Удар змеи

Хозяйка Бабино

На пути домой князь Сакульский гнал скакуна во весь опор и влетел в ворота на совершенно взмыленном коне, из-под упряжи которого падала на снег крупными комками чуть розоватая, едко пахнущая пена.

– Матушка где? – крикнул он подворнику, бросая ему поводья.

– В храм ушла, на литургию. Службу отстоять, причаститься, – степенно ответил смерд. – Эк загнали вороного-то… Выхаживать надобно, как бы не запарился.

– Ну так выхаживай, я же тебя поить его не заставляю! – притопнул Зверев. С одной стороны, ему хотелось мчаться с благой вестью со всех ног, с другой – церковь не то место, где можно бегать, обниматься и радоваться. Тем более во время службы.

– Баню топят, княже, – сообщил ему подворник, уводя скакуна обратно за ворота. – Как ты и повелел.

– Баня – это хорошо, – пробормотал Андрей.

Как ни спешил князь ринуться на выручку, он отлично понимал, что сегодня сорваться с места не получится. В дорогу надо припасы собрать, и лошади после дальнего перехода еще не отдохнули. Холопы наверняка в церковь пошли, исповедаться за минувшие недели и причаститься – ему, нехристю, не чета. Вернутся незадолго до сумерек – а на ночь глядя с места опять же не снимешься. И сколько он тут ножкой ни стучи, как ни торопись – размеренную нынешнюю жизнь ему на ускоренные обороты не разогнать. Какой смысл здешним обитателям минуты или даже часы считать и экономить, коли путь отсюда до стольного града Москвы – две недели с поспешанием? Тут даже целый день потерянный ничего в делах не изменит. Из столицы до османских земель – пути еще месяц, не менее. А коли задержки случатся… С задержками – так и вовсе только по весне он до Крыма доберется. Гони не гони, все равно терпением нужно запасаться по самые-самые гланды.

«И ведь точно без задержки не получится, – внезапно сообразил он. – В Москве подворье без приказчика, искать кого-то надобно. Боярам за пределы царства без государева дозволения отъезжать нельзя, придется к Ивану на прием пробиваться. Хорошо хоть, он мне без доклада, помнится, разрешил приходить… Все время, время, время… Вот проклятие, как бы и вправду до весны не застрять!»

Все еще не в силах унять зуд в ногах, он быстрым шагом пересек двор, забежал к себе в светелку, скинул верхнюю одежду. Заметался от стены к стене. Ему не сиделось и не лежалось. Хотелось действовать, сделать хоть что-то!

Но делать было совершенно нечего.

Чтобы как-то занять себя, Андрей пошел в баню, уже жарко протопленную – после вчерашнего мытья она и остыть еще толком не успела, – но пока с холодным чаном воды. Мимоходом он увидел свое отражение в бочке с водой: довольно длинная, давно не чесанная борода, темные густые усы, длинные, почти до плеч волосы. Князь остановился, хмыкнул, повернул назад в светелку. Он наконец-то понял, что нужно сделать в первую очередь.

Достав из ножен косарь, он покачал клинком возле окна, ловя блики на лезвие ножа. Острый клинок света не отражает – нечем. На затупившемся видна белая полоска. Его оружие полоски, разумеется, не показало, но несколько бликов вдоль клинка сверкнуло. Андрей достал из мешка свиток грубой бычьей кожи, растянул его на скамье и несколько минут старательно правил клинок, пока от бликов на его острие не осталось и следа. Затем снова отправился в баню, плеснул на голову чуть теплой водой из котла, намылил ее щелоком, встал к бочке и, медленно проводя косарем ото лба к затылку, быстро сбрил все волосы. Заодно, пока клинок остер, и бороду подкоротил до длины в два пальца.

Макушку с непривычки захолодило – тафья-то осталась в светелке. Князь окатил голову, вышел и чуть не сразу столкнулся с боярыней.

– Ты чего, Андрюша? – удивилась Ольга Юрьевна его свежебритой голове.

– Никакого монастыря и никакого траура, мама, – просто и обыденно сообщил Зверев. – Отец жив.

– Жив? – почему-то испугалась женщина, закрыв рот пальцами сразу обеих рук. – Откель ты… Ты был?..

– Да, да, на Козютином мху, – не стал открещиваться князь.

– Значит… Ой! – Закрыла она лицо ладонями.

– Собирай меня в путь, мама. Поеду батюшку выкупать. Слишком долго от него вестей нету. Видать, что-то не складывается.

– Жеуж-жо жив… – Боярыня кинулась Андрею на шею и заплакала уже открыто. – Жив, жив, жив… Смилостивился Господь… Отмолила…

– Жив, мама, жив. Я его привезу, не сомневайся. Завтра же отправлюсь.

– Завтра не получится, – всхлипнула Ольга Юрьевна. Как она ни переволновалась от нежданного известия, но хозяйка всегда оставалась хозяйкой. – Одежа вся холопов твоих постирана. Девки полощут ныне, опосля сушиться повесят. Пока еще высохнет… Да и лошадям роздых надобен, токмо с похода. Иных у меня в усадьбе нет, дружина-то наша вместе с батюшкой пропала. Ты и сам-то отдохни, сынок. Попарься, выспись вдосталь, горячего да вкусного поешь. В пути, знаю, разносолами не побалуешься. Радость какая… – Ольга Юрьевна отступила, старательно промокнула уголками платка глаза. – Пойдем, Андрюша. Я в трапезной уж накрывать велела. Проголодались люди с утра.

– Почему с утра? – не понял Зверев.

– Так ведь литургия же! – изумленно воззрилась на него матушка. – Перед причастием наедаться нельзя.

– А, ну да, – спохватился Андрей и три раза перекрестился. Но, видимо, недостаточно искренне: боярыня укоризненно покачала головой, потом безнадежно махнула рукой:

– Ступай, оденься к обеду.

Обед был скромным: кислые щи, каша с ветчиной, сыто и пироги с грибами. Чай, не пир все-таки, изысками и винами баловаться ни к чему. Князь, серебряной ложкой выгребая из миски ароматное варево, поглядывал на холопов.

Всего пятеро… Не много для дальнего пути, да еще через неспокойные земли. У Пахома истребовать? Так ведь ему самому мало, чтобы подворье в порядок привести. Да еще ведь и примчится, воспитанника одного не отпустит.

А уж насчет московского подворья… Там и пятерых мало за хозяйством следить – слишком большое. В Москве нужно не просто верного человека оставить, а умного и домовитого. Холопом не обойдешься.

Прямо хоть матушку проси туда поехать! Да ведь родную усадьбу боярыня не оставит. Вовсе от мира она бы и ушла, от всех хлопот земных отвернувшись. Но коли мужа дожидаться решила – то очаг свой беречь станет, не бросит.

– А что, матушка, приказчиков верных и умных у тебя на примете нет? – от полной безысходности решил-таки попробовать Андрей. – Толковых, хозяйственных. Чтобы усадьбу доверить можно было без опаски. Чтобы не обокрали, не разорили, не запустили поместье?

– Разве таких ныне найдешь, сынок? – пожала плечами боярыня. – Вот, помню, как молодой еще женой была, так Филипп у нас жил. Вот то приказчик так приказчик. Хваткий, находчивый, считал так – подьячему приказному подобного невмоготу. Помню, смерды про озеро заикнутся, с неводом пройти – так враз оброк называет, и минуты не думает. Да так точно, и мужики не в накладе, и мы пять лет со свежей рыбой жили. Али снопы отмерял – с края поля глянет, ан тут же у него все сосчитано. Предан делу был он, гроша ломаного в карман не положит, все в амбар хозяйский да в казну… За преданность и сгинул. Зарубили ляхи возле обоза, что на торг вел. Смерды все разбежались от телег-то, а он не стал. Ляхи пограбили и ушли, облавы на смердов чинить не стали. Да-а… Они и привезли Филиппа-то. Ныне таких людей уж нет, выродились ныне истинные слуги…

– Так уж и не осталось никого? – не поверил князь.

– Иные и живут, да куда им до слуг прежних? – вздохнула Ольга Юрьевна. – Латынина-арапчонка помнишь? Ну, в Сешково бегал, у братьев-бочкарей. Лихо Латынка торг ведет, завсегда с прибытком, оброк завсегда день в день платит. Но все обмануть норовил, недосчитать, товар занизить. Ему доверься – враз обнесет. Ваха-нора – хозяин крепкий, работящий. Да тугодум. Этот и не обманет, так самого обдурят. Кешка из Бутурлей такой же. Из всех мужиков одна Варвара, вдова Терентьина, дела справно ведет. Как в Луках Великих беда случилась, так я об ней первым делом помыслила. Как Терентий Мошкарин преставился, при ней ведь и промысел рыбный не пропал, и скотины меньше не стало, и на торг, ведаю, катается постоянно. Как управляется, непонятно. Поди ж ты, баба – а все тянет! Мыслила ее к подворью приставить, да передумала. Куда бабе справой ратной заниматься, делами засечными да оборонными? Как бы не попортила чего.

– Терентий Мошкарин умер? – Тоненько екнуло у Андрея в груди. – Тот самый, которого батюшка от оброка освободил?

– Нечто ты его знал, сынок? – удивилась Ольга Юрьевна. – Да, он самый. Ноне, как преставился, так и прощения от оброка боле быть не должно, про то я ведаю. Токмо Господь его лишь прошлой весной прибрал, – перекрестилась она, – уроки менять поздно. Юрьева дня ждать надобно. Да и сумневалась я, что управится Варька. Как в дворовых девках сидела, так самая взбалмошная была, ветер в голове. Да ты ее помнить должен, она как раз у тебя в светелке завсегда прибиралась! А ныне уж и хутор ее прозвание известное получил: Бабино. Аж в Луках Великих торговцы ведают, где баба без мужиков дело свое ведет.

– Помню, – не стал отрекаться Зверев. – Красивая была девчонка… А где отрез Терентия находится, не напомнишь?

– У Линнинского озера. По реке нашей до него верст пять скакать, нечто забыл? – Матушка глянула на уплетающую кашу дворню, понизила голос: – А чего это ты про девок детских вспоминать начал, княже?

– Сама же похвалила, – невозмутимо пожал плечами Андрей. – Глянуть хочу на хозяйственную такую бабу. Коли и вправду не дура, стану ее у тебя просить.

– Ты!.. – возмущенно повысила голос боярыня, но тут же спохватилась, осенила себя знамением и перешла на шепот: – Ты чего это умыслил, охальник? Тебя же жена с детишками дома дожидается, а ты…

– А я все о хозяйстве, – перебил ее Зверев. – У меня подворье в Москве без приказчика. Коли через Москву ехать, оставить кого-то надобно. Где я ныне, второпях, толкового человека отыщу? Ее мы хоть знаем. Коли не дура, может, хоть до возвращения моего за хозяйством последит?

– Ну-у-у… – посерьезнела Ольга Юрьевна, – нареканий за ней не помню, чтобы нечистой на руку была. С малым своим двором управляется. Насчет большого не поручусь. Да и крепостная она вроде, насильно с тобой не отправишь.[4] Недоимок за ней нет, попрекнуть нечем.

– Чего же сразу попрекать? – удивился Андрей. – Съезжу, гляну. Коли с нею все ладно – может, и так, добром сговоримся.

– Сговоришься, как же, – не поверила боярыня. – Сказывала же, скотины у нее изрядно в хлеву, промысел рыбный, двор. Рази от такого уедешь?

– Она про оброк, что ты со следующего года назначить хочешь, знает?

– Ну, – кивнула Ольга Юрьевна, – а коли и согласится, это сколько хлопот, чтобы добро ее переписать и на доверие оставить? За день, а то и два никак не управимся.

– Тогда тянуть ни к чему. – Князь торопливо выпил сыто и поднялся из-за стола: – На конюшне есть кто сейчас? Пусть свежего коня седлают, я вскорости спущусь.

Реки, озера и ручьи, известное дело, на Руси и зимой и летом главными торными путями остаются. И Окница, что текла возле усадьбы, была хорошо наезжена – заносы, вроде тех, что на пути к Козютину мху лежали, тут давно были раскиданы и раскатаны. Потому Андрей без опаски пустил серого в яблоках жеребца в галоп, высекая шипастыми подковами ледяную крошку из левой колеи. Во весь опор он всего за пять минут долетел до Удрая, повернул вправо, через полверсты свернул на Линну, речушку только-только с розвальни шириной. Здесь, на удивление, дорога была накатана ничуть не хуже, нежели возле усадьбы. Еще четверть часа скачки, и колея, плавно выползшая из русла на пологий склон, провела его через лысый взгорок, вдоль серого от тростника берега прямо к воротам. Огороженный высоким, в полтора роста, тыном из тонких, в две руки, кольев, двор тут же отозвался злобным собачьим лаем.

– Солидно… – оценил трудолюбие хозяев князь, спешиваясь возле ворот, тоже сбитых из плотно подогнанных кольев. – Супротив ратного отряда не устоит, но волкам-медведям не по зубам. Да и тать лесной не полезет. Забираться высоко, ломать шумно, хозяин проснется.

Разумеется, окружить подобной стеной все хозяйство смерду, даже зажиточному, было не под силу. Тын тянулся от хлева к амбару, от амбара к бане, от бани к сараю, от сарая к дому. Но вместе со строениями он надежно ограждал от дикого зверья и чужих глаз пространство, достаточное для организации баскетбольного матча: и для площадки места хватало, и участников где разместить.

Андрей тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли, занес кулак, чтобы постучать – но тут внутри что-то загрохотало, створка дрогнула, поползла внутрь. Жеребец, обнаружив совсем рядом пегую кобылку, запряженную в сани с большой, уложенной набок бочкой, многозначительно всхрапнул. Князь тут же вцепился скакуну в узду: как бы не взбрыкнулся.

Из-за створки выступил мальчишка: ростом князю по грудь, курносый, с голубыми глазами. Все прочее терялось в огромном, размера на три больше нужного, тулупе и таком же безразмерном малахае на голове.

– Ты кто? – удивился паренек.

– Гость, – усмехнулся Зверев. – А ты?

– Хозяин, – уверенно ответил тот, вывел сани за ворота, вернулся, чуть приподнял створку и потянул за собой, закрывая двор.

– Терентия Мошкарина сын? – на всякий случай уточнил князь.

– Он самый, – гордо кивнул тот. – А ты из чьих будешь?

– Из Лисьиных, – усмехнулся князь. – Андреем зовут.

– Все мы тут при Лисьиных живем, – сурово ответил мальчуган, усаживаясь на передок саней и подбирая вожжи. – Н-но, пошла, лентяйка!

Сани дрогнули и поползли вдоль тына. Князь немного подумал и двинулся следом – разгоряченного скачкой жеребца все равно следовало выходить.

– Зовут-то тебя как, хозяин?

– Андреем крещен, – глянул назад через плечо паренек. – Тезки мы с тобой, так выходит.

– Это хорошо, проще запомнить, – пригладил бородку Зверев. – Один хозяйствуешь, али помогает кто?

– Мать в доме осталась. Суп томит.

– Как это «томит»? – не понял князь.

– В печи, знамо, томит, как иначе? – с удивлением оглянулся на него мальчишка. – Не русский, что ли?

– Не кухарка, – обиделся Зверев. – Супов варить не умею.

– Из дворни, видать? – понимающе кивнул маленький Андрей. – На всем готовом? Ну, а у нас, пахарей, дом един. И кашеварить, и пилить, и колоть все самим приходится.

– Ты еще и пахарь?

– Мать помогает… – с некоторой заминкой признал паренек. – Соха тяжелая. Да мы много земли не поднимаем, токмо на огород, да ячмень для скота и хлеба маненько. Вдвоем с хлебом на нашем отрезе не управиться, а приживал мамка звать не желает.

– Тяжело ей, наверное? Нечто так одна и живет?

– Как одна? – не понял мальчишка. – А я?

Сани доползли до озера. Возчик развернул их боком, привычно намотал вожжи на березку с ободранной корой, вытянул из-под себя ведро, скинул с бочки широкую крышку, спустился на лед, ведром же пробил в затянутой тонким льдом полынье отверстие, начал черпать воду и таскать ее к саням, заливая в обширную емкость.

– Однако… – оценил потребности подворья князь. – Скотины много?

– Лошадей три, коров столько же, да овцы, да хрюшка, псина. Птица тоже пить хочет. Да и нам самим надобно.

– Изрядно.

– А ты, Андрей Лисьинский, к чужому добру не приценивайся, не про твою душу скоплено.

– Неужели одна управляется? – снова засомневался Зверев, тут же поправился: – Ну, и ты, конечно.

– Раньше батюшка еще помогал… – Паренек остановился, скинул шапку, перекрестился, поклонился куда-то на восток. – Да токмо о прошлом годе слег, высох весь, ровно тростинка, да и отошел всего за три месяца… – Он напялил малахай, отер рукавом нос, снова взялся за ведро. – Пока вроде справляемся. Хоть, знамо, и тяжко. Но я так мыслю, коли хозяйства не расширять, то пару лет выдюжим. А там я жену в дом приведу, легче станет.[5] Лишняя пара рук – это ого-го как выручает. Батюшка, хоть и слаб был, а подсоблял изрядно, пока совсем плох не стал.

– Уже и невесту присмотрел?

– Матушка, мыслю, сама подберет, – опять утер нос мальчуган. – Была бы крепкая да работящая.

– А как, чтобы ласковая?

– Заскучаю – матушка приласкает, – явно не понял вопроса паренек.

Зверев тоже уточнять не стал, повел жеребца спокойным шагом широко вокруг проруби, дабы тот остыл и восстановил дыхание. Пять кругов – и бочка на санях наполнилась до краев. Мальчишка пришлепнул дырку крышкой, забрался на облучок и понукнул кобылу, поворачивая к дому. Андрей пошел следом.

Заведя сани во двор, мальчуган скинул шапку, поклонился:

– Ну, прощевай, мил человек. Благодарствую за компанию.

– Подожди, Андрей, Мошкарин сын. Мать позови, поговорить с ней хочу.

– Чего это тебе от матушки понадобилось? – моментально напрягся паренек. – Коли нужда какая, мне сказывай, я отвечу!

– Дело у меня к ней есть, важное.

– Знаю я дела все ваши! – попытался задвинуть воротину маленький Андрей. – Поперва про хозяйство выспросил, а теперича к вдове дела заимел?! Ступай отсель, подворник, не то собак спущу!

– Эк ты суров стал, – усмехнулся Зверев. – Ну да ладно, не силой же ломиться. Ты скажи, окна из кухни, что на ту сторону выходят, первые или вторые? В какие стучать?

– Я тебе постучу, бродяга! – Паренек покрутил головой, отскочил и вернулся с тяжелым засовом, вполне способным заменить дубину.

– А чего делать, коли с Варварой мне поговорить надобно, а ты не зовешь?

– Откель ведаешь, как матушку зовут?

– Ты, храбрый юноша, у гостя коня прими, в дом проводи, водицы дай с дороги испить, в тепле погреться, а уж потом расспрашивай, чего надобно, – напомнил элементарные правила гостеприимства князь. – А то что ж, с дрекольем встречаешь, да еще любопытство свое у прохожего желаешь утолить?

Молодой хозяин размышлял недолго. Видно, понял, что незнакомец и правда может в окно постучать, на это разрешения не требуется.

– Напоить напою, – пообещал он, – но расседлывать не стану. Время к вечеру, неча тебе здесь задерживаться.

– Что ты там застрял, Андрюша? – внезапно послышался из глубины двора женский голос. – Никак, поломалось что?

– Да путник тут прохожий воды испить просит, – неохотно признал мальчик.

– Откель у нас путники, Андрей? Чай, не на тракте проезжем живем.

– Да вот, приехал… Спрашивал, много ли добра у нас? И одна ли ты с ним управляешься.

– Кто же это такой любопытный заявился? – Вытирая на ходу руки, хозяйка наконец подошла к воротам и в изумлении замерла: – Ты?!

В первый миг Звереву показалось, что он видит перед собой изящную хрупкую фею с точеными чертами лица и осиной талией. И даже свободный сарафан с синей вышивкой по сторонам от груди, даже пышная длинная юбка не портила впечатления легкости женской фигуры. Но потом разум подправил его, что таких красоток он встречал чуть не на каждом дворе – просто привык к формам княгини, что раза в два шире в талии, и ожидал увидеть в Варе нечто такое же. Но вот лицо – лицо ее оставалось таким же, как двенадцать лет назад: те же розовые щеки с ямочками, те же тонкие губы, те же глаза и вздернутый остренький нос. Разгоряченная после возни у печи, Варвара пахла пасхальными куличами и манила внутренним жаром, столь желанным после долгого зимнего пути.

– Шапку-то скинь, бестолочь, – спохватившись, огрела хозяйка сына несильным подзатыльником, аккурат чтобы малахай уронить. – Кланяйся, князь Сакульский пред тобой!

– Нечто князь, мама? А по виду человек обычный… – не поверил паренек.

– А ты думал, у князей рога и крылья растут? – усмехнулся Андрей.

– Дык, я… это… – растерялся мальчишка, поняв, что сморозил неладное. – Ну, холопов нет совсем, слуг всяких. И одежда простая, и упряжь обычная.

– Ты прости его, княже, – сказала Варвара, поправляя на голове платок. – Не ведает, как вести себя надобно. При дворе все сидит, хозяйством занят. Откель ему научиться?

– Хоть грамотный? – полюбопытствовал Зверев.

– Пока Терентий жив был, в церковь по воскресеньям бегал. Ныне же никак. Рук мало, хлопот много. Даже в город не свозить. Когда я на торгу, он тут за старшего, за все в ответе… – Она вдруг низко поклонилась, махнув рукой почти по самому снегу, и громко произнесла: – Долгих лет тебе, княже! Не стой на пороге, проходи в дом, дорогим гостем будешь.

Выглядело все это как-то неестественно, театрально – но правильно до приторности. И младший Андрей наконец все же забрал повод коня, уведя его куда-то влево, к нетерпеливо мычащему хлеву.

– Проходи, княже, – указала женщина на крыльцо с резными столбиками. – Я как раз суп стомила. Покушаешь с дороги горяченького.

– Да я сыт, спасибо.

– Нечто и не зайдешь? – удивилась Варя.

– Зайду. Конечно, зайду, – покачал головой Зверев. – Это сколько же ему уже? Одиннадцать? Почему Андрей?

– Имя мне это нравится. Опять же знала, что двух Андреев в доме моем не будет. И по святцам подходило… – В словах хозяйки князю почудилась капля горечи, но лицо Вари осталось невозмутимым. Она первой поднялась на крыльцо, вошла в дом. Может, и не очень вежливо – да только надо ведь ей было хоть наскоро в комнатах прибрать, прежде чем постороннего человека принимать. Зверев, наоборот, задержался, огляделся. Убедился, что его младший тезка действительно поставил под навес скакуна, воды налил.

Мальчишка, ощутив на себе взгляд гостя, коня все-таки расседлал и даже прикрыл ему спину серой протертой рогожей. Князь кивнул, медленно поднялся по ступеням, постучал сапогами у порога, потянул на себя дверь. Наружу стремглав вылетела рыжая кошка, описала какой-то немыслимый пируэт и так же быстро влетела обратно. Видимо, не ожидала, что снаружи так холодно.

– Это еще что, то ли дело ночью будет! – пообещал ей Андрей, прошел вдоль выставленных в ряд четырех пар валенок, под четырьмя же замызганными тулупами, но раздеваться здесь не стал, прошел в горницу. Скинул шапку, перекрестился в красный угол, даже не глядя, на что – в каждом доме и комнате там находится какой-то образок.

В лицо дохнуло влагой, теплом и сочным, густым, нестерпимо ярким запахом распаренного гороха и чуть подкопченного мяса, тонущего в горшке под тонкой пленкой жира, в тягучем коричневом вареве. Рот моментально наполнился слюной. Андрей даже сглотнул, что не осталось незамеченным.

– Давно ведь ел, княже, – приоткрыла крышку и перемешала суп Варя. – Когда еще обед в усадьбе был? Может, налить? Не побрезгуешь?

– Разве немного, за компанию, – повел носом Зверев. – Совсем чуть-чуть.

– Много и не варила. – Хозяйка сняла с полки оловянную миску, поставила на стол, чуть подумала и передвинула во главу стола, еще две поставила по сторонам. – Сейчас Андрей придет, и сядем. Он все же единственный мужик в доме, без него нехорошо… Вина достать?

– Не нужно, – отказался князь, наклонился к низкому небольшому оконцу. Зато – забранному слюдой. – Богато живете.

– Василий Ярославович за зажиточного смерда отдал, низкий ему поклон, не бедствовали, – ответила Варя, быстро и ловко рубя в мелкое крошево репу. – Бог даст, и сын в достатке останется.

Она стряхнула крошево в горшок, сыпанула туда же несколько горстей крупы, залила из кадки водой, убрала крышку с топки печи, подхватила горшок ухватом и легко поставила в глубину дышащего жаром зева.

– Прости, княже, что не развлекаю. Да хлопот больно много. Иначе не управиться.

– Так я не развлекаться приехал, Варя, – подошел ближе к женщине Зверев. – Хочу тебе поручение одно важное предложить.

– Иначе, стало быть, и не вспомнил бы, княже? – повернулась она навстречу и глянула прямо в глаза.

Наверное, в этот миг в душе Андрея что-то должно было всколыхнуться, перемениться, вспыхнуть… Увы, он видел перед собой лишь симпатичную женщину. Женщину из своего прошлого, когда-то желанную, любимую. Но теперь – всего лишь давно и хорошо знакомую. И свою Полину князь не променял бы на нее никогда и ни за что.

– Я ведь отсюда в полумесяце пути живу, Варя. – Он не выдержал и отвел взор. – Когда последний раз в усадьбу заезжал, и не помню.

– О прошлом годе… – Оказывается, хозяйка была хорошо осведомлена о его визитах.

– В прошлом году я не приезжал, – поправил он. – В прошлом году меня раненого в беспамятстве к матушке привезли.

– Что случилось? – встревожилась Варя.

– Поранили.

– Сильно?

– Заросло давно.

– Ты бы берег себя, княже… – Ладонь женщины легла ему на грудь.

Но тут в сенях хлопнула дверь, и Варя лишь погладила ворот зипуна:

– Шубу-то снимай. Тепло тут у нас, не закоченеешь.

– Я все сделал, мама! – громко топая, вошел в горницу младший Андрей. – Воды всем налил, лошадям сена задал, сани в хлев закатил, жеребцу княжескому кадку от Пестрашки поставил.

– Молодец, садись за стол… Нет, нет, на угол. Сегодня во главе княжеское место… – Хозяйка еще раз перемешала половником суп, быстро одну за другой наполнила три миски, поставила на стол. В центр водрузила кувшин, быстро расставила легкие тонкостенные стаканчики из бересты, добавила еще две мисочки с квашеной капустой и солеными грибочками, наконец села сама, сложила руки домиком перед собой. Зверев спохватился, что именно он здесь старший по возрасту и по званию, перекрестился, тоже сложил руки и прочитал молитву перед вкушением пищи, благо стараниями супруги, повторявшей ее по три раза в день, успел выучить слова наизусть:

– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Аминь.

– Аминь! – радостно закончил младший Андрей, вытащил из-за пазухи деревянную ложку и стал прихлебывать горячее варево.

– Сам вырезал, – торопливо пояснила Варя. – Только ею теперь и ест.

– Железной горячо! – с набитым ртом пояснил мальчуган.

– Серебряной, – тихо поправила мама.

– И ею горячо, – согласился тот.

– Серебряной ложки лихоманка боится. И колики брюшные, и грудной жар, – сказал ему Андрей.

– Откель им тут взяться? – легкомысленно парировал его тезка.

– Тоже верно. – Зверев склонился над своей миской, зачерпнул, еще, еще… и сам не заметил, как опустошил ее донизу, да еще и косточки обсосал. – Вкуснятина какая, Варя! Никогда в жизни такого вкусного не пробовал!

– Моя мама лучше всех готовит! – с гордостью подтвердил мальчишка. – А рыбу как в лотке с петрушкой печет, не оторваться!

– Надо будет попробовать, – кивнул Зверев.

– Нечто твоя жена, княже, готовить не умеет? – невинно поинтересовалась женщина.

Андрей промолчал. Полина, разумеется, не готовила никогда. Она выбирала кухарок. Да и те тоже супы и каши разом на сто человек стряпали. Разве такое с домашним, лично для себя сваренным и в печи выдержанным лакомством сравнишь?

А может, просто руки у девок дворовых не из того места росли, ленились на работе. Но плохим словом про супругу князь все равно обмолвиться не мог. Хорошую стряпуху найти несложно. Хорошей женой награждают небеса.

– Не судьба тебе попробовать, княже, – не дождавшись ответа, вздохнула Варвара. – Ныне я их запекать не собираюсь, а опосля как же ты заедешь? Имение твое далеко, дороги немеряны. Когда уезжать сбираешься? Заждалась, небось, жена-то?

– Что ты заладила, жена да жена?! – не выдержал Андрей. – К тебе я ныне приехал! Нужна ты мне. Очень. Поедешь?

– Куда? – сглотнула женщина.

– В Москву. Подворье у меня без присмотра осталось, лихоманка по городам прошла по осени. Человек надобен разумный и хозяйственный. Кроме тебя, никого не знаю. Затем и пришел.

– Когда?

– Послезавтра.

– Но почему я?! – обеими руками оттолкнулась от стола хозяйка. – Нечто иных людей в имении твоем нету?

– Бабин хутор твой, Варя, – хозяйство крепкое, про то все знают. Коли здесь одна осиливаешь, отчего тебе с подворьем московским не справиться? Там еще и помощников тебе найдем.

– Мама, мы поедем в Москву? – В голосе паренька Зверев распознал мечтательные нотки. Князь понял, что у него появился союзник, и усилил нажим:

– Ты в столице была, не растеряешься. Хозяйство там даже проще, рыбных промыслов нет, со скотиной мороки меньше. Дом, конечно, большой. Но его каждый день поить и кормить не нужно. Город, сама знаешь, богатый. Сыну там куда больше возможностей судьбу достойную выбрать.

– Ты же меня не знаешь совсем, княже… Сколько лет не виделись. Как же все подворье свое доверить можешь? Дворец целый, добро несчитанное.

Андрей глянул на нее, на паренька, усмехнулся:

– Да уж знаю, не обманщики.

– Мама, мы поедем в Москву? – повторил вопрос Андрейка, налил себе из кувшина кваса, жадно выпил. – А царя мы увидим?

– Нет, не увидим, – покачала головой женщина. – Он в палатах великокняжеских живет, туда и бояр не всяких пускают. Куда уж нам.

– Меня пустят, – тут же возразил Зверев. – Могу Андрея к себе в свиту взять.

– Мама, я хочу! – Глаза мальчишки тут же загорелись.

– Нельзя нам ехать, – вдруг решительно отказалась Варвара и встала из-за стола. – Хозяйство у нас вон какое! На кого мы его оставим? Как бросим? Не получится.

– Подворникам матушкиным по росписи все передашь, она страдника какого-нибудь сюда определит, скот в имение отведем. Коли не получится с подворьем, назад все вернут в целости.

– Нет, княже, нет! От добра добра не ищут. Мы уж тут обжились, привыкли, места свои и дело знаем, помыслы о годах будущих обговорены – рази можно так запросто все бросать? Не поедем!

– Матушка, матушка, давай съездим? – обежал стол паренек. – На царя хоть одним глазком глянуть, на палаты княжеские, на бояр знатных.

– Нет! Нет, – мотнула головой хозяйка. – Ищи себе другого приказчика, князь Андрей Васильевич!

– Некогда мне искать, Варя. Отца нужно из полона выкупать. Отсюда через Москву поеду и дальше в Крым, в Османскую империю.

– Василий Ярославич в полоне? – Женщина упала обратно на скамью. – Как, когда?

– Разве ты не знаешь? – удивился Андрей. – Про то, как меня в имение привозили, знаешь, а про отца нет?

– Сказывали, погиб боярин, – перекрестилась Варя. – Но я про то особо не спрашивала. Мне оброка платить не надобно, в усадьбу и не заворачивала. Соседей же близ хутора моего нет.

– Не хотела знать, что с боярином вашим случилось? – не поверил Зверев.

– Ты же там был, – прикусила губу хозяйка. – Вот в стороне и держалась.

Князь немного подумал, оценивая услышанное, потом махнул рукой и прямо спросил:

– Так ты поедешь?

– Мама, поехали, поехали! – снова заладил свое ее сын. – Когда еще в Москву получится? Царя увидим.

– Иди, коня княжеского проведай! – решительно осадила его мать. – Коли напился, сена ему задать надобно. В курятник глянь, нет ли яиц, и запри на ночь накрепко, полешкой в щель подопри!

– Да знаю я, знаю, – недовольно буркнул паренек и, отпустив ее рукав, вышел из горницы.

– Какой самолюбивый, – сказал Зверев, когда за младшим Андреем закрылась дверь.

– Весь в отца, – невозмутимо сообщила Варвара.

– Это хорошо, – заметил князь. – Как раз из самолюбия и вырастает честь, отвага, чувство собственного достоинства.

– Зачем смерду честь и отвага? Пахарю терпение и послушание куда больше потребны.

Андрей пропустил мимо ушей и этот намек и снова спросил:

– Так ты поедешь, Варя? Поможешь с тяготой моей?

– Так сразу жизнь всю бросить и на край света умчаться? – Она покачала головой. – Не девочка уже. Подумать надобно.

– Думай, – пожал плечами Зверев. – Силой тащить не стану.

Он налил себе квасу, осушил берестяной стакан, налил еще. Варя подождала немного, спросила:

– Ты, Андрей Васильевич, здесь ответа моего ждать намерен?

– На улице холодно, Варенька. До усадьбы далеко. Коли согласишься, надобно сразу подворников от матушки присылать, да сбираться. День всего останется, послезавтра в седло. Некогда туда-сюда мотаться.

– Как в седло? А вещи? Скарб наш, рухлядь всякая. Тут возков пять выйдет, не меньше.

– В Москве все есть, – отрезал Зверев. – Обоз тащить – это лишних две недели в пути. А времени, Варенька, и правда в обрез.

– Прям как в полон берешь! Цап, в чем есть – и через седло.

– Лишние вещи – лишняя морока. А отчего, кстати, у тебя четыре пары валенок в сенях стоят? Вас же тут двое всего живет!

– Сыро в хлеву и на конюшне бывает, вода проливается, когда возим. Одна-две пары сохнут, в других ходим… А ты что подумал?

– И тулупов четыре штуки тоже сохнут?

– А чего мокрые таскать, коли запасные есть? – улыбнулась хозяйка. – В сундуке токмо моль зря сожрет. Так и проветриваются, и польза от них. Жаль, все они Андрею не по росту. Но вроде управляется как-то.

– Понятно…

– Не смотри на меня так! – рывком поднялась Варвара. – Неуютно мне.

– Я и не смотрел.

– А то я не чувствую! – Женщина отошла к печи, загрохотала крышкой, взялась за ухват. Зверев отвернулся, чтобы не смущать хозяйку.

– Сколько у тебя детей ныне, княже? – спросила Варя.

– Трое. Старшие девочки, и сын уже ходит.

– Трое, значит, – повторила она, возвращаясь к столу. – Счастливый. Я ведь все понимаю, княже. Я девка дворовая без роду и племени, ты барчук. У меня лишь любовь, а за княгиней твоей – и титул, и земли, и узы кровные. Тут и не захочешь, а десять раз подумаешь. Коли же отец с матерью решили, и вовсе делать нечего. Понимаю, не виновен ты. И боярин с заботой ко мне… А все равно здесь, в сердце, колет и колет. Колет и колет…

– Варя, Варенька, ты чего? – Он успел вскочить и прижать ее к себе, чтобы не увидеть женских слез. Лишь ощутил, как вздрагивает Варя в крепких объятиях.

– Теперь и вовсе одна… – выдохнула она ему в шею. – Такая вышла забота.

– Не нужно быть одной, – ответил он. – Ты ведь не холопка, человек свободный.

– А не люб мне никто более! Все мы, бортниковы дети, однолюбы! – со злостью стукнула она кулаком ему по спине. Удар получился ощутимым: работа с ухватом накачала женщине крепкие мышцы. Андрей сразу пожалел, что снял зипун, а поддоспешник оставил дома.

Тут в доме хлопнула дверь – и Варвара тут же отпрянула, утерла глаза, наклонилась к горячему горшку.

– В Москву поехали, там одна не будешь.

– С женой твоей под одной крышей жить? Смотреть, как ласкаешься с ней, милуешься, как в опочивальню ведешь?

– Значит, отказываешься? – Хождение по кругу Андрею начало надоедать.

– Думаю, – пожала плечами хозяйка.

– Пятнадцать яиц, – сообщил, входя в комнату, паренек. – Я их в сенях в корзину сложил. Жеребца в конюшню отвел, холодно все же на улице. Красавец конь!

– В конюшню? – переспросил князь, наклонился к слюдяному окошку. – Заболтались мы, Варя. Смеркается. Где стелить мне станешь, красавица? Ехать мне, похоже, уже поздно. Что за места возле твоего хутора, я не знаю, в темноте недолго и заблудиться.

– На сеновале и дворе ныне холодно, там тебя, княже, не оставишь. В светелке своей постелю, за печью, – решила женщина. – Там тепло и тихо. И с утра не потревожу, как затапливать начну.

– Стели, – кивнул Андрей. – День у меня сегодня был длинный, а ночь короткая. Пожалуй, прямо сейчас и лягу.

– Сейчас, токмо лампу запалю.

Закуток за печью оказался весьма уютным. Без окон и всего пять на пять шагов, но зато большую его часть занимала пахнущая полынью постель, а близкая стена выбеленной печи обещала обеспечить теплом на всю ночь. Андрей с наслаждением разделся – устал за время путешествия на привалах в одежде спать, – вытянулся на травяном тюфяке, укрытом свежей простыней, и почти мгновенно провалился в небытие. Князь и не заметил, сколько прошло времени, прежде чем зашуршало сено и тюфяк сгорбился, выталкивая его из сна в реальность.

В светелочке было темно, темно непроглядно. От печи тянуло жаром, и он, не поняв поначалу, в чем дело, отпахнул одеяло, повернулся на спину, раскинув руки, – и попал пальцами в живое тело. Андрей приподнялся, повел ладонью дальше по тонкому сатину. Мягкая нога свешивалась вниз. Он скользнул рукой в другую сторону: вверх, по горячему бедру, попал на мягкий бок и двинулся выше, по ребрам, пока пальцы не обняли горячую грудь.

– Не нужно, княже, не балуй, – попросила женщина, но руки не оттолкнула. – Я все думу думаю. Нельзя никак хозяйство налаженное бросать. Жаль отдавать в руки чужие, ведь попортят все! И Василию Ярославовичу помочь хочется.

Вместо ответа Зверев приподнялся, опрокинул ее на спину, с легкостью нашел губами горячие губы.

– Тише, тише… – попросила она, жадно отвечая на поцелуи. – Андрейку разбудишь.

В темноте узнать, кто и что делает, было невозможно. Зверев торопливо сорвал с себя исподнее, а когда снова наклонился к губам – попал щекой в ее колено, стал целовать его, поднимаясь все выше и выше. Пока Варя не застонала в голос и не схватила его за уши, рывком подтянув к себе, сама заткнула его губами свой рот, чуть не вцепившись в них зубами, и в этот миг их тела стали единым целым – зубы вправду сомкнулись, но Андрей не ощутил боли, залитый ярким, как пламя сухого пергамента, наслаждением. Он даже увидел во мраке цвет этого наслаждения: прозрачный алый цвет спелой земляники. Оно не обрывалось, оно становилось все ярче и сильнее, оно тянулось куда-то в бесконечность – а может, это остановилось само время…

Вечности не выдержало тело – оно взорвалось, выталкивая наслаждение из себя прочь, осветив князя последней, самой яркой вспышкой и тут же, мгновенно, обмякнув полностью, до последней мышцы.

– Варенька… – только и смог выдохнуть он.

– Я поеду с тобой куда угодно и когда угодно, – прошептала она в ответ. – Только намекни.

А князь Андрей Сакульский запоздало вспомнил, что он все-таки женат и намерен не изменять любимой Полинушке до конца жизни.