадовало, что я могу спокойно передвигаться, если двери передо мной открывали живые люди. Пока я сидела на спинке дивана размышляя, то вдруг подумала, что мне придётся жить в этом месте целую вечность: я буду душить по ночам новых жильцов, греметь цепями, медленно открывать со скрипом двери, сбивать со столов посуду… Но то, с какой лёгкостью я оказалась на улице прояснило: в это место я не вернусь. Мне нужно разобраться: на что способны такие, как я, могут ли они влиять на жизнь живых?

Я чуть было не запрыгнула с телами в служебную машину, хорошо, что помедлила – дверцы закрыли прямо перед носом. Тела отвезут в морг – это хуже нашей квартиры, делать там абсолютно будет нечего. Я итак еле перетерпела ночь с двумя покойниками, а тут целое учреждение для жмуриков. А если придётся смотреть, как меня вскрывают, вытаскивают внутренности, которые я так берегла… Как оказалось, напрасно. Мне не легко далось решение бросить курить – я беспокоилась о сохранении здоровья, а не для того, чтобы наблюдать после смерти, как, раздвинув рёбра, достают мои качественные лёгкие. Когда машина удалялась, я заплакала. Не думала, что это будет так болезненно, будто меня рвут на части. Умирать не советую…

Столпившиеся зеваки начали расходиться, оставив меня стоять в одиночестве посреди дороги. Свет на улице был другим, не таким, как при жизни. Мне казалось, я смотрю на мир сквозь солнечные очки, с лёгким затенением. Ветер, тот, что скручивал занавеску в моём доме, гулял и здесь. Люди проходили мимо, пытаясь удержать распахивающуюся одежду на груди, придерживали волосы, чтобы не разлетались, но меня ничто не теребило. Это был не мой ветер, не из моего мира… Погода вокруг портилась, а я всё время ощущала комфортную температуру – такая бывает летним вечером у моря в последние минуты заката. Отдалённый гул от автострады, расположенной за соседними домами, напоминал шум прибоя.

Я и сама не заметила, шагая босиком, как очутилась далеко от дома, всё время куда-то шла. Глянув на свои босые ноги, вдруг ощутила себя разутой, умалишённой, сбежавшей из клиники, но ноги не жаловались, им было нормально, они нисколько не запылились. Мне стало интересно, и при этом я усмехнулась: мой внешний вид оставался тот, что был застигнут в момент расправы, значит, ворвись убийца часом раньше, когда я принимала душ, мой фантом бродил бы по улицам голым? Может поэтому в народе ходят разные байки, что мёртвого надо хоронить правильно одетым. Безногим и то вкладывают в гроб тапочки, а бывает, что передают через другого мертвеца, дескать, ему или ей забыли положить, пускай передаст. Разные слышала истории. Хотела бы я сейчас получить свои кроссовки, не привыкла я ещё без них, не освоилась должным образом.

Мост был бесконечно длинным, внизу блестела вода. Я только тешила себя иллюзией, будто иду вдоль берега лазурного моря, на самом деле понимала – это плескающаяся промеж свай грязная речная вода. От неё разило запахом тухлых водорослей вперемешку с илом – не той прозрачной рекой, что шумит течением в лоне природы, а именно городской рекой в мрачных бесцветных тонах. Резким порывом ветра понесло над водой пустой целлофановый пакет, на миг он взметнулся и прилип к её зыбкой поверхности. Люди закончились, их распугал накрапывающий дождь. Остались одни автомобили с зажжёнными фарами. Я даже не заметила, как зашло солнце.

В середине моста я остановилась. Идти было некуда. Мне стало нестерпимо больно от одиночества, я была совершенно одна, пленницей на свободе. Былой мир по чужой воле обернулся проекцией, теперь ты – зритель и не больше: смотреть можно, пользоваться нельзя. Мне стало больно и от отсутствия рядом Вероники, мои друзья мне больше не смогут составить компанию за бокалом коктейля, родной отец – не Вероникин, мой, с которым у меня были вечные разногласия, не сможет поучать меня – это я так считала, я осознала, что не поучал, он только пытался уберечь от опасностей. А я была упряма, как ослица, огрызалась, вдалбливала ему, что жизнь теперь другая, в которой он ничего не смыслит, одним словом, устарел. Сейчас мне захотелось ему набрать, посетовать на случившееся, рассказать всё, как было и донести до него: я по-прежнему рядом, я живу…

Больше всего я не понимала, почему до конца не умерла. Моя сестра, или её астральное тело куда-то переместилась, а я до сих пор пребываю здесь, среди людей, и кроме меня, по крайней мере в диапазоне трёх микрорайонов, такие, как я, не скитались. Мне бы не составило особого труда отличить нормального человека, несущегося по улице с телефоном под ухом, от зомби в одежде не по погоде, с пустыми обвислыми руками и глазами ошалелого туриста, которого водят по экскурсионному Бухенвальду.

В момент этой острой душевной боли я, склонившись над чёрной водой, решила попробовать добить себя до конца и перелезла через ограждение. Пальцы сжимали грязный от выхлопов парапет, мышцы ног и рук деревенели, а я колебалась, взвешивала последствия. Куда попадают самоубийцы из мира мёртвых? В небытие, в определённый таксон самоубийц второго ранга? В любом случае терять мне было нечего. Раздосадованная, что сделала выбор не в пользу мести – наверно, не верила в возможность её осуществления, я всё-таки разжала пальцы. Падение превратилось в парение. Гравитация существовала только в моём сознании – в моём новом мире законы физики уже не действовали. Невидимое тело, которым я управляла неумело, как на первом уроке вождения, коснулось воды без малейшего плеска, после чего провалилось в глубину.

В конце августа вода должна быть прохладной, но не для меня. Я парила под водой с открытыми глазами: кадр был однообразным – тёмная муть. Теперь я так же успешно существовала в водной среде, словно Русалка, и ничего не менялось. Потеряв терпение, я начала двигаться вверх, всплыла на поверхность и взяла курс к ближайшему берегу.

Под мостом было темно. Сколько я здесь просидела сказать сложно. Одежда, которая по ощущениям по-прежнему прикрывала моё тело, даже не намокла и не налипла на него. Внезапно за спиной я услышала шорох и тихие голоса. Два наркомана шарились в темноте, подыскивая место поудобнее. Они прошли вплотную мимо меня – я отпрянула от их зловония. Это ещё одна появившаяся способность, то, что я стала остро улавливать все запахи, будто хищник, чья жизнь состоит из ежедневной охоты.

Изучая новый мир я слишком увлеклась и отбросила на дальний план причину своего нынешнего состояния, забылась. Возмездие – вот, что задержало меня на этом свете и казалось единственным, что могло утешить. Пора перестать уничтожать себя, заняться делом и довести его до конца.

Наркоманы устроились возле бетонной опоры. Я решила испытать на них: как у меня теперь получится физически влиять на живых людей. Обычные движения, с помощью которых я пыталась к ним прикоснуться: удары, пинки, толкание, не приводили ни к чему, и я осознала свою беспомощность. Торчки раскурились, а я всё пыжилась, гвоздила их ногами и орала одному из них прямо в ухо:

– Я убью тебя, сволочь! Я доберусь до всех вас! Ненавижу тебя, тварь!

На месте того наркомана я представляла человека, чьего имени даже не знала. В мою память намертво врезались его лицо и автомобиль, номера которого я к счастью успела запомнить. Торчки над чем-то посмеивались, им было хорошо в сухой тени бетонного моста: за его пределами уже вовсю тарабанил дождь. Они поочерёдно затягивались: в темноте то и дело загорался огонёк от набитого косяка. Глядя на них, я начала философствовать: кем лучше быть – живым торчком или полумёртвым трупом? Прыщавый продолжал едко посмеиваться над пенсионеркой, у которой он выдернул из рук сумку с хорошим уловом.

– Ушлёпок! – крикнула я со злости, в этот раз не экспериментируя, а обращаясь именно к прыщавому. Выражение лица того, в отношении кого я сейчас распалялась, изменилось… Сначала он протянул корешу косяк и, когда тот его принял, вдруг внезапно набросился на него, схватив за горло. Я наблюдала, как он его душит не удивляясь. В таких кругах под воздействием допинга может перемкнуть в любой момент. Но прыщавый, сдавливая горло приятеля, произнёс слова, основательно перевернувшие моё сознание:

– Как ты меня назвал?

– Ты чего-о, Каба-ан? – хрипел кореш.

– Ты сказал: ушлёпок? – Прыщавый стискивал зубы с пеной у рта. – Ты обозвал меня ушлёпком, сука?

Второму удалось из последних сил отбросить нападавшего.

– Что за дерьмо?! – Тот уставился на прыщавого, пытаясь отдышаться и откашляться. – Кабан, тебя реально клинит! Чуть не задушил!

Я больше не могла составлять им компанию и решила покинуть это место, карабкаясь вверх по скользкой тропинке. Мне хотелось взлететь, но моё сознание помнило, что мне не позволит это сделать гравитация, оно же вбивало мне: раз льёт дождь – значит под ногами должно быть скользко. Поднявшись на дорогу, я запыхалась. Странно наверно выглядит запыхавшийся призрак…

Прямо по курсу горел заманчивыми огнями новый многоэтажный дом в красивом архитектурном исполнении – всегда мечтала побывать внутри, ещё на этапе строительства. Мечтала, чтобы мы с Вероникой когда-нибудь поселились в нём, я даже интересовалась планировкой и метражом, хотя прекрасно знала: жильё в этом доме нам не потянуть – слишком заоблачные цены. Здание меня примагнитило к себе, я уже стояла прямо перед ним и рассматривала окна – горела малая часть, дом только заселялся. Должно быть, в каждой заселённой квартире свой интерьер, один шикарней другого. Зайти бы взглянуть…

У первого подъезда припарковалось авто: дворники стихли, погасли фары. В темпе выскочил молодой мужчина, лет тридцати, пикнул сигнализацией, затем, съёжившись от ливня, устремился в подъезд – я не упустила такую возможность и юркнула вместе с ним. Дверь за нами плавно закрылась. Только он хотел нажать кнопку лифта, как погас свет – мой спутник выплеснул проклятия на матерном диалекте, от которых у меня сразу завяли уши.

Пока мы ждали с ним в темноте налаживания ситуации, я стояла и гадала: не на меня ли отреагировала электрика, может я источаю особые волны, из-за которых она выходит из строя? Если бы я умела, запустила бы электричество снова, только не знала как… Он достал телефон, начал подсвечивать. Я удивлялась его утомительному ожиданию – ведь молодой, давно бы поднялся по лестнице… Оказывается, речь шла о последнем этаже. Со страшной неохотой он всё-таки начал подниматься, тяжко вздыхая и проклиная виновных, бормоча себе под нос недовольства. Я поднималась вместе с ним, мне было не сложно, я не ощущала и капли физической нагрузки, моментами поджидала, когда он меня нагонит.

Жилец наконец добрался до своего этажа, достал ключи, постоянно подсвечивая телефоном, вошёл – я вместе с ним. В эту секунду подали свет – он выругался и по этой причине, психованно ударил в стенку шкафа, жалея напрасно потраченные при подъёме усилия, злился, что не стал дожидаться, затем скинул куртку, разулся. Мои глаза начали изучать интерьер – да, сбылась мечта идиотки, я оказалась внутри, но теперь-то мне нафиг было надо… Я видела, как он толкает дверь спальни и откровенно удивляется – пришлось подойти к нему, чтобы узнать – чему.

– Ты зачем пришла?! – Он вопросительно уставился на девушку, поднимающуюся с кровати, заспанную, в одежде, видимо, она прилегла в ожидании. Хозяин включил в спальне свет, отчего она прикрыла рукой глаза. – Я просил тебя кинуть ключи в почтовый ящик, а не открывать ими! И не надо было здесь хозяйничать! – Последнее он произнёс оказавшись в кухне, где обнаружил накрытую тарелками еду, приготовленную девушкой.

Свет погас снова.

– Как вы задолбали уже! – Хозяин полез в шкафы, через минуту щёлкнула зажигалка и начала разгораться свеча – он разместил её посреди стола.

– Сделать тебе чай? – Непрошеная гостья, разозлившая его своим появлением, пыталась быть максимально любезной.

– Не тупи! – рявкнул он в ответ. – У нас дом на электричестве.

Оба присели за кухонный стол напротив друг друга – мне это напомнило нашу недавнюю кухню, лишённую жизни, в которую я больше не вернусь.

– Ну что, так и будем сидеть?! – каждое его слово с самого начала было дерзким, как у той свиньи, и, разумеется, началось выяснение отношений, из которого я мало чего поняла. Девушка за время отношений делала всё не так, сейчас она пыталась оправдывать свои поступки, за что-то извиняться, умолять, обещать… Но я уловила главное: она его бесила сама по себе, что бы она не делала, просто бесила. Мне захотелось бежать из этого дома, я успела устать от его жителей. Откройте мне дверь, выпустите меня наружу!

– Да не нужна ты ему! – подошла я к ней и крикнула в ухо, которым она всё равно не слышала. Она не слышала не только меня, но и себя. – Не нужна говорю! Беги от него, забудь, и он тебе не нужен… козёл такой! Ты на него посмотри – хам! Слышала, как он тебя обозвал – овца тупая?! И чего ты от него ждёшь? Вызывай такси, да вали отсюда!

– Где ключи? Давай сюда! – Он вынудил её достать ключи из сумочки и положить на полку, затем распахнул перед ней входную дверь. Пара стояла в полумраке в прихожей, довольствуясь тем светом, что им давала свеча, оставшаяся на столе.

– Лифт не работает, – предупредил он в последний момент, считая её недалёкой, раз не сообразила, что чай вскипятить не получится. Девушка медленно вышла, морально убитая, потерянная. И я вместе с ней.

Куда она пойдёт? Довольно-таки поздно, дождь продолжается – я слышу его за стенами. Девушка начала спускаться по лестнице, споткнулась, чуть не упала… Держась за перила, постояла, подумала, снова двинулась вниз. Мы обе очутились на улице.

Она всё время шла впереди, без зонта, поливаемая дождём, и я испытывала к ней жалость. По дороге я думала ещё об одном: при жизни я становилась свидетелем чьей-то частной жизни только тогда, когда её участники сами того хотели, когда они нуждались в помощи, совете или им не терпелось выговориться. В новом состоянии я могла вторгнуться в любую семью и узнать самые сокровенные тайны, любые пикантные подробности, я могла собрать информацию о каждом – тут снова перед глазами возник мой кровный враг… Новая возможность давала мне преимущества. Мне стало импонировать моё теперешнее состояние.

Спутница прибавила шаг и куда-то улизнула, пока я, задрав голову, сквозь завесу ливня изучала вывеску ночного заведения. Достаточно дорогой стрип-клуб, всегда хотела в нём побывать, но женщин сюда не жаловали, для них даже вход был платным и недешёвым. Я вошла с посетителем абсолютно бесплатно, начала прогуливаться от столика к столику, разглядывая присутствующих.

В стрип-клубе я провела всю ночь. Устроившись на сцене в тёмном углу, я скучая наблюдала за танцовщицами, периодически продолжая рассматривать посетителей в поисках определённого лица. Нет, не лица – медвежьей морды, лишившей меня полноценной жизни, отнявшей у меня самое дорогое…

Я пропустила ещё шесть таблеток для бросающих курить. За столиками дымили, а меня совершенно не тянуло, несмотря на то, что я в сущности успела выпить только одну единственную… незадолго до смерти. Чтобы легко и быстро избавиться от пагубных привычек, надо всего лишь умереть.

Когда рассвело, я вышла на улицу с кем-то из персонала. У входа ожидало такси. Я услышала, как одна из официанток проговорила маршрут следования, и в последний момент я сообразила, что поедут они той самой дорогой, на которой мы впервые столкнулись с медведем. Таксист давил на педаль газа, когда я заскакивала на автомобиль сверху, хватаясь за рейлинги. Поначалу у меня сжималось в груди от экстремального передвижения, пока я не осознала, что лечу, словно на дельтаплане. Разница была лишь в отсутствии сопротивления ветру. Мой новый мир походил на вакуум.