Глава двадцать седьмая

До заветных деревьев оставалось пройти совсем немного. Под ярким светом громадной круглой луны все различалось отчетливо, до малейших деталей. Только было в этом свете что-то неприятное, неприродное. Казалось, будто свет давит, пронизывает насквозь. Так бывает морозной зимней ночью, когда свет отражается от холодного белого покрывала, а морозный, необычно прозрачный воздух вдыхается с трудом, словно застревая в горле. А все вместе взятое нагоняет тоску и безысходность.

Но ведь сейчас не зима.

Откуда же холод?

Нет, не на улице, конечно.

В душе…

Холод и пустота.

Я уже с трудом представлял, зачем нам куда-то нужно идти? Нам бы сейчас самое время к психиатру. Только, где его отыскать? Я вообще отчаялся людей увидеть. Нету их! Повымирала, как динозавры. Одни мы остались. И еще гадость всякая ползучая.

Пора бы уже, наверное, привыкнуть к непонятному, но не получалось. Мысль, что этого не может быть, упорно барабанила в мозгу, и я не мог ей ничего противопоставить.

С тех пор, как взошла луна, небо окрасилось в красновато-фиолетовый цвет и, так же, как вчера, вокруг воцарилась мертвая тишина. Ни единого живого звука: ни шороха растений, ни дуновения ветерка. Даже собственных шагов я не слышал, лишь ощущал, что таки передвигаю ноги. А голос достигал слуха, словно из очень далекого расстояния. Он казался лишенным интонаций, словно тихий, неразборчивый шепот.

Окружающая атмосфера не располагала к общению. И мы двигались, в основном, молча. Нервные, злые, запуганные.

Хорошо, хоть твари пока не появлялись. Второй ночи с ними я бы просто не выдержал.

Светлана, по-видимому, уже совсем ничего не соображала. Вцепившись в мою левую руку, она, словно, автомат, обреченно плелась следом, без стонов, возражений, с полной смиренностью.

И все же, я не переставал удивляться ее выдержке. Несмотря на пережитый вчерашней ночью кошмар, она за весь день ни разу не сорвалась. Не было ни истерик, ни срывов. И, может, только благодаря этому я мог еще себя контролировать и держать в руках.

Также меня поражала способность хрупкого создания полностью отключаться от окружающей действительности. Девушка словно бы отгораживалась незримой стеной от происходящего, но, тем не менее, не выглядела беспомощным котенком, когда необходимо было действовать. Правда, ее действия вряд ли были осознанными. Они подчинялись инстинкту, а не разуму. И в этом, вероятно, имелся большой плюс. Ведь ничего хорошего в нашем положении разум подсказать не мог.

Загрузка...