Твой любимый фамильяр

Часть 2. Аннабель

То, что её господин абсолютно невежественен во всём, что касается эйфири, Двенадцатая поняла ещё во время их разговора. Но когда бодрый, хоть и седой мужчина предложил ей разместиться в настоящей человеческой комнате — с камином и дубовым шкафом, с выходящим в богатый сад панорамным окном и широкой постелью под пыльным балдахином, — ей стало ясно: Элай вообще не понимал, кто она такая и зачем тут нужна.

Потому что эйфири не люди, не маги. Не нуждаются в шелках и простынях, даже в человеческой еде нет нужды, если, конечно, обитать всегда в уменьшенной форме. И Двенадцатая знала, что очень многие представительницы её расы именно так и жили, не доставляя хлопот по содержанию для хозяина: селились в зимнем или настоящем саду, спали в цветах, из них же мастерили себе одежду. От сытой эмоциями жизни у некоторых даже отлипали от спины рудиментарные крылья, в человеческой форме похожие на бледно-сиреневые татуировки от лопаток до ягодиц. И они начинали летать подобно далёким-далёким предкам, лесным феям.

То немногое, что Двенадцатая могла назвать своей мечтой. Ощутить полёт. Но это — годы и годы рядом со щедрым господином, а Элай не показался ей щедрым ни капли. Одна горьковатая корочка злости — что ж, в академии часто не дождаться и такого. Она не знала многих вкусов, которые познаются только после ритуала: счастья, веселья, страсти, ненависти. Лишение шанса всё это попробовать было самой большой и страшной угрозой, какую только мог высказать господин, едва взглянув на неё. Благо, что удалось его переубедить. Наглостью, вызванной лишь отчаянием — раньше она и подумать не могла о том, чтобы забрать чьи-то эмоции, не спросив позволения.

Но вот вступать с ним в спор по поводу предложенного места обитания точно дело глупое. Слишком уж шатко её положение. И Двенадцатая принялась за работу, не щадя традиционного белого платья академии. Старичок-слуга показал, где можно взять тряпки и швабры, так что остаток долгого дня она до блеска натирала мраморный пол, вытряхивала пыль из пушистого ковра и как могла обживала свой угол. Вещей у неё не было — в новой жизни не положено. Но к ночи Уолт притащил в заметно посвежевшую комнату дров для камина, поднос с тёплым ужином и свёрток с тёмно-синим платьем, расшитым белыми узорами по вороту и подолу.

Глядя на это безобразие, Двенадцатая лишь сдерживалась, чтобы не захохотать в голос. Тепло? Приняв привычную себе форму, она совсем не будет в нём нуждаться — режим энергосбережения всегда на подкорке. Поживи-ка в академии, когда общая кормёжка разрешена раз в неделю под строгим руководством мадам Вальтц, всегда готовой вовсе оставить без еды. Человеческая пища из какого-то пахнущего травами мяса и перетёртых кореньев? Смешно вдвойне, ведь этому телу такое может понадобиться нескоро, и уж точно не животного происхождения: мясо оно отвергнет сразу. На худой конец, всегда есть цветочный нектар из садовых роз. А платье, ужасно великое по размеру, вовсе никуда не годилось. От матушки Элаю досталось, что ли? Но идти на ритуал в грязном после уборки наряде не хотелось, так что пришлось импровизировать. Попросив у Уолта одну розу, Двенадцатая довольно ловко сшила вместе бордовые лепестки, с искрящей на кончиках пальцев магией превращая единственный доступный материал в бархатный наряд. В итоге, когда она вернулась в человеческую форму, тело облегало симпатичное, хоть и очень тонкое платье с расклешённой юбкой чуть ниже колен. Главное, не зацепиться ни за какой гвоздь.

С наступлением темноты по всему дому зажглись в стеклянных лампах под потолком шарики крутящегося огня. Такого новшества Двенадцатой видеть ещё не доводилось, но выйдя из комнаты в коридор, она оценила удобство подсветки. В академии все пользовались масляными лампами — страшно подумать, сколько сил ушло бы у обычного среднего мага, чтобы таким образом каждый вечер просто освещать своё жилище. Однако признать пришлось: для Элая это ничто, песчинка. Её профессора постарались на славу, и Двенадцатая не зря была отличницей своего выводка — она назубок знала всю историю континента, все стандартные ритуалы, танцы и игру на скрипке, а родословную правящей династии у неё можно было спросить и среди ночи. Могучий Салават, основатель сегодняшней столицы — родной дед Элая, который правил добрых пятьсот лет. Альбар, известный своей гибкостью ума, парой коротких войн и переговорами увеличивший владения дома до невиданных размахов. Странно, но вот за ним не водилось таких выбросов силы, какие уже закрепились за его сыном. О чём испуганно шептались даже среди эйфири, и ни одна из них не желала стать фамильяром наследнику. Поговаривали, что он жесток. Что до сих пор не брал помощницу только потому, что ему нечем её кормить, ведь он — высохшее безэмоциональное бревно.

И как бы Двенадцатая ни храбрилась, спускаться по каменной лестнице вслед за слугой ей было страшно. Боялась она совсем не ритуала: это как раз желанный день для любой эйфири. А вот то и дело мелькающих в обсидиановых глазах искр силы не пугаться было бы глупо. Впервые увидев Элая, она подумала не о его внешности, а о том, что он похож на перезревший плод, который лопается, трескается, звенит от натяжения оболочки. Как же это глупо, доводить себя до такого своим упрямством. И как колет ладони в желании собрать с него лишнее.

— Прошу, леди, — Уолт поклонился, пропуская её вперёд, а сам проворно нырнул обратно к лестнице и закрыл тяжёлую дубовую дверь, оглушительно скрипнув.

Двенадцатая замерла, с интересом оглядывая открывшийся ей зал нижнего яруса, иначе говоря, подвала. По традиции, места для ритуалов в доме всегда оборудовали ближе к земле. Ничего красивого в помещении не было, лишь практичность: высокие каменные своды, поддерживаемые исписанными рунами колоннами, слева — ряды деревянных стеллажей с книгами, перьями и чашами. На каменном, местами зеленоватом от времени полу выдолблен самый старинный из знаков: круг с четырьмя сторонами, четырьмя домами силы. Большая часть ритуалов всегда проводилась именно в нём, когда маг занимал свой дом. И сегодняшняя ночь не станет исключением.

— Доброго вечера, — послышался из-стеллажа уже знакомый низкий голос, сейчас будто пытающийся звучать ласково. — Не бойся, проходи.

— Вам требуется моя помощь в подготовке? — тут же предложила эйфири.

— На самом деле, есть один спорный момент. Или десять, — усмехнувшись, Элай всё же вышел под свет играющих в лампах по периметру зала огней. В руках у него была тяжёлая книга в кожаном переплёте.

Двенадцатая сухо сглотнула: если днём она видела его очевидно помятым, то сейчас маг был максимально собран. Смуглое лицо гладко выбрито, угольно-чёрные волосы приглажены. Тёмные брюки и свежая рубашка с закатанными рукавами подчёркивали поджарую высокую фигуру и развитые мышцы плеч, а на пальцах показались несколько серебряных перстней, явно фамильных. На запястьях было множество кожаных ремешков, хитро сплетённых, с болтающейся шнуровкой — то ли для забавы, то ли с вклиненными защитными рунами. Двенадцатая несмело шагнула к нему навстречу, и до носа добрался лёгкий запах дыма с примесью еловой смолы. А ещё на языке проступила кислинка, довольно знакомая на вкус эмоция. Волнение. Он откровенно волновался.

— Я слушаю вас, господин, — привычно склонила она голову в ожидании приказов, и сама удивилась тому, как дрогнул голос. В самом животе теплилась странная гордость: её хозяин очень красив. Сопровождать его всюду незримой тенью будет не так уж и плохо. Такие цепляющие взгляд прожилки на даже визуально сильных руках… Воин.

— Ты приоделась. Откуда платье? — вдруг как-то хищно приподнялась его изогнутая чёрная бровь.

— Немного моей магии и одна роза из вашего сада.

— Ловко. Надеюсь, комната тебя устроила больше предложенной одежды? — Элай вперил взгляд в раскрытую книгу в своих руках, больше не удостаивая её вниманием, и Двенадцатая сочла это разрешением поднять голову.

— Вы очень щедры, господин. Но это всё абсолютно лишнее. В природной форме я всё лето могу жить в саду и не доставлять вам хлопот.

Толстый том резко захлопнулся, заставив эйфири вздрогнуть от неожиданности. Во рту проступила горечь его раздражения. Снова она что-то делает не так? Кажется, так и есть, потому что Элай сощурился и неспешно подошёл к ней ближе, сверкая чернотой глаз.

— Я же просил. Пожалуйста, если ты и правда собралась так бездарно потратить свою жизнь, то хотя бы слушай мои просьбы. Не зови меня «господином», не «выкай». Не надо постоянно кланяться. Я тут почитал… на досуге. Что фамильяр не обязательно слуга, это может быть и друг. Так что начнём заново: привет, милая леди, меня зовут Элай, — в его кривой усмешке мелькнуло озорство, совсем несвойственное приличному для мага возрасту, когда он протянул ей руку, словно для пожатия.

Двенадцатая нервно дёрнулась, от беспокойства кусая губы. Это неправильно. Нельзя равнять их. Это её жизнь будет отдана в его распоряжение, а не наоборот. Вот только углей в глазах Элая она боялась куда больше, чем разрушения всех моральных устоев. Что ж, у её господина свои причуды. А первое, что должна уметь эйфири — соответствовать требованиям, как любой хороший товар.

— Добрый вечер, Элай, — покорно пожала она его руку в ответ самыми кончиками холодных пальцев, едва не обжёгшись о температуру смуглой кожи. Её ладонь на его фоне казалась кукольно-маленькой.

— Уже хорошо, — он одобрительно кивнул и с долей скепсиса посмотрел на её фиолетовую макушку, уровнем достающую ему разве что до середины груди. — Мелкая ты какая-то. Сколько тебе лет?

— Шесть, го… Элай, — спешно поправилась она под его прожигающим взглядом и поспешила уточнить: — К пяти годам эйфири достигают полной зрелости и более не меняются физически, имея лишь две фиксированные формы. Я — окончательно сформированная особь, не дитя.

— То есть, ещё чуть-чуть подрасти ты не можешь? — с тяжким вздохом уточнил Элай, на что она кивнула с извиняющимся видом. — Но так всяко лучше, чем форма писклявой мошкары. Итак, ты уже выбрала себе имя?

— Я? Сама?

— Тебе же с ним ходить, — пожал плечами Элай, словно констатируя нечто само собой разумеющееся. — Я же не могу дальше звать тебя номером двенадцать.

— А… как вам бы понравилось меня звать? — голос эйфири понизился до шёпота. Она зябко поёжилась — платье из лепестков точно мало соответствовало холоду подвала, только вот Элаю явно было комфортно. Конечно, с его-то температурой тела.

— Мне бы больше всего понравилось, если бы ты выбрала имя сама. А ещё если бы ты вовсе передумала и шла к камину, греться, — низкий тон показался обречённым. Ему явно претило то, что сегодня случится. Двенадцатой же стало обидно. Она так плоха, что хочется избавиться? Господин даже такой необходимой малостью, как наречение, её не одарит? Глаза защипало от влаги, и она моргнула несколько раз, избавляясь от этого тумана.

— Я понимаю, — шмыгнула она носом. — Я, видимо, не достойна быть фамильяром наследнику великого дома…

— Да что ж за блядство… Ты как умудряешься переворачивать всё, что я говорю, в неправильную сторону? — невесело усмехнувшись, Элай протянул свободную от книги руку к её понурившемуся лицу и мягко дотронулся до дрожащего подбородка, приподнимая голову и вынуждая смотреть в его обсидиановые глаза. — Любое разумное создание достойно свободы. Достойно лучшего, чем быть привязанным к кому-либо узами, которые ты не сможешь порвать сама. Меня бесит сам факт того, что я фактически становлюсь твоим владельцем, потому что владеть чужой душой — извращение по своей сути. Понимаешь?

— Надеюсь… Надеюсь, тебя достаточно утешает факт, что без связки с магом я отощаю до костей, пока не превращусь в ничто. Этот ритуал — самое правильное, что случается в жизни эйфири, — Двенадцатая из всех сил старалась не дрожать и выдержать такой прямой взгляд глаза в глаза, но от жара пальцев Элая на лице дышала всё глубже, а сердце выстукивало по рёбрам ритм безумного танца. Странный привкус… незнакомый. Сладковатый, как ягодный сок. Что это за эмоция, что он сейчас испытал?

— Это маги огня сделали твой народ таким зависимым от всяких ритуалов и связей, — грустно покачал головой Элай, наконец-то разрывая их крохотный контакт и вновь открывая пыльный том. Громко прочистил горло, звук эхом отдал от каменных стен. — Так какое имя, мм? Тут огромный список вариантов, и я только начал пролистывать букву «А».

— Но это же имена для людей, — подтверждая догадку, Двенадцатая взглянула на обложку книги. — Не положено. Эйфири зовут коротко, чтобы…

— Было удобно подзывать, как собачку, — Элай скривился, и секунду назад казавшееся таким милым лицо исказилось гримасой отвращения. На вкус как несолёные варёные овощи — пресно и противно. — Нет, у тебя должно быть нормальное имя, а не кличка. Как тебе имя Айлин?

— Святые духи, это же имя правящих родов! — в ужасе пискнула эйфири, откровенно испугавшись реакции Альбара на такую дерзость. Назвать её, фамильяра, именем прабабки… совсем рехнулся. Он бы ещё таракану дал имя отца.

— Не нравится… Так, ну а если Аннабель? Звучит красиво, да и тебе, мне кажется, подошло бы.

— Анни, — поспешно кивнула Двенадцатая, пока следующий вариант не накинул удавку ей на шею. — Аннабель, а сокращённо — Анни. Мне нравится.

— Значит, сойдёт, — с видимым облегчением Элай захлопнул томик и вернулся к стеллажу, небрежно кидая книгу к куче других. — Вставай в круг.

Послушание она впитала в себя с первыми каплями нектара. Резво встав в центр круга, на линиях пересечения четырёх домов, наблюдала, как Элай медленно и словно нехотя накидывает на плечи алую мантию и завязывает на груди кисточки. Невольно улыбнулась: её платье получилось гармонирующим с цветами его стихии. Мелочь, а кажется важной. Раз уж ей носить его клеймо до самой смерти.

— Я должен заранее… попросить у тебя прощения, — глухо пробормотал он, взяв с полки моток суровой джутовой верёвки. — Мне очень, очень жаль, но приятного будет мало. Это больно.

Эйфири удивлённо вскинула брови и откинула на спину косы. Нет, этот маг точно безумен. Он сейчас что, просит у неё прощения за необходимость оставить метку? Это же бред. Как нечто вроде «прости, сургуч, но чтобы ты стал печатью, я тебя нагрею». К такой боли она готова была давно — ха, это точно и вполовину не так дерьмово, как наказания мадам Вальтц, которая тренировала умение стоять на коленях одним способом. Рассыпая на полу крупу и привязывая руки к потолочной балке — стоять так, на крупе, полагалось сутки. А за нытьё можно было вдобавок отхватить розг.

Отсохните языки у тех, кто называл его жестоким: вы не видели жестокости.

— Я прекрасно знаю всю суть ритуала. И вполне готова.

В обсидиановых глазах мелькнула грусть — эту эмоцию Двенадцатая тоже знала, у грусти всегда разный привкус. Грусть Элая сейчас казалась табачным дымом. Она не позволяла себе вытянуть из него это чувство, да и вовсе не собиралась больше дерзить, съедая что-то без разрешения. Но калейдоскоп его ощущений так и манил узнать больше.

Он больше не медлил, будто хотел закончить неотвратимое как можно скорей. Встав напротив эйфири, в последний раз одарил её извиняющейся улыбкой, а затем прикрыл веки и неслышно зашептал слова древнего языка. Она попыталась прислушаться и разобрать их, но такие знания её роду не полагались, и призыв магии звучал не более, чем порывами ветра, эхом из самих стен, будто потемневших с первыми же словами Элая.

Продолжая шептать, он шагнул к ней ближе, и Двенадцатая послушно вытянула вперёд сомкнутые руки. Он обмотал верёвку вокруг её запястий, явно пытаясь сделать это посвободней, не натирать нежную кожу. Это казалось даже милым, если бы не крепнущая горечь во рту — не её, его. Его злило, что приходилось это делать. Преодолевая острое желание вобрать в себя шелуху его сомнений, она прижала руки к груди и вдохнула поглубже источаемый его крепким телом запах дыма. Она хороший фамильяр. Она послушный фамильяр. Она станет ему другом, сделает его жизнь лучше.

Верёвка обмоталась вокруг её плеч, спустилась к груди. Шёпот мага словно проникал под кожу, такой чуть сиплый, такой приятно тихий. Ласковый? Элай обходил её фигуру раз за разом, накидывая кольца связки одно за другим — когда верёвка дошла до поясницы, Двенадцатая начала ощущать его горечь чётче. Силилась только не заулыбаться, что было бы совсем не к месту, — но понимание, что с каждым мигом она из случайной гостьи на пиру его эмоций становилась их полноценной обладательницей, грело душу. Душу, на которую набрасывались тугие кольца.

Колени. Дрожащие от восторга, на которых Элай чуть замедлился, и показалось, будто шёпот на секунду сбился, из одной шипящей ноты став более хриплым. Устал, наверное. Когда верёвка обматывала икры, эйфири почувствовала мимолётное касание горячих пальцев на коже, и по позвоночнику прошла волна мурашек. Новый вкус взорвался на языке неожиданно, сдавив рёбра удовольствием — короткая яркая вспышка медовой сладости, терпкости. Духи стихий, что это… Невозможно вкусное, но тут же исчезнувшее, когда верёвка закончила путь по её телу, кольцом обвив лодыжки.

Элай выпрямился, поймав её взгляд — в его глазах чудилась растерянность. Не прерывая шёпота, он отступал назад по линии к своему дому, разматывая последние дюймы верёвки. Эйфири ободряюще ему улыбнулась, когда он закончил путь, заняв положенное магу огня место на периметре круга, поверх символа горящего пламени. И шёпот прекратился, низкий голос прозвучал громко и чётко:

— Отдаёшь ли ты себя, дитя света, в полное распоряжение Элаю, сыну Альбара?

— Отдаю, — потусторонним эхо отозвалась эйфири, дрожа от неясного трепета. От силы, что клубками повисла над ней, над самым ритуальным кругом. От того, как искрило в темноте глаз мага, призвавшего стихию для освидетельствования её принадлежности ему.

— Подтверждаешь, что жизнь твоя отныне связана с его жизнью?

— Подтверждаю.

— Обещаешь ли ты защищать его душу, словно свою?

— Обещаю.

— Нарекаю тебя именем Аннабель, — на этих словах конец верёвки в руках Элая вспыхнул, а по его лицу отчётливо прошла сетка рвущегося наружу огня. Приплясывая и треща, пламя побежало по их связке, словно по подожжённому фитилю.

Аннабель в готовности сжала зубы, когда огонь лизнул её оголённые лодыжки, но он не обжёг. Покалыванием стремилось вверх по её телу пламя, а она смотрела лишь в магнетически чёрные глаза Элая, невозможно сосредоточенно следящие за каждым язычком огня. Он что… Контролирует его, чтобы тот не жёг кожу? От понимания эйфири шумно втянула в себя горячий воздух: она хорошо помнила, как в академию для уроков приходили связанные ритуалом фамильяры и показывали свои многочисленные ожоги.

У неё не горело даже тонюсенькое платье.

Наконец, осыпался пеплом под ноги последний кусок мотка, и тогда всё же пришла долгожданная боль. Запястье левой руки будто припечатало раскалённым железом, оставляя на светлой поблёскивающей коже клеймо принадлежности роду: извилистую саламандру. Аннабель не выдержала и вскрикнула, тут же ругая себя за слабость и кусая губу, заглушая постыдный вопль. Как бы Элай ни пытался смягчить для неё ритуал, связка есть связка — метка есть метка, ожог, завонявший палёной плотью.

Огонь погас. Глубоко дыша и вздрагивая всем телом, Аннабель слышала гулкие и торопливые шаги — не к ней, куда-то за круг. Даже через прокушенную губу и проступившую кровь во рту она ощутила вкус его вины: настолько сильный, что закружилась голова. Вина похожа на крепкий хмель.

— Дай посмотрю, — тихо попросил Элай, и она увидела в его руке железную баночку с каким-то снадобьем. — Должно помочь от боли.

Она протянула дрожащую руку запястьем вверх, показывая ожог. Дурацкая мысль посетила тяжёлую голову: саламандра будет выглядеть красиво, когда кожа заживёт. Какой красивый у него герб…

Соображать становилось всё трудней, колени подкашивались. Она словно выпила добрый стакан креплёного хмеля, хотя даже не втягивала в себя вину Элая — достаточно оказалось критической концентрации в воздухе и нового уровня проникновения через едва установившуюся связь. Он лёгким, осторожным движением пальцев смазал клеймо снадобьем, приятно пахнущим травами. Боль и без того волновала Аннабель меньше всего, но от быстрой обработки раны её вовсе почти не осталось. Зато голову уже беспорядочно мотало.

— Прекрати, — моргнула она, пытаясь сфокусироваться и сбросить туманное наваждение. А увидела только напряжённую вену на его шее, которой безумно захотелось дотронуться.

Губами.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно, — сурово нахмурился Элай, неправильно истолковав её протест.

— Прекрати… винить себя. Мне от этого… странно, — неразборчиво пробормотала Аннабель, прежде чем ноги всё-таки её подвели. Оседая на пол, она всё глубже уплывала в темноту. Никто не предупреждал, что после ритуала эмоции господина будут ощущаться так чётко. Так приглашающе, дурманяще, резко. Крепкие горячие руки подхватили её за талию, и последнее, что она запомнила перед пьяной его виной тьмой, — кислинка волнения и выдох:

— Анни…