Олег Тарутин УМЕНЬШИТЬ — УВЕЛИЧИТЬ

— Ну вот, с первым вопросом, кажется, разобрались. Откинувшись на стуле, председатель товарищеского суда оглядел зал. — Факт залития Орловыми нижележащих Пазиковых установлен нашей комиссией, и сумма ущерба в ориентировочной сумме… словом, стоимость ремонта примерно восемьдесят-сто рублей. Так, Ксения Карповна?

— И сумма подлежит вручению пострадавшему, — добавила ведущая протокол пенсионерка Ксения Карповна Крупнова, член товарищеского суда.

— Вот именно. Должна быть отдана Орловым Пазикову в срочном порядке. Товарищ Орлов, согласны?

— Значит, ремонтирует он за восемьдесят, а я ему — сотню?

— А это уж как «Радуга» определит, мне лишнего не нужно!

— Тише, тише, граждане! — возвысил голос председатель. — Ну что ж вы, Орлов? Пазиков представит вам квитанции «Радуги», а за «преднамеренное» он извинился, чего ж вам еще? Только время тянете…

— Ладно! Двадцатка туда, двадцатка сюда… Кончаем базар, согласен!

— Вот и отлично. Оба можете быть свободны. Остаетесь? Хм… Тогда — ко второму вопросу? Или, может, перекур? — покосился председатель на второго члена суда — Хохлина, курящего человека. Тот отрицательно помотал головой: продолжим, мол, потерпим.

— Второй вопрос… м-да… — Председатель крепко потер ладонью загривок, побарабанил пальцами по столу, покрытому красным, в чернильных пятнах, плюшем, достал аккуратно сложенный носовой платок, аккуратно развернул его, высморкался. Явно тянул время председатель товарищеского суда…

— И вот что я вам, граждане, скажу, — отыскал он глазами Орлова и Пазикова, — не по-людски это как-то, граждане: чуть что — и заявления строчить, чуть что — и в товарищеский суд. Неужто без суда никак меж собой не договориться? Ей-богу, совестно!

— Я, что ли, писал, комиссии вызывал?

— Я, что ли, полсотни предлагал от силы? — поочередно откликнулись сутяги, но чувствовалось, что оба они пристыжены.

— Степан Гаврилович, — сказала старушка Крупнова, — давайте второй вопрос, а? Время. Мне еще в аптеку нужно и в булочную.

— Ясно, Ксения Карповна. Хм… Второй вопрос, товарищи, — еще два заявления. Оба заявления на одного человека — Селецкого Валерия Андреевича, Картонажная, восемь, корпус три, квартира двадцать четыре. Прошу внимания, товарищи! — в мертвой тишине возгласил председатель. — Кто-нибудь у окна, откройте форточку, дышать нечем! Набилось, понимаете, народу…

В небольшом помещении красного уголка жилконторы народу сегодня собралось уйма, и завсегдатаи из пенсионной вольницы составляли лишь малую часть публики. Места позанимали загодя работники жилконторы во главе с начальницей. Сидел в зале мясник Сережа из гастронома напротив, сидел старичок Мильпардон — достопримечательность микрорайона, приемщик стеклотары, человек реликтовой вежливости, присутствовал молодой милицейский лейтенант, располагавшийся рядом с молодой женщиной: так в паре они и появились невесть откуда. А больше всего было жильцов дома восемь, корпус три, по Картонажной улице — они и подоконники позанимали, и подпирали спинами стены. Иные прямо с работы заявились сюда с портфелями и сумками. А через сорок минут, между прочим, по телевизору «Третья пуля», вторая серия. В чем загвоздка?

Товарищеские суды людям, что ли, в новинку? Да тьфу! Ну кто бы, к примеру, притащился сюда ради тяжбы Орлова с Пазиковым?

Шутите! А сами они чего ради остались?

А жилконторские тут почему?

То-то и оно, что дело тут нынче слушается такое, что и «Третьей пулей» пожертвовать не грех. Который день по всей, почитай, Картонажной молва об этом: и шу-шу, и вслух…

Селецкий — Супоросов, Супоросов — Селецкий… Да что вы говорите? Да надо же! Да не может этого быть!..

Ну, Супоросова Гертруда и до этого весь дом знал, даром что жилец недавний, по обмену, — больно уж личность приметная. А тут и незаметного Валеру Селецкого узнали. Вон он, голубь, сидит в первом ряду: курточка, свитерок, росточек не ахти. Не фигура он против Супоросова по внешним данным, не фигура…

Тот-то прямо киногерой: что тебе пиджак кожаный, что рубашка, что галстук. И чист, и плечист, и могуч, и спортивен. Бобер. И жена рядом-тоже вроде импортная. В общем, пара — есть на что поглядеть.

Однако большинство в зале смотрело на Супоросова с явной неприязнью, и неприязнь эту он, надо полагать, ощущал, а потому и оглядывался временами на публику из своего первого ряда с высокомерным прищуром. Во время предыдущего разбирательства-Пазиков против Орлова — он все переговаривался с женой, громко хмыкал, задирал кожаный обшлаг рукава и демонстративно смотрел на часы. Селецкий же, наоборот, проявлял такой живой интерес к процессу, словно сам бывал в подобной ситуации: то ли как залитый, то ли как заливший. И теперешнее внимание публики Селецкого, видимо, не раздражало, а забавляло.

— Стало быть, два заявления, граждане! — возгласил председатель и постучал по графину шариковой ручкой. — Заявления от товарищей Супоросова Г. Р., Картонажная, восемь дробь три, квартира двести четыре, и Клименко В. Ф., тот же дом, квартира сто шестьдесят три…

— Написал-таки, обормот! — прервал председательскую речь возмущенный и горестный женский вскрик. — Предупреждала ж тебя! Ох, смотри у меня, Фомич!

Председатель энергично застучал по графину, нахмурился и предостерегающе поднял руку:

— …квартира сто шестьдесят три. Имеются заключения нашей комиссии по этим вопросам, в составе Крупновой Ксении Карповны, Перловой Н. И. и…

— И Ячневой! — озорно подсказали из зала.

— И Пшенниковой Н. К.,-среди общего хохота невозмутимо закончил председатель. — Тише! Предлагаю начать с заявления Клименко, как более простого, но тоже, граждане, мутного.

— Ну, обормот! Ну, додумался!

— Тише! Огласите заявление, Ксения Карповна, — наклонился председатель к соседке.

Член суда Крупнова, чистенькая сухонькая старушка, оскорбленная смехом зала по поводу фамилий членов комиссии, щепотками ладошек мелко трогала плюш скатерти.

— Пусть лучше Юрий Михайлович огласит, — враждебно качнула она головой в сторону второго члена товарищеского суда — Хохлина, смеявшегося вместе со всеми, — а то всё смешочки…

Хохлин с готовностью протянул руку к заявлению.

— Ладно, я сам, — сказал председатель.

Он взял со стола верхний листок, дальнозорко отнес его от глаз и огласил:

— «В товарищеский суд ЖЭК № 124 от Клименко В. Ф., проживающего-ул. Картонажная, дом 8/3, квартира 163, с 1953 года…» Срок проживания указывать не требуется, Клименко, — отвлекся председатель и продолжил чтение, морщась из-за трудностей клименковского почерка. — Так. «Заявление.

Прошу обуздать жильца Селецкого Валерия из временного фонда квартиры 24, каковой пусть прекратит ставить на мне свои опыты.

Пусть Селецкий Валера расскажет, зачем он, хоть имеет свойство менять размер масштаба в обе стороны, в отношении меня действует односторонне и только все уменьшает, дискретируя…» Очевидно — «дискредитируя», Клименко?

— Вот именно, подрывает он меня, — откликнулся тот. — Там все верно написано, читайте!

— «…дискредитируя меня морально и материально. Клименко В. Ф. 11 июня 1980 года».

— Малопонятное заявление, — вздохнул председатель, кладя листок на стол. — Прямо скажем, совсем непонятное! Может, объясните, Клименко?

— Высказался, умник! Дискретирует! Каковой! Покрасовался перед народом — эвон, все смеются! Забирай заявление, сейчас забирай!

— Молчи, Клавдия!

— Василий Фомич, — улыбаясь обратился к старику Селецкий, — вам заявление случайно не Супоросов писал?

— Щенок… — сквозь зубы процедил Супоросов. — Цуцик. Я б тебе в другом месте…

Зал загудел. Вот оно, начинается…

— Ну-ну! — нахмурился Хохлин, в недавнем прошлом известный в городе хоккеист. — Так-то зачем?

— Угрозы — это не аргумент, — сказала старушка Крупнова, адресуя свое замечание одновременно и Супоросову, и жене Клименко. — Товарищ Клименко, объясните спокойно суду, какие у вас претензии к товарищу Селецкому?

— А такие претензии, — озлившись, вскочил с подоконника заявитель, старый, шибко сношенный жизнью человек, — такие претензии, что он мне который уже раз бутылки вермута в пузырьки превращает!

— А? Ха! — коротко хохотнул Хохлин. — Как же это? Зачем?

— А это уж вы Валерку спросите, как да зачем. А только глянет он, кобра вредная, на бутылку, и масштаб меняется: была бутылка вермута, а стал пузырек!

— Клименко! Вас же серьезно спрашивают, — сморщился председатель. Серьезно спрашивают, серьезно и отвечайте!

— Куда уж тут серьезнее! И этикетка та же, и стекло толстое, зеленое, а размер — пузырек. И на пункте не берут.

— Потому что, голубчик, нестандарт! — ласково отозвалось из зала, и все повернули головы на этот голос. — Со всей бы охотой принял бы у вас, голубчик, ваши удивительные пузырьки, но, к величайшему моему сожалению, не имею права!

— Вот и Мильпардон подтверждает! — обрадовался старик.

— Комиссией установлено наличие в квартире Клименко четырнадцати таких бутылочек, — в гробовой тишине зала сообщила старушка Крупнова. — Я думаю, Степан Гаврилович, акт проверки сейчас зачитывать не стоит. Потом уж, по обоим заявлениям…

— Ясное дело, — кивнул председатель. — Ну, бутылочки эти, ну, нестандарт, — вопрошал он истца, продираясь к истине, — а Селецкий-то тут при чем? Он-то при чем, спрашиваю?

— Так он же их и превращает, вот при чем! — ответствовал Клименко. Хоть вовсе не покупай!

— Вот и не покупайте, Василий Фомич, — подхватил Селецкий, — чего ж нестандарт-то разводить?

Кто-то фыркнул, кто-то хохотнул, кто-то шумно перевел дыхание, и снова в зале напряженнейшая тишина — слова бы не пропустить.

— Ну что за чушь, — страдающим голосом проговорил председатель, — и устная чушь, и письменная! Я, впрочем, так и думал, что этого мутного заявления никакие объяснения не прояснят.

— Кстати, Степан Гаврилович, — вставила старушка Крупнова, — одна из этих бутылочек передана комиссии пострадавшим и находится у Перловой, которая почему-то не изволила сюда явиться.

— Да какой он, к лешему, пострадавший! — вновь раздался голос стариковой жены. — Слушайте вы его больше, товарищи судьи! Это мы с дочкой-внучкой через него, недолеченного, страдаем!

— Гражданка Клименко! — застучал по графину председатель. — Не вскакивайте и не кричите! Не глухие тут.

— А не глухие, так меня слушайте!

Дородная женщина начала было протискиваться из своего ряда, но махнула рукой и продолжала с места:

— Мы же Валеру с Валентиной сами и попросили, с дочкой моей. Это же Валера Фомича от выпивки отучал! Как первый раз случайно уменьшил, так мы потом его все время и просили, — объясняла она то судьям, то залу, поворачиваясь во все стороны. — Делай, говорим, милый, раз можешь, лечи ты его своим способом!

— Въехал ты на маневренный на мою го лову, Валерка! — стоном подал голос с подоконника старик Клименко.

— На твою, на твою! — торжествующе закивала жена. — На твою голову, да на наше спасение. Вермуту он ему убавил! Да он тебе, идолу, жизни прибавлял, печенку твою трухлявую спасал, а ты на него-донос… Эх, Фомич, продажная ты душа, с Супоросовым стакнулся! А все равно и с его бутылками такое же будет!

— Все сказали? — каким-то вялым голосом спросил председатель.

— Все сказала. По нашей, по семейной просьбе Валера действовал. — Женщина села и, застыдившись вдруг общего внимания, низко опустила голову.

Председатель тихо спросил что-то у члена суда Крупновой, и та отрицательно замотала головой; спрошенный председателем; Хохлин пожал плечами.

— Ничего мы тут не поняли, — подытожил это краткое совещание Степан Гаврилович, глядя на Валерия Селецкого. — Может быть, вы, товарищ Селецкий, внесете ясность? Здесь вот говорят, что вы якобы бутылки уменьшали у Клименко каким-то способом. А вы вроде и не возражаете, соглашаетесь, а?

— Ну, предположим, уменьшал, — ответил вопрошаемый как бы с ленцой.

— Что? — подался вперед председатель. — Да как это?

— Что? Как? — полетели вопросы из взволнованного зала.

— Ну, допустим, существует такой способ, — с тою же ленцой сказал Селецкий.

— Вы это запротоколируйте! — вскочил с места Супоросов, выразительно, как регулировщик на углу, вытянув руки: одна рукав сторону судейского стола, другая — в сторону Селецкого. — Очень важное признание! Это и по моему заявлению признание! Запишите!

Поднялся шум. Председатель, кинув мимолетный взгляд на Супоросова, махнул рукой — сядьте, мол, и снова в упор уставился на Селецкого.

— Ладно, насчет «как» — это мы потом будем выяснять. Я насчет материального ущерба.

На кой черт вы это делали? Если только, — председатель вдруг непроизвольно, точно стряхивая с лица воду, замотал головой, — если только действительно делали?

— А я не хочу, чтобы дед травился и семью травмировал, — ясным голосом отозвался Селецкий. — Жалко мне их стало, вот и все. Да старик еще сам меня потом благодарить будет.

— Обидел ты меня, Валера, обидел! — раздался горестный стариков голос. Может, ты и хороший человек, а я — кровосос семейной жизни, а только не могу я тебя простить и благодарить не буду! А Супоросов Гертруд все одно тебя доконает, мы с ним так и договаривались: от меня вывернешься, так от него не уйдешь!

— Ты, алкаш, меня к себе не притягивай! — презрительно и угрожающе проговорил богатырь Супоросов. Он зло вырвал свой локоть из рук импортной красавицы. — Ну что «успокойся»? — рявкнул он на нее. — Это ж одна шайка-лейка, не видишь, что ли?

— Товарищ Супоросов, держите себя в рамках! — строго сказала старушка Крупнова.

— Тихо, тихо! — нахмурился Хохлин.

— Видал, Фомич, приятеля своего? — зловеще проговорила старуха Клименко. — Или и дальше судиться будешь?

— Товарищи суд! — вскочил с подоконника Клименко. — Заявление отменяю! Валерку не прощу, а судиться не буду!

— Так-так, — сказал председатель, — уже легче… Клименко, ответьте нам как автор этого заявления, — он ткнул пальцем в листок, — вы имеете претензии к Селецкому? Четко и ясно, ну?

— Аннулирую заявление как не имевшее!

— Очень хорошо. Разбирайтесь в ваших пузырьках сами. Меньше кляуз-легче жить. Теперь вторая бумага…

Председатель поднял со стола листок и зачитал:

— В товарищеский суд… так… от Супоросова Г. Р…. так… Заявление. Требую принципиального и сурового осуждения антиобщественного поведения жильца нашего дома Селецкого В. А. Селецкий В. А. систематически нервирует окружающих, постоянно затевает безобразные скандалы, нагло вмешиваясь в чужие дела. Испытывая патологическую ненависть к чужой честно приобретенной собственности, он старается нанести ей вред и порчу, даже если эта собственность-животное.

В скобках — «живая собака». — пояснил Степан Гаврилович. — «Такое безобразное поведение распоясавшегося хулигана Селецкого В. А. могут подтвердить многие жильцы нашего дома, понесшие материальный ущерб, в частности всеми уважаемый инвалид войны, пенсионер Клименко В. Ф…»

— Вот ведь паразит! — вскричал Фомич. — Тут я, стало быть, уважаемый, а тут — алкаш?

Зал, внимавший чтению в недобром молчании, недобро рассмеялся.

— Тише! Читаю дальше. Так… «пенсионер Клименко В. Ф. В отношении меня лично хулиганом Селецким совершены следующие акции: первое-выведена из строя моя машина „Волга“ модели „седан“; второе — приведен в полную негодность металлический разборный гараж; третье-травмирована и искалечена собака — дог, чемпион породы. От своего имени и от лица общественности нашего дома требую сурового наказания хулигана Селецкого В. А., полного взыскания с него нанесенного мне материального ущерба, а также немедленного пресечения его аморальной деятельности, мешающей честным советским людям спокойно трудиться на благо нашей любимой Родины. Супоросов Г. Р. Восьмое июня тысяча девятьсот восьмидесятого года». Напечатано на машинке, — нашел нужным сообщить председатель, дочитав заявление.

Во время чтения зал сурово и неприязненно рассматривал Супоросова. Один только разоблачаемый Селецкий, едва приметно улыбаясь, смотрел на жену врага. Как она слушала произведение своего Гертруда! Как поэму, как волшебную сказку! Ах, почему, почему же остальные в этом зале так бесчувственны, так жестоки! Да, это была любовь…

— Завернул! — кричали из публики. Честный советский!

— Пусть докажет! Сегодня в машине ездил, и гараж стоит!

— И дог шастает!

— Не пляшут уже такие заявления, опоздал!

Председатель поднял руку, пресекая шум:

— Кроме заявления, товарищи, имеются еще: характеристика с работы товарища Супоросова, копия товарного чека на машину, — перечислял он, перекладывая бумаги, — собачий диплом и ветеринарная справка. Но они, товарищи, существа дела не проясняют. Заявленьице-то, сами слышали, серьезное! Такие обвинения доказывать нужно, товарищи. Думаю, надо нам сейчас выслушать товарища Супоросова — что он может сообщить конкретно. Потом мы ознакомим собрание с актом комиссии, а потом заслушаем товарища Селецкого, а характеристики да дипломы — это дело десятое.

— А вот вы как раз зачитайте характеристику! — вскочив с места, крикнула красавица Супоросова. — Это вам не какая-нибудь бумажка! В «Оптснабе» зря характеристик не дают! Тоже мне! — От возмущения Супоросова порозовела и стала еще краше. — Гертруда Романовича все уважают и ценят! Заграницу доверяют! Что же ты молчишь, Трудик? Скажи им! А если у нас все есть, и машина…

— Сядь! — дернул ее за руку супруг, силком возвращая на место. Заграница… Не видишь, дура? — кивком указал он на враждебно гудящую публику.

Жена ойкнула от неожиданности и села, глядя на супруга с изумленно приоткрытым ртом. Супоросов поднялся. Спокойный, осанистый, великолепный он словно бы и сам являлся чемпионом породы, ну, коль уж не города, так района. Многим в зале пришла в голову эта мысль при взгляде на него.

— Я полагаю, — начал Супоросов породистым баритоном, обращаясь только к председателю товарищеского суда, — я полагаю, что разбор подобных уголовных дел, да-да, подчеркиваю — уголовных, вообще не входит в компетенцию товарищеского суда жилконторы, — он презрительно усмехнулся, — поскольку никто из членов этого суда не имеет юридического образования, и где вместо серьезного разбора дела устраивается цирк на потеху разным безответственным элементам.

Переждав всплеск выкриков зала, председатель постучал по графину.

— Так вот, — еще пуще сгустил баритон Супоросов, — насчет сегодняшнего разбирательства я не обольщался. Вначале я подавал заявление в нарсуд, тем более что методы, которыми орудует этот бандит (кивок в сторону Селецкого), должны заинтересовать и, уверен, еще заинтересуют кое-какие серьезные инстанции. Но… — Супоросов театрально развел руками, — но там сочли нужным направить меня в товарищеский суд по месту жительства, хе!.. Это во-первых…

— Вы извините, Степан Гаврилович, — оскорбление и взволнованно проговорила старушка Крупнова, торопливо роясь в своем портфеле. — Я сейчас, я относительно юридического образования, чтобы у собрания не возникло неясности… Да где же оно, боже мой? «Положение»… Ну пусть, я и так… — старушка бросила копаться в портфеле, вскинув голову, посмотрела на Супоросова. Лицо ее пошло пятнами.

— Товарищ Супоросов, вам известно «Положение о товарищеских судах»? Известен вам порядок выборов в товарищеские суды?

— Да на кой мне это нужно?

— Ах, на кой? Не на кой, а не нужно дезинформировать собрание! В «Положении» ничего не говорится о юридическом образовании! Вот так!

— Ну и ладно, что вы взвинтились-то?

— Нет, не ладно! Там сказано об уважаемых и авторитетных товарищах, заслуживающих доверия граждан. Да, я не юрист, и Степан Гаврилович не юрист, а военный в отставке, и товарищ Хохлин тоже не юрист. А этого от нас и не требуется! И в «Положении» ясно сказано!

— Да не волнуйтесь вы, Ксения Карповна, — успокоил старуху Хохлин. Юристы, не юристы… Мы в судьи не навязывались, а коли выбрали нас, так уж разберемся как-нибудь!

— Вот именно, — хмуро кивнул председатель. — Вы продолжайте, Супоросов.

— Товарищ Супоросов, — с нажимом на обращение поправил тот.

Выведенный из равновесия враждебностью зала и неожиданной перепалкой со старухой, он изо всех сил старался сохранить спокойствие и значительность.

— Так вот, в моем заявлении изложено все четко и ясно. Этим вот (кивок в сторону Селецкого) испорчена моя машина, испорчен мой гараж и покалечена моя собака. Вот факты, и на эти факты имеются свидетели;

— Комиссия располагает другими фактами, — сказала Крупнова.

— Ко-о-миссия! — передразнил старушку потерявший выдержку Супоросов. Три старушенции на ладан дышат, еле соображают, а туда же — акты расписывать! А он мне, гад, машину уменьшает и гараж! Был гараж, стал ящик: полтора на два! Был «седан»-что стало? Детская машинка! Сколько раз он мне, гад, такое делал? А к приходу старух все восстановил. Я же вам рассказывал, товарищ Витязев, — негодующе обратился Гертруд к Степану Гавриловичу. — Я ж объяснял вам, то есть у него такая возможность: уменьшать-увеличивать! Черт его знает, как он это делает, но делает же! В этом еще разберутся кому следует! Будьте спокойны, разберутся! Эт-то вам не шуточки, этим займу-у-тся еще! — грозно пообещал Супоросов. — Он ведь этак и с золотишком орудовать может, и с камушками, да мало ли с чем? Вам факты нужны, да? Вот вам факты, только не из актика вашего липового! Все видели «микрогараж» этот, и машину все видели! Что, не видели? — повернулся Гертруд к залу. — И вы не видели, Людмила Акимовна? И вы, бабушка? Да, да, вы, в зеленом! При вас же он тогда уменьшал, да или нет? Да вы про детскую площадку да про то, какой я разэтакий, потом бубнить будете! Вы подтвердите — видели? Слава тебе, господи! И та вот, с клюшкой, на скамейке тогда сидела! И парень вон тот, колченогий! А машину осматривал товарищ Волков, работник милиции, — отыскал Гертруд глазами милиционера. — Вы-то уж видели? Скажите им!

— Я скажу, не беспокойтесь, — усмехнулся в ответ Волков.

— Вот и скажите. Мне, кроме правды, ничего не надо! И комиссий, и актиков мне не надо! Ему ж (кивок в сторону Селецкого) плюнуть раз восстановить все, как было! Где, мол, доказательства? А что у ханыги этого полна квартира нестандартных бутылок — не доказательство? Я ж с ним, с гадом, — имея в виду Селецкого, горько пожаловался Гертруд, и так, и сяк, и по-хорошему: отвяжись ты от меня, не суйся ты не в свое дело! Так нет! Ну что — бить мне его? Так это я могу тебе устроить, понял ты? — Супоросов угрожающе дернулся в сторону улыбающегося Селецкого.

Зал грозно загудел.

— Поаккуратней, дядя, — нахмурился хоккеист Хохлин. — Без силовых приемчиков!

— Трудик! — дергала Супоросова за рукав супруга. — Ты про Султашу расскажи, про Султана!..

— А-а, Султаша! — отмахнулся Гертруд. Век им тут не разобраться, не их это компетенция! Передайте дело в нарсуд, об одном вас прошу!

— Все-таки попытаемся разобраться без нервов, может, нам и хватит нашей компетенции, — сказал председатель, военный в отставке. — Вы утверждаете, что гражданин Селецкий привел в негодность вашу машину и ваш гараж путем их уменьшения? Так?

— Ну, так.

— И что же он, я извиняюсь: пилил? Автогеном резал? Кувалдой плющил? Вы его заставали за этим занятием? И свидетели? И не ваша ли машина стоит сейчас тут, под окнами, и не на ней ли вы сюда приехали, товарищ Супоросов?

— Ничего он не пилил, не резал, а уменьшал. Уменьшал, как вот бутылки у старика. Да что же это такое: говорю — и как об стену горох! — Супоросов вяло махнул рукой и сел.

— Зачитайте-ка акт, Ксения Карповна, — предложил Хохлин.

— Да нечего его читать! Читал я уже актик этот! — запротестовал истец.

— Вот вы какой, оказывается, товарищ Супоросов! — вставши, сказала старушка, и лицо ее вновь покрылось пятнами. — Вы читали! А кроме вас тут что же-и людей нет?

— Трудик. милый, спокойно…

— «Акт комиссии ЖЭК № 124 от 12 июня сего года, — звучно начала читать Крупнова, — по заявлениям товарищей Супоросова Г. Р. и Клименко В. Ф., проживающих… — далее адреса. — Комиссией в составе… так… установлено следующее. Первое: по заявлению товарища Супоросова Г. Р. Пункт „а“ — гараж. Принадлежащий тов. Супоросову гараж визуально не отличается от прочих гаражей, принадлежащих жильцам дома восемь дробь три. Внешних и внутренних повреждений не имеет. Расположен обособленно, занимая часть детской площадки, непосредственно примыкая к песочнице. По заявлениям ряда жильцов дома, при установке гаража рабочими, нанятыми тов. Супоросовым Г. Р., были спилены два дерева, посаженные ранее на субботнике по озеленению. Пункт „б“ — автомашина…»

Но тут Ксении Карповне пришлось некоторое время переждать возмущенный шум зала по пункту «а» — гараж. Многим была памятна безобразная история с песочницей и двумя загубленными деревьями.

— «Автомашина… — читала Крупнова. — В момент проверки автомашина „Волга“ находилась в гараже. Внешних повреждений не имеет. По словам самого тов. Супоросова Г. Р.: „сегодня она в порядке, но это ничего не значит“. Пункт „в“ — собака. Комиссии был представлен для осмотра дог по кличке Султан.

Пол собаки-кобель. Зарегистрирован в районном клубе служебного собаководства. Регистрационный номер 1171. Собака явно травмирована, нервна, прихрамывает на переднюю левую лапу, правое ухо кровоточит. По словам заявителя, подвергся нападению Джекадворняжки, якобы не зарегистрированной, принадлежащей семье Медведевых (тот же дом, квартира девяносто шесть). Факт нападения Джека на дога Султана представляется комиссии маловероятным, поскольку первый визуально в два-два с половиной раза меньше дога Султана. Фантастическим кажется объяснение тов. Супоросова Г. Р., что дог Султан был специально уменьшен тов. Селецким в размерах. Собака Джек в клубе собаководства зарегистрирована, справка о прививке имеется. Таким образом, по заявлению тов. Супоросова Г. Р. факты по гаражу и автомашине не подтвердились, в отношении собаки подтвердились частично».

— По заявлению Супоросова все, Степан Гаврилович, — подняла глаза от листа Крупнова. — Далее-замечания комиссии по заявлению Клименко.

— С Клименко все ясно, — сказал председатель, массируя ладонью затылок. — С этим разобраться бы…

— Уж вы разберетесь, — съязвил Супоросов. — Комиссия, гляжу уже разобралась…

— Скажите, это вы подавали заявление в товарищеский суд, — подчеркнул местоимение председатель, — или это я за вас написал? — он поднял со стола супоросовское заявление и, взмахнув им, шлепком припечатал к столу.

— Ваше дело написать определение о передаче дела в нарсуд, втолковывал Супоросов. — Они и разберутся, и экспертов пришлют компетентных, а не этих… Перловых…

Старушка Крупнова едва не расплакалась от обиды и возмущения.

— Это вы верно сказали: наше дело, кивнул Супоросову Степан Гаврилович. — Уж мы решим, товарищ Супоросов, какое нам определение написать. И насчет детской площадки тоже…

— Ах, что за обстановка, боже мой! — горестно воскликнула красавица Супоросова. — Ах, что за отношение к нам! Требуем опроса свидетелей! Пусть товарищ Волков скажет, пусть скажет Диночка! — повернувшись к залу, она призывно закивала милиционеру и его спутнице. И публика впилась глазами в эту парочку: что таит их присутствие, что готовит?

— Я скажу! — подняла руку и сама тяжко поднялась со стула та самая старуха в зеленом, которую призывал к свидетельству Гертруд Супоросов. Как я свидетельница, как они с Валерием-то спорили. Тот говорит: что ж, мол, ты гаражом детскую площадку топчешь? А тот ему: не твое, мол, собачье дело, разрешение, мол, у меня от исполкома, иди, говорит, покуда ноги ходят, покуда я их тебе не повыдергал! А тот ему: липовое, говорит, у тебя разрешение! Инвалиды и те в сторонке гаражи поставили, а ты что же, блатная твоя душа? А тот рычит прямо: иди, говорит, покуда цел! Ну, думаю, изобьет он Валерия сейчас. Гертруд-то эвон какой бугаище! А Валера ему: ну, говорит, коли так, вот тебе гараж твой! Гертруд тут как вскрикнет! старуха схватилась за щеку. — Страшно так, отчаянно! Ну, думаю, пырнул его Валера чем-нибудь, не иначе! А потом смотрю-это он гараж уменьшил. Смотрю — гаражишко-то стал как игрушечный! А у него «Волга» там запертая. Эвоно как.

— Прошу немедленно и дословно внести в протокол, товарищ Витязев! вскинулся Супоросов. — Как ваша фамилия, мамаша?

— Фамилия моя, пожалуйста, — Маврина, Вера Аверьяновна. Видела, не откажусь. Заносите, коли хотите. Тот домой ушел, а тот вокруг гаража бегает, руками машет. Сам-то, почитай, раза в два выше гаража. — Старуха засмеялась. — Видела, не откажусь…

— Прошу запротоколировать показания!

— Протокол ведется, — сообщила Крупнова, не оскорбителю Супоросову, а собранию.

— Почему вы думаете, что это сделал Селецкий? — спросил Маврину председатель, опять массируя ладонью загривок. — Он что же, Селецкий, подходил к гаражу, прикасался к нему? На каком же основании вы утверждаете, что гараж уменьшил Валерий Селецкий?

— А кому ж больше-то? — удивилась старуха. — Что прикасался, не видела, не говорю, а что видела, то и говорю: самый тот момент. Посулил ему Валера, Гертруду-то, а гараж и уменьшился!

— После этого — еще не значит — вследствие этого. Это юридическая аксиома, звучно произнес милицейский лейтенант, и, резко повернувшись на этот голос, Гертруд Супоросов одарил лейтенанта удивленно-злобным взглядом. — Вот товарища Пазикова залило, например, и после, и вследствие протечки у верхних жильцов, а здесь, товарищи, ситуация несколько иная.

— Вот именно, — подтвердил Степан Гаврилович. — Итак, товарищ Маврина, четко и ясно: какие действия с гаражом на ваших глазах произвел Селецкий?

— Вот я пишу в протоколе с ваших слов, товарищ Маврина, — оторвалась от бумаг Крупнова:-«После перебранки с Супоросовым Валерий Селецкий ушел и к гаражу не прикасался». Так или не так?

— Именно что так. Самая и суть, что не прикасался, а низвел. Стало быть, сила ему такая дана, Валерию, тем более-за правду он стоял.

— Но это же сказки, товарищ Маврина, — мучительно морщась, сказал Степан Гаврилович. — Это же басни Крылова! По всему району, понимаете, ходят какие-то басни, какие-то слухи, человеку предъявляют какие-то совершенно бредовые обвинения… По-вашему, это возможно сделать, Маврина?

— Может, и сказки, может, и Крылова, опускаясь на стул, охотно согласилась свидетельница. — А я эти сказки своими глазами видела. И «Волга» внутри… — Она достала платок и шумно высморкалась.

— Позвольте мне, товарищ председатель, — поднял руку вежливый милиционер. Он встал, привычным движением оправив китель. — Волков, Олег Дмитриевич, — назвался он Крупновой, ведущей протокол. И в дальнейшем говорил лейтенант неторопливо и четко — как раз под запись. — Работник милиции. К вашему участку служебного отношения не имею. Имею сообщить следующее. Первого июня я стал случайным свидетелем происшествия с гражданином Супоросовым. На углу Картонажной и Трамвайного он обратился ко мне как к работнику милиции. Гражданин Супоросов был крайне взволнован: по его словам, он кинулся в поисках милиции, так как только что лишился машины и гаража. Я проследовал за ним к месту происшествия. Свидетельствую, что первого июня сего года гараж потерпевшего (буду условно так называть гражданина Супоросова), сохраняя все типовые особенности металлических разборных гаражей, имел следующие размеры… — Лейтенант вынул из кармана кителя бумажку, глянул в нее: — Длина сто восемьдесят два сантиметра, ширина — сто тридцать, высота — сто четыре.

Поскольку потерпевший утверждал, что внутри микрогаража находится и его автомашина, нами это сооружение было поднято и отнесено в сторону. Вес металлической конструкции, видимо, соответствовал ее размерам, — подчеркнул Волков. — Внутри микрогаража, товарищи, действительно находилась… м-м… ну, назовем ее моделью автомашины, что ли…

Причем модель выполнена настолько профессионально, — лейтенант бросил короткий цепкий взгляд на Селецкого, который с большим интересом слушал протокольный рассказ, — настолько профессионально, с использованием таких материалов и технологических средств, что изготовить эту модель можно было бы, на мой взгляд, только в условиях хорошо оснащенного КБ. Говорю это как бывший автомоделист, — пояснил суду Волков. — Далее. Поскольку имевшийся у потерпевшего ключ от автомашины не подходил, да и не мог подойти к замку модели, модель эта была исследована мной только снаружи. Затем мы с потерпевшим поставили конструкцию на место. Гражданин Супоросов упорно утверждал, что полчаса назад гараж и машина имели нормальные размеры и уменьшены каким-то фантастическим способом жильцом их дома Валерием Селецким. Этому я, естественно, поверить не мог, — лейтенант усмехнулся, — и посоветовал потерпевшему, осыпавшему угрозами этого неизвестного мне Валерия Седецкого, помириться с ним и попросить восстановить статус кво…

— Я его просил! Я его как человека просил! Унижался перед этим!.. прорычал с места Гертруд, дергаемый за руку женой.

— Давал я вам три дня на перенос? Восстановил я вам машину и гараж на эти три дня? — запальчиво прокричал Селецкий, и лейтенант Волков опять бросил на него внимательный и цепкий взгляд. — Вы мне что обещали, а? А на третий день куда вы меня послали, припоминаете?

Зал замер, боясь пропустить хоть единое слово, хоть единый жест схлестнувшихся врагов. Вот оно, вот оно, и никакая это не фантастика!

— На следующий день, в субботу, — переждав перепалку, протокольно продолжал милиционер Волков, — я снова побывал на Картонажной. Гараж товарища Супоросова имел стандартные размеры, «седан» — в полной исправности и на ходу. На своей автомашине Гертруд Романович даже подбросил меня до метро. Необычными явились замеченные мной совпадения некоторых индивидуальных особенностей этой машины и тогдашней модели: царапина на заднем номерном знаке, нестандартный левый подфарник, брелок-обезьянка на ключе зажигания и тому подобное. Оч-чень, знаете ли, странно все это выглядело, товарищи, — лейтенант вдруг сбился со строго протокольного стиля, — а дальше, товарищи, и еще того хлеще! Четвертого вечером Гертруд Романович позвонил мне, сообщив, что повторилась первоиюньская ситуация. Крайне заинтересовавшись, я приехал на Картонажную.

Автомашина товарища Супоросова, в нормальном состоянии, стояла на асфальтовой дорожке, а на месте гаража опять присутствовала его уменьшенная копня! Размеры, — Волков вновь сверился с бумажкой, — длина сто семьдесят сантиметров, ширина — сто двадцать девять, высота — сто один. Обратите внимание: размеры конструкции по всем параметрам отличаются от размеров первого июня. Дверь микрогаража была открыта, и потерпевший сказал, что только случайно оказался вне гаража в момент его уменьшения.

— Убийца! — с ненавистью крикнула Селецкому супоросовская красавица. Бандит! А если бы Трудик был в гараже?

— Ничего бы с вашим Трудиком не случилось, — хладнокровно ответил Селецкий. — Да и потом — я-то тут при чем?

— Я кончаю, — сказал Волков. — Вот факты. Добавлю, что сегодня, как многим известно, гараж и машина гражданина Супоросова имеют нормальный, неуменьшенный облик. И если бы не личный осмотр первого и четвертого июня, я бы никогда… Впрочем, — перебил себя лейтенант, — я все-таки не могу положительно утверждать, что не стал жертвой мистификации. Кстати, при осмотре четвертого июня присутствовала и Дина Владимировна Щекотова, журналист. Вы не хотите ничего добавить, Дина? — вежливо обратился к соседке интеллигентный милиционер.

— Ах, нет, нет! Я с безумным нетерпением жду объяснений Валерия Селецкого. Все это безумно интересно!

— Да, — подтвердил и Волков, — было бы чрезвычайно интересно заслушать объяснения товарища Селецкого. Особенно в свете показаний гражданки Мавриной и заявления Клименко. Здесь существует совершенно определенная связь. У меня все.

Лейтенант сел.

Была мертвая тишина.

— Значит, так, — сказал председатель Степан Гаврилович, коротко перед тем посовещавшись с помощниками. — Самое нам время, граждане, заслушать товарища Селецкого. Что тут вокруг да около ходить? Машина — гараж, уменьшил — не уменьшил, уверен — не уверен… А заявление гражданина Супоросова очень даже конкретное: Селецкий-де хулиган, Селецкий-де вредитель, убийцей вот даже называют! Может, и в самом деле — вредитель Селецкий? — председатель закивал протестующему шуму зала. — Вот и пора ему дать слово: пусть он опровергнет все эти обвинения. Вот так. Давайте, товарищ Селецкий!

Селецкий встал: невысокий и щуплый, как подросток, оттянул воротник свитера, повертел шеей, полуобернулся к залу.

— Ну что ж, судиться так судиться, — чуть ерничая, начал он. Наверное, Гертруду Супоросову есть за что меня ненавидеть. Но и я таких терпеть ненавижу! И никаких моральных неудобств я, граждане, в борьбе с ним не испытываю. Вот собаку его мне жаль. Пострадала, можно сказать, из-за хозяина. Она же не виновата, что воспитали ее так. Был бы, допустим, у кого другого пес: ну, дог, ну, чемпион породы громадный, — так ходи себе, гордись и радуйся! Нет, Супоросову же не просто собака нужна, ему Баскервилльская нужна, чтоб все вокруг тряслись да шарахались: разойдись, мол, народ, Супоросов идет!

На складную эту фразу публика ответила одобрительным смешком, а Гертруд глянул на оратора с какой-то томной ненавистью.

— Характер ведь такой у человека, — продолжал Селецкий, — на машине ехать-так встречного обрызгать, идти — так толкнуть, с собакой гулять — так испугать. Ну ни одной же собаки не пропустит, чтобы Султана своего не науськать! Султану-то, может, и самому неловко малых собак обижать, да куда ж денешься, коли хозяин велит? Вот и на Джека Гертруд таким манером чемпиона своего науськал. Джек с мальчишкой гулял; я иду с работы как раз, слышу, Супоросов Султану: фас! Тот в полный мах на Джека и помчался. Мальчишка испугался, я кричу Гертруду: оттащи, мол, пса, разорвет ведь Джека! А он смеется: сами, мол, разберутся. Где ж, говорю, разберутся, если Джек в три раза меньше? А Гертруду это — маслом по сердцу. Да и зол он уже на меня был тогда, были причины…

Что за причины, Селецкий уточнять не стал, но все почему-то подумали, что причины заключаются в каком-то не принятом Валерой предложении Супоросова, имевшем небось выгоду для Гертруда; ведь не зря же тот (это многие помнили) подходил, бывало, к Селецкому и разговаривал с ним улыбчиво. И посмотрели многие на мясника Сережу, супоросовского приятеля, а тот пожал плечами: не в курсе, мол…

Между тем Селецкий продолжал рассказывать:

— Джек-то, говорю, в три раза меньше! А Супоросов мне на это: что ж вы, сморчки, вовремя не выросли? Ах, думаю, вырасти? Ну это мы сейчас тебе устроим! Вот тут и устроил Джек Султану выволочку! Как тот, бедняга, не спятил от неожиданности? На трех лапах ускакал. А Гертруд в столбняк впал, рот разинул. Так кто же тут виноват, граждане: мы с Джеком или Супоросов с Султаном?

— Значит, надо понимать, вы, Селецкий, утверждаете, что… это… уменьшили собаку Супоросова? Что это было в действительности? Натурально происходило? — морщась, как от дыма, спросил Степан Гаврилович.

— Да нет же! — замотал головой хоккеист Хохлин. — Джека он увеличил. Да, Валера?

— Вы что ж, граждане, бредите? — поворотясь к Хохлину, председатель шмякнул ладонью по столу. — Неужто вы всерьез?

— Всерьез! Именно всерьез! — восторженно вскочила в своем ряду Дина, милиционерова журналистка. — Это же чистейшая парапсихология, дорогие мои! Это, это… — Она упала на стул, задохнувшись от избытка чувств.

— Всерьез не всерьез, а признание-то протоколировать положено. Или этого не предусмотрено в вашем «Положении»? — зазвучал мрачный баритон Супоросова. — Это мне не здесь, это мне потом в другом месте пригодится. Было же признание, так что же вы?

— А в чем я признался? — спросил Селецкий и на миг задумался. Признаю, что был свидетелем собачьей драки при науськивании Супоросова. Правда, я подумал тогда: поменяться бы им ростом — Джеку с супоросовским чемпионом…

— Вот оно! Вот он-телекинез! — закричала, хлопая в ладоши, журналистка. — Бог с ним, с Супоросовым! Какая мелочь! Супоросов — только точка приложения уникального явления! Продолжайте, Валера, умоляю!

— Сами вы мелочь! — крикнула Дине красавица Супоросова. — А еще к нам приходила, сочувствовала! Еще «камю» пила!

Злорадный хохот взметнулся в зале и вновь сменился напряженной тишиной. Селецкиипродолжал:

— Вот, что касается собаки. Теперь относительно машины и гаража, главное-гаража. Ведь это же факт, дорогие жильцы, — возгласил он почти патетически, — факт, что Гертрудов гараж въехал на детскую площадку! Стоит он там? Стоит как миленький! Это ж надо, — как новости изумился Селецкий, инвалидные гаражи и те за углом, на пустыре, а супоросовский — прямо под окнами его! Стоит по спецразрешению. Гертруд Сертификатович. У таких всегда ведь: спецразрешения, спецобслуживание, — спецкормежка. Везде у них лапы, везде нужные люди, и все у них по закону, и мер борьбы с ними вроде бы и нет, бесполезно вроде бы и рыпаться. — Селецкии вздохнул, и в зале завздыхали и головами закивали, и старушка Крупнова кивнула с умудренной скорбной улыбкой.

— Давай, давай, — грозным баритоном поощрил оратора Супоросов. Припомним и это! Слышали? Коли он на суде так о наших законах вещает, так чего я от него в одиночку наслышался?

— Вот я и подумал, — продолжал Селецкий, — раз стоит гараж на спецместе, надо спецмеры принимать. А главное — первое июня — Международный день защиты детей. Ну вот и принял я спецмеры, тут до него и дошло…

— Валерий Александрович, — ломким голосом проговорила старушка Крупнова, — все это так, все это справедливо, но умоляю — не нужно нас разыгрывать! Ведь вы же нас разыгрываете, дорогой? Не будете же вы всерьез утверждать, что в самом деле уменьшили этот проклятый гараж?

— А вы против уменьшения? — улыбнувшись, спросил Селецкии.

— Ах, — сказала старушка, — у меня кружится голова. Мне нехорошо, Степан Гаврилович… — она потерянно улыбнулась и принялась рыться в портфельчике, ища какие-то лекарства.

— Вы протокол ведите, а не таблетки глотайте! — грубо крикнул Супоросов, опасаясь, что признание врага не будет отражено в протоколе. Ведите протокол или другому дайте! У-у, богадельня!

— Сейчас мы перерыв объявим, Ксения Карповна, — успокаивающе сказал старушке председатель, в то время как Хохлин, плеснув из графина, подал ей стакан. — Тут еще разбираться и разбираться. Надо прерваться, товарищи, хоть на четверть часа, — обратился он к публике.

— Да погодите вы с вашим перерывом!взъярился Гертруд. — Вы слышали, что он признался? Я требую занесения в протокол признания Селецкого! Он у меня в другом месте повертится!

Севший уже Селецкий приподнялся, слегка побледнев.

— Да, пожалуй, вы правы. Ваши связи, Гертруд, все перетрут… Так вот, для протокола и к сведению присутствующих: никаких действий в отношении имущества гражданина Супоросова Г. Р. я не совершал, а увеличение или уменьшение предметов каким-то там способом считаю физически невозможным. Всякие фантастические показания свидетелей считаю плодом галлюцинаций, как правильно предположил товарищ Волков, милиционер. Ни в какой телекинез я не верю и вам не советую. Все!

— Четко, — одобрил хоккеист Хохлин. Обычная кляуза и никакой фантастики. Правильно, Валера.

— Ну — перерыв? — спросил председатель товарищеского суда своих коллег, с несказанным облегчением выслушав заявление Валерия Селецкого. Минут пятнадцать — двадцать? Перерыв! — объявил он всем. — Товарищи мужчины, курить только на лестнице и поаккуратней.

Публика, однако, совсем не спешила покинуть красный уголок. Никто тут не хотел смириться с категорическим заявлением Селецкого, справедливо считая его вынужденной мерой со стороны необыкновенного жильца. Зал волновался и гудел, полагая, что главное еще впереди.

Нахмуренный Селецкий двинулся к двери в полном одиночестве.

— Валера! — крикнула ему вдогонку журналистка. — Валера, умоляю! Ведь вас просто вынудили, правда? Ведь вы на самом деле можете? Умоляю!

Не оглянувшись на нее, Селецкий вышел за дверь.

— Его вынудили! — с отчаянием крикнула Дина. — Но все-таки это был телекинез. Его запугал этот хапуга Супоросов!

— Аа-а-уу! — неожиданно и страшно зарыдала в голос Супоросова, припавши к мужниному плечу. — У-у! Что ж это, боже мой! Все на нас, все! Мерзавец! Хулиган! И управы на него не найти! Уу-у!

— Не найти?! — зарычал муж. — Не найти, говоришь?! — Он оттолкнул рыдающую супругу, вскочил, громадный и яростный. — Не найти, говоришь? А вот я его сам! Сам я его, сморчка поганого! Сам я его! Сам!

Выкрикивая это, Супоросов огромными шагами сокращал расстояние до двери, мимо рядов, в мертвой тишине потрясенного зала.

И плач жены оборвался, как обрезанный.

— Минутку! — крикнул в спину Супоросова опомнившийся первым лейтенант Волков и стал торопливо выбираться из своего ряда. — Стоять, гражданин Супоросов!

Куда там! Яростный пинок в дверь, и Гертруд Супоросов выскочил из красного уголка.

С опозданием выскочил из помещения и Волков. Но, как мгновенно подумалось всем, супоросовская фора была велика и вполне позволяла тому совершить расправу над Валерием Селецким до вмешательства милиционера.

— Кто-нибудь! — отчаянно крикнула старушка Крупнова, хватаясь за сердце. — Помогите! Ведь он же его…

Поздно, поздно! Даже Волкову, тренированному милиционеру, поздно! Оставалось только слушать. Мертвая тишина рухнула на зал.

Председатель Степан Гаврилович подался вперед за своим столом, весь багровый и набыченный, упер кулаки в столешницу. Вскочивший было Хохлин замер в трудной позе, вытянув шею. Все головы были повернуты к двери, за которой был коридор, кончающийся лестницей. На лестнице сейчас курил ничего не подозревающий Валера, а по коридору, с жаждой свершить свой суд и свою расправу, стремительно шагал разъяренный, неуправляемый Гертруд Супоросов. Слушая в мертвой тишине, люди словно бы видели происходящее за стеной. Вот оборвались тяжкие шаги — Супоросов достиг врага. Предостерегающий вскрик лейтенанта. Рычанье Супоросова. Голос Селецкого. Рычание. Вскрик! Вскрик Волкова. Еще чей то вскрик, и еще. А затем — плач: испуганный, жалобный, какой-то детский…

В грохоте сдвигаемых и роняемых стульев публика вскочила на ноги, в едином порыве негодования закричала, заговорила, качнулась к выходу, торопясь и мешая друг другу, и вдруг попятилась, распалась на две стороны, давая проход вернувшемуся лейтенанту Волкову. И такое бледное и растерянное лицо было у молодого милиционера, что в зале вновь воцарилась мертвая тишина.

Дойдя примерно до середины прохода, Волков остановился, оглянулся на дверь. И тотчас же в дверях показался какой-то плачущий мальчик лет десяти-двенадцати. Как слепой, он сделал несколько шагов по направлению к судейскому столу, остановился и, уткнувшись лицом в ладони, заплакал еще горше.

— Что ты, мальчик? — сострадая, спросила Ксения Карповна. — Кто тебя обидел?

— Я не мальчик! — прорыдал тот и убрал от лица ладони.

— Я аннулировал! Аннулировал я, Валера! — заорал вдруг в сторону двери старик Клименко.

— Трудик! Маленький мой! — с невыразимой нежностью вскричала красавица Супоросова и, откинувшись на стуле, замерла с закрытыми глазами, по-видимому потеряв сознание.

— Я не мальчик! — рыдал мальчик. — Я Супо… росов! Ксения Карповна, запроко… колируйте, пожалуйста, ее-е-еее!..

Загрузка...