Удивительные истории

Человек, который спас Землю

Остин Холл

Сила, сокрытая в недрах атомного ядра, как известно читателю, была открыта совершенно случайно. Благодаря трубке с солями радия, случайно забытой в кармане, и ожогу от радиации, ставшему следствием этого. Но в результате – у нас есть сила, способная смести с лица Земли целые страны, или, наоборот – превратить пустыни в сады, сила, способная отнять или спасти миллиарды жизней. И эта история – история великих последствий, порожденных малыми причинами.

История начинается с того, как маленький озорник балуется с увеличительным стеклом. Потом – долгие годы учебы, исследований, заблуждений и открытий. И вот в его руках сила, способная уничтожить мир. Он превосходит Архимеда, у него есть точка опоры!

И он вдруг обнаруживает, что кто-то освободил открытую им силу, которая угрожает разрушить весь мир. И история демонстрирует нам его ужас – ужас Франкенштейна, который он испытал, его дикие усилия в попытке спасти человечество, великий подвиг и грандиозное космическое открытие. Мальчик – газетчик – превращается в ученого-титана. Читайте и наслаждайтесь.

Хьюго Гернсбек

Начнем с начала. С самого начала, предопределившего дальнейшее развитие событий с механической точностью. Судьба и ее творение, Провидение, из малых семян выращивающее великий урожай. Все было закономерно, вытекало одно из другого: незначительное происшествие, долгая работа, невероятное бедствие, а в конце венец спасителя мира и мученика. Память о Катастрофе делает нас сильнее и мудрее. Но давайте погрузимся в историю…

Жаркий июльский день. Солнце безжалостно заливает улицы зноем. Тысячи людей задыхаясь вяло переползают с места на место. Мороженное. Веера и зонтики. Знойный день жаркого лета. День, когда плавятся шины. День горячих тротуаров и разбитых надежд добраться до моря, до дарующих прохладу тентов рядом с рябью воды… День всепобеждающей лени и вялых желаний.

Возможно, Судьба выбрала этот день из-за буйства природных сил, таившихся в нем. У нас нет способа это узнать. Но в одном мы уверены: дата, время, разговор. Мальчик с зажигательным стеклом и старый ученый. Обычно, тривиально, банально! Кто мог бы догадаться, что в тот миг решалась судьба целой планеты? Тем не менее, это – важнейшее событие в истории мира, после разве что самого Творения.

Но хватит слов. Давайте бросим внимательный взгляд на то, что тогда происходило. Давайте отследим ход истории, последовательно взвешивая и анализируя каждое событие.

О Чарли Хайке до этого происшествия мы ничего не знаем. Кем он был до того, как стал продавцом газет? Куда и как на самом деле подевались его родители? Это то, что он, по некоторым причинам, предпочел навсегда скрыть. Недавние расследования относительно его прошлой жизни не дадут нам ничего. Возможно, он мог бы сказать нам; но он ушел, спасая это мир, как великий и святой мученик, и нет никакой надежды услышать из его уст ничего из того, что нам хотелось бы узнать.

В конце концов, это не имеет значения. У нас есть день – происшествие и его смысл, и дальнейшая последовательность событий вплоть до дня великой Катастрофы. Также у нас есть разрушенные горы и озеро голубой воды, ставшее на вечные времена памятником Чарли. Это не памятник кровопролитию и амбициям, не памятник тирании или мятежу. Это памятник величию Человека. И когда мы возлагаем цветы на берег этого озера, у нас нет сомнений. Каждый знает, кто такой Хайк. Человек, который спас Землю! Но вернемся на десятилетия назад, и перед нами возникнет мальчик – газетчик, Чарли Хайк, худой и хрупкий, даже тогда, с тоской идеалиста в глазах поэта. Чарли Хайк, мальчик, бредущий по горячему тротуару со стопкой газет. Он лелеял заветную линзу в кармане, и солнце должно было подарить ему свой огонь. Момент, решающий судьбы веков; поворотный пункт в чреде тысячелетий, миг, когда от ничтожной малости зависело – быть или не быть роду людскому.

Солнце пылало жарко, и жарко было ребенку – в то время ему было не больше десяти лет отроду. Он внимательно озирался по сторонам, задумав шалость.

Он уже шел по пути к Бессмертию, но пока об этом даже не подозревал. Пока это был ребенок, маленький проказник с лупой, задумавший поиграть с лучами солнца. Не стоит полагать в нем дух ученого, хотя некий исследовательский азарт, пожалуй, уже жил в нем.

Момент, превративший озорника в орудие судьбы! Мальчик играл. Неисчислимые миллионы мальчиков играли со стеклом и солнечными лучами. Кто не помнит маленькой, круглой обжигающей точки на ладони и последующее восклицание от боли? Чарли Хайк нашел новую игрушку, это была простая банальная вещь… Но Судьба начала свою незримую работу.

И ученый? Почему он ждал? Если это не Судьба, то какие причины предопределили этот момент? Ученый в тяжелых квадратных очках, с маленькой аккуратной бородкой и проницательным холодным взором. Те, кто знал доктора Роболда, единодушны в том, что это был эталон сухаря в человеческом обличии, живая антитеза самому понятию человеческих эмоций. Это был рафинированный образчик отшлифованного наукой рационалиста, человека, мыслящего в категориях теорий и экспериментов, из всех чувств склонного лишь к доходящей до сарказма иронии в отношении остального человечества.

Это был разум, привыкший идти напролом, сметая все на своем пути. Это был скептик и низвергатель авторитетов, видевший лишь софистику и глупость там, где другие привыкли видеть мудрость. Даже в науке это был Джаггернаут[2]. Для него ничего не стоило поднять на смех уважаемую всеми теорию, а всемирно известное светило науки прилюдно назвать дураком! Доктор Роболд был остр и быстр на язык, это был ученый, начисто лишенный благоговения перед наукой.

Он запомнился всем как человек эксцентричный, почти начисто лишенный чувства сострадания, бестактный и не знавший хороших манер. С гениями такое случается часто. Великий ученый, не признанный обществом из-за эксцентричного характера. Титан мысли, ставший предметом насмешек.

Никто из нас сегодня не знает, чего это стоило доктору Роболду. Нам он не пожелал ничего об этом сообщить. Возможно, Чарли Хайк мог бы рассказать, но не успел. И мы по-прежнему не понимаем его. Великий циник на вершине горы. Отшельник, о котором мы мало знаем. Он не любил давать интервью, презирал праздное любопытство, а равно и тех, кто пытался разузнать хоть что-то о нем. Славе и известности он предпочитал упорный и одинокий труд – труд, как мы понимаем теперь, во славу будущего.

В свете того, что случилось потом, мы преклоняем колени перед доктором и его протеже, Чарли Хайком. Два человека и Судьба! Что бы стало с нами без них? Ужасно даже представить.

Мелочь и один из величайших моментов в мировой истории. Должно быть, Судьба распорядилась так, чтобы старый циник, надежно упрятавший свой истинный лик под маской иронического высокомерия, предопределил спасение мира. Почему это случилось? Мы не можем ответить. Но мы можем предположить. Наверное, мы просто неправильно понимаем старого доктора, путаем лицо и маску, принимаем позу за душу. Нет и не может быть людей, совершенно бесчувственных.

Доктор был, в конце концов, человеком. Все, что можно сказать точно, это был судьбоносный момент.

Солнечные лучи были безжалостны в тот далекий день. Они обжигали. Тротуары были нестерпимо горячими; воздух, раскаленный словно в печи, дрожал и плавился в каньонах улиц. Мальчик, шел по улице. В его руках была пухлая пачка газет, лупа предательски оттопыривала карман.

На обочине он остановился. С таким солнцем было невозможно надолго забыть о запланированной шалости. Он достал лупу, сложил газеты стопкой и принялся старательно фокусировать лучи. Он не заметил, как незнакомый человек встал рядом с ним. Подумаешь?! Круглая точка, коричневатый дым, красная искра и вспышка пламени! Он подул на огонь, раздувая пламя. Момент из детства, рукотворное чудо – старое, как само увеличительное стекло, и просто восхитительное. Мальчик превратил в пепел имя великого правителя великого государства, но газеты еще не закончились. Проказник наслаждался моментом. Отметим это мгновение.

Неожиданно рука коснулась его плеча. Мальчишка посмотрел вверх.

– Да сэр! «Звезда» или «Бюллетень»?

– Возьму по одному номеру каждой газеты, – ответил незнакомец. – Сейчас… Я просто наблюдал за тобой. Знаешь ли ты, что делаешь?

– Да, сэр. Жгу газеты. Огромное пламя. Как индейцы делали…

Незнакомец улыбнулся такой трактовке фактов. В детстве нет особой разницы между палочками для добывания огня трением и стеклом.

– Знаю, – подтвердил он. – Индейцы. Но знаешь ли ты, как это работает. Почему бумага начала гореть?

– Да, сэр.

– Вот как! Объясни.

Мальчик посмотрел на незнакомца. Он был городским мальчиком, дитем улиц. И вдруг появился старый умник, бросающий вызов его мудрости. Конечно, мальчик знал ответ.

– Это солнце.

– Ага, – засмеялся незнакомец. – Конечно. Ты сказал, что знаешь, но пока я не услышал ответа. Почему солнце без стекла, не сжигает бумагу? Скажи мне.

Мальчик по-прежнему с удивлением смотрел на взрослого дядю. Он видел, что этот человек не такой, как другие прохожие на улице. Может быть, странная близость их душ и разумов проявилась в этот момент. Конечно, это было странно для доктора – снизойти до объяснений физических явлений случайно встреченному ребенку.

– Если бы было жарче или если бы собрать весь жар в одном месте…

– Ага! Тогда что делает стекло, понял?

– Да, сэр!

– Концентрирует?

– Концен… я такого слова не знаю, сэр. Но это солнце. Оно очень горячее. Я знаю много о солнце, сэр. Я изучал его со стеклом. Стекло забирает все его лучи и помещает их в одно место, тогда бумага загорается… Это очень весело. Я хотел бы иметь стекло побольше. Но это все, что у меня есть. Думаю, если бы у меня была очень-очень-очень большая лупа и место где я мог бы с ней стоять, я, наверное, мог бы поджечь саму Землю!

Незнакомец рассмеялся.

– Приветствую тебя, Архимед[3]! Я думал, что ты уже умер.

– Мое имя не Архимед. Я Чарли Хайк.

Незнакомец рассмеялся вновь.

– Чарли? Тоже доброе имя. И если ты, молодой человек, и дальше будешь использовать голову по её прямому назначению, то есть думать, это имя станет не менее славным, – произнеся это пророчество незнакомец спросил: – А где твой дом?

Мальчик все еще с удивлением разглядывал его. Обычно он бы не стал разговаривать на такую тему с незнакомцами, ограничившись неопределенным жестом руки, но тут Чарли ощутил желание ответить.

– У меня нет дома. Я снимаю номер на улице Бреннан.

– Понятно. Номер. Где же твоя мать?

– Наверное, где-то есть. Я никогда не видел ее.

– Вижу, а твой отец?

– Не знаю. Он ушел в плавание, когда мне было четыре года.

– Плавание?

– Да, сэр, в море.

– Значит мать исчезла, отец в плавании… Слушай, Архимед, ты хоть учишься?

– Да, сэр.

– На каком курсе?

– У нас нет курсов. Школа. Шестой класс.

– Понятно… Какая школа?

– Школа номер двадцать шесть… Тут жарко. Я не могу стоять здесь весь день. Я должен продать газеты.

Незнакомец вытащил кошелек.

– Я возьму все газеты, – объявил он, а затем продолжил: – Мой мальчик, я хотел бы, чтобы ты пошел со мной…

Это был странный момент. Сюрприз, странный каприз Судьбы. Чарли Хайк пошел с доктором Роболдом.

Мы все прекрасно помним тот день, когда весь мир напряженно ловил каждую новость из Окленда, затаив дыхание от ужаса. Никто не может забыть это время. Сначала все сочли сообщение газетной уткой. Несмотря на все заверения журналистов, мы были склонны лишь смеяться. История была слишком фантастична, чтобы поверить в нее, но буйство воображения того, кто все это придумал, вызывало восхищение.

Это было в дни, когда новости стали пресными и скучными. Человечество росло, но наука и техника обеспечили, если и не изобилие, то сытость и уют почти каждому. И даже журналистам больше не приходилось писать о бедствиях и злодействах, вместо этого все, что оставалось акулам пера, так это воздавать хвалу совершенству недавно наступившего нового тысячелетия. Казалось, наступила вожделенная Утопия, где никто не таится за углом в сумраке ночи, дабы убить и ограбить, и некому было более возжелать дома ближнего своего[4].

Новости стали скучны – это надо признать. Третье тысячелетие постепенно превращалось в Золотой Век. Ничего не происходило. И многие надеялись, что и не произойдет. Но тут…

Честно говоря, многие даже радовались… Запахло жареным посреди благополучия и сопутствующей скуки. Журналист-фантазер внес в жизнь нотки разнообразия. Пусть газетная утка, но забавная и интересная!..

Часы на башне мэрии пробили полдень, обычный полдень жаркого летнего дня, когда жар солнца плавит лазурь небес и превращает улицы в подобие адских сковородок. Странный момент, вмиг изменивший мир. Глядя в прошлое, мы можем предположить, что ясная атмосфера и яркий солнечный свет помогли понять масштаб катастрофы. Но лишь зная то, что мы знаем, мы можем оценить величину задействованных энергий.

Итак, место действия: перекресток Четырнадцатый авеню и Бродвея, Окленд, штат Калифорния.

К счастью тысяч сотрудников магазинов, еще не пришло время обеда. Задержка в несколько секунд, время, необходимое, чтобы надеть шляпу или зашнуровать ботинки, спасло тысячи жизней. Ужас охватывает при мысли о том, что могло бы случиться, произойди все на пару минут позже, когда перекресток забит людьми и машинами. То, что произошло было слишком невероятно, необъяснимо и страшно. Такого не могло, не должно было случиться.

В полдень на перекрестке оказались всего два автомобиля. Невероятно! Всего два автомобиля из сотен тысяч, что были на улицах. Чудо, что там было так мало людей! Одна машина выезжала со станции телеграфа. Еще на перекрестке оказался пешеход, пересекавший его по диагонали. Регулировщик уличного движения только что подал знак…

Тут все и началось! Даже сейчас, зная причину и природу случившегося… даже сейчас, когда мы можем все объяснить, мы ощущаем невероятность, невозможность происшедшего. Явление, которое лежит за пределами наших представлений о мироустройстве до сих пор кажется нам страшным чудом… Быть или не быть… Нормальная жизнь, повседневная и налаженная… и через миг небытие. Перекресток, автомобили, пешеход, полицейский – все они исчезли! Когда события происходят мгновенно, отчеты свидетелей склонны вводить в заблуждение. В этом случае так все и вышло.

Некоторые свидетели сообщают о вспышке синевато-белого света. Другие утверждают, что он был зеленоватым или даже фиолетовым. Третьи столь же отчетливо видели, что никакого преобладающего цвета не существовало, а был лишь яростный блеск всех цветов и оттенков, который сопровождал чудовищный жар.

Без предупреждения, без каких-либо предшествующих явлений, без малейшего звука… Горячее дыхание пустоты. Чудовищная сила разрушения. Четырнадцатое авеню, Бродвей, машины, полицейский и пешеход обратились в ничто. На месте перекрестка зияла кошмарная яма – бездна, которая, казалось, уходила к центру Земли.

Это случилось мгновенно. Без шумно. Без предупреждения.

Чудовищный потенциал высвободился, чудовищная энергия произвела небывалое действие. Никогда еще человечество не видело такого разрушения! Внезапность и бесшумность катастрофы сводили с ума. Мы привыкли к тому, что катастрофу сопровождают грохот и лязг, крики ужаса и боли, дым и мятущаяся толпа. Ничего этого не было. Отсюда ощущение нереальности происшедшего.

Отверстие в земле было сорок футов в диаметре. Сначала оно показалось свидетелям иллюзией, галлюцинацией – столь необычна была эта дыра в плоти Земли, порожденная неизвестно чем и неизвестно как. Бездонная скважина. Потребовалась примерно минута, чтоб смириться с реальностью случившегося. Тогда толпа устремилась к краю этой грозной и страшной бездны, глазея в развернувшиеся глубины.

Мы говорим «страшной», потому что в данном случае это наиболее точное прилагательное. Самое странное из отверстий, когда либо увиденных человеком. Оно было настолько глубоким, что сначала представлялось бездонным. Даже люди с отличным зрением не могли разглядеть дно мрачной ямы. Требовалось немалое мужество, чтобы заглянуть туда хотя бы на минуту.

Стены ямы были ровными и отвесным; сама она идеально круглая по форме; со стенами, настолько гладкими, словно их ровняли асфальтовым катком. Прочнейшие слои камня были словно рассечены гигантской бритвой. От исчезнувших автомобилей и людей не осталось даже следа. И все это происходило в полной тишине, без какой-либо видимой причины. Даже те, кто видел происшедшее своими глазами, не могли поверить в реальность случившегося.

Газеты, когда новости дошли до них, печатали материал о Событии с неохотой. История слишком напоминала обман. До тех пор, пока на место происшествия не прибыли самые надежные и честные журналисты, большая часть изданий сочли сообщение о Событии «уткой». А потом весь мир узнал о случившемся, но до конца так и не поверил.

Чудо! Как оклендские газеты, так и все мы, не верили в дыру, бесшумно появившуюся из ниоткуда, не хотели и не могли принять вторжения Неизвестного в наш упорядоченный мирок. Мы постигли почти все, что стоит знать; мы были хозяевами Земли и ее секретов и гордились нашей мудростью. Естественно, мы отказались поверить в неведомую силу. Случавшееся должно быть чудовищной мистификацией.

Однако факты, упрямая штука. Подтверждения пришли, надежные источники подтвердили невероятную информацию. Мы дождались подтверждения от государственных органов и структур.

Сама история рождала сомнения, слишком она была похожа на чудо. Слишком легко было игнорировать происшедшее, подозревать репортеров в погоне за дешевой сенсацией. Ну ладно – отверстие, но без шума?! А может быть, это бомба? Новые взрывчатые вещества? Нет такой взрывчатки! Хотя откуда нам знать? Это было лучше, чем чудо.

Потом пришли ученые. Титаны мысли вышли на сцену со всей возможной поспешностью. Мир давно привык принимать заключения научных экспертов как истину в последней инстанции. Для этого были причины, если учесть всю ту массу научных и технических чудес, вошедших в нашу жизнь за последний век, благодаря их трудам.

Мы знаем ученых и их привычки. Настоящий ученый – человек, который не поверит ничему, пока это не доказано. Это его профессия, и то, за что мы платим ему. Он может годами биться, выявляя все данные о какой-нибудь маленькой частице, случайно вынырнувшей из атома, и не успокоится пока не взвесит и не измерит ее и не даст ей имя. Эта дотошность ученых и породила нашу великолепную цивилизацию. Нет авторитета выше ученого в нашей «утопии». И, если ученый чего-то не знает, этого не знает никто. Это является одной из причин того, почему мы начали верить в чудо…

За считанные минуты возле места происшествия собралась огромная толпа, настолько плотная, что возникла опасность, что, стоящих у края, могут столкнуть в яму. Потребовалось стянуть все резервы полиции города, чтобы оттеснить зевак за канаты веревочного ограждения. Соседние улицы оказались забиты тысячами людей, уличное движение стало невозможно. Необходимо стало направить автомобили в объезд, чтобы держать артерии города открытыми для движения.

Дикие слухи витали в городе. Никто не знал, сколько прохожих было на улице пассажиров в автомобилях. Полиция возможно знала, кто погиб, но скрывала.

Безумно надрывались телефоны в редакциях. Когда первые слухи об ужасе просочились в город, каждую жену и мать накрыло приступом истерии. Началась паника. Проявилась одна из странных особенностей человеческой психологии, мутная волна страха прокатилась по городу. Люди неожиданно обнаружили, что их жизнь ничуть не напоминает утопию.

Но если первая катастрофа воспринималась как страшная сказка, а потом новость о ней была раздута до невероятных размеров, то тем страшнее оказалось то, что последовало за тем. Отчасти, возможно, свою роль сыграл и психологический фактор. Увы, человеческий разум способен выдержать не все. Новая волна ужаса обрушилась на человечество. С учетом того, что мы теперь знаем, это, возможно, был яд, распыленный в воздух – новый элемент, который проник в атмосферу над городом.

Сначала у горожан начались спазматические приступы. Свидетели этой катастрофы стали первыми жертвами. Странная болезнь стремительной волной распространялась от места катастрофы, захлестнув людское море. Странный недуг озадачил врачей стремительностью распространения.

Врачи обнаружили быстрое разрушение тканей. Новый элемент, испускавший смертоносное излучение, оказался в воздухе.

Город был обречен! Тонкая, без запаха пелена ядовитого газа нависла над ним. В короткое время больницы были переполнены. Пришлось вызвать медицинскую помощь из Сан-Франциско. Не было времени на диагностику. Новая чума стала роковой болезнью, убивая почти мгновенно. К счастью, ученые во время обнаружили источник смертоносной угрозы.

Они обнаружили ядовитую пелену. В течение трех часов стало известно, что облако смерти распространяется над Оклендом. Мы можем поблагодарить наших звезд науки, за то, что они так быстро распознали опасность. Опоздай они на несколько часов, список потерь стал бы чудовищным.

Был обнаружен новый элемент; или, если не новый, то некая смесь газов, полностью чуждая земной атмосфере. Новая комбинация со смертельным воздействием. Когда новости и предупреждения достигли широких своев общества, людей охватил ужас. Началось паническое бегство. Но некоторые горожане остались в своих домах. Перед лицом таинственного ужаса они не дрогнули и, надев противогазы и маски, встали на пути враждебной силы, защищая интересы человечества. Есть некоторые, кто говорят, что времена героев закончились. Пусть они тогда вспомнят историю Джона Робинсона.

Робинсон был оператором телеграфа. До этого дня он был неизвестным человеком, ничем не выделяясь из числа собратьев по профессии. Теперь его имя золотом вписано в книгу истории. Несмотря на то, что он знал о смертельной опасности, он оставался под облаком смерти. Последние слова из Окленда. Последнее сообщение:

Весь город Окленд в тисках странного безумия. Берегитесь угрозы из Окленда.

После этого пришел бессистемный личный комментарий:

Чувствую на себе воздействие этого газа. Это похоже на то, что предки должны были чувствовать, когда опьянели от желания драться и петь – странное ощущение света и восторженности в сочетании с тяжестью и шумом в голове. Ужасная жажда. Буду держаться, если смогу получить достаточно воды. Никогда не ощущал такой сухости во рту.

После перерыв молчания. Затем последние слова:

Я думаю, что нам конец. Яд в атмосфере. Утечка из дыры на перекрестке. Доктор Мэнсон из американского института говорит: это нечто-то новое, какая-то фатальная комбинация газов. Но доктор не смог опознать новый элемент составляющий основную часть смертоносной смеси.

Население спасается бегством из города. Все дороги забиты беженцами. Холмы Беркли облеплены ими, как мухами, насевере, востоке и юге. Яд, в любом случае, идет из той дыры на перекрестке Четырнадцатой и Бродвея. Это определили те ученые парни. Они рассчитали скорость ядовитого облака и предупредили людей. Но ученые не определили, что это за газ, но рассчитали, насколько быстро это движется. Они спасли город.

Я один из немногих, кто остался внутри отравленной зоны. Застрял тут из любопытства. У меня есть ещё кувшин воды, и до тех пор, пока она не закончится, я останусь. Странное чувство. Сухо… сухо… сухо во рту, словно жидкость в клетках превращается в пыль. Вода испаряется почти мгновенно… Газ не может пройти через стекло…

Вот и все. После этого никаких новостей из Окленда не поступало. Это было единственное послание, которое пришло из зоны бедствия. Оно был кратким и не слишком связным, немного жаргонным; но его хватило для гипотезы.

Странно и славно, что некоторые люди остаются на боевом посту перед лицом гибели. Оператор телеграфа знал, что оставать у телеграфного аппарата равносильно самоубийству; но он был верен долгу. Если бы он был человеком с научной подготовкой, его информации могла бы быть исчерпывающей и бесценной. Да благословит Господь его бесстрашную душу!

Вот так мы узнали симптом отравления неведомым газом – жажда! Слова экспертов подтвердили это. Новый газ высасывал влагу из атмосферы. Не удалось определить, связывает ли он ее и становится ли она сама частью ядовитого соединения.

Химики лихорадочно работали перед лицом наступающих волн вредоносного газа. В течение четырех часов облако газа затопило город. В шесть часов оно достигло Сан-Леандро и двинулось по направлению к Хейворду.

Странная история, невероятная с самого начала. Неудивительно, что мир сомневался. Такого никогда не происходило прежде. Мы привыкли опираться на опыт прошлого; законы Природы, в конце концов, были неизменны. То, что случилось, выглядело как чудо; поэтому мы долго не могли поверить, не могли принять случившееся. К счастью теперь, когда мы знаем, что и почему произошло, мы вновь можем доверять природе.

Но весь мир сомневался и боялся. Угроза медленно распространялась над всей Калифорнией, угроза, которая, в конечном счете, нависла над всем миром. Сомнения всегда предшествуют ужасу. Мир замер в напряженном ожидании. Потом прозвучал уверенный вердикт ученых:

Опасность миновала. Облако отравленного газа рассеялось. Вычисление свидетельствует, что смертоносная волна постепенно сходит на нет. Объяснения происшедшему пока нет, но оно несомненно будет. В скором времени мы поймем и объясним случившееся. Сообщите всему миру, что нет причин для беспокойства.

Но люди во всем мире сомневались и боялись. Они утратил веру в компетентность экспертов. Ученые знают? Может быть, они предвидели будущее! Тогда почему они не предвидели случившегося? Был, впрочем, один человек, который предвидел.

Это был Чарли Хайк.

В тот же день, когда все это произошло, молодой человек итальянского происхождения, по имени Джо Пиззози, покинул в одиночку городок Амадор-Каунти, штат Калифорния, на небольшом грузовике, груженном мешками соли. Он был одним из скотоводов, чьи фермы скопились у подножия гор Сьерры. Сезон дождей фермеры проводили в своих домах в долине, а в летнее время гнали стада в горы. Пиззози спустился с гор накануне, купить соли. Он был в дороге с полуночи.

Две тысячи жаждущих соли голов крупного рогатого скота не оставляли времени на болтовню. С осторожностью, присущей итальянцам, Джо вел свой грузовик, и после импровизированного завтрака направился обратно в горы. Когда новости из Окленда оказались в центре внимания во всем мире, он находился далеко в горных лабиринтах Сьерры.

Летние пастбища Пиззози были расположены возле горы Хекла, чья трехглавая вершина гордо возвышалась над лугами. Обычная, ничем не примечательная гора – то есть, до того дня не примечательная – ни чем не выделялась среди прочих. Обычное нагромождение скал, покрытое сосновыми лесами, поросшее травами, поблескивающее кое-где скалистыми склонами.

Гора поросла оленьей травой – кормом более питательным, чем клевер или люцерна. В начале лета фермеры пригоняли сюда отощавший за зиму скот. Осенью отъевшийся скот превращался в аппетитные говяжьи стейки на прилавках магазинов. Но скоту нужен не только подножный корм. Соль делает скотину здоровой.

Нужно было снабдить стадо солью. Пиззози спешил. В девять часов он проехал через город Джексон, в двенадцать часов – в момент катастрофы – он находился далеко за пределами последней маленькой деревушки, которая имела связь с цивилизацией. Было четыре часа дня, когда он добрался до маленькой бревенчатой избушки – своей летней обители.

Он был в дороге с полуночи. Он устал. От дороги, жары, пыли устали и мышцы, и разум. Настало время отдохнуть, пусть соль скотине дадут братья.

Приют братьев Пиззози был мирным местечком. Здесь возвышались раскидистые сосны и горный дуб давал густую сень, мирно зеленели травы… К востоку высились вершины Сьерры, туманные, серо-зеленые, волнистые, убегающие вдаль, становясь все выше и выше, чтоб вдали превратиться в грозные снежные пики. Ниже в каньоне, бурлили воды Моколамна, на западе нависали тяжелые темные массы горы Хекла…

Джо завалился на траву в тени дуба. Воздух был полон прохладного, сладкого аромата второй половины дня. Не могло быть более мирной картины. Синее небо ясно сияло над головой. Дыхание лета и успокаивающие ароматы сосен. Из дверей избушки навстречу ему выскочила овчарка.

Это был его любимый пес. Обычно, когда Джо возвращался, тот встречал хозяина далеко от дома на дороге. Так что нынешнее запоздалое появление пса вызвало у него вялый интерес. Поведение собак, по большей части, регулируется набором привычек, и требуется нечто воистину необычное, чтобы заставить их вести себя не так, как всегда. Однако пес хоть и появился слишком поздно, увидев хозяина, бросился приветствовать его. Возможно, он просто проспал?

Но Джо заметил, что пес скулит. Зверь был по-собачьи мудр; когда Понто – так его звали – видел что-то необычное, он не пугался, а скорее становился радостно игрив. Сегодня же, поласкавшись к хозяину, пес уставился куда-то вдаль и заскулил жалобно и испуганно.

Пиззози понял, что-то случилось. Собака замерла, хвост повис прямо и шерсть встала дыбом. Бросив косой взгляд на хозяина, пес вновь заскулил и начал подвывать, уставившись на гору Хекла. Озадаченный, Джо тоже уставился на гору. Но он ничего не увидел.

Собачий инстинкт или совпадение? У нас есть только рассказ Пиззози. Со слов итальянца, пес был испуган. Это было не типично для Понто. Обычно перед лицом опасности он был бесстрашен. Теперь же он, поджав хвост, бросился прочь к пастушьей лачуге. Джо поспешил следом.

Внутри лачуги он не нашел ничего и никого. Не было никаких признаков братьев Пиззози. Сейчас была его очередь идти спать, он ведь не спал почти двое суток. Его глаза закрывались сами собой, и велико было искушение не обращать внимания на странности собачьих манер, завалиться на койку. На столе стояло несколько немытых тарелок с объедками. Одна из трех винтовок, которые обычно висели на стене, куда-то подевалась; кофейник стоял на полке с открытой крышкой. Кровать была не заправлена, одеяло валялось смятым и скомканным. Это вызывало желание упасть и поспать. И тут за спиной опять заскулил Понто. От завываний пса Пиззози инстинктивно напрягся. Слабый шорох сосновых ветвей доносился из каньона.

Джо последовал за псом. Протирая глаза, он вышел из дома. Солнце полыхало над гребнем гор на западе. Над кружевами сосен высились лысые вершины Хеклы. Что тут творилось!? Его братья должны быть где-то рядом. Не в их обычае откладывать дела на завтра, тем более такое важное дело, как подкормка скота. Протирая глаза, он вышел из хижины.

Пес неотступно и тихо следовал рядом с хозяином, продолжая скулить. Джо вслушался в звуки окружающего мира. Ничего необычного: глухой ропот и завывание ветра в теснинах гор, вкрадчивый шепот леса, звенящая песня реки внизу…

– Что ты видишь, Понто? Что ты видишь?

В ответ на слова хозяина пес принюхался и утробно зарычал.

Понто боялся. Это озадачило Пиззози. Но независимо от того, кем или чем был источник этого страха, он находился на горе Хекла.

Это – одна из самых странных частей рассказа. Поведение пса и то, что случилось после… Хотя это тривиально, но до сих пор необъяснимо. Как мог пес понять, то происходит? У нас нет способа измерить мудрость инстинкта, но мы знаем, что перед разрушением Помпеи звери буквально сходили с ума в своих клетках. Тем не менее, зная, что мы теперь знаем, трудно принять аналогию. Это может быть все же просто совпадением.

Тем не менее, это решило судьбу Пиззози. Скоту нужна соль. Надо было взять с собой пса и гнать скотину к соляным брикетам.

Нет более важного момента в ремесле ковбоя, чем накормить скотину солью.

Это требует умения, хотя это и не зрелищно.

Голос у Пиззози был музыкальным, если даже не оперным. И он протяжно закричал, созывая стадо лизать соль. Раскатистое эхо понесло его клич над горами, причудливо дробясь в ущельях. Соляной зов – древнее колдовское заклятие горных пастухов.

– Аллеваху!

Две тысячи коров, быков и тысяча телят подняли головы в ответ. Влажные ноздри стали втягивать воздух, принюхиваясь, пытаясь уловить тонкий запах соли.

– Аллеваху!

Старая корова проревела. Это было начало безумия. От подножия горы до самых высоких пастбищ тысячи глоток парнокопытных оглушительно замычали и заревели, требуя соли.

Пиззози проехал вдоль пастбищ, собирая стадо. Пес мчался рядом, перепрыгивая через кусты.

– Аллеваху! Аллеваху!

Стадо ломилось через заросли, тысячи копыт вминали в землю зелень и кусты, тысячи хвостов задирались в беге, мелькали могучие рога, мычание сливалось в громоподобный рев.

Еще чуть-чуть – и отважный ковбой был бы растоптан или поддет на рога. Но Пиззози был мастером своего дела. Схватив мешок с солью и распоров его, он быстро высыпал содержимое на землю, затем схватил следующий… Начал с центра места кормежки, затем насыпал соли по краям лужайки… Находиться посреди стада было уже опасно. Ковбой отъехал прочь, взлетел на пригорок, где не было опасности быть затоптанным; но при этом он находился достаточно близко, чтобы отличать животных друг от друга.

Через несколько секунд на лужайку, куда он высыпал соль, обрушилась живая лавина. Старые коровы, быки, телята, бычки мчались, сметая заросли кустов. Невероятное зрелище. Стадо собиралось, необъятно громадное, вздымая облака пыли. Скотина все еще продолжала прибывать, а над горами все еще неслось эхо пастушьего клича. Пиззози посмотрел вверх на вершину горы.

А затем случилось ни что странное.

Из возбужденного рассказа Пиззози выходит, что все случилось мгновенно, но произвело абсолютно невероятный и незабываемый эффект.

Синевато-лазурное пламя с малиновыми прожилками бесшумно обрушилось на мир. Оно было столь ярким и огромным, что казалось в мире не осталось ничего, кроме этого колдовского сияния.

И так же мгновенно оно исчезло! Его просто не стало. И исчезло и появилось оно абсолютно бесшумно. Не было ни малейшего сотрясения почвы.

Пиззози глянул на гору. Не было никакой горы!

Не было и стада.

Там, где раньше возвышалась гора, сияли лучи заходящего солнца. Там, где только что неслось стадо, никого не было. Воцарилась странная тишина. Воздух до самого горизонта был прозрачен и чист.

Не было горы! Не было скота!

Пиззози вскочил на коня. Произошедшее дальше ковбой помнил смутно. Верный конь вдруг обратился в дикого мустанга, норовившего сбросить наездника. Потребовалось все мастерство ковбоя, для того чтобы просто удержаться в седле.

Пиззози не знал, что находится на грани смерти. Он словно впал в ступор. Несмотря на все его усилия, конь норовил рвануть назад. Ушло несколько минут на то, чтобы обуздать животное. Потом ковбой, постепенно приходя в себя огляделся.

Мгновение растянулось в вечность. Итальянец был ошеломлен. Его разум отказывался принять то, что видели его глаза.

Было отчего впасть в ступор – исчезла гора, исчезла без следа, как будто ее никогда и не было. Исчез скот. Многотысячное ревущее стадо, мчавшееся напролом к соли, взрывавшее своими копытами землю, растворилось без следа. Ковбой, неосознанно, пришпорил своего скакуна.

Но конь уперся и не желал двигаться с места, невзирая на все мастерство наездника. Умное животное знало, что делает, в отличие от человека, чей разум был парализован и не мог сложить все куски произошедшего в связную картину.

Гора не просто исчезла. На ее месте зияла бездонная пропасть, как будто кто-то гигантским ножом выхватил кусок из плоти мира.

Джо, как оказалось, очутился у края этой бездонной пропасти. Пиззоди был хладнокровным и твердым человеком, но сохранить ясность разума оказалось труднее, чем обуздать мустанга. Он заглянул в бездну… и едва справился с приступом головокружения.

Дна пропасти не было видно – чудовищная дыра была наполнена тенями и тьмой. Накатила тошнота. Слабость обрушилась лавиной. Пиззози покачнулся в седле.

Но конь спас седока, успев отступить от смертоносного обрыва. Могучий инстинкт животного, заставляющий в момент опасности бежать туда, где безопасно, оказался сильнее воли и разума человека. Столкнувшись с угрозой, коровы и лошади всегда бегут домой. Вот так и вышло, что конь и его ошеломленный всадник оказались на дороге в Джексон.

Пиззози ничего не знал о событиях в Окленде. Для него случившееся было кошмарным чудом. В тот миг он не мог рассуждать логично. Он не мог обуздать коня. То, что Пиззози вообще остался в седле, была скорее дань условным рефлексом и привычка, чем результат осмысленных действий. Сознание его было парализовано, а сам он переполнен ужасом, но привычное к верховой езде, натренированное тело и верный конь сделали свою работу. Все это случилось в сорока четырех милях от ближайшего города. Над землей царила ночь, и звезды сияли в небе, когда Пиззози въехал в Джексон…

А что же Чарли Хайк?

Дальнейший ход событий был предопределен его гением, и нам придется ненадолго отвлечься от хроники Катастрофы, чтобы понять, как формировался его гений. Если бы не странный образ его воспитания, если бы не доктор Роболд и его влияние, некому было бы рассказывать эту историю. Из пламени, зажженного лучами солнца, из маленького происшествия на улице, случившегося с десятилетним газетчиком в жаркий летний полдень, разгорелось пламя неудержимой мысли. Если нет такого понятия, как Судьба есть по крайней мере нечто, очень на нее похожее.

В эту ночь мы могли бы найти Чарли в обсерватории в Аризоне. Он уже давно стал взрослым, хотя еще и не старым, но нищего мальчишку с увеличительным стеклом и газетами он уже ничуть не напоминал. Высокий, стройный, хотя и слегка сутулящийся, с теми же идеалистическими, мечтательными глазами поэта. Конечно, никто на первый взгляд не признал бы в нем типичного ученого. Он и не был типичным.

Действительно, Чарли подходил к науке совершенно не так, как большинство ее тружеников. Наука была для него не сухим набором фактов, а скорее симфонией или поэмой. Он был первым и, возможно, последним представителем школы доктора Роболда, школы, парадоксально сочетавшей холодную логику и высокую поэзию, приверженность факту и полет пророческой фантазии, высокий идеализм целей и суровый материализм мировоззрения. Главным принципом старого доктора было: «Истинная наука – это всегда отчасти поэзия».

Любой, кто учился хотя бы в школе знает, что обычно это совсем не так. Но у старого ученого был свой подход и к познанию, и к обучению.

Мы все знаем, как и чему учат учителя в наших школах. Факты, факты, ничего, кроме фактов. Тут нет места для мечты или романтики. Оглядываясь назад, мы вспоминаем холодный, жесткий подход наших учителей, зубрежку. Конечно, в этом нет никакой поэзии.

Тем не менее, мы не должны отрицать, что именно наука создала нашу могучую цивилизацию. Даже доктор Роболд не стал бы это отрицать.

Дело заключается в следующем.

Доктор Роболд утверждал, что с самого начала прогресса развитие цивилизации шло тремя отдельными путями, во главе угла которых стояли: наука, изобретения и управление. Но его теория гласила, что первые два направления должны соединиться; ученый должен быть не просто собирателем и интерпретатором фактов, но и изобретателем, а всякий уважающий себя изобретатель обязан быть ученым. «Действительно великий ученый должен быть провидцем, – говорил доктор Роболд. – А изобретатель является лишь поэтом, с инструментами лучшими чем слова».

Таким и стал Чарли Хайк. Он был провидцем и мечтателем, ученым, поэтом с инструментами, истинным учеником доктора Роболь. Он мечтал о том, о чем другие ученые даже не пытались думать. И мы благодарны ему за его странные мечты.

Единственным большим другом Хайка был профессор Уильямс, уроженец родного города Чарли, который знал его еще в дни, когда тот торговал газетами на улицах. Они были друзьями в детстве, в подростковом возрасте и в колледже. В последующие годы, когда Хайк стал провидцем, таинственным «человеком с горы», а Уильямс – знаменитым профессором астрономии, и дружба их стала крепкой, как никогда.

Но между ними была большая разница. Уильямс был точен, ни на микрон не позволял себе отступить от канонов того, что считал критериями научности. Он был воспитан в духе каменно-холодной расчетливости. Он жил в цифрах. Он не мог понять Хайка или его рассуждения. Вполне готовый следовать за мыслью друга, насколько позволяли факты, он отказывался входить в область того, что считал чистыми спекуляциями.

В определенный момент между ними разверзлась пропасть. Чарли Хайк был визионер и мечтатель. И хотя одна часть его разума твердо опиралась об утес доказанных фактов, другая парила в пространстве дерзких гипотез, невероятных идей и грандиозных видений. Меж этих двух миров, уживавшихся в его разуме, зияла бездна. И Чарли Хайк посвятил преодолению этой бездны всю свою работу, всю свою жизнь…

В тот прохладный вечер в тесном маленьком кабинете в Аризонской обсерватории Чарли восседал, закинув ноги на стол, и рассматривал Уильямса, точного и щепетильного, готового аргументированно и точно отстоять точность и непреложность выводов своей философии. Солнечный жар растворился в бескрайних песках пустыни, погрузившихся в сумерки. Через открытую дверь и окна дул холодный ветер. Чарли курил – его старая привычка, отравлявшая Уильямсу жизнь в колледже.