Трудный ребенок

Глава 16. Предложение

– И тогда я убью его, – сказала я, запивая очередной кусок гамбургера соком.

Глеб положил голову на согнутые ладони и прикрыл глаза. Казалось, он злится, и когда вновь откроет их, выльет на меня эту злость руганью и криком. Но он лишь покачал головой.

– Не сможешь. Ты не представляешь, что значит: убить. Дрогнешь, и все пропало.

– Не дрогну. И я знаю, что это такое. Я убила Рихара.

– Одно дело – убить охотника, напавшего на твою семью, и совсем другое...

– Колдун тоже напал! – выпалила я и тут же вспомнила, что мы находимся в людном месте. Посетители кафешки начали бросать на нас настороженные взгляды, и я перешла на шепот: – Тан украл мою дочь, забыл? Влюбил в себя и кичится этим. Черта с два я ему это так оставлю!

– Влад ни за что не согласится, – хмуро сказал Глеб.

– Владу не нужно знать. Уверена, он попытается сам. И я хочу, чтобы он попытался. А еще надеюсь, что Филиппу хватит мозгов не посвятить колдуна.

– Тебе сейчас несладко, да? – Глеб понятливо кивнул и, показалось, решил сменить тему. – Нам всем несладко, но тебе особенно. Жить рядом с ней не сможешь, поэтому хочешь съехать?

Воспоминание о девушке, приехавшей с Владом, вспыхнуло в мозгу болезненной пульсацией. Она не просто увлечение, любовница, которую потом легко будет бросить. Она невеста. И скоро станет женой. Я могла бы соврать себе, что мне все равно... Могла бы, но не буду. Признать собственные слабости — своего рода сила.

– И это тоже, что скрывать. Но не только поэтому. Я хочу самостоятельности. С первого дня в атли хотела. Не зависеть от него. Это так невыносимо – от него зависеть.

Глеб положил на стол ключи с длинным брелоком в виде зуба кабана. Он рассказывал, ему подарил его какой-то охотник. Не такой, к которым мы привыкли. Человек, охотящийся в лесах на лосей и зайцев. Знакомый из тусовки байкеров.

– Ну так въезжай. Мебель, правда, пока не всю завезли, ты же помнишь, там и спать было не на чем. Но на днях все сделают, я позабочусь.

– Мебель? – ошеломленно переспросила я, косясь на отшлифованный зуб.

– Я знал, что ты съедешь от атли. Еще когда он впервые привел девчонку в дом – знакомиться. А пока ты лежала без сознания, я занимался обустройством. Все же женщины любят это – занавески там всякие, стулья. Кровать. Спальня-то у меня вообще пустая. Мне что надо – пожрать да поспать. А для этого диван в самый раз.

– Глеб...

– Ты это... помолчи, – перебил он. – А то сейчас орать начнешь, а я еще не все сказал.

Он полез во внутренний карман куртки и извлек тонкий конверт.

– Вот. Только нужно будет заехать в банк, подписать там что-то... я плохо в этом разбираюсь, так что не запомнил.

– Что это? – хрипло спросила я.

– Совсем ослепла? Карточка.

– Это я вижу. Зачем?

– Ты же хотела не зависеть от Вермунда. Вот теперь не зависишь.

– Я хотела работать. А так... Что это вообще? Откуда? Ты банк ограбил?

Я подняла глаза и настороженно посмотрела на друга. Он закатил глаза, словно я спросила огромную тупость, и выдал:

– Ага. Украл все пластиковые карточки, что у них были. Теперь вот дарю девчонкам. – Вздохнул и резко посерьезнел. – Мои это деньги. Вернее, уже твои. Владей.

– Где ты взял деньги? Ты же не работаешь.

– Отличный вопрос. Странно, что ты не задала его раньше. На что, ты думала, я живу? Бензин, сигареты, еда. Они, между прочим, денег стоят.

– Но я... я же... – Все, что я могла, это пялиться на злосчастный зуб. Почему-то стало жаль убитое животное. Представилась кровь, жалостливые глаза умирающей скотинки, и я поморщилась.

– Не сможешь ты работать, пойми. – Глеб взял меня за руку. – Не получится. Охотники, Тан, и невесть что еще в будущем. А видения? Ты же рискуешь каждый раз угодить под машину, свалиться в яму или опозориться на деловой встрече. Хотя какие встречи? Образования у тебя все равно нет. Устроишься официанткой или секретаршей. Не хватит даже на еду. Что это за независимость?

– Но ты откуда деньги взял? Даешь мне... Что это вообще?

– Альберт – человек, который воспитывал меня с мамой, мой названный отец, был не беден. Своих детей у него не было, и он оставил мне то, что нажил.

– Причем тут я?

– Притом, что Влад, скорее всего, тогда был прав. Сложно это признавать, но Юлиана была не той девушкой, которой стоило доверять. Ты не такая. – Он упрямо подвинул ко мне конверт. – Возьми деньги.

– Нет. – Я отодвинула его обратно. – Ты знаешь, как я отношусь к жалости.

– Ты совсем что ли... – Глеб громко выдохнул и, казалось, находился на грани того, чтобы грязно выругаться посреди кафе. – Я жалел тебя когда-нибудь? Возможно, подтирал тебе сопли, когда ты ревела из-за Вермунда? Или плакал вместе с тобой над очередной мелодрамой? Послушай меня и пойми, наконец: жалость – это последнее чувство, которое я буду испытывать к тебе. Я делаю это, потому что ты мой друг и, черт возьми, заслужила! Ты рвала глотки, дралась за меня, ты пошла к охотнику, когда я загибался там, у себя в квартире. Отправилась к Вермунду, зная, как он зол. Просила за меня, и уверен, дошла бы до Первозданных. Ты заключила этот чертов договор с Чернокнижником, чтобы вытащить меня с того света. И не говори ничего об атли – я знаю, что в первую очередь ты хотела вытащить меня. Ни с кем у меня не было такого.

– Ты никогда не говорил о деньгах. Я и подумать не могла...

– Ты никогда не спрашивала, за кой я живу. А знаешь, почему? Тебе это абсолютно пофиг. Я же предлагал тебе, помнишь? Ну, тогда я еще напился сильно, и мне снесло крышу. Думал, не соберу мозги после этого.

– Ты тогда говорил серьезно?! – ошеломленно спросила я. – Я была так зла. Хотелось тебя придушить.

– Но вместо этого ты спросила, как я себя чувствую

– Ты не казался мне плохим. Просто... несчастным, что ли.

– Я загибался, а ты меня вытащила. А потом, в Ельце мне так захотелось поверить...

– Глеб!

– «Не начинай!», я знаю. Не буду. Я принимаю тебя такой, какая ты есть. Принимаю тебя, и его в тебе, потому что, кажется, он въелся тебе под кожу. Но в ту ночь для меня в тебе его не было ни капли. Ни одной гребаной капли! – Глеб вздохнул и отвернулся, было видно, что ему тяжело дается разговор. Мне он тоже тяжело давался – сердце стучало так сильно, что было больно дышать. – Просто прими то, что я тебе предлагаю, Полевая. Это не плата за дружбу и не жалость. Я делю с тобой все по-братски, потому что мне больше не с кем это делить. У меня никого нет.

Мне почему-то вспомнился мальчик – улыбающийся, на пляже с ракушкой в руке. Тот самый, что остался на фото в ныне заброшенном доме Ольги Измайловой. Не умеющий прощать. И захотелось стукнуть его по голове. Сказать: «Посмотри, мир прекрасен. Если уж я это вижу, почему не видишь ты?». Но вместо этого я кивнула, взяла конверт и ключи и положила в сумочку.

– Хорошо. Только у тебя есть не только я. Атли – семья, ты сам говорил. И они у тебя есть.

– Возможно. Но никого из них я не чувствую в себе. Никого. Только тебя.

В дом атли мы вошли молча. Не хотелось говорить, да и не нужно было. Все сказали друг другу там, в кафе.

Странный день выдался. Вроде и сложный, но какой-то обнадеживающий. И чувствовала я себя усталой, но счастливой. Хотелось поскорее лечь спать – все-таки истощение еще давало о себе знать.

Попрощались мы так же в тишине. Глеб порывисто обнял меня у двери комнаты и пошел к себе. Я еще какое-то время стояла и смотрела ему вслед, словно ждала, что он вернется. А когда этого не произошло, стало отчего-то невыносимо грустно. Толкнув плечом дверь, я вошла к себе...

...Он стоял у окна со сложенными за спиной руками. Сразу возникла ассоциация с человеком, у которого на плечах больше, чем он может нести. Возможно, потому, что плечи эти были слегка опущены – еле заметно для глаза, больше он себе не позволил бы. А может, это было чисто мое восприятие – все же день был трудным и насыщенным. А тут еще и он...

– Что ты здесь делаешь? – осторожно спросила я, прикрывая за собой дверь.

Стало еще тоскливее – тоска заполонила комнату, растеклась по полу, наползла на стены и угрожающе нависла с потолка. Из окна тонким полумесяцем скалилась луна. Небо заволокли тучи, и в голове мелькнула странная мысль, что Влад принес их с собой.

– Пришел убедиться, что ты не наделала глупостей, – не оборачиваясь, бесстрастно ответил он. И от этой бесстрастности стало почему-то еще хуже. Поэтому я призвала то, что помогало мне всегда – злость.

– Я не делаю глупостей! – прошипела и уронила сумку на комод. Захотелось, чтобы Влад поскорее ушел, чтобы я смогла принять душ и упасть в кровать.

– Как же? А сделка с колдуном? – Он повернулся вполоборота, и хоть было темно, я отчетливо представила, как иронично изогнулась светлая бровь.

– Атли живы. Если для тебя это глупости, то какой ты вождь?

– Возможно, скоро у тебя будет другой. Получше.

Эти слова, как ледяной душ за шиворот. Я так и застыла на месте, даже дыхание задержала от ужаса. Не нужно было объяснять, что Влад имел в виду – я и так все поняла.

Медленно опустилась на кровать и помотала головой.

– Не будет. Филипп не посвятит его. Если ты поговоришь с ним, он не станет...

– Конечно не станет, – перебил Влад и снова отвернулся. – У Макарова на это не хватит смелости. Но этого и не потребуется.

– К...как не потребуется?

Сердце, казалось, поднялось к гортани и билось под подбородком. Во рту появился противный металлический привкус – привкус страха. Я слишком хорошо его изучила, и уже не могла ни с чем спутать. То был даже не страх – ужас. Дикий. Парализующий. Панический ужас, который сковывает движения и путает мысли.

– Тан уже атли. Я его посвятил.

– Ты?!

Все, что я могла – глупо переспрашивать и ловить губами воздух. Кислорода стало катастрофически не хватать. Мне не выжить в этой комнате, в этих стенах. Слишком мало пространства, мало возможностей, мало...

– Быть вождем – значит, нести ответственность. Не только за себя – за всех вас. В том числе за ваши глупые поступки. Эта работа, Полина, посложнее, чем убивать охотников кеном из ладоней. Посложнее, чем решать, когда в следующий раз подставиться под удар. Потому что нужно уметь просчитать каждый поступок и каждую ошибку. Не только свою и врага, но и таких вот... активистов, как ты.

– Не понимаю, причем тут я...

В ушах шумело, и я с трудом могла различить свой голос. Тоска, окрасившись безысходностью, опустилась на плечи и надавила, делая каждое движение невероятно трудным, обременительным.

Где-то на задворках сознания я уже начала понимать, но нужно было услышать. Нужно было, чтобы Влад озвучил.

Как приговор. Вердикт, который не оспоришь.

– Мне было семнадцать, когда Тан пришел впервые. Глеб тогда был совсем мальчишкой, но гонор у него тогда уже вырос до необъятных размеров. Он пошел против колдуна один. Никто из атли не знал, да и почувствовать не мог – Станислав уже распустил племя, энергетические потоки оборвались и, хоть мы и жили вместе – те, кто остался – ощущать друг друга не могли. – Влад оттолкнулся от подоконника, подошел и присел рядом. Он действительно был подавлен – это сквозило и в усталой иронии, и в опущенных уголках губ, и в едва заметной морщинке, появившейся на лбу. Она всегда появлялась, когда он был расстроен и хмурился. – Это безрассудство чуть не стоило Глебу жизни. Но колдун тогда уже знал мои слабости.

Он криво улыбнулся, и я невольно сжала кулаки.

Кого я хотела защитить? Из-за чего злилась? Ненависть к Тану, как волна – в прилив накатывает и поглощает все на своем пути. А затем отступает, царапая душу, как берег, ракушками и мелкими камнями.

– Тан знал, что я не допущу смерти брата. И взамен заставил меня поклясться глубинным кеном...

– Поклясться, что примешь его в атли? – вырвалось у меня.

Влад посмотрел на меня, улыбнулся. От улыбки этой – циничной и злой – стало холодно. Настолько холодно, что невольно захотелось обнять себя за плечи. Но я боялась пошевелиться, продолжая, как завороженная, смотреть Владу в глаза.

– Чернокнижники никогда не играют честно, пророчица, – ответил он. – Тан всегда говорит так, чтобы запутать. Чтобы ты думал, что все контролируешь. Хотя я уже тогда понимал, что это не так...

– Что он потребовал? – тихо спросила я. Все еще надеясь, что услышанное не окажется убийственным для меня известием.

– Тан сказал, что однажды на совете племени один из атли выступит против меня. Единственный голос в его защиту. Для меня тогда это казалось смешным и нелепым – мы ненавидели Тана. Все. Даже Станислав, который презирал меня, считал абсурдным связываться с Чернокнижником.

Я невольно зажала рот ладонью. Закусила губу от злости на себя саму.

Идиотка! Думала, какая-то мелочь, а теперь... Что теперь?

– Он обещал, что Глеб будет жить, если я изгоню этого атли из племени. Оставлю без защиты, отвергну и забуду. Я поклялся тогда, над телом умирающего брата. Ведь что значила жизнь предателя по сравнению с жизнью того, в чьих жилах текла моя кровь?

– Глеб не говорил мне... – глухо произнесла я. Замолчала. Весь разговор казался каким-то нереальным и нелогичным.

Почему я? Почему, черт возьми, всегда я?!

– Глеб не помнит. Да и ни к чему это... Особенно теперь. Я тогда так решил, а за свои поступки нужно отвечать.

– Почему ты... не изгнал меня? – Горячий воздух никак не хотел вдыхаться, царапал гортань едва сдерживаемыми слезами.

– Мне, правда, нужно объяснять? – Он снова посмотрел на меня, но на этот раз насмешливо, без злости. Словно я не налажала.

Действительно, что тут объяснять? Если бы Кира потребовала созвать совет, мне пришлось бы выполнять обещанное. И уйти. Навсегда уйти из племени. Одной в опасный мир, кишащий охотниками и чудовищами, о силе которых можно лишь подозревать. С моими способностями к защите сколько я продержалась бы? День? Два? Или до того, как окончательно восстановила силы?

Меня резко бросило в жар. Как будто я вошла с мороза в теплый дом – даже щеки защипали. И оттого, что мы здесь вдвоем, в темноте, стало совсем не по себе. Словно я делаю что-то неправильное и постыдное.

У него есть невеста, твердила я себе. Скоро свадьба. Забудь. Не мучайся.

В груди заныло, тупая боль охватила даже легкие, и дышать стало трудно. Я отвела взгляд, стараясь сбросить с себя, избавиться от наваждения. Но оно проникло в воздух, а не дышать я не умела.

Я сглотнула и тихо спросила:

– И что теперь?

– Ничего. Жизнь продолжается, и я не сдаюсь.

– Тан переедет к нам? Будет жить с атли?

Влад пожал плечами.

– Если захочет.

«А потом?» – захотелось спросить мне, но я не спросила. Так и осталась сидеть, глядя на скомканные, трясущиеся ладони, постепенно заполняясь стыдом от совершенного поступка.

Но разве я могла иначе? Разве хватило бы у меня сил тогда отказаться, выстоять под пронизывающим, черным взглядом? Разве могла я сказать «нет», когда колдун предлагал вернуть тех, кто погиб из-за меня?

Что ж, возможно, скоро из-за меня погибнет еще кое-кто...

В угнетающей тишине я четко слышала дикий треск ломающихся досок – так разрываются шаблоны, разрушаются принципы под натиском жестокой реальности, от которой не укроют лозунги о красивой правде. Смерть выжигает обиды едким, пронизывающим взглядом. И становится все равно, ведь перед ней все мы равны – и преданный, и предатель.

Как и перед любовью.

Я нашла его ладонь – теплую, живую. Сама потянулась. Нуждалась в нем сильно, до тянущей боли в груди, как наркоман, страдающий от ломки. Только прикоснуться – всего раз. И снова сделать вид, что мы чужие.

Влад, казалось, удивился. Не ожидал. Конечно, между нами уже такая пропасть, что не преодолеть. И все мосты сгорели. Но мы атли – оба – и перед опасностью должны забыть о ненависти. Действовать заодно.

Не все ли равно, что там было в прошлом, когда поединок может отобрать его у меня? У атли? У мира? Ведь оно еще живет во мне – невыносимое, сладкое чувство, патокой растекающееся в груди. Проклятие, несомненно. Еще одна причина, по которой я должна действовать.

Но пока оно владеет мной, пока кровь откликается на его зов, так и хочется прижаться. Даже не прижаться – проникнуть в него – такого близкого и далекого одновременно, любимого и ненавистного, желанного и запретного...

И когда я успела его обнять? Или он меня обнял? Неважно... Хорошо. Пусть мне сегодня будет хорошо.

Я уткнулась носом Владу в ключицу и закрыла глаза. Жутко хотелось спать – вот прямо так и уснуть, сидя. Но понимала, что это глупые, детские желания. Нужно быть сильной и независимой. Как сегодня утром. Странно, но рядом с Владом я всегда была все той же семнадцатилетней девчонкой с растрепанной косичкой.

Я нехотя отстранилась, заправила волосы за уши и, глядя перед собой, спросила:

– Брак с Ириной поможет? Союз с митаки...

– Иван позаботится о вас, если мои дела с Таном пойдут не так хорошо, как планируется, – закончил за меня Влад. – И вот еще что... дай телефон.

Я послушно вытащила мобильный, он вбил туда новый контакт и подписал: «Даша».

Ах да, его заграничная подруга. Та, с которой он так трепетно разговаривал в больнице. Я нахмурилась.

– Если все будет совсем плохо, позвони по этому номеру, поняла?

Я сглотнула колючий ком.

Ну почему так, а? Почему он сейчас заботится, а назавтра причиняет такую боль, стерпеть которую невозможно? Почему обнимает, а потом уходит к другой? Оставляя после себя холод – пронизывающий и гнетущий озноб отчаяния.

– Плохо не будет, – прошептала я и повторила для верности: – Не будет.

– Конечно, не будет. – Влад кивнул и погладил меня по щеке. Поправил воротник моей куртки. – На всякий случай.

– Я хочу съехать, – честно призналась я. – Особенно теперь, если Тан... И Киру заберу с собой.

– Нет, – твердо ответил Влад. – Кира останется.

Мне показалось, он будет злиться, но я ошиблась. Его лицо смягчилось, и он добавил уже спокойнее:

– Пусть будет здесь, под моим присмотром. Все же защитница из тебя никакая. – Помолчал немного. – Где будешь жить?

– У Глеба. То есть... в его квартире. На Достоевского.

– Да, у него там знатное жилище. Просторное, главное. Правда, спать придется на полу.

Я улыбнулась шутке и поймала себя на мысли, что не хочу, чтобы Влад уходил. Даже несмотря на то, что устала, и слипаются глаза, а сила земного притяжения так и клонит к кровати.

– Глеб сказал, мебель будет со дня на день.

– Измайлов такой заботливый. Скажи еще, что будет тебя содержать.

Отвернулся. Обиделся. Без повода – но ему никогда не нужен повод. После всего, что у нас было.

– Как-то оскорбительно звучит, – буркнула я и нахмурилась. – Я называю это помощью.

– Ну да, главное – правильно назвать.

– Кому, как не тебе, это знать.

– Когда ты язвишь, ты несносна.

– Ты тоже не подарок!

– Нам обязательно ссориться?

– Нет. – Я вздохнула. – Я вообще не хочу с тобой ссориться. От этих ссор я устаю больше, чем от нали.

– Не только ты. Тяжело мне дается этот союз с митаки. И венчание... не так я себе это представлял.

– А как?

Черт, и зачем я спросила? Само вырвалось. Это все мой ужасный язык – никак не хочет держаться за зубами. И мелет всякую чепуху.

– Глупый вопрос, Полина. – Влад покачал головой. – И совершенно ненужный...

– Венчание – это навсегда. До смерти. И если ты не любишь, скажи ей сразу.

Он усмехнулся, и мне стало холодно оттого, насколько циничной была эта улыбка. Усталой и слишком взрослой. И впервые подумалось, что кроме этого маниакального влечения, у нас и нет-то ничего общего. Разные идеологии, принципы, опыт. Разные цели...

– Ира – взрослая девочка, и понимает, что такие браки редко заключают по любви. Я говорил тебе – все это глупо.

– А как по-твоему умно? – взорвалась я. Встала, подошла к окну, желая избавиться от наваждения, вернуться в сегодняшнее приподнятое настроение. Смыть тревогу ощущением стабильности. Но Влад – его присутствие, слова, жесты, прикосновения – все это сбивало с толку, настораживало и жутко бесило. – Рассчитать свою жизнь, вбить план в компьютер и ежемесячно сверяться, выполнил ли ты норму? Выбирать, с кем ложиться в постель, по тому, какую выгоду сможешь из этого извлечь? Как, скажи?

– Точно не так!

Влад резко развернул меня к себе и поцеловал. Настойчиво. Жадно.

У меня подогнулись колени – в буквальном смысле.

Я отвыкла. И от его напора, и от близости. И от собственной реакции – резкой, насыщенной и противоречивой. С одной стороны я злилась, что он позволяет вести себя со мной так бесцеремонно, по-хамски, а с другой... Не хотелось, чтобы это заканчивалось.

Утонуть, захлебнуться, забыться. Просто уйти от реальности. На время или навсегда – неважно. Реальность злая, колючая и опасная. А здесь, в тепле, в головокружительном ощущении счастья по-настоящему хотелось жить. Не выживать, цепляясь за мнимые и настоящие причины, а именно жить. Чувствовать. Любить.

– Понимаешь, чем я рискую? – прошептал Влад и потерся носом о мое ухо. Черт, как приятно. Что он говорит? А оно важно вообще? – Понимаешь, что я всерьез думаю о том, чтобы отменить этот брак, послать все к черту?

– Как отменить? – Я не без сожаления высвободилась из кольца теплых рук и посмотрела на него с недоверием. Прийти в себя хотелось настолько, что я готова была отхлестать себя по щекам или стать под ледяной душ.

Что я творю вообще?! Это же Влад. Как я могла забыть все, что он сделал? Неважно, каковы причины. Неважно, что наши жизни почти проиграны. Важно сохранить себя – а для этого нужно помнить.

Помнить решительно не хотелось. Как и думать. Чем мы ближе друг к другу, тем сильнее проклятие. Давно мы не были настолько близко. Слишком давно, чтобы я поняла: я больше не умею это контролировать. И не особо хочу. На то, чтобы держать себя в руках, нужно столько сил – мне они понадобятся в другом.

Но разум упрямым занудным голосом твердил: держись от него подальше.

– Ты не можешь все отменить, – упрямо сказала я. – Особенно сейчас, когда Тан уже атли. Сам ведь говорил: поддержка митаки важна.

– А ты?

– Что я?

– Что скажешь ты?

– Скажу, что не имею к этому никакого отношения, – стараясь казаться безразличной, ответила я и спрятала за спину трясущиеся ладони.

Зачем он спрашивает? Это что, эксперимент? Еще один способ помучить? Словно если я скажу: «Не женись», Влад тут же разорвет помолвку. Да и какое я имею право говорить это? Даже мысль допускать, что я могу повлиять...

– Тебе все равно?

От пристального взгляда нельзя спрятаться, укрыться. Похоже, и соврать не смогу. А надо? Влад прекрасно знает, как я отношусь к нему – скрывать всегда было трудно, а из меня неважная актриса. Но он хочет услышать – зачем?

– Это все проклятие, – глухим голосом ответила я и отвернулась к окну.

– Меня жутко раздражает, когда ты хочешь выехать на этой фразе!

– Я не хочу выехать. Я хочу забыть. Примириться. Так проще...

– А может, не нужно мириться? – Его руки сжали плечи, мягкий шепот вызвал непроизвольную дрожь, и я зажмурилась. – Если бы ты хоть на минуту представила...

– Нет! – резко оборвала я. – Не продолжай.

– Ты первая, кого я готов просить об этом. Первая, кого прошу...

Горло царапнуло невысказанными словами. Желание остаться, выслушать, возможно, пойти на компромисс, сводило с ума, но я понимала: еще одна слабость, и оступлюсь. А если упаду, вряд ли уже поднимусь.

Поэтому я высвободилась и, пока не передумала, быстро направилась к выходу. Уйти отсюда, спрятаться там, где он не найдет – все это помогало раньше, поможет и теперь.

У самой двери я остановилась. Сама не знаю зачем – контролировала себя плохо, перед глазами плыло от выступивших слез. Но слова – сформированные давно, но так долго сдерживаемые – буквально рвались наружу.

– Я не хочу быть первой, Влад, – произнесла я тихо, не оборачиваясь, боясь, что его вид заставит меня передумать. – Я хочу быть единственной.

И вышла.

Буквально бежала по коридору, но все равно казалось, что он не закончится никогда. Ввалилась к Глебу, захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной. Пыталась восстановить дыхание, успокоиться, не плакать.

– Эй, ты чего?

Глеб не спал. Сидел в обнимку с гитарой, а на экране телевизора мелькали черно-белые картинки клипа какой-то рок-группы.

Он отложил инструмент, встал и подошел ко мне. Убрал мои ладони от лица, вытер слезы.

Такой близкий, родной... Ну почему, почему я не могу избавиться от этого губительного влечения? Не могу посмотреть вокруг, увидеть, что есть человек, которому я по-настоящему нужна?

Это все проклятие. Если бы его не было, я давно уже нашла бы свое счастье. Забыла бы и Влада, и прошлое, и навязчивые мысли. Проклятие губительным ярмом висит на шее, вороньей стаей кружит над головой. Как в том фильме, что мы смотрели недавно.

– Мне нужно это самой, – сказала я больше себе, чем Глебу. Подняла на него глаза и повторила: – Мне нужно. И я это сделаю!