У финишной черты

Старики умирают богатыми

– ЭТО ОПЯТЬ вы, Уэлдон. – Судебный медик устало вздохнул.

Я вежливо кивнул и в предвкушении удачи обвел взглядом захудалую комнатку. Возможно, на сей раз, я получу ответ. Схожее чувство всегда посещало меня в таких местах: вот и сейчас я буквально ощущал безысходное отчаяние старости, запертой в комнате с единственным шатким стулом, покосившимся комодом, свисающей с потолка тусклой лампой и металлической кроватью с облупившейся краской.

На кровати лежала женщина, старуха с седыми волосами, настолько тонкими, что сквозь них просвечивала кожа, туго обтягивающая череп. Ее изможденная плоть высохла до такой степени, что была похожа на складчатый пергамент. Судмедэксперт обращался с умершей без почтения, как будто с куском говядины, на который он должен поставить федеральный штамп качества. При этом он не переставал ворчать на меня и на сержанта Лу Пэйпа.

– Когда вы прекратите таскать за собой Уэлдона, сержант? – с раздражением бросил эксперт. – Черт бы побрал этого актеришку с его болезненным любопытством!

Впервые Лу резко выступил в мою защиту:

– Мистер Уэлдон – мой друг! Я, между прочим, тоже был актером до того, как стал полицейским. К тому же, он – последователь Станиславского.

– Красный, что ли? – спросил стоявший в дверях патрульный коп, который только что вызвал труповозку.

Я позволил Лу Пейпу вместо меня объяснить смысл системы Станиславского, а сам устроился на стуле и попытался применить ее на практике.

Станиславский был великим дореволюционным русским режиссером, идея его состояла в том, что актеры должны думать и чувствовать, как их персонажи, словно они на деле были ими, – только тогда это выйдет правдоподобно. По Станиславскому, необходимо знать о персонаже все, что предшествовало его появлению на сцене: где и когда он родился; его отношения с родителями; образование, детство, юность, зрелость; отношения к мужчинам и женщинам, сексу, деньгам, успеху; случались ли некие неординарные события. Сама же игра – всего лишь развитие истории жизни, воссозданной актером.

Причем же здесь умершая старуха, спросите вы? Ну, я имел счастье оплешиветь к 25 годам, и с тех пор играл только стариков. Они выходили у меня очень правдоподобно. Я отлично умел изображать шаркающую походку, сутулиться, говорить высоким надтреснутым голосом, но особенно важно мне было знать, что у стариков происходит в душе – именно поэтому я уговорил Лу Пейпа во всех случаях, подобных этому, звать меня, чтобы я мог прочувствовать старческую немощь. Мне нужно было понять этих стариков – понять, что же заставляло их так поступать с собой.

Пережить причину, приведшую их к такому концу.

Например, у этой старухи на пяти банковских счетах лежало 32000 долларов… и она умерла от голода.

О таких случаях можно узнать из новостей, их бывает не меньше дюжины в год, и вы, возможно, даже задавались вопросом, кем были они, эти старики и почему так кончили. Но прочтя заметку, через некоторое время вы благополучно о ней забывали. Мой же интерес был профессиональным: я играю стариков на сцене, а, следовательно, должен знать о них все, что только возможно.

Во всяком случае, именно так было вначале. Но чем больше я занимался этими случаями, тем меньше смысла видел в них, пока, в итоге, моя задумка не превратилась в навязчивую идею.

Представьте себе стариков, у которых находят по нескольку десятков тысяч долларов на банковских счетах, припрятанных в нижнем белье, зашитых в матрацах, и, все же они морят себя голодом до смерти. Если бы я сумел понять их, я мог бы написать пьесу или сценарий, и сделал бы на этом имя, возможно, даже заключил бы выгодный контракт в Голливуде – если бы знал, что двигало этими стариками.

Вот почему я сидел в этой комнате на осиротевшем стуле, пытаясь воссоздать образ старухи, которая умерла, вместо того, чтобы потратить на еду хотя бы один единственный цент из ее тридцати двух тысяч долларов.

НЕДОЕДАНИЕ, вызванное старческим слабоумием, – так назвал причину смерти эксперт, заполняя свидетельство.

– И никакой в этом нет тайны, Уэлдон, – сказал он, повернувшись ко мне. – Они голодают потому, что раскупорить свою кубышку боятся больше, чем смерти.

Я представил себя слабеющим от голода, и понял, что не смог бы отказаться от еды, каких бы денег она ни стоила. Мне даже стало не по себе.

– Вы мне это постоянно твердите, – ответил я, выйдя из образа.

– И все еще надеюсь убедить, чтобы больше с вами не встречаться. Каковы мои шансы, Уэлдон?

– Только если я поверю в то, что вы правы. Пока я так не считаю.

Презрительно пожав плечами, судмедэксперт велел патрульному копу и вызванной бригаде уносить тело старухи. С ними он и уехал на труповозке, даже не попрощавшись с нами. Впрочем, он никогда этого не делал.

Меня нисколько не заботило стандартное медицинское заключение. Проникнуть внутрь характера было более важно. Этому могла помочь обстановка: она казалась угнетающей, и заключала в себе чувство безысходного отчаяния и бессмысленности смерти.

Пока я был занят собой, Лу Пейп терпеливо ждал, наблюдая за улицей сквозь грязные стекла.

Вообразив, что мои суставы лет на тридцать старше меня, что они стерты и болят, одновременно я старался представить себя человеком, разрывающимся между голодом и нежеланием потратить хоть немного денег.

Я работал без малого полчаса, с максимально глубокой концентрацией, какая только возможна в системе Станиславского. В итоге я сдался.

– Эксперт неправ, Лу, – вздохнул я. – Все-таки здесь что-то не так.

Лу отвернулся от окна. Все это время он стоял неподвижно, даже не кашлянул и ничем не скрипнул, чтобы не помешать мне.

– Он лучше знает, Марк.

– Но он не знает стариков!

– Что ты хочешь понять? – поинтересовался он с готовностью помочь мне найти решение. Когда-то он сам изучал Станиславского, и до сих пор бы играл на сцене, если бы не шаткость положения, заставившая его уйти в полицию. – Разве старым маразматикам деньги не могут казаться более важными, чем еда?

– Могут, – согласился я. – В какой-то степени. Если это недоедание. Но настоящая голодная смерть – едва ли.

– Почему нет?

– Вы с экспертом, что, всерьез считаете, будто это так легко – отказаться от еды? Ты не сравнивай, одно дело покупать дешевый черствый хлеб, кости для супа по пять центов за фунт, или старые овощи, от которых зеленщик только рад будет избавиться. Любой, кого это устроит, без забот проживет до следующего дня. Но, Лу, голод – это дьявольски мощный инстинкт! Я могу понять нежелание потратить даже несколько центов. Но я не могу понять, как можно совсем отказаться от еды.

Лу достал сигарету: он не закурил до сих пор, чтобы не отвлекать меня.

– Возможно, они ослабевают настолько, что уже не в состоянии выбраться из дома даже за старым хлебом, костями и увядшей зеленью?

– Это не объяснение.

Я поднялся с шаткого стула, мои кости и вправду затекли от долгого сидения в одной позе.

– Ты знаешь, сколько может прожить человек, прежде чем умрет от голода? – спросил я.

– Ну, это зависит от возраста, здоровья, образа жизни…

– Да ну тебя! – сказал я. – Потребуются недели!

– Ну, недели, так недели. В чем проблема-то? Если она есть.

Я тоже закурил – трубку, которую предпочитал теперь сигаретам: старики в основном дымят трубками, хотя, возможно, в следующем поколении будет иначе. Тех, кто курит сигареты, сегодня большинство, и они придерживались бы прежней традиции, если бы доктора не твердили, что это вредит здоровью.

– Лу, ты когда-нибудь пробовал голодать неделями? – спросил я.

– Нет, конечно. А ты?

– В некотором роде. Всякий раз, когда ты брал меня с собой, я пытался примерить ситуацию на себя. Ну, вот представь, тебя лишили тысяч долларов, и ты умираешь от голода. Допустим, тебе и в голову не приходит стиснуть что-нибудь в продуктовой лавке, выпить-закусить за чужой счет или съесть миску супа, не заплатив. Представь, что ты лежишь в своей комнате и медленно подыхаешь от голода.

Лу вынул окурок изо рта и задумчиво стряхнул пепел. Острый мрачный взгляд говорил о том, что своим вопросом я поставил его в тупик. Он так и не нашел, что ответить.

– А ведь есть благотворительность, – продолжал я. – для тех, у кого нет никаких возможностей обеспечить себя. Если не платят пенсию, можно просить милостыню, поклянчить у соседей.

– Но мы ведь знаем, что все эти люди – отшельники, – сказал он. – Они ни с кем не общались.

– Даже когда начинали реально голодать?

– Все это так, Марк, но ты неправильно рассуждаешь, – сказал он задумчиво. – Дело в том, что им и не нужно вступать ни с кем в контакт: ведь другие люди помнят о них. Кто-то зашел бы проверить хотя бы раз в неделю – управляющий, домовладелец, соседи.

– Твоими словами, их нашли бы прежде, чем они умерли?

– Ну, да, выходит так, – согласился он с неохотой. – Хм, ни у кого из них не было друзей, а родственники, как правило, такие дальние, что едва знают этих стариков, и понятия не имеют, живы они или нет. Возможно, именно это и сбивает нас с толку? Даже друзья и родственники не сразу бросятся на поиски, если человек пропал на некоторое время.

Он поднял взгляд и посмотрел на меня.

– Но что это доказывает, Марк?

– То, что во всех этих случаях что-то не чисто. И я хочу выяснить, что именно.

Я ЗАСТАВИЛ его отвезти меня в департамент, где Лу позволил мне взглянуть на банковские книжки умершей старухи.

– А она чертовски хорошо заботилась о них, – заметил я. – Они выглядят почти новыми.

– Разве ты не трясся бы над самыми важными для тебя вещами? – спросил Лу. – Ты же помнишь, какие приличные суммы у них оставались. И у этой тоже.

Я пристально вгляделся в дату последнего прихода. 23 апреля 1907 года, сто пятьдесят долларов. Я не верил своим глазам – чернила одного со мной возраста. А ведь даже не выцвели. Я сказал об этом Лу.

– Вероятно, нечасто ее открывали, – ответил он. – К тому же, я полагаю, они не таскали с собой постоянно банковские книжки или деньги.

– И какой из этого вывод? Я соглашусь, что они могли быть психически неуравновешенными по жизни… но вряд ли они страдали от маразма.

– Они были скрягами, Марк. Вот мой вывод.

– Забавно, – сказал я, наблюдая за тем, как он курит. Лу словно хотел до конца насладиться каждой затяжкой, втягивая дым и выпуская его облаками разных форм, от колец до тоненьких струек. Он мог бы сниматься в рекламе сигарет на телевидении. – Вижу, тебе самому не дают покоя эти истории, Лу.

Он на секунду удивился, затем осторожно раздавил окурок и уставился на меня.

– Да? С чего ты взял?

– Тебя бы тоже пугала вероятность нищеты. Ты же понимаешь – все неплохо, пока есть хотя бы какая-то паршивая работа. Но стоит ее лишиться, и ты сначала будешь экономить на всем, затем придется отказаться от еды и, наконец, закончить жизнь от голода в дешевой комнатушке.

– Я? Я никогда не побоялся бы все потерять!

– Даже в возрасте семидесяти или восьмидесяти лет?

– Особенно в таком! Я бы предпочел распрощаться со свободой и заранее бы побеспокоился о местечке в доме для престарелых.

Мне хотелось усмехнуться, но я этого не сделал. Он подтвердил мою догадку. Лу не меньше моего заботили все эти случаи со стариками.

– Скажи, Лу. Если бы кто-то ухаживал за тобой, не позволяя умереть, как бы ты отблагодарил его, если бы страдал от старческого слабоумия?

Чувствуя, как он ищет решение, я догадался, что он прибегнул к помощи системы Станиславского.

Лу покачал головой:

– Только по завещанию. Иначе никак.

– Это можно считать мотивом?

ОН прислонился к металлическому шкафу для документов.

– Брось, Марк. Если хочешь знать, у нас уходит чертова уйма времени, чтобы отыскать их родственников и передать им деньги, потому что эти старики не оставляют завещаний. Иногда родственники находятся, но и те весьма удивляются, когда узнают, что им досталось наследство от какого-то старика «седьмая вода на киселе», которого они даже не помнят. А все другие так и невостребованные состояния в конечном итоге отходят государству.

– Ну, это было всего лишь предположение.

Я открыл самую старую банковскую книжку.

– Лу, а кто-нибудь проверял чернила на подлинность?

– Зачем? Мы проверяли банковские записи. Они настоящие, если это то, на что ты намекаешь.

– Я еще не знаю, на что я намекаю, – заметил я. – Но я хотел бы провести независимую экспертизу, это не займет много времени.

– Слушай, Марк! Я готов многое сделать для тебя, но это уже перебор…

Я позволил ему объяснить, почему он не может позволить мне взять книжку, а затем ждал, пока Лу, скрепя сердце, решит, где и как можно провести экспертизу. Все еще ворча, он помог мне выбрать химика из телефонного справочника и сопроводил меня в лабораторию.

– Не думай, ничего личного, – сказал он по дороге. – Дело касается интересов штата, к тому же я расписался за нее и несу ответственность!

– Конечно, конечно, – сказал я, успокаивая его. – Если тебе не интересно, ты можешь даже подождать снаружи.

Он одарил меня одной из тех белозубых улыбок, обычно имеющих успех в женской аудитории.

– Не дождешься, я хочу посмотреть, как ты сядешь в лужу.

Я передал банковскую книжку химику, и мы стали ждать отчета. Когда он был готов, все стало еще более запутанным.

ЧЕРНИЛА оказались аналогичными тем, что использовались полвека назад. Услышав это, Лу Пейп ткнул меня в ребра. Но когда химик сказал, что согласно степени окисления, запись кажется относительно свежей, в пределах от нескольких месяцев до нескольких лет, Лу получил от меня свой тычок обратно. Он не хотел сдаваться и спросил, не мог ли это быть результат необычно заботливого хранения? Химик заметил, что забота заботе рознь: возможно, такой результат можно было бы получить в воздухонепроницаемой камере, наполненной инертным газом, или вовсе в вакууме. Но, поскольку документы таким способом не хранились, Лу был основательно сбит с толку, и я это чувствовал.

Он забрал книжку, и мы вышли на улицу.

– Теперь ты понял, что я имел в виду? – спокойно спросил я, не собираясь давить на него.

– Да, здесь что-то есть, только я не могу понять, что. А ты?

– К сожалению, тоже. В этом не больше смысла, чем во всех подобных случаях вместе взятых.

– И что ты намерен делать дальше?

– Чтоб мне провалиться, если я знаю. В городе тысячи стариков. Единицы из них выбирают такой конец. Но я должен попытаться найти их прежде, чем они это сделают.

– Даже если так, никто о них не знает, Марк, и нет никакой возможности отличить их от остальных, кто оказался без средств.

– Трудный случай, да? – сказал я, раздраженно набивая трубку. – Жаль, я не любитель решать серьезные задачки. Терпеть их не могу.

Лу должен был вернуться к своему дежурству. Мне же некуда было спешить, и нечем заняться, за исключением попытки все-таки распутать образовавшийся клубок. Лу направился в департамент, а я пошел в парк, где долго сидел, греясь на скупом солнышке и пытаясь вообразить себя полоумным стариком, который скорее умрет от голода, чем потратится на еду.

Естественно, я ни к чему не пришел. Существует множество способов предотвратить голодную смерть, и столько же шансов, чтобы тебя нашли до того, как станет поздно.

И все же эти свежие чернила полувековой давности…

Я СТАЛ завсегдатаем банков, надеясь, что замечу кого-нибудь со старой депозитной книжкой, в которой окажется запись со свежими чернилами. Лу оказал мне помощь: он убедил охранников и кассиров, что я вовсе не гангстер, подыскивающий местечко для ограбления, и даже поручил кассирам обращать особое внимание на необычно темные чернила в старых документах.

Я потратил на это целый месяц, несмотря на то, что было несколько предложений, от которых пришлось отказаться, и одна радио и две телепостановки, которые могли бы поддержать меня материально. Но я был даже рад, что не получил эти роли, они помешали бы моей затее.

Так, на исходе месяца, однажды ночью я возвращался в свои две комнаты в театральной гостинице, уставший и раздраженный очередной неудачей, и вдруг увидел, что меня поджидает Лу. Я думал, он опять начнет капать мне на мозги и отговаривать; он делал это постоянно в течение этих недель, всякий раз, когда мы встречались. Сейчас же у меня не было сил, чтобы спорить. Но Лу вел себя сдержанно, как подобает копу, хотя я чувствовал, что он буквально жаждет силком затащить меня в свой автомобиль, чтобы я отправился с ним.

– Весь день тебя ищу, Марк! Мы нашли одного старика доходягу, он в бессознательном состоянии, очень сильно истощен. В подкладке его пиджака мы обнаружили семнадцать тысяч долларов наличными!

– Он жив? – потрясенный спросил я, всю усталость как рукой сняло.

– Едва-едва. Ему делают внутривенные инъекции, чтобы вытащить с того света. Но сомневаюсь, что он выкарабкается.

– Ради Бога, едем туда, пока он не скончался!

В считанные минуты мы домчались до городской больницы и поднялись в палату. Там на кровати я увидел худого старика, его казавшаяся бумажной кожа едва обтягивала череп и тело, он походил на живой скелет из представлений в канун Дня всех святых, и дрожал, как будто ему было холодно. Я подозревал, что виной тому не холод. Санитары ввели ему сердечный стимулятор, вот старика и потрясывало, как старую колымагу на гравийной дороге.

– Кто вы? – я фактически кричал, схватив его тощую руку. – Что с вами случилось?

С закрытыми глазами и открытым ртом, он продолжал дрожать.

– А, черт! – с недовольством воскликнул я. – Он в коме!

– Он может заговорить, – сказал Лу. – Я все устроил так, что тебе разрешат остаться здесь и ждать, когда это произойдет.

– То есть я смогу услышать его безумный бред, ты это имеешь в виду?

Лу взял стул и поставил рядом с кроватью.

– Чего ты дергаешься? Он первый живой, которого ты видишь. Ты же об этом мечтал! – он был раздражен не хуже любого режиссера. – Может быть, из его бреда тебе удастся выудить такие факты биографии, какие ты никогда не получил бы от него в сознании!

ОН, конечно, был прав. Старик мог поведать мне не только факты своей жизни, но и какие-то желания, сокровенные мечты, обиды, которые сидят глубоко внутри. Разумеется, в тот момент я и не думал о последствиях. Я был рядом с тем, кто мог рассказать мне все, что я хотел знать… только он не мог говорить.

Лу направился к двери.

– Удачи! – сказал он и вышел.

Я сел, уставившись на старика, отчаянно желая, чтобы он заговорил. Вероятно, каждому знакомо это чувство. Вы думаете о чем-то непрерывно, становитесь все более напряженным: «Говори, черт бы тебя подрал, говори!» – пока не замечаете, что каждый мускул в вашем теле – кулак, и ваши челюсти ноют от боли, потому что вы со всей силы стиснули зубы. Быть может, я преувеличиваю, но время от времени мне казалось, что все выглядело именно так.

Старик, вроде, начал приходить в себя. Он открыл глаза и поводил ими, не замечая чего-либо конкретного, как будто все еще пребывал где-то далеко-далеко, и видел то, чего никто, кроме него, не мог видеть.

Я наклонился вперед, придя в еще большее нетерпение. Но старик молчал. Он смотрел сквозь меня куда-то в потолок. Когда он снова закрыл глаза, я резко отпрянул, испытав жесточайшее разочарование. И вдруг он заговорил.

Он говорил о нескольких женщинах, хотя, допускаю, что это могли быть девочки из его детства, которые доставляли ему много проблем. Про любимый игрушечный поезд и гоночный автомобиль. Говорил про тесты, которые должен был пройти, чтобы его не уволили, после чего снова возвращался к обожаемым игрушкам. Он рассказывал, что ненавидел своего отца и мать, слишком занятых церковной благотворительностью, чтобы обращать внимание на сына. Была у него сестра, она умерла, когда он был ребенком. Отчасти он даже радовался, что она умерла, и надеялся, что хоть теперь мать заметит его, но в то же время его захлестывало чувство вины за то, что он рад горю. И снова он перепрыгивал на разговор о своей работе, с которой его кто-то хотел прогнать.

Внутривенное питание по каплям стекало в его вену. Речь становилась все более бессвязной. Прошло десять или пятнадцать минут, и он уснул. Я почувствовал себя настолько разочарованным, что готов был разбудить его силком, если бы это дало результат. Закурив, я мог бы расслабиться, но это было запрещено, а выйти из палаты я не смел, опасаясь, что именно в этот момент он снова придет в себя.

– РАЗОРЕН! – внезапно завопил старик, порываясь сесть.

Я мягко прижал его, но он продолжал надрываться:

– Старый, нищий, некуда податься, я никому не нужен, не могу зарабатывать на жизнь, читаю объявления каждый день, нет никакой работы для стариков!..

Он бормотал о неделях, месяцах, годах – я даже не знаю – страха и отчаяния. И наконец, он вспомнил о чем-то, что заставило его лицо расплыться в улыбке счастья.

– Объявление… Опыт не требуется. Высокая зарплата…

Его лицо вдруг потемнело и скривилось от ужаса. К своему бреду он еще добавил: « – Эль Греко!» – или что-то вроде того, и вдруг начал задыхаться.

Я позвал медсестру, та побежала за доктором. Я в ужасе смотрел, как старик то резко вдыхал полной грудью, как рыба, хватая воздух ртом, то его дыхание замирало вовсе. Мне не хотелось на это смотреть, но я надеялся, что он еще хоть что-нибудь скажет.

Этого не случилось. Его затуманенные глаза закатились, спазмы дыхания прекратились. Медсестра вернулась с доктором. Тот прощупал пульс и покачал головой. Медсестра закрыла простыней лицо старика.

Я вышел из палаты, чувствуя себя опустошенным, и понимая, что не почерпнул ничего нового для себя: все как обычно – ненависть и любовь, страх и крушение надежд. Он упомянул про объявление, но я не мог знать, было оно подано недавно, или несколько лет назад. Еще это имя, которое звучало как «Эль Греко». Был такой испанский живописец четыреста лет назад. Может, старик вспомнил его картину, которую где-то видел?

Если он говорил о настоящем времени, то объявление, наверное, дало ему возможность поправить дела. Но что с этими 17000 долларов, которые нашлись под подкладкой? Старик ни словом не обмолвился о них. Разумеется, если он не выжил из ума, то не мог считать себя бедным с такой суммой. Но, как видно, считал.

Все это никак не складывалось меж собой. Его ужас был в том, что он старик и, к тому же, безработный. Но если бы у него были деньги, он, так или иначе, нашел бы им применение.

Итак, объявление, давшее надежду, и этот непонятный Эль Греко. Может быть, греческий ресторан, возле которого он попрошайничал?

Но как сюда вписываются 17000 баксов?

Лу Пейпа уже воротило от моих вопросов, и он не желал ничего обсуждать. Только устало посмотрел на меня и сказал:

– Да не вникай ты во все это, Марк. Старик говорил в лихорадке. Как можно доверять каким-то цифрам, если имеешь дело с безумием или бредом?

– Но ты признаешь, что во всех этих случаях много непонятного?

– Конечно. Точно так же как непонятен мир вокруг нас. Почему эти старики должны быть каким-то исключением?

Я не мог его винить. Он брал меня на расследования из одолжения, доставляя кучу проблем самому себе. Теперь он был сыт по горло. Вдобавок он, должно быть, считал, что я гублю самого себя, вместо того, чтобы решать свои финансовые проблемы или, что еще хуже, пытаюсь таким образом убежать от действительности. Он сказал, что будет рад видеть меня в любое время и окажет любую помощь, если она мне понадобится, но только не с этими историями. Перед тем как уйти, Лу посоветовал мне выбросить их из головы.

На самом деле, я и сам не знал, чем он мог бы мне помочь. Я больше не нуждался в нем, поскольку решил заняться объявлениями и просматривал их каждый день, полагая, что найду какую-нибудь связь со сказанным в бреду. Я потратил больше времени, чем мне хотелось, выбирая только сообщения, подходящие для стариков, лишь бы найти нужный след.

Одно из объявлений привело меня в старый, построенный из песчаника пятиэтажный дом в районе восточных 80-х улиц. Здесь оказалось много посетителей, мужчин и женщин, все престарелые, все остро нуждались в деньгах и ждали своей очереди. Мое лицо было испещрено морщинами, нанесенными с помощью грима, одет я был в поношенный летний костюм, на ногах – старые туфли. Я выглядел ни лучше, ни хуже остальных.

Наконец, я подошел к женщине, проводившей собеседование. Она сидела за простым офисным столом в дальнем помещении первого этажа, за стопками заявлений, лежавших перед ней, и с шариковой ручкой в решительной тонкой руке. Свет играл золотом в ее рыжих волосах, радужки ее глаз были настолько бледно-голубыми, что если бы она играла на сцене, они сливались бы цветом с белками глаз. Ее можно было бы назвать красивой, но все портило выражение суровой решимости на лице. Она резко улыбнулась, точно так же резко отключила улыбку, осмотрев меня с беспристрастностью рентгеновского аппарата, от туфлей до лысины, точно так же, как смотрела на остальных. Но что за кожа была у нее! Если она так же прекрасна по всему ее телу, тонкому, с гордой осанкой и ладными формами, ей не было бы отбоя от предложений на сцене!

– ИМЯ, адрес, предыдущие должности, номер социального страхования? – спрашивала она четким глубоким голосом с великолепной дикцией. Она записывала все то время, пока я рассказывал о себе. Затем спросила, кто мог бы за меня поручиться, и я упомянул сержанта Лу Пейпа.

– Прекрасно, – сказала она. – Мы найдем вас, если посчитаем нужным. Не звоните нам, с вами свяжутся.

Я околачивался рядом, чтобы узнать, возьмут ли кого-нибудь. Остался только один, старик, стоявший за два человека передо мной, у него не было ни номера социального страхования, ни рекомендаций, ни даже родственников или друзей, у которых она могла бы справиться о нем.

Черт! Разумеется, это было именно то, что она искала! Во всех случаях голодной смерти люди оказывались без социального обеспечения, рекомендаций, не имели друзей или родственников, или те о них напрочь забыли.

Я допустил грубую ошибку, но откуда мог знать, что так получится?

Однако у меня была возможность все исправить.

ПОД покровом ночи я стоял на углу и наблюдал за огнями в доме из песчаника. Свет на первых двух этажах погас, но остались зажженными окна на третьем и четвертом. Не успели закончить за день… или продолжают работать?

Я подошел к соседнему дому и долго жал на дверной звонок, пока какой-то мужчина не соизволил выглянуть, чтобы узнать, кто там. Улучив момент, я прокрался в дверь и мгновенно устремился на чердак. Там я перебрался с одного здания на другое и очутился на пожарной лестнице.

Это было нелегко, хотя и не так сложно, насколько можно себе представить. Я всего на год моложе Лу Пейпа, при том, что способен профессионально сыграть его дедушку. У меня все еще есть мускулы в запасе, и я воспользовался ими, чтобы спуститься по пожарной лестнице на задней стороне дома.

В комнате на четвертом этаже я увидел что-то вроде кабины из проволочной сетки и какой-то странный аппарат под кожухом. Людей не было.

Я заглянул в окно третьего этажа и увидел ту рыжеволосую девушку. Она вышла из ванной, одетая в махровый купальный халат с полотенцем на голове, завязанным в тюрбан. Она скинула с себя одежду и стала натираться кремом. Я смог убедиться, что у нее действительно была великолепная кожа.

Я видел, как она развернулась и подошла к дамской сумочке, стоявшей фактически напротив меня. В следующий миг дамочка направила в мою сторону револьвер. Она открыла окно.

– Добро пожаловать, – произнесла она уверенным голосом. – Мистер Уэлдон, не так ли?

У нее не дрогнет рука, – не к месту подумал я. Как бы меня не нашли по частям где-нибудь между Далласом и Северной Каролиной.

– Я догадывалась, что ваше любопытство не ограничится объявлением о найме.

– Человеку моего возраста остается только подсматривать за симпатичными девушками, – ответил я, изобразив надломленным голосом сожаление, и по-старчески захихикал.

Она жестом велела мне перебраться в комнату. Пролезая внутрь, я заметил мигающие красные огоньки над окном. Они перестали мигать, когда я очутился в комнате. Бесшумная сигнализация.

Она пренебрежительно окинула меня своими бледно-голубыми глазами.

– Человек вашего возраста может оказаться с любой симпатичной девушкой, какую он захочет. Вы не старик.

– А вы пользуетесь краской для волос, – парировал я.

Она игнорировала мой выпад.

– Я давала объявление строго для стариков. Почему вы откликнулись на него?

Все произошло так внезапно, что у меня не было шанса воспользоваться методом Станиславского, чтобы почувствовать себя старым в присутствии красивой обнаженной женщины. Я даже не уверен, сработало бы это – она казалась совершенством.

– Мне очень нужна работа, ужасно нужна, – насупившись, ответил я, понимая, что это дешевая отговорка.

ОНА усмехнулась с еще большим презрением.

– У вас была работа, мистер Уэлдон. Вы были очень заняты, пытаясь узнать, почему больные слабоумные старики морят себя голодом до смерти.

– Откуда вы знаете? – спросил я, пораженный.

– Небольшое собственное расследование. Я также знаю, что вы не сказали вашему другу сержанту Пейпу, что собирались прийти сюда этим вечером.

Это верно. Я не чувствовал достаточной уверенности в том, что обнаружил, и не стал сообщать ему. И, глядя на револьвер в ее твердой руке, теперь жалел об этом.

– Но вам удалось разузнать, что это здание принадлежит мне, и что зовут меня Мэй Робертс, и что я дочь покойного доктора Энтони Робертса, физика, – продолжила она. – Хотите, чтобы я уже сама еще что-нибудь рассказала вам о себе?

– Я знаю уже достаточно. Меня больше интересует, как вы связаны с голодными смертями. Если бы вы не имели к ним отношения, вы бы не узнали о моем расследовании.

– Это очевидно, правда? – свободной рукой она достала из сумочки сигарету и зажигалку. Огромное зеркало позволяло мне видеть ее с обеих сторон, однако в данный момент ее прекрасное тело заботило меня меньше, чем револьвер. Я думал, как выхватить его. Но между нами было довольно приличное расстояние, и даже воспользовавшись зажигалкой, она не сводила с меня взгляда.

– Я не боюсь профессиональных детективов, мистер Уэлдон. Они предпочитают иметь дела только с фактами, но никто из них не отличается гибкостью ума. Мне не нравятся любители. Они слишком часто ломают голову. Они мыслят шире. И в результате, – ее бледные глаза холодно блеснули, красивый рот стал суровым, – у них оказывается больше шансов приблизиться к истине.

Мне тоже захотелось курить, но я не решался потянуться за трубкой, лежавшей в пиджаке.

– Может быть, я и близок к истине, мисс Робертс, но я не знаю всех дьявольских подробностей. Я до сих пор не понимаю, как вы связаны с полоумными стариками и почему они голодали, имея деньги. Вы можете отпустить меня, ведь у меня нет ничего на вас.

Она мельком взглянула на свое тело и впервые по-настоящему рассмеялась.

– Скорее, нет ничего на мне? К сожалению, вы знаете, где меня искать, и можете уговорить сержанта Пейпа явиться с ордером на обыск. Конечно, ему нечего будет предъявить, но это доставит некоторое беспокойство. А мне этого не нужно.

– И что же делать?

– Вы хотите знать о моей связи с больными стариками. Я объясню ее вам.

– Как?

Она опасно взмахнула револьвером.

– Развернитесь к стене и стойте так, пока я буду одеваться. Только попробуйте повернуться, прежде чем я скажу, и я вас пристрелю. Попытка ограбления, незаконное проникновение в чужой дом, сами понимаете. Возникнут небольшие неудобства, в связи с расследованием… но это будет сущая ерунда, по сравнению с неудобствами для вас.

Я УТКНУЛСЯ лицом в стену, ощущая в животе плотный, болезненный комок страха. Пока я только лишь знал, что старые люди, как-то связанные с ней, умерли от голода. Я не был стар, но это ничуть не утешало. Она казалась самой хладнокровной, расчетливой, смертельно опасной женщиной, которую я когда-либо встречал. Этого одного было достаточно, чтобы напугать меня до чертиков. И главная проблема состояла в том, что эта дамочка способна на все.

Я слышал шорохи одежды за спиной, хотел сделать выпад с оборотом и наброситься на нее, воспользоваться тем, что она могла в этот момент возиться с пояском для чулок или надевать бюстгальтер, чему явно помешал бы револьвер. Но это казалось равносильным самоубийству, и я тут же передумал. С какой-нибудь другой женщиной этот трюк бы прошел, но не с ней.

– Все, – сказала она, наконец.

Я повернулся. Она была одета в рабочий комбинезон, который выгодно подчеркивал изгибы ее тела. Рыжие волосы были спрятаны под косынкой, что делало ее похожей на фабричных работниц времен войны. Опасность исходила бы от нее и без оружия в руке и строгого выражения лица. Сейчас же казалось, будто она собирается принести в исполнение смертельный приговор.

– Откройте дверь, поверните направо и поднимайтесь наверх, – сказала она, взмахнув оружием.

И я подчинился. Это была самая опасная, самая длинная, и в то же время самая короткая прогулка в моей жизни. Она приказала мне открыть дверь на четвертом этаже, и мы оказались в комнате, в которую я заглядывал с пожарной лестницы. Сетчатая кабина походила на пыточную камеру с таинственным аппаратом, от действия которого, мне, вероятно, предстояло испытать неслыханные муки.

– Вы собираетесь сделать со мной то, что сделали со стариком, нанятым сегодня?

Я ждал, надеясь получить ответ.

Она щелкнула выключателем, после чего запустились моторы, и раздался пронзительный, угрожающий вой. Проволочная сетка странным образом начала размываться, как это происходит с вибрирующими зубцами камертона.

– Вы стали досадной неприятностью, Уэлдон! – сказала она, перекрикивая гул двигателей. – Я никогда не думала, что вы сможете зайти так далеко. Но раз вы здесь, мы оба можем извлечь из этого пользу.

– Пользу? – переспросил я. – Мы оба?

Она открыла ящик рабочего стола и вытащила стопку конвертов, перетянутых резинкой. Положила их на край стола.

– Вы предпочитаете наличные деньги, банковские счета или и то, и другое вместе?

Мое сердце забилось сильнее.

Так вот откуда взялись эти деньги!

– ХОТИТЕ сказать, что вы филантроп? – спросил я.

– Бизнес – и есть филантропия, в некотором смысле, – спокойно ответила она. – Вы нуждаетесь в деньгах, я нуждаюсь в ваших услугах. В этом смысле мы выгодны друг другу. Я полагаю, а вы скоро в этом убедитесь, что польза, которую я окажу вам, будет довольно существенной. Не могли бы вы взять конверты со стола?

Я взял стопку и взглянул на верхний конверт.

– 15 мая 1931 года, – прочел я вслух и подозрительно посмотрел на нее. – Что это значит?

– Я не думаю, что должна объяснять. По крайней мере, я не делала этого раньше, не вижу смысла и сейчас. Я предполагаю, что вас устроят и наличные деньги, и банковские счета. Все верно?

– Ну, да. Только…

– Мы обсудим это позже.

Она окинула взглядом стенные полки, изучая бирки лежавших там свертков. Выбрала какой-то один и бросила его мне.

– Пожалуйста, откройте и достаньте то, там лежит.

Я разорвал бечевку. В свертке обнаружился дешевый деловой костюм, черная обувь, рубашка, галстук и шляпа с узкими полями.

– Это что, одежда для моих похорон?

– Я хочу, чтобы вы это надели, – сказала она. – Если хотите, могу и приказать.

Я посмотрел на револьвер, затем на одежду, поискал место, где мог бы переодеться. Но никаких закутков не было.

Она улыбнулась.

– До сих пор вас не заботила моя стыдливость. Не понимаю, почему я должна вести себя иначе. Одевайтесь!

Я повиновался, с тревогой перебирая в уме один вариант за другим, и все они в конечном итоге заканчивались моей смертью. Одежда, в которую я переоделся, была явно не по размеру. Тут и подгонка не помогла бы: обувь слишком груба и тесна, чересчур накрахмаленный воротник сдавливал шею, серый пиджак оказался слишком узким в плечах, а брюки коротковаты. Я пожалел, что не было зеркала – хотелось взглянуть на себя. Наверное, похож на старомодного брокера с Уолл-стрит.

– Отлично, – сказала она. – Положите конверты во внутренний карман. Вы найдете инструкции относительно каждого вашего шага. Старательно следуйте им.

– Я не понимаю, – запротестовал я.

– Поймете. А сейчас идите в клетку. Используйте конверты в том порядке, как они разложены.

– Но, что все это значит?

– Я могу сказать вам только одно, мистер Уэлдон: даже не пытайтесь убежать. Это невозможно. На все ваши остальные вопросы получите ответ, если будете следовать инструкциям в конвертах.

Она была вооружена. Я вошел в сетчатую кабину, не зная, что меня ждет, но еще больше боялся противиться ей. Мне не хотелось закончить свою жизнь от голода, независимо от того, сколько денег она дала бы мне, но и получить пулю я тоже не жаждал.

Она закрыла сетку ворот и надавила на какой-то переключатель. Двигатели взвыли, еще быстрее ускоряясь. Сетчатая кабина завибрировала с такой силой, что почти совсем растворилась в воздухе, как будто вовсе не существовало препятствия между мной и моей вооруженной нанимательницей.

Затем она исчезла.

А я вдруг понял, что стою у здания банка. Был солнечный день, и пахло весной.

МОЙ страх мгновенно испарился. Я каким-то чудом избежал беды! Но, когда способность рассуждать вернулась, мысли полезли со всех сторон.

Был день, а не ночь. Я стоял на улице, а не в ее доме из песчаника.

Даже время года изменилось!

Ошеломленный, я разглядывал проходящих мимо людей. Они казались похожими на персонажей старого кино: женщины в длинных платьях, в шляпках, похожих на цветочные горшки, на лицах чересчур яркие пятна румян и губной помады; мужчины в жестких соломенных шляпах, в костюмах с узкими плечами, в грубой черной или коричневой обуви – такая же одежда была на мне.

Затем грохот уличного движения привлек мое внимание. И я увидел вокруг автомобили с квадратными формами, трубами огромных радиаторов…

На мгновение я испытал всплеск ужаса. Потом вспомнил сетчатую клетку и гул моторов. Мэй Робертс, вероятно, подвергла меня электрошоку, после чего где-то продержала под замком, достаточно долго, чтобы сменилось время года, или перевезла меня на Юг, где выставила на улицу посреди дня.

Однако передо мной был Нью-Йорк. Я определенно узнавал его, хотя некоторые здания изменились, а люди одеты более бедно.

Что это – сценическая постановка? Гипноз?

Ну, конечно! Она меня загипнотизировала.

Кроме того, человек, находящийся под гипнозом, об этом совершенно не подозревает.

Совсем запутавшись, я вытащил связку конвертов, затем положил их обратно в карман. У меня, как предполагалось, были и наличные деньги, и банковский счет, и я находился рядом с банком. Она, очевидно, хотела, чтобы я зашел в него. Я так и сделал. Оказавшись внутри, я вручил верхний конверт кассиру.

Он вынул из него сто пятьдесят долларов и посмотрел на меня так, будто этого было достаточно, чтобы купить и продать банк. Спросил, открыт ли у меня счет у них. Я не знал. Он отвел меня к чиновнику банка, человеку с тесным воротником, как у Гувера, и усиками Джона Гилберта. Тот принял меня с такой сердечностью, какой я никогда не встречал.

Я вышел на улицу, пялясь на банковскую книжку, которую мне только что вручили. Мой пульс участился, дыхание сбилось, в голове как будто кто-то выплясывал странный танец.

На месте даты я увидел: «15 мая 1931 года».

Я НЕ ЗНАЛ, чего я больше испугался – оказаться в затруднительном положении в самые худшие годы Великой депрессии, или вернуться обратно в дом из песчаника. Одновременно я вспомнил, что в эти времена был ребенком, и сегодня наверняка должен находиться на занятиях в школе в правой части пригорода. Но вдруг, не успел я моргнуть, как все вокруг изменилось, и я оказался рядом с другим банком, в совсем другом районе.

Теперь на конверте значилось 29 мая все того же 1931 года. Я внес наличные в размере 75 долларов, затем 100 долларов в другом месте через несколько дней, и так далее, тратя на все про все по нескольку минут, и перепрыгивая вперед от нескольких дней до месяца.

Время от времени, в пачке мне попадались почтовые конверты с обратным адресом. Они предназначались различным фондовым брокерам, и когда я осмелился распечатать один из них, прежде чем бросить в почтовый ящик, то обнаружил, что это заказ на покупку нескольких сотен акций компании безалкогольных напитков на имя Энтони Робертса. Я не помнил, когда эти акции стоили так дешево. В последний раз, когда я изучал курсы, цена была выше минимум раз в пять. Я и сам пытался делать деньги на бирже, но лучше всего мне это удавалось делать для Мэй Робертс.

Несколько раз я задерживался на час или около того. Однажды ночью я попал в роскошный подпольный бар, с двумя конвертами, в которых предписано было сделать ставки, согласно указаниям. Было 21 июня 1932 года, и мне следовало поставить на Джека Шарки, который боролся за титул чемпиона в супертяжелом весе против Макса Шмелинга.

Все, кто находился в баре – три женщины, несколько барменов и клиенты-мужчины, в том числе двое полицейских, – с молчаливой сосредоточенностью толпились возле радио. Приветливый типчик принимал ставки. Он одарил меня понимающей улыбкой, когда я внес деньги на Шарки.

– О, как приятно иметь дело с человеком, который хочет, чтобы победил американец, – сказал он, – пусть даже к черту облажаться, да?

– Ага, – ответил я и криво улыбнулся в ответ.

Большая часть ставок шла на Шмелинга, и я подумал, не допустила ли Мэй Робертс ошибку. Я не помнил, кто победил.

– Знаете, – заявил я, – Джей-Пи Морган как-то сказал: не стоит недооценивать Америку.

– А я не поставил бы и вшивого бакса, – заявил пьяный парень, которому едва удавалось держаться на ногах. – Паршивая трава не растет на затоптанной дороге, нет никакой работы, никакого будущего, ничего!

– Мы выкарабкаемся, все будет О.К., – уверенно сказал я ему.

Он фыркнул в свое пойло.

– Не в этой жизни, приятель. Только чудо может поставить эту страну на ноги. А я не верю в чудеса. – Его нахмуренное лицо очутилось напротив моего, от него веяло перегаром и воинственностью. – А ты?

– Заткнись, Гас! – бросил один из барменов. – Бой начинается.

Я ПЕРЕЖИЛ несколько опасных моментов, слушая радио и потягивая дешевое виски. Бой длился все пятнадцать раундов. Шарки победил, а я довел себя почти до такого же состояния, в каком пребывал Гас, который отключился на середине боя. Все, что я запомнил, так это как приветливый типчик сунул мне в руку толстый рулон, сказав: « – К счастью для меня, большинство парней недооценивает Америку», – а я, выползая из дверей, пытался рассовать деньги по правильным конвертам, как вдруг снова все изменилось, и я опять очутился рядом с банком.

«Бог мой, что за чудесная опохмелка!» – подумал я, ощутив себя трезвым как стеклышко, и способным внести следующий депозит.

Были и другие конверты со ставками и взносами, например, на «Поющий Лес» на скачках 1933 года в Белмонт Парке, или на Макса Бэра против Примо Карнеры, а затем на «Кавалькаду» в дерби Черчилль Даунс в 1934 году, на Джеймса Брэддока против Бэра в 1935, или сумасшедший выигрыш с «угадыванием» победителей сразу двух заездов: «Ваноа» и «Аракай» в Тропикал Парке, и так далее, на протяжении последующих лет. Как прыгающий по воде камушек, я оказывался тут и там, от нескольких минут до часу. Я рассовывал конверты для Мэй Робертс и для себя по разным карманам, отдельно от банковских книжек. Карманы уже выпирали, депозиты и начисленные проценты росли как на дрожжах.

Все это было так захватывающе, что, только очутившись в начале октября 1938 года – в общей сложности затратив, как мне казалось, четыре или пять часов – я, наконец, понял, для чего ей нужен. Я не зацикливался на том факте, что являюсь путешественником во времени, или на том, как ей это удалось, хотя, надо признать, ощущение было в каком-то смысле жутким, вроде путешествия в мир мертвецов. Ведь мои отец и мать в 1938-м были еще живы. Если бы я мог освободиться от той силы, что заставляла меня совершать прыжки во времени, я мог бы навестить их.

Эта мысль захватила меня с такой силой, что я попал в тиски между этим отчаянным желанием и страхом. Я ужасно хотел увидеть их снова, и не смел. Я не мог…

Но почему нет?

Может быть, машина времени охватывает только область вокруг различных банков, подпольных клубов, баров, ипподромов. Если бы я сумел каким-то образом выйти из этой зоны, то, возможно, и не вернусь в то место, откуда Мэй Робертс отправила меня.

Теперь я, разумеется, понимал свою роль: я вносил вклады и выигрывал ставки точно так же, как это делали «слабоумные старики». Чернила на их банковских книжках выглядели свежими, потому что они были свежими. Если так продолжится и дальше, я вернусь в свое собственное время всего через несколько часов, имея при себе что-то около 15000 долларов, или больше, в виде вкладов с процентами и наличности.

Если бы мне было около семидесяти, она могла забросить меня в начало столетия с той же суммой, тогда и 30000 долларов не стали бы пределом.

«Понял все, наконец?»

Да, теперь я знал все детали.

И я был до смерти напуган.

Старики умерли от голода, вне зависимости от того, сколько денег имели при себе или в банках. И тут не важно, причиной ли этому путешествие во времени, или что-то еще. Я не собирался оказаться мертвым в своем отеле, и чтобы Лу Пейп осыпал проклятьями мой труп, думая, что его друг, оказывается, скрывал от него огромное состояние, каким-то невероятным образом скопленное аж с самого 1931 года. Он бы посчитал, что я раньше срока впал в маразм и со своей точки зрения был бы, конечно, прав, не зная истины.

ВМЕСТО того чтобы внести вклад в октябре 1938 года, я остановил старое потрепанное такси и велел водителю гнать прочь. Когда я показал ему 10 баксов, он вдавил педаль газа в пол. В 1938 году 10 долларов казались бешеной суммой.

Мы отъехали примерно милю от банка, и водитель посмотрел на меня в зеркало заднего вида.

– Далеко ехать, мистер?

У меня были так крепко стиснуты зубы, что потребовалось усилие, чтобы разжать их, прежде чем я сумел ответить.

– Как можно дальше.

– За нами гонятся копы?

– Нет, но кто-то, возможно. Не удивляйтесь ничему, независимо от того, что происходит.

– Хотите сказать, я могу получить пулю? – испугался он, замедляя ход.

– Нет, никакая опасность тебе не грозит, приятель, – ответил я. – Расслабься, и поехали дальше.

Я спрашивал себя: могла ли она еще достать меня, если я достаточно далеко от банка? Однако несправедливо было бы лишить водителя награды, если бы я снова исчез. К тому же он нажал на педаль еще сильнее, чем прежде.

Мы, должно быть, проехали около трех миль, как я вдруг в одно мгновение очутился возле того первого банка, в котором побывал в 1931 году.

Не знаю, что подумал таксист, когда я исчез из его тачки. Он, вероятно, подумал, что я, открыв дверь, незаметно выскочил. Возможно, он даже вернулся назад в поисках тела, размазанного по асфальту.

Но это безнадежная затея. Я уже был на неделю впереди.

Сдавшись, я покорно оформил депозит. Тот самый, который я пропустил в начале октября.

Выходит, не существовало никакого способа сбежать от этой куколки с красивым жестоким лицом, великолепным жарким телом и планами относительно меня, которые, все до единого, вели к смерти. Я больше не пытался бежать. Продолжал вносить вклады, отправлять заказы по почте брокерам, и делать ставки, которые не могли не принести успеха, поскольку уже были известны.

Я даже не помню, что было последним – бокс или скачки. Я завалился в бар, где уже открыто продавали спиртные напитки, дождался неизбежного выигрыша, схватил заказанный гамбургер и направился к двери. Конверты, которые я должен был использовать, закончились, и меня пробрала дрожь, когда я понял, что следующее место, где окажусь, будет сетчатая кабина и устройство с моторами. Так и случилось.

ОНА ждала напротив клетки, и я вручил ей пять банковских книжек и конверты, забитые наличностью, всего более 15000 долларов, но все, о чем я мог думать, так это о том, что невероятно голоден, и что-то случилось с тем гамбургером за то время, пока я совершал последний прыжок во времени. Я, должно быть, упал и выронил его, потому что моя рука оказалась в пыли и грязи. Я отряхнул себя, быстро ощупал лицо и задрал рукава, чтобы взглянуть на свои руки.

– Хитро задумано, – сказал я. – Но я даже близко не чувствую истощения.

– С чего вы взяли, что оно будет? – спросила она.

– Потому что так было со всеми остальными.

Она замедлила скорость двигателей до холостого хода, и вибрация сетки уменьшилась. Я смотрел сквозь ячейки на Мэй.

Боже! – как она была прекрасна. Восхитительна настолько, насколько может быть совершенным ледяное изваяние! Ее лицо заслуживало и поцелуев, и пощечин, и снова поцелуев, и снова пощечин…

– У вас предвзятое мнение, мистер Уэлдон. Я – деловая женщина, а не монстр. Мне нравится думать, что во мне достаточно сострадания. Я могла бы нанимать только молодых людей, но старым сложнее найти работу. Вы сами убедились в том, что я даю им деньги, которые они никогда бы не заработали бы другим способом.

– И про себя не забываете тоже.

– Это деловой подход. Мне нужны деньги для работы.

– Старикам тоже нужны. Только они умирают, а вы нет.

Она открыла дверь и велела мне выходить.

– Я иногда совершаю ошибки. Время от времени попадаются слишком старые мужчины и женщины, и они не выдерживают. Я стараюсь этого не допускать, но они настолько нуждаются в деньгах и работе, что не всегда говорят правду о своем возрасте и о состоянии здоровья.

– Вы могли бы нанимать тех, кто имеет страховку и рекомендации.

– Но те, у кого нет ничего, находятся в худшем положении! – Она сделала паузу. – Вы, вероятно, считаете, что мне нужны только деньги, а моя затея – просто средство для наживы. Это не так.

– Хотите сказать, что ваша затея вовсе не в том, чтобы сколотить себе состояние и избавиться от тех, кто помогал вам это осуществить?

– Я сказала, что мне нужны деньги для работы, мистер Уэлдон, и этот метод действует. Но есть и другие цели, гораздо важнее. То, через что вы прошли, – это начальная подготовка, если можно так сказать. Теперь вы знаете, что можно путешествовать во времени, и каково это. Первоначальный шок, таким образом, прошел, и вы теперь лучше готовы к тому, чтобы сделать для меня кое-что еще в другой эпохе.

– Что-то еще? – я озадаченно уставился на нее. – И что же вам нужно?

– Давайте сначала пообедаем. Вы, наверное, проголодались.

ОНА была права, и вернувшийся голод напомнил мне о случившемся:

– Я купил гамбургер непосредственно перед тем, как вы вернули меня. Я не знаю, что с ним случилось. Моя рука была испачкана, а гамбургера не оказалось, как будто я упал в грязь и выронил его.

Она встревоженно посмотрела на мою руку, наверное, испугавшись, как бы я не подхватил какую-нибудь заразу. Я понимал ее: никогда не знаешь, какие болезни можно подцепить, путешествуя по времени, сам читал много раз, что микробы способны мутировать в зависимости от условий. Например, сегодня многие штаммы бактерий становятся невосприимчивыми к антибиотикам. Я знал, что она беспокоилась вовсе не обо мне, но все равно было приятно.

– Наверное, это все объясняет, я полагаю, – сказала она. – Правда, сама я не путешествовала во времени, ведь кто-то в настоящем должен управлять средством перемещения, поэтому я не уверена, возможно или невозможно падение. Допускаю, что все было так, как вы сказали. Если рывок назад из прошлого был слишком сильным, вы действительно могли упасть, перед тем, как вернуться.

Она привела меня в богато украшенную столовую, где был накрыт стол для двоих. Еда ждала на столе, зазывая ароматами блюд. Никого из слуг не было. Она указала на стул, мы сели и начали есть. Поначалу я был немного взволнован и боялся: вдруг что-то подложено в еду, но та оказалась превосходной. Я проглотил немного в ожидании какого-нибудь эффекта, но ничего не случилось.

– Вы пытались вырваться от притяжения луча времени, не так ли, мистер Уэлдон? – спросила она.

Я не ответил.

– Вы ошибочно представляете принцип его работы. Управляющий луч охватывает не территорию, он покрывает эру. Вы могли отправиться в любую часть мира, луч все равно вернул бы вас. Я выражаюсь достаточно понятно?

Куда уж понятнее. Мне оставалось смириться.

– Полагаю, что вы уже сформировали мнение обо мне, – продолжала она. – Довольно нелестное, как я полагаю.

– Сука. Это самое невинное слово, которое я могу подобрать. Но умная. Только гений смог бы изобрести машину времени.

– Это не я изобрела. Мой отец, доктор Энтони Робертс, он все придумал. Путешественники, вроде вас, позволяют мне продолжать его дело. – Ее лицо неожиданно стало мягким и нежным. – Мой отец был замечательным человеком, великим человеком, но его признали сумасшедшим. Ему не давали преподавать и работать, как он хотел. Возможно, к лучшему, хотя, я уверена, ему было бы неприятно это услышать. Как бы там ни было, избыток свободного времени он потратил на свою машину. Он мог бы с ее помощью заставить человечество ответить за его унижение, но не сделал этого. Он использовал ее, чтобы помочь человечеству.

– Каким образом? – полюбопытствовал я.

– Это неважно, мистер Уэлдон. Вы решили ненавидеть меня, и считаете лгуньей. Что бы я вам не говорила, я уверена, это ничего не изменит.

ОНА была права в первой части своего утверждения: я не испытывал к ней ничего, кроме ненависти, и боялся ее; но она была неправа относительно второго пункта. Я вспомнил вдруг о Лу Пейпе: чтобы он подумал обо мне, если бы я скончался от голода, имея при себе 15000 долларов, притом, что постоянно клянчил у него взаймы. Не зная, как я получил это состояние, он мог бы посчитать себя оскорбленным и решить, что я дурачил его все эти годы. Одним словом, у Лу не было бы достаточно информации, чтобы справедливо судить обо мне. Точно так же и у меня не было достаточно информации, чтобы судить о ней.

– Что я должен сделать? – осторожно спросил я.

– Все путешественники, кроме одного человека были направлены в прошлое для конкретных поручений: спасти шедевры и реликвии, которые так или иначе были потеряны для человечества.

– Не потому ли, что они могут стоить бешенных бабок? – злобно сказал я.

– Вы уже видели, что я могу получить все деньги, какие захочу. В прошлом было достаточно потрясений: пожары, войны, революции, варварство. И я хотела, чтобы мои единомышленники спасали вещи, обреченные на исчезновение. О, это прекрасные вещи, мистер Уэлдон. Мир оказался бы намного беднее без них!

– Эль Греко, например? – спросил я, вспомнив бред старика, у которого нашли 17000 долларов в подкладке.

– Эль Греко тоже. Отдельные картины, потерянные на протяжении веков. – Она стала более оживленной, словно ее подменили. – За исключением одного человека, о котором я говорила, я отправляла всех в прошлое – будущее слишком неопределенно для нас. И есть дополнительная причина, почему я с сомнением исследовала его только однажды. Но тот человек, который отправился туда, обнаружил нечто, что имело бы огромную ценность для всего мира.

– А с ним что случилось?

Мэй казалась опечаленной.

– Он был слишком стар. Его сил хватило лишь на то, чтобы рассказать мне о будущем, где есть то, в чем мы нуждаемся. Это металлический ящик, достаточно небольшой, переносных размеров. Но он может обеспечить энергией весь этот город, со всеми его предприятиями, осветить каждый дом и улицу!

– Да, звучит здорово. И что я получу, если доставлю его вам?

– Мы разделим прибыль, пополам, разумеется. Но вы должны понимать, что энергию мы будем продавать по максимально низкой цене, доступной каждому.

– Не возражаю. Какова же причина того, что вы не желаете иметь дела с будущим?

– Вы ничего не можете перенести из будущего в настоящее, поскольку этого еще не существует в действительности. Я не буду вдаваться в теорию, но это очевидно: ничто не может существовать до того, как оно появилось на свет. Вы не сможете принести ящик. Мне нужны только технические данные, чтобы создать такой же.

– Технические данные? Я актер, а не ученый.

– У вас будут чертежные принадлежности и непромокаемые блокноты, чтобы скопировать все до каждого дюйма.

Я НЕ МОГ составить о ней какое-то определенное мнение. Как я уже говорил, она была красива, что часто мешает мужчине оценить женщину, но я не мог забыть о голодных смертях. Те старики ничего не получили, кроме дистрофии, бесполезных денег и смерти. С другой стороны, возможно, она говорила искренне, про то, как хотела помочь тем, кто нуждался в помощи больше других, но некоторые из них скрывали свой возраст и состояние здоровья, потому что отчаянно нуждались. Ведь я знал только о тех, кто умер. Но теперь я понимал, что других было больше, скорее всего, гораздо больше, чем умерших – тех, кто прошел через испытание и мог наслаждаться своей скромной удачей.

Я обдумывал так же ее слова о спасении сокровищ прошлого и о желании обеспечить всех энергией. И она была совершенно права в том, что ей не составило бы труда нажить состояние, ведь путешествие во времени позволяло использовать всю выгоду из прошлого: инвестировать в акции, делать ставки на спортивные и азартные игры.

Но эти случаи голода…

– Какие вы мне даете гарантии? – потребовал я.

Она пришла в раздражение.

– Мне нужны данные от вас. Я вам буду нужна, чтобы запустить прибор в производство. Достаточно ли таких гарантий?

– Я не о том. Буду ли я жив после всего этого?

– Мистер Уэлдон, пожалуйста, включите логику. Я беру на себя риск. Я уже дала вам денег больше, чем вы когда-либо держали в руках. Считайте это частичной оплатой за будущие услуги. Главным образом, это испытание должно было дать вам опыт в путешествиях во времени.

– И чтобы доказать мне, что я не могу выйти из игры, – добавил я.

– Это неизбежный эффект действия машины. В противном случае, как бы я перемещала вас во времени? Если вы постараетесь поставить себя на мое место, то поймете, что я потеряю свои капиталовложения, если вы не вернетесь с данными. Я не могу забрать ваши деньги, сами понимаете.

– Не знаю, что и думать, – ответил я, весьма недовольный своим положением, ведь я не мог знать наперед, что меня ждет. – Я доставлю данные для вашего чудесного ящика, если это вообще возможно, а там поглядим.

Закончив трапезу, мы поднялись наверх, и я вошел в клетку.

Она замкнула контур. Двигатели завыли. Сетка начала размываться.

И я очутился в мире, которого никогда не знал.

Я ДОПУСКАЮ, что это можно было бы назвать городом: судя по количеству зданий. Но ни в одном городе никогда не было такого богатства зелени. Это не были улицы, просто усаженные деревьями, как Унтер-ден-Линден в Берлине, или островками кустарников, как на Парк-Авеню в Нью-Йорке. Трава, деревья и кусты росли вокруг всех зданий, отделенных друг от друга широкими лужайками. Все строения были сделаны из стекла, или из чего-то очень похожего на стекло. Некоторые из окон не пропускали свет, но я не замечал защитных экранов или жалюзи. Какое-то поляризационное стекло или пластик?

Я ощущал тревогу, находясь здесь, но все равно это было захватывающее дух ощущение, все-таки я был в будущем, и был жив, хотя, как предполагалось, все мои современники давно покинули бренный мир.

Воздух казался свежим, как в провинции. Не было никакого смога, автомобили каплевидной формы двигались по гладкой как стекло дороге. Они были полностью сделаны из прозрачной пластмассы и двигались ровными рядами, скорее плавно, чем стремительно. Если бы я не увидел дирижабль над головой, то и не услышал бы его. Он летел тихо, изящный шар без крыльев, его как будто несло ветром с одного края неба на другой, притом, что никакой ветер не мог толкать его с такой скоростью.

Один автомобиль остановился рядом и кто-то крикнул:

– Мы здесь!

Несколько человек выскочили из машины и направились ко мне.

Я не раздумывал. Я побежал. Пересек газон и нырнул в ближайшее здание, где помчался через длинный коридор с гладкими стенами и ярко освещенный, без единой тени, пока не нашел дверь, которую смог открыть. Очутившись внутри, я захлопнул ее и запер. Потом, тяжело дыша, упал в мягкое кресло, которое вдруг приняло форму моего тела. Мне хотелось исколотить себя, тупоголового болвана, каким я оказался на поверку.

Зачем я бежал? Они не могли знать, кто я такой. Если бы в этом времени люди ходили в тогах или купальных костюмах, я, безусловно, выделялся бы на их фоне, но у них оказалась точно такая же одежда, как у нас – костюмы и рубашки, галстуки у мужчин и высокие каблуки у единственной женщины, что была с ними. Я испытал некоторое разочарование, от того, что одежда практически не изменилась, но, с другой стороны, это было мне на пользу: так я мог быть менее заметным.

Но почему же кто-то крикнул: « – Мы здесь!». Если только…

Нет, они, должно быть, приняли меня за кого-то другого. Я не видел другого объяснения. А бежал потому, что это была естественная первая реакция: я ведь понимал, что находился здесь ради того, что можно назвать незаконной деятельностью, и если у меня выгорит, то некий несчастный изобретатель останется без причитающихся ему отчислений.

Я жалел о том, что не мог бежать дальше. Мало того, что выставил себя полным идиотом, так вдобавок вспотел и запыхался. Всю жизнь играя стариков, еще не так сложно спуститься вниз по пожарной лестнице, но трудно примерять на себя роль спринтера – никаких легких не хватит.

Я ПРОДОЛЖАЛ сидеть, восстанавливая дыхание, и пытался решить, что делать дальше. Идей насчет этого у меня было не больше, чем у какого-нибудь древнего египтянина, оказавшегося посреди Таймс-Сквер с инструкциями выкрасть мумию из музея Метрополитен. У меня не было никакой информации. Я не знал, города, и уж тем более понятия не имел, где можно раздобыть данные для Мэй Робертс.

Открыв дверь и, прежде чем выйти, я осмотрелся. Пройдя несколько пересечений с другими коридорами, наконец, отыскал внешнюю дверь. Я помедлил, мучительно пытаясь собрать все свое мужество. Хотелось выскользнуть, двигаться украдкой или помчаться стрелой, но я заставил себя выйти, как подобает порядочному, ни в чем не замешанному гражданину. Только такую маскировку нельзя распознать. Все, что нужно делать – это вести себя так, будто я принадлежу этому времени и этой местности, но кто бы еще знал, в чем разница?

Люди вокруг двигались неторопливо, словно им некуда спешить. Я придерживался их скорости, очень сожалея, что не было толпы, в которой можно затеряться.

Какой-то человек поравнялся со мной и вежливо спросил:

– Я прошу прощения. Вы ведь чужой в этом городе?

Я чуть было не остановился в испуге, но подумал, что это, вероятно, какая-нибудь бесплатная акция.

– Почему вы так решили? – спросил я, заставляя себя держать все тот же легкий темп.

– Я не узнал вас в лицо, и подумал…

– Это большой город, – с невозмутимостью ответил я, – Вы не можете знать всех.

– Если есть что-то, в чем я могу помочь вам…

Я сказал ему, что в помощи не нуждаюсь, и он отвалил. Здравый смысл подсказывал мне, что следует вначале осмотреться, прежде чем позволять рискованные действия. Я мог оказаться в полицейском государстве или в стране, находящейся в состоянии войны; кто их знает, возможно, здесь с подозрением относятся к чужакам. Они могли схватить меня по любой причине, от бродяжничества до шпионажа. Я мог быть арестован, замучен, казнен – один Бог ведал, что ожидало меня. Хотя все вокруг выглядело достаточно мирным, это еще ничего не доказывало.

Я продолжал идти, изучая то, в чем я не мог быть уверен, по абсолютно незнакомому городу, в то время как у меня не было никакого права находиться здесь живым. Я думал о той информации, которую Мэй хотела получить. Пока я мог спокойно прогуливаться, но что будет, когда она выдернет меня обратно, и при мне не окажется данных?

Что тогда? Возможно, те умершие от голода люди не справились с заданием! В этом случае она может застрелить меня или отправить подыхать куда угодно, в любую точку времени, чтобы избавиться от улик.

Черт побери, я не знал, лучше она, или хуже, чем я думал о ней, но не собирался рисковать. Мне нужно было добыть ей то, что она ждала.

ВПЕРЕДИ был указатель. На нем я прочел: К ТОРГОВОМУ ЦЕНТРУ.

Стрелка показывала направление. На следующей развилке был другой знак, показывающий, куда идти дальше.

Так, следуя подсказкам, я очутился в центре города, который представлял собой огромную территорию с парком посредине и всевозможными магазинами по периметру. Из всех магазинов меня заинтересовал только один: ЭЛЕКТРОПРИБОРЫ.

Я вошел в него.

Обходительный молодой продавец встретил меня и вежливо поинтересовался, может ли он чем-нибудь помочь.

– Нет спасибо, я просто хотел бы немного осмотреться, – ответил я, по-идиотски нервно рассмеявшись, понимая, что выгляжу глупо.

Я, актер, а вел себя как неотесанный деревенщина. Мне стало стыдно за себя.

Он старался не показывать своего удивления, хотя это ему плохо удавалось. К моему счастью, продавец отвлекся на другого посетителя, который зашел в этот момент в магазин, и я мог спокойно осмотреться.

Не знаю, могу ли я верно передать свои чувства. Трудно описать то, чего никто никогда не видел, и невозможно даже сказать, что на что было похоже. Но я все же попробую.

Если придерживаться прежних сравнений, я бы снова прибегнул к образу уже упомянутого мною древнего египтянина, которому приказали стащить мумию из музея Метрополитен.

Бедный парень, естественно, понятия не имел бы ни о деньгах, ни о транспортной системе Нью-Йорка, ни о том, где находится музей, и как туда добраться, как ведут себя посетители, что делать, что говорить, какие нормы поведения, которые соблюдает любой обыватель, можно невольно нарушить, и так далее. Теперь добавьте вероятный риск оказаться в тюрьме или в сумасшедшем доме, если он допустит ошибку. Представив все это, вы, вероятно, поймете, что ощущал я. Здесь говорили по-английски, но это не имело большого значения: гораздо хуже было незнание того, что правильно, а что неправильно, и неизвестность последствий. В общем, поводов для паники было предостаточно.

Впрочем, и это мало добавляет ясности.

Для примера, возьмем электроприборы в том магазине – они способны наглядно продемонстрировать всю сложность ситуации, в которой я оказался.

Для людей того времени это были самые обычные изделия, как для нас тостеры, телевизоры и лампы. Но для меня они имели не больше смысла, чем наши приборы для древнего египтянина. Можете представить себе, как он пытался бы выяснить, что это за штуковины, и как они работают?

НАД некоторыми из приборов пришлось поломать голову. Взять, например, светильник, который можно было разместить в любой части стены – без винтов, без клея, без проводов – при этом он держался и горел, независимо от того, в каком месте стены находился. Что-то вроде бра… вероятно, это оно и было!

Затем я наткнулся на что-то, похожее на пепельницу с голубым электрическим мерцанием в основании чаши. Я раскурил трубку – до этого видел, что некоторые здесь курят, и теперь знал, что могу спокойно сделать то же самое – и бросил в чашу спичку. Ее тут же не стало. Я сомневаюсь, что внутри было какое-то скрытое отделение.

Спичка исчезла. Я вытряхнул пепел из трубки, и он тоже исчез. Осмотревшись и убедившись, что меня никто не видит, я извлек из кармана несколько монет и высыпал на дно. Они пропали. Как будто и не бывало. Дезинтегратор? У меня не было ни малейшего понятия.

Следующей была небольшая коробка с зеркалами и тремя миниатюрными дисками на передней части каждого. Я повертел диски на одном из них – это походило на использование трех номеронабирателей одновременно – и вдруг в зеркале возникло лицо симпатичной девушки, выжидающе смотревшей на меня.

– Да? – спросила она.

– Я… э-э-э… ошибся номером, извините, – и, поспешно отодвинув коробку, я направился в другую часть магазина, поскольку не имел даже малейшего понятия, как выключить устройство.

То, что я искал, оказалось небольшой, окрашенной под металл коробкой размером с чемодан, с выемкой на крышке и небольшим регулятором на передней стенке. Я не знал, что это такое, до тех пор, пока не повернул регулятор. Внезапно свет в магазине засветился очень ярко, откуда-то прибежал продавец и вежливо отодвинул меня, чтобы выключить прибор.

– Мы же не хотим здесь все сжечь? – спокойно спросил он.

– Я просто хотел убедиться, действительно ли он работает, – сказал я, все еще немного дрожа, и осознавая, что меня могло убить хорошим разрядом тока.

– Но они всегда работают, – сказал продавец.

– Ах, всегда?

– Разумеется. Действуют элементарно, и нет никаких элементов, которые могли бы износиться, поэтому они работают вечно, – он вдруг улыбнулся, как будто о чем-то догадавшись. – О, я понял, вы шутите! Ну, конечно – все знают о «Дюнапаке» еще с начальных классов. Хотите получить один?

– Нет, нет, старый достаточно хорош. Я просто… ну вы понимаете, хотел узнать, сильно ли отличаются новые модели от прежних?

– Но у нас не было никаких новых моделей с 2073 года, – ответил он. – Почему вы считаете, что они могли появиться?

– Я… не знаю, – пробормотал я. – Никогда нельзя быть уверенным.

– Можно, с «Дюнапаком», – сказал он и не оставил бы меня в покое, если бы мне не отказали нервы. Пробормотав что-то, я поспешил скорее убраться из магазина.

ВЫ спросите, почему? Он задал вопрос: хочу ли я «получить» «Дюнапак», а не купить. Я и представления не имел, что означает «получить» в их обществе. В качестве оплаты могло использоваться что угодно, вплоть до накопленных купонов какой-нибудь лотереи, или, может быть, отработанного количества трудодней – в этом случае он захотел бы узнать, где я работаю, какой у меня социальный капитал, или что-то в этом же духе, о чем я не имел понятия. Впрочем, это мог быть просто гипотетический разговор о предстоящей покупке.

Гадать я не хотел, но и подвергать себя еще большей опасности тоже. Моя грубая ошибка с проверкой работающего «Дюнапака» и о новых моделях едва ли казалась простительной.

Бог мой, сколько неизвестности и риска подстерегает нас в мире, о котором мы ничего не знаем. Можно сколько угодно мечтать о том, чтобы очутиться в будущем, но на деле – та еще проблемка.

– Подожди, друг! – вдруг услышал я за спиной крик продавца.

Я оглянулся, надеясь, что сделал это с такой же небрежностью, как и пешеходы, обернувшиеся на него. Он быстро зашагал ко мне, с очень озабоченным выражением на лице. Я ускорил шаг, стараясь держать дистанцию и одновременно надеясь, что люди, которых я обгонял, посчитают, будто я просто опаздываю на встречу. Продавец не бежал за мной и не звал полицию, но я не мог быть уверен, что он не станет этого делать дальше.

Едва только зайдя за угол, я побежал, как угорелый. Увидел переулок в конце квартала и нырнул в него. Нашел дверь в подвал и спрятался там, вжавшись в стену, дрожа от напряжения и нехватки воздуха, как пловец, который слишком долго пробыл под водой.

Даже после того, как дыхание успокоилось, я не торопился покидать укрытие. Улица, возможно, была оцеплена – полиция, армия и морской флот вместе взятые могли поджидать меня, чтобы арестовать.

Что заставляло меня так думать? Да просто понимание того, насколько озадачился бы тот же самый древний египтянин, если бы его арестовали в метро за плевки – самое невинное занятие в его время! Я, возможно, сделал столь же невинный для себя проступок, который в этой эпохе могли посчитать за преступление. А разве в какие-либо времена незнание законов освобождало от ответственности?

Вместо того чтобы вернуться на улицу, я предпочел обследовать здание. Оно казалось странно тихим и пустым. Я не мог понять почему, пока не набрел на туалет, где увидел небольшие кабинки и умывальники, которые располагались чуть выше моих коленей. Это была школа. Дети уже отучились, потому и пусто.

Мне казалось, будто внутри растаял ледяной стержень, державший меня в напряжении. Я сразу почувствовал легкость. Вероятно, не нашлось бы лучшего места в городе, где я мог спрятаться.

Начальная школа!

А ведь продавец сказал: « – Все знают о «Дюнапаке» еще с начальных классов».

БРОДЯ по школе, я испытывал жутковатое ощущение, как будто с детства привычная обстановка была искажена временем до почти полной неузнаваемости.

Не было никаких досок, больших учительских столов и привычных ученических парт, чернильниц, указок, глобусов или книг. Тем не менее, это была школа. Это я понял еще по приспособлениям в туалете, а теперь окончательно убедился, увидев небольшие стулья, аккуратно задвинутые под низкие, ярко окрашенные столы в классных комнатах. В большом удобном кресле, вероятно, сидел учитель, если он не ходил по классу.

Возле каждого стула, закрепленного за своим, отдельным столом, находилась коробка с экраном, с обеих сторон ее располагались проволочные катушки на небольших шпинделях. На катушках стояли крупные четкие цифры. Около кресла учителя находился ящик со множеством таких же катушек, а на внутренней стене, напротив огромных окон висел большой экран.

Задавшись целью узнать что-нибудь о «Дюнапаке», я вошел в одну из таких комнат и сел на стул учителя. Я ощущал себя подобно археологу, гадавшему о назначении странных реликвий, найденных в мертвом городе.

Кресло было похоже на самолетное, оно позволяло сидеть вертикально или откинувшись на спину. Возле подлокотника располагался ряд кнопок. Я нажал наугад одну из них и нервно сжался, ожидая какого-нибудь подвоха.

Включились встроенные в потолок и стены светильники, в то время как комната стала постепенно затеняться. Я недоуменно огляделся, чтобы понять, что случилось, ведь все еще был день.

Окна, казалось, пришли в движение, будто задвигались, и солнечный свет постепенно угасал. Я усмехнулся, подумав, чтобы сказал бы на это древний египтянин. Я предположил, что окна представляли собой два листа поляризованного стекла, разделенных вакуумом, чтобы не пропускать холод и тепло, а освещение комнаты было синхронизировано с механизмом поляризации.

Уже что-то получалось. Теперь нетрудно будет выяснить и назначение остальных предметов.

Катушки в ящике рядом с учительским креслом могли содержать записи. Я поискал, на чем можно было бы проиграть их, но рядом не было ничего похожего на проигрыватель. Я попытался снять катушку со шпинделя. Не получилось.

Ага! Провод исчезал под шпинделем в основании рамки, удерживая катушку на месте. Это означало, что катушки должны проигрываться прямо в этом положении. Но как включить воспроизведение?

Я ПОДРОБНО осмотрел приспособление. Все его части казались безликими – ни циферблата, ни переключателей или чего-то подобного. Я пробовал водить над ним руками, полагая, что это может быть похоже на терменвокс[3], пытался произносить команды разным тоном – вдруг он настроен на голосовое управление. Но ничего не происходило.

Помните, как у Эдгара По: письмо лежало на самом видном месте, где его никто не догадался бы искать? Но ведь все эти вещи не были созданы для того, чтобы сбивать людей с толку, так же как и наши приборы. Однако тому, кто не разбирается, как включить пылесос или, скажем люстру на дальнем конце комнаты, пришлось бы действовать наугад.

Я ощупал каждый дюйм коробки, надеясь найти хоть что-то вроде выключателя, и, наконец, дотронулся до одного из шпинделей. Катушка сразу же начала вращаться с небольшой скоростью, и одновременно ожил экран на противоположной стене.

« – История освоения Солнечной системы, – заговорил низкий голос диктора, – является одной из самых смелых побед в длинном списке достижений человечества. Начиная с примитивных ракет, появившихся во время Второй мировой войны…»

Возникли кадры кинохроники: «Фау-1» и «Фау-2», их взрывы на стартовых комплексах и монтаж более поздних экспериментальных моделей. Мне хотелось посмотреть, чем, в конечном итоге, все закончилось, но я боялся потратить время впустую. В любой момент я мог услышать шаги охранника, сторожа, или тех, кто обслуживает здание.

Я снова нажал на шпиндель. Катушка остановилась и быстро, бесшумно начала перематываться назад, после чего выскочила. Я вставил другую катушку. На экране возникли умопомрачительные сцены подводных глубин.

« – С помощью энергетических экранов, – заговорил другой голос, – к 2027 году была составлена полная карта мирового океана…»

Я выключил запись. На следующих катушках оказались сведения по медицине, архитектуре, истории, географии таких мест, как внутренние области Южной Америки и Африки, в которых и по сей день остаются белые пятна. Я поражался этим замечательным фильмам, потрясающей цветопередаче изображения и удивительной чистоте звука, но торопливо отключал их, как только понимал, что они не имеют отношения к тому, что я искал.

Это были курсы для детей, но все они содержали информацию, к которой наши ученые только подбирались… и я не имел возможности подробно с этим ознакомиться!

Я разочарованно выключил фильм по психологии, когда со стороны двери услышал женский голос.

– Могу ли я вам помочь?

Я РЕЗКО обернулся и вскочил, испуганно вытянувшись в струну. В дверях стояла молодая худенькая женщина невысокого роста. Судя по тому, как она смотрела на меня, внешне любезно, и все же заметно нервничая, мне показалось, что она готова закричать в любую секунду, чтобы позвать на помощь.

– Должно быть, я забрел сюда по ошибке, – сказал я, и, едва не сбив ее с ног, выбежал в коридор, пытаясь вспомнить тот путь, которым попал сюда.

– Но вы не понимаете! – крикнула она мне вслед. – Я действительно хочу помочь…

Ага, помочь, – думал я, отыскивая дверь на улицу. Задачка прямо из того фильма по психологии: отвлечь пациента чем-нибудь, дождавшись прибытия бригады, которая доставит его туда, где ему самое место. Любая из наших учительниц, обнаружив безумного старика, бешено листающего учебники в классной комнате средней школы, поступила бы точно так же, при условии, что испуг не лишил бы ее возможности здраво рассуждать.

Добравшись до входной двери, я остановился. Не было никакой возможности узнать, подала ли она сигнал тревоги, но совершенно очевидно, искать меня будут на улице, думая, что я попытаюсь найти новое укрытие.

Поэтому я громко хлопнул дверью, чтобы было отчетливо слышно. Затем отыскал вход в подвал и начал осторожно спускаться по ступенькам.

В подвале я рассчитывал спрятаться за какую-нибудь печь, угольный ящик или топливный бак, но ничего такого не нашел. Я не знаю, как они отапливали здания зимой и пользовались ли системой охлаждения. Вероятно, существовала некая атомная установка, предназначенная для всего города, которая перекачивала по трубам горячую воду или хладагент. Но все коммуникации, вероятно, были проложены внутри стен, потому что никаких труб я не заметил.

Я забился в самый темный угол, какой смог отыскать, и надеялся, что здесь меня искать не станут.

ПРОШЛО ВРЕМЯ, наступила ночь, и голод заставил меня покинуть школу, но выбираться пришлось осторожно, убедившись, что никого нет поблизости.

Улицы торгового центра были сравнительно безлюдны. Но вокруг не было ничего похожего на ресторан. Я был настолько голоден, что у меня кружилась голова, и я испытывал одно только желание – поесть. Однако внезапная шокирующая мысль заставила меня остановиться. От ужаса действительности меня бросило в пот.

И чем же я намерен расплатиться, даже если найду ресторан?

Наконец, я осознал страшную правду. Эта девица забрасывала стариков с разными поручениями во времени, как меня… и они умирали от голода, потому что не могли купить еду!

Нет, ерунда, это не серьезно. Я ведь сам говорил Лу Пейпу: любой, кто голоден, всегда найдет способ достать еду, хотя бы даже ограбить ларек или продовольственный магазин.

Да только…

До сих пор в этом городе я не видел ни одного ларька или продовольственного магазина.

К тому же…

Я вдруг вспомнил, как в прошлом людям отрубали руки за кражу буханки хлеба.

Эта цивилизация не выглядела так, будто здесь в ходу такие жестокости, особенно за то, что кто-то осмелится украсть краюху хлеба. Но на первый взгляд этого не скажешь о большей части культур, где практикуют подобное варварство.

Я никогда не думал, что на мою долю выпадут подобные тяготы. Я невыносимо устал, был голоден и напутан. Потерянный, совершенно пропавший в этом чуждом для меня мире, где я мог быть убит, или умереть с голоду… И Бог знает, что ждало меня в моем собственном времени, если я вернусь обратно без информации.

Но даже если она у меня будет – это что-нибудь изменит?

Это мысль вынудила меня принять решение. Что бы ни случилось сейчас, вряд ли это будет хуже того, что Мэй Робертс может сделать со мной. По крайней мере, я не собирался подыхать от голода.

Позволив нескольким людям пройти мимо, я остановил прохожего, сознательно сделав выбор именно на нем: он был средних лет, с доброжелательным лицом и невысокий ростом, так что я мог бы хорошенько врезать ему и бежать, если бы он поднял шум.

– Послушай, друг, – сказал я ему. – Я тут шел по городу…

– Да? – откликнулся он радостно.

– И, кажется, заблудился…

Нет, он был не опасен. Я собирался добавить, что потерял свой бумажник, но все еще не знал, используют ли они в своем времени деньги. Он ждал с терпеливой, дружеской улыбкой, пока я не придумал, что сказать:

– Дело в том, что я не ел весь день, вы не могли бы мне помочь?

Он ответил самым невообразимо сердечным голосом:

– Я буду рад сделать все, что в моих силах, мистер Уэлдон.

МОИ глаза, казалось, вылезли на лоб.

– Вы… вы назвали меня…

– Мистер Уэлдон, – повторил он, продолжая смотреть на меня с приветливой улыбкой. – Марк Уэлдон, верно? Из 20-го столетия?

Я хотел ответить, но мой язык онемел, словно на самой худшей премьере, которую я когда-либо переживал. Я кивнул, испуганно пытаясь понять, что происходит.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, – сказал он успокаивающим тоном. – Вам совершенно ничего не угрожает. Мы предлагаем вам исключительное гостеприимство. Вы можете считать наше время своим временем.

– Вы знаете, кто я, – мой слабый голос все же вырвался наружу, – Значит, я напрасно убегал и прятался.

Он сочувственно пожал плечами.

– Всему городу было поручено помогать вам, но вы были в таком нервозном состоянии, что мы боялись тревожить вас прямыми действиями. Едва мы предпринимали какие-то попытки, вы каждый раз исчезали. Мы не хотели давить на вас, поэтому не преследовали. Предпочли подождать, когда вы обратитесь к нам по собственной воле.

Мне стало дурно от головокружения. Отчасти это было вызвано голодом, но только отчасти. В остальном причиной тому был страх и хаос в мыслях.

Они знали, кто я такой. Они ждали меня. Они, вероятно, даже знали о том, что я замыслил.

И они хотели помочь!

– Давайте пока не будем вдаваться в подробности, – сказал он. – Хотя мне очень хочется развеять ваши сомнения и страх. Но сначала вы должны поесть. А затем мы позовем других и…

Я отступил.

– Каких других? Откуда я знаю, что вы не настроены против меня, и что я не пожалею о последствиях?

– Перед тем, как обратиться ко мне, мистер Уэлдон, вы сначала должны были прийти к выводу, что мы представляем для вас меньшую угрозу, чем Мэй Робертс. Пожалуйста, поверьте мне, это так.

Так он знал и о ней тоже!

– Хорошо, я рискну, – безропотно согласился я. – Где тут у вас в городе можно поесть человеку?

ЭТО оказался приятный ресторан с мягким светом, льющимся из трехмерных полноцветных экранов на стенах, настолько реально передающих изображение, – сады, леса, равнины, – что создавалось впечатление, будто ты и вправду находишься на природе. Было неудивительно, что я нигде не мог найти ресторан, продовольственный магазин или ларек: по дороге сюда, я узнал, что еда поступает в дома по пневматическим трубам из городских гидропонных резервуаров, которые специализируются на сельском хозяйстве. Если же кто-то хотел перекусить вне дома, он мог заскочить в ресторан, пристроенный в каждое здание. У всех городов была своя специализация. Этот предназначался для людей искусства. Мне это понравилось.

Меню в виде экрана располагалось на столе – с помощью кнопок можно было выбрать нужное блюдо. Голодным взглядом я смотрел на изображения, пытаясь решить, что я хочу больше всего. Я выбрал устрицы, луковый суп, грудку цесарки и самый вкусный на вид десерт, но мой приятный невысокий спутник с решительным сожалением покачал головой.

– Я боюсь, вы не сможете съесть ни один из этих продуктов, мистер Уэлдон, – сказал он печальным голосом. – Чуть позже мы объясним, почему.

Подошли официант и администратор, делая вид, что я не настолько уж интересен им, но у них это плохо получалось. И я не мог обвинять их. Я и сам не преминул бы поглазеть на того, кто явился из времен Джорджа Вашингтона – примерно так же и они воспринимали меня.

– Не могли бы вы организовать специальный набор для мистера Уэлдона и доставить сюда? – спросил коротышка.

– Каждый ресторан готов к этому, мистер Карр, – ответил администратор, – Блюда в пути. Они уже готовы, еще с того момента, как он прибыл к нам.

– Прекрасно, – ответил славный парень Карр. – Не хотелось бы долго ждать. Он очень голоден.

Я осмотрелся и впервые заметил, что никого, кроме нас, в ресторане нет. Даже в такой час всегда бывают поздние посетители. Их отсутствие беспокоило меня. Как бы это не оказался заговор…

Но нет. Раздался мелодичный звон, и официант с администратором поспешили к проему люка, откуда вытащили пару лотков, заставленных контейнерами.

– Ваш обед, мистер Уэлдон, – сказал администратор, поставив передо мной поднос.

Когда он снял крышки, я уставился на еду.

– Это, – сердито воскликнул я, – это какое-то издевательство над голодным человеком!

ОНИ все выглядели встревоженными.

– Обезвоженный картофель, тушенка и консервированные овощи, – сказал Карр, – Не очень аппетитно, я знаю, но боюсь, что это все, что мы можем предложить вам.

Я придвинул к себе блюдо с десертом.

– Сухофрукты! – с отвращением понял я.

– Должен согласиться, в некоторой степени чрезмерно высушенные, – скорбно кивнул администратор.

Я отпил белый напиток с едва заметным голубоватым оттенком и чуть не выплюнул его обратно в стакан.

– Порошковое молоко! Вы что, потребляете эту дрянь?

– Нет, наша диета вполне разнообразна, – в смущении ответил Карр. – Но мы, к сожалению, не можем дать вам ни один из тех продуктов, что едим сами.

– Ну и почему же, черт возьми?

– Пожалуйста, поешьте, мистер Уэлдон, – со всей серьезностью попросил Карр. – Вам еще многое предстоит узнать, но лучше всего, если вы займетесь этим на полный желудок.

Я был серьезно голоден, чтобы отказываться даже от такой еды, совершенно неприглядной на вид, а на вкус оказавшейся еще хуже.

Когда я впихнул в себя обед, Карр нажал несколько кнопок на экранном меню и тарелки ушли в отверстие по центру стола. После этого Карр показал мне на те сочные продукты, что содержались в меню.

– Учитывая ваш выбор, – сказал он, – вы бы предпочли их тому, что съели сейчас, мистер Уэлдон?

– Еще бы! – ответил я с досадой, что этого не случилось.

– И вы умерли бы как те несчастные старики, расследованием гибели которых вы занимались, – произнес голос у меня за спиной.

Я в изумлении обернулся. Пока я ел, несколько аляповато разодетых мужчин и женщин вошли сюда, прокравшись так тихо, словно кошки. Я в нерешительности посмотрел на Карра, затем снова повернулся к ним.

– Это одежда, которую мы обычно носим, – сказал Карр, – Мотив 18-го столетия, как вы можете убедиться: бриджи до колен и короткие рубашки, широкий галстук для мужчин, у женщин смело подчеркнутый лиф и пышные юбки в современном стиле с использованием натуральных материалов, ярких и блестящих, туфли на синтетических пряжках. Очень нарядно, красиво, очень удобно и полностью подходит для нашего времени.

– Но на всех, кого я видел, была такая же одежда, как на мне! – возразил я.

– Только для того, чтобы пощадить ваши чувства и не вызвать тревогу. Это была серьезная задача – должен признать, ваша мода слишком сильно менялась от десятилетия к десятилетию, особенно для женщин. Возникла даже проблема с выкройками, все эти фасоны давно вышли из употребления. Города текстильщиков и портных работали полных шесть месяцев, чтобы одеть жителей нашего города, включая, конечно же, и детей. Все должны были выглядеть, как ваши современники, потому что мы не могли знать, в каком районе города вы окажетесь, и куда соберетесь пойти.

– Имелась единственная разница, которую вы не заметили, – добавила красивая пожилая женщина. – Вы были единственным человеком в сером костюме. Как видите, у нас было полное описание того, во что вы одеты, так что никто не мог перепутать вас с кем-то другим, поэтому мы с точностью знали обо всех ваших передвижениях.

– Для чего? – с возмущением спросил я. – Что все это значит?

ПРИДВИНУВ стулья, они расселись, цепляя меня взглядами, словно инквизиторы древних времен.

– Я Лео Бланделл, – сказал высокий человек в сиренево-золотом облачении. – Моя обязанность, как председателя Комиссии по Марку Уэлдону, должным образом исполнить предначертанное.

– Предначертанное?

– Ради уверенности, что последовательность событий не нарушится, я могу рассказать вам ровно столько, сколько вы должны знать.

– Я желаю хоть что-то понять!

– Очень хорошо, позвольте мне начать с того, что о большей части событий вы, несомненно, уже знаете. В некотором смысле, вы, скорее, жертва доктора Энтони Робертса, нежели его дочери. Робертс был блестящим физиком, но из-за эксцентричного поведения, он был высмеян за свои теории и за собственное высокомерие. Он представлял собою практически идеальный случай саморазрушения ученого, выбрав путь, когда человек сам препятствует своей карьере и рушит собственное счастье, а затем обвиняет весь мир в своей неудаче и страданиях. Однако вернемся к тому, что связывает вас. Он изобрел машину времени, и, к сожалению, тайна ее создания была утрачена, и с тех пор не открыта вновь. Он использовал ее в антиобщественных целях. Когда же Робертс умер, его дочь Мэй продолжила дело отца. Именно она отправила вас в наше время, чтобы узнать принцип действия «Дюнапака». Она совершенно безжалостная женщина.

– Вы уверены? – с беспокойством спросил я.

– Абсолютно уверен.

– Я знаю, что многие старики умерли после того, как она отправляла их на машине времени с разными поручениями. Но она говорила, что они скрывали свой возраст и состояние здоровья.

– Ничего другого она и не могла сказать, – не скрывая резкости, ответила женщина.

Бланделл повернулся к ней и покачал головой.

– Позвольте мистеру Уэлдону рассказать о своих чувствах к ней, Рода. Они, очевидно, очень неоднозначны.

– Это верно, – признался я. – В первый раз, когда я ее увидел, обратившись по объявлению, мне показалось, что она слишком сурова, но я допускал, что это вполне объяснимо деловым подходом. Я имею в виду, что кандидатов было много, и она должна была отбросить личные пристрастия ради уверенности в правильности выбора. В следующий раз, – мне бы хотелось избежать подробностей, – я совершил ошибку, незаконно проникнув к ней в дом. Но я должен отдать должное тому, каким образом она обернула эту ситуацию в свою пользу.

– Продолжайте, – подбодрил меня Карр.

– Я не могу пожаловаться на сделку, которую она предложила мне. Несомненно, Мэй в первую очередь интересовали деньги, которыми я должен был ее обеспечить. Я все сделал, как она велела, и не остался внакладе – я стал богаче, чем когда-либо, хотя не могу сказать, что полагающаяся мне сумма досталась тяжелым трудом!

– А, кроме того, – сказал кто-то, – она предложила вам половину прибыли от «Дюнапака».

Я ОГЛЯНУЛСЯ, пытаясь найти в их лицах враждебность. Но ее не было. Это казалось удивительным. Я пожаловал из прошлого, чтобы ограбить их, а они совершенно спокойны. Впрочем, это не было настоящим воровством. Я не лишил бы их «Дюнапака». Просто он оказался бы изобретен до того, как его создали.

– Ну, да, – согласился я. – Но я не могу назвать это благотворительностью. Она нуждалась во мне, чтобы получить информацию, а я нуждался в ней, чтобы получить долю от производства.

– И вдобавок она очень красивая женщина, – подчеркнул Бланделл.

– Да, – признал я с неохотой.

– Мистер Уэлдон, мы достаточно знаем о ней из тех заметок, которые дошли до нас в ее личных документах. У нее была банковская ячейка на вымышленное имя. Я не имею права называть его вам. Оно оставалось неизвестным долгие годы, а мы не желаем безответственно вмешиваться в прошлое.

Внимательно слушая его, я не выдержал:

– Так вот, каким образом вы узнали, кто я, как одет, и зачем прибыл! Вы даже знали, когда я прибуду!

– Верно, – сказал Бланделл.

– Что еще вы знаете?

– То, что вы подозревали ее, считали ответственной за гибель от голода множества стариков. Ваши подозрения оправданы, за тем исключением, что это именно ее отец посылал всех тех, кто был отправлен из 1947 года, то есть до того, как она вступила в права наследства после его смерти. Все, кроме двух людей были отправлены в прошлое. Конечно, Робертса весьма занимало будущее, но он не хотел тратить время впустую, очевидно понимая бесплодность жертв. Если прошлое он хорошо знал, то будущее оставалось для него совершенно неизвестным.

– Но она рискнула, – сказал я.

– Если вы называете преднамеренное убийство риском, то да. Один человек прибыл в 2094 год, более чем полвека назад. Другим стали вы. Первый, как вы понимаете, скончался от дистрофии, после того, как был возвращен обратно в ваше время.

– А что случилось со мной? – спросил я с трепетом.

– Вам такая смерть не грозит. Мы более чем уверены в этом. Что же до других жертв, то, я полагаю, вам интересно будет знать, в чем состояли их поручения?

– Я-то знаю, но хотел бы услышать от вас.

– Они были отправлены в прошлое, чтобы покупать или красть всевозможные культурные сокровища: скульптуры, ювелирные шедевры, сказочно ценные рукописи и книги – все, что угодно, что представляет собой особую ценность и редкость.

– Это невозможно, – возразил я, – У нее было достаточно средств. Если бы ей захотелось еще больше денег, она могла отправить кого-то назад во времени, чтобы сделать ставку на нужного чемпиона или купить акции, ценные в наши дни. У нее же были все данные, ведь так? Она и ее отец работали по беспроигрышному варианту.

ОН пожал сиреневыми с золотом плечами.

– Большей частью накопленные сокровища были припрятаны для удовлетворения собственного тщеславия, а так же ради мести, в качестве компенсации, как они считали, травли доктора Робертса. Если возникали непредвиденные расходы, вроде замены дорогостоящих частей машины времени, и для этого не хватало наличности, Робертс и его дочь могли объявить о «находке» какого-нибудь из своих сокровищ.

Он ждал, пока я, вместе со злосчастной едой, переваривал свалившуюся на меня информацию. Мне показалось, что я нашел слабое место в его объяснении.

– Вы сказали, что людей отправляли в прошлое, в том числе и покупать сокровища, а не только красть их.

– Да, верно, – согласился он, – Их обеспечивали валютой, соответствующей той эпохе, в которой они должны были оказаться.

Я нахмурился, пытаясь отстоять разваливавшиеся на глазах собственные представления.

– Но ведь тогда они могли купить еду. Почему же они умирали от недоедания?

– Потому что, как Мэй Робертс рассказала вам сама, ничто не может существовать прежде, чем оно появилось на свет. И точно так же что-либо не может существовать после того, как вышло из бытия. Если бы вы вернулись, прихватив «Дюнапак», он превратился бы в груду металла и прочих веществ, из которых сделан. Однако позвольте мне привести вам более личный пример. Помните ли вы пыль на вашей руке после возвращения из первого путешествия?

– Да. Я, должно быть, упал.

– Одной рукой? Нет, мистер Уэлдон. Мэй Робертс была очень расстроена этим инцидентом. Она боялась, что вы догадаетесь, почему гамбургер превратился в пыль, и почему старики умирали от голода.

Все без исключения, а не только некоторые.

Он сделал паузу, давая мне шанс осознать то, что он только что сказал. Естественно, я был шокирован правдой.

– Если бы я съел вашу еду, – дрожащим голосом сказал я, – Я утолил бы свой голод, и все было бы в порядке, но только до тех пор, пока бы я не вернулся в свое время.

И тогда еда оказалась бы несовместимой с моим организмом!

БЛАНДЕЛЛ кивнул.

– И вы тоже умерли бы от истощения. Пища, которую мы вам дали, существовала в вашу эпоху. Мы были очень осторожны, настолько, что некоторые из продуктов, вероятно, сохранились еще с той поры, как вы покинули свое время. Мы сожалеем, что они оказались невкусными, но, по крайней мере, мы уверены, что они вернутся с вами, и вы будете здоровы, как и в тот день, когда отправились сюда. Не случайно, кстати, она заставила вас сменить одежду. По той же самой причине – та была сделана в 1930 году. У нее были запасы одежды из разных эпох, и если она куда-то отправляла стариков, то заставляла их менять свой наряд, в противном случае, они прибывали бы на место голыми.

Меня начало трясти, как будто я был так же стар, как те люди, которых играл на сцене.

– Она собирается вернуть меня! Если я не принесу ей информацию о «Дюнапаке», она застрелит меня!

– Это, мистер Уэлдон, уже наша проблема, – сказал Бланделл, дружески похлопав рукой по моей ладони, чтобы успокоить меня.

– Ваша проблема? Но застрелят-то меня, а не вас!

– Но мы до деталей знаем, что произойдет, когда вы вернетесь в 20-е столетие.

Я высвободил руку и схватил его.

– Вы знаете это? Так расскажите мне!

– Я сожалею, мистер Уэлдон. Если мы расскажем это вам, возможно, вы совершите ряд альтернативных действий, и нет никакой гарантии, что в итоге не пострадает будущее.

– Но меня не застрелят, и я не умру от истощения?

– Это единственное, что мы можем сказать вам. Нет.

Они встали, такие яркие и привлекательные в своих пестрых одеяниях, что я ощутил себя подобно рабочему сцены, расхаживающему в рубашке с закатанными рукавами среди персонажей исторической пьесы.

– Если верить заметкам Мэй Робертс, вас вернут через месяц. Она дала вам достаточно времени, чтобы получить информацию. Мы же в свою очередь желаем, чтобы этот месяц был приятным для вас. Ресурсы нашего города и любых других, какие вы захотите посетить, в вашем распоряжении. Мы желаем, чтобы вы в полной мере воспользовались нашим предложением.

– А как же «Дюнапак»?

– Оставьте это нам. Мы хотим, чтобы вы хорошо провели время, пока вы у нас в гостях.

Я согласился.

И это был самый прекрасный месяц в моей жизни.

СЕТЧАТАЯ КЛЕТЬ дрожала вокруг меня. Сквозь ячейки я видел Мэй Робертс, она только что отпустила выключатель. Она была прекрасна, как всегда, но под этой красотой скрывалось мстительное порочное существо, в которое она превратилась от горечи смерти отца. Я узнал об этом из тех записей, которые Бланделл и Карр позволили мне прочитать. Я бы с радостью предпочел провести оставшуюся часть своей жизни в будущем, нежели возвратиться в ее логово.

Она подошла и открыла задвижку, улыбаясь, словно ангел, приветствующий новую светлую душу. Но после того как ее взгляд проехался по мне, улыбка уменьшилась. Не до конца, правда, – она умела держаться.

– Вы добыли информацию, за которой я вас отправила? – с сомнением спросила она.

– Она здесь, – ответил я.

Сунув руку в пиджак, я вытащил карманный пистолет и выстрелил в ее правую руку. Дамский револьвер, который она направляла на меня, упал на пол. Она уставилась на меня с выражением удивленного ужаса – наверное, из этого момента получился бы кадр, достойный того, чтобы остаться в вечности и послужить образцом для многих поколений актеров и актрис.

– Ты привез оружие! – выдохнула она. – Ты выстрелил в меня!

Ничего не понимая, она смотрела на кровоточащую руку, затем взглянула на мое оружие.

– Но ты не мог ничего принести из будущего. И ты… ты должен был подыхать от голода.

Ее глухой голос свидетельствовал о том, что она потрясена случившимся.

– Продукты, которыми я питался, и это оружие – подарок, – сказал я. – Люди будущего знали, зачем я прибыл. Они давали мне пищу, которая сейчас, когда я вернулся, не исчезнет из моих клеток. А вместо чертежей «Дюнапака» они дали мне оружие.

– И ты согласился? – закричала она. – Ты идиот! Я бы честно разделила с тобой прибыль. Ты бы владел миллионами!

– Вместе с острой дистрофией, – уточнил я. – Мой выбор мне больше нравится. Лучше быть бедным, но живым. Или относительно бедным, я должен признать, потому что вы были очень щедры со мной, и я это ценю.

– Хороша благодарность. Выстрелить в меня!

– Я очень не хотел простреливать вашу прекрасную руку, но это не настолько страшно, как голод или смерть от пули. Теперь, если вы не возражаете, ваша очередь идти в клетку, мисс Робертс.

Левой рукой она хотела дотянуться до лежавшего на полу револьвера.

– Не суетитесь, – сказал я спокойно. – Вы не сможете схватить его прежде, чем пуля настигнет вас.

ОНА выпрямилась, впервые глядя на меня с ужасом в глазах.

– Что ты собираешься сделать со мной? – прошептала она.

– Я мог бы убить вас так же легко, как вы, вероятно, хотели прикончить меня. Убить вас и отправить ваше тело в какую-нибудь другую эпоху. Со сколькими людьми вы расправились подобным образом? Закон не сможет осудить вас, но я могу. И точно так же никто не сможет ничего доказать.

Она прикрывала рану рукой. Кровь сочилась сквозь пальцы, когда она посмотрела на меня с вызовом, гордо и высоко держа подбородок.

– Я не буду просить о пощаде, Уэлдон, если ты на это рассчитываешь. Я могла бы предложить тебе сотрудничество, но я ведь не в том положении, чтобы что-то предлагать, верно?

Она была великолепна, страшно умна и невероятно отважна… и гораздо более опасна, чем чума. Я не должен был забывать об этом.

– В клетку, – приказал я. – У меня есть друзья в будущем, у них свои планы относительно вас. Разумеется, я не буду вдаваться в подробности. Вы же не рассказали всей правды, когда отправляли меня туда, не так ли? Прошу вас передать моим друзьям самый сердечный привет. Если я научусь управлять этой штуковиной, я повидаю их. И вас тоже.

Она осторожно вошла в клетку. Было бы приятно поцеловать ее прекрасные губы на прощание. Я грезил об этом на протяжении целого месяца, желая ее и в то же время ненавидя.

Но это было бы равносильно поцелую с ядовитой коралловой змеей. Поэтому я сосредоточился на том, чтобы надежно закрыть клетку.

– Разве ты не хочешь стать богатым, Уэлдон? – спросила она через сетку.

– А я и так буду, – ответил я. – У меня есть машина. Я могу посылать людей в прошлое или будущее и заработать кучу монет. Только я давал бы им еду с собой. И не убивал бы их, чтобы сохранить свою затею в тайне. Ясно это тебе?

– Ты хочешь меня, – заявила она.

Я не спорил.

– Я могла бы стать твоей.

– Только для того, чтобы перерезать мне горло или вышибить мозги. Об этом только и мечтаю.

Я вдавил кнопку переключателя.

Механизм завибрировал, и Мэй исчезла. Ее кровь оставалась на полу, но сама она отправилась в будущее, откуда я только что прибыл.

Ответная реакция не заставила себя ждать. Я избежал голода и смерти от ее рук, но не был героем, и от накопленного напряжения меня замутило, я рухнул на колени.

Меня все еще трясло, когда, тыкаясь по углам дома, я добрался до телефона.

ЛУ ПЭЙП оказался на месте так быстро, что я даже не успел справиться с нервной лихорадкой, несмотря на бутылку бренди, которую нашел в серванте, возможно потому, что дата на этикетке, 1763 год, вызвала новую порцию дрожи.

Беспокойство в лице Лу исчезло, когда он убедился, что я в порядке. Не совсем, конечно, потому что лихорадка вернулась ко мне снова, когда я рассказал ему, что произошло. Разумеется, он не поверил ни единому слову. Да я и не надеялся убедить его.

– Если бы я не знал тебя, Марк, – сказал он, недовольно качая своей крупной темноволосой головой, – я бы отправил тебя в Бельвью для обследования. Впрочем, может быть, я так и должен поступить.

– Ладно, давай поищем, есть ли доказательства, – устало предложил я. – Судя по тому, что я знаю, их должно быть предостаточно.

Мы обыскали дом и спустились в подвал, где у Лу от потрясения отвисла челюсть.

– О, господи! – выдохнул он. – Да тут прямо филиал музея Метрополитен!

Подвал имел размеры самого дома и был раза в два выше обычной комнаты – весь он оказался заваленным картинами в позолоченных тяжелых рамах, статуэтками, книгами, рукописями, кубками, кувшинами и драгоценностями, старинными гобеленами… Но большинство предметов сверкало и блестело новизной, как в тот день, когда все они были сотворены.

– Эта дамочка явно при деньгах, и коллекционирует произведения искусства, – сказал Лу. – Это вовсе не доказательство твоей странной истории. Она разбирается в этих вещах и знает, как их раздобыть.

– Ну, да, конечно, – не спорил я.

– Что ты с ней сделал?

– Я же сказал тебе. Выстрелил ей в руку, прежде чем она могла убить меня, и послал ее в будущее.

Он схватил меня за ворот пиджака.

– Ты убил ее, Марк. Ты хотел, чтобы все эти предметы достались тебе. Прикокнул ее и каким-то образом избавился от тела.

– Почему бы тебе, Лу, не вспомнить о том, что ты профессиональный ищейка? – спросил я, чувствуя себя слишком уставшим, чтобы высвобождаться из его хватки. – Если бы я ее убил, стал бы я звонить тебе, да еще зазывать сюда? Разве я не выкрал бы для начала эти вещи? Припрятал бы их где-нибудь, и никто, включая тебя, не узнал бы, что я когда-либо был здесь. Ну, давай, пораскинь мозгами.

– Это легко объяснить. Ты потерял самообладание.

– Я даже сейчас не теряю терпения.

ОН зло оттолкнул меня.

– Если ты убил ее из-за этого хлама, или из-за того, что сошел с ума и плетешь, черт знает что, тогда учти: я – полицейский, и ты мне не друг. Но что же получается – ты откровенный убийца, с которым я знаком, а я теперь должен отправить тебя на электрический стул?

– У тебя всегда была слабость к высокопарным диалогам. Иди же и заяви обо мне, пусть меня бросят за решетку и накажут по всей строгости закона, даже усадят на электрический стул. Но тебе для начала придется раздобыть доказательства.

Он направился к лестнице.

– Этим я и займусь. И не пытайся сбежать, в противном случае я буду действовать так, будто мы никогда не были знакомы.

Он поднялся наверх и с кем-то заговорил по телефону. Черт с ним, я даже не пытался гадать, кому он звонит. Только радовался, что не убил Мэй Робертс. Уничтожив такую красоту, пусть даже олицетворяющую зло, я не смог бы смириться с этим фактом до конца своих дней. Но была и другая причина для радости – если бы я убил ее и оставил улики Лу, он бы теперь не сомневался в моей вине. Впрочем, учитывая мой невероятный рассказ, он бы попытался убедить меня, что я сошел с ума.

Но больше всего я думал о ней, о Мэй, о ее взгляде в тот миг, когда я прострелил ей руку. Ее изящную руку, которая так уверенно сжимала дамский револьвер, встречая меня.

Теперь Мэй была в будущем. Они не казнят ее. Они расценивали преступления как болезнь и готовы были подвергнуть ее удивительно продвинутой терапии, чтобы превратить в полезного и достойного гражданина той эпохи, находиться в которой доставило мне больше счастья, чем я когда-либо испытывал в жизни.

Я сидел и пытался напоить себя бренди, который за эти века должен был высохнуть до кирпичной твердости. Все это время Лу Пэйп, держа руку возле кобуры, стоял в дверном проеме. Он не сводил с меня взгляда, пока не появился какой-то человек, назвавшийся Иеремией Ааронсоном. Он коротко поздоровался со мной, и Лу повел его наверх.

Прошла минута, прежде чем я понял, что они собираются делать. И я побежал за ними.

Я успел вовремя. Ааронсон пытался снять кожух с двигателей, но вдруг отпрыгнул назад – от ярко вспыхнувшего дугового разряда.

МАШИНУ объяло огнем. Нам оставалось лишь беспомощно наблюдать, как плавились ее двигатели, пульт управления, панели и сетчатая кабина. Они ослепительно вспыхивали и, переплетаясь между собой, превращались в обугленную и расплавленную массу.

– Вот, черт! – с горьким разочарованием сказал Ааронсон. – Короткое замыкание, на случай вмешательства. Скорее всего, в самых важных местах конструкции стояли запалы. По-другому эти разрушения не объяснишь.

Он мельком посмотрел на свою руку и увидел, что она обожжена. Словно сейчас только почувствовав боль, он подул на ожог, потряс рукой и вытащил платок из дальнего кармана, для этого ему пришлось извернуться, действуя свободной рукой.

Лу беспомощно уставился на кучу дымящихся останков.

– Можете ли вы понять, что это было, профессор? – спросил он.

– А вы можете? – взорвался Ааронсон, – Как можно из этой кучки определить назначение машины, если от нее не осталось ни одной целой детали.

Обернув руку носовым платком, он убрался.

Лу в раздражении пнул искривленную огнем трубу.

– Ааронсон – один из самых толковых физиков, Марк. Я надеялся, он скажет что-нибудь об этой машине. А, черт! Я хочу поверить тебе, Марк, но я не могу. Все еще не могу. Теперь мы должны будем обшарить весь дом, чтобы найти ее тело.

– Вы не найдете ни ее, ни секрета машины, – ответил я безучастно. – Я говорил тебе, они сказали, что тайна ее создания будет потеряна. Именно так и вышло. А я никогда не смогу снова отправиться в будущее. Я никогда не увижу их. И не увижу Мэй Робертс. Они помогут ей, избавят ее от ненависти и мстительности. Но, черт возьми, это не радует меня, потому что машины больше нет, а она теперь на несколько поколений впереди.

Он озадаченно повернулся ко мне.

– Ты не боишься, что мы отыщем ее тело, Марк?

– Можешь разобрать весь дом, если хочешь.

– Если нужно будет, сделаем, – ответил он. – Я должен вызвать кого-нибудь из убойного отдела.

– Вызывай хоть морскую пехоту. Зови кого хочешь.

– Ты должен будешь оставаться под стражей, пока мы не закончим.

Я пожал плечами.

– Все равно вы не оставите меня в покое, пока будете здесь рыть. Мне плевать. Пусть арест, пусть обвинение в убийстве. А теперь я должен привести себя в порядок. У людей будущего это получается быстрее и лучше, но я надеюсь, что немного приятной тишины и спокойствия помогут мне справиться с этим.

ОН больше не беспокоил меня и не произнес ни слова, пока мы ждали прибытия группы. Сидя в кресле, я для начала отгородился мысленно от Лу, а затем и от прибывших людей, с их грохочущими молотками и ломами, а потом и от всего мира.

Мэй была безжалостна и черства, и она убивала стариков, испытывая не больше сострадания к ним, чем волк, очутившийся среди стада беспомощных овец.

Но Бланделл и Карр сказали мне, что она была такой же жертвой, как те старики, которые умирали от истощения со своим нетронутым богатством, лежавшим на счетах в банках, в чулках под матрасами или в их потертой одежде. Она нуждалась в лечении той болезни, которая передалась ей от отца. Но даже он, как сказали бы они, при надлежащей заботе, возможно, избавился бы от серьезного нервного недуга и стал бы великим и почтенным ученым.

Они открыли мне правду и заставили меня ненавидеть ее, но затем они объяснили свою точку зрения, и получилось так, что моя ненависть стала невозможной.

Я был здесь, в настоящем, но без Мэй. И машина больше не существовала. Тоска от того, что я не мог ничего изменить, грозила уничтожить меня, довести до мысли о самоубийстве. Но я не имел никакого на это права. Никто и никогда не имеет такого права, говорили они мне, – даже если некоторые ситуации просто невозможно решить.

Я вернулся в действительность, только когда вызванная группа собралась и покинула здание, а Лу Пейп вернулся туда, где запер меня.

– Ты знал, что мы не найдем ее, – сказал он.

– Это я тебе все время твердил.

– Где она?

– В Порт-Саиде, в экзотической адской бездне мира, где танцует, прячась под вуалью, перед развратными…

– Оставь эти шутки! Где она?

– Какая разница, Лу? Ее здесь нет, правда?

– Это не значит, что она не может быть где-то в другом месте, мертвой.

– Она жива. Ты можешь не верить мне ни в чем другом, но хотя бы в это поверь.

Он вытащил меня из кресла и пристально уставился в мое лицо.

– Ты не лжешь, – наконец, признал он. – Я отлично знаю тебя, чтобы это понять.

– Ну и хорошо.

– Но тогда ты – просто чертов глупец, если считаешь, что тебе достался бы этот лакомый кусочек. Я не говорю о том, что ты не достоин женского внимания, но судя по тому, что я услышал, она – скорее змея, чем женщина. Даже если бы ты был богат, или лучше выглядел, чем она…

– Но только не после того, как мои друзья помогут ей. Она встретит хорошего человека, когда поймет все, и я бы очень хотел оказаться на его месте.

Я ощупал рукой лысую макушку.

– С копной волос, я выглядел бы на свой реальный возраст. Если помнишь, я на целый год младше тебя. Мы подошли бы друг другу – они проверяли нашу эмоциональную совместимость, и мы отлично сочетались. Единственная проблема в том, что я лысый. Они возможно, сумели бы нарастить мне новую шевелюру, и тогда мы с Мэй уж точно подошли бы друг другу, как джин с тоником.

ЛУ от удивления выгнул брови.

– Они действительно могли отрастить тебе волосы?

– Конечно. Хочешь знать, почему я не позволил им? – Я посмотрел из окна на дымный город. – Вот почему. Они не могли сказать мне, вернусь ли я когда-нибудь в будущее. А я не желал рисковать. Поэтому не захотел расставаться с тем, что меня здесь кормит – вдруг бы оказался на мели в собственном времени. Ладно, лучше скажи, что мы все еще тут делаем?

– Нужно выставить охрану вокруг дома и описать имущество, чтобы ничего не пропало, пока она не вернется…

– Она не вернется.

– … или не будет юридически признана мертвой.

– А что со мной? – перебил я.

– Мы не можем задержать тебя без доказательств.

– Это хорошо. Тогда давай уберемся отсюда.

– Я должен оставаться на дежурстве, – возразил он.

– Не сейчас. У меня при себе больше 15000 долларов наличными и еще больше на книжках. Достаточно деньжат, чтобы хватило нам обоим.

– Достаточно, чтобы убить ее из-за этого?

– Достаточно, чтобы хватило нам обоим, – упрямо повторил я. – Я же говорил тебе, у меня были деньги, прежде чем она отправила меня в будущее.

– Хорошо, хорошо, – прервал он. – Давай не будем начинать это снова. Мы не смогли найти тело, так что ты свободен. А теперь… Подожди-ка. Что ты там говоришь о деньжатах?

Я взял его за руку и направил к выходу.

– В этом городе нет худшего полицейского, чем ты, – сказал я. – Спросишь, почему? Да потому что ты – актер, а не полицейский. Возвращайся на сцену, Лу. Этих денег нам хватит до конца наших дней.

Он, сощурившись, посмотрел на меня, когда я упомянул об актерстве.

– Но это ведь не взятка, верно?

– Считай это своего рода данью памяти о тех многих бедных, невинно замученных стариках и о больной, несчастной женщине.

Мы шли в тишине, в чистом солнечном сиянии. Это была наша тишина. Глянцевые легковые автомобили и большие грузовики гудели, как обычно, и шумели голоса людей вокруг, но хороший актер, вроде Лу, владеющий методом Станиславского, не будет этого замечать. Я, как водится, тоже, и я ждал его решения.

– Не хочу тебе врать, Марк, – сказал он, наконец. – Я никогда не переставал думать о сцене. Но я приму твою сделку только при двух условиях.

– Хорошо, что за условия?

– Независимо от того, сколько ты мне дашь, это будет строго взаймы.

– Не вопрос. Что еще?

Он сунул в рот сигарету. Так и не закурив, помусолил ее губами, пока не произнес:

– Пообещай, что если вдруг однажды какой-нибудь старый человек, умерший от истощения, будет найден с припрятанными тысячами долларов, ты перевернешь эту страницу, и даже думать об этом не станешь, не то, чтобы обсуждать.

– С этим я не готов согласиться.

ОН вынул сигарету, остановился и повернулся ко мне.

– То есть, сделка не состоится?

– Да, нет, – ответил я. – Я хочу сказать, что не будет больше таких случаев. Лучше думай о том, что мы вместе возвращаемся на сцену, и я этому очень рад. Можешь не верить мне, но подобного больше не случится.

Он зажег сигарету и выпустил облачко дыма, изящно и неторопливо, хоть снимай рекламу и продавай за миллион. Потом он улыбнулся.

– Не хочешь ли заключить пари?

– Только не с друзьями. Такие дела я привык вертеть с букмекерами.

– Тогда считай это символической сделкой, – сказал он. – Один бакс на то, что кто-то в течение года умрет от голода с большим кошелем денег при себе.

Мы заключили пари.

Год спустя я получил свой доллар.

Гораций Голд / Horace Gold

26 апреля 1914 – 21 февраля 1996

Американский писатель-фантаст и редактор, автор более ста повестей и рассказов, один из трех редакторов журнальной фантастики, столпов «золотого века», наряду с Джоном Кэмпбеллом и Энтони Бучером. Родился Гораций Голд в г. Монреаль (Канада), но когда ему едва исполнилось 2 года, семья эмигрировала в США, где родители приняли американское гражданство. Хотя, к слову сказать, Гораций до конца своей жизни сохранял двойное гражданство. На новой родине юноша окончил начальную и среднюю школу, после чего занялся литературной деятельностью.

Первая НФ публикация – рассказ «Несгибание» (1934), напечатанный под псевдонимом Клайд Крейн Кэмпбелл. В течение десятка лет, до самого призыва в армию, опубликовал десятки рассказов, некоторые из которых позднее были собраны в единственную книгу писателя, опубликованную при жизни – сборник «Старики умирают богатыми» (1955). В 50-х годах XX века он продолжил свою литературную карьеру, издав множество фантастических повестей, рассказов, статей, которые частенько «прятал» под несколькими псевдонимами, а именно:

– Клайд Крейн Кэмпбелл (Clyde Crane Campbell);

– Ли Кейт (Leigh Keith);

– Ричард Стори (Richard Storey);

– Дадли Делл (Dudley Dell);

– Гарольд С. Фосси (Harold С. Fosse);

– Джулиан Грей (Julian Graey).

После смерти писателя, в 2002 году из печати выходит роман «Не только Люцифер» – своего рода современная американская версия доктора Фауста. Герой книги Уильям Холл, живущий в Нью-Йорке времен Великой депрессии, вознамерился перехитрить самого дьявола. Роман был написан для журнала «Неизведанное», редактировавшегося Джоном Кэмпбеллом. Последние главы Гораций Голд писал уже в соавторстве с Л. Спрэг де Кампом и роман был опубликован в 1939 году. Недавно был выпущен сборник детективных произведений Горация Голда «Совершенные убийства» (2002), которые были написаны им в середине XX века.

Интересный факт: женился Г. Голд 1 сентября 1939 года – в день, когда началась вторая мировая война, во время которой он в течение двух лет служил военным инженером на Филиппинах. В его армейской карточке значилось: «…родина – Канада, житель Нью-Йорка, окончил 4 класса средней школы, женат, белый, завербован 31 марта 1944 года…». Во время военной кампании Голд получил ранение, приведшее к психологической травме, а именно к агорафобии (боязнь открытого пространства), повлиявшей на всю дальнейшую жизнь литератора. После демобилизации он переключается на редакторскую работу, возглавляя созданные им журналы исключительно по телефону из своего дома. С 1939 по 1961 годы, Гораций Голд редактировал несколько журналов фантастики: сначала как помощник редактора в «Captain Future» (1939-41), «Startling Stories» (1939-41) и «Thrilling Wonder Stories» (1939-41), а позднее самостоятельно в «Galaxy Science Fiction Magazine» (1950 – 61), «Worlds of If Science Fiction» (1952-61) и «Beyond Fantasy Fiction» (1953-55). Он также вел радиопередачу, писал комиксы, детективные пьесы под заказ, работал на телевидении, а с 1961 г. вынужден был выйти на пенсию по инвалидности.

Имя Горация Голда неразрывно связано с прекрасным журналом «Гэлакси», который Голд редактировал с момента его основания. Свою популярность редактора Гораций Голд приобрел тем, что начал платить авторам по три и более цента за слово, когда другие журналы выплачивали гонорары лишь в среднем по полцента за слово. К тому же известна особая благосклонность редактора к молодым авторам, в результате чего журнал «Гэлакси» на целое десятилетие стал одним из лучших изданий научной фантастики в США. Он считается еще и «отцом» карманной книги в мягкой обложке, так называемый «покетбук»: антологии этого формата он начал выпускать в 1950-е годы и его идею дешевых книжек подхватили другие издательства.

Он был дважды женат (с первой женой развелся в 1957 году, вторично женился в 1964-м); сын Юджин, родившийся 27 декабря 1941 года, впоследствии также стал писателем, редактором, художником. Три с половиной десятка лет Гораций Голд провел в уединении с семьей и скончался в 1996 году в г. Лагуна-Хиллс (штат Калифорния).

Подготовил Клавицепс по материалам интернета и http: //archivsf. narod.ru/1914/horace__gold/index.htm

Источники:

ПОМУТНЕНИЕ

Первая публикация под псевдонимом К. К. КЭМПБЕЛЛ

FOG by С. С. Campbell, «Astounding Stories», June, 1935г.

Иллюстрация М. Marchioni

ГЕРОЙ

HERO by Н. L. GOLD, «Thrilling Wonder Stories», October 1939

Иллюстрация из журнала «Fantastic Story Magazine», March 1953, не подписана

СВОБОДНЫЙ ДЕНЬ

DAY OFF by H. L. GOLD «Street&Smith's Unknown», November, 1939.

Иллюстрация Isip

БУДЬ ГОТОВ НА СЧЕТ ТРИ

AND THREE ТО GET READY… By H. L. Gold, «Fantastic Stories», 1952.

Иллюстрации David Stone

HE ПРИНИМАЙ ЭТО БЛИЗКО К СЕРДЦУ

DON’T FAKE IT ТО HEART By H. L. GOLD, «Fantastic», 1953, v.2 №4.

Иллюстрации R. Harrington

У ФИНИШНОЙ ЧЕРТЫ

AT THE POST By H. L. GOLD, «Galaxy Science Fiction», October, 1953.

Иллюстрации Vidmer

СТАРИКИ УМИРАЮТ БОГАТЫМИ

THE OLD DIE RICH By H. L GOLD, «Galaxy Science Fiction», March, 1953.

Иллюстрации Ashman

Содержание:

От составителя … 5

Помутнение (перевод К.Юрченко) … 7

Герой (перевод З.Бобырь) … 31

Свободный день (перевод К.Юрченко) … 51

Будь готов на счет три (перевод К.Юрченко) … 74

Не принимай это близко к сердцу (перевод К.Юрченко) … 90

У финишной черты (перевод К.Юрченко) … 104

Старики умирают богатыми (перевод К.Юрченко) … 165

Об авторе … 246

Источники … 249