Учебник по химии

Лесные игры

Раздался хруст, и невысокая ель с шуршанием начала заваливаться поперёк нашего пути. Я натянул поводья, выхватив меч и быстро озираясь. Опять треск, и уже второе дерево валится на дорогу — конечно же, отрезая нам отступление.

— Прячься за мной! — ору я девушке, срывая щит с задней луки седла, но она уже и сама догадалась, жмётся ко мне вместе с Чалкой.

Я отбиваю пару стрел, третью беру на щит так, чтобы не воткнулась и не мешалась. Верчу отчаянно головой; перед глазами мельтешат ветви с листвой, бородатые грязные рожи, орущие что-то отчаянно-весёлое и бегущие к нам, играют солнечные блики на вражеском оружии.

Ёлка завалилась на деревья на противоположной стороне дороги и не достала до земли верхушкой — вот там, лавируя между стволами, мы смогли бы пробиться и оторваться вскачь…

Волна нападавших захлестнула нас, мне перегородили дорогу: здоровенный детина принял удар меча на жердину, удерживая её двумя руками поперёк моего удара; ловкие крепкие руки вырвали Ведит из седла, как тряпичную куклу. Я опять рванул поводья, отчаянно поворачивая назад — и тут мне так шарахнули по спине, что вмиг дух вышибли, а из глаз звёздочки посыпались. Руки бессильно опустились, меч выпал — меня точно так же проворно сдёрнули наземь. Крепко приложившись, я потерял сознание на некоторое время.

Очухался я тоже от удара, только другого — жёсткой ладонью по щеке. Меня два разбойника подхватили под мышки, поставили на ноги, завернув руки за больную спину. Зрение никак не могло сфокусироваться, фигуры врагов раздваивались. Тоже мне, «сова ночная» — завалили как сопливого мальчишку. Конечно, это всё из-за девчонки: мне приходилось отвлекаться на её защиту, а в настоящем бою я бы не думал о том, как сражается товарищ за моей спиной, — он и сам такой же профессионал, за свою шкуру постоит. Но, как говорил полковник, «не ищите себе оправданий — тогда и чужие отмазки вам будут нафиг не нужны». Раз попался — думай, как выкручиваться будешь.

Меня не прибили сразу лишь потому, что живого легче обыскивать и раздевать, нежели труп. Точно: какой-то белобрысый парнишка уже сунулся ко мне хлопать по карманам. Опять-таки, не хотелось разбойникам кровью одежду мою марать. С лежачего только сапоги стягивать хорошо, я вот уже остался босиком.

Ведит держал сзади в обхват сухощавый хмырь с космами седых волос, едва-едва прикрывающими проплешины. Бородёнка у него торчала такая же жидкая, козлиная, а улыбка — смазливая и щербатая, глазки — масленые, смазливые. Грязная крестьянская рубаха без пояса больше похожа на тряпку; у других, впрочем, одежонка выглядела не лучше. Этот бандит, явно бывалый и опасный, уверенной рукой держал у горла Ведит нож.

— Кони — хороши, и деньжата есть! Жирные караси попались.

— Пора бы уж, сколько тут сидим нежрамши…

— Пошарь там ещё…

— Да я уже всё вывернул!

— Мужики, мужики! — противным подстрекательским голоском заблеял разбойник, державший мою аспирантку. — А это ведь девка, ей-ей, девка! Вот сами пощупайте! — и он провёл ладонью вверх-вниз по груди Ведит, не разжимая хватку.

— Чур, я первый! — взвизгнул белобрысый, сразу забыв про мои карманы, кинувшись к Ведит.

— Куда, салага?! — цыкнул на него козлобородый и отмахнулся ножиком, едва не жикнув того по прыщавой харе. — Ты, штоль, тут самый главный? Это тебе не… А-А-А-А-А!!!

Дикий вопль сотряс дрогнувший лес; где-то далеко вспорхнули вспугнутые птицы. Все разбойники невольно застыли на мгновенье, ошарашенно замолкнув…

Я ударил босой пяткой по ступне державшего мою правую руку — тот вскрикнул, ругнулся, поджал ногу, согнувшись и ослабив хватку. Тут же, получив от меня ещё и освобождённым локтем под дых, отвалился. Второй бандит слева ещё удерживал мою руку, а зря: лучше бы ему от меня отойти. Я от души впечатал ему свободным правым кулаком в подбородок, подтянув его левой рукой поудобнее под удар, благо он сам же за неё и держался.

Рывок вперёд, потом влево — попытавшийся напасть на меня справа получил удар ступнёй в живот, хотя я на него вроде бы и не смотрел. Я оказался лицом к лицу с неприятным типом в кожаном доспехе и в шлеме, который замахнулся на меня мечом. Опустившийся наёмник, явно, но не виртуоз, по счастью. Я поднырнул ему под руку, — он проскочил мимо, а от него шарахнулись сразу двое своих, иначе он их срезал бы вместо меня, как коса траву, не в состоянии удержать свою же вложенную силу удара.

Я нарочно не стал делать ему приём с вывихом, чтобы завладеть его оружием, так как уже увидел в траве свой собственный меч, отброшенный бандитами, а я когда-то подбирал его по своей руке, тщательно оценивая балансировку, и ничего другого мне не требовалось. Хотя полковник был прав, говоря, что нужно уметь убивать любым оружием, даже гвоздём — и показал нам как-то раз на обречённом, куда этот гвоздь нужно всаживать. На всякий случай показал, не хвастаясь.

Я на бегу подхватил меч с земли и сразу сделал взмах полукругом — чтобы перестраховаться от внезапного удара и чтобы рука оружие прочувствовала. Кто-то сгоряча замахнулся на меня топором — полный идиот, конечно: я задержался с ним лишь на миг, чтобы, отпихнув обмякшее тело ногой, из его брюха вытащить меч, которое он прошил насквозь, как масло.

Кто-то, бросив родную дубину, сообразительно мчался в лес, сверкая пятками и шумно ломая ветки, как загулявший кабан. А вот детина с жердиной оказался не труслив. Осклабился, успел ещё сказать: «Ну, давай, давай, шустрый! И-и-и-э-э-эх!» Но это выглядело так примитивно и предсказуемо, что я пригнулся, даже не напрягаясь. Боец попался всё-таки не так прост, и легко вернул жердь восьмёркой на обратный удар — я подпрыгнул, сберегая ноги от подсекающего удара по голени, и в прыжке срубил ему башку — из шеи брызнул фонтан крови.

Огляделся. Козлобородый корчился на земле, зажимая руками причинное место; весь подол его рубахи пропитался кровью. Не жилец…

Ведит я не видел, зато слышал шум в лесу на той стороне дороги: крики «стой!», треск, хруст, истеричные обещания порешить и т. п. Бежать туда, сломя голову — только время терять. А голова моя заработала, — чисто, ясно, как и положено в бою, без позорных эмоций, какие я допустил в самом начале схватки. Сейчас главное: не допустить, чтобы наших коней увели и скарб разграбили.

Угнать коней было непросто: дорога ведь перегорожена, а мчаться по лесу вскачь — невозможно: шею сломаешь. Это можно делать лишь возле жилья, где леса разрежены вырубкой и потравой молодняка домашней скотиной. Ну, по крайне мере, не таким пентюхам, как эти, по лесам на конях гонять. Вот и стояли наши лошадки, не убегали, примотанные за поводья к деревьям.

Так, теперь нужно не дать утащить наши дорожные сумки. Убийство здоровяка произвело впечатление: мужички придвинулись поближе к вояке с мечом. Решили толпой отбиться, а нападать уже не торопились. Трое осталось всего. Топор, меч и булава самодельная. Ерунда.

Я вздохнул поглубже и завертелся волчком, выписывая мечом восьмёрки. Группа сразу распалась: разбойники строй удержать не сумели. Распоротый живот, разрубленное кончиком меча горло, а последнего, бывшего наёмника, я просто перефехтовал и проткнул насквозь вместе с кожаным доспехом, под медную бляху на груди.

Шмякнулось последнее тело, откатился шлем с головы убитого.

Я подошёл к козлобородому и безжалостно вырвал из его паха стилет Ведит, который она загнала от души, по самую рукоять. «Женское» оружие сработало как надо. Разбойник заорал, потом завыл тонко, опять зажимая рану, повторяя время от времени «С-с-с-сука! С-с-с-сука!» и больше ничего другого. Он побледнел от кровопотери и обессилел. Я нарочно не стал его добивать: пусть помучается напоследок.

Мужик с распоротым животом сидел, прислонившись к дереву, удерживая кишки перепачканными кровью руками и тихо плакал. Я ткнул его мечом в сердце — его голова склонилась на плечо, а из уголка губ потекла тёмная струйка на грудь.

Чтобы козлобородый не мешал мне слушать, мне пришлось-таки его добить.

Тишина. Полная, тоскливая тишина. Неужели девчонка убежала в самую глубь леса, чтобы повторить свои похождения по чащобам???

Я — один. Опять один. Совсем один, на позабытой богом дороге, где путник — такая редкость, что разбойники совсем отощали.

Фыркнула Чалка. Да, конечно, я знаю, что ты меня не бросишь, а вот я тебя после этой войны — продам. Мне ведь больше лошадь будет не нужна. И не поговоришь с ней, не поругаешься.

Сердце сдавила тоска, хоть волком вой. Чтобы отвлечься от навалившейся пустоты, я побрёл собирать наши распотрошённые сумки.

Сапоги мои оказались на том мужике, которого я же и оглушил кулаком в челюсть: он так и валялся рядом с тем местом, где они с товарищем меня держали за руки, — широко раскинувшись, задрав бороду лопатой в небо. Я мстительно отрубил ему дурную голову, так ударив по открытому горлу, что она покатилась шустрым мячиком, а меч застрял в земле.

Так, белобрысый, стало быть, сбежал. И ещё один головорез гоняется за девчонкой. Где он, этот убежавший? Запросто может из-за дерева пустить стрелу в спину.

Я прошёлся по ближайшим зарослям — никого не видно и не слышно. Нашёл лежавший лук и рядом несколько стрел. Явно крестьянская работа, с таким на настоящую войну идти — только позориться. Но стрелял в меня лучник явно умеючи — в голову целил, одежду мою хотел сохранить непопорченной, и ведь точно целил. Не научи нас полковник стрелы мечом отбивать — хана была бы. Потом оружие своё отложил и на делёж кинулся… Я разрубил тетеву, хлопнувшую, как струна, несколько раз. Кто ж стрелял в меня — белобрысый или другой кто?

Ладно, хождение босиком по лесу мне надоело. Никто не рвался сразиться со мной. Если кто-то и придёт — я всё равно услышу его издали: не могут такие сиволапые ходить по лесам бесшумно.

Я стянул свои сапоги с убитого. Сел, не спеша намотал отброшенные разбойниками портянки, обулся. Свой мешочек-кошель я ношу под доспехом, где для него есть карман, поэтому отобрать его не успели. Но я, конечно, обыскал все трупы и добавил себе ещё несколько монет.

Нашёл свой пояс, нож и ножны. Поднял и повесил щит снова на заднюю луку седла присмиревшего Лешего. Уложил обратно вещи и в свою сумку, и в сумку Ведит, связал их вместе, перекинул через седло Чалки.

Время шло.

У разбойников не было против меня никаких шансов. Девчонка рано или поздно всё равно отвлекла бы их, — хотя бы тем, что они начали бы её заваливать, очередь устанавливать. Удержать меня, несвязанного, таким простакам невозможно, а они меня не связывали, чтобы сначала обыскать и раздеть, а уж потом — убить. Полковник научил нас разным хитрым приёмам; в каждую военную компанию я воевал за его страну и нанимался в «ночные совы», так что виделись мы с ним часто. С таким опытом, от него полученным, я перебил бы и десяток неуклюжих мужиков, но сегодня же требовалось главное — не дать козлобородому достать Ведит ножиком, что задачу усложняло сильно, но не безнадёжно. Ведь над лежачей девчонкой он бы с ножом у горла не стоял, не так ли?

Но строптивая Ведит не стала дожидаться, когда её повалят…

Время шло, а солнце — садилось. Я примерил в руке бандитский нож и метнул его в дерево. Он вонзился, рукоять завибрировала. Баланс — нормальный, в хозяйстве пригодится. Я выдернул нож и начал отвязывать лошадей.

— Эй, солдат, а ты никого не позабыл?

— А я уж обрадовался, что никого спасать больше не надо, — ответил я равнодушно, не оглядываясь.

— Ага, от вас, мужиков, дождёшься помощи. Всё самой нужно делать.

С души как камень свалился. Я читал в детстве такую фразу в книжках, но только сейчас понял, какие такие в душе тяжёлые камни иной раз ворочаются.

Я чувствовал, что девчонка вся взвинчена и вот-вот сорвётся. Сейчас её злить не надо, точно говорю. Ведит устало тащилась ко мне через дорогу, покачиваясь. Я достал флягу, открыл, протянул ей. Девушка жадно присосалась к горлышку, осушив её почти всю, немного пришла в себя.

— Ты… как ты тут?

— Нормально. Ерунда. Мужичьё дурное, я таких ещё столько же уложу. Поклажа цела.

Что я говорю? Я обязан был ей сказать, что без неё чуть от тоски не сдох, за пару-то часов. Мне нужно было ей обещать, что в следующий раз я наплюю на всё барахло, на коней, на деньги и еду, но буду защищать её до последнего вздоха, именно её. Но тогда я был косноязычен и не мог подобрать правильные слова, а городить чепуху — боялся, как-то стыдно казалось, что ли… Господи, ну почему мы в молодости стыдимся острых чувств? — ведь в старости они к нам и не приходят.

— Мне так страшно было… — сказала Ведит, совсем как ребёнок.

— Он… тебя не догнал? — что за дурацкий вопрос я задал: не может простой мужик догнать её в лесу, нипочём не сможет. Но сердце почему-то так и сжимается.

— Нет… Я убежала. А потом возвращалась кружным путём. Я без тебя боюсь…

— Значит, он тоже может вернуться… — я понемногу начал трезветь, беспокойно завертел головой: может быть, в этот момент бандит как раз на нас из кустов смотрит. — Вот что: надо отсюда сваливать, и быстро.

Я впервые взял Ведит за руку и насильно потянул к лошадям. И она не сопротивлялась.