Ульфила

Глава пятая Прокопий 366-369 годы

Разумеется, у Империи с варварами был мир. Прочный, чуть не вечный. Империя отъелась и очень хотела покоя – спать и переваривать в своем необъятном брюхе страны и народы.

Но ей мешали. Во-первых, свои же сограждане, наживавшиеся на войне, ибо любое перемещение легиона, не говоря уж о поставках в армию, порождает большой простор для финансовых злоупотреблений.

Во-вторых, не давали ей покоя сами варвары, на что она, если судить по внешним проявлениям, страшно досадовала. Эти «зловредные» народы то и дело наскакивали на старого хищника, покусывая его жирные бока, кое-как прикрытые щетиной Рейнско-Дунайского вала.

А что в Империи происходило?

Ну, император сменился. Блаженной памяти Констанций умер. Теперь визави Атанариха по ту сторону Дуная был неотесаный вояка по имени Валент – повелитель Восточной Римской Империи.

С годами отяжелел Атанарих, обзавелся висячими усами. И все так же Империю ненавидел. И безразлично ему было, какие перемены там произошли. Сменился император и сменился. Будь на противоположном берегу Дуная хоть сам Александр Македонский – и то, казалось, вцепился бы не задумываясь. Сидел Атанарих у себя в Дакии-Готии, глаза щурил, приглядывался, выжидал.

И дождался.

Боги любили Атанариха – послали ему случай отомстить ромеям за низкое их коварство (ибо после того, как Ульфила ушел на имперские земли и сманил за собой часть племени, последние сомнения относительно христианства у Атанариха рассеялись).

Знак милости богов, если говорить о наружных его свойствах, не производил внушительного впечатления. Это был римский солдат, выловленный на готской земле и со связанными за спиной руками доставленный к Атанариху. Вид пленник имел весьма заурядный: рожа как кирпич, во рту двух зубов не достает.

Римский солдат отбивался от готских воинов, пока те тащили его, точно козу на заклание, и что-то вопил во всю глотку. В этих бессвязных криках Атанарих разобрал свое имя. Велел пленного отпустить – пусть скажет, что там хочет сказать.

Тут-то и выяснилось, что вовсе не пленный это, а гость дорогой и достопочтимый посланник. И что родич покойного императора Юлиана, знатнейший Прокопий, шлет через этого Иовина (так солдата звали) привет своему брату, могущественному Атанариху, повелителю везеготов.

От слова «брат» из уст ромея поморщился князь готский, но руки Иовину велел освободить. Вина принесли. Сели.

И чем дольше слушал солдата Атанарих, тем радостней ему становилось.

Ох уж эти родственники покойного императора Юлиана! Сперва патриарх Евсевий с его интригами и арианством, теперь вот Прокопий, бывший нотарий, ныне же – можешь не сомневаться, князь, ибо вот отчеканенная им в Иллирике золотая монета! – законный император, занявший по праву место своего покойного брата Юлиана.

Как не возмутиться, продолжал Иовин, когда на трон возвели этого солдафона, этого Валента, который только и умеет, что раздавать жирные куски своей родне, а об Империи не радеет. Взыскивает недоимки столетней давности, а чуть что не так – на дыбу и пытать. Жалованье солдатам через жадность свою задерживает.

На недоимки Иовину было, понятное дело, наплевать, а вот с задержкой жалованья – по всему видно – сильно обидел его император.

Да и вообще, Валент править не умеет.

Что это за государь, если достойному человеку приходится скрываться от него в лесах и вести жизнь дикого зверя, чтобы только не заподозрили его в честолюбии и стремлении занять престол и не подвергли за такое-то пустое подозрение смертной казни?

Тут Атанарих в рассказе запутался и осторожными вопросами (дабы не выдать своей неосведомленности больше, чем следовало бы) постарался выяснить, о ком, собственно, речь.

Да о Прокопии, конечно же. Он повинен в страшном преступлении (так Валент считает): состоит в родстве с Юлианом, что дает ему право на престол. И это право, между прочим, подтвердила вдова Констанция, Фаустина, когда вверила Прокопию свое дитя, малолетнюю Констанцию…

Иовин частил, сыпал именами. Но Атанарих почти не слушал. Главное было для него открыто как на ладони: Империю рвет на части мятеж, и мятежник просит помощи у везеготов.

Атанарих подливал и подливал своему собеседнику, а сам все улыбался в висячие усы. Хорошо же. Как вы с нами – так и мы с вами.

Ромеи запускали щупальца к вези и отхватили-таки часть племени. Совратили, лишили силы, поселили, как каких-нибудь рабов, на своей земле.

Настал наш черед. Уж мы с вами поквитаемся. Пусть ромеи рвут друг у друга из рук императорскую власть, пусть воюют между собой. Пускай освежат в памяти, ежели забыли, каково это – проливать кровь соплеменников.

Ну, так чего он хочет от меня, этот твой Прокопий? Воинов? Хорошо. Я дам ему двести дюжин моих воинов. Этого хватит?

Иовин бросился руки Атанариху целовать. Владыка!.. Милостивец!..

Атанарих руки отдернул. Нечего меня, военного вождя, слюнями мазать.

Жаль, не знал Атанарих многих подробностей этой истории, в которой поучаствовал двумястами дюжинами воинов; а то повеселился бы от всего своего широкого варварского сердца. Ибо война Прокопия с Валентом была войной двух откровенных трусов, каждый из которых лишь об одном мечтал: остаться в живых после этой передряги.

Как услышал Валент (он в ту пору находился в Сирии), что Прокопий два легиона на свою сторону сманил и на него, Валента, войной идти хочет, так сразу за императорские пурпурные сапоги схватился – скорее снять, снять, снять и в провинцию, к морю, гусей разводить. Спасибо, приближенные не позволили, за руки удержали.

Прокопий на самом деле тоже не рвался к престолу, но выхода у него не было. Иовин Атанариху совершенно точно обрисовал положение дел: раз родственник Юлиана, значит, либо становись государем, либо помирай по подозрению, что хочешь стать государем.

А тут как раз подвернулся случай. Валент сидел в Сирии. Донесли до него, что готы собираются в очередной раз пройтись по Фракии, не раз уже ими ощипанной. Со стороны соплеменников Атанариха это было, конечно, гнусностью, но таковы уж они, готы: скучно им за Дунай не ходить.

Валент легионы послал усмирять задорных соседей; сам же занят был в Сирийских владениях. И вот по пути из Сирии во Фракию остановились в Константинополе без императорского пригляда два легиона.

Отчаянно труся, бледный, как выходец с того света, Прокопий натягивает на себя одежки понаряднее (за неимением пурпура), вооружается палкой с красным стягом и в таком бутафорском блеске, с подгибающимися от ужаса коленями, предъявляет свои претензии на престол. Вокруг – солдаты, бдительно охраняют сию персону поднятыми щитами, ибо имелись серьезные опасения, что вздорный константинопольский плебс начнет швыряться кусками штукатурки и прочим дерьмом. Но все обошлось, и выступили в поход.

Однако для Атанариха дело обернулось куда как скверно.

Посылая с Прокопием готов, он рассчитывал пустить молодых своих волчат порезвиться на ромейской земле, попробовать зубки, поесть свежего мяса, с тем, чтобы потом назад их принять и произвести в матерые волки. А вышло по-другому.

Прокопий, разумеется, войну бездарно проиграл. Никто и не сомневался, что ничего путного из его авантюры не получится. В решающий момент, когда чаши весов колебались, Прокопия предали. И хоть не ожидал он иного от своей армии предателей и дезертиров, а все же упало сердце, как увидел, что солдаты его оборачивают щиты внутренней стороной наружу и дружно топают на сторону Валента.

Поглядел, сжал в комок упавшее сердце, плечами криво передернул и как-то очень ловко скрылся с поля боя. За ним только двое пошли – ближайшие соратники. Готы еще задержались, бились с ромеями, но не потому, что защищали Прокопия, а просто ромеев не любили. Но и эта война закончилась: небольшой отряд готский окружили и полонили. Те не очень-то сопротивлялись. Сложили оружие, как было велено, на землю сели. Атанарих, когда отпускал их с Иовином, наказывал не жизнь свою за ромейского самозванца сложить – жизнь их народу вези нужна – а опыта набраться. Ну и набрались; будет.

Во Фракии это случилось, у города Наколеи. Там лесистые горы кругом, есть где спрятаться. Добрел до них Прокопий. Ничего, кроме усталости, не чувствовал. Кто бы не сказал, глядя на него сейчас: сильного судьба ведет, слабого тащит. И притащила, в конце концов, в этот лес, на эти склоны, и бросила в одиночестве. И еще небось пальцы брезгливо отерла полотенцем: ф-фу, Прокопий…

Конечно, в те годы судьбе было, из кого выбирать. Тогдашний мир был полон героев. Просто трещал и лопался по всем швам от героев: Стилихон, Аларих, Аэций, Аттила, Гинзерих, Теодорих… А тут какой-то Прокопий с его умеренностью и аккуратностью – идеальный канцелярский работник; с его узкими плечами и сутулой спиной. И что он все под ноги себе глядел, монету потерял, что ли?

Рухнул под деревом, на узловатые корни, лицо руками закрыл. Вот наконец он и остался один, можно передохнуть. И тихо вокруг, только полная луна ярко светит.

Один? Не тут-то было. Извольте-с, ваше падшее величество. Справа и слева приблизились соратники верные, числом двое, взяли его за руки и связали.

Да пес с вами, делайте, что хотите.

Наутро – какое торжество в лагере Валента! Валент уж позабыл, как отрекаться хотел. Восседал на складном табурете среди своих солдат. Центральная часть лагеря занята пленными. Длинноволосые, белесые, длинноносые, с наглыми светлыми глазами – переговариваются между собой, пересмеиваются. Не их это война, а Атанарих их скоро из плена вызволит.

Мятежника ведут!.. Самого Прокопия ведут!.. Так-то, вместе с сообщниками, что явились узурпатора незадачливого выдать, представили римские солдаты императору Валенту мятежника Прокопия.

Коренастый, угловатый, дочерна загорелый, глядел Валент настоящим воином, плоть от плоти закаленных римских легионов. А что трусоват бывал, то искусно прикрывал грубостью: мы академиев не кончали.

И триумфы с прочими изысками ему, Валенту, ни к чему. Не было у него вкуса к театральным действам, зато шкурой своей весьма дорожил. И потому посмотрел Валент в унылое бледное лицо Прокопия и велел отрубить ему голову, что было исполнено тут же, на месте.

Прокопий ушел из жизни, казалось, со вздохом облегчения. За все свои сорок лет он никого не убил, а это по тем временам была большая редкость.

Что до сообщников его, которые так героически выдали своего предводителя, то Валент, не обладавший чувством изящного, велел казнить их тоже. Так втроем в одной яме и закопали.

И осознав свой долг перед отечеством исполненным до конца, Валент занялся другими делами.

Узнав о том, что эта пивная бочка Валент распродал всех готских пленников по градам и весям Империи, точно коз бессловесных, Атанарих…

Ох. Лучше было не попадаться ему на глаза в те дни.

Наконец, призвал к себе нотария (писца то есть). Добровольно бы тот к своему князю сейчас ни за что не пошел, но тут деваться было некуда. Звали нотария Агилмунд, был обучен грамоте и при князе выступал искусным дипломатом. Хромой от рождения, Агилмунд передвигался быстрым скоком и был куда менее беззащитен, чем можно подумать, видя его угловатую хрупкую фигуру.

Своего дипломата Атанарих встретил потоком отборных проклятий. Не спрося позволения – вообще не проронив ни слова – Агилмунд уселся за стол против князя, локтем миски в сторону сдвинул, со своим письменным прибором разложился и строчить принялся.

Атанарих ругань прервал и поинтересовался: что это нотарий пишет? Агилмунд досадливо на князя рукой махнул, чтобы не мешал вопросами, с мысли не сбивал. Дописал. После голову поднял и, склонив ее набок, посмотрел Атанариху прямо в лицо.

Страшен был Атанарих.

Нотарий как ни в чем не бывало попросил диктовать дальше.

Проклятия возобновились. Угрозы одна страшнее другой – и все на голову этой продажной твари, этой шкуры – римского императора. Уж и города ромейские пылали, и Флавиев флот, что нес охранную службу на Дунае, шел ко дну вместе со всей матросней, и Траянов вал с землей был сровнен и зубами дракона то место засеяно, женщины все подвергнуты надругательствам, а мужчины оскоплены все поголовно…

Нотарий усердно писал. Наконец, Атанарих выдохся и попросил прочесть, что получилось.

Получилось в меру сухое и достаточно высокомерное послание, составленное на сносной латыни (всего две ошибки, да кто не запутается, когда семь падежей!). Атанарих-де требует выдать ему всех готских пленников, захваченных Валентом под Наколеей.

Поворчал еще немного Атанарих и, капнув воска, приложил печать.

Ответ на сие послание привез государев человек, которого готы поначалу приняли за заблудившегося кочевника. Ибо был он природным сарматом, хотя и носил римское имя Виктор.

В пути этот Виктор изрядно пообтрепался, да еще заплутал в горах, довольно крутых и поросших густым лесом. Пытался было найти себе толкового проводника, сунулся за этим в селение карподаков, но карподаки – народишко дикий, носит войлочные шапки, смотрит зверем и изъясняется на совершенно незнакомом наречии. Так что проводника не добыл, а хлеба в селении том не нашел. Оголодал, оборвался о сучья в трущобах, насилу этого мерзавца готского князя нашел.

Атанарих сперва к нему даже не вышел. Слуги и младшие родичи вокруг Виктора вились, как мошки-кровопийцы, все въедались да допытывались – что за сармат такой и почему в ромейскую одежду вырядился, краденая, что ли? Так допекли Виктора, что спесь с него потекла ядовитым потоком – не удержался, на низших излил, а ведь берег для самого Атанариха. Тут уж и «хам» в дело пошел, и «да как ты смеешь», и «убери руки, холуй» – все, чем казна богата. Двое из слуг помоложе хохотали над бессильной его яростью, а третий – это как раз нотарий был – как обложит этого Виктора с головы до ног.

На шум лениво Атанарих вышел.

Усадьба просторная, дом богатый, деревянный. Стоит князь в дверях, большой, грузный.

Виктор к Атанариху подошел, отточенным движением императорское послание вручил. Атанарих взял, в руках повертел, потом кивком нотария подозвал и ему сунул: прочти.

Агилмунд глазами пробежал.

– Интересоваться изволит, на каком основании народ, дружественный римлянам и связанный с ними еще через Константина Великого договором вечного мира, оказал поддержку узурпатору, который, находясь во власти низменных страстей и поддавшись гнусным побуждениям честолюбия, начал войну против законного государя.

– Запутался я что-то, – сказал Атанарих. – Не сыпь словами, не горох. Узурпатор – это у нас кто?

Нотарий и князь, как по команде, одновременно повернули к Виктору вопрошающие лица. Искренне недоумевали. Атанарих брови поднял, глаза выпучил, рот приоткрыл: в полной растерянности бедный варвар.

Виктор зубами скрипнул, но ответил:

– Узурпатор – Прокопий, казненный за измену и междоусобную войну.

– А, – протянул Атанарих с видимым облегчением. И нотарий тоже сменил выражение лица: теперь он понимающе супился и кивал.

Но вот Атанарих снова озаботился, и мгновенно его беспокойство передалось и верному нотарию:

– А законный государь – это, стало быть…

– Август Валент, – отрезал Виктор. – Август Валент – законный государь. Ты поддержал проходимца, князь, дал ему своих людей, нарушил договор с Империей. Так что когда твои люди попали в плен, Валент обошелся с ними по справедливости.

Атанарих повернулся к нотарию:

– Принеси то письмо.

Тот кивнул и быстро похромал в дом. Долго возился там, гремел засовами. Атанарих в это время зевал и чесал у себя под мышками, задирая рубаху и выставляя напоказ изрядный живот. Виктор с ненавистью глядел на этот живот.

Наконец, явился пройдоха нотарий, вынес письмо, о котором шла речь, и с торжественным видом объявил:

– Вот подлинный документ, призванный полностью оправдать образ действий нашего князя. Написан собственноручно Прокопием. Здесь он провозглашает, что принял верховную власть, ибо она принадлежит ему по праву как близкому кровному родичу покойного императора Юлиана. Следовательно, оказывая ему поддержку, мы сохраняли верность давнему договору с Константином. Ибо как еще выказать верность Константину Великому, если не поддержав его родича? Я могу прочесть, – с невинным видом предложил нотарий.

– Нет необходимости, – сказал Виктор. – Я передам Августу Валенту ваши оправдания. Но боюсь, он сочтет их пустыми отговорками.

Направился было к своей лошади, но Атанарих окликнул его.

– Да погоди, ты… Не такие уж мы тут звери. Как тебя зовут? Виктор? Странное имя для сармата.

– Если меня здесь вынуждают терпеть оскорбления… – начал Виктор.

– Да будет тебе, Виктор, – совсем мирным тоном сказал Атанарих. – Передохни у нас дня два, а потом мы тебе проводника дадим. Ведь пока сюда шел, заблудился небось? Вон одежда как поизорвалась. – И Агилмунду: – Пива гостю принеси.

Агилмунд в дом ушел и сразу же донеслись его крики: погонял какую-то служанку, чтоб немедля пива князю несла.

Виктор остался погостить. Два дня терпеливо сносил атанарихово гостеприимство. Ел, пил. Тот, точно в издевку, кормил поджарого сармата на убой, до боли в желудке, поил, как лошадь, все расставаться не хотел. Наконец еле живого от обжорства отправил назад, к Валенту, дав в сопровождение верткого паренька с хитрым лицом.

Как и следовало ожидать, на письмо Прокопия, предоставленное везеготами, Валент даже и не взглянул. Долго колебался император ромейский, что бы такого убийственного Атанариху написать в ответ, но так ничего и не придумал, а вместо того двинул за Дунай войска.

Только слепой бы, пожалуй, не заметил, что Валент затевает войну. А Атанарих уж никак слепым не был. И меры принял.

По весне никто не помешал Валенту мосты через Дунай наводить. Флавиева флота корабли сонно покачивались, выстроенные в ряд в самых низовьях Реки. Ругань, грохот, плеск волн, беспокойное ржание коней – переправляются ромеи по плавучему мосту на палубах, в Готию идут – зловредного Атанариха карать. А что он к узурпатору людей своих посылал?..

Сопротивления переправе никакого не чинилось. Левый берег Дуная как вымер. Сперва ступали ромеи с опаской, засады ожидали. Но Атанарих исчез.

Это прибавило Августу Валенту бодрости. Было предпринято несколько стремительных марш-бросков по всем направлениям, но все они вонзались в пустоту. Вымерли они, что ли, эти проклятые готы?

Чего захотел – чтоб готы вымерли. Валент понимал: невозможное это дело. Живехоньки и готовы ощутимо тяпнуть, если подвернется удачный случай.

Атанарих употребил полученные известия о том, что ромеи карательный поход задумали, таким образом: собрал народ свой и с ним подальше в горы забрался, прочь с равнины, где все как на ладони. В горы ромеи с их лошадьми не сунутся. Крупной воинской части резона нет, не зная местности, по горам блуждать – воинственных готов вылавливать.

Ну, засели там вези, набили дичи, пивом одолжились у местных кельтов, что в этих горах с незапамятных времен сидели, и жили себе не тужили, пока Валент, весь потный, в самую жару по равнине гонялся.

– А что Валент с равнины-то не уйдет? – спросил раз молодой дружинник у нотария – тот все тайны князевы знал, да и вообще был умный.

– Атанарих ему свою тень оставил, – был ответ.

Наконец Валент соскучился хитрую тень атанарихову ловить. Призвал к себе Аринфея, магистра пехоты. Как бы все лето так впустую не пробегать, сказал ему Валент. Аринфей согласился: у варваров чести нет, в удаче они возносятся превыше всякой меры, в неудаче на брюхе ползают.

И сказал Валент:

– Добудь мне этого Атанариха. Хочу увидеть, как он на брюхе ползать будет.

Аринфей взял сотню легких всадников и в степи умчался. Но добыча его была невелика. Долго искали, наконец захватили несколько семейств, со стариками, бабами и сопливыми ребятишками (нескольких молодых мужчин пришлось убить, больно яростно отбивались). То ли не успели вместе с остальными в горы уйти, решив сперва завершить работы на полях. То ли вообще никуда со своей земли уходить не собирались. По языку и обличью – вроде бы готы, определил Аринфей. Но ведь с них станется и аланами оказаться, те тоже рослы да белобрысы. Однако особо разбираться не приходилось. С пустыми ведь руками к Валенту не вернешься, вот и привел ему Аринфей десяток пленных.

На другой год кампания против готов вообще протекала крайне вяло. Взялись было снова переправу наводить, но Дунай так разлился, что из этого мероприятия ничего у ромеев не вышло. Пока ждали, чтоб разлив утихомирился, половина лета долой. Легионеры обленились, на траве валялись, рыбу ловили. Таможне одни слезы – разве с этих мерзавцев налог возьмешь? Они сами с кого хочешь налог возьмут. Женщин местных перепортили. Поблизости от лагеря деревенька карподаков оказалась, тех, что еще Траяна помнили. Солдаты быстренько выучили, как на ихнем наречии будет «выпивка» и свели с ними дружбу.

И сам Валент – ведь не в пурпуре он родился! – был человек простой, захаживал в то селение.

До глубокой осени сей курорт продолжался. А Атанариха воевать? В задницу Атанариха, по-солдатски прямолинейно отвечал Валент, ибо жизнь человеческая коротка и незачем марать столь прекрасное лето каким-то зловредным Атанарихом.

С первыми осенними дождями отошли ромеи на юг и стали в прибрежном городе Маркианополе, где были у них зимние квартиры.

Только на третий год взаимного бряцанья оружием (Атанарих с гор тоже фиги римлянам крутил) сошлись в бою. И вроде бы, крепко побили ромеи Атанариха, едва спасся. Не зря Атанарих с ромеями воевать не хотел – человек он был трезвый и обстановку оценивал правильно.

А Валент, собою весьма довольный, опять к Маркианополю отошел, понравилось ему там зимовать.

Атанарих посольство отрядил, наказал мирный договор из Валента вынуть. Посольство хоть на животе и не ползало, как о том Валент в мечтах заносился, но вело себя со всевозможной хитрожопостью. Люди подобрались опытные, знали, что ничего вечного не существует, а тем паче – договора с ромеями. Как силушка накопится, так договор и окончится.

«И отселе вы, вези, не должны более рассчитывать на получение денежных субсидий, сиречь стипендии, каковую в прежнее время регулярно, а именно – каждый год – получали от Империи, как то заведено было при Константине».

Нотарий Агилмунд это записал.

«Свободная же торговля, каковую прежде имели вы, вези, в сношениях деловых со многими городами Мезии и Фракии, отныне ограничивается всего только в двух пунктах по всей дунайской линии…»

Нотарий и это записал.

Какая разница? Главное – чтобы ромеи нашим людям пахать не мешали.

Окончательное скрепление мира происходило при таких чудных обстоятельствах, что осталось памятно всем очевидцам. Ради одних только предварительных переговоров раз пять гоняли взад-вперед посланных.

Сперва Валент диктовал условия, Атанарих с левого берега головой кивал: да подавись ты. А поскольку за дальностью расстояния кивков этих Валент видеть никак не мог, то готский князь ему нотария посылал: кивни там за меня. Агилмунд кивал.

Потом обсуждали, кого в заложники ромеям отдавать. Наставления заложникам давали: пусть получше к ромеям приглядываются, кого из военачальников опасаться, ну и все такое.

А заклинило и Валента, и Атанариха вот на чем: где мирный договор-то скреплять, на какой территории? Ибо оба сошлись на том, что война между ними велась нешуточная, кровопролитная – три года тянулась, шутка сказать! – так что заключать мир можно только при личном свидании двух царственных противников.

Валент через посланного так передал: поскольку он, Валент, есть великий победитель варваров, несовместимо с достоинством его идти на землю оных варваров для заключения с ними мира, ибо претерпели унижение от победоносного оружия его.

Выслушал Атанарих, не моргнув глазом; после от нотария потребовал, чтобы тот притчу сию растолковал.

– Неохота ему за Дунай, к нам, лишний раз соваться, – перевел Агилмунд.

Валент, конечно, был прав. Коли варвары признали себя побежденными, то пусть сами за миром и приходят.

Атанарих свои доводы выдвинул. Как есть я связан ненарушимой клятвой, страшной и кровавой, над телом отца произнесенной, никогда не ступать на римскую землю, то и заставить меня никак нельзя. Ибо став клятвопреступником в глазах народа своего, тотчас же потеряю и власть среди соплеменников. Так что придется тебе, Валент, отрывать задницу от мягких лож и топать сюда, в Готию, по жаре и пыли.

Валент отказался.

Мир повис на волоске.

Положение спас Аринфей, магистр пехоты, придумав гениальный выход из положения. Раз ни один не согласен идти к другому, то почему бы не сойтись им посреди Дуная, на лодках?

При свидании с императором ромеев Атанарих держался как подобает государю. Когда в своей лодке приближался он к ромеям, даже легионеры, которые при том присутствовали – уж на что маловпечатлительные были люди! – не могли не признать: Валент явно проигрывал рядом с варварским князем.

В свои пятьдесят лет Атанарих имел властную осанку, плечи держал широко расправленными, грудь немного выпячивал. Одежда на нем сверкала золотыми украшениями. Золотые браслеты тонкой работы подчеркивали крепость его крупных загорелых рук в полосках шрамов. Побежденный? На брюхе? Он едва голову наклонить соизволил, когда Валента, владыку громадной Империи, приветствовал.

Валент, сорокалетний мужчина с квадратным лицом, рублеными чертами, седыми, коротко стрижеными волосами, ощущал даже нечто вроде легкой зависти при виде такого-то великолепия.

Но и Валент, в общем, держался молодцом. Так, обдавая друг друга высокомерием, на покачивающейся палубе, под приветственные клики воинов, заключили мир. Заложники под пристальным взором Атанариха перешли к Валенту. Условия мира прокричали на обоих языках, латыни и готском, чтобы потом никто не говорил, что чего-то не слышал или не понял.

И вот весла погружаются в зеленоватую воду, и сперва медленно, осторожно, а после все быстрее расходятся лодки: на правый берег уходят ромеи, унося императорский пурпур, на левый – вези и с ними золото варваров.