Ученик колдуньи

***

Гвендолин недолюбливала свою тетку Тэххи Брэмнер. Та была высохшей и плоской, как вобла, постоянно носила одно и то же черное платье с воротником под горло, застегнутое на все пуговицы, гремела деревянными бусами и, вдобавок ко всему, нешуточно увлекалась эзотерикой.

У ее сына, избалованного, непутевого мальчишки по имени Дэнни, была рогатка. Крепкая, здоровая, с толстой резинкой, любовно обструганная перочинным ножиком и отполированная уже до сального блеска. От этой рогатки страдали все окрестные коты, собаки, голуби и мыши. Иной раз тычки и подзатыльники перепадали даже Гвендолин — да что там! — она подозревала, что пакостный кузен спал и видел, как бы поприцельнее вмазать ей промеж глаз куском пластилина. В будущем месяце Дэнни должно было исполниться десять — дата до того круглая и солидная, что тетушка Тэххи собиралась раскошелиться на пневматический пистолет. В кого превращается ее «милое сокровище», она предпочитала не замечать, а Гвендолин считала выше своего достоинства ябедничать на мелюзгу. Довольно с него и молчаливого презрения.

Тетя с кузеном жили на окраине города в Крытом проезде — так называлась узкая, кривая улица, вымощенная скользким булыжником. Она уныло взбиралась на одну сторону холма, чтобы сползти с другой, то и дело вихляя. Невысокие дома здесь громоздились друг на друга, сцепляясь между собой, точно паровозы с вагонами, а кое-где даже переваливались вторыми этажами через улицу и врастали в соседей напротив, образуя арки. Угрюмые это были дома: каменные, тяжелые, холодные, провонявшие сыростью и плесенью. На некоторых балконах, правда, розовели чахлые, уже почти ампельные петунии, а кое-где у крылец обнаруживались пестрые коврики с надписью «Добро пожаловать!». Но они погоды не делали.

Каждый визит в дом Брэмнеров оборачивался для Гвендолин сущим адом. Ею овладевала тупая, дремотная скука, и приходилось прикладывать нечеловеческие усилия, чтобы не упасть лицом в салат из пресной капусты посреди ужина и не вывихнуть челюсть, выслушивая нудные теткины нравоучения. По собственной воле Гвендолин не приближалась бы к этому дому и на пушечный выстрел. Но мама часто задерживалась в больнице допоздна, не говоря уже о бесконечных ночных дежурствах, а отец месяцами пропадал в командировках.

По мнению Гвендолин, ей давно не требовалась нянька. Она подобрала бы себе увлечение по вкусу, ведь не зря существовал Интернет, и ролики, и куча всякой техники, и подруги… Однако родители не считали подобные занятия достойными их единственной дочери.

«Всемирная паутина растлевает неокрепшую детскую психику», — заявляла мама, выдергивая вилку из розетки: «А катаясь на роликах легко убиться. Вот угодишь под машину — вспомнишь мои слова!»

Что же касается подруг, то они были даже похуже Интернета. Молли Фастгут, например, неодобрительно высказывалась об ужесточенных требованиях к школьной форме и вызывающе укорачивала каждую новую юбку. Кирстен Джонс однажды попалась отцу с сигаретой в руке, и ее мигом исключили из списка тех, с кем Гвендолин было безопасно общаться. А Джастин О'Коннор впал в немилость из-за «чересчур смазливого личика». Одобренные родителями кандидаты в друзья стаивали с горизонта один за другим, и в конце концов в списке осталась лишь дурацкая воображала Нэн Фелпс, первая умница и раскрасавица в классе. Но с ней дружить Гвендолин сама наотрез отказывалась: разве приятно волочиться за той, кто и лицом, и фигурой, и умом (и раздутым самомнением!) превосходит тебя в сотню раз? Нетушки.

Впрочем, мама благоволила ещё к Бобби Виглеру — рыжей прыщавой оглобле в очках с пудовыми линзами. Он, видите ли, хорошо учился и мог бы подтянуть Гвендолин по химии и физике. Бобби, к слову, был вовсе и не против подружиться, только он всякий раз так чудовищно потел от волнения, что Гвендолин скорее провалилась бы сквозь землю, чем села с ним рядом зубрить формулы.

В общем, родители проявляли вопиющее непонимание и никак не желали признавать у подросшей дочери право выбора и свободной воли.

— Праздное шатание по улицам до добра не доводит, — часто повторяла мама, набирая в телефоне номер тети Тэххи, которая приходилась ей свояченицей. — Наступит время, и ты мне ещё спасибо скажешь, милая. Не забудь взять с собой учебники и смену белья, утром поедешь в школу прямо от тетушки.

Так Гвендолин раз за разом и оказывалась в Крытом проезде.

По правде сказать, помимо препротивного братца и смертельной скуки, имелись и другие причины, по которым торчать у Брэмнеров было тошно. Только рассказать о них Гвендолин не отважилась бы ни Молли Фастгут, ни Кирстен Джонс, ни тем более маме.

Дело в том, что в мрачном, сыром доме с пауками, мышами и тараканами ей часто делалось не по себе. Что-то зловещее, утробно-натужное таилось и слышалось в темной пустоте коридоров и комнат.

Однажды в детстве, лет, кажется, в шесть, Гвендолин ошиблась дверью и вместо гостиной заглянула в чулан. Там, в затхлой глубине, на вешалке среди отсыревших пальто и заплесневелых плащей болтался мертвец. Настоящий зеленый мертвец с распухшим языком, свесившимся с почерневших губ! Глядя на него, Гвендолин визжала, наверное, целую вечность, прежде чем прибежала мама и оттащила ее от злополучного чулана. А мертвец все пялился из темноты, и Гвендолин вдруг с ужасом поняла, что это покойный дядя Джеймс! Так значит, ее тетка — настоящая ведьма! Она сжила со свету собственного мужа и спрятала труп в чулане для каких-то гнусных опытов!

Тетушка Тэххи ужасно переполошилась и раскудахталась, как старая клуша. Еще бы! Ее тайна выплыла наружу!..

Однако вместе с мамой они извлекли из пыльной утробы чулана огромную тряпичную куклу, и впрямь одетую в старый костюм дяди Джемса. Кукла воплощала собой апофеоз уродства, и у нее действительно был язык, не умещавшийся в криво пошитом рту. Для чего тетушка хранила в чулане такое чудище, осталось загадкой. Поначалу Гвендолин была уверена, будто ее тетка — все-таки могущественная ведьма, и превращение покойника в куклу ей удалось провернуть при помощи колдовства. Поэтому Гвендолин исправно закатывала истерики при всяком намеке на поездку к Брэмнерам.

Но со временем она успокоилась и взяла себя в руки. Кто-то ведь должен был вывести тетушку на чистую воду? Гвендолин развернула масштабную операцию по разыскиванию улик и компромата: облазила все углы, побывала в дядюшкином кабинете и теткиной спальне (ох и скучища там оказалась!) и даже отважилась снова сунуться в чулан. Но дверь предусмотрительно заперли. А когда тетушка застукала племянницу за попыткой пробраться в погреб, Гвендолин крепко влетело от мамы, которая постаралась уж наверняка выбить дурь из ее головы.

На том история со скелетом в шкафу и закончилась. Поведение Гвендолин списали на детскую впечатлительность (хотя пару раз до нее долетало недовольное ворчание тетки по поводу «дурного воспитания» и «несносного характера»). И все же тот ужас накрепко въелся в память.

И ожил уже гораздо позже, когда Гвендолин исполнилось двенадцать.

Тетушка Тэххи вдруг открыто ударилась в мистику, эзотерику и прочую гороскопно-энергетическую ересь. Жуткий дом постепенно зарос паутиной и наполнился сомнительной ведьминской атрибутикой: хрустальными шарами и картами Таро, коробками рун и стопками книг по астрологии, спиритическими досками и пучками вонючих парафиновых свечей всех расцветок и размеров. На каминной полке в гостиной поселилось чучело летучей мыши, морщинистое и скрюченное, похожее на кучку обугленных спичек. А на окнах повисли парчовые портьеры — только этих пылесборников для пущего антуража и не доставало!

Мама поначалу не воспринимала увлечение родственницы всерьез. По ее словам, сколько уже было этих увлечений!.. Однако с годами тетушкин маразм лишь окреп, и теперь в каждый свой приезд Гвендолин была вынуждена выслушивать занудные лекции о влиянии планет на судьбу. Раздобыв точные данные о рождении племянницы (не иначе как в отместку за историю с куклой), тетя Тэххи обложилась справочниками и астрологическими картами и в рекордный срок состряпала гороскоп, согласно которому Гвендолин умерла в позапрошлом году. Сообразив, что в расчеты вкралась ошибка, она перепроверила список эфемерид, перекроила формулы — и вуаля! — который месяц потчевала племянницу все новыми и новыми подробностями грядущих несчастий и катастроф. Ее послушать, так удивительно, как Гвендолин вообще удалось дотянуть до четырнадцати лет: при таком количестве мрачных пророчеств ей грозило преставиться со дня на день.

В общем, тетушкино увлечение астрологией (а оттуда и до загробной мистики недалеко) и мрачноватые детские воспоминания серьезно отравляли Гвендолин жизнь.

И был ещё парк.

Вторая причина стойкого отвращения к Крытому проезду заключалась в близости Старого парка. Он находился на самой окраине города, всего в паре кварталов от жилища Брэмнеров.

Много лет назад, задолго до рождения Гвендолин, его обнесли кирпичной стеной. Отчего? Почему? Вот бы кто объяснил! Среди школьников легенды бродили одна зловещее другой: судачили об убийстве, о маньяке, о карстовом провале, о разлившихся топких болотах и даже об оборотнях — чего только не насочиняла буйная детская фантазия в ответ на упорное молчание взрослых! Гвендолин подозревала, что правды в этих историях нет ни на грош. Ну откуда в их тихом, мирном городке было взяться сумасшедшему убийце? Тем более что о пропаже людей, сколько она себя помнила, слыхом не слыхивали. Конечно, время от времени кто-то исчезал, но всегда находился: у дальних родственников, или в соседнем графстве, или где-то еще. А мистика у Гвендолин — спасибо тетушке! — уже в печенках застряла. Оборотни и вурдалаки? Поищите другую простофилю.

Ходить в Старый парк детям строго-настрого запрещалось. Разумеется, тайком от родителей туда бегали поголовно все! Гвендолин не стала исключением. Она уже дважды перебиралась через ограждение.

Походы к парку были излюбленным развлечением школьников в праздник Хэллоуина. Чаще всего собирались у кого-нибудь дома и играли «правду или вызов»: по очереди задавали друг другу самые каверзные вопросы, и кто отказывался отвечать или очевидно врал, должен был совершить заранее оговоренное действие.

Ну, Гвендолин ведь не могла признаться, что тайно влюблена в десятиклассника Этана Брауна? На вопрос о влюбленности она с самой честной миной заявила: «Никого!» Но тут вмешалась расчудесная Нэн Фелпс и завизжала: «Врет! Вре-е-ет! Я видела, в ее тетрадке все поля изрисованы розовыми сердечками, и в каждом — Этан! Она уже год сохнет по Брауну!». Кирстен и Молли потупились, и стало ясно, что тайные страсти Гвендолин давным-давно ни для кого не секрет.

Пришлось топать к парку и лезть сквозь узкую дыру в стене. Гвендолин порвала новые колготки, перепачкала юбку и чуть не сломала щиколотку, обнаружив по ту сторону ограды овраг. Поначалу колени и впрямь дрожали от ужаса, со всех сторон окутывала промозглая, сырая мгла, а неподалеку впереди, в тусклом свете карманного фонарика, шевелились на ветру лысые ветви кустов. За спиной как-то глухо и далеко слышалось нервное перешептывание девочек, раздавались хриплые смешки Джастина и ещё пары ребят из старшего класса, а несносная Нэн Фелпс то и дело хихикала. В довершение ко всему рядом зашуршало. У Гвендолин душа стекла в пятки, тело одеревенело, дыхание оборвалось. А вдруг здесь водились волки? Как же ей раньше это не пришло в голову? Она едва не расхохоталась от столь простого объяснения: стену выстроили, чтобы оградить город от волков!

Словно в подтверждение догадки, близко-близко послышалось тоскливое: «У-у-у!». Гвендолин прислушалась — а что ей оставалось? И вот тут разозлилась по-настоящему. Завывание доносилось вовсе не из парковых дебрей, а откуда-то сзади. И принадлежало совсем не волку, а одному из мальчишек.

Злость придала сил и помогла вскарабкаться на стену. Превратив колготки в лохмотья и до крови ободрав колени, Гвендолин приземлилась на асфальт и выхватила из рук ошеломленного Джастина диктофон.

«Ну вы и идиоты!» — заявила она: «Этот хваленый парк ужасов — обычный кусок леса, а вы все — просто сборище трусов! Ну? Кому не слабо, пусть лезет в проем, а я повою».

Самое странное, спустя год, в очередной Хэллоуин история повторилась. Гвендолин изо всех сил старалась отправить за стену препротивную Нэн Фелпс, но та на самые заковыристые и нескромные вопросы отвечала без обиняков. И не уступала в упорстве потопить противницу.

«А правда ли твоя тетка укокошила мужа и припрятала его труп в шкафу?» — ехидно поинтересовалась Нэн, когда настала очередь задавать вопрос.

Гвендолин захотелось стукнуть ее… да вот хотя бы той пылающей на окне тыквой.

«Нет! А ты носила брекеты из-за того, что у тебя с рождения уродливые, кривые зубы?»

«Зубы не бывают кривыми с рождения, что ещё за вздор о зубастых младенцах! Но да, улыбка у меня поначалу была не очень, пришлось ставить скобки. Зато сейчас, в отличие от твоей, она ослепительно прекрасна. А ты действительно облазила весь теткин дом в поисках дядюшкиного трупа?»

Здесь кто-нибудь вполне мог воскликнуть: «Нэн, прекрати!» — и пресечь тем самым поток словесных пощечин. Тем более что Нэн нарушила порядок очереди. Но никому это и в голову не пришло. За перебранкой следили, затаив дыхание.

Историю с куклой знали лишь самые близкие. Кирстен и Молли. Гвендолин прожгла обеих испепеляющим взглядом. Кирстен возмущенно вскинулась, но Молли вцепилась ей в руку и прошипела: «Тихо!»

«Так да или нет?» — наседала Нэн.

И Гвендолин к собственному удивлению ответила:

«Вранье. Я не шарю по чужим домам».

Повисла неловкая тишина.

«Это не считается», — сказала Кирстен: «Вопрос задан не в очередь, а ответ нельзя проверить…»

«Можно», — Нэн повернулась к Джастину: «Скажи им».

«Твой кузен всем вокруг растрепал эту историю, Гвенни…»

«Понятно», — перебила Гвендолин, поднимаясь со стула. Внутри все клокотало от гнева: гадкий, несносный мальчишка!

«Что ж, мне снова лезть за стену. Это уже традиция, не находите? Ничего не поделаешь, раз уж у меня одной хватает смелости прогуляться по парку. И я тебе не Гвенни!»

На сей раз Старый парк приготовил Гвендолин сюрприз. Едва очутившись на дне оврага, она ощутила чей-то прямой, злобный взгляд. Понимайте как хотите, но руку бы дала на отсечение: кто-то пялился на нее из мрака.

Наверное, ребята за стеной тоже почувствовали чужое присутствие: опасность пропитывала воздух по обе стороны ограды.

«Гвенни! Эй, как ты там?» — с тревогой крикнул кто-то из девочек. Кажется, Молли.

Чудесно, хотелось прокричать в ответ, но язык точно прирос к нёбу, а в горле сделалось сухо-пресухо. Ненавидящий взгляд приковывал к месту.

«Вытащите ее оттуда!» — потребовала Кирстен: «Ну? Вы мальчишки или барахло?»

Спустя минуту из дыры в стене свесилась чья-то рука.

«Эй, ты тут?» — хрипло позвал Джастин: «Давай, забирайся назад. Мы решили, что Нэн больше не будет играть. Никогда».

«Вот спасибочки», — фыркнула Гвендолин. Волосы от ужаса стояли дыбом, но она не собиралась показывать, до какой степени напугана. Хотя Джастин, в общем-то, отличный парень, и не такой трус, как остальные. Влюбилась бы в него, да ведь сущее дитя! Даже голос пока так себе.

В тот вечер Гвендолин вернулась домой в компании друзей, только от праздничное настроение испарилось без следа. Душу холодил необъяснимый страх.

С тех пор минуло полгода, и с каждым новым посещением дома Брэмнеров близость Старого парка ощущалась все навязчивее. Там, за трехметровой кирпичной оградой скрывалась тайна. И Гвендолин никак удавалось разобраться, чего ей хочется сильнее: удрать или разгадать секрет?

Случай представился неожиданно, в начале июня.

В тот день, собираясь на ночное дежурство в больницу, мама долго расчесывалась перед зеркалом в прихожей. Подозрительно долго. Словно подыскивала слова и никак не могла решиться сообщить важную, но неприятную новость.

Гвендолин сидела в кресле, перекинув ноги через подлокотник, грызла миндальное печенье и просматривала по диагонали роман о любви вампира и обычной-преобычной школьницы. Кирстен клялась и божилась, будто книга — настоящее сокровище, драгоценная жемчужина в море пошлости. На деле выходила очередная банальная история о том, как не-красавица влюбилась без памяти в умопомрачительного юношу, а тот возьми да и ответь взаимностью. Какая неожиданность! Хрустеть печеньем было увлекательнее, чем наблюдать за героиней, которая по любому поводу «выкатывала глаза».

— Мам, а ты бы хотела поцеловать вампира? — осведомилась Гвендолин, переворачивая страницу и стряхивая крошки на ковер.

— Кого? — донеслось из коридора.

— Вампира. Ну, знаешь, живого мертвеца с холодной твердой кожей и бледными губами.

— Может, сразу и зомби? — мама заглянула в комнату. — Полуразложившегося и вообще без губ? Ты не заболела?

Гвендолин приподняла книгу, демонстрируя обложку, где томный красавец в экстазе обнимал томную красавицу.

— Выкинь это, — посоветовала мама. Она всегда так говорила и без сожаления следовала собственному совету не копить в доме ненужный хлам.

— Не могу, Кирстен дала. Сказала, шедевр.

— В мое время под шедевром подразумевали другое.

— А я вот никак не возьму в толк, что приятного в поцелуях с покойником? Он же совсем… ну, мертвый.

— Прекрати читать ерунду, Гвенни. К выбору увлечений нужно подходить ответственно, иначе неизвестно где окажешься.

— Это просто книга, — Гвендолин потянулась к вазочке за новым печеньем.

— Я подберу тебе другую. Как насчет «Путешествия Нильса с дикими гусями»? Я в детстве ее обожала.

— Мам, мне четырнадцать, а не девять. Ты бы ещё «Красную шапочку» предложила.

— А, да. Конечно. Уже четырнадцать. Ну и что? Хорошие сказки актуальны в любом возрасте.

Гвендолин скривилась:

— Не начинай.

— Скоро у тебя появится возможность выбрать.

— Неужели?

Мама ответила не сразу, и от ее промедления сделалось неспокойно.

— Я договорилась с тетушкой Тэххи: поживешь у нее неделю или две. Нужно покрасить пол в твоей комнате. В любом случае, на дворе июнь, каникулы, и смена обстановки пойдет тебе на пользу.

Из всего сказанного Гвендолин усвоила лишь два слова.

Неделю или две? В кошмарном доме кошмарной тетки рядом с кошмарным парком?!

— Ты шутишь, — печенье застряло в горле.

— Мы уже все обсудили. Тэххи не против твоего приезда. Обещала приготовить комнату, но ты на всякий случай возьми с собой комплект постельного белья, не хочется обременять ее лишней стиркой.

— Неделю? — взвыла Гвендолин. — Две?

— На ремонт потребуется несколько дней, придется вынести из комнаты все вещи, а лишней кровати у нас нет. К тому же, от запаха краски у тебя может начаться головная боль и тошнота.

— Да меня скорее стошнит от теткиного салата из капусты!

— Не ерничай, Тэххи неплохо готовит… иногда. В крайнем случае, будешь ужинать в кафе, я оставлю немного денег. Только не трать на мороженое и билеты в кино.

— Там же пауки размером с кулак!

— Где, в кино?..

— И Дэнни! — взвизгнула Гвендолин.

— Знаешь, давно пора наладить с братом отношения.

— Ты издеваешься? Он подкидывает дохлых мышей мне в тапки и заливает книги цветными чернилами!

— Будешь брать книги из личной библиотеки тетушки, у нее отличная подборка классической литературы. А Дэнни просто не знает, как привлечь внимание. Ты ведешь себя с ним высокомерно и пренебрежительно.

— Он мелкий и дефективный. Он кошек из рогатки отстреливает!

— Тогда есть повод поговорить с ним и убедить больше так не поступать. Ты ведь старшая сестра.

Гвендолин скрипнула зубами. Ее распирало от досады: на все-то у мамы находился подходящий довод, все-то она продумала до мелочей.

— Тетушка задушит меня гороскопами, — в отчаянии сообщила Гвендолин замогильным голосом и захлопнула книгу. — Сведет в могилу гаданием на картах Таро и спрячет труп в чулане, а тебе скажет, будто это очередная кукла. Она же ведьма!

— Хватит молоть чепуху, Гвенни.

— Но это правда! Мама, пожалуйста! Я не протяну там и сутки!

— Ты всегда была фантазеркой, но не следует перегибать палку. Тэххи обвешала гостиную пучками сухой травы и безделушками вроде кабаньих клыков, но она и мухи не обидит. У каждого случаются…

— Сдвиги по фазе, — проворчала Гвендолин.

Мама улыбнулась тепло, но как-то виновато, подошла и потрепала ее по голове.

— Будь снисходительна к чужим недостаткам, моя умная, послушная девочка.

— Тебе совсем безразлично, что я умру там от тоски, да? — безнадежно спросила Гвендолин.

Мама обняла ее, поцеловала в макушку и оставила вопрос без ответа.

— Мы с папой наняли бригаду маляров, они придут завтра.

— Завтра? То есть…

— Я бы на твоем месте начала собирать вещи, чтобы ничего не забыть.

— Нечестно, — захныкала Гвендолин. Читать расхотелось, и она с отвращением швырнула книгу на журнальный столик. — Почему я всегда оказываюсь крайней? Можно ведь перетащить мою кровать в вашу комнату, папа все равно вернется из командировки не раньше следующей пятницы. Мы бы отлично провели время вместе, мам. Помнишь, как в детстве?

— С твоей кроватью станет слишком тесно.

— Но это же всего на неделю…

— Гвенни. Мы все решили. Не усложняй.

Гвендолин вскочила с кресла, бросила надкусанное печенье обратно в тарелку.

— Отлично! Ты просто хочешь от меня избавиться.

Она не стала оборачиваться и глядеть в растерянное мамино лицо: пусть помучается угрызениями совести. Поднявшись на второй этаж, Гвендолин с силой захлопнула дверь и в бессильной злости плюхнулась на диван. Ей хотелось плакать, но слезы не подступали, а выжимать их из себя было бы вдвойне обидно.

— Никому я здесь не нужна! — страдала Гвендолин, запихивая в рюкзак несколько смен белья и чистые носки. — Никто меня не любит! Только и ждут, как бы выгнать из дома и… и…

Она повалилась на кровать и глухо завыла в подушку. Мысленный взор рисовал удручающие картины. Проклятая тетка прямо с порога примется выпытывать все об уроках, увлечениях, симпатиях, влюбленностях и так далее и тому подобное. И будет слушать, чопорно поджав губы и вздернув бровь. Ей никогда и ничем не угодишь! Молчишь — значит, скрытничаешь. Начнешь рассказывать — девочке не подобает трещать без умолку. Захочешь почитать — в гостях это невежливо. Поддержишь беседу — нехорошо встревать, когда взрослые разговаривают. И не нужно сидеть с постной миной, ведь никто не умер. Шутить лучше со сверстниками; хотя смех вообще, с причиной или без — это показатель недалекого ума и распущенной натуры. Джинсы? Вершина разврата! Платье с вырезом? Непристойно!

Как она саму себя-то терпела?

«А после ужина я прочитаю тебе новые примечания к твоему гороскопу. У меня выдалась свободная неделька, и теперь я могу с уверенностью объяснить твою склонность к обману и лени, а также некоторые серьезные изъяны характера…»

— Вот уж фигушки, — проворчала Гвендолин, вскинув голову и снимая с лица прилипшую паутину волос. — Надо прихватить с собой плейер, фотоаппарат и кучу одежды для прогулок по городу. И позвонить Кирстен, пусть подкинет ещё десяток своих идиотских книжек.

Мысль о прогулках принесла облегчение и даже воодушевила. В самом деле, никто не требовал безвылазно киснуть дома. Мама обещала снабдить деньгами, так почему бы не потратить их на автобусный проезд до Молли или Кирстен? Вот девочки обрадуются!

Так или иначе, Гвендолин заканчивала сборы в отличном настроении. Ей предстояло разработать план ежедневных побегов из тетушкиного дома, а это было увлекательнее, чем валяться в кресле с глупой книжкой.

— Милая, поторопись, у меня дежурство! — мама нетерпеливо постучала ладонью по двери комнаты.

— Иду.

Закинув на плечо рюкзак и прихватив с собой джинсовую куртку, Гвендолин толкнула плечом дверь и вышла в коридор.

Мама окинула ее придирчивым взглядом:

— У тебя нет другой юбки?

— Грязная, — не моргнув глазом, соврала Гвендолин. — Все грязные.

— Но эта слишком…

— Короткая? — с вызовом.

— Домашняя, — в мамином голосе прозвучал мягкий укор, и стало понятно: действительно слишком короткая.

В ушах так и слышалась трескучая теткина отповедь, обличающая легкомыслие нынешней молодежи. Гвендолин с трудом удержалась от ехидной усмешки.

— Но ведь я и буду дома, или как?

Мама с сомнением пожала плечами и кивком указала на дверь. В руке у нее звякнули ключи.

— Отвезу тебя на машине.

— Спасибо.

— Зубную щетку взяла?

— Угу.

— Постельное белье не забыла?

— Нет. — Больно много радости спать на плесневелых теткиных простынях.

Дорога протекла в молчании. Мама, наверное, решила, что Гвендолин дуется, и больше не приставала с расспросами. Не так-то просто следить за потоком машин и выяснять отношения с дочерью. Но Гвендолин не сердилась: в голове вызревал план по обезвреживанию кузена. У того, без сомнения, уже был заготовлен боевой арсенал из пластилина, дохлых мышей и цветных чернил, но на сей раз Гвендолин не собиралась спускать дело на тормозах. Война, значит, война. Гаденыша давно пора проучить.

К тому моменту, как машина притормозила у обочины возле поворота в Крытый проезд, Гвендолин почти придумала способ установки кувшина с водой на верхнем торце двери — на случай, если Дэнни сунется к ней ночью, чтобы подкинуть очередную убитую животину.

— Веди себя хорошо, — попросила мама, словно прочла мысли.

— Ладно, — Гвендолин сделалось совестно. Но лишь на минуту, пока не выбралась из машины. Когда мамин автомобиль зашуршал по асфальту и скрылся из виду, писклявый голосок совести надорвался и издох.

Мрачно вздыхая, Гвендолин потопталась на тротуаре, оттягивая миг, когда придется углубляться в неприветливый серый переулок с мусорными бачками. До Крытого проезда на машине не добраться — слишком там криво и тесно.

Заходящее солнце уже раскрасило облака в сотню розовых оттенков. Рассевшись на покатых крышах вдоль водосточных желобов, курлыкали голуби. Гвендолин шугнула ворону, громко долбившую крышку мусорного бачка, и вышла на Кленовую улицу. Сотня метров неторопливым шагом вдоль аккуратных газонов, другой переулок — и мир вокруг словно выцвел. Она очутилась в тисках Крытого проезда. Подошвы туфель заскользили по гладкому, неровному булыжнику, утрамбовавшему улицу от края до края. Слева вдали мелькнуло единственное цветное пятно — кусочек кирпичной стены Старого парка, — однако от этих красок тянуло убраться подальше.

Дом Брэмнеров приближался, и боевой запал у Гвендолин сдувался, словно воздушный шарик. На пороге, перед скучной серой дверью от него осталась одна жалкая резиновая тряпочка.

Тетушка Тэххи открыла быстрее, чем Гвендолин собралась с духом.

— А, прибыла наконец, — буркнула она вместо приветствия и улыбнулась одними губами, коротко и сухо. — Ужин стынет.

— Добрый вечер. — Гвендолин ведь знала, что ее ожидает. Не стоило унывать раньше, чем для этого появится сотня настоящих поводов. — Мама передавала привет. О, какой замечательный воротничок!

Грубая лесть иногда помогала умилостивить тетку на минуту или две — ровно столько требовалось, чтобы скинуть туфли и взбежать по крутой лестнице на второй этаж. Однако сейчас Тэххи комплимент не оценила.

— Отнеси вещи в комнату — в самом конце, слева у окна, — вымой руки и спускайся к ужину. Будешь копаться — разогревать не стану.

Гвендолин пожала плечами и протиснулась к ступеням, утекающим в темноту второго этажа. Доски под ней натужно заскрипели.

— Туфли сними! — крикнула тетка вдогонку. — Ты испачкаешь мне ковер!

Под ковром подразумевалась вытертая дорожка, потерявшая и цвет и узор где-то в глубине веков. Глядя на нее, Гвендолин лишь фыркнула, а перед дверью комнаты старательно вытерла об ее край подошвы.

— Теперь не испачкаю, — мстительно улыбнулась она.

На первый взгляд, в отведенной для проживания комнатке было прилично. Стол, кровать, маленький шкафчик и торшер в углу. Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что заботливая тетушка в уборке ограничилась лишь тем, что смела (ведьминской метлой?) клубы жирной пыли с пола, да водрузила на подоконник горшок с подсохшим фикусом. На полу сохранились следы щетки и теткиных тапок.

— Бедняга, — Гвендолин стерла пыль с фикусного листа. — Я-то скоро уеду, а ты совсем зачахнешь. Надо будет тебя полить.

Прежде чем выйти обратно в коридор, она обернулась и вновь посмотрела на цветок.

— А вдруг ты тоже — чья-то загубленная душа? Как в мультике про русалочку. Правда ведь моя тетка — ведьма?

Фикус не ответил.

— Ничего, я все выясню и расколдую тебя, дружок.

Ужин затянулся минут на сорок. Гвендолин из вежливости поковыряла сырный салат и жесткую отбивную. Затем на нее вылился ушат замечаний по поводу плохих манер («Не вытирай рот пальцами!»), никчемного воспитания («Нужно съедать всю порцию целиком!») и короткой юбки («У тебя не такие уж стройные ноги, чтобы их демонстрировать!»), и вежливость куда-то испарилась.

В довершение ко всему, когда Тэххи отвернулась, Дэнни стрельнул в сестру вишневой косточкой из пудинга и больно угодил в глаз. Гвендолин взвизгнула, перегнулась через стол и дернула его за вихор прежде, чем успела одуматься. Дэнни поднял вой. Тетушка Тэххи, мигом растеряв благообразную чопорность, вцепилась племяннице в волосы — а грива у той была что надо, таскай — не хочу! Силы в сухой, костлявой тетке оказалось не на одну ломовую лошадь, и спустя миг Гвендолин очутилась в коридоре. Здесь тетка кое-как выдернула пятерню из запутавшихся волос. Пара здоровенных перстней предсказуемо застряла, но Гвендолин было не до них — глаз болел и не открывался.

— Марш к себе в комнату, ты, наглая, драчливая девчонка! — прошипела Тэххи, пихая ее к лестнице. — Я тебя отучу обижать малышей!

— Отстаньте! — выкрикнула Гвендолин. — Пустите!

— И не показывайся мне на глаза!

— Да я с удовольствием уйду хоть сейчас! Я папе позвоню, и он вас всех…

— Что ты сказала? А ну повтори! — крепкий тычок под ребра.

— Ай! Уберите руки!

— Ну ничего, я тебе привью хорошие манеры, ты у меня по струнке ходить будешь, пигалица!

— Порчу ещё наведи, ведьма!

Под ногами наконец замелькали ступеньки.

Тетка все сыпала описаниями грядущих кар, до Гвендолин долетали такие цветистые фразы, каких она отродясь не слыхивала. По щекам наконец покатились слезы, а подбитый глаз жгло и резало.

Весело же началось ее пребывание в гостях! Что мама скажет? Противная тетушка наверняка наябедничает, да ещё стократ приукрасит.

По правде сказать, Гвендолин стыдилась своего поступка. Стукнуть мальчишку прямо на глазах у тетки — это же надо умудриться! Как она не сдержалась? Теперь бед не оберешься. Тэххи съест ее живьем, Дэнни всей школе растрезвонит… И про порчу она зря заикнулась. Вдруг тетка и впрямь колдунья — тут же весь дом в оккультных побрякушках!

Впрочем, когда боль утихла, буря страстей улеглась, а слезы высохли, Гвендолин решила не паниковать раньше времени. Шмыгая носом, она отыскала в телефоне мамин номер.

— Гвенни? Ты как?

— Мам, я… тут такое…

— Все в порядке? Добралась без приключений?

— Да, но…

— Прости, милая, мне некогда.

— Ну и… ладно, — буркнула Гвендолин в замолкшую трубку.

По крайней мере, тетка ещё не успела наплести маме с три короба. Клохчет, поди, над несчастным сыночком, пересчитывает недостающие волосинки.

От этой мысли Гвендолин хихикнула. Вытерла влажные от слез щеки и принялась расчесывать спутанные пряди длинных волос. Мама почему-то очень гордилась ее волосами и многие годы, наверное, с самого рождения, едва они пробились на поверхность, разрешала подстригать только кончики. «Настоящее богатство, грех резать», — она заводила заезженную пластинку всякий раз, как в Гвендолин просыпался бунтарский дух, и руки тянулись к ножницам: «Оно украсит даже самое посредственное личико». Под посредственностью, надо думать, подразумевалась добрая сотня веснушек, рассыпанная по коже Гвендолин от кончика носа до ушей. Но пока так называемое богатство лишь добавляло проблем, цепляясь за пуговицы и застревая в «молниях».

Чтобы отвязаться от тоскливых мыслей, Гвендолин перестелила постель — раз уж предстояло провести здесь ночь, лучше спать на чистом белье. Но завтра она нипочем здесь не останется, и мама ее не вынудит.

Остаток вечера Гвендолин скоротала за чтением вампирского романа, размышляя о замогильных поцелуях и базедовой болезни главной героини. Молодой соблазнитель-кровосос на книжный страницах блистал умопомрачительной красотой. Смежив веки, Гвендолин размечталась о том, как он героически спасает ее из этого постылого дома, от тетки-колдуньи. Получилось сомнительно. В воображении то и дело ни к селу ни к городу всплывали нелепые подробности. Вот вампир карабкается по стене снаружи, скребя когтями по камням. Какой же вампир без когтей? Вот он грациозно подтягивается и уже стоит посреди коридора, поправляя чуть растрепавшуюся прическу. Вот распахивает дверь, подхватывает несчастную узницу на руки и целует холодными мертвецкими губами.

— Тьфу, пропасть! — выругалась Гвендолин, открыв глаза и уставившись в потолок.

За окном ощутимо стемнело. На подоконнике сиротливо чернел фикус.

В дверь вдруг кто-то поскребся.

Первое глупое подозрение — вампир? — Гвендолин прогнала прочь. И все же стало не по себе. Ночевать в теткином доме ей ещё не доводилось, разве только в глубоком детстве. А ведь даже дверь подпереть нечем…

Скрежет повторился.

— Кто там?

Тишина.

— Извини, приятель, — прошептала Гвендолин, поднимая горшок с цветком, и на цыпочках подкралась к двери.

— Дэнни?

Вместо ответа послышался низкий, утробный рык.

Фикус едва не выскользнул из онемевших пальцев.

Собака?

Волк из парка?

Оборотень?

Или тетка вызвала демона?

Тварь зарычала снова, ещё ниже, ещё утробнее, пробирая своим жутким голосом до костей. Гвендолин стояла ни жива ни мертва, перед глазами закрутился калейдоскоп прожитых лет…

Но не станет же Тэххи, в самом деле, отдавать на растерзание собственную племянницу!

Или станет?..

Наверное, прошло много времени — Гвендолин в оцепенении потеряла счет минутам. А зверь все рычал, рычал и рычал. Одинаково низко и утробно, будто не умел по-другому.

Гвендолин нахмурилась. В душе зародилось недоброе подозрение, и ладонь сама собой потянулась к дверной ручке.

Рывок — поток воздуха ударил в лицо.

Однако коридор пустовал. Лишь на полу у полинявшей дорожки темнела маленькая прямоугольная штучка, извергая из себя зловещие звуки. Старый фокус с диктофоном! Гвендолин присела на корточки и щелкнула кнопкой. Воцарилась тишина.

— Эй, ты! Не смешно!

За одной из соседних дверей послышалось гаденькое ржанье.

Гвендолин стоило невероятных усилий просто захлопнуть дверь. В груди теснились обида, досада и злость, а сердце никак не могло угомониться после пережитого страха. Но ругань с кузеном лишь навлечет на ее голову новые неприятности.

Глубоко вздохнув, Гвендолин вернула фикус на подоконник. Затем пыхтя подтащила к двери шкафчик — благо, тот оказался пуст и не слишком тяжел. Ну вот, теперь пусть ломится кто хочет!

Не раздеваясь, она забралась в постель и до подбородка укрылась одеялом, чувствуя себя самой несчастной, всеми покинутой и нелюбимой девочкой на свете. На глаза навернулись слезы жалости, и Гвендолин сердито уткнулась носом в подушку. Хватит распускать нюни! Завтра будет новый день, она уедет из проклятого дома к Кирстен или Молли, и никто ни за какие коврижки не заставит ее вернуться!

На столь утешительной ноте Гвендолин уснула, не подозревая о своей незавидной завтрашней участи.

Должно быть, тетка все-таки дозвонилась до мамы и наврала с три короба.

Гвендолин разбудила настойчивая телефонная трель.

— Да? — спросонья она даже не глянула на экран мобильного.

— Скажи, пожалуйста, как я должна на это реагировать? — с места в карьер начала мама. Ее ледяной тон не предвещал ничего хорошего. — Что ты вчера натворила? Почему Тэххи трезвонила мне полночи и кричала, будто я вырастила неблагодарное чудовище?

Гвендолин с усилием разлепила веки и уставилась на шкаф, который по-прежнему подпирал дверь.

— Доброе утро, мам, — пробормотала она. — Дэнни плюнул в меня вишневой косточкой.

— И?

— И я ему врезала.

— Браво, Гвенни! — тут последовал поток забористых выражений, и Гвендолин решила пропустить его мимо ушей — маму все равно не остановишь. Главное сказано, коротко и без утайки. Пусть теперь как хочет… Одно только вертелось на языке:

— Я ведь просила не отправлять меня сюда.

— Ах, теперь я виновата? — в новой отповеди доступно разъяснялось, почему мама тоже считает ее неблагодарным чудовищем. — Извинись перед тетушкой, когда она вернется! Слышала меня?

— За что?

— Ты меня слышала?

— Но мам, я ей ничего не сделала! Это она таскала меня по коридору за волосы, чуть все не повыдергала!

— Повтори, что я сказала, — мамин голос наполнился истеричным звоном. Видать, Тэххи здорово насела на нее ночью.

— Извиниться, — проворчала Гвендолин, скрестив пальцы. — Я поняла.

— И перед братом тоже!

Это уже ни в какие ворота не лезло.

— Обязательно.

— И чтобы больше ни единой подобной выходки!

— Забери меня домой.

— Не раньше, чем через две недели! Надеюсь, это научит тебя считаться не только с собой.

Связь оборвалась.

Гвендолин резко села на кровати. Две недели — немыслимый срок. Убираться отсюда нужно было немедленно, пока тетушка спит.

Запихав в рюкзак скомканное постельное белье, Гвендолин расправила мятую джинсовую юбку, натянула на плечи куртку и отодвинула от двери шкаф. Часы на экране мобильного показывали половину девятого. Причесаться можно было и по дороге, а зубы чистить вообще не обязательно.

Стараясь не шуметь, она спустилась по скрипучим ступенькам в темную прихожую.

И вот тут ее ждал сюрприз. Входная дверь оказалась заперта на ключ.

Гвендолин подергала ручку что было силы — бесполезно. Огляделась в поисках ключа: для него наверняка приспособлен гвоздик на стене или полочка. Ну где-то ведь он должен быть? Пришлось обшарить весь коридор.

— Не трудись.

Гвендолин чуть не подпрыгнула от испуга. На верхней ступеньке лестницы стоял заспанный, растрепанный Дэнни в пижамных штанах и майке.

— Выпусти меня. Ты ведь знаешь, где ключ, — приказала Гвендолин, соображая, что взяла неверный тон. В нынешних обстоятельствах правильнее было увещевать, а не командовать.

— Я бы с удовольствием, да мама уехала и забрала его с собой, — ехидно отозвался кузен.

— Врешь.

— Больно надо! Мне теперь с тобой весь день торчать, не погуляешь даже.

Кажется, он говорил правду.

Однако Гвендолин сдаваться не собиралась. Она целенаправленно двинулась в гостиную и раздвинула парчовые портьеры. Сверху, с гардин, посыпалась пыль и дохлые мухи. Но ее ждало разочарование: высокие окна запирались крепкими чугунными решетками.

В отчаянии Гвендолин навестила кухню с кабинетом и толкнулась в дверцу черного хода — все кругом было заперто и зарешечено. Тетка замуровала ее с кузеном и испарилась!

— Нечестно! — воскликнула Гвендолин, в последний раз бессильно стукнув кулаком по двери запасного выхода.

— Ну, в моем распоряжении компьютер с приставкой, телевизор и сто двадцать кабельных каналов, — Дэнни пожал плечами и отправился в кухню.

Он надеялся, она станет клянчить что-нибудь из этого списка? Наивный. Впрочем, подкрепиться не мешало.

В холодильнике обнаружился вчерашний сырный салат. К салату кузен не притронулся, он достал из навесного шкафчика пакет чипсов и пачку сока. Радостно возвестил: «Тебе не осталось!» — и был таков. Когда его шаги стихли на лестнице, Гвендолин опустилась на стул, уперлась локтями в колени и спрятала лицо в ладонях. На плечи навалилось тяжелое, дурное оцепенение, какое случается при крайней растерянности. Не хотелось ни шевелиться, ни плакать — только надуться на весь белый свет и отомстить смертельной обидой всем и каждому, начиная с тетки и заканчивая мамой. Сидеть тут до вечера, умирая с голоду и подпитывая раздражение мыслями о том, что все бросили, никто не любит и вообще — теперь ей прямая дорога на помойку есть червяков.

Но тетку детской обидой не проймешь, а мама слишком далеко. И какой толк показывать оскорбленное самолюбие стенам? Можно ведь направить усилия в более плодотворное русло.

Борясь с досадой, Гвендолин дотянулась до навесного шкафчика. Здесь обнаружилось множество цветных имбирных пряников, целая куча пакетиков с сухой глазурью и семнадцать килограммов ржаной муки.

— Ого. Похоже, я в пряничном домике, — она нащупала выпечку посвежее. — Что ж, старушка-ведьма вернется не скоро. Пойдем-ка, Гензель, пороемся в колдовском арсенале.

Надкусив угощение, Гвендолин первым делом позвонила Кирстен и нажаловалась ей на свою горькую долю.

— Я собираюсь выбраться отсюда, как только тетка вернется, — сообщила она, жуя пряник. — Узнай, во сколько отправляется последний автобус, ладно?

— Восьмерка?

— Да.

— А если не отпустят? Вдруг она снова вцепится тебе в волосы или… наведет порчу?

— Не говори глупостей, никакая она не ведьма! Просто прикидывается, — Гвендолин с трудом проглотила жестковатый комок печеного теста. Водички бы или чаю, а то сухо и горло дерет. — Ты же не веришь во всю эту чепуху?

— Не знаю. У меня гороскопы часто сбываются…

— Насколько часто?

— Ну…

— Один из пяти? Кирст, астрология, волшебство — это сказки! Вырасти уже в конце концов! Ну какое дело звездам, бороздящим космос в миллиардах световых лет отсюда, до каждого из нас?

— А как ты объяснишь черты мои характера? Вот я Овен, и я упрямая…

— Как баран, да, — засмеялась Гвендолин. — А я Рыбы, но своим упрямством заткну за пояс любого Овна.

— Верно, — усмехнулась Кирстен. — Хорошо, расписание я тебе продиктую — сбегаю на остановку, чтобы уж наверняка.

— У меня заряд на телефоне заканчивается.

— Держись там, не унывай. И не трогай колдовские порошки.

— Скоро увидимся!

После разговора с подругой Гвендолин воспрянула духом. Хоть кто-то о ней помнит и волнуется!

В гостиной было мрачно даже с открытыми портьерами. Гвендолин вытащила из рюкзака зарядное устройство и положила телефон на полку фальшивого камина, аккурат рядом с битым молью чучелом нетопыря. Чучело притулилось на деревянной дощечке, вздернув скрюченные перепончатые крылья, и страдальчески выпучило стеклянные глазки.

— Несчастное создание, — Гвендолин сковырнула с него ногтем личинку моли. — Ну давай, рассказывай, какие скелеты хранит твоя хозяйка в своих закромах.

Вопреки ожиданиям, поглядеть здесь было особо не на что. Может, у тетушки Тэххи имелся специальный тайник где-нибудь в погребе? Или сундук под кроватью, битком набитый ингредиентами для волшебных снадобий: жабьими глазами, змеиной кожей, пробирками с кровью и обрезками чужих ногтей? С трудом верилось, будто за столько лет увлечения мистикой она не шагнула в своих изысканиях дальше гадания на картах и забав с хрустальным шаром.

Старомодный сервант справа от камина был тесно заставлен современными книгами по эзотерике — подобной литературы пруд пруди в любом магазине. Шамбала, пришельцы, рунная магия, привороты и отвороты, амулеты, нейролингвистическое программирование… Ух!

На черном комоде красовался хрустальный шар, в ящиках лежали пучки свечей, какие-то пыльные тряпки и пакеты с чаями и травами для заваривания. На стенах связками висели побрякушки из индийских, японских и китайских лавок, а ещё зачем-то четки. И кругом из фарфоровых подставок торчали огарки ароматических палочек в кучках пепла.

— Так и знала, — разочарованно протянула Гвендолин. — Мишура. Тетка попросту скупила весь ассортимент в восточных магазинах.

Включив свет, она скинула с дивана десяток цветных подушек, украшенных мистическими символами и странными божествами с хоботом вместо носа. Вынула из рюкзака книжку о вампирах и надолго погрузилась в чтение.

Время пролетело незаметно.

На каминной полке громко тикали старинные часы. Пока воображение было занято любовными переживаниями главной героини, их получалось игнорировать. Вскоре последняя страница оказалась перевернута, в мыслях воцарилось сумбурное послевкусие, и Гвендолин ощутила, как сильно затекли поджатые ноги.

— Нет, я бы все-таки предпочла живого человека, — пробормотала она, чтобы нарушить докучливое монотонное тиканье. — Не знаю какого. Пусть бы у него были обычные светлые волосы, а никакие не «пряди цвета золотистого льна». И заурядные серые глаза взамен «сверкающих голубых алмазов» — так оно как-то привычнее. Человечнее. И наряд бы он имел самый простецкий: джинсы там, рубашку… Черные фраки с бабочками мало кому идут. А просто бродить с ним по улицам уж наверное оказалось бы куда увлекательнее, чем топтаться посреди бального зала в старомодных кружевах и корсете. А если ещё и под дождем…

Гвендолин мечтательно улыбнулась.

— А главное — не нужно никаких грандиозных сверхспособностей. Ни вампирских клыков, ни взмахов волшебной палочкой, ни умения прыгать во времени. Пусть бы он просто меня любил… Эх.

В коридоре вдруг раздался сдавленный смешок и скрип половиц.

— Дэнни! — Гвендолин задохнулась от возмущения. — Ты что, подслушиваешь?!

В ответ донесся издевательский смех.

— А ну стой!

— Косматая выдра! — выкрикнул кузен и затопотал по второму этажу.

Обзывательств Гвендолин стерпеть не могла. Кое-как поднявшись, она охнула — ноги действительно сильно онемели, и потребовалось время, чтобы их размять. Придерживаясь за стену, она доковыляла до двери и высунулась в коридор, медленно протащилась мимо вешалок, на которых висели плащи и зонтик.

— Эй! Дэнни, поганец! Держись, я иду за тобой!

В ответ не долетело ни слова, ни звука.

— Сейчас поднимусь, и тебе не поздоровится, — пропыхтела Гвендолин. Она понятия не имела, как справится с кузеном и чем вообще его запугать, но досада толкала вперед, вверх. Придумал тоже: подслушивать чужие секреты! Щеки запылали от стыда. Ну ладно, ей самой нечего было болтать лишнее, но разве поверишь в то, что по этим ступням можно бесшумно подкрасться?

Гвендолин решительно шагнула на лестницу и стала подниматься по скрипучим, шатким доскам — когда-нибудь эта немыслимая конструкция обязательно рассыплется!

Сейчас, при дневном свете, стало заметно, что ремонт тетушка Тэххи не затевала лет сто, да и убиралась, похоже, не ежегодно. Все углы под потолком заткали пауки, с потолочных балок свисали длинные серые тенета — при должном усердии из них получились бы первоклассные носки.

Половина верхней ступени упиралась в громоздкий напольный шкаф, где тетка хранила мешки с отсыревшим сахаром, пачки с окаменевшей солью и прогорклые крупы, на которых, надо думать, паслись тучные мышиные стада.

Сейчас этот шкаф закрывал Гвендолин почти весь обзор второго этажа. Она обогнула его справа и ступила на ковровую дорожку, украшенную миллионом всевозможных пятен.

Внезапно в глаза ударил яркий свет. Это Дэнни отдернул штору и распахнул окно. В коридор хлынул поток упоительного летнего воздуха. Гвендолин на миг зажмурилась и вдохнула полной грудью: до чего же хорошо! Однако долго радоваться не пришлось, потому что кузен вдруг ловко взобрался на подоконник и свесил ноги наружу.

— С ума сошел! — она мигом забыла, за что собиралась выдрать его ремнем или чем придется. — Здесь же высоко!

Мальчишка криво усмехнулся — и где только выучился кроить такие выразительные рожи?

— Я упаду и сломаю ногу! — заявил он нагло. — А мама, когда вернется, оторвет тебе голову. Гвенни не уследила за братишкой! Стыд и срам! Нет, лучше я скажу ей, будто ты сама меня выкинула! Ха-ха-ха, будет ужасно потешно!

— Ты не посмеешь.

Гвендолин и впрямь не поверила ни единому его слову. Одно дело — кривляться, болтая ногами над пропастью, и совсем другое — прыгнуть со второго этажа, рискуя свернуть шею. Дэнни — сопливый лгун и задира, но вовсе не сумасшедший.

— Спорим, — предложил он.

Гвендолин направилась к окну.

— Стой, где стоишь! — предупредил кузен, скользнув по карнизу.

Она замерла, сердце подпрыгнуло до самого горла.

— Дэнни, ты расшибешься, — голос дрогнул.

Ну же, Гвендолин, смелее. Мальчишка дразнится — и только! Никуда он не денется, вот увидишь.

— Вызывай неотложку! — взмахнув на прощанье рукой, Дэнни сорвался с подоконника и исчез.

Гвендолин завизжала и кинулась к окну. Он должен был лежать на земле с переломанными конечностями и корчиться от боли. Или тихо умирать в луже крови, натекшей из проломленного черепа.

Вцепившись в крашенные доски и высунувшись на улицу, она уже не чуяла под собой ног.

Однако кузен оказался жив-здоров. Кубарем скатившись с туго набитых чем-то мешков, он бросился бежать через заваленный старым гнилым барахлом двор к подвальному окошку соседнего дома.

— Дэнни! — завопила Гвендолин. — Ты с ума сошел! Там же полоумная Мастерс!

Старуха Дженни Мастерс стоила отдельного пояснения. Жила она по соседству от тетушки Тэххи и имела с нею общий двор, огороженный высоченным железным забором, — именно сюда вела наглухо заколоченная дверь черного хода.

Дама эта прославилась тем, что однажды свихнулась. Не настолько непоправимо, чтобы скоротать оставшиеся годы в лечебнице, но достаточно ощутимо, чтобы разнообразить жизнь соседей эксцентричными выходками. Злые языки приписывали ей пристрастие к алкоголю и шизофреническую манию преследования, но пока она доставала соседей исключительно болезненной подозрительностью.

Гвендолин старуха особенно невзлюбила с тех пор, как Дэнни подстрелил из рогатки ее любимца, кролика по кличке Тапок. Ушастый был в преклонных кроличьих летах и страдал ожирением. По вечерам Мастерс выкладывала его в ящик с петуниями погреться на закатном солнышке. Здесь его подкараулил Дэнни со своей рогаткой и куском окаменевшей соли. Животное скончалось на месте, Гвендолин отняла у брата рогатку — тогда-то ее и застукала сумасшедшая старуха. А гаденыш ещё и ткнул в сестру пальцем: мол, все она! Поднялся свирепый вой — еле ноги унесла.

В общем, с Гвендолин у бабки были старые счеты.

Ловко выкручивая ржавые болты из решетки на подвальном окошке (похоже, ему не впервой), Дэнни обернулся и высунул язык. Гвендолин беспомощно смотрела, как он открывает окошко. Неужели полезет внутрь? Но зачем?

Из-за пояса джинсов у Дэнни торчала знакомая рукоять рогатки. Прислонив решетку к фундаменту, он принялся шарить по земле, подбирая мелкие камешки и засовывая их в карман. Сейчас влезет в окно, пересечет старухин подвал, выберется с противоположной стороны и поминай, как звали, догадалась Гвендолин. Интересно, тетушка взыщет с нее за безответственность, если мальчишка угодит в переделку?

Собравшись с духом, Гвендолин взгромоздилась на высокий подоконник. Она догонит негодника и — ох, до чего же высоко! — притащит назад. Хватанув ртом воздух, крепко-крепко зажмурившись, Гвендолин соскользнула вниз.

Бух!

— Ай!

Локти и колени проехались по жестким холстам мешков, и если первые защитили рукава куртки, то вторые ободрались в кровь. Она уже и забыла, каково это — разбивать голые коленки. Слишком давно падала в последний раз. Волей-неволей припомнишь мамины слова о вызывающе короткой юбке. Впрочем, главное — кости уцелели.

Гвендолин победно вскинула голову, заправляя за уши пряди длинных волос, и только тут сообразила, что рюкзак с вещами — и деньгами! — лежал в гостиной, а телефон по-прежнему заряжался на каминной полке. На автобусе теперь не укатишь. Не карабкаться же обратно на стену — вон она какая высокая, и лестницы нигде не видать. Гвендолин обула слетевшие при падении туфли, сползла с мешков и на всякий случай дернула ручку запасной двери. Разумеется, заперто… Раз изнутри не поддалась, то и снаружи глупо надеяться.

— Дэнни?

Она оглянулась вовремя, чтобы увидеть, как в квадратном окошке исчезают кроссовки кузена.

О, нет… Неужели придется лезть туда?! Гвендолин подошла и всмотрелась в черноту. Из подвала дохнуло затхлым холодом.

А вдруг полоумная Мастерс дома? Помимо прочего, злые языки судачили и о ружье покойного Джефри Мастерса, которое вдова отказалась сдавать в полицию после смерти мужа.

— Я отлуплю его, — простонала Гвендолин. — Отлуплю.

И полезла в проем. Голова и плечи протиснулись без труда, а вот бедра застряли. Упершись ладонями в грубо оструганную раму, Гвендолин поелозила туда-сюда — теперь на бедрах наверняка появятся синяки, — затем втащила ноги и провалилась в бездну пыли, вони и черноты. Щиколотки увязли в чем-то мягком и сыпучем, затягивающем, как песчаные барханы.

— Дэнни? — голос прозвучал сурово.

Никто не ответил, но шорохи впереди были красноречивее слов.

Гвендолин направилась на звуки, рассекая кучи рванья и пакетов с крупами. Чтобы не стукнуться макушкой о низкий потолок, пришлось пригнуться. Откуда-то дохнуло тухлятиной.

— Эй, Гвенни, — замогильным шепотом позвал кузен. — А здесь труп.

К горлу подкатила тошнота.

— Не ври!

— Я и не вру. Чуешь вонь? Иди глянь, кого полоумная Мастерс зарыла в своем подвале.

Подобравшись ближе, напрягая зрение, внутренне обмирая и готовясь от души заорать, Гвендолин вытянула шею. Тогда из тьмы выплыла полуразложившаяся крыса, лежащая на порванном мешке с мукой. Здоровая, как кабан.

— Ну у тебя и видок, вот умора! — Дэнни затрясся от хохота.

— Опять твои шутки! — разозлилась Гвендолин.

Она не успела опомниться, как кузен, хрюкая от смеха, нырнул за стеллаж с маринадами в пыльных банках. Хлипкая деревянная конструкция пошатнулась. Одна из трехлитровых склянок бухнулась вниз и громко разбилась об пол. Уксусные брызги окатили с ног до головы, из банки вывалилось что-то скользкое и разъехалось во все стороны, угодив прямо под ноги.

Дэнни на миг замешкался, присев от испуга, кинул встревоженный взгляд вверх и сглотнул — Гвендолин заметила, как дернулся кадык на его тощей шее.

В этот момент прямо над головой раздалось торопливое шарканье, посыпалась пыль, и глухой голос донесся сквозь доски пола:

— Воры! В мой дом забрались проклятые воришки! Слышишь, Джефри? Нас хотят обчистить! Заряжай ружье, сейчас мы отстрелим их грязные руки!

До противоположного окошка — а оно оказалось ближе того, через которое они забрались в подвал, — Гвендолин с братом мчались наперегонки, грациозно перемахивая через бочки с гнилой капустой и железные кроличьи клетки. Дэнни, на две головы ниже сестры, доскакал быстрее и решетку на окне вынес вместе с рамой. В проем вошел хорошо, только пятки мелькнули. С улицы донесся удаляющийся топот.

А Гвендолин застряла. За спиной заскрежетали дверные петли, и ей представилась полоумная Мастерс в домашнем халате, бигуди и с мужниным дробовиком в руках. Появляются ли седые волосы в четырнадцать лет? Если да, то за пять секунд, проведенные в окне, Гвендолин заполучила не меньше дюжины. Рванувшись из последних сил, она вылетела наружу, точно пробка из бутылки.

Хвала всевышнему, ни одного прохожего! Отряхивая юбку и вытаскивая из волос паутину и щепки, Гвендолин пробежала мимо мусорных бачков и свернула за угол. Требовалось срочно придти в себя и отыскать Дэнни. Краем уха она слышала, как бушует старуха, но подвал остался в переулке, а воплями не подстрелишь.

— Привет! — вдруг окликнул кто-то.

Гвендолин в замешательстве обернулась.

К ней через дорогу неслась Кирстен, а чуть поодаль, у дверей кондитерской, стояли другие ребята: Молли, жующая пирожное, радостно помахала рукой, к ней присоединились Джастин с закадычным другом Ларри. Последний щелчком отправил в урну окурок.

— Мы едва тебя не проворонили! — воскликнула Кирстен, стиснув Гвендолин в объятиях. — Стучали, стучали, а никто даже к двери не подошел. Как тебе удалось выбраться?

— Нелепая история, — радость от неожиданной встречи вымела из головы мысли о сбежавшем кузене. — Вы-то как здесь очутились? Я же звонила всего…

— Четыре часа обратно, — подруга сверилась с наручными часами.

— Здорово, узница, — подошедший Джастин разулыбался, хлопнув Гвендолин по плечу. — Мы приехали тебя спасать, а ты преспокойно разгуливаешь по окрестностям. Эй, что за вид? Привидение повстречала?

— Хуже. Пойдемте отсюда, по дороге расскажу.

— Куда? — Молли запихала в рот остатки пирожного.

— В Старый парк, — предложил Ларри.

Четыре пары глаз уставились на него, не мигая.

— Струсили? — он сплюнул на асфальт. — Этан говорит, там, у озера, есть любопытное местечко для пикника.

— Нашел, кому верить, — хмыкнула Молли. — Он же трепло.

— Да мы вместе туда ходили!

— Значит, ты тоже трепло. Никто в здравом уме не устраивает пикник в Старом парке.

— Мама говорит, там люди пропадают, — многозначительно сказала Кирстен.

— Ерунда. Сказки для простаков, — отмахнулся Ларри. — Если бы кто-то пропадал, их бы искали, расклеивали фото на остановках, печатали объявления в газетах.

— Вовсе не обязательно.

— Мы все там побывали, — Джастин пожал плечами. — Вся школа. Даже Гвенни — целых два раза.

Он помнил?.. В душу вкралось необычное подозрение, и Гвендолин, прищурившись, внимательно посмотрела на него. Он отвел взгляд и добавил:

— И пока живы.

— Бросьте, девчонки! Неужели вы вправду верите в легенды о монстрах? — не сдавался Ларри. — Или в россказни о маньяке-убийце? Это ж полный бред!

— А зачем, по-твоему, воздвигли стену? — Кирстен уперла руки в бока.

— Ну уж точно не для защиты от оборотней и привидений!

И впрямь, при трезвом размышлении действия городских властей выглядели нелогично. Если, конечно, допустить, что те и впрямь опасались кого-то из обитателей парка. Сверхъестественное не удержишь кирпичной оградой, а злодей всегда отыщет новое место для кровопролития.

— Слышали когда-нибудь о карстовых провалах? — спросила Гвендолин. — Я думаю, с парком произошло нечто подобное, какая-то природная аномалия. Грунтовые воды промыли пустоты под землей, и возникла опасность обвала.

Кирстен энергично закивала.

— Не встречал там ничего подобного, — возразил Ларри. — Но если так, то бояться вообще нечего — опасно, когда над пещерой много машин и зданий.

— Идемте! — Джастин энергичным жестом позвал за собой. — Пора развенчать детские страшилки. Кто со мной?

Молли и Кирстен, хмурясь, неуверенно топтались на месте.

— Может, лучше в книжную лавку на углу…

— Или в кафе…

Неожиданно для самой себя Гвендолин повернулась к мальчикам.

— Я пойду, — заявила она с храбростью, которой на самом деле не испытывала. Когда еще выпадет шанс заглянуть в глаза страху, гнездящемуся в душе с того злополучного Хэллоуина? И не просто заглянуть, а выдрать его с корнем, чтобы ни намека не осталось, чтобы дрожь не пробирала до костей всякий раз при виде красной кирпичной стены. Папа именно так советовал поступать со всеми тревожными чувствами, воспоминаниями и обстоятельствами: встретиться лицом к лицу, перебороть.

— Молодец, Гвенни! Ты настоящий…

— …пацан. Спасибо, Джастин.

— Друг! Я собирался сказать «друг».

— Девочки, мы скоро, — Гвендолин ободряюще улыбнулась растерянным подружкам и обратилась к мальчикам: — Только чур в Крытый проезд — ни ногой!

Они неторопливо двинулись по тротуару.

— Но это самый короткий путь…

— Боюсь, полоумная Мастерс — соседка моей тетушки — подняла на уши всю улицу, — Гвендолин понизила голос до шепота и бросила многозначительный взгляд на переулок, откуда недавно выбежала. — Мы с Дэ… то есть я нечаянно вломилась в ее подвал и разбила банку маринада, — о кузене пока лучше было помалкивать. — Чуешь?

Она сунула рукав куртки под нос Джастину. Тот скривился:

— Фу! Что за кислятина?

— Нечаянно? — Ларри скептически задрал бровь.

— Представь себе. Не собиралась ее обворовывать, просто хотела выбраться со двора. А она как взвоет — и сразу за ружье!

— Ну ты даешь! — восхитился Джастин. — Так она тебя видела?

— Вряд ли.

— Тогда опасность миновала.

— Если бы, — Гвендолин поморщилась, разглядывая ободранные колени. Каждый шаг причинял жгучую боль — она почувствовала это лишь теперь, когда стих ураган эмоций. — Вот, пожалуйста, неопровержимое доказательство…

Они миновали переулок, ведущий в Крытый проезд, и оттуда вдруг донеслись возмущенные возгласы.

— Ой, — Гвендолин вздрогнула и инстинктивно ускорила шаг. — Пойдемте быстрее!

— Подумаешь, пара ссадин, — не понял Ларри, — это же не повод для ареста.

— Да-да, но береженого Бог бережет.

Хорошо хоть мальчики не стали спорить.

Некоторое время Гвендолин с тоской размышляла о насущном. Когда Дженни Мастерс растрезвонит о «попытке ограбления» на всю округу, тетушка живо увяжет распахнутое на втором этаже окно и вынутую подвальную решетку с вторжением в соседский дом. Наказания не избежать. Да еще Дэнни словно испарился… Ох и тяжко делалось на душе от подобных раздумий.

Кленовая улица, по которой они шли, у подножия холма текла параллельно Крытому проезду, а затем круто забирала на север и выстреливала целым пучком узких дорожек. Дома здесь утопали в зелени садов, между ними вилась мелкая речушка с живописными берегами и выгнутыми мостиками.

А восточнее начинался Старый парк. Его кирпичная стена уже краснела в просвете между зданиями. Он взбирался на холм и отсюда, снизу, походил на шишковатую зеленую шапку, нахлобученную на чью-то исполинскую голову.

— Высота холма порядка ста пятидесяти метров, — назидательно вещал Ларри, пока они пересекали пологий откос, поросший колючей травой. Откос упирался в стену, вдоль которой вела едва заметная тропинка.

— Я слышала, там легко потеряться и проплутать месяц, — заметила Гвендолин, стараясь придать голосу беззаботность. От близости парка по коже поползли мурашки. Даже не взирая на жаркий июньский полдень, кирпичная кладка стены источала холодок.

— Его площадь всего пять квадратных километров, — возразил Ларри, явно гордясь своей осведомленностью. — Чтобы здесь надолго заблудиться, надо быть либо слепым, либо везучим, как «Титаник». В самом широком месте территорию легко пересечь за час. От края до края.

— Я гляжу, ты навел справки, — сказал Джастин.

— Врага лучше знать в лицо. Большинство суеверий у человечества попросту вымышлено и проистекает от невежества или инерции мышления. Чтобы развенчать любую легенду, достаточно обратиться к логике, — Ларри важно постучал себя пальцем по виску. Он выглядел до того напыщенным, что Гвендолин хихикнула.

Мало кто из городских жителей отваживался гулять у стены. Примыкавшие к холму дворы большей частью скрывались за оградами и разросшимся кустарником. Поэтому откос пустовал. Дыра в стене, куда изредка лазила непослушная ребятня, находилась на высоте человеческого роста — достаточно далеко от земли, чтобы взрослым не приходило на ум заляпать ее цементом. Да и протиснуться в нее мог лишь ребенок или очень худой подросток.

— Говоришь, был там с Этаном Брауном? — пропыхтел Джастин, перекашивая плечи и выкручивая голову. — Он, наверное, тогда под стол пешком ходил, потому что сейчас… — пауза, — после качалки… частенько дверные косяки с собой в комнату вносит… — Что-то затрещало. — Ну вот, порвал новую футболку!

— Давай подсажу, — галантно предложил Ларри. — Ставь сюда ногу.

— Джей, ты как? — Гвендолин проигнорировала его подставленные наподобие ступеньки руки.

— Живой!

— Отлично.

Подпрыгнуть, ухватившись за острые края разлома, подтянуться, проскользнуть в отверстие головой вперед… Гвендолин покраснела, сообразив, какой вид откроется Ларри на ее ноги. Однако не возвращаться же обратно! Она постаралась побыстрее влезть в проем.

Бух!

Второй прыжок за день оказался не намного мягче первого. Колени больно подломились, и на ногах прибавилось царапин от сломанных веток и кирпичной крошки. Гвендолин поднялась, стряхивая с ладоней мусор.

Джастин уже исследовал ближайшие кусты:

— Идите сюда! Тут дорога!

Ларри по ту сторону стены замешкался.

— Эй, тебе чего? — услышала Гвендолин его голос. — А ну топай отсюда, мелюзга!

Ответ затерялся в шелесте листвы, растревоженной ветром.

Гвендолин задрала голову. Высоко над землей суховей полоскал листья деревьев, над которыми в небесной синеве ползли редкие облачка, похожие на клочки ваты.

Рядом наконец плюхнулся Ларри, под закатанным рукавом его рубашки вспухла свежая царапина.

— И тебе досталось, — усмехнулась Гвендолин. — Принял боевое крещение.

— Показывай свое озеро! — крикнул Джастин, топчась на найденной тропинке. Его голос прозвучал хрипло, в нем отчетливо сквозила нервозность. Странно. Полдень, солнце и красочный пейзаж под голубым небом — казалось, не было ни единого повода для беспокойства.

— За мной, — Ларри вновь напустил на себя вид заносчивый и деловой.

Петляя между деревьями и кустарниками с пыльной, высохшей зеленью, дорожка стала карабкаться вверх по холму. Она то превращалась в рассохшиеся дощатые лесенки, то вытекала на пологие площадки, вымощенные серым булыжником, со скамейками и запущенными цветочными клумбами. Вскоре кирпичная стена затерялась далеко позади.

— Видите? Никаких карстовых провалов! — самодовольно разорялся Ларри. — Ни волков, ни монстров, ни привидений!

Под ногами шуршали прошлогодние листья и хрустело множество мелких веточек, но в общем создавалось впечатление, будто за парком все-таки кто-то ухаживал. За несколько десятилетий ростки деревьев и травы должны были пробить и раскрошить камни, заполонив все вокруг! Гвендолин догадывалась, как быстро приходят в запустение сады и дичают деревья, если о них не заботиться.

Под широкими древесными кронами было сумрачно и тихо: солнечные лучи с трудом пробивались сквозь плотные переплетения ветвей. Зелень приобрела насыщенные темные оттенки, воздух сделался прохладнее, звуки — глуше. Вдобавок откуда-то потянуло сыростью с нериятными нотками гнили.

Подъем наконец прекратился. Гвендолин порядком выдохлась и остановилась отдышаться.

Дорожка впереди уперлась в небольшое озерцо идеальной круглой формы, наверняка искусственного происхождения. Затянутая маслянистой пленкой вода глубокого изумрудного цвета отчего-то казалась очень… опасной. Несмотря на крошечный размер, озеро выглядело страшно глубоким. Гвендолин внезапно пришло в голову, что на поверхность выбивается лишь маленькая лужица, в то время как само озеро скрыто под землей, прямо под ногами. Ей представилось, будто она очутилась на тонком льду, прикрытом дерном и листьями. Один неосторожный шаг — и льдина треснет, опрокинется и утянет в гнилую водяную бездну.

Могло ли подобное быть правдой? Так или иначе, Гвендолин уже жалела о своем сумасбродном решении навестить запретный парк. Она чуть было не поделилась опасениями с Джастином: тот брел вдоль озера, засунув руки в карманы и высоко подняв плечи. Прогулка не доставляла ему ни радости, ни удовольствия.

Внезапно чуть поодаль, в кустах шиповника, кто-то завозился.

Гвендолин подпрыгнула, живот мигом свело от страха. Джастин окаменел.

Колючие ветки сотряслись раз, другой, и из-за них донеслось утробное звериное «р-р-р».

Ларри завизжал хуже девчонки и кинулся наутек. Гвендолин не успела опомниться, как его простыл и след.

— Герой, — буркнула она.

Джастин, стараясь не делать резких движений, шарил рукой в траве, ища камень или что попадется.

Рычание повторилось. До боли знакомое рычание! Вдобавок среди колючек мелькнул красный лоскут.

Кузен ведь был одет в красную футболку?

— Дэнни!

Из куста высунулась чумазая физиономия и тут же вновь исчезла. Затрещали ветки — мальчишка дал стрекача.

— Джей, держи его! — закричала Гвендолин.

Так вот с кем общался Ларри у стены парка! Вот кому советовал убраться прочь! Дэнни всю дорогу крался следом, наверное, от самого дома, его же хлебом не корми, а дай над кем-нибудь поиздеваться. Гадкий, гадкий мальчишка!

Все-таки даже ангельскому терпению рано или поздно приходит конец.

Гвендолин помчалась за братом, оставив растерянного Джастина неуверенно трусить следом. Красной футболке трудно затеряться среди зелени, и как Дэнни ни старался, Гвендолин наступала ему на пятки.

Озеро скрылось из виду, тропинки перепутались — Дэнни мчался напролом сквозь кустарник. Трава хлестала Гвендолин по голым щиколоткам, туфли скользили по обкатанным булыжникам редких островков дороги, подчас из земли выпирали кривые корни, россыпи исполинских серых валунов преграждали путь.

Дэнни улепетывал все дальше, в глубину парка.

В боку закололо. Споткнувшись, Гвендолин на секунду остановилась и вдруг осознала, что Джастин отстал. Она не слышала ни его шагов, ни голоса. В груди с силой колотилось сердце — того и гляди выскочит! Ноги уже немели от усталости. Одна одинешенька в Старом парке? Только этого не хватало!

Промозглый и вовсе не летний ветер налетел сзади и растрепал длинные волосы. Словно чья-то холодная ладонь отвесила Гвендолин шлепка. И вновь как тогда, в ноябре, возникло ощущение, будто чей-то злобный взгляд буравит затылок.

Вскрикнув, Гвендолин устремилась дальше, уже не столько догоняя брата, сколько спасаясь от призрачной угрозы.

Впереди мелькало красное пятнышко. Все ближе, ближе, ближе…

Деревья расступились, по глазам резанул солнечный луч, и она вдруг очутилась на вымощенной камнем площадке. По окружности тянулась высокая стена, сложенная из гигантский валунов, местами выщербленная, поросшая мхом, цветным лишайником, папоротником и даже чахлыми побегами деревьев. Высоко над головой сохранились оконные проемы, а вот крыша давно рухнула — от нее остались лишь груды осколков на земле.

Чье больное воображение породило этот архитектурный выкидыш? Больше всего он напоминал огромный колодец — да-да, настоящий колодец, только с окнами и парой дверей!

— Обалдеть, — выдохнул Дэнни. Находка поразила его не меньше, чем Гвендолин. Он таращился во все глаза и не пытался улизнуть. А Гвендолин уже не собиралась ни ловить его, ни ругать. Ей хотелось лишь одного — выбраться из Старого парка как можно скорее.

— Настоящий рыцарский замок! — восхищался кузен. Мальчишка, что с него взять.

— Наверное, построили для ролевой игры, — предположила Гвендолин. — Может, эти игры и сейчас тут проходят время от времени, для того парк и огородили. Пойдем уже, пора возвращаться, скоро стемнеет.

Солнце и впрямь клонилось к закату, его косые оранжевые лучи били сквозь пустые оконные арки.

— Странно, — пробормотала Гвендолин. — Мы не провели тут и получаса, а уже наступил вечер?..

Она пересекла «дно колодца» и выглянула наружу через низенький, тесный дверной проем.

Башня пристроилась на краю холма. Его головокружительно крутые склоны тонули в море травы. Далеко слева на горизонте полыхал закат, высвечивая на бескрайней равнине какие-то постройки. И над всем этим плавали клочки облаков. Прямо над землей, низко-пренизко, руками ухватишь.

Ниже, примерно посередине склона, торчала знакомая кирпичная стена.

Так они с Дэнни пробежали Старый парк насквозь и оказались на противоположной стороне? Хвала небесам! Если выйти за ограду и повернуть налево, очень скоро доберешься до Крытого проезда.

Гвендолин застонала от облегчения.

— Дэнни, — позвала она радостно и протянула руку. — Идем домой!

— Я не маленький, — проворчал кузен, демонстративно отворачиваясь. Затем вдруг вытащил из-за пояса рогатку, поднял с земли несколько камней и принялся запихивать их в карманы штанов.

— На всякий случай, — объяснил он, кинув на сестру хмурый взгляд.

— Быстрее. Солнце вот-вот сядет. По моим подсчетам, через пару часов будем на месте.

Гвендолин бодро зашагала вниз, взрезая колышущиеся изумрудные волны сочной травы, испещренные всевозможными видами полевых цветов.

Когда они достигли стены, выяснилось, что та едва достигала метра в высоту. Перелезть через нее не составило труда даже с разбитыми коленями. Оно и правильно: возводить крепостные стены за пределами населенных пунктов — непростительное расточительство. Правда, растрескавшиеся, белесые кирпичи тянули лет на двести с хвостиком, но Гвендолин не придала этому значения. В конце концов, она ничего не смыслила в стройматериалах.

Все сильнее и сильнее хотелось пить — вот бы подвернулся ручек или речушка! В природных водоемах, конечно, кишмя кишели бактерии и паразиты, да и город близко — мало ли какие химикаты проникали в почву и воду? Но в горле ужасно пересохло.

— Хоть бы глоток воды! А все эта дурацкая беготня. Я взмокла, как рыба, — пожаловалась Гвендолин собственной тени.

— Не догоняла бы, — буркнул Дэнни, вытирая пот со лба. Ему тоже отчаянно хотелось пить.

— Послушай, что я тебе сделала? Зачем ты постоянно ко мне цепляешься?

Кузен раздраженно фыркнул и ускорил шаг, срывая по пути бордовые шишечки кровохлебки и тут же бросая их обратно в траву. Похоже, он просто ни минуты не мог прожить без пакостничества, вот и вся причина.

Они прошли совсем немного, когда Гвендолин заметила вдали постройки.

— Дома! — радостно воскликнула она. — Вот он, город! Бежим!

Болиголов, цикорий и львиный зев смешались в пеструю кашу и полетели навстречу. Ноги путались и увязали в разнотравье, из-за чего бежать было тяжеловато. Гвендолин скоро выдохлась и все же не собиралась сбавлять темп. Но уже на подступах к поселению, с первыми же огородами, выяснилось, что никакой это не город.

— Наверное, восточная окраина, — предположила она вслух. — Ни разу здесь не бывала.

Они выскочили на ухабистую дорогу, покрытую растрескавшейся от солнцепека грязью. Ветер забавлялся: дребезжал дырявыми глиняными черепками, там и сям насаженными на частоколы дворов, шевелил пучки фасоли и чеснока на перекошенных воротах, стучал связками то ли клыков, то ли когтей, развешенными на бельевых веревках.

Деревянные дома покрывала гнилая солома. Их стены отродясь не ведали ни краски, ни штукатурки. Оконные рамы посерели, вспучились и размахрились на гнилые щепки. В крышах зияли дыры. Огороды пустовали. Кое-где из сухой земли торчали стрелки лука да кустики выродившейся клубники — ни единой ягодки. Задумчиво покачивали незрелыми головками подсолнухи.

Из оконных стекол слепо таращилась чернота. Козырьки крылец отваливались. С ржавых водосточных желобов свисали плети дикого винограда. И так было на каждом дворе, с каждой постройкой.

— Славное местечко, — заметил Дэнни. — Это что, последствия свирепой чумы? А где тогда пепелища погребальных костров?

— Не смешно, — одернула его Гвендолин. — Ни стыда у тебя, ни совести. Может, жители перебрались поближе к городу.

— Сразу все?

— Какие необычные дома…

— Гляди, та штуковина напоминает колодец!

Посреди улицы лежал массивный каменный круг, наполовину прикрытый деревянной крышкой.

— Вода есть? — Дэнни свесился через край, силясь разглядеть дно.

Увы, колодец пересох.

Гвендолин растерянно попинала жестянку с обрывком цепи, некогда служившую ведром. Покинутая деревня навевала уныние. Лучше было здесь не задерживаться.

Они с Дэнни двинулись по извилистой улице, заглядывая в подворотни и за калитки. Никого. Если здесь и жили люди, то это было в незапамятные времена. Надо бы потом выспросить у мамы.

Дэнни со скуки извлек из кармана штанов камень и с размаху засвистел им в ближайший дом.

Бац!

Камень раскроил надвое оконное стекло.

— Прекрати! — Гвендолин возмущенно схватила его за руку и встряхнула. — Совсем спятил?

— Отстань! — Дэнни выдернул запястье из ее пальцев. — Тут все равно одно гнилье!

— И поэтому надо крушить что ни попадя? — она набрала в грудь побольше воздуха, чтобы как следует отчитать кузена, только тот вдруг вытаращил глаза. Его перепачканную физиономию исказила злорадная ухмылка.

Гвендолин с недобрым предчувствием обернулась.

В фундаменте постройки с разбитым стеклом, очевидно, имелся подвал, а у подвала — окошко. И из него секунду назад выскочила жирная серая крыса, ничуть не скромнее тушки из дома Дженни Мастерс. Шевеля усами и принюхиваясь, крыса преспокойно уселась на задние лапы и уставилась на Гвендолин. В черных глазках-бусинках мелькнули красные блики — это отразились лучи заходящего солнца. Сердце в груди у Гвендолин заколотилось сильно, тревожно. Крыса словно разглядывала ее, изучала пристально и как-то… по-человечески внимательно.

— Не шевелись, — прошептал Дэнни и закусил губу в предвкушении. — Сейчас я ее…

— Не надо, — Гвендолин метнула на него испуганный взгляд.

— Струсила? — Руки у кузена подрагивали от возбуждения, рогатка скользила в сухой ладони, а вытащенный из кармана камешек никак не ложился на растянутую резинку. — Это же просто грязная крыса!

Просто ли? Гвендолин собралась возразить, но — вот ужас! — язык не слушался. Онемевшая и беспомощная, она беззвучно разевала рот и тыкала пальцем в крысу, которая наблюдала за ней с любопытством.

— Всего лишь крыса. Облезлая, безмозглая, заразная крыса, — Дэнни прицелился.

— Нет! — выкрикнула Гвендолин и ударила по рогатке.

Но камень уже сорвался, со свистом вспоров вечерний воздух. И размозжил крысе голову. Та кувыркнулась и затихла, дернув лапами.

Гвендолин терпеть не могла крыс — а за что их любить, вредителей? Но бессмысленная жестокость брата ее потрясла. Зверюга не сделала Дэнни ничего худого: не напугала, не набросилась, не цапнула за ногу, не сгрызла последнюю пачку чипсов, в конце концов!

— Ты монстр, — выдавила Гвендолин, чувствуя, как от жалости к несчастному животному на глаза наворачиваются слезы.

Тут со всех сторон раздался шелест, скрежет, возня и писк. Еще одна огромная крыса выскочила из подвала и стала крадучись приближаться.

— Оп-па! — возликовал Дэнни. — Эта тоже хочет получить камнем в лоб.

Он в охотничьем азарте нагнулся за рогаткой, нашарил в кармане новый камень, прицелился.

— Хватит! — закричала Гвендолин. — Прекрати!

— Получай! — взревел Дэнни, отпуская резинку.

Камень снова угодил крысе в лоб. Та плюхнулась в траву.

И вдруг на дорогу отовсюду полезла целая туча крыс. Зверьки выпрыгивали из слуховых окошек и кустов, из-под крылец и дровяников, ловко спускались по рассохшейся деревянной облицовке домов, выныривали из соломы на крышах и карабкались по частоколу. За минуту ими наводнилась вся улица.

— Ой! — оторопел Дэнни. — Откуда их столько?

— Уходим! — Гвендолин попятилась и потащила брата за локоть. — Бежим!

Они одновременно развернулись…

И тут произошло такое, от чего душа у Гвендолин ухнула в пятки.

Последний огненно-красный луч солнца сверкнул на горизонте и угас. Серая мгла расстелилась по земле, мигом напоив воздух холодной ночной сыростью. Тени от домов с закатом солнца должны были исчезнуть, но не тут-то было! Словно ожив, они растеклись по земле жирными чернильными кляксами. И лишь только Дэнни окунулся в одно из этих черных пятен, как его подбросило вверх, завертело волчком — и ужало в размере раз в сто. Крошечным серым комком он грохнулся на землю. Мелькнул длинный лысый хвост, рогатка шлепнулась рядом, едва не огрев его по хребту, и в тоненьком, жалобном писке послышался надрывный крик.

Гвендолин остолбенела, балансируя на самой грани ожившей тьмы и вечернего сумрака.

— Дэнни! — выдохнула она, но с губ не слетело ни звука.

Тьма свирепо и холодно дышала ей в лицо.

Сзади раздались хищные рокочущие звуки, и Гвендолин обернулась. От ужаса ее парализовало, потому что одна за другой крысы вырастали, превращаясь в диковинных тварей, замотанных в серое тряпье. Когтистые лапы со скорченными пальцами плетьми висели вдоль тел и скребли землю. Черные глаза-бусины на острых мордах мокро блестели, а из ощеренных пастей торчали мелкие, похожие на иголки зубы.

— Мамочка, — заскулила Гвендолин, зажимая рот ладонью.

Этого не могло случиться!

Этого не существует!

Это сон!

Ночной кошмар!

Нелюди окружили ее, постепенно сжимая кольцо. От их грязных лохмотьев несло звериной вонью и тухлятиной. Воздух наполнился посвистом, цоканьем, чавканьем, стрекотанием — не приспособленные для человеческой речи рты издавали множество жутких звуков. Деваться было некуда. Еще минута — и они достанут…

Гвендолин обхватила себя руками, втягивая голову в плечи. Одно из чудовищ подхватило за хвост крысенка, который всего минуту назад был ее кузеном, и сунуло себе за пазуху и тут же затерлось в толпу.

Окоченев от страха, Гвендолин зажмурилась и приготовилась к боли, к мерзкому прикосновению, к когтям и зубам. Она стояла на крошечном островке серого света — наверное, последнем в деревне. Ползущие по земле лужи колдовского мрака растеклись повсюду, сливаясь воедино. Еще чуть-чуть — и если не эти жуткие уродины, то сама тьма доберется до нее и…

— А ну пошли прочь отсюда! — раздался вдруг голос. Негромкий, чуть хрипловатый, но необычайно властный — такого невозможно ослушаться.

— Убирайтесь, я кому сказал! — добавил его обладатель.

Гвендолин отважилась приоткрыть глаза.

Прямо посреди угольно-черного моря стоял мальчишка. Злобный мрак колыхался вокруг него и наползал, но откатывался назад, будто волны прибоя. Худощавый, одетый в широкие холщевые штаны и расстегнутую рубашку необычного покроя, он казался постарше Гвендолин на год или два — уж в этом-то она разбиралась! На груди у него на цепочке поблескивал драгоценный камень или пластинка золота — Гвендолин не могла разглядеть, ослепленная светом, исходившим от его ладоней. Свет стекал по сомкнутым в странные комбинации пальцам, струился по тонким запястьям, капал на землю сгустками чистого, сверкающего волшебства и казался божественным.

Чудища пригнулись и ощерили пасти, брызгая слюной в пыльную грязь, но все же попятились, шипя и щелкая зубами. Вскоре от них осталось лишь недовольное бормотание и беспокойное шевеление в подворотнях.

— Откуда ты взялась? — юноша приблизился к Гвендолин и обошел ее кругом, беззастенчиво разглядывая. — Извне? Я думал, ворота закрыты и обнесены стеной.

— Ворота? — беспомощно пискнула Гвендолин. Ее колотило, зубы стучали, шея не ворочалась.

Изящный взмах рукой — и фонтан голубых искр окатил ее с ног до головы. Гвендолин вздрогнула и снова зажмурилась, но по телу лишь разлилось живительное тепло.

— Это ненадолго замедлит превращение, — мальчишка даже не пытался казаться дружелюбным. — Уходи.

Схватив за локоть, он бесцеремонно поволок Гвендолин по улице. Коленки у нее подгибались, она почти не чуяла под собой ног и бежала лишь потому, что ее тянули силой. Из-под туфель вздымались клубы пыли, сухая грязь хрустела и трескалась под подошвами. Мимо, словно во сне, проносились кривые силуэты домов, а глиняные сосуды на частоколе напоминали звериные черепа.

— Ты спустилась с холма?

— Да, — выдавила Гвендолин, задыхаясь. Мчаться по сплошным рытвинам и ухабам, сцепившись с кем-то руками, ужасно неудобно и утомительно!

— Вот и возвращайся тем же путем. Беги, не оборачиваясь, пока не проскочишь сквозь ворота.

— Но…

— Никаких «но». Убирайся, живее!

— Стой! — она дернулась, вырывая локоть из крепких пальцев. От волнения у нее совсем помутилось в голове. Еще утром Гвендолин не верила в сверхъестественных монстров и прочую магическую чушь, однако минуту назад на ее глазах творилось самое настоящее волшебство. Это стоило принять как должное, иначе и рехнуться недолго. Спотыкаясь о колдобины, она честно пыталась смириться с происходящим, но для начала не мешало бы кое в чем разобраться.

— Какие ещё ворота? — Гвендолин остановилась. Невдалеке уже маячил последний огород.

— Те, которые между мирами.

— Не было никаких ворот. Я просто шла через парк… — она замолчала, вспоминая кирпичную стену, озеро, странный колодец и стремительно нырнувшее за горизонт солнце. А ведь правда, полдень не превращается в глубокий вечер за десять минут.

Юноша смотрел на нее сердито и нетерпеливо, но молчал.

— Та башня, — наконец пробормотала Гвендолин. — Наверное, это и есть граница.

— Вот и славно. А теперь уходи, если не хочешь скоротать остаток жизни крысой или шша. Моего колдовства надолго не хватит.

— Кем? — не поняла Гвендолин.

— Одной из тварей, которые на тебя напали. Днем они прячутся в подвалах и грызут картошку, а с последними лучами солнца оборачиваются чудищами. Вообще-то они когда-то тоже были людьми, но в последнее время все чаще покушаются на убийство. Наверное, картошка закончилась.

— Убийство? — Гвендолин затрепетала. — Значит, они убьют Дэнни?

Юноша нахмурился. Его отросшие до плеч темные волосы живописно раздувал ветер. Прямо как у вампира из пресловутой книжки.

— Ты была не одна?

— Мой кузен… Он вдруг упал, — Гвендолин всхлипнула и сложила руки лодочкой, будто ожидая, что на них вот-вот материализуется крысенок. — И его уволокло это… чудище… в лохмотьях… Оно ведь не съест его? Нет?

Она в отчаянии впилась взглядом в лицо мальчишки, но тот отвел глаза и глухо произнес:

— Не знаю.

— А ты? Ты мог бы…

— Не мог! — он рассердился пуще прежнего. — Достаточно и того, что я нянчусь с тобой! Если Кагайя об этом прознает, мне несдобровать, поняла? Твоего брата больше нет. Кто вас гнал через ворота? Разве они не огорожены? Разве путь к ним не находится под запретом?

— Да, но…

— Вот и не ной теперь, — мальчишка холодно отвернулся и зашагал к окраине деревни. Гвендолин поплелась следом, чувствуя, как досада на него пересиливает благодарность за спасение. Похоже, он был из тех, кто совершает благородные поступки лишь нечаянно, с перепуга или по ошибке — и мигом жалеет о содеянном.

«Грубый и бессердечный», — уныло проворчала Гвендолин себе под нос: «Но как же быть? Тетушка Тэххи от меня мокрого места не оставит! Вдруг она тоже… все-таки ведьма? Раз колдовство существует».

— Глупости, ведьм всего две, и обе здесь, — кинул юноша через плечо.

— Ты читаешь мысли?

— Нет. Просто кто-то слишком громко бормочет.

— Я обязана вернуть брата. С меня шкуру спустят…

— Как ты его вернешь, если сама сгинешь, а? Сказано убираться, значит, убирайся!

Ладони юноши по-прежнему источали сияние, только теперь оно разрослось, наливаясь глубоким ультрамарином, выстреливая в воздух фиолетовыми протуберанцами, горячими даже на расстоянии. Не будь Гвендолин так сильно напугана и уязвлена, она бы залюбовалась зрелищем.

— Беги, — приказал он.

В ту же секунду Гвендолин ощутила, что ноги ее больше не слушаются. Она потрусила к подножию холма, а там обнаружила, что и голову повернуть не в состоянии. Промчавшись вдоль стены, она перебралась через нее и начала карабкаться на крутой склон, путаясь в траве. В спину ей ударил ветер, разметав волосы и залепив ими лицо. Раздался шум. Звук был такой, словно захлопали гигантские крылья. Новый порыв ветра буквально сшиб с ног, и Гвендолин бухнулась в траву.

Руки и ноги гудели, все тело звенело от напряжения, но чужеродная сила, заставлявшая мышцы сокращаться помимо воли, исчезла.

Уткнувшись носом в траву, Гвендолин собралась разрыдаться, но в последний момент передумала. Глаза обожгло подкатившими слезами, и она сердито заморгала и потерла их кулаками.

Башня-колодец нависала прямо над ней. Но она не могла вернуться в парк. Как бы ни увещевал мальчик-колдун, какие бы разумные доводы ни приводил — не могла! Чем оправдаться перед тетушкой Тэххи? Если сказать правду — о воротах, крысах-людоедах и волшебстве, — мигом угодишь в сумасшедший дом. Сочинить правдоподобную историю? Мол, пыталась догнать Дэнни, но тот как в воду канул? Солгать, будто вообще не видела кузена после того, как он улизнул из подвала Дженни Мастерс?

Да какая разница, что говорить! Никто все равно не станет слушать! Взрослым подавай объяснение, способное уложиться в рамки здравого смысла. А если такого не существовало?

Нет уж. Пускай лучше ее сожрут монстры, чем совесть. Мальчишка-волшебник просто спятил, если думает, что она бросит кузена в беде. Пусть даже тот был гаденышем.

Вопреки предостережениям, Гвендолин оглянулась.

Зрелище с высоты открывалось изумительное. Море огоньков расплескалось на холмистом горизонте, подсвечивая темное небо и низко ползущие обрывки облаков. От него в разные стороны растекались речки, речушки и ручейки светлячков. Наверное, там находилось какое-то очень внушительное поселение, от которого вело множество дорог, дорожек и тропинок.

Гвендолин заметила одну странность: в самом центре города искорки взмывали в вышину и парили над облаками, пронизывая их пятнами голубоватого сияния.

— Башня? — она изо всех сил сощурилась. — Или две? Ох, как же далеко, ничего толком не разглядеть.

Но как же так? Откуда все это взялось? Ведь в первый раз, на закате, никакого города, да ещё с башнями, и в помине не было!

Решительно сжав кулаки, Гвендолин встряхнулась и рывком поднялась на ноги.

Внезапно впечатляющая панорама всколыхнулась, будто качнулась навстречу. На какой-то неуловимый миг пространство вспыхнуло красками, сочными и прозрачными одновременно. Из ночного мрака выступили размытые силуэты далеких построек, пятна рощиц и парков, голубые ленточки водных каналов и целые россыпи цветущих садов. Гвендолин увидела, как ветер сдувает с деревьев сотни и тысячи розоватых лепестков.

— Волшебство… — заворожено прошептала она. — Неужели так действуют его чары?

Картинка размылась, и сосредоточиться на ней больше не получилось.

Может, померещилось?

Гвендолин перевела взгляд на свои руки и вздрогнула — ладони испускали бледное голубоватое сияние.

«Моего колдовства надолго не хватит».

Юноша применил к ней какое-то заклинание. Его магия до сих пор пропитывала тело и просвечивала сквозь кожу. Гвендолин чувствовала внутри необычное покалывание, какое бывает, если сильно пересидеть ногу или отлежать что-нибудь: поначалу конечность немеет, а затем ее начинает пощипывать и покусывать. Только в отличие от пережатых мышц, нынешнее ощущение было приятным.

— У меня не слишком много времени, — сообразила Гвендолин. — Знать бы еще, сколько: час, два или куда меньше? Может всего десяток минут… Тогда стоит поторопиться.

Одернув задравшуюся юбку, она со всех ног припустила вниз по склону. Густая и местами колючая трава принялась больно хлестать по голым лодыжкам, будто уговаривая остановиться. Ну уж нет! В том впечатляющем поселении с башнями наверняка отыщется кто-нибудь более сострадательный и справедливый, чем мальчишка-колдун. И обязательно поможет вернуть Дэнни. Надо лишь добраться до огоньков.

Затея не казалась Гвендолин сумасбродной — наоборот, она слепо верила в свой безумный план: прорваться через крысиное полчище и достигнуть города. Ведь если ей встретился один человек, наверняка найдутся другие — и много!

Шша поджидали ее в деревне, затаившись в черных и кривых, как гнилые зубы, домах. Стоило очутиться на знакомой дороге, как они повылезли отовсюду и заскользили по пятам, шипя, клацая зубами, бормоча и подвывая. Ноздри забил тяжелый смрад их лохмотьев и покрытых шерстью тощих тел.

Гвендолин затошнило. По коже побежал мороз.

Чудища не пытались приблизиться или схватить, они лишь пялились на нее с плотоядным вожделением — должно быть, волшебный внутренний свет отпугивал их не хуже властных приказов того мальчишки. Однако и не отставали. Чуяли, что колдовство скоро рассеется.

Деревня все не кончалась. Гвендолин представить не могла, что она окажется настолько огромной! Петляя между домами, дорога уводила прочь от холма, на котором скрылась из виду спасительная башня. Единственная улица все виляла, виляла и виляла, то огибая пустующие хлева и загоны, то проваливаясь в болотистые овраги. Дома менялись — и не менялись вовсе! Гвендолин сбилась с толку и не понимала, новые ли это постройки, или она уже пробегала мимо них раньше. Возникли серьезные опасения, что дорога попросту водит кругами.

Мало-помалу в угрюмый черный пейзаж стали вкрапляться новые детали. Появились первые огоньки — бледные, туманные шарики, парящие над землей. С приближением Гвендолин они испуганно перешептывались — ни словечка не разобрать! — и ныряли в кроны низкорослых кленов.

— Не бойтесь, — попросила Гвендолин, хотя у самой от присутствия живых огней внутри все похолодело. — Помогите мне…

Искорки продолжали отпрыгивать с пути, оставляя после себя легкие голубоватые шлейфы дыма, быстро тающие в ночной мгле. Однако Гвендолин заметила, что волей-неволей идет именно туда, где они возникают. Дорога время от времени расщеплялась, и Гвендолин спотыкалась на распутьях, недоумевая, куда повернуть. Тогда блуждающие огоньки выстраивались рядком, маня за собой. Бежать за ними по едва освещенной земле было куда приятнее, чем погружаться во мрак. О том, что они могли завести в болото или куда похуже, Гвендолин старалась не думать.

Она совсем выбилась из сил и едва волочила ноги от усталости.

Вскоре огоньков стало столько, что сделалось почти светло. Должно быть, она приближалась к центру светящегося моря, которое наблюдала с холма. Только на город оно было вовсе не похоже. В сухой земле под ногами кое-где начала проступать брусчатка, и чем дальше, тем обширнее становились выложенные ею участки. Тут и там над ней вздымались вычурные постройки из мрамора или серого камня: то кривоватые башенки, то кружевные беседки, то целые архитектурные ансамбли, разукрашенные причудливыми значками и рисунками. Некоторые из домиков утопали в зарослях плюща и деревьев, каких Гвендолин в жизни не встречала, другие вырастали прямо из крошечных водоемов. Она могла поклясться, что слышит плеск воды и отголоски звонкого смеха, но куда бы ни повернулась, нигде не было ни души.

А чудища тем временем подобрались совсем близко. Когти царапнули за ногу, и Гвендолин с визгом пустилась бегом. Последние капли волшебства растворялись в темноте, и ее постепенно окутывал холод.

На пути вдруг возникли ворота, заточенные в высокую каменную арку. Гвендолин с разбегу больно ударилась в них и сползла на землю.

Шша замерли в ожидании, когда от магической защиты не останется и следа.

Гвендолин поискала глазами ручку, металлическое кольцо — увы. Тяжелые деревянные створки, закованные в темные решетки и расписанные все теми же непонятными узорами и значками, не давали ни малейшего намека на то, как эта громадина открывалась.

Шша зашевелились.

Гвендолин в отчаянии налегла плечом на дверь, толкнула, развернулась спиной и с силой ударила по ней всем телом. Не помогло.

Куда же теперь бежать? Где прятаться? Холод уже пробрался под одежду. Гвендолин чувствовала, как он сковывает грудь, мешая дышать, как проникает в рот и горло.

Одно из чудищ протянуло лапу — острые когти пропахали на бедре красные борозды.

— А-а-а! — Гвендолин закричала от боли ужаса. — Где ты? Где ты?! Помоги!

Она в исступлении замолотила кулаками по двери, понимая, что мальчишка не придет и звать его бесполезно. Крик растворился в воздухе, точно камень ухнул в бездонный колодец, — ни удара, ни всплеска.

Когти вцепились в шею и сжались. Удушливая вонь заткнула ноздри.

— Помогите, — в последний раз прохрипела Гвендолин.

— Эй! Кто здесь?

Хватка ослабла, и Гвендолин удалось вырваться.

— Вот дела! А ну кыш! Отпустите ее!

Раздался скрип, потом шипение и болезненный вой.

Бум! Бум! бум!

Гвендолин оглянулась и увидела, как длинная, костлявая дама, подоткнув юбки и засучив рукава, самозабвенно молотит крыс-оборотней здоровенной деревянной кадкой. Из-за проворства, с которым она охаживала чудищ, казалось, будто рук у нее как минимум четыре.

— Давайте, давайте, проваливайте. А то я ведьме нажалуюсь — она вас быстро в песок перетрет и в аквариум ссыплет.

Твари нехотя отступили, злобно ворча и глотая голодные слюни.

— Им нельзя сюда заходить, — повернувшись к дрожащей Гвендолин, сообщила незнакомка. — Запрещено.

Она сощурилась, сдула мешающую прядь волос со лба и перехватила ручку кадки поудобнее.

— Заходи быстрее, не топчись, пока у этих, — кивок в сторону шша, — ум за разум не заехал, если он у них вообще есть. Ну, чего ждешь?

Гвендолин от страха всхлипнула, икнула, захлебнулась вдохом и не сдвинулась с места. Язык будто в горло провалился.

— Понятно. — Незнакомка со вздохом взяла ее за руку и, не слишком церемонясь, пропихнула в низенький, узкий проем в стене — в полутьме такой нипочем не заметишь. Дверца за спиной захлопнулась. — Страшно? Ясное дело, шша кого угодно в ужас вгонят. Ведьма их держит, чтобы слуги из замка не сбегали, а то многие были бы не прочь улизнуть. Говорят, у шша приказ пожирать всякого, кто вздумает самовольно вернуться к людям.

Гвендолин не ответила. От всего пережитого ее нещадно тошнило, и кожа покрылась холодным потом. Задержав дыхание, сглатывая, она обвела взглядом место, в которое угодила.

Здесь, за воротами, было светло. Свечение лилось из узких каналов, заполненных водой. Ночной воздух кишел игривыми мерцающими огоньками, цветными и восхитительно красивыми. Вдоль дорожек, петляющих между водоемами, росли корявые клены, и было их видимо-невидимо — целая роща из узловатых стволов и крон с острыми, похожими на лучистые звезды листьями. А может, это были никакие не клены? С них облетали дивные розоватые лепестки.

— Ты ведь не здешняя. Пробралась из человеческого мира, верно?

Гвендолин с усилием кивнула.

— Ну и зачем, скажи на милость?

— Я не специально.

Можно подумать, кто-то по собственной воле согласился бы на подобное приключение.

— Попала ты сюда, может, и не нарочно — случается. Но унести ноги от шша, да ещё ночью, когда Ведьма насылает на землю колдовской мрак… — незнакомка с сомнением покачала головой. — Тут без чародейства не обойтись. Ты, наверное, божество какое-нибудь повстречала? Большую часть месяцев в году они у нас наперечет, разве только мелочь всякая пакостничает в лесах: сатиры, дриады, саламандры изредка с гор спускаются. Но совсем скоро на арене начнутся ежегодные состязания — Кагайя уже разослала приглашения, — вот тогда не протолкнуться будет от всех этих духов да богов.

Кагайя? Знакомое имя. Уж не о ней ли упоминал юноша-колдун?

— М-да, а волшебство-то с минуты на минуту рассеется, — заметила женщина, окинув Гвендолин критическим взглядом.

— Скоро? А разве оно еще не?..

— Когда чары спадут, превратишься в крысу.

Вот обрадовала!

— Ступай за мной, что-нибудь придумаем. — Перекинув кадку в другую руку, она зашагала прочь от ворот по дороге, втиснутой между парой живописных водоемов. Гвендолин послушно поплелась следом, мелко дрожа от холода, прокравшегося под одежду. В голове крутился вопрос: «Вы вправду мне поможете?» — но задать его она так и не решилась.

Дорога чуть-чуть забирала влево, а над водоемами склонялись деревья с гибкими ветвями, усыпанными цветами. К сожалению, за всей этой красотой не было видно цели путешествия.

— Тебя звать-то как?

— Гвендолин.

— А я Нанну. Присматриваю за бассейнами и каналами замка.

— Почему же вы не превращаетесь?..

— Чтобы содержать замок, требуется уйма слуг, а из грызунов не слишком расторопные работники, — Нанну усмехнулась. — Вот ведьма и сохраняет нам человеческий облик.

— Значит, вы тоже из… моего мира?

— Нет. Я родом из Города-на-Болотах… Повезло, что задержалась сегодня допоздна с кормежкой рыб.

— Повезло? — скривилась Гвендолин, чувствуя, как к горлу подступают рыдания. — Какое везение, если я вот-вот грянусь оземь и обернусь каким-то грызуном!

— Ну-ну, не реви. И не привередничай. Грызун, не грызун, главное — жива и здорова. Шша не стали бы с тобой церемониться.

Впереди показался горбатый мостик, перекинутый через речку. Речка была мелкой, не глубже человеческого роста, и вода в ней насыщенного изумрудного цвета просвечивала до дна.

— Одного не возьму в толк, — рассуждала Нанну. — Почему доброхот, наградивший тебя волшебной защитой, не помог вернуться в людской мир?

— Он пытался, только я сама не захотела. Мой кузен, Дэнни, угодил в тень прямо на моих глазах… — Гвендолин запнулась и сглотнула. Поспевать за Нанну становилось трудновато. — Чудище сцапало его и утащило, я даже пикнуть не успела. Потом появился тот мальчишка, весь из себя, и сходу напустился на меня, чтобы убиралась. Но я ведь за Дэнни в ответе, ему всего десять! Тетушка Тэххи с меня голову снимет, что не уследила, а про монстров ей нечего и рассказывать…

— Кузен? — нахмурилась Нанну. — Плохо.

Какое-то время она шла молча, погрузившись в раздумья. Затем, словно очнувшись, спросила:

— Что ещё за мальчишка?

— Да он как-то не представился, — Гвендолин пожала плечами.

— Уж не Айхе ли?.. Да ну, чушь собачья, — Нанну резко хохотнула — наверное, предположение показалось ей ужасно нелепым. — Этот паршивый щенок не стал бы тебе помогать. Скорее, кто-нибудь из духов леса прикинулся человеком или объявился новый колдун. Неплохо бы: пора нашу Ведьму приструнить, а то совсем распустилась. В здешних краях она — полновластная хозяйка; сама сочиняет законы, сама карает за их нарушение, сама решает, кого казнить, а кого миловать. С ней могла бы потягаться лишь Цирцея, но у них договор о невмешательстве.

— Значит, волшебство и здесь — редкая штука, — пробормотала Гвендолин, не особо вникая в суть разговора. Горестные предчувствия терзали душу.

— Нет, но людей с чародейской кровью и впрямь раз, два — и обчелся. Я всего двоих и встречала. — Нанну понизила голос до шепота. — Будь их больше, мы бы не влачили рабское существование. Хоть один порядочный да сыскался бы. Такой, знаешь, с обостренным чувством справедливости. Когда появился Айхе, многие воспрянули духом, но — увы. Бродят слухи, будто за колдовской дар он продал Кагайе душу, и теперь она помыкает им, как ей заблагорассудится: заставляет творить всякие мерзости…

— Я надеялась на помощь, — пробормотала Гвендолин, задыхаясь от быстрой ходьбы. Зубы уже клацали от холода. — С Дэнни.

— Поверь на слово: милосердной Кагайю не назовешь. Тут тебе вряд ли обломится что-то путное.

— Тогда я пойду к этому Айхе.

— Забудь, — Нанну придержала ее за плечо, — и послушай. Твой брат сейчас в безопасности. Не дома, конечно, но хотя бы жив, здоров. Пока он в облике крысы, шша его не тронут. Главное, чтобы не сунулся в замок, иначе Кагайя скормит его своим питомцам — те еще чудища.

— Ой.

— Я сейчас отведу тебя к ведьме, представлю своей племянницей. Скажу, что после гибели Города-на-Болотах, ты со своей матерью, моей сестрой, несколько лет скиталась по Пустоши. Я слышала, там до сих пор встречаются кочевники, и они умеют защищаться от ночного мрака. Про мир людей — ни слова. Про брата тоже. И о том мальчишке помалкивай. Запомнила?

Гвендолин едва успела скрепя сердце согласиться, как откуда ни возьмись на дорогу вывалились трое добрых молодцев. Их угрюмые физиономии существенно разнились между собой: одна обладала топорной квадратной челюстью, другую украшала пара волосатых бородавок, а третья оканчивалась аморфным жирным подбородком, сползшим за воротник рубахи. Но несмотря на это они были странно, неуловимо похожи. Может быть, злобными, сощуренными глазками, или кривыми и шишковатыми лысыми черепами, или прущей сквозь поры свирепостью. Одно не вызывало сомнения: явились они исключительно по ее, Гвендолин, душу.

Заметив их, Нанну оторопела, по ее лицу мелькнула тень испуга. Однако это длилось не дольше пары секунд. Крепко стиснув тонкие губы, она расправила плечи, выпятила грудь, вздернула подбородок и с царственным видом поплыла навстречу мужчинам.

Гвендолин подавила абсурдный порыв спрятаться за ее тощей спиной и совершила попытку напустить на себя столь же надменную мину.

— Вот здрасте! — в голосе Нанну прорезались неприятные визгливые нотки. — Как помогать, никого не докличешься, а тут нате вам — ныряльщики в полном составе. И где, скажите на милость, вас гарпии носили, когда я горбатилась над третьим каналом? Вы вообще в курсе, что там сдохло семь рыб?

Добрые — или не добрые, это уж как поглядеть — молодцы на претензии не купились. Их взоры уперлись в Гвендолин, робко топчущуюся в сторонке с самым жалким видом.

— Ты нам зубы не заговаривай, — посоветовал Жирный. Когда он говорил, по его оплывшему, второму, подбородку забавно елозил первый — маленький и кругленький, как коленка младенца. — Кто это с тобой?

— Племянница, — не моргнув глазом соврала Нанну. — Вам-то какое дело? Почему рыбьи трупы до сих пор плавают, я спрашиваю? Вы что, хотите, чтобы весь канал протух?

— Угу, — хохотнул Квадратный. — Тогда госпожа осерчает, вышвырнет тебя вон, и некому станет капать нам на мозги.

— Было бы на что капать, — презрительно выплюнула Нанну.

— Откуда здесь девчонка? — подал голос Бородавчатый. — Ты впустила в замок чужую?

— Знаешь, чем это грозит? — поддержал Жирный.

— Помощь человеку извне? — пояснил Квадратный.

— Да уж как-нибудь без вас разберусь! Ваша забота — дохлятину вылавливать, вот и займитесь. Чтобы к утру в третьем канале все было вычищено, ясно?

— Ишь, раскомандовалась, — Жирный насмешливо скрестил руки над исполинским животом. Его товарищи сдавленно гоготнули, будто с трудом сдерживали распирающий изнутри хохот. Нанну сверлила их взглядом, и чем дольше это длилось, тем мрачнее она становилась.

Гвендолин ощутила, как внутри зарождается тошнотворный приступ паники.

— У нас другое задание, — пояснил Жирный и замолк, ожидая реакции.

— Неужели? — буркнула Нанну. — И какое же?

— Это, — похожий на волосатую сосиску палец ткнул в Гвендолин.

— Поймать, — сказал Бородавчатый.

— Доставить в замок, — добавил Квадратный.

— Видишь ли, госпожа в курсе происходящего у нее под носом, — продолжил Жирный. Его слова казались наполненными скрытым смыслом. — Мы отведем девчонку в замок, пока она еще в состоянии изъясняться на человечьем языке.

Гвендолин оцепенела. Чутье подсказывало, что эта троица одним конвоированием не ограничится: уж больно жадно и лихорадочно блестели их глаза.

— Как бы не так! — возразила Нанну. На миг Гвендолин показалось, будто она снова пустит в ход деревянную кадку. — Это моя родственница, я за нее и отвечаю. Поищите другое развлечение.

Она схватила Гвендолин за локоть и решительно потащила за собой, растолкав растерянных ныряльщиков. Те поначалу отстали, но не надолго.

— Госпоже это не понравится, — загудел в спину Жирный сквозь одышку.

— Она тебя накажет, — внес свою лепту Бородавчатый.

— Заколдует! — припечатал Квадратный.

— Ну так вам того и надо, правда? — Нанну все ускоряла и ускоряла шаг и уже почти бежала. Несмотря на отвратительный вид и внушительные габариты троица не решалась причинить ей вред или отнять «добычу». Гвендолин с трудом поспевала за своей спасительницей и — честно! — не желала знать, насколько серьезно их сдерживающее начало. Похоже, Нанну и сама ему не слишком доверяла.

— Оставь нам девчонку! — требовал Жирный, задыхаясь. Его тяжелые шаги уже отдавались прямо за спиной. Гвендолин обернулась и взвизгнула, когда он протянул руку и едва не сцапал ее за волосы.

К счастью, впереди уже забрезжил фасад замка, сложенный из грубо отесанных камней. На них тут и там взбирался целый десяток лестниц. Одни — с хлипкими перилами и висячими фонарями — упирались в двери. Другие — по-особому узкие и как пить дать ужасно скользкие — выступали прямо из кладки, взбирались по стенам и терялись в невообразимой высоте. У Гвендолин закружилась голова от одной мысли о том, чтобы очутиться вдруг там, наверху.

Главное крыльцо насчитывало всего десяток ступеней и уводило в черные замковые недра.

— Отдай! — со злостью рявкнул Жирный и наконец дотянулся до Гвендолин. Его толстая лапа сграбастала длинную прядь волос, проворно намотала ее на себя и что было мочи дернула. Голова мотнулась назад, и Гвендолин, потеряв равновесие, опрокинулась навзничь. Жирный с готовностью подхватил ее в жаркие потно-сырые объятия.

— То-то же!

— Пусти! — она забарахталась в попытке выпутаться из чужих рук. К горлу подкатила тошнота. Но попробуйте освободиться, когда ваши волосы намотаны на чей-то кулак!

— Мы сами отведем тебя к госпоже, — горячее дыхание ударило в ухо.

Нанну гневно закричала, и на какое-то время площадь наполнилась отборной руганью. Гвендолин заметила, как из окон и дверей замка высовываются любопытные физиономии, и в этот момент земля зашаталась под ногами. Все вокруг перекосилось, расплылось и разъехалось, словно стеклышки в калейдоскопе: только что был замок, и вдруг его стены распались на отдельные булыжники самых замысловатых форм и расползлись в разные стороны, а между ними расцвели ядовито-красочные кляксы то ли цветов, то ли звезд небесных. Внутренности всколыхнулись — того и гляди вывернутся наизнанку. Эх и жуткое было ощущение!

— …не видишь, ей плохо! — сквозь шум в ушах прорвался испуганный голос Нанну. — Изверг!

— Что здесь творится? — пророкотал чей-то бас.

— Коган! Хвала всевышнему, ты вовремя! Девочка вот-вот обернется крысой!

— У меня приказ! — с бараньим упрямством уперся Жирный, а пара его собратьев-ныряльщиков поддакивала где-то в сторонке.

— Откуда она? — осведомился обладатель баса.

У Гвендолин прояснилось перед глазами. На нее взирал коренастый мужик с необъятным животом, туго упакованный в длиннополую рубаху или халат поверх штанов — так сходу и не разберешься. На разных уровнях его опоясывало сразу несколько ремней, и это придавало ему удивительное сходство с пивным бочонком. Глубокий бас, которым он требовал объяснений, никак не сочетался со столь карикатурной внешностью.

— …моя племянница, — в который уже раз терпеливо повторила Нанну, — из Города-на-Болотах.

Что если он не поверит?

Гвендолин затаила дыхание.

— Я слышал, кое-кто из кочевников раздобыл колдовские амулеты, — задумчиво произнес Коган.

— У Мариам был такой, я помню! — заявила Нанну.

— Вранье, — набычился Жирный. — Не существует никаких амулетов.

— Ты-то откуда знаешь? — огрызнулась Нанну.

— Девчонка из людского мира, госпожа таких сразу чует.

— Да неужто?

— Мрак и шша сожрали бы ее с потрохами, — рассудил Коган.

— Вот именно! — воскликнул Жирный, крепче стискивая волосы в кулаке. — Госпожа разберется, как ей удалось не «окрыситься».

— Ха! — сказала Нанну.

— Пусти, больно, — захныкала Гвендолин, пытаясь выдернуть пятерню Жирного из своих волос. Новый приступ головокружения подкосил ее, и она не устояла на ногах. Уже заваливаясь набок, услышала возмущенные крики Нанну:

— …скорее!.. несите ее в замок!..

Потом откуда-то донеслись совсем уж странные претензии:

— …днем проходила мимо воздуховодов грота — там такой рев стоял, аж земля тряслась! Это, между прочим, твоя обязанность: следить, чтобы Левиафан спал и не вгонял никого в могилу своими воплями…

Гвендолин почувствовала, как кто-то взваливает ее на плечо, больно и неудобно, но уже секунду спустя стало не до боли и неудобств. Голова разбухла, а с нею и все тело; померкли краски, в буханье сердца растворились звуки.

Кто и куда тащил ее? От полуобморочной слабости совсем не думалось и беспощадно тянуло в сон. В памяти сохранилась лишь нескончаемая лестница, нарезавшая размашистые круги в мутном зеленоватом полумраке, напоминавшем морское дно. Ступени все множились и множились — сотни и тысячи ступеней! Казалось, будто поднимаешься к заоблачным высотам и вот-вот уткнешься в крышу мироздания.

Подъем прекратился, как прекращается под утро болезненный бред, если сбить температуру. В мгновение Гвендолин очнулась. Она лежала ничком на мозаичном полу, собранном из цветных шершавых плиток. Эти плитки холодили левый висок и ухо, их прохлада вплеталась в волосы и пропитывала складки куртки. Пахло чем-то щемяще знакомым. Солью. Ракушками. Морем…

— Оставьте нас, — прозвучал глубокий, низкий женский голос. В нем чувствовалась власть, противиться которой казалось невозможным.

Когда шелест и шаги за спиной стихли — наверное, с глаз долой убрались все, кому велели, — Гвендолин собралась с силами и оторвала голову от пола. Обернулась. И в изумлении уставилась на высокую женщину в тончайших шифоновых одеждах, послушных малейшему колыханию воздуха.

Женщина была прекрасна, как… как Снежная Королева! Гвендолин переборола искушение поискать глазами Кая с его ледяным паззлом; не к месту и не ко времени мелькнул в памяти мальчишка-волшебник. Колдовская сила просвечивала сквозь кожу красавицы, делая лицо сияющим, точно полупрозрачный мрамор. Но не сходство с жестокой героиней сказки, не сила и не королевская стать поразили Гвендолин. Ее ошеломила прическа, венчавшая голову колдуньи: эффектная башня высотой в метр, скрученная из тугих темных кос в гигантскую морскую раковину, утыканную сверкающими драгоценными камнями и перетянутую золотыми нитями. В целом, драгоценностями колдунья была увешана с ног до головы: даже на пальцах босых ног красовались перстни!

У потрясенной Гвендолин не хватило духу оглядеться, но встать она встала. Выпрямилась, вздернув подбородок и накрепко стиснув зубы, чтобы не стучали.

— Ты, — заговорила колдунья, вперив в гостью окаменевший взгляд, — проникла в мой замок ночью. Тебе удалось выжить среди шша и не потерять человеческое обличье.

Слова прозвучали, как обвинительный приговор. За ними крылось обещание возмездия.

— У тебя две минуты на объяснения.

Гвендолин открыла рот, но из горла вырвался лишь беспомощный хрип.

Колдунья вскинула брови.

— Полторы минуты.

— Я… вы… — пролепетала Гвендолин.

— Минута, — спокойно сказала Кагайя.

Гвендолин зажмурилась. И внезапно стало легче! И дышать, и двигаться, и думать. Даже голос вернулся. А вместе с ним и память: Нанну советовала не заикаться о брате, не упоминать юношу-волшебника… Но как же, в таком случае, оправдаться?

— Тридцать секунд.

— Я просто пришла… — выдавила Гвендолин. — Я заблудилась.

Колдунья продолжала глядеть на нее не мигая. Ни один мускул на прекрасном лице не дрогнул, не раздулись в ярости тонкие ноздри, не дернулись черные ресницы, густо окаймлявшие холодные, как лед, глаза. И только полупрозрачные складки бесчисленных юбок колыхались, словно мутная взвесь в сосуде с жидкостью.

— Заблудилась, — наконец, медленно повторила колдунья, отвела взгляд от гостьи и шагнула к огромному камину. На исполинской мраморной полке толпилось несметное количество банок, флаконов и пузатых бутылей.

Освободившись от цепкого взгляда, Гвендолин хватанула ртом воздух. Да ведь она едва не забыла, как дышать! Чтобы стряхнуть оцепенение, попыталась оглядеться.

Похоже, эта, с позволения сказать, комната служила колдунье кабинетом. Вся мебель здесь выглядела до того внушительно и основательно, словно прослужила тысячу лет и прослужит еще столько же. Узкие стеллажи, забитые толстыми, как кирпичи, фолиантами, кривясь и проседая, упирались в потолок. Тут и там между ними втискивались стеклянные шкафчики с мутными колбами, в которых плавало что-то пузырчатое, белесое, похожее на прокисшие маринованные огурцы. Напротив прокопченного камина стоял исполинский стол из темного дерева; на нем тускло отсвечивали золотом часы, пресс-папье, шкатулки, чернильницы и разнообразные коробочки с гравировкой. Из подставок торчали писчие перья и ножички для вскрывания конвертов — Гвендолин видела такие в фильмах. Деревянный щит над камином покрывали шрамы от кинжальных клинков; пяток резных рукоятей торчал из него и сейчас, удерживая на весу полураскрытые пергаменты с какими-то каракулями. Не иначе как договоры о продаже души, скрепленные кровью, подумала Гвендолин. Та женщина, Нанну, кажется, упоминала подобную неприятность, приключившуюся с колдуном по имени Айхе. Или все это приснилось Гвендолин в горячке, пока кто-то тащил ее, полуживую, в замок?

Напротив стола, по-видимому, находилось окно, его скрывали портьеры. А стены…

Гвендолин моргнула раз, другой. Нет, не привиделось. Вместо стен кабинет был окружен гигантским аквариумом. Лениво плавающие в нем рыбы поблескивали чешуей и ворочали выпуклыми глазищами.

— В нашем мире немудрено заблудиться, — произнесла Кагайя, отворачиваясь от полыхающих в камине дров — а другого источника света в комнате не было. — Но выжить после захода солнца? Проникнуть за стены замка? Ты вздумала меня дурачить, девчонка, а я вранья не люблю.

Гвендолин втянула голову в плечи.

— Отвечай, как сюда попала, иначе скормлю тебя рыбам.

Гвендолин и рада была ответить, да в горле пересохло.

— Не зли меня, — предупредила Кагайя.

Гвендолин с трудом подавила желание снова зажмуриться. Под пронзительным ведьминым взглядом она чувствовала себя так, словно ее выворачивали наизнанку. Куда там тетке Тэххи с ее жалким чучелом нетопыря до нечеловеческой мощи, исходившей от колдуньи!

— Кто-то тебе помог, — вкрадчиво сказала Кагайя. — И я даже догадываюсь кто.

Она читала мысли? Проникала в подсознание? Видела прошлое?

Гвендолин стояла ни жива ни мертва. Кагайя напоминала змею. Огромную ядовитую кобру, готовую убить одним броском.

Хлопок в ладоши заставил Гвендолин вздрогнуть. В дверях позади нее послышалось движение, но она не рискнула обернуться.

— Айхе ко мне, — коротко кинула колдунья и вновь обратилась к гостье. — А ты молодец, смелая. И бесстыжая. Мне бы пригодилась такая помощница. Но свято место пусто не бывает. Видишь эти аквариумы? Они в замке не единственные. И эти рыбы тоже не самые страшные. Есть и страшнее. Такие чудовища есть, о которых ты слыхом не слыхивала в своем человеческом мире, девчонка. Множество чудесных морских созданий обитает в здешних стенах. В аквариумах, бассейнах и каналах. Они передерутся за возможность полакомиться свежей человеческой плотью. Обглодают, обточат и отполируют кости до зеркального блеска. Будут грызть медленно, растягивая удовольствие. Ты выжила в деревне шша, но гляди, как бы не пришлось пожалеть. Ночь впереди длинная, и я сохраню тебе жизнь и сознание до тех пор, пока последний кусочек кожи тонкой полоской не слезет с твоего тела.

Гвендолин стояла, глядя перед собой остекленевшими глазами, впитывая каждое слово. Тошнота волнами подкатывала к горлу. Волосы на голове шевелились от ужаса.

— Поверь, я сделаю это. Если, конечно, ты не назовешь мне имя того, кто привел тебя сюда.

— Я… племянница Нанну, — шепнула Гвендолин пересохшими губами. — Из Города-на-Болоте… на-Болотах… Эти люди… кто они такие… — пискнула она, чувствуя, что балансирует на лезвии ножа, испытывая терпение колдуньи.

— Кто заколдовал тебя? Кто рассказал, как добраться до замка? — Кагайя скользнула над полом и в мгновение ока выросла перед ней, опасная и хищная. — Кто отдал тебе свет и отгородил от ночного мрака?

— Я не… не… не понимаю, — Гвендолин зажмурилась, — о чем вы го… говорите…

— Молчать! — рявкнула колдунья, и Гвендолин вскрикнула, зажав лицо ладонями. Где-то в груди, в глубине тела клокотали рыдания, и она давилась ими, не смея разреветься.

Кагайя отступила на шаг.

— А вот и Айхе, — в ее ледяной голос просочилась ядовитая нотка. — Ты заставляешь ждать.

— Я тренировался в парке, — спокойно отозвались из-за спины.

Гвендолин медленно выдохнула сквозь пальцы. Она не видела вошедшего, но голос… этот голос узнала бы из тысячи. В черноте перед зажмуренными глазами вспыхнул образ сердитого мальчишки, насквозь пронизанного волшебством.

Рискнув шевельнуться, Гвендолин оглянулась с робкой надеждой. Ее по-прежнему безудержно трясло, но теперь больше от волнения, чем от страха.

— Ты помог нашей гостье попасть в замок, — вкрадчиво проговорила Кагайя.

Айхе скользнул по Гвендолин равнодушным взглядом.

— И какая бы мне от этого польза?

Колдунья сощурилась:

— Не дурачь меня. Ты испытываешь сострадание. Я велела избавиться от жалости, но тебе не под силу. Никогда не было под силу. И потому ты сам жалок.

Айхе вздернул острый подбородок, его глаза превратились в две черные щелки.

— Вы велели контролировать эмоции. Я не стану отвечать на голословные обвинения.

— Голословные, говоришь? — Кагайя усмехнулась. — Думаешь, я не узнаю наложенные тобой чары?

Айхе взглянул на Гвендолин. Ни тени ободрения, ни намека на узнавание.

— Нет на ней никаких чар.

— Не умничай! Колдовство рассеялось за секунду до того, как девчонку втащили сюда.

— Тогда откуда убежденность, будто оно мое?

— А чье?

— Вашей сестры.

— Цирцеи? — колдунья опешила. Часто заморгала. — Невозможно. У нас договор о невмешательстве. Она ни за что сюда не сунется.

— Божества, — Айхе принялся со скучающим видом загибать пальцы, — дриады, жрецы, призраки…

— Довольно! — Кагайя ткнула в юношу пальцем. — Прекрати лгать и паясничать. Ни божества, ни духи ещё не прибыли в замок.

— А мне показалось, я заметил пару лунных нимф в кленовых кронах…

— Где ты был на закате?

— В парке.

— Врешь. Дориан видел, как ты улетал.

— Дориан едва ли отличит закат от восхода. Вы настаивали, чтобы я практиковался в заклинании призыва, — Айхе пожал плечами. — Я переколотил все раковины на клумбах, — его губы дрогнули в улыбке, — можете Нанну спросить, она ругалась.

— Значит, видишь девчонку впервые.

— Да.

— И не испытываешь жалости.

— А должен? — мимолетный взгляд на Гвендолин.

— Вот и правильно, — Кагайя потерла руки. — Не должен. Надеюсь, не станешь возражать, если я брошу ее в грот?

Гвендолин не знала, что такое грот, но колдунья не потрудилась скрыть злобную ухмылку.

— Вам требуется мое разрешение? — удивился мальчишка. — Поступайте, как знаете.

Он отвернулся, собираясь уходить. Темные волосы хлестнули его по щекам.

Гвендолин мысленно застонала, не веря собственным ушам. Не мог он… вот так просто… отречься… Ведь это был он — там, в деревне!

Впрочем, почему не мог? Он велел ей убираться подобру-поздорову и предупредил, что не хочет навлечь на себя гнев колдуньи. Он рискнул, а она не послушалась. Наверное, Айхе страшно разозлился, встретив ее здесь, в покоях Кагайи. А может, это был его двойник? Или в самом деле кто-нибудь из упомянутых богов или духов развлечения ради напустил на себя чужую личину и помог ей просто со скуки? Ведь и Нанну усомнилась, что мальчишка способен на сострадание. Ученик под стать учителю, волшебник под стать колдунье: бездушный и двуличный.

— Уверен? — окликнула Кагайя.

Айхе со вздохом остановился в дверях.

— Тогда проводи гостью. И проследи, чтобы утром собрали кости.

— Ладно, — Айхе махнул рукой и, чуть повернув голову, сухо бросил: — Пошли!

Гвендолин поплелась следом, не чуя под собой ног, словно в тумане.

Покои колдуньи, а может, и ее ученика, занимали несколько этажей замка. Огибая их, коридор закручивался широкой спиралью, но Гвендолин не замечала ни богато убранных залов, ни мерцающих таинственной синевой аквариумных стен, ни диковинных морских тварей в колыхании водорослей. Весь мир для нее замкнулся на фигуре шедшего впереди мальчишки: на его горделивой осанке и бликах света в отросших волосах, на тонком профиле и пальцах, едва заметными чарами отворявших высоченные, в потолок, двери. Он не обращал на нее внимания, не пытался заговорить — он плевал на само ее существование! И Гвендолин убедила себя, что в деревне шша встретила вовсе не его. Вот кого угодно: бога, демона, оборотня, — только не этого бесчувственного истукана! И она бы разрыдалась от тоски и ужаса, если бы в груди все не замерзло и не омертвело.

Когда покои колдуньи закончились, вниз устремилась винтовая лестница, скудно освещенная масляными лампами в узких каменных нишах. Время от времени, отсчитывая бесчисленные этажи, по правую руку возникали черные проемы с дверьми или без. Нырнуть бы в один из них — Айхе ведь не оборачивался! — и забиться в какой-нибудь темный угол, где никто ее не отыщет. Гвендолин задерживала дыхание всякий раз, как мимо проплывал очередной темный прямоугольник. Она уже почти решилась на отчаянный рывок, когда Айхе вдруг споткнулся, выругался сквозь зубы и с досадой пнул волосатый комок, метнувшийся из полутьмы прямо ему под ноги.

— Пошел прочь!

Комок с визгом слетел по ступенькам, распрямился, и Гвендолин увидела человечка величиной с локоть: лохматого, в полосатых колготках на кривых ножках, с носом картошкой на опухшей мордочке и непомерно огромным животом. Остановившись, человечек исподлобья воззрился на своего обидчика и забубнил проклятия.

— Убирайся, а не то улетишь, — пригрозил Айхе. И как только у него хватило жестокости ударить это крошечное существо? Похоже, Гвендолин ошибалась в нем даже сильнее, чем думала.

Продолжая гундосить, коротышка шмыгнул исполинским носом, но не шелохнулся.

— Да… провались ты! — Айхе отпихнул его в сторону и двинулся дальше, игнорируя полетевшие в спину пожелания скоропостижной кончины.

— Это кыши, — кинул он через плечо. Гвендолин не сразу сообразила, что объяснение адресовано ей. — Вроде местных паразитов. Вечно всюду лезут, кругом гадят, сыплют проклятиями и страшно тупят.

— Кыши? — бездумно повторила Гвендолин.

— На них все кричат: «А ну кыш!» — отсюда и прозвище. Тебя-то как звать?

— А?

Айхе обернулся, притормозил:

— Прямо так и называть — А?

— Нет. Я Гвендолин.

— Что же ты меня не послушалась, Гвендолин, — мальчишка совсем остановился. Глаза у него в полутьме казались черными.

Гвендолин переступила с ноги на ногу. Все-таки он?.. там, в деревне?

— Ты хоть представляешь, куда угодила?

— Догадываюсь, — она насупилась. Будет еще отчитывать!

— Ой ли?

— Мне нужно вернуть брата. Если бы ты с самого начала…

— Тише! — Айхе вскинул руку с явным намерением зажать ей рот. Или отвесить пощечину. Гвендолин отпрянула.

— Извини, — он смущенно убрал ладонь. — Не бойся, я не собирался тебя трогать.

— Ты бьешь только кышей?

Ну вот кто ее за язык тянет!

Айхе сощурился.

— Поживи здесь с мое, — понизил голос до шепота: — Просто не болтай лишнего, ладно?

— Теперь у тебя возникнут неприятности? — осмелела Гвендолин. И вдруг поймала себя на мысли, что вовсе не злится на него, не в силах даже обидеться. — Но ведь ты выкрутился? Мол, я — не я, и лошадь не моя.

Под его пристальным взглядом сделалось неуютно.

— Считаешь, я трясусь за собственную шкуру?

— А разве нет?

Айхе фыркнул:

— Подумай лучше о себе.

Гвендолин помолчала, выжидая. Казалось бы, проще простого сейчас было обратиться к нему за помощью, отыскать Дэнни, снова воспользоваться чудесным волшебством, отпугивающим мерзких шша… Но она не посмела.

— Айхе… а кости, о которых говорила Кагайя…

Он словно не расслышал. Медленно продолжил спускаться по ступенькам, загибая пальцы и задумчиво бормоча себе под нос:

— Заклятие невидимости… почует запах. А если отбить? Не выйдет… Заклинание скорости, реакции… проклятье, формулу не помню. Помню, что легкая была, и "ао нассэ" в конце, а начало — хоть тресни! Да провались оно, попробуем другое. Заклинание жары? Расплавится. Холод, лед, камень — ему все нипочем. Страх? Хм… можно ли запугать Левиафана, вот в чем вопрос. Теоретически? Да даже теоретически не могу себе такого представить! Но что теперь гадать? Придется попробовать, выбор-то все равно не велик. Только бы Кагайя не подослала…

— Господин Айхе? — громыхнул сверху густой бас.

— О-о, боги, как чувствовал, — юноша застонал. Оглянулся, напустив на себя высокомерный вид. — Коган, в чем дело?

По ступенькам сбежал запыхавшийся толстяк, препоясанный сразу несколькими ремнями и оттого схожий с бочкой.

— Госпожа велела проследить за исполнением приговора, — мужчина сглотнул, отер пот со лба, и тут только Гвендолин заметила, как его трясет.

— С чего вдруг? — осведомился Айхе.

— Э, — Коган отступил на шаг и чуть присел. Глаза у него бегали, руки не знали, куда деться.

— Отвечай.

— У меня сложилось впечатление, будто она вам не доверяет.

— Гм. Передай, что мне не нужна помощь, — велел Айхе. — Я сам справлюсь.

— Вы не поняли, господин. Это приказ. Я не смею ослушаться. Да и вам лучше не приближаться к монстру: а ну как отхватит руку или, там, ногу?

— По-твоему, я испугаюсь жалкую морскую гадину? — Айхе гневно вскинул брови.

— Нет, нет, что вы, я вовсе не… но мне же потом отвечать…

— Убирайся, пока я не разозлился.

— При всем желании, господин… не могу. Велено глаз не спускать с вас и девчонки, — Коган виновато потупился. — И еще. Госпожа желает сама понаблюдать за казнью.

— Интересно. Она лично спустится?

Айхе метнул на Гвендолин тяжелый, угрюмый взгляд и с досадой сжал кулаки. На мгновение девочке почудилось, будто его лицо исказилось болезненной гримасой, но он быстро отвернулся, и наваждение растаяло.

— За казнью? — прошептала Гвендолин.

— Пошли, — буркнул Айхе.

Снова под ногами замелькали ступеньки. Мальчик шел первым, за ним Гвендолин, а замыкал шествие Коган, натужно пыхтя и переваливаясь на коротких ножках. Мелькнули главные ворота замка. Свет за ними показался Гвендолин райским сиянием, но Айхе не вышел на улицу. Вместо этого он свернул с лестницы и углубился в лабиринт черных, дышащих лютым холодом подземных коридоров.

С потолка клочьями свисала жирная, грязная паутина. Горящие факелы нещадно коптили. От едкой вони резало глаза и драло горло. Гвендолин, разумеется, подозревала, что в любом старом замке должны быть подземелья и угрюмые, тесные узилища, навевающие мысли о средневековых кровавых трагедиях. Но до чего же серьезным оказался контраст с убранством ведьминого кабинета! Краем глаза Гвендолин заметила в нишах пыльные колбы с запечатанными черепами: черные провалы глазниц, гнилые зубы… Каменную кладку стен покрывали трещины и выщерблины. Повсюду чернела сырая плесень, тянулись к убогому свету чахлые поганки, а по закоулкам шныряли зловещие тени, и кто-то задушено стонал в одном из казематов.

Айхе напряженно спускался по замшелым ступенькам бесконечных лестниц, словно входил в святилище языческого храма, освещая дорогу нервно мигающим огоньком на ладони. Подолгу задерживая дыхание из-за удушливого смрада, летящего из боковых коридоров, Гвендолин шла следом за ним, цепенея от холода и ужаса. Ее ощутимо подташнивало. По вспотевшему телу бежали волны озноба. Волосы на голове шевелились. Изредка в стенах встречались глубокие провалы, перегороженные чугунными решетками, а в полу зияли бездонные колодцы. Гвендолин нечаянно столкнула в один из них камешек, и тот ухнул в пропасть, не издав ни шороха, ни звука. Что скрывалось за этими решетками? Кого они были призваны не выпускать наружу? Страшно представить, сколько узников сгнило заживо в этих каменных мешках.

Когда Гвендолин уже стало казаться, что они вот-вот достигнут центра земли, Айхе остановился.

— Господин, позвольте мне, — Коган протиснулся мимо Гвендолин к обитой железом арочной двери, вдавленной в глубокую нишу. — Разрешите?

Поколебавшись, Айхе снял с пояса кольцо с ключами, и протянул толстяку. Тот с лязгом отпер дверь. Налег своим нешуточным весом, прокручивая тугие, сто лет не смазываемые петли. В нос ударила нестерпимая вонь с каким-то тошнотворным, металлическим привкусом. На глаза болезненно навернулись слезы.

— Готово, — проскрипел Коган внезапно охрипшим голосом. — Господин Айхе, я бы настоятельно не рекомендовал вам…

Мальчишка сердито отстранил его с дороги и перешагнул через порог. Оцепеневшая Гвендолин получила от Когана тычок под ребра и едва не врезалась Айхе в спину.

— Чувствуешь запах? — Коган стиснул ее локоть. — Здесь даже стены пропитаны кровью. Это обитель самого мерзостного создания, какое только может появиться на свет. Ну, или во тьму…

— Замолчи, — оборвал его Айхе, заметив, как девочку колотит от ужаса.

Коган скривил губы, однако продолжил:

— Не время сейчас для кормежки, так что тварь может заниматься чем угодно. Я же ее только на полчасика привязываю, так сказать, особыми чарами. А сейчас у меня их нет. Поэтому, — он с усилием приподнял прислоненное к стене копье и указал Гвендолин на вторую дверь в дальнем конце черного тоннеля, — ступай одна.

— Я провожу, — решительно заявил Айхе, хотя у него самого на лбу выступила испарина.

— Но вам туда нельзя! — запротестовал Коган. — Тварь сожрет вас с потрохами!

— Ни разу ее не видел, полюбуюсь, — Айхе бесстрашно зашагал по тоннелю.

— Уж не вздумал ли ты меня дурачить? — внезапно прошелестел над головами призрачный женский голос.

Айхе застыл.

Коган вжался в стену:

— Г-госпожа Кагайя?

— Отойди от двери, Айхе, не морочь никому голову. Запугать Левиафана, наложить на него заклятие ужаса — с какого отчаяния ты до этого додумался?!

Колдунья подслушивала на лестнице?! Или умела читать мысли?

— Ты хоть представляешь, на что способен ополоумевший от страха Левиафан? — шелестящий голос вкрадывался в уши, в голову. — Он разорвет вас всех на куски.

— Не понимаю, о чем вы! — крикнул Айхе.

— Тише, тише, мой мальчик. Хватит лгать. Не разочаровывай меня сильнее, чем уже разочаровал. Оставь девчонку в гроте и возвращайся, и я, быть может, смягчу твое наказание. Хоть ты и заслуживаешь хорошую порку.

— Господин Айхе, — обливаясь потом, Коган вперил безумный взгляд в дверь. — Нам бы лучше убраться подобру-поздорову. Слышите?

Воцарилась зыбкая тишина, которую нарушало лишь тяжелое дыханием насмерть перепуганного Когана. И действительно: с той стороны двери что-то еле слышно скреблось.

— Левиафан проснулся и хочет есть, — промурлыкала Кагайя. — Не будем ему мешать. Жду тебя в кабинете через пять минут, Айхе. Гляди, не подведи меня снова.

Голос иссяк, словно в песочных часах осыпались последние крупинки, и Гвендолин стало слышно, как кровь шумит в ушах.

— Что ж, раз теперь все равно, — Айхе обернулся к ней и решительно вскинул над головой руки. Ладони полыхнули знакомой волшебной синевой. Слова загорелись на губах и уже почти оформились в заклинание, почти сорвались…

— А ну без фокусов! — грянуло со всех сторон. — Проклятый мальчишка! Забыл, кому подчиняешься? Забыл, кому служишь?

Айхе захрипел и согнулся пополам, схватившись за живот. Свет вокруг ладоней потух, с открытых губ слетела капля крови и ударилась о землю. Гвендолин закричала, рванулась к мальчику, протянула руки, но невидимая сила уперлась в грудь, едва не вышибив дух, и отшвырнула к дальней стене. Обитая железом дверь распахнулась, и, уже проваливаясь в глубокую черноту, захлебываясь болью, Гвендолин увидела, как у Айхе подломились колени, и он с вывернутыми в воздухе руками бухнулся на пол.

Дверь с лязгом захлопнулась.

Громкий всплеск — Гвендолин с головой погрузилась в ледяную воду. Тело словно обварило кипятком. От хлынувшей в горло воды легкие ошпарила острая, жгучая боль. Гвендолин забарахталась, не понимая, где верх, где низ.

Наконец удалось нащупать скользкое от ила дно и высунуть голову на поверхность. Содрогаясь от мучительного кашля, оскальзываясь на неровных камнях, падая и сбивая в кровь локти и колени, Гвендолин добралась до суши. Хотя сушей этот клочок камня назвать можно было весьма условно. На ощупь он был не шире полуметра, здесь едва хватало места, чтобы сесть, подтянув ноги к груди и сжавшись в комок.

Притихнув, стуча зубами, Гвендолин прислушалась: плеск волн, ударяющихся о камни и стены, гулкое эхо, ее собственное рваное дыхание — вот и все.

Где же был тот, кто скребся? Как его называли? Левиафан? Гвендолин напряглась, пытаясь вспомнить. Ведь было же что-то… в одной из книг по мифологии. И память услужливо подкинула описание: "Среди всех тварей нет чудища страшнее Левиафана. Он невообразимо огромен и достигает в длину трехсот миль. Из пасти его выходит пламя, он кипятит пучину, как котел…"

Триста миль? Как бы ни была напугана Гвендолин, но триста миль — это же проклятая туча километров! Поместится ли такое чудовище в гроте под замком? Зачем держать его здесь? Да и разве оно наестся маленькой, худенькой девочкой? Проглотит, как щепку, и ему даже не аукнется. Вот обидно-то будет. Гвендолин хихикнула и вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом в разбитые, ободранные колени.

Плам!

Звук эхом рассыпался по высоченным стенам и унесся куда-то в невероятную даль. Ох, а грот-то и вправду был гигантским…

Гвендолин подскочила на месте, отчаянно хватаясь за острые, осклизлые каменные грани. Пальцы срывались в воду.

Оно приближалось! Забурлила, испаряясь, вода, в лицо дохнуло жаром. Над волнами поплыл желтоватый туман, и разлился тусклый свет — такой стекает с небес в ясную лунную ночь. Гвендолин в ужасе наблюдала, как над водой неспешно вздымается голова размером с дом: узкая, медно-панцирная, покрытая чешуей — каждая чешуйка размером с тарелку и светится красным золотом! Разверзлась и смачно чавкнула пасть, на мгновение обнажив ряды образцовых клыков. Гвендолин заметила огонь, тлеющий в глубине глотки, точно в жерле вулкана. На нее уставилась пара лучистых зеленых глаз — в жизни не видела ничего притягательнее и жутче.

Вот сейчас чудище разинет рот. Молниеносный бросок, рвущая боль — и от Гвендолин не сохранится ни тени воспоминания.

Однако кошмарная башка неожиданно качнулась назад. Подняв шторм и приложившись затылком о потолок грота, драконище уселся на задние ноги. Метровые когти передних лап с лязгом поскребли шкуру на ляжках.

— Я думал, кормить пришли, — послышался невесть откуда недовольный голос.

Не иначе как у Гвендолин от ужаса помутился рассудок. Она не смела отвести от рептилии взгляд.

— Так ты принесла мне еды или нет?

Чудовище склонило голову на бок и облизнулось, громко клацнув зубами.

— Кто это говорит? — прошептала Гвендолин. Не хватало еще отвечать собственной галлюцинации, но что-то подсказывало: та не отвяжется.

— Здрасте пожалуйста, — обиженно буркнул обладатель голоса. — А кого ты еще здесь видишь, кроме меня?

Дракон шевельнулся, захрустев металлической чешуей.

Это шутка. Нелепый розыгрыш. У твари был хозяин, который сейчас прятался среди разбросанных по дну пещеры валунов и развлекался, как умел. Натешится вволю и скормит несчастную жертву своему омерзительному питомцу.

— Я… я не верю, — Гвендолин рискнула обвести глазами каменный своды грота. В воздухе клубился пар, подсвеченный медным сиянием драконьей чешуи. — И не стану играть в твои дурацкие игры! Покажись!

Левиафан вдруг совсем по-человечески упер передние лапы в бока.

— Ты слепая, или прикидываешься?

Гвендолин отпрянула и едва не сорвалась с камня в воду.

— Этого не может быть, — пробормотала она, — драконы не разговаривают. Их… их…

Ну да, вообще не существует!

— И много ты драконов встречала? — скептически осведомился Левиафан. — Поведай мне, горемычному узнику старой карги Кагайи. Вдруг среди них были и мои родители?

Похоже, все-таки помешательство. Тварь даже пасть не разевала, а голос звучал живо и убедительно. Что ж, шизофрения — недурная альтернатива смерти.

— Ни одного не встречала, — успокоенная этой мыслью Гвендолин приободрилась. — Я из человеческого мира, у нас там драконы не водятся.

— Понятно, — чудище тяжко вздохнуло. Обвернулось хвостом длиной с башню. Свесило из дымящегося рта кончик раздвоенного языка. — Ну, тогда и не болтай, будто мы не разговариваем.

— Извини.

— Ладно. Давай знакомиться? Левиафан. Морской дракон. Только я пока маленький. Из кладки прошлого тысячелетия.

А вдруг это не галлюцинация? Раз уж Дэнни превратился в крысенка, почему бы и Левиафану не изъясняться на чистом человечьем?

— Гвендолин, — представилась девочка. — Мне четырнадцать, уже почти взрослая.

«Ага. Скоро смогу водить машину, возвращаться домой после десяти и целоваться с парнями. Впрочем, последнее не горит».

— Четырнадцать веков? — уточнил дракон. — Да мы почти ровесники.

— Вообще-то лет…

Левиафан вытаращил и без того внушительные зенки.

— Ах да, — хлопнул себя когтями по лбу. У Гвендолин от грохота в груди подпрыгнуло сердце. — Совсем забыл! Вы же, люди, сморщиваетесь, как печеные яблоки, в какие-то там сто лет…

— Семьдесят, восемьдесят.

— Ужас, ужас! Глазом моргнуть не успеешь, как готов покойничек.

— А где ты видел печеные яблоки? В море?

— Там растут, — Левиафан сжал лапу в кулак и ткнул большим когтем себе за плечо, — на дереве соблазна. Красивые, но вянут аккурат по времени между двумя кормежками. Жаль, кстати, что ты не принесла поесть. Хотя кормят тут всякой гадостью, — он с отвращением ковырнул в зубах, и в стену выстрелил острый обломок кости. — Во! Говяжье ребро. Со вчерашнего вечера застряло, я уж его и так, и этак… Изверги! Ну откуда в море коровы?! У меня от них несварение, камни в почках, язва обоих желудков и… и врожденная астма! — Левиафан подтвердил свои слова натужным покашливанием.

Гвендолин обдало клубами горького дыма.

— Касатку бы или кита, — горестно вздохнул он.

— Почему же ты не попросишь? — не поняла Гвендолин. Жаркое драконье дыхание согрело ее и почти просушило одежду, а от усталости потянуло в сон.

«Только бы он не чихнул», — подумала она, живо вообразив, как мгновенно поджаривается до хрустящей корки и черной головешкой плюхается в кипяток.

— Так никто не слушает! — возмутился Левиафан. — Я уже и в дверь долбился, и рычал, и хватал этих… которые туши приносят. Без толку. Одного недавно поймал, так тот взял и помер! Ну, я его вернул, конечно, когда другие пришли. Думал, заберут, похоронят как-нибудь, по-людски. А они в крик — и бежать. Потом вернулись, начали зубочистками кидаться, — Левиафан пошарил лапой под водой и выгреб со дна целую поленницу копий. — Я так и не понял зачем. А ты говоришь: попроси. Кто бы ещё слушать стал.

— Плохо, — посочувствовала Гвендолин. — Значит, отсюда никак нельзя выбраться?

Стоп. Тут что-то не вязалось. Каким же образом этакая туша протиснулась через дверной проем? Неужели еще яйцом принесли — в прошлом тысячелетии?

— Да выбраться-то немудрено, — сказал Левиафан. — Видишь туннель за моей спиной? Он ведет прямиком в море через подземные пещеры и озера.

— Почему же ты до сих пор не сбежал? — Гвендолин вытянула шею, вглядываясь в черное пространство.

— Я пытался. Но в конце туннеля заколдованная решетка, вся покореженная — наверное, не одно поколение левиафанов переломало об нее зубы, кости и шеи. Мне нипочем ее не вырвать.

— Ее, наверное, заколдовывала сама Кагайя?

— Подавись я огнем, если нет! Эта мерзкая, злобная пиранья — единственная ведьма в замке.

— Не единственная, — удивилась Гвендолин.

— Знаю, знаю, у ее матери в кладке… или как у людей правильно говорить — в помете? — ещё одна колдунья была, Цирцея. Но они друг с другом уже лет двести не общаются.

— Да нет же! Я говорю об Айхе! — Гвендолин запнулась, ощущая, как ее буквально пропитывает тоска, и тяжелое чувство вины, и стыд. Ведьма избила мальчишку у нее на глазах и явно не собиралась останавливаться, когда захлопнулась дверь в грот. Да она места живого на нем не оставит!

— Что за Айхе? — недоверчиво спросил Левиафан. — Эй, в чем дело?

— Мне нужно отсюда выбраться, — Гвендолин сердито сморгнула подступившие слезы. — Если выберусь, то отыщу Айхе, и он поможет тебе вернуться в море.

— Правда?

— Я постараюсь. Ты сможешь найти дорогу?

— Конечно.

— Тогда договорились, — Гвендолин потерла слипающиеся глаза. Скрючилась на жалком каменном плевке, торчащем посреди подземного озера. И не заметила, как соскользнула то ли в обморок, то ли в сон, где не существовало ни морских драконов, ни кровожадных ведьм, ни проклятого волшебства.

Небытие, казалось, продлилось не дольше мгновения.

Заскрежетали ржавые дверные петли, и слепящий огонь факела вспорол непроглядный мрак. Гвендолин зажмурилась, а когда глаза привыкли к свету, обнаружила, что Левиафана и след простыл. Видать, крепко она заснула, раз не заметила, как гигантский ящер снялся с места и уплыл — он ведь наверняка поднял здесь настоящий шторм!

В прямоугольнике дверного проема нарисовалась круглая, обтянутая знакомыми ремнями фигура Когана. Выставив перед собой копье (ага, спасла бы его эта зубочистка!), Коган ткнул факелом вправо, влево, снова вправо. Тут взгляд его, похоже, споткнулся о Гвендолин, зашевелившуюся на камне. Факел в руке дернулся, выписал ломаную кривую и едва не вывалился в воду.

— Доброе утро, — просипела Гвендолин, обхватив ладонью саднящее горло. Ну вот, простыла. Отделаться насморком, безусловно, приятнее, чем быть съеденной, однако ни радости, ни облегчения по этому поводу не ощущалось. Нутром чувствовала: ведьма так просто не угомонится.

— Ы-ы-ы, — промычал Коган, вытаращив глаза и бестолково тыча в Гвендолин копьем. Как бы его от изумления удар не хватил.

— Я вас уже заждалась, — соврала Гвендолин, растирая руками окоченевшие плечи. Тоненькая джинсовая курточка не спасала от подземного холода, а голые колени так и вовсе смерзлись, затекли — не разогнуть. И зуб на зуб не попадал. Хорошо, если она отделается лишь простудой. Как бы чего похуже не вышло.

— К-как же… откуда… — мощный бас Когана скакнул вверх на три октавы, — ты разве… Ты жива!

— Я заметила, — Гвендолин героическим усилием поднялась на ноги. Промокшие туфли противно хлюпали и скользили по причудливому рельефу камня. Вдобавок ко всему начало подташнивать. Когда она в последний раз ела? Сутки назад? — Теперь можно выйти? Я промерзла до костей.

— Выходи, — Коган попятился, когда Гвендолин, осторожно нащупывая подошвами дно, вброд пробралась к двери. И даже не помог вскарабкаться по острым уступам на высокий порог.

Дверь с металлическим грохотом закрылась. Потеплело на целый градус или два. Запахло едкой гарью от коптящего факела. Протягивая мертвенно-синие руки к огню, Гвендолин словно увидела себя со стороны: окоченевшую, трясущуюся, с безумными глазами. Неудивительно, что Коган смотрит на нее как на привидение. Не каждый день на тебя надвигается этакое воскресшее из мертвых чучело.

Впрочем, он скоро очухался. Сдвинув клочковатые сивые брови, набычился и грохнул копье в угол у второй двери. Затем поднял с пола какую-то пыльную и довольно вонючую мешковину в бурых пятнах. Замешкался.

— Ну? И что с тобой теперь делать? Куда девать?

Коган, видимо, решил, будто Левиафан попросту не объявлялся. Гвендолин не стала его разубеждать и делиться подробностями минувшей ночи. Хотя, может, и стоило? Ведь ее могли засунуть в проклятый грот снова, чтобы уж наверняка.

— Ладно, — натужные размышления отразились на его мясистой физиономии и свелись, наконец, к предсказуемому результату: — Отведу тебя к Кагайе.

Коган потянул за дверное кольцо.

— Дайте погреться… — взмолилась Гвендолин, ловя ускользающее тепло.

— А мне приказано до завтра эту гадину не кормить, — не обращая на нее внимание, пробурчал Коган себе под нос. — Озвереет же, как пить дать… оторвет кому-нибудь голову…

Никому «эта тварь» ничего не оторвет, хотела возразить Гвендолин, но прикусила язык. Заподозрит еще, чего доброго, будто она со страха помешалась. Добрый дракон? Серьезно?

— А у вас ничего теплого нет? — вопрос был риторический, но раз уж Коган в упор не замечал, как ее колотит, того и гляди наизнанку вывернет…

— Чего? Шевелись давай, — чувствительный тычок в спину сообщил Гвендолин первоначальное ускорение, и она, спотыкаясь, побрела по туннелю. — Мешок для костей я прихватил, а о полотенцах как-то не подумал. Уж не взыщи.

Еще и издевается.

— Я ведь за твоими останками пришел. Хотя какие там останки: паскудная гадина жрет не жуя, прямо целиком заглатывает. Ни хруста, ни крови…

Да он маньяк, не иначе! Сам рассказывает, сам смакует. Сейчас начнет обсасывать подробности. Желудок у Гвендолин в знак протеста послал к горлу предупреждающий спазм.

— А зачем Кагайя его держит? — быстро спросила она, сглотнув комок тошноты.

Коган немного молча посопел, шаркая подметками по полу вслед за Гвендолин. Трескучий огонь выхватывал из тьмы своды потолка, колышущиеся серые тенета и что-то юркое, ползучее.

— Для состязаний, — снизошел он наконец. — Раз в год госпожа устраивает в своем замке великий прием и развлекает гостей боями на арене. Приглашаются божества и духи со всего света — по такому случаю их тут собирается прорва.

— Гладиаторские бои? — пробормотала Гвендолин.

— В течение года люди, желающие покинуть наш мир, подают заявки. Видела на главных воротах замка надписи?

Признаться, на момент встречи с теми самыми воротами Гвендолин больше волновали ощеренные пасти шша.

— Вот это они и есть.

— Люди? — уточнила девочка. — Мне казалось, люди здесь превращаются в крыс.

— В основном, да. Но подать заявку на участие может любой, хоть крыса, хоть слуги замка. Только шша не могут.

— Почему же?

— Они слишком долго прожили в своих гнусных шкурах, проросли в наш мир, так сказать, пустили слишком глубокие корни. А мир пророс в них, вытеснив почти все человеческое. Вряд ли они вообще помнят, что когда-то были людьми.

— Шша? Людьми?..

— А ты думала, такие уроды сами по себе рождаются?

Нет, но… люди…

— Значит, если я подам заявку…

— Забудь. Госпожа не выпустит тебя на арену. Мало потехи, если ты и минуты не продержишься. А ты не продержишься, уж поверь.

Очень интересно.

— Чтобы получить свободу, нужно сразиться с драконом, — замогильным шепотом поведал Коган.

Да ну? В жизни бы не догадалась. А дракон, стало быть, — Левиафан? Или есть и другие?

Они продвигались по лабиринту коридоров. Огонь факела трещал и прыгал, а угрюмый мрак, казалось, пытался сомкнуть на нем свои черные челюсти. Коган шел торопливо, то и дело подталкивая пленницу, бесцеремонно хватая за локоть, направляя в нужный проход. Пальцы у него были железными, а хватка, как у овчарки, не вырвешься. Этак Гвендолин выберется из подземелья не только вконец больная, но и в синяках.

— И что? Кто-нибудь получал свободу? — осведомилась она, пытаясь в очередной раз угадать поворот.

Не угадала. Коган стиснул ее плечо.

— На моей памяти, нет.

— Может быть, вы не достаточно долго… — Гвендолин трепыхнулась. Бесполезно. Надо было ждать, пока сам отпустит.

— За семьдесят лет ни один не выиграл состязание. Но я же говорю: госпожа еще не всякому позволяет испытать судьбу. Тебе, например, не разрешит, хоть в лепешку расшибись.

— Из-за возраста? — несправедливо!

— А сколько тебе?

— Четырнадцать.

— Даже по человеческим меркам маловато, — хмыкнул Коган. — Нет, не из-за возраста. Духи, когда заскучают, конечно, на всякие глупости горазды. Но чтобы детей отдавать на растерзание чудищам — это вряд ли.

— Да неужто? Какой избирательный, однако, гуманизм. А в гроты их кидать, значит, не зазорно? А превращать в крыс и скармливать злобным тварям?

— Ты про Галиотис и Тридактну?

— Что? Нет. Неважно. Так разве я не права?

— Может, и права, — буркнул Коган. — Но одно дело убийство, и совсем другое — смерть на арене.

— И в чем же разница? На арене у меня был бы шанс…

— Не было бы у тебя никакого шанса! — внезапно рыкнул Коган. Его басовитый рев разлетелся по лабиринту ходов гулким эхом. — Две секунды — и ты в драконьем желудке. Забудь все, что я тебе сказал, поняла? Не говорил я тебе ничего! Сунешься к госпоже с этими глупостями, она нас обоих в порошок сотрет: тебя от ярости, а меня за болтовню. Усвоила?

Гвендолин поморщилась от боли — пальцы Когана в очередной раз впились ей в плечо — того и гляди кости хрустнут.

— Да усвоила, усвоила. Отпустите, больно же!

Конвоир проигнорировал просьбу.

— По-вашему, лучше сгнить тут крысой, чем умереть на арене?

— А по-твоему, приятнее наоборот?

Этого Гвендолин не знала. Арена прельщала ее ничуть не меньше, чем заточение в крысиной шкуре.

— Постойте, — ужасная догадка пришла ей в голову. — Этот Левиафан убивал людей?

Неужели про рыбу все — вранье? И про ненавистное мясо, и про случайно умершего парня с копьем?

— Этот пока никого не успел, — развеял ее опасения Коган. — Он новенький, всего год как выловили. Взамен предыдущего, который сдох. Так что это будут его первые бои… смешно звучит — бои! Ха-ха-ха! Можно подумать, такому чудищу придется напрягаться. Цап — и крышка.

— И все-таки, почему мне нельзя…

— Опять за свое! Да потому что ты врежешь дуба в две секунды! Ну и на что тут смотреть? Госпожа выбирает тех, кто дольше продержится. Нюх у нее, что ли, особый, не знаю. Боги ведь желают не на убийства смотреть, им подавай зрелище, азарт. И чтобы хоть сколько-то выживших оставалось, предсказуемая мясорубка никому не нужна: одного съели, другого раздавили, третий сам помер от разрыва сердца.

— Неужели кто-то ещё и выживает?

— Частично, — уклончиво отозвался Коган.

— И ненадолго, — буркнула Гвендолин. Ее передернуло.

— Ну а чего ты ожидала? Это духи и божества. Бессмертные. Нам не понять.

— Это чудовищно и мерзко, — выдохнула Гвендолин и потерла больное горло. Не верилось, будто разговор шел о реальных людях, реальных богах, о настоящих, не выдуманных смертях. Они казались абстрактными, как в кино. Хотя Кагайя и не на такое способна, в ее извращенной бесчеловечности Гвендолин ни секунды не сомневалась.

— Что поделать, — Коган пожал плечами и с сожалением добавил: — Желающих уйти в человеческий мир из года в год не убывает, поэтому у чудищ всегда будет пища, а у богов — зрелища.

В лицо наконец повеяло свежим воздухом: теплым летним утром, пахнущим травой, цветами, прогретой солнцем землей. Пусть это была чужая трава и чужие цветы, растущие в чужом, враждебном мире, — они всколыхнули в душе Гвендолин воспоминания доме. О родном городе. О друзьях и беззаботной жизни, казавшейся теперь призрачным видением. О матери, которая сойдет с ума от горя, разыскивая свою непутевую дочь. Горло сдавило, по глазам резанули непрошенные слезы. Ох, только бы не разрыдаться прямо сейчас! Она должна быть сильной. Никаким ведьмам и чудовищам ее не запугать. И не сломить.

Двери замка были распахнуты настежь. В широкий проем били косые солнечные лучи. Коган задержался лишь на миг, чтобы воткнуть факел в кольцо на стене. А затем толкнул Гвендолин к темному провалу винтовой лестницы и затопал следом. Подъем давался ему нелегко: он сопел, пыхтел, кряхтел и, видимо, мысленно проклинал собственную комплекцию.

Глядя на то, как утекают вниз ступеньки, чувствуя, как иссякают последние минуты до встречи с колдуньей, а мысли отравляет ставший уже привычным страх, Гвендолин решилась задать вопрос. Тот единственный, ответа на который ждала так мучительно и одновременно боялась до смерти.

— Скажите, а Айхе… как он?

Задыхаясь, Коган остановился и вытер пот с выпуклого, исчерканного морщинами лба. Ремни чересчур туго перетягивали его внушительный живот.

— А что с ним станется? — невзирая на обнадеживающие слова, голос его звучал тревожно.

— Я видела…

А что, собственно, она видела? Незримые удары, конвульсивные изломы тела, вывернутые руки, словно парня вздернули на дыбу. Выглядело ужасно. И все же так жестоко ломать собственного ученика, пусть даже тот и нарушил какой-то дурацкий запрет?

— Не тревожься, оклемается. Ему не впервой.

— Дикость какая. Бессмысленная дикость.

— Дисциплина. У Кагайи свои методы. В конце концов, кроме него, у госпожи учеников нет, и только ему она доверяет самые ответственные поручения.

— И самые жуткие, — предположила Гвендолин, вспомнив слова Нанну.

— А это уже не нашего ума дело. Колдовство — исключительно редкий дар, им до недавнего времени обладало всего два человека: госпожа и ее сестра Цирцея.

— В целом мире?

— И, вероятно, за его пределами тоже.

— То есть, если они обе умрут…

Коган нахмурился и недовольно перебил:

— Я не знаю.

— Откуда же взялся Айхе?

— Ты задаешь слишком много вопросов! — он ткнул пальцем в лестницу: мол, поднимайся.

— Считайте это последней волей умирающего, — предложила Гвендолин, послушно продолжив путь.

О последней воле Коган, похоже, не слыхал (интересно, как здесь хоронили: в грязный мешок — и на свалку?), однако снизошел до ответа.

— Он появился здесь совсем мальчишкой несколько лет назад. А откуда у него дар… ну, слухи бродят всякие. Говорят, за колдовство он продал душу.

Понятно. Ничего нового.

От слов Когана Гвендолин совсем не полегчало. Наоборот, стало вдвойне тревожно. Тугой, точно резиновый, комок страха в животе заелозил, добавляя к отвратительному самочувствию очередную порцию дурноты. Здесь все сплетничали, будто Айхе заплатил колдунье собственной душой, но ведь тогда от него должна была остаться лишь пустая оболочка — и ни единого намека на человечность… А Гвендолин помнила его глаза, они принадлежали не мертвецу, не бездушному чудовищу. Впрочем, дьявол забирает добычу только после смерти. Вдруг у Айхе с колдуньей тот же уговор?

Грустные размышления одолевали Гвендолин до просторного фойе, за которым открылась круговая анфилада морских залов, — тут волей-неволей пришлось отвлечься. Под ногами мелькали разноцветные плитки пола, повсюду высились нагромождения настоящих коралловых рифов, тут и там среди редкой мебели извивались ламинарии — их словно колыхало незримое волшебное течение. Высокие стены-аквариумы таинственно светились. В одних среди водорослей рыскали акулы, в других над обглоданным скелетом (настоящим?!) хищно застыли пираньи, в третьих плавали членистоногие твари, похожие на трилобитов. В четвертых ворочались спруты, извивались полосатые морские змеи, шевелили щупальцами вымершие в человеческом мире гигантские аммониты и довольно скромные по размерам зубастые ящеры юрского периода — не иначе как заколдованные, чтобы уместиться в аквариуме. Впечатление создавалось жуткое, особенно когда какая-нибудь морская химера тыкалась в стекло омерзительной мордой, будто замечала Гвендолин, зачарованно вертящую по сторонам головой, и готовилась к смертельному броску.

Интересно, насколько толстые стенки у этих аквариумов? Выдержат ли они, если доисторический ящер, вроде кронозавра, пусть и уменьшенного в размерах, со всей мощи боднет их своей чугунной башкой?

Коган придержал Гвендолин за многострадальный локоть, когда в очередном зале они встретили Кагайю. Колдунья благоговейно замерла перед стеклом, за которым в мутной воде плавала пара отменных страшилищ. Гвендолин даже не стала приглядываться — хватило с нее допотопной экзотики.

Заслышав шаги, ведьма обернулась. Сегодня ее голову венчало внушительное сооружение из волос и черных осьминожьих щупалец.

— Коган? — она перевела взгляд на Гвендолин. — И ты?..

— Всю ночь просидела в гроте, как вы и приказывали, госпожа, — голос Когана сочился подобострастием.

— Что же, Левиафан так и не объявился?

— Видимо, нет, госпожа.

— Понятно.

Невзирая на грозный вид, ведьма казалась чем-то озабоченной. Рядом с ней на низеньком кривоногом столике в клетке с опилками копошились крысы. Она протянула руку.

— Редкостное везение, — рассеянно произнесла Кагайя. — И что ты предлагаешь?

Коган молчал. Гвендолин ждала.

— Отпустить?

Щелкнул замок, дверца клетки отскочила в сторону.

— Превратить в крысенка?

Колдунья запустила руку внутрь и поймала за хвост серого зверька. Тот разразился протестующим писком.

— Скормить Галиотис? — с этими словами она протолкнула его в аквариум прямо сквозь стекло. — Или Тридактне?

Ближайшая гадина метнулась к добыче — только хвост мелькнул в зубастой пасти.

Кагайя отряхнула мокрую руку, потянулась за следующей крысой. А ведь одной из них вполне мог быть Дэнни! От мысли о кузене Гвендолин затрясло.

— Познакомься, это Галиотис, морская гадюка, — ласково произнесла Кагайя, забрасывая в пасть чудищу новую крысу. — Она принадлежит к семейству кровожадных хищников Хаулиодов, обитает на приличной глубине и питается рыбами в два-три раза крупнее ее: вцепляется в морду жертвы своими зубами-саблями и дожидается, пока бьющаяся в агонии жертва не выбьется из сил. А затем заглатывает целиком.

Да она просто больная, догадалась Гвендолин. Упивается собственной жестокостью, разводит отвратительных гадов и наслаждается их обществом. Как же Айхе угораздило поступить к ней в ученики? Неужели, кроме чародейства, он разделяет и эту нездоровую тягу к морским хищникам?

— Одна беда с ней, — продолжила колдунья. — Галиотис агрессивна и глупа до безобразия. Она может напасть и на кита, если тот подвернется, хотя одолеть его, разумеется, не сумеет. Не то что человека.

Прозрачнее намека и не придумаешь. Гвендолин все-таки вгляделась в мутную воду, откуда на нее слепо таращились выпуклые глаза рыбы-гадюки. В длину та достигала полутора метров. Гибкое, похожее на змеиное тело покрывала черная, как смоль, чешуя. Пасть едва смыкалась, из нее выпирали зубы-иглы, особенно эффектно окаймлявшие выдвинутую вперед нижнюю челюсть.

Так вот кем вдохновлялись создатели «Чужого», не к месту подумала Гвендолин.

Мимо неспешно проплыла акула со скрученной спиралью нижней челюстью.

— А это геликоприон по имени Тридактна, — сообщила колдунья. — Питается всем, что движется.

— По-моему, в моем мире она давно вымерла, — пробормотала Гвендолин, — и всякие там — завры тоже.

— Твой мир лишился лучших представителей животного мира. Вместо них его населили люди, — гримаса отвращения испортила красивое лицо Кагайи. — Миллионы и миллиарды людей, которые все лезут и лезут сквозь магический барьер, стремясь загадить и наш Первозданный океан, как загадили свои реки и моря.

— Ну уж динозавры точно передохли раньше, чем мы успели что-то загадить, — не сдержавшись, выступила Гвендолин. — Шестьдесят миллионов лет назад людей и в помине не существовало!

— Это не отменяет того, что вы все — паразиты! — фанатично прошипела Кагайя.

Ну да. А сама она — представитель внеземной цивилизации космических ежиков. Похоже, ассоциации с «Чужим» навеялись недаром.

— Я оберегаю Первозданный океан. Если бы не моя магия, проклятые пришельцы из человеческого мира давно понастроили бы здесь свои смрадные… сооружения, чтобы отравлять воздух, сливать в воду ядовитые отходы и губить все живое!

Так вот откуда росли ноги ее тотальной ненависти к людям!

— Вообще-то, у нас существуют организации по охране природной среды. Гринпис. Королевское Общество Охраны Природы, — сказала Гвендолин. Бояться? Эту чокнутую фанатичку, присвоившую себе мировое господство? Да в любом городе таких пруд пруди — правда, они тихо сидят в смирительных рубашках, ну, или локально беснуются в комнатах, обитых войлоком. И не косят окружающих магией направо и налево. В этом, конечно, главная загвоздка.

— Ваши организации тужатся исправить то, что испоганили другие ваши организации, — зло усмехнулась Кагайя. — И сомневаюсь, что преуспели в своих убогих конвульсиях.

— Зато, невзирая на свои пороки, мы помним о милосердии и любви. И не убиваем любого встречного из бредового опасения, что он плюнет в наш колодец.

Кажется, Гвендолин хватила через край. Это стало очевидно еще до того, как она замолчала. Колдунья вонзила в нее злобный взгляд, сощурилась и вдруг обратилась к Когану, продолжавшему топтаться рядом:

— Убить.

Поначалу Гвендолин не сообразила, что за короткое слово слетело с ведьминых губ. Потом решила, что ослышалась, или же речь шла вовсе не о ней. Однако Кагайя развеяла ее сомнения:

— Выведи из замка на арену и…

«И» осталось без уточнений, потому что в зал, топая, как стадо мамонтов, вбежала Нанну.

— Госпожа, прибыли духи леса! — возвестила она.

— Уже? — встревожилась Кагайя, мигом утратив к Гвендолин интерес. — Но я еще не успела начертить защитные заклинания! Их гостевые покои не готовы! Где они?

— Прогуливаются вдоль каналов. Честно сказать, — Нанну стушевалась, — господа остались крайне недовольны тем, что вместо хозяйки замка их встретила прислуга. Вы ведь помните, насколько они мстительны? Лучше бы незамедлительно отправиться к ним, пока парк не превратился в непролазные дебри, а каналы не заросли болотной тиной.

— Я так и сделаю. Ты! Как там тебя…

— Нанну.

— Закончи тут с крысами. Вон там ещё две клетки, их нужно скормить Галиотис и Тридактне.

Нанну побледнела, но возразить не осмелилась.

— Коган, — ведьма направилась прочь; ее черные одеяния взметнулись, — пришли ко мне Айхе, да поживее.

— Боюсь, это вызовет некоторые затруднения, — залепетал Коган, пускаясь следом.

— О чем ты болтаешь?

— Вы накануне вывихнули ему руки, госпожа, и немного поломали ребра, и… в общем, переборщили с наказанием. Вряд ли он так скоро сумеет вернуться к своим обязанностям.

— Мне плевать, что он там сломал! — рявкнула Кагайя. — Дориан разве не управился за ночь?

— Я ещё не навещал его утром…

— Так навести! Айхе нужен мне немедленно! Духи леса всегда прибывают первыми, за ними не преминут объявиться и остальные, а это проклятая туча гостей. И каждый лупит направо и налево своей хваленой магией, будто целый год сидел на голодном пайке и всего час как сорвался с цепи. Не хватает мне бардака и порушенных стен.

— Хорошо, я схожу в астрономическую башню.

— Уж сделай милость! — под ноги Кагайе вдруг невесть откуда подвернулся лохматый клубок в полосатых колготках, и она пнула его что было силы. Несчастный кыш кубарем прокатился по полу и канул в недра кораллового рифа. — И вытрави, наконец, эту заразу! Ты главный управляющий или барахло? Не будешь работать, я мигом найду замену.

Коган забормотал что-то в ответ, но они с ведьмой уже скрылись из виду, и голоса потонули в синем морском полумраке.

Гвендолин переступила с ноги на ногу и заметила, что Нанну глядит на нее с изумлением. Теперь, наверное, каждый, кто в курсе ночного происшествия, будет столбенеть от неожиданности и приставать с вопросами, вроде: «Как же это ты не умерла?»

Однако Нанну удивила. Прихватив из угла клетки с крысами, она впихнула одну Гвендолин в руки и кивком поманила за собой — совсем в другую сторону.

— Пойдем, пока ведьма не вспомнила о какой-нибудь забытой ритуальной ерунде для встречи гостей и не вернулась.

— Куда? — Гвендолин на нетвердых ногах бросилась за ней.

— Какая разница? Тебе лучше убраться долой с ее глаз.

— Спасибо.

— Мне-то за что? Я слышала, это Айхе отличился.

— А вы помогли мне у ворот.

— Говори потише, — посоветовала Нанну, стреляя глазами по аквариумам, проплывающим мимо. — Здесь даже у аммонитов есть уши. Все доложат хозяйке, не сомневайся. Я уже молчу о ее любимицах, Галиотис и Тридактне: этих опасайся в первую очередь. У них с Кагайей особая связь. Она их выкормила, они для нее, как цепные псы, догонят и порвут любого.

— Разве они могут покидать аквариум? — Гвендолин едва поспевала за Нанну.

— О, ты их сильно недооцениваешь! Когда ведьма пожелает, они всюду ее сопровождают. Отвратительные бестии.

— Ну и мир, — пробормотала Гвендолин. — Рыбы по суше ходят, доисторические ящеры в море плавают. Прямо парк юрского периода. А динозавры у вас есть?

— Кто?

— Ну, такие огромные, зубастые ящеры.

— Драконы, что ли?

— Только без крыльев.

— Может, и есть, я не видела. Нам и Левиафана хватает.

— Значит, огнедышащее библейское чудище, кипятящее воду, — не вымысел. Надо же.

— Не знаю, о чем ты, но настоящие чудища ещё только начинают прибывать в замок.

— Божества и духи?

— Они самые.

— Вот бы хоть одним глазком…

Нанну взглянула на нее удивленно:

— А ты и впрямь необычная.

— Почему?

Нанну пожала плечами.

— И кто это сказал?

— Догадайся.

— Айхе? — робко предположила Гвендолен. Больше некому. Не Коган же будет распинаться. — Так вы его видели? С ним все в порядке? Как он?

— Живой. Дориан поколдовал над ним немного.

— Поколдовал?

— Подлечил. Дориан алхимик и по совместительству целитель. В свободное от астрономии время.

— И я смогу его увидеть? — с надеждой.

— Дориана?

— Айхе!

— Если Кагайя не вынудит его спуститься и помочь с заклинаниями, то сможешь. Мы как раз туда направляемся. Вот только освободим ни в чем не повинных животных, — Нанну поудобнее перехватила клетку с крысами.

— Вы не скормили их рыбам.

— К несчастью. Надеюсь, твари не нажалуются своей хозяйке, а то не сносить мне головы.

Непонятно, говорила она всерьез, или сильно преувеличивала. С одной стороны, жестокость колдуньи зашкаливала, и перспектива получить от нее трепку пугала до икоты. С другой… рыбы нажалуются? Серьезно? Впрочем, не стоило недооценивать замечание Нанну по поводу их особой связи с Кагайей.

Нанну хранила молчание, а Гвендолин не напрашивалась на разговоры, пока они не покинули анфиладу. Вопреки ожиданиям, Нанну направились не вниз, а снова вверх и сделала полный круг по лестнице.

— Сюда, — пригласила она, открывая дверцу в стене и пропуская девочку вперед.

Лицо обдало теплым ветром. Шагнув за порог, Гвендолин неожиданно очутилась в начале узкого каменного мостика с низенькими перилами. Мостик этот тянулся от стены замка к круглой башне, сложенной из грубого камня. Гвендолин задрала голову — башня уходила в небо, и отсюда казалось, будто ее плоская вершина царапала рыхлые облака редкими, похожими на кабаньи клыки зубцами парапета. Кинув взгляд вниз, Гвендолин обнаружила кленовые кроны, а между ними тут и там поблескивали на солнце извилистые ленты каналов и высовывались шпили и конусы, черепичные крыши и игрушечные купола гостевых домиков и часовен. Мостик был не единственным: его братья-близнецы, столь же опасно узкие, изящными дугами перекидывались через пропасть кто выше, кто ниже. От высоты и беззащитности (от края бездны Гвендолин отделяло жалких полметра) закружилась голова, а в животе образовалась противная слабость. Один неловкий шаг — и ты в свободном полете. Справедливости ради стоит отметить, что у мостика наличествовали перила. Подталкиваемая Нанну, Гвендолин попыталась ухватиться за них, но мешала клетка. Крысы в ней, надрывно пища, заметались, нарушая и без того шаткое равновесие.

— Не бойся, — подбодрила Нанну, закрывая за спиной дверь. Ее голос растворился в гуле ветра. — Раз десять туда-обратно сбегаешь и привыкнешь.

— А по-другому никак? — взмолилась Гвендолин, вцепившись в клетку мертвой хваткой, словно та могла помочь. Не хватало духу ступить ни шагу по тонкой ниточке над пустотой.

— А зачем по-другому, если так ближе? — удивилась Нанну. — Да ты трусиха! Вот бы не подумала после всего, что с тобой приключилось! А ну-ка, давай, я первая.

Держа свою клетку, она непринужденно пересекла пропасть и оглянулась.

— Ну? Поторапливайся! Давай шустрее, хоть сидя, хоть лежа. Или предпочитаешь стоять там вечно?

И Гвендолин обреченно поползла вперед, едва отрывая ноги от серого булыжника и борясь с желанием бросить крыс, упасть на живот, обхватить ненадежную опору руками — и не шевелиться в ближайшие сто лет. Промокшая одежда вновь напомнила о себе: суховей мигом выстудил сырую ткань. В носу защекотало. Ой, мамочки, только чихнуть не хватало!

— Нужно тебе подобрать другую одежду, — деловито заметила Нанну, поймав протянутую руку и почти волоком втаскивая Гвендолин на уступ по ту сторону моста. — Как-то ты неважно выглядишь.

Серьезно?!

— Ты не заболела?

Гвендолин тряслась и клацала зубами, к лицу прилил тяжелый, распирающий голову жар. Нанну потрогала ее лоб и нахмурилась

— Я поговорю с Дорианом.

Точно. Здесь ведь живет целый знахарь! Он наварит ей горьких трав, облепит горчичниками с ног до макушки, натрет барсучьим жиром или чем тут еще натирают безнадежно простывших — и назавтра Гвендолин проснется, как новенькая.

— А больных у вас тут, случаем, на кострах не сжигают? С ритуальными плясками под бубен?

Нанну шутку не оценила. Или не расслышала, потому что уже нырнула в низенькую дверцу. Гвендолин протиснулась следом. Не верилось, что кошмарная пропасть осталась позади: десяток метров моста отобрал у Гвендолин десяток лет жизни.

— Дориан гений. — Нанну опустила клетку на пол и открыла дверцу. Крысы кинулись врассыпную. — Это он уговорил Кагайю вернуть мне человеческое обличье.

— Скорее, герой, чем гений, — пробормотала Гвендолин, последовав ее примеру. Оказалось, пустая клетка мешала ничуть не меньше. — Он человек, достойный уважения, если помогает другим бескорыстно.

— Можешь не сомневаться. Идем.

Внутри башня разительно отличалась от замка. Ни тебе королевских покоев, ни музея морского дна. Как говорится, труба пониже, дым пожиже. Тесная спиральная лестница с высоченными ступеньками — того и гляди споткнешься и переломаешь ноги — круто взмывала вверх и почти отвесно ухала вниз. Вместо окон изредка попадались широкие подоконники с бойницами, а потолок буквально царапал голову. Гвендолин карабкалась вверх, согнувшись в три погибели, и волокла за собой клетку, гадая, когда же разрешат от нее избавиться.

— Он вообще странный, — продолжила Нанну. — С тараканами в голове. Знаешь, кто такие тараканы?

— Догадываюсь.

— Но гений, без сомнения. Откуда, как считаешь, берутся анфилады из аквариумов?

Рабы строят, чуть не ляпнула Гвендолин.

— А редчайшие рыбы? А морские гады? Это он изобретает для них ловушки.

Молодец. Но лучше бы занялся чем-то полезным.

— Он изготавливает сложнейшие зелья: изобретает новые и усовершенствует те, что есть. Он предугадывает погоду. Он предупреждает о налетах гарпий: заранее знает, когда те спустятся с гор, и предупреждает об опасности. Он ведет учет всех волшебных амулетов, существующих в мире, и следит за каждым. Предсказывает миграции ками…

— Кого?

Послужной список алхимика впечатлял, хоть и вызывал недоумение. Как, например, можно отслеживать каждый амулет? С помощью GРS-навигатора? Или «жучками»? И что ещё за ками?

— Мы называем так не упокоенные души, призраки. Как правило, они существуют поодиночке: выбирают глубокие ущелья или заброшенные дома, где можно вдоволь постонать и повыть. Многие из них часто шатаются по тем местам, где их настигла смерть. Но время от времени ками сбиваются в целые стаи и устремляются невесть куда. Вреда они не причиняют, только своим появлением вселяют дикую тоску. Если обратишь на них внимание, прилипнут к тебе, будут таскаться следом и ныть.

— Жуть, — пробормотала Гвендолин.

— Поэтому с незнакомыми призраками лучше не заговаривать. Даже о погоде.

— Спасибо за предупреждение.

— Мы почти на месте.

Какое облегчение! От усталости ослабевшая Гвендолин уже едва волоклась по крутой лестнице.

Неожиданно сверху послышался шорох.

— Кто-то идет, посторонись, — предупредила Нанну.

Легко сказать: посторонись! Правое плечо то и дело шваркало о стену, а чуть отодвинешься — стукнешься левым. Нанну распласталась по стене, а Гвендолин не придумала ничего удачнее, чем взобраться с ногами в грязную нишу с бойницей. Она постаралась прикрыться клеткой — вдруг это Коган разыскивает ее, чтобы исполнить приговор колдуньи?

Однако навстречу вдруг спустился Айхе. Выглядел он ужасно: осунувшийся, с воспаленными щеками и ссадинами на скулах. Из-под закатанных рукавов рубашки торчали края повязок, обвивавших локти, расстегнутый ворот не скрывал тугую повязку на ребрах. Он тяжело, хрипло дышал — похоже, движения причиняли мучительную боль. А в запавших глазах застыла угрюмая решимость.

Айхе мрачным кивком поздоровался с Нанну и перестал придерживаться за стены. Глупый, тщеславный мальчишка! Гордость не позволяла ему обнаружить слабость перед свидетелями. Он скорее свернет себе шею, чем распишется в беспомощности. Да ведь это гордыня погнала его, полуживого, что-то доказывать ведьме!

Зла не хватает!

Заметив Гвендолин, притаившуюся на подоконнике бойницы, Айхе вздрогнул и застыл, словно громом пораженный. Острое бледное лицо исказилось от испуга, потом сомнения, недоумения и среди полной мешанины чувств, буквально на долю секунды — от радости. А может, Гвендолин выдала желаемое за действительное.

— Ты… — выдохнул Айхе, не успев совладать с эмоциями. Однако быстро взял себя в руки и нацепил сердитую маску. Уткнулся глазами в ступени и двинулся дальше, крепко стиснув зубы.

— Айхе… — шепнула растерянная Гвендолин. — Как ты?

— О, бесподобно, — буркнул он и отвернулся.

Гвендолин проводила взглядом его напряженную спину, сгорбленные плечи — как он ни старался, боль не позволяла их расправить, — и спутанные волосы на затылке. Меньше всего на свете мальчишка сейчас напоминал вчерашнего дерзкого выскочку, рискнувшего кинуть вызов могущественной ведьме. Скорее, побитого щенка. Высокомерного и озлобленного побитого щенка.

— Пойдем уже, — поторопила Нанну.

— Он же… он на ногах едва держится! — выпалила Гвендолин, спрыгнув на ступени. — А руки!.. А эти повязки!.. Ему нельзя колдовать!

— Догони и удиви его этой новостью, — оборвала Нанну ее трагические излияния. — Уверена, он послушает и непременно вернется!

Сарказм окатил девочку ушатом ледяной воды. Гвендолин вспыхнула от стыда. Ладно. Хватит. Айхе ведет себя, как идиот, и пускай. Ей-то какое дело?

Она шмыгнула носом и украдкой вытерла глаза рукавом куртки.

Тем временем они достигли последних ступенек. Лестница совершила последний крутой рывок и уперлась в обитую железом деревянную дверь со старомодным кольцом вместо ручки. Нанну толкнула ее плечом. В нос ударила неописуемая смесь запахов: горечь трав, едкая гарь, противные вкрапления химикалий.

Лаборатория?

Гвендолин переступила через порог, обводя почтительным взглядом столы со штативами, пробирками, колбами и вычурными агрегатами, состоявшими из сотен трубочек, спиралек, чашечек и резервуаров, в которых пузырились разноцветные жидкости. Половину обзора закрывали шкафы и стеллажи, битком набитые всевозможными пузырьками и банками — из ближайшей на Гвендолин пусто таращился круглый глаз, а в соседних, как огурцы в маринаде, плавали чьи-то розоватые внутренности. В воздухе пластами висел голубой туман.

— Нанну? — позвал низкий, чуть дребезжащий голос. — Это ты?

— Я, если не ждешь никого другого, — Нанну подмигнула Гвендолин и кивком предложила следовать за ней. — Что за вонищу ты тут развел, а? Опять зелье всемогущества?

— Беспамятства, — буркнул мужчина и вынырнул из тумана.

Гвендолин, приготовившись поздороваться, внезапно подавилась словами. Да они все тут были один краше другого, пронеслось в голове. Сначала Кагайя с ее чудовищными башнями из волос, потом бочонок-Коган в нелепом трико, а теперь этот харизматичный тип!

Первыми почему-то бросились в глаза его необычайно тощие ноги, обтянутые черными брюками: длинные и какие-то острые, изломанные в коленях, точно лапки у кузнечика. Зато плечи у их обладателя были что надо, и бесформенная коричневая хламида, пропыленная, заляпанная зельями, местами прожженная искрами от огня, свисала с них, как с вешалки, и заканчивалась бахромой. Скулы на бледной физиономии несоразмерно выпирали. Вокруг запавших черных глаз образовались темные круги, а волосы густой, длиннющей, до пояса, нечесаной огненно-рыжей копной торчали во все стороны. От вида этой гривы Гвендолин просто онемела.

— Это еще кто? — осведомился Дориан.

— Гвендолин. Надеюсь, Кагайя не вспомнит о ней в ближайшие дни.

— Ну надо же, — алхимик отвернулся и моментально утратил к девочке интерес. До нелепости высоко вскидывая ноги, он зашагал куда-то вглубь лаборатории, стуча каблуками.

— На, засунь это куда-нибудь подальше, — Нанну запихнула обе клетки. — О них ведьме тоже лучше не вспоминать. Ты понял?

— Угу.

— Прибыли духи леса.

— Знаю.

— Порошки для чистки каналов готовы?

— Да.

— А гербицид?

— За третьим стеллажом в железном ведре. Не перепутай с удобрением.

Нанну достала указанное ведро, держа за края осторожно, чтобы не расплескать.

— Мне пора, — она ободряюще улыбнулась и потрепала Гвендолин по плечу. — Дел невпроворот. Ах да, Дориан, у тебя есть лекарство от простуды? Девочке совсем плохо.

Алхимик что-то проворчал. Гвендолин не разобрала ни слова и немного испугалась, потому что Нанну уже нырнула в дверной проем, а переспрашивать у этого эксцентричного и, без сомнения, чокнутого типа было страшно. Потоптавшись на месте и не дождавшись больше ни приглашения, ни указаний, ни приказа проваливать, Гвендолин несмело обогнула несколько пыхтящих, испускающих вонючий цветной дым агрегатов, и неожиданно очутилась по правую руку от алхимика. Тот не обратил на нее ни малейшего внимания, а она в свою очередь получила возможность сколь угодно долго созерцать его профиль. Тот был вполне симпатичный, одна беда — нос вырос на семерых.

Склонившись над доской для нарезки ингредиентов, Дориан с маниакальной педантичностью отщипывал одинаковые чешуйки от гигантской хрустящей синей луковицы. Луковица энергично вносила лепту в какофонию вони.

— Двадцать семь, — бормотал алхимик, — ага… угу… двадцать восемь.

Волосы падали ему на лицо и заслоняли глаза. Как он умудрялся сквозь них видеть?

— Э-э-э, — нерешительно проблеяла Гвендолин и больше уже ничего не добавила, потому что Дориан искоса зыркнул на нее, точно вбил гвоздь промеж глаз.

— Седьмой шкаф справа от двери, вторая полка сверху, одиннадцатая бутылочка слева в первом ряду, — отбарабанил он сухо и вернулся к чешуйкам. — Двадцать девять.

Гвендолин попятилась. Задела локтем какой-то пузырек с красным порошком, тот упал на бок и покатился по столу. Гвендолин, ойкнув, подхватила его и быстро поставила назад, борясь с желанием зажмуриться в ожидании отповеди.

Однако Дориан ее удивил.

— Это ядовитая пыльца, — объяснил он, не отрываясь от дела. — Тридцать два. Не разбей, а то единственный вдох — и поминай, как звали.

— Да, конечно, простите, — пролепетала Гвендолин. — Я нечаянно.

Отсчитав седьмой шкаф справа от двери, она в ужасе уставилась на батареи разнокалиберных сосудов. Глаза разбежались, и Гвендолин бы напрочь позабыла, за чем полезла, если бы сразу не наткнулась на пыльную бутыль с этикеткой на веревке, обмотанной вокруг горлышка. "Перечное зелье", — прочла она, и дальше буквами поменьше: "От насморка, простуды, лихорадки и легочной болезни". Вторая полка сверху заставила ее изрядно попотеть, поскольку роста, чтобы дотянуться до нее, катастрофически не хватало. Встав на цыпочки, Гвендолин изо всех сил старалась не опрокинуть грандиозное сооружение — в конце концов, судя по вековой пыли, оно проторчало на этом месте не меньше сотни лет, и пустить его в расход вместе со всем содержимым было бы непочтительно.

Надписи на многих этикетках выцвели до желтизны, но некоторые еще читались. «Против несчастной любви», «От укуса гарпии», «При переломе конечности», «Для заживления колотых ран» — и так далее, и тому подобное. Целая аптека.

Нужная бутылка наконец соскользнула в ладонь, разорвав в клочья усеянную останками насекомых паутину. Жирный черный паук, спешно ретировался, бросив труды своей паучьей жизни. Гвендолин с отвращением обтерла горлышко бутылки рукавом, взболтала мутное содержимое и поглядела на свет. Внутри всколыхнулась расслоившаяся желтоватая жижа. На дне распухла утопленная муха.

Похоже, лекарство оказалось безнадежно просрочено.

Гвендолин скисла, читая и перечитывая этикетку по десятому разу. С надеждой пробежала глазами по прочим пузырькам на полке, тщетно пытаясь вспомнить продиктованную алхимиком инструкцию. Нет, определенно, именно данный… чудодейственный эликсир обещал принести ей скорейшее выздоровление.

В других обстоятельствах она бы не раздумывая вернула сей плод алхимического производства обратно на полку. Но горло разболелось адски, кости ломило, сердце колотилось как бешеное и единственным непреодолимым желанием было упасть и не шевелиться. У нее наверняка подскочила температура. Как бы не кончилось воспалением легких, шутка ли — полночи в холодном, сыром гроте.

Собравшись с духом, она с громким «чпок» выдернула пробку из бутылочного горлышка. В нос ударил залп столь редкостного зловония, что глаза защипало, а в горле зародились спазмы тошноты.

— Скажите, — взмолилась Гвендолин, робко подходя к Дориану, который закончил отщипывать чешуйки и теперь взвешивал их поштучно на крошечных весах. — Я взяла правильное зелье?

— Угу, — промычал тот. — Ноль и двенадцать. Какой редкий экземпляр!

— А много нудно выпить? Оно так… ужасно пахнет. Мне кажется, зелье просрочено.

Алхимик уставился на нее немигающим взглядом. Выпучил глаза. Плотно сжал губы, опустив уголки вниз — чучело, да и только! Впрочем, не лишенное некоего обаяния.

— Пить? — шевельнул губами. — Это перечное зелье, его ни в коем случае нельзя пить!

— Ой, простите, — Гвендолин покраснела. Действительно, могла бы догадаться: такую вонь только для растираний использовать. — Значит, нужно намазать нос? — это убьет ее.

— Шею, шею, какая ты бестолковая! — простонал Дориан. — Откуда ты вообще свалилась?

— Из человеческого мира, — Гвендолин неловко улыбнулась и, чтобы не обижать алхимика, для которого его зелье, безусловно, много значило, щедро выплеснула жидкость из бутылки себе на ладонь. Усердно потерла шею.

— Как интересно, — в глазах Дориана и вправду зажегся огонек любопытства. Сдув со лба прядку волос, он отложил пинцет, которым придерживал чешуйку, и оперся руками на стол. — А скажи-ка, в вашем мире уже изобрели телескопы?

— Конечно, — удивленно ответила Гвендолин. — Всякие разные.

— Как интригующе! — алхимик всплеснул руками. Его необъятная шевелюра всколыхнулась, глаза исполнились фанатичного блеска. — И что?

— Что — что? — девочка поставила бутылку с зельем на стол и благоразумно отступила на шаг: мало ли, какие мысли бродили в этой оранжевой голове.

— Что в них видно? — нетерпеливо подтолкнул Дориан.

— Звезды, — удивление все возрастало.

Можно подумать, в телескоп должны просматриваться глубины океана!

— Планеты, кометы, — Гвендолин напрягла память: что там еще у нас летает в космосе? — Спутники…

— Хм, — Дориан недоверчиво свел брови к переносице. — А высшие сферы? Крыша мироздания?

— Какая ещё крыша мироздания? — оторопела Гвендолин. Местный гений свихнулся.

— Ту самую, которая накрывает нашу вселенную, — с благоговейной дрожью в голосе произнес Дориан.

А ведь точно, вспомнила Гвендолин, Нанну заикалась об астрономии. Уж не небесный ли купол Дориан имел в виду под крышей мироздания? Тот самый, которым благоговейно восхищались древние ученые, почитавшие за истину гигантскую черепаху, трех слонов, плоский кусок суши и колпак с нарисованными звездами? Может, оттого и его собственная крыша слегка того… поехала?

— В моем мире астрономы смотрят в телескопы, чтобы проникнуть в тайны космоса, — сообщила Гвендолин, вспоминая строки из учебника астрономии. — Открывают новые звезды и галактики, фотографируют их и ищут жизнь на соседних планетах. Говорят, пока безуспешно, но, например, на Марсе нашли останки оледеневших бактерий. Это доказывает, что мы не одиноки в космосе.

Закончив свою речь с деловым видом, Гвендолин показалась себе необычайно умной. А вот Дориан, видимо, ее астрономические познания не оценил. На его изможденной, бледной физиономии читалось полнейшее недоумение.

— Как вообще можно задаваться вопросом о нашем вселенском одиночестве?! — возмутился он. — Достаточно одной капли зелья прозрения, чтобы проникнуться пониманием устройства бытия и околобытийных процессов.

Зелье прозрения? Так он еще и наркоман. Это многое объясняло.

— Или заглянуть в главное око телескопа, — продолжал Дориан. — Вселенная свита кольцами. Развернув ее, с величайшей осторожностью распрямив несколько витков, я могу проникнуть в глубинные процессы мироздания, понять, как создаются, расцветают, приходят в упадок и погибают миры. Наблюдая за чужими пространствами, я могу предвидеть гибель мира и отсрочить или отменить ее, если удастся скорректировать или сбалансировать бытийные процессы. Я могу увидеть путь развития любой цивилизации от самых ее истоков и до глубокой старости.

— И все это — с помощью обыкновенного телескопа? — осторожно уточнила Гвендолин.

— Разумеется! — передернул плечами Дориан, уязвленный ее сомнениями. — Идем, — он нетерпеливо поманил за собой. — Идем, идем, я покажу, если не веришь.

Все той же смешной походкой в раскоряку, с завидной ловкостью лавируя между столами и дымящими котлами, Дориан пересек лабораторию. Видимо, ему не доставало благодарных слушателей, подумала Гвендолин. Чокнутый или нет, любой человек нуждается во внимании, иначе жизнь утрачивает краски и смысл.

Дориан распахнул неприметную дверцу между стрельчатыми окнами, и теплый ветер ворвался в лабораторию, вздыбив его и без того взъерошенные волосы.

Как? Снова мосты над пропастью? Гвендолин мысленно застонала. Впрочем, вместо моста за дверью оказалась вполне сносная каменная лестница: не слишком широкая, но пологая и удобная. Только перил не хватало. Стараясь не глядеть вниз, Гвендолин поднялась по ней на вершину башни.

Так вот отчего Нанну называла ее астрономической! Над просторной, диаметром во всю башню, площадкой, огороженной острыми зубцами парапета, колыхался едва заметный прозрачный купол. Вопреки логике, ветер здесь совсем не дул. В центре возвышалась огромная, покрытая сотнями символов амфора, настолько высокая, что чтобы в нее заглянуть, потребовалась бы стремянка. А с краю, устремив ввысь толстую трубу, пристроился упомянутый телескоп.

Гвендолин встречала телескопы на картинках, так вот этот не напоминал их даже отдаленно. Нашпигованный колесиками, реле, кристаллами, вертушками, трубками, линзами и стеклянными сосудами в металлических захватах, агрегат жил собственной непостижимой жизнью. Все в нем двигалось, вертелось, пыхтело, щелкало и скрипело, подчас выплевывая облака разноцветного пара и выдавая серии неописуемых звуковых колебаний.

— Подойди сюда! — Дориан нетерпеливо поманил Гвендоин рукой. От волнения он раскраснелся. — Взгляни!

Гвендолин послушно уставилась в трубочку, на которую алхимик увлеченно тыкал пальцем, но не разглядела ничего, кроме тьмы.

— Видишь? Видишь его? — прошептал Дориан благоговейно.

А что, собственно, она должна была увидеть? Лысых зеленых человечков на летающей тарелке? Танцующих розовых слоников? Или эту, как ее… вселенскую спираль в виде пружинки от шариковой ручки? Но ведь она не принимала загадочное зелье прозрения, какой с нее спрос?

Гвендолин переминалась с ноги на ногу, лихорадочно соображая, как бы поделикатнее расписаться в своей серости и отвязаться от слетевшего с катушек ученого. Однако чернота в трубке вдруг подернулась рябью, и из нее соткался четкий контур окружности, обведенный ореолом золотого сияния. С него то и дело срывались протуберанцы.

— Похоже на звезду, — изумленно выдохнула Гвендолин.

— Это солнце очень далекого мира, — торжественно поведал Дориан. — Я не стал давать ему название, потому что век его клонится к закату. Оно просуществовало почти двадцать миллиардов лет и теперь умирает. Мир, который впитывал его силу, уничтожен слишком давно, мне трудно проникнуть в толщу времени, чтобы поближе познакомиться с той цивилизацией и понаблюдать за ее расцветом и гибелью. Но я изучаю законы мироздания, а они в большинстве своем схожи для всех миров, так что незачем останавливаться на одном, когда вокруг сотни живых солнц и неразгаданных вселенных.

— Но вы смотрите именно на это, — заметила Гвендолин, пораженная печальной, увядающей красотой сияющего шара в объективе телескопа.

— Оно обладает каким-то мрачным, фатальным притяжением. Оно величественно и трагично. К тому же, наблюдение за смертью — лучший урок для живых. Это философия в чистом виде.

— И вы сами изобрели этот телескоп? — Гвендолин оторвалась от трубки и потрясенно уставилась на алхимика.

Тот скромно улыбнулся:

— О, нет, над ним работал мой прадед, потом дед, потом отец. А я лишь усовершенствовал некоторые детали. Мой талант к алхимии, как видишь, пригодился, — Дориан обернулся и указал на амфору в центре площадки. — Если протереть линзы телескопа специальным зельем…

Он вдруг страшно побледнел и схватился за голову. Красные пятна со щек слезли, в глазах вспыхнул ужас.

— О-о-о, великие боги! Я же совсем забыл о зелье прозрения! Если его не помешать вовремя… о-о-о, какой ужас!

Дориан бросился к лестнице. Только длиннющая грива мелькнула огненным всполохом да каблуки застучали по каменным ступенькам.

Гвендолин не улыбалось задерживаться на площадке. Она поспешила за алхимиком и застала его в лаборатории у чугунного котла, пышущего оранжевым паром. Выпрямившись и прикрыв глаза в священном трансе, Дориан аккуратно помешивал зелье длинным стеклянным половником. Раз, два, три, четыре — по часовой стрелке, пять, шесть, семь, восемь — против часовой. Потом снова по часовой и снова против. И так до тех пор, пока Гвендолин не заскучала. Дориан все мешал, варево в котле тоскливо пучилось, агрегаты на столах уныло щелкали… Гвендолин зевнула, глаза у нее слиплись.

Минул час, а то и два. Алхимик напрочь позабыл о присутствии девочки, и та, устроившись в уголке на стуле, неглубоко задремала. Разбудил ее бодрый возглас Нанну.

— Ну, как дела? Держи! — Нанну вытащила из подмышки сверток с каким-то тряпьем и бросила ей. — Там кое-какая одежда, должна подойти. А я смотрю, тебе полегчало.

Гвендолин с удивлением обнаружила, что горло и впрямь болит меньше, а кости не выкручивает из суставов.

— Дориан, все дрожишь над своим зельем? Лучше бы со списком на этот месяц разобрался, а то кое-кто из гостей уже нагрянул. При мне явился бог природного огня со свитой: целая туча саламандр рассыпалась по парку и подпалила скамейку, два клена и штаны одного из уборщиков. Все носятся как оголтелые, Кагайя чинно расшаркивается с богом, а у самой веко дергается и рот перекашивает. Айхе украдкой развлекается: поймал саламандру, заморозил и сунул за пазуху, так что жди: либо тебе притащит, либо наведет шороху в развалинах.

Дориан неодобрительно сдвинул брови и проворчал, почти не размыкая губ:

— В его возрасте я был ответственнее.

— В его возрасте ты вызвал смерч и разгромил отцовскую лабораторию.

Дориан одарил Нанну убийственным взглядом:

— Я был младше.

— Тебе было шестнадцать.

— Вот именно! А мальчику… — он запнулся, что-то подсчитывая в уме. Не прерывая его размышлений, Нанну скрестила на груди руки и снисходительно улыбнулась.

— Признаю, — проворчал наконец алхимик. — Я думал, он старше. А тебе о своем прошлом больше не скажу ни слова! Ты подрываешь мой авторитет!

Он оскорблено отвернулся, застыв над очередным котлом, в котором неистово клокотало очередное зелье. Нанну подмигнула Гвендолин, подошла к шкафу позади алхимика и залезла в нижний ящик.

— Я одолжу порошок роста, не возражаешь?

— Возражаю, — раздраженно буркнул Дориан.

— Ну пожалуйста! Позарез надо! В последний раз, обещаю.

— На прошлой неделе тоже был последний раз, и на позапрошлой, и месяц назад. А потом госпожа с меня требует ответ, отчего расперло моллюсков и откуда взялся гигантский трилобит.

— Хм, — Нанну вытащила их шкафа бутылочку с зеленым порошком и сунула в карман. — Не кипятись. Подумаешь, чуток переборщила.

— Чуток? — алхимик аж подпрыгнул от возмущения. — Это ракообразное издохло, не выдержав тяжести собственного панциря, а оно, между прочим, было в единственном экземпляре! Аmоrfо hrеnus trilоbitus! Возможно, последний экземпляр во вселенной!

— Ну уж… не нагнетай.

— Безответственность — зло! — припечатал Дориан и с возросшим усердием заработал половником. Тот застучал о стенки котла. Зелье вспенилось и поперло наружу.

— Излишняя впечатлительность тоже, — Нанну пожала плечами.

— Уйди. Вернись к работе. Не мешай мне сосредоточиться.

— Как скажешь, солнце.

— И не называй меня солнцем! — алхимик с досадой всплеснул руками. Половник выскользнул из ладони и угодил в шкаф с пробирками. По лаборатории разлетелся веер брызг. — Тысячу раз просил.

— Ладно, ладно, только не раздражайся. Спасибо, сол… Дориан. По гроб жизни буду обязана.

С этими словами она затерялась между столами и алхимическими агрегатами. Хлопнула дверь. Дориан полез за половником. Целую минуту из-за шкафа торчал его тощий, острый зад, обтянутый черными брюками.

Гвендолин развернула одежду: безразмерная хламида с широким вырезом и нечто, вроде бриджей, в поясе размера на три больше, чем нужно. Забившись в уголок, она принялась стягивать с себя сырую куртку.

Когда Гвендолин, полностью облаченная в сухое, придерживая штаны, чтобы не спадали, и хламиду, чтобы не съезжала с плеч, вернулась к Дориану, тот выглядел подозрительно. Один взгляд на его вытянутую от ужаса физиономию убедил ее в том, что за время ее отсутствия случился катаклизм. Ну, или окочурился еще один трилобит.

— Плохо, очень плохо, — бормотал Дориан. — Это катастрофа, конец всего сущего…

— Что-то стряслось? — поскольку зримого светопреставления не наблюдалось, Гвендолин задала вопрос просто из вежливости. Не годится молчать, когда человеку дурно.

— О-о-о, эта женщина! Эта женщина свела меня — всех нас! — в могилу!

— Кто? — уточнила Гвендолин, живо исключив себя из списка подозреваемых и испытывая по данному поводу облегчение.

Дориан не среагировал. Был слишком занят горестными стенаниями.

— Отвлекла меня своими глупостями, и я от рассеянности уронил в котел волос! Ничтожный обрывок человеческой сущности вклинился в полотно бытия — и миру конец. Я нарушу вселенское равновесие, если до утра не сварю новое зелье и не вылью его в Сосуд! Но ведь это невозможно. Требуются недели, чтобы зелье настоялось! Плохо, все очень плохо! — и, вцепившись себе в рыжие патлы, безжалостно выдирая целые клочья в порыве раскаяния, бедняга забегал по лаборатории.

— А так добавить нельзя? — осторожно осведомилась Гвендолин. — Подумаешь, волос…

— Подумаешь? Нет, ты сказала подумаешь?! О, невежда! Каждый волос, каждая пылинка имеют особое строение, не говоря уже об истории, которая заключена в их информационном поле! Инородное тело в котле — это целая какофония посторонних химических элементов, это нарушение тончайшего баланса, это грубейшее вмешательство в изящную структуру зелья…

Дориан все распалялся, его голос гудел, дребезжал и звенел, перескакивая через октавы. От бурной жестикуляции у него так наэлектризовались волосы, что голова теперь напоминала косматый огненный шар. Ясно, почему Нанну назвала его солнцем.

Гвендолин огляделась. Пока алхимик метался по лаборатории, брызжа отчаянием и переходя от вселенского бреда к конкретным формулам с логарифмами и дифференциалами, она позаимствовала из ближайшего стаканчика тонкую стеклянную палочку для размешивания растворов. Сунула ее в оранжевое зелье и ловко подцепила волосок, плавающий на поверхности. Тот повис на самом кончике, крошечная капля жидкости полетела обратно в котел.

Дориан заткнул хлещущий из него фонтан белиберды и вытаращился на девочку в священном ужасе. Глаза у него выкатились из орбит, рот беззвучно разевался и закрывался, как у выловленной рыбы.

— И всего делов-то, — смущенно пробормотала Гвендолин, испугавшись, как бы его не разорвало.

— Как?! Как?! Как?! — закаркал Дориан. Стрельбу формулами сменило ужасающее косноязычие. Он тужился, багровел и надувался, из ушей вот-вот грозил повалить пар, а бледные руки тряслись, словно у нервного паралитика.

— Кто же так обращается с великим зельем прозрения?! — наконец в муках родил алхимик, сжимая в кулаках пучки рыжей пакли. И разрыдался.

Сбитая с толку Гвендолин аккуратно вернула стеклянную палочку в стаканчик.

Дориан рыдал.

Ну и что криминального, скажите на милость, она натворила? Если волосок падает в кастрюлю с бульоном, его следует выловить, чтобы не угодил кому-нибудь в тарелку. Вряд ли он тут же распадется на атомы и нарушит «тончайший баланс и изящную структуру» супа. Испорченный суп — тухлый суп, но волосы тут ни при чем.

Дориан рыдал.

Тем более, рассудила Гвендолин, что новую порцию готовить долго и утомительно.

— Ну… будет вам… — смотреть на страдания алхимика было неловко. Закрыв пылающее лицо руками, истерик громко подвывал, выжимая из себя все новые и новые колебания звука, и даже не думал закругляться.

— Надоело, — тихо разозлилась Гвендолин, — ужас, как надоело.

И тут сзади раздался холодный голос:

— Что за шум? — и в поле зрения появилась Кагайя собственной персоной, с изрядно подпорченной прической. Из черных волос торчали сучки и листья, осьминожьи щупальца грустно обвисли.

Завидев ее, Дориан мигом оборвал свой трагический спектакль и воззрился на ведьму красными, как у кролика, глазами. На его щеках блестели дорожки от слез.

— Добрый день, госпожа, — учтивый поклон. — Я еще не закончил со списком, — смиренно пробормотал Дориан. — Дня через два-три все будет готово.

— Дня через два-три? И куда делась твоя педантичность? — устало проворчала Кагайя. — А если я так начну: мол, скормите дракону человека два-три?

Дориан насупился и уткнулся негабаритным носом в котел. Гвендолин хихикнула.

— Кого я вижу, — удивилась Кагайя. Правда, совсем без энтузиазма.

У Гвендолен екнуло в груди: она уже позабыла о смертном приговоре, а ведь лишь чудом до сих пор была жива. Однако Кагайя не стала размениваться на мелочи, вроде девчонки из человеческого мира, и вновь обратилась к алхимику:

— Вообще-то я не за списком пришла. Мне нужно мое зелье.

— Ах, это, — не отрываясь от котла, пробормотал Дориан, украдкой вытерев щеки и двигая носом, чтобы из того не потекло. — Второй шкаф слева от двери, вторая полка сверху, пятая бутылочка слева во втором ряду.

— Как ты их все запоминаешь, — сдержанно восхитилась Кагайя.

Пока она ходила на поиски зелья, Дориан провел рукой над котлом.

— Я не чувствую изменений в структуре. Может ли быть, что баланс не нарушен?

Гвендолин расценила вопрос как риторический. Во всяком случае, на ее ответ алхимик явно не рассчитывал. У Гвендолин нашлись дела поважнее: например, не вывалиться из хламиды и не потерять штаны.

— Дориан? — Кагайя вернулась. — Там ничего нет.

— Как нет?

— А вот так. Ты указал неверное месторасположение, или у тебя закончилось мое зелье?

— Этого не может быть! Я сварил его ровно сто семьдесят дней назад…

— Почти полгода, — подытожила ведьма, изменившись в лице. — Хочешь сказать, нового запаса нет?

— О… — Алхимика словно ударили пыльным мешком по голове.

— И мне предстоит встречать гостей в облике… в моем истинном… — Кагайя начала заикаться.

— Вероятно, закончились компоненты, — пробормотал Дориан сконфуженно. — Сожалею, я… я виноват, госпожа.

Гвендолин переводила взгляд с одного на другую и, внутренне обмирая, ждала, когда рванет колдовская бомба. Так и представлялась картина маслом: разъяренная Кагайя откручивает алхимику голову. Однако ведьма не торопилась никого пускать в расход, и Гвендолин вдруг перестала что-либо понимать. Происходило невероятное: это не алхимик трясся от ужаса, это ведьма застыла перед ним с протянутой рукой и ранеными глазами.

— Дориан, пожалуйста.

Гвендолин и представить не могла, что в ее лексиконе есть это слово.

— Я все исправлю, — твердо сказал Дориан. — Если вы отправите Айхе за ингредиентами прямо сейчас… Впрочем, — перебил он сам себя, — мальчик сильно болен, ему не управиться меньше, чем за неделю.

— Да. И Айхе… м-м-м, не в состоянии превращаться.

— Наказав его, вы сами себя перехитрили, — менторским тоном сказал Дориан. — А ведь он всего лишь помог девочке сохранить человеческий облик.

— Давай, ты не будешь вмешиваться в мои дела, — сухо изрекла Кагайя. — Воспитание Айхе — моя забота.

— Но справляетесь вы с ней…

— У нас взаимовыгодное сотрудничество. Мальчишка должен оставить пустые сантименты, если надеется и дальше обучаться колдовству.

— Боюсь, на сантиментах вы не остановитесь.

Колдунья сощурилась.

— Ковырялся бы ты лучше в высших материях.

— Я ковыряюсь в том, что способно нарушить ровное течение жизни.

— Хорошая трепка для нахального юнца никак не навредит вселенной. Мальчишка заслужил. А мир, — Кагайя обвела руками лабораторию, — не рухнул.

— Только некого отправить за ингредиентами.

— Какая разница! У нас нет недели. Гости уже прибывают, подготовка к состязаниям уже в полном разгаре. Здоровый или нет, Айхе не успеет управиться за сутки, максимум — двое.

— Помогите вернуть ему силы, — предложил Дориан. — Ведь вы сделаете это быстрее, чем все мои целебные снадобья.

Ведьма поджала губы. Предложение пришлось ей не по вкусу.

— Возможно, вас убедит то, что можно отыскать альтернативу зелью, — задумчиво произнес Дориан. — Однако я должен удостовериться. Сейчас подберу подходящую линзу и смажу ее зельем прозрения. Вам повезло, что я не успел вылить его в Сосуд, ведь оно уже почти готово.

С этими словами он зачерпнул изящным стеклянным половником несколько капель драгоценного сверкающего варева и удалился, неся его перед собой с великой осторожностью. Его не было минут пять. Все это время Кагайя не двигалась с места, и Гвендолин старалась не шевелиться: ни к чему ей лишнее внимание. На алхимике ведьма отыгрываться не собиралась, он бесценен, это очевидно. А на пришелицу из другого — ненавистного — мира не грех спустить цепных псов.

— Планеты говорят, у вашей сестры есть амулет, который может заменить зелье, — поведал Дориан, вернувшись и приглаживая рукой растрепанные ветром волосы.

— У Ципреи? — изумилась Кагайя. — Ах она, мерзавка, ничего мне не сказала!

— Позвольте напомнить: в последний раз вы встречались триста восемнадцать лет назад. Для подписания договора о невмешательстве. А до тех пор делили мир на сферы влияния.

— И почему в твоих устах это звучит как осуждение.

— Тогда обсуждать чужие артефакты не было причины, тем более что у вас тоже найдется десяток-другой ценных вещиц.

Кагайя зарделась.

Стоп.

Кагайя? Зарделась?!

— Правда, у нужного амулета существуют некие скрытые свойства, — оговорился Дориан, — но я пока не сумел вызнать о них ничего определенного.

— Значит, если Айхе поторопится, то уже через два дня амулет будет у меня, — ведьма воспрянула духом.

— Надеюсь, он сумеет договориться с госпожой Ципреей.

— Договориться?.. Ну да, конечно. А как иначе.

— Только вам придется принести ему извинения.

— Извинения? — ахнула колдунья. — Мне извиняться перед этим сопливым щенком?

— От него зависит… — деликатное покашливание, — многое.

— Ты рвешь мне душу, Дориан! Айхе — мой ученик, он будет выполнять мои повеления, иначе вылетит из замка! Это прописано в его договоре.

Дориан не стал возражать, только посмотрел на колдунью с глубоким осуждением. Та тяжело вздохнула.

— Ладно. Если это ускорит процесс, могу извиниться.

Гвендолин прониклась к алхимику уважением. И этот человек вызывал в ней неприязнь? Этого человека она мысленно обзывала помешанным?

— Всегда вьешь из меня веревки, — буркнула Кагайя, отворачиваясь.

— И пусть мальчик обязательно поподробнее расспросит о скрытых свойствах! — крикнул алхимик вслед стремительно уходящей колдунье и добавил уже тише, словно разговаривая сам с собой: — А то с этими амулетами одни беды да несчастья.

— А какое зелье вы забыли сварить? — спросила Гвендолин из любопытства.

— Не имею право сообщать об этом, — отозвался Дориан. — Раз уж ты здесь, лучше помоги с луковицами. Совсем забыл о зелье беспамятства!

Гвендолин не покидала лабораторию до вечера. Да и куда идти? В деревню шша на поиски Дэнни? Или в парк, где Кагайя встречала гостей? А может, разыскать Айхе — и получить заслуженную порцию презрения?

От мысли об Айхе всякий раз становилось неловко. От воспоминаний о брате — тоскливо. А ещё где-то далеко наверняка умирала от горя и неизвестности мама. Непролитые слезы кололи глаза, и Гвендолин сердито терла лицо руками. Не хватало еще раскиснуть! Она прочитала достаточно волшебных сказок, чтобы хорошенько уяснить: ни слезами, ни жалобами несчастью не поможешь. Надо скрепить сердце. Надо выдумать план, как выбраться из проклятого мира. Кагайя сохранила ей жизнь, а значит, ещё оставался шанс вернуться домой.

К вечеру Гвендолин совершенно выдохлась. Дориан мыслями пребывал иных сферах, беспрестанно бормоча себе под нос всякую чепуху и передвигаясь от котла к котлу, от агрегата к агрегату, от полки к полке мелкими, суетливыми перебежками. Тут подует, там помешает, здесь чего-нибудь сыпанет. Он заставил Гвендолин погрузиться в атмосферу, где десяток дел совершался одновременно, и секундное промедление перечеркивало долгие часы и даже целые дни потраченного времени и труда. Гвендолин металась по лаборатории, выполняя указания, которые сыпались на нее как из пулемета, и ощущение собственной полезности притупляло обессиливающую тоску.

Суета вокруг котлов прекратилась, только когда небо за окнами глубоко почернело. Выстроив на освобожденном столе батарею флаконов, Дориан разлил в них свежесваренные зелья одно за другим. Он словно ни чуточки не устал. Разве что рыжая паутина волос прилипла к вспотевшему лбу, а искусанные от усердия губы покраснели.

Изнуренная беготней Гвендолин привалилась плечом к оконной раме и стояла, всматриваясь в сероватую дымку на горизонте. Ноги гудели, кости ныли. Пожалуй, стоило еще разок воспользоваться зловонным эликсиром против простуды. Ну, и выспаться не мешало.

Далеко внизу, у подножия башни астрономии, раскинулись кленовые рощи и водные каналы. Сновали туда-сюда огоньки, кружились в воздухе невесть откуда взявшиеся лепестки, похожие отсюда, с высоты, на белых мух. Прохладный вечерний ветер пах морем. Прятались во мраке недостижимые холмы, на один из которых взбиралась запущенная тропинка — дорога в человеческий мир. А если перегнуться через подоконник, можно было разглядеть слева нагромождение развалин.

— Раньше замок насчитывал несколько дворцов и башен, — сообщила Нанну, вставая рядом с Гвендолин. Она недавно вернулась из парка — прием гостей и предпраздничные хлопоты были отложены до утра. — Но две сестры-ведьмы не поделили его между собой, и вот результат.

— Я думала, это последствия землетрясения или урагана.

— Так и есть. Только ураган был магический. Это случилось триста с чем-то лет назад.

— Триста восемнадцать, — уточнил педантичный Дориан, не отрываясь от своего занятия.

— А вон из того окна хорошо видно арену, — Нанну запнулась, словно испугалась, что сболтнула лишнего.

— Ту самую? Для сражений с драконами? — да, да, Гвендолин уже наслышана о здешних обычаях и развлекательных мероприятиях. Нет нужды конфузиться и замалчивать правду.

— Значит, ты в курсе?..

— …единственного способа покинуть этот мир? Конечно, — призналась Гвендолин и добавила с твердой решимостью: — Только я не считаю его единственным. Я знаю, где находится портал.

Нанну с Дорианом переглянулись.

— Разве Айхе не рассказал? Без колдовства через портал не проникнуть. Его даже не найти.

Потребовалось несколько минут, чтобы Гвендолин переварила услышанное. Новость в корне меняла… да все меняла! Начиная с того, что улизнуть под шумок, разыскав Дэнни, не выйдет: потребуется помощь Айхе (Кагайю из помощников вычеркивалась автоматически). Но, хлебнув ведьминого гнева, сполна расплатившись за минутную слабость, захочет ли мальчишка якшаться с ней? Встреча на лестнице повергла Гвендолин в смятение: Айхе выглядел злым и колючим.

А во-вторых, спасительные чары в деревне вдруг предстали в совершенно ином свете. Получается, они не только отпугивали шша, но и указывали путь к порталу? И именно этой помощью пренебрегла Гвендолин? Именно это колдовство учуяла Кагайя, едва завидев ее на пороге своего кабинета? Не невинную шалость мальчишки-волшебника, вздумавшего подразнить плотоядных шша, а грубое, наглое нарушение запрета! Своей дерзкой выходкой Айхе бросил Кагайе вызов. Естественно, та взбеленилась.

Новость требовала дополнительных размышлений, но сейчас Гвендолин слишком устала.

— Бессмыслица какая-то, — пробормотала она. — Почему нельзя просто отпустить людей в человеческий мир?

— Люди здесь превращаются в призраков или крыс, — Нанну пожала плечами. — Кагайя возвращает им природный облик, но взамен требует подчинения и использует как дармовую рабочую силу. Кого ещё можно заставить пахать там, где обитают одни духи и божества?

— А Айхе? — сердце екнуло, когда имя сорвалось с губ. — Он откуда? Как сюда попал?

— Свалился как снег на голову лет пять обратно с во-о-от таким эго и нахальной претензией на звание волшебника. Я так понимаю, Кагайя из-за тебя ему шею намылила?

Гвендолин смущенно кивнула.

— Не обольщайся на его счет.

— Он и во второй раз пытался меня выручить, в гроте…

— Наш Айхе взбунтовался? — Нанну удивленно вскинула брови. — Ну и ну. Чем же ты его зацепила?

Гвендолин не нашла, что ответить.

— Знаешь, как он нос задирал? От горшка два вершка, а уже требовал, чтобы мы — всякая чернь — его господином величали. Расхаживал тут, как петух, раздавая указания направо и налево, и все козырял своей волшебной кровью: мол, его отец — какое-то могучее божество, которого он, правда, совсем не помнит. Гонору-то было… — Нанну усмехнулась. — Только божества тут точно ни при чем. Слухи про него разные бродят…

— Будто он душу продал?

— Глупости, — встрял Дориан, звеня своими склянками.

— И ничего не глупости! — возмутилась Нанну. — Откуда же у него взялась колдовская сила, скажи на милость? Люди колдунами не рождаются. Кагайя, например…

— У мальчика талант, — с нажимом перебил Дориан, — который и привел его к госпоже. Как путеводная звезда…

— О пять ты за свое! Еще скажи, будто видел его в телескопе.

— И скажу.

— В телескопе? — не поняла Гвендолин.

— Да не слушай, — отмахнулась Нанну, — он вечно пургу гонит. То про живые планеты, то про апокалипсис. У него вон и календарь есть, где каждый конец света отмечен.

Гвендолин проследила за жестом Нанну и уперлась взглядом в изрядно потрепанный пергамент, приколотый к боковой стенке шкафа двумя кинжалами и десятком алмазных кнопок. Пергамент был таким длинным, что его нижний край, загибаясь, почти касался пола. И он был весь исчеркан странными значками.

— Поверь, у мальчишки давно уже камень вместо сердца, иначе бы он не исполнял беспрекословно все приказы Кагайи. Мерзкие, гадкие приказы, — Нанну понизила голос до шепота. — Говорят, он для нее всякую пакость добывает, вроде выколотых человеческих глаз и вырванных сердец. И даже убивает…

Гвендолин передернуло.

— Вот сплетницы бабы! — с отвращением выплюнул Дориан. — Делать вам больше нечего, кроме как всякую дрянь выдумывать.

— А ты докажи, что это неправда, — парировала Нанну.

— Толчетесь изо дня в день у каналов и сочиняете байки, — не унимался алхимик. — Бесстыжие. Превратили мальчишку в чудовище.

— А вы как считаете? — спросила Гвендолин. — Айхе хороший? Или злой?

— Что за подразделение: хороший, злой? Разве миры бывают черно-белыми?

— Если ты снова ударишься в философию, я уйду, — мрачнея, предупредила Нанну. — И останешься без ужина.

Дориан фыркнул, но от философских изречений все же воздержался.

— Айхе необычный мальчик, — сказал он. — Госпожа говорила, очень талантливый и схватывает все на лету. Она преподает ему разные аспекты магии, и он терпеливо впитывает науку. Однако, — Дориан кинул быстрый взгляд через плечо в сторону дверцы, ведущей на крышу башни, — его амбиции невозможно удовлетворить знаниями о волшебных свойствах трав и прочими безобидными заклинаниями. Айхе мечтает о боевой магии, даже в тайне от госпожи тренируется. Руины — отличное прикрытие: большего бардака, чем есть, там уже не наведешь. Удобно скрывать последствия упражнений. — Дориан рассеянно уставился в окно. — Волшебство влияет на работоспособность моего телескопа, и если неподалеку плетутся боевые чары, я узнаю об этом мгновенно.

— Ну я же говорю: мальчишка себе на уме! — удовлетворенно заявила Нанну. — Вот выучится и тихонько сживет нашу старушку со света. Вонзит ей нож в спину. И нечего на меня так таращиться! Ты его защищаешь, потому что тебя, в отличие от нас, он уважает. Видишь ли, Гвендолин, мальчики, выросшие без отца, как наш Айхе, очень нуждаются в мужском примере и признают только…

— Да хватит уже! — возопил Дориан.

— Мой младший брат-безотцовщина постоянно выбирал себе авторитеты, один страшнее другого, и таскался за ними, высунув язык от восторга. А однажды даже умудрился проиграть собственную сестру в кости — на спор, заезжему торговцу побрякушками, чтобы не ударить в грязь лицом перед мужиками. Мне повезло, что барыге перерезали глотку раньше, чем тот уволок меня на какие-нибудь Пепельные острова, откуда уже точно было бы не выбраться.

— Женщина, уймись. Ты не в себе, — Дориан повысил голос. — Айхе — не твой младший брат. И он не продаст девочку заезжим купцам за клинок с золотым эфесом.

Одергивание возымело эффект. Нанну замолчала, взволнованно дыша, и вдруг со стыдом отвернулась. Закрыла лицо руками. Дориан подошел и неловко похлопал ее по плечу:

— Ну, ну.

Притихшая Гвендолин следила за развернувшейся сценой.

— Лучше всего Айхе удается превращение, — Дориан деликатно сменил тему, давая Нанну время восстановить самообладание. — Мальчик обожает летать. Подозреваю, полеты помогают ему забыться и не вспоминать о пакостях, которые приходится совершать по приказу госпожи.

— Так ты все же признаешь!.. — ввернула Нанну.

— Разумеется, — Дориан и бровью не повел. — Откуда же берутся сотни ингредиентов для моих зелий? Жабьи шкурки, бараньи кишки, вытяжка из брюшных цепней, слизь головоногих моллюсков, пищеварительный тракт пятнистой гадюки, драконья желчь…

— Прекрати, — Нанну подставила ко рту кулак. — Меня сейчас стошнит.

— Ты ведь не думаешь, будто животные отдают внутренности по добровольному согласию?

— Не пугай девочку!

— Гм… — Дориан опомнился, заметив побледневшую Гвендолин. — Ну, он и травы всякие собирает, а не только требуху…

— Дориан!

— Ну что Дориан? Ты сама начала!

— А как это — летать? — торопливо спросила Гвендолин, пока не разразилась очередная потасовка. Похоже, эти двое по-другому общаться не умели. — Неужели Айхе умеет превращаться в птицу?

— Не в птицу. В дракона.

— Дракон? — изумленно прошептала Гвендолин. — Айхе дракон?

— Госпожа собирается отправить его к своей сестре за амулетом, — зачем-то поведал Дориан, возвращаясь к своим флакончикам.

— Ха! — хмыкнула Нанну. — Цирцея треснет от счастья, когда он к ней заявится! Впрочем, Айхе, конечно, не из тех, кто будет унижаться и клянчить. Утащит — и дело с концом.

— Женщина, — Дориан возмущенно ткнул в нее пальцем, — ты испорченная. Тебе кто-нибудь об этом говорил?

— Ты. Раз сто, — отмахнулась Нанну. — И не вставай в позу. Руку даю на отсечение: Кагайя приказала ему выкрасть безделушку. Сам же знаешь, в каких они с сестрой отношениях.

— И зачем я за тебя вступился? Крысой ты была сговорчивей.

— Крысой я тебе еду с кухни не таскала, — насмешливо бросила Нанну и обратилась к Гвендолин: — Идем, пора ужинать и ложиться спать. Я тебе еще постель не приготовила, но ничего, места в башне полно, разберемся. А ты, солнце, долго еще будешь своими пробирками греметь?

— Уже почти закончил, — проворчал Дориан. — Сейчас спущусь.

Жилые помещения находились в башне этажом ниже. Гвендолин выделили целую комнату: не слишком просторную, зато с крошечным окошком, матрасом, тканым пледом и подушкой, набитой сеном. Под потолком, помимо паутины, были натянуты веревки, на которых сушились душистые травы, особенно сильно дурманил запах шоколадной мяты.

Рядом имелись и другие помещения: покои Дориана, спальня Нанну, лазарет, кладовые, подсобки, под завязку набитые рабочим инвентарем. Еще была кухня с большим столом, захламленными шкафчиками, рукомойником и деревянной кадкой с водой.

— Насчет Айхе я тебе вот что скажу, — произнес Дориан, усевшись за стол, пока Нанну резала хлеб, сыр и овощи. — Чтобы стать учеником колдуньи, он подписал договор, который должен храниться у госпожи. Безропотное повиновение ее приказам может быть лишь платой за обучение, а вовсе не стремлением его сердца. В драконьем облике Айхе осознает куда меньше, чем в человеческом, и это защищает его душу, мешает озлобиться. Но колдовство откладывает отпечаток на своего хозяина, и если не знать меры, оно отравляет. Про мальчика всякое болтают, а я сомневаюсь, что он жесток от природы. Волшебство такая штука… с годами оно оттачивает самые низменные чувства, культивирует пороки: гордыню, эгоизм, тщеславие. Госпожа, например, не всегда была жестокой: власть и колдовство искорежили ее душу.

Нанну с притворной жалостью шмыгнула носом.

— Сейчас разрыдаюсь, — язвительно кинула она, разливая в глиняные кружки компот. Или вино.

— А в этом договоре… ну, который Айхе подписал, случаем, не указано, чем он расплатился?

— Как в любом договоре, — согласился Дориан, — должны быть условия, обязательства, ответственность сторон.

Наверное, сумасбродная идея чересчур явственно отразилась на лице Гвендолин.

— Не-не-не, и думать не смей! — Нанну энергично затрясла головой:

— Важные бумаги госпожа хранит в кабинете, — словно науськивая Гвендолин, сообщил Дориан заговорщицким шепотом. — В ящиках стола, под замком.

— Ты в своем уме? — Нанну покрутила пальцем у виска. — Ты к чему девчонку подстрекаешь?

Дориан загадочно усмехнулся:

— Сама разберется.

— Мне кажется, Айхе здесь плохо, — призналась Гвендолин, вдохновленная неожиданной поддержкой алхимика.

— Да с чего ты взяла? — поразилась Нанну. — Мальчишка превосходно устроился: живет на готовом, дурака валяет, не работает — в мыло себя уж точно не загоняет. А видела бы ты его комнаты в замке! Если это называется «плохо»…

— Но у него ведь где-то есть родители? — предположила Гвендолин.

— Если и есть, он их стыдится. Иначе не сочинял бы небылицы о неведомом могучем божестве…

— И все равно они его ждут. — Гвендолин почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы от тоски по маме и отцу. Нанну протянула ей бутерброд с сыром, и девочка вгрызлась в него, стремясь отвлечься и унять боль в груди.

— Ешь, давай, — посоветовала Нанну, — и ложись спать. А с Айхе сама поговоришь. Раз он тебя не чурается, то, может, и расскажет о себе.

— Спасибо, — пробормотала Гвендолин.

Она вдруг вспомнила, что не ела уже двое суток. Непонятно, как вообще продержалась на ногах столько времени! От разбавленного вина закружилась голова. По щекам вдруг сами собой потекли слезы, Гвендолин их поначалу даже не заметила, а когда опомнилась, уткнулась лицом в ладони и безудержно, надрывно разрыдалась.

— Ну, не плачь, не надо, — Нанну участливо погладила ее по плечу, — все образуется.

— Пусть, — возразил Дориан спокойно, — полегчает.

И Гвендолин рыдала, и рыдала, и рыдала, выплескивая из себя скопившуюся боль, и безнадежность, и горькое, бесприютное одиночество — все, что тисками давило на сердце и мешало дышать.

Ночь расстелила над землей густой облачный мрак, скупо сбрызнув звездными крапинками прорывы между тучами. Дуновения свежего ветра проникали сквозь крошечное окошко, но были не в силах разбавить удушливый аромат сухих трав. Бесчисленные метелки, едва шевелясь, пронизывали комнату каким-то таинственным, потусторонним шелестом.

Натянув жесткий тканый плед до самых ушей, Гвендолин скорчилась на матрасе, тщетно пытаясь забыться. Солома в подушке колола щеку, мышцы ныли от усталости, а в тяжелом затылке пульсировала боль. Веки давно опухли от слез, но те все не кончались: нет-нет, да и текли по вискам, капая на наволочку и спутанные волосы. Гвендолин трясло от озноба, от пережитого ужаса, от тоски и безысходности. Когда покровы дня, полные ярких впечатлений, оказались сорваны, она вдруг с ужасающей ясностью осознала, что может сгинуть в этом кошмаре навечно. Никогда не отыскать путь обратно, не увидеть родителей, не спасти Дэнни. Призрачный мир заглатывал ее, заталкивал в свою ненасытную плотоядную утробу, где царили чернота и хаос, где тлетворное дыхание смерти пропитывало и отравляло каждую минуту, каждый миг… Обессиленная, беззащитная, Гвендолин дрожала под одеялом, натягивая его все выше и выше, и жмурилась до рези в глазах, чтобы стереть врезавшиеся в сетчатку чужие лица и чужеродные пейзажи. Пусть все это окажется сном — температурным бредом, вызванным ангиной, или галлюцинацией, навеянной оккультными побрякушками тетки Тэххи. Пусть назавтра она проснется в своей постели, в окошко проберутся утренние лучи солнца, и мама пригласит к завтраку знакомым с детства хлопком по двери. Стоило только очень-очень сильно захотеть и ещё покрепче зажмуриться, как все это непременно сбудется…

Через час или два Гвендолин все же удалось задремать. Ее затянуло в тяжелое, мучительно небытие, наполненное пугающими отголосками реальности: жарким дыханием Левиафана, утробным вытьем голодных шша, их цепкими лапами, выныривающими из мрака, и грозными криками Кагайи, взрывами котлов в лаборатории Дориана, робкими прикосновениями Айхе, его вкрадчивым шепотом:

— Гвендолин…

Всхлипнув, она ткнулась лбом в теплую ладонь: не уходи, не оставляй меня одну.

— Гвендолин, — шепот повторился, на сей раз громче, настойчивее.

Вздрогнув, она распахнула глаза, сдернула с головы плед — и увидела над собой озабоченное лицо Айхе, расцвеченное тусклым светом лампы в желто-оранжевые тона.

— Извини, что разбудил, — юноша отстранился и убрал руку. Значит, его прикосновение тоже не пригрезилось? — Раньше придти не получилось.

Гвендолин задохнулась. Внутри вдруг разразился ураган эмоций, грудь заходила ходуном, в горле забулькали рыдания — и, бухнувшись лицом Айхе в колени, она позорно разревелась. Мальчишка на мгновение опешил. Потом принялся гладить ее по волосам: сначала несмело, а затем, не встретив сопротивления, увереннее.

— Тс-с-с, ну чего ты… не реви… все не так уж плохо.

Мало-помалу Гвендолин угомонилась. Застыдилась своего порыва и отодвинулась, всхлипывая, нервно заправляя за уши растрепанные волосы.

— Смотри, что я тебе принес, — Айхе протянул ладонь.

Пряча глаза, Гвендолин приняла подарок: длинный кожаный шнурок, на который были нанизаны бусины из камня, дерева, морских раковин.

— Красиво, — прошептала она.

— Можешь надеть на шею или намотать на руку. Вот, гляди, это лиственница из нашего парка. И клен: если нагреть, он будет светиться. Это железное дерево — оно растет только на острове Дриад, в тысяче километрах отсюда. А это панцирь морского таракана. Не бойся, он уже не пахнет, ему лет восемьсот. Это тигровые ципреи, я сам их выловил…

Он успокаивал ее, как старший брат — испуганную грозой сестренку. Гвендолин впитывала его голос, его неожиданное участие, его теплую близость и тихо млела, не веря собственному счастью. Когда бусины кончились и Айхе замолк, она стерла со щек уже почти высохшие слезы и улыбнулась:

— Здорово.

— Здесь тоже можно жить, — поджав ноги, Айхе уселся на пятки и резким движением отбросил с лица темную челку. — Но ты обязательно отправишься домой.

Его голос излучал твердую уверенность.

— Значит, ты поможешь? Нанну говорит, самой мне не найти дорогу к порталу, путь заколдован и…

— Найдем. Уж как-нибудь. Я постараюсь разузнать про твоего брата в деревне шша перед тем, как… отправиться по важному поручению.

— К сестре Кагайи, да, я слышала.

Айхе удивленно вскинул брови.

— Это была идея Дориана, — объяснила Гвендолин, — разыскать амулет.

— Смотри-ка, ты везде успела. А Левиафан? Как тебе удалось?..

— Он сказал, что любит рыбу.

— Прямо… сказал?

— Не веришь?

— Ну почему же, — все-таки не верил.

— Ты ведь превращаешься в дракона, — Гвендолен поглядела на него испытующе, — почему бы и Левиафану не разговаривать?

— Я таким родился.

— Может, и он таким родился.

— Он — рептилия.

— И тем не менее. Клянусь, это правда.

— Ладно. Пускай, — Айхе помолчал. — У меня есть день или два прежде, чем улетать.

— Прежде, чем ты сможешь улететь.

Он нахмурился. Неужели надеялся обойти неприятную тему? Отвлечь от чувства вины? Его рубашка была застегнута наглухо, но Гвендолин знала: бинты под ней туго перетягивали грудь, сломанные ребра болели. В человеческом мире с такими травмами он лежал бы пластом и не шевелился.

— Сильно досталось, да? — встревожено спросила Гвендолин.

— Терпимо, — Айхе поморщился, явно не желая заострять внимание на своей беспомощности. — Дориан напичкал меня какой-то отвратной микстурой усиленной целебности, так что заживет, как на кошке, за считанные сутки. Не бери в голову.

Гвендолин не купилась на его нарочито бодрый тон. Сердцем чуяла пустую браваду.

— Подумай лучше о том, что совсем скоро вернешься домой, — посоветовал Айхе. — Всего-то и нужно — чуть-чуть перетерпеть, пока я не вернусь. Справишься?

— Постараюсь.

— Вот и умница.

— Айхе… — слова давались нелегко. Вопрос прилип к губам — не стряхнешь.

— Да?

Он терпеливо ждал, и Гвендолин заставила себя продолжить. В конце концов, другого шанса могло не представиться, а ей очень, очень хотелось услышать ответ.

— Зачем тебе все это? — шепот на грани слышимости.

Повисла тишина. Гвендолин чувствовала, как колотится в груди сердце: того и гляди выскочит. Айхе молчал так долго, что волнение успело переродиться в страх.

— Я должен идти, — наконец произнес он.

Гвендолин почти физически ощутила мгновенно выросшую между ними стену.

— Нет, постой. Тебе крепко влетело — не отнекивайся, я знаю: ведьма чуть тебя не убила. Но ты по-прежнему возишься со мной, как с ребенком, защищаешь, утешаешь… Почему?

Айхе, морщась, поднялся с пола и прихватил с собой лампу. Развешанные под потолком метелки цеплялись за его волосы, сухие листья сыпались вниз.

— Потому что это правильно, — его голос прозвучал отстраненно. — А теперь мне действительно пора. Нужно восстанавливать силы. Ненавижу быть слабым. Ненавижу, когда…

Он оборвался на полуслове, но Гвендолин заметила, как сжались кулаки.

— Увидимся, — бросила она ему вслед.

И Айхе исчез, оставив после себя лишь горький аптечный запах. И недоумение. И тревожную грусть.

Ну кто ее за язык тянул? Что она рассчитывала услышать? Какое признание? Довольно того, что Айхе вообще появился в этой комнате. Бестолковая, глупая… Если бы не ее дурацкие вопросы, быть может, он остался бы чуть подольше.

Гвендолин улеглась обратно на матрас, подоткнув под щеку подушку. Вопреки поспешному уходу мальчишки, на душе воцарилось тихое, блаженное спокойствие. Плакать больше не хотелось, дурные мысли растворились в нахлынувшем сонном умиротворении. Душистый аромат шоколадной мяты приятно наполнял легкие, солома в наволочке перестала колоться и даже матрас уже не казался таким жестким. Улыбаясь самой себе, проваливаясь в глубокий сон без сновидений, Гвендолин стиснула в ладони шнурок с бусинами.

Кажется, она нашла свое сокровище.

Наутро Гвендолин разбудил громкий окрик Нанну:

— Подъем, соня! Встаем, одеваемся — и на завтрак. У нас полно работы.

Продрав глаза — под веки словно насыпали песку, — Гвендолин обнаружила, что на улице едва рассвело. В комнате царил промозглый синий сумрак, в подоконник ударяли редкие капли дождя. Выпутавшись из пледа, пригибаясь под пучками трав, Гвендолин босиком пробралась к окну. Подаренный Айхе шнурок никуда не делся. Выходит, и ночной визит не приснился? Очарованная, она перебирала на ладони отполированные бусины из цветного дерева, осколки полудрагоценных камней, морские ракушки и окаменевший панцирь крошечного рачка.

— Кому-то требуется особое приглашение? — в комнату нетерпеливо заглянула Нанну.

— Нет! — Гвендолин торопливо повесила шнурок на шею и заправила в вырез майки. — Уже иду!

Туфли за ночь, разумеется, не высохли, пришлось надевать сырые и холодные, но неудобства мало волновали. Даже ледяная вода, которую Нанну предложила для умывания, не испортила чудесного настроения. Гвендолин с наслаждением поплескала ею в лицо и потерла шею, передернув плечами от волны мурашек, когда проворные капли устремились за шиворот.

— Как спала? — Нанну поставила перед ней кружку с дымящимся отваром трав и миску с кашей. К каше прилагалось варенье. Ни то, ни другое идентифицировать не удалось, но Гвендолин с удовольствием принялась за еду.

— Отлично, — заявила она, стуча ложкой.

Нанну с подозрением прищурилась, однако от расспросов воздержалась.

— Сегодня пойдешь со мной, — сказала она, отламывая кусок хлеба. — Научу тебя чему-нибудь полезному. Есть уже какие-нибудь навыки?

Гвендолин гордо кивнула с набитым ртом:

— Могу помыть пол, почистить обувь, полить цветы, разогреть в микроволновке пиццу, пожарить наггинсы, запустить стиральную машину и развесить белье!

Нанну списком умений своей подопечной не впечатлилась. Наверное, потому, что большую часть не поняла.

— Разберемся.

Ну да. Судя по деревянным кадкам и тазику, над которым Гвендолин умывалась, водопровод изобретут лет через триста, а микроволновую печь — вообще никогда. Любопытно, кто и как наполнял стены-аквариумы в замке Кагайи.

— Хочу подобрать тебе занятие, чтобы не болталась без дела, — продолжила тем временем Нанну. — Хозяйка с тобой ещё не определилась, поэтому в твоих интересах проявить себя как хорошую работницу. Понимаешь?

Гвендолин понимала.

— Доедай, а я пока отнесу завтрак Дориану в лабораторию.

Нанну подхватила тарелку с кашей и кружку чая и только собиралась толкнуть дверь, как та сама распахнулась. Едва не сшибив Нанну с ног, алхимик прогарцевал по кухне своей неповторимой походкой с подскоками и нырнул в подсобку.

— Стеллаж девятнадцать, — донесся оттуда его дребезжащий голос. — Так-так-так, полка номер семь… ага!

Нанну дождалась, пока он появится на пороге, весь пыльный, с паутиной в безобразно всклокоченных волосах и с огромной банкой, зажатой подмышкой. В банке, в мутном зеленоватом рассоле бултыхались маринованные слизни. Или что-то очень, очень на них похожее. Наткнувшись на суровый взгляд, Дориан стушевался и притормозил.

— У меня кончается запас головоногих моллюсков, — объяснил он, выставив перед собой банку, точно щит. — Это последние. Принесешь еще?

— Я тысячу раз просила не носиться, как оголтелый. Ты чуть не выбил у меня из рук свой завтрак. Хочешь остаться голодным?

— Пустая суета, — презрительно скривился Дориан.

— А сломанная шея — тоже? Рано или поздно ты навернешься с лестницы — костей не соберешь!

— У меня закипает элексир спокойствия, — алхимик ткнул пальцем в потолок. — Он срочно требует три четверти моллюска. Это для твоих бедных нервов, женщина. Пропусти, если не собираешься истерить в ближайший месяц.

Тут он заметил Гвендолин, соскребающую с тарелки остатки каши.

— Доброе утро, — чуть заметно кивнул. — Хороший амулет: редкие минералы, устойчивые защитные свойства. Айхе продолжает тебя опекать?

Гвендолин подавилась чаем.

— Дай уже пройти, — Дориан протиснулся мимо Нанну. — И завари новый чай — я не пью с чабрецом.

Нанну покраснела от досады и грохнула тарелкой об стол.

— Хотите, я заварю? — предложила Гвендолин.

— Сама справлюсь. А ты начинай уже спускаться вниз, я догоню.

— Я могу подождать…

— Да что же вы за неслухи?! — вспылила Нанну. — Сказано топать, значит, топай. В этой башне тысяча двести семьдесят три ступеньки. Если не хочешь, чтобы с непривычки отсохли ноги, не торопись и почаще отдыхай.

Гвендолин мигом сдуло с табурета.

Нанну оказалась права: спуск с башни потребовал немало терпения и выдержки. После двухсотой ступеньки колени так устали, начали подламываться. Ругая себя за слабую физподготовку, Гвендолин то и дело усаживалась передохнуть на выступы амбразур.

— Зачем строить такие высокие башни, — бормотала она, собирая волосы в косу, — если в них от силы десять комнат? И для чего нужны бойницы? Здесь бывают сражения? Осады? Восстания челяди? Или загадочная колдунья номер два раз в столетие собирает народное ополчение, чтобы вышибить сестру с насиженного места? Взглянуть бы на нее, кстати. Наверняка похлеще Кагайи будет…

Нанну нагнала ее, едва счет ступенек перевалил за пятьсот.

— Гарпуном пользоваться тебя учить не буду, — сказала она. Гвендолин не сильно расстроилась. — Пусть остальные вылавливают мусор, а тебе найдем другое применение.

Когда лестница закончилась, Гвендолин уже насилу передвигала ноги — колени словно превратились в желатиновый студень. От мысли о том, что придется взбираться обратно, наваливалась глухая тоска, не помогали ни воспоминания об Айхе, ни волнующие ароматы солнечного утра. Вслед за Нанну она преодолела последние — наружные — ступени и очутилась в просторном дворе. Необъятная твердыня башни скрывала за собой замок колдуньи, вместо него взору открылся чарующий вид на каменный домик с водяной мельницей, нависший над узенькой речкой. Колесо с лопастями неторопливо вращалось, вызывая умиление деревенской идиллией. За домиком начинались заточенные в камень извилистые каналы и разнокалиберные строения, похожие на беседки и часовни, разбросанные среди корявых японских кленов.

Нанну увлекла Гвендолин за собой в необъятные недра парка и прикрепила к бригаде чистильщиков. Забрав волосы в тугие пучки и засучив рукава, неприветливые люди бродили по пояс в поде, выгребая потонувшие черные листья, поднимая со дна мусор, полируя каменные русла специальными металлическими щетками. Едва закончив работу в одном канале, они молча и уныло перебирались в следующий. Нанну прогуливалась рядом, раздавая указания. А Гвендолин моталась по берегу с грязным, промокшим холщевым мешком, принимая сомнительные чужие находки и подавая гарпуны и сачки тем, кто требовал. Спустя несколько часов выматывающего труда, она насквозь пропотела, пропылилась, извозилась в иле, да и пахло от нее теперь вовсе не розами.

Но хуже всего были духи и призраки… Как ни старалась Нанну организовать работу подальше от гостей Кагайи, те нет-нет да и подбирались поближе. Дважды мимо продефилировали женщины с похожей на кору зеленой кожей и дремучими лесными зарослями в волосах. За ними, бодро цокая копытами и потрясая свалявшимися колтунами шерсти на ляжках, следовал фавн с деревянной дудкой. Гвендолин вытаращилась на него во все глаза и чуть не вывалила из мешка ворох сопревших листьев. В другой раз на дорожке очутился голый гигант под три метра ростом, с обрубком вместо левой руки и глазами на плечах. Неожиданно голова у него откинулась, и вместо шеи оказалась глубокая глотка в обрамлении редких зубов. Гвендолин подавила вскрик, заткнув рот грязной ладонью.

— А ну-ка, дай сюда, — к ней поспешила Нанну. Выхватив из рук мешок, развернула ее в противоположную от исполина сторону и шепнула на ухо: — Иди, отдохни. Видишь ивы? За ними начинаются древние развалины. Погуляй среди них, пока мы не закончим, я тебя позову.

— Кто это? — в полуобморочном состоянии выдавила Гвендолин, силясь обернуться. Уродливая нагая жуть так и притягивала взор.

— Один из жрецов погребального культа, — Нанну удержала ее голову. — Они прибыли вместе с богом Подземного царства Аранны.

— А зачем ему такой… рот?

— Он заглатывает души мертвых и переносит их вброд через реку забвения.

— Значит, здесь кто-то умер?

— Не говори глупостей. Он просто зевнул. А ты ступай. Достаточно с тебя работы на сегодня. И не оборачивайся, это непочтительно.

Знала бы она, каких усилий стоило Гвендолин не припустить во все лопатки! Страшно вообразить, какие ещё монстры прибывали на ежегодный праздник. Как среди них вообще можно было сохранять хладнокровие — и проявлять почтение?

Удалившись на достаточное, по ее мнению, расстояние, Гвендолин оглянулась. Нанну с работниками маячила за кустами, жрец, хромая, ковылял прочь, цветные руны на его широком голом заду ходили ходуном.

Вытирая руки о бриджи, Гвендолин побрела к зарослям ив. Близость руин чувствовалась по запустению, царившему вокруг: по некошеной траве, выкрошенной брусчатке дорожек и пересохшим руслам каналов, заваленных буреломом. Миновав раскидистые ивы, Гвендолин с удивлением погрузилась в царство хаоса и разрушений.

Это сколько же зданий нужно было взорвать, чтобы получить такой апокалипсический пейзаж? Тут и там из земли надломлено торчали скелеты поистине циклопических строений. Тут и там с ними перемежались горы битого камня, рухнувшие обломки стен и затянутые изумрудным мхом валуны. Тут и там чернели разломы, кривые щели и арки, увлекающие в немыслимые лабиринты развалин. Под подошвами хрустело каменное крошево, ветер пах пылью и одиночеством. Гвендолин брела вперед, ошеломленная масштабом архитектурного могильника.

Внезапно послышался глухой, утробный звук, и прямо из стены вылезла прозрачная серая фигура неопределяемой половой принадлежности, замотанная в грязную ветошь. Вид она имела самый бледный, больной и страшный: ни дать ни взять Бабай из детских страшилок. Белую паклю волос полоскал ветер, запавшие глаза в темных глазницах походили на пустые бельма.

— Ка-а-а, — выдавило привидение и потащилось к оцепеневшей Гвендолин на полусогнутых.

Да что же тут, куда ни ступи, обязательно наткнешься на какую-нибудь жуть?

— Ка-а-а… — повторило эхо.

Пока призрак не доволок до нее свои лохмотья, Гвендолин сочла за благо притвориться, будто не замечает его, и юркнуть в ближайший каменный проем. И еще в один. И еще. Как и учила Нанну. Хитрость возымела успех: ками отвязался.

А она уже начинала привыкать к местному населению. Призраки, духи — подумаешь! Главное — вовремя ретироваться.

Гвендолин очутилась в просторной галерее с недосягаемо высоким потолком. Сквозь проломы в крыше били косые солнечные лучи, на мозаичном полу громоздились обломки потолочных перекрытий. У левой стены на постаментах когда-то возвышались статуи, сейчас их останки валялись по всему полу: уродливые головы языческих богов, оскаленные морды доисторических ящеров, всевозможные симбиозы людей с птицами, рыбами, волками и лошадями — целый пантеон дьявольских отродий, одно безобразнее другого. Гвендолин морщилась, догадываясь, что все это — реальные обитатели волшебного мира. Лишь одна статуя не вызвала отвращение: расколотое на куски изваяние дракона из белого мрамора. Извивающееся тело и лапы разбились, узкая морда валялась в отдалении, а раскинутые крылья превратились в миллион хрупких черепков. Движимая непонятным порывом, Гвендолин опустилась на корточки и провела пальцами по выпуклому веку над слепым драконьим глазом, по круглым клыкам и аккуратно высеченной из мрамора чешуе. Внутри зародилось гадкое, дурное предчувствие. Глядеть на изувеченную статую было все равно, что глядеть на настоящее мертвое животное. На знакомое мертвое животное.

Шумно выдохнув, Гвендолин поднялась и поспешила прочь, стряхивая гнетущее наваждение. В этой пыльной исполинской гробнице ей вдруг перестало хватать воздуха.

Неожиданно ее внимание привлек голос. Глухой и далекий, он пробивался снаружи сквозь двери, окна, щели и нагромождения камней. Вывалившись из галереи, хватая ртом пыльный солнечный ветер, ориентируясь по слуху, Гвендолин стала пробираться через ущелья между обломками, и вскоре сумела различить слова.

— Сидеть. Я сказал, сидеть! Нет, не прыгать, не… ай. Прекрати! Сидеть, значит, опустить зад на камни. Видишь? Я сижу. И ты садись, ну?

Голос принадлежал Айхе. Едва Гвендолин распознала знакомый тембр, как сердце заложило крутой вираж.

— Вот бестолочь, чему тебя только учили в… откуда ты родом? С Северной гряды? Или с Вулканических островов? Где живет твой хозяин? — пауза. — Уф. Ничего-то ты, зверушка, не знаешь. Тупая, как пробка, да?

Пригибаясь, как солдат под обстрелом, Гвендолин подобралась поближе и притаилась за грудой обломков.

Когда-то здесь был открытый внутренний двор с крошечным садиком, скамейкой и мелким бассейном. От деревьев сохранились лишь сухие остовы, скамейка развалились надвое, а от бассейна остались выщербленные каменные борта да засыпанное камнями и грязью дно. Двор со всех сторон огораживали стены с портиками: половина тонких колонн сломалась и раскрошилась, другая половина продолжала поддерживать куски крыши.

Айхе стоял прямо посреди двора и сосредоточенно тыкал сухой веткой в плоскую морду пятнистой желто-коричневой рептилии. Та держала хвост на отлете и откровенно презирала и Айхе, и его палку.

— Нюхай! — велел мальчишка.

Земноводное пренебрежительно сощурилось, и Гвендолин почудился его мысленный посыл: сам нюхай!

— Теперь я брошу, а ты принесешь. Понятно?

Ящер сглотнул. На его выгнутой шее дернулась шкура.

— Раз, два… — начал Айхе.

Ящер не стал дожидаться слова «три» и харкнул. Раскаленный плевок за долю секунды обуглил сухую ветку, только дымок взвился да сажа посыпалась.

Айхе с воплем отдернул руку.

— Ах ты поганец! — зашипел он и ввернул в поток праведного возмущения пару-тройку заковыристых ругательств. — Значит, так, да? Драться будем?

Рептилия вскинула плоскую башку, открыла пасть и издала серию отрывистых выхлопов, подозрительно похожих на смех. Гвендолин сдавленно хихикнула и зажала рот ладонью. Подглядывать, конечно, было низко, однако ей не хватало смелости выйти из укрытия. Всякий раз, глядя на Айхе, она испытывала сильную неловкость и болезненное стеснение.

— Ну, ты сам напросился, тупица. — Юноша попятился, расстегивая рубашку. Передернул плечами, скидывая белую ткань. Бинты были на месте: и на груди, и на локтях. Он неприязненно скривился, окинув их взглядом, и потрогал ребра. Выдохнул:

— Терпимо.

И раскинул руки, выгибаясь.

Гвендолин видела, как он морщится от боли, как сжимает челюсти и как тяжело, прерывисто дышит сквозь стиснутые зубы. Как сквозь загорелую кожу рук просвечивают развилки вен и как по ним, словно электрические импульсы, начинают растекаться струйки света. Айхе запрокинул голову, зажмурился, весь пронизанный волшебной синевой. Пыльный воздух подернулся горячей рябью, похожей на жар от костра, и Гвендолин ощутила обжигающее дуновение на своих щеках. В немом ошеломлении она наблюдала за тем, как из пропитывающей пространство раскаленной синевы нить за нитью ткутся огромные, дивной красоты крылья и от самой земли поднимается прозрачная голова дракона — копия разбитой статуи из галереи.

Саламандра по-кошачьи выгнула спину дугой и, ощерив усыпанную мелкими зубами пасть, панически заверещала. Она бы пустилась наутек, да страх перед растущим чудовищем пришпилил к месту.

Айхе вдруг схватился за бока и бухнулся на колени, будто подломленный. Крылья разлетелись синими клочьями тумана, хотя воздух продолжал гудеть от волшебства. Айхе, содрогаясь, оперся рукой о камни. Длинные волосы упали ему на лицо, и минуту или две Гвендолин в смятении видела лишь раскрытые губы, со свистом втягивающие воздух. Она не могла заставить себя пошевелиться. Только что на ее глазах Айхе едва не обернулся драконом, и от потрясения ее била дрожь. Она бы, может, и кинулась к нему с дурацким вопросом: «Ты как?» — но Айхе не дал опомниться. Он тяжело поднялся с колен и принялся натягивать рубашку на плечи. Проворчал:

— Ладно, рептилия, будем считать, у нас ничья.

Рассеянно протянул руку, чтобы потрепать ящера по голове, но тот, наконец очухавшись, с молниеносным злобным выпадом тяпнул его за палец.

Уцелевшие в давней битве стены содрогнулись от многочисленных советов, которыми Айхе щедро снабдил саламандру. Та не стала дожидаться, пока ей отвесят ещё и пинка, благоразумно отпрыгнула на безопасное расстояние и вновь выдала серию наглых смешков. Айхе покраснел от досады на проклятую тупую ящерицу, на собственную беспомощность, на весь белый свет…

Неизвестно, чем мог завершиться поединок волшебника и рептилии, но окрестности вдруг огласились пронзительным, душераздирающим птичьим клекотом. По земле метнулась тень, потом еще одна. Гвендолин едва не свернула шею, пытаясь разглядеть того, к кому резко обернулся Айхе. Саламандра юркнула в трещину между камнями — и поминай, как звали.

С противным скрежетом вцепившись когтями в раздробленные обломки крыши, наверху устроилась гигантская птица: иссиня-черная, с гладкой серой грудью и… женской головой. Расправленные крылья молотили воздух, в поднятом вихре каменной пыли и крошева развевались длинные волосы. Гвендолин подавила желание зажмуриться. Она бы так и сделала, если бы мимо не проскользнула еще одна гарпия, тоже темная, но с лиловым оттенком оперения.

— Здравствуй, Айхе, — проворковала первая, медленно складывая крылья. Между алыми губами мелькнули острые зубы.

— Опять вы? — устало бросил Айхе, застегнув рубашку, и оттолкнул подошвой камень. Обманчиво расслабленная поза и небрежный тон могли ввести в заблуждение гарпий, но не Гвендолин. Она догадывалась, что его подрагивающие пальцы готовы в любой миг завершить комбинацию боевого заклятия.

— Разве ты не рад нас видеть? — притворно обиделась вторая женщина-птица, вышагивая по краю портика. Камни под ее когтистыми лапами хрустели, как раздробленные грецкие орехи, и сыпались вниз. — Ведь мы друзья.

Айхе проигнорировал претензию.

— А ты совсем с нами не летаешь, — подхватила вторая.

— Мы расстроены.

— Мы обижены.

— Мы в недоумении.

Жутковатая манера разговаривать по очереди очень шла этим… нелюдям.

— Не заговаривайте мне зубы, — проворчал Айхе.

— Мы?!

— Зачем нам?!

— Ты совсем нас не знаешь, — первая расправила крылья и резко смахнула с портика. Грянувшись оземь, всплеснула крыльями — нет, руками. Маховые перья обернулись тончайшими, как дым, рукавами открытого платья, схваченного на талии золотой узорчатой тесьмой. Высокая грудь, почти не прикрытая лифом, загнанно вздымалась, волосы рассыпались по обнаженным плечам, контрастируя с молочной белизной кожи. Женщина источала густой, вязкий и липкий, словно патока, магнетизм. У Айхе оборвалось дыхание, его взгляд прикипел к бесстыдно низкому вырезу платья.

Гвендолин ревниво стиснула в кулаках края бесформенной туники, вмиг возненавидев собственные далеко не выдающиеся формы. Таких прелестей ей вовек не отрастить. Она чувствовала себя полной дурой: так вот что ему нравится, вот что способно его прельстить?..

Покрасневший Айхе сглотнул и отступил на шаг. Мышцы на его руках напряглись, на щеках обозначились желваки.

— В чем дело? — промурлыкала женщина, подходя ближе. Она оказалась выше его на целую голову. — Ты нас боишься?

Тонкие пальцы прикоснулись к подбородку Айхе, заставляя приподнять лицо, соблазнительные пухлые губы разомкнулись. Сейчас она поцелует его, мелькнула у Гвендолин отчаянная мысль, и что-то гадкое завозилось внутри.

Уже будучи в сантиметре от призывно раскрытых губ, мальчишка с усилием отстранился, разрывая контакт.

— Не боюсь, — хрипло выдохнул он.

— Тогда полетай с нами.

— Разве мы так много просим? — рядом опустилась еще одна женщина-птица. Тонкое лиловое платье заколыхалось в вихрях взбаламученного крыльями воздуха.

— У меня нет времени, — Айхе попятился.

— Но ведь ты ничем не занят, — гарпии скользнули за ним.

— Я… разучиваю новую комбинацию, — голос у него окреп. — Показать?

Он рассек рукой пространство, и за пальцами потянулся алый шлейф волшебства.

Женщины с противным визгом отпрянули. Подпрыгнули, перерождаясь обратно в птиц, и забили крыльями, словно стремясь рассеять опасное свечение вокруг пальцев Айхе.

— Не смей нам угрожать! — выкрикнула первая гарпия, взмыв обратно на портик.

— Мы не причинили бы тебе вреда! — подхватила вторая, присоединившись к ней.

— Мы лишь хотим полетать!

— Ты ведь умеешь летать?

— Мы знаем!

— Мы видели!

— Нет настроения! — огрызнулся Айхе. Красный колдовской шлейф обвивал его руки по локоть. — Лучше убирайтесь отсюда!

С этими словами он нырнул в темный провал между обломками и исчез. Спустя секунду из-под огромного валуна высунулась морда саламандры. Покрутив плоской башкой в поисках хозяина, рептилия, видимо, почуяла нужный запах и юркнула в проем вслед за Айхе.

Гвендолин в своем укрытии не смела шелохнуться. О нет, вздумай она последовать за Айхе, гарпии не заметили бы ее. Не нашли бы: эти развалины прямо-таки созданы для игры в прятки. Но за подглядывание сделалось мучительно стыдно. Нетрудно представить, как разозлится Айхе, узнав, что она стала свидетелем столь деликатной сцены: мгновения его слабости. Ведь он почти повелся, почти позволил запеленать себя в порочную чувственность, почти откликнулся на откровенный призыв. Гвендолин и без того доставила ему массу неприятностей, ни к чему ещё сильнее разочаровывать.

Она смотрела на провал, в котором растворился Айхе, и гадала, как поступить.

— Мы могли разорвать мальчишку, — донесся сверху мелодичный голос.

— Могли.

— И отведать крови, пропитанной волшебством.

— О, да, — с придыханием. — Сладкой крови. Никогда прежде мы не пробовали крови волшебника.

— Но он нам пригодится.

— Он уже почти мужчина.

— Мы заманим его в горы.

— И он станет отцом наших детей.

— Никогда прежде мы не рождали от человека с колдовством в жилах.

— Никогда прежде — от дракона…

— …и Хозяина Ветров.

— А потом мы разорвем его.

— На куски!

— И напьемся крови!

От волнения, от жадного предвкушения голоса стали нервными, отрывистыми и, наконец, превратились в пронзительный птичий гвалт. Зашелестели перья, с глухим стуком на землю посыпались камни, две крылатые тени метнулись ввысь.

Гвендолин рискнула выглянуть из укрытия, лишь когда гарпии почти растворились в облаках. Ее колотило от ужаса и омерзения. Нужно было срочно догнать Айхе, предупредить о коварных планах богомерзких гадин. Он не должен был больше в одиночку бродить по развалинам, где его подстерегала беда.

Позабыв о том, что всего пять минут назад боялась обнаружить свое присутствие, Гвендолин бросилась к пролому, в котором скрылся юноша.

— Айхе! — позвала она. — Айхе, вернись!

Надрывный зов ободрал горло и обернулся приступом сухого кашля. Преодолевая мучительные спазмы, Гвендолин пересекла дворик и сунулась в разлом между камнями. Однако отыскать Айхе в развалинах оказалось делом не из легких. Она все звала и звала, но вместо него на голос потянулись неприкаянные ками и ворчливые кыши.

— Вот ты где! Ну наконец-то! — с облегчением воскликнула Нанну, на которую Гвендолин наткнулась, окончательно заблудившись.

— Вы Айхе не видели? — выдохнула девочка в отчаянии.

— Я тебя обыскалась, — Нанну нетерпеливо замахала руками, не желая ничего слышать. — Все локти уже обкусала, что отпустила одну. Обед давно закончился, а ты все где-то бродишь.

Гвендолин виновато потупилась. За собственными приключениями она напрочь позабыла, что обещала дождаться Нанну возле ив.

— На тебе лица нет. Что-то стряслось?

Гвендолин помотала головой.

— Мне пора обратно к бригаде, а ты возвращайся в лабораторию. Вот, возьми с собой, поешь, — Нанну вручила ей корзинку, накрытую полотенцем. — До вечера можешь отдыхать. Довольно с тебя на сегодня.

Гвендолин машинально поблагодарила и поплелась к башне. Она так и не встретила Айхе, так и не предупредила его… Куда же запропастился этот дракон? Безысходность терзала душу, пока Гвендолин преодолевала бесчисленные ступеньки, ведущие на самую вершину астрономической башни. Перед мысленным взором расцветали картины одна ужаснее другой. В каждой из них безобразные гарпии с торжествующим клекотом утаскивали Айхе в далекие горы и рвали когтями. О том, что происходило до жестокого убийства, Гвендолин не смела даже помыслить, испытывая и омерзение, и трепет одновременно.

В кухне слабо тлел очаг. Водрузив корзинку на стол, Гвендолин села, подперла голову руками и отрешенно уставилась на поленья: сквозь обугленную, потрескавшуюся кору просвечивало оранжевое пламя. Стрелки старомодных настенных часов показывали половину пятого, маятник отсчитывал секунды… Сколько же ей еще здесь сидеть, пока не придет Нанну? Два часа? Три? Или до самой глухой темноты?

Стянув с корзины полотенце, Гвендолин достала миску с овощным рагу и принялась за еду. Кто-то в местной столовой отлично готовил, пожалуй, не хуже мамы. Мясо хорошо протушилось, капуста была мягкая, и даже от вареной морковки не воротило. Мигом опустошив тарелку, Гвендолин запила обед кружкой ягодного компота, вымыла посуду и задумалась о том, как же скоротать время. Наиболее здравым казалось снова навязаться в помощники Дориану: за суетливой беготней время промчится — моргнуть не успеешь. Но хотелось совсем другого. Гвендолин во чтобы то ни стало требовалось решить проблему первостепенной важности. Глупую, бессмысленную — она прекрасно это осознавала, тяжело отсчитывая ступеньки, ведущие в лабораторию. И все же от ее решения зависело… многое, наверное.

Еще за дверью в нос Гвендолин шибанул тяжелый, удушливый смрад серы с какой-то противоестественной химической примесью — то ли гари, то ли жженого масла. Запах резал глаза и сушил гортань, пришлось щуриться, зажимать нос и цедить воздух по чуть-чуть сквозь зубы.

Дориан обнаружился у котла с комковатой серой жижей, похожей на шкуру носорога. Повязав лицо платком до самых глаз и нацепив защитные очки, он деликатно помешивал густую субстанцию деревянной ложкой. Судя по вытянутой руке и позе вполоборота, алхимик не испытывал удовольствия от процесса и на всякий пожарный готовился сигануть за шкаф.

— Добрый день! — зеленая от отвращения Гвендолин схватила со стола какую-то замурзанную тряпку и заткнула нос. — Что это у вас за чудесное благоухание?

— Не шевелись, — предупредил Дориан, зыркнув на нее через плечо. — Зелье неустойчиво, того и гляди рванет.

— Не шевелюсь, — Гвендолин послушно присмирела. — Вонь, извините, и без того парализует: страшно двинуться, чтобы лишний раз не вдохнуть.

Она насчитала еще двадцать семь полных оборотов ложки в котле, прежде чем алхимик двумя пальцами, оттопырив мизинец, словно августейшая особа, извлек ложку из жижи и уложил на тарелочку.

— Это «Драконий отвар», — объяснил он, снимая очки. — Опасное в приготовлении средство — я добавляю в него жидкий огонь из драконьей глотки, слой когтя — желательно, с мясом и нервными окончаниями, — несколько капель слюны и совсем чуть-чуть яда.

— И для чего нужна эта гремучая смесь?

— О, у нее есть отличное применение. Она держит в повиновении любого самого страшного хищника, будь тот даже ростом с башню…

— …и свирепее Левиафана?

— Именно.

— Так вот как вам удается усмирять доисторических морских монстров в аквариумах, — догадалась Гвендолин.

— Немного «Драконьего отвара», чуточку уменьшающего порошка, унция «Легкой слепоты» — и да, животные ведут себя смирно.

— А слепота зачем?

— Чтобы не замечать снующих мимо слуг. И зрителей на трибунах.

— Вы собираетесь потчевать этим Левиафана? — нахмурилась Гвендолин.

Дориан стушевался и произнес, словно оправдываясь:

— Госпожа не может выпустить на арену неуправляемое чудовище. Это погубит всех обитателей замка.

— Чтобы Левиафан напал на человека, ему потребуется скормить не ваше зелье, а совсем другое, для озверения.

Однако алхимии уже не слушал. Согнувшись в три погибели, он залез под стол и выудил оттуда пыльную банку с дохлыми червяками.

— Мне сегодня не требуется твоя помощь, — он нетерпеливо махнул рукой, предлагая Гвендолин убраться с глаз долой.

— А я не за этим пришла. Я хотела… спросить.

Ох, только бы не зарумянились щеки. Только бы Дориан не разгадал ее истинной цели.

— У меня мало времени, — предупредил алхимик.

— Да я на секундочку. Мне бы… зеркало.

Дориан вперил в Гвендолин проницательный взгляд, будто за грудки схватил и пытается вытряхнуть из нее признание.

— Я… двое суток не причесывалась, — запинаясь, принялась сочинять Гвендолин, — и не заплеталась… а вдруг у меня прыщ на носу вскочил?

— Пока нет, — заверил Дориан. — Если появится, обещаю поставить тебя в известность.

Это расценивать как отказ?

— Но мне действительно очень нужно, — вот теперь Гвендолин точно покраснела. — Неужели нигде нет зеркала? И расчески?

Дориан подумал.

— В комнате Нанну поищи, — наконец сжалился он. — Там не заперто. Только обещай не лазить по вещам.

— Да вы что! — Гвендолин оскорблено вскинулась. — Мне только причесаться и…

— Уходи уже, — Дориан потерял к ней интерес и уткнулся длинным носом в банку с червяками.

Обрадованная Гвендолин припустила вниз со всех ног.

В комнате Нанну царила мрачная духота. В отличие от сушильни для трав, здесь имелось застекленное окно, которое, вероятно, редко открывалось, поэтому воздух сгустился сырой и затхлый. Зеркало нашлось на комоде: небольшое, в две ладони, с резной металлической ручкой, инкрустированной перламутром. Сразу видно: ценная вещь ручной работы. Впрочем, в этом мире все делалось вручную. А для изготовления зеркал, надо думать, как в стародавние времена, применялось серебро.

С замиранием сердца Гвендолин взглянула на свое отражение. На нее уставилась невзрачная веснушчатая девчонка с глазищами в пол лица, вздернутым носом и рыжей паклей на голове. Охнув, Гвендолин нашарила на комоде гребешок — деревянный и совсем без ручки — и запустила пальцы в тугую косу, распутывая волосы. Ужас, ужас, билось в голове, убогий, тоскливый ужас. Она до отвращения, до унизительной жалости некрасива. Эти чудовищные веснушки — она же вся рябая. Соскрести бы их жесткой мочалкой, или загореть до хрустящей корки, только первое — увы — не сработает, а второе лишь добавит новых пигментных пятен. Вьющиеся волосы за три дня без расчески свалялись до состояния войлока, и расстроенная до тяжкого уныния Гвендолин принялась безжалостно драть их гребнем, жмурясь от боли и смаргивая злые слезы боли. Потребовалось не меньше десяти минут, чтобы вынуть из спутанных завитков мусор, пыль и сухие травинки и придать им более-менее ухоженный вид. Однако результат не удовлетворил.

— Вода, — сообразила Гвендолин. — Нужно нагреть воды.

Сказано — сделано. Кастрюль в кухне нашлось достаточно, а дрова в очаге еще не до конца прогорели. Пока вода закипала, Гвендолин сидела как на иголках, и все поглядывала на дверь. Только бы Дориану не приспичило навестить склад в поисках закончившихся наверху рыбьих пузырей, лягушачьей икры или толченых скорпионов. Только бы Нанну не вернулась раньше времени и не застукала свою подопечную за преступной растратой воды. Только бы Айхе не заглянул на огонек…

Прижав на секунду ладони к вспыхнувшим щекам, Гвендолин схватила кастрюлю, обернув ручки полотенцем, и подтащила ее к тазику для умывания. Затем на цыпочках подкралась к двери, прислушалась, не идет ли кто, и кинулась мыть голову. Руки тряслись, вода выплескивалась из ковша на пол, текла по шее за шиворот и заливала глаза. До чего же непривычно! А уж вспенивать в волосах скользкий зеленый обмылок с одуряющим запахом трав, оставляющий осколки абрикосовых или сливовых косточек — вообще подвиг. Мыло то и дело вываливалось из дрожащей ладони и плюхалось в мутную воду, дважды запутывалось в мокрых локонах — насилу выдернула. И вот наконец Гвендолин накрутила на голове тюрбан из полотенца и, удовлетворенно отдуваясь, потащила таз к окну. Вряд ли это окно использовали для выплескивания помоев, но ведь до земли полкилометра: часть воды растечется по стене, а оставшаяся попросту испарится. Так или иначе, совесть не сильно препятствовала преступным действиям.

Довольная собой Гвендолин вернулась в комнату Нанну и вновь полюбовалась на себя в зеркало. Тюрбан ее явно не красил. Тонкая безразмерная туника тоже. Разглядывая витиеватые узоры на светлой ткани, Гвендолин бессознательно выпятила грудь, поворачиваясь так и этак в надежде обнаружить вожделенный объем. Однако зеркало осталось непреклонно. Плоскодонкой Гвендолин быть давно перестала, однако женственными ее формы можно было назвать лишь условно. Особенно в сравнении с гарпиями. Пусть те — кровожадные нелюди, пусть у них на уме одни мерзости. Но она помнила горящий взгляд Айхе. Разве на нее он когда-нибудь посмотрит с таким вожделением? На что тут смотреть-то. Прыщи зеленкой надо мазать, а не подчеркивать.

Окончательно раскиснув, Гвендолин стянула с головы полотенце, ссутулилась и поплелась к комоду возвращать на место бесполезное зеркало. Мокрый жгут волос упал на спину, пропитывая тунику холодной сыростью, плечи под невесомой тканью озябли. Увы, чуда не произошло: гадкий утенок не преобразился в прекрасного лебедя. Даже с вымытой головой бледная рыжая худышка осталась бледной рыжей худышкой. Устроившись за столом и положив голову на руки, являя собой воплощение вселенской кручины, Гвендолин смежила веки.

Такой ее и застала вернувшаяся под вечер Нанну.

— Топишь горе в компоте? — женщина устало поставила на пол полную воды кадку и окинула хозяйским взором очаг. — Надо бы послать кого-нибудь за дровами.

Гвендолин разлепила налитые сонной тяжестью веки и размяла пальцами затекшую шею. Надо ведь, умудрилась задремать. Горе? В компоте? О чем это она? Ах да, о кружке, забытой с обеда.

— Нет, это пустая, я помыла.

— Тебя посылать точно не буду: до утра не управишься.

— Я могу сходить, — долетело от двери.

Гвендолин обдало волной жара, вспыхнули даже кончики ушей. А ведь Айхе всего лишь вошел в кухню и пока даже не приметил ее, скорчившуюся за столом. В бесплотной надежде ужаться в ноль, Гвендолин скрючилась ещё сильнее. Как все-таки здорово, что Нанну не успела зажечь лампы: в тусклом свете очага не видать зардевшихся щек.

— Господин Айхе? — Нанну скептически изогнула бровь. Видно, на языке у нее так и вертелось колкое: «С какого перепугу?» — У вас поди своих дел невпроворот, а мне не к спеху. Дров до утра хватит.

— Как знаете, — Айхе пожал плечами. Не больно-то и горел желанием помогать: отдал дань вежливости. — Но если надумаете, я пока буду… — Он, безусловно, собирался развить мысль, однако сбился на полуслове, споткнувшись равнодушным взглядом о тихую, неприметную, сжавшуюся в комочек Гвендолин. И тут уж на его лице отразилась бесподобная смесь эмоций…

Ужас пропитал каждую клеточку тела бедняжки Гвендолин: ведь с просохшими после душа кудряшками она частенько напоминала крашеную хной овцу, дернутую током. Айхе беззастенчиво изучал бедлам на ее голове и даже не скрывал насмешливого изумления.

— Помочь с ужином? — предложила Гвендолин дрожащими губами, изо всех сил делая вид, будто ей ни капельки не стыдно, не обидно, не горько и вообще — наплевать!

— Я пожарю омлет, — отмахнулась Нанну. — Позови лучше Дориана, иначе он всю ночь будет ковыряться со своими штативами и пробирками.

Гвендолин с готовностью спрыгнула со стула, радуясь возможности ускользнуть от пристального внимания Айхе. Над гарпиями бы лучше так подтрунивал! Пряча глаза, она юркнула к двери и на пороге почти споткнулась о давешнюю саламандру, которая именно в данный момент аккуратно просачивалась в кухню через щелочку. К счастью, удачно подвернулся косяк, избавив Гвендолин от позорного пируэта вверх тормашками, а мальчишку — от очередной потехи. Откуда здесь вообще взялась эта проклятая рептилия?

— Подумаешь, взрыв на голове, — ворчала Гвендолин сквозь сердитые слезы, топая вверх по лестнице и старательно приглаживая вихры. — Ну да, где уж мне, паршивой овце, до неземных красот некоторых местных… дамочек.

Дориан постукивал ложечкой о край котла. Зелье в чугунной емкости кипело не ахти какое важное: бабахать не собиралось, ядовитыми пузырями не плевалось и даже пахло сносно, — то есть вести себя с ним можно было без особого почтения.

Прежде чем передавать просьбу, Гвендолин вытерла влажные глаза и шмыгнула носом. Так, надо вернуть самообладание. И относиться к разочарованиям философски. А к себе — с юмором.

— Нанну зовет ужинать, — почти ровным голосом поведала она. И зачем-то добавила: — Там еще Айхе… — приперся, ага, — пожаловал.

— А я как раз закончил на сегодня, — Дориан сунул ложечку в стаканчик и глубоко затянулся паром над котлом. — М-м-м, идеально: тончайшие нотки цитруса в ванильном сиропе. Госпожа будет довольна.

Больше всего на свете Гвендолен хотелось задержаться в лаборатории на часик или два. Теплилась смутная надежда, что Айхе уберется подобру-поздорову вместе со своей едкой ухмылкой. Однако Дориан закруглился в считанные минуты, а навскидку выдумать причину для задержки не получилось.

— Вы духи сварили? Или крем от морщин? — уныло поинтересовалась Гвендолин, пока он гасил лампы.

— О, нет, всего лишь средство для чистки аквариумов.

— С ванильно-цитрусовым шлейфом?

— Оно на шестьдесят два процента состоит из сухих опарышей. Приходится… импровизировать.

— Фу, — Гвендолин наморщила нос. — А Кагайя знает?

— Я не посвящаю ее в рецепты.

— Тогда на вашем месте я бы ещё и скипидару плеснула. Для улучшения чистящих свойств.

— Идем, я должен осмотреть мальчика. Госпожа торопит, чтобы он скорее отправлялся с поручением к ее сестре, но лично я бы не советовал ему пока летать.

— У него не… — Гвендолин чуть не сболтнула: «не получилось превратиться в дракона», — да успела прикусить язык, — не много времени остается, да?

— Будет зависеть от госпожи, — туманно изрек Дориан и, не желая вдаваться в подробности, покинул лабораторию.

Вопреки робким чаяниям Гвендолин, Айхе дожидался алхимика в кухне за столом, подперев щеку ладонью и рассеянно поигрывая огнивом. У его ног, словно верный пес, восседала саламандра и неотрывно глядела на хозяина влажными, жалобными глазами-вишнями. Ее желто-коричневая шкура жирно лоснилась. На плоской морде застыло выражение глубокой преданности, не хватало только хвоста-пропеллера.

Нанну уже разворошила угли, подкинула поленце и пристроила сверху чугунную сковороду с длиннющей ручкой. На сковороде смачно скворчали яйца.

— Если кто хочет рагу, могу разогреть. С обеда осталось, — обратилась Нанну к Дориану. Тот благосклонно кивнул, пришлось ей терпеливо доставать вторую сковородку. — А ты чего в дверях топчешься?

Гвендолин прекратила теребить заплетенную косу и вспомнила, что теперь, при зажженных лампах, краснеть категорически запрещалось. Разумеется, стоило лишь Нанну привлечь к ней внимание, как под кожей зародился предательский огонь.

— Я не голодная, — старательно разглядывая разделочные доски, поварешки и связки чеснока на стенке у очага, проговорила она. — Пойду к себе, если можно, прилягу.

Нанну хмыкнула, перемешивая яйца:

— Слышать ничего не желаю. Садись. Господин Айхе, подайте ей стул, если не трудно.

— Не трудно. — Ну вот. Опять ироничные нотки в голосе! Опять ухмылка. Сил нет! Чем же она заслужила его насмешки? Вдруг лицо перепачкалось? Или волосы снова дыбом?

Юноша тем временем уступил ей стул и пододвинул к столу другой. В тысячный раз прилизывая ладонью макушку и виски, Гвендолин пристроилась на краешек и наконец рискнула поднять на парня взгляд. Тот косился на рептилию, которая переместилась поближе к хозяину и снова заискивающе заглядывала в лицо. Гвендолин выдохнула: мальчик, в общем-то, не кусался… и потолок не обрушился… Насочиняла она себе, похоже.

— «Сам андарун» дословно переводится как «огонь внутри», — блеснул эрудицией Дориан, плюхнувшись на стул и задрав ногу на ногу. Из-под узких штанин выехали неприглядные костлявые щиколотки, острый носок верхнего ботинка нервно задергался. — Огненная ящерица. Обитает в вулканических жерлах. Данный экземпляр, если не ошибаюсь, родом с Пепельных островов — видите характерные отметины над глазницами? Пепельные саламандры — неизменные спутники бога огня Вулкана.

— Я его дрессирую, — охотно похвастался Айхе.

— Правда? И как успехи?

— А вы не замечаете? — он горделиво расправил плечи. — Сидит, внимает хозяину.

Дориан скептически покачал головой:

— Такие рептилии не поддаются дрессировке, у них напрочь отсутствует инстинкт привязанности к кому-либо, кроме своего божества, да и любые другие чувства.

— Я тоже так думал. Два дня уже над ним бьюсь — ни одной команды не выполнил! Для дрессировки это не срок, понятно, но ведь я колдун, он обязан мне повиноваться!

— Только из-за того, что ты волшебник? — вырвалось у Гвендолин.

Айхе повернулся к ней, но она выдержала взгляд в упор. Краска давно слезла с ее щек, а уж восхищаться тем, кто всячески выпячивал собственную исключительность, совсем не хотелось.

— Теоретически Айхе прав, — ответил за юношу Дориан. — Колдовство вынуждает подчиняться даже бессловесных тварей. Даже божественных спутников, вроде дриад и сатиров, а у них-то разума побольше. И все-таки саламандра… хм…

— Все изменилось после того, как Хал — я назвал его Халом — провинился.

— Ну-ка? — Дориан с любопытством подался вперед.

— Я его напугал и заработал укус, — Айхе смущенно продемонстрировал правую руку. Указательный палец на ней покраснел и распух. — Собирался оставить его в покое, раз уж он такой непреклонный, а он вдруг взялся везде за мной таскаться. Ластится, подлизывается, в глаза жалобно заглядывает: мол, прости, хозяин, осознаю свою вину… Ну и как его прогнать, такого несчастного и виноватого?

К удивлению Гвендолин, душещипательная история произвела на алхимика совсем не то впечатление, которое ожидалось.

— Дай-ка свой палец, — потребовал он безапелляционно и протянул ладонь. Сбитый с толку Айхе повиновался. Вот уж не ожидал, что мелкая ранка затмит историю со счастливым приручением дикой ящерицы. Дориан принялся усердно сгибать, разгибать, мять палец, а затем и всю пострадавшую конечность, и, наконец, вынес вердикт:

— Так я и думал. Яд.

— Что? — Айхе выдернул руку.

— Сильно болит?

— Скорее, докучает. Я к вам как раз за мазью какой-нибудь пришел, а то ноет и пухнет на глазах.

— Саламандры, мой неискушенный друг, существа ядовитые. Только яд у них слабенький и действует медленно. Поэтому они кусают жертву, а потом не выпускают из поля зрения и терпеливо ждут, пока та сдохнет.

На Айхе жалко было смотреть.

— То есть… — выдавил он, — эта рептилия волочится за мной в ожидании, пока я окочурюсь? Так, что ли?

— Печальный факт, — без тени сомнений подтвердил Дориан. — Я бы на твоем месте не поворачивался к ней спиной: не подначивал ускорить процесс.

— Несчастный, виноватый Хал! «Прости-и-и, хозя-а-аин», — передразнила Гвендолин и покатилась со смеху. Айхе осадил ее обиженным взглядом, но его выдержки хватило не надолго: губы дернулись, расползаясь в улыбке, и в следующий миг он уже веселился от души.

— Как же я теперь от него избавлюсь? — озадачился Айхе, вытирая слезы. — Он же не станет преследовать меня еще лет пятьдесят, пока я не умру естественной смертью?

Дориан принял его слова за чистую монету и с непрошибаемой серьезностью произнес:

— Вряд ли он проживет так долго без пищи.

— А ты кинь ему палку, а сам спрячься, — посоветовала Гвендолин. — Вдруг расшибется тебе в угоду и принесет? Только берегись, чтобы снова не подпалил.

Слова сорвались с губ прежде, чем она сообразила, что болтает лишнее.

— Снова? — Айхе вопросительно повел бровью, и Гвендолин смутилась. Разыскивая его в развалинах, она бредила лишь грозящей ему опасностью и не разменивалась на мелочи, вроде объяснений. Сочинила бы историю с подслушанными воплями гарпий, где Айхе не фигурировал вовсе. И ведь не погрешила бы против истины. И вот так глупо срезалась на ерунде.

— Я… была сегодня в развалинах, — запинаясь, пробормотала Гвендолин. И принялась сбивчиво излагать чуть подправленную версию событий, в которой она вовсе не собиралась подглядывать: просто не успела заявить о себе, а тут уже и гарпии нагрянули. Гвендолин все говорила и говорила, путаясь, перескакивая с пятого на десятое и каждый миг ожидая, что Айхе впадет в ярость. И будет прав: мало ли чем он мог заниматься в руинах?! Подсматривать низко. Даже если она случайно пробегала мимо, ей стоило либо обнаружить себя, либо убраться восвояси из уважения к чужому уединению.

Когда обрывочное повествование, приправленное покаянием, иссякло, воцарилось молчание. Дориан с нарочитым вниманием наблюдал за саламандрой. Нанну расставила на столе тарелки и щедро отвесила в каждую по куску дымящейся яичницы. Гвендолин несмело посмотрела на Айхе исподлобья: вдруг обойдется малой кровью?

Юноша глядел в сторону и, кажется, меньше всего злился на ее безответственное поведение. В его потемневших глазах танцевали огненные блики, и Гвендолин вдруг ощутила, как что-то болезненно, судорожно сжимается в груди, как душа выворачивается наизнанку и рвется к тому, кого едва знает, как лицо напротив затмевает целый мир, и растворяются в горячечном бреду обрывки здравых мыслей. Как он умудрился за какие-то пару суток превратиться в воздух, которым она дышала? Неужели вот это щемящее, неприподъемное, не вмещающееся в душу чувство и есть… любовь?

— Приятного аппетита, — Нанну грохнула об стол сковородой с овощным рагу, и Гвендолин вздрогнула, вынырнув из облаков. — Дориан, не щелкай клювом, подставляй тарелку.

— До чего любопытный образец, — восхитился алхимик, не сводя с саламандры фанатичного взгляда. — Если его напугать, он подпалит целый замок…

— Хоть раз поешь молча, — попросила Нанну, скроив унылую мину. — Без мрачных пророчеств, ладно?

— Ладно, — Дориан сосредоточился на еде.

Нанну пододвинула к Гвендолин тарелку с яичницей и кружку с холодным компотом и замешкалась, раздумывая, как поступить с Айхе. Он был в ее жилище нечастым и, чего греха таить, совсем не желанным гостем.

— Вы, наверное, привыкли к другим блюдам, господин, — предположила она с нарочитым ударением на последнем слове. — Это еда для прислуги.

Айхе нахмурился и протянул тарелку:

— Можно добавить мяса?

Нанну фыркнула: надо же, не погнушался простецкого рагу с костями и салом. Она плюхнула ему самый увесистый и самый костлявый шмат, размазав яичницу по краям, и осталась довольна красными пятнами на его щеках.

В безмолвии застучали ложки. Обглодав кость, Айхе швырнул объедки плотоядной рептилии и ответил на три удивленных взгляда:

— Чтобы не крякнул с голодухи в ожидании моей гибели.

— Когда ты улетаешь? — тихо спросила Гвендолин, претворяясь, будто увлечена яичницей. Она не надеялась на ответ, однако получила его.

— Завтра. Кагайя обещает наслать на мою голову все мыслимые кары небесные, если я не достану какую-то хваленую побрякушку.

— Я бы на твоем месте не относился к амулету Ципреи столь легкомысленно! — Дориан распрямился на стуле, словно ему в спину воткнули штырь. — Он обладает исключительной магической силой, сопоставимой с зарядом солнца! Если с ним непочтительно обращаться, это может вызвать катаклизм!..

Нанну вскинула глаза к потолку и вздохнула. Айхе мрачно покосился на алхимика и задал резонный вопрос:

— Ну и что? Мне теперь не летать?

— А ты справишься с превращением?

Как в воду глядел. Айхе помрачнел ещё сильнее и заявил с упрямой решимостью:

— Легко.

Дориан не поверил, но вразумлять не стал.

— Я после ужина проверю, как срастаются твои ребра. Еще раз примешь на ночь лекарство, а там решим.

— Заодно с лекарством и мазь принесите. Может, если палец заживет, ящер от меня отцепится?

— А что делать, чтобы гарпии отцепились? — не выдержала Гвендолин. В общих чертах она обрисовала парню ситуацию с их намерениями, но стыд то и дело затыкал рот, и под конец она совершенно измаялась, подбирая слова. Вряд ли Айхе правильно оценил масштабы грядущего бедствия. — Они обещали… порвать тебя на куски.

— Придется встать в очередь, — Айхе с усмешкой кивнул на саламандру, которая по-прежнему поедала его глазами.

— И еще они сказали… — ох, как же тяжело! Голова лопнет! — Что ты… что сначала…

— Ну да, используют меня по назначению, — буднично закончил за нее Айхе и залпом допил компот.

— Пойду, принесу мазь, — Дориана сдуло со стула и вынесло за дверь. Нанну проводила его многозначительным смешком:

— Не вас первого.

— Так ты… знаешь? — оторопела Гвендолин.

— Конечно, — Айхе поднял на нее удивленный взгляд. — Их обряды ни для кого не секрет. Они же так размножаются.

— И вот так спокойно к этому относишься?

— А что мне теперь, в истерике биться? — Айхе откинулся на спинку стула, недоумевая, чем заслужил ее бурную реакцию.

«А может, ты был бы и не прочь поучаствовать в не-секретном обряде?» — едва не выпалила Гвендолин.

— Они же… мерзкие! — выплюнула она вместо казавшегося справедливым обвинения. И обрушила на женщин-птиц неконтролируемый поток гнева, бушующий внутри. Айхе слушал с интересом: видимо, не подозревал в хрупкой юной девочке таких океанических глубин ненависти.

Когда Гвендолин выдохлась, Нанну присвистнула и принялась за мытье посуды.

— Крепко они успели тебе насолить, — обронил Айхе.

— Гарпии не залетают на территорию замка, — сказала Нанну, сгружая тарелки в таз с горячей водой. — Побаиваются Кагайи и ее колдовства, поэтому не охотятся открыто на здешних мужчин. После истории с Дорианом…

— Расскажите, — попросила Гвендолин.

— Да нечего особо рассказывать, — Нанну опасливо покосилась на закрытую дверь и понизила голос. — Дориан однажды заблудился в развалинах. Ты сама видела, там настоящий лабиринт. А чуть дальше, если пересечь руины, начинается реденький лесок. Вот он и отправился туда за какими-то травами для зелий. Господина Айхе еще не было, что-то приходилось собирать самому, за чем-то слуг посылали, но ими колдунья была не довольна: получат волшебную защиту от шша и дернут в леса, ищи потом. В общем, Дориан проплутал до вечера и угодил в когти гарпиям. Утащили они его в горы… честно говоря, он предпочитает не вспоминать подробности своего двухдневного пребывания в их гнездах. Ужасная бестактность с твоей стороны заикаться об этих тварях.

— Откуда же я знала, — пристыжено выдавила Гвендолин.

— Кагайя лично летала его вызволять.

— Она тоже дракон?

— Ох, лучше тебе не знать, в кого она перекидывается, крепче спать будешь. Нашла она Дориана, слава богам, живым и невредимым, и навела шороху в горах. Мы думали, гроза надвигается, гром гремит, а выяснилось, что это Кагайя горы с землей равняет. С тех пор Дориан нос из башни не высовывает, а гарпии нашу хозяйку остерегаются.

— Сегодня они подобрались совсем близко к замку, — возразила Гвендолин и испытующе поглядела на Айхе: — И уже не впервые, да?

— Все-то ты подслушала, — поддразнил тот.

— И подглядела.

Юноша отвел глаза.

— Или ты и сам не прочь с ними водиться? — не в силах скрыть ревнивое недовольство, Гвендолин скрестила руки на груди и, не дождавшись реакции, ощутила острую потребность куснуть: — В восторге от них, да?

— От кого?

Гвендолин разозлилась пуще прежнего: на него — ишь, прикинулся дурачком; на себя — за нелепые претензии, обличающие самые сокровенные чувства.

— От гарпий? — терпеливо уточнил Айхе. — Ушам не верю.

Гвендолин глядела на него волком. Лучше было бы теперь замкнуться в гордом молчании, и пусть гадает, чем именно уязвил ее самолюбие. Но ее душила обида, и горечь, и непонятная безысходная тоска; все это требовало немедленного удовлетворения, и умолкнуть в таком лихорадочном состоянии оказалось трудновато.

— Тогда почему ты так на них пялился? — с вызовом выступила Гвендолин.

— Как — так? — полюбопытствовал Айхе. Судя по смешливым ноткам в голосе, разговор, вдруг перетекший в выяснение отношений, его забавлял.

Гвендолин насупилась: да он же просто глумился над ней, нарочно раззадоривал! Нетушки. Она не станет подливать масла в огонь его веселья.

— Гиртен каждый раз выдумывает все более и более вызывающие наряды, — мягко сказал Айхе. — На них трудно не реагировать.

— Гиртен?

— Ну, может, Гертхен, — юноша пожал плечами. — Или Греттен. У гарпий все имена на «Г» и все одинаковые.

— И ты на всех реагируешь?

Айхе моргнул:

— А ты что, ревнуешь?

Гвендолин ни разу в жизни так мучительно не краснела. Даже когда отвечала на каверзные вопросы, играя в правду-вызов. Даже когда расчудесная Нэнси Фелпс обличила ее влюбленность в Этана Брауна перед доброй половиной класса. То все были детские шалости, а сейчас — что-то взрослое, серьезное, прожигающее насквозь. Чувство, от которого внутри было одновременно сладостно и страшно. Если Айхе попытается его высмеять… Она умрет.

Придавленная стыдом, словно гранитной плитой, Гвендолин не смела ни шелохнуться, ни поднять глаз.

— Я лишь хотела предупредить, — прошептала она непослушными губами.

— Спасибо. — Что это? Смущение во внезапно охрипшем голосе?

Нанну, тактично кашлянув, сунула сковороду в таз с мыльной водой: да-да, она все ещё здесь, если кто-то забыл!

— Буду осторожен, обещаю, — добавил Айхе. Он прятал глаза за упавшей челкой, явно раскаиваясь в своей дерзости. Так и не придумав, чем спасти положение, он поднялся со стула и поспешно откланялся. — Спасибо за ужин, Нанну, сроду не ел такого вкусного омлета.

— И костей, — язвительно хмыкнула Нанну себе под нос. — Милости просим.

Айхе замешкался у двери, а потом, после очевидной внутренней борьбы, обернулся.

— Я тренируюсь у южной дозорной башни, — сообщил он напряженным и хрипловатым от неловкости голосом, обращаясь исключительно к Гвендолин. — Буду рад, если придешь завтра. Хал! За мной!

Пятнистая рептилия, забавно виляя задом, потрусила к выходу и едва успела проскользнуть в щель, как дверь захлопнулась.

Гвендолин оцепенело смотрела на дверную оплетку: на поперечные железные ленты, тронутые ржавчиной, на выпирающие круглые болты — и не слышала ни мерного тиканья настенных часов, ни треска огня в очаге, ни неприятного шварканья металлической щетки, елозящей по сальной чугунной сковороде. В голове у нее пульсировала лишь одна мысль: Айхе будет рад, если увидит ее завтра…

— Только косу не заплетай, — посоветовала Нанну, вытирая о фартук мокрые, натруженные руки. — А то расстроится.

— Кто? — вздрогнула Гвендолин и машинально потянулась к непослушным, выбившимся рыжим прядкам: пригладить, заправить за уши.

— Конь в пальто!

— Почему расстроится?

— А ты разве не заметила, как он смотрел на твои волосы?

— Угу, — Гвендолин неуютно поерзала на стуле. И рада бы забыть, да никак. — Заметила.

— Зачем тогда прилизалась? Пусть бы мальчишка и дальше любовался.

— Вы… шутите?

— Да какие уж тут шутки! У него от восхищения в зобу дыханье сперло, а ты наверх сбегала — и нате вам, явилась гладкая, как коленка!

Похоже, Нанну все-таки говорила серьезно.

— Ох. В юности я бы удавилась за такую шевелюру, — Нанну мечтательно вздохнула.

— И ничего в ней хорошего нет! — отрезала Гвендолин в знак протеста и обхватила себя руками. Как будто она не гляделась в зеркало. Как будто не понимала, насколько зазорно быть такой отвратительно рыжей кикиморой: бледной, рябой и лохматой!

Несколько секунд Нанну не сводила с нее проницательного взгляда, а затем присела на стул и мягко, с материнской заботой произнесла:

— У тебя очень красивые волосы. И ты сама очень красивая. Поверь в это и не накручивай себя.

— Вот и мама так говорила… — глаза обожгло непрошенными слезами, и Гвендолин испугалась, что не справится, разревется.

— Маме надо верить. Ну а если не можешь маме, то поверь хотя бы этому мальчишке. Я его раньше таким не видела.

— Каким? — с надеждой шепнула Гвендолин. Но Нанну не ответила. Только улыбнулась и потрепала ее по макушке, прежде чем вернуться к посуде.

Ночь протекла в пищеварении сомнений, перемежавшихся урывочным сном. Лежа в шуршащей темноте, напоенной ароматами сухих трав, Гвендолин терялась в воспоминаниях, воскрешая каждый мимолетный взгляд Айхе, брошенный в ее сторону, каждое его слово, каждое движение. Розовые романтические грезы перемежались суровыми реалиями и лопались, словно мыльные пузыри, под наплывами страха. Безумно хотелось довериться Нанну с ее оптимистичными прогнозами, но, к несчастью, у Гвендолин имелось собственное мнение, старательно взращенное подростковыми комплексами и объективной, как ей казалось, самооценкой. Трудно в одночасье поменять мнение о том, к чему давно привыкла. О, нет, она никогда не считала себя уродиной, недостойной чужого внимания. Но именно сейчас, именно перед Айхе ощущение собственного несовершенства неожиданно низвергло ее в пучины отчаяния. Гвендолин чудилось, будто каждый ее мелкий недостаток, будь то выпирающие ключицы или тощие лодыжки, раздается в размерах до слоновьих величин и грубо тычет Айхе в нос. Гвендолин чудилось, будто Нанну просто подтрунивает над ней, как и весь этот жестокий волшебный мир. Как и Айхе, приглашающий на прогулку, на которую сам не собирается, и видящий насквозь всю ее мятущуюся наивную душу. Его внимание — не более чем снисходительная жалость господина к прислуге, или, если уж совсем размечтаться, брата к непутевой сестренке, не внявшей вразумлениям. Как же Гвендолин смела рассчитывать на большее?.. Да и на что, если уж честно, она рассчитывала? Айхе заметно старше, охота ему возиться с сопливой девочкой? Что в ней сейчас могло привлечь его внимание, кроме глупых детских выходок с подглядыванием и ревнивыми истериками?

Изнемогая под грузом самоуничижения, Гвендолин тяжко вздыхала, то ворочаясь на жестком, колючем матрасе, набитом сеном, то вскакивая и подбираясь к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Ночь тянулась, как резина, голова болезненно пухла от страданий. Гвендолин периодически ловила себя на сочувствии к героине злополучного романа, влюбленной в смазливого вампира. Как же тяжко, оказывается, было ей, бедняжке, убежденной в собственной никчемности!.. Захлебываясь душно-мятным воздухом, дрейфуя в море воспоминаний, сомнений и бредовых фантазий, Гвендолин наконец погрузилась в пучины дурных сновидений. Ей снился умопомрачительный вампир, флиртующий с гарпиями, и огненная саламандра, мывшая посуду в бурлящем котле со слизнями.

И все же наутро, поднявшись с тяжелой головой и отекшим лицом, Гвендолин решила последовать совету Нанну. Тщательно умылась холодной водой, стряхивая призрачные тенета минувшей ночи, ещё более тщательно разделила волосы на аккуратные локоны и затянула на затылке тугой узел: работать с растрепанной гривой было неудобно, а когда понадобится, кичку можно будет распустить, и даже расческа не потребуется.

Сегодня Нанну увела бригаду ещё дальше в недра парка. Переплетенные ветви цветущих деревьев полностью скрыли из виду громаду колдовского замка. В стоячей воде каналов, которые здесь образовывали целую сеть, плавали опавшие розовые лепестки и отражались кружева деревянных беседок, каменных часовен и тонких мраморных колонн, увитых плющом.

— Сюда прибудут хозяева рек, — объяснила Нанну и кивнула на ряды емкостей, из которых торчали разноцветные бутоны. — Нужно как следует вычистить бассейны и насадить речных лилий. Наяды обожают вплетать их в волосы.

— А лилии успеют прижиться? — вежливо спросила Гвендолин, чьи мысли блуждали далеко от забот Нанну.

— Кагайя постарается. Так что нужно управиться до ее появления — не горю желанием выслушивать ругань и придирки.

Трудно не согласиться, подумала Гвендолин и с усердием принялась за работу. Время помчалось стрелой. Нежные, упругие лепестки кувшинок ласкали пальцы, теплые солнечные лучи, медом сочащиеся сквозь древесную листву, припекали голову и плечи. Запах речной сырости смешивался со сладким цветочным ароматом, и Гвендолен млела от удовольствия, позабыв о своих ночных терзаниях. Когда солнце раскочегарилось, забравшись в зенит, и от жары стала волнами накатывать дурнота, Нанну приволокла две корзины, накрытые полотенцем. Ту, что побольше, отдала чистильщикам: люди устало попадали на траву, обтирая лица повязками и платками, и принялись за еду. Вторую вручила Гвендолин.

— Раз уж тебе идти к господину Айхе, отнеси ему обед. Дориан сказал, что возле южной башни он устроил себе тайную площадку для тренировок в боевой магии, вот там и проторчал, поди, полдня без еды и питья. Заодно и сама пообедаешь.

— Хорошо, — Гвендолин внезапно оробела, принимая корзинку. — А как мне найти эту башню?

Нанну указала на едва приметную мощеную камнем тропку, терявшуюся в стороне от каналов, и добавила:

— Никуда не сворачивай.

— Ладно.

— И пусть он проводит тебя обратно, иначе заплутаешься.

Гвендолин послушно кивнула, но твердо решила запомнить дорогу и не навязываться Айхе с просьбами. Уж по единственной-то тропинке она добраться сумеет и без посторонней помощи.

Предвкушение от предстоящей встречи с Айхе радовало и пугало одновременно. Гвендолин шла, то ускоряя шаг, то почти останавливаясь, чтобы перевести сбившееся от волнения дыхание. На небе не появлялось ни облачка, солнце не ведало милосердия и палило все нещаднее, и она не торопилась раскручивать узел на затылке — от волос жара станет нестерпимой. Давно хотелось пить. Раз уж обед в корзинке рассчитывался на двоих, Гвендолин сочла приличным разворошить его и достать фляжку с водой. Сразу полегчало.

Отыскать дозорную башню особого труда не составило. Видимо, проторенной тропинкой пользовались слуги, посланные на сбор трав, грибов или ягод, а также охотники, обеспечивавшие замок дичью. Надломленная башня со щербатой верхушкой примыкала к крепостной стене, на внешнюю сторону которой уже настырно наседали лесные дебри. Вскарабкавшись на крытую галерею, Гвендолин бросила взгляд по ту сторону: кто-то изрядно потрудился, разворотив каменные укрепления, выкорчевав вековые деревья и избороздив землю глубокими свежими оврагами.

— Гвендолин!

Она отвернулась от устрашающего пейзажа и поискала глазами источник голоса.

— Привет! — Айхе помахал ей рукой со ступенек, ведущих на башню. Несколько минут ушло на то, чтобы спуститься со стены. Торопясь и подворачивая ноги на осыпающемся каменном крошеве, Гвендолин спрыгнула на твердую почву. И только тут вспомнила, что так и не выдернула из волос шпильки.

— Я уже не надеялся тебя дождаться, — признался Айхе и похлопал ладонью по ступеньке рядом с собой: мол, присаживайся.

Разве она могла не придти? Ох, даже если бы с неба обрушился холодный ливень, грозивший очередной простудой, и даже если бы Нанну нагрузила ее работой по горло…

— Я принесла обед, — она поставила корзинку к ногам Айхе. — Только воду выпила… ужасно жарко.

— Ничего, вода у меня есть. — Айхе заглянул под полотенце. — Ну надо же, целый цыпленок. Будешь? Тут явно на двоих.

Гвендолин пожала плечами и едва не ляпнула: «Да я не голодная». Вот было бы вранье. Есть хотелось не меньше, чем пить, но от привычно накатившей цепенящей волны смущения в мыслях рождалась одна чушь.

Перепачкавшись жиром, Айхе разорвал цыпленка напополам голыми руками и протянул Гвендолин ее долю.

— Умираю с голоду. Нанну молодец, отлично придумала. Не замечал за ней раньше склонности к материнской заботе.

— Ну, она за тобой тоже многого не замечала, — вырвалось у Гвендолин. Чтобы не сболтнуть еще чего-нибудь лишнего, она вгрызлась в курицу. Слава богу, Айхе оставил ее слова без внимания. Пока он обедал, Гвендолин украдкой косилась на его профиль, выхватывая из общей картины мелкие детали, казавшиеся сейчас ужасно трогательными: тени под длинными ресницами, крошечные капельки пота у корней волос, мазок серой пыли на загорелой щеке, родинку на шее… От него пахло солнцем, полуденная жара прокоптила его насквозь, оставив на рубашке влажные отметины, а волшебство добавило несколько завершающих штрихов: Гвендолин распознала его остатки в подрагивающих пальцах и вздувшихся венах на предплечьях. Похоже, Айхе потратил утро на весьма изнурительную тренировку.

Курица была несоленой. Айхе добросовестно сгрыз свою половину вместе со шкуркой и хрящами, а у Гвендолин быстро пропал аппетит. Заставив себя прожевать несколько кусков, она отложила цыпленка и вытерла руки о полотенце. Неловкое молчание принимало тягостный характер.

— А где Хал? — чем не завязка для разговора?

— Я отвел его к Вулкану, — охотно поделился Айхе, достав у себя из-за спины флягу с водой. — Будешь пить?

Гвендолин торопливо помотала головой и сама не поняла, чего испугалась. Айхе отвинтил крышку и сделал жадный глоток, запрокинув голову. Отвести взгляд от его выгнутого горла у Гвендолин не хватило сил.

— Насколько мог, объяснил ситуацию, — продолжил Айхе, — но ему, по-моему, было плевать. Как горел себе тихонько до моего прихода, так и горел.

— А саламандра?

— Пока нюхалась со своими, я тихонечко убрался восвояси. Полночи сегодня не спал, все боялся: вдруг глаза закрою, а она решит: готов покойничек — и оттяпает мне руку? Или ногу? — Айхе засмеялся, и Гвендолин не поняла, шутит он, или серьезно. — Но раз за мной не потащилась, значит, отвязалась, правильно?

— Вулкан найдет, чем ее накормить, — улыбнулась Гвендолин.

Вновь повисла тишина. Гвендолин неожиданно почувствовала, как сильно уморилась от работы на жаре, да и бессонная ночь внесла посильную лепту. Упершись локтями в колени, она прикрыла глаза, на мгновение проваливаясь в головокружительную сонную расслабленность.

— Ты в башне умудрилась так загореть? — долетел сквозь полудрему голос Айхе.

Она? Загорела? О, боже, только не это…

Рывком Гвендолин выдернула шпильки из пучка на затылке. Волосы рассыпались тугими кольцами, и она принялась укутывать ими плечи, лоб, нос — все, что только было возможно. Лучше расплавиться от жары, чем изуродовать лицо лишней сотней отвратительно-коричневых веснушек. Впрочем, наверняка уже поздно. Гвендолин бессильно уронила руки, в ужасе глядя на их покрасневшую кожу.

Айхе ее реакция удивила.

— Я что-то не то сказал?

— Нет. Все… правильно, — откуда тогда противная плаксивость в голосе? — Мне нельзя загорать. Видишь же… видишь… — губы задрожали: он ведь и впрямь видел, разве это теперь скроешь?

— А по-моему, здорово. Или ты мечтаешь быть похожей на Дориана? — Айхе вдруг вскочил, взлохматил себе волосы, втянул щеки и картинно замахал руками: — Плохо! Все очень, очень плохо! Не смей трогать этот котел, если не хочешь угробить половину вселенной, ты, никчемный кусок дракона! В твоем возрасте я уже постигал тайны мироздания и соорудил свой первый телескоп, а ты только и знаешь, что колотить цветочные горшки да реветь во всю глотку, вгоняя в гроб прислугу! А ну признавайся: это ты кинул чеснок в отвар для ополаскивания волос? Госпожа чуть не раскроила мне череп! От нее теперь разит чесночищем за милю, и я не знаю, как это исправить!

Гвендолин не выдержала и расхохоталась, до того бесподобно Айхе изобразил алхимика.

— Если будешь вечно прятаться в башне, превратишься в такую же бледную оглоблю, как я, — заключил Айхе, медленно проводя пальцами по впалым щекам.

— Ты вправду испортил отвар для волос? — спросила Гвендолин, вытирая набежавшие от смеха слезы.

— Ой, чего я только не испортил, — Айхе вновь плюхнулся на ступеньку, подался к ней и доверительно сообщил: — Дориан до сих пор уверен, будто прыщи, зеленые пятна или струпья, которыми Кагайя покрывается раз в полгода, это результат ошибок, вкравшихся в его расчеты.

— Какой жестокий.

— Не более, чем она.

Гвендолин прекратила улыбаться:

— Как ребра?

Она ждала ответа с замиранием сердца. Мечтала, чтобы Айхе поскорее поправился, и в то же время тревожилась из-за предстоящего путешествия к Цирцее.

— Нормально. На мне все быстро заживает.

— То есть она… часто тебя мучает?

— Не чаще, чем я ее, — весело отговорился Айхе.

— А зачем ты вообще подался к ней в ученики?

— Выбора не было, — он посерьезнел и задумался, будто решая, рассказывать о себе или сменить тему. — С колдовством не шутят — оно не прощает ни дилетантства, ни халатности. Малейшая неосторожность оборачивается трагедией, если не умеешь с ним обращаться, не говоря уже об отравленной жизни: ходишь по струнке, собственной тени пугаешься, не имеешь права на оплошность, на срыв. Когда я в детстве злился, вокруг вспыхивали деревья и сверкали молнии. Когда обижался, невесть откуда брались тучи насекомых: ос, москитов, даже шершней. Неудивительно, что меня обходили за версту. Как мама ни старалась вырастить из меня «обычного ребенка», ничего путного не вышло.

— У тебя не было друзей?

— Да со мной из мальчишек даже драться никто не хотел — остерегались. Был у нас такой верзила по прозвищу Цепень, младшим прохода не давал: папаша из него доблестного воина воспитывал, ну и, покуда тот не возмужал, поощрял тренировки на «мелюзге». Вот он однажды прицепился: вроде, и статус сына вождя обязывал, и возраст — на три года старше, да и рост с весом — я ему в пупок дышал. Я решил: Цепня не одолеть, но стоять буду насмерть. А в разгар боя — после второй или третьей затрещины — его вдруг возьми да и выверни наизнанку. Грибов, поди, накануне объелся, или волчью ягоду в лесу сжевал. Все племя сбежалось: вопли, визг! Драконий выродок наслал порчу на сына Эйра Долговязого! Старейшины чуть не изгнали нас из племени, а для мамы это была бы верная смерть: превращение в крысу или гибель от зубов шша. Сам бы я не обратился, но защищать от колдовского мрака тогда ещё не умел.

— Почему же не выгнали?

Айхе пожал плечами. То ли действительно не знал, то ли не желал посвящать в детали.

— Слухи быстро расползаются. Выпусти муху, и через сутки вернется слон. Во многом старейшины, конечно, были правы: разве ребенок способен удержать в узде гнев или досаду? Но с тех пор в любых горестях, приключавшихся с племенем, винили «драконье проклятие». Я превратился в козла отпущения. Ну а коль скоро меня это тихонько бесило, на головы сплетников время от времени сыпались всякие паскудные невзгоды, вроде… — Айхе стушевался: — Давай лучше без подробностей.

— И правильно сыпались, — поддержала Гвендолин. — Я бы тоже наслала на тетку Тэххи порчу, если бы умела. Впрочем, я ведь так и поступила: притащила сюда Дэнни.

— Отыщем мы твоего брата, не раскисай. Вот вернусь от Цирцеи и наведу шороху в крысиной деревне.

Ох, как же она на это надеялась!

— Но ты все-таки ушел. Постой, а как же твоя мама?

— Мне едва исполнилось девять, когда она умерла, — сдавленный голос Айхе совсем потерял силу. Ссутулившись, юноша ковырял землю обломком сухой палки. — Ушла за диким медом и пропала. Из всех женщин, отправившихся тогда в лес, вернулись только две, совершенно невменяемые от ужаса. Из их бессвязного лепета я вычленил главное: в лесу на женщин напал волк, или призрак-оборотень, или еще какая-то тварь — кочевникам часто приходилось отбивать атаки зверей и нелюдей. Урывочно помню, как бродил по лесу и звал маму, искал хоть малейшие следы и отказывался верить в ее гибель. Казалось, будто с головой погрузился в кошмар, который никак не оборвется наступлением утра. Еще помню призраков, или оборотней — до сих пор не знаю, кем они были: иногда снятся по ночам, но всякий раз в новом облике. И клочья ткани снятся, мамина растерзанная одежда на замшелых камнях, ее ожерелье из камешков и деревянных бусин, которыми играл в детстве. А дальше — туман. Наверное, я тогда впервые… превратился. Очнулся весь израненный и черный от копоти на выгоревшем дотла пепелище. Тех чудищ не стало, но маму было уже не вернуть. Я, когда понял, что опоздал, чуть с ума не сошел. К кочевникам не вернулся, много дней бродил по лесу…

Айхе умолк. Воспоминания запеленали его в свои паучьи сети и отравили, истощили, высосали жизнерадостность. Минули годы, но страдания не притупились, а на плечи по-прежнему давил камень вины, и Айхе тащил этот камень, сгибаясь и изнемогая под его тяжестью, и ни с кем не мог поделиться. Гвендолин чувствовала, что в эту самую минуту он рассказывал о матери впервые. Никому, никогда…

— Ты не виноват.

Фальшивая насквозь, штампованная фраза. Разве она утешит?

— Айхе, а твой отец, он…

— Хозяин Ветров.

— Он из богов? — благоговейно прошептала Гвендолин. А ведь и впрямь, Нанну насмешничала, что Айхе одно время козырял какой-то небылицей о родстве с богом. Будто бы он этим ужасно гордился. Только меньше всего его понурая поза и бесцельное тыканье палкой в землю сейчас напоминали хвастовство.

— Никогда не встречал его вживую, но в галерее разрушенного дворца есть статуя…

— …дракона! Я там натолкнулась на разбитое мраморное изваяние.

Айхе кивнул.

— Когда-то в этих залах торжественно принимали высоких гостей. Их изображения высекали из камня и мрамора, вышивали на гобеленах и стягах. Им поклонялись и молились, их боялись и старались задобрить.

— Но ведь языческие боги…

— …совсем не сентиментальны, ты права. Им нужны не идолы, а жертвенники. Поэтому раз в год Кагайя и платит им кровавую дань, всем сразу. На арене. И мой отец был одним из них.

Сказанное не укладывалось в голове. Божество и человеческая женщина? Как в древнегреческих мифах?

Словно почувствовав недоверие, Айхе пояснил:

— Судя по тому, что колдунов среди людей всего трое, случай с моим отцом был единичным. Призраки, духи, божества — все они презирают людей, сама колдовская природа этого мира нас отторгает, превращая в тени или безмозглых животных. Жалкая горстка кочевников, обладавших сокровенным знанием, прихвостни того или иного бога да слуги замка, которых Кагайя защищает своими чарами — вот и все люди. Моя мать должна была обладать чем-то особенным, чтобы Хозяин Ветров прельстился ею. Я помню ее очень смутно, но, по-моему, она была необычайно красива.

«Охотно верю», — подумала Гвендолин, украдкой разглядывая его идеально очерченный профиль.

— Наверное, это ее и сгубило. Ради нее Дракон принял человеческий облик, — Айхе горестно скривился и с отвращением выплюнул: — на целую ночь. Результат сейчас сидит перед тобой и мотает на кулак сопли.

— Замечательный результат! — бесстрашно и безапелляционно заявила Гвендолин. Сейчас имела полное право не стесняться.

— Ну, твою благосклонность мало кто разделяет. Неужели Нанну не подкормила тебя местными сплетнями?

Гвендолин почувствовала, как порозовели уши. Айхе усмехнулся ее смятению:

— Ты очень наивна и доверчива, Гвен.

— А ты!.. — Дыхание оборвалось. От нежности, с которой он произнес ее непривычно сокращенное имя, по телу прокатилась волна радостной дрожи. Дома она привыкла к занудно-церемонной «Гвендолин» и даже смирилась с дружеским уродливым обрубком «Гвенни». Но вот так коротко, по-мальчишески, проникновенно и с явной покровительственно-хозяйской ноткой ее еще никто не называл. Никто не присваивал.

— Ты бы давно рассказал всем, как на самом деле обстоят дела!

— И все мигом кинулись бы меня любить, — с иронией закончил Айхе. — Брось. Я не вчера родился. Достаточно уже того, что ты не отвернулась.

Теперь от удовольствия порозовели и щеки. Она не отвернулась? Да кто она такая?

— С твоим появлением многое изменилось, — продолжил юноша. — Я ведь раньше никому не помогал. Кагайя требовала подчинения, я подчинялся. Без возражений, без оценок, без претензий, мечтая лишь об одном: овладеть колдовской силой, научиться управлять ею, — он выдохнул в ладони и небрежно отбросил со лба длинные волосы. — Цель оправдывала любые средства.

— А почему Кагайя запрещает помогать?

— Трудно объяснить. Она не терпит вмешательства в свои порядки, а сострадание, по ее мнению, — первый шаг к своеволию. Ведьма довольно жестока, ты заметила? И за годы, проведенные в замке, я как-то притерпелся, свыкся с ее замашками, начал воспринимать их как должное, а некоторые даже перенял. Подозреваю, она боится, что однажды я переметнусь на сторону униженных ею слуг, или кочевников, или кого-нибудь еще — а может, и самой Цирцеи. Потому и пестует гордыню: мол, всякая шваль недостойна даже молчаливого презрения, — а с другой стороны, без устали подчеркивает посредственность моего колдовского таланта.

— Какая-то противоречивая педагогика.

— Тем не менее я и рад был стараться. Но когда встретил тебя в деревне… Думаешь, есть что-то похуже смерти от зубов шша? Я наблюдал пару раз, — он сжал голову руками, отгоняя воспоминания. — Тошнотворное зрелище.

— Ты спас меня.

— Импульсивно получилось. За доли секунды мелькнула тысяча мыслей, но я был уверен, что поступаю правильно.

— А сейчас — нет? — робко спросила Гвендолин.

Айхе взглянул на нее искоса и коротко улыбнулся. Улыбка у него была теплая и удивительная.

— И сейчас уверен. Ты заставила меня пересмотреть приоритеты.

— И взбунтоваться.

— Наверное.

Айхе замолчал и принялся бесцельно швырять перед собой камешки. Каждый раз, как его рука рассекала воздух, Гвендолин почти решалась задать вопрос, но стоило ему нагнуться за следующим камнем, как решимость таяла. Гвендолин мялась, чувствуя себя жалкой трусихой. «Я боюсь, боюсь правды, — твердила она про себя в отчаянии: — Не хочу знать!» Но этот мальчик отвоевал в ее душе слишком много места. Непростительно много! Столько, сколько не удавалось заполучить ни одной подруге с красавцем Этаном Брауном в придачу. Гвендолин кисло ковыряла землю каменным осколком.

— Да говори уже, — неожиданно потребовал Айхе.

Чем же она себя выдала?

— Ну?

Гвендолин обхватила себя руками и съежилась, уткнув локти в колени.

— Айхе, — наконец набралась смелости, — говорят, ты исполняешь самые гадкие ведьмины приказы. А ты сам… по ее указке кого-нибудь… когда-нибудь…

Воздух в легких кончился. От напряжения некстати разболелся живот. Вот сейчас парень пошлет ее куда подальше.

— Убивал? — подсказал Айхе. — Ты об этом?

Гвендолин едва наскребла сил на кивок. Поднять глаза не хватало духу.

— А если, предположим, убивал, — тихо произнес Айхе, — как ты поступишь?

«Убегу!.. Останусь?.. Как же крутит живот…»

Он не торопил с ответом. Ждал. Долго, напряженно, не шевелясь.

— Не поверю, — выдохнула Гвендолин.

— Вот и умница! — в бесшабашно-радостном порыве Айхе вдруг крепко обхватил ее рукой за плечи и — Боже милостивый! — поцеловал в висок. А потом так же быстро отпустил, вскочил и засвистел камнем далеко-далеко, за крепостную стену, за верхушки деревьев.

Ошеломленная Гвендолин уставилась на удаляющуюся точку. Сердце в груди бешено прыгало, щеки налились жаром, а мир буквально треснул по швам, не вмещая вспыхнувшее в душе жгучее, ошеломительное счастье. Облегчение: «Он не убийца!» — утонуло в сладостном дурмане, и Гвендолин сообразила, что не ощущает ни рук, ни ног — ничего, кроме пылающего виска, к которому прикоснулись губы Айхе.

Он улетел вечером.

Замерев у окна лаборатории, Гвендолин наблюдала, как растворяется в густых сумерках серокрылый дракон, и от мучительной тревоги, разрывавшей душу, ей хотелось плакать.

Миновали сутки. Пресной жевательной резиной растянулись вторые. На третьи солнце, кажется, утомилось от усердия: прожарив землю до растрескавшейся корки, подвялив листья на деревьях и раскалив крепостные камни, косматый огненный клубок устало погрузился в фиолетовую кашу облаков, ниспослав на все живое благословенную долгожданную прохладу.

Вареные от жары слуги замка повылезли из укрытий, высунули носы даже те, кому полагалось заниматься внутренними работами. Ветер поменялся, с неба посыпалась изморось.

Айхе не возвращался.

Давно закончив с приготовлениями к празднеству, Кагайя встречала припозднившихся гостей, а в свободное время расхаживала по территории злая, как мегера, ища, к чему бы придраться. Едва почуяв ее приближение, прислуга в ужасе разбегалась, находя миллион новых дел где угодно, только не в зоне ведьминой досягаемости.

Покончив с каналами, бригада чистильщиков принялась удалять заторы в сливных трубах замка. Работа была отвратительно грязной и вонючей, зато большей частью велась под землей, куда колдунья побрезговала бы сунутся даже в наивысшей точке своей ярости. Гвендолин под землю не пустили. Вместо ковыряния в помоях ей доверили наружные решетки, и с утра до вечера она добросовестно скоблила покрытые ржавчиной и жиром толстые прутья. Не жалела сил, стирала обожженные солнцем руки, размазывала грязь по вспотевшему лбу и ждала, и верила, что если не сегодня, то уж завтра-то наверняка встретит Айхе, выполнившего поручение Кагайи. Он обязательно навестит обитателей астрономической башни: усядется за стол в тесной кухне, потребует тарелку рагу для прислуги и расскажет о путешествии, о краях, в которые летал, о бушующих ветрах там, в холодной вышине… Но всякий раз, поднимаясь на башню после выматывающего трудового дня, дурная от усталости и адского солнечного пекла, Гвендолин встречала лишь хмурого Дориана, который с каждым днем мрачнел все сильнее. Гвендолин заставляла себя не связывать озабоченность алхимика с отсутствием мальчишки-дракона. В конце концов, он занимался тысячей дел одновременно. У него могли не вовремя закончиться какие-нибудь поганые грибы-дуньки, или могло выкипеть зелье от кашля, или мог потеряться любимый половник, или сломаться телескоп, или где-то не ко времени рванула сверхновая, загрузив ученый мозг тысячей новых расчетов. И все же обмануть сердце не получалось. Залезая вечером на колкий матрас, Гвендолин подолгу прислушивалась к замогильному шелесту пучков сухих трав, тихонько крутившихся над головой в слабом колыхании воздуха. Вслушивалась в ночной мрак за окном и тишину за дверью, отчаянно силясь различить гул рассекаемого крыльями ветра или осторожные шаги. И стискивала в ладони амулет, перебирая пальцами бусины, запоминая каждую трещинку, каждую шероховатость, каждый крошечный выступ на ракушках и камешках. Наверное, он обладал волшебной силой: мало-помалу тревога истончалась и исчезала, воображение прекращало пугать всевозможными ужасами, а на душе воцарялось умиротворение, и к утру Гвендолин высыпалась настолько, что принималась за работу с новыми силами — и новой надеждой.

На четвертые сутки за полдень сквозь тучи прорезалось умытое дождем отдохнувшее солнце.

Гвендолин встрепенулась, вскинула голову, выронив из израненных рук скребок и металлическую щетку. Ослепительный луч ударил ей в глаза, и она зажмурилась. Сердце заполошно забилось в груди. Никогда не доверяла предзнаменованиям, но вот теперь явственно ощутила: это добрый знак.

— Закончила? — спросила Нанну, остановившись рядом с ней. Ее бригада припозднилась с обедом и теперь выбиралась из канализации, собираясь наверстать упущенное и распространяя по округе тошнотворное зловоние.

— Угу, — Гвендолин с усилием поднялась на затекшие ноги. — Ну как?

Нанну окинула результат ее трудов придирчивым взглядом и вынесла вердикт:

— Сгодится. Пойдем-ка поедим.

— Не хочется, — Гвендолин сморщила нос.

— Не привередничай. Амбре, конечно, убойное, и я тебе больше скажу: ещё пару деньков будешь его везде с собой таскать. Но если не поешь, не наберешься сил, и завтра с постели не встанешь.

— Было бы неплохо, — пробормотала Гвендолин.

— Оставь свое упадническое настроение, — Нанну обняла ее за плечи и, на мгновение прижав к себе, шепнула едва слышно: — Никуда твой дракон не денется.

— Он не мой, — воспротивилась Гвендолин.

— Рассказывай.

— С чего вы решили…

— Не отставай. Сегодня снова поедим на улице, ты же не против? В кухню с такими ароматами лучше не соваться, если не желаешь получить ложкой по лбу.

Гвендолин послушно пристроилась в хвост бригады чистильщиков. Гуськом измотанные, оголодавшие люди обогнули замок какими-то волчьими тропами, проложенными среди густых садовых зарослей. Нанну неустанно напоминала, что прислуге не следует пересекаться с гостями: трясти перепачканной одеждой и светить потными физиономиями. «И пялиться на гостей, в особенности не имея представления о том, кто перед тобой, тоже чревато непредсказуемыми последствиями», — предупреждала она: «Был тут один парнишка, сын мельника. Загляделся однажды на лесных нимф, ну, те и подшутили над ним: весь поганками покрылся, даже во рту грибы выросли». И все же тихонько шмыгать туда-сюда по тропкам, как мышка под половицами, Гвендолин удавалось не всегда. Глаза нет-нет да и тянулись к прорехам в листве.

— Это речные духи, — сказала Нанну, когда Гвендолин против воли замедлила шаг и кинула любопытный взгляд на полный чистой голубой воды канал, мимо которого они как раз проходили. — Сами никогда не пакостят, но их хозяин — и прочие из его свиты — далеко не столь безобидны.

Из воды вынырнул белый огонек. Завертелся, рассыпаясь на тонкие нити, и из них соткалась то ли выдра, а то ли тюлень: вытянутый, с длинными ластами и округлой усатой мордочкой. Сказочный зверь оттолкнулся от водной глади и скакнул по воздуху раз, другой, оставляя мерцающие следы, похожие на белесый дым от потухшей свечи. И кинулся прочь размашистыми скачками.

— Ух ты! — восхитилась Гвендолин и едва не вывалилась из кустов. Нанну придержала ее за плечи.

— Осторожнее! Где огоньки, там и наяды. Ты же не хочешь, чтобы тебя уволокли на дно и защекотали до смерти?

Гвендолин с содроганием отшатнулась, да как раз вовремя. Невдалеке возникла высокая, статная фигура, затянутая в бордовые шелка. Холодно шурша юбками, горделиво расправив точеные плечи и мастерски удерживая в равновесии на голове Пизанскую башню из перемотанных жемчугами волос, колдунья прогуливалась по мощеным дорожкам. Гвендолин расслышала возгласы чопорных приветствий, обращенных, надо думать, к Хозяину рек или кому-то из его свиты.

— Кагайя в последние дни жутко злая, — прошептала Нанну, подталкивая Гвендолин вперед по тропинке. Коган говорит, она рвет и мечет: разгромила кабинет и разбила аквариум. Потом, конечно, все восстановила, на то она и ведьма, но прислуга со страху чуть не околела и какая-то морская тварь из того самого аквариума подохла. Шутка ли: от Айхе трое суток ни слуху, ни духу.

У Гвендолин заныло сердце.

— Только не подумай, будто она о мальчишке печется. Ей нужен амулет.

— И что в нем особенного? Разве можно ценить пустую безделушку выше человеческой жизни?

— Безделушку, говоришь… — Нанну на всякий случай поискала глазами свидетелей разговора. От бригады они с девочкой отстали, в затылок никто не дышал. — Видишь ли, наша прекрасная ведьма на самом деле выглядит… не совсем обыкновенно.

— Правда? А что с ней? Врожденное уродство? Безобразные шрамы? Или она полукровка: с рогами, там, или копытами?

— Тс-с, — Нанну прижала палец к губам. — Нам запрещено это обсуждать, хотя все, естественно, в курсе…

Договорить она не успела, да и Гвендолин мигом утратила интерес к морфологическим особенностям верховной ведьмы, потому как над головой вдруг промчалась тень. Заслонила солнце, взбаламутила листву, ветром ударила в затылок. Вскинув голову, Гвендолин успела заметить дымчато-серое брюхо, вытянутые мускулистые задние лапы и росчерк гибкого хвоста. А удивительной красоты крылья, наверное, дорисовались воображением, ибо их размах метров в тридцать едва ли мог уместиться в узкой прорези между древесными кронами.

— Это Айхе! — закричала Гвендолин, позабыв обо всех предосторожностях, готовая сломя голову броситься вслед за драконом.

— Тише ты! — зашипела Нанну, насилу успев вцепиться ей в запястье. — Куда собралась?

— Айхе вернулся!

— Будь уверена: Кагайя тоже это заметила и тоже претендует на встречу с драконом. Только тебя им обоим сейчас и не хватает!

— Я просто хотела…

Удостовериться, что Айхе цел и невредим? Оно, в общем-то, очевидно.

Пойти поздороваться? Еще появится возможность.

Полюбоваться на дракона?..

— …никогда не видела драконов, — честно призналась Гвендолин. — Я бы тихонечко, только одним глазком…

— Горе с тобой, — Нанну колебалась. — Ладно, иди за мной. Ох, чувствую, останемся сегодня без обеда, как ноги-то потом волочить будешь?

— Мы успеем!

Какой там обед?! Какие ноги, когда за спиной словно выросли крылья! Гвендолин земли под собой не чуяла от радостного волнения, от облегчения из-за мигом схлынувших тревог.

— Слава богу, с ним все в порядке, — выдохнула она, увлекаемая наставницей по едва приметным извилистым тропкам в хитросплетения садового лабиринта. Кое-где пришлось выскочить из дебрей наружу и промчаться по ухоженным газонам, кое-где — пересечь мощеные камнем дорожки. А единожды и вовсе потребовалось схорониться за парой гигантских валунов, испещренных таинственными магическими рунами: иначе было не избежать встречи с духами урожая. Проводив невидящим взглядом целую процессию негабаритных декоративных тыковок, луковиц, редисок и морковок, Гвендолин, поторапливая, вцепилась в фартук Нанну.

— К булыжникам не прикасайся, — предупредила та. — Это охранные камни, под завязку накачанные колдовством. Кагайя лично чертила символы.

— А куда мы идем?

— На площадь, куда же еще. Там приземляться удобнее всего.

Они подоспели как раз к моменту, когда на главную парковую аллею вышла Кагайя. Двигалась колдунья с грациозным достоинством, будто до этого вовсе не теряла самообладания, срывая гнев на слугах и аквариумах. Солнечные лучи играли в ее темно-кровавых шелковых юбках, на тонких запястьях и пальцах сверкали драгоценные камни, а лицо застыло, словно маска, высеченная из морской соли. В распахнутых дверях замка нарисовалась пара физиономий — Кагайя хлопнула в ладоши, и любопытных сдуло.

Накрыв площадь густой тенью, дракон коснулся когтистыми лапами брусчатки.

Притаившаяся за каменным колодцем Гвендолин не удержала восторженного стона. В огромном звере проскальзывало нечто неуловимо знакомое: тонкое, как небрежный штрих или случайная ассоциация. То ли специфический разрез дерзких темных глаз, то ли растущая вдоль хребта грива, то ли горделивая посадка головы, а может, поджарое, жилистое тело, слишком явно свидетельствующее о том, что дракон этот проворен, силен, но безнадежно юн. Он был живым воплощением благородного животного, чье мраморное изваяние имело несчастье расколоться в галерее торжеств, но до чего же сильно напоминал Айхе! Сходству не мешали ни острые клыки, ни пара длинных рогов, ни блеск иссиня-серой чешуи.

С последним, уже холостым, взмахом мощные кожистые крылья рассыпались мириадами голубых искр, и посреди раздуваемых ветром меркнущих огоньков возник Айхе. В пропаленной солнцем, прополосканной ветрами, перепачканной землей и потом одежде, загнанный и изможденный, он казался тенью самого себя. Грязная, спутанная челка облепила мокрый от испарины лоб, воспаленные от ветра глаза слезились, на руках от тяжелого, длительного полета вздулись вены — ведь эти самые руки, оборачиваясь крыльями, поднимали и удерживали в коварных воздушных потоках многометровое драконье тело. Бог весть, скольких усилий стоило ему, измотанному до полусмерти, не рухнуть на камни. Покачнувшись, гордый мальчишка шагнул к колдунье и отвесил церемонный, хоть и несколько издевательский, поклон.

— Явился во плоти, — ледяным тоном процедила Кагайя сквозь зубы.

Неужели ее не волновало, что он вот-вот грохнется в обморок?

— Принес?

— Принес, — хрипло отозвался Айхе. Голос его совсем не слушался. Шутка ли: почти четверо суток не разговаривать и к тому же дышать холодом поднебесья!

— Ну? — требовательно протянутая ладонь. Айхе опустил на нее цепочку с камнем, а что за камень, толком и не разглядишь: далековато.

— Но, боюсь, с амулетом у вас возникнут проблемы.

— Правда, что ли? — ведьма стиснула украшение в кулаке. — Это Цирцея тебе наболтала? Вот трепло.

— Госпожа Цирцея не пожелала расставаться с амулетом добровольно. Как вы и настаивали, пришлось его выкрасть. Только за мной отрядили погоню.

— То есть ты снова опростоволосился, — выплюнула Кагайя презрительно и нацепила камень себе на шею. — Бездарь и раздолбай, сроду от тебя одни неприятности. Разве трудно не переть напролом, а проявить хоть каплю смекалки?

— Времени не хватило, — Айхе изменился в лице, сдерживая гнев.

— Ума тебе не хватило, а не времени.

Юноша стиснул кулаки, но не позволил себе ответной грубости:

— Я выполнил ваше указание. Могу теперь заняться личными делами?

— И что же у тебя за дела?

— Выспаться для начала. Отдохнуть.

— Ну, выспись, отдохни, — колдунья поджала губы, — раз устал.

Да у нее не просто камень в груди. У нее вообще сердца нет!

— Надеюсь, с погоней ты поквитался?

Будто в ответ на ее опасения, из глубины парка донесся вопль:

— Госпожа! — Это мчался, спотыкаясь, путаясь в ослабевших от ужаса ногах и размахивая руками, Коган. По его побагровевшей физиономии градом катился пот, глаза выперли из орбит.

— В чем дело? — не теряя хладнокровия, Кагайя обернулась.

— Там! — не добежав до нее метров тридцать, Коган, задыхаясь, согнулся в три погибели и уперся ладонями в колени. — Там! — выдохнул он и махнул рукой назад. — Там демон!

— Чего? — Лицо у ведьмы почернело, как туча. Она с ненавистью зыркнула на Айхе. — Я лично обновляла многовековую защиту: дух зла не может вторгнуться на территорию замка.

Но тут еще двое слуг показались на главной парковой аллее и с воем устремились к замку.

— Демон! — орали они в перерывах между бессвязными воплями и подвываниями. — Демон вошел в ворота!

— Это ты притащил на хвосте какую-то мерзость! — рявкнула Кагайя, налетев на Айхе. Тот отпрянул, вздернул подбородок и вернул ей негодующий взгляд с процентами:

— Я же предупреждал!

— Да лучше бы ты башкой своей дурной думал! Не мог сбить со следа?

— Как будто Цирцея не знает, откуда я явился.

— Заманил бы в горы, устроил обвал — избавился от чудовища! Тебе впервой, что ли?

— А вы дали мне время? — Красный от досады, Айхе едва сдерживался, чтобы не заорать в полный голос.

— Слушай меня, — Кагайя нависла над ним и ткнула пальцем ему в нос: — Внимательно слушай. Если это паскудство все здесь разгромит, я собственноручно сделаю из твоей драконьей шкуры чучело, набью сеном и приколочу над камином, понял? Всякому терпению приходит конец.

— Понял, — огрызнулся Айхе.

— Тогда пошли, встретим гостя. Прямо сгораю от любопытства: с каких пор Цирцея помыкает демонами?

Звеня от ярости и напряжения, Айхе последовал за колдуньей.

Перепуганная Гвендолин рванулась за ними.

— Стой! Куда? — Нанну не дала ей высунуться из укрытия.

— Пустите! — Гвендолин выдернула руку из ее крепких пальцев. Опомнившись, повернулась и умоляюще попросила: — Отпустите, пожалуйста. Меня никто не заметит, я буду тише воды, ниже травы.

— Там же демон!

— Я спрячусь.

— И Кагайя! Не суй голову в петлю, — с отчаянием предупредила Нанну. — Ведьма в бешенстве, если попадешься ей на глаза, мокрого места не останется.

— Знаю. Но… — Гвендолин беспомощно вздохнула и с тоской оглянулась на удаляющуюся спину Айхе.

— Неужели не страшно?

— Вдруг Айхе понадобится помощь?

Звучало безумно. Ну что за помощь сыну Хозяина Ветров от простой девчонки? Одни оплеухи да неприятности!

— Ох, чует мое сердце: все это плохо закончится, — пробормотала Нанну, но удерживать больше не стала.

Гвендолин побежала прямо по газонам, держась в тени кленов. На ее счастье, Кагайя не оборачивалась и ничего вокруг не замечала. Стремительной походкой она двигалась по парковым аллеям, прямая, как стрела, и опасная, как кобра перед броском. Солнце уже клонилось к горизонту, и дорогу исчеркали тени от корявых старых кленов и чугунных фонарей. Когда аллея взобралась на горбатый каменный мост с коваными перилами, нависший над широким каналом, ведьма неожиданно остановилась и предупреждающе вскинула ладонь. Айхе отбросило с моста назад, и он, неуклюже оступившись, сдавленно выругался.

Гвендолин подобралась как можно ближе, укрывшись за внушительной альпийской горкой. Долго ждать не пришлось. Из недр парка, с дальней стороны канала вдруг повеяло пронизывающим смертельным холодом; потусторонний ветер просочился в складки одежды, впитался в кожу, пронзил до самого сердца и расковырял душу, выдергивая из памяти самые горестные, самые мучительные воспоминания. Борясь с нахлынувшей тоской, сквозь пелену слез, застелившую глаза, Гвендолин заметила, как сгорбился Айхе, как у него судорогой свело плечи, как побелели костяшки его пальцев, сжимаясь в кулаки. Тени от деревьев, фонарных столбов, перил моста, оживая, поползли по отполированной скользкой брусчатке аллеи. Изгибаясь, искажаясь, они, казалось, стремились оторваться от всего, что их отбрасывало.

Кагайя звонко хлопнула в ладоши. От хлопка вертикальными кругами разошлась мутная рябь, и едва только пространство восстановилось, как всем разом полегчало. Гвендолин вздохнула свободнее, Айхе прекратил болезненно сутулиться.

— Помогите! — По противоположному берегу к мосту бежал мужчина. Тощий, расхристанный, всклокоченный, с перекошенным от крика разинутым ртом и вытаращенными глазами он напоминал пациента психиатрической лечебницы. Спотыкаясь, падая, сбивая в кровь колени и руки, он, наконец, достиг моста и с последним отчаянным рывком вдруг налетел на невидимую стену. Кубарем откатившись назад, вскочил на ноги и принялся ощупывать незримый барьер трясущимися грязными ладонями: не преодолеть, не пробиться.

— Госпожа, — заскулил обезумевший слуга.

Позади него выросла узкая фигура, укутанная в клубы черного дыма, словно в многослойные одежды. Вокруг нее на земле корежились тени и индевела трава. Белые босые ступни, высовываясь из-под чернильной взвеси, легко скользили по брусчатке, которая за доли секунды обрастала ледяной коркой. Лицом фигура не обладала вовсе: под низко надвинутым капюшоном густел непроглядный мрак.

— Помогите, — шепнул слуга посиневшими от холода губами, выдохнув облачко пара. Звук его голоса поглотила неестественная тишина. Гвендолин почудилось, будто она оглохла.

Кагайя взирала на несчастного с непрошибаемым спокойствием.

— Никакой это не демон, — сказала она бесстрастно, — а бог-отшельник, один из отверженных.

— Он убьет слугу? — с тревогой спросил Айхе. В его ладонях разгорелся красный колдовской свет — готовность к сражению.

— Сомневаюсь. Выпьет сущность, не более. Он настолько одинок и бесприютен, что в скитаниях давно утратил самого себя. Чтобы заговорить со мной, ему потребуется чужая гортань и связки — чужой голос.

Тем временем темная фигура расправила руки и заключила слугу в объятия. Тот трепыхнулся в агонии, засучил по земле ногами, ломая подошвы сандалий, и наконец затих, спеленатый черным дымом.

Не в силах оторвать глаз от трагедии, Гвендолин отчаянно боролась с тошнотой. С каждым тяжелым ударом сердца желудок подпрыгивал до самого горла, а рот наполнился горькой слюной.

Постепенно дым вокруг головы языческого чудовища рассеялся настолько, что проглянуло лицо слуги: разглаженное, отрешенное.

— Приветствую тебя, Аргус, бог ночных теней, — холодно произнесла Кагайя. — Чем обязана нежданному визиту?

На самый короткий миг Гвендолин понадеялась услышать в ответ никак не связанную с Айхе претензию о позабытом приглашении на торжество. Вдруг богам не чужды человеческие слабости: обиды и мстительность? Вдруг эта черная жуть явилась понаблюдать за ежегодными состязаниями, или напакостить в отместку за пренебрежение к его персоне?

Однако слова Аргуса перечеркнули наивные детские чаяния.

— Я должен забрать то, что принадлежит колдунье Цирцее, — низким, проникновенным, до костей пробирающим голосом сообщил бог. — Твой дракон похитил очень сильный амулет, который непременно следует вернуть, иначе…

— Этот амулет двести лет пылился в загашниках моей сестры, — нетерпеливо перебила Кагайя. — Двести лет старая перечница подло утаивала от меня его существование, хотя наверняка прекрасно знала, как он может мне пригодиться.

— У вас с колдуньей Цирцеей договор о невмешательстве. Помимо пакта о ненападении, он подразумевает и отсутствие взаимных посягательств на имущество. Выкрав амулет, ты нарушила закон…

— Который сама же и сочинила!

— Перераспределение магических артефактов нарушит равновесие, установленное вами триста восемнадцать лет назад. Каждая колдовская вещь защищена заклятием, вплетенным в ткань мироздания.

— Амулет не в силах поколебать равновесие.

— Этот — способен. Цирцея требует вернуть его.

— А если я откажусь? Сколотит армию и двинется на меня войной?

— Если ты откажешься, придется забрать его силой.

— Тебе не одолеть меня, бог теней. Я куда могущественнее, и Цирцее это известно.

— Тебя — нет, — не стал упираться Аргус. — Но твоего дракона я одолею.

Гвендолин увидела, как дернулись плечи Айхе, а красное пламя полыхнуло ярче и закапало с пальцев на землю. Юноша готовился драться.

— Гнусный шантаж! — возмутилась Кагайя — Ишь чего захотела, мерзавка! А полцарства в придачу ей не отвесить?

— Если не отдашь амулет, я вызову дракона на поединок и убью его.

Воцарилось молчание. Затаив дыхание, Гвендолин ждала, когда же колдунья полыхнет праведной яростью и нашлет проклятие на охамевшее божество, посмевшее диктовать варварские условия. Но чем больше секунд капало в тишину, тем мучительнее тревожилась душа.

— Госпожа? — не выдержал Айхе. Он старался говорить ровно, и все же хриплый голос предательски дрогнул.

— Божество против мальчишки, — будто пробуя слова на вкус, задумчиво произнесла Кагайя. — Занятное предстоит зрелище.

— Вы позволите ему?.. — Айхе смотрел на нее в ошеломлении.

— Это послужит тебе хорошим уроком и поубавит гонора.

— Завтра на рассвете, — прогудел Аргус. — На арене.

Дым заклубился, рассеиваясь, оставляя свою жертву, и слуга в беспамятстве тяжелым мешком осел на землю. Чудище скользнуло прочь от моста. Заблестела, подтаивая на солнце, корка льда, покрывавшая булыжники, которых касались его ступни.

Не сказав больше ни слова, колдунья горделиво удалилась, оставив Айхе в полной растерянности. Гвендолин поднялась с четверенек, готовая броситься к нему: пожалеть, ободрить, вылить ушат проклятий в адрес Кагайи и предложить самый закономерный и действенный способ избегнуть завтрашнего боя — сбежать! Воображение уже вспыхнуло красочной картиной: как они вдвоем с Айхе бегут из замка под прикрытием глубокой ночи, как разыскивают Дэнни в деревне шша, как колдовством распахивают ворота в человеческий мир — и тяжкие злоключения обрываются, словно утихшая к утру температурная лихорадка.

Но в запястье безжалостно вцепилась чья-то рука.

— Пошли отсюда, — прошипела Нанну, утаскивая ее прочь. — Давай, давай, пошевеливайся! Не мозоль никому глаза.

— Айхе попал в беду, — всхлипнула Гвендолин, машинально перебирая непослушными ногами. — Бог теней вызвал его на поединок завтра утром. Арена — это очень скверно, да? Это… конец?

О, нет, она прекрасно помнила, что такое арена. Только допустить, принять, поверить было невозможно.

— Допрыгался, — буркнула Нанну себе под нос. — Этого следовало ожидать: с колдуньей шутки плохи.

— Айхе погибнет?

— Только не реви, — предупредила Нанну. — Дался тебе этот дракон.

— Но ведь он ни в чем не виноват, он просто выполнял приказ! А ведьма променяла его на паршивую цацку!

— Не виноват? — хмыкнула Нанну. — Да ты совсем ослепла, девочка! Твой драгоценный Айхе — вор и лицемер, а может, еще и убийца в придачу.

— Неправда! Он никого не убивал!

— Ручаешься за него?

— Ручаюсь!

— Вижу, успел наездить тебе по ушам. Не будь легковерной, Гвендолин, не принимай за чистую монету россказни ведьминого прихвостня, который годами перед ней пресмыкался, годами ел у нее из рук и танцевал вокруг нее на цырлах.

— Он хотел выучиться колдовству!

— Ну а раз выучился, стало быть, блеснет на арене. И незачем испепелять меня взглядом.

— За что же вы его ненавидите? — Гвендолин пыталась кричать со злостью, только с губ срывались сплошные слезливые всхлипывания.

— А за что ты любишь? Нет, кто спорит: мордашка у драконыша смазливая, но это не повод кидаться на рожон очертя голову и забывать о гадостях, которые он творил.

— Да о каких гадостях? Опять ваши сплетни!

— Слухи на пустом месте не возникают, запомни. Ты же сама слышала: он выкрал чужой амулет. Не выпросил, не купил — выкрал. Или воровство нынче слывет добродетелью?

— Кагайя не оставила ему выбора.

Нанну с тяжким вздохом закатила глаза:

— Ладно. Не желаешь внимать доводам рассудка — твое право. К обеду мы уже опоздали, придется работать голодными.

— Мне надо увидеться с Айхе, — Гвендолин попыталась выдернуть руку из ее пальцев.

— Никуда он до вечера не денется. Бери щетку и пошли, нам еще две сливные трубы чистить.

Гвендолин с трудом подавила горячий протест, всколыхнувший душу от одного упоминания о тяжелой, грязной работе. Неужели выгребные ямы были единственным, что волновало Нанну? Неужели на большее никто в этом исковерканном, вывернутом наизнанку мире не был способен? Запуганные, затравленные, замученные тупым служением ведьме, здешние люди влачили убогое существование, предпочитая не высовываться из своих нор, отворачиваться от чужой беды и отводить душу исключительно на злорадстве да ядовитых сплетнях. Идя следом за Нанну к замку, сжимая в руках отвратительно воняющую щетку, Гвендолин испытывала острое, жестокое разочарование. Но ничего. Она дождется вечера и тогда под покровом темноты отыщет Айхе. Им ещё хватит времени убежать туда, где ни Кагайя, ни проклятый Аргус их не достанут.

Нанну заставила ее работать допоздна: предчувствовала, что лишь дай слабину, и девочка натворит глупостей. Под ее зорким взглядом Гвендолин горбатилась наравне со взрослыми работниками бригады и не смела отлучиться ни на минуту. Неудивительно, что к вечеру у нее тряслись руки, ломило спину, а в глазах двоилось. Измотанная до полусмерти, она доковыляла до астрономической башни под присмотром все той же бдительной Нанну, проглотила пресный ужин и, едва наскребя сил на «спасибо», отправилась в сушильню для трав. Повалившись на жесткий тюфяк, прикрытый пледом, Гвендолин разглядывала сливные трубы, решетки, скребки и щетки, хороводом кружащие перед закрытыми глазами. Сон бродил вокруг да около, дразня мутными волнами головокружения, каждая мышца в усталом теле ныла, и даже дышалось тяжело, урывками. Вдобавок ко всему, на землю опустилась неподвижная духота, какая случается перед грозой. Воздух застыл плотным, горячим маревом, и сделалось тихо-тихо до пугающего звона в ушах. Вслушиваясь в противоестественное безмолвие, Гвендолин ощущала, как слабо трепыхается в груди сердце, придавленное страхом, пропитанное горечью.

Когда болезненное напряжение принялось выворачивать каждый, даже самый маленький суставчик, Гвендолин не выдержала и села на постели. Замотав в узел спутанные волосы, повлажневшие на затылке от испарины, она нащупала на полу туфли и втиснула в них отекшие ноги. Затем поднялась и, пошатываясь, выглянула из комнаты. Нанну давно легла. Гвендолин надеялась, минуло уже достаточно времени, чтобы крепко уснуть, и ее легкие шаги во мраке никого не разбудят и не навлекут на бедовую голову новый поток нотаций. Она злилась всякий раз, как Нанну принималась вразумлять ее, превращая Айхе в средоточие вселенского зла и с пеной у рта доказывая, будто тот заслужил хорошую трепку.

Медленно-медленно, на цыпочках, избегая малейшего неосторожного шороха, Гвендолин прокралась к дверям и выскользнула на лестницу, так никем и не замеченная. Гудящие от усталости ноги восприняли спуск в штыки, но мучительная боль, терзавшая душу, толкала вперед. Не остановила даже необходимость перебраться через смертельно опасный мостик над бездной, чтобы сократить путь и не наткнуться на Когана или кого-нибудь из слуг.

Голова закружилась от одного взгляда вниз, где между деревьями мелькали речные духи, и зажигались фонари. Невзирая на ночной час, отчетливо просматривались странные домики с остроконечными, покрытыми черепицей крышами, и каменные часовенки, и развилки каналов.

Закусив губу и старательно отводя взгляд от пропасти, Гвендолин доползла до стены замка. Немного посидела, пытаясь унять озноб и отогнать гадкое чувство невесомости и полуобморочного страха. Толкнула дверцу…

И окунулась в кромешный мрак. Ни единой лампы, ни крошечного просвета. Ослепшая, она пошарила ладонями вокруг, нащупывая стены. И как теперь быть? Вернуться, не солоно хлебавши? Не искушать судьбу, блуждая по лабиринту этажей и залов, до которых еще нужно добраться в глухой тьме? Отступить, перетрусив быть разоблаченной замковой прислугой, Коганом или самой Кагайей? Или рискнуть: пуститься на безнадежные поиски того, неведомо чего, там, неведомо где? Она ведь не имела ни тени представления о местоположении комнат Айхе. На что она вообще рассчитывала, глупая?

Разрываясь между вздорной храбростью и черным отчаянием, Гвендолин поднялась на пару ступеней. И тут кто-то схватил ее крепко и властно — не вывернешься, — и ладонь зажала рот прежде, чем с губ сорвался испуганный вопль. Сквозь грохот сердца донеслось:

— Тихо! — чужое дыхание ударилось в ухо. — Это я.

Гвендолин обмякла, отпустила запястье руки, перекрывшей кислород.

— Айхе? — пискнула она, едва освободившись. — Зачем так пугать? Мог же просто позвать.

— Тс-с! Вот потому! Здесь даже у стен уши. Держи меня за руку, пойдем.

— Куда?

Он не счел необходимым отвечать. Лампы при нем не было, и продвигаться пришлось в густом мраке. Терпеливо и осторожно, где надо подсказывая, где надо помогая, Айхе повел ее вверх по лестнице. Цепляясь за его горячую сухую ладонь, Гвендолин преодолела, наверное, добрую сотню ступеней.

— Сюда.

Тихий скрип громовым раскатом прокатился по стенам и потолку и утонул в недрах замка. Протиснувшись в дверной проем, Гвендолин ожидала света, простора и удобств, присущих покоям ученика колдуньи. Однако, обернувшись, с удивлением обнаружила за спиной шершавую стену, а по бокам — нагромождение рабочего инвентаря: метел, швабр, ведер, кадок, тазов, котлов и инструментов, чье назначение выяснять не было ни времени, ни желания. Айхе плотно закрыл за собой дверь, шепнул непонятные слова, накладывая чары, и повернулся. На его ладони затлела голубая искорка, скудно освещая тесную-претесную каморку, в которой двоим едва хватало места среди старого хлама.

— В замке Кагайя может отслеживать любые разговоры и перемещения, — объяснил Айхе. — Я догадался об этом, когда не получилось защитить тебя от Левиафана. Надеюсь, чулан для инвентаря ее не заинтересует, и мы сможем спокойно поговорить, но я на всякий случай прикрылся чарами невидимости.

Он подпер спиной дверь: напряженно собранный, почти бесстрастный. Обморочный свет раскрасил голубым его изнуренное лицо, исчерканное тенями от взлохмаченных волос, а черные глаза оказались близко-близко: усталые, глубокие, тревожные.

— Как ты догадался?..

— Что придешь? Ну, это совсем легко. Ты ведь была у моста и видела Аргуса. Как он тебе, кстати? Достойный соперник, или так, на полтора удара?

Гвендолин нахмурилась — Айхе откровенно ерничал.

— Это языческий бог, — серьезно напомнила она. — Боюсь даже предположить, какой силой он обладает.

— А я, по-твоему, червивое барахло?

— Нет. Но против божества…

— Ну-ну, договаривай.

— Ты ведь можешь погибнуть.

— Так и знал, что начнешь пророчествовать. Ты Дориану, случаем, не родственница?

— Не паясничай!

— Совсем в меня не веришь, да? — в его голосе прозвучало разочарование, и Гвендолин захотелось разубедить его, ободрить, утешить. Вот только явилась она сюда не затем, чтобы подпитывать его самолюбие лестными — и ложными — надеждами.

— Я верю в твои способности, — твердо сказала она. — В колдовской дар и в результат тренировок. Но боюсь, этого результата может не хватить для победы над богом.

— Тогда тебя ждет сюрприз, — высокомерно заявил Айхе. — И Кагайю тоже. Ведьма уверена, будто я ни на что не годен, кроме добывания всяких мерзостей для ее колдовства. С тех самых пор, как я поступил к ней в ученики, она пичкала меня лишь бытовым волшебством. Как создавать свет или погружать во тьму, как отнимать и возвращать память, становиться невидимым, отводить глаза, запутывать, подчинять чужую волю, увеличивать или уменьшать вещи, склеивать разбитое, чинить изломанное — в общем, самые примитивные вещи.

— Это когда у тебя руки голубым сияют?

— А ты наблюдательная, — удивился Айхе. — Это синий уровень. Существует ещё зеленый, целительский. Вообще, искусство врачевания — очень большой и трудоемкий раздел магии. Царапину залечить, много сил не требуется, но сломанные кости, внутренние кровоизлияния, лихорадка или мор — тут моих умений не хватит. Кагайя обучает меня всему понемножку, чтобы я, вроде, и без дела не болтался, и в то же время ничего толком не постиг.

— А желтый уровень? — Гвендолин заинтересовалась против воли. Не о том, ох, не о том следовало беспокоиться.

— Превращения, распознавание чужих масок. Способность отличать настоящего волка от оборотня, человеческую женщину — от гарпии, — Айхе чуть иронично усмехнулся, явно припомнив Гвендолин недавнюю сцену ревности.

— И в чем же разница? — с вызовом осведомилась та.

— В запахах, — он качнулся вперед, заставив ее отпрянуть. — От оборотней разит зверем, чье бы обличье они не приняли.

Гвендолин в ужасе затаила дыхание, догадываясь, чем несет от нее самой после ползанья вокруг сливных труб. Сама-то давно притерпелась, но Айхе… Боже, какой позор!

— Но вот чего Кагайя всячески избегает, так это боевой магии, — как ни в чем не бывало, продолжил юноша. То ли не чувствовал, то ли весьма убедительно притворялся, будто не чувствует канализационного шлейфа.

— Красной? — выдавила Гвендолин.

— Точно, — Айхе от возбуждения повысил голос. — Она не в курсе моих тренировок.

— Уверен? Дориан не раз наблюдал за тобой в телескоп.

— Серьезно?

— И если Кагайя следит за тобой в замке, что ей мешает следить и в развалинах?

— Она бы стала чинить препятствия, — неуверенно возразил Айхе. Очевидно, Гвендолин открыла ему Америку. — И жестоко карать за нарушение договора, ведь моя колдовская активность строго ограничена. Кагайя устраивает мне трепку по каждому пустяку, а тут пустила на самотек? Не верю.

— Значит, Дориан не проболтался.

— Он неплохой парень, хоть и того… с присвистом.

— И Нанну.

— А эта малахольная тут при чем?

— Она тоже не выдала тебя ведьме, невзирая на личную неприязнь.

— Ну, передай ей земной поклон, — недовольно проворчал Айхе. Количество людей, посвященных в тайну, росло и начинало его беспокоить.

— Нанну сильно тебя недолюбливает…

— Тоже мне новость.

— …но она не трепло.

Айхе скептически усмехнулся. Морская раковина в расстегнутом вороте его рубашки тускло поблескивала.

— Айхе, — мучаясь от внезапной скованности, пробормотала Гвендолин, — тебе не обязательно завтра выходить на арену.

Он приподнял бровь от любопытства, ожидая продолжения.

— Разве ты не можешь… сбежать?

Судя по эмоциям, исказившим его лицо, она сморозила чудовищную глупость. Тут было и недоверие, и недоумение, и растерянность — целая палитра красок. Но испугало Гвендолин лишь одно: отвращение.

— Я похож на трусливое ничтожество? — осведомился Айхе тоном, от которого по коже пополз мороз. Она обидела его, разочаровала, лишилась расположения?

— Нет-нет! — затараторила Гвендолин, мотая головой. — Я не то имела в виду! Я лишь подумала, если тебе плохо у Кагайи, если она сама желает от тебя избавиться, то, может, было бы правильнее…

Теплая ладонь Айхе, легко коснувшаяся ее губ, пресекла поток оправданий. Гвендолин смотрела на него сквозь набежавшую пелену слез, и изо всех сил старалась не разрыдаться. Слишком многое на нее в последние дни навалилось, слишком тяжело давалось чувство, от которого душа рвалась на части. Как уберечь упрямого мальчишку от смерти, если он скорее сунет голову в петлю, чем поступится гордостью? Вдали от него, вынашивая планы на грядущую ночь, Гвендолин наслаждалась их простотой и гениальностью; почему-то верилось, будто Айхе с благодарностью ухватится за возможность избавления и от поединка с богом, и от опротивевшей колдуньи. На деле же предложение прозвучало, словно оплеуха: дерзко и обидно, — только Гвендолин и представить не могла, какой болью откликнется отвращение в его глазах.

Когда она затихла, оборвавшись на полуслове, Айхе убрал руку и неожиданно заправил прядку волос ей за ухо. Нет. Он не презирал ее. В крошечном чулане вдруг стало нечем дышать, и вся кровь в теле Гвендолин, казалось, прилила к щекам.

— Так это правда? — всхлипнула она, схватив его за запястье. — То, о чем все твердят? Ты не смеешь покинуть замок, потому что продал душу?

Еще одна несусветная чушь, но Гвендолин должна, должна была выяснить правду! Пусть лучше он рассмеется ей в лицо, чем она будет мучиться, теряясь в догадках, бродя вокруг да около и стесняясь спросить.

Однако Айхе не рассмеялся. С мрачной серьезностью в голосе он произнес:

— Может, и продал. Я не помню.

— Как это? — оторопела Гвендолин.

— Я не знаю полных условий договора, а если пытаюсь вспомнить, голова начинает раскалываться, — он поморщился и добавил, предупреждая следующий вопрос: — К Кагайе с вопросом о договоре обращаться бессмысленно, сама понимаешь.

— Получается, ты угодил в какую-то безнадежную рабскую кабалу?

— Да надежда-то есть: завершить обучение…

— Только ты никогда его не завершишь, — с твердой уверенностью заключила Гвендолин. — Ведьма не позволит. Будет манипулировать тобой, подряжать на черную работу, заставлять воровать, а потом и… убивать, наверное. Это в том случае, если завтра…

— …меня не растерзает Аргус, — закончил за нее Айхе.

— Ну а если, например, отказаться от поединка? Пойти к колдунье?

Он тяжело вздохнул, качая головой.

— Я не стану унижаться и клянчить о снисхождении. Во-первых, бесполезно, а во-вторых, я себя не на помойке нашел. К тому же, — его голос почти иссяк, — я не в силах сопротивляться ее приказам.

— Но почему именно ты? — в отчаянии воскликнула Гвендолин. — Почему ты должен отвечать за ее гадкие поступки?

— Ну, поступок-то как раз был моим. Это я стащил амулет.

— По ее указке! По условиям договора!

— Ты первая, кого это волнует, — заметил Айхе с нежностью в голосе.

— У меня дурное предчувствие. — Гвендолин ощутила растущий в груди холодный ужас. Сил, чтобы сдерживать его, не осталось, и, отпущенный на волю, он захлестнул ее, сомкнулся над головой, увлекая в пучину черного, беспросветного отчаяния.

— Не хорони меня раньше времени, — попросил Айхе. — Я еще утру нос всей этой божественной шобле на трибунах, и Аргусу в частности.

Обманчиво бодрый и беспечный, он улыбался, легонько, успокаивающе сжимая пальцы Гвендолин, давно соскользнувшие с запястья ему в ладонь. Он словно убеждал ее: не раскисай, я вернусь живым и невредимым. Но в его темных глазах, где-то на самом дне плескался первобытный, животный ужас — страх смерти. И Гвендолин видела его слишком отчетливо, чтобы обманываться, и чувствовала слишком глубоко: в прерывистом дыхании Айхе, в его сведенных судорогой плечах, в резкой складке между бровями. И от безысходной боли едва могла дышать.

— Кстати, у меня нехорошие новости о твоем кузене, — пробормотал Айхе, разрывая зрительный контакт, будто догадываясь о ее горьких мыслях. — Я сегодня вечером был в деревне шша. Дэнни там больше нет.

— Как? — только и смогла вымолвить Гвендолин. — Ты мог ошибиться.

— Не мог. Я всегда отличаю оборотня от человека. Люди в домах были, но все взрослые.

— Куда же он…

— Шша не едят крыс, если ты этого боишься, — обнадежил Айхе. — Понимаю, что утешение слабое, но они сами крысы, и среди них ему было безопаснее находиться.

Гвендолин кивнула, окончательно раздавленная новостью.

— Мне пора возвращаться. — Если она сейчас же не выберется из каморки, то разрыдается прямо тут, повиснув у мальчишки на шее. А это лишнее. Незачем ему слушать ее истерики.

Айхе не стал ни возражать, ни удерживать. Снял чары, погасил огонек и в кромешной тьме проводил Гвендолин до дверцы, ведущей на мостик.

— Не приходи завтра на арену, — на прощание попросил он охрипшим голосом. — Не надо. Как бы там ни было, на поединок лучше не смотреть.

Гвендолин не сумела выжать в ответ ни слова. Молча кивнула, не заботясь о том, что он не может ее видеть. И едва ступила за порог, едва захлопнулась за спиной крошечная дверца, как мир взорвался. Мир одной маленькой, обезумевшей от тоски и ужаса души. Девочка судорожно затряслась всем телом, сползая по стене, притягивая колени к груди, и бесприютно завыла в ладони. Слезы стекали по подбородку, и Гвендолин захлебывалась ими, не в силах остановиться.

О чем она плакала? Об обреченном мальчике с ранеными глазами? О пропавшем брате, чье присутствие ещё недавно с трудом выносила? О матери, оставшейся по другую сторону барьера в какой-то навеки потерянной вселенной? О несправедливости? О ненависти? О бесчеловечности и беспричинной жестокости, о насилии и собственной беззащитности? О любви, обернувшейся горем? Откуда взялась внутри вся эта едкая, раскаленная, выжигающая глаза горечь? Лицо Айхе размытым пятном плавало перед мысленным взором, словно олицетворение всего человеческого в этом уродливом мире. Несмотря на кровное родство с Хозяином Ветров, невзирая на колдовство, пропитавшее его до кончиков ногтей, и удивительную способность превращаться в сказочного дракона, Айхе оставался человеком. Если он погибнет, ведьма восторжествует, а вместе с ней и вся мерзость, вся наводнившая замок злоба, все бесящиеся с жиру и озверевшие от скуки божества и духи, не придумавшие развлечений лучше, чем глазеть на агонию доведенных до отчаяния людей.

Неожиданно — она не сразу сообразила, что происходит, — ее обхватили чьи-то руки. И прижали к чужому телу, успокаивая, гладя по волосам. И знакомый голос все с той же взволнованной хрипотцой прозвучал над ухом:

— Ну что ты, глупая, перестань.

Гвендолин развернулась, вцепившись Айхе в плечи, пряча лицо в ложбинке между его плечом и шеей, содрогаясь всем существом и нисколько не заботясь о том, что щеку царапают острые, холодные края амулета, а перекошенный ворот рубашки пропитывается слезами.

— Не реви. Я обязательно вернусь в деревню и поищу получше, — прошептал Айхе, неверно истолковав причину ее безутешного горя. — Дэнни жив и найдется.

Гвендолин зажмурилась, давясь рыданиями. Айхе стоически дождался, пока она затихнет и обмякнет, хотя от жары, духоты и сырости его бросило в пот. Шмыгая и размазывая влагу по щекам, Гвендолин смущенно отстранилась. Что же она натворила: расквасилась, как сопливое дитя, промочила Айхе рубаху ручьем слез. Ведь не хотела, чтобы он запомнил ее такой: опухшей, всхлипывающей, с мокрым красным носом, да еще эта въедливая вонь от сливных труб! Если на расстоянии запах и мог остаться незамеченным, то уткнувшись лицом ей в макушку, Айхе его наверняка учуял.

— Спасибо, — Гвендолин стыдливо отползла от него.

— Помочь тебе перебраться?

— Я сама.

— Обещаешь больше не плакать?

— Обещаю. Вся уже… досуха выплакалась. Извини за рубашку.

— Ерунда. Ты, главное, не переживай раньше времени. Я понимаю: без меня тебе брата не отыскать, — поэтому очень постараюсь не сыграть в ящик раньше, чем мы его вызволим из крысиной шкуры. Ты ведь мне веришь?

Она кивнула. Неужели он всерьез полагал, будто Дэнни — ее единственная печаль?

— Тогда до завтра. Увидимся вечером, — Айхе улыбнулся. Махнул напоследок рукой, и нырнул за дверь.

Подавив новую вспышку отчаяния, Гвендолин заставила себя переползти через тонкий мостик.

— Договор, — пробормотала она в полубреду. — Нужно обязательно отыскать договор и выяснить условия.

Только сказать-то было легко, а как провернуть подобный фокус под носом у Кагайи?

Совершенно разбитая, Гвендолин вернулась в отведенную ей комнатку. Но заснуть в эту ночь так и не сумела.

Ее желание присутствовать на трибуне во время сражения привело Нанну в полнейшее замешательство. Когда исстрадавшаяся, отекшая и сильно подурневшая Гвендолин наутро, чуть только рассвело, объявилась в кухне, Нанну при взгляде на нее позабыла обо всех делах и осторожно спросила:

— Ты не заболела?

Гвендолин безучастно мотнула головой. Потянулась было к нечесаным волосам: распустить вчерашний узел, — да бессильно уронила руки и уперлась пустым взглядом в погасший очаг.

— Ну-ка рассказывай, — Нанну присела на стул. Подождала, но ответа не последовало. — Все даже хуже, чем я опасалась, да?

— Проводите меня на арену.

— Ты в своем уме? Хочешь увидеть, как его на куски разорвут?

Зря она это сказала. Уже и сама сообразила, что смолола лишнее, но слово — не воробей. Гвендолин побледнела как покойник и перекосилась от тошноты, подкатившей к горлу.

— Прости-прости, ляпнула бездумно. На вот, глотни воды, а то еще грохнешься в обморок, — Нанну зачерпнула из кадки воду и поставила перед девочкой мокрую кружку. Та с отвращением уставилась на капли, стекающие по керамическому боку прямо на стол.

— Кагайя редко дозволяет прислуге глазеть на арену во время сражений. Думаю, она рассуждает так: если допускать до зрелища всех, кого ни попадя, очень скоро желающих испытать судьбу вовсе не останется. Да и поседеешь мигом, а то ещё и заблюешь все вокруг или обделаешься со страху — зачем же господам удовольствие отравлять? Это для нас жертвы Левиафана — люди, а дли них… ну, вроде как петухи, которым кто-то тяпает башки, или барашки, которых режет мясник.

Гвендолин метнулась к помойному тазу.

— Прости-прости, — вновь спохватившись, запричитала Нанну. Схватила полотенце, выплеснула на него воду из кружки, отжала и с виноватой заботой протерла девочке виски, когда та разогнулась.

— Теперь полегче?

— Нет…

— Выпей, не кривись.

Холодная вода действительно приглушила дурноту, но от тоски и безысходности не спасла. Гвендолин чувствовала себя так, словно ее, живую, заранее давят гробовой доской.

— Я пойду к Кагайе, — сказала она. На что угодно была готова, лишь бы оборвать пытку.

— Не пори чушь: это самоубийство.

— Тогда проводите на арену.

— Ты не выдержишь. Коган рассказывал… — Нанну запнулась, видимо, рассудив, что всплывшая в памяти история обернется для девочки новыми рвотными спазмами. — Просто поверь…

— Айхе не погибнет, — Гвендолин вскинула на нее воспаленные, полыхнувшие внезапной яростью глаза. — Не погибнет! Он не из челяди, он умеет драться и он — волшебник!

— Ну, тогда… конечно, это другое дело, — примирительно сказала Нанну. — И вправду, сегодня не обычное жертвоприношение, а честный поединок. Практически равносильные соперники: оба колдуны, оба… — она не подобрала новых определений и завершила высказывание красноречивым жестом.

Давно надо было это сказать. Гвендолин приободрилась, вытерла лицо мокрым полотенцем и пригладила всклокоченные волосы.

— В общем, живых хоронить рано: и брат твой, уверена, жив, и драконыш цел. Поэтому прекращай распускать нюни, а пошли-ка лучше к Дориану. Сейчас вытребуем у него какой-нибудь чудо-сироп от нервов, приведем тебя в порядок и — так и быть — сходим к арене. А там, глядишь, все и образуется.

И, бесцеремонно подхватив Гвендолин под руку, Нанну подтолкнула ее к выходу из кухни, а там торопливо, словно опасаясь, как бы девочка не сбежала, потащила ее вверх по лестнице. Гвендолин послушно поплелась следом, чувствуя себя разобранной, истерзанной и словно выпотрошенной. В тяжелой голове гудело. Вроде, от распирающих сознание мыслей и места свободного не осталось: сплошь тягостные, заезженные до отупения тревоги, ужасы и самые чудовищные картины предстоящего сражения, и в то же время ни единой связной, цельной мысли: одни обрывки да ошметки.

— Дориан! — позвала Нанну. — Не прикидывайся ветошью, я знаю, ты давно возишься со своими пробирками.

Тишина в ответ.

— Гм, — Нанну прошлась по лаборатории, заглядывая в труднодоступные закоулки. — Провалился куда-то.

Неожиданно, ведущая на вершину башни, распахнулась от резкого удара, и в помещение, весь раскосмаченный и неряшливый, ворвался Дориан. И прямо с порога разразился горестными воплями:

— Плохо, все очень плохо! Это конец! Я уничтожен, я просто раздавлен!

Его бесноватый ор привел Гвендолин в чувства. Запустив обе пятерни в свою огненную гриву, алхимик заметался из угла в угол, стуча каблуками по полу, неуклюже перебирая длинными, тощими ногами, налетая на столы и сталкивая на пол бробирки.

Нанну критически подняла бровь:

— Что на сей раз?

— Все прахом! — взвыл Дориан и в горестном порыве так рванул свои несчастные патлы, что выдрал целый клок. Боль его слегка отрезвила. Скривившись и упиваясь жалостью к самому себе, он наконец наткнулся взглядом на подбоченившуюся Нанну и остолбеневшую Гвендолин. Выпрямился, убрал с бледной, покрытой яркими красными пятнами физиономии буйную челку и сообщил надтреснутым от драматизма голосом:

— Пространство дестабилизировалось. Жизненная субстанция колышется. Планеты предчувствуют гибель мира.

— Опять? — скучно осведомилась Нанну.

— О-о, женщина, — простонал Дориан с таким выражением, будто подразумевал «о-о, дура». — Мы все обречены, и это не шутки, не выдумки! Планеты не врут — никогда!

— Не нервируй девочку, солнце, — посоветовала Нанну. — Разве не видишь: она и так со страху еле живая?

— Нужно срочно сообщить госпоже.

— Ага, госпожа и уши развесит, жди! У нее открытие состязаний, да не абы какое! Айхе дерется с богом теней, слышал? Или тебе до грешной земли, как до небес пешком?

— Айхе! — Дориан вдруг встал, как вкопанный. Его лошадиная физиономия вытянулась, и только провалившиеся, очерченные синяками глазищи лихорадочно засверкали. — Он мелькал в моем телескопе. Мальчик как-то связан с надвигающейся катастрофой.

— Бог теней убьет его, вот как! — надрывно заголосила Гвендолин. — Дориан, пожалуйста, только вы в силах отменить состязание, только вас Кагайя послушает! Если она вернет амулет своей сестре, Аргус не станет биться с Айхе!

— Послушает, говоришь? — Дориан снова схватился за голову, но бегать и дергать себя за космы повременил. — Не в этот раз.

— Почему же? — Гвендолин чувствовала, как рушится последняя надежда, и отчаянно хваталась за соломинку.

— Амулет ей дороже мальчишки, — встряла Нанну. — Потому что без него наша ведьма…

— Дело не в битве и не в самом мальчике! — перебил алхимик. — Он как-то завязан… он что-то совершил…

— Что, что, амулет спер, вот что! — выплюнула Нанну.

— Да, да, да! Амулет! Скрытые, неразгаданные свойства камня, сказал я! Нужно выяснить, для чего вообще предназначен сей артефакт! А она не выяснила, она не послушалась, она пренебрегла моим советом! О-о-о, несчастная, ослепленная гордыней женщина! Из-за нее над миром нависла угроза!

— А при чем здесь камень? — не поняла Гвендолин. — Разве так бывает, чтобы из-за какой-то безделки…

— На свете чего только не бывает! — удрученно произнес Дориан. — Все от людских амбиций и властолюбия. Ума не приложу, почему телескоп не открыл истинную сущность амулета, но сомнений нет: камень опасен!

— Это мы уже поняли, — согласилась Нанну. — Но не настолько же, чтобы мир рухнул… Солнце, ты перегибаешь палку.

— Тысячу раз просил: не называй меня солнцем! — взорвался Дориан. — Когда уже запомнишь!

Нанну закатила глаза.

— Нужно вынудить госпожу снять амулет, — пробормотал Дориан и принялся мерить шагами расстояние от окна до ближайшего котла. — И чем быстрее, тем лучше.

— Нужно Айхе выручать, — взмолилась Гвендолин. — Дориан, ну поговорите же с ведьмой! Она хочет убить Айхе чужими руками, но ведь это жестоко и бессмысленно. Чем он ей мешает? Все ее прихоти исполнял, договор этот ужасный подписал, сам себя ей в рабство продал, лишь бы колдовству выучиться, которого, между прочим, и не выпрашивал. Разве он виноват, что таким родился? Вдруг этот самый амулет чувствует скорое кровопролитие? Вы утверждали, будто телескоп улавливает боевые чары, так может, он и на приближение смерти отзывается?

— Не исключено, — допустил Дориан, быстро-быстро кивая. — Только гибели одного существа маловато, чтобы вызвать такой чудовищный дисбаланс мироздания.

— А спровоцировать? — в отчаянии воскликнула Гвендолин, готовая выдавать догадку за догадкой, одну нелепее другой, лишь бы прислушались к ее боли.

— Вероятно, ты права, девочка, — рассудил Дориан, — и амулет реагирует не только на чуждую его природе корыстную энергетику. Вероятно, камень впитывает и концентрацию колдовской мощи. Сотни богов и духов предвкушают кровавые состязания, для них это ежегодная жертва. А ведь это настоящий ураган волшебства! Перекос магической силы в пространстве плюс кровожадность, плюс неумелое обращение с амулетом…

— Нам пора, — проворчала Нанну, тяготясь умствованиями алхимика, которого вновь понесло в высшие сферы. — Притомили твои прорицания. Не забудь, кстати, на календаре отметить, — она указала на прибитую к стене пергаментную портянку, свисающую почти до пола, — если найдется клочок свободного места. Гвендолин? Идем, пока не опоздали.

Как ни печально было покидать лабораторию с душой, полной сожалений и разбитых надежд, Гвендолин заставила себя уйти. Раз Дориан отказывался вступиться за Айхе, она не смела ему больше докучать.

— Вот любит же этот гений капать на мозги, — жаловалась Нанну, спускаясь по ступеням.

— А вдруг он прав?

— Не смеши меня! У Дориана на год приходится по десять-пятнадцать концов света, отягощенных катаклизмами, войнами и неизлечимыми болезнями. Я давно советовала выкинуть этот дурацкий агрегат и спать спокойно, да куда там: пялится, пялится в свои трубки, что-то там высчитывает, выгадывает, протирает зельями. Иной раз вонища стоит — не продохнуть. Амфору видела? Колодец жизни! Наполни его до краев зельем прозрения — тут-то во всем мире благодать и наступит! Сивая кобыла и та брешет складнее.

Гвендолин не нашла возражений и утратила интерес к разговору. Какое ей дело до алхимика с его заскоками, когда жизнь Айхе висела на волоске?

Солнце ещё только начинало путь по небосводу. Землю покрывала плотная сетка теней, вода в каналах еле светилась. Точно в насмешку над надвигающейся кровавой трагедией воздух благоухал терпкой, пряной зеленью и утренней прохладой. Вымощенные камнем дорожки убегали за территорию замка, и сейчас по ним лениво, полусонно двигались гости в окружении свит.

— Держись обочин и теней, — напомнила Нанну. — Не выпячивайся, не хватало еще, чтобы нас заметили. В потоке гостей идти запрещено. Вот, держи! — Она ловко подхватила корзину с фруктами, стоявшую возле пекарни, и вручила ее Гвендолин. Сама взвалила на плечи другую. — Это приготовлено для дневной выпечки, но мы притворимся, будто несем угощение на трибуны: работники привлекают меньше внимания, чем лоботрясы.

Гвендолин согнулась под нешуточным весом экзотических фруктов, но желание добраться до арены заглушило боль в спине и перенапряжение в мышцах. Она бы и две таких корзины утащила, лишь бы не преградили дорогу, не отшвырнули назад, не напомнили, где ее место.

Ей ещё не доводилось ходить по этой дороге. Обогнув замок с запада, процессия двинула на север через буйно разросшиеся сады, где квартировали самые важные особы божественного происхождения. Круглые, островерхие, со смешными игрушечными украшениями на шпилях гостевые домики утопали в зарослях цветов. Некоторые беседки под сплошной завесой плюща было и не разглядеть. В бассейнах сверкала прозрачная вода, и то тут, то там из нее выныривали длинные, как черви, гривастые, когтистые и шипастые дракончики. Отряхиваясь, шевеля усами, мокро шлепая лапами по брусчатке, они вливались в поток будущих зрителей.

Огненный бог Вулкан шествовал в окружении саламандр; он был обширен и жирен, как морж, по поверхности его кожи блуждало сиреневое пламя, из которого на землю сыпался пепел и тлеющие головешки. Его окутывал нестерпимый жар и смрад, выносить который получалось лишь у его верных спутников — пятнистых ящериц.

Чуть поодаль, опасаясь приближаться к Вулкану, тянулась вереница женщин воительниц в кованых латах и с крылатыми шлемами на головах. Валькирии. За ними, шумно, раскатисто дыша сквозь рык и капая на брусчатку желтоватой вязкой слюной, шел гигантский трехголовый Цербер. Его змеиный хвост извивался, на спине с угрожающим стрекотом шевелились змеиные головы. Пропуская его вперед, Гвендолин сползла с обочины на траву и зажмурилась, пряча лицо за корзиной.

— Не поскуливай и не трясись, — прошипела Нанну, бледная как смерть от близости монстра. — Духи не трогают прислугу, если их не провоцировать. Смотри, он уже далеко, можешь расслабиться.

Расслабиться не получилось, потому что на смену Церберу явился низенький, вроде как детский, скелет в лохмотьях из… кожи?

— Не смотри на нее, — поспешно одернула Нанну. — Это Акери, призрак маленькой девочки. Она спускается с гор по ночам и разносит болезни. Берегись ее тени: от соприкосновения с ней заболеешь и умрешь в три дня.

— А это кто? — пискнула Гвендолин, разминувшись с чудовищной Акери, от которой разило смертельным холодом.

— Абаасы, — простонала Нанну, ежась. — Вот нам с тобой повезло: всех страшилищ собрали.

По дороге топал — да так, что беседки и часовенки содрогались — исполин из черного камня, похожий на гигантский оживший валун. За ним катилось несколько «булыжников» поскромнее, и каждый отдаленно напоминал ребенка.

— Абаасы питаются душами людей и животных, — объяснила Нанну. — Насылают несчастья и могут лишить рассудка.

— Эти духи ведь из разных вселенных, да?

— Увы, все местные. Но Дориан рассказывал, будто люди могут вызвать кого-то из них в человеческий мир, если постараются.

— Так вот откуда легенды о языческих богах, — сообразила Гвендолин. — Довызывались. А Зевс тоже существует? А Посейдон?

— Я не ахти какой знаток. Вон тот парень, например, баггейн: оборотень, принимающий любое обличье. С ним рядом водяной: видишь, тина изо рта свисает? Есть еще гаки — вечно голодные твари; есть аями, крадущие души у всего живого; есть лесные гианы; есть ырки — духи самоубийц; есть дивы, аюсталы, сульде, анзуды, альрауны, горгульи, гримы… Каких только нет.

— Добрых, — буркнула Гвендолин.

— Ну почему. Вон, например, Вирява, хозяйка северной рощи. Красивая и печальная, она управляет зверями и птицами и помогает заплутавшим путникам.

— А еще?

— А еще… — Нанну, пыхтя, перехватила свою корзину поудобнее, и обвела взглядом меняющихся гостей. — Так сразу и не вспомнишь. Ты ведь понимаешь: белым и пушистым быть невыгодно, а некоторым и вовсе скучно. Какой вот мне прок от того, что я добрая? Беды одни да тяжкий труд: вожу за всеми грязь. А была бы подхалимкой, глядишь, и перебралась бы поближе к кухне, где всегда тепло, чистенько и сытно. Осторожнее, прямо за нами солнечное божество. Зазеваешься — глаза выжжет.

Гвендолин робко оглянулась на кутающуюся в плащ фигуру. Из-под развевающихся пол вырывались слепящие лучи и длинные, жаркие протуберанцы, а ткань местами тлела и дымилась, не выдерживая температуры.

Напрасно Гвендолин искала глазами Айхе или Кагайю. В стекающей на арену толпе их не было.

К тому моменту, когда они с Нанну достигли пункта назначения, солнце уже взобралось на вершины далеких восточных сосен и щедро изливало на землю волны нестерпимого зноя. Его лучи золотили растресканную, пробитую колючей сорной травой брусчатку и нагромождения раздробленных блоков — бывших построек, превратившихся в развалины. Среди них местами торчали чахлые кустики и корявые южные сосенки. Внушительная площадь, на которой могла поместиться, наверное, половина территории замка, обрывалась гигантским амфитеатром на склоне холма. Очутившись на верхнем ярусе расширения, Гвендолин от волнения едва не выронила корзину. Вниз стекали узкие лесенки с крутыми ступенями и бесчисленное множество террас, полукруглая арена превышала все мыслимые размеры, доступные простым смертным, и неудивительно, ведь на нее выпускали левиафанов. Ни колонн, ни других ограждений эта арена не имела, сразу за ней начиналась все та же потрескавшаяся, прокаленная солнцем брусчатки, все те же руины и уродливые деревца, понатыканные до самого горизонта.

— Давай-ка уберемся с дороги, — посоветовала Нанну, подталкивая Гвендолин в бок локтем. Вслед за стайкой вертлявых нимф, покрытых древесной корой, они спустились на несколько ярусов вниз и пробрались к восточному краю амфитеатра. Чтобы не вызывать подозрений, Нанну отвешивала направо и налево глубокие поклоны, предлагая гостям полакомиться фруктами. Складываясь пополам, Гвендолин последовала ее примеру и под конец едва сумела разогнуться. Поясницу ломило, зато фрукты в корзинах быстро таяли под одобрительные возгласы гостей. Похоже, на угощении Кагайя экономила, и нововведения пришлись по вкусу.

Они с Нанну притулились у стенки в тени худосочного, кривого клена, выросшего прямо на одной из террас. «Вот удобный сучок», — отметила Гвендолин с мрачной решимостью: «Если Айхе погибнет, на нем и повешусь. Все равно без него ни Дэнни не найти, ни домой не вернуться».

Тем временем божества и духи со своими пестрыми, часто шумными свитами заполняли трибуны. Они приветствовали друг друга на разные лады, раскланиваясь и расшаркиваясь, кое-кто даже не погнушался ритуальных танцев. Грустно вздыхали ундины — зеленоватые девы-утопленницы в платьях до пят, — расчесывая волосы с застрявшими в спутанных прядях волокнистыми водорослями. Озорно щебетали нимфы, красуясь в прозрачных воздушных одежках. Колокольчиками перезванивались голоски фей, метавшихся над террасами, словно светлячки. Грузно пыхтел белый человекоподобный монстр со слоновьими ушами, хоботом и густо подведенными углем глазами — Гвендолин видела подобное чучело на индийских картинках. Недалеко от него возился изящный женоподобный мужчина с бледно-сиреневой кожей: он устраивал поудобнее на богато вышитых подушках свои восемь рук: по четыре с каждой стороны — и ласково журил наложниц, не справлявшихся с ублажением его нежной персоны. Наложницы глупо хихикали и прятали страстные черные очи под густыми ресницами. Где-то вдалеке драл луженую глотку недовольный грифон. А в соседнем ряду, заинтересованно поглядывая на Гвендолин, устроилась пара вампиров: тощих, мерзких, диковинных и вовсе не похожих на умопомрачительного принца из книжки Кирстен. В животах у них то и дело голодно урчало, и Гвендолин сочла бы за благо убраться подальше, но тут впереди, бряцая ножнами и луками, нарисовались три пышнотелые амазонки, скудно прикрытые фиговыми листочками, и кровососы, глотая слюни, переключились на их шеи и загорелые затылки.

— Вот и отлично, — ежась пробормотала Гвендолин. Кто бы знал, как тошно ей сделалось в толпе монстров! Айхе ведь просил не приходить, искренне просил. Подозревал, каким испытанием для нее обернется весь этот разношерстный ужас, словно порожденный горячечным бредом. Но она не могла не придти. Не могла. Цепенея от страха, подозревая, для скольких чудовищ они с Нанну представляют гастрономический интерес, Гвендолин вдруг осознала, что в этом море языческих кошмаров она единственная переживала за Айхе и желала ему победы. Одна против тысяч! Никто, кроме нее, не подбодрит его, никто не выкрикнет слова поддержки, не придаст сил. И Айхе предстояло сразиться не с одним лишь богом теней — о, нет! Ему предстояло выдержать колдовской напор целого скопища беспощадных духов. А разве легко не сломаться, когда ты один? Даже с перевесом в силе, даже с героическим мужеством — нельзя. Только теперь Гвендолин открылся весь кошмар происходящего. Представление ещё не началось, а в сердце уже открылась рана. И опять затошнило. И бросило в жар. И гортань пересохла, вызывая мучительные спазмы. Гвендолин подавилась кашлем.

— Ну, ну, тише, — Нанну сунула ей в ладонь какой-то тугой, сочный желтый фрукт. — Кусай, поможет.

По губам поползла сладкая мякоть, промочила горло, уняла гадкое щекотание.

— Спасибо, — выдохнула Гвендолин, вытирая слезящиеся глаза.

Нанну вдруг схватила ее за запястье и крепко сдавила. В ту же минуту прямо напротив лица одни за другими возникли мосластые волосатые ноги, туго перетянутые на ляжках закатанными серыми штанинами. За ними вниз съехали разнокалиберные животы: один жирный и колышущийся, как студень, второй подтянутый, третий вдавленный под торчащие ребра. И, наконец, показались обладатели данных крайностей: трое известных Гвендолин ныряльщиков, в чьи руки она едва не угодила в свою первую ночь в замке.

— Оп-па! — одышливо гоготнул жирный. — Какой сюрприз. Пришли поглазеть на жертвоприношение?

От наглых слов Гвендолин передернуло. «Айхе не погибнет», — она стиснула зубы.

— Пришли порадоваться первой победе, которая состоится на этой арене! — резко парировала Нанну. — А вот что вы здесь делаете?

— Нас госпожа послала следить за порядком, — гордо выпятил грудь тот, что с квадратной челюстью, и стукнул по камням древком копья с устрашающим зубчатым наконечником.

— Поглядела бы я, как вы, трое, будете его наводить, — насмешливо кинула Нанну, не отпуская запястье своей подопечной.

— За порядком на арене, — глумливо уточнил квадратный.

— У нас приказ добить дракона, если выживет, — лопаясь от нетерпения и собственной важности присовокупил субтильный, понизив голос. — Чтобы не мучился.

— Тихо ты, — жирный недовольно отвесил ему подзатыльник. — Перестань трепаться.

— Секрет, что ли? — обиделся тощий.

— Не убивай интригу, а то девушкам станет неинтересно.

— Понял…

— Увидимся, рыженькая, — квадратный скользнул по Гвендолин сальным взглядом, плотоядно облизнулся и затопал вниз.

— Далеко спускаться не будем, чтобы не привлекать внимание, — донесся его голос, — но если что, вы на подхвате.

— А если он обратно в мальчишку перекинется? — нервно полюбопытствовал дохлый.

— Тем проще.

Только теперь Нанну разжала пальцы и поглядела на Гвендолин, не живую и не мертвую от новой угрозы.

— Не бери в голову, — посоветовала она. — Эта троица мерзкая, но куда им до твоего дракона? Он же чародей, помнишь? Он себя в обиду не даст, тем более таким негодяям.

— Кагайя велела добить, — не слушая, прошептала Гвендолин. — Почему?

— Она называет это милосердием, — Нанну вздохнула. — Такое случается, если боец тяжело ранен и левиафан его не съедает. Наверное, это единственное милосердие, на которое она способна. Но это не наш случай, слышишь? О… явилась во плоти.

Гвендолин пошарила взглядом по средним террасам и заметила наконец прическу ведьмы, изогнутым черным шипом торчащую из массы гостей. Взять бы да выдернуть эту поганую занозу из ткани мироздания, чтобы и воспоминаний никаких не осталось. Гвендолин и не подозревала, что способна на настоящую, жгучую, как кислота, ненависть. Куда там гарпиям с их первобытными инстинктами до Кагайи!

Но что это? Ведьма пришла не одна. Вокруг ее укутанного в черный шифон силуэта прямо в раскаленном воздушном мареве плавали двое морских гадов. Извивающаяся морская гадюка Галиотис и Тридактна — акула со спиралевидными кластерами зубов на нижней челюсти. Кагайя любовно поглаживала первую по черной чешуе, когда та проскальзывала у нее подмышкой, и позволяла второй тыкаться острым носом в ладонь.

— Этим тварям сегодня будет, чем поживиться, — услышала Гвендолин одного из ныряльщиков. И позабыла обо всем на свете, потому что рядом с Кагайей маячила темная макушка Айхе.

— Блистательные господа и прекрасные дамы! — ведьма резко развернулась, всколыхнув бесчисленные слои и складки своего праздничного одеяния. Ее голос, многократно усиленный магией, разнесся по амфитеатру, достигая самых отдаленных уголков, и пресек гомон на трибунах.

— Я безмерно рада приветствовать всех вас на наших ежегодных состязаниях! Надеюсь, пребывание в стенах моего замка доставит вам истинное удовольствие, как и зрелища, которыми мы готовы вас развлечь. В этом году, — Кагайя выдержала недолгую паузу, давая возможность последним подтянувшимся гостям устроиться поудобнее, а рассеянным — сосредоточиться, — у нас необычное представление. Уверена, новшество придется вам по вкусу, и может быть, превратится в добрую традицию.

— Куда уж добрее, — буркнула Нанну.

— Как повелось, ежегодно в боях на арене принимают участие представители человеческой расы, изъявившие желание вернуться в свой мир. Мы справедливы и беспристрастны, поэтому любой человек, выигравший на этой арене честный бой, законно получает полагающуюся ему награду: свободу и возможность покинуть нашу гостеприимную вселенную. Мы никого не удерживаем силой и никому не желаем зла…

Гвендолин почувствовала, что задыхается от возмущения. Чаша ее терпения переполнилась, гнев хлестнул через край, перед глазами расцвели багровые пятна. И только руки Нанну, обхватившие ее за плечи, удерживали от безрассудного порыва.

— В этом году у нас четырнадцать участников, по двое на каждый день состязаний. Все они прошли обучение, чтобы укрепить силы, натренировать выносливость и обрести даже некоторые преимущества перед соперником. А соперник могуч, яростен и молод: новому левиафану не более тысячи лет.

По трибунам пронесся одобрительный гул.

— Согласитесь, это уравнивает шансы на победу обеих сторон, — улыбнулась Кагайя, — и делает исход борьбы менее предсказуемым.

Гвендолин вспомнила Левиафана. Если бы тот вздумал сражаться, ни на какие шансы на победу со стороны людей не стоило рассчитывать. Кагайя вновь бесстыже лгала.

— Но все это ожидает нас завтра, господа и дамы! — Повисла эффектная пауза. Кое-кто завозился и брюзгливо заворчал, послышалось раздосадованное рычание, презрительный свист и требовательные возгласы. Айхе развернулся и медленно направился к арене. Гвендолин впилась взглядом в его прямую спину, в расправленные плечи, жалея, что не может видеть лицо. Сердце в груди грохотало, словно булыжник в железной канистре.

— А сегодня, — Кагайя вскинула руки, призывая к тишине и вниманию, — у нас новый фаворит. И новый соперник!

Над солнечными террасами, над пропитанными кровью камнями и песком, над тысячами жадных глаз воцарилось гробовое молчание. В полном безмолвии Айхе спустился на арену и обернулся.

В тот же миг пространство вокруг всколыхнулось. Почудилось, будто ристалище рванулось навстречу, и вот уже Гвендолин отчетливо видит бледное, несмотря на загар, лицо Айхе: его хладнокровно сощуренные глаза, плотно сомкнутые губы, онемевшие от напряжения челюсти. На лбу у него блестела испарина, челка липла к мокрым вискам, но его выдержкой было трудно не восхититься.

— Представляю вам моего ученика, волшебника Айхе, сына небезызвестного вам Хозяина Ветров.

Нанну рядом с Гвендолин ахнула:

— Так это правда?

— К сожалению, сам Господин Ветров не почтил нас своим присутствием. Ах, если бы о поединке стало известно чуть раньше, я отважилась бы лично пригласить его на представление, — голос Кагайя пропитался елеем и страстью, и Гвендолин поняла, что ведьма снова лукавит. Она годами успешно скрывала происхождение Айхе и меньше всего на свете жаждала посвящать в сокровенную тайну его отца. И сейчас заговорила лишь потому, что исход сражения был предопределен, причем не столько угрозой со стороны Аргуса, сколько ею самой. Кагайя планировала сочное, красочное, драматическое кровопролитие.

— Однако известие о поединке появилось лишь вчера, — продолжила колдунья, ласково оглаживая глубоководную гадюку, так и льнущую к ее ладоням. — Айхе любезно согласился выступить в поединке против, — сладкая улыбка, — бога ночных теней Аргуса.

Из первых рядов на арену выскользнула тощая черная тварь без лица, укутанная в развевающиеся дымные лохмотья. Сквозь душный, безветренный жар поднимающегося солнца Гвендолин ощутила сырое морозное дуновение. Каково же было Айхе, стоявшему буквально рядом с Аргусом? С его приоткрывшихся губ сорвалось облако пара, в расширенных зрачках на долю секунды отразился ужас — благодаря колдовству ведьмы, Гвендолин видела все это близко-близко, словно на расстоянии вытянутой руки.

Трибуны взорвались одобрительным ревом, воплями, гудением, клекотом и присвистом. Идея волшебной битвы полукровки с божеством привела зрителей в неистовый восторг: вот оно, долгожданное лекарство от скуки, навеянной бессмертием!

— Эх, такое зрелище следовало приберечь напоследок, — услышала Гвендолин.

— Что ж, начнем, — Кагайя царственно опустилась на усыпанную подушками террасу.

И поединок начался.

Айхе отступил. Раскинул руки и мгновенно, не в пример быстрее той жалкой попытки в развалинах, перекинулся в дракона. Вздулось мощное тело с мускулистыми лапами, распахнулись брызгами света серые крылья, забил по замороженным камням свитый тугими кольцами хвост. Вокруг шеи блеснула натянутая цепь с амулетом из морской раковины. Гортанный рык прокатился по амфитеатру, затихая в отдаленных рядах.

Аргус не препятствовал, не торопился нападать. Он медленно двигался по арене, словно гипнотизировал танцем; шлейф черного дыма тянулся за ним, и сам воздух вокруг казался густым, вязким и темным. Гвендолин неожиданно задалась вопросом, существует ли вообще шанс одолеть бога, — лишнее опасение капнуло в переполненную чашу отчаяния.

С силой оттолкнувшись, дракон взлетел, вырвав у зрителей стон восхищения.

— А мальчишка не промах, — раздалось сзади. — Спрятал тень! Только через нее Аргус сумел бы его достать.

Гвендолин обратила внимание — и точно! Молотя крыльями и хвостом потемневший, помутневший воздух, Айхе завис над бестелесным средоточием мрака, а тени не отбрасывал!

— Первоклассное колдовство, — согласился обладатель другого мужского голоса.

Гвендолин боялась обернуться. Казалось, стоит потерять Айхе из виду, как случится непоправимое.

— Так-то оно так, да без тени он долго не протянет, — снова первый голос. — Чтобы ее прятать и поддерживать звериную личину, потребуется огромная сила. Аргус возьмет его измором. Силы кончатся, и мальчишка сдуется: либо тень отпустит, либо человеком станет. А в человеческом теле его соплей перешибешь.

Гвендолин гневно обернулась. Так и знала: пара рослых детин в костюмах прислуги, устроившись тремя ступенями выше, делалась впечатлениями. Похоже, ведьмин запрет не останавливал любителей острых ощущений и жестоких развлечений. Она сжала кулаки: вот бы заставить их замолчать! Но тут тот, что слева, заметил ее сердитое лицо и подмигнул с шепотом:

— Здорово, да? Когда еще такое увидишь?

— Век бы не видеть! — огрызнулась Гвендолин.

Нанну дернула ее за рукав:

— Не задирайся. Это дозорные замка, ночная смена.

— Да хоть папа римский! Они не лучше богов!

— Каждый из них может стать следующим, — покачала головой Нанну. — Или ты думаешь, желающих сразиться с левиафаном пруд пруди? Люди давно не верят в свободу, а заявки подают самые отчаянные. Ну, или полные психи. И уж точно не четырнадцать человек в год!

Гвендолин в замешательстве уставилась на арену. Новость за новостью, и каждая последующая дурнее предыдущей.

Дракон по-прежнему кружил над полем для битвы. Его тяжелое дыхание с шумом вырывалось из угрожающе оскаленной пасти.

Наверное, Аргус сам не ожидал, что противник обставит его столь ловко и безыскусно. Сколько он ни тянулся, сколько ни сгущал краски и не выкидывал вперед длинные и гибкие, точно щупальца, руки, до дракона ему было не добраться. Не хватало тела. Впрочем, и Айхе ничего не оставалось, кроме как нарезать круги, устрашающе рычать и клацать белоснежными зубами вокруг полупрозрачной черной фигуры — призрак не ухватишь, не укусишь. Все это напоминало ритуальный танец: впечатляющее, но бессмысленное лицедейство.

— Я же говорю: возьмет измором, — будничным тоном произнес первый смотритель. — Без тела бог не уязвим.

— А с телом ему что сделается? — резонно возразил второй. — Нет, ну телу-то понятно, сразу крышка, а Аргусу? Он же бог.

— Так я тебе со вчерашнего вечера объясняю: фарс все это! Мальчишка обречен. Рыпнется раз-другой, а толку?

— Ну и зачем тогда устраивать поединок? Связали бы дракона, прикрутили к столбу, и пусть бы Аргус с него, живого, шкуру снимал тонкими полосками — вот это было бы зрелищно!

— Может, и снимет, поглядим. Я тебе больше скажу, — мужчина приглушил голос, и Гвендолин напрягла слух. — Не знаю, как духи, а многие из наших ждут не дождутся, когда парню кишки выпустят. Сколько они с госпожой нашей крови попили! Она понятно, у нее вон какое могущество, а этот мозгляк… — сдавленное рычание. — Голыми руками придушил бы.

— Личные счеты?

— Еще какие личные. Именно я этого голодранца подобрал в лесу и привел в замок. Я его от верной смерти спас, от превращения в крысу избавил, а мог бы и мимо пройти — вон их тут сколько околачивается: то через северные ворота лезут, то с болот откуда-то прут. Пожалел гаденыша, а чем он мне в результате отплатил?

— Черной неблагодарностью?

— Не то слово! Подловил его однажды, уже когда он подручником у госпожи устроился, и попросил замолвить перед ней словечко. И знаешь, что он мне ответил? Мол, знать меня не знает, со всяким отребьем не водится, и не пошел бы я куда подальше.

— Так прямо и послал?

— Ну, покультурнее, конечно. Он же у нас благородная кровь, — мужчина с отвращением сплюнул. — Зато теперь пусть поваляется в поту и грязи. Еще посмотрим, кто из нас отребье.

Гвендолин слушала, пытаясь проглотить застрявший в горле ком.

Поджарый дымчатый дракон на арене короткими, четкими выпадами налетал на бестелесное божество. Его гриву рвал поднявшийся ветер, чешуя поблекла в дымном мареве, но ни когти, ни клыки не достигали цели. Аргус парировал удары, изгибаясь и истекая тьмой. Стонали и гнулись жухлые, обезвоженные жарой клены и корявые сосенки, растущие на древних стенах амфитеатра. Их тени шевелились, будто живые, наползали друг на друга и двигались по ступеням и выщербленным камням арены против солнца, против всех мыслимых законов физики.

Гвендолин следила, не дыша, и чувствовала: каждое чудище на театральных склонах, каждый человек, робко жмущийся к стенам, ждет того момента, когда кто-то из противников решится прервать танец запугивания и нападет по-настоящему.

Первым решился Аргус.

Он вдруг развернулся к зрителям и вытянул руку, растопырив пальцы. Тьма захлестнула десяток террас. Раздались протестующие вопли, повскакивали недовольные духи, заверещали лизоблюды из чьей-то свиты. Гвендолин ахнула, Нанну прижала ее к себе.

— Он сейчас кого-нибудь схватит! — выдохнула она испуганно.

Тьма шевельнулась и двинулась по трибуне, ощупывая, выбирая.

— Он что-то ищет, — беззвучно шепнула Гвендолин.

Нанну вскочила, увлекая девочку назад, но та уперлась, силясь вырваться.

— Я не уйду!

— Глупая! Боги его не интересуют, он подыскивает тело!

— Человеческое? Против дракона?

— Глупая, — повторила Нанну.

Гвендолин оглянулась: вверх по ступенькам, спотыкаясь, карабкался десяток человек — почти все, кто рискнул ослушаться Кагайю и просочился на трибуны. Некоторые медлили, парализованные ужасом. Черное щупальце скользнуло по пыльным, прогретым солнцем террасам. От знойного воздуха, пропитанного удушливой гарью, запершило в горле, глаза защипало и заволокло слезами. Тьма словно замешкалась. Заплескалась, наполняя собою пространство амфитеатра от края до края. Гвендолин слышала, как хрипит Нанну и кашляют те, кто не успел убраться подальше. Ее обуял такой страх, что ни шевельнуться, ни моргнуть, ни вздохнуть. Появилось омерзительное чувство, будто в живот воткнулся гарпун, и стало больно, и поволокло, вытягивая внутренности, куда-то вперед, в ночной мрак, в ледяное забвение.

Неожиданно полыхнуло красным, и морок разлетелся миллионом брызг. Живот отпустило. Гвендолин зажмурилась и закрыла голову трясущимися руками, чувствуя, как едкий дым нещадно дерет глаза, а щеки заливают слезы, сквозь которые ничего не разобрать. Вот только боль не исчезла. Не своя — чужая. Боль языческого чудовища, которого обожгло боевое заклятие. Гвендолин ощутила его бешенство, ударившее взрывной волной, но не двинулась с места. Только протерла переполненные слезами глаза, чтобы увидеть, как дракон, изрыгая пламя, бросается на бога, и шипит, и заходится громогласным ревом.

Аргус одним молниеносным движением слизнул с земли тени и заслонился от очередного колдовского удара. Сосны затрещали, переломленные пополам, и мгновенно высохли, почернели, обуглились и рассыпались в труху. Пламя врезалось в щит и разошлось вертикальными кругами. Камни под ним оплавились, ветер дохнул горьким жаром.

Гвендолин прижала руки к щекам.

— Давай, Айхе, — прошептала она и неожиданно для самой себя заорала во все горло: — Давай, Айхе! Ты сможешь!

Словно отпущенная спираль, вырвались наружу многочасовое отчаяние и не вместимый в человеческое сердце истеричный ужас.

Тонкий крик зазвенел в раскаленном воздухе.

Аргус обернулся, и на сей раз тень метнулась к Гвендолин целенаправленно. Еще секунда…

И снова истошный драконий рев! И снова нож боевого заклятия резанул по сгустку тьмы, ослабившему защиту. И снова отголосок чужой агонии окатил Гвендолин с головы до пят.

Разъяренный Аргус свернулся в текучую, плотную массу, пережидая приступ боли. А затем скользнул к трибунам. Дракон метнулся следом, но ударить не успел. Со всего размаху Аргус пробил магический кокон, защищавший Кагайю, и тугими кольцами обвился вокруг морской гадюки. Та мигом распухла до устрашающих драконьих размеров, клацнула зубищами-лезвиями и с леденящим воем рванулась к Айхе.

Дракон отчаянно забарахтался в полете, молотя лапами и подламывая крылья в попытке затормозить раньше столкновения с Аргусом. Но удара не избежал. Гадюка отшвырнула его на добрую сотню метров. Мелькнули беспомощно растопыренные когти и беззащитное светлое брюхо, Айхе опрокинулся навзничь, перекувыркнулся через голову и проехался по арене, обдирая спину и оставляя на камнях полосу окровавленной чешуи.

Гвендолин закричала. Нанну ладонью закрыла ей глаза, но отпустила, встретив бешеный отпор.

Айхе перевернулся и поднялся на лапы. Ощетинился, ощерил пасть, вздыбил гребень, растущий сквозь пропыленную, всклокоченную гриву. И пошел в наступление. В нем пробудилась поистине звериная злоба: вытянулись иглами зрачки, верхняя губа задралась до самого носа, обнажив десны и ряды зубов, готовых вонзиться и порвать глотку противника. Только уподобившись зверю, он мог тягаться с морской гадиной. Только расставшись с человечностью, мог одолеть хищника. Только решившись на убийство, мог победить.

— Другой разговор, сопляк! — гоготнул сзади один из дозорных, вернувшийся после позорного бегства. — Порычи еще, и я даже поверю, что из тебя вырастет мужик!

— Поори еще, и я даже поверю, что ты не обделаешься в следующий раз! — осадила его Нанну.

Дальнейшую перепалку Гвендолин не слышала. Не рассчитывая на быстроту собственной реакции и хватку челюстей, дракон принялся поливать гадюку струями огня. Та уворачивалась с завидной ловкостью, и все равно над трибунами расползлась вонь подпаленной сырой рыбы. Ожог, еще ожог, заход справа, прыжок назад, блокировка молниеносного выпада. Айхе сражался изо всех своих драконьих и магических сил, оттесняя Аргуса к восточной стене, чтобы дожарить, добить, додавить. И на долю секунды воодушевленная Гвендолин поверила, будто ему и впрямь удастся…

Но тут произошло необъяснимое. Айхе вдруг стал терять силы. Под его брюхом наметилась тень, и он напрягся, отвлекся, втягивая в себя этот блеклый росчерк темноты. Воспользовавшись замешательством соперника, Аргус махом перехватил инициативу: подобрался — и метнулся к дракону. Острые зубы, похожие на веер из сабель, оцарапали драконью шею. Жемчужная чешуя брызнула из-под них, первые капли крови оросили брусчатку. Айхе заревел и затравленно огрызнулся, но ему досталась лишь черная рыбья слизь, покрывающая бок гадюки. Отплевываясь, тряся мордой, он задрал лапу, растопырив когти, и, пригнувшись, попятился. Что-то мешало ему сражаться. Высасывало силы. Нещадно гнуло к земле.

На его шее раскачивалась крошечная глянцевая ракушка, похожая на выпученный круглый глаз.

Амулет!

Гвендолин со стоном вцепилась себе в волосы. Как же она не догадалась раньше?! Айхе удерживало не мудреное заклятие, не хитрые ведьмины чары, а обычный кусок извести, покрытый блестящей роговой оболочкой. Кагайя управляла своим учеником через заколдованный амулет: когда нужно, подпитывала, когда нет — выжимала все соки. Ни укрыться от нее, ни сбежать, ни сопротивляться было невозможно. Не говоря уже о том, чтобы снять проклятую вещицу.

Айхе тем временем расправил крылья и взвился в воздух, вырываясь из дымной хмари Аргуса. Тот кинулся за ним. Лап у гадюки не было, но отсутствие когтей с лихвой компенсировалось зубами и невероятной, сверхъестественной ловкостью. Бросок, укус, вырванный кусок плоти — Айхе ранено взревел, отшвырнув гадину ударом хвоста. Та завертелась волчком, но извернулась по-змеиному и пошла на второй заход: из оскаленной пасти капала вязкая слюна со сгустками крови и драконьей чешуей.

Гвендолин в ужасе зажала руками лицо, не замечая, что плачет навзрыд. Где-то далеко-далеко одобрительно гудели зрители, кто-то от восторга даже заходился хохотом и свистом. Как же она ненавидели их всех в тот момент! Готова была броситься на арену и голыми руками защищать Айхе. И бросилась бы, если бы Нанну не вцепилась ей в плечи.

— Что это такое?! — завопила женщина и ткнула пальцем в даль.

Восточный горизонт, будто пропитываясь кровью, окрасился багровым.

— Тучи?

Усилившийся ветер взметнул с земли вихрь песка и каменной крошки и швырнул его в глаза дерущимся на арене. Айхе замотал мордой. Аргус отпрянул, из его боков высунулась пара черных рук и принялась тереть прикрытые пленкой рыбьи глаза.

— Это не Аргус творит, — озадачилась Нанну. — Что происходит?

Гвендолин ничего не замечала, кроме глухого рычания раненного дракона.

— Чего ты колупаешься! — заорал откуда-то снизу жирный ныряльщик. Его голос растворился в неистовом улюлюканье толпы, однако Гвендолин расслышала продолжение: — Порви ему глотку, пока он слепой! С такими саблями одного выпада хватит! Вот так! Молодчина! В брюхо меть, в брюхо! Тарань под дых!

— Смерть дракону! — подхватил квадратный. — Будет тебе сделка с ведьмой, выродок!

— Сделка… — пробормотала Гвендолин. В голове у нее вдруг что-то щелкнуло. — Договор! Ну конечно! Это же очевидно!

Она отыскала взглядом Кагайю: та по-прежнему восседала прямо по центру амфитеатра, прямая, как соляной столб, и столь же бесчувственная. Битва целиком завладела ее вниманием. Гвендолин могла поклясться: в эти минуты ведьма колдовством вытягивала из Айхе силы. Геликоприон наматывал круги возле ее исполинской прически.

— Мне надо уйти, — Гвендолин вскочила на ноги, опрокинув корзину. Та покатилась вниз по ступеням.

— Куда? — спохватилась Нанну.

— В замок. Не могу здесь больше находиться!

Не тратя времени на объяснения, Гвендолин кинулась вверх по лестнице. Оборачиваться не стала — если еще хоть раз взглянет на мучения Айхе, прикипит к месту и не сумеет ступить ни шагу, а драгоценные минуты утекали, и вместе с ними таяла жизнь мальчика-дракона.

Добравшись до последней террасы амфитеатра, внутренне обмирая всякий раз, как ее настигал надсадный драконий рев, Гвендолин помчалась через пустынную площадь во весь опор. Словно огнем палило пятки и смерть сидела на закорках, подхлестывая, охаживая незримой плетью по взмокшей спине и голым плечам.

Как же далеко находился замок! Как медленно приближались буйные заросли деревьев с розовыми цветами — теми самыми, что распускались лишь ночью и скидывали тысячи лепестков! Как быстро уставшие ноги налились неодолимой чугунной тяжестью, а под ребра впились чьи-то когти! Задыхаясь, Гвендолин несколько раз останавливалась: колени подламывались, пересохшее горло саднило от хриплого, урывочного дыхания. Силы восстанавливались медленно, и тогда новый отчаянный рывок приближал девочку к замку ещё на сотню шагов. Но что значила сотня, если впереди оставались тысячи и тысячи?

Когда серая каменная громада нависла над головой и потянулись нескончаемые розовые сады с беседками, кленовые аллеи и извилистые каналы, Гвендолин почудилось, будто минул уже не один час, и рваться дальше бесполезно: Айхе повержен, Аргус раскланивается и умывает окровавленные руки, Кагайя торжествует, а по лестнице спускается тройка мужчин с копьями, чтобы под громогласные аплодисменты ликующей, пресытившейся зрелищем толпы прекратить драконью агонию. Картина вспыхнула перед мысленным взором, до того отчетливая и красочная, что по щекам потекли непрошенные злые слезы. Досюда не долетал гомон с трибун, и даже рычание Айхе давно утихло. Здесь царила немая, застоявшаяся тишина. Замок точно вымер. Ни одного человека, ни единого древесного духа, вздумавшего напакостить в отсутствие хозяев, не попалось Гвендолин на пути. Никто не преградил путь, когда она, хрипя от рези в боках, взобралась на крыльцо замка и с мученическими усилиями на четвереньках поползла по ступеням вверх. Никто не остановил, когда, шатаясь, блуждала в зеленоватой подводной мгле, шарахаясь от аквариумных монстров, спотыкаясь о раскинувшиеся на полу коралловые рифы и выискивая одну-единственную правильную дверь среди десятков подобных. Никто не заметил, когда ввалилась наконец в кабинет колдуньи и, как подкошенная, рухнула на холодный пол. В бок словно ввернули штопор, ребра плавились в огне, сердце пульсировало где-то в глотке: того и гляди выскочит. Ноги отказали. Так она и лежала ничком, полумертвая от своего спринтерского забега, и не могла шевельнуть даже пальцем.

Но нужно было подниматься: напрячься, собрать в кулак волю и жалкие остатки сил. Она ведь даже оглядеться не успела прежде, чем грохнуться оземь. И не задалась любопытным вопросом: отчего Кагайя оставила святая святых — собственный кабинет! — не запертым?

Здесь ничего не изменилось с момента последнего — и единственного — визита Гвендолин. Те же битком набитые книжные стеллажи, будто несчастные скорченные атланты, подпирали потолок. Та же белесая жижа пузырились в колбах с червями, кишками и зародышами. Те же рыбы лениво ворочались в водорослях за толстым стеклом аквариумных стен. Тот же щит над погасшим камином, весь изрезанный и исколотый клинками.

Поднявшись на непослушные ноги, Гвендолин ухватилась за каминную полку и впилась глазами в строчки на пергаментах, написанные размашистым почерком с завитушками. Вот список гостей длиной в два метра, свешивающийся до самого пола. Вот статьи расходов за текущий месяц. Вот перечень зелий, исправленный чьей-то нервной рукой: не иначе как Дориан вычеркнул половину, с его точки зрения, лишнего. На пергаменте с золотой окантовкой — приглашение на празднество, посвященное дню летнего солнцестояния. А на почти истлевшем, выгоревшем, изжеванном клочке — абракадабра на неизвестном наречии. Похоже, слова заклинания или оберега. Было бы приятно думать, что ведьма болеет склерозом.

Только договора Айхе не было и в помине. И вообще никаких бумаг: ни подписанных кровью, ни простыми чернилами.

В глубине комнаты внезапно послышался шорох. У Гвендолин душа ушла в пятки. Правда, быстро вернулась на законное место, ибо вслед за шорохом раздался тоненький писк.

Крысы?

Она перебралась к столу. Игнорируя россыпи золотых монет, изящную чернильницу и малахитовую шкатулку, из которой свешивались жемчужные нити, перегнулась через столешницу и нащупала дрожащими пальцами ручки ящичков. В одном из них наверняка хранился договор Айхе. Только открой…

Писк повторился. Гвендолин обвела взглядом комнату и за камином, слева, обнаружила целое нагромождение клеток, штук пятнадцать, битком набитых крысятами.

— Ах вы, бедненькие, — она замешкалась, разрываясь между жалостью к животным, которых явно приготовили на съедение морским гадинам, и необходимостью быстрее отыскать договор Айхе. У нее совсем не оставалось времени! Воображение тут же услужливо подкинуло недавнее жуткое видение: мертвый дракон посреди беснующейся толпы монстров. Отгоняя наваждение, Гвендолин сморгнула слезы, шмыгнула и вытерла нос рукой.

Крысята запищали громче, цепляясь крошечными лапками за прутья, тычась друг в друга усатыми мордочками и пытаясь выбраться из западни. Словно знали об уготованной участи. Как бросить их здесь? Как позволить поганым ведьминым любимцам сожрать несчастных? Ведь каждый крысенок мог оказаться человеком! Ведь и Дэнни мог очутиться среди них!

Последняя мысль придала Гвендолин уверенности.

Время убегало. Минута промедления могла стоить Айхе жизни, а она тут возилась с крысами. Ситуация осложнялась тем, что прутья у клеток были железными и весьма добротными: не разогнешь. И каждая клетка запиралась на навесной замок.

— Ключ, — пробормотала Гвендолин, — он наверняка где-то рядом.

Отмахиваясь от подозрения о том, что ключ, в общем-то, мог находиться где угодно, она принялась обшаривать стол и близстоящие стеллажи. Крысы разразились протестующим писком.

— Не там ищу? — догадалась Гвендолин и направилась к камину. — А где нужно? Здесь?

И действительно, связка ключей лежала на каминной полке. Гвендолин мысленно застонала: это же еще нужно было выбрать подходящий! Она уже протянула руку, когда взгляд упал на фигурный прозрачный сосуд, покрытый пылью, заткнутый пробкой, перевязанный грубой бечевкой и запечатанный сургучной печатью. В сосуде что-то шевелилось… нет, трепыхалось… нет, пульсировало. Что-то темное, скользкое, перевитое круглыми шнурками… нет, кровеносными сосудами.

— Ой, мамочка! — Гвендолин выпучила глаза. Да это же было сердце, настоящее человеческое сердце, живое, бьющееся! Дурнота навалилась вместе с волной предобморочной слабости; Гвендолин только теперь осознала, куда угодила: в самую сердцевину ведьминого логова! И не сносить ей головы, если Кагайя вернется!

Клацая зубами от страха, Гвендолин схватила с каминной полки ключи. Выронила — связка с лязгом стукнулась об пол и отлетела под стол.

— О, нет! — в отчаянии взвыла она и полезла доставать.

Пришлось обогнуть монументальную громадину с тыла. Гвендолин присела, шаря ладонями на полу под ящиками. Ну где же, где… И замерла, расслышав шелест многослойного одеяния и тихие, торопливые шаги. Сердце остановилось. Дыхание сперло. И почти не осталось сил сдерживать подкативший к горлу вопль ужаса.

Кагайя вернулась. Все кончено. Для нее, для Айхе, для Дэнни. Для мамы с папой. Вот она, смерть, такая страшная, такая… обыденная.

— Так-так-так, — раздался надтреснутый старческий голос.

Не Кагайя?..

— Гляди-ка, как недурно она тут обжилась: золото, драгоценности, аквариумы, морские чудища. Всегда питала к ним нездоровую слабость. Устроила гадючник. Видать, заботится о своих питомцах, холит и лелеет, живым кормом снабжает, из которого, притом, половина — люди. А у родной сестры камешек стащила, бесстыжая.

Старуха пошаркала к камину. В щель между ящиками Гвендолин отчетливо видела ее приземистую, иссохшую фигуру. Шелковые юбки неприглядно висели на старческих костях и как будто слегка просвечивали, но Гвендолин от испуга находилась уже на грани обморока: могло и померещиться.

— Ну да ничего, я свое верну, — благодушно проворчала бабка. — Ишь, мальчишка! Думал, утащит амулет и уйдет безнаказанным. Еще чего! Пусть теперь повертится.

Гвендолин чуть не выкрикнула: «Так это вы виноваты!» Но сдержалась, до крови закусив губу. Если это и вправду ведьмина сестрица пожаловала в гости, лучше было затаиться и помалкивать. Ципрея, судя по слухам, ничем не отличалась от кровной родственницы. А ну как в крысу превратит? Или того хуже?..

— И чего тут у нас? — продолжила старуха, перебирая банки на каминной полке. — Гляди-ка, человеческое сердце. Уж не дракона ли мерзавка выпотрошила?

Гвендолин затаила дыхание.

— Нет, старовато для мальчишки. И мелковато. Ему же лет пятьсот, а дракон — сущее дитя, его сердечко не так бы трепыхалось, оно бы эту склянку просто расплавило. Дура моя сестрица, дура набитая. Отправила гаденыша на смерть, а могла бы выдернуть сердечко — это же какая силища! Хм. Где же камень?

Гвендолин зажмурилась, подтянула коленки к груди, молясь про себя об одном: только бы все поскорее закончилось. Только бы старуха ее нашла — или убралась восвояси!

— Тут его нет, — заключила Ципрея, шаря по столешнице. — И в ящиках, чую, нет. Вот незадача. Неужели на себя нацепила? Это что же получается, из-за ее дурости целый мир погрязнет в хаосе? Вот бестолочь!

И, блеснув витиеватым ругательством, она зашаркала к двери. У порога остановилась.

— Нет здесь никакого договора, — неожиданно заявила бабка. — Глупый дракон ничего не подписывал и душу свою не продавал. Заколдованная раковина на его шее — вот чем мерзавка его пленила. Привязала к себе крепче любых печатей и кровавых подписей и помыкает, как хочет. Сними оперкулум и разбей. Это известковая крышечка брюхоногого моллюска, ее любой булыжник в труху измельчит. Только колдовство тоже нужно распутать, а это не каждому под силу. Твоих-то сил хватит?

Так это что же получается, старуха знала, что Гвендолин прячется под столом? И что разыскивает договор Айхе? И мысли ее читала?

— Тут мне больше делать нечего, — подвела итог Цирцея.

— Стойте! Подождите! — закричала Гвендолин, вскакивая с колен. — Скажите только, он еще жив?

Однако колдунья словно растворилась в воздухе.

— Поторопись, — прошелестело в пустом кабинете ее прощальное напутствие.

Выдохнув от облегчения, Гвендолин наконец вспомнила о крысятах. Снова полезла под стол за ключами, подобрала под размер замочков и принялась поспешно отпирать клетки одну за другой. Зверюшки горохом посыпались на пол и кинулись врассыпную.

— Бегите, бегите, — поторапливала Гвендолин. — Да смотрите, не попадайтесь больше.

Теперь в кабинете Кагайи, если верить призрачной бабке, ее ничто не держало. На всякий случай она подергала за ручки ящиков стола — разумеется, заперты! А замочные скважины и вовсе отсутствовали. Очевидно, ящики запирались колдовством — осторожная ведьма доверяла лишь собственным чарам. И не выяснишь, лукавила ее сестра или нет. У Гвендолин не оставалось выбора, кроме как принять старухины слова на веру и пуститься в обратный путь.

«Разбей амулет», — велела Цирцея. Как будто вырваться на арену и отвоевать Айхе у морской гадюки — плевое дело, проще, чем отобрать соску у младенца.

— Горазда бабка советы давать, — ворчала Гвендолин, сбегая по винтовой лестнице. — Взяла бы да поднапряглась, раз самая умная. Уж ей-то вызволить дракона не стоило бы ни грамма усилий! Сама же, кстати, и натравила на него Аргуса, а теперь великодушной прикидывается. Может, зря я ее послушала?

Чувствуя, как тает едва окрепшая надежда, Гвендолин прогнала пессимистичные мысли. От них опускались руки и охватывало смертельное уныние, а следовало не раскисать. Следовало, наоборот, собрать волю в кулак. И поверить: в драконью выносливость Айхе, в каплю удачи, в крупицу добра, способную перевесить переполненную чашу чужой злобы. В зов собственного сердца, которое хоть и изболелось, истерзалось из-за мальчишки, но все же чувствовало: он жив. Сердце не обманешь.

Гвендолин провела в замке не больше получаса, а между тем, площадь перед крыльцом пугающе изменилась. Пустынные кленовые аллеи окутала серая хмарь, словно бог теней добрался и досюда. Насыщенный тревожными предгрозовыми запахами ветер полоскал листву деревьев и закрывал солнце клочками туч, расцвеченных в жутковатые багровые тона.

Гвендолин поежилась. С детства боялась непредсказуемых летних гроз, частенько перерождавшихся в ураганы и чреватых разрушительными последствиями, и предпочитала не высовывать носа на улицу. Но сейчас ее не остановили ни молнии, ни грядущий ливень. Спотыкаясь от бессилия, она бежала между каналами с потемневшей, покрытой рябью водой, мимо часовен и возмущенных ветром садов. Привычный страх тугим клубком свился в желудке и то и дело прокатывался по телу волнами озноба.

Невзирая на тучи, окончательно слизнувшие с небосвода солнце, в замок никто не возвращался: ни гости, ни прислуга. Задыхаясь от бега, Гвендолин приближалась к месту сражения в полном одиночестве. Ветер уже доносил до нее шум голосов, слившихся в сплошной гомон. Это хорошо, хорошо, твердила она себе; это значило, что битва до сих пор продолжалась.

Дотащившись до верхней террасы амфитеатра, она в изнеможении рухнула на колени.

На трибунах царило небывалое возбуждение. Растеряв последние капли фальшивого достоинства и самообладания, божества, духи и мелкая шушера из их свит превратились в свирепое, кровожадное скопище: галдящее, ревущее, осатаневшее. Толпа в исступлении требовала крови.

Едва не оглохнув от сумасшедшего гвалта, Гвендолин наконец взглянула на арену. Последний бросок гадюки, тянущей за собой черно-багровый шлейф дыма и кровавых брызг, последний надрывный рык, клокочущий в драконьей глотке, — и Айхе рухнул на камни, корчась в агонии. Он рвано дышал, оскалив зубы, покрытые кровавой пленкой.

— Нет, — Гвендолин остолбенела, отказываясь верить собственным глазам.

Опоздала. Не спасла. Бросила одного в самый тяжелый момент.

— Айхе! — заорала она. Вскочила на ноги и кинулась вниз по лестнице — откуда только взялись силы?! Споткнулась, грохнулась со всего размаху и расшиблась об острые ступени. Ободранные ладони, локти, колени обожгло болью, ссадины залепила грязь и каменное крошево, из глаз брызнули слезы, но не было времени размениваться на царапины, когда внизу, на арене, умирал Айхе.

Ее надсадный крик, как ни странно, привлек внимание зрителей: трибуны чуть притихли, сотни мерзких рыл, перекошенных порочным вожделением, обернулись и впились глазами в маленькую фигурку, бегущую по ступеням.

Размытыми мазками пронеслись мимо физиономии вампиров и амазонок. Осталась позади остолбеневшая Нанну. Невольно расступились ныряльщики.

Преодолев последние ступени, перебравшись через каменный борт, Гвендолин вырвалась на арену.

Айхе уже изменился: мириадами голубых искр обернулись разметанные по земле крылья, осыпалась окровавленная чешуя. Лишь огромная тень, словно выжженное на брусчатке клеймо, напоминала теперь о его драконьей ипостаси.

Глупый, самоуверенный мальчишка, дерзнувший сразиться с богом, — что от него осталось? Гвендолин, рыдая, упала на колени возле избитого, искалеченного тела, изорванного чужими зубами: рубаха превратилась в лохмотья, грязная от пыли, пота и крови грудь судорожно дергалась, а в боку зияла рана: морская гадюка успела вцепиться ему под ребра. Айхе не дышал, а хрипел от боли урывками сквозь зубы. И судорожно пытался подняться. С каждой попыткой из раны вытекали новые струйки крови.

— Не двигайся, — выдавила Гвендолин, захлебываясь слезами. — Пожалуйста, не двигайся!

Сзади послышалось шипение, и сырое, смрадное дыхание окатило спину.

Гвендолин рывком обернулась.

Гадюка нависла над ней, вытаращив мутные рыбьи зенки. Зубы, каждый длиной в полметра, торчали из раззявленной пасти, покрытая жиром черная чешуя лоснилась. От твари разило удушливой, тошнотворной вонью.

Трибуны сковала гробовая тишина. В немом предвкушении, подрагивая от сладострастия, боги ожидали, как кошмарные челюсти схлопнутся вокруг новой жертвы и перекусят пополам. Кто-то аж заскулил от вожделения, когда девочка поднялась на ноги и бесстрашно выпрямилась перед мордой чудовища: тощенькая, жалкая тростинка, стиснутые кулаки, залитое слезами лицо и тоска, тоска в глазах.

— Не тронь его, — произнесла Гвендолин. — Не смей. Его. Трогать.

Гадюка угрожающе качнулась навстречу — Гвендолин не шелохнулась. Смерть дышала в лицо, но она видела вещи похуже смерти. И не страшилась.

— Уходи, — услышала она со стороны собственный надломленный голос. — Ты победил, уходи.

И к изумлению толпы, гадюка вдруг отпрянула. Ее словно вытряхнуло из дымного облака. Вернув первоначальный размер, освобожденная рыба метнулась прочь, к хозяйке.

А Гвендолин, не моргая, уставилась в черный провал под капюшоном, заменяющий Аргусу лицо. Тупая, ноющая боль зародилась в груди: где-то в районе сердца, где-то на уровне души.

— Уходи, — в смятении повторила Гвендолин.

Аргус продолжал смотреть на нее. Она почти физически ощущала этот взгляд: пронзительный, выворачивающий душу, пропитанный нечеловеческой болью и бесприютной тоской — самой сильной и самой горькой тоской в мире. А потом повернулся и бесшумно заскользил прочь. Гвендолин проводила его глазами: бога ночных теней, безмолвия и одиночества.

К реальности ее вернул мучительный стон. Айхе согнулся, зажимая рану в боку, сквозь его пальцы медленно сочилась темно-вишневая кровь. Спустя мгновение его плечи поникли, тело расслабилось и окровавленная ладонь безвольно соскользнула на землю.

Гвендолин кинулась на колени. Склонилась над ним, дрожащими руками убирая волосы с его липкого и грязного от пота лба.

— Потерпи… потерпи… сейчас…

А что, собственно, сейчас? Чем она могла ему помочь?

Она в отчаянии оглянулась на волнующиеся трибуны, ожидая поддержки, помощи. Но зрители утратили к бесславно павшему герою поединка всякий интерес. Одни довольные, другие разочарованные, они разбредались, с беспокойством поглядывая на чернильно-багровые тучи. Впрочем, некоторые остались на местах, дожидаясь окончательной развязки. А по центральной лестнице в окружении обеих любимиц чинно спускалась Кагайя. Ее фантастическая прическа гордо реяла над вереницей гостей. На арене к ней присоединилась тройка ныряльщиков с копьями, однако близко подойти не посмела: застопорилась у ограждения.

— Госпожа Кагайя! — Гвендолин не сумела подняться: ноги не слушались. Так и встретила ведьму на коленях, покачиваясь над раненым мальчиком. — Айхе еще жив! — Жалобно заглянула в красивое, надменное лицо. Всем своим измученным сердцем она надеялась, что известие обнадежит колдунью и растопит лед в сощуренных глазах. — Сжальтесь! Помогите ему! Ведь вы можете! Можете…

Кагайя остановилась, брезгуя переступать через забрызганные кровью камни и холодно взирая на своего воспитанника. Девочку она, казалось, вовсе не замечала.

— Ведь вы не дадите ему умереть? — всхлипнула Гвендолин.

Ведьма молчала. Ни один мускул на ее холеном лице не дрогнул.

— Пожалуйста, — шепнула Гвендолин одними губами, уже предчувствуя ответ.

— Пришло время расплачиваться, драконыш, — наконец изрекла колдунья так тихо и так холодно, что кровь застыла в жилах. — Твой отец предпочел мне поганую смертную, а я никому, слышишь, никому — даже богу! — не позволю себя унижать. Мой позор дорого стоит. Крови твоей матери — да, да, это я натравила на нее волколаков! — оказалось не достаточно, чтобы смыть его. Но ты… ты — совсем другое дело. Плоть от плоти, дух от духа; выродок, о существовании которого Хозяин Ветров и не догадывается. — Ее ноздри хищно раздулись. — Ты мог бы передать привет ему лично на пути в благословенные небеса, которыми вы оба так дорожите, да боюсь, загремишь прямиком в царство мертвых. Согласно договору, ты — мой, и только мне решать, где сгноить твою душу.

— Госпожа? — сзади несмело приблизились трое с копьями. Выступить рискнул жирный. — Буря надвигается, госпожа. Извольте распорядиться: мы закончим с мальчишкой.

— Не нужно милосердия, — Кагайя вскинула руку. — Сам подохнет. И чем дольше продлятся его мучения, тем слаще будет месть.

Ныряльщики переглянулись. Жестокого монолога они явно не слышали.

— Госпожа! — с трибун скатился Коган. Красный и потный, борясь с одышкой, он ткнул пальцем за плечо. — Там господин Дориан смущает гостей криками о конце света!

— Дориан? — взгляд у ведьмы неожиданно потеплел. Она встревожено обернулась. — Он спустился с башни?

— Да, госпожа!

— Плохо, — Кагайя вскинула голову, будто лишь сейчас заметила багровое небо. — Конец света, говоришь… Найди его! Не хватало еще, чтобы гости запаниковали.

Позабыв об умирающем мальчике, она направилась прочь с арены. Коган бросился вперед выполнять поручение. Ныряльщики ещё постояли, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, а потом тоже отправились восвояси.

Точно громом пораженная, Гвендолин смотрела им вслед и никак не могла осознать случившееся.

Айхе захрипел.

— Что? — она поспешно нагнулась, подставляя ухо к его обветренным сухим губам.

— Гвен… — он попытался улыбнуться. Смотреть не это было невыносимо, и Гвендолин бессильно завыла, уткнувшись лицом ему в грудь.

Из грузных туч посыпалась изморось, о камни разбились первые тяжелые капли дождя, и почудилось, будто само небо горюет вместе с несчастной девочкой.

Последние гости покидали опустевшие трибуны. От раскаленной солнцем брусчатки поднимался пар, вода не впитывалась в потрескавшуюся землю между камнями. В быстро растущих лужах растворялась кровь: так утекала жизнь Айхе — медленно и неумолимо. А тот щурился от барабанящих по лицу дождевых капель, глотая холодную влагу и заходясь мучительным кашлем. Гвендолин склонилась над ним, закрывая от развернувшегося ливня.

— Гвендолин!

Мокрая и растрепанная, похожая на ощипанную курицу, на арену выскочила Нанну.

— Дело дрянь! — с ходу выпалила она и бухнулась на колени подле Айхе. Сдернула с волос промокшую косынку, скомкала и прижала к рваной ране в боку мальчика. Тот содрогнулся и обмяк, снова потеряв сознание от боли. — Не думала, что скажу это, но ты молодец.

— Я ничего не могу сделать! — выдавила Гвендолин сквозь рыдания. — Что мне делать, Нанну, что мне делать?!

— Возьми себя в руки.

— Ведьма убила его мать, а его самого превратила в раба… Постойте! — Гвендолин опомнилась. Запустила руку под шею Айхе, запуталась пальцами в мокрых, слипшихся волосах, сморщилась от усилий и выдернула амулет. Круглая, глянцевая ракушка, похожая на синий глаз в цветном обрамлении, очутилась в ладони. Даже на ощупь она была противной и скользкой. Шнурок, на котором она висела, оказался чересчур коротким — такой не стащишь через голову. Гвендолин поискала глазами подходящий булыжник — благо, их возле ограждения валялось множество. Взвесила камень в руке: годится! Уложила на него амулет. Подобрала второй камень и без лишних сомнений размозжила ракушку точным, сильным ударом. Кусок извести жалобно хрустнул, прах посыпался на землю. В тот же миг в лицо хлестнул стылый колдовской ветер и злобный вопль огласил округу.

— Кагайя, — Нанну испуганно втянула голову в плечи.

— Это был договор, — Гвендолин удовлетворенно отшвырнула булыжники. Погладила Айхе по щеке. — Теперь ты свободен. Только держись.

— Надо перенести его в замок, — предложила Нанну. — Дориан что-нибудь придумает. Он гений, только… мертвых не воскрешает. Надо поторопиться.

— И как же мы это сделаем? Сейчас бы носилки или хоть кусок ткани.

— Не хочу тебя еще больше расстраивать, но у нас проблема, — Нанну изменилась в лице, глядя куда-то вдаль поверх ее головы.

— Куда уж больше, — Гвендолин проследила за взглядом. И обмерла. Вот уж воистину: беда не приходит одна.

С неба, выписывая плавные круги, опускались две гигантские чернокрылые птицы с человеческими головами. Ветер нещадно трепал их промокшие перья и волосы, однако в разбушевавшейся стихии они, очевидно, чувствовали себя превосходно. Гвендолин, охнув, бросилась набивать подол туники камнями, Нанну, опомнившись, последовала ее примеру.

Изогнутые ястребиные когти вонзились в выщербленную брусчатку, сильные крылья сложились за спиной, и степенно вышагивая, вытягивая шеи и впиваясь в раненого мальчика горящими глазами, гарпии неторопливо приблизились.

— Стоять! — Гвендолин сурово замахнулась булыжником.

— Кто это там? — прощебетала первая птица.

— На земле, — подхватила вторая.

— Наш друг Айхе?

— Никакой он вам не друг! — Занесенная за голову рука тряслась от напряжения.

— Он мертвый? — плотоядная гримаса на миг исказила бледное лицо первой гарпии.

— Вы убили его?

— Вот тупицы, — буркнула Нанну.

— Зачем вы это сделали?

— Он жив! — выкрикнула Гвендолин. — И вам нечего здесь делать! Убирайтесь!

— Человеческий ребенок нам угрожает, — удивилась первая, по-птичьи наклонив голову влево. Ее желтые глаза насмешливо сощурились.

— Прогоняет, — улыбнулась вторая.

— Но мы не враги.

— Мы можем вылечить нашего друга.

— Там, в горах, у нас есть целебные зелья и мази.

— Мы исцелим его раны.

— Отдай его нам… — медленный шаг, ещё один.

— Назад! — Гвендолин швырнула камень.

Взмахнув крыльями, гарпии отпрыгнули, увернулись от удара и уставились на нее обиженно.

— Так ты платишь за помощь, человеческая девочка?

— Черной неблагодарностью?

— Знаю я вашу помощь! — Гвендолин схватила второй булыжник. Ощетинилась, готовая ударить. Может, силенок у нее было и маловато, зато решимость зашкаливала. В исступлении люди горы сворачивали. — Вы хотите забрать его, чтобы из… изнасиловать! — выкрикнула она отвратительное слово. — И разорвать на куски! А ну прочь отсюда, вы, мерзкие горгульи!

— Что? — две пары желтый глаз полыхнули злобой. — Как ты смеешь обзывать нас!

— Как смеешь обвинять!

— Уличать…

— …в том, чего мы не совершали…

— …и не собирались совершать!

— Ты гадкая!

— Эгоистичная!

— Поганая девчонка!

— Ты убьешь нашего друга.

— Он погибнет по твоей милости.

— Чем ты поможешь ему?

— Чем залечишь его раны?

Шажок за шажком гарпии подкрадывались ближе. Еще чуть-чуть — и наскочат, схватят, и уже не вырвешь Айхе из их железных когтей.

Гвендолин не стала дожидаться, когда это случится. Камни полетели в хищниц один за другим. Секундой позже к ней присоединилась Нанну.

— Валите отсюда! — велела она, несколькими меткими попаданиями отогнав ближнюю тварь. Сил в ее натруженных руках оказалось достаточно, чтобы нанести пару-тройку весьма чувствительных ударов по легким и хрупким, как скорлупа, птичьим телам. Со злобным клекотом гарпии взвились в воздух, теряя черные, как хлопья сажи, перья, но не улетели. Их перекошенные бешенством лица не оставляли сомнений: без добычи они не уберутся. Запах крови растравил их, одурманил, и, стряхнув притворство, бестии заметались над Айхе, пикируя и целясь когтями в грудь. Гвендолин едва успевала подбирать новые камни, Нанну молотила по всему, что подворачивалось.

— Час от часу не легче! — завопила Нанну, когда на арене, откуда ни возьмись, появились крысы. Первый десяток, второй… сотня, другая… Мокрая серая лавина в мгновение ока затопила площадь. Поначалу Нанну еще отшвыривала их ногами от распростертого в беспамятстве мальчишки, но тут одна из гарпий, воспользовавшись ее замешательством и отчаянием, впилась Айхе когтями поперек живота и дернула вверх.

— Уйди! — заорала Гвендолин и кинулась на нее, молотя зажатыми в ладонях булыжниками по птичьим ребрам. Под ее ударами что-то хрустнуло, должно быть, удалось перебить кость. Гарпия зашлась диким ором, разжала когти и, кувыркаясь, грохнулась на землю. Ее товарка издала разъяренный клич, растопырила свои клинки и нацелила их уже не на Айхе — на Гвендолин! Молниеносный бросок — не увернешься, не защитишься, не отобьешься, и Нанну, беспомощно шарившая руками среди крыс в поисках камня, не поможет. Словно в замедленном сне Гвендолин увидела последний бросок.

И вдруг смертоносные лапы кувыркнулись набок и завертелись волчком. Краем глаза Гвендолин заметила, как огромный булыжник — им с Нанну такой и не поднять! — буквально сметает осатаневшую тварь и размазывает по брусчатке. Жалобный визг резанул по ушам, а затем обе гарпии огромными прыжками, спотыкаясь и ударяясь об ограждение, отступили. Улетели они или затаились в сумраке деревьев за ареной, Гвендолин уже не видела. Ее обеспокоили невесть откуда взявшиеся люди. Бледные костлявые, жилистые оборванцы, похожие на оживших мертвецов, поднимались с земли тут и там. Одни вставали, другие, едва поднявшись, вдруг падали обратно. И превращались в крыс.

— Шша, — заскулила Гвендолин, озираясь вокруг сквозь растопыренные пальцы.

— Постой, нет, — стискивая в руке булыжник, готовая защищаться от новой напасти, Нанну помедлила. Выпрямилась. — Это не шша. Обычные люди. Только с них почему-то спадает заклятие.

А ведь и впрямь, на остромордых, зубастых чудищ эти несчастные не походили. И атаковать не торопились. Они стояли под хлесткими струями дождя, изумленные не меньше Гвендолин и Нанну, разглядывая дрожащие пальцы, ощупывая впалые щеки, продирая мутные глаза.

— Спасибо… за помощь, — нашлась Гвендолин, соображая, что один из этих людей только что спас ее от неминуемой гибели.

— Нас позвали дети, — прогудел кто-то, коверкая слова отвыкшим от человеческой речи языком.

— Дети? — нахмурилась Нанну.

— Ты, — грязный палец с обломанным ногтем ткнулся в сторону Гвендолин, — вернула наших детей.

— Их поймали слуги ведьмы, — встрял хриплый женский голос, похожий на металлический лязг. Вот что значит — годами не пользоваться голосовыми связками. — И забрали в замок, чтобы скормить монстрам из моря, а ты…

— Постойте. Те крысята из кабинета Кагайи? — наконец догадалась Гвендолин. — Но я же просто открыла клетки…

— Ты спасла наших детей.

— Спасла… — донесся отовсюду благодарный гул.

— Мы пришли, потому что мальчик сказал: тебе нужна помощь, — произнес мужчина, тот, что заговорил первым.

— Мальчик?

— Он говорит, ты его сестра, — человек неуклюже присел, с непривычки раскинув руки, чтобы сохранить в вертикальном положении неповоротливое тело. Ему на ладонь вскарабкался маленький крысенок. Мокрая шерсть торчала иголками, чувствительный нос шевелился, глазки-бусинки блестели.

— Дэнни? — прошептала Гвендолин, превозмогая боль в груди и нервную, клокочущую в горле радость.

— Это его имя, — подтвердил мужчина.

— О боже, — Гвендолин качнулась было в нему, но ладони натолкнулись на голый, окровавленный живот Айхе. Она по-прежнему стояла на коленях над раненым мальчишкой. — Не сейчас, — мотнула головой.

Когти гарпии удвоили количество ссадин на его теле. Гвендолин в смятении приложила ухо к приоткрытым губам и ощутила слабое дыхание.

— Поможете дотащить его до замка? — решительно выступила Нанну, привычно взяв бразды правления в собственные руки.

— Он серьезно изувечен, — с сомнением проговорил мужчина, протягивая Гвендолин крысенка. Тот перебрался девочке на плечо и крепко вцепился в волосы, чтобы не сверзиться.

— В замке есть лекарь, — возразила Нанну. — Он поможет.

— Мы попробуем, — согласилась женщина. — Ради наших детей. Эш, Мортон, Томас, идите-ка сюда.

Трое некогда дюжих, а нынче просто рослых и широкоплечих парней охотно выступила из жидких рядов недавних крыс. Кряхтя от натуги, они подняли Айхе на руки и потащили прочь с арены.

— Остальные за мной, смените ребят, когда обессилят, — приказал мужчина и с виноватым смущением пояснил: — Среди нас давно больше доходяг, чем силачей.

— А камень вон как метнули, — заметила Нанну.

— То камень и две секунды, а то человек и долгая дорога. Идемте, пока колдовство вновь не обратило нас в животных.

Они заторопились вверх по лестнице амфитеатра. Гвендолин не могла думать ни о чем, кроме Айхе, мешком обвисшего в руках носильщиков. Зато Нанну не теряла присутствие духа.

— А как вам удалось вернуться в человеческое обличье? — выпытывала она по дороге.

— Спросите чего полегче, — мужчина пожал плечами, и его соплеменники согласно закивали. — Мы сами не ожидали. Уже не помню, когда в последний раз видел мир таким ярким и четким.

— М-м-м? — Нанну вскинула брови.

— Крысами мы видим окружающее сильно размытым и очень слабо воспринимаем цвета: в основном, синие и зеленые оттенки.

— Зато обзор шире, — заметил кто-то.

— Многие быстро забывают о том, что были людьми. Когда память стирается окончательно, колдовской мрак забирает их души.

— И превращает в шша, — мрачно добавила Нанну.

— Но мы стараемся помнить и передавать воспоминания своим детям. Вдруг однажды все изменится, и нам удастся вернуться?

— Я слышала, некоторые племена кочевников научились создавать обереги против мрака, — сказала женщина.

— Некоторые готовы поверить в какие угодно сказки, — хмыкнули сзади.

— А как мы проберемся по территории замка? — спросила Гвендолин. Она пыталась, честно пыталась уловить нить разговора, только глаза не могли оторваться от Айхе, за которым тянулся красный след: это капала кровь, расцветая звездами на мокрых камнях.

— После подумаем, — отозвалась Нанну. — Не забивай себе голову раньше времени.

Когда процессия промокших, продрогших на ветру изнуренных людей добралась до верхней террасы амфитеатра, дождь развернулся в полную силу. Его тугие косые струи затянули все вокруг непроглядным пологом, за ними скрылись даже внушительные громады замка и астрономической башни. В добавление ко всему, свинцовой дробью посыпался и заскакал по брусчатке крупный град. Крысы кинулись врассыпную: для них удары градин были весьма чувствительны.

— Повернем его, чтобы не захлебнулся! — скомандовал один из парней, волокущих Айхе.

— Обожди… дай передышку, — раздалось в ответ. — Куда тащить-то? Ни просвета не видать. Прикрой лучше тряпкой от града.

Нанну поспешила на помощь: выжала окровавленный платок, прополоскала под дождем и растянула над лицом Айхе.

— Вот вы где! — внезапно послышался нервный крик. Из дождевой серой хмари выскочил Дориан — Гвендолин едва узнала его без всегдашней огненной гривы: та потемнела и печально обвисла, зато нос на фоне прилизанной макушки гордо увеличился втрое. Смешно взлягивая, алхимик галопировал навстречу.

— Это ещё кто?

— Лекарь, — нашлась Нанну. — К нему и направлялись.

— Что я говорил?! — завопил Дориан без предисловий. — Все плохо, очень плохо! Госпожа надела украденный амулет и разбудила страшные силы! Смотрите!

Он ткнул пальцем вверх. Люди, жмурясь, разом вскинули головы. Тучи над ними закручивались воронкой и клубились, словно небо пучило, и оно с натужным ревом исторгало из себя все новые и новые порции густого багрово-чернильного дыма.

— Это хаос! — трагично проорал Дориан и по обыкновению вцепился себе в космы. — Он опускается все ниже и скоро вся земля погрязнет в нем. Вот, — он широким жестом обвел толпу людей, мрачно глядевших на него сквозь дождевую завесу, — вот доказательство. Законы вселенной пошатнулись, в ткани мироздания образовались прорехи, и хаос высасывает колдовство из нашего мира. Духи в замке носятся, как оголтелые: их волшебные силы угасают.

— И поделом! — мстительно выкрикнула Гвендолин. — Будут знать, как издеваться над смертными!

Дориан вытаращил круглые глазищи. Видимо, собирался ответить, но тут его взгляд упал на Айхе.

— Великие планеты! — ахнул он, хватаясь за сердце.

— Только без драм, — предупредила Нанну. — Лучше скажи, как помочь.

— Надо осмотреть раны, — Дориан упал перед мальчиком на колени и принялся рвать остатки рубахи на лоскуты и совать ей в руки. — Подержи. Выполощи, как следует. Ты, — он жестом призвал парня, который помогал нести Айхе, — прикрой ему нос руками, чтобы не нахлебался воды, а вы двое разверните платок, чтобы дождь не мешал. Вот, отлично, молодцы. Ну-ка…

Гвендолин затаила дыхание.

— Артерии не задеты, хотя вот здесь, похоже, порвана вена. Переверните его на бок, ноги к животу, вот так. Дай сюда! — он выхватил у Нанну лоскуты, смотал в тугой комок и сунул обратно ей в руки: — Заткни рану. Крепче, не жалей сил. Кровь остановится на время. Сами по себе раны не смертельные, но если не прервать кровотечение, мальчик долго не протянет. Сколько он уже потерял?

Выполняя поручение, Нанну полезла за словом в карман.

— Литр, наверное, — предположила Гвендолин. — Там, на арене, все вокруг было забрызгано… но не залито.

— С одной стороны, хорошо, а с другой — все равно скверно, — Дориан нахмурился. — Литр — это уже критично. Давно в себя приходил? Вообще, был в сознании?

— Был, но ему очень больно.

— То есть сомлел от боли. Рвота? Бред? Судороги?

— Нет!

— Значит, успели вовремя. Рана плохая: края рваные, простой перевязкой не обойдешься, придется резать и сшивать.

— Меня сейчас стошнит, — предупредила Нанну. — Можно без подробностей?

— Держи тампон и дыши глубже.

— Но вы сумеете? — в груди Гвендолин встрепенулась надежда.

— Ну, кое-что я с собой прихватил. Теперь главное — найти место, где не льет как из ведра. До парка далеко, замок еще дальше…

— А вон там что такое? — Гвендолин указала на силуэт, плывущий в серой дождевой мути. — Остатки какой-то беседки или башенки?

— Полтора камня на столбах, — щурясь, определила Нанну.

— Мне хватит. Только перенести мальчика нужно в той же позе, с зажатой раной.

С этим отдохнувшие люди-крысы худо-бедно справились. Дориан мельтешил у них под ногами, контролируя точность выполняемых указаний, пока вся процессия не достигла укрытия.

— Мне потребуются дополнительные руки, — предупредил алхимик, когда белого как полотно Айхе уложили на расколотую плиту. Здесь и вправду когда-то стояла беседка или часовенка: от нее сохранились лишь столбы и пара потолочных балок, прикрытых снаружи ветвями старого корявого клена.

— Я готова, — выступила Гвендолин.

— Уйди уже, — Нанну махнула на нее рукой. — Без тебя управимся.

— Не ослабляй нажим, — Дориан поманил Гвендолин к себе, полез под хламиду и принялся копаться в складках. — Подставляй руки.

Один за другим на свет явились пузырьки из синего, зеленого и коричневого стекла, матовые и прозрачные, плоские и пузатые, с крышками и восковыми пробками — целый склад разносортной стеклотары. Дориан не остановился, пока не опустошил все запасники. Гвендолин послушно приняла склянки и выстроила на краю плиты.

— Не знал, что именно пригодится, — объяснил он, тыкаясь носом в этикетки. — Не то, не то… Вот оно! — Выдернув пробку, алхимик замешкался, глядя на девочку сверху вниз. По его длинной челке стекала вода.

— На-ка, — он поднатужился и выдернул откуда-то сзади из-за пояса еще одну посудину, на сей раз пустую и довольно крупную. — Мальчику потребуется восполнить объем жидкости в сосудах, поэтому будь добра, наполни это водой.

— Дождем? — уточнила Гвендолин.

— Желательно, не из грязной лужи.

— Хорошо, — она кивнула и отвернулась, смутно догадываясь, что алхимик спровадил ее подальше умышленно, чтобы избавить от ужасного зрелища. Едва она очутилась под струями ливня, как спины людей-крыс загородили подступ к «операционной». Гвендолин принялась наблюдать, как капли разбиваются об узкое горлышко бутыли, как они стекают по посиневшим от холода рукам. Лишь жалкие единицы попадали внутрь — пожалуй, потребуется минимум час, чтобы нацедить целую емкость. От холодного дождя и ветра, а может, от внезапно накатившей чудовищной слабости, ее заколотил тошнотворный озноб — едва не упала замертво, чуть не выронила склянку. Колени подломились, и Гвендолин осела наземь, задыхаясь. Айхе был жив. Жив… А вот она, похоже, надорвалась до полусмерти, до бесчувствия. И не испытывала ни облегчения, ни радости от появления Дэнни, ни страха перед нависшей над миром катастрофой — ничего, кроме холода, пробирающего до костей, до самой сердцевины. Хотелось уснуть.

— Гвендолин! — ее растолкала Нанну. Неужели она и впрямь задремала? — Ну, ты как? Набрала воды? Дориан уже закончил.

Сколько же она провела в прострации, если уже и дождь почти прекратился, и вода в склянке достигла горлышка, и алхимик управился с операцией? Час? Два?

— Дориан — гений, — в который уже раз благоговейно повторила Нанну.

Айхе лежал на спине, свесив с плиты руки. Синевато-серый, весь в холодном поту, он дышал учащенно, поверхностно и, кажется, бредил. Покрытые коркой губы шевелились, голова дергалась, под прозрачными веками двигались глазные яблоки.

— Что с ним? — ужаснулась Гвендолин.

— Это нормальное состояние при серьезной кровопотере, — успокоил Дориан, обтирая многострадальной косынкой перепачканные кровью руки. — Где вода?

Гвендолин безучастно протянула бутыль, не в силах отвести взгляд от уродливого рубца под ребрами Айхе. Странно, но тот выглядел поджившим. Не неделю же она спала?!

— Вену я срастил, — доложил Дориан, отсыпая в сосуд с водой порошки из разных пузырьков и старательно взбалтывая содержимое. — Вскоре мальчик пойдет на поправку. Если, конечно, мир раньше не провалится в небытие.

Он вручил Гвендолин пузырек с каким-то зеленоватым войлоком.

— Плесень? Вы серьезно?

— Это грибы пенициллы. Это живокость, — новая склянка добавилась к первой, а за ней и следующая: — И сок каланхоэ. Растения обладают ранозаживляющим и противовоспалительным действием.

— А антибиотиков нет?

Дориан не понял.

— Средневековье… — Гвендолин удрученно покачала головой. — Так и до гангрены не далеко. Может, ещё подорожник привязать?

— Зелье из грибов пеницилл, внутрь три раза в день. От гангрены.

Гвендолин смущенно потупилась, принимая в руки флакончик с желтой жидкостью.

— Восстанавливающий настой, — за толстым стеклом очередной посудины в кисельной жиже плавал клубок мочковатых корней. — Принимать по глотку в час.

И как же их отмерять, эти часы?

— А вот это, — алхимик сунул ей в руки бутыль с водой, мутной от растворенных порошков, — следует влить в рот как можно скорее. Разумеется, лучше привести мальчика в чувства прежде, чем поить, иначе поперхнется, закашляется, и раны откроются.

— А ты куда? — осведомилась Нанну. — Мы надеялись пробраться в башню…

— Нельзя, — Дориан одернул хламиду. — Чем дальше от земли, тем становится опаснее! Я должен вернуться и спустить с крыши телескоп и амфору. К тому времени, может быть, госпожа одумается и снимет амулет.

— И что? Тогда конец света отсрочится? — Нанну скептически задрала бровь.

— Кабы знать! Все, мне пора! Попытаюсь вразумить госпожу, а то духи с перепугу ринулись в человеческий мир. Ох, мы и без того на волосок от гибели… о-о-о, как все плохо, как плохо!

Дориан кинулся назад, и дождевая серость поглотила его субтильную фигуру.

Несколько минут оставшиеся в замешательстве переглядывались. С уходом алхимика они будто лишились ориентира. Бывшие крысы перешептывались, сбившись в кучку, до Гвендолин долетали обрывки фраз. Кто-то предлагал поискать убежище в горах, другие возражали, ссылаясь на гнезда гарпий. Оптимисты вспомнили о кочевниках и принялись убежденно доказывать, что амулеты против колдовского мрака — не бабкины сказки. Большинство ополчилось против них, справедливо рассуждая о трудностях дороги, об отсутствии конкретной цели, о серьезной вероятности снова обернуться зверем.

— Где мы будем искать этих вымышленных кочевников? В чистом поле? — раз за разом звучал самый неопровержимый аргумент.

Иные предлагали воспользоваться переполохом и пробраться в замок, но ни одна озвученная перед тем идея не вызвала столько горячих споров, сколько эта самоубийственная инициатива.

— В замке верная смерть! — с горячностью утверждали одни. — Когда снова навалится мрак, нас всех переловят и засунут в клетки, чтобы скормить морским гадам.

— Вспомните рассказы детей! Они чуть ума не лишились, пока ждали расправы! — поддерживали другие, в основном, женщины.

— А если мрак не вернется? — парировали оппоненты. — Если этот сумасшедший лекарь прав, и колдовство покидает наш мир?

— Тогда мы все скоро передохнем, и неважно, здесь или там.

— Но сейчас-то мы живы! У нас есть время, есть возможность изменить жизнь, прекратить влачить рабское голодное существование, вытащить из этого кошмара наших детей! Или так и будем мыкаться по равнинам, забиваться в щели и трястись от страха, пока не угодим в чьи-нибудь когти? Можно подумать, нас губят исключительно морские хищники!

Поднялся настоящий гвалт, когда каждый, не слушая, стремился переорать остальных.

Гвендолин присела возле Айхе, не представляя, как вернуть его в сознание. Дома бы побежала в аптеку за нашатырем или разыскала уксус — говорят, его резкий запах тоже годился. А здесь единственным способом было отхлестать мальчика по щекам, но рука не поднималась. Ему и без оплеух крепко досталось. Она тронула его за запястье: холодное, как ледышка, и мокрое от пота. Жилка под кожей бешено пульсировала.

— Дориан велел напоить, — напомнила Нанну, склоняясь над несчастным. — А ну-ка подъем! Просыпайся, господин драконыш!

Не размениваясь на сантименты, Нанну навешала ему звонких пощечин. Когда не помогло, выдернула пробку из первого подвернувшегося под руку флакончика, которые Дориан то ли позабыл прихватить с собой, то ли бросил за ненадобностью. Понюхала:

— Фу ты, дрянь какая!

И сунула Айхе под нос. Тот дернулся, отворачиваясь.

— О-о, получается! — обрадовалась Нанну и довершила процесс пробуждения несколькими чувствительными шлепками по лицу. — Ох, столько лет мечтала это сделать!

Айхе разомкнул веки.

— Живой? — деловито осведомилась Нанну.

— Пить, — шепнули слипшиеся губы прежде, чем глаза вновь стали закатываться.

— Но, но, но, куда это ты опять собрался? — Нанну схватила его за подбородок, потрясла из стороны в сторону. — Хочешь пить, будем пить! Приподними-ка его.

Гвендолин взволнованно исполнила просьбу, подсунув под затылок мальчика сразу оба кулака наподобие подушки.

— Глоточек за маму, — приговаривала Нанну, вливая водную смесь порошков в сухой рот буквально по капле. — Глоточек за… нет, пожалуй, за папу не будем. За дядю Дориана, залатавшего твою дырявую шкуру.

Айхе глотнул слишком много. Судорожно закашлялся.

— На бок! На бок скорее! — перепугалась Нанну, стискивая его плечи, пока мальчик давился излишками воды. — Ох, горе же с тобой, звереныш… Ну что, будешь ещё пить?

Взгляд черных глаз на доли секунды сфокусировался на ее встревоженном лице.

— Поняла, — пробормотала Нанну. И больше не болтала чепухи. Вместе с Гвендолин они влили в Айхе целую бутыль раствора и позволили ему снова провалиться в обморок.

— Бесполезно, — Нанну отерла пот со лба и заправила за уши мокрые волосы. — Пока не подействует микстура, так и будет бредить да валяться без сознания. Дориан сказал, эти порошки помогут восполнить кровопотерю, тогда и очухается.

— У нас для этого используют переливание, — уныло пробормотала Гвендолин.

— Ну, думаю, Дориан знает, что делает. Тем более, мальчишка — дракон, на нем любые болячки заживают чуть ли не мгновенно. А вы что решили? — Нанну вышла из укрытия и обратилась к поутихшим спорщикам.

— Мы идем в замок! — выкрикнули откуда-то из задних рядов.

— Говори за себя, — не согласился мужчина, который, судя по всему, принял на себя ответственность за группу. — Под носом у ведьмы слишком опасно, мы не можем рисковать, особенно когда речь о детях.

— Найдем укрытие! Затихаримся! Прислуга рыщет по округе, никому и в голову не придет, что можно спрятаться прямо под носом у ведьмы.

— Где, например? — мужчина повысил голос.

— Например… — парень из оппозиции замялся, подыскивая варианты. — Навскидку не скажешь, надо отправиться туда и осмотреться.

Предводитель хмыкнул.

— А если в гроте? — громко предложила Гвендолин.

— Ты рехнулась? — оторопела Нанну.

— Послушайте, под замком находится огромный лабиринт подземелий. Я видела там крыс, правда, не уверена, настоящие они, или тоже люди. Этого места панически боится вся прислуга…

— …включая меня, — Нанну скрестила на груди руки. — И я туда ни за какие коврижки не сунусь!

— Надо думать, из-за левиафана! — заметил предводитель.

— Во-первых, Левиафан чересчур огромен, чтобы прорваться в подземелья из грота через крохотную дверцу. А во-вторых, он совершенно безвреден.

— Точно, рехнулась, — Нанну подавленно покачала головой. — Не слушайте ее, девочка не в себе от потрясения.

— Ничего подобного! Я провела с Левиафаном целую ночь! Он мог сожрать меня в любой момент…

— …да только не появился! Гвендолин, прекрати!

— Еще как появился! Мы разговаривали, и я обещала… обещала помочь ему освободиться. Поверьте, он ненавидит ведьму пуще вашего. Она лишила его родных и дома, заключила в темницу и кормит мясом, которое в море не водится и от которого он болеет и чахнет. А ведь он ещё детеныш. Ведь вы печетесь о ваших детях? Подумайте, каково ему, малышу, томиться в каменном узилище?

— Малышу? — Нанну всплеснула руками.

— По-вашему, я сумасшедшая? — Гвендолин обратилась к ней.

— Нет, но… разговаривать с левиафаном…

— Я обещала привести к нему волшебника. Того, кто сумеет сломать решетки в тоннеле и выпустить его на свободу. В море. Так что скажете?

Предводитель сурово покачал головой. Зато вперед из задних рядов протолкнулся спорщик, парень лет двадцати, кожа да кости. За ним под осуждающий ропот протиснулись еще двое юношей.

— Мы согласны.

— Я не могу отпустить вас, Алби, — заикнулся было мужчина.

— Ты нам не отец, — решительно сжатые кулаки. — И мы идем в замок.

Возражений не последовало, хотя Гвендолин заметила неодобрение на сумрачных лицах.

— Кто-нибудь ещё готов уйти? — осведомился предводитель, обводя своих людей тяжелым взглядом. Больше желающих не нашлось. — Что ж… Прощайте.

— Еще увидимся, — твердо сказал парень.

Гвендолин не стала смотреть, как люди-крысы уходят. Стыдно признаться, но главной ее заботой, толкнувшей на безумное предложение, было желание укрыть Айхе от стихии, хищников и ведьминого гнева. Для этого требовались руки. И силы, которых двум хрупким женщинам явно не доставало. Она не боялась, что поведет троих мужчин не верную гибель — после всего пережитого чувство страха притупилось, а может, и вовсе атрофировалось. Ведь не пугал разгулявшийся ветер, не пугало вздувшееся тучами небо, не пугала надвигающаяся буря и холод, сковавший каждую клеточку разбитого тела.

— Если пойдем, лучше поторопиться, — сказала Нанну, озабоченно взирая на небесные знамения. — Ураган приближается. Воспользуемся суматохой, чтобы пробраться в замок: вряд ли на нас обратят внимание.

— Я готова, — кивнула Гвендолин.

— Мы тоже. Только… не уверен, что нам хватит сил… — его нерешительный взгляд скользнул по Айхе. Двое других парней — худые, как щепки, Гвендолин встречала подобных лишь на фотографиях из фашистских концентрационных лагерей, — оробело переминались с ноги на ногу. Их шатало ветром.

— Этот мальчишка — полубог и волшебник, — без обиняков заявила Нанну. — Если вы ему поможете, он навсегда вернет вам человеческий облик.

— Это правда, — поспешно добавила Гвендолин. — Он спас мне жизнь в деревне шша.

— Мы и так поможем, — сказал Алби. — Что мы, звери, что ли, бросать раненых на произвол судьбы. Ребята, придется, поднапрячься. Кстати, это Тод, а это Аарон. Мы давно планировали проникнуть в замок, даже… мечтали отомстить ведьме, расправиться с ней, — в голос Алби просочилось смущение.

— Только вовремя поняли, что бессмысленно, — поддержал названный Тодом.

— Поначалу думали, будто это она наводит на землю колдовской мрак.

— Дураками были.

— Не дураками, а наивными, — поправила Нанну. Не пожелав взвалить ношу целиком на плечи отощалых юнцов, она подхватила Айхе под руки. К ней поспешно присоединилась Гвендолин, но ее легонько отпихнули в сторону: доходяги или нет, а мужская гордость не терпела помощи от сопливой девчонки.

— Ох, не нравится мне все это, — пропыхтела Нанну в адрес бури, когда на заплетающихся ногах они вытащили Айхе из укрытия и черепашьим ходом двинулись в сторону далекого замка. Повезло еще, что разъярившийся ветер толкал в спину, а не в лицо: с его нечаянной помощью дело пошло живее.

— Вихри усиливаются! — крикнул Алби.

— Главное — достигнуть аллей, там деревья нас прикроют, — отозвалась Нанну.

— Если ветер не повыдергает их раньше.

— Они заколдованы! Ведьма оберегает свои владения с помощью охранных камней: на территории замка их видимо-невидимо.

Нанну оказалась права. Едва они, изнемогая под непосильной ношей, очутились под кронами первых кленов, ревущий поток воздуха ослаб. Выбившись из сил, все повалились на землю. Айхе со стоном содрогнулся, балансируя на грани сознания. Он по-прежнему дышал часто-часто, и пульс под мраморной кожей прищупывался сумасшедший, однако синева исчезла, а запекшиеся губы даже чуть-чуть порозовели.

— Надо набрать воды, — Нанну выдернула из-за пояса пустую бутыль. — Добеги до канала, пока ребята отдыхают. Мальчишке потребуется много питья.

Гвендолин послушно отправилась на поиски воды.

— Может, подождем, пока очухается? Вдруг сам сможет идти? — услышала она краем уха.

— Рискованно тянуть…

Дальнейших слов она уже не разобрала. Ох, чтобы она делала без Нанну, без ее своевременных и точных указаний, без ее уверенности и оптимизма? Сидела бы до сих пор где-нибудь на арене и рыдала над бездыханным телом.

Им посчастливилось добраться до крыльца замка практически незамеченными. Мелкотравчатая шушера из божественного окружения устроила в садах ужасный переполох. Невольно наблюдая за беснованием саламандр, сильфов, никсов, земляных оборотней, ифритов и прочих мелких тварей, Гвендолин заподозрила, что они получают от грядущей катастрофы неописуемое удовольствие. Порожденные хаосом, истосковавшиеся по родной стихии, они дожидались возможности заняться разрушениями: поджогами, затоплениями, землетрясениями и прочими радостями существования. А вот боги на пути почти не встречались. То ли попрятались в гостевых апартаментах, то ли, как предупреждал Дориан, отправились в человеческий мир.

— Пришли, — заключила Нанну перед высокими ступенями замкового крыльца.

— Сюда, — Гвендолин не стала мешкать и сразу поманила за собой в подземные коридоры. — Где-то здесь должны быть факелы…

— Прямо за тобой.

— Вижу! Только… у кого-нибудь есть спички?

Измотанные мужчины не поняли. У них подкашивались ноги, сероватая кожа покрылась испариной — того и гляди попадают от изнеможения и, вместо одного, придется волочь сразу четверых.

— В кухне можно взять огниво, — с сомнением заметила Нанну. — Но неужели здесь нигде…

— Дайте… сюда… — раздался вдруг слабый голос. Не размыкая глаз, Айхе протягивал дрожащую руку.

— Ты! — выдохнула остолбеневшая Гвендолин с надрывом, позабыв, как дышать.

— И давно вы очнулись, господин? — с насмешливым облегчением осведомилась Нанну, выдернув факел из пальцев девочки и протягивая его Айхе. — Да положите его уже, чего надрываться, когда стоим.

— Очнулся? — шепнул юноша. — А я спал?

— Нет, — Гвендолин мотнула головой, размазывая по щекам непрошенные слезы. — Ты почти…

— Заболел, — с нажимом перебила Нанну и осадила ее многозначительным взглядом: мол, незачем сразу с места в карьер прыгать, дай парню опамятоваться, все равно у него в голове каша. — Вы сильно приболели, но теперь пошли на поправку.

— Гвен… Я слышал ее голос…

— Я здесь! — девочка кинулась к нему. Потрескавшиеся от сухости губы Айхе дрогнули в подобии улыбки, но больше он ничего не сказал.

— А факел-то вам зачем? — Нанну вернула обоих к жестокой действительности. — Бредите, или как?

— Я могу… поджечь…

— Тебе нельзя! — упрекнула Гвендолин, пытаясь вытащить древко из слабых пальцев. И неожиданно встретила сопротивление.

— Оставь, — тихо посоветовала Нанну. — Кажется, дориановы микстуры наконец принесли результат и драконыш идет на поправку. Гляди, щеки порозовели и дышит уже поспокойнее.

— Колдовство истощит его силы! — возразила Гвендолин.

— Ну, этого ты не знаешь. Пусть попытается. Без огня нам в подземельях все равно делать нечего, а здесь оставаться нельзя. — Нанну поежилась, кинув быстрый взгляд через плечо на распахнутую дверь.

Айхе крепче, насколько позволяла болезненная беспомощность, обхватил ручку факела и сосредоточился. Ждать пришлось долго. Алби, Тод и Аарон маялись, с опаской косясь то на двери, то на нижние ступени винтовой лестницы, то в черный провал подземелья. Нанну разочарованно вздыхала. Гвендолин тревожилась за мальчика, готовая при первом же признаке обморока выхватить у него факел.

Однако по древку вдруг скользнул голубоватый язычок пламени, и почти сразу за тем пропитанная маслом пакля вспыхнула. Бывшие крысы по старой привычке шарахнулись от огня, Тод, оступившись, даже опрокинулся на спину, и товарищи полезли его поднимать.

— Ух ты, — восхитилась Нанну, поскорее забирая факел из рук Айхе. — Отличное колдовство, господин!

— Ты как? — Гвендолин беспокойно прощупала его пульс.

— Нормально, — юноша неожиданно отобрал руку.

— Кончай кудахтать, — Нанну посветила на вход в подземелье. Кромешный мрак нехотя откатился назад, прячась в углах и щелях. — Лучше вспомни дорогу. Говорят, там многоуровневые переплетения ходов, и даже Кагайя не знает их все.

— Куда вы? — Айхе попытался опереться на локоть. Безуспешно.

— К доброму и ласковому левиафану.

— Тихо! — Гвендолин напряглась. — Слышите?

— Кто-то спускается по лестнице.

— Кагайя, — выдохнул Айхе, — знает, что творится в ее замке.

— Ей сейчас не до слежки, — сказала Нанну. — Но господин дракон прав: чем быстрее мы отсюда уберемся, тем целее останутся наши шкуры.

Впечатленные волшебством, которое продемонстрировал Айхе, трое парней с двойным усердием подхватили его и поволокли в подземный лабиринт. Юноша обвис со страдальческой гримасой: его гордость явно корчилась в муках. Весь истерзанный, полуголый и полуживой, да еще и на виду у женщин, он болтался в чужих руках, скрипя зубами от досады.

У первой развилки процессия остановилась.

— Я совсем не помню, куда идти, — Гвендолин обреченно развела руками.

— Направо, — отрывисто сказал Айхе. — А зачем к левиафану?

— Гвендолин утверждает, будто чудище примет нас с распростертыми объятиями, — буркнула Нанну.

— А. Говорящий дракон, — Айхе хмыкнул.

— Молчи уже! — велела девочка. — Береги силы.

— Но я ведь должен указывать путь. Или ну его?

Гвендолин нахмурилась. Откуда эта сердитая резкость в тоне?

Айхе превосходно знал дорогу и ни разу не застопорился, выбирая нужный проход. Покрытые плесенью каменные своды смыкались над головами. Огонь факела трещал, выдергивая из примыкавших к коридору помещений силуэты дверей и кованых тюремных решеток, в лицо летела копоть и прогорклая вонь горящего масла.

— И ты предлагаешь нам тут жить? — уточнил Алби, провожая полным отвращения взглядом желтые костяшки чьих-то пальцев, посмертно вцепившиеся в прутья узилища.

— Укрыться на время, — уклончиво ответила Гвендолин. Среди ледяного глубинного мрака план перестал казаться ей удачным.

— От чего? — осведомился Айхе. — Что вообще происходит? Да оставьте уже меня в покое!

Его возмущенный возглас эхом прокатился по коридорам. Ребята без возражений плюхнули его на пол и попадали кто куда, подпирая спинами холодные стены. Морщась от напряжения, Айхе тоже дополз до опоры: по вискам у него от титанических усилий потекли капли пота, сердце пустилось в галоп, грудь заходила ходуном от рваного, тяжелого дыхания. Прикрыв глаза, он посидел минуту, глотая открытым ртом воздух.

— Где моя рубаха? И почему так больно… — взгляд коснулся кровоподтеков, безобразных шрамов, засохших следов крови. Он вскинул безумные глаза, ища ответ в мрачных лицах людей вокруг.

— Ты совсем ничего не помнишь? — Гвендолин присела рядом на корточки.

— У тебя крыса на плече, — тупо произнес Айхе.

— Это Дэнни.

Надо же, поглощенная совсем иными тревогами, она почти позабыла о невесомом крысенке, который пригрелся на загривке.

— Я помню… арену, — Айхе заговорил в глубокой растерянности, словно погружаясь в мутные пучины памяти. — Помню Аргуса… Он превратился в морское чудище и атаковал… Тень… Ее нельзя было отпускать, чтобы Аргус не проник… в меня…

Гвендолин вытащила из кармана в штанах разноцветные пузырьки с лекарствами.

— Выпей. Это от… — язык не повернулся произнести слово «гангрена», — воспаления. Всего глоток, Дориан велел.

— Я проиграл, — пустым голосом констатировал Айхе. — Аргус победил, да?

— Надеюсь, это не единственное, что вас волнует, — сказала Нанну и протянула ему бутыль с водой.

— И ничего ты не проиграл! — с горячностью возразила Гвендолин, выдергивая пробку из следующего флакона. — Если бы он тебя убил, вот тогда проиграл бы. А так — ничья.

Айхе поднес к губам склянку с желтым настоем из грибов пеницилл. И вдруг его глаза остекленели, переносицу перерезала сердитая складка.

— Ты была там!

Склянка стукнулась об пол, едва не опрокинувшись. Гвендолин торопливо поймала ее. Что за муха его укусила? Зачем швыряться драгоценными зельями?

— Ты велела Аргусу уйти! — Айхе словно обезумел. — И он послушался тебя! Почему он тебя послушался?

Гвендолин беспомощно разевала рот, не находя ответа. Реакция мальчишки вогнала ее в ступор.

— Битва была не окончена! Если бы ты не влезла, я бы справился, я бы смог! Я собирался… я должен был принять бой, а не прятаться за спиной у девчонки!

— Ты и принял! — выкрикнула обиженная Гвендолин. — Аргус выдрал у тебя из бока кусок мяса, там все было забрызгано кровью, ты едва шевелился, ты отпустил тень, ты…

— Я покрыл себя позором, — выплюнул Айхе, закрывая бледное перекошенное лицо ладонями.

— Ах, значит, надо было оставить тебя умирать на арене? — сквозь слезы выдавила Гвендолин. — Ладно. Хорошо. Не волнуйся, в следующий раз так и сделаю!

Вытряхнув из кармана оставшиеся флакончики, которые с жалобным звяканьем раскатились по полу, Гвендолин вскочила и отлетела от мальчишки как ужаленная. Отвернулась к сырому черному смежному коридору и обхватила себя руками, безудержно всхлипывая, пряча от всех текущие по щекам слезы.

— Снизойдите до лекарств, господин, — раздался за спиной холодный голос Нанну. — Это зелье притупит боль, а вот это восстановит силы, чтобы никому больше не пришлось волочь вас на закорках.

Меткий удар по самолюбию возымел успех: Айхе глотнул из предложенных флаконов.

Гвендолин отказывалась его понимать. Отказывалась даже глядеть в его сторону. Она в блин расшиблась, спасая его жизнь; она едва не очутилась в пасти у морской гадюки и не отведала когтей разъяренной гарпии, она вломилась в кабинет ведьмы, перетерпела ливень, град и ураганные ветер — и все ради чего? Ради вздорной отповеди? Вот уж воистину: подавая руку помощи, не забудь увернуться от пинка благодарности!

Что ж, пусть так. Айхе ведь не просил ее участия. Он вообще не велел смотреть на поединок. Это был ее выбор, ее решение. И не на что теперь дуться. Может, для его непомерной гордыни смерть на арене была желаннее унизительного избавления? Может, в ночь перед сражением он тщеславно мечтал победить — или пасть храброй смертью? Может, она с впрямь лишила его… чего-то важного. И незачем теперь пенять на то, что посмертная слава — не сладкий бальзам, пропитывающий память о блистательном воине, а гибель не бывает доблестной, ибо каждое ее проявление уродливо и омерзительно: хруст сломанных костей и вывернутых суставов, кровавая грязь и рвота от боли, агония и удар за ударом, бросок за броском, пока вопреки всем страшным ранениям тело не прекратит цепляться за жизнь и сознание не угаснет. Спесивых мальчишек не образумишь, свой ум не вложишь.

Пока Гвендолин глотала слезы, Нанну обработала раны Айхе. Как ей удалось достучаться до его благоразумия — загадка, однако через некоторое время юноша почувствовал себя лучше и даже умудрился подняться на ноги. От предложенной помощи высокомерно отказался, хоть и зашатался, и позеленел, как покойник. Наблюдая за его потугами двигаться самостоятельно, Гвендолин пыхтела от раздражения. На языке вертелись колкости, а глаза разъедало соленой влагой.

— Ума не приложу, как тут можно ориентироваться, — призналась Нанну, когда они пустились в дальнейший путь. Факел метался из стороны в сторону, высвечивая все новые и новые развилки коридоров, кованые решетки, ржавые скобы, пятна гари на потолке и провалы колодцев.

— А правда, что ты сумеешь сохранить нам человеческий облик? — спросил Аарон, самый юный и самый чахлый из ребят.

Айхе смерил его взглядом, стоически продвигаясь по коридору на своих двоих.

— Правда, — прохрипел он. И вдруг от слабости колени у него согнулись, и он стал медленно оседать на пол. Мигом растеряв все свои обиды, Гвендолин бросилась к нему.

— Прекрати! — ощетинился Айхе. — Не надо! — и отпихнул ее, хватаясь за выщерблины в стене. Кое-как устоял.

— Хватит уже геройствовать, — Тод подхватил его под руки. — Иначе не только нам не поможешь, но и сам окочуришься.

— И не ори на девчонку. Если бы не она, тебя бы гарпии давно сожрали, — поддержал Алби.

— Вот уж гарпиям она меня точно не отдаст, — произнес Айхе со странным выражением. Гвендолин почудилось, будто голос у него чуть-чуть потеплел.

Они все шли и шли. Воздух холодил кожу под мокрой одеждой и пронимал до самых печенок.

Наконец, впереди в тупике появилась знакомая дверь, обитая металлической лентой.

— Пришли, — облегченно выдохнула Нанну. — Хвала небесам! Что дальше?

— Надо отпереть замок, — сказал Айхе.

— Так… а у кого-нибудь есть ключ?

Ключа, естественно, не было.

— Что ж. Смелая попытка, — Нанну как будто обрадовалась. — Предлагаю вернуться той же дорогой, а то у меня, признаться, мурашки по коже. И холод здесь звериный.

Не успела она договорить, как подземелье содрогнулось от глухого рокота. Нанну занервничала, тыкая факелом то на дверь, то в коридор, которым они явились. Алби, Тод и Аарон вжались спинами в стены, безумно озираясь и почти не дыша. Крысенок, дотоле мирно дремавший на плече Гвендолин, сверзился на пол и пустился наутек. Секунда — и его крохотное серое тельце растворилось во мраке.

— Дэнни, стой! — окликнула Гвендолин. — Не бойся!

— Тише! — Нанну схватила ее за руку. На ней лица не было.

— Это Левиафан, — сообщил Айхе будничным тоном, — ревет в гроте. Наверное, не кормили сегодня. Кагайя никогда не кормит драконов перед состязаниями. Чем голоднее, тем злее.

— Он всех нас сожрет, — прошептал кто-то из ребят. — С потрохами.

— Ничего подобного, — сказала Гвендолин. Вот только убежденность в ее словах не сквозила. Вдруг Айхе окажется прав, и озверевший от голода Левиафан позабудет о своих гастрономических пристрастиях и смахнет их всех в один присест? Никто ей за это спасибо не скажет.

— Давайте подумаем, — Нанну заходила взад-вперед. — В эту дверь чудовищу не протиснуться, значит, пока мы в полной безопасности. Открыть замок нам не под силу…

Вообще-то Айхе мог бы поколдовать, мелькнула мысль в голове у Гвендолин, однако озвучивать догадки не хотелось, чтобы не спровоцировать очередную волну недовольства.

— Остается лишь одно: вернуться.

— Согласен, — поддержал Алби. Двое его друзей с готовностью закивали. Не будь они настолько измотаны, ринулись бы к выходу на всех парах прямо сейчас. Впрочем, бездумное бегство грозило обернуться многочасовым — если не многодневным! — блужданием по лабиринту, это ребята тоже понимали, и потому не спешили.

— Отдохнем немного — и назад.

Предложение нашло горячий отклик у всех, кроме Гвендолин и Айхе — тот от комментариев воздержался. Рухнув на пол, он жадно пил воду из бутыли.

Воткнув факел в скобу, Нанну присела у противоположной стены. Расстроенная Гвендолин присоединилась к ней: прижалась плечом к плечу в попытке согреться, подтянула колени к груди. Как же она устала… Как пусто сделалось внутри, как одиноко и безнадежно… Устала куда-то гнаться, кого-то спасать, за что-то бороться, трястись от страха. Устала любить. Если любовь всегда такая: тяжелая, мучительная, толкающая на смертельный риск, не оставляющая ни тени выбора, — зачем она ей? Если все, что любовь дает, — это боль, жалость и необходимость безгранично терпеть, не проще ли обойтись без нее? О чем вообще бредили бульварные романы, вроде тех, что подсовывала Кирстен? О какой романтике и бабочках в животе? О каких крыльях за спиной? Стыд, смятение, тревога и оглушающее понимание того, что с исчезновением его — единственного! — жизнь просто оборвется и никогда не станет легче, — вот что такое настоящее чувство. А вовсе не нежный трепет и упоительные прогулки под луной.

Хотелось лечь и ни о чем не вспоминать, ничего не желать. Гвендолин уткнулась в колени подбородком и почувствовала, как Нанну ласково обнимает ее. Слова сорвались сами, против воли, еле различимые:

— Зачем он так со мной?

Нанну наклонилась, прижалась губами к ее макушке и прошептала чуть слышно:

— Ты видела его униженным, а мужское самолюбие так устроено…

— Глупо!

— …по-другому.

— Мне плевать, что он не победил бога!

— Да я не об этом. Айхе стыдится своей беспомощности и неприглядности — сейчас, а не тогда. Стесняется наготы, и шрамов, и слабости, и того, что вынужден на твоих глазах принимать чужую помощь. Вот и прячется под колючим панцирем. Не принимай близко к сердцу. Пройдет время — оттает.

Гвендолин украдкой скосила взгляд в его сторону: Айхе протягивал бутылку с водой Аарону.

— Видишь? — улыбнулась Нанну. — Кое-чему он уже научился.

Гвендолин смотрела на него, чувствуя, как недавняя обида блекнет, превращаясь в нелепое недоразумение, а сердце переполняется неизбывной нежностью. Сердиться на Айхе оказалось куда тяжелее, чем прощать. Все-таки у любви имелись и некоторые плюсы.

Успокоенная, Гвендолин задремала, пригревшись возле Нанну. Ее разбудил раскат драконьего рева в глубине грота. И громкий, окрепший голос Айхе:

— …готов попробовать.

— Уверен? — уточнил Алби, боязливо поеживаясь. Мальчик был ниже него на целую голову и, пошатываясь, с трудом держался на ногах, однако от него ощутимо веяло пробуждающейся колдовской силой.

— Уверен, — твердо произнес Айхе.

Гвендолин не впервые наблюдала, как он колдует, и все же каждый новый раз впечатлял, словно первый. Волшебство рождалось в сомкнутых пальцах пульсацией света и разбавляло оранжевый полумрак прохладной синевой. В нервном трепете огня, озарявшего коридор, лицо Айхе казалось острым, осунувшимся, болезненно сосредоточенным, а руки — худыми и чересчур жилистыми: не верилось, будто они способны поднять в небо огромного ящера. Но чары удивительным образом преобразили мальчика: пропитали его насквозь, высветили изнутри, ручейками заструились по обнаженной коже, разлились в прогорклом от копоти воздухе неземным сиянием. И вдруг полыхнули такой глубокой, пронзительной лазурью, какой и в природе, наверное, не существовало.

У Гвендолин оборвалось дыхание. Нанну ахнула. Алби с друзьями таращились, разинув рты. Айхе и сам остолбенел от изумления. Кое-как совладал с бьющим через край потоком необычайного волшебства и в немом ошеломлении уставился на свои ладони.

— Ого, — выразила общее впечатление Нанну. — Никогда не видела ничего подобного.

— Я тоже, — выдавил Айхе. Его рука сама собой вскинулась к груди и нащупала шнурок с пустой, покореженной оправой, в которой недавно красовалась морская раковина.

— Амулет… — пробормотал он в отчаянии. — Он потерялся! Как же теперь контролировать силу?.. Я едва не угробил вас всех…

— Контролировать? — Гвендолин вскочила с пола.

— Кагайя дала его мне, чтобы уберечь окружающих от стихийных всплесков магии, чтобы я никому не причинил вреда.

— И ты поверил?

— А не должен был? С его помощью я перестал нечаянно поджигать деревья и вызывать ураганы.

Гвендолин покачала головой:

— С его помощью ты перестал быть собой. Ведьма заставила тебя надеть амулет, чтобы поработить. Через него она управляла каждым твоим шагом. Я видела, как на арене она высосала из тебя все силы и швырнула прямо под ноги Аргусу.

— Неправда…

— Еще какая правда! — Гвендолин с горячностью сжала кулаки. — Не было никакого договора, Айхе! Ты ничего не заключал с Кагайей. Ты просто надел эту безделушку и превратился в ее раба.

— Неужели? — лицо у мальчишки потемнело. — Только не говори, что это ты разбила амулет.

— Иначе что? Нашлешь на меня проклятие? Неконтролируемо?

Стоять под его испепеляющим взглядом было тяжело. Но Гвендолин не дрогнула, убежденная в собственной правоте.

— Сама додумалась, или кто подсказал? — спросил наконец Айхе.

— Цирцея.

Нанну снова ахнула. Айхе растерялся.

— Пока ты сражался с Аргусом, я пробралась в кабинет Кагайи в замке. И наткнулась там на ее сестру. Только, по-моему, это была не совсем она… скорее, ее призрак или проекция. Просвечивала слегка и исчезла так, словно в воздухе растворилась.

— И она вот так сходу поделилась с тобой догадками?

— Я пряталась под столом, пока она искала амулет, который ты у нее выкрал. А потом сказала… — Гвендолин неожиданно смутилась, припоминая монолог колдуньи в подробностях.

— Ну? — Айхе против воли выглядел заинтересованным.

— Сказала, что договора не существует, есть лишь раковина, но уничтожить ее — только полдела. Нужно еще распутать колдовство. И спросила, хватит ли… моих сил.

Айхе смотрел на нее без неприязни — и на том спасибо, — но по-прежнему недоверчиво. Впрочем, глупо было ожидать, будто он поверит сразу и безоговорочно. Если тебя годами окутывала сеть правдоподобной лжи, выкарабкаться из этой липкой паутины будет не так-то просто.

— Не знаю, угробил бы ты нас, или не угробил, — произнес Алби, — только я еще никогда не чувствовал себя таким… живым.

— Я тоже, — подтвердил Тод, разминая плечи.

— А я готов свернуть горы! — добавил Аарон. — Или выкорчевать с корнем сосну.

— Так ты распутала? — поинтересовался Айхе, разглядывая остатки кулона внимательно, но уже без прежнего сожаления. — Колдовство.

Гвендолин подтянула плечи к ушам и поджала губы.

— Если я правильно понял, как это сделать, Цирцея не уточнила, — сказал Айхе.

— Нет.

— В таком случае мы вернулись к тому, с чего начали. Амулета больше нет, зато колдовство никуда не делось.

— Да взгляните же на себя! — не выдержала Нанну, поражаясь драконьей тупости. — Взгляните на них! — палец ткнулся в сторону бывших крыс. — Это, по-вашему, «никуда не делось»? Часа не прошло с тех пор, как вы едва языком ворочали, а сейчас уже вовсю колдуете.

— Ты сын бога, — перебила Гвендолин. — Может быть, ведьма боялась, что из-за божественной крови ты превзойдешь ее могущество.

Такая мысль Айхе не посещала, но определенно польстила его самолюбию и сгладила углы дурного настроения.

— А еще, — Гвендолин вновь запнулась, сомневаясь, стоит ли заводить разговор именно сейчас. В конце концов, она не знала, слышал ли Айхе прощальное выступление Кагайи, осознавал ли, мог ли теперь вспомнить. Вдруг опять взовьется на дыбы? Или того хуже: воспылает яростью и желанием отомстить за несправедливость, унижения, смерть матери?.. Впрочем, про мать лучше было помалкивать в любом случае.

— Кагайя призналась, что ненавидела тебя из-за твоего отца. И только ждала повода, чтобы поквитаться.

Вопреки ожиданиям, новость не раздавила Айхе. Он лишь нахмурился, пряча опасно сузившиеся глаза за спутанной челкой, и проворчал:

— Я догадывался. Раньше она часто расспрашивала меня о Хозяине Ветров: видел ли я его, знает ли он о моем существовании. Я не придавал ее интересу значения, но подозревал, что у нее с отцом личные счеты.

— Он отверг ее притязания, — сообщила Гвендолин.

— Не удивительно, — у Айхе вытянулось лицо. — Ей же лет восемьсот.

— А Хозяину Ветров меньше?

— Ну… он мужчина.

Внезапно из глубины лабиринта донеслось какое-то замогильное позвякивание. Нанну сдернула со стены факел и выставила перед собой, как оружие. Алби, Тод и Аарон подобрались, готовые отразить кулаками возможную угрозу. Айхе раздвинул всех и выступил вперед, собираясь принять на себя любой удар.

Однако их мрака на свет вышла не Кагайя, не Коган и даже не слуги, волокущие по полу тушу теленка на корм Левиафану. Из мрака выскочил взъерошенный серый крысенок. Выбиваясь из сил, он тащил в зубах тяжелое кольцо с ключами.

— Дэнни? — Гвендолин бросилась к нему, заплакав от радости и облегчения. — Ты вернулся! Ты… принес ключи?

— Наверное, стянул у Когана, — усмехнулась Нанну. — Маленький, а сообразительный. Только ключи нам больше не нужны. Мы ведь не собираемся лезть в грот?

— Нет, — Алби покачал головой. К нему смущенно присоединились Тод и Аарон. На пути сюда ими двигала истинная храбрость и надежда на чудо, но после жуткого рокота и скрежета, доносящегося из-за стен, желание испытывать судьбу мигом рассосалось. — Мы решили, что отсиживаться в подземелье — это привилегия трусов и… крыс. А мы не крысы. Мы вернемся на равнину, к своей семье, и отправимся на поиски кочевников. Знаю, звучит безумно, и все же…

— Долина Белой речки, — перебил Айхе. — Кочевники остаются на ее правом берегу все лето. Вы можете присоединиться к ним, если не боитесь тяжелого труда.

Глаза бывших крыс вспыхнули новой надеждой — и благодарностью.

— Так это не сказка?

— Я сам родом из их племени.

— Я готов работать за троих! — запальчиво воскликнул Аарон. — Или даже за семерых!

— Похвально, — засмеялся Айхе.

— А ты разве не с нами?

Он покачал головой:

— У меня в замке куча неоконченных дел.

— Как же мы выберемся без проводника?

Айхе сложил руки лодочкой, легонько дунул: на его ладонях вспыхнул мохнатый сиреневый клубок. Нагнувшись, он пустил его катиться по полу.

— И факел прихватите, нам не понадобится.

— Нам? — Нанну растерянно переводила взгляд с него на Гвендолин и обратно. — Вы что же, оба собираетесь в грот?

— Почему оба, — Гвендолин подсадила крысенка себе на плечо. — Втроем!

— Одумайся. Там же чудовище…

— Нет. Чудовище — там, — Гвендолин указала в потолок, намекая на Кагайю. — А здесь лишь замученный этим чудовищем детеныш морского дракона, которому я обещала помочь.

— Значит, отговаривать бесполезно?

— Мы с Левиафаном найдем общий язык, обещаю.

С минуту Нанну смотрела на свою подопечную в тревожном раздумье. На миг Гвендолин даже почудилось: не отпустит, ни за что не позволит вторгнуться в логово монстра. Однако Нанну вдруг шагнула к ней и растроганно обняла, горячо выдыхая во взъерошенную макушку. Гвендолин ощутила, как тяжело бьется ее сердце.

— Береги ее! — велела она Айхе, от расстройства позабыв привычно выкнуть. — И не смей обижать. А если морская гадина ее хоть когтем…

— Понял-понял. Идите уже.

Когда полыхающий факел в ее руке скрылся за далеким поворотом, подземелье на мгновение погрузилось в кромешную тьму.

— Уверен, у тебя имеется веская причина, чтобы сунуться в эту дыру, — раздался во мраке голос Айхе, и по звенящим ноткам паники Гвендолин поняла, что тот отчаянно желал бы очутиться за тридевять земель отсюда.

— Доверься мне.

— Уже. Иначе не задержался бы здесь ни на минуту.

— Левиафан замечательный, вот увидишь!

— Конечно-конечно, — его страдальческий тон заставил Гвендолин улыбнуться, — но я на всякий случай оторву ему голову, если не возражаешь.

— Айхе!

— Ну хорошо… Если серьезно, я… хотел сказать… Там, на арене, ты спасла мне жизнь, — слова давались ему нелегко. Непокорный и честолюбивый мальчишка очевидно не привык признавать поражение, а тем более извиняться, и теперь мучился от смущения. — А я повел себя, как строптивая девка…

Гм. Отличное сравнение.

— …то есть как свинья! — поправился Айхе и с облегчением выдохнул. — Прости.

Гвендолин мысленно зааплодировала его мужеству и нашарила во тьме его ладонь, чтобы ободрить и успокоить. Правду Нанну говорила: кое-чему он действительно научился.

— Прощу, если зажжешь свет, — сказала она, сдерживая улыбку. — Или ты рассчитываешь нагрянуть в потемках, чтобы напугать Левиафана до полусмерти?

— Такого напугаешь, — буркнул Айхе, не отнимая руки. Помедлил, с неожиданной силой стискивая пальцы Гвендолин, а затем позволил свету зародиться прямо между их сцепленными ладонями. Голубое сияние разлилось по переплетенным пальцам.

— Мне все ещё не верится, что все позади, — пробормотала Гвендолин, неловко вытаскивая ладонь из руки Айхе. Его близость палила, словно огонь.

— Поэтому ты стремишься к новым неприятностям, — он забрал у нее кольцо и принялся перебирать ключи один за другим, выискивая нужный. По напряженной линии плеч Гвендолин догадалась, что его беспокоит отсутствие рубахи, но тут уж ничего поделать было нельзя: та превратилась в лохмотья, которыми затыкали раны, и потерялась бог знает где.

— Я стремлюсь выполнить обещание, — произнесла Гвендолин и деликатно отвернулась. — Разумеется, я не имела права его давать и решать за тебя, но очень хотелось верить, что ты не откажешь в помощи.

— Не откажу, — легко согласился Айхе, подобрав, наконец, подходящий ключ. Скрежет, разнесшийся по коридору, был способен поднять мертвого. — Не поверишь, но я чувствую в себе силы не отказать сразу нескольким ящерам!

— Я заметила, — опасаясь, что он выполнит угрозу быстрее, чем она успеет предупредить Левиафана, Гвендолин выхватила ключи у него из рук и проскользнула в открывшийся проем.

— Подожди! — Айхе нагнал ее у второй двери. — Постой!

— В чем дело? — Гвендолин испуганно обернулась. Вот глупая! Устроила тут гонки, а ведь он едва на ноги встал! — Тебе плохо? Больно?

В колеблющемся призрачном сиянии, стекавшем с ладони Айхе, она с тревогой всматривалась в его лицо. Без своей великолепной колдовской ауры он по-прежнему выглядел изможденным и обескровленным: худощавый, чуть ссутуленный подросток, весь в синяках, ссадинах и шрамах, с запекшимися губами и черными глазами в пол лица. Он дышал поверхностно и прерывисто, тратя последние силы на то, чтобы разогнать мрак. Должно быть, показательное выступление перед Нанну и ребятами истощило его, вселило ложную уверенность в скором выздоровлении.

— Ох, какая же я дура! — Гвендолин бросила связку с ключами и полезла в карман. — Не уверена, прошел уже час, или нет, но хуже не будет. Вот, выпей. Один глоток.

— Ты похожа на наседку, — заметил Айхе иронично. Взболтал восстанавливающее зелье, изучил плавающий в нем волокнистый корень критическим взглядом. И послушно приложился к горлышку. — Благодарю. Это восхитительно, в жизни не пробовал ничего вкуснее.

Гвендолин пропустила иронию мимо ушей.

— Как ты себя чувствуешь?

— Готов к встрече с говорящим драконом.

— Не насмешничай. Ты сам — говорящий дракон.

— Ну, я-то посимпатичнее буду.

Обитая железной лентой дверь тяжело подалась.

— Я первый, — Айхе попытался задвинуть Гвендолин назад.

— Вот уж нет! — Только рыцарства ей сейчас не хватало! Еще пальнет ненароком каким-нибудь боевым заклятием: сам выдохнется и дракона раззадорит. Гвендолин подлезла под его руку и нырнула в грот прежде, чем Айхе успел сцапать ее за шкирку.

— Левиафан?

В плотных полосах желтоватого тумана, стелющегося над водной рябью, зажглась пара раскосых зеленых глаз: жутких, гипнотизирующих. Следом за ней навстречу выплыл острый нос, покрытый медной чешуей.

— Не шевелись, — Айхе бесцеремонно затолкал Гвендолин за спину, вокруг его ладоней разгорелось красное пламя. — Эй, чудище! Дошли слухи, будто ты умеешь изъясняться на человеческом наречии! А ну докажи!

Зеленые глаза хищно сощурились.

— Иначе мне придется тебя заколдовать! — дерзко пригрозил Айхе.

Он стоял у самой кромки воды, откуда вдруг вынырнул метровый коготь и подсек ему колени. Айхе не успел даже вскрикнуть: взлетел вперед ногами и плюхнулся на лопатки. В озеро. Гвендолин окатило холодными брызгами. Несколько секунд по черной воде расходились круги. Левиафан не стал дожидаться, пока мальчишка вынырнет сам: пошарил лапой по дну и вытащил его. Айхе захлебнулся страшным кашлем, однако воинственности не утратил: содрогаясь всем телом, отплевываясь, вскинул сияющие красным руки. Левиафан легонько прихлопнул его второй лапой и с любопытством обратился к Гвендолин:

— Это еще что такое?

— Его зовут Айхе, — затараторила та, испуганно следя за сомкнутыми драконьими когтями. — Поаккуратнее с ним, пожалуйста! Помнишь, я обещала привести волшебника, который поможет тебе вернуться в океан?

— Ну, — Левиафан благосклонно кивнул, свесив из клыкастой пасти кончик языка.

— Вот! Привела!

— Серьезно? — дракон поднес лапы к морде, заглянул в щелочку и тут же получил зарядом колдовства в глаз. Утробный рев сотряс подземелье, из драконьей пасти вырвался столп пламени и ударился в воду. Оглушенную Гвендолин отнесло обратно к полуоткрытой двери и щедро окатило горячими брызгами и удушливым жаром огня.

— Не надо! — закричала она и мучительно закашлялась от гари, разъедающей горло. О боже, это была ужасная идея! Она погубила Айхе!

— Ты! — Левиафан с яростью стиснул мальчишку по пояс в кулаке. — Еще один такой плевок, и я откушу тебе голову, понял?

— А ну поставь меня на место! — корчась от боли, велел Айхе.

— Мать честная, этот задохлик еще приказы раздает! — изумился Левиафан. — Очуметь можно! Ты, пацан, либо храбрец, либо идиот. Лично я склоняюсь ко второму.

— Если я захочу, от тебя мокрого места не останется, чудище, — выдавил Айхе, тщетно пытаясь раздвинуть медные складки драконьей шкуры и освободить ноги.

— Точно. Идиот.

— Айхе сегодня дрался с богом ночных теней и победил его! — заявила Гвендолин в его защиту. Впрочем, тут же стушевалась и добавила: — Почти. Он едва не умер, потребуется время, чтобы восстановить колдовские силы.

— И не только колдовские, — заметил Левиафан, ослабив хватку и поворачивая мальчишку так и этак. — Похоже, здесь не только меня плохо кормят.

— Отпусти его.

— С удовольствием, как только потушит свой фитилек и перестанет тыкать им мне в морду.

— Айхе, пожалуйста! — Взмолилась Гвендолин. — Ну что за глупая непримиримость! Обязательно все решать с помощью кулаков?

— Я пытаюсь тебя защитить! — огрызнулся Айхе, прилагая титанические усилия, чтобы выбраться из лапы.

— А на меня никто не нападает!

— Да не елозь ты уже, щекотно! — Левиафан опустил его на торчащий из воды камень. У Айхе от слабости тут же подкосились ноги, но он нашел в себе силы ощетиниться.

— Слушай, а может, он бешеный? — с сомнением осведомился Левиафан. — Я слышал, среди сухопутных встречается такая болезнь: сначала кидаются на все, что движется, потом пена изо рта, а потом сдыхают, бедолаги.

— Сам ты бешеный, — обиделся Айхе.

— Есть хотите? Мне тут теленка подкинули, правда, уже давно. Где же… — запустив лапу под воду и вызвав небольшой шторм, Левиафан извлек целую груду изломанных костей. — Гм, не то.

— Мы не едим сырое мясо, — предупредила Гвендолин. От упоминания о еде у нее противно, болезненно засосало под ложечкой: со вчерашнего вечера во рту маковой росинки не было, живот уже прилип к позвоночнику.

— Могу пожарить.

Она живо вообразила шмат раскисшей тухлятины, пролежавшей на озерном дне сутки или двое. Даже жареный, он не вызывал энтузиазма.

— Спасибо, не нужно.

— Ближе к морю водятся моллюски, морские тараканы, мелкая рыбешка… Как насчет раков?

Гвендолин пожала плечами. Перечисление океанических деликатесов вызывало голодную тошноту.

— Я умею готовить раков, — мрачно изрек Айхе. — И омаров. И рыбные котлеты, — он стушевался под пристальным взглядом лучистых зеленых глаз. — Чего?

— Собирался тебя похвалить, но передумал.

— Обойдусь.

— Сам бы рад перекусить, — Левиафан горестно вздохнул. — Кстати, вода в Звездном озере обладает целебной силой. Здесь все отравлено колдовством: стоит пораниться о скалы или, того хуже, об решетку в конце тоннеля, как царапины месяцами гниют и кровоточат. Зализывай, не зализывай, не помогает. А вода лечит. Вдруг и твоего хлипкого приятеля поставит на ноги?

— Я умею превращаться в дракона! — огрызнулся Айхе. — А для тебя я не приятель, а господин. Ученик Кагайи.

— Нашел, чем хвастаться, — Левиафан поковырял когтем между зубами. — Между прочим, это отличный повод тебя сожрать!

— Ты же не питаешься людьми, — осторожно напомнила Гвендолин.

— А вдруг он вкусный?

— Но тогда ты точно навсегда останешься узником в гроте, и Кагайя заставит тебя убивать людей на арене!

Левиафан смущенно кашлянул, обварив ее горьким дымом, и глубоко задумался. Воспользовавшись паузой, Гвендолин вброд подобралась к камню, на котором корячился Айхе.

— Ладно. Если этот щусенок… то есть господин, — поправился Левиафан с плохо скрытым сарказмом, — не будет корчить из себя центр вселенной, так и быть, доставлю его к решетке: пусть поковыряется.

— Он мне еще одолжение делает! — тихо возмутился Айхе, стиснув кулаки.

— Но если только пикнет, я за себя не ручаюсь. Есть не стану, но руку там оторвать, или ногу…

— Держи карман шире, — проворчал Айхе.

Левиафан, хвала небесам, его не расслышал. Подняв шторм, он грузно развернулся и вытянул правую заднюю лапу.

— Добро пожаловать на борт.

Крысенок на плече у Гвендолин в ужасе заверещал.

— Держись крепче, Дэнни, — посоветовала она и первой полезла на гигантскую мокрую ляжку. Покрытая слизью медная чешуя скользила под коленями, карабкаться по ней было все равно, что по оледеневшим листам железа. Цепляясь за чешуйки — каждая размером с блюдо! — Гвендолин с превеликим трудом достигла левиафановой спины и ухватилась за осклизлый нарост между перепонками гребня. Айхе со скорбной миной присоединился к ней, изо всех сил стараясь не озвучивать ни свое мнение, ни сопутствующие ругательства.

— Потерпи, — Гвендолин неловко и чуть заискивающе улыбнулась.

— Ты сумасшедшая, — беззлобно сообщил он.

— Потому что вожу дружбу с драконами?

— Потому что они водят дружбу с тобой. Эй!.. Как к нему обращаться-то? — прошептал Айхе.

— Левиафан.

— Эй, чудище! Далеко отсюда до моря?

— От чудища слышу, заморыш, — сзади голос ящера звучал приглушенно. — Смотря как плыть.

— А ты по-разному, что ли, умеешь?

— Да прекрати уже! — не выдержала Гвендолин. — Хватит его задирать!

Айхе смущенно примолк, скорчившись возле своего шипа. Ох, и как она не догадалась: он снова паясничал, когда следовало признать чужое превосходство. Снова лез на рожон, зачем-то убеждая окружающих — и себя самого! — что ничего не страшится и горазд на подвиги. Только он боялся сейчас, очень боялся: монстра, способного переломить человека, как тростинку, черных пещер, таивших в себе миллион опасностей. Боялся оставить ее, Гвендолин, без защиты и не справиться, если придется драться. Боялся, в конце концов, навернуться с драконьей спины, или что Гвендолин с нее навернется и расшибется о скалистые уступы.

Левиафан вытянулся и оттолкнулся задними лапами-ластами, уверенно загребая воду.

Над головой потянулись нескончаемые пещерные своды, покрытые своеобразными натечными образованиями. Желтоватый пар, вырываясь из пасти Левиафана, окутывал окоченевшее тело горячими, горькими клубами. Чем дальше, тем пронзительнее пахло известью, сыростью, плесенью и чем-то еще, отвратительно сладковатым. Вскоре туннель вылился в природные карстовые пещеры. Сверху, точно изъеденные кариесом клыки, спускались целые завесы сталактитов, им навстречу из воды вздымались столбы и колонны сталагмитов, и некоторые из них, срастаясь, образовывали отдельные камеры и новые туннели — целый подземный лабиринт.

— Смотри, — прошептал Айхе, кивком указывая вверх.

Гвендолин задрала голову. Между известковыми сосульками тут и там гроздьями висели зверьки, завернутые в кожистые крылья.

— Летучие мыши?

— Если бы. Это вампиры-колпаки, — Айхе прижал палец к губам, удерживаясь на гребне Левиафана одной рукой. — Не шевелись, а то они нас заметят, и…

Десятки пар оранжевых глаз вспыхнули во тьме, словно угольки.

— И? — встревожилась Гвендолин.

— Лучше тебе не знать.

А вверху зажигались все новые и новые точки. Когда своды пещеры пошли на снижение, Гвендолин разглядела, как выныривают из коричневых складок кожи лица: почти человеческие, скуластые, безротые, с пустыми, затянутыми белесой пленкой глазами. Заостренные наподобие колпаков лысые черепа раскачивались на худосочных, морщинистых шеях уже над самым гребнем Левиафана. Один за другим слепые твари, трепеща, распахивали объятия, вот только то, что Гвендолин поначалу приняла за крылья, оказалось полупрозрачной кожей, пронизанной развилками вен. Между «крыльями», капая соком, пульсировали желудки.

— Левиафан! — в страхе закричала Гвендолин. — Плыви быстрее!

— Буль-буль-буль, — раздалось спереди, и дракон, рассекающий волны, точно чешуйчатая субмарина, старательно заработал ластами.

Вампиры растягивались, как резиновые, норовя ухватить добычу. Вдобавок, драконий гребень уже задевал потолочные известковые наросты. Чей-то коготь прицельно подцепил Гвендолин за свалявшийся узел на макушке. С безумным криком она намертво вцепилась в скользкий шип гребня, впиваясь ногтями, соскабливая слизь. Перед глазами мелькнули растопыренные коричневые пальцы: того и гляди вздернут под своды.

— А ну пошли прочь! — рявкнул Айхе. Но ещё прежде, чем Гвендолин услышала его властный окрик, пространство над головой рассекла красная молния. Потолок брызнул каменной крошкой, истошный визг сорвавшейся с потолка покалеченной твари оборвался в волнах подземной реки. Гвендолин окатило волной жара.

— Надеюсь, это отобьет у них охоту хватать нас за всякое, — хрипло пробормотал Айхе, быстрым взглядом оценивая состояние девочки. — Ты как? Держишься?

— Эй, вы еще там? — пробулькал Левиафан, высунув из воды пасть. — Все целы?

— Предупреждать надо было, — напустилась на него Гвендолин, которую колотило от омерзения, и обвела потолок опасливым взглядом: вампиры-колпаки маячили где-то очень высоко, он летать, видимо, не научились. — Они же могут нас заживо сглодать!

— Ну… гм, я как-то не подумал, — оправдывался ящер.

Туннель расширился, вытекая в огромную пещеру: ни сводов было не разглядеть, ни стен не видно. Только странное мерцание наполняло пространство. Тускло поблескивала черная вода, и на ее поверхности мелькали отражения сотен крошечных огоньков.

— Я называю это озеро Звездным, — сказал Левиафан. — Мы с родителями часто поднимались по ночам со дна океана, чтобы полюбоваться ночным небом. Оно завораживало и влекло: созвездие Бескрылого Ящера, потерявшего крылья в схватке с детьми богов; созвездие Трех Мстительных Рептилий, разрушивших Небесный Город; созвездие Сети Ловчей, раскинутой через половину южного неба, в которой запутались Тритоны, посланные сразиться с Хозяином Морской Бездны…

Левиафан прекратил грести, и плеск волн вокруг его грузных медно-панцирных боков постепенно стихал.

— Драконьи легенды, — задумчиво произнес Айхе. — Мама рассказывала историю о Бескрылом Ящере, которому жестокие дети богов отрезали крылья в отместку за непослушание…

— Раньше боги не гнушались человеческих женщин, и от этих союзов рождались дети: совсем как люди, только сильнее, выносливее, красивее людей и, к тому же, наделенные колдовской силой. Двое таких полукровок, Орфос и Аген, сыновья морского чудовища Идаатмоана, славились тем, что в их волшебные силки могло попасться любое, даже самое могучее животное. Они все усовершенствовали и усовершенствовали свое творение, ослепленные успехом и властью над жертвами. Многих они поработили, опутывая колдовскими чарами с помощью амулетов, многих непокорных покалечили. А однажды в их силки угодил гигантский Ящер: он был такой древний, что сквозь его шкуру местами проросли деревья, между когтями бугрились россыпи самоцветов, а спина покрылась окаменевшими породами, в которых светились жилы золота. Многие думали, будто Ящер этот тысячелетиями дремал под горой Фаарен и пробудился от землетрясения. Орфос и Аген пришли в восторг от своей добычи. Они скалывали самоцветы с драконьих лап и выковыривали золото, не обращая внимания на болезненный рев Ящера, а когда тот, призвав на помощь первозданные силы из земных недр, повредил колдовские силки и попытался взлететь, они отрезали ему крылья и бросили в море — из них впоследствии другой сын богов, Утмо Серебряный, сплел Ловчую Сеть, чтобы выловить их пучины всех левиафанов. А Бескрылый Ящер оттолкнулся от земли и звездами рассыпался по небосводу, где и сияет до сих пор. У нас в океане, среди левиафанов, существует поверье, будто его могут призвать на помощь все несправедливо униженные драконы. И тогда он спустится с неба и отомстит за причиненное зло.

— Только боги уже отомстили, — сказал Айхе.

— Потрясенные жестокостью своих детей, они убили их всех и лишили человеческий род колдовских сил — навеки.

— Потрясенные жестокостью? — Гвендолин не поверила собственным ушам. — Мы говорим об одних и тех же богах?

— Нет, — Айхе мотнул головой. — Мы говорим о древних. О создателях мира, о сердцевине, которая питает наш мир колдовством и без которой он превратился в… наверное, в подобие твоего мира.

— Значит, языческие боги…

— …это не Перворожденные, не те, кто стоял у истоков. Это, скорее, самопровозглашенные правители, дорвавшиеся до волшебства, власти и почестей с помощью грабежа и коварства. Зажравшиеся управленцы, которых Перворожденные оставили вместо себя следить за порядком. Отсюда и их ненависть к человеческому роду: помня об ошибках богов, они отравили мир колдовским мраком, превращающим людей в крыс. Высасывая души, этот мрак делает из людей шша, и изменения, к несчастью, необратимы. Языческие правители боятся полукровок, боятся потерять власть, не желают делиться колдовской силой с людьми.

— А Кагайя? Она тоже полукровка?

Айхе пожал плечами:

— Она тщательно бережет свою тайну, но я подозреваю, родиться полукровкой — не единственный способ заполучить чародейский дар. Некоторые артефакты, оставленные Перворожденными, помогают людям сохранять человеческий облик…

— Кочевники, о которых все говорят…

— …владеют парой таких амулетов, это правда. А ещё существуют обряды… достаточно мерзкие, но действенные. Кагайя несколько раз обмолвилась, — Айхе понизил голос, хотя подслушать его посреди огромной пещеры, да еще в центре подземного озера, было некому, — будто огромную колдовскую силу может дать сердце, добытое с помощью страшных чар.

— Цирцея! — встрепенулась Гвендолин. — Когда я пряталась под столом, она сетовала на дурость своей сестры: мол, отдала дракона на растерзание, а могла бы… сейчас вспомню дословно: «выдернуть сердечко — это же какая силища!»

— Вот-вот, — помрачнел Айхе. — Хвала небесам, что это не пришло Кагайе в голову.

— Но у нее на каминной полке я видела сосуд, — Гвендолин передернуло, — с сердцем.

— Я тут ни при чем. Мое при мне, — Айхе нервно усмехнулся.

— Смотрите! — с благоговением произнес Левиафан, вытягивая вверх необъятную шею. — Вот оно, Звездное озеро.

Намеренно или нет, желтоватые отблески левиафановой чешуи угасли; густой пар, валивший из горячей драконьей глотки, перестал пропитываться их сиянием, и подземный мрак навалился на плывущих всей своей тяжелой, леденящей массой. Вслушиваясь в пронзительную тишину, дыша сырым туманом, Гвендолин запрокинула голову. И утратила дар речи. Одна за другой на необозримо высоких пещерных сводах вспыхивали искры: янтарно-золотые, будто капли смолы, гранатово-бордовые, словно брызги крови, небесно-голубые, точно подтеки ангельских слез. Они сияли ярче звезд и причудливо переплетенными волокнами расходились от центра. В мгновение ока верх и низ поменялись местами, и вот уже не огни мерцали в головокружительной высоте, а она, Гвендолин, застыла над бездной в затяжном падении, охваченная экстазом и ужасом, не чувствуя навернувшихся на глаза слез.

Айхе занимали куда более прозаические вещи. Левиафан неспешно курсировал вдоль крошечных островков, из которых — о чудо! — выпирали корявые деревья с жухлой листвой. Ветки их простирались так далеко, что достаточно оказалось протянуть руку, как в ладони очутился увесистый плод. Обнюхав, Айхе впил в него зубы и набил рот сочной, хрустящей мякотью.

— Бо-о-оги, — блаженно застонал он, растекаясь от наслаждения по драконьей спине. — Это самое чудесное яблоко, которое я когда-либо ел!

Гвендолин отвлеклась от созерцания пещерных сводов.

— Яблоки? Под землей?

— Не знаю, но вкус просто божественный. Хочешь?

— Это запретный плод, — лекторским тоном поведал Левиафан.

Айхе повертел обкусанное яблоко в руке, нахмурившись.

— Какой ещё запретный плод?

— С дерева соблазна. Никогда не слышал? Оно растет даже в морских гротах.

— Гм, — признать за собой пробел в знаниях? Да ни за что. Лучше гордо смолчать.

— Есть яблоки с дерева соблазна не слишком умно, — подчеркнул Левиафан.

— Это почему же? — фыркнул Айхе, однако делать очередной укус повременил.

— Можно чем-нибудь соблазниться.

Айхе рассмеялся.

— Я уже соблазнился всем, чем мог, — весело заявил он и хрустнул яблоком.

— С помощью этих плодов человеческие женщины обольщали богов в древние времена. Не все девушки были достаточно привлекательны для союзов с Перворожденными, а заполучить чуточку волшебства для будущих детей мечтали многие. Когда боги прознали о преступных уловках смертных, они искоренили деревья соблазна по всей земле, и тогда люди с помощью колдовства, разумеется, научились выращивать их под землей и даже в морских глубинах. На твоем месте, щусенок, я был бы осторожнее с этим… фруктом, — голос у Левиафана дрожал от едва сдерживаемого смеха.

— Тьфу! — Айхе со злостью отшвырнул недоеденное яблоко.

Озера сменялись туннелями, туннели — озерами, а Левиафан все плыл и плыл. На его горбатую спину накатывали холодные волны, а сияние подземных звезд, сохранившееся теперь лишь в воспоминаниях, наполняло душу благоговейным трепетом и тихим восторгом.

— Гвендолин? Эй, Гвендолин, просыпайся!

Кто-то настойчиво тряс ее за плечо.

— А? — Сонно моргая, она приподняла голову. Первым, что увидела, был свет: серый, тусклый и неровный, текущий сквозь решетку. Первым, что почувствовала, был воздух: сырой, остро пахнущий солью, ракушками и гниющей тиной. Прутья решетки оказались толщиной с древесный ствол, их облепили осклизлые водоросли и целые популяции морских желудей.

— Приплыли? — встрепенулась Гвендолин.

Куда это ее занесло, а главное — когда?

— Осторожнее! — Айхе ухватил ее за руку и притянул ближе к стене, плавно переходящей в потолок туннеля. Гвендолин испуганно вжалась лопатками в мокрый, шершавый камень. Выступ, на котором они с Айхе притулились, не достигал в ширину и метра, а до воды внизу было ой как далеко — голова так и пошла кругом.

Снаружи, за впаянной в скалы решеткой, бушевал шторм. Гигантские валы захлестывали туннель. Левиафан раскачивался на них, точно судно, терпящее кораблекрушение: то выныривая рыбкой, то по самую макушку исчезая в клокочущей грязной пене.

— Это он нас сюда перенес? — изумилась Гвендолин, обмирая от ужаса на краю пропасти.

— Я, — отозвался Айхе. — Он бы не допрыгнул и не долетел — без крыльев.

— Значит, ты восстановил силы?

— Вода в Звездном озере и впрямь меня подкрепила. Сейчас проверим на решетке.

— Вот на этой? — недоверчиво уточнила Гвендолин.

— Удержишься? Не слетишь вниз? — Айхе отпустил ее покрасневшую, обветренную руку, и она крепко-крепко вцепилась в острые края выступа. Ох, только бы не сорваться!

Волны внизу ревели и грохотали, разбиваясь о скалы, а решетка перегораживала выход из туннеля от потолка и, наверное, до самого дна. Понятно, почему ни один дракон до сих пор не сумел выбраться на свободу — поди-ка, выломай такую громадину. И как Айхе рассчитывал с ней справиться? С помощью ядерного удара? Он отполз вперед, к тому месту, где гигантские прутья ввинчивались в стены, и выглядел теперь до того хлипким, что Гвендолин обеспокоилась всерьез: где уж ему было сдвинуть хоть одну из этих металлических колонн!

Она зажмурилась, борясь с голодной тошнотой и головокружением. Пропасть влекла, и так хотелось соскользнуть в нее — кто хоть раз стоял на краю обрыва, тот знает. Вот он — последний шаг, всего один шаг до вечности. Скала зашатались под скользкими подошвами туфель, под ободранными в кровь ладонями, и пестрый вечерний сумрак, льющийся снаружи грота, пустился в безумный пляс. Гвендолин почудилось, будто она опрокидывается падает, и летит, летит все дальше, все глубже. Она словно превратилась в соленые морские брызги, и ветер подхватил ее и швырнул в пенное месиво. Как ошеломительно было, крутясь волчком, мчаться вниз, вниз, вниз…

Неожиданно до нее донеслись отзвуки победного смеха. Здесь и сейчас они звучали невероятно, и Гвендолин распахнула глаза, чтобы тут же, забывшись, отпустив край выступа, зажать лицо руками, зажмуриться от ослепительной вспышки света. Лазурное сияние разлилось по туннелю, и вместе с ним загрохотало так, что едва не лопнули перепонки. Это разваливалась на куски решетка, осыпаясь в беснующиеся волны. Это ревел от восторга Левиафан, уворачиваясь от беспощадного града обломков. Это Айхе, прыгнув с обрыва, прямо на лету превращался в дракона: расправил перепончатые серые крылья, изогнулся, выписал в мутном и тяжелом от водяной пыли воздухе изящную петлю и взмыл вверх.

Как Гвендолин очутилась у него на спине, она потом вспомнить не могла. Вроде, секунду назад цеплялась за края уступа, а вот уже, словно в бреду, всем телом вжималась в драконий загривок, не смея ни вдохнуть, ни выдохнуть. И небо неслось навстречу, и ветер хлестал в лицо, обжигая холодом, заставляя глаза слезиться и забивая горло. И Дэнни, забравшись за шиворот, больно впивался коготками в затылок и плечи.

Вырвавшись из туннеля, Айхе развернулся. Описал над морем широкий круг — правда, не слишком плавный, ибо и здесь бушевал о-го-го какой ветер. Море металось в берегах, то обнажая прибрежные гряды зубчатых скал, то ошпаривая их ледяной пеной. Море крутилось водоворотами и вздымалось гребнями, словно задавшись целью дотянуться до небес. И небеса точно опрокинулись. Клубились тучи, опустившись так низко, что поднимись Айхе чуть выше — в них можно было бы окунуться.

Гвендолин успела разглядеть, как кувыркается от восторга освобожденный Левиафан, выпрыгивая из морской пучины. Увы, она не успела ни поблагодарить его напоследок, ни пожелать удачного пути домой. Дымчатый дракон уже уносил ее прочь от обезумевшего моря. Гвендолин оставалось лишь держаться крепче да в страхе прислушиваться к ощущениям: не сорвало ли ветром несчастного Дэнни?

Так, зажатые между землей и распухшими тучами, они помчались над землей невесть куда — напуганная до полусмерти Гвендолин предпочла не глядеть вниз.

Она очнулась, лишь когда над правым крылом выросли черные, окутанные дымкой столбы замка и астрономической башни. Под драконьим брюхом заплатками мелькали перелески, чуть севернее тянулась густая роща, вплотную подступающая к руинам. Айхе старательно огибал место, в котором некогда постигал боевые колдовские искусства, а вместе с ним и ведьмино логово с его садами, парками и гостевыми домиками. Провожая их взглядом, Гвендолин не испытывала сожаления. Вот только чудовищная спираль багровых туч, крутящаяся над замковой крышей, вдруг заставила ее осадить дракона, подергав за гриву. Айхе правильно расценил просьбу и плавно опустился на опушку рощи, прямо к крепостным стенам. Соскользнув с его спины, Гвендолин не устояла на «ватных» ногах — так и осела на землю. Отцепившись от ее загривка, крысенок плюхнулся рядом.

— Что случилось? — распрощавшись с драконьей личиной, встревоженный Айхе кинулся к ней. — Тебе плохо? Поранилась?

Наблюдать, как он с не прикрытым волнением оглядывает ее с ног до головы, было приятно, и Гвендолин даже не сразу нашла в себе силы его успокоить.

— Нет, — она потерла исцарапанный затылок.

— Тогда почему ты попросила остановиться? Ведь попросила? — уточнил Айхе.

— Ты видел замок? — вопросом на вопрос ответила Гвендолин.

— Ну.

— И тебя не пугают тучи?

— Я собирался разобраться с этим позже… — он тяжело, протяжно выдохнул и согнулся пополам, держась за бока: борьба со стихией и продолжительный полет, похоже, снова измотали его до истощения. — После того, как отправлю вас домой.

Гвендолин обязана была ощутить теплый всплеск радости в груди и прилив сил, толкающий вперед, к заветной цели. Разве не об этом она грезила ночами, скорчившись на колком матрасе в башне астрономии? Не к этому ли стремилась с той самой злополучной ночи, когда, смертельно напуганная, бежала к неведомому замку? Почему же теперь, когда столь желанное избавление так близко — лишь руку протяни, — вместо облегчения душу ковыряет тоскливое разочарование? Такое тянущее и мучительное, как зубная боль, такое опустошающее, словно среди бесчисленных беседок и аллей она обронила нечто бесценное, без чего никак не могла вернуться в свой мир.

— Ты сумеешь расколдовать Дэнни? — спросила она, пытаясь подавить внезапно накативший приступ паники.

— Постараюсь, — в голосе Айхе не прозвучало уверенности, и Гвендолин ухватилась за невнятные вибрации сомнений, как за веревку, брошенную увязшему в болоте.

— А если нет? Если не получится?

— Надо попробовать, — Айхе присел на корточки и протянул руку к Дэнни. Крысенок обнюхал ее, шевеля усами, и отвернулся. — Только не сейчас. Двоих мне до портала не донести, а пешком топать слишком далеко. К тому же, — он кинул опасливый взгляд через плечо, — время поджимает.

— Мы должны вернуться в замок, — твердо заявила Гвендолин. Она ждала бурной реакции, но Айхе, очевидно, выдохся не только физически. На глубокие эмоции его не хватило.

— Зачем? — вопрос короткий и по существу, но откуда же она знала? Вернуться, чтобы попросить ведьму расколдовать Дэнни? Ничего абсурднее не придумаешь. Вернуться, чтобы еще раз увидеться с Нанну. Чтобы поблагодарить Дориана. Чтобы обрести твердую уверенность в их благополучии. Чтобы хоть ненадолго, на час или два задержаться рядом с Айхе. От последней робкой мысли Гвендолин будто ударили под дых. Ведь он не бросит свой мир на грани катастрофы, не последует за ней туда, где его никто не ждет, где он с огромной вероятностью превратится в изгоя, где сказочный серокрылый дракон больше никогда не сумеет незамеченным распахнуть свои крылья. Он останется здесь защищать от нависшей угрозы тех, кто в этом нуждался. Или наводить порядок в замке. Или сводить счеты с колдуньей. Благородство не позволит ему втихомолку улизнуть с поля боя, даже если его личная битва уже закончена. А Гвендолин не желала убегать вот так, впопыхах, отделавшись на прощанье бездушным «спасибо». Она… сама не знала, чего хотела. Но точно не скоропалительного расставания с Айхе.

— Я не готова бросить все как есть, — честно призналась она.

— Сейчас самое время отыскать портал. Другого шанса может не подвернуться. Или ты надеешься, что Кагайя любезно позволит мне проводить вас с братом до дома?

— В том-то и дело, — слова горчили, как полынь, Гвендолин отчетливо ощущала на языке их отвратительный привкус. — Я не могу уйти, потому что ты вернешься к ней. Пусть не в ученики, не в подчинение — какая разница! Она уже пыталась убить тебя. Думаешь, одна неудачная попытка ее остановит?

Сообразив, что вот-вот расплачется, Гвендолин уткнулась лицом в ладони.

— Но ведь амулет уничтожен, — тихо произнес Айхе. — И колдовской договор тоже. Я в состоянии справиться с ведьмой.

— Ты пока слаб.

— Да вот еще! — то ли раздосадованный, то ли раззадоренный, он вскочил и как-то умудрился очутиться сзади. Гвендолин не успела опомниться, как ее обхватили сильные руки, оторвали от земли и закружили легко, точно пушинку.

— Слабый, говоришь?!

— Что ты творишь, прекрати! — заверещала она, отчаянно болтая в воздухе ногами. И тут же пожалела о своем требовании, потому что Айхе послушно опустил ее на твердую почву, вот только рук не разомкнул. Гвендолин чувствовала, как заполошно колотится его сердце в груди, крепко втиснутой в ее спину, как дыхание путается в растрепанных волосах и прожигает до самой кожи. Что за животный инстинкт проснулся в ее теле в тот момент? Что за ядерная смесь стыда, страха и томления разлилась по натянутым струнам нервов?

Разорвав кольцо рук, Гвендолин пулей отлетела от Айхе в невыносимом смущении, красная до корней волос, не способная даже глаз на него поднять.

— Ты!.. Ты!.. Совсем уже! Идиот! — выкрикнула она и, не отдавая отчета своим действиями, принялась карабкаться по развалу камней на крепостную стену. Если бы она обернулась и увидела, с каким любопытством Айхе отслеживает ее передвижения, она бы, наверное, бросилась на него с кулаками. Но Гвендолин не оборачивалась. Лишь однажды нагнулась, чтобы подхватить жалобно пищащего крысенка, скакавшего за ней по камням.

Айхе догнал ее уже за стеной. Пристроился чуть позади и невинным тоном осведомился:

— Мы идем в замок?

— Да, — буркнула Гвендолин.

— Я тебя обидел?

— Нет.

— Тогда почему ты убегаешь?

«Потому что все испортила», — едва не выпалила Гвендолин в раскаянии, не представляя, как исправить ужасную ситуацию, избежать расспросов, объяснений и стыда.

— Я не убегаю, я хочу попасть в замок до того, как на него рухнет небо.

— Тогда надо поменять курс: эта тропинка упирается в тупик.

Гвендолин тяжело вздохнула, сжав кулаки:

— Ты знаешь лучше, покажи.

— Сюда, — Айхе проворно взобрался на каменную насыпь, втиснутую между рухнувшими балками, и протянул руку. Помощь не требовалась, и все же Гвендолин вложила пальцы в его ладонь. И вновь ощутила то странное глубинное влечение, от которого вспыхивала, как свечка. Оставалось надеяться, что Айхе не придаст ее пунцовым щекам и неуместному ознобу особого значения. Иначе…

— Слушай, а сколько тебе лет?

Гвендолин от неожиданности вздрогнула и врезалась лбом в выступ изломанного деревянного косяка. Косяк оказался насквозь прогнившим и поросшим сырой плесенью, удар об него не выбил из глаз звезды, зато вогнал под кожу пяток трухлявых заноз.

— Осторожнее! — запоздало предупредил Айхе. — Больно?

Гвендолин сердито потерла лоб:

— Нет. Приятно.

Она надеялась, инцидент свернет Айхе с опасной темы, но тот, к несчастью, на отвлекающий маневр не купился и повторил:

— Так сколько?

Гвендолин чувствовала подвох — уж очень настойчиво Айхе допытывался.

— Почему ты спрашиваешь?

— Раз спрашиваю, значит, интересно.

— А если я не отвечу?

— Тогда сам догадаюсь.

Этот вариант никуда не годился. Рано или поздно он вычислит: с враньем у нее с детства было туго.

— Дочка пекаря однажды назвала меня идиотом. Ей было двенадцать.

— Мне не двенадцать! — возмутилась Гвендолин.

— Я тоже так думал.

Больше Айхе ничего не добавил и расспросы прекратил, сосредоточившись на дороге.

Он уверенно пробирался через руины какими-то неприметными тропами, ни секунды не колеблясь в выборе пути. Твердыня замка приближалась, наполовину скрытая серой громадиной астрономической башни. Ныряя под обломки вслед за юношей, пересекая дворы и внутренние покои полуразрушенных построек, Гвендолин не могла отделаться от навязчивой мысли о разочаровании. Зачем Айхе выпытывал ее возраст? Неужели считал ровесницей, а она своей дикой выходкой там, за стеной, заставила его усомниться? Наверное, обнимая ее, он ожидал совсем иной реакции, и Гвендолин хотела — видит бог! — всем сердцем хотела оправдать эти ожидания. Быть уверенной и раскрепощенной, не терять самообладания и откликнуться на неожиданные притязания Айхе красиво, чувственно, как в кино. Только от его внезапной пугающей близости: от горячих ладоней, сцепленных под грудью, от губ, коснувшихся затылка, — внутри что-то перемкнуло. И оставаться рассудительной под ошеломительным натиском эмоций не получилось.

На территории замка царил хаос: выкорчеванные клены валялись повсюду, перегораживая аллеи, их корни торчали даже из каналов, полных мусора и грязной воды; ветер гонял по земле листья и оборванные плети плюща, смотанные в клубки; среди гостевых домиков царила печальная разруха: одни лишились крыши, другие перекосились, грузно наваливаясь на растущие рядом деревья, от третьих камня на камне не осталось — ураган раздробил их и разметал по округе. Горбатый мост, на котором Кагайя встречалась с Аргусом, переломился надвое, словно его раскроила молния.

Потрясенная увиденным, Гвендолин мигом позабыла о душевных терзаниях.

— Я что-то пропустил, — растерянно заметил Айхе, озираясь по сторонам. Его самого изрядно потрепал шторм на море, однако ветер уже утих, стихия присмирела, и к разгрому во владениях Кагайи он оказался не готов: ведь замок окружали охранные валуны, а значит, лучшая защита на свете.

— Дориан называл это хаосом, — сказала Гвендолин, запрокинув голову. Сквозь облысевшие и переломанные ветви деревьев проглядывала стена астрономической башни, чья вершина растворялась в сумерках. — Он говорил, это все из-за украденного тобой амулета: ведьма воспользовалась колдовством, которое поколебало фундамент мироздания.

— Да тут не только фундамент, — Айхе, щурясь до слез, вглядывался в клубящееся над замком чернильное месиво. Его зоркие драконьи глаза различали в вечерней мгле гораздо больше, чем человеческое зрение Гвендолин: закручиваясь тугой спиралью, тучи уже заглотнули верхние этажи замка и зубчатый парапет башни алхимика вместе с лабораторией. — Тут вообще все рушится.

Площадь перед крыльцом была завалена обломками каменных плит, сорвавшихся сверху и вдребезги разбившихся о брусчастку. Гвендолин с опаской пробиралась между ними, страшась обнаружить чье-нибудь в лепешку раздавленное тело. Однако слуги на момент бури и камнепада, наверное, успели попрятаться.

— Пойдем, пока все спокойно, — Айхе без церемоний дернул ее за руку и потащил к закрытым дверям замка. Потянул за массивное кольцо и неожиданно наткнулся на сопротивление: дверь не поддалась!

— Эй! — крикнул он и постучал кольцом о металлическую пластину. — Откройте!

Барабанить пришлось долго. Вдобавок, начал накрапывать дождик, и едва высохшая после путешествия по пещерам Гвендолин снова зябко поежилась. Наконец, когда Айхе уже сбил кулаки о дверь, украшенную узорчатой кованой решеткой, лязгнул засов, и в щель между створками высунулась изумленная физиономия Нанну.

— Господин Айхе?

— Что у вас тут за бардак! — юноша втянул Гвендолин в фойе, где в полумраке, разбавленном оранжевым светом ламп, к стенам жались испуганные люди. Взгляд выхватил из серой массы тройку знакомых ныряльщиков: сейчас, без привычного своего гонора и сальных ухмылок, без острых штыков и бахвальства грубой силой, они выглядели жалкими и трусливыми болванами. У самого тощего клацали зубы. Появление Айхе, живого и невредимого, парализовало их и вогнало в суеверный ужас.

— Почему так долго не открывали? — властно осведомился юноша, не потрудившись запереть дверь.

— А сами не видите? — Нанну кивнула на трясущихся слуг. — Мы с ребятами как из подземелья выбрались, так на этих товарищей и наткнулись. Сидят здесь уже сутки и ни с места.

— Сутки? — не понял Айхе.

— Ну да. Со вчерашнего обеда.

— Разве сейчас не вечер?

— С Аргусом вы дрались вчера утром, а сегодня уже новый день, господин, — Нанну по обыкновению добавила в интонацию ироничных ноток, подчеркивая возрастное превосходство перед мальчишкой. — А что на улице темень, так это спасибо тучам.

— Понятно. Где Кагайя?

— Наверху, где же ей быть-то. Рыбок оплакивает.

— Кого?

— Монстров своих зубастых. Галиотис, Тридактну. Ну, и прочих: спрутов, скатов, удильщиков… почем я их всех знаю?! Хаос добрался до верхних этажей, а там стены сплошь из аквариумов, вот они все и лопнули. Кругом лужи, водоросли эти сопливые, трупы скользкие и вонища — не продохнуть…

— Амулет сняла? — перебила Гвендолин.

— Шутишь? Уже и Дориан к ней ходил, и Коган — этого она вообще за порог вымела: бедолага целых два этажа по ступенькам кувыркался. И даже кое-кто из духов лично поднимался для аудиенции: большинство давно разбежалось, как тараканы, но пара неравнодушных нашлась, отведала ведьминого гнева, — Нанну хохотнула. — Последний посетитель — жрец подземного царства мертвых — как раз недавно отбыл. Правда, обещал скоро вернуться за всеми нами — и колдуньей в первую очередь. Не знаю, каким заклятием ведьма его приложила, но слышали бы вы его ругань!

— Значит, все без толку, — сникла Гвендолин.

— Если вам интересно мое мнение, у нашей ведьмы на фоне тяжелой утраты чердак перекосился. Сидит наверху и то слезы точит, то орет дурным матом. А то еще бухнется на какую-нибудь дохлую тушу ихтиозавра и прикидывается мертвой.

— Я пойду, — Айхе решительно шагнул к лестнице.

— Я с тобой! — заявила Гвендолин.

— Куда?! — Нанну поймала обоих за локти.

— Руки уберите! — Айхе возмущенно вывернулся. — Я пока ещё здесь хозяин!

— О, конечно! Триумфальное возвращение убитого дракона приведет ведьму в сумасшедший восторг. Уверена, она прослезится от счастья, выкинет из головы морскую дохлятину и припадет к вашей могучей груди, терзаясь раскаянием и предлагая начать отношения с чистого листа.

— Нет, я останусь здесь и обделаюсь, как некоторые, — парировал Айхе. — Подожму хвост и буду ждать, пока тучи сожрут замок целиком. А вместе с ним и землю.

— Кагайя сотрет тебя в порошок.

— Ну, вас же не стерла. А вы ходили к ней, и не раз. Наблюдали за тем, как она убивается над питомцами. Или все это выдумки?

— Это правда, — Нанну досадливо скрипнула зубами. — Девочку хоть не трогай, герой. Зачем ты ее вообще сюда притащил?

— Я сама вызвалась, — торопливо объяснила Гвендолин. — И тоже пойду к ведьме, потому что… потому что, кажется, знаю способ ее образумить.

— Серьезно? — Нанну скрестила на груди руки.

— А вы позовите Дориана.

— Это ещё зачем? Он телескоп спасти не успел, теперь хоронит останки, сочиняет эпитафию.

— Приведите! — кинула Гвендолин уже на бегу, не поспевая за Айхе. — Пожалуйста. Это очень важно!

— Ты чего задумала? — спросил юноша, пока они сотня за сотней, выдыхаясь, отсчитывали ступеньки.

— Давай, я сама с ней поговорю.

— С Кагайей? Ты в своем уме?

— Думаю, она выслушает. Только не толкись под ногами, спрячься до поры.

— Еще чего! — взъерошился Айхе.

— На вот, подержи, — Гвендолин посадила ему на плечо Дэнни. — И не кипятись.

— Я не отпущу тебя одну, даже не мечтай.

— Айхе! — перемахнув через две ступеньки, она нависла над мальчишкой и уперлась руками в стены, мешая пройти. Тот поглядел на нее исподлобья, всем своим видом демонстрируя сердитую непреклонность.

— Разве я обманула тебя с Левиафаном?

— Нет, — Айхе нехотя мотнул головой.

— Разве ошиблась в тебе, когда обещала ему встречу с волшебником?

— Нет, — он все сильнее хмурился, не понимая, куда она ведет.

— Вот и сейчас не ошибусь.

Айхе склонил голову на бок и скептически дернул бровью: слабоватый аргумент, на хлипкую троечку.

— Поверь, — Гвендолин смягчилась, переходя от требований к увещеваниям. — Пожалуйста.

— Если с тобой что-нибудь случится, я себя не прощу, — серьезно произнес Айхе. Его вкрадчивый голос волной мурашек прокатился по телу, словно мальчишка не предупреждал об опасности, а делился сокровенным. Гвендолин едва не утонула в его темных глазах, едва не позабыла, зачем вообще очутилась на крутой лестнице, зачем перегородила Айхе дорогу.

— Но ведь ты будешь рядом, — напомнила она.

— Да, но… любая проволочка…

— Вот и сделай так, чтобы без проволочек. Обещай не вмешиваться хотя бы до того момента, пока ведьма не разозлится.

— Ты собираешься ее злить?

— Наоборот, успокоить. Но вдруг она и впрямь невменяемая. Тогда, пожалуй, мне понадобится помощь, — задумчиво заключила Гвендолин. И продолжила путь.

— Ты требуешь невозможного, — не унимался Айхе, наступая ей на пятки. Крысенок на его голом плече не находил, за что уцепиться, и потому кололся крошечными коготками. — Вместо того чтобы отправить вас с братом домой, в безопасность, я приволок тебя в замок, да ещё и отпустил одну к Кагайе.

— Это был мой выбор.

— Самоубийство?

— Догадка! По-моему, я догадываюсь, что движет ведьмой, почему она не снимает амулет.

— Тоже мне открытие. Да без этой стекляшки она страшна как смерть.

— Ты видел?

— Нет, но это же к бабке не ходи.

— На свете много некрасивых людей, и уродливых много, и старых. Не все ли равно, как выглядеть, если в твоих руках полцарства и колдовская мощь?

— Что-то я никак не возьму в толк, — раздраженно буркнул Айхе.

— Т-с-с! — Гвендолин прижала к губам палец. Впереди возник серый прямоугольник просвета, а за ним фойе и круговая анфилада залов: местами без крыши, местами без стен. Сквозь зияющие в потолке пробоины лился багровый сумрак. Из трещин в уцелевших аквариумах вытекала вода, на дне трепыхались акулы, пираньи, змеи и спруты. Гигантский трилобит, выскользнувший из расколотой пополам емкости, лежал кверху брюхом на мозаичном полу, собрав в кучу членистые ноги. От раздавленного обломками аммонита осталась осклизлая каша в осколках панциря. И над всем этим витало сырое, рыбно-соленое зловоние, приправленное тончайшими нотками тлена.

— Годы охоты за диковинками, годы возни с капризными экземплярами, годы выращивания монстров из мальков и икринок, — тихо прокомментировал Айхе, впечатленный размахом побоища, унесшего жизни почти всех морских питомцев. — И вот печальный результат.

— Не удивительно, что ведьма помешалась от горя, — подавленно согласилась Гвендолин. — Твари были хоть и препротивные, но живые. Кто же виноват, что природа их такими создала.

— Жалеешь монстров? — Айхе кивком указал на чешуйчатого ящера, определенно юрского периода, перегородившего проход между обломками стен. Израненная стеклом рептилия еще дышала: в ее пасти пузырилась кровавая пена.

Гвендолин отвернулась, торопливо сглотнув от тошноты, и не стала отвечать. Ее взгляд упал на разбросанные по полу промокшие книги и опустевший стеллаж, кренящийся с потолка. Значит, кабинет ведьмы находился прямо над головой.

— Кагайя наверняка там, — шепотом произнес Айхе, ткнув пальцем вверх.

— Согласна.

Вернувшись к лестнице, они вскарабкались на следующий — он же теперь и последний — этаж. Ступени обрывались провалом, за которым начинался уцелевший пол. Айхе перебрался первым: распластался вдоль стены, раскинув руки, и на цыпочках преодолел узкий карниз — благо, хватило пары шагов. Крысенок на его плече пискнул от ужаса и глубже вонзил когти, расцарапав кожу до крови. Айхе зашипел и болезненно сморщился, борясь с искушением стряхнуть незадачливого пассажира на пол. Судя по замешательству, мелькнувшему во взгляде, его посетила соблазнительная идея бросить девочку у лестничного разлома, тем самым оградив ее от рискованного общения с Кагайей. Но Гвендолин уже балансировала на уступе, настырно преодолевая препятствие, — пришлось поймать ее за руку и подтянуть к себе.

Здесь дела обстояли ещё страшнее. В полу зияли дыры, остатки стен щерились, будто гнилые зубы, и из них торчали осколки стекла. А над головой нависли тучи: плотные, сырые, с жутким кровавым оттенком.

Кагайя сидела на опрокинутом стуле посреди развалин бывшего кабинета. Позади нее торчал развороченный огрызок каминного дымохода. Сам камин сохранился лишь отчасти, и на уцелевшей половине мраморной полки Гвендолин разглядела приснопамятную склянку с черным комком внутри: чье-то сердце до сих пор билось…

Перед колдуньей на заваленном книгами полу, среди опрокинутых и разломанных в щепки стеллажей неподвижно лежал мертвый геликаприон, а чуть поодаль — морская гадюка. Гвендолин передернуло от воспоминаний о том, как эти самые зубы-сабли рвали дракона на арене. Тварь, конечно, была не виновата, но смотреть на нее от этого было не легче.

Не замечая ничего вокруг, Кагайя меланхолично выдергивала из волос жемчужные шпильки и бросала их на пол. Царственная осанка, обнаженные плечи, руки с тонкими запястьями и изящными витками браслетов, цепочка с граненым камнем на шее… Богатые шелка некогда изысканного платья насквозь вымокли, почернели и покрылись белесыми разводами грязи. Замысловатая прическа рассыпалась, и пряди невероятно длинных волос кольцами свились на полу. Клочья багрового тумана медленно проплывали над ведьмой, их горький привкус лип к губам.

— Я сама, — не отрывая глаз от тонкого профиля колдуньи, Гвендолин постаралась одной рукой затолкать Айхе обратно за груду стеллажей, откуда тот едва не высунулся. — Просто будь рядом. И, не дожидаясь возражений, шагнула к ведьме.

— Госпожа?

От напряжения в ее теле свело все мышцы, даже такие, о наличии которых она и не подозревала. Язык во рту будто распух и отказался ворочаться, и, по-медвежьи неловко переминаясь с ноги на ногу, Гвендолин вдруг сообразила, что за два-три коротких шажка в сторону колдуньи растеряла не только боевой запал, но и мысли. В голове сделалось неприятно пусто, словно кто-то набил ее мокрой ватой.

Вопреки ожиданиям, Кагайя не взвилась от ярости, не отвесила колдовскую оплеуху и даже не вышвырнула девочку заклятием из бывшего кабинета. То ли Нанну приукрасила истории с парламентерами, получившими от ведьмы на орехи, то ли случайно переоценила степень опасности. А то ли сама ведьма выдохлась и теперь снисходила лишь до молчаливого презрения. Во всяком случае, на новую посетительницу она не обратила ни тени внимания.

Гвендолин в замешательстве оглянулась на Айхе: тот внимательно следил за бывшей наставницей, явно борясь с искушением заявить о своем присутствии. Надолго его выдержки не хватит, это было очевидно, поэтому Гвендолин собрала в кулак все свое мужество и повторила чуть громче:

— Госпожа?

— Чего тебе? — буркнула Кагайя.

Гвендолин перевела дух. Кажется, почин можно было назвать удачным.

— Разве вы не видите? Прямо над вами воронка хаоса.

— И что?

Гвендолин недоуменно моргнула. Во-первых, ведьма с ней разговаривала. Во-вторых, слушала… и, похоже, слышала.

— Она вот-вот опустится…

— Так беги. Зачем притащилась?

— Я хочу помочь.

— Помочь? — точеное лицо колдуньи вытянулось от изумления. — Ты — мне? — уточнила она и расхохоталась. — А не боишься, что я вытрясу из тебя душу?

— Нет, — соврала Гвендолин, спрятав за спиной дрожащие руки. — Боюсь, что вы не захотите слушать, и тогда все погибнут. Все, — многозначительно подчеркнула она, наблюдая за реакцией.

— Не велика потеря. Какое мне дело…

— И Дориан тоже.

Колдунья ошпарила ее злым взглядом, словно хлестнула плетью по щеке. Обмирая от страха, Гвендолин заставила себя выдержать этот напор, не стушеваться и продолжить непослушными губами:

— Ведь вы его любите.

Вот он, момент истины. Кажется, Гвендолин только что подписала себе смертный приговор. Заподозрить могущественную чародейку, подмявшую под себя полмира, в привязанности к низшему существу, вроде тощего, нелепого алхимика?! И это после того, как ведьма призналась в посягательстве на чувства самого Хозяина Ветров?! Да как ей только в голову взбрело…

— Что ты знаешь о любви, девчонка, — голос ведьмы надломился, сквозь холодную оболочку вдруг прорезалось что-то живое, ранимое.

— Достаточно, — твердо сказала Гвендолин. — Знаю, что любовь — не розовые сопли и не вздохи под луной. Знаю, что любить тяжело, а временами больно и страшно. Знаю, что ради счастья любимого человека сделаешь все на свете, пусть даже он будет счастлив не с тобой.

Должно быть, слова прозвучали убедительно. Плечи у Кагайи неожиданно поникли, и сама она разом ссутулилась. Выдернув последнюю шпильку, сложила бледные руки на коленях. Волосы смоляной волной струились по ее спине, по вороху книг, по кирпичному крошеву разрушенного камина.

— Думаешь, я стану обсуждать это с тобой? — спросила она презрительно.

— Но ведь больше не с кем, — Гвендолин пожала плечами и несмело присела на рухнувшую потолочную балку. Она видела, как колдунья тщетно силится вернуть привычные манеры поведения: резкость, безапелляционность, гневливость и надменность, — вот только горе от гибели морских питомцев, кажется, подкосило ее не на шутку: лишило самообладания, нарушило все мыслимые границы субординации, обессилило и опустошило. Перед Гвендолин вдруг очутилась не жестокая, величавая и мстительная устроительница кровавых состязаний на арене, не страшная колдунья, водившая дружбу с божествами и духами со всего мира. Перед ней сидела измученная, несчастная женщина.

— Бесполезно, — сказала Кагайя, глядя куда-то сквозь девочку. — Пустая болтовня.

— Ничего подобного…

— Мне восемьсот тридцать два года! — рявкнула ведьма. — Поздновато для романов, не находишь? И не делай вид, будто тебя тревожат мои душевные терзания.

— Они тревожат всех в этом мире, потому что от них зависят жизни людей.

— Люди — мусор, — с отвращением выплюнула Кагайя.

— Даже Дориан?

— Для него я — древняя старуха. Он прекрасно знал, для кого варит зелье молодости. В любом случае, у него нет интересов, помимо высших сфер и глубин мироздания.

— Это его слова? — спросила Гвендолин. — Или ваши догадки?

— Это реальность.

— И вы не допускаете мысли, что можете заблуждаться? Я всю жизнь считала колдовство сказками, а духов и языческих чудовищ — плодами больной фантазии. Пока воочию не убедилась в существовании того и другого. Может, и вам для начала стоило бы поговорить с самим Дорианом?

— Учить меня вздумала?

— Вы сами лишили себя надежды! — выпалила Гвендолин. — Вы все решили за Дориана. Вы насочиняли себе препятствий, потому что однажды уже получили отказ и боитесь получить снова.

Ведьма поднялась с опрокинутого стула, грозно выпрямилась, и Гвендолин сжалась под ее гневным взором.

— Подумаешь, восемьсот лет, — выдавила она упрямо, не желая замолкать. — Мама всегда говорила, что любят не за что-то, а вопреки.

— Я ни перед кем не собираюсь унижаться, — холодно произнесла Кагайя. — Я уже потеряла больше, чем могу вынести. Неужели этого мало? — Она обвела руками разруху и с болью остановила взгляд на своих морских любимицах. — Они были достойнее иных людей. И они… любили меня безвозмездно…

— Почему же вы так не можете? — с вызовом спросила Гвендолин, прекрасно понимая, что напрашивается на неприятности. Если ведьма психанет, не сносить ей головы. — Самоотверженно, без претензий на взаимность. Он ведь хороший, Дориан. Ему не нужно ни ваше могущество, ни власть над миром, ни этот замок, ни прислуга, ни колдовство. И ваша молодость и красота тоже не нужны. Ему нужна душа, а она у вас черная. Вы людей убиваете, — на глазах выступили слезы. — Разве так поступают те, у кого есть сердце?

— Конечно, нет, — тонкие, бледные губы колдуньи дрогнули. Болезненная улыбка словно изломала их, до того не к месту она пришлась на этом идеальном, похожем на восковую маску лице. — Те, у кого оно есть, так не поступают.

Кагайя замолчала. Гвендолин смотрела на нее широко раскрытыми от неожиданного осознания глазами.

— Сердце, — выдохнула она. — Это ваше сердце в том сосуде!

— Гляди, какая сообразительная, — едко бросила ведьма, не прекращая кривить рот. — И когда же ты успела все разглядеть?

— Но зачем?.. Как?.. Почему вы просто не вернете его?!

— Не слишком ли много вопросов для гнилого отребья? — Кагайя высокомерно вздернула подбородок. Ее явно посетило секундное вдохновение размазать нахалку по грязному полу. — А впрочем, шут с тобой. Его выкрал мой предшественник, мечтавший получить несравненное могущество, свергнуть нас с сестрой и единолично править миром. Разумеется, я свое вернула, вот только к тому времени оно мне стало уже ни к чему. Я прекрасно научилась обходиться без него. Сердце… Кому оно нужно? Кому вообще нужны страдания? Скажешь, ты отказалась бы от возможности навек распрощаться с душевными муками? С болью? С сомнениями? С рыданиями над дохлым драконом?

— Такой ценой? Отказалась бы. Уж лучше рыдать, зная, что твое к тебе вернется, чем не рыдать и не ждать ни от кого ни любви, ни благодарности.

— Дура безмозглая.

Гвендолин не нашла, что возразить. Доводы кончились. Удивительно, что она до сих пор не присоединилась к Галиотис и Тридактне. Похоже, ведьма и впрямь рехнулась: изменила собственным привычкам косить людей направо и налево. А может, просто заленилась расходовать на Гвендолин чары.

Плывущая чернильная каша над головой с минуты на минуту грозила опуститься на ведьмину макушку. Ветер легонько раздувал черные локоны, метущие пол.

Неожиданно осколки стекла громко хрустнули под чьим-то ботинком.

Гвендолин оглянулась.

Пригибаясь, как солдат под обстрелом, вытаращив глаза на водоворот хаоса и приглаживая буйную копну огненных волос, на руинах кабинета возник Дориан.

— Госпожа, — пробормотал он, отвесив неуклюжий поклон, и Гвендолин в очередной раз поразилась прихотям любви: все-таки удивительно, как такая грозная, могущественная, высокородная женщина умудрилась проникнуться симпатией к столь нескладному мужчине. Будь он хоть трижды гением: в данном ситуации это казалось, скорее, недостатком, чем достоинством.

— Это я виноват, — смиренно произнес алхимик без предисловий. — Если бы мой волос случайно не упал в зелье прозрения и не нарушил хрупкую ткань мироздания, дракон не сумел бы выкрасть амулет у вашей сестры, а я увидел бы его истинную природу и…

— Дориан, — только и сумела вымолвить ведьма.

— Простите меня, госпожа, я был слишком занят посторонними делами, чтобы вовремя позаботиться о вашем будущем. Я так страшно рассеян. Давно нужно было сварить зелье для вас…

— Гвендолин! — позвали шепотом, и девочка кинула быстрый взгляд через плечо.

— Айхе?

— Пойдем, — прячась за обломками стен, юноша призывно махнул рукой. — Ты еще успеешь выбраться через южные ворота!

Предложение вогнало в ступор. Гвендолин поглядела на Кагайю и Дориана, которые продолжали что-то бубнить друг другу, не слушая ответных слов. Просто развернуться и уйти? Наверное, Дориан теперь сам уговорит колдунью снять амулет. Или не уговорит, и тогда тем более следовало поторопиться. Но сердце по-прежнему ныло от необходимости возвращаться домой.

Крысенок спрыгнул с плеча Айхе и, возбужденно пища, заметался вокруг, явно призывая делать ноги, пока не поздно.

— Я расколдую его, — пообещал Айхе. — Идем же!

— В моих кладовых наверняка сохранилось большинство нужных ингредиентов, — вещал тем временем Дориан. Кагайя слушала его, не замечая воскресшего дракона, маячившего среди обломков: тот наплевал на предосторожность и усиленно подзывал Гвендолин, махая руками. — А чего нет, за тем я отправлюсь лично. Раз уж мне все равно пришлось спуститься с башни, да и башни теперь уже почти нет…

— Как нет? — встрепенулась Кагайя.

— Хаос поглотил верхний этаж, где располагалась лаборатория, — сообщил Дориан с таким виноватым видом, словно был причастен к этому лично. — И крышу, разумеется. Я насилу успел спасти амфору и телескоп.

— Мне жаль, — скорбно посочувствовала Кагайя. Вот лгунья. Будто не она устроила всю эту свистопляску!

— Гвен, не глупи! — Айхе, раздражаясь, повысил голос. — Я многому научился, у меня получится расколдовать твоего брата!

— А ты?

— Причем тут я?

Действительно, ни причем, нахмурилась Гвендолин. Как же этому твердолобому дракону втолковать очевидное? Она уже собиралась было попытаться и даже открыла рот, как вдруг Дориан, что-то запальчиво втолковывающий колдунье, всплеснул руками, отпустив свои рыжие лохмы. И те привычно вздыбились.

Хаос только того и ждал. Туманная хмарь мгновенно сгустилась, превращаясь в здоровенный кулак, и намотала добычу на себя. Дориан свечкой взмыл в воздух, увлекаемый враждебной силой в самую гущу облаков. Он даже пикнуть не успел. Секунда — и только ноги дрыгнулись на прощанье.

— Дориан! — заорала Кагайя. Кинулась к нему, вцепилась мертвой хваткой в тощие лодыжки, торчащие из-под задравшихся штанин, и повисла. Второй кулак вынырнул из туч и жадно потянулся к новой жертве. Медальон на ведьминой шее налился красным и засиял, как закатное солнце, аж глазам стало больно.

— Снимите амулет! — закричала Гвендолин.

И как же Кагайя могла это сделать, если обеими руками держалась за ноги Дориана? Тот крутил конечностями, словно ветряная мельница, и колдунью мотало и швыряло во все стороны вместе с ним. Вторая дымная лапища все никак не могла прицелиться, чтобы сграбастать ведьму: хватала так и этак, да все мимо.

— Да чтоб вас всех! — не выдержал Айхе. Он ведь мог бросить бывшую наставницу: отомстить за годы унижений и позорно проигранную битву на арене, за погибшую мать и жестокую смерть, которую колдунья ему уготовила. Мог даже подсобить враждебной стихии: оборвать длинные ведьмины локоны, которые, словно осьминожьи щупальца, обвились вокруг стеллажей, балок, каменных плит и всего, за что только можно было удержаться, чтобы не улететь в тучи вслед за алхимиком.

Только совесть в Айхе все-таки одержала победу. С тоскливым: «Я об этом еще пожалею…» — он подобрал с пола осколок стекла и направился к ведьме, уворачиваясь от ее мельтешащих в воздухе локтей и загребущей пятерни хаоса.

— Да что ж вы как дергаетесь-то! — с досадой посетовал он.

Кагайя страшно завыла: то ли не желая расставаться с сияющим камнем, то ли вообразив, будто Айхе восстал из царства мертвых и явился по ее черную душу. Один из локонов отвязался от останков камина и метнулся к юноше. Но тут уже на подмогу пришла опомнившаяся Гвендолин: поймала заколдованную прядь волос и не отпускала, пока Айхе, наконец, не перерезал цепочку вокруг ведьминой шеи.

Медальон остался в его ладони. Отпрыгнув назад, Айхе брезгливо отшвырнул его от себя, и камень соскользнул на нижний этаж сквозь расщелину в полу.

Дориан бухнулся вниз рядом с Кагайей, весь синий от удушья, с бешено выпученными глазами. Колдунья тоже не устояла: опрокинулась навзничь, задрав ноги и путаясь в бесчисленных юбках. Не успела она принять вертикальное положение, как с ней начало происходить неладное.

Вверху воронкой закручивался хаос, ноя и стеная от боли сотнями жутких, потусторонних голосов. Чьи-то бледные безглазые физиономии то и дело вытягивались из облачной толщи, чьи-то руки вырывались из дымно-пламенной каши.

Айхе подполз ближе к Гвендолин. Ладони у него полыхали красным, и сам он, проникнутый глубинным колдовским светом, напоминал сейчас божество. Он кричал — Гвендолин не расслышала ни слова. Все ее внимание было поглощено метаморфозой, происходившей с колдуньей. За несколько минут — или даже секунд? — та высохла, скукожилась и поседела. Жилистые руки с узловатыми пальцами и желтыми ногтями обвисли вдоль тела, плечи сгорбились, нос, весь покрытый рытвинами, выпер из землистого морщинистого лица. И шелковое платье ей теперь шло не больше, чем корове седло.

Потрясенная Гвендолин смотрела на ведьму, не в силах отвести глаз.

В довершение ко всему, зарядил противный мелкий дождик. Это хаос, поднявшись в небо, превратился в угрюмые тучи и разревелся от бессилия, погромыхивая, стреляя молниями и из вредности норовя перерасти в настоящую грозу.

Обломки внешних стен замка торчали вверх, точно зубчатый парапет, и линии горизонта терялись в унылом сером тумане. Гвендолин почудилось, будто она стоит на вершине мира — так высоко, куда ни птицы, ни драконы не долетали. Дыхание перехватило, а колени предательски задрожали. Ее внимание привлек писк — крысенок вился у ног. А потом стали возвращаться краски, и мысли, и притупленные чувства: облегчение накрыло с головой, а вместе с ним и изнеможение.

— Плохо, — скорбно заявил Дориан, кое-как поднимаясь на ноги и отряхивая свою хламиду от каменного и стеклянного крошева. — Все очень, очень плохо. Я должен вернуться в башню астрономии и проверить склады. Найти ингредиенты для зелья. — Он старательно отводил взгляд от уродливой старухи, неподвижно сидевшей в центре раскинутых паутиной седых косм. Напустив на себя деловой и сосредоточенный вид, путаясь пальцами в мокрой, обвисшей пакле грязно-рыжих волос, он удалился, точно чумной, беспрестанно спотыкаясь и налетая на ребра разбитых аквариумов.

— А ты говоришь… — горестно прокаркала Кагайя, глядя ему вслед. Слова предназначались Гвендолин, но Айхе понял без лишних объяснений и счел необходимым внести свою лепту:

— Не велика беда. Сварит вам зелье — станете, как новенькая, — в его голосе засквозил холодок, и Гвендолин метнула в мальчишку осуждающий взгляд.

— Ты? — вытаращилась Кагайя. — Гляди-ка, живой.

Презрительно изогнув бровь, Айхе открыл рот, но Гвендолин его перебила:

— Вы чуть всех нас не угробили!

Почему-то казалось, что вместе с фальшивой красотой колдунья растеряла и львиную долю могущества. Впрочем, проверять теорию на практике не хотелось.

— Будешь читать мне нотации? — колдунья зыркнула на нее из-под кустистых бровей.

— Ну что вы! Я горжусь вашим выбором, госпожа! — отчеканила Гвендолин, и тут уж даже Айхе от изумления приоткрыл рот. — Надеюсь, впредь будете совершать правильный выбор раз за разом, и Дориан оценит это, и…

— Говори-ка покороче. Я подурнела, но не поглупела. К чему клонишь?

Гвендолин опустила взгляд на крысенка, который прекратил свои безумные пляски по камням и теперь, притихнув, сидел у ее ног.

— Верните этому мальчику настоящий облик. Пожалуйста.

Колдунья возмущенно полезла подниматься, охая, ахая и щелкая артритными суставами. Они с Гвендолин теперь были одного роста, а посему, чтобы вскинуть немощные старческие руки для заклятия, ей пришлось бы изрядно поднапрячься. Судя по всему, не привыкшая к благотворительности ведьма готова была рискнуть: по привычке слепить какие-нибудь препоганые чары, чтобы приструнить нахалку, пусть даже после этого придется развалиться на трухлявые щепки. Но тут встрял Айхе.

— Я расскажу о вашем благодушии Дориану! — многозначительно пообещал он.

Колдунья застыла и вперила в него водянистые глазки, явно жалея, что не научилась убивать взглядом.

— Гнусный шантаж, — проворчала она наконец. — А ты. Ты, драконье отродье. Я с тобой еще не закончила.

— Прошу прощения, мэм, но я с вами закончил, — Айхе галантно шаркнул ножкой с легким издевательским поклоном и приложил ладонь к груди. Кагайя проследила за красноречивым жестом, и тут ее обвислая, дряблая физиономия, сплошь усеянная старческими пятнами, вытянулась от изумления:

— Как… Как… Как… — закудахтала она, давясь словами.

— Договор расторгнут, госпожа, — весело сообщил Айхе. — У вас больше не получится принуждать меня ко всяким непотребствам. И контролировать. И лишать сил, когда вздумается. Теперь уж я как-нибудь сам по себе.

— Идиот, — рыкнула ведьма единственное, на что хватило ее застопорившейся мозговой деятельности.

— Где-то я это уже слышал, — усмехнулся Айхе. — А знаете, что самое удивительное? Без вашей опеки я стал вдвое сильнее. Думаю, нет нужды рассказывать, как это получилось: вы ведь сами заковали меня в волшебные кандалы и держали, как цепного пса, на привязи.

— Я заботилась о твоем благе! — возмущенно гаркнула ведьма. — Растила, как собственного сына, кормила, обучала!.. Пригрела змею на груди, — она выдержала драматическую паузу, всем своим жалким видом изображая оскорбленное достоинство. — Ты просто неблагодарный щенок. Наглый, вероломный, заносчивый, бесстыжий нищеброд, свалившийся на мою голову. Я потратила годы на твое обучение, но ты бездарен и безнадежен.

— Неужели? — лицо у Айхе потемнело, как грозовое небо. Обидные слова колдуньи задели его за живое. — Может, тогда прямо сейчас и проверим, насколько я бездарен?

Кагайя стушевалась, с сомнением поглядывая на красное свечение вокруг его ладоней, и, кажется, поняла, что перегнула палку. Крепко стиснув размазанные по подбородку сиреневые губы, она лихорадочно прикидывала, как выйти из гнусной ситуации, не растеряв оставшиеся крупицы достоинства.

— По-моему, вы сейчас не в том состоянии, чтобы меня злить, — сказал Айхе.

— Убирайся с глаз моих, — процедила ведьма, — а то ведь не погляжу, что молодой и горячий.

— Сначала верните ребенку настоящий облик.

— А сам? Раз уж ты у нас теперь на все руки от скуки?

— Боитесь не справиться даже с элементарным? — поддел Айхе.

Кагайя вспыхнула от гнева: ее рыхлый, как пустой мешочек, подбородок задрожал вместе с губами, по лицу и шее разлилась пунцовая краска, глаза остекленели. Того и гляди инсульт хватит.

— Учись, бездарь!

Слабое шевеление скрюченных пальцев — и крысенка, нет, уже мальчика подбросило вверх, прямо в распахнутые объятия Гвендолин.

— Гвенни! — задыхаясь, всхлипнул тот и безудержно расплакался. — Я больше никогда… никогда… никогда!

Он сжал ее с недетской силой, аж ребра хрустнули.

— Ну, ну, тише, — проговорила Гвендолин, поглаживая его по грязной макушке и боясь, как бы тоже не удариться в слезы. — Больше никаких рогаток?

— Угу.

— И никаких крыс?

— Угу.

— Договорились, — она оторвала его от себя и поглядела в раскрасневшееся, перепуганное лицо. — Вдруг и в нашем мире тоже встречаются оборотни?

— Клянусь! — выпалил Дэннил.

— Ладно, тихо, успокойся.

— Пошли вон отсюда, — со злым нетерпением прошипела Кагайя и склонилась погоревать над мертвыми питомцами. — Чтобы я вас больше не видела.

— Я не ослышалась? — спросила Гвендолин, уже очутившись на грязных, заваленных обломками каменных ступенях. Дэнни цеплялся за край ее туники, Айхе, подталкивая, наступал на пятки. — Она позволила нам уйти насовсем?

— Скорее, выгнала в шею, — поправил Айхе. — И это отличная новость.

— Значит, ты тоже можешь?..

— Уйти? Разумеется. Не оставаться же после того, как я, по ее милости, едва не пошел на корм червям.

— И ты уже решил, куда отправишься? — сердце в груди так и прыгало. То ли от торопливого бега по ступенькам, от которого уже ломило мышцы, а то ли от недоброго предчувствия. И Айхе, к горькому разочарованию, оправдал ее худшие опасения:

— Сначала попытаюсь разыскать отца, — сообщил он, запыхавшись. — Говорят, за морем есть горы: высокие, до самого неба. Они так и называются, Поднебесные. Там обитель Хозяина Ветров.

Все правильно. С чего бы ему рваться вслед за Гвендолин в человеческий мир? Кто его там ждет? Или что? Ни дома, ни семьи, ни — вот ведь смешная штука! — образования, чтобы работать. И не поколдуешь толком. А может, колдовство там и не сработает вовсе? И превратится мальчик-дракон из талантливого волшебника в неуча-подростка, ночующего на вокзале. Та ещё перспектива.

— А потом? — Гвендолин окончательно сникла. Вся радость от возвращения Дэнни, от предвкушения вновь увидеть родителей, от избавления от смертельной опасности куда-то испарилась.

— А?

— Ты сказал: сначала разыщешь отца. А потом?

— Не знаю, — Айхе пожал плечами. — Там видно будет.

Поскольку его, очевидно, заботили другие вещи, Гвендолин не нашла в себе сил продолжать расспросы. Крутая лестница кончилась, в фойе замка было пусто, а на улице лил противный холодный дождь. Кто-то из прислуги бесцельно слонялся по площади перед крыльцом, невзирая на непогоду. Вода в каналах пузырилась. Аллеи устилал ковер из листьев. От редких уцелевших гостевых домиков веяло тоскливым запустением, словно на землю внезапно навалился поздний ноябрь с его беспросветным унынием и безнадежной тревогой. А распахнутые настежь двери замковых ворот поскрипывали и покачивались на своих исполинских петлях.

Гвендолин не верилось, что дорога, по которой они шли, теперь вела домой. Вот уже и постройки деревни шша вынырнули из-за завесы неустанного дождя. Вот уже потянулись мимо гнилые хибары и частоколы с нахлобученными на них глиняными черепками. Вот вырос на пути крутой склон, остро пахнущий мокрой травой и раскисшей землей, уходящий в тяжелое насморочное небо. На вершине склона за косыми полосами ливня чернела башня. А подножие окаймляла знакомая кирпичная стена.

Возле этой стены Айхе остановился.

— Ну вот, — произнес он, прикрывая ладонью глаза от хлещущих по лицу дождевых струй. И ободряюще улыбнулся: — Эх и погодку мы выбрали для путешествий.

Обрадованный Дэнни резво перемахнул через стену. Он бы припустил вверх со всех ног, если бы сестра не замешкалась.

— Как же ты теперь? — спросила Гвендолин, не замечая ни стены, ни склона, ни башни — ничего, кроме мокрого лица Айхе и его вымученной улыбки.

— Не переживай, справлюсь.

Как все-таки хорошо, что развернулся такой ливень! Он прятал слезы, безудержно текущие по щекам. А покрасневшие глаза… ну, теперь все на свете легко было свалить на усталость.

— Хорошо, — Гвендолин кивнула. В ушах шумело. Дэнни что-то кричал со склона, приплясывая от нетерпения. И тогда слова сами вырвались.

— Мы ведь еще увидимся? — в отчаянии выдохнула она. — Когда-нибудь?

На лице Айхе мелькнуло странное болезненное выражение. Он не желал об этом разговаривать? Не хотел ее расстраивать и, вместе с тем, не мог солгать? Что ж, она уже не маленькая, она способна понять… и пережить.

Чувствуя, как под ногами разверзается пропасть, Гвендолин поспешно отвернулась. Ухватилась за кирпичный барьер, мечтая лишь о том, чтобы поскорее взобраться на холм. Только бы нервы не сдали раньше времени. Вот сейчас она немного поднимется, чтобы снизу было не слышно, и тогда взвоет в голос.

Айхе не отпустил ее. Сдернул со стены, развернул к себе лицом и обнял, почти как тогда, перед битвой. Гвендолин резко выдохнула ему в шею, дрожа от волнения и горя, понимая, что там, за барьером, Айхе уже не будет, и что у нее лишь минута для признания. Но слова растерялись, и не хватало сил вскинуть голову и заглянуть в глаза. Ведь тогда обязательно что-то случится, а она была парализована смятением и стеснением и боялась, боялась до одури.

Айхе гладил ее по волосам и, похоже, вовсе не собирался отстраняться. А его объятиях было уютно и надежно, и хотя рубахи на нем по-прежнему не было, окоченевшая Гвендолин даже умудрилась чуть-чуть отогреться.

— Мы увидимся, — наклонив голову, прошептал он ей на ухо, — когда ты чуть-чуть повзрослеешь.

В его взволнованном голосе звенели смешливые нотки, и Гвендолин, вспомнив свое ужасное поведение у крепостной стены, возмущенно напряглась, выпутываясь из крепких рук. Но Айхе обхватил ее заплаканное лицо ладонями и прижался губами к залепленному мокрыми волосами лбу. Гвендолин замерла, впитывая это прикосновение.

— Обещай дождаться, — сказал Айхе, поглаживая ее щеки большими пальцами. — Ну?

— А ты обещай, что не задержишься лет на двадцать, — улыбнулась Гвендолин, у которой на душе вдруг стало легко-легко. — А то я успею превратиться в дряхлую развалину в стоптанных тапках и засаленном халате, протирающую зад у камина и страдающую подагрой.

— Заметано! Развалина мне точно ни к чему, — рассмеялся Айхе. — Тем более что одна уже есть. Ну давай, беги, пока твой брат не сорвал голос.

Он отступил на шаг. Затем еще на один. И еще. Их разделяли теперь метры и метры дождя.

— И… Гвен!

Она обернулась, уже взгромоздившись на кирпичный барьер.

— Да?

— Постарайся не забыть. Ничего не забыть. Пожалуйста!

Что за странное напутствие?

— Постараюсь, — Гвендолин растерянно кивнула. Неужели она могла забыть все, что с ней приключилось? И все, что чувствовала к Айхе?

— Ну же, Гвенни, мы идем или нет? — позвал кузен. — Я промок насквозь, мне холодно, я умираю с голоду!

— Да, конечно, — простужено шмыгая носом, Гвендолин начала взбираться по склону, утопая в высокой траве. Когда она оглянулась, силуэт Айхе уже скрылся за серым дождевым пологом. Ветер усиливался. Тучи мчались по небу, словно их кто-то нахлестывал.

— Видишь, куда тебя занесло? — напустилась Гвендолин на брата, догнав его на середине холма. — И ливень вон какой зарядил. Чего доброго, заработаем воспаление легких, загремим в больницу — вот тогда будешь знать, как удирать сломя голову!

— Ты чего? — удивился Дэнни.

— Я чего? Это я-то чего? Да я из-за тебя в парк этот проклятый полезла и друзей по дороге растеряла! И из окна сверзилась! И в чужой дом вломилась! Думаешь, полоумная Мастерс не заметит вынутое окошко и не догадается, что это мы шарили в ее подвале? Да она же нам обоим головы открутит! Или полицию вызовет! Ай! — поскользнувшись, Гвендолин грохнулась на землю. — Уф, ну и местечко. Скажи спасибо, ни на какого маньяка не наткнулись.

— Гвенни… У тебя память отшибло? — прошептал Дэннил испуганно.

— Чего ты там бормочешь? — не поняла Гвендолин, вставая на ноги и отряхиваясь.

Мальчик оглянулся, открыв рот. Но приготовленные слова вдруг вылетели у него из головы.

— Э-э-э… — протянул он.

— Поторапливайся, — Гвендолин ухватила его за локоть и потащила за собой. — Сил нет, как есть хочется

Вершина холма медленно двигалась навстречу. До башни оставалось шагов тридцать. А позади в расплескавшейся вокруг серой пустоте было уже ничего не разглядеть.