Уэра

Павлушин снова в Ленинграде

Не надоела ли мне слава? Позавчера спросил меня об этом один будущий кандидат наук. Я ему ответил: — Малость поднадоела. Он мне говорит: — Ну, ну! Слава никогда не может надоесть. — И добавляет ядовито: Конечно, заслуженная слава. По его словам, значит, я виноват, что подобрал в сквере необыкновенную книгу. А он что бы сделал на моем месте? Оставил бы ее лежать на песке? Или спрятал бы на этажерке среди собрания сочинений Болеслава Пруса и никому не сказал ни слова об этой находке? Вчера вечером мне звонят из средней школы. Детский голос. — Кого вам? — спрашиваю я. — Нам нужно фантаста Павлушина. Я им отвечаю: — Я Павлушин, но я не фантаст. Упаси меня бог! — А разве не вы написали знаменитую книгу? — Я! Я написал! — И вешаю трубку. Снова звонок: — С вами говорят из Дворца культуры. Не могли бы вы… — Не мог бы! — и вешаю трубку. Телефон звонит, надрывается, но я не подхожу. У себя в научно-исследовательском институте я тоже делаю вид, что не имею отношения ко всей этой шумихе. Но это не помогает. В раздевалке тетя Клаша подает мне пальто, словно я министр. На лицах сотрудников выражение почтительного удивления. Захожу к новой машинистке, красивой девушке, перепечатать отчет. Она вся покрывается краской и ни с того, ни с сего спрашивает: — А вы так и не встретили его? — Кого не встретил? — Ну, его. Я имею в виду существо с другой планеты. — Нет, не встретил. Пока не довелось. — А как ему удалось остаться незамеченным, если у него не такая наружность, как у нас? — А откуда вам известно? Может, точно такая, как у нас с вами. Так когда перепечатаете? Она взглянула на отчет, еще раз взглянула, потом говорит разочарованно: — Обычный отчет. — А вы думали что? — Я думала, продолжение этой незаконченной книги. — Так ведь не я же писал. — Многие думают, что вы. Не один, конечно, а с кем-то. Вообще много разговоров вокруг вас. Я вчера одному знакомому сказала, что работаю вместе с вами в одном учреждении, так он, представьте, не поверил. «Черт подери, — думаю я. — Красивая девица. Глаза живые, карие. И губки как нарисованные. А насчет ума, хоть бы где заняла!» На другой день захожу. — Ну как, — спрашиваю, — перепечатали? Она мнется. А лицо ее опять покрывается краской. — Вы очень скромный, — говорит вдруг она и подает мне перепечатанный отчет. — А почему бы мне быть нескромным? — отвечаю я. — Я даже не кандидат наук. Я просто младший сотрудник. — Разве? А мне говорили, что вас выбрали действительным членом Датской академии наук и в Индии вам присудили премию за большие заслуги в развитии научно-популярной и фантастической литературы. — Преувеличивают, — сказал я. И, взяв отчет, вышел. Я бы не стал рассказывать о машинистке, если бы это был не характерный случай, хотя и мелкий. Человек смотрит на себя не только своими, но и чужими глазами, чаще чужими, чем своими. Стоило бы мне закрыть глаза и посмотреть на себя глазами этой машинистки, как я бы и в самом деле вообразил себя членом Датской академии наук. Но я-то ведь знаю себе цену, знаю, кто я такой. Разве человек может измениться от того, что он нагнулся и поднял кем-то потерянную книгу?