Сидя в кресле и поворачивая голову, как тяжелое прицельное устройство, Владимир наблюдал за летающей под потолком мухой. Он думал о том, что у этого счастливого насекомого есть своя цель в жизни — поесть, набить брюшко, чтобы назавтра также зюзкжать, изводить людей и напоминать им о философии. То есть у самого Владимира цели не было. Он дождался, пока муха села на подлокотник кресла, выпустила хоботок, и оглушил ее статьей о собаководстве. И вышел из квартиры.
Во дворе никого не было. Во дворе сушилось белье.
В небе летел самолет.
Попинав скамейку, Владимир придумал, что в доме нет хлеба, из чего следовало, что нужно идти в булочную и думать, что лучше — калачи, батоны или бублики.
Булочная находилась кварталов через двадцать, и это было хорошо. На пустой автобусной остановке сидел лысый старик и, придерживая локтем сетку с огурцами, читал газету. Сетку нюхала тонконосая шавка подозрительного экстерьера. Из соседнего двора вывернула белая "Волга" и, набирая скорость, помчалась по дымящемуся июльскому асфальту…
Девушку Владимир заметил не сразу — солнце в глаза било.
Девушка стояла прямо посреди дороги, то есть прямо на проезжей части, и издали Владимиру было пока ясно то, что она о чем-то думает. Думает так сосредоточенно, что не видит грузовика, выруливающего на эту полосу движения…
Он сделал еще несколько шагов и остановился.
Старик с шелестом перевернул страницу. Шавка зевнула…
Девушка не двигалась. Поза ее о чем-то напоминала Владимиру, о чем-то из романа про Таис Афинскую, в котором было также жарко, но главное были идеи, и идеи эти обладали такой силой, что заставляли забыть об окружающем… Дура, со злостью подумал Владимир.
Грузовик, выпустив облачко дыма, с озабоченным видом — с каким всегда ездят грузовики — помчался к девушке…
Что-то сжалось у Владимира в груди, и он даже забыл, что за черным стеклом кабины может сидеть кто-то разумный, кто-то такой же, как он, — его гипнотизировал бестолковый, слепой взгляд фар, устремленных на девушку… Прошло еще несколько секунд, и он понял, что грузовик не остановится. "Эй!" — крикнул он, но вместо ясного грудного звука из его рта вылетел жалкий хрип.
Старик поднял лицо и сложил газету. Шавка тявкнула…
Закашлявшись, Владимир помахал рукой. Расстояние между девушкой и бестолково таращившимися фарами над мощным бампером убывало с неумолимой, страшной быстротой.
— Дура! — неожиданно для себя рявкнул он — получилось, — и бросился на дорогу…
Рев многосильного двигателя втискивался между до-мов. На темно-зеленом пыльном капоте Владимир успел различить железную нашлепку со страшными буквами: "КрАЗ"…
— Дура!
Времени не было — почти не было. Девушка оглянулась и взвизгнула, Владимир сбил ее с ног, и оба покатились на газон между дорогой и тротуаром.
Мимо оглушительной стальной лавиной пронесся грузовик…
Владимир, точно авоську с битым стеклом, вытащил из-под себя левую руку — рука была странно легкая и в крови — и поджал колени…
Заскрипели тормоза…
Боль возникла вспышкой, ослепив на миг… Он охнул. Что-то нaдo было делать, и он лишь придумал подползти к дереву и потереться о него затылком.
"Раз-два, раз-два," — взялся он считать при этом, как будто делал пробежку… Чуть-чуть стало отпускать, но как-то странно, и он понял, что рука немеет… Отдышавшись и подняв глаза, увидел над собой вытянутые лоснящиеся шары лиц девушки и водителя.
— Ну что? — оскалившись, прогудел водитель, рыжий испуганный детина лет двадцати. — А?
Тут же, в телефонной будке, лысый старик вызывал скорую помощь и кричал кому-то, что — да, да, да…
Владимир покачал головой и перевел взгляд на девушку. Ее правильное, с зелеными глазами, лицо все никак не могло выделиться из шара, пульсировало, и моментами мерцающая пелена застилала его.
— Ну, гетера, — прошептал Владимир и вскрикнул, задев коленом пальцы руки. — Чер-р-рт…
Девушка приблизилась к нему, чтобы помочь, но в это же время детина протянул свои веснушчатые ручищи. Девушка, ойкнув, отскочила в сторону, и у Владимира не было времени напомнить детине о правилах хорошего тона — тот взял его за больную руку, и он потерял сознание.
Первое, что он увидел потом, был белый плафон.
Белый круглый плафон. На противоположной белой стене висел плакат с изображением красивой девушки в белом халате и чепчике.
Владимир лежал на больничной койке. Он вспомнил про гетеру и сказал: "А-а…" — Очнулся, — со вздохом произнесла медсестра.
— Где я? — глупо спросил Владимир. У него заплетался язык.
— На небе… — Медсестра опять вздохнула. — Фамилия.
— Кузнечиков. Гм.
— Серьезно?
— Серьезно…
Оглядев себя, Владимир увидел, что от кисти до самого плеча левая рука в гипсе. Что-то тяжелое, липкое лежало и на ключице.
Нестерпимо пахло медикаментами.
Записав возраст, адрес, группу крови и обидевшись из-за просьбы сообщить в институт, медсестра ушла…
Владимир подергал себя за ухо. Вокруг него стояли такие же больничные койки, на койках лежали одинаковые люди с перебинтованными головами, руками, ногами, эти люди потихоньку переговаривались между собой, даже хихикали, и постепенно ему стало невыносимо жаль своего молодого изуродованного тела.
Слезы навернулись сами собой, когда он еще раз оглядел руку и попытался увидеть ключицу. Снова возникла боль — теперь уже несильная и глухая.
И тут он увидел гетеру…
Он спросил у нее: — Ну и что?
Гетера не ответила.
— Как тебя зовут? — повысил голос Владимир. — Ты тут работаешь? Где твой халат?..
Гетера молчала, глядя на него с непонятной улыбкой.
— Что, оглохла? Да?
Палата наполнилась скрипом кроватных пружин, разговоры смолкли. На Владимира смотрели со всех сторон… Он хотел сказать что-то еще, — всем, но сдержался.
Открылась дверь, и в палату вошел милиционер.
Он неуверенно потоптался, потому что именно на него был устремлен возмущенный взгляд Владимира, и представился: — Младший лейтенант ГАИ Прутков…
— … Я по поводу недавнего происшествия, — пояснил он, снимая фуражку и усаживаясь на табурет рядом с Владимиром. — Вы не расстраивайтесь. Рука и ключица. Пройдет… Так вот. — Лицо его поскучнело, уменьшилось. — Сорок минут назад — я пока исхожу из показаний водителя — грузовик 17–06 БТР шел по улице Пушкина, на которую свернул с Дружбы Народов. Через квартал перед капотом автомобиля, движущегося со скоростью сорок пять километров в час, появляетесь вы… Это, собственно, все… Я ожидаю, что вы что-нибудь добавите к сказанному…
— Спросите у нее. — Владимир кивнул на гетеру.
Лейтенант обернулся и долго смотрел на плакат с девушкой в белом халате.
— У кого у нее? У…
— Нее! — Владимир выставил указательный палец…
— У нее, что ли? — Лейтенант показал на плакат.
— У не-е! — Владимир простер к гетере руку.
Лейтенант вздохнул.
— Хватит… Итак. — Он хрустнул фуражкой. — Как получилось, что вы оказались на дороге? Между прочим, вы нарушили правила, потому что пересекли проезжую часть в неположенном месте, и в случае неуважительной причины я буду вынужден наложить штраф…
— Что? — Владимир приподнялся на здоровом локте. — Ну вот она же!.. Иду спокойно по улице, за хлебом. А она — на дороге! Там самосвал, а этой хоть бы что. Стоит, и хоть бы что!.. Я кричу — самосвал! Ложись, кричу!.. То есть… Ну, в общем, ноль внимания… Побежал и из-под самого носа. Вот…
Лейтенант оглядывался то на плакат, то на Владимира, а когда тот кончил говорить, отвалившись на подушку, — подошел к двери и позвал медсестру…
— У него сотрясения мозга не было?.. — Вопрос прозвучал на всю палату.
— Кого! — крикнул Владимир. — Не было! Не верите — не надо.
Человек стоял на дороге. Женщина. Все.
Шер ше ля фам.
— Ричард Третий там не стоял?
— Плевать мне на вашего Ричарда.
— А мне на вашу женщину. Человек или есть или оставляет вещественные доказательства…
Владимир сладко ухмыльнулся, и выговорил по слогам: O-бя-затель-но!..
Лицо младшего лейтенанта Пруткова сделалось багровым.
— За оскорбление личности — ответите, — тихо пообещал он.
Сестра вежливо выпроводила его, и подошла к Владимиру.
— А за оскорбление вещественных доказательств — не сажают! — проорал Владимир… — Выпустите меня отсюда!
— Наблюдайте за моей рукой, — сказала сестра. Она поводила у него перед глазами пальцем. — Вы меня хорошо видите, голова не болит?. Сухость во рту… двоение в глазах…
— Двоение в глазах, — признался Владимир, и симулировал обморок.
Хмыкнув, сестра ушла, и гетера на цыпочках приблизилась к страдальцу. Приложив к губам палец, шепнула: — Сейчас принесу одежду… Тише.
Владимир недоуменно открыл рот, но гетера отчаянно замотала головой.
— Молчите., Она неслышно отворила дверь и скрылась в коридоре. Изогнутая пластмассовая ручка медленно вернулась в исходное положение С соседней Владимиру койки поднялась забинтованная голова и долго смотрела на закрытую дверь.
— Черт знает что…
А Владимир вдруг испугался мысли, что у него на самом деле сотрясение мозга.
"Дважды два, — собранно и строго подумал он. Четыре." И обернулся к соседу.
— Извините…
С койки опять поднялась забинтованная голова, повернулась глазной щелью на голос.
— Скажите, дважды… Арифметический корень из шестнадцати будет четыре?. Только не удивляйтесь,
— Десять! — Голова опустилась мимо подушки. Дурдом Двери открываются, арифметический корень…
Владимир поддакнул и стал смотреть на плакатную девушку.
Было душно. Под гипсом — на руке и груди — он чувствовал испарину. Мысли его путались. Он думал про водителя, грузовик, сетку с огурцами, про бублики и поведение гетеры, но никакой логической связи между всем этим не находил. Было душно, это он понимал, и еще он понимал, что хочет домой, в кресло, и чтобы муха летала под потолком…
И тут в коридоре раздался вопль, женский вопль, из того разряда женских воплей, что свидетельствуют о трупах и наведенном оружии.
Забинтованная голова застонала и покачала гирей, привязанной к левой ноге в коконе гипса.
— Психи…
Открылась дверь, и в палату вбежала испуганная гетера. Дверь тут же хлопнула от сквозняка.
— Сестра! — закричала голова. — Сестра!.. Это мучение, боже мой… Сестра!
В руках у гетеры были брюки, рубашка и кроссовки Владимира.
Она забросила это хозяйство ему под койку и отскочила в угол.
Секунду спустя в палату ворвалась медсестра в сопровождении двух уборщиц.
Забинтованная голова хныкала. Сестра ринулась к голове, а уборщицы, поводя швабрами с тяжелыми тряпками, точно это были штыки, внимательно оглядели больных. Одна подошла к окну и посмотрела в сад.
— Не может быть, — сказала медсестра, поднимаясь oT головы, клянчившей какой-то укол. — Третий этаж.
— Ага, — согласилась уборщица. — А кто ж это был-то?
Медсестра поглядела на свои руки.
— Брюки… Рубашка…
— Кто-кто?
Медсестра задумалась.
— В самом деле… Брюки… Господи, я чуть сознание не потеряла. Иду, а тут, у стеночки — крадутся. Ноги мои подкосились. — Голос ее задрожал. — В самом деле!
Она вытянула губы и заплакала. — Ну не с ума же я сошла!
— Все с ума сошли, — спокойно констатировала голова. — Все. Арифметический корень из шестнадцати будет десять.
Всхлипывающую медсестру уборщицы сочувственно вывели под руки.
— Это не травмотделение, — продолжала голова, — Это дурдом. Да-да. Палата номер шестнадцать. Самая настоящая. Корень из шестнадцати…
— Пармений, — попросили из угла палаты. — Заткнись. Без тебя тошно.
Громко выдохнув, Владимир слез с койки и начал одеваться.
Брюки он кое-как нацепил, рубашку же и обувь надеть было невозможно мешал гипс Гетера слава богу, помогла…
В коридоре было пусто В большой луже — крестна-крест — валялись брошенные швабры. Спортивным шагом Владимир двинулся к лестнице и кивнул гетере не отставай. В вестибюле проигнорировав административный оклик, они бросились к дверям, в которых Владимир не преминул; застрять и какая-то бабушка с подвязанной челюстью замахнулась на него папиросой.
В сквере они нашли свободную лавочку — Вова, — представился Владимир, подавая гетере оуку.
Гетера пожала протянутую ладонь двумя пальцами.
— Лена… — Уголки ее рта дрогнули Владимир поднял бровь: неподалеку от лавочки стоял полуголый розовощекий карапуз и во все глаза смотрел на него.
— Ну-ка! — сказал Владимир скорчив мину — Псих ниналмальный1 пропищал карапуз и убе жал в кусты. Секунду спустя в лоб Владимира стукнулся огромный желудь без шляпки.
— А знаете он прав, — серьезно сказала Лена — Дело в том что я пустой звук Владимир почесал ушибленное место — Это как у… Герберта Уэллса?
Лена пожала плечами — По-моему у вас было время для выводов — Для каких?
— Исчерпывающих — То есть я — псих?
Лена рассмеялась… У нее был классический профиль и безупречные зубы Владимиру неожиданно понравилось как она смеется — Смотрите- Она ткнула пальцем себе под глаз. — Я ведь крашусь. Видите?
— Вижу.
— И ухаживаю за кожей… Зачем мне это?.. Вообще — сейчас лето, и удобней было бы ходить без одежды. Ведь не так жарко, правда?
Владимир сосредоточенно свел брови.
— Н… наверное…
Лена вяло махнула рукой — "ах…" — и вздохнула, как будто взяла что-то тяжелое. Владимир посмотрел по сторонам.
— Дело в том, что я существую материально, — сказала она, глядя в землю. — И это ужасно. Не знаю, почему. Если человека не видно, это почти то же самое, что его не существует…
— Можно, я дотронусь? — иронично попросил Владимир.
— Можно, — объявила Лена. Она вплотную придвинулась к нему, и ее лицо оказалось в сантиметре от его лица.
Владимир поворочал языком, сглатывая слюну.
— Ну?..
Где-то на улице бабахнула выхлопная труба.
Выждав миг, Лена бесшумно отодвинулась.
— Признаться, вы уже дотрагивались, — призналась с неохотой.
— Когда?
— Перед грузовиком. Большое спасибо. Он бы меня обязательно переехал. Я не чувствовала себя, это бывает. Не часто, но бывает…
— Что бывает? — Владимир пошевелил в воздухе пальцами.
— Ничего.
— Но почему?.. То есть почему они не видят, а я вижу?
— Потому что кончается на "у"… Знаете, давайте куда-нибудь поедем.
— Куда?
— А хотя бы за город. Давайте.
— А если у меня случится обморок?
— Я поддержу. Вы едете или нет?
— Я еду. — Владимир прикрыл глаза.
— Вы ненормальный.
— Кто-то уже говорил мне об этом…
— Едемте.
Загородная электричка подошла по расписанию. Лена и Владимир сели в совершенно пустом вагоне.
Пахло нагретым железом и краской. Над горизонтом повисла сизая полоска туч. Тронулись.
— Отец будет сердиться, — сказала Лена. — Не обращай внимания. Он запрещает мне уезжать в город…
Кивнув, Владимир попытался почесать сопревшую под гипсом руку… Законный этот, в общем-то, переход на "ты" смутил его.
Причем здесь отец?.. Если честно, он не знал, как вести себя. Ему казалось, что он попал в скучную комедию, где добиваясь жизненных эффектов, по-настоящему ломают настоящие руки, и сценарий пишется по ходу действия. Ему хотелось сказать: "Финита ля комедия, пожалуйста," — и пригласить Лену в кино, но он молчал, потому что это желание входило в противоречие с неведомой сверхзадачей, и нужно было терпеть свою роль. Он смотрел на отражение Лены в стекле и думал, что на самом деле ничего этого нет, что все это наваждение и что скамья напротив так же пуста, как остальные. Он вообще, усмехнувшись, решил, что это было бы неплохо, и исчезли бы глупая неловкость и декорации…
И он вздрогнул и фыркнул, — скамья перед ним действительно оказалась пустой. Точно на сильном свету, хохотнув, он провел рукой по глазам и привстал.
Скамья была пуста.
— Глупо, — громко сказал Владимир, и некоторое время прислушивался. Вагон трясло. Душный ветер врывался в окна.
Скамейка была пуста, и это было похоже на ограбление.
— Неостроумно! — крикнул он и пошел в тамбур где, как ему показалось, кашлянули.
Поезд замедлял ход.
— Я жду!..
Под полом заскрипело. Минуту спустя в окне всплыла бетонная кромка перрона, поезд встал, и двери с шумом расступились. В вагон тут же кто-то полез с рюкзаками и корзинами. Владимир вышел.
Станция быстро пустела, и кто-то кричал, что забыли нож, нож забыли… Сразу за перронной площадкой поднималась мягкая стена леса. Посадка заканчивалась — Ле-на!.
Из-под колес с шипеньем вырвался сжатый воздух, двери схлопнулись. Вздрогнув, вагоны с ускорением побежали прочь, и вскоре от их железного грохота не осталось и следа — только травка, загаженная мазутом, весело подрагивала в щебне между шпалами. Финита, думал Владимир, прислушиваясь, как забытая боль наполняет плечо и руку. Посмотрев по сторонам, он пошел по ступенькам вниз, к деревьям и углубился в их гущу. Тропинки никакой не было да он и не искал ее, он раздирал гипсом ветки и сучья, пока не споткнулся, не сел в кучу прелых листьев и не вспомнил о том, что ограблен. Пахло сухой пыльной корой и хвоей.
Солнце сеялось сквозь листву — прямые короткие лучи печатали на земле замысловатые рисунки. Зной был вязок, как паста Стучал дятел.
Отряхнувшись и сказав себе — хорошо, — Владимир опять куда-то пошел и повторял на ходу — хорошо…
Он смотрел себе прямо под ноги и сравнивал себя с миноискателем. Через несколько шагов он сильно ударился о длинный и толстый дубовый сук, и рухнул в землянику…Свет и звуки вернулись к нему с прохладной водой, которая текла по лицу, по шее забегала за воротник и журчала в рукавах. Шла гроза.
После ослепительных белых вспышек гром катился упругими шарами по деревьям и пропадал вдали.
Владимир осторожно сел и потрогал голову. Слева над ухом прощупывалась огромная шишка. Он встал и, переждав головокружение, покачиваясь, побрел назад, к станции. Мокрый лес поднимался и опускался, поднимался и опускался, и Владимир равнодушно думал, сотрясение на этот раз ему обеспечено. Одежда липла к телу, было противно и холодно, хотелось лечь в какую-нибудь теплую лужу и не вставать. Голова гудела, и, когда над лесом раскалывался гром, ему казалось, что это раскалывается его затылок Несколько раз, поскользнувшись, он падал в жидкую грязь… У какой-то полянки он остановился и посмотрел вокруг себя. Сквозь шум в ушах и шум грозы он услышал чей-то плач. Плакали на полянке.
Он вышел из кустов и увидел Лену, прижавшуюся к березе.
Опустив голову и закрыв лицо, Лена горько плакала. Владимир подумал, что именно так много веков назад плакала Таис Афинская, именно так прислонившись к какой-нибудь оливе и закрывшись туникой. Он засмеялся, подошел к ней и приподнял ее за плечо.
Всхлипнув, она упала ему на гипс, замерла, и он почувствовал сильный щипок на бедре: — Это ты, ты пустой звук. Дурак…
В электричке, на обратном пути, он поцеловал ее. Сильно и в губы. Не обращая внимания на попутчиков.
Потому что пустым звуком себя не считал. Но дураком остался, отодвинувшись, Лена шепотом напомнила ему об этом…
В городе же все случилось просто.
Владимир задержался у автомата с газированной водой, Лена пошла через дорогу, и тут же остановилась, дожидаясь его. Он было побежал за ней со стаканом, но сразу упал, в руке хрустнули красные осколки… И было поздно… Синий "Москвич", поднимая фонтанчики воды, с большой скоростью гораздо большей, чем у того грузовика — несся к застывшей гетере… Владимир хотел отвернуться, но был не в силах… На зеркальный асфальт неожиданно вылилось солнце, взорвав его мириадами бликов…
В сорока метрах от Лены "Москвич" вдруг дернуло в сторону, он словно напоролся на невидимую преграду и раздался громкий, ужасный визг остановившихся покрышек. Автомобиль; занесло и развернуло. С треском ударила дверца: Водитель с перекошенным красным лицом подбежал к Лене и схватил ее за локти.
— Ты что, ослепла, безмозглая! Ослепла? Слепая ты что, не видишь, куда идешь? Дура!..
Вокруг них уже вырастали любопытные, которые с серьезным видом, вздохами, принимались дружно переживать за водителя, словно тот был занят бильярдом.
— Милиционера, — посоветовал кто-то. — Вызовите же.
— Да-да…
Владимир, отряхивая кровь, пробрался к Лене и решительно отцепил пальцы водителя от ее рук…
— Пойдем…
Все замерли — Безобразие.
— Надо же разобраться. Остановитесь. Где милиция? — Да-да.
— Отстаньте, — морщась, попросил Владимир Больная рука его делалась большим действующим колоколом. Он сжимал зубы, чтобы не захныкать. Он вел Лену за собой в больницу, уже по привычке думая что в нужный момент она украдет ему рубашку и брюки…