Три дня без чародея

День первый

– Упрям! – позвал чародей в распахнутое окно.

Ответа не последовало. Чародей, облокотившись о подоконник, крикнул со всей возможной в его годы силой:

– Упрям! Где тебя носит?

Отозвались только птицы, шарахнувшиеся с яблоневых ветвей. Уже оседланный конь Ветерок тряхнул гривой и снова уставился на единственное облачко, плывущее в небесной голубизне.

Чародей вздохнул и вернулся к столу. Отрок есть отрок: для него минута, проведенная на том месте, где его просили постоять, так же страшна, как для старика – лишний потерянный день. Еще раз просмотрев письмо, Наум скатал бересту, упрятал в нарочно приготовленный невзрачный туесок – вроде тех, какими пользуются деревенские старосты, – и залепил воском, не накладывая печати. С виду получилось обычное послание дальней родне. Наивная предосторожность, но есть надежда, что посторонние глаза, если заглянут в торбу к гонцу, на письме не остановятся.

Чародей вышел во двор, опираясь на новый резной посох, за который брался всякий раз, когда хотел успокоиться и не обрушивать на голову единственного ученика излишек порицаний. Упрям изготовил его для старика два года назад. Вещь получилась красивая. В магическом отношении, правда, бесполезная: сложение чисел давалось Упряму с трудом, так что ни одной соразмерной линии он вырезать не сумел. Удачно вышел только солнечный крест на навершии. Чародей наложил на эту часть несколько простеньких заклинаний: от ломоты в суставах, от насморка… Немного, но приятно. Главное – Упрям сделал подарок от чистого сердца, это зачастую означает кое-что побольше магии.

Жилище чародея представляло собой уменьшенное подобие княжеского кремля: деревянная башня на мощном каменном основании, окруженная высоким забором. Обогнув прильнувшую к нему конюшню, старик оказался в закутке между башней и старым овином, который давно уже следовало превратить в приличное травохранилище. Здесь располагался колодец, а за ним высились заросли крапивы – жгучей, зловредной и никакими заклинаниями не истребимой.

То есть настоящим заклинанием ее можно было бы выжечь за один удар сердца, но чародей и не думал об этом. Он давно поставил условие: Упрям перейдет на следующую ступень ученичества, как только избавит от крапивы задний двор – с помощью чар, конечно. Не раз уже Наум пожалел об этом решении, но слов своих переменять не любил и потому оставался тверд.

И вот уже год шла непримиримая война между учеником чародея и крапивой. Упрям начал с того, что забыл простую вещь: растение оное, хоть и зловредностью известно, пустым сорняком не является – при должном обращении много пользы приносит. Вспомнил он об этом лишь после трех опытов с простыми крестьянскими заклинаниями, изведя на заднем дворе весь осот, всю березку и случайно забредшего крота. Поругав себя, все еще с самоуверенной улыбкой на лице, Упрям взялся за более серьезные заклинания и решил иссушить крапиву. Готовился два дня, зубрил слова, упражнялся в щелканье пальцами, а на третий день вызвал проливной дождь. Ошибка была проста до смешного: наблюдая за учителем, Упрям запомнил все точно, только перепутал левую и правую стороны – соответственно, притопнул не той ногой, прищелкнул не той рукой и вокруг крапивы обошел не в том направлении.

Получилось не изгнать влагу из растений, а призвать ее на землю.

И то сказать, ошибка не из роковых. Если уж откровенно, то вызывать приличный дождь способен не каждый – тут нужен природный талант, и, задумайся Упрям об этом, только порадовался бы: владея таким искусством, можно считать себя самое меньшее обеспеченным человеком, а в засушливый год – и озолотиться. Но Упряму было не до того.

Осознав ошибку, он пришел в крайнее раздражение, бросился вновь во двор под тугие струи ливня, взялся обходить крапиву уже в нужном направлении, но поскользнулся в грязи, упал, измазался, как поросенок, непроизвольной бранью испортил все заклинание, предпринял еще одну попытку… Но об успехе теперь и думать было нечего. Духам воды не очень-то по нраву бежать на каждый призыв человека, который сам не знает, чего хочет. Упрям, однако, полностью оправдывая свое прозвище, нарезал круги до самой ночи. Добился двух неприятностей: лишил себя благосклонности водных духов на много лет вперед и подцепил жутчайшую простуду, с которой и провалялся в горячке почти неделю.

Так впервые в своей юной жизни испытал он горечь поражения.

По счастью, Упрям, хоть и был шалопаем, надежд учителя не разрушил: с достойным смирением принял сей урок и за ум взялся основательно. Правда, ненадолго…

Вспыльчивый нрав таки взял свое. Юный ученик успешно отнял у крапивы силы к дальнейшему росту, но этот первый успех показался ему слишком малозначительным и, вместо того чтобы спокойно развивать его, Упрям бросился в бой со всей горячностью молодого сердца. Опять что-то напутал, разъярился, призвал на крапиву гром и молнию… Гром получился отменный – башня содрогнулась до основания, и Наум, почуяв неладное, поспешил проверить, все ли в порядке. А вот молния оказалась жиденькой. И Упрям, недолго думая, просто усилил заклинание…

Следующие полчаса чародей долго потом не мог вспоминать без содрогания. В башне царил сущий ад. Пропажа шапки-невидимки и позорное бегство одного из сапог-скороходов оказались еще мелочью, обнаружившейся много позднее. От громового раската раскололся зачарованный камень, в который незадолго до этого был заточен не слишком чистый дух, буянивший на окраине столицы. Впрочем, дух сам перепугался до смерти и, ища укрытия, ненароком вселился в книгу предсказаний, о чем тоже стало известно позднее. А в те страшные минуты Науму пришлось усмирять бродивший по башне вихрь, заливать водой высыпавшиеся из печи угли и загонять обратно в погреб мышей, в панике бросившихся оттуда из-за обрушения земляного пласта с одной из стен. А наверху, в чаровальне, дела обстояли еще хуже.

Пролившиеся из опрокинутых плошек зелья образовали невиданную доселе смесь, которая прожгла в полу дыру изрядных размеров – да не в нижнее помещение, а в какой-то сопредельный мир. Первым, кого увидел Наум, поднявшись в чаровальню, был огромного роста ребенок (во многом, правда, напоминавший взрослого мужчину, но гладколицый и совершенно по-детски любопытный).

Он с интересом осматривался, по пояс высунувшись из дыры. В одной руке это дите держало согнутый под прямым углом кусок железной проволоки, а в другой – донельзя странное существо: черное, гладкокожее, прямоугольное, без конечностей, но с двумя большущими, расположенными друг над другом глазами. Тот, что повыше, был с бельмом, зато второй, вытаращенный, глазел вовсю. Еще отличала это существо премерзкая широкая ухмылка. Собственно, оно гораздо больше походило, скажем, на какой-нибудь ларчик, чем на живую тварь, и все-таки, без сомнения, было живым. Заметив чародея, оно вдруг страшно сверкнуло слепым глазом, издало долгий скрежещущий смешок, а потом… показало старику язык – тонкий, черный и прямоугольный. Никто и никогда не позволял себе такого в отношении почтенного чародея. Кипя от негодования, Наум вырвал у наглой твари язык, а великовозрастного любознатца приласкал посохом в лоб. Изгнав, таким образом, незваных гостей, старик осторожно заглянул в дыру.

Он смотрел сверху на удивительное помещение, не похожее ни на что, доселе им виденное. Просторное и светлое, оно было заставлено довольно нелепыми на вид вещами непонятного назначения. Многие из них жужжали, попискивали, потрескивали и разноцветно подмигивали. Они явно приходились сродни давешнему ручному наглецу.

Хозяин этого последнего, потирая лоб, замер у подножия стремянки, стоявшей как раз под дырой, и что-то лопотал, заметно заикаясь и указывая наверх своей проволочкой. Хамоватая зверушка безжизненно висела у него на плече, зацепившись длиннющим хвостом.

В помещении было еще четыре человека: две довольно бесстыдно одетые женщины (одна – очень даже ничего, как успел отметить про себя чародей, а вот вторую наряд только портил – эдакое безобразие только прятать надобно!) и двое мужчин (это все-таки были взрослые мужчины, хоть и выбритые, по примеру вязантов, до неприличия).

Появление чародейского лица наверху произвело на них волнительное впечатление. А может, выражение этого лица? Так или иначе, все пятеро разом забегали, заговорили, принялись размахивать руками и тыкать пальцами в своих странных полуживых помощников, пробуждая их от дремоты. Потом все разом достали откуда-то наглых зверушек – вроде той, первой – и закрыли ими лица. Человек у стремянки предостерегающе вскрикнул, но его не послушали.

Новые зверушки были поменьше и, видно, чуть лучше воспитаны, по крайней мере, языков они показывать не стали. Но вот глазами засверкали так, что Наум чуть не ослеп. Тут до него дошло, что его пытаются сглазить (должно быть, эти зверушки были особой разновидностью карманных василисков), и он поспешно прочел – да что там, прокричал! – сильное охранное заклинание, убивающее нежить. Все загадочные предметы в помещении разом смолкли, и чародей, посохом свалив стремянку и погрозив всем кулаком, передвинул на дыру сундук. После чего, не давая себе роздыху, помчался на задний двор.

И очутился там очень даже вовремя: Упрям, как раз добился подходящей по силе молнии, и теперь спешил погасить весело полыхавший угол сарая. Получив посохом по макушке, он покорно предоставил учителю восстанавливать порядок, после чего был принужден ответить на неприятный вопрос: если одна молния потрачена на сарай, то куда ушли вторая и третья (работая в башне, Наум отчетливо слышал три громовых удара)?

Больших бед Упрям, как выяснилось, не натворил, но и совсем без них обойтись не сумел. Вторая молния спалила копну прошлогоднего сена на боярском лугу, а третья разворотила старый мост через Кудрявку.

– Если кому и навредил, так сам себе перво-наперво, – заявил чародей, – К Кудрявке теперь лучше не приближайся: под тем мостом тамошний водяной жилище себе сладил – коли узнает, кто его разворотил, зашибет.

– Ой, да я его-то, часом, не зашиб ли? – испугался Упрям.

– Что ему сделается, окромя двух шишек? Ты, чем лясы точить, бери-ка доски да молоток, дуй наверх. Отодвинешь сундук – увидишь, что заколачивать. Будут глазить – дули кажи да молотком отмахивайся.

– А кто там глазить будет? – побледнел ученик чародея.

– Вернее всего, никто – так, на случай говорю. Ты, главное, не вздумай заклинания читать. Дули и молоток!

Право, лучше потом самому с ученика сглаз снимать, чем гадать, что он по запарке наколдует…

Нарочный от обделенного сеном боярина прискакал быстро, стал требовать ответа: с чего это с ясного неба молнии падают, порядочным людям убытки чинят? Зная злобную мелочность боярина Всехвата и болезненную честность Упряма, чародей решил не звать ученика, ограничившись неопределенным ответом: мол, боремся мы тут с особо нехорошими травами, какие порядочных людей вообще могут со свету сжить. И сразу заплатил за попорченное добро три полушки медью, пока жадный боярин не прислал счет на десять кун.

Спровадив нарочного, поднялся наверх и понаблюдал, как Упрям латает дыру, одновременно пытаясь заигрывать с суетившейся внизу привлекательной и бесстыдной девицей. Многообещающие гримасы его, впрочем, пропадали даром: надо полагать, даже в странном сопредельном мире шаловливая улыбочка плохо сочетается с кукишем.

Эта дыра добавила Науму лишней работы. Забить-то забили, да ведь доски можно выломать и с той, и с этой стороны. Судя по оживленным голосам снизу, нечто подобное там и замышляли. Говорили вроде бы по-человечьи, но обильно пересыпали речь невнятицей вроде «категорической невозможности документальной фиксации темпорального провала» из-за «сдохших на фиг «кодаков», что, однако, не мешало «считать теорию влияния биоэнергетики на сопряжение темпоральных полей доказанной». Про такие заклинания чародей отродясь не слыхивал и на всякий случай распевал в ответ охранные, немало смущая сопредельных любознатцев.

Вырванный язык хамоватой зверушки определенно был магическим – взявшись за него снова, Наум обнаружил на гладкой поверхности собственное удивительно четкое, как в зеркале, только застывшее изображение. Но, очевидно, в этом мире чужая магия теряла действенность, и каких-либо следов волшебной силы чародей не ощутил. Удовлетворившись этим, он упрятал вещицу в кожаный кошель и убрал до лучших времен, чтобы исследовать спокойно. На ближайшее время его ждали дела куда более насущные.

До глубокой ночи чародей изучал собранную при помощи тряпки смесь, определяя состав ее и магические свойства, и к утру сумел-таки запечатать дыру по-настоящему. Позевывая, подошел к окну и увидел, как возвращается со стороны Кудрявки Упрям. Вот настырный мальчишка, не поверил на слово, поехал-таки справиться о здоровье водяного, заодно и повиниться. Что ж, коли возвращается живым, – извинения приняты. А, судя по встрепанному виду и по тому, как осторожно сидит в седле (точнее, едет, стоя в стременах), избытком отходчивости водяной по-прежнему не страдает.

Дальнейшая война с крапивой протекала тише, но зачастую еще яростней. Пытаясь извести ее, Упрям, сам того не замечая, далеко шагнул в чародейском ремесле, расширил познания и обрел многие навыки. Одна беда: насквозь пропитавшись магией, сотни раз счастливо избежав кончины, коварная трава приобрела удивительную стойкость и успешно защищала себя от волшбы. Осенью она и не подумала вянуть, подгребла под себя палую листву, утеплилась, а зимой, к ужасу Упряма, деятельно разгребла снег, чтобы не давил на стебли, и даже выстроила из него вокруг себя стену – дабы метели не беспокоили.

А к зимнему солнцевороту вообще зацвела.

Небольшими такими цветочками – алыми, салатовыми и нежно-голубыми. Очень красиво. Но все предпраздничное настроение Упряма было испорчено бесповоротно.

После этого война стала перемежаться перемириями – царило оно и сейчас, впрочем, не по личному почину Упряма, а по настоянию чародея, которому требовался помощник во многих делах…

***

Как и ожидалось, настырный вьюнош сидел на пустой бочке и сверлил взором своего неистребимого противника. Крапива равнодушно покачивала листьями и шуршала сероватыми коробочками, образовавшимися на месте цветов.

– Упрям!

Ученик подскочил на месте, будто его внезапно разбудили, и встал перед стариком, как лист перед травой.

– Э-э… Ветерок уже оседлан. Я тоже… готов.

– Ветерок уже заждался, про себя и не говорю, – проворчал чародей, – Почему я должен гоняться за собственным помощником по всему дому? За несносным мальчишкой, которого готовлю себе на замену, за опорой своей?

– Прости, учитель. Я задумался…

– Заметно! Это случается с тобой не часто, так что сразу бросается в глаза, – поворчал ещё для виду чародей, потом перешел к делу: – Ладно, можешь не втягивать голову в плечи, я уже не слишком сердит. Повтори, что ты должен сделать в городе?

– Так, – Упрям прикрыл глаза и стал загибать пальцы. – Перво-наперво, на ярмарку не соваться. Второе, значит, гостиный двор стороной обходить. Третье, чтоб не ошибиться, к девкам не приставать, на коня не звать, никуда не катать. Пятое… ну, в смысле, которое четвертое… Нет, что делает, гадина!

Посох угрожающе качнулся вперед, едва не клюнув Упряма в лоб, но тот еле оторвал взгляд от крапивы.

– Учитель, она корни из земли поднимает и по чуть-чуть перешагивает!

– Не отвлекайся!

– Прости, учитель, больше не буду. Шестое, значит… ага, в драки не встревать, вот.

– Молодец, все правильно. Но что же ты делать-то в городе станешь?

На мгновение чародею показалось, что Упрям сейчас разведет руками: мол, что же остается, поскучаю да назад ворочусь. Но вид крапивы всё же не истребил в его голове здравого смысла.

– К кузнецу заеду, зелья отдам для рун, что ты начертал, они уже в торбочке лежат. Скажу: зелья на ведро воды развести и до завтра в погреб поставить. Потом, значит, телегу найму и котел заберу.

– Все так… Да смотри, не забудь расплатиться, как в тот раз.

«Тем разом» был случай четыре года назад, когда Упрям, закупая травы у одного толкового знахаря, запамятовал выложить деньги. Знахарь, давно имевший дело с чародеем, не сказал ни слова, полагая, что плату получит в следующий раз. Поскольку был он очень терпелив, ждать пришлось долго… История едва не закончилась предельной обидой. Упрям же (а день был ярмарочный, как сегодня), сделав все покупки, очень обрадовался, когда обнаружил, что у него остались «лишние деньги». Он рассудил, что это учитель решил порадовать его на праздник, и с легким сердцем прогулял излишек, крутясь подле скоморохов и лотков со сластями (девушки его в тот год еще не слишком интересовали). Понятное дело, чародей ничего не заподозрил и, когда дошли до него слухи о ворчании знахаря, подумал, что травник на старости лет впал в забывчивость. И с лучшими намерениями переслал ему чудодейственную настойку от такой напасти, чем чуть не приобрел смертельного врага.

Потом дело уладилось, а для Упряма стало уроком, но время от времени Наум вспоминал о нём в воспитательных целях.

– Учитель, но это когда было! И то ведь случайно! – взмолился Упрям.

– Ну, будет, – вздохнул чародей. – Я ведь старое не со зла поминаю… Говори, что еще делать должен.

– Еще снеди прикупить, как обычно, да масла побольше. Ещё соль у нас кончается, всю на опыты извели, я возьму мерку-другую?

– Возьми. А еще вот что сделай. Заверни в кремль, повидайся с князем и передай ему вот это, – чародей протянул туесок. – Будет занят князь – подожди, только лично в руки ему передай, не доверяй никому больше.

Лицо Упряма просветлело, он даже невольно приосанился, благоговейно принимая туесок. Эх, молодо-зелено… Юнцу только дай пройтись по кремлю с видом занятого человека.

– Слушаюсь, учитель! Все исполню, не подведу!

* * *

Упрям сдержал обещание. Он ничего не перепутал, разъясняя кузнецу, что и как надо сделать с чародеевой посылкой, закупил нужных продуктов (и в нужных количествах, не упирая на особо вкусные в ущерб особо питательным), придирчиво осмотрел заказанный у заморского купца котел, прежде чем за него расплатиться. Единственной ошибкой, если это вообще можно назвать ошибкой, было то, что для сбережения времени он все делал по дороге – и в кремль явился, как бродячий барахольщик, с грудой покупок на одолженной телеге, соответственно, пешком, ведя недовольного Ветерка в поводу. И чувствуя себя глупее некуда под удивленными взглядами княжеских гридней.

Князь был занят, судил да рядил с боярами дела важные, неотложные. Упрям загнал телегу в глухой угол за конюшней, а сам присел в тенечке, озирая двор. Кругом царило возбуждение того особого свойства, которое передается людям неосознанно от близкого присутствия важных особ. Все были преисполнены ощущением важности тех решений, что принимал сейчас князь, но чего именно они касаются – толком не знал никто. Гридни и дружинники, не особо скрывая бесцельность блужданий, слонялись по двору и пытались ненавязчиво расспросить прислугу, суетливо сновавшую между Гостиной палатой и Думным теремом.

Какое-то время Упрям любовался статными воинами, ловя себя на нелепой зависти к ним. Он хорошо понимал, что к дружинному делу не слишком пригоден, ибо не обучен; знал, что иные отроки из княжьего детинца, напротив, с завистью смотрят на него самого; понимал, наконец, что его чародейное ремесло не менее важно для родной земли, чем воинское. И все эти соображения были не просто наставлениями Наума, но и собственными выводами. Однако ничего не мог Упрям с собой поделать, и часто окунался в мальчишеские мечты, в которых видел себя облаченным в горящую на солнце кольчугу, опоясанным добрым мечом, окруженным славой великого богатыря. Или, на крайний случай, толкового воеводы.

Нет, не слава сама по себе манила, а то неизъяснимое право ходить с гордо поднятой головой и смотреть на людей прямо и открыто – право, которое имеет всякий воин, свято блюдущий свою честь.

– Ты, что ли, до батюшки князя просился? – оторвал его от размышлений чей-то голос.

– Ну я, – поднялся на ноги Упрям, удивленно оглядывая собеседника.

Перед ним стоял отрок, пожалуй, моложе его года на два, с детским еще лицом. Странно, но одет он был по-крестьянски: в чистую, хотя как-то нелепо сидящую на нем рубаху, холщовые штаны на ладонь длиннее, чем нужно и, несмотря на жару, в невероятный, тертый и трепаный малахай, заломленный на затылок. Представить себе этого мальчишку, в какой бы то ни было должности, при княжеском дворе было нелегко, тем не менее, держался он уверенно, глядел чуть ли не с вызовом.

– Так иди, чего расселся-то? Не прикажешь ли князю тебя, лентяя, дожидаться?

– Ты сам-то кто? – спросил Упрям.

– Не тебе спрашивать! Кому надо, тот знает, а всякому другому без надобности, – бойко ответил мальчишка. – Ну, так ты своего князя вниманием пожалуешь или как?

«Своего князя? Э, да нахал-то, может, прислуга кого из гостей», – догадался Упрям. Гостей у князя завсегда много, а в эти дни, по случаю весенней ярмарки, и подавно: и купцы знатные, и вельможи чужеземные, каждый с обильной свитой.

Тут лучше поостеречься и не учить пришельца уму-разуму. Не приведи боги, окажется его хозяин обидчивым и решит, что ученик чародея нарушил закон гостеприимства. Упрям нарочито медленно одернул рубаху и спросил:

– Куда идти-то? Чем кричать, лучше дело говори.

– Куда-куда… в светлицу, конечно, там укажут, – ответил отрок уже не задиристо, явно думая о чем-то другом.

Упрям поднялся по резному крыльцу, отворил дверь и шагнул в терем. В передней дожидались чего-то пять или шесть гридней.

– Доброго здоровья, служивые, – обратился к ним ученик чародея.

– Добро и тебе, – ответил ближайший, – Чего надобно, малый?

– Меня князь ждет.

– Тебя? – недоверчиво хмыкнул гридень. – И кто же ты таков?

– Это парень чародея Наума. – сказал другой. – Упрямом его кличут.

– Вот как… Впустить, что ли?

– Конечно, чародей без дела не пошлет. Что, малый, как нынче здоровье Наума?

– Не жалуется, – ответил Упрям, слегка подивившись вопросу: кому же и быть здоровым, как не чародею? То есть, конечно, хвори никого не минуют, но для своих девяноста шести Наум был вполне крепок.

– Как тебя, малый, Упрям? – переспросил первый гридень. – Ну а я Прыгун. Идем, провожу.

Он провел Упряма по всходу наверх, до нужной светлицы, и толкнул тяжелую дубовую дверь:

– Князь-батюшка, отрок чародеев, Упрям, к тебе явился.

* * *

Наглый мальчишка оказался еще и обманщиком: князь Упряма не ждал. Разговор в светлице замер на полуслове.

Разговор? Да нет, тут уже не разговор, перебранка кипела…

Застыли два боярина, готовые вцепиться друг другу в бороды, застыла неприятная усмешка на лице чужеземного вельможи чуть поодаль от них, застыла в воздухе княжья длань, воздетая, надо думать, для наведения порядка. Прыгун, поняв, что вместе с учеником чародея его занесло сюда в наименее подходящий миг, испарился.

По всей видимости, накал страстей в светлице достиг уже того предела, за которым человек перестает быть похожим на себя. Появление постороннего резко охладило всех – люди как-то разом смутились, притихли, и, хоть Упрям стоял перед князем красный как рак, у того и мысли не возникло выгнать не вовремя возникшего юнца.

– Здрав буди, княже, – выдавил из себя Упрям.

– И тебе поздорову, – кивнул тот.

– Я вот вроде по делу…

– Хм. Это хорошо, что не в бирюльки играть, на бирюльки у меня сейчас времени нету, – улыбнулся быстро взявший себя в руки князь.

Своевременная шутка помогла всем расслабиться – за исключением Упряма, готового сквозь пол провалиться от этого неуместного, невесть как и проскочившего на язык словечка «вроде».

– Ну, так я тебя вроде слушаю, – продолжал князь.

Усмешки вокруг переросли в хихиканье.

– Вот, – глядя в пол, Упрям протянул туесок с письмом. – Учитель, того… передать велел.

Бояре, ожидавшие новой нелепости, уже готовы были засмеяться в голос, но тут их нездоровое веселье будто ветром сдуло: князь, принимая посылку, нахмурился.

– Уезжает, значит, чародей, – вздохнул владыка.

Упрям сдержал удивление: ни о чем таком учитель его не говорил.

– Может быть, теперь ты не откажешь мне в разговоре наедине, княже? – спросил из дальнего угла сильный голос.

Это был Бурезов, ладожский чародей, последние годы приезжавший в Дивный для помощи Науму в проведении Волшебного Надзора. Поднявшись со своего места со смешанным выражением грусти и удовлетворения на лице, он как бы в шутку добавил:

– Время вроде пришло…

– Я скажу, когда время придет, – ответил ему князь.

По лицам бояр Упрям понял, что они понимают из происходящего побольше его самого, но едва ли целиком – вроде бы переглядываться стали с видом самым многозначительным, но чувствовался во взорах и вопрос. Видно, было какое-то особое дело между владыкой и двумя чародеями.

– Возвращайся, Упрям, и скажи своему учителю так: я не хочу торопиться с последним словом.

– Запомню, княже. – Ученик чародея поклонился и вышел.

Гридни в передней ждали его с улыбками.

– Управился со своими вроде делами?

– Вроде обоз твой на месте стоит!

Понравилось словечко…

– Да цыц вы! – не слишком строго прикрикнул десятник, давеча узнавший Упряма. – Как вроде дети малые.

Ответом ему был взрыв приглушенного хохота. Засиделись гридни, молодая кровь застоялась, хотелось хоть побалагурить, раз уж нет достойного занятия. Но, однако же, и слух у них! Упрям приосанился и, точно право имел, строго наказал:

– Вы того, языки-то не распускайте. О чем князь говорит, только его и касается.

– Сперва сам выучись, потому людей учи, – посоветовали ему гридни и выставили во двор – без тычков, даже не прикоснувшись, но так, что ясно было: разговор окончен, а если этого кто не понимает, так то его беда.

Грохоча поклажей, Упрям вывел телегу со двора. Дело шло к полудню. У подножия увенчанного кремлем холма шумела, гудела ярмарка, известная и в славянских землях, и за их пределами – Дивнинская. Ярмарке было больше ста лет, и теперь уже не все горожане с уверенностью могли сказать, получила ли она имя от города Дивного, или же город был назван в честь великого торга. И, как ни наивно заблуждение, понять его можно – столица Тверди в большей мере от ярмарки мировую славу свою получила.

Именно здесь Совет Старцев впервые разрешил торговлю магией. И пусть по земле с тех пор появилось еще несколько подобных ярмарок, Дивнинская так и оставалась самой богатой и почетной.

Потому что не едиными чарами перебивалась, шел сюда: простой люд за простым товаром. Хотя еще как сказать – простым ли? Землю обойди, навряд ли найдешь утварь искуснее, чем в Дивном! Где еще скуют кузнецы для охотника ножи, которые не тупятся – сами себя точат; сохи, которые матушку-землицу не рвут, а словно ласково причесывают; топоры тяжелые, но верткие, что в руках пляшут и, кажется, сами работу делают. То для работы, а вот красота: сплетенные из сотен и тысяч колец, свитые из десятков локтей проволоки, украшенные самоцветами гривны, колты, обручья да перстни – где еще найдешь такое узорочье?

И тканями славится Дивнинская ярмарка, и кожами, и пушниной. Здесь даже одежду покупают, хотя многие славяне и воротят нос: дело неслыханное, носить покровы, не родными руками сделанные. Упрям, воспитанный горожанином до мозга костей, хорошо понимал стремление людей – хоть из родовых поселений, хоть из городских концов – окружать себя вещами своего рода. И все-таки в крупных городах нравы менялись. Во-первых, потому, что здесь работают умельцы, владеющие особыми тайнами ремесла, а диковинку никому не грех в дом принести. Во-вторых же, потому, что по строгим правилам торга подле купчих рядов стоят святилища каждого бога, куда можно – и даже нужно – зайти с приобретением, чтобы волхвы запретили всякому лиху следовать под крышу вместе с покупкой.

С тканями еще проще. Конечно, вотолу да усцинку и в самой малой общине свою делают, а захочешь частины – иди покупай! И цветет Дивнинская ярмарка крашениной да пестрядью: белью, багряцом, синью, зеленью, червленицей; смурыми и среними, бирюзовыми, пелесыми, половыми нежными тончицами, полотнами и зендянцами, прочными опонами и яригами, жаркой цатрой, в которой зимой чувствуешь себя как на печи; заморской брячиной, обирью, оксамитами, мягкими и ласковыми, прикоснись – руки не оторвешь.

А рядом искристыми волнами красуются меха – белка, лиса, куница… только медведя не сыскать – как бы ни говорили селяне, что городские жители совсем стыд потеряли, одежу лесного Хозяина самый бесшабашный охотник на торг не выставит.

В последние годы все больше появляется на ярмарке краснодеревщиков. И хотя их изделия такого рода, что в любой общине свои руки с ними справляются, мастера привлекают людей редкой искусностью. Уж если ларь – то глаз не отвести от тончайшей резьбы, от сплетения древесных ветвей и полета диковинных птиц; если гребень – сам в руки просится, манит веселым солнышком, луной да частыми звездами… Раньше краснодеревщики только на княжеский двор работали, на заказ боярский – мебелью обеспечивали, утварью. Теперь не то. От поколения к поколению все меньше чураются люди друг друга, крепнет простая, казалось бы, мысль: пускай у каждого рода свой закон, нет в Дивном чужих – все с одним князем живем, под одними богами ходим.

Князья Словени всегда на это упирали: славяне мы, делить нам нечего! Во многом для того, как начинал понимать Упрям, и придумали первые устроители Дивнинской ярмарки поставить вокруг торговой площади капища, храмы и святилища всех благих богов, чтобы честный человек любого рода здесь мог почувствовать себя как дома. И мудро придумали: с каждым поколением росла ярмарка и росла, и длилась, что ни год, то на день дольше, и вот теперь уже не смолкала треть зимы и почти пол-лета.

А скоро – через три дня – начнется то главное, что великую славу Дивному приносит. Уже теперь съезжаются купцы, и после Смотра будет открыт магический торг. Предречение будущего, охранение от бед, отыскание пропаж, на врагов указание, порчи отвод, лада восстановление; торг и обмен секретов, грамот, знаний. И чудеса чудные на каждом шагу! В торговом ремесле себя не похвалишь – никто не постарается, а значит, обратно товар повезешь. Потому и хвастаются: кудесничают, ворожат, чары творят задаром, напоказ, чтобы дух захватило у покупателей будущих. И захватывает!

Весело!

Постоял Упрям на взгорке, поглазел на пестрое шумливое море. Нырнешь в ярмарку на часок – вынырнешь на другое утро, как говорят в народе, и не врут ни капельки. Скорее уж не всю правду открывают. Довелось однажды Упряму…

Он тряхнул головой, отгоняя грустные мысли, которые всегда следовали за воспоминанием о том веселье. Нет уж, дел сегодня предостаточно, да и крапива совсем распоясалась… Он потянул повод и зашагал окольной дорогой из Дивного.

…Долго еще накатывала со спины разноголосица. Дивный возрос вблизи от самой сердцевины Тверди, в лесистых верховьях Великого Дона. Слово «заморский» здесь хоть и привычное, но не местное, из Ладоги пришедшее, а здесь до ближайшего моря – Каспийского – верст немерено. Но на его улицах встречаются люди со всего света. И жизнерадостные крепичи, и молчаливые ледяне, и разудалые поляне, и суровые древляне, и чванливые дреговичи, и легкие на подъем радимичи – и все, все, все прочие разные от вихов до поморов, от варягов до греков, от желтолицых церейцев (ну это, конечно, редкость до сих пор великая) до белоглазых чудинов (а вот эти прежде не в диковину были, но с каждым веком все меньше их по свету ходит). Не говоря уж о болгарах и половцах – тех дальние иноземцы порой чохом славянами кличут. Половцы на это только усмехаются, булгары обижаются и, говоря по-ромейски, лезут в амбицию.

Льется гул по городу от пестрых причалов, от разноцветных парусов над пропахшими смолой палубами, бурлит на торгу и обратно скатывается к Дону Великому – сини неоглядной. Разноголосица… Голова с непривычки кругом идет, зато – и людей посмотришь, и себя покажешь; и музыки чудной наслушаешься, и песен дивных…

Упрям снова тряхнул головой, невольно повторяя жест Ветерка, недоуменно глядящего на хозяина: что это он на каждые десять шагов замирает посреди дороги? «Дела, дела и еще раз дела», – напомнил себе Упрям, опять отвернулся и возобновил путь. И, чтоб не отвлекаться больше, заставил себя думать о чем-нибудь важном.

Без малого полвека Наум исполнял должность чародея – головного надзирателя на Дивнинской ярмарке – должность, изначально утвержденную Советом Славянских Старцев Разумных, часто именуемым просто Чародейским Советом. Надзиратель следит за правилами магического торга, за соблюдением Правды богов и славянских князей. Почетное дело – но сложное и ответственное. Уже десять лет, как Совет решил: Наум староват, годы не позволяют ему всюду поспевать, за всем уследить. Наума это злило, но он признал: да, трудно стало. Тогда и дали ему Бурезова в помощники. И последние семь лет этот помощник на ярмарке почти в одиночку управлялся, оставляя за Наумом должность княжеского чародея. Казалось бы, складно, но Упрям видел, что не нравится его учителю Бурезов. Почему – оставалось только гадать. Ладожского чародея Упрям видел редко и только во время обрядов – того же Смотра, к примеру. А Наум говорить о нем отказывался.

Но, может, сегодня удастся вытянуть из него слово-другое? Ведь Упряму было что сообщить: Бурезов напрашивается на беседу с князем с глазу на глаз. Возможно, это и не новость для Наума, но если он не знает… Держись, старче! Пусть даже известие не стоит выеденного яйца, я заставлю тебя приоткрыть тайны!

В таком настроении Упрям проделал еще шагов тридцать, потом поуспокоился, припомнив, сколько раз уже пытался окольно выведать что-то у Наума. Кончалось это, как правило, снисходительной усмешкой учителя: нашел с кем хитростью тягаться, иди лучше зелье помешивай или древние письмена разбирай.

* * *

Ветерок почуял неладное уже за полверсты, захрапел, запрядал ушами, заторопился. Груз в телеге растрясло, Упрям поднял упавший на дорогу мешок с солью, закинул обратно и тоже прибавил шагу. На сердце непонятно почему становилось все тревожнее. Вот дорога обогнула последний березовый колок, и навстречу Упряму выкатился пес Буян, огромный серый кобель восьми ладоней в холке. Рыча и взвизгивая, он потянул Упряма в распахнутые ворота. На боку у него алела рана.

Вбежав во двор, ученик чародея на миг остановился как вкопанный. Перед открытыми дверями башни лежали два трупа в темных одеждах, поодаль, у коновязи, раскинулся еще один. Подле каждого валялся обнаженный меч. Преодолев оцепенение, Упрям бросился в башню, выкрикивая имя учителя.

Кровь на ступенях была свежей, но ему и в голову не пришло, что рядом может оказаться живой враг. А и окажись – набросился бы, руками растерзал.

Кто посмел, кто?!

– Наум!

Нет ответа. Еще один труп лежал на всходе, Упрям прыгнул через него, взбежал наверх, минуя среднее жилье, отчего-то точно зная, куда отступал чародей под натиском неизвестных… и оказался в тисках. Неумолимая сила выкрутила правую руку, колени подогнулись, и он упал, мало не теряя сознание от боли.

– Где он? Говори! – загремел над ухом гортанный голос, коверкающий слова диковинным произношением.

Хватка ослабла, Упрям смог повернуть голову и мельком посмотреть на нападавшего. Это был на редкость некрасивый человек с серой бугристой кожей и красными глазами. Из-под кожаного шлема торчали давно не мытые космы.

– Где чародей? – звучало это как «кыде тшарадей».

Упрям молчал. В груди его клокотал гнев, он уже прикидывал, как бы извернуться и лягнуть негодяя – авось да отпустит руку. Но, видимо, его мысли слишком хорошо читались на лице. Незнакомец наградил парня сокрушительной затрещиной, а потом вынул из-за пояса кривой нож и занес над ним:

– Каварьы! Гхавари, ублудак!

И тут безмолвная серая тень обрушилась на него, бросая на пол. Стальные челюсти сомкнулись на запястье, заставляя выронить оружие. Незнакомец даже не закричал – взревел по-звериному, замолотил тяжелыми подкованными сапогами. Буян, ни на что не отвлекаясь, продолжал откусывать руку. Он принадлежал к породе волкодавов и вообще-то при нужде предпочитал вцепляться в горло, человеческие ухватки тоже знал. Как знал и то, к чему присуждают воров и грабителей – и сам, в случае чего, мог поступить строго по закону…

Но нападавший был непрост. Смирившись с болью, он потянулся другой рукой, вынул из-за голенища второй нож, длинный и узкий. И уже готов был вонзить его между ребер Буяна, но в этот момент Упрям оседлал его и без малейших колебаний всадил оброненный изогнутый клинок неприятелю в глотку.

Брызнула черная кровь. Буян отпустил обмякшую жертву. Упрям, которого разом покинули все силы, безучастно смотрел, как преображается труп: кожа окончательно посерела, скулы заострились и как будто выдвинулись вперед. Из-под шлема выскочило заправленное туда длинное остроконечное ухо, а вздернутая губа обнажила частокол кривых клыков.

Убитый не был человеком.

Буян, выждав немного, мягко толкнул Упряма в плечо и лизнул в щеку. Это привело ученика чародея в чувство. Он вскочил, огляделся. Несколько кровавых пятен виднелось на свежих, с прошлого года еще не потемневших досках – и она была человеческой. Возможно, Наум, застигнутый врасплох, сам нанес себе рану, прибегая к магии крови. Нападавших в тот миг здесь не было, иначе последний уцелевший не спрашивал бы, «кыде тшарадей». Но какие чары были созданы? Что случилось потом?

Упрям обежал башню. Всюду царил беспорядок, похоже было, что зарезанный им враг двигал мебель в поисках потайного хода. Само собой, не нашел – его и не было. Однако ученик чародея вскоре подумал, что ему самому впору потайные ходы искать. Ни намека на присутствие Наума!

Куда же он мог подеваться?

Борясь с тошнотой, Упрям осмотрел трупы внизу и убедился, что все неприятели погибли от магии – либо взламывая дверь с охранным заклинанием, либо столкнувшись с Наумом нос к носу. Исключение составлял тот, что лежал у конюшни – ему довелось переведаться с Буяном, он же, по всей видимости, и ранил пса, по счастью, неглубоко.

Шестой труп обнаружился на задах. И, как ни страшно и одиноко было Упряму, он не удержался от нехорошей усмешки: негодяй вздумал поискать чародея в крапиве, Собственно, самого трупа тут уже не было, только лежали у зарослей невкусные сапоги и неудобоваримое железо. А крапива сонно покачивала листьями и шуршала своими таинственными коробочками…

Пес повсюду следовал за Упрямом, настороженно оглядываясь. Парень опустился на колено и обнял могучую мохнатую шею.

– Эх, – вздохнул он, – если б ты мог рассказать, что здесь произошло!

Буян высвободился из объятий – нежностей он никогда не любил, даже в щенячестве – и потянул ученика чародея за собой.

– Что? Ты хочешь мне что-то показать?

Пес презрительно фыркнул. Ну да, дурацкий вопрос… не хотел бы – не звал.

Сначала он решительно направился к двери в башню, но остановился, принюхался, подбежал к телеге и, опершись о край передними лапами, глухо рыкнул на перевернутый котел.

– Да нет, – отмахнулся Упрям. – Это просто иноземная вещь, колдовской инструментарий, ничего опасного.

Волкодав только зыркнул на него: мол, я-то знаю, чего рычу.

– Эй!.. – донесся тонкий голосок, – Люди!

Ба, да ведь это же из-под котла! Упрям запрыгнул в телегу. Оказалось, один бок «колдовского инструментария» зацепился за бортик, а другой был придавлен мешком соли, не очень большим, но увесистым. Да еще поверх во время тряски кое-какая снедь попадала. Освободив этот край, ученик чародея перевернул в телеге котел и увидел того самого паренька с княжеского двора, скрюченного в три погибели. Кряхтя, постанывая, всхлипывая, неловко взмахивая руками, он перевалился через бортик и стал распрямляться. В три-четыре приема это ему относительно удалось. Глядя на страдальца, даже Буян забыл рычать. А Упрям просил:

– Ты?

– Я, – сознался паренек, держась за поясницу. Нелепый малахай заскользил с головы, паренек подхватил его поспешно, почему-то испуганно глядя на своего освободителя.

– Ты что тут делаешь?

– А разве не видно? Ох! – Паренек отказался от попытки разом выпрямить спину и облокотился на телегу. – Прячусь я.

– Зачем?

Окинув Упряма оценивающим взором, юный наглец пояснил:

– Чтобы не нашли.

– Кто?

– Тебе-то какая разница? Ой, ну спроси ты, наконец, как меня зовут, и покончим, с этим. – Говоря так, паренек осторожно придал спине подобающую стать и повращал торсом. – Ох, хорошо-то как… – и тут заметил бездыханные тела. Еще почти детское лицо его потемнело. – Что тут произошло? Кто осмелился напасть на чародея?

– Твоя-то какая забота? – буркнул Упрям.

– Что значит – какая забота? – приосанился паренек. Лицом он был, надо сказать, вылитый князь в юности, да и повадку подделывал славно. – Я славянин! Чародей – опора князя, князь – щит земли славянской! Как же такое бесчинство терпеть? Немедля нужно кремль известить, охранного воеводу звать… Ой, а сам-то Наум жив ли, здоров? Ну, чего молчишь?

– Не знаю, – вздохнул Упрям. – Нет его нигде.

– Неужто похитили?

– Да нет… похоже на то, что сам куда-то исчез. Троих врагов старик поразил. Еще один в крапиве сгинул, одного Буян загрыз, одного я…

– Загрыз? – уточнил паренек.

Упрям разговаривал скорее сам с собой, но тут спохватился: чего это он перед кем ни попадя отчитывается?

– Убил, дубина! Вот с Буяном вместе завалили. А будешь приставать – и тебе достанется. Ну что ты пристал ко мне? Видишь – беда случилась. От воров отбились, а Наума-то и нет! Что, -побежишь теперь всем встречным-поперечным рассказывать, видок?

Ответ удивил его вполне взрослой рассудительностью:

– Нет. Вот этого делать как раз нельзя. Ни в коем случае. И, знаешь, давай-ка мы раньше, чем воеводу охранного звать, сами осмотримся.

– Без тебя управлюсь. И вообще, не знаю, от кого и почему ты прячешься, но из Дивного выехал со мной – и хорош. Вон тебе дорога дальняя скатерочкой, скрывайся, где пожелаешь, а меня в покое оставь.

– Да куда же я пойду? – искренне удивился паренек. – Я все-таки не от суда бежала… а-а… – Паренек неестественно закашлялся и исправил нелепую оговорку: – А от жизни невыносимой. От города мне никак нельзя, не уговаривай.

– Мне-то что с тобой делать?

– А я не помешаю, даже наоборот, помогу, вот увидишь.

– Брысь отсюда, прилипала!

– Грубиян! Не пойду.

– Бока намну…

– Фи, слабого обидишь? Хватит же совести, а еще ученик чародея.

– Ладно, леший с тобой, будь пока здесь, только никуда не лезь и ничего не трогай! – не выдержал Упрям. Его сейчас куда больше занимали насущные дела, к которым еще надо было придумать, как подступиться.

– Ура! – как-то по-девчачьи сообщил себе паренек и даже негромко хлопнул в ладоши.

* * *

Упрям уже шагал к башне.

Первым делом он решил перетащить тела в погреб. Буян все тянул его в зельехранилище, но там ничего полезного показать не мог, тыкал носом в склянки со старыми составами, глухо запечатанные воском. Упрям знал, что с этой полки чародей брал снадобья от забывчивости и для восстановления поврежденных конечностей, но что есть что – не ведал, поскольку лекарствовать ему пока не дозволялось (за исключением самых простых случаев вроде насморка). А потому он заставил Буяна вернуться к работе.

Помощь загадочного паренька Упрям оценил быстро. Хорошо, конечно, что чародейский пес понимал человеческую речь с полуслова, скажешь ему – хватай за штанину и тяни, – схватит и потянет. Однако взваливать трупы себе на спину он решительно отказывался, а лапами что-то носить был неспособен, так что лишние руки, пусть и не очень сильные, пришлись весьма кстати. Кроме того, именно паренек посоветовал сперва поснимать с тел тяжелые нагрудники, пояса и поножи, дававшие добрую четверть веса.

– Упрям, а кто они такие? – спросил он, когда они переводили дыхание.

– Не знаю. Возможно, это даже не наша нечисть, пришлая. Или, может, с северо-запада, из-за Ладоги… или злодейскими чарами созданная… тут книги надо смотреть. Эй, а откуда тебе мое имя известно?

– Да кому же оно неизвестно? У нашего чародея только один ученик, или я ошибаюсь? – улыбнулся паренек, разминая тонкие пальцы.

– Ладно. Тебя-то как зовут?

– Невдогад, – прищурившись, ответил паренек.

– Невдогад? Странное имя.

– А я вообще странный. Ну что, теперь этого, от конюшни?

Однако, едва взявшись за третье тело, новые знакомые отшатнулись, не столько от испуга, сколько от неожиданности. Труп рассыпался прахом от первого же прикосновения! Буян чихнул, а Невдогад хлопнул себя по бедрам:

– Вот тебе раз! Выходит, зря мы их тягали? Надо было просто обождать…

– Мы их зря не осмотрели сразу по-настоящему! – сообразил Упрям.

Он кинулся в башню – да, правда, тела нападавших истаяли без следа. Даже трогать не пришлось – от малейшего сотрясения воздуха они обращались в невесомую пыль. Оставались только одежда и снаряжение.

– Так что, ты теперь не сможешь установить, кем они были? – поинтересовался Невдогад недовольным голосом: ему было жаль впустую потраченных сил.

– Погоди…

Спустившись в подвал, Упрям увидел два нетронутых трупа.

– Так и есть, – пояснил он Невдогаду, хвостом потянувшемуся за ним. – Холод замедляет магическое разложение. И пока что остается целым труп наверху – он совсем недавно убит. Но времени тратить на него не станем – этих сейчас изучим…

«Изучение» не успело зайти слишком далеко. Принеся навощенную дощечку и стило, Упрям замерил с помощью размеченной веревки длину конечностей, стопы, пальцев, клыков и когтей, расстояние между глаз, ширину лба. Обратил внимание на шероховатость кожи и наличие шишковатых суставов на запястьях. Сказавшийся грамотным Невдогад шустро записывал данные.

Немного поспорив, отмечать ли залысины под шлемом одного, из трупов, сошлись на том, что отсутствие рогов важнее.

– Теперь самое неприятное, – сказал Упрям, берясь за нож. – Нужно посмотреть на их внутренности, если таковые окажутся. Оказаться они должны, ибо на наваждения либо мороки исследуемые не похожи. Они существа из плоти, только подчиненной неким магическим законам. Таким образом, очень многое может рассказать о них желудок, например, или печень… Это не слишком приятное зрелище. Выдержишь?

– Угу, – пискнул Невдогад. Огонь масляного светильника, разгонявший полумрак погреба, не скрывал его меловой бледности.

– Точно? – переспросил Упрям. – Прямо скажем, зрелище отвратительное. Особенно если эти существа относятся к числу созданных искусственно, а это хоть и маловероятно в нашем случае, но вполне возможно.

– Ничего. Выдержу, – Невдогад решительно шагнул поближе и приготовился писать.

– Если догадка об их искусственном происхождении верна, внутренности будут ненастоящими, – продолжал Упрям, вспоминая строки из учебных свитков – да так старательно, как перед учителем не вспоминал их. – Например, это может оказаться добываемая из некоторых видов грибов гноеподобная масса с резким неприятным запахом…

– Ну хватит нагнетать! – дрожащим голосом взмолился Невдогад. – Режь уже.

Упрям вздохнул и, не видя больше причин откладывать, взялся распарывать грубую посконную рубаху на одном из трупов.

Его помощник зажмурился… и услышал:

– Поздно. Рассыпались.

– А нечего было лясы точить! – с явным облегчением заявил Невдогад.

– Ничего, вскроем того, что в чаровальне, – не очень бодро отозвался Упрям.

Подобравшийся Невдогад поплелся вслед за ним на верхнее жилье, однако последний труп тоже распался. Ученик чародея призадумался:

– Получается, они напали совсем незадолго до моего возвращения. Ах, пропасть, если бы я не задерживался на холме!..

У Невдогада были и свои причины не добром поминать остановки Упряма в дороге:

– Копуша… Как теперь о них узнаем, чьими были?

– Как, как… Думать будем, если кто умеет, – буркнул Упрям, и они покинули погреб.

Сказать по правде, оба были вполне довольны тем, что «исследование» завершилось так вовремя, хотя и не сознались бы. Что касается ученика чародея, он подумал, что уже знает, где искать ответ на загадку врагов.

– Быстрое разложение указывает на то, что перед нами какой-то из видов нежити, вроде упырей, – заявил он в читальном покое, прохаживаясь перед книжными полками. Наконец отыскал нужную книгу в деревянном Переплете со стальной оковкой и, поднатужившись, перенес ее на стол. Заклинание, отмыкающее два увесистых замка, было ему известно. – Сейчас посмотрим, что у нас тут про упырей…

Сунувшегося под локоть Невдогада он отогнал – не положено! – однако вскоре не утерпел и принялся делиться особо ценными мыслями вслух:

«Призвание упырей на службу вельми опасно, ибо непокорен есть упырь. Не найдя цель в точности описанной, либо не нашед условий в точности указанных, зело обижается и как себя поведет, не предскажешь – но своевольно…» Нет, не похоже. А, вот тут есть: «Узы крови едины могут упыря усмирить и подчинить, но сильная кровь нужна, и не всякий колдун решится…» Так, или вот: «Покоренный упырь при тщательном соблюдении условий покорения послушен и прилежен, и многие маги были б рады таких слуг иметь, да беда: узы крови нерушимы, и прогнать того помощника уже нельзя до самой смерти – либо упыря, либо колдуна». Хм, сложная магия, навряд ли кто решился бы связать себя узами сразу с шестеркой таких тварей.

– А облик-то их каким должен быть? – спросил Невдогад, удобно устроившийся с ногами в глубоком вязантском кресле и на сотый раз перечитывающий свои записи на дощечке.

– Облик упыря не так важен, – назидательно ответил Упрям. Незваный гость уже почти не раздражал его. Может быть, потому, что перед ним можно было блеснуть знаниями? Ученик чародея вроде никогда не был тщеславен, но, с другой стороны, может, и был, только не имел случая заметить это в себе? Опять-таки, перед дивнинскими девками он любил хвост распустить – и, если бы не строжайший запрет Наума, девки в столице могли бы через одну быть начинающими ведьмами. – Облик упыря порой зависит от самых разных причин. Во-первых, смотря к какому народу принадлежало исходное существо, во-вторых, было ли оно перед обращением погребено в родной земле, в-третьих, каким способом было обращено в упыря, в-четвертых, каким нравом обладало при жизни… Там еще много условий. Основные черты подходят: клыки, красные глаза, неестественный цвет кожи. Но таким набором признаков обладает еще добрая дюжина видов нечисти – хотя какая уж тут добрая, конечно… А, вот тут сказано: «Самый покладистый упырь, связанный узами крови, не дозволит хозяину обзавестись вторым таким же – разорвет соперника из неизъяснимой ревности, едва завидит!» Итак, перед нами не упыри. Кстати, вспомнил: в большинстве случаев днем они выглядят как обычные люди.

– Ну так чего же ты на них застрял? Листай дальше!

– Переходим к умертвиям…

Умертвий было много, и описания их, даже самые поверхностные, были крайне мерзкими. Выдержав две-три наиболее выразительные цитаты, Невдогад снова перебил Упряма:

– Слушай, а разве нам не важнее узнать, куда девался чародей?

– Так я этим и занимаюсь! Ах, ты же ничего не знаешь… Пойми: спрячься Наум в тайнике, давно бы вышел, да и нет в башне тайников. Он был ранен и удалился с помощью магии – это ясно как день. Следов нет, а выследить его чарами я не могу: ни силы, ни опыта не хватит.

– Но почему ты думаешь, что он в башне исчез? Может, вынужденный отступать, Наум бежал из усадьбы своей?

– Куда-то кроме города? – фыркнул Упрям. – Да и невозможно это. Вспомни, как трупы лежали: сунулись вороги, уже на пороге им досталось, но двое ворвались внутрь. Они ранили чародея, но одного Наум поразил на всходе – и отступил наверх. И где-то там исчез. Последний уцелевший враг искал его в чаровальне.

– Хорошо, ты прав. Но, может, нам стоит подумать о том, чем занимался Наум в последнее время?

– Тем же, чем и всегда, – работал, а языком впустую не молол, – посуровел Упрям. – Я тебе не малец несмышленый, знаю, что делаю. Если пойму, что за твари навалились на него, так можно будет и гадать, кто их подослать мог.

– Ну, думай, – пожал плечами Невдогад, вставая. – А я поброжу по башне, может, придет в голову что дельное.

– Смотри не суйся никуда…

– «…и ничего не трогай», – помню я, помню. Не малец несмышленый.

* * *

Через полчаса он снова заглянул в читальный покой:

– Упрям! Время за полдень, кушать хочется.

– Человеку, занятому работой мысли, не подобает прерывать оную ради желаний плоти.

– Голодное брюхо к философии глухо, – блеснул Невдогад знаниями основ греческого языка.

– Убедил, – признал Упрям, у которого уже давно урчало в животе.

В поварне он честно предупредил:

– Только я повар не очень…

– Не беда, я кой-чему научен, – бодро ответил Невдогад и стал шарить по полкам. – Опять же, нам не праздничный стол накрывать – каши сварим, и ладно. Ты мне только покажи, где тут что.

Конечно, показать действительно все, что находилось в поварне. Упрям не сумел бы и за два дня. Ограничившись необходимым, он еще раз напомнил:

– А больше никуда не лезь. Тут, брат, запросто можно приправу с зельями перепутать.

– Ясно, кашеварил у вас старик. А ты, видать, только воду носил да дрова рубил. Ну что ж, приступай к привычному труду.

– Не умничай, – беззлобно посоветовал Упрям.

Его честное намерение приготовить еду самолично провалилось. Невдогад в поварне чувствовал себя как рыба в воде, орудовал с поразительной ловкостью и очень скоро изгнал ученика чародея, чтоб «не путался тут под ногами». Буян снова попытался перехватить Упряма по дороге и затянуть в зельехранилище, но тот потрепал пса по голове и сказал:

– Потом, Буянушка, потом, занят я.

Волкодав сердито мотнул головой, что-то рыкнул, будто ругнулся по-собачьи, и поплелся во двор.

Упрям вновь углубился в чтение. Главы об умертвиях все не кончались, и уже через несколько страниц ученик чародея укрепился в мысли, что в следующий раз еда заинтересует его самое меньшее через неделю. Однако вскоре по башне разнесся такой ошеломляющий запах, что строчки поплыли перед глазами. Упрям, однако, боролся с собой до того момента, пока Невдогад не позвал его:

– Готово!

Вроде бы сварить медовую кашу с ягодами – невелика премудрость, и до последнего мгновения Упрям уверял себя, что сам бы справился не хуже, но с первой же ложкой пришлось признать: по части стряпни Невдогад был настоящим кудесником. Даже Наум, никогда не чуравшийся совершенствовать поварское искусство и с годами немало в нем поднаторевший, не приготовил бы так. Медовый дух сводил с ума, ягоды сладко лопались во рту… Упрям опомнился лишь на третьей тарелке:

– Хватит, а то не вмещается.

– Смотри, я еще могу положить, – великодушно предложил Невдогад. – Я с запасом наварила-а… а на всякий случай, думаю, вдруг да пригодится?

Бросив взгляд на кухонный котел, Упрям пришел к заключению, что загадочный паренек собрался гостить у него не меньше недели. А если кое-кто не будет обжираться – то и две.

Впрочем, сытость навеяла благодушие и даже приглушила тревоги. Напившись сыта, Упрям заметил:

– Странный ты парень, Невдогад. И оговорки у тебя странные, и малахай… ты его, может, и ночью не снимаешь?

Притихший «кудесник стряпчих дел» втянул голову в плечи, однако голос Упряма оставался доброжелательным:

– И поболтать вроде любишь, и росточком маловат… Только мне все эти странности без разницы. Но ежели ты надумал в башне чародея прятаться, изволь про себя рассказать. Кто таков, отчего скрываешься?..

– А чего рассказывать? – откашлявшись, нарочито понизил голос Невдогад и, кажется, попытался расправить плечи. – Нечего тут особо рассказывать.

– Можно и не особо, но должен же я знать, с кем кров делю. Может, ты вор, утащил чего из боярского терема? Может, подсыл иноземный, тайны выведываешь, может, девка переодетая, из-под венца бежишь, может… да мало ли что? Пойми, парень ты неплохой, но, покуда чародея нет, я вместо него. И порядок блюсти должен. Так что говори. Да помни: лгать не пытайся. Я вот нарочно оберег прихватил, он всякую лжу мигом раскроет.

Сказав так, Упрям показал названный оберег: из дубовой ветви вырезанный топорик с тайными знаками.

– Ам-нэ… ну, раз уж так надо, слушай, – подобрался Невдогад. – Родом я из Дивного, роду честного, так что я не вор и не подсыл. Матушку почти не помню, а батюшка мой – купец богатый, да товар у него редкий. Съезжаются к нему со всего света купцы, молодцы добрые, да их отцы – гости торговые. А мой отец сметлив, на торгу нетороплив, товар бережет, кому попало не продает. И вот, понимаешь, какая чехарда: не дом, а проходной двор какой-то, совсем житья не стало. Батюшка все в делах, в заботах, про меня и думать забыл. Вот и стало мне обидно, и пришла в голову такая мысль: а не скрыться ли на время? Поживет отец без меня недельку, авось вспомнит, что судьба чада его ненаглядного поважнее дел торговых. Ну как, Упрям, услышал ты ложь от меня? Нет? А дальше я рассказывать не буду, это уже наши тайны, семейные.

Упрям кивнул. Хоть оберег и покачнулся в руке, это указывало только на недоговоренность, но никак не на ложь. Понятно, кому ж охота сор из избы выносить? Дальше пытать он и не собирался, ограничился простым требованием:

– Поклянись, что зла не замышляешь ни Науму, ни мне, ни княжеству Тверди, ни землям славянским.

– С легким сердцем клянусь, – был ответ.

Вернулись в читальный покой. Заметно ободрившийся Невдогад стал расспрашивать:

– Ну как, нашел ты эту погань в книгах?

– Пока что нет. Есть описания очень похожих умертвий, но те только в новолуние злодействуют, а у нас, наоборот, луна в полной силе. Может, это мороки воплощенные? Плохо, если так: колдовство это страшное, запретное, я о нем только понаслышке ведаю, не знаю даже, в какой книге про него искать. И есть ли здесь такая книга – тоже сомнительно. Но верней всего – перед нами какая-то нечисть иноземная.

– Я, пока ты книги листал, порылся в их вещичках, – задумчиво сказал Невдогад. – Странно они снарядились. Шлемы готские, нагрудники вихские, мечи аварские, плащи дулебские. Сапоги половецкие, но подкованы, как у крепичей.

– Неплохо твой отец торгует, если все это тебе знакомо! Только что нам проку в том?

– Тут думать надо… вот я и разумею: аварские мечи и вихская броня недурно ценятся, их где угодно купить можно. То же и сапоги половецкие – степняки добрую обувь делают… но продают не слишком охотно. Однако в Крепи их можно купить. Крепь, как и мы, с Половецким Полем дружит. Подковы прямо указывают, что наши тати там и приобулись. Это где-то на полпути от Готланда, если через дулебов идти… Вот и смотри, как все складывается: в конце зимы они вышли из готских земель, в начале весны прошли дулебов и там зимние плащи скинули. Оттуда по рекам до Крепи – это неделя, а от Крепи до нашей Тверди путь в основном пеший, вот они и обулись… Где оружие брали, не скажу, но вот что точно: вдоль Степи пройти незамеченным, даже в полном снаряжении, дело плевое – там какой только народ не увидишь, и безоружным никто не ходит. Расстояние, конечно, немалое, но наши гости, кажется, неплохие ходоки, заметил – приземистые, а ноги крепкие… Непохоже, чтобы любили верховую езду, но, если хотя бы часть пути проделали на конях, могли и за три недели от крепичей до Дивного добраться. А хоть бы и пешком – теперь конец мая, откуда хочешь можно поспеть.

– Разумеется. И ярмарка только в силу входит: купцы прибывают. Ну и смекалист же ты, Невдогад – и кто тебя так прозвал? Крупно мыслишь, государственно! А готские шлемы, значит…

– Конечно, свои. Готы дикари и воюют с дикарями, железо у них скверное, в глубинах Готии многие с дубинами да костяными стрелами ходят. Там эти кожаные ушанки – в самый раз, но больше они никому не нужны.

– Зато отлично подходят для нечеловеческой формы черепа! Стоп, Невдогад… ты так красиво рассказал, каким путем тати шли – но это ведь путь человеческий. Как пройти по нему нечисти невиданной?

– Это у нас она невиданная, – пожал плечами Невдогад. – А на Западе, может, на каждом шагу встречается. Здесь уже ты думать начинай.

– Точно! – воскликнул осененный догадкой Упрям.

Бросившись к полкам, он схватил несколько кожухов с пергаментными свитками и стал разворачивать записи.

– «Землеописание Запада, велением великого князя ладожского да трудами волхва Еремея составленное», – вслух прочитал Невдогад на первом из них. – «Книга сия разрешена к переписи токмо в земле славянской, вывозу за ее пределы не подлежит. Кто сей запрет нарушит, пущай на себя же и пеняет, ибо порукой запрета – крепкое слово и чары могучие Совета Славянских Старцев Разумных»… Хм, неслабо. Что, такая тайная книга? – спросил Невдогад.

– Да нет, просто очень толковая, особенно для купцов. Вот Старцы и решили: пускай способствует процветанию славян на зависть ромеям. Вот! Гляди, один в один.

Рисунок, на который указывал Упрям, очень точно передавал основные черты. Изображены были на нем два существа, пола мужского и женского. Второе отличалось в первую очередь одеждой, состоявшей из небрежно подогнанного тряпья. Первое существо было облачено в человеческий (готский, кстати) доспех: деревянный щит имело, кожаный нагрудник, поножи, обручья и ушастую шапку-шлем. Из оружия были пририсованы нож и копье.

– Угорские орки! В самом Угорье уже лет триста не встречаются, оттеснены в земли готов и майнготтов. Сами, в свою очередь, оттеснили лесных орков, которые подались в Галлию. Относятся не к нечисти в чистом виде (хм, вот сказал, так сказал), а к нелюди. Меня ведь что с толку сбило – как они в прах рассыпались. Но этого можно добиться и с помощью магии. Есть, например, такие чары, которые на несколько лет возвращают дряхлым старикам молодость. Расплатой служит посмертное служение темным духам и быстрое разложение трупа – чтобы его не успели похоронить по обряду. И, кстати, учитель рассказывал, что это исконно нелюдские чары, в наших краях ими охотно пользуются нави. То есть орочьи шаманы наверняка ими владеют. Все сходится!

– Ну, они не показались мне слишком молодыми, – неуверенно протянул Невдогад.

– Потому я сразу и не подумал об этих чарах. Но, видимо, тот, кто их заколдовывал, вернул им не саму молодость, а возраст, в котором они были лучшими воинами.

– Так что же мы имеем? Кто-то нанял отряд престарелых орков. чтобы они прошли через полмира и напали на дивнинского чародея, – подытожил Невдогад. – Ясно, что не сами орки до этого додумались, и не готландцы их отправили. У первых в Тверди никаких дел нет и быть не может, а у вторых вся надежда на дружбу со славянами. Ясно и то, что это не кто-то из ближайших наших соседей – глупо было бы звать для нападения иноземную нелюдь. Кто же это мог быть? Какие дела Наума и каких врагов подвигли на такой нелепый замысел? Нет, тут крепко подумать надо…

* * *

Ветерка Упрям распряг еще перед тем, как трупы таскать, только откатил телегу в сторону. Теперь вспомнил о ней и решил, что работа руками ничуть не помешает работе мысли.

Невдогад придерживался прямо противоположного мнения и заявил, что удаляется наверх, дабы в тишине и спокойствии предаться размышлениям. Ученик чародея махнул рукой и пошел разгружать телегу.

Он перетащил в кладовую продукты, попутно вновь пообещав Буяну чуть попозже непременно вникнуть в его собачьи заботы, связанные с зельехранилищем. Оставалось доставить в чаровальню котел. Докатив его на боку до порога, Упрям призадумался: на всходе так легко уже не будет. Позвать Невдогада? Да нет, бесполезно, паренек силен умом, но отнюдь не телом. Прикинув так и этак, ученик чародея решил перенести котел по воздуху.

Двигать вещи, не прикасаясь к ним, можно либо заклинаниями, либо сосредоточением и усилием воли. Первый способ, при отсутствии мощного источника силы, может отнять немало времени, и больших скоростей с ним добиться трудно, зато он относительно надежен и широко распространен. Второй куда приятнее, проще, стремительнее – но находится под запретом. Владению им обучают немногих боевых магов по особому разрешению Совета, потому что он считается грозным оружием – и в большинстве случаев не вполне честным.

Упрям почти владел обоими способами. А по уму, то есть в полной мере, пожалуй, ни одним.

Дело было уже под осень. Ученик чародея замыслил дать крапиве очередной последний бой и завалить ее камнями. Камение собирал по всей округе, одна беда – в укрытом лесами сердце Тверди его много не наберешь, что есть, давно на постройки пошло. За два дня, обливаясь потом, Упрям стаскал совершенно ничтожную, сравнительно с размахом замысла, кучку. Хорошо еще, Наум, заметив, как хищно поглядывает его ученик на каменные блоки башни, посоветовал использовать лесной мусор, пни да поваленные стволы.

Окрыленный надеждой, Упрям взялся за подготовку и в одну неделю добился многого. Преуспел в общении с Духами земли и упросил их не держать корни пней. Потратив лишний день, добился встречи с нелюдимым лешим из Старинской чащобы и ошеломил его предложением добровольной помощи в расчистке бурелома (как раз в конце того лета отгремела страшная буря, стоившая лесу десятков деревьев). И, конечно, изучил нужные чары.

Умозрительно он представлял себе все хороша. В урочный день обошел намеченные пни и стволы, в каждом оставляя по птичьему перу, над каждым произнося заветные слова. Потом, уже за полдень, вернулся на задний двор и призвал весь свой хлам. И вознеслись над землей, рассыпая сучья и труху, тела поваленных бурей лесных исполинов, с окраинных полей взлетели пни, вырывая на свободу змеящиеся корни, до икоты пугая крестьян, которые как раз пришли их корчевать…

Упрям, от макушки до пят охваченный мыслью о победе, не думал о том, что совершает, деяние, которым многие маги по праву гордились бы. Приблизительно так в седой древности жрецы далекого Египта, потрясая воображение фараонов, перемещали немыслимые гранитные блоки для постройки пирамид. Приблизительно так на современном Востоке кудесники обирают доверчивых султанов, за одну ночь строя свои дворцы (по сути дела – перенося с места на место один и тот же дворец). Правда, такое надувательство требует все же неимоверно много сил, поэтому зарабатывающая на нем шайка магов «строит» по одному дворцу в десять лет, в остальное время шарлатаны кормятся у ими же обделенных султанов – своих прежних заказчиков, – воюя с несуществующими ифритами, которые якобы ненавидят всякого рода дворцы и где ни увидят их – тотчас уносят за тридевять земель. Понятно, чтобы вытворять подобное, нужны источники силы, тончайший расчет и опыт. Но начало было положено. Упрям, сам того не замечая, превращался в могущественного чародея…

Для первого раза Наум помог ученику. Постоял рядом, напрямую подпитывая волшебной силой, подсказывал слова. Сразу же сбрасывать приплывший по воздуху хлам на крапиву строго запретил, велел сложить все за оградой и переносить стволы и пни по одному. Так он, с одной стороны, избавил внутренние постройки от опасности случайного разрушения, а с другой – наставил Упряма на путь закрепления обретенных навыков. Повторенье – мать ученья. Поможет ли все это против крапивы – другой вопрос, зато сотню раз подряд сотворенные чары войдут в плоть и кровь ученика и уж никогда не забудутся.

С тем чародей и удалился в башню, занялся своими делами, как бы ненароком поминутно проходя мимо окна. То есть он собирался так сделать, но, первый же раз глянув на задний двор из светлицы, прирос к месту. И если б не был уже седым как лунь, поседел бы в тот миг…

Упрям прошелся вдоль крапивы, разминая пальцы. Заросли настороженно ждали, чуя неладное. Ни росточек не качнется, ни листок не шелохнется.

– Красота, – сказал Упрям.

Собранных им булыжников было мало, чтобы возвести над крапивой курган, а вот чтобы вымостить участок заднего двора – хватало. Потом придавить сверху бревнами…

– Прощай, крапива, – сказал, уже не сдерживая улыбки, ученик чародея и прочел заклинание.

…Ну что ему стоило не торопиться? Лень руками булыжники кидать, хоть бы по одному в воздух поднимал, как было сказано. Нет же, он сразу пяток захватил, да самых увесистых. Без надежного источника силы в виде учителя за спиной это было нелегко, но Упрям не был бы Упрямом, если бы отступил. Собрался, прицелился и метнул камни по навесной дуге…

Это уже потом чародей дознался, в чем дело, и сообщил своему ученику, что, раз за разом противостоя чарам, непокорная крапива впитала в себя большое количество магии и обрела надежную защиту. В каком источнике она черпала силы, даже для Наума оставалось загадкой, но в итоге везучее растение выставило против Упряма самый верный магический щит – отражение заклятий.

А сила отраженного заклятия, как известно, удваивается.

Все пять булыжников, так и не коснувшись зарослей, полетели в голову Упряма – по гораздо более пологой дуге и с большей скоростью.

Вот тут ученик чародея и обучился запретному искусству передвижения предметов силой духа. Может, и проще было просто пригнуться, но случилось то, что случилось, и другого быть не могло.

Осознать он, разумеется, ничего не успел, только вскинул руки ладонями вперед, а страх, мгновенно вскипевший в крови, высвободил скрытое в потаенных силах разума искусство. Выброс силы был таким мощным, что заскрипел прочный забор, сами собой захлопнулись ставни на верхнем жилье башни, а в светелке задребезжали склянки с зельями. Хорошо после опыта с молниями все зелья Наум держал в плотно закрывающихся емкостях, а полы в башне выстелил войлоком.

Камни опять ринулись к крапиве. И снова были отражены! На сей раз они летели к Упряму по прямой.

Ученик чародея успел сделать пару шагов назад, но после пятого или шестого броска стало не до того. Камни мелькали туда-сюда с такой скоростью, что глаз их уже не замечал, казалось, пять серых молний дрожат в воздухе, гудя, как шмели-переростки. Это гудение почему-то особенно мешало думать.

Через тридцать или сорок обменов ударами мысли все-таки зашевелились в голове Упряма. Надо что-то делать, погасить скорость камней – но как? Изменить направление удара – но в какую сторону? Даже в таком состоянии Упрям сообразил, что камни будут лететь версты и версты – не приведи благие боги, на их пути окажется человек.

…А камни уже стали раскаляться, ко все более высокому гудению примешивалось зловещее потрескивание, воздух задышал жаром…

Даже Наум в башне не успел ничего предпринять. Сам не обученный двигать предметы велением духа, он немного знал об этом искусстве, но ему было известно, что, вмешайся он сейчас в поединок, – объединенные силы, гонявшие булыжники взад-вперед по двору, запросто могут обрушиться на него. Чародей, впрочем, уже решился на этот шаг, надеясь потом швырнуть камни строго вверх и, выиграв время, либо замедлить их, либо выбросить в безлюдное место. Он уже начал творить чары, чтобы перехватить власть над камнями, но опоздал.

Камни взорвались. Раздался оглушительный хлопок, посыпались в разные стороны огненные искры, ударная волна кинула Упряма наземь.

Крапиве тоже крепко досталось. Два дня после этого поединка она была слаба как никогда, но Упрям провалялся в постели больше недели, а мог бы пролежать и год, кабы выхаживал его не чародей.

Ругать за использование запретного волшебства Наум не стал. Даже успокоил, сказав, что, хоть это и не приветствуется, никто не вправе отнимать у человека умений, которыми он овладел сам. Однако упражняться дальше не позволил. А про то, чтобы разрешенные чары выучить назубок, Упрям как-то и не думал после. Месяц ждал, пока рука срастется (какие чары со сломанной рукой?), за это время других дел накопилось выше крыши. Когда же стало появляться свободное время, уже поздней осенью, он прельстился новым «победоносным» замыслом и взялся за изучение других разделов магии.

Сейчас можно сколь угодно корить себя за непостоянство, но прошлого не воротишь. Не выучился раньше, учись теперь. Просто откатить котел в одну из кладовых норов не позволял. Да и не место котлу в кладовой, место ему – на самом верху башни, в чаровальной светлице.

Присев на ступеньку крыльца, Упрям воспроизвел в памяти все тонкости предстоящего дела. Вроде бы ничего не пропустил: птичье перо, слова заклинания, четыре касания, три взмаха, направить углы по сторонам света… вот тебе раз, а как с углами-то быть? Наверное, круглых предметов это не касается?

Наверное… Упряму вдруг стало тоскливо-тоскливо. Он тут опыты ставит, а его учитель в беде, запропал невесть куда – может, погиб, может, на краю смерти стоит. Может, бой ведет неравный… Умный, добрый, заботливый учитель. Ближе отца родного!

Но слезами горю не поможешь, и первое, чему наставлял Наум ученика, – всегда сохранять ясную голову. Тоска, поддайся ей, губит.

Итак, за дело! Упрям подобрал случившееся под ногами голубиное перо (лучше бы воронье, и лучше бы из правого бока в полночь вороном утраченное, но это все важно, когда хочешь сделать предмет летающим постоянно), призвал четыре стороны света, остров Буян и камень Алатырь призвал, птичью крылатую волю заклял. Четырежды – по сторонам света – коснулся котла пером и бросил его на дно. Закрепил заговор. И зачем-то сам прыгнул в котел.

Зачем? Ну, по правде сказать, мелькнула у него мысль, что не стоит слишком уж доверять памяти. И, преисполнившись вдруг бесшабашной отваги, он принял мгновенное решение: если не удастся доучиться заклинанию, так с перепугу придется волей-неволей доучиться запретному искусству. А что, так и плавать учат порой: бросят в воду на глубине, и плыви, как знаешь. И ничего, большинство выплывает. А неумех вытаскивают, выхаживают и снова учиться волокут. Упряму, положим, второй возможности уже никто не предоставит. А тем вернее будет ученье! И вообще, нельзя настраиваться на неудачи. Котел плавно поднялся вверх. И у парня дух перехватило. Красотища-то какая! Чудо! Все беды и тревоги разом выскочили из головы, до того восхитительное чувство наполнило душу.

Ветер трепал волосы и выбивал слезы, а Упрям, замерев, смотрел и смотрел на дивную картину открывшихся необъятных просторов. Город казался игрушечным, всадники на дороге – муравьями. А во все стороны до неимоверно далекого окоема волновалось зеленое море лесов, сверкало наброшенной на него сетью рек и ручьев, притоков Дона, манило чистыми сапфирами озер. И Господин Великий Дон, даже отсюда величавый, искрился рябью волн. Как раньше он не видел этой красоты?

Хм, может, потому и не видел, что даже с самой верхушки башни она не открывается?

Упрям глянул вниз, и взор его на миг потемнел: так и есть, он поднялся на высоту восьми башен, не меньше. А еще его ветром в сторону сносит.

Обкарканный (как показалось, насмешливо) стаей ворон, Упрям взял себя в руки и направил котел к башне. Он чувствовал подступающую усталость – собственных сил было маловато, а о дополнительном источнике он не счел нужным позаботиться. Но тревожиться не хотелось – котел слушался отлично, шел ровно, одно удовольствие летать на таком. Правда, сидеть не очень удобно, легко вообразить, как настрадался под ним Невдогад.

Снизившись к верхней светлице, сиречь чаровальне, Упрям замер и обругал себя последними словами. Все-таки растяпа, он растяпа и есть! Лопух! Окно-то кто открывать будет? А снаружи этого не сделаешь. Кстати, хоть пройдет котел в окно? Упрям прикинул на глазок – вроде пролезет. Тогда он стал нарезать круги вдоль стен, заглядывая в окна и отыскивая Невдогада.

Окна в башне были стеклянными – давнишний дар одного иноземного купца, благодарного за честный торг. Удобная вещь, только днем снаружи все равно ничего не разглядишь, приходится приникать к стеклу и приставлять ладони, а лишние движения котлу не понравились, и он опасно накренился, так что лететь пришлось, перебирая руками по стене.

Невдогад обнаружился в спальном покое чародея. Вопреки минутному подозрению, он ничего не злоумышлял, а, кажется, стоял перед стеклянным зеркалом, придирчиво себя осматривая. Толком разглядеть не удалось, в покой солнце светило только в первой половине дня, а сейчас там царил сумрак. Упрям постучал в стекло и поморщился, слушая испуганный визг. Показал знаками: мол, отворяй.

Невдогад распахнул окно, одной рукой поправляя на голове свой малахай – видно, снимал перед зеркалом. Вот человек, за столом не снял, а перед зеркалом – пожалуйста. Надо все же подправить ему повадку.

– Ух ты! Катаешься?

– Нет, крышу чиню, – буркнул Упрям. – Вот что, сбегай-ка наверх и открой окно в чаровальне. Да пошустрее.

– А меня прокатишь?

– Ага, с горы пинком! Делай, что говорят, некогда мне лясы точить.

– Грубый ты, – насупился Невдогад, – Поднимайся, сейчас открою.

Упрям взлетел к чаровальне и огляделся, поджидая Невдогада. К воротам подъезжали четверо всадников, судя по одежде, бояре. Даже отсюда были видны их округлившиеся рты.

Упрям – а что еще делать? – помахал им рукой.

Бояре, что им тут нужно? Может, найден уже ворог, что злоумышлял против Наума и убийц подослал? Да нет, навряд ли. Чтобы найти, надо знать, кого искать, а им ведь еще ничего не известно про нападение. И, пожалуй, стоит положиться на совет Невдогада – не след трубить по всему свету, что чародей исчез.

Окно открылось, и Невдогад, перегнувшись ухватился за край котла:

– Залетай!

Котел, само собой, резко качнулся.

– Отпусти, дубина!

Невдогад, и сам, испугавшись, отпустил. Котел, подобно маятнику, качнулся в другую сторону, и Упрям из него выпал. Тонкий писк Невдогада потерялся в дружном вскрике замерших у ворот бояр и ржании их лошадей. Лошадям-то летающие люди, пожалуй, безразличны, но раз хозяева чего-то испугались, значит, дело нешуточное.

Успел Упрям расслышать и ржание Ветерка, и лай Буяна – эти поумнее боярских лошадей, сразу поняли, что к чему. Он еще много чего успел заметить – время как-то странно сжалось в этом падении, – да только потом все перезабыл. Но главное, успел подумать: если можно взглядом двигать предметы, то почему нельзя самого себя? И, как сделал это в прошлом году, отдался чутью, позволил мгновенному приступу страха высвободить сокровенную мощь чародейского духа.

На миг ему почудилось, что он оказался между молотом и наковальней. Воздух ударил его, словно собирался вытряхнуть из одежды. Но, справившись, Упрям обнаружил, что парит в полутора саженях над землей.

Толком порадоваться этому Упрям не успел – силы иссякли, и он не столько спустился, сколько плюхнулся на землю-матушку, отбив себе пятки. Впрочем, что значит – «толком не порадовался», почему «не успел»? Живой – и хорошо.

Да как хорошо!

Упрям тряхнул головой и глянул наверх. Котел покачивался у окна, рядом меловым пятном белело лицо Невдогада. Зла ученик чародея не держал, ведь паренек это не нарочно. И вообще, все обошлось как нельзя лучше: вместо одного чародейства Упрям выучил сразу два. Ясное дело, поговорив с боярами, он разыщет Невдогада и всыплет ему по первое число, но – совсем без зла.

Упрям шепнул заветные слова, заставляя котел заплыть внутрь, следом за убравшимся Невдогадом. и пошел отворять ворота, хотя в них так никто и не постучал.

* * *

Боярами были только двое, их спутники оказались слугами. Любимыми или особо приближенными, по крайней мере, нарядами они почти не отличались от господ. Упрям не всех бояр помнил в лицо (сказывалась жизнь вне города), но одного, постарше и пошире как в плечах, так и ниже – признал: это был Болеслав, ошуйник, сиречь Левая Рука князя, ближайший советник по внутренним делам и воевода Охранной дружины. Второго он прежде вроде бы не видел, а если видел, так не приметил, да и неудивительно: этот второй весь был какой-то мягкий, расплывчатый, с рыхлым лицом, выдававшим склонность к избыточным утехам. Кафтан небесно-голубого цвета и золотая бляха на толстой Цепи выдавали в нем предводителя Иноземного приказа. Странные попутчики…

– Жив! – выдохнули все четверо.

– Жив, – согласился Упрям.

Ну да, из-за забора гостям не было видно, чем кончилось его падение.

– А как же… это, того… – Боярин в голубом кафтане знаками изобразил полет Упряма сверху вниз. – Ты же там…

– Крышу чинил, – сказал ученик чародея, ставя точку в разговоре, – Так вы по делу или как?

Тут Болеслава отпустила оторопь, и он рассмеялся:

– Славную смену себе Наум растит, славную! Ну, малый, ты даешь… Конечно, по делу, – посмурнел он. – И по делу тайному, а важности такой, что и помыслить страшно. Веди нас к чародею, да поскорей.

– В башню введу, а вот чародея вам не увидать.

– Что такое? – вскинулся Болеслав.

И Упрям, поборов искушение немедленно поделиться бедой, осторожно сказал:

– Болен чародей. В бреду лежит, меня не узнает. Так что я вместо него.

Бояре переглянулись, слуги тоже.

– Вот нам и кон пришел, – просипел «голубой» боярин. – Всем конам кон…

– Обожди плакаться, – поморщился Болеслав. – Можешь ты, отрок, чародея на ноги поставить?

– Стараюсь. Но получится ли, не ведаю, – ответил Упрям, отводя глаза. – Сильная хворь с ним приключилась. И очень заразная, – добавил он на всякий случай.

– Да уж, беда так беда, – протянул Болеслав. – Ладно, веди в терем. С тобой говорить буду.

– Спятил, – еле слышно прошептал «голубой», но Болеслав на него зыркнул, и он покорно замолчал.

Приняв поводья, слуги сунулись, было на крыльцо, но откатились от рыка ошуйника:

– Вы-то куда прете? Стоять тут, ждать нас!

В горнице он подозрительно огляделся и спросил:

– Кто еще есть в тереме?

– Знакомец мой, Невдогад. Он сейчас наверху, помогает мне кой в чем.

– Хорошо. Только ты, отрок, двери все же притвори, спокойнее будет.

– Может, меду вам принести?

– Давай, – согласился Болеслав. – Что-то в горле пересохло…

Из поднесенного ковша он сделал три молодецких глотка, потом сел за стол и передал питье спутнику. Тот, упавший на лавку едва войдя, сунул голову в ковш, а чудилось – в петлю. Покатые плечишки его мелко вздрагивали, точно он не пил, а лакал.

Упрям запер двери и сел напротив ошуйника. Понизив голос, тот заговорил:

– Дело у нас к чародею, как и сказано, важнее не бывает. Беда в кремле – княжна Василиса пропала: Только, чур, тебя сказать об этом хоть кому-то! Ни полслова, ни ползвука! – Болеслав опять непроизвольно оглянулся. – Пока об этом знают только мои дружинники, там все ребята надежные, ищут – мышь мимо не проскочит, языки же ровно проглотили. Всех прочих в тереме, кому ведомо сие, князь только что не под замком держит. И пока Василису не возвернем, ни единая душа лишняя ничего знать не должна. Не то, что знать – заподозрить! – Помолчав, он продолжил: – И ведь исчезла без следа. Весь кремль перерыли, весь город обшарили… хотя что я, старый, мелю – поди обшарь наш Дивный. Велик город! На одну ярмарку тьму дружинников пускать надо. Вот и послал князь меня с Непрядом к чародею, ибо человеческих сил тут недостает, чары нужны. Исчезла!

Упряму удалось сохранить невозмутимый вид, но мысли метались, как муравьи в потревоженном муравейнике. Не многовато ли исчезновений за сегодняшний день? Чья злая воля обрушилась на Дивный?

– Когда это произошло? – сам удивляясь своему ровному голосу, спросил Упрям.

– Утром. Точнее никто не скажет. Василиса нынче не в духе была, девок от себя гнала, людей избегала. Особо-то ей не поперечишь, князь был занят – да вот ты же и приходил тогда, сам, поди, видел. После хватились – а ее нет.

– Полный кон, – булькнуло из ковшика.

– А незнакомцы странные поблизости не крутились?

– Вон ты о чем думаешь! – округлил глаза ошуйник. – Нет, быть того не может, чтобы прямо из кремля да княжью дочь… А вот ежели когда сбежала она? – Он уронил седую голову на широкие ладони, но потом спохватился: – Да нет, стражу сразу известили, я сам людей отрядил на все дороги. Если даже что – не пропустят. А что за незнакомцы такие? Ты, отрок, о ком-то определенном говоришь?

– Нелюдь иноземная, – пояснил Упрям, – С Запада, из готов. Хотя по одежке их не отличишь, но морды – страшнее упырей.

– Где же ты их видел?

– Да так, видел мельком, – помявшись, сказал Упрям. – Подозрительны они мне зело. Что угорским оркам делать в Тверди? Вот и спросил.

– А Наум что про них говорит?

– А ему я сказать не успел.

– Ясно, – кивнул Болеслав. – Поспрошаю стражу. Слышь, Непряд, ты у своих обязательно вызнай, кто у нас гостит из готов да их сопредельников, или, может, еще кто-то знается с этими, как их бишь, угорскими орками. Слышишь?

– Слышу, – слизнув последние капли, «голубой» боярин со стуком поставил ковшик на стол и пододвинул к Упряму: – Еще налей.

Мед был некрепкий, но глаза у боярина помутнели – видно, не впервые сегодня прикладывался.

– А не будет ли? – осторожно спросил ученик чародея.

– Поговори у меня! – вскинулся Непряд, но тяжелая длань Болеслава пригвоздила его к месту.

– Будет! – весомо сказал ошуйник и повернулся к Упряму: – Ну так что, возьмешься ли отыскать княжну?

Упрям кивнул. Слова не шли – горло перехватило от замаячившей надежды. Искать с помощью чар учителя он действительно не мог, тут даже не в самих силах дело, это магический закон. А вот княжну, пожалуй, получится. И если в ее исчезновении виноваты такие же орки – а Упрям был в этом уверен, – то где бы ни свили они себе гнездо в Тверди, он сам впереди дружины пойдет, чтобы то гнездо разворошить, своими руками будет…

– Возьмусь, – совладав с собой, сказал он. – Принесли вы ее вещи?

– А то, – воспрянул духом ошуйник и полез в поясную суму. – Вот гребень ее любимый, отцов подарок в день солнцеворота. Вот кукла – все прочие она, как в поневу вскочила, забросила, а с этой не расставалась. И вот еще одна вещица, зело Василисой любимая, книжица бумажная с загадками. Довольно ли?

– Хватит.

В сущности, если все сделать правильно, то и одной вещью можно обойтись. Да вот только не доводилось еще Упряму людей искать, но ведь не отказываться же! Все когда-то человек впервые делает…

– Спрячь, – посоветовал Болеслав. – Не знаю, кто твой знакомец и сколь ты ему доверяешь, но кроме тебя и Наума знать про это никому не положено.

– Полный кон! – кивнул Непряд. – Налей меду, отрок. Горько на душе, налей меду сладкого. Ведь не жили еще, ведь только-только жить начали!

– Тьфу, пропасть! Налей ты ему, а то слова сказать не даст.

Упрям пожал плечами и выполнил просьбу. Помогло. Во всяком случае, разговору Непряд больше не мешал.

– Так вот, не знаю твоего знакомца, но гони его в шею, все дела оставь, Василисушку сыщи. И уж извини, но слово я с тебя взять должен, что никому не проболтаешься, что все силы положишь, но либо помрешь, либо княжну отыщешь. Клянись в том, отрок, именем князя-батюшки требую, клянись!

Либо помрешь… вот оно все как оборачивается. А и ладно! Та же бесшабашность, что загнала его недавно во взлетающий котел, и сейчас помогла без раздумий согласиться:

– Клянусь!

Да и вправду, не того ли и сам он желает? Орки поплатятся за свое злодейство!

– Добро. И вот еще что… – Почти отеческая забота промелькнула в глазах ошуйника, когда он положил руку на плечо Упряма. – Славный ты, вижу, малый и многому, должно быть, научился, но, если только задор в тебе говорит – лучше отрекись. Вот сейчас – сниму с тебя клятву, слова против не скажу, не попрекну никогда, если чуешь ты, что не справишься. А коли обманешь… карать не буду, князь покарает. Да и не в том дело. Коли обманешь – не то что мне или тебе, всей Тверди плохо будет.

Так сильно прозвучали эти слова, что по спине Упряма пробежала дрожь.

– Все понимаю, боярин Болеслав. И от клятвы не отступлюсь.

– Верю. Потрудись, малый. И помни: найти княжну надо в два, самое большее – в три дня. Потом поздно будет, – он тяжко вздохнул. – Ну что ж, поедем мы обратно. Ох, беды, беды…

Он встал и уверенным (привычным, что ли?) движением поднял под мышки расплывшегося Непряда.

– Болеслав, не забудь про орков поспрошать, – напомнил Упрям.

– Обязательно. Конечно, нелегко это. Орки, может, твари и приметные, так ведь ярмарка, весь город – что проходной двор. И все же, малый, чем они тебе так подозрительны?

«Зря спросил», – ругнул себя Упрям. Не любил он врать, а как теперь ответить? Подумав, сказал:

– Да ты, если рожи их увидишь, сам поймешь.

«Гордись собой, Упрям. Славно сказано, а главное – вполне правдиво. Жаль, что от этого на душе не менее пакостно…»

Ошуйник понимающе фыркнул и выволок Непряда за порог.

На крыльце «голубой» боярин полез целоваться с балясинами, крича, что он только сейчас жить начинает. Заброшенный слугой на лошадь, взялся петь. Упрям проводил их взором, закрыл ворота и вернулся в башню.

* * *

О своем намерении поучить Невдогада жизни за давешнее приключение с котлом он уже не помнил. Он вообще был отходчивым парнем, если только дело не касалось крапивы – уж ей-то за каждый синяк счет шел особый. Но даже если бы и помнил – сейчас, поднявшись в чаровальню, все равно забыл бы.

Чаровальня была самым просторным помещением башни, и потолок ее отстоял от пола на три человеческих роста. Под потолком, гулко задевая балки, раскачивался котел. А на нем, судорожно вцепившись тонкими руками в край, висел Невдогад и болтал ногами.

– Ты что там делаешь? – не нашел других слов Упрям.

– Висю, – еле слышно отозвался Невдогад.

– М-да, каков вопрос – таков ответ.

– Да как ты там оказался?

– Не знаю.

– А чего не прыгаешь?

– Боюсь.

– Ну, ты совсем как девчонка! Прыгать, что ли, не умеешь? Да ковер же мягкий, войлочный. На него прыгать – одно удовольствие.

– Боюсь…

– Ладно, потерпи еще немного. Эй, ногами-то не дрыгай, весь котел мне обстучишь! Вот бестолочь, право слово…

Упрям повелел котлу опуститься. Где-то на середине пути Невдогад, глянув вниз, сорвался и растянулся на полу, почему-то так и держа руки поднятыми.

– Руки затекли, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд.

Когда котел встал на войлок, Упрям вынул из него перо и бросил в очаг – ему сгореть надлежит. Теперь еще само заклинание надо снять.

– Сознавайся, как ты очутился наверху.

– Я помочь хотела-a… a он как прыгнет! Я думал, пока он легкий, я его спокойно дотяну да вон на треногу поставлю, взялся, потянул… а он как прыгнет!

Ничего другого Упрям от своего гостя так и не добился, но в душе был уверен, что Невдогад попался на детском желании «прокатиться». Теперь лицо его было таким несчастным и растерянным… Вздохнув, Упрям оставил снятие заклинания на потом. Присел рядом и молча стал растирать одеревенелые руки горе-наездника.

– Спасибо.

– Не за что. Идем, что ли, вниз… Икарус!

* * *

Вечерело.

Невдогад, видя, что Упрям поглощен какими-то свитками, глаза не мозолил, удалился в поварню, разогрел кашу, испек два дивных пахучих хлебца да сварил мяса – на завтра. Но во время ужина сидел как на иголках, а потом приступил к расспросам, не очень успешно напуская на себя вид безразличия:

– А что, Упрям, кажется, у тебя гости были?

– Да… к чародею по делу заезжали.

– Важное дело небось?

Упрям только кивнул. Слушал он вполуха, глядя в стену и жуя хоть и в охотку, но с оскорбительным для любого стряпчего коровьим выражением лица.

– Вроде бояре, по виду судя. Не иначе как от самого батюшки князя?

– Угу.

Не дождавшись продолжения, Невдогад встал, прошелся по горнице, где они ужинали, и сел на другое место.

– Нешто в самом кремле чего-то приключилось? Чай, не по всякому же пустяку князь будет к Науму бояр пачками засылать? Уж не беда ли какая в Тверди, земле славянской?

Упрям как будто и не слышал его. Невдогад опустил плечи и обиженно проворчал:

– Или уж настолько дело тайное? Так и скажи, не буду приставать. Нужны мне их тайны…

Ученик чародея перевел взгляд на своего гостя, и стало вдруг под этим взглядом как-то неуютно. А когда заговорил, слова оказались совсем не такими, каких ждал Невдогад:

– Шел бы ты домой. Не спорю, вовремя ты рядом оказался, говорил разумно, спасибо за то. И все равно, скверно ты поступаешь: родного отца учить вздумал. А почем знать, может, он и рад бы лишний часок с чадом провести, на путь наставить, в деле помочь; да только если бросит свои занятия, так тебе же хуже сделает? Я вот не знаю его, а думаю, не для себя же он старается – для тебя.

– Что с моим отцом, я лучше тебя знаю, – жестко отчеканил Невдогад. – И хоть ты прав во многом, всего не знаешь, так что не лезь с советами. Лучше прямо скажи.

– Что это тебе сказать?

Невдогад не ответил. Всмотрелся пристально в лицо Упряма, пожал плечами и перевел разговор:

– Это я так… Ну, чем мы теперь займемся? Поисками чародея? Я думаю, это поважнее будет, уж он-то с любыми княжескими неурядицами справится. Тебе бояре, какой срок дали? Дня три, поди?

– Откуда знаешь? – насторожился Упрям.

– А я и не знаю, только предполагаю. Неужели угадал? Надо же, как оно бывает… Ладно, угадал и угадал, не в том дело. Значит, над пропажей чародея думать будем?

– Да, – помедлив, сказал Упрям. – Для княжьей задачи в любом случае чары потребуются. Не рассчитал я с этим котлом. Хотя нет, котел тут ни при чем.

– А что при чем?

– Не что, а кто. Один мой знакомец в дурацком малахае.

– Ты про меня?

– А по чьей же еще милости я с третьего жилья до первого камнем летел? Нет у меня, знаешь ли, привычки так делать, я все больше всходом пользуюсь. Вот и выплеснул разом все силы, чтоб не разбиться.

– Значит, из-за меня… – Невдогад пожевал губу. – Плохо. Прости меня, Упрям, подвел я тебя. Прав ты – бестолочь неразумная.

– Да ладно, я уже не сержусь.

– Значит, сейчас осердишься по новой. Ты боярам про Наума что сказал?

– Будто болен учитель.

– Так я и подумал. А это, Упрям, с одной стороны хорошо, а с другой – плохо. Из-за моей глупости – особенно плохо.

– Растолкуй.

– А вот слушай. Сказал ты правильно. Кто бы ни был наш враг, что бы ни задумал, переполох да испуг всеобщий ему на руку сыграют. Значит, о пропаже чародея трещать нельзя.

– Ну, верно, – кивнул Упрям. – И что же плохого в этих верных словах?

– Слушай дальше. Ни один орк из башни не вернулся, значит, их наниматель не знает, чем закончился бой. Когда пойдет слух о болезни чародея, враг решит, что Наум ранен и нужно его добить.

Упрям сокрушенно вздохнул. Ему стало страшно. И не нового нападения боялся он, а той ответственности, которую взвалил на себя, скрыв правду и заявив, что он пока что вместо чародея. Ведь не готов, не готов! Сущий растяпа. О том, что враг будет делать дальше, он сам должен был подумать.

– Понимаешь теперь, о чем я?

– Понимаю. Молодец ты, Невдогад, смышлен.

– Брось. Это просто привычка мыслить по-крупному. Да толку с нее теперь… Вполне возможно, гостей незваных сегодня же ночью ждать надо. А ты «исчерпался» – из-за меня, такого «мудрого». Что теперь делать-то?

– Что делать? К бою готовиться! – Упрям стукнул кулаком о ладонь и решительно поднялся на ноги. – Наум не ждал нападения, а я жду. Он был одни, а со мной… впрочем, нет, тебе в драку нельзя.

– Это еще почему? – взвился Невдогад.

– Куда? Ты же слабый, как девчонка, уж не обижайся.

– Зато ловкий! Я… я, знаешь, как могу? Я – о-го-го!

– Хорошо, – примирительно сказал Упрям. – Возьму в бой. Только условие: слушаться меня беспрекословно.

– Быть по сему! – торжественно заявил Невдогад.

– Вот и договорились. Ну-ка, сними малахай.

Такой степени обиды ему еще ни на чьем лице наблюдать не доводилось.

– Ах вот ты как? Я тебе… я помочь, я искупить хотела-а… а ты!.. Ты насмехаться вздумал?

– Ничего подобного, – спокойно ответил Упрям. – Я правду сказал: возьму тебя в бой, только если будешь слушаться не думая. А нет – враз тебя скручу и в кладовую запру. Нет, даже лучше – кину на Ветерка и в город отвезу, страже сдам, пускай разбираются.

Судя по улыбке, сменившей выражение оскорбленной невинности, Невдогада посетила какая-то светлая мысль.

– Ну хорошо, – примирительно сказал он. – Во всем, что касается предстоящего боя, я обещаю слушаться тебя, как ратник воеводу. Но только в этом. А если тебе так уж не дает покоя мой малахай – что ж, сними. Если победишь меня на мечах!

– Это еще зачем? – удивился Упрям.

– А что такого? Ты мне условие, я – тебе. Или ты бою на мечах не обучен?

Упрям окинул взором тонкий стан Невдогада. Слаб – но ведь ловок, а это на мечах поважнее силы.

Он не был совсем уж беспомощен с оружием. Твердь, хоть и жила мирно, имя свое получила в кровавых войнах, так что уважение к воинскому ремеслу в ней было немалое. И в нынешние дни – нет-нет, да и понадобится добрый меч: либо на степном порубежье половцы зашалят; либо нагрянут из глубин Дикого Поля иные кочевники, разбойники лютые, и те же половцы помощи попросят; либо из булгар налетчики выпрыгнут; либо крепичи на выручку позовут. А то великий князь ладожский всех славян поднимет – тогда по древнему обычаю от каждой земли, от каждого княжества собирается особая – дольная – дружина; и сливаются дольники в единое могучее войско соборное, чтобы отразить натиск общего врага, либо самим по иноземью погулять.

Каждый славянин – и труженик, и воин. Ратные люди, конечно, такую воинскую науку постигают, какая прочему люду и не снилась. Но при том любой крестьянин и в рукопашной за себя постоит, и с топором на любого врага выйдет, а с ножом мужчине вообще расставаться не принято. И к мечу, как ни дорог он, руки у славян привычны – потому что существует палочный бой, не так уж сильно от стального отличный.

Другие страны дивятся. Там не принято, чтобы народ сильным был, там любят народ слабый и покорный. Того не понимают, что верность – тоже сила, и нет простолюдина вернее, чем тот, который правителю по собственной воле решил покориться. Хотя почему покориться? – вот глупое слово. Нет – довериться.

И Упрям, никогда не упускавший случая на зимних праздниках повозиться в потешных боях среди молоди (а в последний год – уже среди взрослых), знал, с какой стороны рукоять у меча, умел биться и в строю, и наособицу. Умел держать удар, даже владел двумя-тремя обманными движениями. Кое-чему и Наум научил, требовавший совершенствовать не только дух, но и тело. Под его присмотром Упрям упражнялся уже с настоящим мечом.

Он знал свои силы. Был уверен, что Невдогадов против него десяток нужен. Но что-то особенное, кроме обиды и упорства чувствовалось во взоре напряженного паренька. Что-то… опасное, что ли?

– По рукам, – сказал ученик чародея. – Идем в оружейную, потом во двор. Поспорим.

– Не испугался, – удовлетворенно признал Невдогад.

И стало ясно, что он не просто готов к поединку. Он жаждал его.

Оружейная была на деле скромной каморкой, где хранились свидетели бурной молодости Наума: кольчуга и шлем, два щита, три меча, пара топориков, десяток ножей и три копья. Луком и стрелами Наум пренебрегал, хотя как-то обмолвился, что в былые времена его считали неплохим стрелком. Зная нелюбовь чародея к хвастовству, можно было предположить, что он пускал стрелу в раскрученное на нитке кольцо с сорока шагов, не царапнув внутренней поверхности. Еще здесь лежали предметы вроде бы не военные, точного назначения которых Упрям, столько раз стиравший с них пыль, не знал. Небольшой костяной жезл с тонкой резьбой, какая-то железная бляха, скромный ларчик величиной в ладонь… Оставалось только догадываться, какая могучая сила таилась в них. И сожалеть, что придется обойтись без нее.

Упрям взял себе меч средней длины, прямой, как луч солнца, с рукоятью, утяжеленной большим яблоком. Увесистый меч, но верткий и послушный.

– Выбирай, – указал он на другие.

Невдогад недолго думая потянул из ножен ледянскую сечку – легкий клинок, слегка изогнутый к острию, с изогнутой же длинной рукоятью, с широкой крестовиной, в которой и сосредоточивался вес. Правильный выбор. Этот великолепно уравновешенный меч был нарочно выкован для такой вот немогучей стати. Ледяне научились делать сечки у нелюдей – у чуди белоглазой, никогда не отличавшейся богатырским сложением.

С мечом в руках Невдогад преобразился. Исчезла его нескладность, неуверенность движений сменилась осторожной кошачьей гибкостью. Упрям глядел хмуро, уже догадываясь, что недооценил соперника, но отступать и не думал.

– Значит, условились? – уточнил Невдогад, когда они встали друг против друга во дворе.

Забеспокоившийся Буян, рыча, вклинился между спорщиками, причем Упряму померещилось, что в его сторону волкодав скалился куда отчетливей. Да нет, быть того не может, помстилось.

– Условились. Буян, не переживай, это потешный бой. Посиди вон там, в сторонке, и не мешай нам. Начнем!

Волкодав лег у стены, не сводя глаз с поединщиков.

Невдогад, видя, что Упрям не собирается нападать первым, скользнул вперед. Мечи скрестились. Тяжелый клинок без труда удерживал стремительные выпады сечки, но одной защитой жив не будешь. Памятуя уроки Наума, Упрям внимательно присматривался к сопернику и скоро обнаружил, что Невдогад осторожничает через силу. Природная ловкость так и рвалась наружу. Надо только на миг поддаться ему, вызвать более решительное нападение – а потом ошеломить силой. Должен сломаться…

Сказано – сделано.

Что произошло потом, Упрям понял не сразу. Вроде бы он без ошибки выполнил задуманное, но первый же сильный удар ушел в пустоту, потянул за собой, и ученик чародея полетел носом в землю. Вовремя сделанная подножка лишила последней надежды удержаться на ногах.

И что самое досадное – Невдогад успел шлепнуть его плоской стороной клинка дважды! Сперва по затылку, когда увернулся от удара, потом, отправляя соперника на землю, по спине, а когда тот попытался перевернуться и встать, водрузил ногу на грудь и опустил сталь к горлу.

Буян удивленно приподнял ухо, в стойле осуждающе фыркнул Ветерок.

– Детство беспортошное! – весело объявил Невдогад, отступая. – Не видать тебе моего малахая.

– Давай еще побьемся, – предложил Упрям.

– А на что? Свой заклад ты уже проспорил, а больше мне от тебя ничего не надо.

– Да без заклада, просто охота посмотреть, как ты это делаешь.

– Ну, давай, коли хочешь, – улыбнулся Невдогад и принял стойку.

Вновь сошлись. На сей раз Упрям бился осмотрительнее. Он догадался, что все намерения Невдогад прочитал у него на лице, и теперь почти обхитрил его: удачно изобразил повтор своей ошибки, но в последний миг сдержал атаку. Однако и Невдогад не растерялся, отскочил.

Они закружили по двору, глядя глаза в глаза.

Ничего, захочется этому странному пареньку блеснуть ловкостью! Настанет миг, когда его нападение из пробного превратится в настоящее…

Этот миг и правда настал. Но Упрям его пропустил, а когда спохватился, поздно было – сечка замерла у самой груди.

– Хватит, – сказал Невдогад, вытирая лоб – ага, все же не так просто далась ему победа! – Если живы будем, потом еще потешимся. В общем, знаешь, совсем неплохо. Победить меня ты не можешь, и не вздумай обижаться: мне отец самого лучшего мечника приводил в учителя. Кроме того, сечка – мой любимый клинок.

– Хороший у тебя отец, – улыбнулся Упрям.

– Да я, вообще-то, не жалуюсь. Я пока оставлю ее себе? – кивнул Невдогад на сечку.

– Конечно, бери. И все-таки – драться будешь там, где я тебе скажу.

– Я же слово дал, – кивнул Невдогад и вдруг насторожился: – А это значит – где?

– Придумаю – скажу. Буян, айда с нами, сегодня в доме ночуешь…

– Узнав, кто наш враг, мы поймем, как с ним бороться, – заявил Невдогад, препоясываясь ножнами. Однако мальчишеская увлеченность, несмотря на немалый ум, была отнюдь не чужда ему, и он опять свернул на обсуждение поединка. – У тебя хороший меч, и ты его чувствуешь, но тебе не хватает гибкости, а главное – быстроты. В бою нельзя задумываться, надо, чтобы мысли струились по телу, иначе твои замыслы, самые блестящие, легко можно будет угадать по лицу.

– Неужели ты думаешь, что я никогда этого не слышал? – пожал плечами Упрям. – Учитель все мне рассказывал, но ведь растил он из меня чародея, а не бойца.

Он уже видел, что Невдогад не успокоится, пока не выговорится до конца. Но ничуть не сердился. В снизошедшем после двойного проигрыша вдохновении он до странного легко представлял себе все то, чего сам никогда не имел: и богатый дом, и родительскую опеку в виде лучших учителей… Даже самого этого учителя – внимательного, мудрого, но все равно чужого. Мастера, которого не то, что победить – даже заставить вспотеть уже не мечтаешь. И желание самому учить и наставлять – потому что в этом и только в этом мыслится основа взрослости.

«Ладно, сам-то не лучше», – беззлобно попрекнул себя Упрям.

– Да, конечно, – согласился Невдогад. – Но кое-что ты должен запомнить раз и навсегда. Видно, ты любишь меч, который взял. В нем – большая сила – но и большая слабость. Ты хорошо им защищаешься, это уже полдела. И устроен он так, что ты можешь наносить им поистине богатырские удары. Но вот чего ты, похоже, не видишь: у тебя только одно расстояние удара, ровно в полторы руки. Если ближе врага подпустишь, силу замаха утратишь.

– А если дальше?

– Тогда опоздаешь, потому что обмануть врага тебе не удастся. Один раз я чуть было не попался на твою хитрость, в начале второй схватки, когда ты изобразил замысел. И то, как помнишь, быстрота меня выручила. Дважды на такую уловку никого не поймать. Твоя надежда – стойкая защита. Выжидай, и когда враг окажется на расстоянии удара – бей!

– Так ведь он же заметит, когда я бью.

– Пожалуй, заметит, если останется жив. Но тут уж твоя забота, чтобы первый удар был и последним. А в общем, сражайся по наитию. Просто помни, что ошеломить противника ты можешь либо нападая первым, либо когда он выходит из нападения. Старайся скрыть до времени свое расстояние удара.

– Запомню. Спасибо за науку, Невдогад. Ну а сейчас о другом подумаем.

– Да. В первую очередь – кого нам ждать?

– Орков.

– Возможно. Но орки уже потерпели поражение. Кроме того, знает ли враг наверняка, что ты тут один? Вдруг ты известил князя да приютил тайком десяток дружинников?

Упрям согласился: возможно. Но как станет действовать враг, который не знает наверняка? Постарается узнать!

– Буян! – позвал он. – Заметил ли ты сегодня посторонних людей поблизости? Кроме бояр со слугами, конечно.

Пес отрицательно помотал головой. Невдогад ойкнул и с непосредственностью малыша в скоморошьем балагане приготовился хлопать в ладоши, за что и заработал очень неласковый взгляд волкодава.

– А кто-нибудь еще за нами мог присматривать? Какие-нибудь духи? Собаки видят или просто чуют многих духов, – пояснил он Невдогаду.

Снова отрицательное движение головой.

– Значит, подсылов не было, – задумчиво проговорил Упрям. – И какой вывод? Знает враг, что нет в башне засады? Или на авось понадеется?

– Только не это, – решил Невдогад. – Готовиться надо к худшему. Значит, предположим, он напустит на нас лихих людишек, на золото падких. Это навряд ли больше десяти, иначе их просто трудно спрятать поблизости. Да и парни дядьки Боя хлеб не даром едят…

– Чьи-чьи? – переспросил Упрям.

– А… Дядька Бой – так сотника Залеса воины прозвали. Его сотня – головная в Охранной дружине, как раз следит, чтобы дороги да чащобы вблизи от города безопасными были. Мимо них и десятку-то разбойников просочиться нелегко, но мы же готовимся к худшему.

– Значит, будем считать, что придет дюжина разбойников, – решил Упрям. – Орки… сколько их ждать?

– Два-три, я думаю, – сказал Невдогад. – А, скорее всего – ни одного. Их-то звать еще более хлопотно, чем разбойный люд. Почти наверняка вся угорская нелюдь днем здесь полегла.

– Либо враг разбил отряд на две части. Значит, ждем еще шестерых.

– Ну почему так много? Это ты, брат, лишку хватил. Давай хотя бы четверых!

– Но мы же готовимся к худшему. Ну ладно, уговорил, возьмем пятерку.

– Возьмем… – Голос Невдогада звучал уже далеко не так уверенно. – Кто еще?

– Я боюсь, что кто-то из бояр мог с ворогом снюхаться, – признался Упрям. – Тогда он своих людей отправит.

Исключено. Во-первых, из знатных бояр некому, все приближенные батюшки князя – люди проверенные. А если даже и пошел, кто на предательство, подставляться не станет. Да и прислужники – не все же дураки, хоть один, да выдаст мерзоту продажную.

– Тогда остается магия, – сказал Упрям. – Наш враг ею владеет, а значит, всякое может быть. Мороки, умертвия, да хоть нави… в любом количестве.

– От них ты защитишься?

Постараюсь.

Разговор скис. Вот и польза от разума, от ожиданий худшего. Испорченное настроение и ни проблеска надежды.

Оставалось только идти в город и сознаваться во всем Болеславу. Однако что-то внутри противилось такому решению.

– Да, спрятаться за стенами кремля было бы надежно, – согласился Невдогад, когда ученик чародея все же поделился с ним сомнениями. – Но и враг затаится, и мы просто ничего не узнаем о нем.

– А главное, – сказал Упрям, – я не хочу оставлять башню. Что, если Наум вернется, когда за ним придут? А меня не будет рядом… Вот только боюсь, что толку от меня будет немного против такой-то орды.

– Не нужно себя запугивать, – взбодрился Невдогад. – Этакое войско самому большому ловкачу собрать не по силам. И, как ты верно сказал, мы их ждем. Значит, так сделаем: ставни запрем, одну оставим как бы сломанной. Полезут, стало быть, именно в это окно и в дверь.

– А еще через черный ход, – добавил Упрям. – А еще по крышам пристроек и через окно на второе жилье. Нет, дружище, в своем доме я обороной править буду. Взойдем наверх и там засядем. Коли враги летать не умеют, там и сами, если прижмут, по воздуху уйдем, – в кои-то веки забывчивость оказалась полезной: котел так и стоял, готовый к новым полетам. – Я встану на вершине всхода, справа Буян будет, а ты – за перильцами…

– Ну вот еще! Мне слева встать надо.

– Забыл свое слово? – посуровел Упрям. – Встанешь там, где я скажу. Всход мой! Если случится так, что по воздуху в окна залезут – тогда ладно, дерись, где сочтешь нужным, а иначе – мое место можешь занять, только если меня ранят, – слово «убьют» как-то даже на язык не взошло, хотя думал Упрям именно об этом. – Видел же, как всход устроен: перильцами огражден и узок, больше одного человека по нему враз не пройдет. Зато, пока один сражается, второй третьему плечи подставит, и тот перильца-то перемахнет. Вот его и рази. И еще я тебе кое-что дам.

Невдогад понимающе покивал, а потом, оглядевшись вокруг, чуть не воскликнул:

– Так разворотят же все негодяи. Еще, поди, и пожар учинят.

– Попытаются, как пить дать, – согласился Упрям. – Только это уж им точно не удастся. Ты не перебивай, ты дальше слушай, что у меня на уме…

* * *

К тому времени как Упрям изложил все нехитрые, как сам он понимал, соображения, Невдогад уже смотрел на него с трепетом, как ополченец на прославленного полководца. Неожиданно от умного вроде бы парня, но… приятно, леший побери!

Подготовка к бою отняла время до темноты. Готовились так основательно, что под конец Упрям уже внушил себе: ждать врага следует самое большее через час. Сна у обоих, понятное дело, не было ни в одном глазу.

Каково же было удивление Упряма, когда, выйдя напоследок во двор, он услышал на дороге стук копыт одинокого коня! Никто из горожан в столь поздний час уже не стал бы тревожить чародея. Неужели главный ворог самолично пожаловал? Как он должен быть уверен в себе…

– Невдогад! – громко шепнул он.

– А? – высунулся тот из дверей.

– Поднимись наверх. Если со мной что случится, сиди тихо. У тебя будет только один удар. И ни слова поперек! Ты обещал.

Невдогад помедлил, рванулся в глубь башни, вернулся. Губы его дрожали. Однако Упрям на него уже не смотрел, и он, сглотнув комок в горле, побежал в чаровальню.

Копыта отбили дробь и затихли. Раздался сухой, тревожный в душистой темноте майской ночи стук подвешенного к воротам деревянного молотка. Ученик чародея медленно приблизился и спросил:

– Кого там нелегкая принесла?

Голос предательски дрогнул, но вроде бы не сильно. Он сомкнул пальцы на рукояти меча…

– Свои. Открывай, малый.

Упрям ушам своим не поверил. Не может быть!..

– Ну, чего ждешь? Али забоялся? Без Наума уже и норов растерял? Я это, я. Велислав.

– Князь-батюшка?

Будь что будет, Упрям откинул засов. Человек на неприметном сером мерине был наглухо закутан в плащ, но, едва въехав на двор, сбросил накидку с головы, и сомнений не осталось – сам повелитель Тверди посетил башню.

– Не ждал, малый? Понимаю. Ворота прикрой, а вместе с ними и рот. Идем, поговорить нам нужно. Коня не расседлывай, я ненадолго.

И, спешившись, он уверенно шагнул на крыльцо.

Затворившись, Упрям вбежал в горницу. Князь уже повесил плащ на деревянный гвоздь и поджидал его, сидя за столом.

– Второй раз советую, отрок: рот закрой. Да не стой столбом, лучше дай напиться.

– М-меду?

– Уважь.

Упрям поднес ковшик. Уже много позже он сообразил, что князь заставил его бегать за питьем, чтобы дать время прийти в себя.

– Садись подле и слушай внимательно. Я сейчас тайком к тебе приехал, и вот почему: понял по твоему лицу давеча, что Наум тебе ничего не рассказывал. Не мне судить, и, может, ошибку я совершаю, что в ваши дела мешаюсь. Но обстоятельства теперь другие, и раз уж ты сейчас вместо Наума, то и знать должен поболе.

Упрям потом спрашивал себя: почему в тот миг не сознался? Почему не дал волю рвавшейся из груди жалобе: нет Наума рядом, сгинул Наум! Помоги, Велислав Радивоич, заслони щитом державным от погибели!.. Но, видно, слишком он опешил. А может, почувствовал, что правда сейчас подкосит князя. Просто так владыка к мальчишке не поедет – происходит нечто гораздо более загадочное и странное, чем он может себе представить.

А Велислав между тем продолжал:

– Ты правильно сделал, сказав о болезни чародея. Знаю, что ложь тебе не по нутру, но порою ложь бывает оружием. Об отъезде Наума никто не должен знать. До исчезновения дочери моей – другое бы дело, но пока не вернется она – ни-ни. Болен, в башне затворился, к людям не выходит – но никуда не делся. Рядом он, вот-вот поправится. Так все думать должны.

Упрям понимающе кивнул, украдкой прикусив себе язык.

– Хоть что-то о своем отъезде он тебе говорил?

– Нет, – хрипло ответил ученик чародея и вновь загнал язык меж зубов.

Князь вздохнул:

– Придется мне рассказать. Ну так слушай, начну я издалека. Ты, конечно, знаешь, кто такой Баклу-бей?

– Хан Безземельный? Знаю.

– Ну, теперь его так называть глупо. Пожалуй, все-таки напомню. Двенадцать лет назад один из младших сыновей булгарского хана, султан Баклу-бей, сбежал от отца, сманив несколько родов. Откочевал в Дикое Поле, два года там разбойничал. Тогда участились набеги кочевников… Ты это помнишь, знаю: в одном из них ты и остался сиротой…

– То были не баклубеевцы.

– Конечно. Он сам с Твердью никогда не связывался. В набеги шли ограбленные им. Кто не захотел присоединиться к нему или погибнуть под мечами его молодцов. Драчуном он оказался отменным. За два года из трех тысяч человек вырастил свой кочующий султанат до пятнадцати тысяч. Много родов к нему примкнуло. На третий год он провозгласил себя ханом Огневой Орды. Зимой откочевал далеко на юг, до Шелкового пути, да там и остался. Грабил караваны, захватил два города, но опять нигде не осел. Набрал жен из знатных родов, а Орду свою увеличил уже до сорока тысяч – вместе с женщинами и детьми, конечно.

– Я слышал, с Шелкового пути его выбили церейцы, – заметил Упрям.

– Но на самом деле войско Поднебесной, добравшись до Баклу-бея, было наголову разбито. Да, в Цересе кричали о победе – враг-то оставил земли Шелкового пути. Но хан Баклу ушел по своей воле. Поползли слухи, что ему подвластно черное колдовство. В тот же год он напал на Чурайский каганат и одержал вторую громкую победу. В седьмой год его ханства Огневая Орда, уже трехсоттысячная, снялась и с Чурайских пастбищ. Два года двигалась она бесцельно, но уже не так кроваво – с ней боялись воевать, откупались, присоединялсь. И вот в девятый год хан Баклу дошел до Вендии и там одержал третью великую победу, которая открыла ему путь в ромейские царства. И те содрогнулись от набегов более чем стотысячного войска.

Упрям слушал, не шевелясь. Многие события были ему известны, о войне в Ромейском Угорье и вообще-то говорили много – хоть и не близко Вендия от Тверди, рядом было Угорье Славянское, которое пришло на подмогу, и, стало быть, далекая война уже не была чужой. Однако до сих пор на ум ему не приходило связать воедино звенья великой цепи, которая оставила кровавый след, хлестнув по степным народам. Чародей, конечно, следил за событиями в мире, но больше внимания обращал на ромейское противоборство – между отпавшими от великой некогда Империи языческими царствами и принявшим единобожие Старым Римом. Наум не раз говорил, что зерна будущего посеяны именно там. В Совете Старцев много говорили о Цересе, однако Наум считал, что древняя Поднебесная Империя слишком стара, чтобы заметно влиять на события. Неослабно внимание дивнинского чародея было приковано только к ближайшим соседям, непосредственно граничившим с Твердью, – к Булгарии, к Дикому и Половецкому Полям. Этому он учил и Упряма, насчет остального же, если имел какое-то особое мнение, высказывать его не торопился.

– Занимательная история, правда? – усмехнулся князь. – Хотя и далекая от нас. Но вот другая история. Жил человек по имени Хапа, а по прозвищу Цепкий. Без роду, без племени, кровей неясных. По отцу ромейский франк, по матери булгарин, от предков дальних немного хазарин, немного дулеб. Ловким ватажником был, водил с собой человек сорок таких же отщепенцев, по всему свету собранных. Известно, что подряжался он купцов охранять, потом сам приторговывать начал, как раз тогда его в Твердь занесло. Еще десять лет назад Хапу видели на Дивнинской ярмарке торгующим, потом он вдруг куда-то исчез. Тоже, казалось бы, история чужая…

Князь помолчал, глядя в сторону, точно что-то решая, а скорее – решаясь. Потом вздохнул и продолжил:

– А вот как две эти истории сошлись и напрямую нас коснулись. Этой зимой Огневая Орда в Готии ввязалась в драку бургундских и майнготтских баронов. Оба ромейских царства немедля объединились, послали весть валахам, чтобы те Орде в спину ударили. В Баклу-бей потерял двадцатитысячный отряд. Валахи охотно брали пленных. Они уже изведали набеги Орды и запасались заложниками. Им попался тот самый Хапа Цепкий. Валахи передали его бургундам. Те стали допрашивать, много любопытного узнали, да не уберегли – умер Хапа на допросах, как раз после солнцеворота это было. А уже через неделю ромейские маги доставили в Ладогу записи его показаний. Хапа поведал, что много лет служил Баклу-бею, и для будущего хана он, ловкий торгаш, покупал заговоренное оружие, позже доставил ему в Дикое Поле страшную ширалакскую Книгу Мертвых и финские чары ужасной мертвящей силы. А покупал все это – на Дивнинской ярмарке!

– Не может быть! – не удержался Упрям.

– К сожалению, не все так решили. Хапа назвал имена тех, кто привозил в Дивный запрещенное колдовство. Почти все эти люди были уже мертвы, кроме одного бродяги, который к финнам ходил. Он был ладожанином, схватили его быстро – и он подтвердил слова Хапы. И ночью погиб, прямо в порубе; говорят, финские чары его достали, ибо так страшны, что о них нельзя рассказывать.

– Что же получается – это было как раз тогда…

– Когда Наум еще был головным Надзорным на Дивнинской ярмарке и обходился без чьей-либо помощи, – мрачно подтвердил князь. – С появлением Бурезова Хапа перестал покупать магию в Дивном, а Баклу-бей двинулся в глубь степи, за Итиль. То ли ему уже хватало магии, то ли Цепкий новые пути нашел, но именно благодаря черному колдовству так быстро выросла и продвинулась Огневая Орда. Многих в Ладоге это убедило…

– Нет! Не мог Наум быть предателем!

– Я верю, – кивнул князь. – Но доказать не могу. Может ли Наум? Надеюсь. Он казался совершенно спокойным за свою судьбу. Понимаешь теперь, куда он поехал?

– Неужели в саму Ладогу? – покривив душой, изобразил Упрям удивление.

– Да, Совет Старцев требует его к ответу. Да как не вовремя – под самую ярмарку! Волшебные торги начнутся через три дня. Даже тайными тропами Науму не успеть.

– Зато он докажет, что не предавал Твердь.

– На то и надеюсь, – улыбнулся князь. – И все же плохо, если волшебные торги начнутся без него – слишком многих это убедит в его виновности. В народе про Хапу Цепкого пока не знают, но ведь это только дай срок. Пройдёт слушок – начнутся волнения. Бурезов-то с задачей справится, в нем я не сомневаюсь, но волнения и меня пошатнут. А этого надо бояться. Не потому, что мне престол не в меру люб, а потому, что весь западный мир сейчас в бедах своих славян обвиняет, и особенно – Твердь. Венды и бургунды кричат об опасности для ромейских царств, валахи и даже вязанты верят им – и опасаются. Пошатнись я, это ромеям будет знак: можно клеветать на Словень! Видишь теперь, как важно все в тайне держать? Ну вот, поведал я тебе о наших заботах. Может, зря, и хватило бы простого наказа держать язык за зубами – уж князя ты бы не ослушался, надеюсь? Но думается мне, лучше знай. Душа у тебя светлая, не ошибешься. Что ж, пора мне.

– Спасибо за доверие, Велислав Радивоич. Мудро ты рассудил: все зная, с умом стану действовать. Только вот не возьму я в толк… уж не осерчай, князь-батюшка, может, прослушал чего или недопонял?

– Говори, говори.

– При чем тут твоя дочь? Ты сказал, что до ее исчезновения не страшно было б сознаться, что Наум… не с нами.

Князь потемнел лицом, но ответил прямо:

– Венды немирьем грозят, в союзе с другими ромеями. И вот, чтобы великой крови избежать, вынужден я отдать мою Василисушку замуж за принца Лоуха, наследника вендского. Дело уже решенное, весть ромейским царям разослана. Народу говорить не спешим, хотя бы до смотрин… Но жених уже в пути, через три дня его ждем. И сейчас только это ромеям рты затыкает. Если сорвется сватовство Лоуха, скажут, что мы мира не хотим, тут нам всё припомнят. Да, вот еще, – вспомнил князь, уже накинув плащ. – Болеслав говорил, ты что-то против орков имеешь.

– Да… Я скрыл от него всю правду. Велислав Радивоич. Уж прости, хотел сперва сам разобраться. Шесть орков породы угорской напали сегодня на башню как раз перед… отъездом Наума. Я вот теперь думаю: разойдется весть, что чародей болен…

Продолжать не понадобилось, князь остановил его успокаивающим жестом:

– Понимаю. Пришлю тебе десяток стражников. Молодцы добрые, не болтливые. Жди их к полуночи. Но даже им – ни слова, помни. Орки, говоришь, угорские… хм!

* * *

– Живем! – радостно воскликнул Невдогад, когда Упрям вернулся, проводив князя. – До полуночи не так уж далеко, а после нам никто не страшен будет. Ну и дает, однако же, батюшка князь: один тайком по ночам разъезжает!

– Слышал, значит, все? – осведомился Упрям.

– Ну да…

– А я тебе где сидеть велел? В чаровальне!

– Ой, не занудствуй. Это же не враг был. Охота ведь князя-то послушать.

– Я велел тебе сидеть в чаровальне, – отчеканил Упрям, невольно подражая голосу чародея.

Наум редко кричал, а когда отчитывал (не брюзжал добродушно, а именно отчитывал), то не допускал в голосе ни насмешки, ни злобы, ни обжигающего холода. Одна только твердость – не жестокая, что хлещет хуже пощечины, а спокойная, но непоколебимая. С легкой тенью грусти от обманутого доверия. Очень действенная.

Бывало, загулявшись в городе со сверстниками и догулявшись до кулачных разбирательств, Упрям пытался изобразить такой голос, но безуспешно. То ли упражнялся мало, то ли не всегда бывал прав. А сейчас вот без малейшего усилия получилось.

– И что теперь? – напряженно спросил Невдогад.

– Ты нарушил свое слово.

– А кто ты такой, чтобы мне приказывать?

– Никто, наверное, – пожал плечами Упрям.

Невдогад, уже готовый к заносчивому ответу, потупил взор. Да уж, никто – под крышу взял, боярам не сдал, вооружил… от смертельной опасности отговорить хотел, но, не добившись того, доверил чуть ли не самое важное место обороны. Доверил!

Совесть у Невдогада была. Но, видать, рос он в отцовском доме без особой строгости и просить прощения не любил. Впрочем, возраст такой: уж как там строг ни будь отец, свое отбесится юнец. Упрям поймал себя на том, что и размышлять его тянет, как убеленного сединами старика – точь-в-точь как Наума. Глупо.

– Да, нарушил слово. Что теперь сделаешь?

– Отпущу на все четыре стороны, – ответил Упрям. – Благодарен тебе за мудрые мысли, за готовность помочь, но, как видишь, в подмоге-то я больше не нуждаюсь, Велислав Радивоич позаботился. Так что незачем тебе здесь оставаться.

– Упрям, ну брось! Да, я виноват… но не такая уж и страшная провинность, что ты к мелочам-то цепляешься? Что мне теперь, к отцу возвращаться, который и не думает обо мне?

– С другой стороны, – не слыша, продолжал ученик чародея, – куда тебе в ночь идти? Отоспишься здесь, а утром свободен как птица, иди куда пожелаешь.

Невдогад постоял, сцепив зубы, потом тихо сказал:

– А любишь ты правым быть. Собой любуешься, – и отвернулся.

Глядя на его худую спину, Упрям почувствовал подступающий стыд. Умен Невдогад – раньше его самого углядел, что и впрямь готов ученик чародея возгордиться от осознания собственной правоты, вознестись над оступившимся человеком.

– Извини, Невдогад, – сказал он.

И вдруг тонкие плечи вздрогнули, малахай качнулся, и юный беглец, не говоря ни слова, выбежал из горницы. Тьфу, пропасть! Странный он все-таки. Ну его к лешему, в конце-то концов. Может, и впрямь домой отправить – с утра, конечно? Отдать дружинникам, и пускай в город ведут.

Он еще раз обошел нижнее и среднее жилье, проверяя, везде ли развешаны наговоренные обереги, вспоминая, не забыл ли наложить заговор от пожара в каждой светлице, в каждом покое.

Вообще-то башня защиту имела надежную, нечисти в нее ходу не было – но только нечисти местной. Потому, наверное, неведомый враг и пригнал орков, что против них в Тверди заклятий никто не составлял. Но даже если орков больше не осталось, в отсутствие Наума толковый колдун может подобрать ключик к охранной магии, и Упрям не скупился: вооружившись всеми доступными ему источниками силы, щедро добавлял все заклинания, какие знал, вплоть до заговора-спотыка на половицах…

Теперь оставалось только ждать обещанных дружинников и надеяться. Среднее жилье тревожило больше всего. Внизу-то сплошь хозяйство: поварня, припасы – это не страшно потерять. А здесь и спальни с личными вещами, и читальный покой с книгами. Одна надежда: враги, коли вломятся, будут все же чародея искать, а не грабить…

Ученик чародея поймал себя на том, что уже долгое время топчется на одном месте, подле всхода, а наверх не идет. Вздохнув, он поставил ногу на ступеньку, но тут из чаровальни донесся короткий вскрик и звон извлекаемой из ножен стали.

Упрям не заметил, как взлетел наверх. Невдогад – глаза красные, малахай сидит криво, но сечка в руках не дрогнет – оглядывался, стараясь не упустить из виду западное окно, Рядом уже топтался оскалившийся Буян.

За окном висел упырь. Бывалый, матерый, судя по тому, с какой небрежной легкостью держался одной рукой за наличник. Что упыри летать умеют – это выдумки, но возникли они не на пустом месте, а как раз из-за таких вот удальцов.

Второй рукой упырь делал знаки, долженствующие изобразить мирные намерения.

– Открой, ученик чародея, поговорить надо! – расслышал Упрям через стекло.

– Следи за другими окнами, – шепнул он Невдогаду и приблизился к западному. Открывать, ясное дело, не стал, изготовил меч для удара, если кровосос бросится внутрь, и крикнул:

– Чего надо?

Не слишком длинные, но широкие, игольчато-острые клыки блеснули, отразив огонь светильников, когда упырь вежливо улыбнулся и отвесил приветственный поклон.

– Не бойся меня, Упрям, ученик достойного Наума. Я чту законы и обычно не вхожу без приглашения. Я хочу тебя предупредить.

– О чем?

– Значит, ты не впустишь меня?

– Еще чего, – хмыкнул Упрям. – Потом от вашей братии житья не будет. Так говори!

Упырь что-то проворчал о живучести предрассудков, но из-за стекла слышно было плохо. Ученик чародея невольно шагнул поближе. А упырь вдруг подался вперед. В полной тишине мимо лица скользнула серая тень. Упрям, не думая, рассек мечом воздух…

Ночного гостя за окном уже не было – стоял он посреди чаровальни, испуганно нагнувшись и осторожно щупая макушку. Перед носом Упряма, кружась, опустились на пол два или три волоска.

Волкодав бросился молча, без рыка, однако вытянутая рука нежити словно создала в воздухе незримую стену, остановившую пса. Ошеломленный неудачей, Буян, однако, не потерял соображения и снова нападать не стал.

– Ловко, – признал упырь и, удовлетворившись подсчетом уцелевших волос, выпрямился, вернув на бледное лицо прежнюю вежливую улыбку. – Не торопитесь рубить меня на куски, милые дети. Во-первых, это все равно не убьет меня…

– Правда? – хищно осведомился Невдогад. – А если каждый кусок по отдельности в соль закатать?

– Лучше сохранюсь, – невозмутимо ответил упырь. – А во-вторых, я не собираюсь причинять вам вред. Так что можете убрать отсюда эту достойную псину и успокоиться.

– Ну, хорошо, поверим тебе, – сказал Упрям, не торопясь, однако, вкладывать меч в ножны. – Буян, сходи вниз, посмотри, нет ли там гостей незваных. Если что – полай.

Волкодав удалился, тяжело запрыгал вниз по крутым ступеням, но напоследок бросил упырю через перила более чем красноречивый взгляд, говоривший: еще сочтемся, кто ловчей.

– О чем ты хотел поговорить? – обратился Упрям к нежити.

Воплощенная самоуверенность, упырь повернулся к нему лицом, а к Невдогаду спиной. Держался он с достоинством почти царственным.

– Даже не спросишь, как меня зовут? – слегка удивился он.

– А ты ответишь?

– Имени не скажу, да и незачем. Кому позволено, называют меня Скоритом, большего давно уже не требуется.

Упрям видел, как вытянулось лицо Невдогада. Скоритами летописи именовали народ, в давние времена сгинувший в колдовских войнах. Уже больше пятисот лет нигде в мире не видели ни одного живого скорита. А неживой вот уцелел.

– Тебя и… твоего друга я знаю, – продолжил упырь. – Соблюдения обычаев гостеприимства не жду, так что перейдем сразу к делу. Мне безразличны люди с их войнами и недолговечными свершениями, однако чародей Наум однажды оказал мне услугу, и я хочу возвратить должок. Думал подождать, но с вами, смертными, это неблагоразумно: еще лет тридцать, а то и меньше, и не останется никого, кому я смог бы воздать предобрым за предоброе.

Скорит подсел к рабочему столу и облокотился на него, положив ногу на ногу.

– Наум, должно быть, серьезно ранен, – заметил он, – раз уж тебе пришлось его спрятать. Хорошо спрятал, надо признать, даже я его совершенно не чувствую. Но это к делу не относится. Я хотел предупредить, что в Мире ночи кто-то собирает отряд для нападения на эту башню. Своим подданным я запретил вступать в подобные сговоры. Кроме моего личного уважения к Науму есть еще Договор: упыри не трогают людей вне своих владений, пока люди не трогают упырей. Однако мне известно, что кое-кто из других народов откликнулся на приглашение. Нынче ночью у тебя тут нескучно будет.

– Кто стоит за всем этим? – спросил Упрям.

Скорит неопределенно махнул рукой:

– Не знаю, меня не волнуют мгновенные людские судьбы, я даже имена плохо запоминаю.

– Что ж, и на том спасибо. Мы, впрочем, ждали чего-то подобного.

– Мое дело сообщить. Теперь долг уплачен, и, кроме Договора, меня с этой башней ничего не связывает.

– Благодарствуй, – Упрям не счел за труд поклониться. Упырь не ответил, но и вставать не спешил, будто ждал чего-то, глядя поверх голов. Потом перевел взгляд на ученика чародея. Потом на Невдогада. Потом – словно бы в глубь себя заглянул, пожал плечами и поднялся на ноги.

– Немало у вас гостей будет, – обронил он. – Наум в свое время многим хвосты прищемил.

– Да уж, спуску вредителям не давал, – с гордостью отозвался Упрям и поспешно добавил: – Не в обиду будь сказано.

– Какие обиды! – воскликнул Скорит. – Я никогда не обижаюсь на людей.

И снова он помолчал, не двигаясь.

– Мне пора.

– Прощай, – сказал Упрям.

– Я ухожу! – зачем-то пояснил упырь, делая шаг в сторону окна.

– Доброго пути, – пожелал Упрям.

– И ты больше ни о чем не спросишь?

– А на что ты ответишь? Постой, так тебе все-таки известно, чья злая воля хочет сгубить Наума?

– Нет, я о другом! – уже с заметной долей раздражения воскликнул Скорит. – Тебе что, не пришло в голову попросить меня остаться и помочь тебе?

– Нет, не пришло, – честно сознался Упрям.

– Ну? – не дождавшись продолжения, попытался подначить его упырь. – О небо Исподнего мира, парень, ты так недогадлив или так самоуверен? К твоему дому идут жуткие лесные чудовища, а ты не просишь о помощи! Почему?

– Не думаю, что вправе задерживать владыку упырей. Ты ведь правитель Тухлого Городища?

– Города Ночи! – сквозь зубы поправил Скорит.

– У нас называют так, – ответил Упрям. – Это ведь не близко, а существо ты занятое. Мне даже неловко, что ты потратил столько времени, пытаясь удивить меня тем, что мне и без того известно.

Скорит нахмурился, заподозрив, что над ним попросту издеваются.

– А про то, что среди этих чудищ будут нави, тебе тоже известно? – осведомился он.

– Из лесных жителей они первыми должны были откликнуться, – как само собой разумеющееся сказал Упрям, хотя внутри у него все похолодело: он до конца надеялся, что обойдется без них.

Нави! Сродни тем же оркам, только куда более злобные и опытные в чарах. Сами они твердят, что лешие – их непутевые дети, против чего последние возражают яростно, с пеной у рта. На самом деле и те, и другие происходят от одного корня, только лесовики и чащобники сжились с деревьями, а нави – ни с чем и ни с кем, кроме гибельных болот, навеки оставив за собой дикую злобу и служение Тьме. Так, по крайней мере, говорили летописи волхвов.

Но откуда?! По всей Тверди нави если встречаются, то в самых глухих болотах, враждуют с чащобниками, и уже полвека никто не слышал, чтобы они трогали людей. Даже самые дремучие племена, не платящие дани, забывают про них. И вдруг – в самом Дивном!

Лукавит Скорит. Или просто не знает всего. Враг собрал навей и прочую страхолюдную братию задолго до сегодняшнего дня.

– Ах так? – рыкнул упырь. – Вот ты, значит, как? Ну ладно же… Я ухожу! Посмотрим, что скажет Наум о твоей неблагодарности – если, конечно, он выживет под твоей, с позволения сказать, «защитой».

Впрочем, даже после этих слов он весьма неспешно развернулся к окну. Ученик чародея собирался еще раз сказать «прощай», но в этот миг внизу зазвенели стекла, а двери загудели от страшных ударов.

Началось!

– Невдогад! – Времени на разговоры не оставалось, Упрям только махнул в сторону перил, ограждающих вход в чаровальню, чтобы напомнить юному соратнику о его обязанностях. А сам натянул заготовленную кольчугу, подхватил на руку щит и метнулся вниз по ступеням. На среднем жилье у него было подготовлено место – пустой ларь, приставленный к перилам. Отсюда он, притаившись, мог видеть и проход между помещениями, и часть нижнего жилья под всходом.

Башня наполнилась звоном, треском, лязгом, криками и грохотом. Стекла – надо было их повынимать, недешевые ведь, но поди все упомни, да и не успели бы. Ну чем они там трещат? Что раскалывают, что ломают? Видно же – никого нет, ну и двигай дальше!..

Что там быстрое, серое промелькнуло внизу, Упрям не разглядел, но тут из читальни вырвались сразу трое навей, забравшихся туда через окно.

Приземистые, ширококостные, неказистые, хотя довольно сильные и ловкие, они с равным успехом могли бы объявить себя родней и людям, и крысам (хотя вернее было бы сказать – в равной степени безуспешно, ибо ни одна земная тварь не была близка к ним в достаточной мере, чтобы по-настоящему опозориться прозванием родича нави, но вместе с тем при желании в них нетрудно было найти черты многих родов – как живых, так и нежити). В скупом свете, падающем из чаровальни, можно было разглядеть, что кожа у них бугристая, отдаленно напоминающая кожу леших, но больше сходная с гниющим болотным валежником. А запах от них исходил…

Одеждой и броней им служили длинные кожанки с нашитыми железными бляхами, в лапах они держали короткие кривые мечи, заостренные на конце, с полуторной заточкой.

Без рассуждений нави бросились к трем ближайшим дверям – к спальням чародея и его ученика и к одному из гостевых покоев.

В темноте или полумраке нави видят неплохо. По счастью, соображают при любом освещении одинаково скверно. Ни один не обратил внимания, что все три двери слегка приоткрыты…

Первому навью досталась склянка с кислотой. Больше одной такой ловушки Упрям ставить не осмелился – самому страшно было, да и несподручно устанавливать ее, протискивая руку снаружи. Теперь пожалел – визжащий навь, скорее всего, не выживет. Второму на голову рухнул тяжелый окованный ларчик (Упрям сложил в него все золото, что оказалось под рукой). Удар был таким мощным, что навь распластался не охнув. И только третий сообразил, что дело неладно, крикнул несколько неразборчивых слов товарищам внизу и толкнул свою дверь, отступив в сторону. Пустой чугунок рухнул без всякой пользы. Ничего, входи, вражина, это же чародеева спальня, там еще несколько заклинаний припасено. Упрям не успел додумать, как из дверного проема, осветившегося синеватой вспышкой, вылетело дымящееся тело. Вот так, уже трое.

Судя по грохоту и свирепой брани внизу, немудреные приспособления срабатывали одно за другим. Чтобы превратить башню в одну большую убийственную ловушку, Упряму не достало бы ни опыта, ни времени, поэтому его хитрости в большинстве были несмертельными. Пара подпиленных половиц, неожиданно переворачивающиеся плошки, выбрасывающие облачка тертого перца на уровне глаз, политые маслом ступеньки… А в основном – железные капканы и силки. Недобрые, завистливые охотники накладывали на них запрещенные чары, покупая магию у заезжих колдунов без чести и совести (разумеется, у таких, которые к ярмарке даже близко не подходили). Наум последних отлавливал, первых отчитывал и отдавал Охранной дружине на порку, а «воровскую справу» отнимал и расколдовывал, после чего убирал с глаз долой в кладовую. Применения ей не находилось, но не возвращать же негодникам? Теперь «запас» пришелся как нельзя кстати, вспомнив о нем, Упрям велел Невдогаду расставлять силки и капканы везде, где на посторонний взгляд может спрятаться взрослый человек.

Вот стук откинутой крышки сундука, железный лязг и вопль – кто-то решил поворошить тряпье. Вот поток брани из кладовой – кто-то пнул скомканный половик и полетел к потолочной балке с ногой в петле. Глухое падение тела и ругань… а, это уже Невдогад придумал: по натягивал между косяками, в ладони над полом, тонкие прочные нити.

Создавая все это безобразие, Упрям понимал, что без боя не обойтись. Понимал он и то, что в бою у него будет очень мало надежды выжить. И надеялся, что до верхнего жилья враги дойдут если не покалеченными, то хотя бы разозленными, забывшими об осторожности.

И как можно более кучно.

Что ж, как бы ни развивалась задумка дальше, первая часть ее удалась на славу – гвалт внизу стоял как на ярмарке.

Однако сколько же их там? Грубые голоса людей, булькающие – навей; еще один, приглушенный, но сильный, перекрывающий кавардак:

– Это происки мальчишки! Взять его живым.

Яркая вспышка внизу, падение тела, горестные вопли навей. И тот же голос:

– Кто додумался колдовать в башне? Я предупреждал: только снимать охранные заклятия! Для чего учил вас? Мне что теперь, самому отдуваться?

«Навий шаман попался, не иначе, – подумал Упрям. – А этот – неужто сам главный сюда пожаловал? Эх, сцапать бы…»

Он, впрочем, уже видел, что мечтания бесполезны. Скорее всего, ему не выжить. Котел готов к взлету, но двоих, наверное, не вынесет. Лишь бы Невдогад не артачился и сел в него, а Упрям уж дотолкает до окна и произнесет волшебное слово. Буян внизу остался, теперь уже, конечно, мертв. Упрям сжал челюсти. Врагов не меньше двадцати, может оказаться и тридцать, и сорок. Но не всех еще гостинцев они отведали.

– Хозяин, на самом верху двое! Но второй – не старик, – новый голос, жутковато-вкрадчивый.

– Упряма брать живьем! – напомнил главарь.

Налетчики бросились к всходу. Ученик чародея напрягся.

Первым бежал человек, косматый, без брони, в грубой одежде, с топором. Он успел подняться на четыре ступеньки, поскользнулся и свалился вниз, умудрившись пораниться собственным оружием.

– Недоумок, – хмыкнул рослый навь, перепрыгивая через него.

Он был поумнее и приметил, кончено, что маслом была полита только середина всхода, а вдоль самых перил можно ступать спокойно. Его примеру последовал другой болотник, за ним потянулись двое людей, тоже без доспеха, но с мечами. Выше, выше, вот уже сейчас…

За общим шумом внизу Упрям не обратил внимания на звуки в читальне, а нашествие на среднее жилье через окно, оказывается, продолжалось. Вот куда следовало маслицем плеснуть – на приступочку на каменной стене, благодаря которой можно забраться в читальню с крыши амбара. Из дверей в коридор вырвалось несуразное существо, состоявшее, похоже, из одних лап, ровно коряга ожившая… Топляк! Ну конечно, рассказывал ведь Наум: это любимые твари навей – они и есть коряги, под болотной ряской полежавшие, – навьи шаманы поднимают и оживляют их. В родной трясине топляки подолгу жить могут, зверье для своих хозяев отлавливая. А вдали от болота – только при шамане двигаться способны. Это получается, шаман, по которому только что ударило защитное заклинание Наума, либо жив (что маловероятно), либо был не единственным с навьями.

Когда Упрям успел столько передумать – загадка. Все происходило в считаные мгновения. Навь, первым рвущийся, уже на середине всхода, двое его соплеменников выскакивают из читальни вслед за топляком, еще несколько вперемежку с людьми снизу ломятся. Пора, самое время доводить задуманное до конца.

Но тело почему-то не слушалось. Это ведь не потешный бой, это насмерть. Днем, сцепившись с тем орком, Упрям ни о чем подумать не успел, а вот сейчас короткое ожидание сыграло против него. Неудержимая, озверевшая волна врагов. Страшно…

Страшно? Да куда это, к лешему, годится? Изрубят ведь и его, и Невдогада, бедолагу. Но тот хоть одного-двух с собой заберет, а я?.. Мгновенная вспышка злости помогла сбросить оцепенение.

– Не меня ли шукаете, гости? – крикнул он, вставая на ноги.

– Держи его! – грянули вражьи глотки. – Бей его!

Вот тебе и приказы: «Живьем взять, живьем…» Первого болотника отделяли от вершины пролета четыре или пять ступенек, когда Упрям пнул сундук ему навстречу. А сундук, мало что пустой, стоял на двух полешках, как на катках, и теперь весело загрохотал вниз, сметая налетчиков. Только тот, первый, оказался ловчее – увернулся, одним прыжком взлетел на среднее жилье и обрушил широкий кривой меч на Упряма.

– Живым! – напомнили ему снизу.

– Живым, – прокаркал навь, явно не вникая в смысл слова.

Ответный выпад он легко отбил и размахнулся для нового удара, но тут сверху упала метко пущенная сулица и пробила ему шею как раз над воротом. Захлебываясь кровью, навь опрокинулся и заскользил по промасленным ступенькам. Первый. А вторым я стану, обреченно подумал Упрям. Наверх мне подняться уже не дадут. И сулиц у Невдогада больше нету, одна и то случайно в башне оказалась.

Топляк был шустрым, прыгнул вдоль прохода с пяти шагов. Ученик чародея принял его на щит, резко развернувшись, всем весом впечатал тварь в стену. Что-то отчетливо хрустнуло, но разве можно оглушить существо, у которого и головы-то нет? Упрям произнес заветное слово и высвободил силу оберега, вделанного в щит, только это и помогло – надломленный топляк рухнул неподвижно.

Налетчики снизу, пропустив падающее тело, опять рванули наверх плотной толпой. Упрям кинулся к последнему пролету ведущему в чаровальню, но нави из читального покоя, конечно, подоспели. Два меча ударили по Упряму одновременно. Один он отбил щитом, второй мечом, и тут же его заставил согнуться пополам удар когтистой лапы в бок. Вот и конец. Невдогада жалко…

Невдогад не добежал до конца пролета, прыгнул, метя ногами в одного из навей, опрокидывая его на пол. Второй уже занесший меч над Упрямом, обернулся, но сечка успела вскрыть ему брюхо, пройдя между железных пластин брони. Отвратное зрелище.

– Быстро! – велел Невдогад, поворачиваясь к врагам, спешащим снизу.

Первым теперь был человек, кажется, единственный в кольчуге и с двумя короткими клинками. Невдогад встретил его столь стремительной атакой, что сечка в его руках расплылась, превратившись в туманную тень. Человек отступил на шаг, еле держа удары.

Упрям перехватил меч в левую руку, а правой достал из-за пояса нож. Метал он его вполне прилично, однако противник Невдогада заметил движение краем глаза, увернулся. Одна польза – поскользнулся, ступив на всход, но до низа не скатился, поддержанный товарищами.

Его падение подарило защитникам башни несколько мгновений – не больше трех ударов сердца.

– Ты! – Упрям щитом толкнул Невдогада ко всходу в чаровальню.

И паренек не стал спорить, взлетел легко, как птица. Упрям бросился следом. Над самым ухом пролетел со страшной силой брошенный нож. Чутье заставило ученика чародея тут же полуобернуться левым боком, опуская щит – и в мореное дерево вонзился небольшой метательный топорик, нацеленный под колено.

Взбежав до чаровальни, Упрям опередил врагов буквально на два шага: преодолев промасленный пролет, они уже не медлили. Едва успел он развернуться на последнем рубеже и отразить удар чуть не настигшего его навья. Ударил сам – в пустоту. Сбоку, дотянувшись, свистнула быстрая сечка, но была отбита, а кривой меч, продолжая движение, устремился к голове Упряма.

Ученик чародея закрылся щитом… и полетел с ног долой, кувыркнувшись через голову, с такой силой его в этот щит пнули. Да, это в воображении легко было стоять на верху всхода, по одному сдерживая нападающих. Навь ступил в чаровальню, за ним прыгнул человек с короткой секирой, следом торопливо перебирал лапами топляк.

Вот теперь точно конец. Вся надежда была удержать их у горловины всхода, собрать в одном месте. А в такой рубке – на что рассчитывать? Не на упыря же – хоть он и не ушел пока вопреки ожиданиям.

Невдогад и навь двигались одинаково быстро, но на стороне болотника были еще сила и опыт. В два удара он оттеснил паренька в сторону, чтобы дать дорогу остальным. Но, по счастью, чем-то привлек его упырь – он метнулся к нему, крича:

– Сдохни!

Возможно, не сделай он этого, все кончилось бы совсем по-другому.

Широкий клинок разрубил воздух, промахнувшийся навь как-то нелепо согнулся, выпуская меч из попавшей в стальной захват лапы. В следующий миг оружие перекочевало к Скориту, он отпустил противника, тотчас упавшего на колено, и снес ему голову.

Человек с секирой надвинулся на Упряма, топляк прыгнул на упыря. Два навя, перелетев через перила в невероятном прыжке, подступили к Невдогаду. А несколькими мгновениями позже, расталкивая разномастных союзников, в чаровальню ворвался… огромный волк. Оборотень!

Упрям к тому времени уже был на ногах. Человек летел на него, как взбешенный бык. Ученик чародея непроизвольно отпрыгнул назад. Секира обрушилась на него сверху – он закрылся щитом. Но второй раз на одну уловку не попался и, защищаясь, сам пригнулся, подался вперед, секущим ударом подрубая ноги противнику. Тот, не ожидавший хитрости от мальчишки, упал с воплем, но самообладания не потерял, закрылся секирой от добивающего взмаха. Тогда Упрям пнул его в локоть, заставляя выпустить оружие, и опустил меч на голову.

Зрелище смерти ужасно всегда, но человек, искалеченный сталью, страшен особенно. Страшно его лицо, искаженное жестокостью, страшна его готовность крушить себе подобных. Страшны его кровавые раны – и страшен его конец… им же самим выбранный и предопределенный!

Вперед, вперед! Все мысли – потом, а сейчас в бой, пока то же самое не сделали с самим Упрямом, с Невдогадом, да и со Скоритом, леший побери его торгашеский норов! Впрочем, как раз за Скорита переживать, пожалуй, и не стоило. Отрубив топляку наиболее длинный и гибкий сук, или, скорее, щупальце, он перехватил его второй рукой, вздернул от пола и со страшной силой швырнул в окно, Возможно, за забор отбросил – невелика тяжесть в коряге. Скорит немедля бросился на помощь Невдогаду, но как раз в этот миг в чаровальне возник оборотень, и упырь отпрыгнул в сторону. Вот опасный для него противник! Один из навей, крутанув в лапе тяжелый меч, оставил надежду дотянуться до загадочного малахая и, ухмыляясь, стал обходить упыря сбоку. Волк напрягся перед прыжком. А по ступеням взбирались новые враги. Остановить хотя бы их! Упрям прыгнул вниз, выставив перед собой щит. Точнее сказать, упал вдоль пролета, сбив с ног сразу двоих противников, потеснив задних и задержавшись только на середине. Он уже не различал, нави перед ним или люди, Разрубил чью-то голову, всадил закругленный конец меча в пах неприятелю, на котором сидел, и пополз наверх – на ноги встать не удалось. Низенький навь с особо мерзкой рожей легко перепрыгнул через поверженных и страшным ударом секиры едва не сломал Упряму руку под щитом. Ученик чародея пнул его в колено, опрокинул, преодолел еще несколько ступеней. Брошенный снизу нож чиркнул по кольчуге. Низенький навь опять ринулся следом. Упрям уже поднялся до чаровальни и здесь дал ему бой, намереваясь уж теперь-то стоять насмерть.

За эти несколько мгновений на верхнем жилье не многое изменилось. Соперник Невдогада дрался умело и расчетливо – рубил изо всех сил, но не увлекался, чтобы не открыться для ответной атаки. Второй болотник валялся с мечом, по рукоять ушедшим в грудь. А Скорит боролся с волком врукопашную. Оборотень стоял на задних лапах, давя всем весом. Только небывалая сила упыря позволяла ему держаться на ногах. Страшные челюсти лязгали в полупяди от лица.

Упрям забыл все наставления – и, наверное, правильно сделал, иначе непременно допустил бы ошибку, пытаясь обдумать положение. Сейчас сражалось его тело, слепо желавшее одного – жизни! Жизни! Навь был быстрым и опытным, но ученик чародея рубился с неожиданной яростью – и держался, не уступал ни полшага.

Оборотень как-то странно, не по-волчьи извернулся и повалил-таки Скорита. Тот мигом откатился, и первый раз челюсти сомкнулись в воздухе, но оборотень не дал ему встать, придавил лапой к полу и…

За миг по этого Невдогад, видя, что поединок быстро измотает его, решился на отчаянный шаг. Он отступил и как будто прыгнул на помощь упырю. Навь, конечно, кинулся за ним. Но проворный Невдогад без задержки изменил направление движения, поднырнул под меч, оказавшись вплотную в болотнику, и, уворачиваясь от захвата, зашел за спину противника, вспоров ему бок, и обратным движением рассекая спину. Броня из блях болотного железа не спасла.

И Невдогад успел помочь упырю. Мгновение короче вздоха отделяло Скорита от смерти, когда оборотень, чуя беду, прянул в сторону – и отделался лишь царапиной на боку. Упырь приподнялся, но, не потрудившись встать, подхватил случившуюся поблизости лавку и швырнул ее, но не в своего противника, а в болотника, наседавшего на Упряма. Тот не ожидал удара сбоку, растерялся и полетел вниз с рассеченным горлом. Его место занял человек – тот самый, с двумя мечами. Судя по снаряжению, наиболее опасный из человеческих наемников. Упрям встретил его воинственным криком и свирепой атакой.

А Скорит поднялся, носком подцепил оброненный навий меч, подбросил и перехватил правой рукой. Левой, нагнувшись, выдернул второй из мертвого болотника. Широкие клинки загудели, невесомо порхая в воздухе.

– Помоги этой бестолочи, пока он не доигрался, – не отрывая глаз от оборотня, велел Скорит Невдогаду.

Паренек спорить не стал. В два прыжка приблизившись, он вонзил сечку в пол и подхватил припасенные за перилами кувшины.

Наум был запаслив, и в тот день Упрям прикупил среди прочего семь кувшинов масла. Три они израсходовали, поливая ступени. Оставшиеся четыре сейчас полетели вниз

Каково бы ни было число оставшихся противников, они все, обозленные и действительно забывшие об осторожности, толпились у пролета, ведущего в чаровальню. Разбившиеся кувшины щедро расплескали масло, опять кто-то поскользнулся, падая, свалил другого, но ни одному не пришло в голову отступить.

Пока сверху один за другим не полетели два масляных светильника.

Огонь поначалу разгорался медленно, как бы неохотно, но неуклонно. Привычная брань сменилась воплями ужаса и боли. Река врагов взбурлила – точь-в-точь это было похоже на порожистую реку! – отхлынула, распалась, покатилась вниз. И опять кому-то не повезло, теперь уже от растерянности, вспомнить о скользких ступенях, и налетчики, ломая кости, раня себя и друг друга, летели вниз. На многих горела одежда. А тех, кто не успел протолкаться к спуску, поглотила вдруг разом поднявшаяся стена гудящего пламени.

Язык огня взметнулся над устьем всхода. Невдогад отшатнулся. Мечник испуганно обернулся, и Упрям, прежде чем отступить от нахлынувшего жара, зарубил его.

Скорит остолбенел, но оборотень не воспользовался замешательством противника. Он и сам не ожидал подобного, к тому же вскипела в жилах волчья кровь.

– Еще встретимся, – пообещал он (так вот кому принадлежал жуткий голос, сообщивший, что «учуял» двух людей наверху!) и выпрыгнул в окно, без колебаний высадив стекло собственной тушей. Восточное окно – как раз над амбаром. Значит, выживет. К сожалению.

– Ты совсем с ума спятил, парень? – не своим голосом взвыл упырь. – Сгорим! То есть вы сгорите – черт с вами, если вам так хочется, но подвергать опасности жизнь повелителя Города Ночи – права не имеете!

Огня упыри боятся, пожалуй, даже больше, чем звери.

– Да все в порядке, – успокоил его с трудом дышавший Упрям. – Сейчас погаснет. Тут все от пожара заговорено, каждая щепка.

– А что ж тогда горит? – подозрительно спросил упырь.

– Масло, – доходчиво объяснил Упрям. – Его-то никто не заговаривал. И не стал бы – как им тогда светильники управлять?

Судя по недовольной физиономии Скорита, эти слова не слишком его утешили. Он отошел поближе к окну и на пляску огня поглядывал с опаской, в то же время, косясь по сторонам и к чему-то принюхиваясь.

– Всадники на дороге, – как бы между прочим сообщил он.

Невдогад тотчас подбежал к разбитому окну и высунулся в ночь, мало не порезавшись торчащими осколками.

– Болеславичи! – радостно сообщил он. – Десяток Ласа – сейчас они им зададут!

Упрям подошел к нему и тоже посмотрел наружу. Сияла луна, из двух окон падали отсветы пламени, а всадники на дороге несли факелы, но к общей суете света не хватало, он разглядел только, как верховые дружинники промчались до открытых ворот и влетели во двор, стоптав на ходу пяток ошарашенных пешников. Несколько теней успели метнуться в сторону и скрыться в придорожных зарослях. Дружинники, спешившись, кинулись в башню, трое бросились к колодцу. Но огонь же сам собой сходил на нет.

– Ну что ж, мне пора, – сказал приободрившийся Скорит – Я зайду завтра ночью, думаю, нам есть о чем поговорить.

– Благодарствуй за подмогу, владыка упырь, – чинно полнился Упрям. – Теперь ты действительно отплатил за услугу, которую оказал тебе Наум.

– Что? – Брови Скорита поползли вверх. – Ах вот ты как? – От возмущения ему было трудно говорить, а сказать хотелось явно многое; но внизу уже шумели дружинники, заливая остатки огня, а встречаться с ними упырю не хотелось, – Ну, мы еще свидимся. Я еще расскажу Науму про твое самоуправство!

– Рад буду послушать, – ответил Упрям. Однако упырь уже исчез.

– Может, зря ты с ним так? – озабоченно спросил Невдогад, вкладывая сечку в ножны.

– С ним только так и надо, – возразил Упрям, – Я тебе потом расскажу, в чем тут дело, а сейчас айда вниз

– А-эм… слушай, я как-то с дружинниками неуютно себя чувствую. – попятился вдруг Невдогад.

– Не дури, идем! – Ученик чародея схватил его за руку и потащил за собой.

И, спускаясь навстречу болеславичам, вдруг понял: а Невдогад-то от закона скрывается! Что бы там у него с отцом ни произошло, решил он, видно, что-то жутко самостоятельное сделать. Отправился в княжий терем, а там… что – обманул кого-нибудь? Скорее всего, но Упряму это было безразлично – они бок о бок сражались, кровь пролить готовились, одно дело защищая.

– Не бойся, – сказал он Невдогаду. – Не выдам тебя.

– Ты все-таки догадался? – вздрогнул паренек.

– Кажется, да, – сказал Упрям, не оборачиваясь: он с тоской озирал ужас, в который превратилось среднее жилье.

От пожара-то заговоры спасали. Но не от копоти и запаха. Смердели обгоревшие трупы, жирная гарь покрывала стены и потолок, при каждом шаге у ног взвивались черные облачка. Ученик чародея закашлялся.

– Так догадался или нет? – Настырный Невдогад попытался выдернуть руку из его пальцев.

– Ну какая сейчас раз… ой! – Обернувшись, Упрям пошатнулся: его товарищ уже ухитрился знатно извозиться в копоти. Рука, левое плечо и пол-лица точно чернилами залили, только глаза блестят сердито. – Чушка! – Упрям, невольно воспроизводя жест учителя, прижал руку к заколотившемуся от неожиданности сердцу. – Давай все это на потом оставим.

– Давай, – покорился Невдогад: по черному от нагара всходу уже бежали дружинники.

Десяток Ласа оказался тем самым, который нынче днем нес караул в передней кремля. Бежавший первым рослый молодец с мягкой русой бородой, лет едва за двадцать, обхватил Упряма за плечи:

– Живы? Целы?

– Вроде да.

– Тебя не задели?

Невдогад мотнул головой.

– Остался еще кто?

– Нет, только трупы.

– Хват, Карась, наверх! – крикнул дружинник через плечо. – Прыгун, Ослух, Неяда – осмотреться здесь! Меня Ласом зовут, – обратился он к отрокам. – Тебя, Упрям, помню, а ты, выходит, тот самый Невдогад?

Утвердительный кивок.

– Останови людей, Лас, – попросил ученик чародея. – Без меня и Невдогада пусть никуда не суются, а то покалечатся еще. Невдогад, дружище, покажи стражникам, какие тут еще гостинцы остались, а я внизу буду. Идем со мной, Лас.

На нижнем жилье царил полный беспорядок, но, к счастью, не разгром: переломать налетчики почти ничего не успели, только пораскидали да поопрокидывали. Упрям не без удовольствия отметил, что сработали почти все ловушки. Все, что должно было упасть на головы врагам, упало, все, что должно было ударить по ногам, ударило. Один из нападавших, человек, так и лежал у стены с раскровавленным носом, постанывая: наступил на подпиленную половицу.

– Связать, – коротко бросил Лас.

Того, что в кладовой угодил в силок, свои вытащили, а вот навь, ворошивший тряпье в сундуке, так и валялся, не успев перерубить железную цепь, которой к днищу сундука был прикреплен капкан. Упрям не сразу понял, что его смущает, потом догадался: а с чего бы болотнику мертвым быть? Лапе его, конечно, солоно пришлось, но в остальном-то цел, навряд ли свои добили.

– Этот должен быть живым, – сказал он Ласу.

За навя взялись. Несколько мгновений тот ловко прикидывался мертвым, но, когда капкан сняли, взвился на ноги, схватил нож, огреб щитом по морде и утих. Скрутили его, бросили рядом с первым.

Лас только охал и причмокивал, осматривая поле боя. Два отрока против такой силищи – и победили, да с каким счетом: четырнадцать трупов! Шестеро человек и восемь навей, да еще двое пленных!

– Мы пятерых стоптали, – сообщил он. – Но несколько, я видел, ушли. Ай, молодцы вы, мальцы, – охранный десяток втрое переплюнули! Но где же сам Наум?

– Болен и слаб, – коротко ответил Упрям. – Пришлось его спрятать понадежнее.

– Чарами?

– Чарами, – согласился Упрям.

– Мудро, мудро. Слов нет – молодцы вы, герои!..

Ученик чародея слушал похвалы вполуха. Возбуждение боя прошло, и он обнаружил, что валится с ног от усталости, а веки так и норовят сомкнуться – особенно почему-то левое. Глядя на десятника одним глазом, он сказал:

– Извини, Лас, я притомился. С утра на ногах…

– Понимаю. Сейчас все сделаем.

Дружинники вынесли трупы и заняли указанные Ласом посты. Невдогад так и застрял на среднем жилье, стараясь не мозолить воинам глаза. Поднявшись, Упрям сказал ему, не сдерживая зевоту:

– Все на сегодня, пора отдыхать. Спать можешь в гостевом.

– Я… лучше с тобой, – помявшись, сказал Невдогад. – Спокойнее будет.

Упрям пожал плечами:

– Айда.

Ни разбирать постель, ни раздеваться он не стал, скинул обувь, стянул кольчугу, а ножны с мечом поставил у изголовья – достаточно руку протянуть (хотя он чувствовал: случись что в остаток ночи, проснется он навряд ли). Невдогад, по требованию хозяина ополоснувший лицо, без спроса скользнул к стене, сечку в ножнах положил под боком. Поглубже натянул малахай и замер.

Упрям готов был провалиться в сон, еще не донеся головы до подушки, но тут Невдогада потянуло на разговор.

– Упрям! – позвал он страшным шепотом.

– М-м?

– Так ты все-таки догадался или нет?

– А щем?..

– Обо мне.

– М-м…

– Так не бывает. Либо ты знаешь, либо нет. Ну, или подозреваешь, но сомневаешься. Но уж никак не твое «вроде да».

– Хр-р…