Твой хомячок

В четыре утра небо на востоке вовсю розовеет, хотя солнца ещё не видно. Зато запад чернеет уходящими тучами. Дождь, как и было обещано, хлестал целую ночь. Ещё несколько минут, и лес, только что по ночному черневший, засияет миллионом самоцветов. Но попробуй зайти в лес, и каждый бриллиант обратится в холодную каплю, которые запоздалым дождём хлынут на голову, плечи, за воротник. Не много найдётся любителей бродить по лесу в такое утро.

Ничего не скажешь, время она выбрала удачно. Даже если в доме кто-то уже поднялся, в лес он не сунется и мешаться не станет. Зато, как всегда некстати, объявился Рун и объявил, что готов завтрак. Ну, какой завтрак может быть в четыре утра?

— Потом, — отмахнулась Ошка. — Кто в такую рань ест? Вернусь — позавтракаю. А пока — неохота.

— Возьми накидку, — Рун не мог без того, чтобы не проявить заботы. — Дождя нет, но кусты мокрые, на траве — роса.

Пожалуй, он прав. Накидка может пригодиться.

— Давай накидку, — согласилась Ошка, радуясь, что Рун не спросил, почему она идёт на прогулку с рюкзаком, и что в рюкзаке лежит.

Накидку Ошка пристроила через плечо и побежала босиком по росистому лугу в сторону темнеющего заповедного леса. Рун пристально смотрел ей вслед. Конечно, ребёнку не полагается одному бродить по лесу, где водится немало диких животных, но возможно Ошка не собирается нарушать запрет и вглубь леса не пойдёт. По эту сторону ручья гулять можно, а переходить ручей нельзя. К тому же, Ошка надёжно защищена от любой нежелательной встречи. Разумеется, Ошка не подозревает о таком свойстве симпатичной заколки, скрепляющей ей волосы.

Накидка осталась без применения, мокрая как мышь Ошка выбралась из кустов. Теперь впереди был березнячок, где не раз приходилось гулять, в том числе, в одиночестве. А дальше, по ту сторону ручья появляться не рекомендовалось. Там начинался заповедник. Ошке нельзя было туда, а животным нельзя оттуда. Зверей там водилось более чем достаточно, но цепь маячков не позволяла им пересекать речушку.

С камушка на камушек Ошка перешла на запретный берег. Быстренько распустила волосы, стащила заколку, вывернула защёлку, раскрыв устройство, о котором, по мнению взрослых, она не подозревала.

Дети, вообще, умеют много гитик. Иной малыш ещё не ходит и не говорит, но с электроникой вытворяет такое, что диву даёшься. Пустят дитятко в детской поползать по стерильному полу, а дитятко перенастроит умный пылесос, и тот натаскает отовсюду всевозможного сора, устроив в детской красивую помойку. Чтобы привести прибор в чувство, приходится вызывать мастера, но и тот порой не может ответить, что случилось с пылесосом. А виновник переполоха тем более ничего не скажет; он ещё говорить не научился.

Ошке было пять лет… ну, почти пять. Возраст самый что ни на есть вредный. Родители в простоте душевной полагают, что доченька у них красавица и лапушка. Что касается красавицы, то тут никаких сомнений, а вот лапушка… Если изучать этот термин с позиции знаменитого смешения французского с нижегородским, то и тут всё сходится наилучшим образом. «Лапушка», а вернее: «la пушка» — стоит этакий агрегат позапрошлого века, ничего дурного от него не ждёшь, а он как бабахнет, и гадают контуженые предки, что с ними приключилось.

Ошка была девочкой тихой, шкоды её не взрывались и отследить их было трудно. Вот и сейчас, если кто-нибудь, да хоть бы Рун, вздумает проверить, куда скрылась Ошка и чем она занимается, услужливая заколка сообщит, что хозяйка в настоящую минуту летит в город Сидней, хотя маленьким девочкам самостоятельно летать дальними рейсами не разрешено. Диспетчерская служба запросит у лайнера список пассажиров, а после посадки, на всякий случай, проверит всех на предмет, а не окажется ли взрослый дядя пятилетней девочкой.

А сама Ошка всё это время будет совершенно неподконтрольна средствам слежения. Потом она что-нибудь придумает, например, скажет, что просто сидела на бережку, разумеется, с этой стороны, а ни о каком Сиднее не знает. Сидней, ведь, он тоже от слова «сидеть». А с чего её на камушек потянуло? Так у неё в детской картинка висит, на которой Алёнушка сидит возле речки. Значит, кто картинку повесил, тот и виноват.

Кончив возиться с заколкой, Ошка вернула её в причёску и вытащила из рюкзака коробку с птичкой, нарисованной на крышке. Телепатический усилитель — безобидная игрушка для детей трёх лет. У приборчика два режима: «хомячок» и «канарейка». Сидишь возле клетки, надеваешь шапочку с проводками и на пару минут становишься канарейкой или хомячком. Никаких мыслей у них нет, одни ощущения. Зёрнышки, водичка, пёрышки почистить или шёрстку — разницы никакой.

Первым делом малолетние умельцы избавляются от шапочки, не позволяющей подключаться ни к кому, кроме хомячка и канарейки, после чего обычно пытаются наладить контакт с котиком. Дело обычно заканчивается изодранными в кровь руками, а то и физиономиями. Причины такой агрессии никто не изучал, вопрос сложный, это тебе не технику перенастраивать, тут грамоте разуметь надо, а у настоящих учёных есть дела поважнее, нежели изучение кошачьей психики.

Совсем худо бывает, когда любящее дитя пытается телепатически подключиться к маме или другому человеку. Тут юный экспериментатор налетает на проблему, над которой безуспешно бьются целые институты, вооружённые техникой помощнее телепатоусилителя «Мой хомячок».

Ошка была девочкой аккуратной, подлезать к маме с «Хомячком» наперевес она не пыталась, понимая, что раз взрослые не владеют телепатией, то тому есть причина. Зато она, делая вид, будто играет с канарейкой, отследила крота, который жил под лужайкой и портил возле дома клумбы. Рун, а он, кроме всего прочего, был садовником, хотел крота прогнать, но Ошка упросила его не трогать. Это же классно, знать, что под твоей игровой лужайкой живёт настоящий зверь, одетый в густую чёрную шубу. Ошка разгребала на клумбе кротовью кучу, под которой скрывалась нора, и кричала туда:

— Кротя, выходи!

К сожалению, на Ошкин призыв никто ни разу не откликнулся. А так было бы славно играть с живым кротом! Ошка бы его не обижала и кормила всем, что кушают кроты.

Потом Рун объяснил, что крот совершенно дикое животное и человека слушать не станет.

Было обидно.

Зато Ошка сумела наладить с кротом телепатическую связь и с восторгом следила, как он проверяет нарытые ходы. Ошка не слишком понимала, что он там делает, пока крот не наткнулся на червяка: здоровенного выползня, толщиной с палец и длиной втрое больше самого крота. Выползень отчаянно извивался, пытаясь вырваться от неумолимого хищника, а крот тащил его из бокового хода в свою нору и тут же, сходу жрал.

Ошка с трудом отключилась от кротовьего пиршества, после чего её начало неудержимо рвать. Никто, даже Рун, не мог понять, что произошло.

— Что ты такое съела? — чуть не рыдала мама.

— Червяка, — честно отвечала Ошка.

Что было потом, лучше не вспоминать. Возиться на клумбе Ошке запретили, а она обещала выползков не ловить и не есть.

Ожегшись с кротом, следующую шкоду Ошка готовила аккуратно, тщательно всё продумывая. С первого раза она поняла, почему дорогая игрушка имеет всего два режима работы. Попробуй подключиться, например, к воробушку — что тогда будет? Разговоров с воробьём ждать не приходится, такое только в мультфильмах бывает. Не беда, что он заставит прыгать «ножки вместе, ручки врозь»; это поначалу даже весело. А то, что вместе с воробьём наклюёшься всяких букашек, тут радости мало. Мудрые конструкторы детских игрушек не зря выбрали для своего детища именно хомячка и канарейку, потому что они сидят смирно и не едят ничего, кроме зёрнышек.

Ошкин папа работал в заповеднике, частенько рассказывал дочке о своей работе и показывал интересные фотки. Умненькая Ошка смотрела, слушала и наматывала на ус, которого у неё не было и не ожидалось.

Живые существа это не телепатический передатчик, любая муха хитрей устроена нежели «Мой хомячок», но Ошка и не собиралась перенастраивать никого из обитателей заповедника. Ей хотелось всего лишь пообщаться, поговорить с ними, узнать, о чём они думают. Она быстро поняла, что ни хомячки, ни кроты, ни ёжики ни о чём не думают; им просто не чем думать, они слишком малы для этого. Мелкие зверьки могут только ощущать. Для серьёзных размышлений нужно иметь избыточно большой мозг.

В книжках с красивыми картинками, которые любила читать Ошке мама, то и дело рассказывалось о рассудительных мышатах, мудрых ёжиках и прочих высокоразумных зверятах.

— Сказочки… — ворчала Ошка.

Мама полагала, что это похвала, и Ошка не торопилась её разочаровывать.

Серьёзно задуматься заставила книжка про оленёнка Бэмби. Конечно, и это сказочка, не может зверёк думать так по-человечески, это даже четырёхлетняя Ошка понимает, тем более что ей уже почти пять. Зато, что пронзило Ошку до самой глубины её неугомонной души, это старый мудрый лось, которого в книжке почему-то называли оленем. Но Ошка знала, что это лось. Старый лось жил в заповеднике по ту сторону речки. Просто люди туда не ходили, чтобы не мешать животным, но папа работал в заповеднике, и ему было можно ходить везде. С собой папа брал фоторужьё, поэтому Ошка была почти знакома с лосем. Лось был громадный с седой бородой и рогами в полнеба. Взгляд у лося казался мудрым и понимающим.

К сожалению, сколько ни рассматривай снимок, не можешь узнать, о чём думает владыка леса. В этом вопросе фоторужьё ничуть не помогало. И вообще, непонятно почему кино- и фотокамеру папа называет ружьём. Настоящее ружьё висит на стене в родительской комнате. Трогать его не разрешалось, тем более что висело оно очень высоко. Высота для Ошки не была преградой. Ошка туда добралась, но оказалось, что ружьё со стены не снять. Хоть круть-верть, хоть верть-круть, замок не желал открываться. Сколько Ошка не искала, она не нашла в замке программы, которую можно было бы взломать.

Рун, когда Ошка попыталась осторожно выяснить тайну замка, долго смеялся. Ошка даже не знала, что Рун умеет смеяться, да ещё так весело. Отсмеявшись, Рун объяснил, что никакой программы там нет, ружьё удерживает обычный механический запор, какие были в ходу сто лет назад. Просто замок очень тугой, да ещё с секреткой, чтобы кто попало ружьё не трогал.

Скорей всего Ошка подобрала бы ключик и к такому замку, но папа рассказал, что такое ружьё. Оказывается, это механизм, предназначенный для того, чтобы убивать зверей. Потому и хранится эта ужасная штука в заповеднике под замком, и никому, кроме папы её трогать нельзя.

Что такое смерть Ошка знала лучше всех. Хомячок, который прилагался к телепатической игрушке, выбрался из клетки, пошёл гулять по комнате, и его придавило дверью. Был симпатичный, хотя и глупенький зверёк, а стало такое, что лучше не вспоминать. Выслушав папин рассказ, Ошка потеряла всякое желание играть с ружьём. Живо представлялся злой охотник, который шагает по лесу и поёт толстым голосом:

Зато «Мой хомячок» не обещал никаких неприятностей. Разве что окажется, что большие, умные звери не захотят разговаривать с Ошкой. К таким вещам надо быть готовым и не обижаться заранее.

Прежде всего, следовало нейтрализовать родителей. Если мама с папой увидят, что дочурка забрела в закрытую часть заповедника, они немедленно помчатся следом и всё испортят. Всё это Ошка предусмотрела и заранее приняла меры. Пускай взрослые выясняют, как Ошка попала в Сидней, виновница переполоха тем временем завершит свой эксперимент.

Ошка быстро вывела перепрограммированный «Хомячок» на новый рабочий режим. Теперь не только родительские, но и другие поисковые системы не могли обнаружить Ошку. Чтобы её увидеть, человеку надо подойти вплотную. Со зверями было почти то же самое. Издалека животные Ошку не видели, а вблизи можно было слышать, о чём они думают, если, конечно, они умели думать.

Была ещё одна трудность, которой Ошка не предвидела. Запах. С вечера Ошка сходила в душ и была уверена, что от неё ничем не пахнет. А ведь любой зверь отлично знает, как пахнет человек, и никакой душ тут не поможет. Впрочем, проблема, о которой не знаешь, не существует до тех пор, пока она не даст о себе знать.

Здесь, где сотрудники заповедника появляются чуть не каждый день, бояться человеческого запаха нет никаких причин. Главное, не сталкиваться с человеком вплотную. Но сегодня и этот запрет не работал, вместо него включился «Хомячок», настроенный на любое живое существо.

Ошка немного опасалась, что к ней подойдёт старый лось. Кто знает, о чём его тяжёлые мысли? Ещё изругает, что девчонка подобралась к нему и подслушивает. Опять же, кабан вряд ли думает о чём-то высоком. Зато Ошке очень хотелось побеседовать с косулей, а ещё с медведем.

Непонятно, зачем медведю шишки? Он же не белка и не этот… как его — клёст. Медведь, насколько знала Ошка, любит малину, овёс и мёд. Но малина ещё не созрела, овёс не выколосился, а где взять столько мёда, чтобы накормить всех медведей, Ошка сказать не могла. Наверное, медведи едят что-то ещё. Совсем как в сказке: «Что кушает на завтрак крокодил?» О таком следовало бы подумать заранее, но как-то не подумалось.

Зимой, когда Ошка ходила в садик, она говорила с другими девочками, и, оказалось, никто из них не знает, что медведи любят овёс. Мёд и малину знают все, а овсянку — бр-р, какая гадость! — и кто им её варит? А Ошка весной ездила с папой сеять овёс на лесной делянке. Там на краю поля вышка стоит, чтобы наблюдать за зверями, когда они на кормёжку придут. Ошка наверх залезла и все глаза проглядела, но никого не видала. Папа потом сказал, что зверь при человеке никогда не покажется. К тому же, овёс только посеян, что там есть?

Ошка вылущила и разжевала одно зёрнышко. Ничего, грызть можно, не больно вкусно, но получше, чем живой выползок пополам с землёй.

Именно тогда у Ошки возникла мысль подманить большого умного зверя и поговорить с ним по душам.

Шишки медведю явно не нужны, а вот песенки петь он наверно умеет, и их было бы интересно послушать. Не может же медведь сам себе на ухо наступить… И вообще, что кушает на завтрак крокодил?.. то есть, медведь.

Ох уж эти сказочки! Послушаешь их, и вопросов появляется больше, чем ответов.

«Мой Хомячок» работает бесшумно, но Ошка знала, что он не подведёт. Главное — набраться терпения, а времени, пока авиалайнер летит до Сиднея, у неё достаточно.

Было тихо, как только в лесу бывает. Тенькали птицы, недовольно гудел ближний муравейник, лопотали листья осины, но всё это ничуть не нарушало глубокой тишины.

Улучшив настройки «Хомячка», можно было бы разобрать щебетанье птиц, но оно Ошку не интересовало. Вот муравейник — иное дело. Один муравей ни о чём не думает и ничего не хочет, а целый муравейник непрерывно ворчит и бормочет, жаль, что совершенно непонятно.

Потом идеальную тишину нарушило отчётливое:

— Хм… Это что такое?

Ошка скосила глаза. Из кустов за её спиной вышел медведь. Никакой он был не косолапый, двигался легко и быстро, хотя, вроде бы, никуда не спешил. Он был ничуть не похож на мишку с детской картинки, но Ошка сразу узнала его.

Папа чуть не каждый день уходил в самую чащу и непременно брал с собой фоторужьё. Ошка подолгу разглядывала фотки и видеоролики, так что как выглядит настоящий медведь, она знала. Но она никак не думала, что он окажется таким громадным.

Однако если пришла беседовать с медведем, то не надо молчать.

— Привет, — сказала Ошка. — Ты что делаешь?

— Ищу, — толстым голосом ответил медведь.

На самом деле медведь ничего не произнёс, он просто молча подумал, а «Хомячок» разобрал чужую мысль и послал её Ошке, которой представилось, будто она слышит голос медведя. Славная штука — современный прибор, от колдовской чудесины его не сразу отличишь.

— Что ищёшь?

— Кушать. Надо много кушать.

Медведь подошёл вплотную, ткнул мокрым носом в живот Ошке, опрокинув её на спину.

— Мягкая, — проворчал он. — Вкусная.

— Что значит, вкусная? Ты что, хочешь меня съесть?

— А как же. Ты вкусная.

— Отойди немедленно! Меня нельзя есть, я ещё маленькая.

— Маленькие, как раз, самые вкусные.

Губы у медведя вздёрнулись, обнажив огромнейшие зубы. На папиных роликах медведь никогда не демонстрировал такие клыки. А уж книжечки и сказочки, где мишки встречались то и дело, у них вообще не было зубов. У настоящего медведя кроме клыков были ещё зубы поменьше, а между ними толстел язык, с которого капала тягучая слюна. Это ничуть не походило на игру, и отчего-то Ошке стало страшно.

— Уходи! — закричала она. — Я человек! Ты должен меня бояться!

Медведь отшатнулся, принюхался, широко раздувая ноздри.

— Тут всё пропахло человеками. Они здесь часто бывают. Но ты не человек. Ты вкусное не знаю что. Тебя нужно есть.

Медведь резко наклонился вперёд, уставившись на Ошку маленькими глазками.

— Я человек! — выкрикнула Ошка. — Это «Хомячок» тебя запутал, так, что ты меня не узнал.

— Хомяк тоже мягкий и вкусный, но он маленький, в нём есть почти нечего, а ты в самый раз, какая надо.

— Пусти! — Ошка дернулась что есть силы, но когтистая лапа вдавила её так, что все трепыхания пропали зря.

Медведь здоровенными зубищами надкусил кожу на животе у Ошки, слизнул выступившую кровь.

Было очень больно.

— Мама!.. — Ошка пыталась заорать, но из сдавленной груди вырвался лишь хрип.

— Вкусно, — сказал медведь.

— Ма!..

Верный «Хомячок» работал надёжно и беззвучно, посылая успокаивающие сигналы: «Что вы, здесь нет никаких людей, всё в полном порядке». Лживая заколка в растрёпанных волосах, сообщала, что девочка Ошенька летит сейчас в южный город Сидней, и встревоженная мама на уши подняла службы сиднейского аэропорта. Службы ищут, но никого не могут найти. Нет нигде девочки Ошки и уже не будет.

Медведь прекратил играть с неожиданной находкой и решил, что пришла пора обедать. Страшная пасть распахнулась, зубы, не сдерживаясь, впились в тело. Последнее, что успела увидеть Ошка, был Рун, стоявший на том берегу ручья со старинным карабином в руках.

Мама сидела возле Ошкиной кровати и плакала. Всё-таки, мама у Ошки удивительная. Сначала она плакала оттого, что Ошка съела червяка, теперь плачет оттого, что медведь съел Ошку. Хотя, червяк был съеден понарошку, так, может, и теперь то же самое?..

— Мама, — спросила Ошка, прислушиваясь к боли, затаившейся в животе, — а медведь меня совсем съел?

— Что ты, маленькая, никто тебя не ел. Ты просто перепугалась и немножко приболела. Но скоро будешь совсем здоровой.

Вот, всегда так. Мама хочет, чтобы Ошка непременно говорила правду, а сама непрочь и приврать, если враньё, по её мнению, должно Ошку успокоить. Теперь она будет плакать и говорить успокоительные выдумки.

— Мама, позови, пожалуйста, Руна.

— Зачем тебе Рун, тем более, сейчас?

Вот, готова обида. Как можно звать Руна, когда мама сидит рядом и плачет. Вообще-то, плакать должна Ошка, ведь ей, как не верти, ещё не исполнилось пять лет. Но с мамой невозможно говорить серьёзно, она опять начнёт придумывать сказочки для маленькой девочки. А Рун не умеет врать и отвечать уклончиво. От него всегда можно узнать правду, какой бы неприятной она ни была.

— Мне нужно поговорить с ним по секрету.

Это уже серьёзная обида. Какие могут быть секреты от мамы? Да те же самые, что и у мамы от Ошки. Но тут скрыт тонкий расчёт. Мама пообижается и призовёт Руна к ответу. А уж тот в мельчайших подробностях расскажет всё, о чём говорила Ошка. Ну и пусть, главное, что Ошка узнает, что было на берегу речки, а что Ошке привиделось. А то вспоминается такое, что лучше не вспоминать, а от маминых утешений становится только хуже.

— Пожалуйста, — сказала мама, — секретничай со своим Руном.

Она даже вышла из палаты, показывая, что её не интересуют чужие секреты.

Рун вошёл и остановился около кровати. Он умел сидеть, но очень не любил этого, а сама Ошка привыкла, что на неё смотрят с высоты, и ничуть этим не смущалась.

— Как ты меня нашёл?

— Я видел, что ты пошла в сторону леса, а когда пришло сообщение, что ты улетела в Сидней, я понял, что это шкода и обман. К тому же, твой «Хомячок» начал посылать нестандартные сигналы. А это могло быть опасно. Поэтому я отключил некоторые запреты и побежал тебя искать.

— Ты слышишь, как работает «Хомячок»?

— Я слышу, как работает любой домашний прибор.

— Скажи, — задала Ошка главный вопрос, — медведь меня взаправду съел, а то мама говорит, что мне только показалось.

— Не совсем, — помолчав, ответил Рун. — Живот он тебе разорвал, кишки пришлось сшивать, а печень вовсе выращивать новую. Когда я тебя в реанимацию принёс, ты уже не дышала. Спасибо докторам, что они смогли вернуть тебя к жизни.

— А медведя ты застрелил из ружья?

— В общем — да. Когда его привезли в ветеринарную больницу, он тоже не дышал.

— Но его вылечили?

— Ещё нет, но вылечат.

— И он будет ходить по лесу и ворчать свои медвежьи мысли…

— Вот этого не будет. В лес его не отпустят, он станет жить в клетке.

— Почему?

— Зверь, который попробовал кровь человека, всегда будет опасен. Он не может жить на воле.

— Но он ни в чём не виноват! Это я его обманула с помощью «Хомячка»!

— Это неважно. Так устроен мир: виновата ты, а накажут его. Ты умнее и должна была думать за вас обоих. Человек вообще должен думать за всех. Кстати, твой «Хомячок» сейчас изучают специалисты. Стараются понять, что ты там наворотила, и как тебе это удалось. Скорее всего, такие игрушки вообще запретят. А то ещё объявятся умельцы вроде тебя, и если за ними не уследишь, такое наизобретают, что только держись.

— Объявятся… — согласно вздохнула Ошка. — Всё не запретишь. Но я теперь буду стараться думать и за других тоже.

— Я позову маму? — спросил Рун. — Она там переживает.

— Погоди минуту. Когда медведь хоть немножко выздоровеет, мне надо будет с ним повидаться.

— Думаю, этого не стоит делать. Врачи говорят, что от встречи с хищником у тебя может быть шок.

— Ничего, переживу. Но мне обязательно надо перед медведем извиниться за то, что я сделала.

— Вот ещё. Сделанного не исправишь, а твои извинения ему не больно нужны.

— Нужны. Это умный медведь. Он поймёт.