Твари в пути

Глава 5 Небо пустыни

Ковер летел неспешно и при этом старался не слишком высоко подниматься над песчаными вершинами дюн. Он словно бере́г свои волшебные силы, но даже сейчас его скорость была такова, что ни один скакун не смог бы тягаться с ним в быстроте передвижения в пустыне.

Внизу проплывали бесконечные барханы, порой, будто столбы уходящей в небо влаги, попадались оазисы: подле колодцев раскинулись небольшие поселения. Один раз ковер пересек реку — восточный приток Дель-аб, Аль-Мереджи. Речной рукав прятался под тенью густых древесных зарослей, растущих по берегам. По блестящей зеленоватой глади ползли рыбацкие лодки, громадные мельничные жернова черпали воду и гнали ее по многомильным арыкам на восток и запад. Река дышала свежестью, от нее исходил мягкий, едва уловимый запах, манящий и слегка кружащий голову после сухого ветра и нескончаемого зноя. Утомленным полетом странникам хотелось приземлиться на берегу — набрать воды, передохнуть в тени деревьев и окунуться в прохладные, должно быть, воды, но у ковра было свое мнение по этому поводу. Река не удостоилась и короткой остановки, и вскоре осталась позади, как и оазисы, как и караваны, цепочками ползущие через пустыню.

Одно время Ильдиар пытался приказывать ковру, но все попытки управлять им оказались бесполезными — тот не слушался никого, кроме себя самого. Во всяком случае, и скорость, и направление он менял самым непредсказуемым образом, и небесным путешественникам лишь оставалось уповать на то, что капризной тряпке не вздумается занести их прямиком в Бансротово Логово, которое, по легенде, было затеряно где-то в песках.

— Эмират Келери, — в какой-то момент объявил Джан, и было совершенно неясно, как он понял, что они покинули султанат Ан-Хар, — кругом была все та же пустыня, что и пять минут, что и час назад.

Они летели уже довольно долго — время подбиралось к четырем часам дня. Солнце нещадно пекло, и ковер начал напоминать раскаленный лист меди: если бы не предусмотрительно прихваченная Джаном ткань, из которой можно было сделать головные уборы-тюрбаны, беглецы давно бы уже почувствовали на себе всю прелесть солнечных обмороков. Глядя на то, как чернокожий рыцарь собирает на своей лысой голове мудреное темно-красное строение и ободряюще при этом кивает, Ильдиар с сомнением нахмурился: разумеется, он знал, что асары и прочие в пустыне носят подобное, но считал, что это всего лишь дань местной традиции и искренне не понимал, как гора полотенец на голове может избавить от солнца, если от нее еще жарче. Тем не менее спорить он не стал, а все же кое-как скрутил из длинной полосы темно-синей ткани весьма неплохой, по его мнению, тюрбан.

— Ты выглядишь, как настоящий пустынный житель, Ильдиар! — усмехнулся герич. — Ну, или как тот, кто зачем-то влез головой в пчелиный улей.

— Кривобокий пчелиный улей! — поддержал Хвали, и оба разразились громким хохотом.

Ильдиар нахмурился и попытался все исправить, но вышло еще хуже. Не в силах глядеть на его мучения, Джан передвинулся к ронстрадскому графу и помог ему выстроить, как он отметил, «вальяжный, немного самодовольный, но знающий себе цену» тюрбан.

Сахид Альири, от которого бывшие рабы держались отстраненно, будто на том месте, где он сидел, была всего лишь дыра в плетении ковра, умудрился при помощи связанных рук собрать на голове тюрбан не в пример аккуратнее, чем был у Ильдиара. Валери также неимоверно быстро и ловко обмотала голову — ее тюрбан получился изящным и придал ей весьма почтенный вид. Хвали же, отсмеявшись и прокашлявшись, громогласно поклялся своей отсутствующей бородой, что не наденет на свою голову ничего, кроме доброго шлема гномьей ковки. Упрямый Дор-Тегли продержался еще почти два часа, и все же, багровый, как сплошной сгусток крови, он был вынужден признать свою ошибку и под одобрительную улыбку Джана кое-как сбил (не иначе) на голове непривычный тюрбан. Но при этом доставшаяся Хвали ткань для головного убора оказалась богато расшита золотом и украшена большим драгоценным камнем, который он с превеликим трудом разместил на уровне лба, что, без сомнения, несколько утешило попранное гномье самолюбие.

Ильдиар одобряюще хлопнул хмурого Дор-Тегли по плечу, и даже Валери едва заметно улыбнулась, наблюдая, как Хвали все пытается неуклюже поправить постоянно съезжающий набок огромный тюрбан. Он походил в нем на карликовый минарет с несоразмерным куполом.

— Глядите, даже храбрый гном отступил перед светилом, — усмехнулся Джан Ферах-Рауд.

Хвали пробурчал в ответ витиеватую фразу, из которой стало ясно, от каких таких дел произошло это восточное солнце и кто конкретно приложил к этому руку… В перечень попали почти все известные демоны, вплоть до последних кругов.

Прозвучавшая тирада вызвала всеобщее веселье, а Валери слегка покраснела: услышать подобное в отношении небесного светила вряд ли кому доводилось прежде. Ильдиар даже закашлялся от смеха.

Гном замолчал, прекратив ругаться, только зло сверкнул глазами на весельчаков: Джана и Ильдиара. Последний поспешил примирительно вскинуть руки, мол, все, молчу-молчу. Тем не менее, небесные путешественники еще некоторое время продолжали переглядываться между собой, демонстративно сдерживая смех, а Хвали при этом каждый раз багровел, словно переспелый персик. И только Сахид Альири не принимал участия в общем веселье — ловец удачи неподвижно сидел, поджав ноги, на самом краю ковра и смотрел куда-то вдаль, за горизонт. Руки его были по-прежнему связаны, но рот никто не затыкал — бывший тюремщик Ильдиара молчал сам: то ли ему нечего было сказать, то ли одолевали какие-то невеселые думы — об этом паладин мог только догадываться.

Граф де Нот повернулся к своему врагу — пришло время поговорить по душам.

— Сахид Альири, он же Кариф, он же Лживый Друг, ловец удачи, работорговец, мерзавец и негодяй, — как можно циничнее проговорил Ильдиар. — Столько имен и столько мерзости. Назови мне хотя бы одну причину того, что ты сидишь со мной рядом и до сих пор жив.

— Может, виной всему твое малодушие, паладин? — язвительный ответ не заставил себя долго ждать.

— Ха! — Ронстрадский граф усмехнулся, пропустив колкость мимо ушей. — А ты не находишь забавным, что наши роли теперь поменялись? Теперь ты мой пленник, а не я твой.

— А так ли они поменялись, Ильдиар? — голос Сахида Альири был совершенно спокоен. — Мы все еще вместе и все так же связаны между собой множеством незримых, но с тем крепких нитей, как и тогда, в Ангер-Саре.

— Множеством нитей? Может быть, объяснишь?

— Тебя терзают вопросы, паладин? Пожалуй, ты заслужил несколько ответов. — Сахид Альири снисходительно улыбнулся, повернувшись вполоборота, и обратил свой взор на ронстрадского графа.

— Почем мне знать, что ты не солжешь? — Ильдиар заглянул в бесцветные глаза Сахида Альири и невольно вздрогнул: воспоминания о мучениях, которым подверг его обладатель этого взгляда совсем недавно, в иссушающей душу пустыне, были достаточно свежи.

— Ты можешь не верить. — Ловец удачи лишь пожал плечами, показывая, что доверие северного графа — отнюдь не та вещь, которая его беспокоит.

— Да что ты с ним церемонишься, Ильдиар! — Хвали вскочил на ноги и выхватил из-за пояса здоровенный нож. — Сейчас живо развяжем ему язык! С работорговцами у меня разговор короткий.

— Нет!!! — закричала Валери. — Не надо!

Ильдиар и сам понимал, что пытки — не тот язык, на котором можно разговаривать с его непреклонным врагом… Рука паладина резко осадила угрожающе приблизившегося к пленнику гнома, при этом ковер хорошо тряхнуло, и Хвали повалился на спину, разразившись новыми проклятиями, и ругался бы еще, должно быть, довольно долго, если бы Джан не помог ему подняться и сесть.

— Осторожнее, Ильдиар, — тихо сказала девушка, — ковер слушается только тебя, и, раз он признал в тебе хозяина, теперь любые твои неосторожные мысли и переживания могут привести к самым неожиданным виражам в небе. Из-за тебя мы все можем упасть с него.

— Не бойся, Валери, — медленно проговорил Сахид Альири, с усмешкой глядя на Ильдиара, — эти гилемы так закляты, что по инерции ни ты, ни твой груз не можете с них упасть. Только если подтолкнуть… Пусть наш кормчий усмирит свой гнев и прикажет ковру лететь ровнее…

— Да я даже спуститься вниз приказать ему не в состоянии! — искренне возмутился паладин. — Эта бансротова тряпка летит, куда сама хочет!

— Он летит туда, куда хочешь ты, — чеканно изрек асар, — если ты поведаешь нам о своих тайных желаниях, мы будем знать, где вскоре окажемся.

Ильдиар покачал головой, на его лице проступила злость: как северный паладин и говорил, он не знал, куда и зачем они летят, и, как он считал, у него нет никаких тайных желаний. А еще ему показалось, что ловец удачи пытается увильнуть от разговора.

— Я ожидал твоих признаний, а не советов, — напомнил Ильдиар.

Сахид Альири смиренно кивнул:

— Спрашивай.

Ильдиар на мгновение задумался: вопросов и впрямь накопилось немало, но первое, что пришло на ум, это его последний бой в Ан-Харе.

— Ифритум из числа ифритов, — сказал он. — Что это такое?

— Странно, я думал, ты спросишь совсем не об этом, — удивился ловец удачи, — но этот вопрос тоже неплох.

— Позволь мне самому судить.

— Как скажешь. — Сахид Альири сел напротив графа, устраиваясь поудобнее. — Может, развяжешь мне руки?

Под неодобрительное ворчание гнома и назидательное замечание чернокожего рыцаря: «В песчаной гадюке меньше подлости и коварства, чем в ловце удачи», Ильдиар молча обнажил меч и разрезал веревки. Его поступок, должно быть, выглядел со стороны весьма странным, но что-то говорило паладину, что пустынного негодяя ему больше не следует опасаться.

— Итак, слушай, — Сахид Альири заговорил, разминая затекшие запястья. — Я рассказывал тебе о вере асаров?

— Помнится, ты говорил, что вы поклоняетесь солнцу, пустыне и ветру…

— Ветрам. Так будет правильнее. И не считай нас простаками, паладин. В пустыне ты не встретишь храмов Девяти Вечных, а вот стихию, одушевленную и беспощадную, тебе уже довелось увидеть. Есть высшие и низшие стихии, и они повелевают разными силами. Ифритум — один из тысячи пустынных ветров, при определенных обстоятельствах способных обретать форму и плоть. Их всегда тысяча, и если погибнет один, тут же рождается новый, чтобы восполнить число. Могущественные колдуны способны заклинать их, обманом или жертвами привлекая служить себе, но каждая такая служба чревата страшной платой, которую потребует Ифритум от мага. Что, кстати, в корне отличает их от джиннов, которые служат совсем по иным причинам. Знавал я и тех, кто якшался с джиннами, и тех, кто спускал с цепи ифритов, — ни для первых, ни для вторых их общение с духами добром не кончилось. Случается, пустынные ветра бесчинствуют и сами по себе, но, в любом случае, следует помнить, что их нельзя призвать к голосу разума, с ними не договориться, никакие посулы их не заботят.

— Он говорил со мной. — Слова паладина прозвучали как-то безжизненно и отрешенно — слишком кошмарными были воспоминания о бое с ифритом. Но еще более пугающими были воспоминания о том, кто завладел им самим и едва не прожег насквозь его душу…

— Говорил? Кто, ифрит? — хохотнул Джан. Чернокожий рыцарь с интересом прислушивался к беседе. — Люди не способны понимать язык стихии, это тебе скажет любой колдун, если будет в здравом уме.

— Почтенный прав, — подтвердил Сахид Альири. — Ни один человек не сможет ничего понять в шепоте ветра, даже если прожил в пустыне не одну жизнь. Разве что дервиш, который рожден в песках, обогрет небом и выпестован ветрами.

Ильдиар промолчал. Что тут можно было сказать? Он и сам пока не слишком-то понимал, что именно произошло. Тогда ему показалось, что он слышит не своими ушами, как бы невероятно и безумно это ни звучало. Но при этом чужак, на время поселившийся в его теле и сознании будто бы и вовсе не был чужаком. Опасная мысль родилась в голове Ильдиара: во время поединка с ифритом ему почудилось, что он сам в тот миг был незваным гостем в себе самом. И что бы это могло значить? Что он сходит с ума? Да было ли вообще все это, или жаркое солнце Ан-Хара вконец затуманило его истерзанный страданиями разум? Он пока не знал, не мог знать…

— Ладно, оставим пока духов, — перевел разговор в другое русло Ильдиар, — поведай-ка мне вот о чем. Сила пламени, которую ты отнял у меня, она ненадолго вернулась ко мне в Ан-Харе, — «И едва не свела меня с ума», — мысленно добавил северный граф. — Но сейчас я вновь ничего не ощущаю. Если это негатор магии, то где он? Он здесь, с нами?

— Ты сам ответил на свой вопрос. — Сахид Альири чуть улыбнулся. — Пустыня…

— Пустыня?

— Конечно. Самый надежный естественный негатор. Признаюсь, поначалу я угостил тебя весьма непростым чаем. У одного из ваших северных некромантов я купил негаторный порошок, его и подсыпал тебе в питье, но в дальнейшем не было ничего, кроме песков кругом и твоих мучительных догадок, паладин.

— А яма рабов в Ан-Харе? — напомнил Ильдиар.

— А разве ты пробовал там дотянуться до своей силы? К твоему счастью, впрочем, — мрачно заметил ловец удачи. — Ведь рынок рабов охраняют не только ятаганы.

— Охраняли, — язвительно вставил Хвали и заулыбался беззубым ртом, — больше там нечего охранять.

— Я бы не уповал на это, почтенный гном, — возразил асар, — бергары и прежде, случалось, разграбляли Ан-Хар, но город всегда восставал из пепла. Недаром его герб — огненная птица, способная умирая возрождаться вновь.

Ильдиар вздрогнул — когда случаются подобные совпадения, следует задаться вопросом: кто их устраивает?

— В пыль твои крылья рассыплются, в небесах они станут золотом, — едва слышно проговорил паладин — он не замечал, что думает вслух. — Крылья твои отяжелеют, и ни один ветер не расправит их перья. Ты упадешь и разобьешься о каменную твердь Пустыни. Песок заметет тебя. Про́клятая на Сапфировом Пути птица…

— Где ты это услышал? — спросил Сахид Альири.

Ильдиар поднял на него взгляд и увидел… нет, всего на мгновение ему показалось, что в глазах ловца удачи промелькнул страх.

— Ты знаешь, что это значит? — с ясно прозвучавшей тревогой в голосе проговорил паладин. В его сердце поселилось дурное предчувствие.

— Сапфировый Путь — это незримая небесная дорога, мосты и лестницы, соединяющие дворцы джиннов на облаках.

— Это ведь все легенды, так? — Ильдиар не удержался и задрал голову, пытаясь различить среди облаков лестницы и мосты, шпили и минареты… хоть что-нибудь. Но ничего необычного так и не увидел.

Сахид Альири не спешил отвечать.

— Конечно, сказочки все это! — Хвали погрозил небу кулаком. — Пусть сюда немедленно спустится любой из джиннов и покарает меня, если только он существует!

— Ну-ну, Хвали, — поспешил одернуть своего не в меру грубого друга Джан. — Джинны существуют. История об Амумали и…

— Снова эта заплесневелая история об Амумали! — раздраженно махнул рукой гном. — Как одна сказочка может служить подтверждением того, что все остальные сказочки правда?!

— Мой… отец… — негромко проговорил Сахид Альири, и все повернулись к нему. — Мой отец однажды повстречал джина. Он разговаривал с ним на палубе «Каа» сина». Джин прикидывался почтенным купцом по имени Фахри-Ревеяд, странствующим морем с грузом тончайших шелков. Отец раскусил его, и в тот час глаза джинна стали золотыми, после чего сам он превратился в дождь и исчез. Тогда моряки проверили груз мнимого купца, и оказалось, что он целиком состоит из ржавых гвоздей.

— Если бы меня качало на неуклюжих морских волнах, я бы тоже превратился в дождь, — проворчал Хвали — очевидно, он просто ненавидел странствовать морем.

— Джинны бродят среди людей, — заметил герич. — Кто-то из них может прикинуться богатым шейхом или же жалким нищим на рыночной площади. Нрав их злокозненный, они любят потешаться над простыми смертными.

— А еще они наглые воришки, — добавил Сахид Альири. — Как думаете, откуда они берут все то, что загадывают им «счастливчики», сумевшие заполучить их себе на службу? Джинны славятся своей ленью, их быстро одолевает скука. Создать нечто прямо из воздуха долго и трудно — даже для них. А вот быстренько и незаметно переместить из одного места в другое… — асар бросил подозрительный взгляд на Ильдиара. — Тема джиннов, бесспорно, весьма занятна, но ты так и не сказал, паладин, от кого услышал или где прочел те строки, которые сказал? Ты все верно понял, в них речь идет о фениксе: про́клятая на Сапфировом Пути птица — это голая ярость, концентрированное безумие и всепоглощающая стихия пламени.

— Отчего же она проклята?

— Согласно легенде, первый феникс был взращен именно в Небесном Граде Джиннов, но совладать с ним не смог даже сам Лазурный Султан. Феникс убил многих джиннов, едва не выжег все небеса, а чтобы его пленить семеро сыновей Лазурного Султана отдали свои жизни. С тех пор на Сапфировом Пути — феникс проклят. Так откуда ты услышал то, что сказал?

— Это слова ифрита из Ан-Хара.

— Он обращался к тебе? — спросил Сахид Альири.

— Я… я не уверен. Мне кажется, что он так говорил из-за моего огненного дара, который именно в тот момент пробудился. Быть может, это было сказано образно и…

— Вы же твердили, что стихия… — мрачно заметил Хвали, — ну, этот ветер… ничего не говорит.

— Не говорит, — кивнул Сахид. — Или вернее, смертные не могут понять его речь.

— Тогда, может, тебя солнце как следует стукнуло, Ильдиар? — предположил гном. — Мне-то часто в этом зловонном Ан-Харе мерещилось, будто со мной лимонные деревья болтают — причем, без умолку — не могут заткнуться.

— И о чем же они болтают? — отстраненно спросил Ильдиар.

— Да о всякой чепухе. Чаще всего о султанских налогах, да о форме глиняных горшков. Им, понимаете ли, не по вкусу как первые, так и вторые.

Джан и Валери рассмеялись, Сахид покачал головой. Ловец удачи пристально глядел на Ильдиара. А тот уставился в геометрический узор в плетении ковра. Его посетило далекое воспоминание…

…Должно быть, это было одно из самых сильных впечатлений из раннего детства Ильдиара, и возникло оно вдруг так ясно, что он буквально видел все произошедшее перед глазами, слышал тот голос так, словно он раздается совсем рядом.

Грозный мессир Архимаг Элагонский гостил у них в замке. Мать и нянюшка стращали непослушного семилетнего Ди, что хмурый старик с седой бородой и в черной остроконечной шляпе — страшный-престрашный волшебник, и он часто занимается тем, что превращает разбалованных детей, таких, как Ди, в уродливых пухлых лягушек с множеством бородавок или в летучих мышей-визгунков, или в гадких жуков. Само собой, и мать, и нянюшка, совершили роковую ошибку. По сути, они сказали именно те слова, которые нужны были для того, чтобы ребенок не испугался, а, напротив, заразился неуемным любопытством. Мальчишка решил, что он собственными глазами должен увидеть, как дети превращаются в лягушек, или хотя бы самого́ страшного-престрашного волшебника.

Так и вышло, что Ди пробрался в комнату для гостей и начал производить в ней обыск на предмет «интересностей и волшебностей». К его великому разочарованию, ни одной банки с лягушкой или даже завалящей летучей мыши он не обнаружил, но при этом обнаружили его самого. Старик кашлянул — он сидел в кресле у окна, глядел на дождь и курил трубку. Как Ди его не заметил, было неясно — ведь он проходил мимо того кресла несколько раз и мог бы поклясться, что в нем никто не сидел. Мальчик не на шутку перепугался…

Волшебник был в своей черной остроконечной шляпе, та отбрасывала глубокую тень на лицо. При этом он сидел в полной темноте, а из его трубки поднимался дымок.

— Плохая погодка для феникса, не находишь? — спросил он хриплым голосом и повернулся к мальчику; в тени от полей шляпы задорно блеснули глаза.

— Для фенисса? — спросил Ди — тогда он сильно шепелявил.

— Разве ты не знаешь о фениксах? — удивился волшебник с таким видом, будто науку о фениксах должны были преподавать юному наследнику графского рода наравне с правилами этикета и поведения за столом. Старик щелкнул пальцами, и на конце указательного загорелся огонек. Он засунул его в гаснущую трубку и раскурил ее сильнее.

— Не-а! — восхищенно сказал Ди, в тот миг еще не зная, что запомнит первое в своей жизни волшебство навсегда. — А что вы о них знаете?

И куда только делся страх? Мальчик был покорен волшебником: его черной остроконечной шляпой, седой бородой, трубкой и, конечно же, вспыхивающими пальцами.

— Я знаю то, что мокрый феникс, — сказал Тиан, — самое грустное и жалкое зрелище на всем свете.

— Почему? — спросил Ди.

— Ты держал когда-то зажженную лучину под дождем?

— Да! Она шипит и гаснет.

— Вот и феникс также. И превращается в мокрую ворону.

— Почему?

— Почему? — Тиан удивленно поднял лохматую бровь. — Здесь так написано.

И только в тот момент Ди увидел, что на коленях у волшебника лежит раскрытая книга. Очевидно, когда мальчик вторгся в покои гостя, тот был занят чтением.

— Что это? — спросил Ди.

— «Странные приключения сэра Бодивера Чокнутого», пылилась в вашей замковой библиотеке. Занятные истории, занятные встречи. В одной из историй сэр Бодивер увидел феникса под дождем. Но если ты спросишь мое мнение, то я бы предположил, что на деле сэр Чокнутый встретил всего лишь ту самую мокрую ворону.

— Как это?

— Потому что фениксы — это необычайно редкие птицы, и легче встретить единорога, чем феникса. У них алое, как кровь, оперение, когда они тоскуют, и оперение, горящее рыжим пламенем, когда они счастливы. Фениксы живут полтысячи лет, а когда им приходит пора умирать, и они чувствуют, что конец близок, то сжигают себя в гнезде, обращаясь в пепел, после чего возрождаются в виде птенца и начинают жить заново. Фениксы — гордые создания, а еще они весьма не любят людей, они умело скрываются и ни за что кто-то из них не показался бы на глаза кому-то вроде сэра Бодивера Чокнутого.

— Я хочу увидеть фенисса! — заявил Ди.

— Когда-нибудь увидишь, — волшебник улыбнулся, — если не будешь совершать оплошности, как сэр Бодивер.

— Какие такие оплошности? — Глаза Ди расширились от предвкушения: вот-вот волшебник расскажет ему рецепт, как встретить этого феникса!

— Вроде тех, что ты устроил в галерее славы семейства де Нотов. — Тиан поглядел на него так строго, что Ди даже сжался под его взглядом. Мальчик тут же пригорюнился, а еще разозлился: судя по всему, отец пожаловался на него, и волшебник прибыл в замок специально, чтобы его наказать и превратить его в лягушку. «Ну что ж, — он решил. — Если этот старик превратит меня в лягушку, я упрыгаю отсюда и буду жить в болоте, а они будут плакать и горевать, а я не вернусь!».

— Зачем ты поджег портрет прадедушки? — прямо спросил волшебник.

— Я не нарочно! — заявил Ди. — У него на носу сидела муха, я хотел ее поймать, и эта глупая картина загорелась! А я ничего не делал! И мне никто не верит!

— Прямо, как сэру Бодиверу Чокнутому. Поэтому, собственно, его и прозвали Чокнутым.

— Я не хочу быть Ильдиаром Чокнутым! — в ужасе воскликнул Ди и представил, как над ним будут потешаться принц Тели и его несносный кузен принц Клэр.

— Ты и не будешь, не беспокойся, — заявил Тиан. Это прозвучало, как угроза.

— Вы приехали к нам из-за этой глупой картины? — Ди все понял: его вот-вот превратят в лягушку.

Трубка волшебника погасла. Он вновь проделал свой трюк с горящим пальцем. И Ди снова восхищенно раскрыл рот, глядя на самое настоящее волшебство.

— В том, что ты маг, есть свои преимущества, — проследив за взглядом мальчишки, сказал Тиан.

— Какие такие преимущества?

— Не нужно бежать за огнивом, к примеру. — Тиан напустил на себя загадочный вид. — Ну да, если у меня будет сильно болеть голова для волшебства, я всегда могу попросить тебя разжечь мою трубку, так ведь?

— Что?

— Ты ведь уже делал это? Галерея славы семейства де Нотов, портрет прадедушки, паук на его носу…

— Там была муха! — исправил волшебника Ди. — И я ничего не делал. Просто хотел ее поймать!

Тиан поглядел на него снисходительно.

— А то, что прадедушка был мерзким хрычем, никакого отношения к мухе не имеет?

Ди опустил голову.

— Нет, — сказал он.

— Послушай, мальчик… — Тиан сплел пальцы. — Я не буду тебя наказывать. Я здесь не за этим. Я просто хочу увидеть, как ты это сделал.

— Я ничего…

— Я все знаю! — грозно проговорил Тиан. — Думаешь: откуда? Я ведь — маг! А магам все известно! Отпираться бессмысленно!

— Я… я не думал, что прадедушка загорится. — Ди всхлипнул.

— Вытяни руку, мальчик, — велел Тиан, и Ди послушался. — А теперь зажги кончик пальца, как я это делал только что, и как ты это сделал два дня назад.

— Я не могу! Ничего не получается! Это случайно вышло!

— Ничего не случайно. — Волшебник покачал головой. — Тебе просто нужно сильно-пресильно захотеть и представить себе, что твой палец горит. Захоти! Представь! Ну же!

…И Ди сделал это — где-то с четвертой попытки сильного-пресильного хотения. Сказать, что Тиан был поражен, значило ничего не сказать.

— Даже раньше, чем… — пробормотал волшебник. — Этого стоило ожидать…

Он почему-то был весьма испуган и взял с мальчика клятву никому не рассказывать о том, что тот сделал, и не повторять подобное, пока ему не исполнится тринадцать лет. Ди не хотел давать такую клятву, он хотел зажигать пальцы и вообще делать то, что делает сам Тиан, но ему пришлось. Конечно же, втайне мальчик полагал, что клятва ему нипочем, что стоит ему выйти за дверь гостевой комнаты, как он тут же попробует еще раз, а потом возьмет и удивит принца Тели, но… у него ничего не вышло. Он был весьма разочарован и даже не рассказал Тели о произошедшем, потому что боялся прослыть сэром Чокнутым.

Тиан, как он сам признался Ильдиару, когда тот был уже взрослым, связал тогда у ребенка способности к волшебству. Граф де Нот, узнав правду, нисколько не обиделся на старика: он помнил, каким он был маленьким бедствием, и был благодарен волшебнику за то, что тот не позволил ему сжечь родовой замок.

С того самого дня из детства Тиан временами шутливо называл Ильдиара фениксом, а для будущего рыцаря и великого магистра произошедшее постепенно померкло, поистерлось, как воспоминание о застаревшем сне…

— …Глупая свечная птица! — выругался Хвали и вырвал Ильдиара из воспоминаний. — Бормочущий ветер! Странные, непонятные штуки! Вот у Дор-Тегли все просто! Никаких интриг…

— Только вечная война, — закончил Ильдиар.

— Ну да, — простодушно кивнул гном. — Зато все ясно.

Граф де Нот закусил губу, раздумывая: «Дор-Тегли, каким бы он наивным ни был, кое в чем прав. Все как-то слишком сложно, мудрено, за всем происходящим, если вдуматься, проглядывают едва заметные очертания чьей-то руки. Назойливое ощущение чьих-то козней не отпускает… Кто-то играет в непонятные игры. Их цель не ясна, как и в чем они, собственно, заключаются. Что же здесь происходит в этой Пустыне? Сперва я попадаю в город, чей герб — феникс, восстающий из пепла. Там появляется этот монстр, живая стихия, которая, как все здесь думают, не говорит со смертными. Ифрит заговаривает со мной и называет меня фениксом. Причем здесь вообще эти фениксы?»

Было еще кое-что, о чем Ильдиар не смел сознаться даже себе. Он гнал от себя воспоминания о тех горделивых мыслях, которые посетили его, когда он вновь почувствовал силу Священного Пламени в Ан-Харе. Он пытался забыть тот приступ безумия, с которым она вернулась к нему, его ощущения себя чужаком в собственном теле и разуме — все это были отнюдь не симптомы какой-то лихорадки. Он чувствовал, что превращается во что-то… быть может, именно в ту птицу, которую видел перед собой Ифритум? Ильдиар не понял, что с ним происходит, тогда, не понимал он этого и сейчас и, был уверен, еще не скоро поймет. Зато, как ни хотелось это отрицать, он осознавал, что боится. Боится, что если начнет копаться в своей душе, в своем я, живущем под кожей, он выроет нечто, что не позволит ему вернуть все, как было. Ведь больше всего на свете Ильдиар де Нот боялся безумия. Поэтому он заставил себя прекратить думать о том, о чем думать, в его понимании, не следовало, и обратить внимание на вещи, гораздо более реальные и злободневные. Тем более что он, наконец, мог задать вопросы и получить на них ответы. Только Хранн знает, как долго он ждал этой возможности.

Сахид Альири молчал. Ильдиар отметил, что ловец удачи глядит на него испытующе.

— Тебя интересует легенда основания Ан-Хара? — спросил асар.

— Не сейчас. — Больше всего паладина интересовало то, с чего все началось, — быть может, ответ на это прольет хоть какой-то свет на происходящее? — Лучше скажи, кто заплатил тебе за мою смерть в Гортене?

Сахид Альири разочарованно вздохнул, вскинув перед собой руки, при этом пальцы сына песков сложились домиком:

— Ты же неглупый человек, Ильдиар, и однажды уже задавал мне этот вопрос. Разве я стал бы утаивать от тебя имена этих ничтожных, если бы знал их? Кто они для меня, как не пыль под ногами?

— Может, ты боишься их гнева?

— Я ничьего гнева не боюсь, — спокойно возразил Сахид Альири, и Ильдиар склонен был ему поверить. — Врагов у меня столько, что даже ученые из Леторана не сосчитают. Кстати, после нашего бегства прибавился еще один…

— Тогда почему?

— Повторяю, если бы я знал, то сказал бы, — словно терпеливый мулла непонятливому ученику разъяснил Сахид Альири. — Он не представился. Я не видел его лица — да и было ли у него вообще лицо?! — мне привиделись лишь мороки. А еще там был голос… когда он говорил, я будто слышал хрипы разрываемого на куски ракшаса, попавшего в лапы злобному джинну. Не приведи Пустыня мне еще раз пережить ночь столь кошмарную, как та, которую я пережил в вашем проклятом дворце. Я до сих пор не понимаю, был ли в здравом уме, когда был там, но я скажу все, как было: меня преследовала черная тень с пастью, полной клыков, а ее голос проник в мою голову — он требовал убить тебя. — Сахид Альири перевел дух, вытирая выступивший на лбу пот. — Я вижу, что ты не веришь мне, и не могу не признать: я бы сам не поверил, расскажи мне кто подобное, но я говорю правду.

— Значит, черная тень с клыкастой пастью и голос? — хмуро спросил Ильдиар.

— Именно.

Хвали покосился на Джана, тот лишь пожал плечами.

— Что это еще за новые напасти? — спросил гном. — Клыкастые тени? Ты что, оскорбил какую-то тень, Ильдиар?

— Я не знаю.

— Или проигрался ей в кости?

— Вроде бы нет.

— Тогда что? Наступил ей на ногу или не уступил дорогу?

— Я не знаю, Хвали. Все это очень… странно…

Гном утешительно похлопал Ильдиара по плечу, отчего тот едва не рухнул носом в ковер.

— Хвала Дрикху, эта несносная тень далеко отсюда, так что нечего переживать! Верно же?!

— Почтенный гном прав. — Сахид уже успел унять страх, вызванный воспоминаниями, и его лицо переменилось — на нем заплясало его коронное коварное самодовольство. — Тень далеко отсюда, очень далеко. Так что ты можешь оценить, паладин, мои заслуги в твоем от нее спасении.

— Что?

— Ну как же, паладин, — твой враг так и остался ни с чем, а вместо того, чтобы совершить убийство, как он приказал мне, я охранял тебя все это время, берег, как своего лучшего друга, и доставил в Ан-Хар, как и обещал. Ты должен быть мне благодарен, ведь благодаря мне ты не только добрался, куда было нужно, но и почти воплотил свое предприятие. Это ведь не моя вина, что ты сбежал из Жемчужины Пустыни так быстро, что не успел совершить свое… кхм… посольство.

Не ожидавший подобного лицемерия, Ильдиар вскочил на ноги, глаза паладина сверкнули яростью, а рука сама потянулась к мечу. Ковер еще раз тряхнуло, а скорость полета значительно возросла. Вокруг поднялась песчаная мгла, в налетевшем режущем глаза мареве ничего нельзя было разобрать.

— Хорош друг! — вскипев, бросил в лицо асару Ильдиар, стараясь перекричать свист жестокого ветра, который тут же угостил губы скрипучим песком. — Чуть было не продал меня в рабство! Может, ты это мне объяснишь?!!

— Нет, — отрезал ловец удачи, — на этот вопрос я отвечать не стану. Это не только моя тайна.

Меч графа де Нота моментально очутился у горла Сахида Альири. Балансируя на колышущемся ковре, паладину трудно было удержать равновесие, и острый клинок в ту же секунду окрасился кровью — шею асара пересекла красная полоса.

— Тогда лучше для всех будет бросить твой труп в пустыне, а не ждать новой подлости!

Негодяй молчал, уперев свой стеклянный взор в острие меча у самого горла. Ни единый мускул не дрогнул на его смуглом лице. Тонкая струйка крови, между тем, стремительно текла вдоль по лезвию, до самой рукояти, где ярко-красные капли подхватывал ветер и уносил прочь.

— Он сделал это ради меня! — слабый голос принадлежал Валери, и Ильдиар не сразу услышал его.

— Ради меня! Это все из-за меня! — девушка рыдала, не отрывая взгляда от того, кто был ей так дорог.

Ильдиар изумленно смотрел на нее, не веря своим глазам, — какой же он слепец, ведь она любит этого негодяя, как же он раньше этого не понял! Да уж, не зря старик Тиан сказал ему, напутствуя в это, ставшее роковым, посольство: «Не пытайся понять восток, а если поймешь — все равно не пытайся». Старый мудрец, как всегда, оказался прав.

Ильдиар опустил меч и сделал шаг назад. Волшебный ковер, будто почувствовав перемену его настроения, замедлился, его полет вновь стал неспешным. Ветер, им поднятый, постепенно стих, песчаной метели, собранной с вершин барханов, как не бывало.

Ильдиар размотал свой тюрбан и отрезал от него длинный кусок ткани. Он протянул его Сахиду Альири, и встревоженная Валери засуетилась рядом, пытаясь помочь асару перевязать горло. Ловец удачи достал из складок широкого белого пояса крошечный сверток, извлек из него немного бурой мази и принялся втирать ее в рану. Памятуя о том, как быстро от подобного снадобья срослись его собственные сломанные ребра и истерзанная плетью спина, ронстрадский паладин ничуть не сомневался, что сын песков будет совершенно здоров уже к утру. Но сейчас его мутило — рана была глубже обычного пореза. Асар лег в самом центре ковра, его накрыли большим покрывалом, извлеченным для такого случая из все того же бездонного мешка с трофеями Джана.

Ильдиар же, оставив раненого ловца удачи на попечение чернокожего рыцаря, повернулся к Валери:

— Я думаю, пришла пора услышать вашу историю. И хватит уже отговорок и недомолвок.

Девушка кивнула, но не успела произнести ни слова. Сахид Альири захрипел:

— Я сам расскажу. Не заставляй ее…

И он начала рассказывать…

…Кариф крался по широкому темному коридору, куда выходило четыре двери, в каждую из которых в любую минуту могли выйти хозяева дома или кто-нибудь из прислуги. Ноги в мягких кожаных сапогах аккуратно ступали по златотканому, с вьющимися синими узорами, ковру, что длинной дорожкой был выстелен на полу. Кариф отметил, что это был гилем, тканое чудо басхаров, привезенное с его родины, и здесь, в землях Империи, он представлял очень большую ценность. Асар знал многих харумских торговцев шелками и бархатом, значительную часть товара которых составляли изумительные гилемы. Восточные ковры отличались от местных обилием красок, дорогой отделкой, сложностью узоров и тонкостью ручной пряжи, над которой трудились сотни рабынь, изрезая до крови все пальцы нитями. Кариф никогда бы не накопил честным трудом на подобный гилем, в его стране такие вещи обычно украшали дома именитых шейхов или покупались богатыми чужестранцами…

А хозяева этого ковра и этого шикарного особняка могли позволить себе жить в роскоши, не боясь никого: ни жестокой инквизиции, фактически правящей Империей Сиены, ни легионеров императора, ни безжалостных магов из тайного братства иерофантов. А все потому, что глава этого рода был верным солдатом Империи и последователем церкви Синены. К тому же, он являлся еще и иерофантом, ибо среди имперской знати всегда было модным состоять в различных тайных обществах, даже находящихся вне закона.

Род хозяина особняка был едва ли не таким же почитаемым, как род императорского Дома, а все благодаря его давно почившему основателю, легендарному имперскому легату Гаю Сторусу. Гай участвовал в Великом Походе, шедшем к самому западному краю света, дошел до места, где заканчивается мир, принял там бой с ордами ужасных тварей, сумел заглянуть за край, прямо в бездну и установить над ней сигну Темной Империи (тогда эта страна называлась так). После легат Гай принял участие в бесславном походе на север, в мятежный Ронстрад, где силы Темного Императора и его магов потерпели сокрушительное поражение, коих у Империи не бывало со времен полуночного короля-вампира Райвена Когтя Ворона. Легионы северной армии были полностью уничтожены войсками мятежников в топях. Из всех легатов великой армии лишь Гай Сторус со своими солдатами вернулся в уже разваливающуюся на части Империю. Лучше бы он не возвращался тогда назад, потому как не узнал своей прекрасной родины. Власть захватил мятежный племянник старого Императора, Максимилиан, а если точнее, то после множества кровавых интриг и предательств жезл управления государством оказался у Святой Инквизиции, которая и помогла вернуться Максимилиану из изгнания. Империя раскололась на два лагеря: сторонников старого времени (магов, некромантов, военную элиту) и борцов нового порядка — слуг веры. Очень скоро народ принял речи понтифика Аллекто, в которых тот с яростью и горячностью уверял, что во всех бедах, постигших Империю и ее народ, виновны не кто иные, как маги, ибо они, слепые алчные безумцы, отринули богиню света и, обратившись во тьму, прогневили Синену. Именно по вине магов, согласно его словам, были потеряны северные провинции (то есть, мятежный Ронстрад), а западные — все погрязли в «служении тьме и богопротивной ереси», которые следует избыть навеки, выкорчевать с корнями, подняв на щит истинную веру.

По стране заполыхали огни пожаров и костры аутодафе. Некромантов и их сторонников распинали на крестах, топили в прудах, растягивали конями и подвергали еще уйме различных пыток и казней, чтобы они выдали своих соратников и отреклись от своих еретических помыслов. И они выдавали… выдавали и отрекались, после чего все равно подвергались ужасным казням — потому что нельзя попускать силам зла!

Храброго Гая Сторуса самого едва не отправили на костер, когда в рядах его легионеров обнаружили скрывавшегося там бывшего Темного Императора Титуса Люциуса XIII. Чтобы доказать свою истинную невиновность, легата обязали лично казнить «главнейшего врага Империи», что он и сделал.

После возвращения в Сиену Гай Сторус вышел в отставку, отошел от дел и женился на женщине, которую давно любил. Дальнейшая судьба хранила его от интриг, вражеских козней и подозрений в ереси. Будучи очень богатым и влиятельным человеком, он построил себе этот особняк в пятидесяти лигах от столицы. Жил Гай долго и видел на своем веку правление трех императоров: Юлия V, Титуса Люциуса XIII и Максимилиана III, но и его в один из дней забрала к себе Синена. На его похоронах присутствовали сам понтифик Аллекто и император; в честь почившего легата был проведен торжественный парад трех легионов.

У старого легата было двое сыновей и дочь, которые, в свою очередь, продолжили славный род Сторусов. Сейчас же в особняке главенствовал внук великого Гая, Илиус, также бывший в прошлом легатом и великим воином. Грозного старика боялись все без исключения члены семейства: трое сыновей с женами, дочь, ее супруг, их дети, племянники, кузены. Илиус железной рукой правил своим родом, и его слово было законом для всех домочадцев…

Все это прекрасно знал крадущийся по коридору второго этажа правого крыла особняка Сторусов незваный гость по прозвищу Кариф, проникший туда через окно.

Он был уже у самой лестницы, ведущей вниз, на первый этаж, когда услышал шаги по ступенькам. Звук приближался…

Асар затаился за беломраморной скульптурой какого-то древнего императора, слившись с ее широкой каменной спиной.

В коридоре появился высокий человек, одетый в светлую свободную тунику. Кариф крепче сжал ладонь на рукояти кинжала, готовясь нанести стремительный и безжалостный удар, чтобы слуга, или кто он там был, не успел даже хрипнуть, перед тем как отправиться на тот свет, если вдруг заметит незваного гостя. Но человек не оглядывался по сторонам и быстро прошел мимо, после чего скрылся за дверью и больше не появлялся. Вновь стало темно.

Незваный гость выглянул из укрытия, никого не увидел и вновь продолжил свой путь.

Вот, наконец, и третья дверь от лестницы, по левую сторону, сразу возле статуи высокого воина в роскошном доспехе и с гладиусом в руке. Осталось теперь дождаться того, за кем он и явился сюда, в этот хорошо охраняемый дом, преодолел хитроумные ловушки, обошел караульных из легатской сотни, приставленных для охраны особняка, обманул острый нюх сторожевых двухголовых псов и с риском для жизни влез по отвесной стене дома в окно второго этажа. Пока все продвигалось хорошо, более того — просто замечательно. Все шло по хорошо продуманному плану.

Кариф помолился ветрам, чтоб те и дальше отводили нюх собакам, песку, чтобы твердь, по которой он ходил, не выдала его присутствия скрипом и шорохом, помолился небу, чтобы свет звезд и луны не пробежал невзначай по его лицу.

Сейчас уже почти настало время для того, чтобы ящерица попала в силок. Никто лишний не явится — все семейство сейчас в этом их триклинии, столовой зале, — принимают дорогих гостей и угощают их ужином. Слуги также все там, подают кушанья, следят за готовкой еды.

Все идет, как надо. Убийца занял свою позицию. Нет, его не заметят… только не сейчас. Скоро здесь должна появиться его жертва…

Затаившись за статуей легата, он спрятал клинок под полу черного плаща — чтобы невзначай не блеснул… не блеснул раньше времени. Но вот и они — шаги в конце коридора. Рано. Ближе… Стены и потолок помещения осветились желтым светом — человек нес в руке длинноносую масляную лампадку.

Кариф смог, наконец, разглядеть того, за кем он так долго охотился: полностью лишенное бороды и усов узкое лицо, короткие темные волосы, идеальной прямоты нос и тонкие губы — родовые черты Сторусов. Одет человек был в длинную алую тогу (неудобный и тяжелый изыск имперской моды, по мнению Карифа), обут — в легкие открытые сандалии.

Было видно, что господский внук (убийца прекрасно знал о том, кто это) торопится. Простите, господин, но отправлять это письмо вам уже без надобности — ваша переписка, наивный глупец, с прекрасной и таинственной Викторией была лишь уловкой, чтобы заманить вас именно сегодня, когда все будут заняты гостями, в это уединенное крыло, в этот коридор, оканчивающийся широким открытым окном, сквозь которое дует легкий весенний ветерок.

Когда человек поравнялся с застывшим чужаком, тот выпрыгнул из своего укрытия, крепко схватил мужчину за плечо и приставил к его незащищенному горлу кусок острой стали. От неожиданности внук Илиуса Сторуса даже выронил свою лампадку, но Кариф извернулся и подхватил ее, пока она не упала на ковер. Асар аккуратно поставил светильник на пол, не убирая кинжала.

— Кто вы? — спросил пленник. Было ясно, что он не из пугливых.

— Молчать, — в самое ухо ему прошипел Кариф. — Слушай меня внимательно. Я не прирежу тебя, как собаку, только в том случае, если ты сейчас честно расскажешь мне все, что я хочу узнать. Если солжешь или попытаешься кричать — присоединишься к тем, кого я оставил вдоль моего пути, и учти, что путь мой был долог — там много покойников на обочинах…

— Хорошо, — отвечал обладатель алой тоги, — что я… что я должен вам рассказать?

— Вот и вся хваленая храбрость Сторусов, — усмехнулся Кариф. — Меня интересует некий корабль, прибывший сюда семь лет назад, участь его капитана и раба-пустынника. Пиратское судно-«дракон» с флагами Ан-Хара. «Каа'син», то есть «Беспощадный» на вашем языке, ты ведь знаешь, о чем я толкую…

— Я не…

— Отвечай, — сквозь зубы выдавил убийца. Ледяное лезвие придвинулось еще ближе к мокрой от пота коже.

— Это было целых семь лет назад. Я уже и не помню всех подробностей…

— Ты прекрасно все помнишь — это было в день твоего назначения центурионом. Вспоминай…

Молчание. Пленник стал вспоминать.

— Ну же! — Кариф устал ждать.

— Ан-Харские корабли здесь редкость. В основном суда из Эгины… — наконец ответил центурион. — Я помню тот «дракон». Три мачты. Носовая фигура в виде оскаленного демона в тюрбане. Косые сумеречные паруса.

— Все верно, продолжай…

— Пиратский корабль ушел по Канену, моим воинам удалось взять в плен только двоих: простого чернокожего пирата и какого-то вельможу.

— Что стало с вельможей? — голос незваного гостя первый раз дрогнул.

— Инквизиторы распяли его близ тракта на Тириахад…

Это известие Кариф готов был услышать — иерофанты сказали правду: отца давно нет в живых.

— Кто отдал приказ о казни?

— Кардинал Сина из Ре-мула распорядился лично. Тогда он был духовным отцом нашего легиона.

«Значит, придется навестить и этого кардинала», — подумал Кариф. Он с затаенной злобой представил себе, каково же будет удивление людей, когда они увидят на одном из крестов у дороги старика в красной сутане и кардинальской шапочке. Эта жестокая мысль на мгновение согрела его душу.

— А раб-пустынник?

— Был умерщвлен под пытками, — последовал ответ.

— Тогда, может, ты мне скажешь, центурион, как это капитан корабля и его личный раб оказались вдруг на берегу в окружении твоих легионеров?

— Не… — начал было мужчина, но лезвие кинжала царапнуло кожу, — не могу знать. Из когорты в дозоре нас было всего три десятка, и я ожидал хорошей схватки. Но корабль, пиратский «дракон», не предпринял никаких попыток отбить своих, и вообще, как мне тогда показалось, их высадили нарочно, прямо к нам в руки. Некоторое время с корабля наблюдали за тем, что происходит на берегу, но не выпустили ни единой стрелы. А потом он и вовсе уплыл, лишь на мачте поднялся флаг: какие-то… письмена вокруг двух скрещенных сабель на синем поле.- (Кариф кивнул — узнал герб «Каа'сина», отцовского «дракона»). — А затем к нему присоединился еще один… что же там было? Да! Тонкий и длинный, что язык. Мы специально рассматривали с берега эти флаги в увеличительные трубы, легат требовал подробных докладов обо всех чужеземных кораблях. Так вот, тот, второй, был белого цвета, двуязычный флаг с изображением какого-то крылатого чудища с копьем.

— Какого чудища? Вспомнить можешь?

— Тело вроде человечье, но у него были два серых оперенных крыла и птичья голова. То ли ястреб, то ли коршун…

— Али, — яростно вырвалось у Карифа. Это ведь его герб — крегарянин, прислужник ветра, с которым себя тщеславно и высокомерно сравнивал мерзавец. Треклятый старший помощник на судне и лучший друг капитана поднял бунт и бросил отца на верную смерть. А он еще клялся ему, шакалий отпрыск, что отца убили в бою, выказывал свою лживую скорбь, коварная гадюка… Вот каким образом на самом деле получил он свой первый динар из всего нынешнего богатства…

— Я рассказал все, что… — начал было центурион, но не успел договорить — в коридоре послышались шаги и шуршание длинных одежд.

Это застало Карифа врасплох — он так и замер, держа пленника одной рукой за плечо, другой приставляя к его горлу кривой кинжал.

В коридоре стояла женщина, хотя нет, скорее, молоденькая девушка.

— Юлиус! Дед в ярости: как ты мог сбежать в такое вре… — начала она, но, увидев всю создавшуюся ситуацию, поперхнулась словами и замолчала.

Девушка была весьма красива: длинные черные волосы были увязаны в пучок, перевитый алой лентой; необычайная бледность на изумительном лице в первый миг испугала Карифа, но он понял, что она отбелила себе лицо при помощи толченого мела, что считалось особенно модным у здешних богатых женщин; кроме того, у нее были подведены специальной краской глаза, отчего они казались яснее и выразительнее, да еще и губы были подкрашены чем-то алым.

Кариф был против подобной раскраски, считая, что женщина красива лишь в собственном обличье, но не мог не признать, что в этой девушке все изуверские хитрости для создания искусственной красоты ничуть не затеняли ее собственные свежесть и нежность, а совсем наоборот — подчеркивали их. Облачена незнакомка была в длинное белоснежное платье-столу, сходящую на ковер многочисленными складками. В руке она сжимала небольшой веер, собранный из серых костяных пластинок.

Большие глаза девушки были полны ужаса. Казалось, сейчас она или упадет в обморок, или закричит — третьего не дано. Ну, зачем? Зачем ты пришла сюда? Неужели придется и тебя убить?

— Не смей кричать, девочка, — прошипел вышедший из оцепенения ночной гость. — Иначе Юлиус тут же умрет, а с ним — и ты. Кто это, друг-центурион? — спросил Кариф у своего пленника.

— Это… это Сильвия, наша служанка.

— Лжешь, почтенный, — усмехнулся убийца. — С каких это пор служанки начали носить шелка и прятать лица под сиенскими красками? Как тебя зовут, луноликая услада глаз?

Она не кричала и не пыталась убежать. Просто смотрела на этого человека, смотрела и не могла оторвать взгляда.

— Я… меня зовут Валерия, — прошептала она. — Юлиус — мой брат.

— Не бойся, сестра, — размеренно проговорил центурион — он пытался держаться как можно спокойнее. — Этот добрый господин отпустит меня, так как я рассказал ему все, что знал, как и положено по уговору.

— Да-да, — задумчиво ответил Кариф. — Валери, значит?

Что-то мешало ему просто оттолкнуть в сторону этого человека и броситься к окну — он ведь действительно узнал все, что хотел… Что-то его останавливало. Возможно, это было осознание того, что, выпрыгнув из окна, он может разбиться, а может, во всем были виноваты эти большие черные глаза, которых он больше никогда не увидит, стоит ему сейчас сбежать?

И тут она сделала то, чего он никак не ожидал, — она шагнула к нему.

— Стой, сестра, — предостерегал как мог Юлиус, но она не слушала его или, быть может, просто не слышала?

Кариф не знал, что делать, — резко дернуть клинок в сторону, чтобы кровь фонтаном рванулась ей в лицо?

— Не нужно, — словно прочла она его мысли и, подойдя в упор, подняла руку и двумя пальцами аккуратно отвела кинжал в сторону.

Юлиус оказался на свободе, а Кариф и Валери так и остались стоять, связанные холодным куском стали. Она смотрела в его глаза, серые, будто металл (их теперь стало хорошо видно), а он — в ее, черные и глубокие.

— Мое имя Сахид, — зачем-то сказал он ей.

После чего неожиданно вздрогнул, моргнул раз, другой, будто приходя в себя. Пустынник что-то для себя решил, резко вырвал кинжал из пальцев девушки, оставив на них два тонких пореза, и бросился к окну. Одним движением он прыгнул и вылетел на улицу. Там зацепился за растущий у окна кипарис, тихо вскрикнул от боли и исчез в ночи.

— Кто это был? — бросилась к окну девушка, но странного гостя и след простыл. — Нужно обо всем рассказать деду!

— Нет, не нужно. — Брат подошел и тоже стал вглядываться в окружающую тьму.

— Что? — удивилась Валери. — Почему?

— Дед спросит о чем спрашивал незнакомец…

— И о чем же он тебя спрашивал? — взволнованно поинтересовалась сестра.

— Ни о чем. Послушай, Валерия, пообещай мне, что ничего ему не скажешь. Это очень важно.

— А вдруг он вернется? — лукаво спросила она.

— Нет, не вернется. Он узнал, что хотел. Больше, хвала Синене, мы его не увидим.

— Да, хвала Синене, — она кивнула ему и пошла к лестнице.

Юлиус с удивлением отметил сестрин взгляд сожаления, посланный ею напоследок черному проему окна.

Кариф же в это время скакал к Сиене, прямо в ловушку. Когда он пришел на тайное собрание иерофантов, то попал в лапы поджидавших его инквизиторов. Те заточили его в подземный каземат, пытали — намеревались дознаться, что он знает о прочих иерофантах, но он молчал. По оговоркам своих катов, он понял, что в Сиене назревает нечто зловещее, и это, к его удивлению, никак не относилось ни к нему, ни к его поиску. Церковники и тюремщики были на взводе, и Кариф, судя по всему, в тот момент не слишком их волновал, поскольку с их легкой руки пытки прекратились, их заменили на смертельный приговор — распятие на кресте на так называемой Крестовой площади. До казни оставалось несколько часов, когда произошло что-то непонятное, но с тем до боли пугающее. Подземелья буквально вскипели и, судя по всему, город над ними в это время бурлил не меньше. Мимо его каземата носились взмыленные тюремщики, инквизиторы были облачены не в привычные рясы, а в доспехи. Церковники кричали, по стенам мельтешили отсветы фонарей. Откуда-то сверху, вероятно, через вентиляционные решетки, доносился странный гул.

Крики в подземельях соединились со звоном клинков. Кариф ни с чем бы не спутал этот звук: там шел бой. Дверь камеры пустынника распахнулась, и внутрь ворвался его давешний пленник — центурион Юлиус Сторус в чешуйчатом доспехе и с обнаженным окровавленным гладиусом. За ним виднелись его легионеры в шлемах и латах.

— Решил лично отомстить? — скривился в презрительной усмешке Кариф.

— Скажи спасибо Тем-кто-прячется-за-углом, — зло ответил воин. — Они поручились за тебя, и у меня нет иного выхода!

«Теми-кто-прячется-за-углом» называли в Империи иерофантов. Иерофанты помогали Карифу на всем его пути до Сиены, от самого Ан-Хара. Именно они рассказали ему о том, что случилось с его отцом, помогли переправиться через море, провели через закрытые границы, снабдили нужными сведениями, чтобы получить доказательства. И вот, в тот момент, когда он уже почти смирился с близким концом, они его спасают! Что ж, то, что им от него нужно, очевидно, стоит всех этих усилий…

— Ты пришел освободить меня? — спросил пленник. — Так чего же ты ждешь?

— Тебе стоит знать, что поблизости разместился патронат: три инквизитора с кардиналом во главе, — сказал центурион. — Угадай, с кем именно?

— Кардинал Сина из Ре-мула?

Юлиус не ответил — вместо этого подошел и разрубил гладиусом веревки, которыми был привязан к колонне Кариф.

— Меч пленнику! — приказал центурион, и один из легионеров отдал свой гладиус беловолосому пустыннику. — Мы сейчас покинем тебя — пойдем на прорыв на Соборную площадь. Сина в третьем коридоре справа, на втором уровне подземелий. Он твой. Когда расправишься с ним, следуй по тоннелям, ведущим строго на восток — всегда на восток. В какой-то момент ты окажешься у речной решетки. Моя сестра ждет тебя в трех лигах оттуда, на переправе Канена. Прощай, Сахид Кариф, выходец из пустынных краев. Позаботься о ней… это моя последняя просьба. И запомни, если ты навредишь ей как-то, мой дух вернется из страны смерти и разорвет тебя на куски.

— Что произошло?

— Мы обречены. Кто-то предал нас. Заговор против понтифика провалился. Те-кто-прячется-за-углом разбиты, слишком мало, кому удалось сбежать. Кардинальские легионеры убивают всех, кто, по полученным ими сведениям, состоял среди иерофантов, не щадят их жен и детей. Они вырезают целые семьи. Сиена в огне карательных шествий. Они сожгли наш дом, почти всех убили, отца, деда… Остались только я, Марк и Валерия. Наши воины убьют всех приспешников понтифика, до которых доберутся наши мечи, но я не тешу себя ложными надеждами — ты сейчас говоришь с мертвецом. Все это для того, чтобы дать тебе время…

— Но… — Кариф был шокирован свалившимися на него известиями. — Но как ты можешь мне верить, ведь…

— Один из моих старых друзей-иерофантов сказал мне, что ты из их числа…

— Не совсем так, я…

— Это не важно! — Центурион оборвал пустынника. — Он сказал мне, что единственный путь спасти мою сестру, это отдать ее чужаку, который сможет ее защитить, который вывезет ее из Империи, ведь у него был заранее подготовлен надежный план побега из этих земель. Это так?

— Да, но…

— Теперь ты видишь, Сахид Кариф? У меня нет иного выбора. Если я хочу, чтобы моя сестра жила, я должен довериться незнакомцу. Тому, кто пришел ночью в мой дом, угрожал мне кинжалом, убийце и проходимцу. У меня есть лишь слова того, кто уже мертв, того, кто поручился за тебя. И еще слабая надежда на то, что сестра выживет на чужбине… Но даже побег вместе с таким человеком, как ты, и неизвестность сейчас намного лучше того, что ждет ее, если она здесь останется.

Он повернулся к своим воинам:

— Легионеры, готовься! Мы идем на прорыв!

Те молча подняли мечи. Их взгляды были преисполнены каменной твердости.

Центурион в последний раз посмотрел на Карифа:

— Увези ее. Увези отсюда…

После чего легионеры Сторуса во главе со своим предводителем покинули каземат…

Кариф лично пронзил горло кардинала Сины из Ре-мула, того, кто велел распять его отца. Затем он выбрался через систему канализации в лес, а оттуда — к реке. Она ждала его там. Печальная и молчаливая. Она тогда не сказала ему ни слова. Ее братья остались в Сиене, их судьба была ужасной — инквизиция сожгла их на кострах — бунт против понтифика был подавлен, а все мятежники казнены…

— …Дальнейшая часть истории вряд ли будет тебе интересна, — добавила Валери, когда ловец удачи замолчал перевести дух. — Мы отправились на родину Сахида. Скрывались под чужими личинами, многолюдные толпы больших городов стали для нас укрытием, а торговые караваны — нашим временным пристанищем. Мы шли через земли Империи. Пробирались через дикие восточные провинции. Испытали в пути множество горя, пережили страшное время, но никогда не расставались. После мы плыли морем. Попадали в штормы, однажды наш корабль проиграл в схватке с бурей. Нас выбросило на острова неизведанных архипелагов. Мы выбрались и оттуда. Снова плыли морем, снова попадали в шторма, но Синена и все духи-покровители Сахида смилостивились над нами, и наш корабль дошел до порта Эгины целым и невредимым. Оттуда мы направились в Ан-Хар. Во время пути через пустыню на нас напали работорговцы. Сахид ранил одного из них, за это его избили до полусмерти. Не убили лишь потому, что мертвый раб ничего не стоит. В Ангер-Саре нас выкупил Али. Сахида он отпустил, с тем условием, что тот отработает ему каждый потраченный динар, а меня обещал освободить, только если Сахид заплатит впятеро больше. Но ему никак не удавалось собрать нужную сумму — каждый месяц Али поднимал цену, а за то, чтобы со мной хорошо обращались, ему тоже приходилось платить. А потом Али сказал мне, что Сахид вскоре достанет ему, как он выразился, «то, чего я стою», а если нет, он продаст меня самому мерзкому, самому подлому и жестокому шейху, каких только носит пустыня. Так я и оказалась на рынке рабов в Ан-Харе…

— Так это тебя имел в виду Али-Ан-Хасан, когда говорил о драгоценном рубине Сахида? — понял вдруг паладин.

Валери кивнула.

— Сахид. — Ильдиар повернулся к ловцу удачи. — Я вспомнил, что хотел узнать! Тот человек в белом на рынке в Ан-Харе… Тот, кто должен был меня купить! Кто это был?

— Этот человек должен был не купить тебя, а выкупить. — Пустынник, не моргая, глядел в небо. — Это чужеземный вельможа, он помогал мне с одним делом…

Граф де Нот хотел было поинтересоваться у асара, что значит «выкупить», но тут спросил совершенно другое:

— Он помогал тебе добыть нечто из сокровищницы самого султана? — Ильдиар вспомнил рассказ Хвали, подслушанный гномом на рабском помосте. — Что ты обещал Гауму за побег из города?

Сахид Альири невозмутимо перевел взгляд на своего бывшего пленника.

— Это не должно заботить тебя, паладин.

— Тот пустынник в белом, — задумался граф де Нот. — Раз он не из Ан-Хара, то откуда? Кто он?

— Это не моя тайна. — Ловец удачи снова отвернулся. — Я не имею права раскрывать ее, от лишнего сказанного на эту тему слова может оборваться чья-то жизнь, уж поверь.

— Опять чужие тайны, они закончатся когда-нибудь? — в сердцах произнес паладин.

— Чужие тайны, как выпитый чай чудесного сорта тысячи лепестков, — негромко проговорил Сахид Альири. — Пока ты держишь его чашку в руках, ты вдыхаешь чудесный аромат, впитываешь в себя его суть, постигаешь его душу. Когда ты пьешь его, в тебя вливается истинное волшебство, жар из чувств и смысл жизни. Но когда проходит день, да что там день — час, вкус постепенно стирается с языка, уходит из памяти, сменяясь пылью улиц, соленым потом на губах и жаром пустыни. Так и с тайнами. Ты ждешь, ты алчешь ее, она манит тебя, а знание — самое приятное, что, как кажется, может тебе достаться, но когда ты раскрываешь ее, она тут же перестает быть для тебя чем-то непостижимым, неизвестным… Остаются лишь пыль, пот, жар пустыни. И привкус обмана…

Блестящая вшитыми жемчужинами звезд темно-фиолетовая накидка пустынной ночи накрыла безжизненные пески и живительные оазисы. Ковер по-прежнему неспешно летел на север, и утомленные безумным ан-харским утром, а также днем под палящим солнцем и безжалостными ветрами, небесные путешественники спали.

Медленно проводя длинными тонкими пальцами по золотистой бахроме, будто по струнам дутара, на краю ковра сидела красивая обнаженная женщина и заботливым материнским взглядом наблюдала за спящими. Прямо перед ней лежал, закутанный от ночной прохлады беззаботный гном, шумно сопящий и на выдохе просвистывающий куплеты из древних саг весьма грубого содержания. Ему снилась женщина, выглядывающая из-за полога богатого паланкина и манящая его… манящая… манящая…

Чувственные, ярко очерченные губы женщины, сидящей на ковре, слегка разошлись в снисходительной улыбке. Взгляд глаз цвета ночи перешел на человека, лежащего подле гнома. Мускулистый герич в длинном халате, перехваченном широким поясом, который сжимал не только талию, но и грудь, спал в обнимку с огромным бесформенным мешком. Во сне он видел жуткое существо с длинными серебряными волосами, которое что-то шептало ему. Женщина вздрогнула и совершила плавное движение своей изящной рукой, будто перевернула страницу. Под ее пальцами воздух словно бы превратился в густую воду и пошел полосами — сон человека тут же сменился: теперь это был старик, загоревший дочерна под восточным солнцем, но, было видно, бывший некогда белокожим. Старик лежал на кровати с балдахином и был мертв. Но при этом губы покойника, сухие и слипшиеся, пытались что-то шептать… «Поступай по совести. Ты рыцарь, Ферах-Рауд. Помни об этом… Совершая недостойный поступок, всякий раз вспоминай мое лицо…» Герич вздрогнул, но не проснулся — женщина перевернула еще одну страницу. Сон сменился. Человек восседал на облаке, к которому тянулся кажущийся бесконечным полупрозрачный мост, подле герича сидело существо в золотом халате, длинном настолько, что его полы стекали с краев облака и разливали кругом яркое солнечное свечение. У этого существа была лазурная, цвета безоблачного неба, кожа и четыре головы в четырех тюрбанах. Человек не боялся — он чему-то громко смеялся. Джинн что-то рассказывал; в диалоге с собеседником-геричем участвовали все четыре рта.

Женщина улыбнулась и поглядела на человека, лежащего в изголовье у гнома и герича. Белокожий, с кровью совершенно иного запаха, чужого запаха… То, что ему снилось, пугало… Ему снилась женщина в багровых одеждах и с горящими волосами. Она стояла в центре словно бы целой пылающей равнины, которой были эти ее необъятные волосы. В ее зрачках тлел пепел с алыми прожилками…

Женщина, сидящая на краю ковра, поспешила перелистнуть страницу. Новый сон. Старик в алой мантии разговаривает со своим посохом-змеем, а тот ему отвечает: они говорят о наследии, о крови, текущей в веках. Птичьей крови. Что-то о Дожде Усмиряющем, о птенце, которого что-то «пугающее» не должно коснуться, но посох уверен, что все течет по нарастающей: и если дед Тиана (должно быть, старика в мантии) только лишь тлел, отец Тиана уже горел ровным спокойным пламенем, а сам Тиан — пылает, как жар Бездны, то уж сын Тиана…

Женщина заскучала и перелистнула страницу. Старик в мантии превратился в Ифритума. Она вздрогнула — что же происходит со снами этих странников, спящих на летающем ковре? Один сон безумнее предыдущего! Ифритум, тем временем, наткнутый на пылающий меч, хрипит: «Птице, прилетевшей в теплые края, не вернуться домой. Мой наследник уже взращен в песках, он возвращен в небо. Четыре ветра бьются в его теле. Он помнит о том, кто убил меня… Ветра Пустыни не позволят птице расправить крыльев…»

Женщина шевельнула пальцами — новый сон: перед ее взглядом возник тракт, окруженный чужеземными деревьями. Деревья опустошены — желтые и красные листья устилают землю под ними и дорогу. По дороге в дамском седле скачет женщина, на ее голове — вишневый бархатный берет с отогнутым верхним краем и длинным хвостом из перьев. Всадница облачена в облегающее фигуру темно-синее платье и подбитый мехом плащ. Ее взгляд печален; очевидно, что она сильно постарела с тех пор, как спящий видел ее в последний раз. Но не той старостью, которая приходит со временем, а той, к которой приводят печаль и переживания. «Изабель…», — беззвучно шевельнулись губы спящего. Пусть будет это… Пусть он увидит Изабель напоследок… Напоследок.

Женщина, наблюдающая за небесными странниками, перевела взгляд на двух человек, спящих рядом и во сне крепко прижавшихся друг к другу. Асар и чужестранка. Им совершенно ничего не снилось. Они были здесь и сейчас, хоть и спали. Их сознание, души и сердца соединились. Их она оставит на закуску…

Пришла пора ужина… Первое блюдо…

Она легонько коснулась плеча гнома, закрывая его книгу сна. Дор-Тегли поморщился и проснулся. Будто освобожденная пружина, он резко уселся, упершись рукой в ковер, кашлянул и, зевая, начал тереть глаза.

— Замерз совсем: пустыня, подери ее Дрикх… — проговорил он и тут заметил ее.

Глаза гнома расширились, рот открылся. Прямо на него глядела незнакомка, неизвестно откуда и как появившаяся на ковре. Полностью обнаженная, она сидела, поджав под себя ноги. Свет звезд омывал ее шелковистые на вид плечи серебристым сиянием, ее нежная кожа будто просвечивала, на ней мириадами прозрачных капелек осела ночная влага. Лицо незнакомки было слегка вытянутым, но прекрасным, а волосы были спутаны и жутко всклокочены, будто никогда не знали гребешка, но, в видении очарованного гнома, это лишь придавало ей особой прелести, особой неповторимости, как незначительный скол в единственном из десяти тысяч одинаковых рубинов. Она глядела на него без смущения, не пыталась выбить ему зубы, как вспыльчивые женщины Дор-Тегли, не прятала лицо под тряпками, как восточные человеческие женщины. Она глядела на него и легонько улыбалась; ее губы были словно бы двумя обнаженными живыми существами, которые страстными голосами звали его, молили прижаться к ним, поцеловать…

В этот момент перед глазами Хвали встал образ девы Ситры из Абним-Калима, которая воспламеняла его сердце при одном только мысленном воспоминании о себе, но ее скрытое чадрою и пологом паланкина лицо развеялось, будто мираж… Сомнения… В его душе мгновенно поселились эти мерзкие звери неуверенности и нерешительности. Не предаст ли он свои чувства к деве Ситре, если поцелует эту богиню, решившую сделать мимолетную передышку от полета, присев на их ковер? Как бы поступил на его месте… Дрикх? Хвали предположил, что бог гномов в первую очередь кое-что уточнил бы. Дор-Тегли поступил так же:

— Всего лишь сон? — спросил он у женщины.

Та молчаливо кивнула и нежно улыбнулась. Ее чарующий взгляд из-под длинных ресниц обволакивал гнома, словно бы гладил его. Она поманила его, и он медленно двинулся к ней.

— Какая красота… Какое очарование, подери ее Дрикх…

Она была так близко… Он уже ощущал ее запах — аромат цветущих цветов и… почему-то едва различимый запах птичьих перьев. Он глядел на нее в упор, поначалу ее кожа выглядела холодной и освежающей, но стоило ему моргнуть, как она предстала для него пылающей и согревающей в этом промозглом коконе небесных ветров, в котором летел ковер.

Ее губы, походящие на двух изогнутых одалисок, едва заметно приоткрылись, он уже был прямо подле них. Гном закрыл глаза… он не предавал себя и свою мечту в виде девы Ситры. Сам Дрикх поступил бы так же… Это ведь всего лишь сон… Ее губы — он уже почти ощущает их сладость, их аромат…

Ковер вдруг вздрогнул и качнулся, чья-то рука с силой оттянула его назад.

— Не-ет!!! — раздался над головой злой крик, и ему воспоследовал свист стали.

Гном мгновенно открыл глаза… Ужас сковал его крепче кандалов Наскардина-Ан-Гаума. Над ним стоял Сахид Альири, завершающий свой удар. Сабля была направлена на лебединую шею прелестной незнакомки… И откуда у ловца удачи взялась сабля?!

Все происходящее свершилось слишком быстро. Женщина в невероятном порыве успела отшатнуться, и свистнувшее лезвие вместо того, чтобы обезглавить ее, лишь прочертило самым кончиком по ее горлу. Незнакомка, дернувшись назад, сорвалась с ковра. Ее падению сопутствовал безумный, дикий птичий крик. Этот чудовищный звук вонзился в уши, как сотни спиц, он словно невидимыми клещами потянул кости из тела.

Перевернувшись в воздухе, женщина начала меняться. Нижняя часть ее тела и плечи стремительно обросли бурыми перьями, ноги превратились в птичьи лапы с кривыми загнутыми когтями. Женщина совершила быстрое движение руками, будто раскрывала перед собой занавес, и в тот же миг из ее рук вырвались ряды длинных коричневых перьев. На месте ее рук теперь были сходящиеся и расходящиеся взмахами широкие крылья.

— Всего лишь сон… — бормотал гном, не в силах прийти в себя.

На ковре началась паника. Проснувшиеся от крика Сахида и жуткого вопля монстра странники разом повскакивали на ноги. Ильдиар схватил меч, Джан последовал его примеру. Оказалось, что ловец удачи, пока все спали, умудрился завладеть саблей, принадлежащей Хвали. Валери сжалась от страха за мешком и бочонком в центре ковра.

Тварь летела за волшебным гилемом, и с каждым стремительным взмахом крыльев все приближалась. Ветер вокруг ее тела начал течь, будто его плавили в огромных кузнечных тиглях, но это был отнюдь не жар — на глазах у пораженных небесных странников сама воздушная стихия обретала форму и плоть.

— Что это такое?! — закричал Ильдиар, пытаясь перекрыть шум поднявшегося вдруг бурного ветра.

— Гар… — прокричал было в ответ Сахид Альири, но тут же зашелся в судорожном кашле — ветер проник ему в горло.

— Гарпия! — воскликнул Джан. — Одна из отвергнутых наложниц ифритов!

Ильдиару де Ноту не приходилось никогда раньше видеть подобного. Наполовину женщина и наполовину птица неслась к ним, крутясь вокруг оси, будто стрела, а крылья при каждом взмахе, точно огромными совками, черпали окружающий воздух, обволакивая его вокруг ее тела. За небесными странниками рвалось следом уже не просто живое существо, а вихрь, воронка которого словно бы оторвалась от своего источника, ковра, и все пыталась с ним соединиться. Ее скорость росла. Она приближалась… Край шитого гилема начал исходить волнами, углы с плетеными кисточками подвернулись — его будто засасывало в этот узкий, как рукав, смерч.

— Как ее убить?! — закричал Ильдиар, балансируя и пытаясь удержать равновесие на непослушном гилеме.

— Звук медных труб! — последовал ответ Сахида Альири. Асар стоял на самом краю раскачивающегося ковра уверенно и неподвижно, будто тот и не походил на полощущий парус. — Гарпии боятся медных труб!

— У тебя в мешке не припасено медных труб, Джан? — справился Ильдиар и повернул голову, когда не дождался ответа. — Джан?!

Джан Ферах-Рауд был собран и напряжен, будто тигр, готовый к прыжку. Взгляд его застыл на женщине-птице, что была уже почти над самым ковром. Кривой меч герич сжимал в правой руке, длинный кинжал-джамбию — в левой.

— Что ты?.. — начал было Ильдиар де Нот, но так и не успел договорить.

Джан ринулся вперед… Прыжок… Удар… Гарпия и чернокожий рыцарь соединились на самом краю ковра. В первый миг никто не понял, что произошло… они замерли вместе, как возлюбленные, встретившиеся после долгой разлуки. Кинжал и сабля вонзились ей в грудь. Удары были проведены точно и стремительно. Любой другой уже должен был бы быть мертв.

— Уиаааааааа!!! — закричала гарпия и, насаженная на два клинка, начала бить Джана крыльями.

— У гарпий нет сердца… — прошептал Сахид.

Казалось, раны были не страшны этой беснующейся твари, молотящей крыльями чернокожего рыцаря. Кровь стекала по клинкам на рукояти, а с них — на руки Джана, на широкие рукава его халата, на грудь. Кровь была обжигающе-горячей, но он будто бы не чувствовал этого. Гарпия дернула к геричу оскаленную пасть, но не смогла его достать. В ее затянутых сапфировой пленкой глазах разворачивалась пустота, еще недавно прекрасные черты исказились в страдании и ненависти.

— Рубите! — заревел чернокожий рыцарь. — Рубите ей крылья!

Сахид Альири отреагировал первым — он подскочил к сцепившимся в смертельных объятиях геричу и гарпии и с полного маху опустил саблю на левое крыло твари. Женщина-птица закричала от боли, кость треснула, плоть и перья окрасились кровью. Точеная сталь рухнула на ее плечо еще раз, затем еще и еще… Ильдиар бил с другой стороны. Тварь жутко кричала, ее лицо изменилось: от невыносимой боли она криком разорвала себе рот, щеки ее порвались, как прохудившаяся парусина. Зрелище было ужасным. Левое крыло висело на нескольких связках, правое — и того хуже, почти отделилось. Боль ревущей женщины-птицы, казалось, стала вещественной. Кровь заливала Джана, но чернокожий рыцарь по-прежнему стоял, как каменный исполин, на краю ковра, а два его клинка удерживали гарпию на месте. Мышцы герича рвались от перенапряжения, но Джан не мог отпустить своего врага.

И тут все закончилось… Сперва отпало, отрубленное, одно крыло — оно улетело в темную пустоту, за ним устремилось и второе. Стоило гарпии лишиться обоих крыльев, как она дернулась в последний раз и безжизненно повисла на клинках. Женщина-птица была мертва…

Джан не стал вытаскивать сталь из тела чудовища, он просто оттолкнул его, и мертвая гарпия, кувыркаясь в воздухе, полетела к земле, навстречу с одним из горных пиков, над которыми мчался летящий гилем. В тот же миг кровь существа, пролитая на людей, гнома, ковер и вещи вдруг превратилась в перья и тучей взвилась в воздух. Как будто и не было никакой кровавой бойни.

Джан Ферах-Рауд отшатнулся и опустился на подогнувшихся ногах на ковер. Хвали смотрел безразлично — его губы все еще шептали: «Сон…». Сахид и Ильдиар бросились к геричу.

— Джан! Ты как?

— Живой… — поморщился чернокожий рыцарь. — И это главное. Все тело ноет… Что там за горы внизу?

Асар подошел к краю ковра и, вытянув шею, поглядел во тьму. Вдруг он резко обернулся к графу де Ноту:

— Скорее, Ильдиар! — Он был не на шутку встревожен. — Прикажи ковру лететь быстрее! Как тогда, когда он поднял песчаную бурю! Скорее!

— Мы ведь убили ее! — Ильдиар не понимал волнения Сахида. — Убили! Куда теперь спешить?!

— Горный перешеек под нами!.. Мы над пиком Раэгреса!

— Хребет бергаров… — пробормотал Джан.

— Здесь, на отвесных пиках, расположены гнездовья гарпий!

И тут горы будто услышали слова асара. Со скал, мелькающих внизу, буквально отовсюду раздался клекот и пронзительные птичьи крики, будто лай псов, заслышавших шаги чужака. В следующий миг множество крылатых фигур вырвались наружу, казалось, прямо из гор — там, должно быть, прятались трещины в стенах скал, пещеры, гнезда.

Граф де Нот положил меч и присел, с силой упер кончики пальцев в узор ковра.

— Ну, давай же! Давай!!!

— Они рядом!!! — воскликнул Сахид Альири. — Я их вижу!

— Три! — считал подползший к краю Джан. — Семь! Девять! Тут их целая стая! Сэру гному это точно должно понравиться!

— Что?! — упомянутый «сэр гном» неожиданно пришел в себя. Никакое наваждение не способно удерживать Дор-Тегли, если его слуха коснулось оскорбление или насмешка. — Может, тебя сбросить этим птичкам, крыса черномордая? Как раз, пока твоя селезенка, печень, сердце и остальные потроха будут отвлекать их, мы и улизнем! Как считаешь?

— Почтенные, — призвал к порядку Сахид Альири. — Сейчас не время! Валери, отодвинься от края! Прошу тебя!

— Я хочу убраться отсюда! — не обращая внимания на происходящее вокруг, взмолился Ильдиар де Нот, закрыв глаза. — Прочь! Быстрее! Быстрее!!! Лети, куда и прежде, только… быстрее!

И тут ковер послушался. С самого начала полета послушался в первый раз. Он рванул, будто скакун, в которого вонзили шпоры. Ветер засвистел в ушах, разметал волосы. Гилем заскользил по небу с такой скоростью, что рухнувшим на него людям пришлось схватить друг друга, свои припасы и вжать головы в плетение сложных геометрических узоров, чтобы не соскользнуть за борт. И хоть Сахид Альири и говорил, что подобные ковры закляты так, чтобы по инерции с них нельзя было слететь, все же никто не рискнул хотя бы сесть. В прошлый раз, когда гилем летел на такой скорости, он взметнул песчаную пыль и потянул ее за собой. Сейчас же они находились слишком высоко, но потоки воздуха обдавали их будто ледяными хлыстами.

Не прошло и пяти минут, а ковер уже начал снижать скорость. Небесные странники осторожно подняли головы. Они вырвались… Гарпии безнадежно отстали. Совершая широкие взмахи крыльев, они, походящие на стаю жутких грифов, висели в воздухе и кричали что-то, должно быть, проклиная добычу, ушедшую из их когтей. Вскоре крики прислужниц ветра затихли, и они исчезли из виду.

— Нам нельзя забывать об осторожности, — сказал Сахид Альири, пытаясь выровнять дыхание и безудержное сердцебиение. Он обнял Валери. Та дрожала в его руках, страх все еще не отошел.

— Да уж, стоило оставить дозорного, — согласился Джан. — Кто знает, вдруг это ифриты пытаются отплатить нам за убийство одного из них. Первым постерегу я — все равно не сомкну глаз. Вы же ложитесь спать — днем, поверьте мне, под палящим солнцем, не удастся заснуть ни на мгновение.

Хвали, окончательно пришедший в себя, вполголоса ругнулся, попросил прощения за ругательство у Дрикха, после чего снова ругнулся, поблагодарил Дрикха за то, что тот не позволил ему предать свою мечту с подлой гарпией, снова выругался и прислонил голову к бочонку. В тот же миг раздался басовый храп — этот звук, без сомнения, мог отпугнуть очередную незваную гостью, ведь походил на медный горн.

— Кто же мог знать, что небо вашей пустыни не менее опасно, чем земля, — устало вздохнул Ильдиар и опустился на ковер. Сон и усталость постепенно сморили его…

— …Говорю тебе, горы невысокие, значит лететь до них не больше часа… — Голос гнома раздражал так, как мог раздражать лишь голос гнома, ворчащего с утра пораньше.

— С чего ты взял, что невысокие? Вона какой там пик, — ответил чернокожий рыцарь.

— Давай-давай, поучи гнома знаниям о горах! — язвительно отозвался Хвали. — Как будто я гор раньше не видел.

— Может, ты и на волшебных коврах прежде летал? — не остался в долгу Джан.

— Может, и летал…

Ильдиар уже проснулся, но глаз еще не открыл. Джан и Хвали, казалось, нарочно устроили спор прямо над его головой, прямо над его ухом, и с каждой секундой это становилось все невыносимее. Граф де Нот разомкнул глаза и тут же поспешил зажмуриться — утреннее солнце наградило его пронзительным желто-белым взглядом.

— О чем спор, друзья мои? — Ильдиар широко зевнул и, протерев глаза, принялся непослушными руками наматывать на голову тюрбан.

— Впереди горы, — мрачно заметил Джан. — И, мне кажется…

— Кажется ему, видите ли, — перебил Хвали. — Горы немного повыше, чем хребет… гм… — гном сглотнул, — гарпий, но все же не такие уж и высокие. И мы летим прямо к ним. Как бы там не было чьих-нибудь гнездовий…

Ильдиар с настороженностью посмотрел вперед. Вдруг его посетило предчувствие, что они стремительно приближаются к концу своего небесного путешествия. Откуда оно взялось, паладин не знал, разве что волшебный ковер каким-то образом давал понять своему хозяину о скором прибытии. Графа терзало двойственное чувство. С одной стороны — осознание того, что набившая оскомину пустыня не бесконечна, внушало немалый оптимизм, с другой — ему почему-то стало казаться, что приближение к этой непонятной цели не сулит им ничего хорошего.

— Мы подлетаем, — сказал Ильдиар. — Кто-нибудь знает, что это за горы?

Сахид Альири привстал на локте. Ловец удачи бросил один-единственный взгляд на горизонт и тут же поднялся, чтобы сесть, поджав ноги, при этом его лицо исказилось гримасой:

— Красные горы. Это плохое место, — хриплым голосом выдавил из себя асар. — Паладин, пока еще не поздно, прикажи ковру облететь этот кряж.

— Но что там?

— Это проклятые шахты Аберджи, больше известные как каторжные копи Алон-Ан-Салема. Поворачивай ковер, Ильдиар, если твоя жизнь еще дорога тебе. Если же она тебе ни к чему, пожалей хотя бы ее.

Сахид Альири глядел на свой «драгоценный рубин», но Валери, как ни странно, вела себя спокойно, лишь слегка побледнела, услышав слова ловца удачи. Она глядела на Ильдиара своими огромными глазами, будто ожидая от него чего-то. Граф де Нот вдруг подумал, что она верит ему, чужеземному паладину, и надеется на что-то, а быть может, ей просто все равно, лишь бы Сахид Альири был рядом? Он не знал, он слишком запутался в собственных и в чужих чувствах…

Зато Хвали и Джан выражали свои эмоции красочно, бурно и однозначно. Отборная ругань гнома перемежалась наставлениями чернокожего рыцаря о том, куда следует ходить честным путникам, а куда — не следует ни при каких обстоятельствах.

— Добавлю также, что слухи о живых мертвецах, якобы трудящихся на самых нижних уровнях шахт, не лишены оснований, — Джан продолжал вспоминать все, что когда-либо слышал об Аберджи, — потому как великий визирь — очень могущественный колдун, и легко на такое способен. В пользу этого утверждения и то, что безопасных дорог для доставки припасов нет, а мертвые каторжники, в отличие от живых, отнюдь не требуют еды на завтрак, обед и ужин.

— Разрази меня Бездна! — взволновано вскричал Хвали. — Так там еще и трупы работают?!! Ильдиар, ну сделай же что-нибудь, ты же можешь!

— Я не могу, — ответил паладин, — я не знаю, почему…

— Что тобой движет? — спросил Сахид Альири. — Отвечай быстро, времени у нас совсем мало.

Ковер уже планировал в небе, намечая предполагаемое место посадки, а внизу простирались голые скалы, изъеденные многочисленными карьерами, котлованами и пещерами. На краю ущелья виднелось даже небольшое поселение. Фигурки людей на земле напоминали муравьев, эти муравьи пока еще шли по своим делам, вовсе не обращая внимания на летящую по небу черную точку.

— Что тобой движет?! — повторил ловец удачи. — Что для тебя важнее всего?

— Ронстрад. Дом. Изабелла, — рыцарь старался отвечать честно.

— Ты желаешь вернуться домой?

— Да.

— Что тебе не дает это сделать? — Сахид Альири зашел с другой стороны.

— Мой долг.

— Какой долг?

— Мое обещание королю. Мой обет.

— В чем твой обет?

— Я должен доставить в Ронстрад одну вещь… — Ильдиар замолчал, не желая выдавать доверенную королем тайну. Сахид Альири сразу это понял и не стал расспрашивать.

— Кто ключ к этой вещи? Кого тебе назвали?

— Великий визирь Ан-Хара.

— Бансрот подери! — Сахид Альири выругался, поняв, что все бесполезно, ковер уже приближался к земле. — Он несет нас прямо в руки Алон-Ан-Салема! Ильдиар! Визирь убьет меня, а Валери… ей лучше умереть, чем попасть к нему. А бедолага-гном и этот наивный болван, мечтающий о рыцарской чести, они снова станут рабами, закончив свои дни в черных шахтах, задыхаясь от тошнотворных испарений… Ведь на самых глубоких ярусах там добывают отнюдь не золото, а ядовитую серу, нужную визирю для его магических опытов. Неужели ты пожертвуешь друзьями, Ильдиар? Загляни в свое сердце, быть может, там найдется место и для них?

Перед взором Ильдиара промелькнули все напряженные события последних дней: дорога на восток, его пленение, долгий путь в пустыне; таинственная Валери и совсем уж необъяснимый Сахид Альири, предатель и негодяй, как ему тогда казалось; загадочный город Ан-Хар, яма рабов, которую он успел возненавидеть, но где неожиданно обрел друзей, упрямого гнома и чернокожего рыцаря; неожиданное нападение бергаров и наступивший в городе хаос; Ифритум, пустынный дух, заговоривший с ним перед тем, как попытаться убить; наконец, чудесное спасение и их общее бегство на волшебном ковре. В душе паладина как будто качнулись гигантские весы. На одной чаше лежало все то, что он любил и защищал всю свою жизнь: королевство Ронстрад, родной замок, где ждет его старый граф де Нот, его отец; его друг и сюзерен, король Инстрельд V Лоран; орден паладинов Священного Пламени; ставший ему родным старик Тиан, безобразник Шико, Изабель. Изабель… его вечная невеста Изабель… Неужели ей так и не суждено его дождаться? На другой чаше оказалось трое случайных людей и один гном, которых он встретил при обстоятельствах, весьма неоднозначных, но все они поверили в него, и они были рядом, а все остальное — так далеко…

Что-то рухнуло глубоко в душе. Валери в тот же миг пронзительно закричала, и Ильдиар успел заметить, как Джан катится по ковру, но успевает схватиться за его край, а сам ковер разворачивается почти под прямым углом.

Граф де Нот едва успел вцепиться в растрепанную бахрому обеими руками, он увидел, как Сахид Альири схватил Джана свободной рукой и затащил его наверх, как гном пытается ему помочь, но ковер уже пикирует, не справляясь с потоком встречного воздуха.

— Cтой! — что было мочи, заорал Ильдиар. — Остановись, глупая тряпка!

Возможно, крик возымел действие, а может быть, ковер и сам уже все понял и постарался сберечь своих пассажиров. Он выровнялся едва ли не у самой земли и устремился дальше в нескольких футах параллельно ей, цепляясь за сухой кустарник и теряя за собой скарб небесных странников. Раздался хлопок и треск — это лопнул улетевший бочонок, ударившись о камни.

— Мой мешок! — закричал Джан и скатился с ковра — он исчез где-то в поднятой красноватой пыли.

Хвали свалился следом, Ильдиар попытался схватить его за руку, но не успел.

— Ты же говорил… — начал было паладин, повернувшись к Сахиду. — Говорил, что…

— Колдовство! — воскликнул ловец удачи. — Какое-то колдовство! — Он прикоснулся к плечу девушки. — Валери… Слушай меня… отпусти!

Валери вцепилась в одну из кистей на углу переднего края ковра, она дрожала всем телом и зажмурила от ужаса глаза — она не видела, что ковер несет их прямо в скалу, вырастающую впереди багровой стеной.

— Валери! — Сахид схватил ее за руку. — Держись за меня! Держись!

Она открыла глаза и схватила его руку.

— Верь мне! Отпусти ковер! — закричал Сахид, и Валери коротко кивнула. Она отпустила кисть гилема, и в следующий миг произошло нечто такое, чего Ильдиар просто не мог себе вообразить.

Сахид Альири потянул Валери за руку, рванул ее, оторвал от ковра и швырнул девушку в воздух. Валери закричала, а ловец удачи метнулся выпущенной стрелой по ковру, оттолкнулся от его края и, закрутившись в невероятном вихре, спрыгнул на землю. Ильдиар успел увидеть, как он приземлился на ноги и в последний миг успел подхватить визжащую Валери.

Дивиться невиданному акробатическому мастерству ловца удачи не было времени. Он остался на ковре один, а скала все приближалась.

— Ну же… Стой! Я велю тебе! Стой! Стой! Сто-о-ой!

Ильдиар сжал руки на бахроме с такой силой и яростью, что костяшки его пальцев затрещали. Ковер изошел волнами и резко дернулся, будто кто-то невидимый встряхнул его, пытаясь выбить из него пыль.

Свист ветра.

Рывок.

Что-то хлестнуло по голове.

Темнота…

— …Думаешь, помер? — Через темноту закрытых век несколько раз промелькнула тень, словно кто-то размахивал рукой прямо перед глазами.

— Ты уже спрашивал пять раз. — Раздался утомленный ответ. — Ничего не помер.

— А почему тогда глаза не открывает? — Кто-то снова замахал руками. Кто-то после этого поднес в упор свою пахнущую прокисшим элем и солониной рожу.

— А мне почем знать, — снова ответили откуда-то со стороны. — Я ведь не лекарь…

— Но ты же говорил людям Гаума, отчего рабы подыхали в застенке. — Воздух перед лицом наполнился чьим-то весьма не благоухающим дыханием.

— Так то болезни разные. Некоторые я, к слову, сам придумал.

— О том я и толкую! — На щеку и лоб упали капельки чьей-то слюны. — Ну, так ты же почти лекарь! Хочу, чтобы он открыл глаза.

— А я, может, не хочу на ваши рожи снова любоваться, — прохрипел Ильдиар и открыл глаза.

Прямо над ним нависал, как он и предполагал, Хвали. Вблизи лицо побитого жизнью и надсмотрщиками гнома оказался чем-то скомканным и жеваным. В следующее мгновение он добавил к этому немного щербатости, широко улыбнувшись.

— Ну, вот! — обрадовано возопил Дор-Тегли. — Жив!

— Как я и говорил, — раздалось сбоку. Ильдиар повернул голову и увидел Джана, складывающего вещи в полосатый мешок.

— Но ты ведь не лекарь — тебе в таких делах веры нет, — заявил гном.

— Так Сахид тоже говорил, что Ильдиар всего лишь без сознания.

— Так он тоже не лекарь! — нашелся Хвали.

— Где они? — просипел Ильдиар. Голос был непослушным. Паладин попытался подняться — в тот же миг все кругом заплясало и принялось плыть перед глазами.

— Сахид вынюхивает как бы поблизости никого не оказалось, а Валери собирает разбросанные вещи.

Ильдиар сел и облокотился на руку. Все его тело словно избили — и особо досталось голове. Под рукой был мягкий ворс, и паладин понял, что сидит на ковре. Когда мир кругом перестал прыгать, он отметил, что потерпевшие ковровое крушение, как он это назвал, находятся в распадке между скал. Из красноватой песчаной земли местами торчали чахлые низкорослые деревца с тонкими зелеными листьями. На кронах деревьев свили себе гнезда длинноногие аисты. Солнце только-только подбиралось к зениту — значит, он пролежал в беспамятстве недолго.

— Как я… как смог…

Джан подал Хвали бурдюк с водой, и гном помог паладину напиться.

— Сахид сказал, — ответил герич, — что видел, как ковер прямо в воздухе свернулся в рулон вместе с тобой внутри, и закрутился, как дервиш в танце. После чего рухнул на камни. Повезло, что он был невысоко. Потом…

— Да, — перебил его гном. — Мы уже сами видели, как ковер развернулся и пополз по земле, точно слизень. Он притащил тебя сюда, и здесь замер.

— О! Ты пришел в себя!

Это была Валери — она как раз подошла. В руках девушка держала ворох какой-то пестрой одежды, поверх которой громоздилась горка золотых монет. Валери была не ранена — она вообще не выглядела так, словно недавно пережила падение ковра.

— Это все, что я смогла найти, — сказала она. — Другое золото потерялось…

— Самое грустное, что бочонок не выжил, — угрюмо заметил Хвали.

— Что ты узнал?! — Джан глядел куда-то за спину Ильдиара, и тот обернулся.

К ковру подошел Сахид Альири. Он кивнул паладину и сказал:

— Хвала ветрам, шахты Аберджи остались в некотором удалении. Судя по тому, что я увидел, — работа там кипит, как и прежде — есть вероятность, что нас не заметили. Так что предлагаю поскорее убраться отсюда или хотя бы найти более укромное место…

Вскоре вся компания сидела на ковре, а припасы — те, что были собраны и спасены, снова были уложены в его центре.

— Лети! Ну, взлетай же! — уперев руки в плетение узоров, Ильдиар приказывал ковру снова и снова, но тот даже не шелохнулся.

— Бесполезно. — Валери вот уже несколько минут разглаживала руками волшебный гилем, и в какой-то момент обнаружила причину его нежелания подниматься в воздух. — Здесь дыра.

Ее спутники собрались вокруг и принялись разглядывать прореху. Ковер и в самом деле оказался поврежден — жесткая посадка на скалистую землю не прошла для него бесследно. Дыра оказалась размером не больше монеты, но этого было достаточно, чтобы ковер уже не смог взлететь.

— Может, нам удастся ее залатать? — спросил Джан. — У меня есть игла, а заплату можно отрезать откуда-нибудь.

— Не все так просто с волшебными коврами, — возразил Сахид Альири. — Это же не обычная кошма, чтобы на ней сидеть, а сложный магический артефакт. Здесь нужен волшебник, причем сведущий в их хитром устройстве. У меня таких знакомых нет. Совершенно странным образом я не в ладах с магами.

— Что-то я не удивлен, — пробормотал Ильдиар.

— Что же, нам теперь пешком по пустыне тащиться, коли эта гхарнова сыть не желает летать? — Хвали вслух высказал терзавшую его спутников мысль, снабдив ее очередным гномьим ругательством, и в сердцах пнул волшебный гилем.

— Не обижай ковер, — вступилась за коврик Валери, — он же не виноват.

Все сошли на землю, Ильдиар, Джан, Хвали и Сахид взяли мешки, а Валери принялась аккуратно скатывать гилем. Рулон оказался достаточно тонким и легким, чтобы один человек мог нести его под мышкой.

— Заберем его с собой, — сказала девушка.

— Конечно, не бросать же здесь, — согласился хозяйственный Джан, — давай его в мой мешок.

Ковер перекочевал в огромный мешок чернокожего рыцаря, и путники стали собираться в дорогу, вот только единого мнения о том, куда же направить стопы, не оказалось.

— У нас воды всего на сутки, а еды — до завтрашнего вечера, да и то один только хлеб с фруктами, — доложил Джан, придирчиво оценив имеющиеся запасы. — Бочонок с элем разбился, а всю солонину давеча сожрал сэр гном.

— Гному необходимо правильное питание, — отозвался Хвали, ничуть не смущаясь, — если я стану, как вы, питаться персиками, не видать мне роскошной бороды до скончания веков.

— Будто борода и персики друг другу противоречат… — отозвался герич.

— До Ари-Сара, ближайшего оазиса, трое суток пути, почтенные, — подумав, сообщил Сахид Альири, — это, если повезет. И его хозяин, шейх Осмала, вряд ли будет нам рад — было время, я изрядно успел ему насолить. И все же, я бы выбрал пустыню…

— Есть еще шахты, — высказал предложение Ильдиар, заметив, что ловец удачи всеми силами старается обойти эту тему. Мы видели поселение у скал — думаю, там найдутся и вода, и пища, и верблюды. Мы могли бы купить все это.

— Рядом с шахтами, на почти отвесном склоне пика Неграйна, располагается Алый дворец Алон-Ан-Салема и, судя по поведению летающего ковра, великий визирь сейчас должен находиться в своей резиденции. — Сахид Альири нахмурился. — Будь я сам по себе, обязательно нанес бы ему визит — у нас с ним есть незаконченное дело. Я уверен, в его дворце, как и в любом другом, есть потайные ходы, но… сейчас я не один.

— У меня тоже есть дело к визирю, — напомнил Ильдиар, — но ковер порван, нас мало, с нами — женщина… Нас легко догнать, если мы будем вынуждены бежать, да и в бою против мага и его свиты мы не выстоим, даже если зайдем к нему в гости через тайную потерну, а еще…

— Да вы тут спятили все! — вскричал гном. — Какие потайные двери?! Какие визиты?! Даже думать о таком — безумие. Он же колдун! Только щелкнет пальцами, и все. Скажет — змеей — станешь змеей. Скажет — обезьяной — будешь всю жизнь по веткам прыгать…

— Сэр гном определенно прав насчет Аберджи, — поддержал Джан, — гиблое место, даже без визиря. Уж лучше затянуть пояса, дождаться заката и двинуться к оазису Ари-Сар.

— Вы все правы, почтенные. Сейчас не лучший момент испытывать судьбу… — Сахид замолчал. Какое-то странное ощущение не давало ему покоя. Как будто беда притаилась всего в двух шагах…

— Ну что ж, — подытожил Ильдиар, — значит, решено — идем в…

Договорить ему не дали. Стук копыт по камням появился так неожиданно и близко, словно кони до этого летели по воздуху. Из-за выступа красноватой скалы выскочили многочисленные всадники на горячих скакунах серой масти. Пустынные воины были облачены в кольчужные доспехи, на головах их высились алые тюрбаны, из которых торчали навершия остроконечных шлемов. Кольчатые маски-бармицы скрывали лица, ветер раздувал длинные алые плащи.

Всадников в распадке собралось около двух десятков, они моментально обступили путников, направив на них копья и ятаганы. Ильдиар и его товарищи не успели опомниться, как оказались окружены.

— Кто вы такие?! — закричала Валери. — Что вам от нас надо?!

Ильдиар поднял меч. Рядом гном с глухим рычанием обнажил свой. Джан приготовился отбиваться мешком, его клинки так и остались торчать в теле мертвой гарпии. Один лишь Сахид Альири с ледяным спокойствием смотрел прямо перед собой, ожидая чего-то. Он понимал, что мечи здесь ничем не помогут.

— Ильдиар, — тихо шепнул ловец удачи паладину на ухо, — что бы ни случилось, не пытайся сейчас воззвать к своей силе. Алон-Ан-Салем ничего не знает о твоем даре, это наш последний шанс.

Ильдиар кивнул.

Пустынные воины молчали, не делая никаких попыток что-либо объяснить, — лишь жестами приказали белокожему чужеземцу и гному бросить оружие, что те и вынуждены были сделать под угрозой быть проткнутыми копьями. Вскоре всадники расступились, пропуская кого-то вперед.

— Ах, какая приятная встреча! — Появившийся перед пленниками важный человек верхом на грациозном коне черной масти издевательски расхохотался из-под повязки, призванной защищать лицо от песка и ветра. На голове его был сиреневый тюрбан с большим аметистом и длинным зеленым пером, сам он кутался в сиреневый же бархатный плащ, расшитый золотыми нитями.

— Алон-Ан-Салем добр к путникам и всегда радуется, когда его посещают гости!

Хихиканье из-под повязки было мерзким и звучало зловеще. Ошибиться было невозможно — это был сам великий визирь Ан-Хара, богатейший шейх, великий колдун и второе лицо в султанате (злые языки даже поговаривали, что первое). И верно, Алон-Ан-Салем не замедлил снять свою повязку — показалось его сморщенное смуглое лицо. Эти прищуренные глаза, усмешку и крючковатый нос Ильдиар бы ни за что не забыл после рабского помоста и дарованных плетей.

— Посмотрите, кто тут у нас, — продолжил насмехаться старик, самодовольно теребя узенькую бороденку, — рабы сами пришли работать на мои шахты… хе-хе… даже этот упрямец… — Взгляд визиря остановился на Ильдиаре. — А еще гном-грамотей, столь свято чтящий ан-харский кодекс. Кстати, согласно этому самому кодексу, беглого раба можно убить на месте, в назидание остальным, так что сейчас закон на моей стороне… — Старик поглядел на герича. — Подумать только, Аберджи приманило даже приемыша мертвого рыцаря… Да-да, я и тебя знаю…

Джан от удивления едва не выронил мешок:

— Вы знали сэра Малкольма Стурма?

— Конечно, — ухмыльнулся Алон-Ан-Салем, и отвратительный смех зазвучал вновь. — Печально известный шейх Абни-Турум — «Белокожий Старик», чужак, решивший, что может завладеть одним из ключевых оазисов Пустыни, и ему сойдет это с рук.

— Негодяй! Признавайся, ты причастен к его смерти?! — Чернокожий рыцарь швырнул мешок наземь и рванулся вперед, судя по всему, намереваясь задушить визиря голыми руками, но двое дюжих воинов из свиты Алон-Ан-Салема («Необоримые», — вспомнил Ильдиар) мигом спешились и уложили Джана на землю несколькими быстрыми и мастерски отточенными ударами рукоятей ятаганов. Друзья ничем не могли помочь геричу, а тому оставалось лишь обреченно стонать, распростершись на земле, и принимать все новые и новые побои.

Хвали злобно мерил взглядом тех, кто избивал его друга, запоминая, и мысленно клялся когда-нибудь найти каждого и отомстить.

— Так-так, кто тут у нас еще?! — Визирь перевел прищуренный взгляд на ловца удачи. — Вот уж кого я искренне рад видеть! Меня решил навестить сам Сахид Альири, или — как ты там себя называл раньше? — Кариф? Ты просто отрада для старческих глаз, услада моего сердца! Неужели ты думал, что я забуду о твоих жалких попытках отнять мою жизнь? — Визирь повернулся к своим воинам. — Взять этого ублюдка! И стерегите хорошенько, на закате я им займусь.

Еще двое рослых воинов покинули седла и скрутили Сахида Альири, заломив ему руки за спину и связав их. Ловец удачи не проронил ни слова, лишь обернулся, на мгновение встретившись взглядом с Валери.

— О! Свет очей моих! — Великий визирь тронул поводья и подвел коня к испуганно глядящей на него девушке. — Что же делает столь прекрасная дева, сей трепетный лепесток чайной розы, в компании этих преступников, гномов, рабов и убийц? Сию несправедливость определенно нужно исправить. — Старик повернулся к воинам: — Эту — в мой гарем: подготовить, как полагается.

Алон-Ан-Салем прищурился…

— Обыскать их. Мне нужен тот ковер, который я видел в волшебном зеркале! Тот, на котором эти ничтожества прилетели сюда, несомненно, покушаясь на мою жизнь.

Вскоре, выпотрошив мешок Джана Ферах-Рауда, Необоримые обнаружили волшебный гилем. Великий визирь бросил на ковер лишь один быстрый взгляд, отмечая для себя его сине-зеленый цвет, золотую вышивку, бахрому и плетеные шнуры с кисточками по углам.

— План Небесного Града… — пробормотал он задумчиво. — Гилем Эль-Раэда. Если ковер здесь, а не в его закромах, то значит — голова его отделена от тела… Скажите, мои дорогие гости, как к вам попал ковер одного из величайших магов Ан-Хара?

Ильдиар вдруг понял, что он действительно так и не узнал, каким образом Валери досталась столь изумительная вещь — в самом деле, не могла же она пробраться в сокровищницу упомянутого мага и выкрасть гилем, пока бергары осаждали Ан-Хар, а он, Ильдиар, сражался с ифритом! Да и вряд ли тот просто так лежал себе на верхней площадке смотровой башни. Так откуда же?! Должно быть, это и было то, что его исподволь мучило все это время, — тайна чудесного побега из города… Но сейчас было уже поздно спрашивать — Валери и Сахида уводили прочь Необоримые…

Алон-Ан-Салем развернул своего коня, бросив напоследок:

— Остальных — в шахты, а гному предварительно дать плетей.

Черный, как сама ночь, жеребец заржал, пришпоренный, и унесся прочь по истоптанной копытами тропе.

Солнце над Аберджи готовилось войти в зенит, не суля новоявленным каторжникам ничего хорошего…