Твердыня грёз

1

Ночь опускалась на землю холодом. Дождь прекратился. Ветер стих. Горан всматривался во тьму лесных дебрей, слыша только шелест травы под ногами. Он вновь отклонился от тропы путешественников. Опасная беспечность. Но изнутри кудесника поедали переживания и боль, давило тягостное бремя разрушенных надежд.

Чернолесье напоминало лабиринт. Туман крался сыростью по пятам. Вспыхивали и гасли тусклые блуждающие огни. Горан не боялся тайных сущностей колдовского леса. Он винил себя, злился на мудрецов. Он жаждал справедливых слушаний. За один проступок рушить судьбу непозволительно!

Деревья встречали путника палачами в тернистых мантиях. Никто никогда не видел их в листве. Зимой бородавки на колючих кустарниках распускались пунцовыми цветами, ввергающими сладкими ароматами путников в сон. Люди провинций сторонились чернолесьев, но жуткие слухи о монстрах, скрывающихся в неприступных чащах, множились. Горан остановился, озираясь. Левая рука ныла от тяжести багажа. В правой – догорала звездная ветвь путешествий. Тропа блестела в двух шагах сырым грунтом.

Над головой громко каркнул ворон.

Горан помахал рукой, распаляя покачиванием огонь сапфировых очагов. Он надеялся когда-нибудь увидеть деревья-великаны Звёздных гор, сейчас покрывшиеся кремниевой корой на зиму. Воспитанником он представлял, как подготовит ветвь путешествий самостоятельно, вернётся к бабушке и дедушке стражем тайн цитадели грёз – гордостью семьи.

Кривые стволы в бурых мхах поскрипывали кроной, исчезая в темноте. Горан брёл, не чувствуя холода, не замечая отсветов любопытных глаз в зарослях. Млечное зарево ветви касалось его лица утешающе, безучастность останавливала страхи ночи. Тропа вилась в пугающую даль.

Когда луна осветила поляну в багровой траве, Горан понял, что достиг земель Бескравии. В каждой из восьми провинций каменистой Царны существовали хмурые обители – чернолесья – тёмные пятна на листе страны, которую окружали могущественные и враждебные колдовские миры. В чернолесьях стирались преграды народов, времен, ощущений. Заколдованные тропы могли увести опрометчивого путешественника в неизведанные края. Горан крепко сжимал рукоять тлеющей ветви, думая о доме, в котором провел детство.

Лоснящиеся влагой деревья расступились, тропинка скрылась в поросших бородатым мхом камнях. Путник перебрался через их острые глыбы, оглянулся, прощаясь навеки с таинственным миром волшебства. Трубное воронье «крух!» гнало прочь.

Горан ступил на сухую дорогу. Плывущие тучи чернили луну и алмазы звезд. Справа и слева простирались тихие степи Яруги. Ночь скрывала увядшую траву, что ещё недавно зеленела жизнью и буйствовала цветом. Одинокие дубы и багровые сухостои высились примитивной разметкой пустынной местности. Вдали светились окна домов.

Близость чернолесья обрекла Яругу веками существовать крохотным селением крестьян. Семь сотен построек ютились возле густого лиственного леса. Жители редко выезжали в другие населённые пункты, ведя уединенную жизнь: сеяли по весне пшеницу, овес, ячмень, просо, гречу, а осенью одаривали Скоп яровыми хлебами. Скоп – столица всей восточной провинции Царны, Бескравии. Во второй месяц осени леса Бескравии покрывались алым золотом, пламенея пожаром листвы и трав. Провинцию образно именовали в народе Багровым Горизонтом. Во времена пребывания в Башне Воспитанников Горана часто спрашивали об огненных змеях, обитающих в норах степей, которые осенью, разгневанные наступающими холодами, воспламеняли деревья, взмывая к небу пожары. В граде шутили, что жители Бескравии – угрюмые и смуглые кожей, оттого что раскалённая листва опалила их, очерствила характеры. Горан не любил такие разговоры. Он знал не понаслышке, насколько изнурителен труд в полях под жгучим солнцем и беспощадны ветра в засуху.

Редкие огни Яруги превратились в прямоугольники окон. Тревога ночи сменилась умиротворением раннего утра. Скоро оранжевые лучи возвестят о начале нового дня.

Горан вошёл в черту селения. Улицы поблёскивали инеем, сливаясь и расходясь одинокими побегами к серпу леса. Деревянные избы соседствовали с каменными домами. Бедность. Хоромы.

Звездная ветвь погасла. Горан бросил её на землю, и она превратилась в пепел, который по грунтовой дороге рассеял южный ветерок. Треугольные крыши построек пронзали дымку утреннего тумана. Горан пересёк безлюдную площадь Сходов, преодолел улицу Лавочников и вышел на самую окраину селения.

Сердце защемило от нахлынувших воспоминаний. Шаги. Усталые шаги по тропе к бледному дому, окруженному низким плетеным забором. Сад недавно уронил разноцветную листву на гладкие камни двора. Горан торопливо поднялся по ступеням шаткого порога. Рука сжала медное кольцо дверного молотка. Туку-тук. Глухой звук разрушил покой дома.

В окне появилось заспанное лицо бабушки. Старик Прокош открыл дверь.

– Горан? – Дедушка не верил слабым глазам. На нём белела мятая рубаха, серые штаны были закачены, ноги босы. – Сынок, ты откуда здесь?

– Примите? – Внук виновато опустил голову, осматривая грязный чемодан у ног и свои пыльные ботинки.

Дедушка отступил в комнату.

– Проходи, – произнес обеспокоенно. – Не стой же, дитя. Продрог весь.

Бабушка с причитаниями скинула с плеч пуховый платок и укутала Горана. На ней синела сорочка в пол, седые волосы облепили ключицы редкими прядями.

– Мой мальчик, – приговаривала она, ведя его к столу. – Как же так, среди ночи? Голоден? Сейчас накормлю.

В кухне зажгли свечи.

– Грозовые скаты ушли на юг. Дорого купить. Опять коптим свечами.

Старик посмотрел тоскливо на круглый фонарь над столом. Грозовыми скатами в Царне называли молнии, запасы которых служили людям источником света.

Горан опустился на резной стул за круглым столом. Льняная скатерть. Кувшин в горошек, две глиняные кружки. Дом стариков мало изменился. Пахло облепихой, сухофруктами и горечью степных трав. Стены в желтоватой побелке, деревянная мебель. Кружева – рукоделия бабушки – белели на окнах, комодах, столах. Доски пола покрывали шерстяные коврики ягодными островками. Горан поднял взгляд на взволнованных хозяев дома. Низкорослая бабушка за последние годы похудела, морщины обвисли на курносом лице. Дедушка, высокий и худощавый, как прочная жердь, сохранил ещё стойкость к потрясениям. Его карие глаза темнели черноземом, что принимал в себя семена слов, прорастающих сегодня сорняками тревоги.

– Меня исключили. – Горан не решался оправдываться, ожидая обвинительных речей, горестных вздохов. Старики молчали. – Неслыханное происшествие для столицы Царны. Приведённый мной крадуш сбежал. Я неосмотрительно оговорился о брешах в крепости. Я виноват.

Тишина. Испуг угасал в глазах стариков, тлея сочувствием.

– Видел мать? – спросил дедушка, переживая о дочери, которая не предупредила родителей о возвращении внука.

– Да. Они с отцом плывут в Вистрию. У них полно дел. Забот. Мое преступление ляжет тенью на порядочность дома Мильвусов.

Отец и дядя Горана работали в казначействе Вистрии, юго-западной провинции Царны. Почётные должности, уважение в обществе, привилегии, поместья. Но Горан с младенчества рос в Яруге под опекой бабушки и дедушки. Матери некогда было заниматься им: она ездила по стране, изучая редкие виды растений. Горану часто казалось, что его родителей объединяет только любовь к работе, преданность делу. Семью мальчику заменили старики Прокош и Раска, а также соперники бастиона кудесников и строгие воспитатели. Он никогда не роптал на судьбу, давая бой грусти смелыми мечтами. Теперь же…

– Двери Янтарного града закрыты для меня. О Замке Воителей не смею и говорить.

Дедушка приблизился, раздумывая, каким жестом унять ненастье в душе внука, какой мудростью утешить. Его скупые сельские познания не годились для внимания смышлёного юноши. Бабушка торопливыми шажочками подошла к Горану, обняла его и сникшего мужа.

– Ничего. – Слеза скатилась по её впалой щеке. Тёплые руки окутали уютом защиты. – И не такое переживали. Как говаривает народ: «Лихо изводит, мудрости научает».

2

Два дня равнину Яруги омывали дожди. Горан скрывался от вопросов в комнатке, у окна, наблюдая размытый пейзаж леса. В гости заходили на посиделки соседи, злорадно расспрашивали о неожиданном появлении внука. Горан не желал ни с кем общаться, есть, выходить за порог тесного укрытия детской. Ему хотелось окаменеть и не чувствовать досады, не мучиться угрызениями. Он думал о будущем, выстраивал воздушные замки планов и… впадал в жуткую хандру. Капли стекали по мутным стеклам. Унылый день сменял бессонную ночь.

На третьи сутки солнце вернуло себе власть. Яркие лучи утра согрели продрогшую в ненастье природу. После обеда бабушка отправила Горана за пятнистыми грибами для теста. Она желала заставить его шевелиться, а не погибать на кровати от ядовитых переживаний. Не без упрямства Горан взял лукошко и поплёлся через огород в балку.

На холме начинался широколиственный лес. Горан преодолел кустарниковый подлесок; оставив за спиной заросли бузины и облепихи, понуро ступил в земли безмолвия. Над головой полыхали золотые кроны вязов, ясеней, кленов и дубов, создающих иллюзию янтарных шпилей града. Горан сохранял гордую осанку, но угрюмые мысли омрачали погожий день. Лесной воздух оседал во рту горечью гнилых трав и трухлых веток. Ноги сами несли к озеру.

Яруга – небольшое селение, жители которого мало общались между собой. Таков нрав Бескравии: трудолюбивый, строгий, молчаливый. Все праздники и быт в восточных провинциях переплетены с посевными работами и урожаями. Нарядные одежды Горан впервые увидел в Янтарном граде. В Бескравии ремесленник считался благороднее ювелира. Здесь любовались красотами природы, а не театральными представлениями. Тень чернолесья лишала каждого ребёнка любопытства с пеленок. О дружбе никто не говорил, существовала лишь взаимопомощь и общее дело яровых хлебов. За лето солнце выпекало земли селения до подгоревшей корки, словно пшеничные ломти в духовой степи.

Горан остановился у кромки сонного озера. Жизнь разрушена. В Яруге его ожидали лишь ежедневные заботы о полях, огороде, своевременном дожде и ураганных ветрах. Горан взглянул на своё отражение. Печаль глаз делала серую гладь унылой картиной несчастного человека. Над головой пугливо вспорхнули птицы.

«Вот так встреча!» – задиристый голос обрушился наигранным смехом.

Горан очнулся от раздумий. Повернул голову. С бугорка по грязи к нему шагали трое подростков. Он с трудом узнал в них повзрослевших ребят, с которыми когда-то ходил в школу. Погодки братья Тукановы и широкоплечий Улакач. Чёрные волосы, смуглые лица. Крестьянские работы закалили в них дюжую силу. Коренастые фигуры напоминали мешки, что катились сбить его с ног.

Горан покосился на своё пустое лукошко, затем робко отошёл от воды.

– Мы тебя сразу узнали, – произнес Улакач, останавливаясь. На его широком теле чернел меховой тулуп. Широкие штаны свисали с высоких сапог. – Тощий зяблик. Тебя, видать, не кормили в граде?

Кудесник осмотрелся, выискивая пути к отступлению. Братья стояли по бокам от него, потирая кулаки. Недоброе предзнаменование, но он надеялся договориться.

– Аппетитом вы всегда отличались.

Братья переглянулись, взвешивая хмуро: льстит или насмехается? Глаза, нос, губы умещались на их круглых лицах с маленькими подбородками по центру, словно на блюдцах.

Улакач, сын коваля, сговорчивостью отличался слабо. Горан должен был понимать это, когда пять лет назад обманом убедил злопамятную троицу пойти с повинной к управителю селения. За краденые арбузы их отчитывали прилюдно, а дома задали трепки. Горан тогда проучил обидчиков за тумаки и насмешки, но сегодня усомнился в оправданности наказания.

– И как? – ухмыльнулся приземистый Йом. – Вспорхнул в твердыню грёз?

Братья рассмеялись, наблюдая за безропотной жертвой. Горан молчал, исподлобья погладывая на мальчишек, в общем труде с которыми судьба теперь распорядилась ему вырасти и состариться. Малым ребёнком он намеревался оседлать одного из дозорных Замка Воителей, орлиноподобного Луту, и прилететь в Яругу с волшебным значком стражей Алефы на груди. Сейчас Горан стоял в старой безрукавке деда поверх поношенного костюма, и под ключицей его синела неровная латка.

– Надо ему помочь, парни. – Улакач опустил свою тяжелую ручищу на плечо Горана. – Тяните его к срыв-камню.

Горана толкнули в спину. Он качнулся, но с места не сдвинулся.

– Упрямишься? – Улакач щурил узкие глаза, нервничая в предчувствии сопротивления.

– Вам троим неприятности ни к чему. Напакостите, а потом Йом обо всём расскажет родителям. – Младший из братьев прервал увещевания Горана возгласом. Кудесник развел руки в стороны. – Вы и в прошлый раз не хотели меня избивать, – невозмутимо уверял в обмане, оглядывая Тукановых, – но Улакач решил доказать бесстрашие. – Нире, вспомни, как ты отговаривал, как мудро предвидел последствия. И та кража… Арбузы вообще зелеными оказались – спор людям на смех. А я разбудил в вас совесть. Ваше покаяние затмило омерзительность воровства. И вообще, – храбрел кудесник в выдумках, – вы всегда восхищались моим талантом убеждать людей. Зависть – побочный эффект тугодумия…

Удар в живот заставил Горана согнуться пополам. Руки ему заломили, крепко связали за спиной ремнем.

– Мы во всеоружии. Твои россказни на этот раз не сработают, окудник.

Морщась от боли, Горан посмотрел на лицо высокорослого Нире, уши которого скрывала треугольная шапка – из отворота ее торчало золотистое перо альтурга. Два похожих маховых пера белели в нагрудных карманах Йома и Улакача. Оперение альтурга – броня против магии.

– Где вы достали их?

Полнощекое лицо Нире ухмыльнулось, выпячивая неровный зуб:

– Взяли у лесного отшельника.

– Бахаря?

– Старого тюфяка.

Улакач отвесил Горану подзатыльник, и мальчишки со смехом повели пленника вдоль озера.

У воды трава зеленела весенней свежестью. Ветер шумел над головами, беспокоя листву. Стволы деревьев плыли жердями вольера. Начались камни. Карабканье вверх. Горан спотыкался, ругая себя за неосмотрительность и беспомощность. Ранее смелость крепла на особом таланте – заставлять людей считать его слова собственными воспоминаниями. Редкий дар не единожды спасал его от неприятностей, но сегодня хитрость сельских мальчишек обезоружила кудесника.

Глумливые шутки конвоиров в мыслях Горана раздувались смиряющими угрозами. Он опять споткнулся. Нире потянул его за шиворот безрукавки, но ноги подвели – Горан упал во влажные листья папоротника. За спиной твердел горб срыв-камня – наивысшей точки леса и всей Яруги.

Срыв-камень венчал восточную окраину озера гигантским рогом. За ним, словно за предводителем воинства, росли из земли каменные столбы – на сотню верст серела гудящая полоса без единого деревца. На срыв-камень не садились птицы, он не обрастал растениями. Гиблое место. Полвека назад здесь казнили преступников Яруги, осужденных как сообщников крадушей.

Горан отполз от обрыва. В воде темнели острые глыбы озёрной пасти.

– Тебе не следовало возвращаться, – произнес Улакач. – Чернолесье вновь голодно выло.

– Ага. – Йом навис над пленником, скрещивая руки. – Мы видели, ты плелся из ведьминой пучины утром.

Горан осмотрелся. Тучи затягивали округу полумраком.

– Ты мастер дурачить народ. Слыхал, гончих видели под Скопом?

– Я никому не желаю зла, – но голос Горана дрожал ненавистью.

– Таким всё с рук сходит, – наступал Улакач. – В Яруге живут простые землепашцы, трудяги. Нам смута ни к чему.

Ветер холодил кожу – жар волнения топил доводы разума в гневе. Горан сидел под осуждающими, брезгливыми взглядами мальчишек, заигравшихся в судей. Он понятия не имел насколько далеко способно зайти их безрассудство. Стоило выбираться из угла, в который его загнали, пока обрывистая сцена не превратилась в эшафот.

– Чего вы добиваетесь?

Улакач прищурился, выговаривая:

– Любопытно нам.

– Издеваться?

– Нет. – Йом навис обеспокоенным дрессировщиком. – Любопытно посмотреть, что ты еще умеешь, воспитанник Башни. Смотри, ты не лучше нас.

– Пусть управитель рассудит, – потребовал Горан, осматривая мельком перья альтурга.

Улакач криво усмехнулся. Братья переглянулись.

– Чтобы ты заговорил ему уши. Полезай на камень!

Нире выступил вперед, занося кулак для удара. Горан не отвел взгляда, ожидая нападения с вызовом. Трое против одного. В граде он вынес побои гораздо несправедливее. Йом толкнул его сапогом. Бросок кулака. Под рёбрами вспыхнула боль, но удар в лицо обездвижил челюсть. Горан зажмурился, с трудом смиряя стон. Новый удар. Он повалился на правый бок, выгибаясь от толчка в спину. Нире что-то выкрикнул. Улакач скомандовал прекратить:

– Тащите его наверх!

За ремень на руках дернули. Боль вынудила повиноваться, хотя ноги не слушались. Йом ставил подножки. Нире смеялся, повторяя обвинительно: «Думал, лучше нас? Лучше?»

Пошатываясь, Горан начал двигаться вверх. Камни образовывали неровные ступени. Путь лежал над обрывом. Голова кружилась от ушиба тошнотворной скоростью. Горан посмотрел вправо, в пустоту высоты. Нире вытянул из расщелины сухую палку и приказал пленнику взбираться выше.

– Вы спятили! – вскричал Горан, когда каменная крошка посыпалась из-под подошв. – Чего вы добиваетесь? Расправы?

– Пошевеливайся! – Улакач упивался властью. – Двигай! Двигай ногами живее.

Горан, тяжело дыша, по узким плитам влез на новую ступень. Еще пять или шесть глыб отдаляли вершину.

– Вы хотите убить меня? За что? Мы пять лет не виделись! – он повышал голос в надежде, что кто-нибудь услышит, проявит любопытство к творящемуся безумию. – Здесь можно шею свернуть!

– И хорошо.

– Кому хорошо? – Горан впился взглядом в выпученные глаза Улакача.

– Будет всем в Яруге. Надо удостовериться.

– В чём? С ума сошли?!

Истертая подошва ботинок скользила по округлым выступам. Близость гибели туманила рассудок.

– Проверим твои способности.

Горан прижался спиной к камню. Он не сделает ни шага. Палкой безжалостно ударили в живот. Нире словно видел в нём не человека, а деревянную мишень.

– Я не умею летать! – Горан надеялся вразумить бестолковую троицу, но видел в глазах мальчишек только расчётливое, жестокое любопытство.

– Сейчас проверим!

Нире сделал выпад, стремясь угодить палкой в лицо. Горан едва не взвыл от ярости. Мало было ему обвинений и исключения. Здесь из него сотворили зверька на потеху. Град не прощает изгоев. В селении понимали это. Многие в Бескравии презирали напыщенность столичных жителей. Горан стал уязвимой частью мира, который в Царне боялись и ненавидели за беспрекословное превосходство.

– Давай, покажи, чему научился! – желчно требовал Йом, потирая ладони. – Где Луту? Позовём его?

Палка описала дразнящий полукруг и ужалила в бок. Горан извернулся. Прыгнул с криком на нападающих. Удар его ноги выбил клюку из рук Нире. Улакач занес кулак. Горан нагнулся сбить его с ног, но поскользнулся. Они съехали с глыбы на ребристую плиту над обрывом.

Улакач кашлял от падения, потирая грудь. Горан не мог пошевелить пылающими болью руками. Бровь над правым глазом ныла ушибом, по щеке текла кровь. Теперь его точно не пощадят. Улакач поднимался на ноги с угрозами, пока кудесник изучал пустую плиту, выискивая возможности для сопротивления. Он не собирался сдаваться, хотя понимал: местность предполагала трагический исход схватки.

Ветер налетел бойким порывом, выхватывающим перья альтурга. Мальчишки замерли, будто заслышав крик, – и закатились оглушительной истерикой, что ослепли. Горан лежал на боку, учащенно дыша и с подозрением наблюдая, как Йом и Нире хватаются за глаза. Улакач опустился на колени, обвиняя кудесника в колдовстве. Воздушный порыв стихал, обволакивая колючим ознобом. Тучи плыли по небу грязными водорослями.

– Идём!

Горан опустил голову на окрик. Ниже плиты, на квадратном камне, стояла девочка: прямо, руки по швам, хмурый взгляд гипнотизировал слушаться. В пяти шагах ползал Улакач, обшаривая хаотично руками опору: «Прочь! Прочь, чудище! Пощади!» Йом тёр глаза, Нире вопил о клыкастых деревьях. Горан вновь опустил взгляд на девочку. Низкого роста, худощавая, с загорелой кожей, покрытой веснушками. Русые волосы светлели выжженными на солнце прядями и вились по шерстяному пальто до локтей. Юбку бледно-синего платья в мелкий бело-зелёный цветочек трепал ветерок. Шею обтягивал изумрудного цвета шарф. Но тонкие губы были сурово сжаты, а зелень глаз волокла в трясину.

– Ты кто? – спросил Горан с недоверием, поглядывая на слепо пошатывающихся обидчиков, умоляющих призрачных чудовищ о пощаде. – Как здесь оказалась?

– Времени нет объяснять. Идём! Скоро солнце появится.

Горан решил оставить вопросы на спокойный момент. Он с трудом поднялся на ноги, неуклюже собрал перья альтурга связанными руками и, прихрамывая, начал пробираться по неровностям камней. Спуститься оказалось трудной задачей, но выполнимой. Незнакомка вела его за собой молчаливо, не обращая внимания на отзвуки мальчишеских рыданий.

– Они могут разбиться, – тревожился Горан, с облегчением чувствуя под ногами твердость почвы.

Фигуры Тукановых и Улакача содрогались призывами спасения.

Ветер дохнул с Яруги. Холод растаял в лучах света – солнце выглянуло из-за тучи. Девочка потянула Горана за полу безрукавки, увлекая в тень камней. Она разрезала ремень на его запястьях складным охотничьим ножом.

– Ого! Опасная вещь.

Незнакомка спрятала нож в карман платья и скорым шагом устремилась в укрытие деревьев. Плач мальчишек превратился в злобные выкрики, но беглецы уже ступили под покров леса. Озеро осталось за спинами. Палые сокровища листвы горели узорным ковром в песочных лучах послеполуденного солнца.

– Чудеса… – Горан обернулся, переживая, что ярая троица организует погоню.

Девочка уверенно шагала вперёд.

– В Яругу? – спросил Горан.

Она кивнула:

– Да, обойдём тропы грибников. Не переживай, – проследила за его взволнованным взглядом, – они смогут спуститься. Слепота не вечна.

– Если честно, впервые такое наблюдаю.

– Да? – Она с недоверием заглянула ему в глаза. – А я слышала, ты пять лет жил в Янтарном граде.

Горан ощупал опухшую бровь, морщась от боли в правом виске, в ушибленных пальцах, в боку.

– Жил. Верно. Но слухи о нём, думаю, здесь слишком преувеличены.

– Так ты не умеешь колдовать?

Спутница разочарованно остановилась.

– В Царне колдуют только крадуши.

Они смотрели друг на друга с недоверием и… любопытством.

– Откуда ты взялась? – спросил Горан, до конца не представляя, что отвечать девчонке, ожившей притягательной тайной.

– Я видела, ты пришёл из чернолесья. Я следила за тобой. – Она склонила голову набок, скептически осматривая его израненное лицо. – Расскажи мне о граде. Расскажи о себе. Эти дубины твердили о способностях. Что ты умеешь?

Поток вопросов вверг Горана в растерянность. Он таращился на незнакомку, словно на морок лесной пучины.

– Кто ты?

Она удивленно вскинула голову, случайно открывая за прядями участок щеки: вдоль уха тянулись угольные шрамы – три, от подбородка до виска. Перехватив его испуганный взгляд, девочка застенчиво скрыла волосами отметины когтей ящеров.

– Злата, – улыбнулась ему. – В детстве мы встречались на улице Лавочников. Ты не помнишь? Ты рассказывал о твердыне грёз.