Тринадцать

Злая каша

Овсянка… Дело в том, что я её ненавижу. Я не просто её не люблю. Я ненавижу её с силой тысячи взрывающихся солнц. Если я возьму хотя бы одну ложку овсянки в рот, меня вырвет.

Без шуток.

У меня рвотные позывы, и задняя часть языка подкатывает вверх. И мне приходится перебарывать себя, просто чтобы не стошнило.

Всё из-за её текстуры.

Эти комочки.

Как будто ешь грязь. Или клейстер. Или коровий помёт.

И я знаю, о чём вы сейчас думаете. Пробовала ли я добавлять к ней тростниковый сахар? Клубнику и сливки? Шоколадную крошку? А кокосовую стружку?

Что ж, ответы да, да, да и ещё раз да.

Я пробовала овсянку всеми возможными способами, и мне всё равно, что в неё добавлено. Она остаётся вязкой и противной.

Вот если бы вы сказали мне посыпать запасную шину шоколадной стружкой, а затем съесть её, стала бы шина от этого вкуснее? Конечно нет. Она всё равно останется запасной шиной. Она всё равно будет отвратительной и несъедобной. Так же, как овсянка.

Поэтому, когда однажды утром я уселась на своё место за кухонной стойкой и мама поставила передо мной мою любимую жёлтую миску, я не поверила своим глазам.

Потому что она была до краёв наполнена – как вы уже догадались – овсянкой. Бесцветной комковатой овсянкой.

– Эй, – возмутилась я, – это же…

Но мама перебила меня.

– Да, Елена, – отрезала она. – Смирись с этим.

– Но… – затянула я, и прежде чем я успела продолжить, мама зачерпнула горсть голубики из миски на столе и бросила три ягодки в мою любимую жёлтую миску. Остальное она запихнула себе в рот.

– Попробуй с голубикой, – сказала она, жуя и совершенно не понимая всей этой истории с запасной шиной и шоколадной крошкой. – Просто ешь, Елена. Нельзя всё время питаться холодными хлопьями.

Мама считает меня привередой. Но разве я привередничаю, если не хочу мусолить во рту эти неоднородные комки слизи? Разве я привередничаю, если считаю, что еда должна быть такой, чтобы её нужно было прожевать, прежде чем проглотить?

– Кроме того, – объясняла мама, – мы больше не можем позволить себе выбрасывать еду, Елена. Я только что потратила двести долларов вот на это. – Она указала туда, где над плитой висела наша новая микроволновка. Старая микроволновка перестала работать, поэтому мама несколько недель копила деньги, чтобы купить эту, и потратила весь субботний день, чтобы её установить. – Так что давай будем разумнее и перестанем выбрасывать еду, ладно?

– Ладно, – промямлила я и взяла ложку.

Но даже не думайте, что я съела хоть каплю этой омерзительной овсянки. Пока мама суетилась на кухне, я мешала её, тыкала её и старалась не вдыхать её запах. Как только мама ушла дальше по коридору, я вскочила и соскребла её в мусорное ведро. Затем я перемешала мусор так, чтобы выброшенная овсянка была спрятана под скомканным куском полиэтиленовой плёнки, обёрткой от жвачки и старой резинкой.

Быстро, пока мама не вернулась на кухню, я стащила из кладовки два батончика мюсли и сунула их себе в рюкзак. Я планировала съесть их в автобусе по дороге в школу, чтобы не умереть с голоду.

Я считала, что на этом всё и кончится. И так и должно было быть.

Но той ночью, много времени спустя после того, как мы с мамой легли спать, кое-что произошло.

Я проснулась, потому что что-то услышала. Это был какой-то гул или жужжание. Моя комната первая по коридору, а это жужжание доносилось из главной гостиной. Я могла это точно определить.

Я посмотрела на часы возле кровати.

На них было 3:13. Что может гудеть и жужжать в 3:13 утра?

Я встала и, спотыкаясь, побрела в коридор.

В доме было совершенно темно, если не считать странного голубого света, исходящего из кухни. Подойдя поближе, я увидела, что это новая микроволновка. Она была включена, и что-то внутри неё медленно вращалось.

– Мама? – позвала я. Я подумала, что она готовит себе полуночный перекус.

Она не ответила. Я поискала её за столом и у кухонной стойки. Похоже, её нигде не было. Не было ни движения, ни даже тени.

Микроволновка продолжала жужжать. Синий свет мелькал вместе с тем, как её содержимое продолжало вращаться.

Было жутковато, в доме было темно, если не считать этого единственного света микроволновки. Вся кухня, казалось, была залита странным радиоактивным свечением.

– Мама? – снова окликнула я.

Ничего.

Микроволновка вела обратный отсчёт.

Семь… шесть… пять.

Что происходит? Микроволновка что, уже сломалась? Включается сама по себе среди ночи? Она у нас всего третий день.

Микроволновка досчитала до двух… затем одного… и звякнула. Внутренняя лампочка погасла, и кухня погрузилась в кромешную тьму, горел только экран микроволновки, на котором было написано «конец».

Я включила свет и зажмурилась от внезапной яркости. Затем я открыла дверцу микроволновки.

В ней была моя любимая жёлтая миска.

Она до краёв была заполнена… овсянкой.

От неё поднимался пар. Я медленно вытащила миску, и её края чуть не обожгли мне пальцы.

– Что за чертовщина? – ругнулась я.

В овсянке была голубика. Три ягоды.

«Странно, – подумала я, – очень странно».

– Кто здесь? – прошептала я.

Никто не ответил. Я огляделась вокруг.

Это наверняка мама. Должно быть, она нашла выброшенную овсянку и решила проучить меня.

– Ладно, мам, – обратилась я в пустоту. – Я поняла. Я не должна выбрасывать еду. Извини меня.

Я ждала, что она мне ответит, выйдет из кладовки и засмеётся.

Но она не вышла.

Тогда я кое-что заметила.

В моей любимой жёлтой миске были не только три ягоды голубики и овсянка. Было ещё что-то – скомканный кусок полиэтиленовой плёнки, обёртка от жвачки и даже тонкая резинка.

Как будто это была та самая овсянка, которую я выбросила утром, как будто кто-то зачерпнул её прямо из помойки вместе с мусором.

У меня зашевелились волосы на руках. Быстро я снова выбросила овсянку в мусорное ведро.

Затем я поставила свою жёлтую миску в раковину, выключила свет и почти бегом побежала обратно в постель.

На следующее утро мама ничего не сказала об овсянке. Она даже разрешила мне поесть на завтрак хлопья – колечки с зефирками в форме пиратских сокровищ. Мои любимые.

Я подумала, мама решила, что я усвоила урок, и теперь всё будет в порядке.

А потом наступила ночь.

Вторую ночь подряд меня разбудило гудение или глухое жужжание. Я открыла глаза и посмотрела на часы.

Было 3:13 утра.

Я вылезла из кровати, и у меня было ощущение дежавю. Из микроволновки исходил жутковатый синий свет, а внутри вращалась миска. Шёл обратный отсчёт: три… два… один, и… динь, и зелёным засветилось слово «конец».

И вот я опять вытаскиваю свою любимую жёлтую миску. И она наполнена дымящейся овсянкой – опять – с тремя ягодами голубики. Вперемешку с обёрткой от жевательной резинки, скомканным куском полиэтиленовой плёнки, тонкой резинкой, а теперь ещё скрепкой и кусочком апельсиновой корки.

В очередной раз я соскребла это всё в мусорку.

– Я поняла, мам. Я усвоила урок. Я не буду выбрасывать еду.

Она наверняка прячется в кладовке. Я распахнула дверь.

Её там не было.

Я заглянула в гардероб и под компьютерный стол.

Её нигде не было.

Немного дрожа, я побрела по коридору. У двери в мамину комнату я повернула ручку и заглянула внутрь.