Третий источник

1

Подлое и неожиданное похолодание в самой середине мая явно указывало на то, что день не задался. Прохладная, словно змеиное жало, раздвоенность желаний опять поселилась в душе: в дождливую погоду Толяныч всегда ощущал себя так, будто в мозгу тикают сразу две операционки, которые хоть и не мешают друг другу, но и не совсем координируются. Сбой пси-коррекции приводил к тому, что «сосед» — виртуальный клон, внедренный в сознание, получал точки соприкосновения с базовой личностью. Отсутствие денег придавало ощущению злую кислоту электрода.

«Соседа» Толяныч прозвал по своему детскому прозвищу Фантиком и не очень возражал против его присутствия, пока тот не начинал слишком уж гнуть свою линию. Тогда конечно — только обнуление и помогает. А вообще-то с ним вполне можно было договориться, вот как например сегодня, когда запас корма для Матрены достиг критически низкой отметки. Если бы Толяныч имел, как все нормальные люди, кибердруга — тамагочи, проблема не стоила бы истертого чипа. Но у него была кошка, живая, а значит ее надо кормить.

Они быстренько сошлись во мнении, что Матрена не виновата — до получки денег вечно не хватало. Пришлось подзанять десяток чипов у Валентины Ивановны в счет аванса — замечательная у нас начальница, сосед! — и, преодолевая общую апатию, рвануть в ближайший гипермаркет «Новослободский», больше напоминавший колоссальную толкучку, за безумно дорогим Вискасом. Дуализм бытия, однако, проявился еще и в том, что корма Толяныч так и не купил, зато чипы в полном объеме сохранили свою покупательную способность. И теперь он испытывал настоятельную необходимость размочить счет, чтобы хоть как-то скрасить унылость незадавшегося дня.

И все же он не исключал надежды на какое-нибудь приключение.

Но пока что приключениями и не пахло. Плохо было все: забытый на шее галстук, промозглая погода, мрачные лица редких прохожих. Даже не пригодившийся пластиковый пакет в заднем кармане брюк, и тот мешал. «Столбовое» пиво, купленное там же в гипере, оказалось еще кислее, чем ближайшие жизненные перспективы.

Пришлось на время смириться с раскладом.

Лениво покуривая взятые на пробу сигареты «Петр» (не бест, кстати сказать — сырые, что твой дождь), Толяныч шаркал по самому верхнему и соответственно самому пустому тротуару эстакады ко входу станции метро Менделеевская и размышлял, чем бы убить время. Погода не унималась, и можно было бы спуститься на третий ярус, однако не хотелось глотать мельчайшую и горькую пыль, извечную спутницу крытых тротуаров. А за проход на VIP-ярус нужно платить — как же, ищи дурака, тут на жизнь чипов не хватает!

Толяныч оперся на балюстраду, глазея на бесконечный поток машин, на спешащих ярусом ниже людей, и собирался уже отставить недопитую бутылку, как его внимание привлекло нечто выдающееся, а конкретно — грудь. Да, именно грудь, обтянутая красной маечкой и совершенно неподвижная, несмотря на непрерывное и даже слегка нервическое движение обладательницы. Бюстгальтер тьфу ты, до чего ж отвратительное словечко — так вот, бюстгальтер отсутствовал напрочь, о чем открыто заявляли вытарчивающие сквозь тонкую ткань соски размером с добрую клюкву, а сам бюст без пресловутого гальтера вызывал пучеглазие у мужской составляющей негустого пока еще людского потока. А уж сверху Толянычу открывался поистине головокружительный вид.

«Вот оно, приключение!!! — мысленно возликовал он и рванулся к лестнице, ведущей вниз. — Главное не упустить».

«В движении покой, в торможении — усталость…» — пропел тихонечко Фантик, одно обнуление назад давший зарок по возможности воздерживаться именно от такого вот рода приключений. Но общее состояние духа требовало действий.

На спуск ушло секунд двадцать пять, и Толяныч принял вид потерявшего кошелек человека, плывя по течению навстречу предполагаемому приключению. В конце концов, чтобы не упереться в содержимое маечки носом, он наконец-то поднял взгляд и столкнулся с голодными зеленоватыми глазами. Так полная пробирка ректификата сталкивается с фужером шампанского — дзинь!

Пройти мимо стало ну просто невозможно.

— Есть проблемы?.. — Толяныч глотнул пива, поутратив на время отвращение к кислому привкусу.

Девушка помялась, как бы слегка передергиваясь.

«Рыжая…» — поморщился Фантик, но жалкая попытка экзорсизма не удалась. Давешняя половая неудовлетворенность давала о себе знать даже в такую гадскую погоду.

Наконец она разродилась:

— Простите… не подскажите… Где здесь туалет? — Молвила и потупилась.

«Твою мать!!! — чуть не вырвалось у Толяныча сквозь шум гормонов. — В кои-то веки попадется что-нибудь стоящее, так обязательно сортирные дела!»

Но не помочь было выше его сил. Мазанув глазами — м-да, размерчик тянет никак не меньше, чем на финалистку прошлогоднего конкурса «Мисс реальная грудь» — он участливо спросил:

— А проходняк не устроит? — И заторопился в опасении быть неверно понятым. — Здесь с этим делом напряги. Ни поесть рабочему человеку, ни по-о-о… в общем, понимаешь мою мысль. Вот по проходнякам — тут я спец.

Вышло несколько двусмысленно, пришлось пояснять:

— Нам-то проще как-то. Отвернулся, да чтоб народу было поменьше. И все дела. Физиология, знаешь ли…

— Знаю. И очень вам завидую. Сейчас. — «Значит, и верно в край подперло, раз говорит, как рубит». — Короче, все что угодно. Вот только где?

Действительно, менее продвинутому в этой области человеку вопрос показался бы более чем непраздным — кругом сплошные бутики и вполне респектабельные кафе, куда в ее прикиде из пресловутой маечки, каких-то невообразимо-затрапезных серых брючишек и босоножек (это в мае-то!) со стоптанными каблуками естественно не пустят. А в закусочных третьего яруса удобства не предусмотрены: излишество это для простого человека, ясно? Но Толяныч уже декларировал свои познания в данной области, и дело оставалось за малым… Ничего себе каламбурчик, да? Судя по всему, личной карты у нее тоже нет, или она безнадежно просрочена. А без этого на VIP-ярус с его роскошными удобствами соваться даже не пробуй. Враз заметут в кутузку, что однозначно означает: скажи своим чипам до свидания.

В сущности ему никогда не нравились рыжие, будь они хоть с трижды выдающимися прелестями, но ягодка соска столь умоляюще проклюнулась сквозь тонкую красную ткань, притягивая взгляд, как намагниченный сердечник отвертку, хм-хм… Так что его способность сопротивляться древнему зову полов неудержимо таяла, словно политая ацетоном. «Сосед» морально слабел, а значит, мрачнел от собственной слабости.

Однако внутренняя раздвоенность уже неостановимо начала действовать:

— Да есть тут неподалеку одно местечко. Метров сто продержишься? Тогда вперед!

— Пошли.

У него оставалось два варианта — либо вести ее в метро и попросить у дежурной разрешения воспользоваться служебным туалетом, либо спуститься на нулевой уровень. В метро надо платить, к тому же дежурные бывают разные, тоже может свистнуть наряду. Поэтому он избрал второй вариант, а приключение начинало приобретать несколько острый привкус: появление на нулевке, да еще с такой вот «финалисткой» чревато нежелательными встречами. Однако Толяныч все же решил пренебречь возможными проблемами, ему требовалось как-то встряхнуться. Это было просто необходимо!

Эскалатор, естественно, не работал. Девица, не очень уверенно спускаясь по ступенькам, начала что-то сбивчиво говорить про друга, которого прождала почти сорок минут, а он не пришел, козел такой, а еще обещал ей карту продлить. Толяныч с отвращением поочередно сосал то пиво, вернувшее оскомину, то сырую сигарету. Говорить не хотелось, но для приличия он иногда поддакивал. Галантно поддержав девицу под локоток, мимолетно обратил внимание на худые пальцы с погрызенными ногтями, но заметного отвращения не возникало — незадавшийся день все списывал.

Постовой у входа на VIP-ярус проводил их равнодушным взглядом, лишь поправил шокер на поясе. Этому парню не иначе как сбой в ориентации помешал оценить прелести рыжей незнакомки. Уточним — пока незнакомки.

— А кудай-то это мы? — Наконец удивилась девица, обнаружив выговором явную провинциальность.

— На нулевой уровень. Там никого нет.

— Да-а? — Она посмотрела на Толяныча странновато, словно он замыслил как минимум изнасилование, но не остановилась.

«Она не против, братан» — кисло резюмировал «сосед».

Наконец лестница закончилась, и они ступили на сырой асфальт нулевого уровня, больше похожего на заброшенные катакомбы. Когда-то именно это и была улица. Бывшую проезжую часть перегораживали мощные бетонные опоры, несущие на себе всю тяжесть верхнего мира с его извечными заботами, суетой и проблемами, а заодно и все четыре уровня Новослободской. Они стояли на узеньком тротуаре, тянущемся прерывистой линией вдоль обветшалых стен с частыми оконными проемами. Противоположная сторона терялась в сумраке, а змеиное посвистывание указывало наличие совсем рядом скоростной пневмо-магнитной трассы. Многочисленные трубопроводы и пучки бронированных кабелей, словно кровеносная и нервная системы, питали бурлящую наверху жизнь. Откуда-то тянуло тухлятиной.

Здесь, на нулевом уровне, было царство полутьмы и сырости. Здесь можно было почти физически почувствовать, как дрожат эти облупившиеся стены, кажется, неспособные удержать на себе жуткий груз стали, бетона и человеческих страстей. Но это лишь казалось — старые дома давно уже были заброшены, люди переселились выше, где чище воздух и кипит жизнь. А здесь остались лишь обтрепанные фасады, бетонные опоры да коммуникации.

Толяныч перехватил пивную бутылку за горлышко и повертел головой по сторонам, но все вроде бы тихо-спокойно. Ровный, приглушенный гул, доносящийся с расположенных выше эстакад, навевал даже некоторую сонливость, мерно потрескивал блеклый ртутный фонарь, накладывая на их лица слегка загробный оттенок. Рыжие волосы девицы словно подернулись пеплом, маечка приобрела цвет запекшейся крови. Где-то в отдалении гулко капала вода.

— Ой! — Сказала она, с интересом и некоторым испугом разглядывая отсыревшие стены, изъязвленные отвалившейся штукатуркой. — А я здесь ни разу не была! Это чо здесь?

— Нулевой уровень, технический. Земля под ногами, ясно? Раньше, лет этак пятьдесят назад в этих самых домах люди жили.

Она обозрела язвы обсыпавшейся штукатурки:

— Сила!

Пришлось напомнить, что они сюда пришли не на экскурсию, указав на темный зев подворотни, откуда и без того изрядно припахивало. Это был закут метра четыре глубиной, кончавшийся неряшливой стеной из старого кирпича. Фонарь частично рассеивал промозглую мглу, и Толяныч не видел там ничего подозрительного. Однако лучше было бы поторопиться.

— Давай вот сюда. А я на стреме постою.

Девица, осторожно ступая изношенными каблуками, прошла в подворотню.

Акустика позволяла Толянычу в полном объеме представить себе весь процесс: осторожный треск липучки штанов, шелест одежды и все остальное. Он отвернулся, глядя вдоль тоннеля то в одну, то в другую сторону. На всякий случай приглядел обрезок ржавой трубы и переместился поближе к нему — руки пачкать пока не стоит, но все же надежнее… Додумать он не успел: появилась рыжая и вновь взбаламутила осевшие, было, гормоны. Всем своим видом она выражала недюжинное удовлетворение.

Фантик обреченно вздохнул:

— Хочешь чего-нибудь глотнуть?

— Теперь, да. — Она улыбнулась, блеснув зубами. Переступила с ноги на ногу, отправляя живенькое эхо гулять по катакомбам.

Толяныч взбодрился:

— Пошли.

— Куда?

— Наверх и с песней! — На него уже слегка накатило. — А знаешь анекдот?..

Потом они пили пиво с белковыми сардельками и трепались о том, о сем в открытой закусочной на тротуаре второго яруса. Серый, бетонный потолок без всяких излишеств резонировал шум несущихся за отбрасывателями машин. Столики постепенно заполнялись. Здесь тоже было ощутимо прохладно, и Толяныч набросил свой пиджак на плечи рыжей, спасая ее от грядущей простуды, а себя от соблазна коснуться этой притягательной груди прямо сейчас.

Что-то легко она одета даже для мая-месяца. И голодна…

Фантик уже понял, что замечательная грудь заменяет новой знакомой большую часть серого вещества, и посмурнел. Предчувствие никчемности знакомства, скорее всего, придется разгонять с помощью старого народного средства. А все день, падла! Не задался.

Раздвоенность не проходила. Расцветка водочных этикеток на прилавке, в общем-то, соответствовала настроению, так что Толяныч прикинул свои чипы и для вящей координации с «соседом» решил взять пластиковую фляжку «Столичной». Он принципиально не принимал ничего из новомодных релаксантов или растормаживающих препаратов, предпочитая более традиционные дедушкины рецепты.

Рыжая от водки отказалась:

— Развезет, я с утра не евши. Возьми мне лучше что-нибудь совместимое…

— Ладно. — Толяныч заказал ей «Хорс» — вполне безобидно и с алкоголем совмещается. — Ты давай ешь — налегай.

Толяныч неспеша разглядывал девицу уже более подробно: зеленоватые глаза, короткий нос, какая-то красно-черно-желтая фенечка вокруг шеи, набор разноцветных нанчипов, по нынешней моде вплетенных прямо в волосы. И веснушки. Впервые ему попались губы в веснушках. В смысле, еще не попались, но общее течение беседы давало уверенность в подобном исходе. И никаких, ну ни малейших признаков косметики. Это ему понравилось: врожденная аллергия дико отравляла бытие, а нередко и общение с представительницами прекрасного пола. За левым ухом рыжей маячил разъем компорта. Имплант! Сразу же зазудел шрам на аналогичном месте — память о действительной службе, которую и призван был, собственно говоря, скомпенсировать «сосед».

Вдоль эстакады прошелся порыв ветра, занося в закусочную мелкую морось, и Толянычу сразу стало довольно неуютно в одной рубашке. Пришлось внепланово глотнуть водки. Универсальная все-таки вещь.

— Кстати, как тебя зовут? — Спросил Толяныч, взяв еще сарделек и пива.

— Алька, — сказала она, не переставая жевать. — Тебя, наверное, жена дома ждет — не дождется?

— Я что, похож на женатого? — Толяныч изобразил легкую обиду, которой не чувствовал. — Нет, подруга, меня ждет только кошка.

— Кошка?! Живая?

— Естественно.

— Они ж ночные хищники, опасные! И хлопот не оберешься…

— Да ничуть не бывало, бляха-муха! Это все сказки. На меня еще ни одна кошка в жизни не нападала. А свою я вообще случайно подобрал, на нулевке, кстати говоря.

— Любишь проблемы. — Подвела девица итог опроса и видимо пришла к каким-то своим выводам.

— Честно говоря, проблем не люблю. — Он прожевал сардельку. — Алька. Алька… А как полное имя?

— Альба, — просто сказала она.

— Часом не родственница герцога? — Слабая надежда на все же неординарность знакомства затлела, но:

— Какого? — Оторвала девица взгляд от крошечного пластикового стаканчика, где сиротливо лежала розовая капсула. На лице рыжей читалось раздумье. Потом она резко закинула «Хорса» в рот.

Ему опять стало немного грустно — облом.

«Я так и думал… Я же тебе говорил…» — заныл «сосед». Пришлось пригрозить зануде обнулением.

— Начинает холодать, не пора бы нам… Хочешь водки?

На этот раз она не отказалась, и дальше разговор заметно потеплел. Из-за соседнего столика на них грубо пялился какой-то чувак с совершенно безумными глазами и мокрыми, слюнявым ртом.

— Ты производишь впечатление, — сказал Толяныч, и они посмеялись. Раскрасневшись девица, несмотря на неведение по поводу герцога Альбы, казалась еще более привлекательной.

С каждой последующей дозой водки фривольность нарастала с ускорением примерно в 2G. Подавляя рефлекторные движения рук, Толяныч сконцентрировал внимание на немного выдающемся левом-верхнем ее клыке и осведомился откуда, мол, берутся такие очаровательные девушки. Услышав, что из Таганрога, вздрогнул почти как от холода и жадно запил водку пивом. Это сказалось мгновенно: он придвинулся вплотную, вроде как доверительно опустил ладонь ей на коленку.

Дальше все пошло по накатанным рельсам, и Фантик лишь отстраненно наблюдал за разворачивающимися событиями. Он словно бы покинул тело, переместился за плечо своего носителя. Соседний молодчик дошел до кондиции ловил сеанс и пускал слюни ведрами. «Дать бы по зубам, да руки заняты» подумал Фантик и принялся рассуждать о духовном содержании пузыря «Столичной», еще остающемся в количестве двухсот грамм в материальном эквиваленте. Иногда медитации помогали справиться с разладом в сознании. Через довольно большой промежуток времени он пламенно воззвал к носителю: «Плюнь на нее, Толяныч. Бюст, конечно, дай боже, но, может, не надо? О душе подумай!»

Толяныч, распаленный промозглостью и «Столичной», призыв проигнорировал — творил чудеса расторопности, умудряясь одновременно всеми руками обнимать зарумянившуюся герцогиню, прихлебывать пиво и, что-то ей втирая, жадно затягиваться Петром. Он походил на виртуоза-многостаночника. В перерывах между поцелуями поинтересовался, что еще интересного в городе Таганроге? И в ответ услышал, что ничего, в Москве, мол, лучше — жизни полно, и вообще оттянутся можно за всю масть.

— Каким образом? — поинтересовался Фантик от безысходности.

— Самым обычным, — сказала она, но уточнять не стала, только рефлекторно коснулась разъема за ухом. Опомнилась — запустила пятерню в свои рыжие волосы. Нанчипы забрякали, как кастаньеты.

«Столичная» подходила к своему логическому завершению. Неожиданно Альба выразила желание познакомиться с кошкой, чем напомнила о так и не купленном корме. Фантик, приняв последний заряд духовной составляющей, отвлекся, и бдительность падала уже по сто пунктов в минуту. Рыжая напирала, а Толяныч вдруг перестал этому радоваться. Какая-то заноза свербила в мозгу, не давая хода естественным желаниям: имплантированный био-компорт и стоптанные босоножки — дикое сочетание. Фигура девицина конечно того стоит, но ему сейчас требовалось нечто более цельное, завершенное, чтобы преодолеть собственный дуализм.

Логичное продолжение знакомства удалось отменить последним усилием воли, сославшись на совсем уж невнятные обстоятельства. Гормоны неистовствовали, а тут еще необходимость отлить стала настоятельной. Не сговариваясь, они встали и направились к эскалатору, ведущему на нулевой уровень.

По дороге Фантик вернулся на привычное место и влился в Толяныча подобно стакану приличного коньяка, а рыжая неглядя ловко ввела себе за ухо нанчип с черной головкой.

Подворотня на нулевке никаких эротических ассоциаций вызвать не могла по определению, хотя уездной герцогине видимо было все равно, где обжиматься. Она с готовностью подалась к нему навстречу. И Толяныч не удержался — поддернул маечку кверху и обозрел вожделенные прелести. Ожидания оправдались настолько, что он чуть было опять не передумал, но давление выпитого пива в данный момент, к сожалению (или к счастью) оказалось сильнее, и пришлось ограничиться лишь поцелуем, впрочем, довольно жадным.

Черт бы побрал этот дождь и пси-коррекцию вместе со сбойным «соседом»!

Потискав герцогиню для порядка еще некоторое время, от чего она вдруг задышала бурно и неровно, Толяныч волево отстранился:

— Ну ладно, ладно. Пора бы и того, бляха-муха… Облегчиться, в смысле. — Разделившие их полметра все же не казались надежным расстоянием, однако давешняя раздвоенность прорвалась мысленным посылом Фантика: «Постой, братан, она же притворяется!»

Толяныч присмотрелся. Может да, а может и нет, смотря с какой начинкой ее нан-чип. Не новости же она там слушает, верно?

Однако маечку рыжая возвращать на место не торопилась, а ртутное освещение придавала обнаженной коже восхитительную голубоватую матовость, словно она прибыла в Москву не из Таганрога, а как минимум с Марса. Сохранить дистанцию Толянычу удавалось с превеликим трудом, и вдруг он почувствовал странно-притягательный, еле слышный аромат парного молока. Однако для его врожденно-чувствительного носа это было подобно жесткому встречному удару. Полметра как не бывало, рыжая уже пыталась куда-то деть его рубашку. С треском отлетела пуговка, и даже мысли не возникло больше о притворстве…

Но организм все настойчивее требовал облегчения, и у рыжей, видимо, тоже. Накал взаимного тяготения резко пошел на убыль, тем самым подтверждая непроходящую двойственность бытия. Наконец разбрелись: мальчики направо, девочки — налево.

Толяныч справился с задачей раньше. Окинул прилегающую территорию трезвым взглядом и обнаружил подозрительное гоношение под лестницей. Хмель тут же, как ветром сдуло — еще не хватало на крыс напороться или еще на кого похлеще. Разные в народе бродят истории… Он рванул к примеченному обрезку трубы, подхватил его и только после этого быстренько навел порядок в своем гардеробе. А ведь мог забыться и распялить герцогиню прям здесь же. Такие шутки имеют тенденцию плохо кончаться.

С трудом дождавшись рыжую, Толяныч подхватил ее под руку и рванул по ступенькам вверх, на чем свет стоит поливая отказ эскалатора исполнять свою работу. Всякое желание испарилось окончательно. Напоследок он накарябал свой номер на пустом чипе, вручил его рыжей, взамен услышав несколько цифр, забрал пиджак с еще уловимым отголоском того самого аромата, и они расстались. Герцогиня не скрывала своего разочарования, теребя мочку уха.

Он торопливо сбежал в метро. Потребность обнуления клона, мутная, как прокисшее пиво, нервировала сильнее обычного, почти как мелкий холодный дождь наверху. В принципе обнулиться можно практически где угодно, даже здесь — вполне достаточно воспользоваться уличным автоматом, но Толяныч немного брезговал. Или стеснялся. Не пора ли все-таки обратиться в фирму насчет этих чертовых сбоев? Вот только откуда взять бабки — все же две с полтиной тысячи «евриков» на дороге не валяются.

В метро он дремал.

Пражская встречала распростертыми объятиями коммерческих ларьков, опять же дождем и гомоном торговцев. Многоярусная Москва осталась позади, где-то в районе первого транспортного кольца, здесь царствовали микрорайоны еще старой, дореконструкторской постройки, в одном из которых и жил Толяныч. Двухкомнатная малометражка, доставшаяся ему при разводе родителей, окнами выходила на юг — прямо на пустырь на месте бывшего торгового центра «Красный Маяк», за которым раскинулись живописные развалины спорткомплекса, дальше начинался сильно запущенный Битцевский лесопарк. Местоположение Толяныча вполне устраивало — не видно из окон уродливый суперэтажный горб Центра, застилавший бы при ином раскладе полнеба. Зато в окна постоянно светило солнце, и летом в квартире было жарковато, а на нормальный кондишн опять же нужны деньги. Ну все время проступает этот навязчивый дуализм!

Толяныч прикинул, что для полного «самадхи» явно не хватает еще пива, и уже через пару минут, попивая любимый напиток, он размышлял, каким бы путем попасть домой. На такси или маршрутку чипов жалко, автобуса можно прождать до самой ночи, но пешком топать ломает — дождь. Везде и всюду этот поганый мелкий дождь, как в туманном, мать его, Альбионе.

Все же первый вариант выглядел предпочтительней, к тому же под козырьком автобусной остановки толклись какие-то развеселые девицы в соответствующем настроении. Оценив своим непомерно развитым обонянием обстановку по методу Г.Ю. Цезаря — пришел, увидел, победил — Толяныч выбрал направление движения в самую середку девичьей стайки.

Фантик привычно приготовился отвалить. «Домой ведь собирался» — сделал он слабую попытку образумить носителя.

«Молчи, обнулю к чертовой матери!» — Толяныча опять начинало заносить, и тут же он запнулся на левую ногу. Легкий дискомфорт заставил быстренько взять себя на ручник. Это уже тебе не раздвоение, это не сбой, а что-то вполне реальное. Давно привыкнув доверять собственным ощущениям, Толяныч свято блюл принцип, что лучше перестраховаться, чем потом лечиться. Поэтому остановился, потянул из кармана заключительного в пачке Петра и, прикуривая, повернулся якобы к ветру спиной, а лицом, стало быть, выходу метро. Так и есть! Давешний слюнявый чувак оказался тут как тут и пялил свои безумные зенки через рябое от дождя стекло крытого перехода.

«Вот, бляха-муха, подонок! Ведь явно в бубен просит, — огорченно подумал Фантик, поднося к сигарете и прикрывая от порывов ветра слабенький огонек зажигалки. — А руки опять заняты.»

Настроения не стало совсем, и тут случилось чудо — меланхолично помаргивая поворотником подошел автобус; стало быть, фишка легла домой. Девушки в автобус не полезли, слюнявый «подонок», что характерно, тоже.

Толяныч плюхнулся на сидение, провел транспортной картой через считыватель и приложился к бутылке. Слюнтяй смотрел ему вслед, вытянув шею и привстав на мыски. Нижняя челюсть отвисла, глаза слезились. «Вот мерзкая рожа» — сплюнул про себя Толяныч и переключился на образчики транспортного искусства. На стене напротив совершенно детским почерком было написано:

Стишок легко и компактно уложился в голове, настроение подправилось, и даже слюнявый не казался таким мерзким, а вызывал лишь недоумение. Пиво закончилось как раз к нужной остановке, и Толяныч, поставив пустую бутылку под сидение, вышел навстречу ветру и дождю.

Отпирая дверь, Толяныч улыбнулся — Матрена, навострив уши, встречала на пороге. Приветственное урчание могло бы поколебать прокуренные занавески на окнах.

— Привет, девчонка! — Толяныч подхватил кошку на руки. В ответ урчание достигло галактических масштабов. Аппетит, наверное, тоже. — Сейчас-сейчас, моя хорошая, сейчас все будет.

Он понес кошку на кухню, попутно прихватив из холодильника последнюю банку кошачьей еды. Завтра купить корм надо кровь из носу, а чипов уже не осталось. В который раз кляня себя за расточительность, Толяныч погладил кошку по гладкой полосатой спине.

Сил кормить себя уже не оставалось. Матрена врылась в миску, а он, было, приказал домокому включить радио. Но горловое пение сегодня не вписывалось в канву умиравшего дня, а искать что-то иное мешал полный разлад в сознании. В углу призывно скалился беззубой пастью виртуальный шлем, напоминая, что, мол, не пора бы обнулиться а заодно и заработать десяток-другой «евриков».

Фирма «Золотые своды» занималась не только психологической коррекцией сознания, но и созданием объемных визиопрограмм на основе обнуления виртуальных клонов своих клиентов. Грубо говоря, испражнениями мозга одного идиота успешно засоряли мозги куче других. Такая виртуалка пришла на смену бешено популярному несколько лет назад «Реал-ТВ», и за каждое обнуление капали деньги. Однако в гарантированную анонимность верилось слабо, а возможность увидеть где-нибудь по ночному визиоканалу химер[1] сознания собственного производства вызывала у Толяныча легкую оторопь. Так что он показал шлему кукиш, сдирая наконец-то галстук, а следом и все остальное.

«А не выпить ли водки? Или позвонить кому-нибудь?» — однако обе мысли он в полном согласии с клоном отмел с негодованием — на сегодня, пожалуй, хватит. Ну, значит, спать.

Малютка привычно скрипнула, нехотя принимая вес хозяина, а затем и форму его тела.

Поворочавшись минут пятьдесят, Толяныч пришел к выводу, что заснуть будет сложно. Стоило закрыть глаза, как видение рыжей возникало с обратной стороны век и становилось более навязчивым, чем реклама прокладок. Кажется, герцогиня исполняла некий фантастический танец: рыжие волосы пыхали огнем, кинжалом сверкал верхний клык, грудь колыхалась так, что рябило в глазах. Ладони ощущали тепло ее кожи — все реальнее, сильнее, горячее, доходя до точки кипения и почти физической боли. Губы запеклись аж до хрустящей корочки.

Наконец, в измученном сознании замаячили крепкие монастырские стены, и он отрубился, едва не осенив себя крестным знамением…

…Удивительные кусты обступили Фантика со всех сторон. Покрытые мелкими белыми цветами очень щедро, их ветки казались непристойно длинными эскимо на палочке. Фантик не удержался и потрогал цветы. Пенопласт констатировал он и споро составил букет. По аллее прямо к нему, соблазнительно покачивая бедрами, шла ярко-рыжая девица. Альба с ее зовущим ароматом.

Фантик протянул герцогине букет и расшаркался.

— Я позвоню, — промолвила она лукаво и неожиданно длинным, розовым языком лизнула ветку. Звук соприкосновения языка и букета вышел на удивление мелодичным, к тому же несущим некий очень знакомо пульсирующий ритм.

…Фантик подскочил и схватил телефонную трубку. В ухо грянул какой-то скрипучий зуммер, и женский голос фривольно произнес: «Каталог «Золотые Сводики» предлагает наиболее полный перечень публичных домов и саун Москвы и ближнего зарубежья. Наш номер…»

«А есть ли там Таганрог?» — то ли спросил, то ли подумал Толяныч и проснулся окончательно.

Черт! Эти пауки-виртуальщики уже во сны умудрились пробраться, скоро нигде от них не скроешься. В комнате еще витало эхо телефонного звонка и отголосок подозрительно знакомого манящего запаха. Матрена, сверкая глазами, спешила к хозяину. Шершавый язык скользнул по левому уху от мочки вверх. Звук вышел совсем другой… Фу-у! Потихоньку он вернулся в реальность. Окончательно.

— Эх, Матрешка-картошка. Была бы ты человеком — женился бы, не задумываясь. Знаешь, чем отличается молодой холостяк от старого мужа? Матрена, урча, устраивалась на плече. — Да всем!!!

Совершенно безумный прожектор полной Луны бил по глазам. Толяныч прищурился, но никакого лица на поверхности ночного светила не разглядел. Ее пятна больше походили на частично обнаженную женщину с коромыслом наперевес. От такой мысли он заскучал еще больше и понял, что теперь точно уже не уснет:

— Пойдем в кабак — зальем желание! — Хрипло вскричал он так, что кошка прянула в сторону, и рванулся вопреки собственному призыву в туалет. Удобное расположение холодильника в прихожей порадовало мимоходом, початая бутылка «Звезды Севера» приятно охладила ладонь, а стоило только угнездиться на унитазе, так и запеченные жаркими снами губы. Дверь в туалет он закрывать не стал — все равно не от кого.

«Правильная водка» — одобрил Толяныч, занюхивая рулоном туалетной бумаги. Мимо, покачивая хвостом, продефилировала Матрена и неодобрительно покосилась на хозяина.

Наконец народное средство подействовало. Он прошел к окну в кухне и закурил, сглатывая проклятия пополам со слюной. Внизу так надрывались коты, что у Толяныча даже сложился план тотальной валерианизации кошачьего поголовья в масштабах всей Москвы.

— Эка тебя, брат, скрутило. — Посочувствовал Фантик таким тоном, что так бы и дать по башке. Вот только башка эта не казенная, бляха-муха, а своя единственная. — Не горюй, подумай о чем-нибудь высоком.

— Нет, братец, я тебя все же обнулю.

Решение было явным признаком слабодушия. Словно бы становишься этаким виртуальным наркоманом, ставишь себя в зависимость от клона собственного сознания. А кроме того после обнуления Толяныч испытывал смешанное чувство облегчения и легкого стыда. Словно у тебя понос и бежишь к толчку, крепясь изо всех сил. Добежал, сел, тыр-пыр-р-р и порядок. Короче говоря, процесс чем-то напоминал испражнение, а продажа в Сети шлаков собственного сознания была сродни отправлению этой надобности публично. Ну, или почти публично.

В такие моменты Толяныч начинал жалеть, что повелся на красивую рекламу операции «Совесть в кармане» и отвалил кучу наличных чипов корпорации «Золотые Своды» за психологическую коррекцию. После участия в Четвертом Южном инциденте он готов был пойти на что угодно, лишь бы избавиться от снов-ужастиков, а тут подвернулся под руку рекламный проспектик, где маститые психологи сладко обещали полный душевный комфорт.

В их изложении все звучало до смешного просто: компьютер создает клон-резидент, который будет выполнять функции этакого фильтра, отсекающего события и эмоции, несущие отрицательный заряд. Потом клон проецируется обратно в сознание, тем самым, создавая некий буфер-отстойник. Гарантия, что он совершенно изолирован от личности клиента, якобы полная. И все! Гениальное изобретение, чудо психотехники. «Совесть в кармане». Остается только иногда обнулять клона, да еще и получать за это лишние бабки от корпорации. Ветераны локальных конфликтов и инвалиды обслуживаются на льготных условиях.

Брачок выявился естественно не сразу, а только по истечении гарантийного срока. По идее клон никак не пересекается с сознанием носителя, являясь этаким фильтром-отстойником, но сбои приводили к тому, что обе личности — настоящая и виртуальная — получали точки соприкосновения. Чем больше данных накапливал отстойник, тем больше становилось точек, и обнуление требовалось все чаще и чаще. Иногда Толяныч представлял себе, как сотни, а может и тысячи таких же, как он сам, сидят в Сети постоянно, делая лишь короткие перерывы на сон и еду, питая корпорацию «Золотые Своды» миазмами собственного сознания. Быть таким донором-придатком ему как-то не улыбалось, но на повторную коррекцию чипов уже не хватило.

Вот так-то. Круговорот дерьма в природе. Виртуального, правда, но от этого не легче.

Вздохнув, Толяныч еще раз приложился к водке и поплелся к компьютеру. Трижды сплюнув через левое плечо, он со вздохом напялил шлем и вышел в Сеть. Логотипчик «Сводов» сегодня напоминал арку-опору нулевого уровня, искрящуюся драгоценными камнями. Чувствуя некоторый холодок на загривке, Толяныч шагнул под арку и с головой погрузился в мерцающий струящийся туман приемного портала, чувствуя, как эти струи проникают под своды черепа, аккуратно что-то там распелёновывают и уносят с собой…

В правом верхнем секторе поля зрения возникла привычная надпись: «В коррекции возможны сбои. Обратитесь к разработчику. Примерная стоимость работ — 2380 у.е.» Суки, подумал Толяныч, долбанные и грязные суки. А то я не знаю, что сбоит ваша дерьмовая коррекция! А где бабки взять?!! Следующее сообщение можно было даже не просматривать: «Нелицензионная коррекция грозит…» Все понятно, грозит психушкой, как раз тут рядышком, в Битце. Проехали. Можно подумать, что самая что ни на есть лицензионная не грозит тем же самым.

Гады. Гады и сволочи.

Толяныч стащил шлем, прислушиваясь к личным ощущениям — Фантик не заявлял о себе. Ладно, теперь счет, что там у нас такое? Ого! Аж сто двадцать семь единиц! Ай да герцогиня!

Толяныч добрел до малютки и отрубился окончательно и без всяких снов.

2

Часы показывали далеко за полночь, и вагон метро раскачивался, бодренько стуча колесами. Двое суток не обнуляемый Фантик распевал что-то во весь голос — не то мантры, не то частушки, а может и все вместе. Выделенное ему пространство сознания было залито впечатлениями под завязку.

Толяныч возвращался с дня рождения одной развеселой сослуживицы в благодушном состоянии, и каждый глоток пива органично вписывался в организм. «Эх-ма…» — неразборчиво мечтал он, чувствуя приятную опустошенность и как бы вливая в себя с пивом новое, но совершенно необходимое содержание. Гормональное равновесие вносило в мироощущение легкую небрежность, и даже мысль о поздней пешей прогулке до дома не слишком отравляла жизнь. Ну что еще надо человеку для полного счастья? Разве что еще пива.

Весна устаканилась наконец-то не ущербная, а самая что не на есть настоящая, некоторое количество свободных чипов греет карман и дорога сама ложится под ноги. Восторг!

Толяныч огляделся при выходе из метро по сторонам, отметил наличие нескольких особей женского пола — две уже призывно похохатывали шуткам усатого загорелого молодца. Нереализованное знакомство с рыжей «герцогиней» открыло в нем дополнительные залежи похоти; не далее как два часа назад Толяныч коварно заманил Наталью на лестничную клетку, типа покурить, и набросился, как оголодавший бомж на кусок белковой грудинки. Потрахушки вышли бурные и скоротечные, подъезд оказался сумрачным и гулким, словно катакомбы нулевого уровня. Но тот факт, что это была все же Наталья, и секреция ее еще не успела толком просохнуть, не оставлял места новым плотским утехам. Ах, Наталья!.. Когда-то Толяныч аж на целых двадцать четыре дня бросил курить от одного, тогда еще самого первого их поцелуя. С тех пор много воды утекло, а коррекция пожрала львиную долю его романтизма в угоду Молоху[2] виртуальности, снабдив взамен неким протезом сознания.

Прислушавшись к напевам «протеза», он пришел к выводу, что с Фантиком ему, в общем-то, повезло, и моряцкой походкой направился прямо к ларькам. Оставим девиц, обратимся все-таки к пиву, хотя за здоровье Натальи стоит принять что-нибудь посущественнее.

Ассортимент препаратов поражал самое взыскательное воображение. Толяныч остановил свой взор на короткой шеренге алкогольных напитков, и, выдержав недолгое препирательство с «соседом», взял в нагрузку к пиву новинку сезона — пластиковый стограммовый стаканчик водки, метко прозванный в народе «русским йогуртом». Махнул дозу прямо не отходя от кассы, по братски разделив с «соседом» духовную составляющую продукта. Вздохнул еще раз, нюхая рукав, и тронулся навстречу весне и ночи. Водка гармонично вплелась в мощный ансамбль выпитого ранее, но не затерялась — внесла свою долю оптимизма в и без того радужное настроение.

Толяныч как раз миновал круг, когда возле него лихо тормознула темная Лада-Полтинник:

— Слышь, чел, где здесь дом девятнадцать по Красному Маяку?

Голос был с ленцой и не наглый, посему Толяныч честно попытался объяснить дорогу, помогая всеми конечностями. Правда сейчас сказывалась духовная составляющая «йогурта», и Фантик вдруг расцветил речь всевозможными поучительными и, по его мнению, подходящими к данному моменту притчами. «Обнулю скотину!» — беззлобно подумал Толяныч, не прерывая своих путаных объяснений. В том, что драться наверняка не придется, он был уверен, хотя от таких роскошных тачек хорошего ждать не приходится — контингент владельцев известный.

Наконец челобанам в «Полтиннике» надоело ловить концы его юрких, как тараканы, и таких же разбегающихся мыслей. Задняя дверь открылась:

— Садись, покажешь. Заодно и до дома подбросим.

Садится в неизвестную машину совсем не улыбалось — чего доброго разберут на запчасти — но улица Красного маяка делала крюк и упиралась в Битцевский лес, и от девятнадцатого до толянычева дома было совсем рукой подать. Толяныч плюхнулся в просторный салон, провалился в чересчур мягкое кресло, и пиво, естественно, немедленно и обильно оросило пальцы, потекло на пол. Вот черт! Но никто не обратил на это внимание. Толяныч подивился про себя долготерпению, обычно не характерному для владельцев таких авто. Стоит быть поосторожнее.

Он украдкой осмотрелся, но густо тонированные стекла и отсутствие света в салоне не позволили извлечь хоть какую-нибудь информацию. Тогда Толяныч принюхался, но и это оказалось малоинформативным. В «Полтиннике» витал смутно знакомый, легкий и не очень приятный запах. Такой, что если бы ни аллергическая чувствительность носа, он вообще ничего бы не заметил. То ли болотом, то ли скотным двором припахивает, и еще чем-то таким резким, ну, как пахнет старое мокрое железо. Впереди угадывались силуэты двух здоровых челобанов, судя по звукам, они что-то активно жевали. Рядом с Толянычем мирно дремал третий, который и являлся источником… нет, вонью это, пожалуй, не назовешь, но аллергию растревожило.

Толяныч трижды чихнул.

Потом его внимание ненадолго привлекло бледное мерцание под потолком освежителя воздуха в форме черепа. Больше смотреть было не на что, и Толяныч уставился в мощные затылки нежданных попутчиков. Судя по всему — «гоблины» средней руки. Это подтверждалось и наличием здоровенной золотой гайки на мизинце водителя. И жрут как-то неприятно.

«Полтинник» вырулил на Маяк. Вдоль правой стороны тянулся непроницаемо-черный лесной массив. Здесь галлогеновые фонари были натыканы куда как чаще, и в салоне стало немного светлее, а, может быть, кто-то из пассажиров уменьшил поляризацию стекол. Неожиданно водила, хряпая так, будто жевал пищу прямо вместе со станиолевой упаковкой, повернул лысую, как одноименная гора[3], голову к Толянычу. Повел носом и протянул кусок чего-то в полутьме неопределимого.

Хотя на дне рождения Толяныч себе ни в чем не отказывал, но «йогурт» видимо изыскал в желудке некие резервные емкости. Желудок призывно всхлипнул, но Толяныч мужественно покачал головой, приложился к пиву и закурил. Сработал датчик, и рядом тут же откинулась пепельница. Другой седок тоже немного повернул кресло, старательно обсасывая вроде бы куриное крылышко или что-нибудь похожее. Напрягаться для детального рассмотрения Толяныч не собирался, но в окно смотреть было еще более неинтересно, так что взгляд сам по себе волей-неволей периодически возвращался к этой закуске. Уж больно старательно, можно даже сказать, сладострастно гоблин ее обрабатывает.

Что-то здесь было не так, вот только Толяныч никак не мог понять — что. Словно занозил палец, а найти занозу не можешь. Он уже пожалел, что подписался показать дорогу. Иногда он подсказывал водиле, где повернуть, а где лучше проехать прямо, сберегая «Полтиннику» рессоры, и сам себе поражался: откуда вдруг такая забота о чужой тачке? Наконец у дома девятнадцать спящий пробудился и вынес свою вонь на улицу. К подъезду он шел, странно согнувшись в пояснице. «Может, обделался?» — подумал, было, Толяныч и с удивлением узнал в нем давешнего слюнтяя с Менделеевской. Тот как раз вышел в неверный свет приподъездного фонаря.

Хмель как-то враз потяжелел, делая мышцы и мысли смутно-вялыми. Толяныч безотчетно вздрогнул, когда гоблин с крылышком, поблескивая почему-то лишь левым глазом, спросил:

— Куда тебе?

Толяныч не нашел слов, а просто ткнул рукой в примерном направлении. Ситуация приобретала несколько ненормальный привкус, напрочь несмываемый даже пивом. Везли его кружным путем, одноглазый всю дорогу базарил о том, как хорошо в столице, мол, жизни полно…

Где-то я это уже слышал — напомнил Фантик, судорожно пытаясь перебрать доступные блоки памяти. Не слишком ли много совпадений? — стучало тупым молоточком в левый висок. Одно дело, если об этом говорит девица с во-от такой вот грудью, и совсем другое, когда это лысый чел с одним глазом, да еще и крылышком обглоданным дирижирует, падла. И связующий их слюнтяй… Однако вывод напрашивался смутный, но слишком уж нехороший, и, чтобы скрыть замешательство, Толяныч сделал вид, что задремал, мотая головой в такт поворотам. И чуть было действительно не уснул.

Но тут «Полтинник» затормозил, одноглазый гулко сглотнул:

— Слышь, приехали.

Толяныч качнул машинально еще пару раз головой и распахнул дверцу, не выпуская из рук пиво. Он даже не удивился, что машина остановилась действительно у его подъезда. Вывалившись наружу, наклонился к окошку, пытаясь косноязычно поблагодарить за доставку, и, наконец, разглядел, что же так усердно обгладывал одноглазый гоблин. Лучше бы было этого не делать это было совсем не крылышко! Это была кисть руки. На безымянном пальце тусклым маслом желтело тонкое кольцо.

Рука! ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ!!!

В подробности Толяныч вдаваться не стал: желание блевануть прямо в салон было самым простым и доступным, но сказалось не иначе как воспитание или просто инстинкт самосохранения. За долю секунды до извержения он влетел в подъезд. «Привет из Таганрога!» — крикнул одноглазый и помахал вслед недоеденной рукой, но Толянычу уже было не до чего: салат Оливье, съеденный первым, по всем законам природы венчал собой чреду недопереваренных блюд. В коротких перерывах между позывами Фантик матерился, как заправский грузчик…

Очнулся Толяныч утром, аккуратно укрытый одеялом.

Матрена бесцеремонно теребила лапой за нос, требуя законный завтрак. И первая мысль была о том, когда успел раздеться? А вот вторая — об одноглазом с его отвратительной закусью. Брр! Слава богу, что отказался, а ведь вполне мог бы по пьяни-то оскоромиться. Его опять бы вывернуло наизнанку, если б не космическая пустота желудка.

Спазмы поутихли, Толяныч предпочел бы подремать еще, но кошка не отставала. Пришлось подниматься.

«Не допил я вчера» — бормотал под нос Толяныч, накладывая в миску сухой корм и чувствуя смутное отвращение к себе и солнечному утру. Руки тряслись, не помогала даже чудом уцелевшая в холодильнике «Звезда Севера», в третий уже раз возвращаясь из глотки в стакан. Яду мне, яду!

Была суббота, но от этого не легче.

Пожалуй, самое подходящее — нырнуть в виртуалку и порадовать «Золотые Своды» доброй жменей отрыжки сознания, сегодня с маньячьим вкусом. Пусть нажрутся любимого дерьма. Но сначала надо заставить себя принять лекарство для бренной оболочки, то есть физического тела.

Толяныч уже начал привыкать к мысли, что коррекция сбоит все чаще. Фантик должен бы оттягивать на себя лишние эмоции, переживания и прочую шелуху, оставляя в памяти лишь сам факт события без эмоциональной окраски. Тогда откуда это мерзейшее воспоминание, откуда эта реальная картинка объеденных пальцев с посиневшими лунками ногтей, эта реальность отблесков имплантированного в плоть золотого ободка? Откуда такой, бляха-муха, четкий портрет одноглазого?

Гарантия давно истекла, денег на повторную коррекцию все одно нет, так что остается сжав зубы попытаться вылечить больную голову дедовским способом — выпить. И пожрать чего-нибудь горячего, это обязательно.

Водка в четвертый раз вернулась в стакан…

Влить в себя целебный напиток в конце концов удалось, даже вкус прочувствовал, и хотя полдня уже было позади, Толяныч не особо-то расстроился. Веселое солнышко заглядывало в окна, и вчерашняя встреча с одноглазым людоедом при свете дня выглядела полным бредом. А если принять во внимание количество выпитого, тем более. Тут хочешь — не хочешь, а чертей увидишь. Однако память упорно подтверждала подлинность случая, и никаким сбоем в коррекции этого не оправдать. Да еще и слюнтяй этот со своим запахом… Ладно, оставим пока. Новый день выдвигает на первый план свои проблемы, если так можно назвать необходимость приготовить хоть какой-нибудь человеческий завтрак.

Даже сама мысль о еде вызывала законное отвращение, тем не менее он перекусил черствым кусочком сыра и таким же хлебом. Полегчало. Фантик пока помалкивал в тряпочку, и Толяныч в одиночестве, слив остатки «Звезды Севера» в стакан, долил доверху совершенно неизвестным в природе напитком «Тропикл», произведенном как ни странно в Липецке. Интересно, откуда там плоды авокадо? Чудеса гидропоники? Однако тропическая субстанция обязывала произвести некоторые действия, и он нашел в себе силы бросить упаковку белковых котлет в микроволновую печь, выставил на пульте режим «Сильная жарка» — вот это уже будет настоящий завтрак.

Все это время Толяныч искоса поглядывая на экзотический напиток, призывно желтеющий в стакане, и втайне гордился собственной выдержкой. Наконец, осторожно неся стакан с живительной смесью, он подрулил к домашнему компьютеру, походя настроив трансляцию на волну «Ретро», и осторожно опустил задницу на самый краешек стула. Предвкушение бодрящего глотка поднимало настроение, как штангист рекордный вес, и стакан был уже в зоне досягаемости пересохшего рта, когда дюралевые ножки плавно подломились, и он съехал на пол, как с горки, по инерции еще собираясь хлебнуть. В попытке удержаться Толяныч с силой шлепнул ладонью по столу — джойстик разлетелся вдребезги, угодив под «горячую руку».

«…где-то под Таганрогом…» — недорезано заорало из колонок, на что Толяныч отреагировал спазмом в желудке и, забыв про стакан, вскочил.

Бляха-муха!!!

Текло по усам, по бороде, даже по животу, но в рот — что обидно — не попало ни капли. Толяныч метнулся к домокому с горячим желанием разнести паскуду на куски. Судьба, подлая обманщица, видимо еще не исчерпала запас персональных обломов, приготовленный на сегодняшнее утро — левая нога поехала по мякоти авокадо липецкого разлива, и Толяныч махом сел на поперечный шпагат, здорово треснувшись затылком об угол стола. Домоком послушно заткнулся, зато вездесущий «Тропикл» мгновенно впитался в штаны.

— Ты бы полегче что ли с головой… — осторожно напомнил о себе сосед, видимо вспомнив о собственном предназначении.

— Заткни свою помойку, долбаный урюк! Пропала опохмелка! — взвыл Толяныч так, что даже Матрена, с интересом наблюдавшая за перипетиями хозяйской жизни, шарахнулась в коридор.

Поливая трехэтажными матюгами сбойного клона, Толяныч с треском срывал липкие от авокадо шмотки, одновременно пытаясь уловить ну хоть капельку столь желанного полторы минуты назад напитка. Наконец он, обнаженный, словно античный герой в видео-курсе древней истории, осторожно рухнул на сохранявшую подобие устойчивости малютку и закурил, ежеминутно ожидая новой подлянки — не ровен час лопнет осмотический[4] матрас, как это уже бывало, или еще что…

Кормление дерьмом халтурщиков от пси-коррекции явно откладывается. День, скотина, только поманил кажущимся благополучием, а на самом деле и не собирался задаваться.

Черная полоса продолжается.

«Ой, лежу на пляжу…» — охрипшим басом тупо напевал Толяныч раз за разом единственную строку модного шлягера, втайне мечтая о поездке в Сер-Бор и пропитываясь ядовитым осознанием недостижимости мечты. Настроение окончательно обвалилось и погребло его с головой.

— Что же ты, братан, разлегся-то? Да еще в таком виде, — послышался укоризненный голос от дверей. До Толяныча дошло не сразу, а когда дошло, то в дверях обнаружился Серега Кротов, закадычный друг детства с незатейливым прозвищем Крот. Хотя «обнаружился» — термин к Сереге явно неприменимый: бывший оператор погрузчика, мелкий спекулянт и бандит, а ныне сотрудник московского ОМОНа дружески молчал, распирая могучими плечами дверной проем и держа на мясистой ладони никелированную таблетку ключа от входной двери. Левое плечо Сереги оттягивала спортивная сумка необъятных размеров с торчащей из нее резиновой рукоятью шокера, что делало его похожем на разъевшегося теннисиста.

Вывод очевиден: с оружием — значит с дежурства. А значит либо поддатый, либо злой как черт.

— Вот это я понимаю, гостеприимство! Иду себе и гадаю — дома ли братуха Фант? А он, мерзавец, уже и посуду расставил, — Крот пнул ногой валяющийся стакан с загустевшими остатками липецкой экзотики. — И закусь уже шкворчит во всю мазуту. Даже ключи оставил на коврике — мол, заходи, явка чиста. Ну ништяк.

Вся тирада обильно пересыпалась не слишком пристойными выражениями, смешками и прочая, и прочая — словом, была раз в шесть длиннее.

Толяныч рванул навстречу закадычному другу, мимоходом отметив, что микроволновка с заданием не справилась, и дым клубится аж в коридоре. Бляха-муха, совсем домоком достал!

Потом Крот обнародовал свой личный джентльменский набор из разнокалиберных бутылок.

— О! За что гуляем? — осведомился Фантик.

— За здоровье. Вчера в одной кафешке очередная разборка была. Пришлось пострелять. — Серега закурил «Кэмел» и прошел в ванную, оставив Толяныча гадать о собственной роли в той разборке. — А ты, пьянь обоссатая, с утряни уже вумат, — кричал он сквозь шум воды, — или еще со вчера?

— Да со вчера… — Вяло ответствовал Толяныч, передергиваясь от подступившей отрыжки, но от алкогольного изобилия взгляда не отводил.

Крот тоже не признавал химии, а это тебе не Липецк какой-нибудь паленый, и уж тем более не Таганрог, мать его. Теперь, когда привычные способы защиты сознания налицо, вчерашнее представлялось скорее уж белой горячкой, что конечно тоже не сахар, но все ж лучше. А то ведь получается, что какие-то маньяки-каннибалы обосновались всего-то в десяти минутах пешего хода от дома.

К своему огромному удивлению Толяныч обнаружил, что вчерашняя история не дает ему покоя. Казалось бы, с чего? Хотя покопавшись в себе, он обнаружил вполне понятную причину: «Они же знают, где я живу! И не просто знают, а знали точно уже тогда, когда я всего лишь махнул рукой в примерном направлении! Следили? Вероятно. И слюнтяй вовсе не случайно оказался на Пражской. Но зачем?!! Кому я нужен, простой бесперспективный инженер-электронщик? А это уже не похмельное предчувствие. Не какая-то там заноза в мозгу. Это не сбой коррекции — это уже реально!»

Давно казалось бы забытое с армейских времен ощущение, словно кто-то целит в затылок, прихлынуло — такое же тяжелое, точь-в-точь, как запах в «Полтиннике». Тоже железистое. Фантик уже не мог вместить его в себя, и так залитый под завязку:

ТАК ПАХНЕТ КРОВЬ!!! Свежая кровь!

Толяныч даже зажмурился, закусил губу, пока не почувствовал во рту все тот же привкус. Перегрузка сознания грозила неприятностями. Только срочное обнуление поможет сохранить целостность, металась испуганным зверьком серая мыслишка, а это уже смахивает на зависимость — постоянная привычка спуливать из памяти лишние эмоции. Его неудержимо потянуло немедленно одеть шлем и нырнуть в Сеть. Или сначала рассказать все Кроту?

Тут как раз и он сам нарисовался на кухне, вытирая лицо:

— Что-то не вижу здорового интереса на твоей мятой роже, чел.

— Тут, видишь, какое дело… — Промямлил Толяныч, пребывая в диком затруднении — с чего начать? — потирая попеременно ушибленные «под Таганрогом» задницу и затылок и ожидая вороха подколок, а когда все же разинул рот, Серега действовал как всегда решительно:

— Стоп!!! — он профессионально отработанным движением воткнул Толянычу в рот влажное полотенце. — Короче, часам к восьми подрулят Ольга со Светкой — ты их знаешь. Ну, видел как-то. Хотя нет, Ольгу я и сам толком не знаю, но вроде ничего. Худющая правда… Ладно, столько водки мы осилим. Значит, о деле сейчас. Наливай.

И Крот протянул Толянычу литровую «Русскую рулетку».

Неверной рукой Толяныч начал сворачивать пробку и вздрогнул от мощной длани на своем плече.

— Смирна! — гаркнул Кротельник и произвел извлечение полотенца. Железный вкус во рту остался, словно это было не полотенце, а использованный тампакс. Толяныч сплюнул в раковину. — И правда плохо тебе, Фант. Вольна. Добавил Серега с умилением, доставая из сумки всевозможные припасы. — Ты, кстати, можешь заодно и одеться.

Примерно часа через полтора ситуация более-менее прояснилась, а пузырь опустел на три четверти. Более того, пол вымыт, Толяныч надел обрезанные до колен джинсы и успел скормить в Сеть очередную порцию из личного отстойника. Потом попытался поведать Сереге о вчерашнем приключении. Будучи последовательным, естественно упомянул про Альбу и увлекся описанием. Странно то, что Серега — ходок[5] по натуре и призванию — не проявил ни малейшего интереса к выдающимся прелестям уездной герцогини. Неужели, так серьезно воспринял всю историю?

— Что тебе сказать, Фант… — Трезвые глаза на размякшем лице Крота вызывали некоторое изумление. — Людоедство? Вполне реально. Сейчас еще и не такая херня случается. На днях у нас ребята вернулись из Астрахани, с семинара по обмену опытом. Так там в этом году накрыли группу — прикинь, эти гаврики в санатории мочили постояльцев, а мясо потом на рынке продавали. Под инкубаторскую баранину. И сами естественно шамали. А ты говоришь — купаться.

— Не, ты ответь. Могло такое спьяну привидеться, или это реально было? Ты конкретно скажи, а не разводи свои трали-вали. Мало ли что у них там в Астрахани бывает. Это ж другое государство. И потом, я ж не там, а здесь.

— Конкретно не могу. Я ж с тобой вчера не пил. Если по делу, то явно это с той бабой связано. Иначе, зачем они тебе про Таганрог напомнили? Вот то-то… В такие совпадения верится с трудом. Она тебе номер свой оставила, говоришь? Давай — пробьем по картотеке, что за коза. Но вообще-то, братан, вполне могло померещиться. Сам же, помнится, говорил, что раздвоением личности страдаешь.

— Раздвоение есть, но не страдаю. — Мягко подправил обнуленный Фантик устами Толяныча, вновь набирая очки. — Не страдаю. Просто коррекция сбоит, это да — бывает. Особенно в дождь.

— Да? Тогда надо еще по грамульке! Верно говорю — первое средство.

Пришлось открывать следующую «Рулетку». Но вдруг запела канарейка дверного звонка.

— Вот это да!!! Ну, будет дело! — возликовал довольно хмельной уже Толяныч. — Ты гляди — полтора года звонок не работал, а на исходе литра ожил! — И он бросился в прихожую, чуть не снеся по ходу холодильник.

Распахнул дверь — мать честная — и издал нечленораздельно-радостный клич:

— АПАНАС!!! — Миниатюрная светленькая (очевидно, Ольга) шмыгнула за спину своей более представительной подруги. Толяныч хмыкнул, убавляя пыл. Э-э-э… Девочки, прошу. У нас, знаете ли, не прибрано. Живем по-походному, и тэдэ, и тэпэ… — И даже не пытаясь сдержать охвативший его восторг, заорал вглубь квартиры Кроту. — Что же ты, чмошник, меня пугал! Знаю — не знаю, осилим — не осилим. Да для таких красоток я уже вдвое норму перекрыл! Й-ик!

«Красотки» слегка шатнулись от такого гусарского напора, но Фантик перехватил управление и вежливо посторонился:

— Гм, прошу, прошу в комнату. Сейчас стол сообразим…

Воздействие шампанского пополам с водкой было сравнимо с взрывом авиационной бомбы средней мощности. Ну, поехали! Жизнь распалась покадрово. В какой-то момент Толяныч наконец поймал своего не в меру раздухарившегося «соседа», да и себя самого на том, что бодро совершает моцион по комнате, держа под подмышкой маленькую Ольгу, как папку для бумаг, а она заливается смехом и болтает ногами…

Вынырнул из пестрого коловращения он от жуткого грохота за стеной. Уже была ночь, по крайней мере тьма стояла кромешная. Толяныч сообразил, что не открыл еще глаза. Открыл — ничего не изменилось. Только по ширине оконного проема он догадался, что лежит на старой кровати в маленькой комнате. Крот с соучастницей дико ржали и копошились где-то за стенкой, звеня посудой. «Малютка не сдюжила… — мелькнула вполне здравая мысль, — если матрас лопнул, убью собаку-Крота!» И Толяныч спустил ноги с кровати, мгновенно вляпавшись в какую-то закуску. Следующим движением он опрокинул бутылку, и что-то потекло по полу. Судя по запаху — шампанское.

Фантик посоветовал удесятерить осторожность.

«Сам знаю!» — огрызнулся Толяныч, и в ближайшие полторы минуты ему удалось лишь обронить пепельницу. Он опять опустился на кровать и закурил нащупанный чинарик, да еще, похоже, в помаде. Аллергия, приглушенная алкоголем, пока бездействовала. Помада была только на Светке, это точно…

— И мне прикури, — послышалось за спиной, и там завозилось что-то теплое.

Толяныч нашарил еще бычок и прикурил от своего, который и отдал просительнице. Но найденыш тоже был измазан помадой, причем другой судя по привкусу. Странно… Затем он, практически интуитивно угадав стаканы, разлил в них неопознанную жидкость и, к своему удивлению, удачно. Понюхал — коньяк, но так себе. А что, еще и коньяк был? Мистика да и только!

В коридоре промелькнуло белое тело, и в ванной заструилась вода. Следом продефилировал, дымя сигаретой, непристойно обнаженный Крот, что-то напевая. Вода зашумела с удвоенной силой.

— Пьем на брудершафт! — Сказал Толяныч на ощупь, решив отложить инспекцию малютки.

Не иначе, как в данный период бытия Толянычу была кармически предопределено просыпаться от посторонних звуков.

Вот и сейчас кто-то так звонко и жадно глотал где-то над головой, что пришлось волей-неволей выбираться из пучины сна. Однако он попытался урвать еще немного времени и повернулся на правый бок. Тут же в рот потекла какая-то жидкость, и некоторое время Толяныч покорно пил. Потом открыл один глаз и обнаружил, что такую емкость единым духом не осилить — уровень пены доходил ему до правой ноздри. Сплю, вяло подумал он и попил еще немного. Почему горячее?.. Не пиво… Мозг уже начал принимать и обрабатывать информацию, требуя все новой и новой. Это заставило Толяныча все-таки сесть и оглядеться: Ванна? Черт!!! Его бурно вырвало.

— Неплохое начало, братуха. — Голос Крота доносился словно из треснувшего динамика. Так вот откуда взялись разбудившие Толяныча жадные глотки. О, вот опять!

— Дай сюда! — и получив бутылку шампанского, Толяныч прополоскал рот, избавляясь от мерзкого мыльного привкуса и с наслаждением напился. — Ну-с, какие наши планы? — спросил, возвращая пустую посуду. Шампанское пузырилось в носу.

— Слушай, ты когда сервак нормальный заведешь, а? У тебя там с голосовым управлением фигня какая-то. Я попробовал к себе в управление прозвониться, аж вспотел — говоришь ему номер, а он ни гу-гу, зараза. Пришлось вручную набирать. Отстаешь от прогресса, братан, отстаешь. А еще электронщик…

— Серега, бляха-муха! Нашел о чем с утряни спрашивать. Ты бы еще спросил, почему я машину себе не куплю! — Этот всплеск эмоций исчерпал и так далеко не безграничные силы, и Толяныч вновь погрузился в воду.

— Ладно, ладно, остынь. Короче, Мурзику я уже позвонил — он ждет нас к семи.

Крот протянул руку за пределы видимости, и, словно фокусник, извлек еще одну бутылку. Смачно хлопнула вдоль по коридору пробка. Следующим фокусом Серега извлек стакан, осторожно налил, напился — а-а-ах…

— Вот за что я люблю шампанское, так это… — Начал он, довольно улыбаясь.

Толяныч лениво плеснул рукой:

— А почему, собственно, ты звонил Мурзику, а, братан? — Слюна под воздействием шампанского перешла наконец в более-менее жидкое состояние. Толяныч плюнул и сморщился от отдачи в затылок.

— А потому. — Серега еще раз наполнил стакан и поставил пустую бутылку на пол. — Потому, что Мурзик, во-первых, живет в соседнем доме с этими твоими людоедами. Во-вторых, Мурзик — наш человек. А в-третьих, он же цыган. А кому ж, как не цыганам, во всякой чертовщине разбираться.

— А сейчас сколько?

— Чего? Шампанского? Это, брат, вполне философский вопрос.

— Времени…

— А-а-а… — следующий стакан с шипением опрокинулся в серегину глотку. — Почти четыре.

— Ночи?

— Дня.

— Как там погода?

Крот уже начал блестеть глазами:

— Да достал ты меня! Хорош в блевотине плавать — вылазь давай.

Толяныч посмотрел ванну. Ну и не такая уж блевотина, а в пене так и вообще не видно. Крот по-братски протянул ему полстакана пузырьков и янтаря. Толяныч охотно выпил:

— Не хочу. — Шампанское бродило в голове подобно паломнику в пустыне. Он поерзал, устраиваясь поудобнее. — Водка есть?

— Вылезай, сука!!! Вот, блин, огрызок — ему теперь водки подавай!!! А бабу не хочешь?

— А есть? — проявил Толяныч слабый интерес.

Состояние легкой подвешенности облегчало жизнь. Пузырьки шампанского поднимались со дна желудка — Толяныч очень хорошо представлял себе весь процесс, словно смотрел внутрь себя через узкое темно-зеленое горлышко: пузырьки уже проникали в пищевод, а дальше непостижимым образом накапливались под черепом как бы слегка щекоча мозг. Голова была легка. А если бы дирижабль надуть с помощью шампанского, он полетит?

— Вылазь, говорю. Жратва готова.

— О! Это дело! Уже иду. — Толяныч бодро вскочил — Ох, бляха-муха!!! — В голову прилила кровь, лучше б она этого не делала. Он схватился за душевой шланг, в первую очередь ища поддержки. — А все-таки, водка осталась?

— Осталась, осталась. Мойся давай — смотреть на тебя не могу.

— Не смотри. — и Толяныч сделал вид, что опять садится в пену, из которой был рожден несколько секунд назад. Не только сделал вид, но и какой-то миг был готов действительно рухнуть. — Ох… Мама! Роди обратно!

Кротельник плюнул в сердцах и, выматерив его последними словами, захлопнул дверь. Пришло пересилить себя и действительно вылезать. В коридоре сидела Матрена, завернувшись в собственный хвост и толянычевы спортивные штаны.

— Ах ты, моя умница, ах, моя разумница! — сипло похвалил Толяныч кошку и облачился. С кухни доносился запах съестного и пение Крота.

— …Знаешь, за что хочется выпить? — навалился через некоторое время на столешницу локтями Толяныч, наливая себе водки.

— Ну? — Заинтересовался Серега, подался вперед, словно ожидал услышать небывалое откровение.

— Просто так. Давай за это и выпьем… Кстати, а куда девчонки подевались?

— Ушли. Сначала Светка на работу отчалила, а Ольга осталась. Вы там еще покувыркались, потом она тебя в ванную потащила. Ну вы дали джазу! Целый концерт закатили. У меня голова была, как торшер, а ты еще и того… Уж она-то повизгивала. Молоток! Ладно, давай еще маханем. И как ты об эти мощи не оцарапался? — Сам Крот издавна отдавал предпочтение плотным и крепким бывшим спортсменкам.

«Значит все-таки Ольга» — отметил про себя Толяныч и попытался вспомнить хоть что-нибудь. Бесполезно. Это даже не сбой, это провал в памяти.

— Нормально не поцарапался. А что же ты, сучок дранный, мне малютку поломал? — припомнил он.

— Так ведь ковра у тебя нет — вот и получилось. Мы ж со Светкой не в петушином весе, понимать надо. Матрас я заклеил, а вот основа… Не бжи, Родригес, я тебе с какого-нибудь рейда новую принесу. А может и ковер заодно.

— Ты добрый, Серега. — С Кротом Толяныч дружил аж с четырех лет и имел возможность оценить, каков из него добытчик. Отличный!

Они посидели немного, маханули еще по одной за дружбу, и Серега сказал, что пора собираться. Тем более, что Мурзик любил точность. Не очень-то это характерно для цыгана, но такой вот он, Мурзик.

3

— Вай мэ! Какие гости! — Мурзик ослепил друзей золотой улыбкой в тридцать две коронки. — Женщина, выйди сюда!

— Позолоти ручку, красавчик, всю правду тебе скажу… — В прихожую с улыбкой вплыла теть Маша, и стало гораздо светлее пропорционально количеству наличного золота. Шелковая пижама с драконами издавала шуршание, словно опавшие листья в осенней Битце. Первым в ее объятия угодил Крот. — Хотя тебе, кобель, и говорить нечего. И так вижу, что жену спровадил.

— Да за что же ты меня так не любишь, теть Маш! — Притворно залебезил Серега.

— А за что мне тебя любить? Пусть тебя девки любят, а жена ничего не видит. Все-то ты, кобелина, не нагуляешься никак. Вот соберусь к матери твоей в гости — все ей расскажу!

Тем временем Мурзик обнял Толяныча за плечи:

— Ай, гость дорогой, вспомнил-таки старика. Ну, здоров, мужик, здоров! — конечно Мурзик преувеличивал свою старость. В свои пятьдесят шесть он еще вполне мог и мешки с цементом потягать, и девчонку окрутить, да и проплясать всю ночь мог наверняка.

Толяныч почувствовал легкий укол совести:

— Здравствуй Саша, удачи твоим делам и мира дому.

— Здравствуй, красавчик. — Тетя Маша поцеловала Толяныча в щеку и как-то странно глянула. — Все гуляешь, молодой-красивый?

— Погадаешь, теть Маш?

— Там посмотрим… — В ее голосе просквозила легкая тень неуверенности, но Толяныч не обратил на это ни малейшего внимания. Все списывала довольно долгая разлука, да и времена нынче изменились.

— Проходите, проходите! — Позвал Саша, и они прошли в гостиную.

Всякий раз, попадая к Мурзику, Толяныч испытывал легкий шок, ибо травмировались все его чувства сразу. Дело в том, что в доме у него постоянно толклась куча народу — родственники, подельщики, гости, дети, собаки — короче табор под крышей. Не хватало только лошадей. Но и дом был необычен: всей общиной купили по две смежных квартиры в двух соседних подъездах и перепланировали. Получился огромный зал и с десяток небольших комнат, не считая подсобных помещений и два отдельных выхода, но бардак, гам, а главное — запах, были воистину сногсшибательны. И хозяином был Саша Мурзанов, барон по праву и рождению.

Стол уже стоял накрытый в дальней комнате. Жили цыгане широко, но по походному — все готовое, все в вакууме и фольге, знай в микроволновку подбрасывай. Тут же налетели детишки, попрошайничая, а то и норовя залезть в карман, так что ухо приходилось держать востро.

— Ащэн, ащэн! — гаркнул Саша. — Пошли вон или выпорю всех!

Сели за стол…

Через час, наевшись и еще слегка поддав, друзья повели неспешную беседу за жизнь. Расчувствовавшись, Мурзик обнял Толяныча:

— А помнишь Риту, дорогой? Ай, какая была, как тебя любила! Эх…

— Почему была?

— Замуж вышла — далеко нынче живет. В Запорожье.

— Что ж сюда не взял?

— Муж — пустышка! — Он ругнулся, глядя на Толяныча замаслившимися глазами. — Эх, тебе бы все отдал — дело, связи, деньги… А этому не могу! Да ладно. Лучше я вам других покажу! Эй, женщина, веди сюда! Может, выберешь кого. — Мурзик хитро подмигнул Толянычу.

Тетя Маша вошла вместе с двумя тонкими девушками.

— Что, хороши?

— Да… — Они действительно были хороши, две самые младшие мурзиковы дочки. Черноволосые, гибкие и огненоглазые. А выпитое делало их еще привлекательнее. — А остальных, что же, уже выдал всех?

— А ты думал, тебя ждать будут, когда сподобишься объявиться? — детей у Саши было шестеро, и все девочки.

Мурзик ткнул Толяныча под ребра, мотнул головой на Крота. Толяныч посмотрел: Серега весь подобрался, казалось, сейчас выпустит когти вопреки декларированным им же самим предпочтениям по женской части.

Постепенно Толяныч почувствовал, что неотвратимо погружается в пучину веселья — пошли тосты, песни и прочие непременные атрибуты разворачивающегося застолья. Сам он спел «Седину», любимую песню Мурзика, и собирался уже попросить тетю Машу погадать, но Фантик напомнил, что пора бы Матрену покормить. Толяныч посмотрел на часы и со скрипом выбрался из-за стола, пообещав вернуться через полчаса.

Возвращался Толяныч, как на крыльях, и настроение было вполне благодушное. Алкоголь — все же отличный растворитель проблем — заставил вчерашнее окончательно отпустить, размыться, стать совсем уж нереальными. Толяныч вдыхал уже по-летнему теплый воздух и просто балдел. Сегодняшний хмель оказался не в пример прочим — легкий, радостный. Так, не хмель, а хмелек. Вот что значит начинать день шампанским. Правда крошечная заноза все ж зазудела где-то в самом уголке сознания, стоило остаться один на один с самим собой. Даже не заноза, а ранка после ее извлечения. Вернее, обнуления. Плевое дело!

«А почему бы не взглянуть на этот дом девятнадцать поближе? Клин клином вышибается.»

Необходимость окончательно убрать саднящую отметину и невесть откуда взявшийся азарт сыщика, похожий на нетерпение идущего по следу сеттера, заставили Толяныча изменить направление, и он свернул во двор дома номер девятнадцать, все еще пребывая в радушном настроении. Тут же судьба щелкнула его по носу: у крайнего подъезда обнаружился «Полтинник», и Толяныч, слегка обалделый, еще не веря в свое несчастное везение, подошел к нему вплотную. Похоже, тот самый. Цвет мокрого асфальта — это не примета конечно, но эта модель достаточно дорогая и не самая распространенная. В своем микрорайоне Толяныч до этого «Полтинников» вовсе не видел.

Захотелось немедленно дать задний ход. Честно говоря, он не то чтобы испугался, но некую жуть ощутил, тем более, что уже стемнело, а во дворе ни души. Что-то такое, сродни дурному предчувствию, давило на сердце, заставляло зыркать по сторонам. От близкого леса тянуло росой.

— Але, малый, че надо? — неожиданно послышалось сзади, и Толяныч чуть не подпрыгнул, уже ожидавший, но не готовый к такой быстрой реализации предчувствий.

Он тут же собрался и рванулся в сторону, но жесткая рука ухватила за плечо:

— Не рыпайся! — И солидная оплеуха звоном отдалась в голове. Хмель вышибло мигом, как будто его и не было. Тут уж все конкретно, но как он, гад, так подобрался тихой сапой?

Крутнувшись, Толянычу удалось вырваться — только рубашка затрещала одновременно ударив противника по глазам расслабленной рукой.

— Ах ты, сука! — И хвататель попер на него бульдозером.

«Здоров, мерзавец…» — оценил Толяныч противника и провел свою коронку — обманный замах левой, и одновременно со всей дури ногой в голень. НА! Боль отдалась от подъема аж до колена, он тут же сгреб сгибающегося челобана за куртку и дважды сильно въехал коленом в грудь, вышибая дух. Вот так! Рванул на себя, заваливаясь назад и вбок — передняя подножка, резче!!! Чтоб таблом об асфальт! И быстро вскочить! Порядок. Ну и добивающий — двумя ногами на поясницу… Хэх!

— Сюда, сюда!!! — Послышалось за спиной, и Толяныч резко обернулся, плюясь про себя, что увлекся. В его сторону по двору неслись еще два жлоба, а с крыльца им махал рукой старый знакомец — слюнтяй с безумным взглядом. Тот самый. Тьфу, чтоб тебя! Надо было еще тогда ему бубен пощупать…

Бежать было уже поздно, и Толяныч ломанулся навстречу новым противникам, нашаривая в кармане связку ключей — там брелок подходящий, вполне за кастет сойдет.

Схлестнулись.

Махаться по хорошему не приходилось ужу почти год, но форму Толяныч поддерживал. Правда почти сразу он пропустил парочку неплохих крюков, и из носа уже закапало, но это лишь придало злости. «Мастерство не пропьешь…» позлорадствовал он, когда удалось достать одного ногой в пах. Но развить успех не получилось: прямой в челюсть вышиб искры из глаз. Толяныч отскочил в сторону, тряся головой, и заскучал окончательно — начал шевелиться самый первый громила, и скоро станет совсем туго. Против троих не устоять. Оставалось сваливать, да и в голове шумело уже, словно ворона махала крыльями. Двор обрывался оврагом, а дорогу туда перекрывал лишь слюнтяй, не отличавшийся комплекцией. Обманно качнув корпусом туда-сюда, Толяныч провел-таки неплохую двойку «в бороду» одному из челобанов и услышал, как его голова стукнулась об асфальт.

Путь открыт. Теперь ты, слюнявый!

Толяныч прыгнул вперед, увернувшись от другого, пытавшегося его схватить, в три прыжка перекрыл расстояние и сходу взял слюнявого на снабаш[6]. Лбы с хрустом столкнулись. Слюнтяй заскулил, оседая вниз, дорога свободна, лишь остро и цепко рвануло что-то запястье, но Толяныч уже набирал ход, легко вырвавшись. Он несся вперед, почти как реактивный снаряд, и со всего маху ухнулся в овраг. Вскочил, перебежал ручей и стал карабкаться по довольно крутому склону. Сзади матерились по крайней мере трое, но у него была фора метров в пятнадцать-двадцать, когда он нырнул в уютную темноту леса.

Дыхание сбилось очень скоро, и Толяныч тормознул, выискивая не глазами — куда тут глазам-то, в ночном лесу — а последним оставшимся чувством какую-нибудь палку. Он уже прилично углубился в лес, и преследователей не было слышно. Все равно прислушался: кажись, отстали или просто не побежали. Присел сначала на корточки — коленки ослабли, и болела скула — затем повалился на спину. Прошлогодняя листва зашуршала не хуже пижамы теть Маши. Через все тело гуляли судороги, а правая рука в районе запястья подозрительно онемела, словно он долго и сильно колотил ею по бревну. Левой рукой Толяныч залез в карман и с удивлением обнаружил, что сигареты на месте. Хоть это было опасно, все же он не удержался от соблазна и неловко прикурил.

Толяныч, сделав небольшой круг по лесу, опять вышел к ручью и прислушался. Тихо. «Ну прям Фенимор Купер[7] какой-то» — подумалось, и он стал спускаться с обрывчика к ручью. Неплохо хотя бы умыться.

Приятно было подержать разбитые кулаки в проточной воде, а уж правую-то он погрузил чуть ли не до локтя, не обращая внимания на намокший рукав. Одновременно прикидывал — каким бы путем добраться до Мурзика, да чтоб больше не нарываться. Не исключено, что его в данный момент ищут по соседним дворам и, кстати, вполне могут попытаться подловить по дороге домой. Да, это, пожалуй, самое вероятное. А ребята с такими тачками не любят получать по мордасам. И уж тем более надо быть настороже — второй схватки подряд никак не потянуть.

Страшно хотелось пить, голова немного кружилась, в области диафрагмы разливалась противная мелкая дрожь. Все признаки знакомого послебойцового отходняка на лицо, да и схлопотал он сегодня неплохо.

Толяныч опять закурил и потихоньку, осторожно оглядываясь и прислушиваясь — вон какая-то компания гуляет, это шумно, значит не опасно… вон парень с девушкой в обнимку у кустов сирени, тоже нормально… — помелся к дому Мурзика, бережно придерживая онемевшую руку.

«Вот бляха-муха, пустым теперь ходить не годится… Похоже, слюнявый мне впрыснул что-то, никогда еще такого отходняка не было… А кстати, о следующем разе — может и ждать долго не придется. Ты по сторонам-то поглядывай, слышь, сосед…»

Толяныч исходил из худшего: если людоедство ему не привиделось, дело совсем худо — как бы не решили, что он их выслеживал. Тогда самая маза прямым ходом на обед угодить в виде гарнира. Что-то типа «Пальчики под соусом».

«Интересно, а чего это они меня не смутились тогда в машине? Ведь любой нормальный человек бы… Или я ненормальный?»

Мысли путались, Толяныча бросало то в жар, то в холод, выжимая из пор кожи отвратительно-липкую испарину. Он доковылял до дома Мурзика под самые окна — благо, что первый этаж, и постучал.

— Откройте, мужики, это я. — Губы почему-то плохо слушались, онемение начало стремительно распространяться вверх, пальцев правой руки он вообще не чувствовал.

Крот помог забраться в комнату и вместе с Мурзиком принялся внимательно изучать его лицо.

— Красавец! Где же это тебя носило, придурок? — Оба были уже в изрядном подпитии и трезветь, кажется, не собирались.

— Да вот, сходил к соседнему дому… — Как можно небрежнее сказал Толяныч. Вышло совсем неразборчиво.

— Слушай, Фант, ну какого хрена тебя туда понесло! Опять неприятностей хочешь? Пока я все не разнюхаю, чтоб носу никуда не казал. Я тебе про это только что говорил, — многозначительно сказал Крот Мурзику и поднялся. Короче, я пошел звонить, а вы тут подлечите парня. Теть Маш! Иди сюда — дело есть.

Пришла тетя Маша, охая, осмотрела опухший нос, быстро заплывающий глаз и прочие повреждения. Толяныч показал ей на руку и сам с удивлением обнаружил на запястьи ровные полукружья от зубов:

— Бляха-муха! Так он меня в натуре куснул. А я-то думал, что это наркотик… — Лицо теть Маши посерьезнело, Крот задержался в дверях:

— Что там, теть Маш?

Она двумя пальцами осторожно взяла Толяныча за рукав, заставляя его поднять руку, наклонилась, словно страдала дикой близорукостью, и сильно втянула в себя воздух:

— Плохо дело, миленький. Жгут уже не поможет, блокада тоже…

— Да что там?!!

— Иди, Сережа, иди, куда шел. Это уж мое дело.

Она, по возможности избегая прикасаться к Толянычу, повела его в ванную, по пути крикнув что-то по-цыгански. Прибежали еще две женщины, одна очень молодая — отметил про себя Фантик, словно плавая в густом тумане… На руках у женщин были толстые стеганые рукавицы, расшитые замысловатым узором, напоминающим печатные платы.

С него осторожно стянули куртку и майку. Рука совсем одеревенела и уже ничего не чувствовала. Что с ним было дальше, Толяныч не запомнил. Куда-то вели, делали какие-то инъекции… Из оцепенения его вывела дряхлая бабка, протягивающая чашку с желтоватым пойлом, по запаху не сильно отличавшимся от мочи, возможно, что и лошадиной:

— Не, лучше водки. — Упрямо прохрипел Толяныч. — Что это со мной, теть Маш?

— Пей! — Голос теть Маши был какой-то странный, он звенел, словно перетянутая струна. Такого Фантик от нее еще никогда не слышал, даже когда эмгэбисты делали в квартире обыск, а задняя комната была завалена левыми мехами.

Он выпил — похоже, действительно моча…

— Вот и хорошо, мой золотой, теперь пошли. — Чуть приподнял туманную завесу вибрирующий теть Машин голос. — Тут лекарствами не обойдешься, надо Обряд проводить.

Они прошли в комнату, где на полу кругом сидели женщины и тянули протяжный напев. Еще в комнате было множество свечей самой разной формы и размеров, и их неверный свет сгонял тьму в углы, делая их совсем уж непроницаемо черными. Толяныч вошел в круг, и кто-то сунул ему в руку тяжелый допотопный нож с наборной рукоятью. Пальцы на рукояти утверждать пришлось помогая себе левой рукой. Все происходило как во сне. В центре круга на низкой тумбочке он увидел небольшую белую собачку, живую, разложенную, как для препарирования. Он понял предназначения ножа.

Молодая девчонка, звеня монистами, провела ногтем по белой шерсти, словно намечая линию разреза. Толяныч видел мельчайшие детали — розовеющую сквозь шерсть кожу, точечки сосков в два ряда, тонкий узор морщинок на собачьем носу…

«Какого черта! Что за мракобесие?..» — лениво, словно тучка в жаркий полдень, проползло в мозгу, но он сейчас был ведомым, подчинялся. Пение стало громче, и он ударил собаку ножом точно под горло и резко рванул вниз. Нож был тяжел и отлично отточен, грудная клетка подалась так легко, что равновесие на миг исчезло — Толяныч качнулся — что же это со мной?

Девчонка подставила тарелку, покрытую тряпкой, на которую он и положил нож. Тут же руку ему обтерли той же жидкостью и дали глотнуть еще. С собачкой что-то делали; Толяныч видел, как переливаются узоры на рукавицах в неверном свете свечей.

Его отвели в другую комнату и уложили на жесткую кошму. В локтевой сгиб твердо вошла игла. Сквозь туман Толяныч видел над своей головой треножник капельницы. И все три гнезда были заняты матовыми флаконами. Темнота…

…В полной темноте прорезался прямоугольник окна. Фантик подошел к нему, прихлебывая пиво небольшими глотками и как ни странно не получая от него никакого удовольствия. Первые проявления рассвета только-только намечались — стало быть, часа три утра. Или ночи…

Фантик открыл окно и оперся на подоконник, бездумно глядя на суету внизу. А вещь происходила действительно забавная: под окном копошились здоровенные крысы совершенно мультипликационного вида и расцветок — безумно сиреневых, розовых, желтых и т. д. Меж ними ползали какие-то мелкие насекомые, среди которых Фантик с удивлением увидел автобус. Пропорция транспорта с крысой выглядела как моська/слон.

Так это же не муравьи, а люди!

И тут перед самым его носом проплыла очередная тварь, медленно опускаясь вниз на парашюте. Шибануло таким смрадом, что Фантик аж пошатнулся и срочно припал к пиву. Послышался очень тихий, но отчетливый хруст и он опять посмотрел вниз. Вновь прибывшая ворочалась среди крошечных людишек, давя их жирными боками.

«Вот падла!» — и Фантик стал нашаривать автоматическое ружье, стоящее где-то возле окна. Нашел, дернул затвор, сильно перегнулся через подоконник, нашаривая красной точкой указателя первую цель, и готов был плавно надавить спуск, когда дикая, невероятная, неподъемная тяжесть обрушилась на спину. И смрад, смрад… Затрещали ребра, в глазах сделалось темно, и Фантик с криком полетел вниз, видя, как приближается, притягивает к себе ровная, неестественно-зеленая травяная гладь, похожая на поле стадиона. Он медленно, плавно вошел в штопор, скручивая вокруг себя и ярко зеленую траву, и черное небо, заворачиваясь в них слой за слоем…

Сон оборвался пением.

Женские голоса тянули на уже знакомый ему мотив, только слова теперь были уже совсем другие, которые не то чтобы запомнить, но и осознать Толяныч был не в силах. В напеве лишь читалось удовлетворение, даже благодарность. Кому? За что?

Обряд закончен.

Он открыл глаза — в окно светила луна — и обнаружил себя лежащим на каком-то половике в окружении все тех же женщин. Только что виденный сон казался альтернативной и неосязаемой реальностью. Что за черт?! Фантомная личность — «сосед» — не может видеть снов. И тем не менее это так.

«Пора вставать, пожалуй…» — подумал Толяныч, но встать не смог. Женщины помогли, хотя и с некоторой опаской. Все они по прежнему были в пестрых стеганых рукавицах, как будто прикосновение к нему может вызвать ожег или отравление. Толяныч вырулил на кухню, с удивлением обнаружив, что рука в общем-то уже его, родная, и даже обрадовался боли в отбитых костяшках и тугой чистой повязке на запястье. А вот с головой пока было не очень.

— Очнулся, красавчик? Вот и славно. Как себя чувствуешь?

— Семь-восемь, — поморщился Толяныч, потирая висок.

— Ничего, скоро все пройдет, миленький. Обряд получился, теперь все уже позади. Вот выпей-закуси, и поговорим. — Тетя Маша сидела за столом с той древней бабкой, что подносила ему лошадиное питье, сущей ведьмой с виду.

Толяныч сел. Голова немного кружилась, но в общем самочувствие вполне себе, с пивком покатит. Скептически осмотрел предложенную рюмку, с подозрением понюхал, переводя взгляд с теть Маши на старуху — вроде бы какой-то бальзам, хотя на столе и водка присутствует — и наконец выпил. Чувствуя приливший бодрящий очистительный огонь в желудке, от которого тело в считанные секунды приобрело легкость, жадно откусил бутерброд с настоящей копченой рыбой.

— Что со мной было-то, теть Маш? — стараясь, чтобы крошки не покидали рта, спросил он.

— Собак бешенных знаешь? Вот считай, что такая тебя и укусила. Тебе еще повезло, что выпил много. Очень уж ты неосторожен, миленький! Не все, что выглядит безобидно такое и есть на самом деле. Ну, с этим-то ладно, а вот ручку мне дай посмотреть. — И она, даже не глянув на перевязанное запястье, стала разглядывать ладонь Толяныча, часто шевеля губами, морща лоб, словно разбирала совсем малознакомые письмена.

— Укусила? Собака? Когда?

— Да, да… Не мешай! Сильно ты переменился, красавчик. Раньше ты как открытая книга был, а вот теперь… Словно заслонка вокруг тебя. Откуда бы?

— Коррекция? Ты же помнишь, теть Маш, мне сделали пси-операцию после армии.

— Нет, миленький. Все эти новомодные штучки здесь не причем. Душа-то твоя от этого не меняется. Здесь другое. Кого-то ты нашел себе, миленький. Охо-хо… Нет, не пойму — кто это.

— Может кошка моя, Матрена?

— Живая?! — Толяныч кивнул, и теть Маша улыбнулась, но по-прежнему выглядела растерянной. — Это хорошо. Очень хорошо, миленький. Живое, оно к живому тянется. И живое оберегает.

Толяныч подумал, что Матрена тянется обнюхать его каждый раз по возвращении домой. Словно бы проверяет — хозяин это, или уже подмена… А вдруг гадалка по руке видит то же самое, что и живая кошка чует? Не, это уже шиза какая-то, мистика.

— …не пойму я, где причина твоих перемен… — Продолжала теть Маша тем временем.

— Да ты что, теть Маш, я от тебя и слов таких не слышал никогда: не пойму. Ты ж чемпионкой среди гадалок всю жизнь была. Давай не темни! Когда это я по-твоему успел перемениться, сегодня что ли?

— Нет, милок, ты не смейся. Тут дело серьезное. И тянет тебя какая-то сила к себе — ох и тянет. А все через девку рыжую. Во сны пробиться хочет. Берегись ее! Не будет тебе тут добра, не будет и любви. Только сгинешь! Вижу огонь в ней, но страшный он, ох и страшный. Мертвый огонь… Да не удержишься ты, чую… А вот дальше не вижу… Ничего не вижу, словно судьба не написана еще. Охо-хо, красавчик, нехорошо это. Темно.

Тут в разговор вписалась старуха, и они заговорили по-цыгански старуха, неразборчиво шамкая и кося на Толяныча, а тетя Маша встревожено. Наконец старая ведьма плюнула в сторону Толяныча и выпила водки.

— Говорит, чтоб ты к ней через три дня пришел, если жив будешь! — Теть Маша была взволнована и растеряна настолько, что даже запиналась.

— Что значит — если будешь? — Что-то стронулось внутри, сжалось, и стало холодно. Знакомое ощущение, предвкушение опасности. Толяныч словно бы застыл, на него накатило абсолютное спокойствие. Значит драки не избежать, а что холодно, так на то есть народное средство. Он потянулся левой рукой к столу и налил себе еще местного бальзамчику. Выпил:

— Так. Еще что?

— Говорит, что выбирать тебе скоро. Что бес твой весь в тебе, а путь твой весь перед тобой. Что близок час выбора. Будет тебе и помощь, но такая, что может и не принимать ее лучше. Или с бесом своим договорись. Еще советует выгнать тебя прямо сейчас, но, грит, так еще хуже.

— Чума какая-то… А плюется-то чего?

— Сглазить боится. Знает она, с кем ты связался, но говорить об этом не станет. Лучше бы тебе уехать, миленький, как бы совсем худа не приключилось!

— Да ладно, теть Маш, — Толяныч потянулся и встал со стула. Все эта мистическая чепуха начинала уже надоедать. Цыганская способность к предсказаниям будущего ему была известна вполне достаточно, но и без того хватало впечатлений. — Спасибо за все, пойду-ка я лучше домой схожу — кошку проведаю.

— Кошку?… Ну-ну… — На красивом, хоть и увядшем лице теть Маши отразилось смятение. Вроде бы сказать хочется, и колется в тоже время. Старуха осталась невозмутима, не плевалась, но и на Толяныча больше не взглянула. — Лучше не ходи, отдохнешь и с утра пойдешь спокойно. Вон тебя еще шатает всего, да и время сейчас плохое. Видишь, луна-то…

— Надо. — На самом деле Толяныч уже чувствовал себя не так уж скверно.

4

— Подожди. — В коридоре Толяныча остановил Мурзик. — Там Сергей тебя вызывает. Он, вот, хочет тебе два слова сказать.

Толяныч подошел к древнему визиофону, дико и инородно смотревшемуся на суперпластике прихожей:

— Чего надо, Серега?… — Крота на экране не было. Только стена незнакомого помещения. Голос его доносился словно бы из-за угла.

— Короче, Фант, я тут неподалеку. Надо кое-что сделать. Где-то через час я буду, дождись. Есть базар.

— И у меня к тебе тоже. — Сказал Толяныч, поглаживая живот. Ледяной ком не хотел таять, так же как Крот не хотел говорить по Сети. — Вот только мне надо кошку проведать… — Ему это казалось сейчас очень важным, хотелось взять Матрену на руки, почувствовать ее теплую мягкую шерстку ладонью. Пусть обнюхает в конце концов!

— Да ты совсем стебанулся со своей кошкой! Кибера надо было брать, тамагочи, мать его! — Физиономия, возникшая на экране, была красна от злости. Или от натуги?

— Мне надо…

— Хрен с тобой, вали — проведай, и бегом назад. Дело срочное. Встретимся у Мурзика через час. Все, давай…

Толяныч посмотрел на часы — было начало четвертого — и вышел из подъезда, озираясь по сторонам. Ну и что там луна? Большая и бледная, и баба с коромыслом на месте. Интересно, что эти отморозки теперь предпримут? Надеяться на то, что все само по себе рассосется, по меньшей мере глупо. Толяныч отодвигал эту мысль в глубину сознания, чтобы не расслабляться. Он чувствовал, что прикоснулся к какой-то зловещей тайне, из числа тех, от которых стоит держаться подальше, если конечно не любишь неприятностей. А их Толяныч никогда не любил, да вот беда — они его сами всегда находили. Мурзик хотел дать ему в провожатые угрюмого мальца, явно скрывавшего под потертой курткой из искусственной кожи оружие, но Толяныч наотрез отказался — не хотелось тянуть за собой хвосты.

До дома он дошел минут за пять.

Старательно припоминая уроки Григорича, своего наставника по рукопашному бою, у которого учился еще до армейской службы, он старался максимально расслабиться, уйти в себя, переключится на окружающую действительность. Однако еще не до конца прояснившаяся голова как-то не способствовала, вдобавок очень болели разбитые кулаки. Но слух сам ловил ночные шумы от дуновения ветерка до переклички ночных птиц в Битце. И походка обрела некоторую показную расслабленность. Раньше ему приходилось уже жить что называется «на тюфяках»[8], и Толяныч даже не удивился тому, как быстро возвращается состояние перманентной бдительности. Все всегда возвращается на круги своя — простой вывод.

В подъезде он постоял, задержав дыхание, зная, что совсем бесшумно находиться в помещении с такой акустикой невозможно: вроде бы никого. Вошел в лифт, и следующий сеанс прислушивания провел уже перед квартирой — вроде опять все нормально.

Матрена не встречала хозяина — странно — но тут же обнаружила себя шипением на холодильнике, и, вздыбив шерсть, сверкала совершенно янтарными глазами. Ого, это признак сильного испуга! Но Фантик напомнил про испуганные взгляды мурзиковых женщин. Значит и Матрешка все же что-то такое почувствовала. Когда-то он читал, что кошки ого-го какие чуткие ко всякой чертовщине, в том числе и к бешеным собакам.

Не взирая на реакцию Матрены, Толяныч все же наложил ей в миску консервированного мяса, потом пришлось еще некоторое время уговаривать поесть, кормить почти что с рук. Обычно это помогало, но сейчас девочка лишь светила янтарным глазом, пятилась и горбила спину.

Поела она, лишь когда Толяныч покинул кухню.

Холодный ком, сковавший внутренности, подталкивал к действиям. Перво-наперво нужно какое-нибудь оружие. Шокера нет, это отпадает. Кухонный нож — глупо и неудобно, гаечный ключ или молоток — это вообще анекдот какой-то. Ага, есть подходящая вещица! Толяныч принялся искать Мышонка мощную пружину от эспандера с шариком грамм на сто на одном конце и кожаным ремешком для запястья на другом. Шикарная штука, привет из буйной юности, причем гораздо эффективнее цепи, если уметь пользоваться. Толяныч умел, но последний раз использовал Мышонка лет этак десять тому назад. Остается надеяться, что мастерство действительно не пропьешь.

Нашел.

Встал посреди комнаты и провел короткую серию взмахов — Мышонок послушно рвал воздух, а когда надо лязгал пружиной, сокращаясь. С пивком покатит — такой диагноз поставил Толяныч себе и Мышонку, взял из шкафа старую армейскую куртку и сунул Мышонка в рукав шариком вниз, чтоб не мешал, да и доставать удобно. Сгреб с полки оставшиеся от получки чипы, проверил личную карточку — на месте. Ну, вроде все. И, уже выходя, решил взять с собой Матрену. Он не знал, когда вернется домой.

— Иди ко мне, девочка, иди моя хорошая… — Осторожно взял кошку на руки, сунул ее за пазуху.

Удивительно, но сейчас кошка не противилась ни его прикосновениям, ни попаданию под куртку, хотя на нее это было совсем не похоже. Обычно ее настроения длились гораздо дольше. Толяныч глянул на настенные часы — «дело к четырем, опаздываю, бляха-муха!» — и закурил уже на лестнице.

Открыв дверь подъезда осмотрелся — ничего и никого. Небо над ломаной кромкой окрестных домов было еще вполне ночным, кое-где отблескивали слабенькие звезды. Мелко дребезжал ртутный фонарь, выхватывал пустынный участок двора. Тишина… «Самое время для активных действий» — подумал Фантик, обошел свой дом и, заворачивая за угол, запел без слов, не выпуская сигарету изо рта. И сразу увидел рванувшийся навстречу «Полтинник» с четырьмя — почему-то это он отчетливо видел — пассажирами на борту.

Мир, казалось, замер, пусть и на долю секунды, но остановился, застыл студнем в шаге от гибели…

— Ложись!!! — рванул почти в упор барабанные перепонки хриплый крик, разбивая оцепенение вдребезги, и Толяныч метнулся снова за угол, влетел в куст сирени, стараясь не помять Матрену, услышал несколько несильных, частых хлопков, и яркая вспышка вышибла слезы из глаз — БАБАХ!!!

Где-то зазвенело стекло, Матрена впилась ему в грудь всеми когтями. Над кустами рванулся вверх дымно-малиновый шар и стало светло. Совсем рядом зашуршала трава, Толяныч, перекатываясь, рванул из-под куртки Мышонка…

— Свои. — Из куста вынырнул Крот с большим пистолетом в лапище. — Как жопой чуял, что надо тебя встретить. Валим по быстрому!

Он потащил Толяныча через кусты вдоль стены дома, держась под самыми окнами, и свернул к его подъезду.

— Куда ты?

Серега уже открывал дверь:

— Отсидимся полчасика у тебя. Там щас отовсюду народ в окна пялится, как бы не засекли. Заодно перекусим. А потом выйдем, типа нормально. Въезжаешь? — Он посмотрел на Толяныча. — Ты, что, контужен?

— Вроде нет… — Толяныч активно потряс головой и почувствовал, как Матрена все-таки убрала когти. — Как ты, девочка?

Он хотел ее погладить, но обнаружил, что в руке по-прежнему Мышонок. Матрена замурлыкала как ни в чем не бывало и потерлась затылком о его подбородок. И тут Толяныча пробило на «ха-ха».

— Точно контуженый! — Крот смотрел на него, как на психа. — Давай ключи.

В квартире Толяныч закатился еще пуще прежнего, до слез. Серега внимательно посмотрел на него и резко ударил в скулу, и так уже заплывшую синяком

— Да ты охренел, придурок! — Заорал Толяныч, чуть не прикусив язык.

— Уймись.

— Придурок, ты же им в бак вмандяшил! Там же водород! Ты же мог меня грохнуть вместе с ними к чертовой матери! Идиот!!!

— Не ори, соседи услышат. Нет бы за меткость похвалить. Я ж им в бак и целил, там где крышечка такая… Ты жив, а они нет. Чего орешь, как буйвол? — и, помолчав, добавил, доставая плоскую фляжку. — На-ка, хлебни лучше… — Что Толяныч послушно и сделал.

Вновь выступили слезы, но это были слезы облегчения — во фляжке оказался чистый спирт. Как там? Изыди нечистый дух?

— Ну что, полегчало? Леший. Заходи… У нас пожрать чего осталось? спросил он Толяныча.

Только тут Толяныч заметил проводок армейского токина, вьющийся у Сереги из-под воротника куртки за левое ухо. На шее, тоже слева, притаилась под самой челюстью горошина микрофона. Так. К таким поворотам Толяныч оказался совершенно не готов, хотя внутриутробная ледышка вроде как была предупреждением. А вот Серега, оказывается, отнесся к делу со всей серьезностью.

— Да, со вчера должно остаться… — Толяныч зажег маленький ночник и суетливо принялся выкладывать на сервировочный столик все, что попадалось в холодильнике. Метания помогали хоть немного прийти в себя. Собаки, говоришь, бешенные? Ну-ну.

Щелкнул замок в прихожей, и он обернулся — прямо перед ним стоял настоящий гигант, человек-гора под два метра ростом.

— Леха. — Сказал он просто и протянул руку, которую Толяныч пожал с опаской. Так пожимают гидравлический пресс.

— Вот теперь мы их за вымя потискаем! — Крот ухватил кусок колбасы с хлебом и говорил с полным ртом. — Похоже, круто ты, Фант, залетел. Номерок твоей герцогини мы пробили — пустышка, адресок в выселенном доме в районе Колхозной. Там уже два года никто не живет, разве что бомжи.

— Так может я перепутал…

— Неважно. А вот с «Полтинником» куда серьезнее — номера блатные. Мне Мурзик много чего порассказал про этих ухарей, пока ты там по улице прохлаждался. Серьезные мальчики. Короче, если беремся — надо мочить сейчас, иначе закопают. И тебя, и нас. Кроме шуток…

Толяныч почувствовал, как завертелась кухня, но взял себя в руки:

— Серега, брось! Ты что это серьезно?…

— Да уж куда там серьезней! Думаешь они тебя ждали, чтоб водкой угостить? Хрена! Короче, не отвлекайся, ты ж боевой парень. Вокруг дома я уже понюхал, так что все информация у нас есть. Это тебе. — Он протянул Толянычу допотопный никелированный револьвер с удлиненным глушителем стволом. — Офицерский наган, самовзвод. Новье, недавно из смазки, но ископаемая штука — ни по одному учету не проходит. Их же уже лет сто не производят, так что пушка чиста, как медицинский спирт. Глушак правда самопальный, но на первый раз сойдет. Сунешь за ремень и затяни потуже, а то выпадет…

— Крот, ты уверен, что это сойдет? — Толяныч с сомнением взвесил раритет на ладони. — Это ж…

— Ха! А тебе сразу штурмовой винтарь подавай! И что ты с ним делать станешь? Если в колбасных обрезках не тянешь, лучше помолчи. Всякое фазовое фуфло все под учетом, разрядники легко засекаются энергодатчиками. Нам это надо? Вот то-то. А старье — это самое то, от него никакая активная защита не спасает. Даже в метро турникет не отсекает. Все профессионалы огнестрелкой пользуются. Так что радуйся. — Деятельный Серега отправил последний кусок в рот, потер ладони. — Леха, работаем, как тогда в Строгино — там первый этаж, дверь простая, квартира трехкомнатная, планировка почти как здесь, осмотрись. Вот там должна быть еще большая комната. Огонь только на поражение. Не забудьте, у нас времени самый минимум, так что не рассусоливать. И так здесь уже менты прямо под носом. Делаем все быстро и быстро сваливаем. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

— Здесь есть эмулятор? — Голос Лешего оказался подстать фигуре, тут же заполнив собой всю крошечную площадь квартиры. Матрена насторожила уши и подошла к Лешему вплотную, норовя понюхать огромный ботинок.

— Леха, времени в обрез! Какой, в жопу, эмулятор! Вспомни действительную, у нас там что, эмуляторы были? Давай, Леший, присмотрись и вперед.

Леха кивнул и задумчиво отправился бродить по квартире, заглядывая то в туалет, то в ванную, то вновь возвращаясь в кухню. Матрена ни на шаг не отставала от него.

Толяныч спросил:

— Крот, ты в натуре не шутишь? Что, прямо сейчас и пойдем?

— Ну да! А чего ждать-то? Завтра может быть поздновато. Ты заметил, как они среагировали, а? То-то. Я ж давно у твоего подъезда тусовался, прям как чувствовал, что тебя подстраховать надо. Да и момент сейчас подходящий — они нас не ждут так быстро, они от своих вестей ждут. Если сейчас тихо нагрянуть, никто и не пикнет. Вся ментура сюда, к твоему дому сбежится, а мы тем временем — туда…

— Э-э-э… Что-то я сегодня не готов…

— Херня, тебе ж не привыкать. Представь себе действительную. Отмахнулся Крот. — Не куксись, сам же знаешь, что по другому нельзя. Оскалься!

— Да уж, оскалишься тут… Может лучше заявим? — Спросил Толяныч безнадежно.

— Чего?!! Шел пьяный в жопу — угостили человечиной. Отказался, подрался, взрыв?! Кто такой бред слушать станет! Это я тебе как сотрудник говорю.

— Вообще-то да… А зачем парня под танк бросаем? — Толяныч мотнул головой на слонявшегося Леху, на что Крот хитро прищурился:

— А ты уверен, что именно его? Может быть скорее тех, а? Нет, братан, ты еще Лешего не знаешь… — И наверное где-то был прав. Такая первобытная силища исходила от серегиного протеже, и двигался он по квартире так, что вроде бы даже воздуха не колебал. Тертый, сразу видно.

— А кто он?

— Служили вместе. — Кратко пояснил Крот, гася бычок в тарелке. — Да и в ОМОНе полтора года протрубили ноздря в ноздрю. Теперь он на повышение ушел, но по старой памяти кое-какие дела, видишь, делаем. На-ка вот, — Он протянул Толянычу матово-черную коробочку. — Не забыл еще? Твой абонент, сам понимаешь, будет «Фант». Ну и мы, соответственно, «Крот» и «Леший». Примерь, пусть настроится.

Толяныч взял токин, повертел в руках — армейское снаряжение он действительно не забыл — и прицепил коробочку на пояс сзади. Приладил фурнитуру, и холодная граненая горошина микрофона вызывала ощущение приставленного к горлу ножа. Тьфу, бляха-муха, война никак не дает забыть о себе, хоть с коррекцией, хоть без. Разница лишь в том, что на действительной вместо фурнитуры был компорт за ухом.

— Крот, как слышишь? — шепотом спросил Толяныч, улучив момент, когда Серега отвернулся.

— Нормаль.

— Леший?

— Угу. — Слышимость была отличной, канал работал напрямую. Но если абонент выйдет из зоны прямой видимости, токин сработает, и сам найдет абонента через спутник или через Сеть.

Матрена крутилась возле Толяныча напрашиваясь поиграть — казалось, взрыв на нее не подействовал никоим образом. Она всегда приносила своих любимых мышей, видя, что Толяныч собирается уходить. Пришлось ее утешительно погладить:

— Сегодня ты, кошка, тоже идешь на дело.

— По коням. — Сказал Кротельник совершенно загробным голосом и, естественно, никакого энтузиазма не вызвал. По крайней мере у Фантика.

Было уже пять минут пятого, но рассвет только обозначил себя.

Вплотную к подъезду стоял жигуленок — «Копейка» — отвратного жабьего оттенка. То, что оттенок жабий, декларировал сам Крот, когда купил эту рухлядь. Картошку возить, как он при этом выразился. Вот и повозим сегодня картошечки. В свете желтушного фонаря, цвет машины был противнее вдвойне. Подстать настроению.

Толяныч прислушался — за углом царит удивительное спокойствие, лишь гарью тянет да журчат себе тихие голоса. Ни тебе метания мигалок по стенам окрестных домов, ни плотного оцепления, ни прочих атрибутов, которые можно увидеть новостных блоках. Как будто ничего особенного и не случилось. Никто из жильцов тоже не появился, но это как раз нормально — кому охотно угодить в центр кровавой разборки. И в свидетели вряд ли кого подпишут. Люди слишком насторожены, каждый сам за себя.

Крот распахнул дверцу:

— Видал, какой ягуар? Садись, не пожалеешь. — И плюхнулся за руль, позевывая. — Хоть ни автопилота, ни навигации нет, но движок-универсал, даже на водке поедет. Подвеска усиленная, опять же. Вот только Лешего не всегда выдерживает.

— Да ладно, песни-то петь. — Добродушно отозвался Леший. — Дождешься, когда-нибудь я тебе жирок спущу.

Что он, что Серега, держались так, словно собрались на рыбалку, и глядя на них Толяныч и сам как-то вдруг успокоился. Хотя нет, «успокоился» — не совсем подходящее слово. Он и до этого был более-менее спокоен, а уж когда спиртяшки глотнул — так и совсем отпустило. И сон и хмель как ветром сдуло. Будь, что будет. А на Крота кричал скорее от неожиданной стремительности событий, а не от нервов.

Толяныч сел на заднее сидение, держа Матрену за пазухой. Леший уселся рядом, ощутимо качнув «копейку», как если бы это была не машина, а лодка. Между ними на сидении громоздился баул, в который Леха сразу же погрузил свои лопатообразные ладони. В бауле в ответ грозно, но сдержано погромыхивало.

Жигуленок взял с места неожиданно резво. Обогнули дом — в свете прожектора краснела пожарная машина, курили пожарники, виднелась и пара милицейских фуражек. Остатки «Полтинника» грузили на эвакуатор. На них не обратили ни малейшего внимания, а Толяныч все смотрел и смотрел, выворачивая шею, пока они не выехали на дорогу. Губы, казалось, покрыла легкая и жирная пленка гари. Все выглядело совсем не так реально, как в многомерной графике виртуалки, более плоско, что ли. Не по настоящему.

Леший сунул ему в руки короткий бронежилет — надевай, мол. Вообще-то армейская куртка имела армирование и карманы для титановых пластин, но и жилет сойдет. Второй броник Леха бросил на переднее сидение.

Толяныч извлек притихшую Матрену и переложил ее к заднему стеклу, долго возился в тесноте салона, пока напялил эту штуку, сразу потяжелев на несколько кило. Леха молча подергал его за плечи, где-то что-то подтянул, вжикнув туда-сюда липучками — порядок. Сверху Толяныч опять натянул куртку и снова сунул Мышонка в рукав. Наган за поясом воинственно упирался глушителем в бедро — не пальнуть бы случайно, а то ведь прощай наследство.

Жигуленок свернул к лесу и аккуратно съехал в овраг.

Серега вел машину, стараясь держаться подальше от жилых домов, прикрываясь полосой кустарника, фары не включал, только подфарники. Наконец заглушил мотор, влез в бронежилет и закурил, поглядывая на светящийся циферблат часов:

— Так, мужики. Скоро светать начнет. Ждем до петухов… Хотя какие тут, в задницу, петухи. Поссыте сейчас, а то потом только в штаны. Ну и давайте упаковываться.

Все выбрались наружу за исключением неожиданно разоспавшейся Матрены. Толяныч курить не стал, хоть и хотелось. Потянулся, вдыхая росистый воздух без малейших признаков ветра, поводил плечами, привыкая к тяжести броника: на действительной приходилось носить другой, длиннее и заметно поувесистей. Да и сколько уж с тех пор воды утекло.

Хрупкая грань между ночью и рассветом вот-вот должна наступить, но никак не уловить тот момент, когда мир становится призрачно-серым, обманчивым, словно разливается сильно разбавленная тушь. Таким же смутным, как накатившие мысли. Толянычу казалось это все происходит не с ним. Он попытался собрать все в кучу, но предстоящее дело никак не желало лезть в голову для хоть какого-то осмысления. Крот с Лехой своим видом тоже не создавали ощущения серьезности, перекидываясь отрывистыми междометиями и не выпуская сигарет изо рта. Очевидно, что для них подобная вещь — дело если и не совсем привычное, то как минимум неоднократное.

Толянычу тоже приходилось убивать людей, не только на действительной службе, а еще раньше — в другой, более лучшей жизни. К тому разу он даже готовился довольно обдуманно, но тогда все было ясно и другого пути он не видел… Собственно тот случай и толкнул его в суровые объятия Вооруженных Сил. В счет естественно не идут всевозможные махаловки юности, где не враз и поймешь что к чему, а орудия применяют самые варварские. Но сейчас чертовщина какая-то — демонстративный каннибализм вообще ни в какие ворота не лезет, пусть даже просто померещившийся с пьяных глаз. Слюнтяй этот ядовитый, «Полтинник» с челобанами у подъезда. И ведь из-за чего?! Из-за глупой драчки? Или не менее глупой сисястой девицы, таганрогской герцогини? Бред какой-то.

Затеянная акция упорно ассоциировалась с виртуалкой в стиле экшн. А ведь эти людоеды наверняка должны бодрствовать — не могут же они отправить бригаду убить какого-то там Толяныча, а сами завалиться спать. Так не бывает…

Он все же сунул сигарету в рот:

«А они тебя собирались замочить? Уверен?» — шепнул вопреки своему предназначению «сосед». «Не знаю. Похоже. И Крот уверен…» — Толяныч все-таки закурил, наблюдая в тусклом свете, истекающем из салона «копейки», как Леший наворачивает глушитель на тупорылый автомат смутно знакомой конструкции.

Нет, не то…

Удивительно, как просто и обыденно Крот и этот амбал, Леха, восприняли необходимость пойти и убить опять же совершенно незнакомых им людей и фактически неизвестно за что. Подумаешь, покусали кого-то бешенные собаки. В первый раз что ли?!

Нет, тоже не то…

Отшвырнув в траву даже не ополовиненную сигарету — черт! — Толяныч неловко задел забинтованную руку, и она отозвалась саднящей болью.

И эти странные обряды, которым его подвергла теть Маша. Видно же было, насколько серьезно она все восприняла…

Нет, и это не то…

Он посмотрел на дом. Обычный блочный — из оврага видно было только два последних этажа, и ни в одном окне свет не горит. Спят себе люди. Резко пахнуло бензином. Это Крот поставил рядом с ним две канистры. На плече болтается автомат. И бычок на губе рдеет, как фитиль старинной аркебузы:

— Тебе, Фант, самое главное. Канистры. Вперед не лезь, а то шмальнет какая-нибудь дура рикошетом, и амба — только через пару часов потушат. Идешь последним, а то я тебя знаю, вечно лезешь на рожон. Наган держи под рукой, мы сами все сделаем. Стоишь в прихожей, смотришь, слушаешь. Все. Больше ничего. Поглядывай в сторону кухни, ну это уж так, на всякий случай.

Сильная затяжка высветила красным половину Серегиного лица, прижмуреный глаз и чуть скошенный рот. Он, наверное, тоже разглядел Толяныча:

— Давай, дерни пару дохлых, и пора.

Толяныч взял обмусоленную сигарету, затянулся раз-другой, и голова чуть закружилась, стала звонкой и прозрачной. Он словно разделился на две равные половины. Сбой! Фантик отделился, встал за плечом, обретая неожиданную самостоятельность, глядя глазами Толяныча, как отлетает окурок в траву, как он берет канистры — тя-а-желые… — как они гуском идут вдоль ручья, а дом вырастает, нависает, словно огромный могильный камень.

И Толяныч понял странность, зудевшую все время: Крот принял решение в его — ЕГО!!! — деле.

Но события уже волокли за собой, не давая опомниться. Все это очень напоминало модный нынче виртуальный пейнтбол, которым Толяныч иногда развлекался — коррекция этого не запрещала. Хотя она не запрещала ему и того, что вот-вот случится.

Он оставался спокоен. Пока.

Леший налепил на дверь подъезда небольшой блочок дешифратора, тут же взявшийся за работу, и через десять секунд бешенной смены цифири электронный замок щелкнул, давая доступ внутрь. В подъезде никого не было, кроме запаха раздавленного дерьма. Высокие ботинки Лешего издавали легкий скрип, да еще чуть сопел Серега. Толяныч тащил канистры, полностью сосредоточившись на том, как бы не выронить наган из-за пояса. Дом, как и два соседних, принадлежат какому-то заводу, а первая смена, как известно, начинается в запредельную рань. Что-то типа семи пятнадцати. Так что скоро начнут шевелиться работяги.

Нужная дверь не внушала особого доверия своим внешним видом — какая-то она обычная, не в пару «Полтиннику». Пока Леший залеплял глазки соседних квартир жевательной резинкой, Толяныч с канистрами и Фантиком на отлете и Крот с укороченным Калашом под мышкой поднялись площадкой выше и надели капроновые чулки на головы.

— Руками там ничего не лапай, понял, — еле слышно предупредил Серега. Фантик кивнул, с интересом наблюдая, как Леший достал из нагрудного кармана стетоскоп и припал к двери.

— По идее они уже должны спать завалиться. — Шепот Крота смешно щекотал ухо. Толяныч чуть хихикнул. Чулок не только не мешал видеть, но и свободно пропускал воздух. — Если конечно Мурзик все точно обсказал, то у них каждый божий день гулянка до петухов. Так что сейчас самое время. Хотя сегодня, может, и не спят… А все-таки вовремя я подоспел, а? — Толяныч дернул ухом, почесал его о воротник куртки. — На них тут недавно какой-то ара залупался из местных центровых… Ты вообще, знаешь ли, себе райончик не ахти какой выбрал для житья. Да, так вот — шум, мол, хуйня-муйня. Забили стрелку, ну и все. Писец котенку. Больше ары и не видели, его битков — тоже. А дверь простая, обратил внимание?… И…

Леха махнул рукой, и они начали потихоньку спускаться. Крот поднял ладонь — Толяныч замер посреди лестницы. Канистры оттянули руки кажется уже до самых ступенек. Серега на цыпочках зашел за спину Лешему, отступил на шаг и коротко торкнул его в спину стволом автомата — Леший, откачнувшись, резко дал всем боком в дверь. Треск, дверь распахнулась, и он упал внутрь.

ПАХ-ПАХ-ПАХ — Серега дал очередь от бедра поверх него — затвор лязгал, как злобный питбуль зубами. Вспышки, звон гильз… Шум падения чего-то тяжелого, глухой вскрик, и Крот сигает вперед прямо через Лешего. Внутрь!

ПАХ-ПАХ, ПАХ… Леха стрелял лежа. Во, бляха-муха, все как в визио-фильме!

Толяныч оцепенел, или это оцепенел воздух в подъезде? Тихо… Опомнился, сбежал по ступенькам, раздвигая вязкий воздух грудью, — ПАХ, ПАХ, ПАХ… Лязг затвора стал тише, ушел в глубину квартиры.

Он влетел в прихожую, поставил канистры на пол прямо между ног лежащего навзничь человека.

Свет нигде в квартире не горел.

Толяныч прикрыл дверь, толкнув ее плечом, и вынул наган. Прямо напротив дверной проем в комнату полностью перекрывала спина Лехи. Плечи мелко трясутся, словно работает перфоратором — ПАХ-ПАХ-ПАХ-ПАХ… — и гильзы стукаются о линолеум. Крот орудует в комнате справа. Его не видно, только мясной удар, еще… И ПАХ-ПАХ.

Толяныч нащупал выключатель — ЩЧЕЛК — твою мать! Осмотрелся. Один замок входной двери висит на полуоборваном жгуте проводов, второй вылетел с мясом, лежит возле громоздкого тела с развороченным лицом.

«Ну и кабан этот Леший!..»

Он никак не мог отогнать такое ощущение, что сидит в аквариуме, а вокруг плавают неспешными рыбками картинки и звуки. И очень хочется вынырнуть из этого завораживающего сна…

Фарш на лице убитого, две стреляные гильзы, пистолет торчит из кобуры на поясе, рука отброшена. Скрюченные пальцы. Готов…

Так!

Толяныч, еще не подняв глаз от покойника, шагнул вперед: наше дело коридор и кухня. Повернулся и замер: В КОРИДОРЕ СТОЯЛА МОЛОДАЯ ДЕВУШКА!!!

К такому он был совершенно не готов — как-то не думал, что здесь могут быть и женщины…

Совершенно голая, словно только из душа — на пол капает вода, и это кап-кап-кап заворожило его, перебивая остальные звуки… — черные волосы, наголо эпиллированый лобок. Худая, ключицы выпирают… Пестрое замысловатое тату вокруг пупка. Руки безвольно опущены вдоль бедер. Она смотрела на убитого, Толяныча игнорировала.

В ней было нечто ненастоящее, неживое.

Происходящее разбивалось на отдельные кадры в ритме падения капель… Она шагнула — шлеп, кап-кап… — еще, не сводя глаз с кровавой каши, недавно бывшей человечьим лицом… Может, это был ее любовник…

Толяныч оглянулся: Крот и Леха еще возились в комнатах. Он начал поворачиваться и…

И понял… что не успевает — деваха опускала… на него нож! Взблеск! Он упал… Упал на одно колено, вскидывая наган — КРАК, КРАК, КРАК. Выстрелы прозвучали скрипуче, как кашель старого туберкулезника. Первая — мимо, остальные в живот… и под левую грудь… Девушку развернуло, отбросило…

Толяныч блокировал падающее на шею ослепительное лезвие левой рукой. Девушка медленно сползала по стене.

Кап-кап…

Словно клубнику раздавили на белой коже…

Кровь и сливки…

Девушка дернулась и завалилась на бок.

«А если там еще кто-нибудь?…»

Толяныч ша-а-гнул было, но…

— НЕ ЛЕЗЬ!!! — Хлесткий, в визг, голос Крота не оставлял времени рефлексиям, и тяжелая ладонь отмахнула его в сторону.

А в коридоре уже нарисовался давешний одноглазый циклоп в косухе нараспашку. Шагнул через девушку и стал посредине прихожей, расставив ноги, спокойный как центр урагана. А на поясе жутким мобильником раскорячилась человечья кисть руки. Сразу стало тесно.

Появился Леший. Крот замер в полуприседе, ствол автомата направлен точно в живот противника. Наган Толяныча смотрел в лицо одноглазого.

И в один миг прихожую заполнила вязкая, густая тишина.

Желудок Толяныча подпрыгнул под горло, как тогда в «Полтиннике», и он зажал рот свободной рукой. Циклоп понимающе усмехнулся и упер свой глаз, как палец, Толянычу точно между бровей. Крота и Лешего он демонстративно игнорировал. Толянычу показалось, что его раздвоенное сознание наматывается на этот незримый палец, и стоит циклопу чуть потянуть, он лишиться чего-то большего, чем жизнь. Он лишиться души!!!

Шевелиться стало вдруг очень трудно, но Фантик упрямо, с усилием заставил отнять руку ото рта.

— Хай, челы. — Спокойно сказал одноглазый и отцепил свой мерзкий мобильник. Взял его за то место, где кончалось запястье. Обвел прихожую взглядом. — Зря вы это все… Зашли сюда зря.

«Глянет, как рублем подарит…» — мелькнула по ходу у Фантика безумная мысль. Рубль выходил железным, фальшивым и очень холодным. Ледяной такой рубль, цепенящий. Рука с растопыренными мертвыми пальцами словно сама по себе ползла вверх, еще немного, и…

И ЧТО?

Фантик среагировал первым — рванул незримые путы одновременно заставляя палец нажать спусковой крючок: КРАК!!! Пуля влепилась одноглазому прямо в лицо — промахнуться с такого расстояния было труднее, чем попасть — вошла точняком в зрячий глаз.

Циклоп опрокинулся в угол с удивлением, расползшимся по всей холеной морде, сполз спиной на убитую девушку. Почти сразу же кровь толчком плеснула из глазницы, смывая всякое выражение…

— Киртык. — Звонко сказал Крот, и тишина лопнула, разлезаясь по швам. Молоток, Фант. — Он хлопнул Фантика по плечу. — Давай бензин.

Фантик не мог заставить свое тело шевельнуться, вдыхая едкую резь порохового дыма. Наган по-прежнему был направлен одноглазому в голову, словно он мог снова подняться.

Спас ли он свою душу? Два параллельных сознания думали в нем об одном и том же — спас ли он свою бессмертную душу?

Леший, быстро заглянув на кухню, схватил канистру, толкнув Толяныча плечом. Серега подхватил другую, и они шустро разбежались по комнатам. Шустро как тараканы — Толяныча передернуло от мгновенной гадливости, но это тут же прошло, зато он вышел из ступора в прихожей с тремя мертвецами наедине. Одним из них была девушка. Девушка, чуть не зарезавшая его самого…

Толяныч нагнулся и поднял нож, тяжелый, с массивной серебряной рукоятью и волнистым лезвием, сходящим на нет. Странная форма, никогда такого не видел. Ритуальный? Неожиданно вся мистическая чертовщина, напущенная теть Машей, обрела зримую и кровавую материальность. Он повертел нож в руках и решил — возьму. Огляделся и шагнул к одноглазому, присел на корточки и потащил из еще теплой ладони мертвую плоть, используя носовой платок дотрагиваться до ЭТОГО было противно. Поднял к лицу, потянул носом — ничем не пахнет. Холодная, зараза, как будто только что из морозилки. И кольцо на среднем пальце, с полупрозрачным камнем… Он что, хотел нас прикончить этой мертвечиной?

Рядом возник Крот и принялся деловито плескать из канистры на тела, оттолкнул Толяныча в сторону.

— Уходим! — Донес токин шепот Лешего из большой комнаты. — Эй, идите сюда!

Леха уже сидел на подоконнике, увидел их, спрыгнул вниз, следом Толяныч, Крот подал ему автомат и канистры и соскочил сам. Чиркнул спичкой, поднес к коробку — ПШЖХ!!! — и забросил его в окно.

Они рванули к оврагу, а во след с ревом тянуло багровые руки пламя.

5

До машины они добежали за считанные секунды. Уже не темно, но почти ничего не разглядишь толком, и Толяныч раза три чуть не полетел вверх тормашками вместе с канистрами. Оглянулся: следом бежал Крот, делая такие движения, будто что-то щедро сыпал вокруг себя.

Добежали — Леший уже порыкивал мотором — плюхнулись на сидения, срывая чулочные маски:

— ГАЗУЙ!!! — Крот хлопнул дверью и принялся закуривать. На руке у него мертвенно, словно гнилушки, светили дорогие механические часы. — Двадцать четыре минуты. Уложились. Газуй, Леший!

От заднего стекла довольно жмурилась Матрена, норовя обнюхать Толянычу ухо.

Прикуривал Крот чертовски долго — Леха гнал тачку по буеракам вглубь леса не жалея рессор, и трясло на ухабах немилосердно. Иногда, когда еле заметная колея ухала вниз, вослед за ней ухала и душа, вернее тот ледяной комок, в который она трансформировалась.

Толяныч сидел неподвижно, почти в прострации, лишь иногда очень медленно неосознанно потирал ладони друг об друга — шчих-шчих — и внутри отзывался незримый и непонятный точильщик. Словно некто тихий и спокойный, сидит себе, поджав ноги, и правит невесть откуда взявшийся клинок. Как всегда Толяныча хватил мандраж, и как всегда задним числом. Ладони были холодны, а сам он потел, как в сауне — нормальный отходняк после любой драки, а частенько и после драки несостоявшейся. Укушенное слюнтяем запястье практически не болело.

Наконец Кроту надоело бесполезно ломать спички:

— Леший, тормози!

— Сейчас. Здесь ручеек почище будет. Заодно и руки ополоснем. — Ровный лехин голос перекрывал нервные взревывания двигателя.

Машина неожиданно замерла на небольшом травяном пятачке возле самой воды. Паузу тут же заполнил задорный шелест ручья. Они вылезли и пошли к воде.

Толяныч шагнул разок, как-то особенно сильно облился потом, и мгновенная слабость вывернула желудок. Его вырвало несколько раз подряд. Сел на землю и обнаружил на штанах — на колени и на бедре — размазанную красновато-бурую кашицу. Вот тут-то его и вывернуло по настоящему, выжимая желудочный сок до самой последней капельки.

— Ты чего, Фант? — Подошли Крот с Лешим, вытирая мокрые руки о штаны совершенно одинаковым жестом. Посмотрев на заблеванного Толяныча, не сговариваясь взяли его за руки и за ноги и бросили в ручей прямо в одежде и бронежилете.

Через пару минут Толяныч, бледный, как одноименный конь, вылез на берег. Стащил куртку, отжал:

— Мужики, дайте сигарету… — На траву полетел Мышонок, а следом за ним нож с волнистым лезвием и серебряной рукоятью.

— Ого, какая штучка! — Вместо сигареты Кротельник протянул ему фляжку, к которой они с Лехой успели уже приложиться, судя по довольным физиономиям. Крот так просто лоснился, как если бы его конфетами от пуза накормили.

Толяныч глотнул и закашлялся. Леха протянул ему зажженную сигарету. Оба заинтересованно склонились над толянычевым багажом. Крот поднял волнистый нож, Леха — Мышонка. В мутное от слез поле зрения Толяныча попадал только Леший: придирчиво осмотрел пружину, примерил к руке, и резким, почти неуловим движением заставил ее прочертить вокруг себя замысловатую, визжащую кривую, и тут же послал обвиться вокруг основания ни в чем неповинного маленького деревца. Мышонок охватил тонкий стволик, звякнул и затих, а Леший резко дернув кистью, вернул его обратно и поймал за гирьку.

— Неплохая игрушка. — Наложил он резолюцию и всунул Мышонка в ватные толянычевы руки.

— Ты это что, в музее прихватил? — Встрял Серега, держа нож на ладони. — Э! Да ты совсем белый! Ну-ка глотни еще разок.

Толяныч послушно глотнул и подумал, что уже второй раз за сутки бултыхается в этом ручье, хотя первый был много ниже по течению. Наугад вернул фляжку и подумал, что его будет тошнить, пока он не скажет про ту девушку. Слюна наполняла рот, словно железы превратились в маленькие гейзеры, и была приторна на вкус.

— Что это с ним? — Долетел как сквозь одеяло голос Лешего. — Первачок?

— Все нормаль. «Сосед» у человека сбоит, вот и все. — Тонкое частое бульканье подсказывало, что Серега вновь приложился к фляжке. — Все будет путем, Леха, я Фанта с четырех лет знаю. Нашего разлива чел.

— Служил?

— Ага. Сарашаган, Четвертый Южный. Ты ж там тоже был. А его туда прямо из учебки. Радистом и на передок, понял?!

— Ясно. Долбоебы. — Тяжелая и горячая ладонь опустилась Толянычу на плечо, аккуратно похлопала, потом фляжка как бы сама вернулась к нему в руки. — Давай, брат, глотни. Стресс снимает лучше всякой виртуалки.

— Там… Девчонка была… Это я ее… — Толяныч с трудом глотнул спирта, и его снова вырвало. Зато в глазах наступило просветление такой неимоверной чистоты, словно бы он видел мир через цейсовский визор.

— Ух ты, какие мы жалостливые! Сюда посмотри!!! — Серега указал острием ножа ему на плечо.

Толяныч с удивлением разглядывал распоротый чехол бронежилета, ощупывая обнажившуюся защитную пластину. Потом растянул куртку. Дыра на плече была шире раза в два:

— Бляха-муха! И когда только успела!?

— То-то, прошила, как бумажку, а ведь куртец-то у тебя армированный. Если б не броник…

— Поехали, мужики. — Леха уже садился за руль.

Ком внутри не проходил, зато точильщик как бы совместился с «соседом», делая внутреннее состояние тихим и спокойным — наконец-то сработала коррекция, оставляя сознанию только черствый факт происшедшего и стирая эмоциональность окраски. Но накуриться Толяныч никак не мог и сосал сигареты одну за другой. Уж очень рельефно представлялся сам себя на полу и с этой волнистой дурой под ключицей.

Видение возможного исхода стало последней каплей, подействовавшей подобно релаксанту. Теперь бы только обнулиться, и полный порядок гарантирован. О том, что сбрасывать ЭТО в Сеть — верный шанс навести милицию, он пока не думал. Это тоже отсекала пси-коррекция.

Матрена зевала, клацая зубами, а Крот тем временем рассказывал:

— Мурзик мне много чего порассказал. Прикинь! Они и ихнего одного замочили! Не, ты въезжаешь — цыгана! И никакого разбора. Ничего, понял!

Чтобы безнаказанно убили одного из таборных, такого Толяныч себе представить не мог. Видать, и правда крутые ребята. Тогда почему мы их так легко уделали? — его опять замутило.

— И еще у них там какая-то чертовщина постоянно творилась. То крик-вой на всю ночь, то вроде чуть ли не шабаш. Соседи считают, что у них там подпольная виртуалка «с плюсом» крутилась, но Мурзик говорил, что у этого дома даже собаки бродячие не ошивались, а уж бомжи вообще десятой дорогой обходили. Короче, он конкретно сказал, что нечисто с этой компашкой. Цыгане, сам понимаешь, в таких делах разбираются.

Крот, парень деревенский, до сих пор верил во всякую нечисть и говорил абсолютно серьезно, только что слюной не брызгал.

— Да! Чуть не забыл! — Он протянул Толянычу пластиковую карту с серебряным обрезом. Толяныч взял машинально, и не зная куда положить — вся одежда вымокла до нитки, — бросил ее к заднему стеклу, где Матрена тут же приступила к заинтересованному изучению.

— Я тебе не все успел рассказать. — Не унимался Крот. — Здесь две двести «евриков» от Мурзика. За сегодня. — Добавил он со значением. — Леший, держи свою долю… А один прям на меня кусаться кинулся, и главное, сам-то заморыш, плюнуть не на что, а туда же! Слюни-то распустил…

— И что? — Внутренне холодея, хотя казалось бы дальше некуда, спросил Толяныч.

— Ничего. Я его из автомата срезал, и вся недолга. И еще тебе скажу ты на руки их внимание обратил? Так вот, какие-то они странные — то ли они так ногти затачивают, то ли импланты какие-нибудь, то ли еще что, но уж больно на когти смахивает. А другой клиент весь в наколках, что твой папуас. Он в кровати с какой-то бабой кувыркался: не то трахал ее, не то душил. Оба к приставке подключены, позиция — дай дорогу! Тут я их и успокоил… Я его наколочки по ходу немного рассмотрел. Короче, сплошь черти да какие-то знаки, мать его, как по визио вот показывают. А уж как он эту подругу драл, такого ни одна нормальная баба не выдержит. Нечисто у них там, короче, точно говорю. И свечи, свечи повсюду черные, понял…

Толяныч перестал слушать этот бред, вспоминая и заново переживая происшедшее. Совершенно не отразилось в сознании, когда это он успел сунуть нож за пазуху. Ведь в руках канистры же были! Ну да ладно… Глотнул из фляжки, не чувствуя обоженных губ, и принялся сдирать с себя мокрый, и от того особенно тяжелый, бронежилет. То, что он в общем-то спас ему сегодня кое-что, очень похожее на здоровье, Толяныча совершенно не волновало.

«Я не хочу иметь с ЭТИМ ничего общего!!!» — запоздалое недовольство, и даже злость шебуршили в душе, как кочергой в камине.

Но оказывается он еще не исчерпал всех сюрпризов — стоило расстегнуть броник, как на колени вывалилось нечто, завернутое в личный носовой платок.

— А это еще что? Золотишка прихватил? — Крот потянулся, было, к свертку. Пришлось разворачивать. Делать этого дико не хотелось, но руки двигались как бы сами собой.

— Во, блин! Может ты еще парочку сисек у той козы отхватил на память? Крот даже отодвинулся.

На ладони у Толяныча лежало то, что когда-то было кистью руки: плоти не осталось, только костяк, перевитый рельефными сухожилиями. Лишь ногти сохранились полностью — длинные и ухоженные. Рука когда-то принадлежала женщине!!! Может, муляж?

— Это что, та самая?

— Не знаю. Не похоже.

Против своей воли Толяныч поднес мертвечину к самому носу, разглядывая. Рука ничем не пахла и выглядела очень уж старой, даже древней: фаланги пальцев выбелены до мягкого матового свечения, ногти полированы, словно бы покрыты лаком. Он колупнул — сухожилия достигли почти каменной твердости, однако вся в целом Рука производила впечатление сдержанной гибкости, словно весь костяк изнутри пронизан стальной проволокой. От нее исходил странный холод, который Толяныч чувствовал даже через сложенный вдвое носовой платок.

— Да убери ты эту дрянь!!! — с гримасой сказал Крот. — Тоже мне, развлекуха! На фига ты ее вообще взял.

— Кажись, это какое-то оружие… — Сам не веря сказал Толяныч.

— Приехали, — Леха тормознул у подъезда. — Выплевывайтесь.

«Выплевывайся, слышь, ты!» — обратился Толяныч к назойливому точильщику. Тот выплевываться не пожелал, знай себе — шчих-шчих…

— Заходите, мужики, Лена будет рада. — Леха поднес таблетку ключа к замку и набрал сложный код. Распахнул стальную дверь.

Крот зарулил не чинясь, как к себе домой. Толяныч с Матреной на руках замялся, было, на пороге, но легкий по лехиным понятиям тычок в спину забросил его внутрь. Небольшая толчея в прихожей; бронежилеты свалили прямо на пол, здесь же поставили и баул с оружием. Толяныч покрутил головой и осторожно опустил кошку на тумбочку.

— Все нормально. — Ответил Серега на его вопросительный взгляд. — Ленка у нас в Первом отделе машинисткой работает, не бжи, Родригес. Здесь все свои.

Лена оказалась тонкой, молодой и симпатичной, и поразила Фантика полным несоответствием мужниной комплекции.

«А как же она такого бугая-то выдерживает?» — ворохнулось старательно подавляемое.

«Заткнись, скотина циничная!»

«Сам заткнись!»

Небрежно запахнутый халатик, который она собрала в горсть где-то в районе пупка, говорил, что лехина жена спала сладким сном, и разбудило ее только их раннее появление. Хотя она выглядела свежо и бодро, но смешной рубчик от подушки на щеке выдавал с головой. Толяныч не мог не отметить качественный загар без всяких признаков купальника.

Первым долгом она потянулась чмокнуть Лешего в щеку, утратила, а может и не стремилась сохранить бдительность, полы халатика разошлись, и… И ничего Толяныч толком рассмотреть не успел, однако возникла уверенность, что белья на ней нет. Вообще.

Лена кивнула Кроту и наконец обратила внимание и на него. Короткое представление, Толяныч расшаркался, стараясь не поворачиваться испачканным боком — глаза сами лезли под неплотно запахнутый халатик. Чтобы убедиться? Что за нездоровое любопытство, бляха-муха!

Крот толкнул его незаметно под ребра, и они прошли в обширную гостиную. Вслед донеслось:

— Ох ты, какая киса! Живая! — Из чего Толяныч сделал вывод, что Матрена демонстрирует себя во всей красе, а уж это-то она умеет. — А ее не надо покормить?

— Нет, она недавно завтракала… — Сказал Толяныч, осматриваясь.

Квартирка была что надо — обстановочка, аппаратурка и все такое. А сам представил, как она наклоняется к кошке, халатик распахивается, и… И сам себя одернул. Организм явно требовал разрядки, а как можно разрядиться еще, как можно сделать так, чтоб заткнулся проклятый точильщик, кроме как выпить, или вот…

— Ну тогда я ей молочка налью.

— Да хоть водки! Она все равно не будет. — и Толяныч помелся в ванную, по дороге попросив у Лехи какой-нибудь футляр, лучше металлический.

— Котелок армейский подойдет?

Толяныч кивнул, и, забрав дюралевую коробку, заперся в ванной. Эту сушеную хрень надо бы похоронить что ли по человечески. Он опять развернул платок, долго рассеянно смотрел на кусок мертвый плоти, снова подивился ее заполярной температуре.

«Та или не та?» — гадал он.

«Тьфу, о чем ты думаешь, придурок! Клади ее скорее да лезь под душ!»

Котелок подошел идеально — Толяныч положил в него Руку прямо в платке и закрыл крышку. Размотал повязку на кисти, осмотрел два аккуратных, как с перфорацией, запекшихся полукружия, густо смазанных вонючей коричневой мазью — а ведь и правда зубы. Повертел рукой — не болит и ладно.

Он долго, с остервенением, мылся. Штаны удалось натянуть еле-еле, мокрая ткань словно находила на бедрах невидимые крючки и налезать не желала. Пришлось поматериться. Потом глянул на себя в зеркало — ну и рожа. Цветные пятна синяков, ссадина на лбу, вокруг нее тоже расплывается грозовая синь. Да, парень, ну и попал ты… Крот через дверь крикнул, что завтрак готов. Слава богу, хоть точильщик немного заткнулся, а то уж зубы заныли. Сознание двоилось, вызывая тошноту. Он присел на край ванной, пытаясь справиться, но не преуспел.

Толяныч вышел, не испытывая бурного желания отправлять в желудок хоть что-нибудь съестное. Оттягивая момент, зарулил в прихожую, хотел сунуть котелок во внутренний карман куртки и с удивлением обнаружил, что дырка на плече уже аккуратно зашита. В комнате Леший гремел железом, будто у него там была оружейная пирамида. А, кстати, почему бы и нет.

На кухне Крот болтал с Леночкой, глядя на нее с неподдельным интересом. Толяныча не оставляло ощущение, что между ними не все так уж платонически, впрочем, это его, кротовское, дело. Хотя к лехиной жене приставать — лучше сразу под паровоз… Есть не хотелось, говорить тоже, а уж когда он увидел, как Леночка отправляет в рот огромную гидропонную клубничину, так и вовсе утратил всякий даже намек на аппетит. Да и в мокрых штанах Толяныч чувствовал себя довольно неуютно и садиться не хотелось. Вид уплетающего бутерброд Сереги тоже нагонял уныние.

Толянычу хотелось побыть одному, тянуло на свежий воздух, подальше от этих жизнерадостных… Придурков? Да, именно такой эпитет просился на язык.

— Слышь, Фант, иди сюда. — Окликнул его Леший.

Толяныч зашел в комнату, Леший как раз запирал шкаф, куда судя по всему убрал баул с оружием и бронежилеты. Голова начинала садистки медленно распухать, и Толяныч поискал, куда бы сесть.

Леший внимательно смотрел ему прямо в глаза:

— Что, сбоит?

— Сбоит, мать ее. Обнулиться бы. — К ноге прижалась Матрена, не чураясь мокрой ткани. Толяныч наклонился и погладил ее по спинке. — Да, наверное, идти надо. Пора мне…

— Погоди-ка. — Леший поманил его за шкаф.

Толяныч увидел отлично оборудованный рабочий стол, почетное место на нем занимал мощнейший «Гипер-Вайлд», на полочке, словно отрубленная голова мотоциклиста, удобно устроился виртуальный шлем. Леший тем временем говорил, держа в руках золотистый М-диск:

— Сбрасывать в Сеть наши сегодняшние приключения не стоит. В коррекцию всегда ставят простейшую закладку — узнал о преступлении, тут же обнулись. Требование МВД. Въезжаешь?

У Толяныча даже свет в глазах немного померк — в контракте черным по белому было указано, что в случае обнуления в обход корпорации «Золотые Своды» запускается защитная программа. В смысле, писец котенку: нарушение коррекции, разрушение личности и все такое, о чем даже думать не стоит. Да, эти пауки очень неохотно выпускают из своих сетей таких вот глупых мушек.

— Здесь есть колотый софт, наши ребята делали. Могу тебе на компакт сбросить. Ты где «соседа» получил?

— В «Золотых Сводах»…

— Знаю такую. Мы по ним тоже работаем. Темная фирмочка, зато покровители что надо. Вам ведь там резидента ставят, чтоб без лицензии ни-ни, верно? — Толяныч кивнул. — Ладно, слушай сюда… У нас в конторе используют людей с коррекцией, в некоторых делах они незаменимы. Так что софт проверен и не раз. Гарантии не даю, сам понимаешь, но может стоит попробовать, пока крыша не поехала. — Леший внимательно заглянул Толянычу в глаза. — Так что решай сам. А потом я поговорю кое с кем, сделаем тебе перекод в лучшем виде.

— Слушай, Леха, а как ты сам это перевариваешь? — Толяныч сам не понимал, то ли ему действительно интересно, то ли он просто тянет время. Ну… Я имею в виде все это… — Он неопределенно пошевелил пальцами.

— А у меня запирающие блоки. — Леха постучал себя пальцем по виску. Гарантия двадцать лет.

— А потом что?

— А потом отставка. Снимут блоки, проведут реабилитацию. Это конечно, если протяну столько. — Очень спокойно объяснил Леха.

— И у Крота тоже?

— Нет, ему это не надо. У него «пи-эйч» выше восьми с половиной. Порог пси-устойчивости. — Пояснил Леший, видя непонимание в глазах Толяныча. — Я смотрю, у тебя цацка «За рукопашку» была…

— Да. Откуда знаешь?

— Так вот же! — Леший ткнул твердым пальцем Толяныча в грудь, где темнели силуэты споротых нашивок. — Слушай, а кто твоим инструктором был? Уж больно у тебя техника движения нестандартная. Я сегодня еще удивился, как ты этого одноглазого срезал.

— Это я еще на гражданке занимался. У одного… — Ну как ему объяснишь, что на службу он пошел добровольцем, можно сказать прямо после очередной тренировки Григорича. — Короче, был тренер. Василий Григорич…

— Да ну, сам Пономарев?!!

Чему так поразился Леший Толянычу было не понятно, и он просто кивнул. А упоминание сансея словно бы переключило внутренний тумблер решимости на максимум:

— Ладно, Леха. Давай попробуем обнулиться на твоей богатой тачке.

— Во, это дело! Все будет ништяк, Фант. А где-нибудь через недельку один мой корешок вернется, и поглядим, что там тебе можно подправить. Я ведь тоже был под Сарашаганом… — Зачем-то добавил он, когда Толяныч уже надвигал шлем.

Лена увидела Толяныча, застывшего столбом в дверях, и приветливо улыбнулась:

— Садись. Чай будешь?

— Нет, спасибо. Большое. И за куртку тоже. Я лучше пойду. Пора мне…

Толяныч сгреб кошку. Крот посмотрел на него внимательно и тоже поднялся:

— Ладушки, Ленок, после доболтаем. Я, пожалуй, тоже пометусь полегоньку. Бывай, до скорого.

Вышли они вместе:

— Куда теперь? — Крот поудобнее устроился на сидении водителя. Толяныч запустил Матрену на заднее сидение и плюхнулся следом. Девочка тут же, грациозно спружинив о спинку кресла, заскочила к заднему стеклу и обнюхала лежащую там карточку.

— А черт его знает… — в голове царила полнейшая пустота.

Крот поправил зеркало и внимательно посмотрел на Толяныча, в его глазах читалось понимание старого, умудренного психолога. Потом он заметил небрежно брошенную карту:

— Эй, братан! Ты что, бабули так здесь и кинул? Совсем сглузду съехал?! Да если б кто хоть взгляд бросил, мы бы уже без стекол бы куковали. Или тачку с концами бы увели. Да здесь же в десять раз больше, чем она вся с потрохами стоит!

— Да отвали ты, Крот! Это не мои бабки, они мне как от балды дверца! Фантик почувствовал, словно внутри лопнул назревший фурункул, и полилось. На хрена мне эти бабки? Ну на хрена, я тебя спрашиваю?! Ты что, меня уже в наемные убийцы записал, да?! Даже не спросив! А я-то чувствую — что-то здесь не так. Подляна какая-то назрела. Вот оно что — значит, Мурзик, говоришь, разборок этим уродам не устраивал, да? Оно и видно. А он просто нас подписал, и все. Делов-то!

Серега выслушал все излияния невозмутимо, только закурил и откинулся на сидении, поерзал для удобства, всем своим видом демонстрируя готовность долго внимать. Собственно, это и отрезвило Толяныча.

Потом Крот сказал:

— А чего бы ты собственно хотел? На кривой козе в рай въехать? Не узнаю тебя, Фант. Ты что надеялся, что все само собой рассосется?

— Да ни на что я не надеялся… — Враз устав и сдувшись, махнул Толяныч рукой.

— Нет, погоди. Ты же сам все знаешь. И они тебя чуть не угробили дважды. Сначала, когда этот слюнявый куснул. Я ведь тебя видел, когда ты там в окно пытался впорхнуть. В гроб краше кладут. И теть Маша вокруг тебя наседкой носилась. Верняк говорю, впрыснули тебе какую-то дрянь. И потом тачка эта. Они же тебя ждали. Я за кустами ховался, и знаю, что говорю. Или ты с бабами совсем мозги подрастерял? Или пропил их на хрен? Да посмотри ты вокруг — жизнь-то пошла собачья, и всяк норовит тебя как косточку схряпать. Так что подбери свои зеленые сопли, и выше голову. Или они, или мы — другого тут и быть-то не может. ЭТО ЖИЗНЬ, БРАТАН!

— Ну ладно, ладно… — Попытался Толяныч дать задний ход. — Давай замнем.

— Замнем. Только я тебе еще одно скажу — насчет бабулей. Мы бы с тобой все равно туда пошли. И я и Леший. Так что же теперь от лишних «евриков» отказаться, ежели Мурзик сам предложил? Ты хрен-то к носу прикинь.

Крот отстрелил окурок в окно, не поворачиваясь протянул Толянычу пачку «Честерфилда»:

— Ты, давай, поразмысли лучше, какие дальнейшие планы на сегодня. Я с тобой покатаюсь. А вообще, я бы на твоем месте мотнул бы куда-нибудь на пару недель. Хочешь в Параминово? Светки моей нет, мать с отцом в Донецке, так что дом в твоем полном распоряжении. Бабки есть — чего еще надо. Да, кстати, я там был на днях, Танюха о тебе что-то все спрашивала. Небось никак не забудет, как ты ей навалил тогда лихого. Она сейчас в отпуске, мается в одиночестве. Молодняк-то, понятно, не в счет, они все больше по колесам ударяют. Так что, может, махнешь? Оттянешься…

— Думаешь, так просто не закончится? — спросил Толяныч и сам же оценил глупую наивность вопроса. Ясный пень, не закончится. И правда стоит схорониться, пока Крот здесь разнюхает — что к чему. — Лады. Тогда давай на Менделеевскую, надо на работу заехать. Отгулы взять, что ли… — Он закурил, стараясь не замечать кислый привкус во рту. — И извини меня, Серега. Слишком уж быстро все как-то…

— Да ладно, чего уж там. — Крот втопил по газам. — На Менделеевскую, значит на Менделеевскую.

6

Формальности на ВЦ Толяныч все уладил в течение каких-нибудь двадцати минут — написал заявление, оформил отгулы аж на две недели и забрал из сейфа некоторую сумму чипов, которые держал здесь на черный день. Подмигнул Борисовне, работавшей в длинный день, и покинул помещение. Расслабиться ему так и не удалось. Ледяной стержень, наточенный незримым точильщиком коррекцией — из нутра никак не уходил.

Крот достал из бардачка картонную коробочку, протянул ему:

— На-ка вот, надо в нагане патроны сменить.

— Зачем? Что я теперь с ним делать стану? Да вообще, на кой черт он мне сдался-то. Лучше выкинуть, и дело с концом! — Толяныч вырвал наган из-за пояса и хотел уже кинуть его Кроту на колени, как наткнулся на прищуренный от сигаретного дыма взгляд, словно Серега целил в него из невидимого оружия. Наткнулся и замолк.

— Так и пробросаться недолго, — медленно процедил Крот, перекидывая сигарету в другой угол рта. — Ты видать еще не догоняешь, братан, во что вляпался. Дело-то может повернуться ох как серьезно. Так что ты уж походи с этой пушкой, пока мы тебе чистую не подберем. Чем порожняка гонять, лучше решай, что с этим дерьмом делать, — он кивнул на котелок, упакованный теперь в пестрый пакет с сисястыми, подстать таганрогской герцогине, барышнями на борту. — И я бы на твоем месте все же махнул в Параминово, пока мы тут понюхаем. Не факт, что мы их всех к ногтю взяли… Совсем не факт. Вряд ли их много, это ж не братва нормальная, а отморозки. Ну, и на предяъву ответим, если что. Ладно. Ты думай пока и скажи, куда теперь поедем.

— Давай теперь на Даниловское кладбище. Надо бы эту руку хоть похоронить по-человечески.

Крот не возражал:

— Слушай, Фант, я тебя временами вообще перестаю понимать. И охота тебе возиться со всякой дрянью? Не проще ли на свалку выбросить, или опять же в реку?

— Сам напросился со мной кататься. — Все, что Крот только что высказал, наверняка имело под собой веские основания, но в голове пока не укладывалось, а лишь отзывалось недовольством «соседа». Наполняется опять, родимый. — Так что не выступай, а давай жми.

И Серега дал.

Старое Даниловское кладбище располагалось как раз на стыке высокой и низкой Москвы, в районе огромного Казачьего рынка, где верхние уровни города сходились до первого, плавно перетекая в хитросплетения транспортных развязок. Здесь проходило первое транспортное кольцо Центра и система пневмо-магнитных магистралей. Если оглянуться в сторону Центра, то пейзаж вызывал резкое чувство оторопи — словно бы огромный стеклянно-бетонный нарыв силится прорваться из недр Среднерусской возвышенности к небесам. Прорваться и извергнуть из себя… Что? Судя по новостным блокам и, так сказать, художественно-развлекательным программам, ничего хорошего не извергнется. Недаром Центр ассоциировался у Толяныча в первую очередь с гнойником.

Само кладбище укрылось как бы в тени эстакад и транспортных развязок, сохранив для себя и немногих посетителей этакий зеленый уголок. Здесь давно уже никого не хоронили: ограда покосилась, асфальтовую мостовую не меняли уже лет этак с десять, и она причудливо пучилась, безнадежно пропуская сквозь свою серо-черную грудь стрелы бурьяна. Но пройти было можно — к церкви Николы-Мученника вела вполне хоженная дорожка, которую добрые прихожане выстлали обломками железобетонных плит. Вокруг кладбища плотно толпились двадцатиэтажные дома барачного типа. Здесь же проходило кольцо надземки.

— Ну, и чего это мы сюда приперлись? — Поинтересовался Крот, паркуясь у опоры эстакады прямо напротив ворот кладбища.

— А другое подходящее место поблизости ты знаешь?

— Нет.

— Вот и я нет. У меня здесь дед с бабкой похоронены. И церковь действующая есть. Здесь и прикопаем нашу добычу — в освященной земле.

— Твою. Твою добычу. — Сплюнув, уточнил Крот, и полез из Жигуля, продолжая бормотать что-то матерное.

На кладбище Толяныч первым долгом зашел в церковь. Он не очень представлял, как проводят похороны — умерших давно уже не придавали земле, а успешно кремировали, причем Толяныч подозревал, что кремация проходит прямо на мусоросжигательных заводах, коих в Москве насчитывалось около десятка. Оставлять же котелок батюшке или ставить пузырь водки могильщикам было стремно: если из чистого любопытства кто-нибудь заглянет во внутрь, то недолго и в кутузку загреметь. Значит придется все сделать самому, можно еще положиться на интуицию. Что ж, раз уж Крот твердит, что здесь не все чисто, значит, поиграем в мистику.

Разоспавшуюся Матрену оставили в машине. Странно, но ни ему, ни Кроту сон вообще не шел ни в один глаз. Наоборот, после двухдневных возлияний и бурной ночки, оба чувствовали себя как парниковые огурчики. Пусть и зеленые, зато свежие.

В такую рань в церкви никого еще не было, кроме шустреньких старушек, больше похожих на рослых мышей. Толяныч поймал за рукав одну из них и купил пару свечей, маленькую икону Николы-Угодника, к которому почему-то относился с симпатией с самого детства, и серебряный крестик. Зачем нужен крестик, он не задумался, с похвальным стремлением следуя своему наитию. Потом долго петляли, углубляясь все дальше от ворот в поисках места поукромнее — ну в самом же деле, не прикапывать эту штуку под бочок к родным дедушке с бабушкой, что здесь похоронены.

Найти укромное место оказалось довольно сложно сделать — кругом, тут и там, прямо на могилах обосновались бомжи, и многие огороженные холмики были превращены в настоящие дома с целлофановой крышей, обложенные слоистым пластиком от телевизионных коробок. Дома сливались в поселки по непонятной стороннему человеку клановой принадлежности. Обитатели смотрели на них с нехорошем интересом, словно на зуб пробовали, но не приставали, хотя Толяныч прятал на ходу довольно приличную пачку наличных чипов — по пути он размочил полученную от Крота карту и обменял сотню «евриков» на эл-рубли.

Наконец набрели на свободный от поселений участок под толстенной покосившейся вербой. Толяныч подобрал довольно острый обломок палки и стал ковырять землю. Крот не спеша курил, сплевывал, но вертел во все стороны головой. Видно было, что при всем своем небрежном выражении лица и развязной позе, чувствует он себя здесь неуютно. Еще бы — в каких-нибудь полста метрах обосновалась приличная колония, настоящий бомжатный город.

«Как бы они потом не раскопали нашего захоронения.» — Толяныч сделал вид, что занят уборкой могилки, заодно глянул, кому это он такой подарочек подкладывает. Лауреата звали исторически — Скобелев.

Ямка была готова, он положил туда котелок, предварительно сунув внутрь иконку и просфору, выпрошенную у той же старушки за отдельную плату в двадцать чипов. Засыпал импровизированный гроб землей и вдавил в землю поверх него крестик. Все, можно идти. Пакет бросил на ближайшую кучу мусора.

— Пошли, Серега.

Назад они возвращались той же дорогой — Толяныч хотел еще зайти в церковь, поставить свечку. Тут-то и заступили им дорогу четверо немытых, но здоровых мужиков. Исходящее от них амбре чуть не отбило у Толяныча всякую охоту и возможность обонять вообще. Один держал в руках лопату с блестящим от частого употребления штыком, у другого имелся в наличии прут из могильной ограды в виде копья, остальные держали на виду ножи довольно внушительного размера.

Толяныч огляделся — никого из посетителей и рабочих поблизости не наблюдается, зато со стороны бомжатного городка пялится не одна пара глаз. Потер ладони — шчих-шчих — и ворохнулась внутри загнанная в глубь до поры до времени злоба, словно в душе оплавился какой-то предохранитель. Таких вспышек Толяныч всегда боялся, злоба была холодна и очень-очень расчетлива, и двигался в таких ситуациях он очень быстро, так, что частенько мысль не поспевала за мышечными реакциями.

— Бабки, резче! — Просипел детина с лопатой. — И шмотки. Уроды долбанные. А то здесь и закопаем.

Про наган Толяныч даже не вспомнил. Рванул из рукава Мышонка.

«Ссышь, когда страшно?…» — мелькнуло в мозгу.

На Мышонка, приплясывающего в руке, никто не обратил ни малейшего внимания. Толяныч оценил ситуацию и подумал, что выстоять против четверых на таком маленьком пятачке будет трудновато, если не сказать большего, и подумал, вернее вспомнил… О Матрене! Девочка в машине, как же она?!! И ярость окончательно залила голову. Сейчас он готов был убивать, как тогда в Сарашагане — после накачек и анти-страха.

Бродяги стояли полукругом, и Толяныч уже собрался, было, прыгнуть, выбрав целью крайнего с пикой, но Крот-то соображалки не утратил. Вытянул, словно фокусник, из-за пазухи свой крупнокалиберный Стечкин и нехорошо улыбнулся:

— Закрой помойку, сука. Всем козлам вонючим лечь. Я в воздух не стреляю! — Они поверили и улеглись. Такого оборота бомжи не ожидали. — Для непонятливых объясню: вы или козлы вонючие, или покойники.

И все это говорилось спокойным, даже доброжелательным тоном…

— Кто дернется — стреляю! — Толяныч опамятовался и рванул наган из-под куртки. Крот с подозрительным интересом разглядывал бродяг. Теперь уже он, кажется, пробовал их на зуб.

— Ну и несет же от вас, козлы вонючие!!! — Видно, Сереге тоже надо было разрядиться, и он принялся обкладывать их со вкусом подобранными матюками.

Толяныч чувствовал, как сдавило голову горячими тисками. Собралось прямо где-то под кожей все происшедшее за эти два дня, словно нагноение, готовое прорваться вот-вот. Один из «козлов» дернулся, и Толяныч рефлекторно нажал на курок — КРАК! — старый туберкулезник не подвел, у бомжа выплеснулся фонтанчик крови из ноги чуть выше колена. Тот заорал. Остальные аж зарылись носами в землю.

Толяныча слегка поотпустило:

— Вам же сказано, не дергаться!!! Козлы! Лежите пять минут. Если кто встанет раньше — закопаем всех! Пошли, братан.

— Может все же пристрелим — на хрена таким жить?

— Пошли, говорю!!! — Толяныч повысил голос, чувствуя, что может и сорваться и запросто перебить весь здешний бомжатник. Нагноение понемногу рассасывалось, словно одной пули оказалось достаточно. — Пошли отсюда.

В церковь они заходить уже не стали, а сразу пошли к «Копейке». Что в Москве церквей мало?

Больше приключений не случилось. Разве что заскочили в маркет, где Толяныч разорился на покетбук и простейшие аксессуары — полученный от Лешего софт требовал материального подтверждения. Только уже заворачивая во двор, Крот наконец соизволил спросить:

— Ну, и что ты Фант надумал?

— Ага… Еще пять минут… — Он ожидал, что после кладбища возникнет потребность обнулиться. Но не дождался и не знал — как к этому отнестись.

Наконец Жигуленок подкатил к подъезду, Толяныч, мрачно выпустил последнюю струйку дыма в окошко. Так он пытался оттянуть время, продумывая дальнейшие действия. Ничего путного в голову не шло за исключением все того же серегиного предложения.

— Параминово и Танюха… Заманчиво, и даже очень заманчиво… Как ты смотришь, Матрешка, на природу?

Но Матрена — дитя урбанизации — лишь зевала и жмурила свои янтарные глаза. Так что ответа он не находил, и сам не понимал, зачем собственно, надо искать этот самый ответ, когда вот он, родимый, под самым носом, паскуда. И все же оттягивал и оттягивал решение. Может быть потому, что события готовы вновь подхватить и потянуть за собой, а ему это уже не понравилось. Ну вроде бы все — квартирку сожгли, отморозкам нос утерли, даже эту сушеную погань, и ту схоронили почти как положено. Ан нет — все, да не все. Расслабиться так и не удалось. Витает этакое что-то неопределимое, кружит, кружит, а в руки не дается. И мысли Толяныча вот так же ходили кругами, и трудно сказать, что бы он ответил Сереге, да тут уже Крот нажал на тормоз прямо у самого подъезда, а Толяныч открыл, было, рот, глянул по сторонам и так ничего и не сказал.

Как известно, жизнь играет человеком, а человек играет на трубе — у подъезда на лавочке развалилась Ольга собственной персоной!!! Такая же миниатюрная, но очень томная, не иначе, как от жаркого солнца. Она не спеша потягивала пиво.

ПУУХХ! Хлопнуло запланированное шампанское, мысленно уже припасенное Толянычем отпраздновать победу, хлопнуло и промыло все извилины не хуже рекламного моющего средства.

— Фишка тебе так и прет, мерзавец! — Кротельник подмигнул и ткнул его кулаком в плечо. Реакция Толяныча была адекватна. Он протянул Сереге ключи от квартиры:

— Это тебе. Забирай свои шмотки, да смотри там поосторожней. Может, нас уже ждут… — Сказал и поежился, но шампанское, оно шампанское и есть. Игристое.

— Не учи дедушку кашлять. — Крот в ответ протянул две связки ключей. А это тебе. Это от дома, а это от машины. От ментов, если что, думаю, откупишься. Я приеду в четверг вечером. Девку можешь взять с собой. Связь держим через токин, у нас там в Михнево недавно новый ретранслятор поставили. Все, я пошел!

Крот выскочил из машины и, мимоходом чмокнув Ольгу в щеку, скрылся в подъезде. Толяныч переложил наган в бардачок, одернул куртку, вырулил как нельзя более вальяжно, словно за спиной его стоял по меньшей мере шестиосный внедорожник. Ощущение полной нереальности происходящего поднимало такой кураж в душе, что…

Что?..

«Чуешь в себе силу невиданную? Так бери доску-сороковку и…» — мысль вышла прям по старому анекдоту.

— Милая девушка… — Начал он и взял Ольгу за руку. — Что это вы пьете?

— А что?

— Сегодня в программе у нас шампанское и омары! — Толяныч забрал у нее бутылку и отшвырнул в кусты. — Карета подана…

Опустился на одно колено, ему так хотелось подурачиться:

— Вчера Вы были так добры ко мне, что я чувствую своим долгом отплатить Вам тем же… И прямо сейчас!

Остановливаться Толяныч уже не мог, да и не собирался.

— Ну… Повело кота на блядки.

За спиной стоял Крот, видимо услышал последние слова, но Толяныча это абсолютно не интересовало. Он поцеловал девушке ладошку — маленькую и чуть влажную, приятно пахнущую пивом и солнцем — и поднял ее осторожно (вместе с лавочкой? — вроде бы нет…) на руки:

— Пшел вон. — Дружески обратился он к Кроту. — До четверга.

Серега забросил свой объемистый баул на плечо, подмигнул и зашагал вразвалочку к остановке, все так же похожий на разжиревшего теннисиста.

Они проводили его взглядом, переглянулись. Толяныч вздохнул:

— Ну, на брудершафт!!! — И понес к машине. Матрена снисходительно смотрела сквозь автомобильное стекло.

7

Мощные форты Южного таможенного терминала, проплывали справа последний признак города, или вернее, его форпост, где трасса новой Каширки сжимается до одного ряда под дулами спаренных пулеметов. Контрольный участок, где постовые больше похожи на космонавтов в своих тяжелых бронекостюмах.

Однако Серега предусмотрительно снабдил свой Жигуленок маячком-опознавателем, сказавшим милиционерам что-то вроде «я свой, я свой», и Толянычу оставалось только сбросить скорость до требуемых десяти кэмэ в час и проползти мимо поста. Дальше трасса вновь разворачивалась скатертью самобранкой, и можно было втопить педаль газа в пол.

Вырываясь за пределы мегаполиса, словно бы попадаешь в иной мир. Даже солнце, кажется, светит ярче, чем несколько сот метров назад — сказывается простор, от которого в Москве, особенно в ее многоярусном центре, мгновенно отвыкаешь. Каширка расходилась веером в вертикальной плоскости: основная трасса пролегала по эстакаде, вниз уходило шоссе местного значения, словно ромашка, обрамленная лепестками развязок, а ввысь взмывала на ажурных опорах скоростная магистраль класса «супер». Платная, естественно. С высоты эстакады открывался широкоформатный пейзаж ближней пригородной зоны скопление кирпичных особняков, похожих выбитыми окнами на кариозные зубы на фоне весело зеленеющих полей, нескончаемые вереницы опор, тянущих в столицу воду, газ и энергию, очень похожие издалека на шеренги вставших на цыпочки пауков. Смутное время окончилось еще при прошлом президенте, но элита не очень-то торопилась заново обживать свои брошенные виллы.

Толяныч выбрал основную трассу. Деньги имеются, но на скоростном шоссе его задрипанного вида Жигуль будет смотреться довольно дико. И не ровен час, привяжется транспортная милиция.

Москва все дальше уходила за спину, и когда наконец мелькнула за окном широченная лента внешней Кольцевой, запрятанная между двумя метров по двенадцать высотой бетонными стенами с двойным накатом, Толяныч наконец осознал, что позади остались не только город, но и еще кое-что, заставлявшее сознание сжиматься в точку. Осознал и заставил ногу ослабить давление на педаль газа. Нервные окончания, до того натянутые до предела от самых кончиков пальцев и вдоль позвоночного столба, наконец-то чуть подраспустились, и уже не торопили руки принимать боксерского положения. Возле указателя «Видное-30» он притормозил и вышел из машины на узенькую техническую дорожку. Оглянулся назад: отсюда уродливый горб Центра выглядел, как клубящееся грозовое облако, прорезаемое в трех местах длинными вертикальными языками пламени — сжигатели мусора выстреливали каждые десять секунд, а если представить, сколько всякой дряни испражняет столица ежедневно… Лучше не стоит.

Хлопнула дверца и рядом как-то сама собой оказалась Ольга. Сейчас, при свете дня и на трезвую голову, Толяныч заметил, что она не достает ему даже до плеча. Словно специально себя подавая к осмотру, Ольга сделала пару шагов вперед и, опершись о заградительные перила, потянулась, отчего ее растянутый топик ярко-желтого цвета подался вверх, чуть приоткрывая тонюсенькую талию и четче обозначая остроту лопаток. Толяныч оглядел ее как бы заново знакомясь, хотя в ту ночь должен был бы изучить досконально. Одна вот беда — водка память отшибла начисто. Только смутное приятное воспоминание, отголосок…

— Здорово! — Воскликнула она, оборачиваясь и вскидывая чуть надломленную в локте руку, так похожая на маленькую птичку, севшую на провода.

— Что?

— Все. — Она вновь повернулась к пейзажу и обвела его рукой, словно бы протирая тряпочкой. — Москва.

Толяныч с трудом оторвал взгляд от хрупкой фигурки и вновь воззрился на монстрообразный город, словно на диковинного мутанта. Он вдруг почувствовал, как ворохнулся внутри «сосед», нашаривая почти вслепую точки соприкосновения. Между ним и городом натянулась невидимая, но прочная нить из горечи и злобы. И Толяныч усмехнулся внутренне, омытый неожиданной волной теплого чувства к своему клону, как к настоящей, человеческой личности. Даже холод в глубине души немного отступил, чтоб потом вернуться.

«Все-таки это часть меня, — подумал он. — Фантик. А что тела нет, так это не беда, брат, в тесноте а не в обиде. Авось уживемся…»

— Слыхал, что тут на днях мэр обещал? — Спросила Ольга, возвращая Толяныча во внешний мир. — Что за три года построит над центром единый купол. Представляешь, в пределах Садового.

— Зачем?

— Ну, что-то там про экологию и внешнюю угрозу… — Ольга сморщила смешную гримаску. — Для повышения безопасности и условий жизни.

— Понятно. Плохо живут! Ладно, поехали. — Толяныч плюхнулся в машину, заставив подвеску возмущенно крякнуть. — Садись.

— А куда мы едем? — Наконец-то удосужилась спросить Ольга. Надо же, какое доверие!

— Есть такое место, Параминово называется. Я там, можно сказать, вырос…

И снова газ в пол, и снова дорога бросается под колеса с отчаянностью самоубийцы. Толяныч гнал подальше от Москвы и себя самого навстречу лучшим воспоминаниям, навстречу беззаботному детству, словно бы надеясь все бросить позади и все забыть. Знал, что это невозможно, но подгонял своего железного безответного коня.

Лехина колотая программка не подвела. Пока. А дальше посмотрим: покетбук есть, виртуальные очки тоже, а занозка, что зудит в самом темном уголке сознания, так и черт бы с ней. И ледяной стержень, на славу отточенный, как нож, вошедший в подвздошье — с ним тоже черт. Потом разберемся на досуге, сейчас важнее другое — ОТТЯНУТЬСЯ. Все потом. А что, собственно еще надо? Солнце, скорость, деньги…

О происхождении переполненной «евриками» карты Толяныч не думал — здесь коррекция сработала, как надо. Есть, и все. Остальное — Фантику.

Эх-ма, хорошо-то как!

Матрена у заднего стекла позевывает совсем как дома, а рядом… Рядом раскинула тонкие ножки девушка, потягивается и бросает быстрые взгляды, собирающие морщинки от глаза к виску. Улыбается. Надо бы что-нибудь сказать ей такого приятного, да ладно, вот отъедем еще километров на десять, тогда и скажем. Что-нибудь про омаров, да?

ХОРОШО.

Фантик тихонько соглашался — хорошо…

Толяныч покосился на молчавшую Ольгу, откинувшую спинку сидения до предела. Угловатая коленка туго обтянута джинсой. Жмурится, совсем как Матрешка. Глянул в зеркало на кошку — тоже жмурится, вытянула все четыре лапы в одну сторону. Толяныч пошарил по магнитоле, что-то лирическое выплеснулось из динамиков, сделал потише.

ХОРОШО.

Пролетели Расторгуево, как на крыльях. Ни одного патруля не встретилось, вот добрая примета. Тут уж пойдут места совсем почти родные перелески да Пахра, и дальше, дальше.

Дальше.

— На Пахру завернем? — Толяныч глянул на Ольгу быстренько, не отрываясь от дороги. — Купаться — вода еще холодная, а вот позагорать вполне реально. Так как?

Молчит. Улыбается.

Толяныч стрельнул глазом на узкую коленку — тонкие пальчики постукивают в такт музычке, и его словно бросило из холодильника в парилку. Вот оно то, чего не хватало! Бросил тачку на первый же проселок, вздымая маленькую пыльную бурю по ходу — лезвие реки отливало перламутром на безумно-ярком солнце — вдавил тормоз, словно хотел продавить днище и остановить машину подошвой кроссовка. Дернул допотопный ручник, повернулся к Ольге всем корпусом, чувствуя, как нарастает, расширяет зрачки предвкушение чего-то такого… Такого… Подхватил девушку под мышки, потянул чуть вверх и к себе.

— Так у меня ж купальника нет. — Ее глаза смеются. Смеются, смеются, и делаются больше.

Ближе. Еще ближе. ЕЩЕ!

— Это ничего… Ничего… Ничего… — Толяныч словно в бреду повторяет снова и снова, не в силах остановиться, а желтый топик отлетает куда-то назад. — Ничего… — Вздергивает ее к себе на колени.

Она помогает охотно, вывертываясь из штанов, отстраняется, ускользает, чтобы приникнуть вновь и вновь, ПУФ! — падает на кожзаменитель сидения белый кроссовок, и… Становится так легко и замечательно, а сидение пружинит в такт и в такт, словно машина помогает им соединиться.

Может она у Крота дрессированная? Ну, пусть помогает.

Помогает, по-мо-га-ет! АХ!!! И еще. Еще!

— …По-о-озагара-а-аем? — Ольга по кошачьи тянется, упершись босой ногой где-то там, в подголовник сидения, откидывается спиной на руль так, что все ребра проступают, а Толяныч все никак не может выдохнуть воздух, захлебывается и наконец выдыхает в чуть позолоченную пушком окружность близкого пупка. И она покрывается пупырышками. Это забавно.

— А как же купальник? — Глупо улыбается он, чувствуя растворение холодной стали внутри. Тепло и славно, ну может совсем чуть-чуть липко. Купальник-то как же?

— Хм… — улыбается Ольга в ответ, не торопясь поменять положение.

Ее полная бесстыдная открытость тянет магнитом, и Толяныч рассматривает девушку не спеша, смакуя и ничего не пропуская. Оглядывает и проникается восхищением перед этой хрупкостью и гибкостью одновременно, ее бессовестной и сытой ухмылкой, полупрозрачной кожей. И чувствует, как сыро животу и бедрам, о которые она лениво трется смешной челочкой паха.

Смешно и щекотно.

А в окно льется солнце. Солнце льется прямиком в него, словно апельсиновый сок в стакан. Шипит, играет, резвится… И невнятный, но очень радостный вопль распирает грудь — ХОРОШО!

Вопль Толяныч конечно глотает, это пожалуй тоже Фантику, вместе с настроением. Пусть порадуется.

Вот это девушка! Просто глаз не оторвать.

— Ладно. Надо ехать. — Говорит он через неопределимое время.

— Ага. — И Ольга, мимолетно мазанув его губами по губам, плюхается на сидение рядом. — Дай-ка мне футболку пожалуйста.

Толяныч нащупал требуемое меж сидений, протянул и выбрался на вольный воздух, унося с собой запах свежей спонтанной любви. Во рту — как в Каракумах в полдень, а тут солнышко нежное, как кожа у пупка… Закурил ох, хорошо! — и наконец-то застегнул штаны.

Следом лениво вытекла Матрена, подошла, потерлась о ногу, намекая на необходимость подкрепиться. Это, кстати, мысль.

— Хорошо тебе, девочка — можешь мышку поймать, подзаправиться. Матрена посмотрела с укором. Мол, ты че, хозяин, совсем офонарел от потрахушек? Мол, я-то отлично знаю, что ты по пути прихватил кое-что поприличней. — Ладно. Не хочешь мышку — получишь коврижку.

Пока Толяныч кормил кошку предусмотрительно прихваченным сухим кормом, Ольга привела себя в порядок — натянула топик и кроссовки, причесалась. И все. И тоже покинула авто. Ее джинсы остались лежать там, куда Толяныч в запале безжалостно зашвырнул их до востребования. Говорить она начала еще в салоне и, как показалось, сразу про все начиная с погоды и кончая… Хм, какие пикантные подробности… Щебетала, словно маленькая птичка. Да и похожа на нее здорово — круглые быстрые глаза и острый, с горбинкой, нос. И ножки, тоненькие такие…

Мысль расположиться на травке показалась Толянычу перспективной. Спешить-то некуда. Москва растворилась в дрожаще-пыльном мареве, но ему все еще казалось, что он отдалился недостаточно далеко от… Чего?.. Той дряни, что закопал на кладбище? И от этого тоже.

— Поехали дальше. — Опять сказал он, глядя Ольге куда-то за ухо. Заскочим в Домодедово, и будет у тебя купальник. Нам еще не раз пруды попадутся, а там вода потеплее, да и почище будет.

— Поехали! — Звонко соглашается она сразу же и лезет в машину. Толянычу видно, как Ольга возится там, натягивая джинсы.

Вот это девушка! На все согласна!

В первой же придорожной палатке Толяныч рассеяно смел всякие шоколадки, чипсы и прочие орешки. Не забыл и про пиво. И, оценив товарный вид, взял четыре шампанского — хорошее название «Надежда», внушает оптимизм, но это будет уже на вечер. Дальше он вел машину столь же рассеянно, прибывая в приятной расслабухе.

Вдруг Ольга зашлась смехом. Звонкий, он показался Толянычу особенно притягательным. Эта подружка-пичужка определенно ему нравилась и ежесекундно открывала все новые и новые грани для симпатии.

— Ты чего?

— Ой, не могу! Ой, щас помру! — Закатывалась Ольга. — Ты только посмотри…

Толяныч посмотрел — она держала в руке маленький белый комочек. Тряхнула, разворачивая прямо у него под носом. Это оказались трусики. Ее трусики, превращенные грубыми толянычевыми руками во что-то совершенно неопознаваемое. Дыра на дыре не считая естественных.

— Ой, ты только посмотри! — Она растянула бывшую свою запчасть и лукаво зыркнула сквозь особо выразительную дырку. Смех так и звенел, звенел будоража. — А ты… Ты говоришь «купальник»!

Толяныч чуть остолбенел сперва, и тут же стал высматривать очередной подходящий съезд с трассы.

В Домодедово он купил ей и белье и купальник. И еще несколько разноцветных маек, объединенных общим признаком — размера на три больше чем надо. Одну она тут же и напялила в машине, ничуть не смутившись шастающих по улице людей (прохожий орденоносец чуть не утратил вставную челюсть). Здорово получилось — то ли длинная майка, то ли короткое платье. До Параминова они тормозили еще не раз, и даже не два. Крот называл такое состояние «снять давление».

Давления оказалось с избытком, но и девочка попалась на диво заводная, а Толяныч, хоть и выжатый почти насухо, все никак не мог остановиться…

Когда они все же сподобились, довольные друг другом и шальные, подъезжать к Параминову, устоялся вечер, какой бывает только в мае — словно сруб деревенского колодца, от земли на метр, но глу-у-бокий, собака. Закачаешься.

Дорога вышла длинноватой, но приятной во всех отношениях. Видимо в конце концов Ольга пришла к выводу, что связалась с маньяком, и к обоюдному удовольствию проявила достойный темперамент. В какой-то момент Толяныч спросил, с чего бы это вдруг она заявилась сегодня утром? А если б он так и не появился? Спросил просто так, чтоб разговор поддержать, не надеясь на честный ответ. И услышал жизнерадостное:

— А мне ты еще позавчера понравился. А тут время выдалось свободное дай, думаю, загляну, тем более ты сам говорил, что с утра уйдешь, а потом дома будешь. Ну и зашла, тебя нет, домофон не работает. Уж больно погодка классная, жаль даже было уходить. Вот и решила подождать. Вот…

Честный ли ответ, трудно сказать — разве упомнишь, чего там нес по пьяни, если уж на утро не мог вспомнить, с кем вообще был. Да и после сегодняшних кубинских фейерверков это казалось совершенно не важно. Но Толяныч проникся к ней окончательно.

Руки больше не дрожали, словно нервных окончаний в них не осталось совсем. Матрена дрыхла без задних лап на заднем сидении.

— Знаешь, я всегда мечтал потрахаться в машине. — Ни с того ни с сего сказал вдруг Толяныч. И чуть было не цапнул себя за язык — вдруг обидится.

Но Ольга ничуть не смутившись, обхватила его за шею, чмокнула в нос:

— Ну и как тебе?

— Здорово! — Честно и восторженно ответствовал Толяныч, получая очередной чмок в ухо. Ну и девушка!

Она откинулась на сидении, забросила обе руки за голову, и когда он бросал в ее сторону мимолетные взгляды — машина свернула на бетонку, и приходилось быть предельно внимательным, чтоб не угодить в какую-нибудь колдобину — улыбка, адресованная неизвестно чему, блуждала по ее заметно припухшим губам. И Толяныч улыбался, насвистывал, и вообще был катастрофически беззаботен.

Вечер оказался недюжинно теплым и явно таил в себе еще массу всяких сюрпризов. Приятных или не очень — это уже дело десятое, но чутье подсказывает, что скорее все же приятных. Да и «Надежда» — доброе подспорье.

Наконец замаячила бетонная ограда с редкими фонарями и угадываемыми путами колючей проволоки — поселок уже совсем рядом. Толяныч вдыхал довольно чистый воздух Подмосковья, и до деревни оставалось еще каких-нибудь метром пятьсот, когда тишину прорезал совершенно шальной женский голос:

— О! Вот и первый кхумен! Сразу видно, жизнь налаживается, раз девицы за ограду побухать выбираются. Давай-ка посмотрим, кто и в чем здесь провинился! — сказал Толяныч, сворачивая с дороги на голос. — Посмотрим?

— Легко! — Азартно воскликнула Ольга. А девочка оказывается заводная не только в потрахушных авантюрах.

На параминовской земле Толяныч чувствовал себя полноправным хозяином и, хоть уже не менее полутора лет не был здесь, не допускал даже мысли, что первый же сюрприз обернется чем-то нерадостным. Но в глубине души был готов практически к любому повороту и держал наган под сидением. В поселке он знал практически всех, и этот шалый от майского тепла и алкоголя голос показался до боли знакомым. Где-то они тут рядышком совсем окопались…

И точно — на бугорке за невысокими кустами расположилась веселая троица. Ба!!! Знакомые все лица.

Толяныч пулей вылетел из машины, мгновенно опознанный, и был встречен восторженным ревом в три хмельные глотки:

— Фант!!! УРА!!! — объятия, поцелуи и прочие дела.

Подрулила Ольга с двумя пузырями шампанского, и Толяныч почувствовал к ней самое настоящее уважение — знает, как положено в компанию входить. Редкое качество. А вообще приятно, когда тебя узнают после столь долгого перерыва, значит помнят, бляха-муха.

— Знакомься Ольга — это Светки. Светка Иванова. Это — Светка-Малышка, а это — Светка Косая. Знакомьтесь Светки — это Ольга, прошу любить и жаловать!

— Любим, любим, да еще с такими рекомендациями! — и не понятно, то ли в виду имеется его присутствие, то ли шампанское. Углубляться времени не было, и они грянули из всех орудий…

Шампанское, это конечно хорошо, но хотелось бы чего посолиднее. Вот так и идет процесс бытия от вешки к вешке, размышлял Фантик, отпущенный в свободное плавание. Сначала драчка, затем женщины, ну и в заключении непременно должна случиться вполне существенная водка. А иначе никак. Ну, разве что последовательность может поменяться, но набор нерушим, как святая троица или три источника и три составные части — таков в целом процесс «разрядки напряженности». Вот бы его в политике применить, то-то жизнь пошла бы что твоя сметана с периной.

Шампанское кончилось в миг, а водкой Светки запаслись не рассчитывая на прибытие оголодавшего и утомленного огневыми потрахушками Толяныча. Не успели они сообщить последние деревенские новости: кто, что, где и с кем, как водка — раз! — и скончалась. А Толяныч только распробовать и успел. Необходимо было срочно что-то предпринять, и он предложил забуриться наконец к Кроту. Там и пожрать чего найдется, да и посвежело на улице, стоило ночи перехватить эстафету.

Параминово давно уже не отличалось обилием мужского контингента. Вернее в наличии он конечно был, но… Одно огромное НО — практически все дееспособное мужское население предпочитало охоту вне родного поселка и чаще всего в столице. Так что судя по заблестевшим светкиным глазам отдуваться придется нам с тобой, «сосед»…

«Ты что? Уж не собрался ли оприходовать еще и этих троих?!! Это ж во внутрь стоять будет!» — ужаснулся целомудренный клон, и пришлось сказать твердое и веское нет, успокоить «соседа». Тем более, что сил на это дело Толяныч пока еще трезво оценивал собственные возможности — осталось не больше чем водки.

Нет и еще раз нет.

— Ладно, грузитесь. К Кроту поедем. Вот только еще чего-нибудь надо прихватить… Светки, кто у нас нынче ночью торгует? — А про себя подумал, что не очень-то будет доволен Крот, если узнает, что за гостей Толяныч приволок с собой. Это может против Танюхи бы Серега не возражал. Но до четверга времени еще вагон, так что разберемся, а пока гуляй рванина. Ведь не исключено, что по дороге еще кого-нибудь из местных подхватим. Мир-то, он тесен, тем более в таком небольшом отдельно взятом поселке.

Девицам было все до ветра, а Толяныч просто радовался шумной компании. Ольга вопреки его опасениям с ходу нашла со Светками общий язык, смеялась, дразня Толяныча взглядом, и он начал потихоньку ощущать прибавление сил. Наличие в желудке шампанских игривых пузырьков в сочетании с тяжеловесностью водки тульского разлива создало невообразимую комбинацию, сравнимую разве что с достопамятным коктейлем «Слеза комсомолки».

По дороге никого из знакомых не встретилось, а про Танюху Толяныч спрашивать почему-то не стал. Добрались наконец до обширного кротовского дома, да так и зависли.

8

С утра пораньше Ольга отправилась на пробежку!

Толяныч проводил ее завистливым взглядом единственного способного открыться глаза. Собственную голову пришлось буквально отдирать от подушки. Раз уж проснулся, так лучше сразу решить еще одну важную проблему — права на машину. Нет, не то чтобы он надеялся их прям сейчас получить, но ведь всегда можно выйти из положения.

Толяныч отправился к знакомому с детства Тольке Кулькову. Лет двадцать тому назад на правах старшего товарища Кулек собирал всю малышню с округи, из которой со временем выковалась довольно дружная команда, учил делать рогатки и лазить по садам за яблоками и клубникой, короче, опекал как мог. Даже клич им придумал романтический, который наводил ужас на всю округу. «АПАНАС!» называется. Нынче, все по-другому: от команды остались только Толяныч да Крот, Кулек теперь не хухры-мухры, а Анатолий Васильевич — зам начальника ГАИ своего родного района, где у него тоже все схвачено и задушено (видимо, это выражение характерно для всех параминовских уроженцев).

Толяныча он принял с распростертыми объятиями, и проблемы решились буквально за две минуты с помощью двух чипов достоинством в сотню электронных рубликов каждая: мол, больше с друзей не беру. Толик прямо не сходя с веранды проделал на покетбуке несколько простых операций, и порядок. Надо же, и в глубинку проникает технический прогресс. Толянычу оставалось только порадоваться.

— Ты на серегиной жабе прикатил? — Спросил Толик, принюхиваясь к источаемому Толянычем амбре.

— Да.

— Ну, тогда проблем вообще никаких. Я сам ему опознаватель пробивал. Катайся спокойно, даже можно было в базу не вносить. — То есть он честно сказал, что можно было обойтись без жертвы чипами.

Однако Толик их все же взял, куркуль этакий, и Толяныч восхитился оборотистостью старого приятеля. А тот, видимо в целях компенсации, принес из дома бутылочку, где призывно желтел некий напиток. Можно было и не гадать — чип за сто, что самогонка.

Толяныч угадал:

— Давай-ка по маленькой за встречу. — Сказал Кулек, разливая в граненые стаканы. — На перепонках грецкого ореха. Свояк с юга прислал, здесь такой не достанешь.

— Что тут нового? — Спросил Толяныч, продышавшись — самогон оказался крепче камня. — Шара пошаливает?

— Не, мы тут облаву устроили, разбежались шаромыжники к едрене фене. Ну, постреляли некоторых. Так что у нас спокойно, можешь не сомневаться.

В смутные времена Реконструкции окрестности Москвы наводнил разный люд, по большей части беженцы, промышлявшие в том числе и налетами на поселки, не считая хищений с полей и грабежа грузовых фургонов. Такие неуправляемые банды получили название «шара», в смысле — халява. Местные при любой возможности старались прищемить им хвост, и порой происходили кровавые стычки.

— Ладно, Толь, пора мне. Надо жрачкой запастись, и все такое…

— Бывай. У Сереги автопилота нет, может не стоит тебе за руль сегодня-то. Жара идет.

— Посмотрим. — Буркнул Толяныч, уже спускаясь с крыльца.

Проверить действие договора удалось уже через пару часов, когда всей честной компанией поехали в Михнево за припасами. Постовой при въезде на трассу глянул на свой монитор и замахал жезлом. Пришлось остановиться. Толяныч уже приготовился расстаться еще с парой чипов, глядя, как шаркает разбитыми сапогами к нему старшина-гаишник лет этак под пятьдесят. Сейчас будет как по анекдоту: старшина такой-то, трое детей…

Толяныч опустил стекло:

— В чем дело, начальник?

— Вы ведь в Михнево? — Старшина поправил укороченный, давно устаревший и лишившийся воронения «Калаш» на плече.

— Ну да.

— Так я хотел попросить, чтоб сигарет мне прихватили.

— Не вопрос, старшина. Какие куришь?

— Да все едино. Счастливо доехать…

Еще несколько лет назад слово «евро» или пласт-карта привело бы бабушек на рынке в состояние ступора, а сегодня бойкая старушка возле мешка с семечками сразу же прохавала ситуацию и указала Толянычу на парня в лучших традициях: кепка, беломорина, сапоги гармошкой, все как положено. Даже перегар присутствует, но в этом Толяныч мог бы потягаться с кем угодно. Но самое главное, в руках парень с глупым — мол, и что с этой штукой делать? видом крутил банковский считыватель. Обмен состоялся практически по столичному курсу, эл-рубли, полученные от местного «Промокашки», Толяныч сбросил на свою личную карту.

Затоваривание продуктами тоже не заняло много времени, но прилично облегчило счет, особенно спиртное. Девчонки набрали целую сумку разной сладкой ерунды. «Заходите еще» — говорили продавщицы, когда компания покидала единственный михневский гастроном, сделав ему практически половину месячного плана.

Возвращались с ветерком, девчонки дули прямо из горла шампанское и махали в окна редким встречным машинам. Уже знакомый гаишник слегка обалдел от открывшейся картины: Светки, болтая в открытые окна ногами и уже окосев донельзя, стали зазывать его в машину, обещая неземные удовольствия. Особенно усердствовала Малышка, зараза такая…

— Может, ты тогда здесь останешься? Развлечешь старшину? — Спросил озлившийся вдруг Толяныч. Шампанского он не пил, отсюда, стало быть, и злость.

Она отказалась, искоса бросив на него откровенно плотоядный взгляд. Можно сказать, положила глаз, и скорее всего чипы, обилие которых Толяныч неосторожно продемонстрировал, сыграли явно не последнюю роль.

«Ни хрена у нее не выгорит!» — решил про себя он, зная малышкино любвеобилие и пролазность. Фантик же решил быть настороже и не допустить морального падения. Да и Ольга есть. Глянул — вон смеется, расплескав шампанское на руки…

— Весело живете, ребята. — Сказал гаишник, беря пачку CAMEL. В глазах его были зависть и оголтелый солнечный жар. — Полегче на поворотах.

Вечером жарили шашлык, топили баню, парились и все такое.

Толянычу все стало окончательно по барабану. Он отдыхал так, будто завтра ему по крайней мере предстоит отчалить на зимовку в Антарктиду. А может действительно ощущал что-то похожее? Может быть…

Оставалось только постараться соблюсти моногамию, хотя в угаре расслабления процесс грозил стать неуправляемым. Это было делом «соседа» блюсти нравственность, но Фантик неожиданно занял созерцательную позицию.

И все же напряженность нет-нет, да и напоминала о себе, прорываясь вновь и вновь, но он глушил ее водкой, Ольгой и вообще… Делал все возможное, пока белый свет не завертелся вокруг, сливаясь в жадную огромно-многоцветную спираль, словно смерч над побережьем.

Светки тоже пытались поочередно совратить его, особенно усердствовала Малышка, что и ожидалось с самого начала. Толяныч не уступал, хоть и не мог себе объяснить — почему. Он просто был пьян Ольгой и собственной разгульностью по самое дальше некуда. Фантикова заслуга в подобной моральной устойчивости была минимальна — «сосед» все более мускулисто наливался духовной составляющей, пока не переполнился под завязку.

Было уже около трех утра, когда Толяныч открыл глаза, пребывая в состоянии довольно среднего, как ему показалось, опьянения. Луна светила точнехонько в правый глаз, и он его лениво прижмурил.

За окном надрывались коты. Матрена шлялась в данный момент по своим кошачьим делам черт знает где. С ее появлением процентное соотношение котов на душу населения на окрестных участках, постепенно превращавшихся в этакий кошачий рай, повысилось раз в пятьдесят а может и больше. Рядом уютно посапывала Пичка (так теперь звали Ольгу) — что-то среднее между птичкой и пичугой. Прозвище явилось само собой, просто в самые ответственные моменты, когда другие склонны издавать всевозможные и по большей части нечленораздельные звуки, она напротив имела забавный обычай щебетать всякую забавную чушь про сиськи-письки.

Кстати сказать, это слово имело еще одно и довольно скабрезное значение в одном из братских славянских языков. Как-то Толяныч подрабатывал с югославскими рабочими на стройке, и как обычно бывает, сразу же выучил наиболее часто употребимые их словечки. А что чаще употребляют на стройке это же не вопрос, к тому же процесс заимствования всегда взаимообразный. Так вот, «Пичка» гремела по-над стройплощадкой залпами майского салюта, иногда снисходя до шершаво-нежного «Пичечка». Толяныч старался избегать мыслей о конкретно нецензурном значении, а если уж думал — то с уважительным восхищением, а то и с обожанием. И не мог не признать, что Ольга отдавалась ему и процессу самозабвенно.

Да еще очень нравится, что она уже после, когда обмякший член уже вот-вот готов покинуть уютное пристанище, чуть сдавливает его напряжением каких-то внутренних мышц. Словно прощальное рукопожатие друзей, довольных друг другом и готовых в ближайшее время встретиться снова. Тепло, крепко и доброжелательно…

«Уф, замутил!» — пробормотал Фантик в полусне, но не мог не признать, что Пичка импонирует и ему тоже, и с каждой совместной минутой все больше и больше. Не такое уж частое, а от того вдвойне приятное единение с собственным «соседом».

Мысли съехали на тему последних событий, и оказались подлыми, как полуразложившаяся змея: «А вдруг никто не собирался тебя мочить? А просто подвернулась Кроту маза срубить денег на том, что умеет и может, да еще и Мурзику подмогнуть, и все. Все!»

Сон мгновенно испарился.

«Все? А вот и не все! Это ты, братан, детективов переел. Что ж ты думаешь, если так все в елочку легло, так это все Мурзик с Кротом подстроили? А как же этот мудак одноглазый? А девчонка с таким вот свинорезом? А людоедство? Слюнтяй ядовитый? Может это все конечно по пьяни поблазнилось, но если станешь так на закадычного друга думать, то жить-то как дальше, а?!! Есть и другое «но», поменьше: стоило ли так круто браться за рога, чтоб сразу валить первых попавшихся… Нет, ну ладно, пусть не первых, конечно, не первых отморозков. Ведь был еще этот «Полтинник» и засада прямо у подъезда, они же знали даже — когда и куда ты пойдешь. Все это было! Ждали? Ждали. Если бы не Крот… Все же прав, кругом прав Серега это жизнь.»

И опять же очередное «но» образуется, вот ведь лажа какая: Толяныч с удивлением обнаружил, что моральный аспект имеет для него немалое значение. Когда личные дела — это одно, но брать деньги за чью-то кровь…

«Хватит ерундой заниматься, а то крыша протечет…» — решил он, но сначала прошлепал на кухню и жахнул водки где-то примерно треть стакана просто так, на всякий случай. Посидел-покурил, желание обнулить эти нехорошие и совсем не нужные мысли вызревало медленно, но верно. Вздохнул, посмотрел на початую бутылку и от греха подальше убрал ее в холодильник, а сам на цыпочках прокрался мимо кровати к покетбуку.

Очки погрузили мир в привычный мутный пруд виртуалки, в котором камешками на дне мерцали доступные софты. Эм-дюк Лешего Толяныч не вынимал с самого начала и тут же устремился к нему, но в последний момент перед входом в директорию он вдруг передумал и нырнул в софт, обозначенный просто четырьмя нулями. Это оказался эмулятор реального боя. Веер путей не внушал особого желания бросаться в него очертя голову. «Штурм жилых помещений», «Разблокировка», «Устранение блокпоста» и тому подобное, чего Толяныч достаточно наелся на действительной, и что в общем-то и довело его до коррекции. Но соблазн вспомнить давно забытые ощущения щекотал нервишки. «А, потом все равно обнулю!» — и с этой залихватской мыслью Толяныч смело нырнул под указатель «Ночная охота».

И оказался в роли «соседа»!!! Он резидентным клоном для виртуального носителя. Который был бойцом и выполнял вполне конкретные боевые задачи. Толяныч выступал в роли пассивного накопителя информации, в его сознание заносилась просто последовательность действий, должная потом воплотиться в боевые рефлексы и реальные ситуации.

Это было странно и непривычно, но завораживало. Фантик полностью проявился, его словно бы можно было увидеть каким-то внутренним зрением, стоило только обернуться, но как можно обернуться внутри себя? А Фантик стоял за плечом, и в тоже время они были одним целым. Видели в четыре глаза, слушали в четыре уха, движения их были синхронны движениям макета-носителя.

Виртуальный тренажер не был рассчитан на столь примитивную штуку, как переносной компьютер, а очки лишали восприятие очень многих вещей — не было запахов, явно не хватало комп-костюма, да и графика слегка подкачала.

Носитель двигался по темному помещению, используя ПВН. Правый глаз снабженный целеуказателем сразу же заслезился, но Толяныч не обратил на это ни малейшего внимания — за грудой каких-то ящиков послышался чуть заметный шорох. И все же, когда носитель выстрелил и кровавые и очень натуральные брызги окрасили стену, он вздрогнул от мгновенного отвращения, чувствуя, как за его спиной вздрогнул Фантик, вбирая в себя негатив. Он видел и воспринимал то же, что и Толяныч, поглощая согласно своей программе все, что отторгалось базовым сознанием.

«Охота» продлилась всего каких-нибудь пятнадцать минут, Толяныч успел поучаствовать в ликвидации четырех объектов с очень формальными чертами лиц и фигур, но с очень реальным оружием. Словно бы обучаемому предлагалось в первую очередь осознать именно этот факт — вооруженный человек представляет собой угрозу. А в бою — угрозу именно для тебя. Реагируй адекватно! Быстро! Резко!!! Именно это невидимый инструктор вдавливал в сознание, словно выжигая некое тавро…

Толяныч сорвал очки. В голове шумело, иногда ему почти реально слышались легкие щелчки. С таким звуком стрелял автомат, снабженный глушителем. Потряс головой, чувствуя, как испарина покрывает лоб, стекает по вискам, а спинка стула просто прилипла к спине. Черт! Только этого не хватало! Если сейчас нахлынет память, тут и обнуление не поможет. В «Золотых Сводах» Толяныча особо предупреждали, что использование боевых эмуляторов, как и нелицензионное обнуление могут привести к таким брешам в сознании, что психушка окажется не самым плохим вариантом.

И ничего другого не оставалось, кроме как нарушить еще один запрет фирмы — не лицензировано обнулиться. Толяныч вновь надел очки и юркнул в спасительный туман софта. «В коррекции возможны сбои…» Трам-пам-пам… Обратитесь… Все ясно. Это мы уже проходили. Примерная стоимость работ… у.е. Ну да, откуда софту знать текущие расценки? Так, а это еще что?!!..

На пульсирующем в золотистой гамме поле высветилась надпись: «Заполнение клона — 0.3 % Объект в обнулении не нуждается. Спасибо.»

— Пожалуйста… — Растерянно пробормотал Толяныч, сдирая очки. Оставалось только садануть водки для наркоза.

Пичка по прежнему дрыхла, обхватив руками подушку, а предательский свет луны скользил по ее выпяченным слегка ягодицам, так нагло их ласкал и окучивал, что Толяныч не мог не возмутиться явной похотливостью ночного светила. Даже попытался смахнуть бессовестно-серебряные лапы и промахнулся. Точнее сказать, сам погладил.

Ольга шевельнулась, подобрала одну ногу, вздохнула, прогибаясь в пояснице. Ого!

Толяныч осторожно сел, чуть качнув кровать, смотрел не отрываясь.

Она повернулась на бок, трепыхнула ресницами и потянулась, откровенно предлагая себя:

— На брудершафт?… — протянула не просыпаясь.

— Алкашня… — ласково шепнул Толяныч.

— Угу…

И приникла, обхватив всеми руками и ногами, и никакого желания покидать этот нежно-теплый плен у Толяныча не возникло. Скорее наоборот — срочно внедриться в него поглубже.

Потом он заснул по-настоящему беспробудно, хоть и не сказать, чтобы спокойно. Несколько раз просыпался и вновь проваливался в забытье, а под конец ему приснилась почему-то Малышка, и сон был остро эротичен.

«А скажи-ка мне друг Толяныч, а не пора ли подвязать?» — вот какие благие мысли посетили Фантика, проснувшегося довольно поздно, да еще в обществе… В обществе Светки-Малышки!

Ага. Значит все-таки не приснилось…

Ну гадина! Ну пролаза! Воспользовалась беспомощным состоянием! Ну стерва! Это ж надо… А где же тогда Ольга?

УЕХАЛА!!! Как же так?!! — такое предположение показалось ужасным. Еще ужаснее была следующая мысль: «А как же я? С кем же теперь на брудершафт-то?!»

Экий ты, братец, мерзавец и эгоист. Дерешь, кого придется, а лишь потом про брудершафты вспоминаешь. Давно пора было Светок выгнать. Вот тебе и подружки — прохмандушки…

Похмелье давало о себе знать, все круче и круче забирая бразды правления. Даже просканировать собственное состояние толком не удавалось, а это значило одно: ОПЯТЬ ПЕРЕБРАЛ Я ВЧЕРА.

Увлекся.

«Вставай, проклятьем заклейменный!!!» — воззвал к Толянычу собственный «сосед», хотя страстный псалом в его исполнении походил больше на вой кота, отдавившего себе яйца. По крайней мере так это воспринималось с похмелья.

А может и правда какой-нибудь матрешкин ухажер под окном разоряется? Вольно же ему…

— Тоже мне Армия Спасения… — Проворчал Толяныч, пробуя сопротивляться, но звучащее внутри фортиссимо побуждало к действию. — Лучше бы за порядком следил, а то развел тут бордель.

Подняться пока никак не удавалось. Внезапно при особо отчаянной попытке вместе со вспышкой в глазах, вновь опрокинувшей его на подушку, пришло озарение. Как у Ньютона. Он все понял — Пичка отправилась на свою ежедневную пробежку. Да! Эта чумовая девушка каждое утро бегала вдоль поселковой ограды, а это добрых три кэмэ будет, да еще и купалась потом, невзирая на температуру майской воды и личное самочувствие. Он конечно гордился и поражался такой силе воли, но заставить свое тело вот так вот…

Видимо Малышка воспользовалась именно этим моментом.

«Нет бы спать спокойно и не вводить в искушение слабых духом.»

«Когда ж это она ушла?» — был несколько обескуражен Фантик, а Толяныч, хоть и тоже похмельный, но не смог упустить случая:

«А ты не уследил! Тоже мне моралист! Эх, не обнулил я тебя вчера, так сегодня имею… В смысле поимел… в смысле достал ты меня!!!»

Наконец Толяныч спихнул ногу Малышки, вольготно устроившуюся на его бедре, и стал трясти нахалку, отхлебывая пиво из бутылки, весьма кстати оказавшейся в изголовье. Еще одно маленькое чудо, сотворенное Ольгой. Пиво, естественно, а не Малышка. Вот это девочка! Ольга, в смысле…

Тряска рикошетила в затылок, заставляя брезгливо морщиться.

Выпихнуть сонную девицу удалось не вдруг, но все-таки получилось, по мере того как пиво придавало ему бодрости, а головная боль слабела. Толяныч раз за разом, словно Антей, припадал к бутылке, все дальше продвигая вялую и сонную Светку по направлению к двери. Мерзавка еще поимела наглость потребовать пива на дорогу, и отказать ей достаточно твердо сил не хватило на крыльце он отдал последнее, что осталось в бутылке. Напоследок похмелье не помешало шлепнуть Светку по довольно соблазнительной, надо признать, аккуратненькой попочке, хе-хе…

Последняя отдача. Уф!

Толяныч для верности заглянул во все комнаты и убедился, что остальные Светки тоже покинули гостеприимный серегин дом. И когда только успели? Но это не важно. Теперь можно заняться и собой, тем более, что перед Пичкой стыдно — она там спортом занимается, а он тут разные задницы охлопывает. Не рассусоливая дальше Толяныч слегка размялся, издавая утробные стоны, и облился из шланга. Пора бы и позавтракать — решил он, и не обременяя себя особым одеванием, приступил к увлекательному процессу приготовления пищи.

Разгоряченная Ольга влетела в дом, когда Толяныч одной рукой держал бутылку пива, присосавшись и сладостно постанывая, другой жарил яичницу:

— Привет! Сейчас Малышку по пути встретила, она просила тебе привет передать. Вот! — И она чмокнула Толяныча в лопатку.

«Вот наглая девка!!! — мелькнуло у Фантика. — Двадцать третий год пошел, а мозгов нету ни хрена. Ох и надеру же ей задницу, пусть только попадется…» — но в душе же пришлось признать, что даже сама мысль об указанной части малышкиного тела слегка бодрит.

Толяныч извернулся и ответно чмокнул ее в щеку:

— Завтракать и купаться! — Бодро провозгласил он, обнимая Пичку за талию. — Поедим на Северку в заповедник. Купаться так купаться.

— Ура! Светок брать будем?

— Ну, это вряд ли. На-до-е-ли.

9

Заповедник «Северская пойма» лет сколько-то назад перешел в частное владение некой невнятной полу-криминальной организации. Но малина продлилась недолго — в смутное реконструкторское время хозяева как в воду канули. Однако забор с колючей проволокой по гребню и ржавые таблички «Охраняется» оставались на месте и не обманывали — когда Толяныч подогнал Жигули к ржавым воротам, навстречу вырулил мрачный мужик с дробовиком и в камуфляже:

— Куда? — Хмуро вякнул он, дыша в сторону. Но утренний ветерок донес знакомые ароматы. Все ж в России наркотики упорно не желали приживаться. Вернее этой язвой оказалась обильно поражена Москва и некоторые крупные города, а консервативная глубинка по-прежнему дует горькую.

Толяныч демонстративно достал бутылку «Столичной», прихваченной скорее по привычке и, чтобы не привлекать особого внимания аборигена к Пичке, свернул пробку и сделал небольшой глоток:

— Да вот, искупаться хотели.

Мужик глянул на пузырь и облизал нижнюю губу. Зачем-то подышал себе под нос, склонив голову к левому плечу. Толяныч наконец-то смекнул, что мужик не в сторону дышит, а прислушивается, что говорит ему невидимый напарник — за ухом виднелся витой черный проводок токина.

— Толянов крестник? — Наконец спросил мужик, все же переключившись на девушку. Оценивающе пробежался своими мутными буркалами по развалившейся на сидении Пичке, не миновав обнаженных ножек, лишь условно прикрытых шортами.

Ольга в ответ стрельнула глазками и улыбнулась. Толяныч напрягся невинное дитя городских джунглей, откуда ей знать простоту здешних нравов. А ведь запросто могут по башке съездить и того… потешиться с последующей командировкой на корм местным рыбам. И все шито-крыто.

— Что? — Оторвался он от стремных рассуждений. Инстинкт вроде пока помалкивал, но и Старичок лучше держать на взводе.

— Ну, Кулек тебя регистрировал? — деревенский народ всегда предпочитал женщин позабористей в телесном смысле, но охранник по прежнему гулял взглядом по пичкиным прелестям.

— А, да.

— Полтинник. — Скучным голосом сообщил охранник, отводя наконец глаза от Ольги и переключаясь на бутылку.

— Лады. — Толяныч отложил водку и полез за картой, гадая, есть ли у них тут считыватель. Все ж не Михнево, и не Москва тем более. Наличные чипы он, оказывается, оставил дома. В смысле у Сереги в доме. Считыватель однако нашелся. Полегчав еще на пятьдесят эл-рублей, Толяныч зарулил на территорию. Окрестности исторгли у Ольги восторженный вздох. Сосновый бор, река, развалины плотины… Картинка!

— Похмелишь? — Спросил охранник закрывая ворота. — А то мы с Ванькой второй день как не просыхаем, да вот кончилась, зар-раза.

Похмелять вооруженных и наверняка поодичавших в глуши мужиков — занятие еще более стремное, того и глади воспрянут духом, им потом бабу потребуется. Ясное дело, у кого попросят. И что? Судя по всему у них уже мозги водка проела. Толяныч насторожился, но потом решил, что раз уж заехал, то деваться все одно некуда. Взялся за это самое, так не говори, что кишка тонка. Да и наган, хоть и слабый аргумент, все ж имеется, а в остальном — как фишка ляжет.

— Да мы ничего. Не помешаем, чего там… — Считал его мысли мужик не хуже, чем считыватель требуемую сумму. — Беспредельщиков здеся еще в то лето повывели.

— Лады. — Согласился Толяныч. — Неси тару. — И набулькал ровно половину бутылки в подставленную фляжку.

— Вот спасибо. — Оскалил все восемь зубов охранник. — Вона туда поезжай, там пляжик ничего, да и местечко укромное. Здеся сейчас и нету больше никого. Только мы с Ванькой.

Вода оказалась еще холодной, несмотря на жаркий май. Но Ольга накупалась и нарезвилась досыта, будоража тихий уголок местной природы восторженным визгом. Понудели всласть, и, естественно, не только понудели, последовательно использовав для взаимного слияния драповую подстилку, раздвоенную березку и зеленый капот жигуленка, что на лоне природы выглядело уж совсем извращением. Пару раз окунувшись, Толяныч чувствовал такое бурление крови, словно по организму несся горный ручей. И охранники слово сдержали — не появлялись в поле зрения, ну, может, подглядывали откуда-нибудь из-за кустов. В общем поездка удалась. Все довольны, все смеются. Жигуль, трудяга, сопит себе по шоссе в сторону дома, а Пичка разморено смотрит в окно.

Крот уже приехал, на что явно указывали солидных размеров баулы возле красного «Князя» с распахнутым багажником. Толяныч припарковался рядом, потрогал капот — теплый еще. На веранде Крот загружал в холодильник припасы. Толяныч подхватил крайний баул — тяжелый, собака — и как всегда не прогадал: в бауле колокольно звякнуло, Серега мгновенно обернулся на звук и помахал рукой. Физиономия его лоснилась здоровьем и благодушием.

Светка тут же уволокла Пичку в дом по каким-то важным женским делам, а друзья присели на крыльце покурить:

— Вот, братан, твоя добавка. — И Крот положил на стол приличную стопку чипов достоинством в пятьсот эл-рублей. На карточках раскинулся радужный двуглавый орел, именуемый в народе «Борькиной курочкой». — А если захочешь, это тоже твое.

Он приподнял газету, Толяныч увидел вороненый ствол и кобуру, и соглашаясь, кивнул головой. Серега взял чипы и отсчитал половину:

— Здесь еще патроны, двадцать штук. А наган оставь себе — подарок. Я тебе еще глушак запасной к нему принесу. Доволен?

— Да. Ну что там слышно? — Почти равнодушно спросил Толяныч. — Есть новости?

— А ты бы хоть раз позвонил бы, узнал.

— Да я как-то… — Засмущался Толяныч, ожидая попреков: пребывание несанкционированных девиц Крот по идее не одобрит, а врать не хотелось. — Ну что ты тянешь, не можешь по-русски сказать?!

— Да нет, могу. Пока тихо, а там посмотрим. Рановато еще вроде, так быстро они не раскрутятся. Если конечно вообще собираются катить оборотку. Все ж мы им хорошо дали.

— Ну и слава яйцам. Что тут еще можно сказать?

Еще покурили. Крот толкнул Толяныча в плечо:

— Ну как тебе Ольга, а? Хороша сученка-то? — Подобные эпитеты от Сереги можно было услышать частенько, и в его исполнении они звучали скорее комплиментами чем оскорблениями. — Небось уж всю елду об нее источил. Ох любит она это дело, страсть как! — Серега почмокал губами. — Смотри, не втюрься. А то у нее муж знаешь кто?

— А что, у нее муж есть?! — вскинулся, было, Толяныч, но тут же осадил себя на место. — Ну и кто он?

— Какой-то большой хмырь во Внешторге. Все время по загранкам мотается. Бабулей немеряно. Но если узнает, он тебе живо лишнее-то поотстрижет. Охнуть не успеешь…

— Ладно, Крот, не грузи. Что у меня, замужних баб не было!

— Были. — Серега естественно знал толянычевы расклады от и до. С кем же еще поделиться сердечным, как не с закадычным другом. — Но, думаю, таких ты еще не нюхал.

И ведь был прав. Темперамент у девочки — дай дорогу. Никто не сравниться, ну может разве что таганрогская герцогиня, которую даже и проверить не пришлось, так что сравнение выходит лишь теоретическим…

И сожаление легонько кольнуло в скулу. А Крот между тем продолжал:

— …Смотри, западешь, ох она из тебя кровушки-то попьет. Больше, чем сейчас молоки. Я таких баб знаю — им бы только мужика подмять, а как надоест, так и на хрен.

— Ты чего так расколбасился-то? Она тебе, что, не дала?

— Как так не дала?!! — Изумление Крота было столь неподдельно, словно он по меньшей мере «Мистер Вселенная». — Просто я ее сразу раскусил, с первого же раза. Сучка, одно слово… — Глянул на Толяныча приметливым оком пси-аналитика. — Да ладно, братуха. Все будет путем. Знаю я тебя. Небось навтыкал ей по самые помидоры. Точняк говорю, сама за тобой бегать будет! Ты давай-ка, ствол прибери и пойдем жаманем по грамульке за встречу. Да баньку раскочегарим. Что-то попариться охота. Пошли-пошли.

Вот из этой серегиной фразы и сорганизовался небольшой, почти семейный, праздник — посидели, слегка выпили, поболтали. Банька дошла — попарились и еще выпили. В заключении Крот сообщил, что шашлык переносится на завтра, как раз Леший подъедет, и предложил разойтись пораньше спать. Мотивация проста, как пустой смарт: мол, завтра день будет трудный, мол, некисло бы отоспаться и так далее. Будучи человеком последовательным, он тут же подхватил хихикающую Светку и повлек ее в комнату.

Толяныч так и не успел спросить, как же он умудряется так нелицеприятно думать про Ольгу и тут же откровенно, пусть и не совсем серьезно, к ней клеиться. Ясно, что пока Пичка с Толянычем, Серега ничего такого и не помышляет, но если представиться случай, своего не упустит, особенно, если примет чуть больше нормы. Ольга-то, она заводная. А с другой стороны, ему-то что за дело? Раз есть муж, сто пудов, что нет-нет да и попиливает женушку. Даже если и надоели друг другу хуже горькой редьки и на стороне давно отвязываются, но кто ж удержится от такого-то темперамента.

Фигня это все, фигня…

Пичка отбежала по своим делам, оставив Толяныча одного на веранде размышлять в обществе рюмки. Настроение не портилось — махнул водки и плевать на все. И на тех уродов тоже. Пусть себе раскачиваются, «оборотку раскручивают». И на мужа плевать, пусть себе в загранке прохлаждается. Еще не известно, кто кому поотстрижет. Да и на Пичку по большому счету… Ну, не сейчас, конечно, но со временем наверняка.

Да и на все подставы плевать с такой-то колокольни. ПЛЕВАТЬ.

Жизнь, говоришь? Вот и живи, пока живется… Или пока муж не приедет… Или если еще что-нибудь не случится…

Любители поспать пробыли в доме не более пятнадцати минут, как уже обнаружились конструктивные недоделки строения — звукоизоляция оказалась ни к черту, чего Толяныч как-то не замечал, когда сам отрывался с Пичкой внутри. Совсем другое дело снаружи, когда сидишь, рассматривая звезды, а эти «спят» там. А тут еще и такая заводная девчонка под боком, да общие воспоминания, как сами вот только сегодня под утро… И некачественная звукоизоляция становится с каждой минутой все более непереносимой.

Они переглянулись, и видимо мысль была одна и та же. Своей улыбки Толяныч видеть не мог, но глядя на Ольгу, мог вполне предположить. Похотливая, короче, улыбочка.

Так, надо что-то предпринять…

Для начала Фантик предположил, что последнее серегино дежурство было не спокойней чем всегда, и Крот тоже снимает стресс. Ну и конечно не упустил тот очевидный вывод, что ночь предстоит тоже не из легких, и не лучше ли ретироваться в беседку за дом. Так они и поступили, прихватив с собой бутылку. Но оказалось, что вынести сей концерт без последствий сложно даже на некотором удалении и при поддержке вина. И как только всех соседей не перебудили? Если б Толяныч не знал, что это Серега с подружкой, точно решил бы, что в доме людей истязают…

Особенно старалась Светка.

— Пойдем в лес, погуляем. — Предложила Ольга.

«А ведь она замужем. Ты представляешь, братан? Ну и девица!»

«Хрен с ним, с мужем…» — хрипло отозвался Толяныч, притягивая Пичку к себе, целуя жадно — как пил пиво сегодняшним похмельным утром — и чувствуя, как опять нарастает все тоже напряжение. Надо снимать…

— Сейчас, только покрывало какое-нибудь прихвачу.

Пятница…

Утро не принесло никаких неожиданностей. К тому же уже было далеко не утро, когда Толяныч соизволил наконец открыть глаза. Солнце старательно выводило на стене замысловатый узор.

Приятно поваляться вот так, просто в кровати, когда в окно сквозь листву заглядывает солнышко, а торопиться абсолютно некуда. А если рядом, к тому же разлеглось вполне удивительное существо — Пичка — то это приятно вдвойне. Только, вот странно, почему вдруг валетом? Ладно. Рассмотрим такую диспозицию с точки зрения восточного символизма: Толяныч — довольно крупный ЯНЬ, а Пичка стало быть — скромненький такой ИНЬ. Хм, расклад-то в нашу пользу.

Да и настроение подстать погоде.

Не хватало лишь Матрены для полного счастья. Толяныч давненько ее не видел, даже соскучился. Вскоре девочка вошла в окно и расположилась между ними, привнеся в символику нечто совершенно новое, некое животное начало.

Толяныч кошкиному явлению нисколько не удивился — он давно заметил свою с Матреной странную связь, которая строится не совсем ясным способом, не голосом, а как-то по другому. Мысленно, что ли? Да и подобрал он кошку так же просто: вошел в незнакомый подъезд, как будто его кто окликнул, а вышел уже с будущей Матреной на руках. Тогда ей едва исполнился месяц…

Так они и валялись втроем какое-то время.

Потом Пичка сварганила незамысловатые бутерброды из подручных продуктов, принесла пиво, и они позавтракали, не вылезая из постели. С Матреной Фантик по-братски поделился холодной курицей. За стеной, похоже, просыпаться не собирались. Еще бы, после такой-то езды!!

— Едем купаться! — Наконец-то решил Толяныч, и они махнули на речку.

Впрочем, назвать Бычуги речкой решился бы лишь самый отпетый фанат местной природы — в самом широком месте она достигала ширины аж в пятнадцать метров! Да и протяженность этого участка была не больше все тех же пятнадцати метров. Однако песчаное дно и приличная глубина делали купание вполне комфортным, а Толяныч искомым фанатом был, к тому же он своими руками таскал из этой речки щук длиной в локоть, правда в детский. Тогда щуки казались просто гигантскими, и ни о какой там коррекции он даже не помышлял…

Теперь Толяныч наконец нашел в себе силы качественно искупаться — вода леденящая, ну чисто железо на морозе. Выскочил на берег красный как рак, улегся на солнышке. Хорошо. Рядом плюхнулась Пичка. Еще лучше.

Возвращение не было обязательным, все равно Леха раньше чем к шести не подтянется, но ледяная вода разбудила зверский аппетит, и они примчались домой, когда время едва перевалило за четыре. Сластолюбцы тоже продрали глаза, и Светка уже возилась на кухне.

Дружно поели.

Потом Серега вместе с Толянычем лениво покуривали на крыльце, болтая о том — о сем: о погоде, о качестве пива, о футболе и прочем, пока к самому крыльцу не подрулил Леший собственной персоной, нагруженный, как диверсант при полной выкладке.

— Наш человек! — Довольно сказал Крот, оценив с каким звуком опустился на дорожку лехин рюкзак. — С полным боекомплектом… А Ленка где?

Леший повел плечом:

— Дежурит.

— Понятно. Ну, пора и нам собираться. Да, ты в курсах, — обратился Серега к Толянычу, — что сегодня погадинские на кулачки приедут?

— Да? Не в курсах. Значит сегодня оттяг по полной программе? — Драки с соседним поселком издавна входили в программу местных развлечений под вторым номером (первым шла естественно водка), и мужское население Параминова предавалось этому со всей страстью.

— Ну, программа такова: сначала в лесок, шашлычки там, то-се, чтоб разогреться, а к полуночи на станцию подтянемся. Лешего конечно в запасе оставим, а то он их всех укатает. Верно, Леха? Ладно, сейчас девкам задачу поставлю и вперед.

Они с Лешим обменялись взглядами и видимо какой-то информацией, впрочем Толянычу сейчас это было по фигу. Он переживал легкую послеобеденную апатию, а коррекция не давала дурным мыслям, взбаламученным было со дна сознания появлением Лешего, доминировать. Закурил очередную сигарету, лениво поглядывая на безоблачное небо и уселся на крыльце.

— Ну что, брат, как твой «сосед» поживает? — Осведомился Леха, безмятежно устраиваясь рядом. Порылся в недрах своего рюкзака и выудил пару бутылок пива. — Хочешь? Холодное.

Толяныч сорвал пробку, глотнул — пиво и вправду оказалось на диво приятным, а проявленный термознак указывал на оптимальность температуры. Он сделал следующий глоток с уже большем удовольствием:

— Сосед… — Объяснить было довольно сложно. В нем боролись два почти противоположных чувства: с одной стороны он привык к Фантику, как к не самой навязчивой и довольно самостоятельной личности, почти как к другу. А с другой стороны… Шиза это, браток. Шиза. Раздвоение личности. Понятно, что такой вывод не вызывает вдохновения, только коррекция и спасает, но это же до первого серьезного сбоя. — Сосед поживает нормально, Леха. Ты кстати знаешь, что всучил мне сборник боевых эмуляторов?

— Да.

— А почему не предупредил? Они ж для служебного пользования.

— Так у меня же блокировка. Я присягу давал, и разглашать служебные секреты не имею права.

— А как же…

— Ну, забыть-то содержимое М-диска я могу, это ни одна блокировка не учитывает. — Леший усмехнулся пораженному Толянычу, но это было еще не самое интересное известие. — Кроме того, этот софт и предназначен для таких как ты. Там специальный баг вставлен… я конечно не специалист, но перетер со своим дружком, который эти программы колол. Он утверждает, что у тебя должны разблокироваться участки памяти, связанные с боевыми навыками, которые тебе на действительной ставили. Так что такие вот дела, Фант. Думаю, эту куда лучше, чем если бы ты в фирму побежал. После нашего дельца не стоит тебе никуда обращаться. Потерпи, а там что-нибудь придумаем. А пока погоняй-ка эмулятор в режиме обучения. Авось пригодится.

Нарисовался Крот:

— Ну что, пора.

— Ладно, вы идите, а я вас догоню, — Сказал Толяныч.

— Ну-ну… — Серега не возражал, пошел собираться. — Мы на старом месте будем, в ельнике. Если что «Апанас» крикнешь.

Подошла Пичка:

— Ты чего, Фант, мы уже готовы, а Серега говорит, что ты не идешь?

Толяныч обвел ее взглядом — футболка с отрезанным подолом, плоский живот, джинсы, кроссовки… Все так. Круглые глаза блестят антрацитом. Все так, но что-то уже стало не так.

— Да у меня еще дельце одно имеется… — выговорил, стараясь не выдать этого «не так» ни голосом, ни взглядом. — Надо к Тольке зайти еще. Потом догоню.

Ольгу такой ответ удовлетворил. Хмыкнув — не задерживайся, давай — она упорхнула к Светке. За забором уже пыхтел разогреваемый «Князь» Крота.

Наконец, народ отчалил, а Толяныч завалился в шезлонг с сигаретой и стал ждать неизвестно чего. Может озарения какого?

10

— Вот моя деревня, вот мой дом родной… — напевал Толяныч, стоя перед зеркалом в ванной.

Внешний вид, надо сказать, не вызвал бы приязни у любого стража порядка, и это приводило его в прекрасное расположение духа. На кулачках с повадинскими оттянулись по полной программе, вот только Саид не разобравшись взял Толяныча на снабаш, а крепость его лба давно вошла в поговорку. Отменного качества шишка на лбу — плод того лобового столкновения — неплохо дополняли многочисленные ссадины и чуть подзаплывший глаз, да и разбитые кулаки само собой. С такой физией брейся — не брейся, лучше не станет.

— Да, братан, видок тот еще… — не похоже, чтобы Фантик сочувствовал искренне.

Только что они успешно завершили мытье Матрены, которая теперь с плохо скрытым раздражением пыталась время от времени привести себя к общепринятым среди кошек эталонам красоты. Но пока безуспешно. Кошка по жизни ненавидела купание, так что процесс не доставил ей ни малейшего удовольствия, а Толяныч, поскользнувшись, крепко приложился своей многострадальной головой, и теперь с интересом наблюдал, как рядом с автографом Саида наливается грозовой чернотой очередной бланш.

Да-а-а-а… По меткому выражению одной древней спартанской приколистки, домой Толяныч вчера прибыл «на нем» — на плече Саида; разве что перед дракой никто ему это самое плечо не подавал. Потом над ним хлопотали скорбящие друзья, а Матрена словно по заказу вынырнула из ночи и не отходила ни на шаг, периодически лизала ему лицо, а на Пичку шикнула так, что та даже отскочила. Фантик наблюдал весь процесс оказания помощи как бы со стороны, подозревая у себя легкое сотрясение мозга.

Но все позади, Москва распахнула свои липкие объятия, и вот он стоит в ванной и любуется на самое близкое и дорогое лицо в этом бренном мире. И голова кружится, как колесо обозрения — медленно, но верно.

«Что-то ты не в меру патетичен, сосед…»

«А не нравится мне в столице. Словно бы в паутину угодил. Противно, да и не по себе как-то. Как представлю, что завалятся в гости сейчас какие-нибудь отморозки и придется тогда свои мозги придется со стен соскребать…»

Такая мысль приходила уже не впервой за несколько часов пребывания в квартире, но Толяныч махнул рукой с зажатым в ней Старичком (пистолет ТТ, не менее раритетный, но более мощный, занял законное место рядом с трофейным ножом-крисом в тайнике в полу маленькой комнаты). Толяныч с облегчением послал куда подальше желание побриться и завалился на диван, бросив наган рядом. Что-то не так, а вот что? Не вдруг и определишь…

Он полежал, покурил в потолок: вроде бы ничего очевидного, но вот верхнее чутье какие-то стремные сигналы подает. Ага, душок в квартире такой витает, словно бы в его отсутствие здесь спаривались почем зря — много, долго и со вкусом, а потом старательно проветрили помещение. Но отголосочек-то остался «словно эхо прошедшей войны».

Толяныч никак не мог определить, нравится ему этот самый отголосок или нет, как впрочем и того — действительно ли он его чувствует, а не банально глючит. Но это, пусть и виртуальное, напоминание будоражит в душе какие-то темные инстинкты. И вдруг его осенился — а не с этого ли Матрена такая взвинченная? Ревнивость кошки не раз отливалась неприятными эксцессами, которые он поначалу списывал на общепринятое недоверие к настоящим животным. Ну что поделать, если Матрена на дух не выносит большинство его подружек, вот разве что Пичка вроде пришлась ей по душе. Да и то только до столкновения с крепчайшим черепом Саида. А может чего другое чует?

Ладно, потом разберемся с этим душком, может он вообще сплошная фикция, следствие ожидания визита отморозков и мозгов на стене?

Он покрепче затянулся, погладил Старичка и, глянув на таймер, уже собрался запросить список входящих звонков, как тут же, как по заказу, грянул зуммер.

«Как вовремя, блин…» — определитель почему-то промолчал, пришлось отвечать:

— Але…

— Привет… Узнал?

«Вот так сюрприз!!! Конечно узнал!» — Толяныч почему-то в глубине души ждал звонка с самого момента возвращения домой. Прямо с тех пор, как пересек Кольцевую, упорно ассоциировавшуюся с рубежом, границей, за которой ждет нечто неопределенное, и к тому же нежелательное. Словно здесь уже дожидалась его возвращения тонкая чувственная сеть, и стоило в нее попасться, как вылетели из башки параминовские безумства, Пичка с ее ненасытностью и собственная симпатия к ней. Все опасения напрочь вышиб этот ничем не примечательный голос, словно тонкой струйкой проникший в ушную раковину. Вздрогнуло чутье, словно желая полнее оценить неуловимые феромоны, пропитавшие квартиру, и Толяныч осознал, что на самом деле ждал этого звонка еще с первого знакомства, а все что было в промежутке до сего дня — лишь временные отвлечения, и ничего они не значат. Совсем ничего, ни на микрон.

Он был готов сорваться с места прямо сейчас, в эту самую секунду, невзирая на головокружение, несладкое самочувствие и перманентное похмелье. Толяныч отчетливо ощутил тесноту штанов. Давненько никого он так не желал. Или вернее сказать, давненько ни один голос не производил на него такого неизгладимого впечатления без визуального и осязательного подтверждений. А может и вообще никогда.

Непонятное творится: предчувствие неприятностей напрямую связано с рыжей герцогиней, хотя единственная очевидная ниточка — упоминание Таганрога ныне покойным циклопом. И тем не менее притяжение к ней невероятно сильно, она как бы незримо уже присутствует здесь, хотя бы только в виде запаха, отголоска запаха, но как силен этот сладострастный отголосок! Словно в голове раскрылась книга, заранее заложенная на нужной странице, и не оторвешься, пока эту страницу не прочитаешь.

Он зажмурился, сжал зубы, издав мысленный стон, а что-то в душе так и рвалось, рвалось навстречу этому голосу, рыжим патлам и…

И ко всему остальному, так сейчас желанному, что…

Что…

Голова шла кругом.

«Держи марку, гнида казематная!!! Держи во что бы то не стало, даже если голова совсем отвинтится!..»

«У-у-угу-у…»

— Кто это? — А от подвздошья, да нет, нет, еще ниже, поднималась жаркая волна, такая, что он был смятен ее напрочь. Изжарен. Испепелен.

— Это Алька…

— Какая еще Алка? — С притворной злостью спросил Толяныч. Вышло очень натурально, особенно в свете захлестнувшего с головы до самого дальше некуда жара. Ах, эти губы в веснушках…

«Черт, да что это с тобой?»

— Ну, не Алка, а Алька… Альба! Помнишь, мы познакомились возле метро Менделеевская? Ты мне еще телефон свой на чипе написал… Вот звоню, звоню, но все тебя застать никак…

— А… Привет, пропащая. Я тебе тоже как-то звонил, да вот номером ошибся… Как жизнь?

— Все Окей! — И голос такой бодрый. Помялась… Толяныч как воочию увидел, как она там передергивает плечиком… — Вот, хотела с тобой увидеться. Ты что сегодня делаешь?

Толяныч ощущал себя, как та баржа, что бурлаки тянут по Волге. Тянут потянут…

А тут еще и Фантик, скотина, активировался не вовремя:

«А как же Пичка?»

«Какая еще, к чертям кошачьим, Пичка!!!»

Тя-а-анут…

— Понимаешь… Я только приехал… — перед глазами встало чудное видение ейных, ну, этих самых… И он чуть было не выкрикнул «Я готов!»

«Ну и хрен с тобой. Давай, лети, долбись до потери пульса. Она-то тебя и сдаст как миленького тем самым отморозкам. Давай-давай, раз так невмоготу…» — прорывалось ледяным душем сквозь шум в ушах. Пауннн! задрожала внутренняя струнка, становясь каната толще, и все потихоньку стало на свои места. Схлынуло:

— В общем, устал я, голова раскалывается… И настроение никакое…

«Ну что ты мямлишь, гад!!! — продолжал давить проклятый сбойный клон. Лучше сразу пошли ее на все четыре стороны!»

— В общем, не могу я сегодня — Наконец выдавил из себя Толяныч.

Уф… Во рту было сухо, как с похмелья. А почему, собственно, «как»? Пятидневное пребывание в Параминово давало о себе знать — даже выпивая стакан воды Толяныч вновь слегонца мусел.

— Жаль… Ну пока…

— Звони… — Но в трубке уже остались лишь гудки, и Толяныч набросился на не в меру бдительного соседа: «Что ты придурок все время лезешь? Достал меня уже в конец, бляха-муха!!! Твое дело десятое — тоже мне, полиция нравов!!!»

Он швырнул трубку, чем привлек настороженное внимание Матрены. Мягкими лапами девочка вспрыгнула на малютку и приступила к тщательному обнюхиванию хозяина. Вроде, поотпустило… Уф. Теперь уж точно больше не позвонит, а жаль.

Толяныч возблагодарил неизвестно кого за отсутствие дома современных средств связи. Трудновато было бы отказаться, если бы на трехмерном мониторе воочию мелькали прелести герцогини. Закурил, обильно потея от не схлынувшего еще внутреннего жара. Ну раз такое дело, то надо бы теть Маше звякнуть обещал ведь зайти. Вот только с той старой каргой встречаться совсем не в кайф. Как там она говорила-то — если жив буду? Ну-ну… Но надо признать, что за отчетный период финал не шибко яркой, но где-то героической жизни был близок, и не раз. То от похмелья, то от саидова тарана, а то и от перетраха, что кстати тоже не так уж невероятно. Короче, все в точку бабка нагадала, и даже если допустить, что о наезде на одноглазого и его шатию она уже знала, а все остальные причины — дело житейское, но все равно. Может и есть смысл зайти.

Бабка звала-то через три дня а прошла почти неделя, так что Толяныч превысил установленный лимит выживания почти вдвое. Есть повод похвастаться, а вдруг еще скажет чего разумного. Недаром же многие великие люди имели собственных гадателей…

«Ну, до величия-то тебе, как до Китая.» — внес свою лепту в размышления Фантик.

Толяныч набрал номер. Теть Маша ответила почти сразу, как будто ждала прямо у телефона. Коротко сказала, чтоб приходил прямо сейчас, и положила трубку. Толяныч выругался про себя и стал переодеваться. Напряженность вновь объявилась, а ни водки ни Ольги под рукой не имеется.

11

— Заходи, миленький, заходи, — теть Маша была на диво серьезна. — Мать честная!!! Где ж это тебя так?

— Да так, на улице упал…

— Осторожнее надо… — Теть Маша сделала вид, что поверила. — Заходи. Вишь ты, пропал совсем. Я уж извелась, думала, что все верно тогда Галина наговорила. Даже карты тут на тебя бросала… Ничегошеньки не понятно. — Она все подталкивала его в маленькую комнату. — Заходи. Я тут с Галиной посоветовалась, а она, вишь ты, сама с тобой хочет поговорить. А я тебе пока так скажу. Приходили с милицией — все о прошлых выходных расспрашивали. Я сказала, что дел ваших не знаю, а Сашу забрали и держали два дня… Только он им тоже ничего не сказал — мы уж тертые. Слава богу, выпустили. Он сейчас по делам уехал. А за то дело большое спасибо…

— Да какое дело-то, теть Маш? — Бледная кожа и красное, словно давленая ягода, на ней — не самое приятное воспоминание. Брр! Да и ножик будь здоров.

— Ладно, не знаешь и ладно. Вот сейчас с Галиной поговоришь — она гадалка не чета многим. Крепко ее уважают…

— Кто?

— Кто надо, тот и уважает. Она тебе все сама скажет, если захочет. Но смотри — ей врать не надо. Отвечай как на духу все, что спросит.

Настроенный этим напутствием в нужную сторону, то есть непримиримо и уперто, Толяныч вошел в комнатенку и остановился на пороге. Темень, хоть глаз коли, ничего не видно. Постепенно глаза привыкли, и первое, что он разглядел — занавешенные плотной цветастой материей окна, чуть теплившуюся примитивную лампу, да еще судя по запаху, керосиновую. Хотя какой к черту здесь может быть запах, когда табачищем застоялым смердит, что твоя пепельница.

Мебели в комнате почти не было: кошма на полу, низенький столик и пуфики. На столике колода карт, платок и нож, но не крис, а сперва Толянычу именно так и показалось, и он чуть не напрягся. Нет, просто длинный восточный кинжал с круто изогнутым лезвием. На одном пуфике сидела та самая ведьма, любительница плеваться, похожая в полумраке на груду тряпья. Другой пуфик пустовал, стало быть, предназначен для него. Просто какой-то салон заплесневелой магии.

Толяныч уже пожалел, что пришел. И так голова болит, а ее еще и морочить будут.

— Садись, коль пришел… — И голос-то какой противный.

— Сами звали, вот и пришел. — Раздражение начало прорываться. — Развели тут мистику дешевую! Лучшая гадалка России, врать не надо…

— Не ори на бабку! Молод еще… — И смотрит, карга, как солдат на вошь. Выдохнули они почти одновременно. — Ладно, горячий ты. Вот через горячность свою и погоришь когда-нибудь. Помнишь, говорила я, что выгнать тебя надо? Что беда через тебя большая нам будет? Ан нет смотрю, не так-то ты прост, поэтому и поговорить с тобой хочу.

Старуха приблизила к нему свое лицо, обдав неожиданно травяным духом не без примеси алкоголя. Цепко заглянула в глаза. Толяныч поерзал на пуфике, закурил, как бы отделяя себя от пронзительных черных глаз дымовой завесой:

— Ладно, мать, не злись. Лучше карты мне брось, раз уж я здесь.

— Не надо мне по картам гадать! И так все вижу… А знаешь ли ты, касатик, что совсем недавно ты на шаг от могилы стоял? Ну-ка! Руку твою хочу посмотреть… — Она взяла его сухой и горячей рукой за запястье и потянула к себе.

Сначала Толяныч решил, что бабку интересуют последствия слюнтяева укуса. Сам-то он уж и думать про это забыл, а сейчас вот вспомнил. Да нет, бабку интересовала ладонь. И вроде как в комнате светлее стало, по крайней мере, Толяныч различал линии своей руки вполне отчетливо.

— Запомни, сынок, у каждого человека три сосредоточья Силы есть сердце, голова, рука. Ну, у мужчин правда еще и это, сам понимаешь, чего. Ими уметь надо пользоваться, тогда многое тебе откроется. А у некоторых они и после смерти Силу сохраняют. Запомни, только три… — И снова остро глянула ему в глаза, словно шилом тыкнула. — Сердце. Голова. Рука.

Толяныч не придал ее словам значения:

— Ладно, ладно, мать. Чего видишь-то?… — Но Фантик, вновь отделившийся от носителя, где-то в себе зарубочку сделал.

— Много чего… — сказала она через пару минут. — Мечешься ты, а чего мечешься — сам не знаешь, и много вокруг тебя всего вертится, но тебя еще не коснулось. Пока. Все неприятности твои все впереди еще.

Толяныч хмыкнул: «а то сам не знаю.» Но Галина восприняла этот хмык, как недоверие, зыркнула:

— Готовься!!! Мне не веришь — на рожу свою посмотри в зеркало. Краше в гроб кладут. Да это еще только начало… Крепко влип ты, касатик. А больше всего неволи бойся. Как попадешь в нее — так не вырвешься…

— В тюрьму, что ли?

— Ха, в тюрьме тоже люди! Тут тебе другое светит… А что — не вижу, старая стала. Бойся рыжих и не верь им ни в чем. Они для тебя — хуже смерти. И нелюди опасайся… Ага! Вижу добрый знак — есть и опора у тебя. А есть опора, стал быть, есть и шанс. Сильный ты, очень сильный, но смотри — на каждую силу всегда другая найдется. Только ты верь себе больше, может и сдюжишь. Доверяй судьбе, хоть может она и не очень-то тебе глянется, но… А вот и еще тебе поддержка будет, что-то такое пока смутное… Да! Есть у тебя союзник. Сильный союзник, хоть ты его еще и не знаешь. Да и узнаешь, а не поверишь… А тута что?… Нет, никогда такого не видела. Нет будущего на твоей руке, но и смерти тоже нет. Покоя ищешь, да вот не написан тебе покой, касатик. Три пути будет, а уж какой выберешь? Но спокойного-то ни одного не вижу. И ничего-то тебя в жизни не держит — ни родные, ни друзья, ни вещи… Хотя нет, есть что-то такое, маленькое, но будет тебе через это маленькое большой сюрприз… И помощь будет. Прошлое говорить, ай нет? Много всего здесь. Ох и бабник же ты! И через это тоже можешь погореть…

— Уже горю, мать!!! — А самому полыхнулось, припомнилась Альба, сегодняшний ее звонок. Эх, жаль. Может больше и не позвонит.

— Ладно-ладно. Будешь выбирать, вспомни мои слова — свобода всего важней… Больше ничего не скажу. Все время покажет.

— Ну, спасибо на добром слове, пойду я. — Толяныч полез, было, в карман, но бабка цепко ухватила его руку своей — клешнятой, сейчас уже нестерпимо горячей:

— Не надо мне от тебя ничего. — Фантику даже почудился треск паленого волоса. Клешня разжалась. Он потер запястье — да нет, показалось. Тьфу-тьфу…

Собственно, то что она наговорила, может любая цыганка на улице за двадцатку наплести.

«А что ты надеялся услышать?…» — съязвил Фантик. Ему, как личности виртуальной, дешевая мистика было по барабану, но он уже начинал приобретать черты базовой личности, а лехин софт утверждает, что обнуление не требуется. Ну и дела!

— Думаешь, зря приходил? А ведь знаешь, что мы, цыганки, если за так гадаем, то это кое-что значит.

Это Толянычу когда-то давно говорила теть Маша. Любая цыганка за гадания свои всегда платит — здоровьем ли, жизнью, или еще чем. Может и не платят, но верят в это, что почти то же самое. Гадание якобы тревожит некие там высшие силы, привлекая к себе их внимание, а это, типа, всегда чревато последствиями. Не иначе как принцип — попал в дерьмо, так сиди и не чирикай — продиктован свыше. В смысле, не высовывайся. Поэтому они за гадание всегда деньги берут, мол, тогда и их расплата деньгами идет, а уж как судьбу обмануть, это уж от них самих зависит.

Бабку подставлять никакого желания нет, хотя может и этих самых высших сил тоже нет. Но старый добрый принцип «лучше перестраховаться, чем потом лечиться» никто не отменял. Более того, как показывает практика, он продолжает действовать, как швейцарские часы под гусеничным трактором.

Толяныч опять полез в карман и вынул все-таки пару сторублевых чипов:

— Не упрямься, мать, возьми. Не хочу тебя подставлять…

— А ну, забери их назад!!! Не будет мне от них добра. Давно в церкви-то не был?

Чтоб цыганка спросила про церковь! Толяныч даже опешил, но ответил:

— Да вот на днях, как раз после дела того и заходил. Да вот что-то не задалось — через пару минут вылетел, как из трубы. А вот раньше-то я любил постоять… — И сам себя оборвал. Чего это вдруг откровенничать-то?

— Во. Это тебя намоленные места не принимают, значит что-то в тебе переменилось. Присмотрись-ка ты к себе, парень. Присмотрись. Бог-то, он все видит, а люди молятся. Значит и люди тебя не примут. Присмотрись. Как я и говорю, выбор перед тобой встает.

— А ты что, мать, крещеная, что про церковь спрашиваешь?

— А как же.

— И в бога-то ты веришь?

— Нет… — Она пожевала губами. — Нет у цыган богов. Цыган волю любит и по доброй воле кланяться никому не станет. Ладно, послушай еще бабку — может чего и надумаешь.

Она устроилась поудобнее и раскурила короткую трубку от лампы. Толяныч тоже закурил: «Смотри-ка, как она сразу все на цыган перевела, а то распинается тут — церковь, Бог, святые. Это в наш технический век-то! Не иначе, как тоже посчитала за тайного цыгана…»

Вообще-то в Бога Толяныч не верил, считал, что его по большому счету нет, а есть просто шибко продвинутые товарищи с их личным могуществом. По крайней мере экстрасенса или колдуна просто так на улице хрен встретишь. Не разгуливают они толпами, а что это значит? Вот то-то — значит, не так уж их много, возможно, что и вообще нет. Это тебе не виртуальный портал дрим-ленда, где всякая чертовщина на любой вкус. Заходи, выбирай, что нравится, и вперед: хочешь — стреляй, хочешь — дружись, а хоть сам мутируй, никто тебе слова не скажет. Только успевай бабки платить.

— Тебе достался один предмет. — Уверенно сказала Галина, опять впиваясь в него глазами, словно Матрена когтями, когда мыться не хочет. Попробуй отдери. — Теперь тебе грозит большая опасность, если ты от него не избавишься.

— Уже. — Махнул Толяныч рукой. — Уже избавился, мать.

— Кому ты его отдал?! — Ведьма аж подалась вперед. Толянычу показалось, что еще немного и биты информации так и полезут из него через глазницы, но взгляда не отвел. Еще чего не хватало — отворачиваться от старушенции, которая делает вид, что может его загипнотизировать. Не отвел из принципа.

— Никому. Просто у меня его больше нет.

Некоторое время она еще всматривалась Толянычу в глаза, потом давление поослабло. Интересная цепь выстраивается: лысый циклоп — обглоданная рука налет на дом девятнадцать — сушеная рука — цыгане — старая ведьма Галина «один предмет». Теперь понятно, почему она звала приходить через три дня. Ждала, что Рука окажется у него и хотела узнать результат. Что же это за штука: Оружие? Святыня? Артефакт?

Толяныч опять поерзал, пытаясь придать подходящее положение своему телу. Галина сосредоточенно выбивала трубку, бросая на него косые взгляды. В мозгу у нее шла какая-то напряженная работа.

— Да. Я не ошиблась. — Наконец выдавила она. — Ты подходишь. Не спрашивай меня — для чего. Это может еще и не потребуется. И то, что ты спрятал артефакт, тому подтверждение. А я в свою очередь не спрошу тебя, куда ты его спрятал…

— Послушай, мать! — Бесцеремонно вклинился Фантик, даже удивив Толяныча нежданной активностью. — По большому счету мне сильно по фигу, гожусь я или не гожусь для какой-то там вашей поганки. Я сам себе голова… — «Эй, ты полегче на поворотах. Голова-то у нас одна.» — Но мне почему-то не нравится твои слова. Словно бы мной хотят поиграться. Что, не так? Может стоит приоткрыть кусочек информации. Все же… — Толяныч перехватил инициативу. Все же после того, как мы разгромили эту квартирку, по вашей кстати просьбе, может пойти и обратный процесс. А это уже касается меня напрямую. И не только меня.

Теперь уже он буравил старуху глазами.

Она вздохнула, окутавшись табачным дымом:

— Может и так. А может и нет. Иногда чем меньше знаешь, тем лучше спишь. А у тебя ведь «сосед» подсажен.

— Это ты у меня по руке прочитала?

— Это, касатик, у тебя на лбу написано. — Она усмехнулась кривовато. Вот здесь. — И протянула кривой палец прямо ему между бровей. Толяныч чуть отстранился. — И твое обнуление может перевести информацию в нежелательные руки… Ладно, расскажу тебе кое-что. От этого вреда не будет. А еще здесь почитаешь, — Она жестом фокусника вынула из вороха юбок коробочку М-диска. Глянь на досуге.

Похоже, история предстоит километров на сорок, а обижать старушенцию ему уже не хотелось. Что-то повернулось в душе после бесплатного гадания. Может и вправду дело куда серьезнее, чем себе можно представить?

Толяныч конечно предпочел бы покувыркаться с Альбой, но поскольку там обломец вышел, он остался. Зато выслушал вольное изложение мистической доктрины Галины Неизвестной, адъюнкта оккультных наук Первого Таборного Гуманитарного Университета. Шутка…

Тетя Маша уже несколько раз заглядывала в комнату, но сама не оставалась. Лампу старуха раскочегарила посильнее, всю мистическую атрибутику сгребла в сторону, и Толяныч мог разглядеть ее лицо, больше похожее на прошлогоднюю картофелину.

Из того, что рассказала Галина, начавшая от, можно сказать, корней с заездом в Библию, Толяныч вынес основную мысль, в целом сходную с личными воззрениями: человек изначально обладает Силой, кто-то больше, кто-то меньше, но каждый. Не хватает только умения ею пользоваться, не могут люди свое умение вспомнить. А вот дальше старуха приплела виртуальность — мол, благодаря ей человек и вспомнить ничего не сможет, поскольку, мол, в виртуалке истину от фантазии отличить невозможно. Мол, потому и бродят люди кругами по жизни как малые кутята.

— А как насчет того, что человек сам может создавать истину? Ну, своей силой? — Поинтересовался довольно вяло Толяныч, чувствуя в голове сгущение тумана, но не мистического, а самого обыкновенного — похмельного.

— Скоро сам все поймешь. — Загадочно бросила старая гадалка, перебирая предметы на столе. Опять она скрывалась от него за дымовую завесу.

— А как же вспомнить-то? — Осведомился он.

— Как вспомнить? Ладно, это я тебе в другой раз поведаю, коли сам к тому времени не поймешь… — Отмахнулась Галина. — Устала я сегодня. Ох и устала.

— Да, мать, ну и загрузила ты меня. — С этими словами Толяныч поднялся с пуфика и почувствовал, как затекла спина. — Спасибо за политинформацию. Пойду.

— Иди, иди. Вижу, не очень-то ты мне поверил — может и правильно. Ну да ладно, заходи, если что. Может, помогу.

Толяныч вышел с назойливым чувством незавершенности действа. То ли бабка передумала в последний момент, то ли он ляпнул чего-то не так, а может еще какие обстоятельства всплыли, да хотя бы теть Маша знак подала… Только вот замах этой Галины изначально обозначался на сотню евриков, а вышел ломаный чип. Но организм настоятельно требовал пива, а не информации.

Время подходило уже к восьми, когда Толяныч добрался до дома, Матрена встречала его на пороге и мурчала почти по-человечески. Он задал кошке корма и плюхнулся на малютку, пытаясь переварить услышанное от старой ведьмы. Ничего не вышло — ну не мог он воспринять всякую бездоказательную теологию серьезно. Так что старуха напрасно старалась… Зачем, кстати?

«А, ладно, сказала же, что сам скоро все пойму. Ну-ну, поживем увидим» — Толяныч ощущал неясный дискомфорт. Ох и не нравилось то, что сначала и теть Маша и эта старая Галина восприняли его всерьез и чуть ли не с испугом, а закончилось все пшиком. Вернее, какой-то мутной доктриной. Может эм-дюк на это ответит? Толяныч включил покетбук, по прежнему игнорируя свой старенький Селерон, и стал рыться в предложенном списке файлов. В основном это были текстовые документы, надерганные из Сети, некоторые с картинками и даже пара визио-роликов. Ну что ж, давай посмотрим…

На мониторе развернулась примитивная черно-белая диаграмма, словно малый ребенок впервые попробовал графический редактор: шар с подписью «Земля», а вокруг него окружность заштрихованная и подпись «Астрал». Рисунок не менялся довольно долго, и Толяныч уже собирался закрыть его совсем, но пригляделся и оставил все как есть — между «Астралом» и «Землей» шел обмен тонюсенькими стрелочками, отчего грань между ними размывалась до светло серого цвета. Постепенно граница между этими двумя сферами выделилась в довольно широкую размытую полосу, которая продолжала расширяться, тем самым отодвигая «Астрал» все дальше и дальше. Толяныч потянулся за сигаретой, ему было неохота прерывать ролик, но и интереса особого он не вызывал. Пока прикуривал, на картинке сформировался окончательный вариант — мутная полоса обрела название. «Виртуал»!!!

На экране мигала красная надпись: «Контакт прерван»

«Ерунда какая-то…» — подумал Толяныч.

Красные воротца указывали новый каталог с названием «Артефакты». Толяныч наугад выбрал файл и попал: статья была посвящена описанию древней магии с применением предмета, называемого Рука Славы. Это и была сушеная кисть руки человека. Ссылка с именем «Коррекция реальности» в конце текста указывала на второй визио-ролик. Что ж, посмотрим — Толяныч вызвал его, но файл наотрез отказался открываться, выбросив почти не читабельный запрос, что-то типа «Задействуйте Третий Источник…» Дальше шли непонятные группы символов, словно бы покетбук не смог опознать шрифты. Зашифровано. Повторные попытки ни к чему не привели, оставалось плюнуть, что он и сделал и вернулся вновь к воротцам. Быстренько просмотрел сабжекты остальных файлов и обнаружил полное соответствие бабкиной «доктрине»: практически весь материал так или иначе относился к использованию в ритуальной магии всевозможных частей человеческого тела. Естественно, головы, руки и сердца присутствовали в ассортименте.

Чертовщина какая-то. Очень похоже на очередную виртуальную игруху типа популярной некогда «Рунической магии», вернее — на сценарий к ней. Очевидно, что Галина подбирала материалы под свою конкретную идею, а слепо доверять чужим идеям, да еще на цифровом носителе вряд ли стоит. Хотя, рука-то, что ни говори, а существует реально, и циклоп пытался ее реально использовать. Даже был уверен, что получится.

Толяныч вновь закурил и попробовал обнулиться, но лехин софт все так же был убежден, что обнуление не требуется. Странно другое — он не сообщил о сбое в коррекции, словно бы параллельное присутствие Фантика теперь стало в порядке вещей. А это, братан, уже на шизофрению смахивает, о как! Пора бы уж встретиться с этим лехиным психологом-программистом на предмет починки коррекции. Кстати и чипы пока имеются, тьфу-тьфу, грязные, правда…

Мысли перекинулись к звонку уездной герцогини. Да еще путались под ногами все те же гипотетические отморозки, что могут вот-вот нагрянуть. И напряжение вновь защекотало позвоночный столб. Чтобы переключиться на прелести Альбы потребовалось особое усилие — куда приятнее об этом восьмом чуде света поразмышлять…

«Все-то ты козел не угомонишься никак…» — начал Фантик свою приветственную речь, но должного отклика не получил.

— Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю… — напевал Толяныч, пуская дым в потолок, хотя и не был уверен в таганрогском происхождении песенки. Вздремнуть, что ли? Ну, это навряд ли…

Он потянулся к телефону: подобное надо лечить подобным. Организм вновь требовал разрядки.

Толяныч пощекотал девушку по груди указательным пальцем и подмигнул ей. Девушка осталась безучастна. Пялила себе в никуда голубые глазищи. Прохладная. Тогда он погладил ее уже всей ладонью и даже попытался слегка подковырнуть, но увы — она, казалось, прикипела к перилам намертво.

«Эх ты, — вздохнул Толяныч, — а я то тебя, можно сказать, люблю. Вот сейчас Пичка подъедет — вот она не такая. Она отзывчивая. И теплая…»

Он опять погладил девушку.

Мимо нее он ходил ежедневно уже в течении года, а ее улыбка за это время так и не изменилась. И кто оказался тем доброхотом, что оставил ее на грязно-коричневых перилах при входе в метро, неизвестно, впрочем и не интересно. Зимой голые груди девушки, лоснящиеся глянцем, оставались все такими же упругими на вид, совсем как у этой чертовой герцогини. Добрые наклейки буржуи делают. Может все же отковырнуть ее да домой принести — на холодильник к примеру прилепить?

Ольга опаздывала. Толяныч вздохнул, поковырял девушку, но уже без всякого энтузиазма, и неожиданно для себя накарябал ногтем по глянцу «АЛЬБА», так же неожиданно для себя вкладывая в процесс нечто магическое. Не иначе, как бабкина доктрина начала оказывать тайное влияние.

«Встреча на Альбе…» — пришло на ум без всякого видимого перехода. Впрочем, напротив курил камуфляжный мужик цвета хаки и в темных очках, и именно он явился источником данной ассоциации.

«Хотя нет, на Альбе я предпочел бы его не видеть…»

Продолжения мысль не получила, поскольку на эскалаторе появилась Пичка и бодрым шагом направилась прямиком к Толянычу.

«Да, брат, не кремень ты…» — попенял Фантик своего носителя.

Тоже мне, Америку открыл! Это я и сам знаю — все-таки позвонил Пичке, хотя зарекался этого не делать хотя бы дня два с целью отдохнуть и поискать новые способы снятия напряжения. Да и поднакопить секреции не помешает. Но водки в гостях у теть Маши выпить пришлось почти машинально, а значит один зарок уже нарушен. Теперь вот следующий…

«Не кремень, — сделал окончательный вывод Фантик. — Впрочем я тоже.»

Бодро отмахивая рукой подошла Ольга, вся такая свежая, что Толяныч даже не понял, как это можно думать о какой-то полустертой в памяти герцогине, пусть и трижды выдающихся форм. Неужели он совсем недавно мог все это перевернуть ради одного звонка? Но Альба позвонила все-таки сама, а это оставляет некую надежду, что, глядишь, звонок окажется не последним. Тем более, что ее роль во всей истории так и не прояснилась: при чем здесь таганрогская дива, и за кем все же следил на Менделеевской слюнтяй, оказавшийся вдруг ядовитым? Вопросы, вопросы… Кому же их задать, если Галина например считает, что недостаток информации — благо. Остается Крот с Лешим, хотя непонятно, что менты могут разнюхать по поводу всякой мистической мути.

— Привет! — Пичка улыбнулась, блеснула антрацитовым круглым глазом, и все нерешенные и незаданные вопросы махом вылетели из толянычевой головы.

Обмен дружескими поцелуями и столь же бодрая дорога домой, где все приключилось привычным уже чередом. Если конечно не брать в расчет такую мелочь, что способ перестал действовать. Или подействовал, но слабее обычного. Или еще что-нибудь. Но Толяныч провел все манипуляции без обычного запала, почти машинально. И если пичкина легкость и затейливость некоторым образом оживляла картину, то он сославшись на головную боль и общее нездоровье, постарался максимально ограничить собственное участие.

Фантик, предоставленный сам себе, ругался последними словами, одновременно анализируя по привычке причины такого внезапного охлаждения. В Москве ему по прежнему было неуютно, а новостей, способных эту неуютность ликвидировать, не имеется в наличии. А стало быть возможность, что некие отмороженные гости все же заявятся, довлеет по-прежнему. Нагана под рукой сейчас тоже нет — не стоит демонстрировать Пичке оружие, а то решит еще, что Толяныч бандит какой-нибудь. Оставленный Кротом токин молчит, как воды в рот набрал. Невнятные бабкины пророчества тоже же не способствовали душевному комфорту. Особенно это — про выбор да про скорую опасность. Да черт бы с ней, со старухой, но какие-то предчувствия сгущали до предела воздух в квартире. Толяныча не покидало ощущение незримого и неприятного чужого присутствия. Словно рыбий хвостик завалился за шкаф и пованивает оттуда еле заметно.

Матрена…

А что кстати делает кошка?

Совсем забывшись, Фантик потянулся, было, посмотреть, чуть не утянув с собой материальную половину, занятую делом. Пичка издала невнятный, но явно недовольный «У-у-ум…», обхватив ускользавшего уже почти Толяныча руками и ногами и всеми прочими частями тела. И он устыдился собственной бестактности — вернулся, даже прибавив в движении, как проигрывающая с минимальным счетом команда за пять минут до финального свистка. Но краем глаза успел заметить, что кошка сидит в прихожей навострив уши на зеркало, и это несвойственное девочке самолюбование тоже удивительно. А проверять лениво, да и беспардонно опять же — мало ли чего она там сидит. Вот если бы выпить…

Фантик одернул расшалившиеся мысли: не расслабляться! А если все же кто-то нагрянет? Или это уже зачатки паранойи?

Толяныч наконец-то отвалился от жадно дышащей Пички и закинул потяжелевшие руки за голову, так и не определившись по поводу загустевшей неясности. Выпить бы и глянуть трезво.

Через некоторое время Ольга задремала, повернувшись спиной, дыхание ее улеглось, а Толяныч привалился к теплой спине, обнял, рассеянно поглаживая чуть влажную кожу, стараясь отвлечься, и добравшись до пимпочки соска, наконец-то осенился — дело-то проще простого! Причина точно кроется в сегодняшнем звонке герцогини! Сетка раскинута, и вляпался ты, друг, в нее по самые помидоры. Втрескался. На самом-то деле просто мечтаетется о другой груди…

Такой… Выдающейся, в общем.

Вот тебе и роль герцогини: она же приманка, ловушка, и, должно быть, сладкая. Ему стало легко и просто, лишь сожаление о пока не состоявшемся контакте с таганрогской примой когтистой лапкой скребло изнутри по ребрам, и с досады Толяныч видимо чуть сильнее чем надо сдавил клюковку пичкиного соска. Ольга тихонько застонала, но чуть приподняла локоть, давая ему больший простор для деятельности. А почему бы, собственно, и нет? Тем более, что хоть одна причина прояснилась, можно и расслабиться.

Его действия обрели целенаправленность, что Пичка сразу это почувствовала, не могла не откликнуться хотя бы в силу своей заводной натуры — повернулась чуть удобнее. Все вышло горячо, задорно и быстро, финальное пожатие было даже теплее обычного. И уж теперь-то Толяныч наконец почувствовал, что можно и заснуть.

…Игра шла уже около часа, а голов не было, и недовольная публика все активнее выражала свое возмущение. Фантик и компания расположились на краю трибуны «В» и откровенно квасили. На поле смотреть было совсем нечего, но, чтобы не привлекать внимание милиционеров, стоящих в непосредственной близости, двоим крайним приходилось периодически имитировать реакцию на перипетии матча. Они вскакивали, вздергивая ввысь флаг, благополучно реквизованный в свое время Дроном с какого-то флагштока. Размеры знамени были столь внушительны, что оно покрывало собой всю компанию целиком, и под этим надежным прикрытием пилось легко и привольно.

К середине второго тайма смены у знамени происходили все чаще и чаще, и Фантик почувствовал некое давление внизу живота — сказались возлияния да плюс предматчевая разминка пивом. В очередной раз сменившись, он стал пробираться к проходу, подчиняясь настоятельному зову организма. Менты проводили его подозрительными взглядами.

«Вот бляха-муха…» — бормотал Фантик, спотыкливо сбегая по лестнице вниз. Здесь, под трибуной не было никого, кроме вони, полумрака и сырости до сортира добирались не все. Но Фантик был терпелив и направился к туалету.

Шум трибун, и так-то довольно вялый, сюда долетал еле-еле, словно далекий прибой, а надежда на забитый гол была призрачна, как подтрибунные тени. Так что можно быть спокойным: ничего интересного в его отсутствие случится не должно.

Не успел он толком взяться за дверную ручку, как порыв ветра, рыбный, как шаланда полная кефали, вырвал бесцеремонно ее из рук, и дверь резко захлопнулась. Покатились по полу банки из-под пива вперемежку с какими-то пакетами и одноразовыми тарелками.

— Вот, бляха-муха!!! — Фантик покрепче ухватился за ручку и потянул дверь на себя. Сквозняк и запах усилился, и дверь словно приросла к косяку. — Ненавижу воблу!

Фантику стоило большого труда удержать равновесие. Рванул-то он на рубль, а вышло на копейку. Над плечом просвистела жестяная тарелка и влепилась в дверную филенку, оставив шлепок кетчупа, похожий на сгусток свернувшейся крови. Он обернулся, и в лицо ему швырнуло ветром целый ворох мусора пополам с песком и пожухлыми листьями. Яростно матерясь, Фантик принялся тереть глаза. Запах усилился, забиваясь в ноздри.

Наконец зрение восстановилось полностью, но ему пришлось усомниться в реальности увиденного — в тени, под лестницей, сформировалась длинная, больше двух метров, серая фигура невнятных очертаний, и двинулась к нему, причем ноги переставлять она явно не удосуживалась. Порывы ветра усилились, и тарелки с остатками соусов и даже с огрызками сосисок, пивные банки и прочая хренотень летели, как грачи на юг, заполняя собой весь коридор. Шум стадиона стал совсем неразличим.

— Але!!! Че за дела?!! — Дышал Фантик уже через рот, мечтая о респираторе, и лихорадочно нашаривал за пазухой верного Мышонка, вылупившись на приближающееся пугало, имеющее совершенно анонимный облик.

Мышонок нащупался не сразу, но как только это произошло, Фантик почувствовал себя в нужной тарелке, а не в этом вот жестяном подобии с вялыми дольками лука в бордовых потеках. Даже мочевой пузырь позабыл о переполнении.

— Отдай мою руку… — Без всяких интонаций произнесло привидение, надвигаясь и фантастически быстро раздаваясь вширь и ввысь. — Отдай мою руку… Ты…

— На!!! — Фантик наотмашь перетянул его Мышонком, предположительно между ушей, и тут же включил форсаж, оставляя вонючую тварь далеко позади. Теперь ветер свистел, рассекаемый его, фантиковым, телом.

Опомнился он уже возле стены Новодевичьего монастыря и буквально прилип к ней. Ноги не держали. Есть рекорд! На хрена этим бегунам анаболики — сходи разок в туалет в Лужниках и готово…

Фантик плюхнулся на траву и закурил, ощущая спиной приятную прохладу новодевичьих кирпичей. Спустя пять минут стер с лица брызги кетчупа, и опорожнился на святые монастырские стены, бормоча про себя некое сумбурное моление…

«Тоже мне — сто первая ужасная рассказка…» — пробормотал Толяныч, не просыпаясь, и отодвинулся от Ольги.

12

Следующий день Толяныч решил посвятить полноценному отдыху, и не торопился подниматься, благо отгулы еще не истекли. Ольга отчалила на работу, обещала быть после девяти вечера. Легкая нестыковка в ее каком-то совсем уж вольном графике работы по большому счету мало его волновала. Может надобность какая? Да хоть бы и к мужу поехала. Ее дело. Он даже торжественно вручил ей запасной ключ от квартиры.

Заняться было абсолютно нечем, разве что за пивом сходить, но данный себе самому зарок обязывал к воздержанию. Просмотр же новостных блоков навевал сонливость. Матрена смотрела новости с не меньшем, чем хозяин, интересом, то есть совсем никак. И тут-то и зазвонил телефон — кто говорит?

— Привет… — Толяныча аж подбросило от этого тихого голоса, тембр которого заставил дрогнуть воображаемую сеть. — Как жизнь?

— Лучше всех!!! — Нутро вмиг заполнило жаркое предвкушение. — Вот нежданный звонок! Ты сейчас где?

— Я на Севастопольской…

— Какие планы? — И сна ни в одном глазу, и Матрена тут же покинула нагретое местечко на плече хозяина.

«Ну понесло кота на блядки!» — вполне по кротовски подошел к делу Фантик.

«Заткнись, урюк…» — Толяныч ждал ответа на свой вопрос, и в данный момент мнение бракованного клона его никак не интересовало.

— Ну… Не знаю. Я сейчас вообще-то свободна…

— Так давай встретимся на Пражской, я подойду туда минут через пятнадцать. — Толяныч вскочил и принялся судорожно одеваться.

«Тебя, сосед, я вообще бы дома оставил, да боюсь — онанизмом займешься…»

Фантик оскорблено помолчал пару минут, и наконец заявил:

«Положь трубку, Казанова занюханый…»

Это мысль! Толяныч так и сделал, другой рукой уже застегивая штаны, и вылетел на лестницу, едва довел дело до конца. Пражская манила к себе как никогда раньше.

«Поведу ее в лес погулять, а там посмотрим…» — лихорадочно разрабатывал план предстоящей компании Толяныч. Дома-то неудобно, вдруг Пичка заявится…

«Маньяк!» — этот комментарий Фантика так же прошел в сторону от ворот. Ликуйте, демоны, или как вас там… Ловушка сработала.

Все было настолько просто, что Фантик не успел еще пары слов вставить, как они уже угодили в койку все трое: Толяныч спросил, не желает ли герцогиня чего-нибудь выпить? Она сказала — да, желает. Желает так же познакомиться с хваленой кошкой, и отметила его усталый вид. Темный инстинкт мгновенно принял сигнал «Готовность номер один», так что Толяныч успел лишь схватить в ларьке пузырь чего-то алкогольного. А вот заплатил ли? Впрочем, это не вопрос. И автобус подкатил мгновенно, а это в наше время — чудо.

Запах от герцогини исходил совершенно одуряющий, поглощающий все внимание, и что самое интересное — абсолютно гиппоалергенный. Толяныч даже не рассмотрел ее толком, и даже по-первости они дальше прихожей не ушли. Такая вот авральная приключилась история.

«Вот это темперамент, куда там Пичке…» — лениво потирая нос, размышлял Толяныч значительно ближе к вечеру, распластавшись на малютке в полном кайфе и изнеможении, еще влажный после душа. «Бедненькая ты моя» — и он погладил верную свою койку, не без урона вынесшую бурный контакт. Ну да ничего: она уже подправлена, ножки водворены на место — Крот, гнида, обещал ведь новую — как будто ничего и не было. Но — было! Было! БЫЛО!!! стучалось в грудную клетку вместе с никак не могущим обрести положенный ритм сердцем. Выжатый, как лимон, но довольный, словно объелся сгущенки, Толяныч развалился во всю ширь, допивая взятый в запарке напиток, на поверку оказавшийся «Мартини». Блаженная слабость тыкалась во все, даже самые ненатруженные уголки тела, хотя чувствовал он себя олимпийским чемпионом. И рекордсменом.

Полчаса назад позвонила Пичка, и сказала, что задержится и приедет как минимум еще часа через два. Толяныч особо не возражал, хотя бы потому, что поспать пару часов было бы очень и очень в тему. Говорить этого, конечно не стоило, но он был выпит до дна. Как и «Мартини». Осталось бутылку выбросить, да и вообще пройтись по квартире — восстановить естественный беспорядок, а то куда только судьба не заносила после того, как малютка не оправдала возложенного доверия.

— Забавно, мы что, даже словом не обмолвились? Надо же… Не часто такое бывает, верно? — Проговорил Толяныч в пространство, но ответить было некому: Фантик молчал из принципа, злой и взъерошенный, словно бы подвергнутый насилию, а Матрена как забилась под кровать в маленькой комнате, стоило Альбе появиться в квартире, так до сих пор и не подумала вылезти. А ведь пора бы ей поесть, и миска уже стоит наготове.

— Меня уже никто не любит… — Стал напевать Толяныч меланхолично.

Чувство неудовлетворенности не проходило. Внутренний жар резко пошел на убыль, а вместо него пришла сосущая пустота. Может просто пожрать хочется? Но что-то ему подсказывало, что это не поможет. Просто уже хотелось новой встречи.

«Ну да ничего, завтра второй тур. Будем надеяться, ей понравилось.» успокоил себя Толяныч и с этим задремал…

Понедельник…

Вторник…

Среда…

Четверг…

Опять четверг. «Бойся рыжих!» — с такой мыслью Толяныч разлепил глаза утром и тут же потянулся глянуть на часы. Жрать хотелось смертельно. А если напрячь память, то и не вспомнишь, ел ли все эти дни хоть что-нибудь или нет.

«Мать честная! Через час Алька позвонит, а я не в одном глазу!» — он резко потянулся и понял, что вдобавок совершенно не выспался. Голова закружилась от прилива крови.

Минувшие ночи ознаменовались таким разгулом едко-развратных снов, один красочнее другого, что просто уму непостижимо, как он умудрился их выдержать. Концентрация разнузданной порнухи достигала временами крепости «Царской водки», то есть буквально растворяла сознание, и в главной роли, естественно, выступала герцогиня. Если бы это обнулить да сбросить в Сеть, можно наверное озолотиться. Дневная реальность соперничала со снами по полной программе, но просыпался Толяныч с ощущениями грузчика после непрерывной двухсменной работы. Все это вместе взятое рождало такое болезненное предвкушение новых встреч, что Толяныч не о чем другом и думать не мог. Альба царила в его уме круглосуточно, даже когда он слышал ее голос по телефону, возбуждение охватывало моментально. Вот такая вот круговая порнуха.

Такой тяги к женщине не случалось с ним ни разу за всю сознательную половую жизнь. А ведь Толяныч не без основания считал себя опытным бойцом. Ну может, не таким тертым, как, скажем, Крот, но все же… Удивительно, что еще и на Пичку силы оставались, хоть и не в таком количестве, как раньше. Толяныча даже стала раздражать ее ненасытность, но предвкушение очередной встречи с Альбой помогало — стоит представить что-нибудь этакое, как дикий зверь внутри вскидывал голову, и даже температура тела поднималась градуса на полтора. Толяныч исполнял повинность, мечтая о том, чтобы самому погрузится в сны, столь же сладостные, как и дневные бдения с герцогиней.

Он никак не мог найти в себе мужества объяснить Пичке ситуацию, а она сама пока, похоже, ничего не замечала.

Наконец Ольга стала обращать внимание на некоторые вещи. Ну как например скроешь алый след зубов на плече или свежий засос? Но она ничего не говорила, и финальные пожатия оставались по прежнему теплы и дружественны. До вчерашнего дня. Вернее ночи.

Пичка становилась ему в тягость, и иногда Толяныч ловил себя на том, что был бы рад поссориться или что-нибудь в этом духе. Он даже аргумент про торгового мужа припас, но девушка молчала. А самому затеять ссору не было возможности по причине остаточных нравственных устоев, укоров в конец оборзевшего «соседа» и просто от нежелания ее обидеть. Ведь Ольга не сделала ему ничего плохого, даже наоборот. А уж что потрахаться любит, так то дело житейское. Не отказывать же в самом деле!

И вот наконец вчера свершилось — они дико поругались по какому-то совершенно семейному поводу. Вернее ругалась Пичка. Толяныч пребывал в апатичном состоянии полуслипшихся глаз и был бы не прочь действительно погрузиться в сны, чем довел ее почти до слез. Вот тогда Пичка все-таки перешла на личности. Ее слова лишь скользили краем сознания и приносили легкую головную боль. Толяныч морщился, Фантик подавленно молчал, а потом и он не сдержался.

Да… Нехорошо получилось. В сущности, его возмутил лишь сам факт претензий как таковой.

Потом она хлопнула дверью.

О муже Толяныч ей так ничего и не сказал. И буквально тут же, как Пичка покинула помещение (кстати по обыкновению забыв личные запчасти на кресле), как он, вяло отбрехиваясь от своего занудного «соседа», уже нажимал на кнопки домокома в надежде вызвонить Альбу и наконец-то побыть с ней во сне и наяву в одном флаконе. Он и раньше предлагал ей такое, но она отнекивалась, а он не настаивал, поскольку тогда пришлось бы объясняться с Ольгой. Теперь момент был самый подходящий, но унылые гудки — вот все чего он добился от домокома. Вот непруха, бляха-муха!!!

Утро как назло пригрозило дождем и туманом подстать настроению и ломоте во всем теле. Такое ощущение, что прошло не четыре дня а как минимум четыре года непрерывного секса. Толяныч окатил себя садистски ледяным душем и заметался по комнате, жадно смоля сигаретой и чувствуя нарастающее возбуждение, разбавленное лютым одиночеством, потом вновь плюхнулся на малютку, поддавшись телесной вялости:

— Девочка… Иди ко мне, моя сладкая напевочка… — Стал он фальшиво заклинать кошку, но взаимопонимания так и не добился.

Матрена рыжую герцогиню не переносила что называется на дух, сразу же забивалась в самые темные углы и страшно шипела, горбила спину на все попытки принудительного извлечения. И не подходила к хозяину, пока он не пролежится в ванной, да не отмоется с мочалкой. Даже выйти поесть приходилось ее подолгу уговаривать. Надо признать, что Алька оставляла такой устойчиво-сладостный запах секреции, что Толянычу приходилось тщательно проветривать квартиру и следить за всевозможными покрывалами и прочим, что жадно впитывало в себя этот развратный аромат. Матрена опять же видимо в знак протеста не утруждала себя особенно заходами в любимый поддон, а оставляла свои анализы практически где придется. Приходилось убирать и промывать пострадавшие места уксусом, но она тут же находила новые. Всего за это время девочка провела около полутора десятка диверсий, так что забот хватало.

Спать на малютке как прежде кошка тоже отказывалась наотрез. Толяныч уже даже вслух стыдил ее за неумеренную ревность, но и это не помогало.

Никакие мысли о Руке Славы и прочей ерунде больше не имели доступа в его мозг — там безраздельно властвовала Альба. Вернее властвовала бы, если бы не наличие у Толяныча второй, ставшей вдруг на удивление моральной, половины — проще говоря, Фантика. И вроде бы клон должен быть точным слепком базовой личности, а вот поди ж ты. Сбойный, одно слово. Виртуальный Альтер Эго.

Исходя из состояния носителя Фантик квалифицировал сегодняшнюю встречу как явно излишнюю:

— Бойся, рыжих, брат, говорила же тебе бабка-Галина. Так нет, все же угодил в ловушку.

— Тоже мне, еще один гадатель на мою голову. Бойся рыжих, бойся рыжих… Отстань, гнида сбойная, а то обнулю к чертовой бабушке! — застонал раздираемый противоречиями Толяныч, понимая, что обнуление скорее всего невозможно. — Тут что-то делать надо бы, а так не хочется. А он со своими нотациями лезет! Может просто отпереть дверь да и ждать, когда Алька соизволит пожаловать? Но для этого встать все равно придется. Прямо ломка какая-то. И главное, как быстро возникла эта зависимость!

Толяныч имел достаточное понятие о разного рода наркозависимостях, так распространенных нынче, в век легальных препаратов и повального совмещения их с разного рода забавами в Сети. Так что он безошибочно опознал характерные признаки привыкания. Надо что-то делать, ведь при таких темпах вполне можно и «коня двинуть» от полового истощения. Силенки уже были на исходе.

— Посмотри на себя, братан, — взял Фантик инициативу в свои руки, решив, что момент подходящий избавить себя, а заодно и носителя от герцогини. Она активно не понравилась ему еще при первом знакомстве. А теперь он считал, что, либо они оба попадут в окончательную половую кабалу, либо еще что похуже. А вдруг ей, уроженке южного городка, нужна его пусть маленькая, но московская квартира?!! А это, кстати, мысль… — Все тело болит, под глазами синяки, вялый, как… Ну сам знаешь, как что. А уж всю квартиру вульвой провонял. Фу! А что ты сделал с бедной малюткой!

Толяныч вяло почесал в затылке, пытаясь где-то и как-то дать импульс своим аналитическим способностям. По большому счету его не волновали ни неурядицы со спальным местом, ни достачи внутреннего моралиста, ни даже Матрена, фактически объявившая голодовку. А вот что? Определить этого не удавалось, а жажда встречи… Да именно жажда, неистребимое желание вновь погрузиться в сладость обладания рыжей герцогиней нарастало, хоть мяукай. Еще немного, и все благие рассуждения «соседа» полетят к черту. Нет, ну понятно, что лишняя эта встреча, и все тут, но…

— Давай-ка собирайся, братан, — усилил нажим Фантик, видя близящееся окончательное поражение, и тон его был начальственен. — Поедешь на работу. Там вчера зарплата была. Надо бы получить. Да и вообще…

Толяныч попытался, было, вяло отмазаться, что, мол денег еще до хрена, а времени — вагон, и, мол, он обещал уже встретиться, а слово держать надо. Вот, мол, дождется звонка и скажет, что, мол, дела появились, и тэдэ и тэпэ…

— Хрен тебе через весь торец! — Этот гад был неумолим. — Определитель отключим, и вперед. Тоже мне — ебарь-террорист. А эта шалава никуда от тебя не денется. Надо же показать ей, кто в доме хозяин. — Привел «сосед» самый убойный аргумент. И убедил.

Толяныч еще помялся — брать или нет с собой Старичка — и все же решил не брать. Бросил в тайник, чтоб Татоше было не скучно, чмокнул Матрену в ухо — пока девочка, ты за старшую. И покинул родной дом.

Впервые клон взял бразды правления в свои виртуальные руки и надо признать, своего добился.

В тех-центре, в окружении двух хвалящихся выпотрошеным нутром компьютеров, сидел лишь похожий на червивый мухомор Макс, мучаясь похмельем столь продолжительным, что оно грозило стать перманентным. Приятно припахивало кислотами и разогретой канифолью.

— Здорово, Маленький!!! Ты что это такой печальный?

— Трезв… — трагически сказал Макс, поигрывая плечами греко-римского борца. — Трезв, как собака.

Толяныч жестом второсортного фокусника выхватил из пакета двухлитровый баллон пива, предусмотрительно прихваченный по дороге. Максу оно пришлось как нельзя более кстати: его движения обрели целеустремленность, направленную на сейф, где хранился технический инвентарь и расходные материалы.

«Говорят: играй — не отыгрывайся, пей — не похмеляйся…» — так подумалось Фантику, пока свеже разбавленный спирт остывал в холодильнике обычное дело для электронщиков, потребляющих казенную пайку по поводу и без него. А еще через пару часов Толяныч напрочь забыл о своей герцогине, и хандра ретировалась несолоно хлебавши. Все возвращается на круги своя: либо бабы, либо водка — отметил он про себя. Видимо иных возможностей расслабиться не дано.

Про драку не упомянул по понятной причине: Макс сильно увлекался единоборствами, так что демонстрация приемов и связок с их последующим обсуждением а так же армрестлинг логично оказались основной темой за импровизированным столом. В какой-то момент Макс, пытаясь показать новую свою фантазию на тему уро-маваши, умудрился опрокинуть стол вместе с новой порцией спирта и немудреной закуской, и они дружно пришли к выводу, что это намек — пора было выйти проветриться.

— Секунду! — Фантику пришла в голову блестящая мысль, и он написал заявление еще на две недели отгулов, благо, что за зиму их накопилось в размере доброго декретного отпуска. Если конечно декретный отпуск может быть добрым для особи мужского пола.

На этой мажорной ноте они покинули техцентр, не забыв опечатать помещения.

Потом было пиво, много пива на Менделеевской, в том же памятном кафе на втором ярусе. Потом какие-то развеселые девицы и прочие атрибуты веселья. В конце концов Макс куда-то потерялся, девицы — что характерно — тоже. Но стоит ли рыдать по этому поводу, если еще не вечер, тепло, и чипы шевелятся в кармане, так и просясь в дело?

Не стоит — решил Толяныч и выпил в обществе каких-то малознакомых завсегдатаев, которые его, как оказалось, неплохо знали. Собственно это и решило дело в пользу совместного распития. А поскольку все время подгребали новые и новые люди, водки конечно на всех не хватило. Пришлось брать еще и еще, и как логичное продолжение — нарезался он до полного изумления…

Пятница. Хмурое утро. Солнце прямо в глаза…

Возвращение на круги своя далось неимоверным трудом. Проснулся Толяныч с дикой головной болью и обнаружил рядом на подушке голову Ольги. Пошарив под одеялом, он удостоверился, что тело так же имеется в наличии. С другой стороны на подушке развалилась Матрена, всеми лапами упираясь ему в шею.

Пичка открыла глаза и улыбнулась:

— Привет.

— Привет. Каким ветром тебя занесло?

— Попутным. — И она, пошарив у кровати, достала початый пузырь шампанского.

«О, нахождение у кровати целебных напитков тоже становится доброй традицией…» — отметил Толяныч и погладил Пичку более интимно, к некоторому стыду больше вожделея сейчас той игристой духовной составляющей. А еще кто-то мудрый говорил, что занятия сексом с похмелья влекут за собой плачевные последствия. Но известное всем друзьям не хуже чем самому Толянычу его извечное стремление сделать все наперекор общепринятым представлениям сказывалось и в половой сфере, так что никаких таких последствий обнаружить не удалось. А шампанское он выдул все в одно горло.

— Знаешь, я наверное даже успел по тебе соскучиться… — сказал Толяныч некоторое время спустя, и поймал себя на некоторой фальши.

Не по ней соскучился, а скорее по ее теплому пожатию. К тому же такой разнуздано напряженный ритм половой жизни требует постепенного выхождения, но ольгиному появлению Толяныч был все равно рад. Словно и не было размолвки, словно все по-старому, настолько по-старому, что вновь очнулось незваное напряжение, шкрябающее вдоль позвонков.

«А ведь никто так и не явился…» — попытался он себе напомнить.

«А они долго раскачиваются. Говорил же Крот…» — остудил «сосед», и Толяныч, чувствуя холодок под ребрами, взгромоздился на Пичку, как Емеля на печь, по второму заходу. Пожатие было ему ответом…

«Пошла она, эта Альба!» — Потом они снова забурились в Параминово…

…Серая фигура приближалась в полном молчании, и Фантику пришлось отступать, пока он не уперся в терновый куст и колючки хищно впились в спину.

«Вот ведь привязался, урод безрукий…» — злобно думал Фантик стараясь дышать через раз и стреляя глазами по сторонам в поисках какого-нибудь оружия. Верный Мышонок благополучно остался в Москве, а бутылка с пивом на серьезное оружие не тянула.

— Отдай. — Прогундело назойливое привидение, как в медный таз, и порыв ветра ощутимо толкнул его в грудь.

«Ща опять кетчупом забрызгает…» — гадливо поморщился Фантик и ухватился за ветки, чтобы удержать равновесие. Почувствовал ладонями подобие тернового венца, но не обратил на это никакого внимания. Очертания твари обозначились конкретнее — сейчас она походила на горбуна в серой рясе с капюшоном, полностью скрывающем лицо. Росту в твари было на полтора человека. Закат проливал багрянец ей на спину, словно облекая в красный плащ.

Становилось холодно, или это просто озноб, вызванный столь неприятной встречей?

Тварь приблизилась и остановилась в паре шагов, опершись левой рукой на узкий длинный клинок, причем острие не воткнулось в землю, а как бы парило в считанных миллиметрах от ее поверхности. Правая рука резко взметнулась вверх на уровень плеча и стала медленно сжимать костлявые пальцы, словно натягивая незримые вожжи. От земли к кончику лезвия потекли темно-багровые полупрозрачные змейки — уродец явно аккумулировал какую-то недобрую энергию…

— Э, так у тебя обе руки на месте, или ты мутант трехрукий? — спросил Фантик, ощущая, как некая сила притягивает его к этому существу, а вожжи эти становятся крепче, ощутимее. Как бы еще и не взнуздали. Он потверже уперся пятками в землю. — Зачем тебе она?

— Не твое дело. Дай ее мне, и уйдешь спокойно. — Пальцы твари все больше напоминали птичью лапу. Когти кривые и отсвечивают багрово, словно змейки переползли с клинка.

Фантик хлопнул себя по поясу — артефакт действительно висел там, прицепленный на манер токина, и это не вызывало удивления, как будто так и должно быть. Фантик еще крепче уперся ногами. Ощущение притяжения было не из приятных, но упрямства своего он не утратил. Отцепил артефакт и поднял перед собой, держа за обрубок запястья и нацеливая палец с кольцом в сторону серой твари. По рукам пополз сухой, обжигающий холод.

Тяга несколько ослабла.

«Смотри-ка, действует! Интересно, эта срань господня — призрак или как?…» — Фантик шагнул вперед, ближе к горбатой вонючке, покидая цепкие терновые объятия.

— Нет!!! Дай его мне! — сбоку послышался громкий женский голос, и оба одновременно обернулись.

К ним шла Альба, совершенно обнаженная, если не считать золотой цепочки на щиколотке и какой-то висюльки на шее. Рыжие волосы стояли дыбом, левый клык закусил губу, левую руку держит так, словно показывая пропуск вахтеру. Что это у нее там, на ладони? Глаз нарисован? Странный какой-то перевернутый. Да еще и птичьи клювы на месте сосков. Ну-ну! Но в целом та самая звезда таганрогских полей, или что там у них теперь после реконструкции.

Фантика окатила череда воспоминаний — ох, уж эти огневые встречи. Артефакт однако он не опустил, хотя волна секреторного аромата окутала его возбудительно-мягкой пеленой. Зверь внутри рыкнул ответно, и Фантик ощутил, что трусы уже палаткой. Как все быстро…

Тварь вздохнула и исчезла из поля зрения вместе с вонью, а может просто Фантик так переключился на Альбу, что совсем забыл про мерзкого горбуна. Как забыл и обо всем на свете.

Хороша!!!

Фантик пожирал герцогиню взглядом, медленно подвигаясь ей навстречу. На шее у Альбы раскачивалась костяная фигурка — странно перекошенный человечек с огромным возбужденным членом.

— Что же ты меня вчера не дождался, Фантик? — ласково, обволакивая его еще и голосом, проговорила она. — Дай-ка мне эту игрушку. Дай, а потом мы займемся любовью. Прямо здесь, и ты узнаешь такое, чего еще не успел испытать.

Никаких вожжей она не натягивала, но Фантика повлекло к ней, как сигаретный дым в легкие курильщика. Альба простерла правую руку, поводя ладонью над сушеной плотью артефакта, и Фантик уже почти совсем протянул ей его, тем более, что пальцы уже занемели, и он не прочь был бы вообще от него избавиться. Герцогиня было коснулась кончиками острых, совсем не обгрызенных, а напротив весьма ухоженных ярко-красных ногтей кольца с красноватым камнем, сразу же возмущенно налившегося багровым:

— Надо же, настоящий… — Со страстной хрипотцой проговорила она.

Но Фантик вдруг передумал, и, выполнив почти безукоризненный фехтовальный финт, отступил на пару шагов назад, снова вдавившись спиной в куст.

— Отдать? Это пожалуй еще успеется. Смотри-ка, прям очередь за этой дохлятиной! Не-ет уж, хрена. Теперь мне и самому интересно, что это за штука. Тем более, что это вроде как трофей…

Он пробежался глазами, почти совсем как руками, по ее телу, и совершенно естественно взгляд упал на лобок — вот, бляха-муха!!! заплетенные мелкими косичками волосы в паху герцогини шевелились, как живые, издавая нетерпеливые посасывающие звуки. Фантик отшатнулся, и отряхнул бы гадливо глаза, если б они конечно были действительно руками. А так только проморгался.

— Тьфу, блин! Так и до импотенции рукой подать!

Больше всего ЭТО походило на актинию на охоте. Всякое желание тут же испарилось, а сдвинуться с места мешал все тот же куст, впившийся в спину сквозь футболку всеми своими колючками. Герцогиня ощерилась, и оказалось, что правый клык тоже имеет место быть, только несколько меньшего размера чем левый. Она поправила бусину нан-чипа за ухом.

— Зря ты так! — неуловимое движение руки, и невероятно удлинившийся ноготь полоснул его от правой ключицы по груди наискосок. Футболка послушно разошлась вместе с кожей, как будто полоснули бритвой. Боли не было, но кровь потекла теплой струйкой.

Фантик рванулся, но куст держал крепко.

«А ведь это — писец!» — смекнул он на удивление быстро, глядя, как маленькими рыжими кобрами покачивается растительность на лобке герцогини, и крепко прижимая артефакт к груди, чувствуя, что это его единственная защита…

— Ты что, Толяныч, охренел?!!! — закричала Ольга ему прямо в ухо.

Толяныч проснулся и выпустил ее руку, которую сжимал со всей дури. Сразу же посмотрел на плечо — оно сильно болело и носило на себе рельефный отпечаток зубов, но причем тут зубы? Ах да! Данный знак оставила Пичка во время очередного пожатия. Больше на плече ничего не было.

Светало. В раскрытое окно пришла Матрена, предварительно по устоявшейся традиции тщательно обнюхала хозяина и улеглась, прижавшись к нему мягким боком. Фантик, так до конца и не проснувшийся, сначала осторожно прикрыл глаза, опасаясь вновь увидеть шевеление рыжих щупалец, но ничего такого не увидел. «Приснится же такая фигня. Как на сайте мазохистов побывал.»

Тогда он осторожно же перевел дух, обнял Матрену и заснул под ответное мурчание.

А утром опять осмотрел себя — грудь довольно сильно зудела. Обнаружилось покраснение кожи, не так чтоб очень заметное, но все же. Словно струйка горячей воды — не кипятка, но близко к тому — сбежала от ключицы наискось. Вот тебе и фигня!

— Слушай, Фантик, а ты часом не псих? — Спросила Ольга, разглядывая черные пятна на запястьи, такие четкие, прям хоть отпечатки снимай. — Мне иногда кажется, что я связалась с маньяком.

— Нет, дорогуша, это просто непротрезвизм в хронической форме. Толяныч снял Матрену, спавшую у него на левом плече и перевернулся на бок. Девочка подняла голову и зевнула, тогда он почесал ее за ухом, и она опять уснула. — Вот видишь, Матрешка меня маньяком не считает, спит себе спокойно.

Девочка так до полудня и проспала рядом, словно бы оттянув на себя дурные сны, а хозяину уделила толику своей сладкой кошкиной дремы. Выспался Толяныч здорово, только сразу по пробуждении чувствовал себя вновь побывавшим на передовой. Но это мгновенно прошло.

— Но у нее и синяков нет, — Пичка сидела в кресле возле кровати и выглядела весьма и весьма завлекательно при полном отсутствии какой бы то ни было одежды.

Толяныч привстал на локте, похлопал по простыне:

— Иди сюда, поваляемся. — Это было словечко из их общего языка.

Она покачала головой:

— Пора в Москву, завтра на работу.

— А вдруг ты заболела?

— Чем же это?

— Ну… скажем… Хронический непротрезвизм опять же устроит? С кем поведешься, стал быть, с тем и наберешься. И причем того же самого. — Он взял ее за руку.

— Звучит заманчиво… — Толяныч все настойчивей тянул ее к себе, стараясь не задеть налившиеся грозовой чернотой собственные отпечатки.

— Ладно, уговорил! — Согласилась она наконец.

— Молодец. — И еще три дня пролетели. В Москву они поехали вместе в четверг. Снова четверг…

13

Толяныч опустил кошку на пол — иди, мол, Матрешка, осмотрись, никто ли не заходил? — а сам прошел на кухню, попил водички и закурил. Бардак в квартире конечно страшный, но убираться не было ни сил, ни желания, самое лучшее, пожалуй, вздремнуть часок-другой. Мысль понравилась, и он поплелся к малютке, по пути заглянув в холодильник, где и обнаружил завалявшуюся пару пива «Берг», невесть как ускользнувшую от внимания. Это слегка меняло дело. Толяныч опять вернулся в кухню и сварганил пару бутербродов из подручных материалов и черствого хлеба — ничего, переможется. Вот теперь к малютке!

Матрена сидела на банкетке в прихожей, нахмурив уши, и внимательно рассматривала себя в зеркало — вот кокетка. Мимоходом он погладил кошку, на что она сказала короткое «Ммурр», но занятия своего не прервала.

Ну-с, давай глянем, кто нам звонил…

Толяныч просмотрел список звонивших: здесь преобладали незнакомые номера, повторяющиеся с завидным постоянством в течение всей недели. Индексы говорили, что звонки делались частью с таксофонов, а частью с закрытых мобильных. Среди этого маразма тихой гаванью выделялся номер Крота. Звякнем.

Кротельник ответил не сразу, а когда все же ответил, то стал методично обкладывать матюками — мол, кто его посмел разбудить и все в таком духе.

— Угощаю, — в порядке извинения сказал Толяныч. — Приезжай.

— Это я мигом. — Подобрел Серега. — Девок только прихвачу и через час я у тебя.

— Годится. — Толяныч положил трубку, даже не спросив, кого Серега прихватит на этот раз, и принялся наводить хоть какое-нибудь подобие порядка, но сначала допил пиво. Потом побежал в магазин — настоящая жизнь продолжается, а покой только снится. И то не всегда, далеко не всегда.

Канарейка звонка запела, чуть не застав Толяныча врасплох — он никак не мог привыкнуть к тому, что звонок опять работает. А может он только на девок и реагирует? Гостеприимно распахнул дверь. Крот стоял, обнимая за талии двух румяных матрешек, что совсем неудивительно: когда Серега некоторое время побудет среди женщин, они все почему-то подрумяниваются, есть такое дело. Что за флюиды он там испускает? Что-то типа излучения микроволновой печи?

А эти вдобавок были еще и похожи, как две капли воды.

Толяныч помотал головой, затем использовал проверенный метод — надавил большим пальцем на глазное яблоко. Девушек стало четыре.

— Вы что, двойняшки? — тупо спросил он.

Четыре симпатичные мордашки расплылись в улыбках одна краше другой, да так, что даже Фантик залюбовался. Идиллию прервал раздвоенный Крот:

— Ты чего, в натуре, братан? Забыл, как гостей встречать? Че, не видишь — люди с работы едут, а он тут разные, бля, допросы разводит на пороге. Тоже мне! — и оттерев Толяныча плечом, подтолкнул девушек в квартиру. — Давайте, бабы, не стесняйтесь. Фант, он парень в общем-то ничего, но с задвигами. Тормозит малеха.

Навстречу гостям обернулась Матрена, наконец-то оторвавшись от созерцания зазеркалья, и начались охи-ахи типа: какая киса — живая!!! какая прелесть и прочая пурга, которую Толяныч слышал регулярно. Слишком многих удивляло, что он держит живую кошку, и она оказывается совсем не агрессивна. Ну не станешь же каждому объяснять свою уверенность, что у них с Матреной общая судьба.

Видимо девочка была того же мнения, так как благовоспитанно повернулась к вошедшим задом и продефилировала в комнату, распушив хвост, отчего стала немного похожа на павлина. Подхвостовое пятнышко элегантно отличалось от общего окраса лишь на полтона и напоминало сложенные для поцелуя губы. Мол, поцелуйте меня…

Возникла пауза, достаточная, согласно народной примете, для появления на свет божий пары-тройки милиционеров.

— Ты бы хоть познакомил меня, что ли, — наконец-то вышел из ступора Толяныч, до того заворожено созерцавший девушек, которых опять стало две.

— Татьяна. — в один голос молвили барышни.

Толяныч вздрогнул:

— Ты что, маньяк? — повернулся он к Кроту, — то, понимаешь, Св… — и осекся, наткнувшись на недобрый серегин взгляд. — Что же это мы все в дверях, да в дверях! — Нашелся он и, обняв девушек за податливые талии, повлек их в комнату.

Звенящий сумкой Кротельник помелся следом, болтая по пятнадцать метров в минуту. Из его трепа Фантик причерпнул, что они не близняшки, а подружки, что одной девятнадцать, а другой двадцать два (значит, роднил их все же только румянец), что учатся они в МГУПСе…

— Землячки, значит. Я тоже его заканчивал. Не мир тесен — слой тонок! тепло сказал Толяныч, покрепче прижимая к себе нежданно обретенных соотечественниц и слушая серегины базары с шутками да прибаутками, узнал еще кучу всего: мол, учатся они прилично, живут в ближнем Подмосковье… — это уже хуже. Одновременно девушки заливали ему, какая прелесть его кошка, оп-реггей — вообще класс.

— Тогда у меня есть чем вас порадовать. — Сказал Толяныч и поставил соответствующую музычку.

Девочки непринужденно пустились в пляс, а Крот производил тем временем ревизию холодильника. Наконец он объявил, что Толяныч подготовился на совесть, а значит прощен за не вовремя произведенную побудку, а девушкам необходимо сполоснуться.

На что Толяныч отреагировал довольно неожиданно для себя:

— Очень кстати, я как раз собирался принять душ… — но Крот перебил его:

— Не бери в голову, братан. Они лесбиянки.

— Лесбиянки?

— Ну почти. Шучу, не бери в голову. Пусть уж поплескаются вволю, мы тут пока мужским делом займемся.

И он выкатил на стол пузырь джина с приятно ласкающим русское ухо названием «БИФИТЕР» и тоник, а уходящим в ванную псевдо-близняшкам крикнул, что, мол, если все-таки понадобится спинку потереть, или еще чего — так, мол, мы завсегда. Девицы неопределенно хихикнули в унисон и закрыли дверь, а они с Кротом взялись за мужское дело, то есть сели выпивать.

Захмелел Фантик на удивление быстро, правда, успел переправить девочкам пару коктейлей и плеер, и теперь слушал Крота в пол-уха, почти полностью погрузившись мыслями к ним в ванну, да так, что Сереге стоило немалого труда усаживать его на место после каждой рюмки.

Серега тем временем выложил на стол коробку с патронами к нагану и глушитель. Они выпили, и Толяныч спросил, а разве бывают наганы с глушителем. Крот сперва в изумлении вылупил глаза, а потом глотнул и пустился в пространный рассказ о том, как один приятель вручную подгонял глушак к револьверу. Они выпили еще. За приятеля.

Потом еще, и Фантик спросил: а как же Светка? Она в Донецке — сказал Крот. Да нет, не жена… А-а-а, эта? Она — тоже. А другая? Все уже в Донецке — терпеливо разъяснил Крот и в свою очередь спросил — а у тебя нет какой-нибудь Светки? Фантик сказал, что давно уже нет, раз все в Донецке. Выпьем за Донецк — город невест… Теперь выпьем за Татьян… Выпьем, они мне очень нравятся. А они правда того? Чего того? Ну, лесбиянки… Все бабы — лесбиянки, пока рядом мужик не объявится. Давай за нас — за мужиков. Давай! А ведь скоро Татьянин день. Выпьем. Правда, во-первых, до Татьянина дня еще восемь месяцев, а во-вторых, Татьяны-то — вот они, в ванной. Ну тогда за татьянин вечер… и ночь. Выпьем…

Хочу в ванную — сказал Фантик. Я тоже — сказал Крот — выпьем. Это что, сбой в ориентации? Что? Хотеть одновременно в ванную. Нет, это — крепкая мужская дружба. Выпьем. За нее? Да.

Тут Крот все же пошел в ванную освежиться, а на Толяныча уже взгромоздился обломец. Зато он обнаружил замечательную штуку подружки-близняшки, оказывается, уже наплескались и обсели его со всех сторон эротично обвернувшись полотенцами. Сам Толяныч изначально был одет только в любимые обрезанные джинсы.

Выпьем Шампанского, девочки? За Вас!!!

Внезапно он почувствовал себя вполне так по-султански, вот только подробностей не помнил, когда все-таки погрузился теплую воду, напутствуемый серегиным «Смотри не утони…»

…Плыть по реке становилось чертовски тесно — берега прямо-таки сдавили плечи.

«Вот непруха, — подумал Фантик лениво. — А если случится пароход какой, ведь задавит, собака…»

Но лежать в теплой воде было так приятно, и настроение — самое что не на есть радушное. Короче, он ощутил себя чуть ли в нирване — пусть давит перевернулся на спину, и заложил руки за голову, предоставив все на волю провидения. Глаза плотно зашторил веками.

Не прошло и пяти минут, как провидение дало о себе знать — его груди коснулось прохладное донышко стакана. Фантик перехватил руку, его приносящую, и приоткрыл один глаз — над ванной склонилась какая-то из Тань, и жидкость в стакане напоминала цветом ее глаза.

— Шампанское заказывали?

— Богиня, наяда! Конечно заказывали! — Проникновенно сказал Фантик и сделал мощный глоток. — О-о-о… Узнаю брата Колю! В смысле Серегу. Сама догадалась, или подсказали?

— Подсказали. — Рассмеялась «богиня и наяда».

Фантик хватил еще один нирванистый глоток. Духовная составляющая мощным упругим потоком хлынула вовнутрь. Похоже, коньяка в стакане было не меньше, чем шампанского, и сейчас эта гремучая смесь разливалась по внутренностям, размывая все на своем пути. Правда моральные устои рухнули уже давно, осталось лишь воспоминание, но сейчас воздействию подвергалась сама реальность.

Он глотнул еще:

— А ну милашка, полезай-ка на борт, да поживее! Я, я, натюрлих, дас ист фантастих унд аппетитлих! Унд нохайнмаль… — Сам не зная почему перешел Фантик на немецкий язык, но «нохайнмаль» случился, а это главное.

Из ванной Фантик выбрался вполне освеженный, мимоходом отметив две вещи: компания увеличилась раза в четыре-пять, а реальность своих привычных очертаний не обрела — вокруг кружил целый букет голый эмоций, и цветные вуали энергий оплели его со всех сторон. Возможно он просто был уже пьян, когда с размаху ухнулся в этот водоворот: нет, нет! Только не джин, лучше повторим «Северное сияние»… Лучше выпить водки литр, чем сосать этот «Бифитер»… — это Дрон пожимает руку… А откуда он здесь взялся? Ну да ладно… Ну литр — не литр, а рюмаху с тобой, Дрон, с полным удовольствием…

Вот чья-то женская рука и Фантик целует ее — извините моя прелесть, я ослеп от вашей красы и не могу разглядеть ваше лицо… Давайте лучше на ощупь. Нет? Простите… Жареные ножки? Что еще за извращение?!! Кто посмел жарить ножки? Вы, мадам? Нет, ваши лучше сырыми, позвольте отведать… Крот, не доломай мне кровать! Мерзавец! А то новой от тебя хрен дождешься… Водки? Охотно!.. Позвольте ангажировать вас на мазурку… Дайте немому сказать… И сигарету…

Фантика переклинило окончательно. Почему-то ему хотелось всех женщин называть на «вы»…

Здорово, Еж, давно тебя не видел. Месяц? Да это же целая эпоха. Давай выпьем… А, Таня, привет. Нет, с тобой только на брудершафт… Здорово все же было бы уплыть в натуре к чертям собачьим! А, так в ванне была не ты. Ну это дело поправимое…

А теперь — дискотека!!!

В какой то момент Толяныч осознал себя на кухне, и почему-то, с Пичкой. Все было так неопределенно, так расплывчато. Они как раз сумбурно вели разговор что-то типа: ты, мол, Толяныч, не обижайся, ты — хороший, а у меня муж через три дня приезжает из Англии… Так, кто у нас муж? Ах да, муж… Безнадежный взмах руки. Ты обиделась? Да нет… Просто эти девки, народу толпа, да еще в прошлый раз ты… Да брось ты, Пича… Да я ничего…

Толяныч приобнял ее и только собрался приступить к утешениям, даже рот раскрыл, чтоб соврать чего-нибудь поубедительней, как за стенкой в туалете кто-то так отчаянно взревел, что Толяныч аж поперхнулся. Кто-то из гостей уже успел перебрать. Он выждал с минуту — все стихло. Собрался с мыслями:

— Ну, ладно… — Опять дикий рев и смачные плевки. Толяныч умолк, рев тоже. — Ладно… — Рев. — Да заткнешься ты?!! — Тишина.

Толяныч честно пытался начать свой спич раз восемь, но безуспешно — его постоянно заглушал анонимный харчеметатель. Это сколько же надо было принять! Он исполнился восхищением перед такими возможностями, и ведь явно человек-то хороший — воду спускал уже раз пять.

— Так… — Выждав на этот раз для верности пару минут, все же начал Толяныч, но оказалось, что тот, в туалете, все это время просто собирался с силами, и они опять грянули одновременно. Звук, издаваемый оппонентом, напоминал мини-Ниагару.

— Слушай, может он там по новой пьет в перерывах? — Давясь смехом закричал Толяныч, стараясь заглушить глас, вопиющий в туалете. — Прямо из бачка.

— Ты можешь быть серьезным хоть минуту?! — Закричала Пичка.

Он заверил, что серьезен, как поп перед повешеньем, тьфу, в смысле под виселицей… В смысле…

— Тогда пошел ты на хер!!!

— Уже там… — С обреченностью сказал Толяныч, и Пичка ушла, хлопнув дверью.

Толяныч посидел немного в одиночестве, надеясь увидеть кудесника от унитаза, но никто так и не появился. Тогда он подошел к двери, подергал ручку, постучал — эй, кто там, выходи. Ответа не последовало, вернее он был по-прежнему нечленоразделен, зато изобиловал фриотурами, словно шумелец одновременно практиковался в горловом пении.

Толяныч вздохнул и отправился в комнату, из чистого лишь упрямства подергав дверную ручку туалета последний раз:

— Занято!!! — Неожиданно раздалось в ответ, и по голосу он кудесника не опознал.

Зашел в комнату, и на него с силой в двенадцать баллов обрушился Крот, облапил, навалился:

— Где… Ольга?… — Тяжелый, собака.

— В Донецке…

— Тебе… звонил… какой-то Бобер… не-е… Имбир… не-е… Бербер, во! — И Серега повалился на малютку, чего многострадальное ложе перенести, конечно же, не смогло и окончательно просело всеми своими ножками. — Отбой, бля…

— Мать твою, урюк!!! — заорал Толяныч, хотя остальные восприняли выходку Сереги, как добрую шутку.

«Бербер? Этого еще не хватало… Этому-то чего из-под меня опять надо?!!»

Неожиданная мысль сверкнула так ярко, что на мгновение Толяныч даже ослеп. Прозрел и быстро застучал по кнопкам определителя. Точно! Номер, с которого звонил Бербер точнехонько такой же. Так. Вот значит кто мне всю неделю названивал. Ну как не вовремя! Или наоборот вовремя? Ведь эта гнида всегда лезет, стоит у меня проблемам нарисоваться.

«Значит Бербер…» — решил он, плюхаясь на малютку, чем окончательно ее доконал. И провалился в небытие рядом с Кротом.

Как это не банально звучит, но утро опять было хмурым, правда солнце еще не взошло. Преодолевая тяжесть в голове, Толяныч прошел на кухню и долго и жадно пил из чайника.

«Лучшее средство борьбы с пьянством всегда являлся труд. Всегда, но не сейчас! Господи Боже, в которого я не верю, как же башка трещит…» необходимость резко подправить здоровье оказалась нестерпима, но мысль об алкоголе любой концентрации взывала стойкое отвращение, и он попил еще. Чайник кончился.

— Труд, труд, и еще раз — труд!!! — Толяныч обозрел кухню, заставленную пустой посудой. — Вынесу в четыре ходки.

И он бодро взялся за дело, за несколько минут на радость собирателям бутылок превратив лестничную клетку в подобие пункта приема стеклотары. Обилие форм и этикеток радовало глаз: ты смотри, даже «Стругораш» пили — это уж совсем беспредел. Кухня стала чиста и просторна, чему Толяныч несказанно порадовался и пошел в большую комнату. Так, бляха-муха, — тут уже четырьмя ходками не обойтись. Он обогнул останки Малютки, где спали несколько человек, и принялся осторожно собирать бутылки…

Ну, вот вроде и все — перекур. Толяныч устроился у окна в кухне, любуясь восходящим солнцем. Пришла Матрена и уселась рядом на подоконник.

— Привет, девчонка, есть будешь? — Погладил кошку, пошел и открыл холодильник. — Фу!!! — Толяныч аж перекосился при виде содержимого. Дожили!

Холодильник под завязку был заполнен иностранными бутылями. Сзади хлопнула дверь туалета. Кротельник вразвалку прошлепал к окну, нашарил в пепельнице бычок посолиднее и ткнул его в рот.

— Слушай, Серега, а когда это мы успели вискачем затариться?

— Ну ты даешь! Сам же вчера бабками швырялся. Накупил, понимаешь, тут всякой фигни, а я виноват! — Серега отвернулся к окну и лирично произнес. А денек-то сегодня был что надо, ишь как солнышко-то багровеет. Чисто Каберне…

Толяныч поглазел на восходящее солнце с минуту, но представить Крота этаким тонким романтиком не получилось. Мешал сам Крот, слишком уж грубо материалистичный: мятая ряха семь на восемь с рубцом от подушки и заплывшими глазами упорно ассоциировалась с плохишом из детской виртуалки после глобального запоя. На теннисиста утренний Серега не тянул, столь плотно дыша перегаром, что Толяныча замутило. Стоит тут, хлопая по пузу резинкой семейных трусов и пялится в окно, а в пальцах-сардельках дымится жеваный чинарик.

— Придурок, это же — рассвет! — Умиленно сказал Толяныч.

Крот сплюнул в окно:

— Да? Не вижу повода не выпить. — И он двинулся к холодильнику.

«Опять!!!» — мелькнула у Фантика отчаянная мысль. Вслух же он сказал:

— Там где-то пиво должно быть.

— Хули мне твое пиво! Только хуже будет. Давай лучше водочки дернем.

И они дернули. А потом запили пивом, чтоб не спорить — уж больно голова трещит. Потом повторили операцию еще пару раз. Полегчало.

— Скажи-ка брат, ты помнишь, что неверное опохмеление ведет к запоям?

— Помню. — Сказал Кротельник, наливая. — Кто воевал — имеет право. Ты мне лучше вот что скажи: у тебя больше никакой работенки не намечается? Может этот Бербер чего подкинет? А то, понимаешь ли, я уж половину отпускных профукал, а мне еще в Донецк ехать…

«Да, Бербер еще, мать его… Вот чутье у человека: стоит мне куда вляпаться — он тут как тут. Как будто прошлого раза ему мало было. Или он тоже к этому артефакту свой интерес имеет? Пожалуй стоит подстраховаться на всякий пожарный. Ладно, позвоню сегодня Пастору.»

— Да пошел он, этот Бербер!!! Вот уж с кем я вязаться не имею желания, так это с ним. Хватит, я на него уже поишачил… И тебе не советую. Если ты такой уж романтик с большой дороги, так Майку позвони — он хоть не сдаст, если что. — Толяныч занервничал, даже водка не помогла, не говоря уж о совсем задвинувшей службу коррекции. — Слушай сюда. Я сегодня отвалю к одному человеку, а ты тут похозяйничай. Всех на фиг гони, как проспятся, девочек можешь оставить. Пусть малеха приберутся. Ну, короче сам знаешь кто позвонит там, туда-сюда. Бербер всегда норовил на мне в рай въехать.

— Думаешь, это по нашему делу? — довольно трезво сощурился Крот. — Дашь мне наводку, прощупаем.

— На водку? Бери в холодильнике. — Толянычу не шутилось. — Очень может быть, что это наши друзья раскачались. Если Бербер действительно замешан или каким-то образом связан с этими мудаками — ну, одноглазым и прочими — тогда дело труба. А с Пастором они никогда не ладили.

— А что за человек это Пастор? Что делает?

— Покойничков обряжает. В морге он работает, понял.

— Местечко готовишь?

— Е-мое, Крот! Типун тебе на язык! Если и готовить, то не для себя. А если Бербер здесь каким-то боком притерся, нам может быть совсем тяжко. Этот раскачиваться вообще не будет…

— В законе?

— Ну типа того. Оружие, симуляторы, еще какая-то фигня.

А сам успокаивал распоясовшееся воображение, унимал, твердя самому себе, что Бербер тут не причем, что это просто совпадение. Просто непонятное желание Бербера иметь Толяныча среди подручных, которое не проходит уже лет двенадцать. И стоит Толянычу заиметь какие-нибудь проблемы полукриминального свойства, как Бербер тут как тут с предложениями решить все вопросы. Как будто только этого и ждал. А может он же их сам устраивает? На ум тут же пришла аналогия с Кротом, который, вполне возможно, действовал так же. А что, Бербер вполне мог слюнтяя подослать, в его распоряжении и не такие уродцы имеются. Один Сварщик чего стоит, не к завтраку будь помянут.

Вот так мозаика складывается! Нет, не то, чтобы понятно — откуда и чьи ноги растут, но зато понятно происхождение самого ощущения подгоревшей каши. Уж больно все в цвет выходит, и кстати не исключено, что и Пастор, стоит к нему обратиться, завернет какую-нибудь свою заморочку. Но деваться-то некуда — Бербера просто необходимо уравновесить. Бляха-муха, жизнь и так-то выписывает кривые, похожие на круги, а тут и вовсе…

— Симуляторы, говоришь? Круто. Это Лешему, по его части. Ладно, наливай… Ну, за удачу!

14

Пастор работал в ночь.

«Вот, бляха-муха, удовольствие — ехать в морг к одиннадцати вечера! И еще, сказал, чтоб низом идти — это, значит, где труповозка ездит!» — Толяныч злился, хоть Пастор был старым приятелем, но его припанкованые шуточки иногда напрягали. Уж больно замогильный душок от них исходил, а сейчас, когда жаренным вокруг пахнет, так и вообще.

С Пастором Толяныч последнее время виделся очень редко, но каждый раз вспоминал одну и ту же историю.

Было это лет десять назад — они тогда еще только познакомились через Майка. Вообще-то Пастора по жизни звали Гошей, но тихий голос и вежливость дали ему кличку Пастор, хотя детина под два метра и с абсолютно кубической фигурой меньше всего походил на скромного служителя божьего. Кличка нашла свое отражение в том, что со временем Гоша взял моду иногда вставлять в свою речь немецкие словечки.

«Ага, — отметил Фантик, не зря я вчера по-немецки заговорил, ох не зря. Вот тебе и круги.»

Но выделялся Пастор совсем не этим, хотя в уличных потасовках конечно был незаменим. Дело в том, что он обладал мужским достоинством совершенно невероятного размера. На пляже девицы прямо глаз оторвать не могли от его плавок, но когда дело доходило до конкретики — пасовали абсолютно все, отчего и рос парень полным бобылем. И если бы не Валюха, страстно любившая известные языковые изыски, остался бы он так же и полным девственником. Но и она была очень осторожна.

«Тебе же оперы не петь. Смелее!» — подзуживали ее поддавшие и сочувствовавшие Пастору приятели. Валюха обычно возражала, что дело тонкое и особого подхода требует. И подход у нее имелся действительно уникальный… Да, о чем это? Да! Но шлюха, она шлюха и есть, а Пастор мечтал о фее. Но феи в двадцать первом веке сошли на нет, так что совсем парень сник и на женщин даже смотреть перестал.

И вот, как-то раз, поехали компанией купаться в Сер-Бор. Пока народ плавал, Толяныч высмотрел неподалеку трех фигуристых блондинок спортивного телосложения — они, как потом оказалось, были гандболистками — и стал подбивать Гошу приколоться. Тот, естественно, уперся, но толянычева неугомонная натура требовала общения:

— Девушки, хотите пива? — Они не отказались и пересели поближе. Ну потом ля-ля-тополя, прибежал сластолюбец Гера, и понеслись амуры.

Возвращались поздно. Гера с одной спортсменкой сразу отвалил куда-то в Кузьминки, а Толянычу фишка легла в Тушино. Причем девушек было две. Пройти по Лодочной после одиннадцати с такими «биксами» представлялось предприятием стремным, даже опасным, и он уломал-таки Пастора составить компанию. Благо, жили девушки буквально через дом друг от друга. Договорились встретиться на остановке, ждать до первого автобуса, и разошлись. Толяныч быстренько распростился со своей, прицепил телефончик и поспешил на остановку, справедливо полагая, что уж Пастор-то не задержится. Но Гоши не оказалось, и когда через полчаса подошел автобус, Толяныч с чистой совестью поехал домой.

Утром он позвонил Пастору, но его не было дома. Тетя Люся, гошина мама, сказала, что он ЕЩЕ не пришел!!! Толяныч даже стал волноваться.

Объявился Пастор на третьи сутки — позвонил Толянычу и сказал, что женится. На ком? На этой самой? Ты что, Пастор, в натуре обалдел? На что Гоша произнес фразу, ставшую впоследствии знаменитой: «Фант, мы нашли друг друга!!!» и относился с тех пор к Толянычу, как к близкому родственнику. Чуть ли не к крестному отцу. Толяныч еще несколько лет гадал — а что было бы, если бы Пастор пошел провожать другую девицу. Но проверить уже невозможно: телефон той гандболистки был потерян буквально на следующий день при весьма трагических обстоятельствах, а с ним и технические характеристики устройства оной. Возможно, что было бы тоже самое. Вот так-то…

А сейчас Гоша трупы моет, и очень нужен. Не позарез, но близко к тому. Давняя нелюбовь Гоши и Бербера была Толянычу хорошо известна и началась еще со времен, когда они все занимались рукопашкой у Григорича, а потом перенеслась на бизнес. Хотя Толяныч никак не мог взять в толк, что за деловые завязки между патологоанатомом, пусть и с довольно нетрадиционными интересами, и, как сейчас это называется, «новым», подпольно торгующим оружием и психосимуляторами. Тем не менее завязки были, правда до открытого конфликта дело не дошло.

И вот он едет к Пастору, и как знать, не начнется ли конфликт сейчас?

Медицинский Центр имени Склифосовского занимал все три уровня, выходящих на Садовое кольцо, и уходил далеко ввысь своими четырьмя сорокаэтажными корпусами. Но Толянычу надо было войти через черный ход, находящийся на нулевом уровне. Многократно перестроенный Склиф когда-то был окружен парком, но расширение VIP-уровня Садового Кольца погребло парк под собой. Вниз вела узкая стальная лестница, покрытая ржавчиной и, казалось, готовая рухнуть. Она шла параллельно лифтовым шахтам, по которым спускали в морг покойников. Здесь же находился приемный покой для «малоимущих», точнее сказать — нищих и бомжей. Здесь Толяныча должны были встретить.

На проходной поджидал круглоголовый крепышок, неуловимо напоминавший восстановленного по ископаемым останкам неандертальца. Посверлив Толяныча глазами минуты этак две, он недружелюбно буркнул, вертя в руках сканер:

— Куда? — Однако проверять не стал. Старичок заткнутый сзади за пояс, взятый неизвестно зачем, скорее всего для моральной поддержки, сразу же впиявился Толянычу в поясницу.

— К Шульгину, в шестой. — Толяныча всегда раздражали проходные, а уж челобаны на воротах просто выводили из себя.

В другое время он бы может и поставил ископаемого крепышка на место, но сейчас не та ситуация, чтобы выступать. Да и жизнь нынче здорово изменилось: без охраны не обойдешься, одних извращенцев сколько развелось. А Пастор все же некисло зашибает в своей мертвецкой. Посему Толяныч без всяческих комментариев последовал за крепышком.

Хождение по подвалам одной из старейших больниц Москвы каких-либо положительных эмоций вызвать не могло по определению, тем более что дорога лежит в морг и ночью. Иногда по пути попадались подозрительные мрачные личности, которые — Толяныч мог бы заложить чип за сто — имели весьма отдаленное отношение к медицине, а если учесть, что под этими подвалами имеются более старые и глубокие подземелья, то…

«Живут они тут, что ли?» — подумал он, провожая взглядом очередного субъекта в застиранном хирургическом халате, гордо несущего поднос, накрытый заляпанным кровью полотенцем. Неожиданно чувак обернулся, зыркнув в их сторону бельмастыми слепыми глазами. Фантика передернуло — чего же он видит-то?!

Впрочем, крепышка-сопровождающего все сторонились с опаской. И как это Пастор здесь работает — в который уже раз подивился Толяныч. Иногда он даже завидовал другу — Гоша относился к внешнему антуражу своей работы вполне индифферентно. Но он вообще был человек забавный:

— Ферштейн, Фант, — сказал он как-то, — самые первые обряды человечества связаны именно с препровождением умерших на тот свет. Абер, поскольку люди тогда не могли себе позволить действия, не несущие смысловой и функциональной нагрузки, то здесь все совсем непросто. Натюрлих? Так где ж еще изучать связи между поту- и посюсторонним, как не в морге? Не по виртуалкам же!

Толянычевы размышления прервал крепышок, остановившись перед железной дверью с глазком и сканером. Он приложил левую руку к мертвенно светящемуся кругу, правой нажал кнопку архаичного звонка:

— Это я. Со мной один. — Дверь распахнулась, и в проеме нарисовался рослый и не менее мрачный чел с перебитым носом.

Поводив глазами туда-сюда, он впустил обоих внутрь. Запах, не очень заметный в коридоре, смесь антисептики с продуктами жизнедеятельности не первой свежести, стал абсолютно невыносим для тонкого толянычева обоняния. Нельзя сказать, что в коридорах нулевого уровня пахло озоном: годами накапливавшиеся там больничные миазмы имели несколько безысходный оттенок затхлости, но по сравнению с этим… Они живенько миновали «холодильник» и «разделочную» и прошли во внутреннее помещение — своего рода комната отдыха, снабженная нормальным кондиционированием, что приятно.

Внутренняя планировка была хорошо знакома Толянычу: в свое время в их компании считалось круто — поквасить ночку у Пастора в морге. Веселились, в общем. А потом, на какой-нибудь тусовке упомянуть этак вскользь, что, мол, квасили мы как-то ночью в морге… Девочки конечно писали кипятком. Впрочем, это было давно. Сам Гоша не одобрял подобных сборищ, но и не возражал слишком рьяно. Кстати таких вот помощников у него тогда еще не было, чего ж веселого коротать ночь в компании трупов…

Толяныч огляделся.

Обстановочка стала заметно побогаче со времени его последнего посещения. Из глубины велюрового кресла поднялся сам хозяин и пожал ему руку со всей возможной теплотой, после чего Толяныч несколько минут дул на пальцы.

— Полегче, Пастор!!! Я же не железный!

Внешне Гоша изменился мало, лишь прибавил в солидности. Однако волосы изрядно поседели, и это в тридцать-то один год, да перстней на пальцах прибавилось — полное впечатление, что на левой руке серебряный кастет постоянного ношения. И на груди болтается здоровенный серебряный медальон со строенной свастикой, а в центре какая-то руна. Толяныч присмотрелся, припоминая свои скудные познания в рунологии, которой после знаменитой виртуалки «Руническая Магия-9» одно время увлекались все поголовно:

— «Феох», если не ошибаюсь? — Надо же было что-нибудь сказать. Молчание в таком месте — вещь не из приятных, да он и не находил пока слов объяснить столь неожиданное желание повидаться.

— Соображаешь.

— Ты что, Гоша, фашистом заделался? — Не выпускал инициативу Толяныч. Кстати, Пастор тоже согласился встретиться сразу же. Значит… — На фиг тебе этот паучок?

— Сам ты паучок. Это ж древнейший символ солнца, при нашей работе самое то. Ладно, погоди, дай-ка я тебя познакомлю. — Пастор повернулся к своим подручным. Крепышок оказался Сашей, а мрачный, со свернутым носом Володей. — Это мои, хм, младшие научные сотрудники. Альзо, мальчики, работайте — до полуночи надо закончить гешефт, а мы тут пока побеседуем.

И «мальчики» пошли работать.

«Интересное у них наверно дельце…» — хмыкнул про себя Толяныч, проводив сотрудничков взглядом до прозекторской, и плюхнулся в кресло напротив.

— Давно уж не виделись, а, Пастор?

— Да. Выпьешь чего-нибудь?

— Коньяку, если есть. — Этого добра у Пастора всегда было в достатке. Родственники усопших не скупились, а делал свою работу он всегда виртуозно покойники выходили, как живые. Тьфу-тьфу-тьфу…

— Натюрлих. — Поверхность столика разошлась, и как ракеты из шахты, из его глубин показались горлышки бутылок.

— Красивый столик. — Толяныч глотнул коньяку. — Как ты его открыл?

Пастор усмехнулся, отчего все лицо пошло тонкой сеточкой морщинок:

— Да тут педаль с моей стороны.

— А-а-а…

Сам Пастор всегда пил только чистый спирт: налил стопку, выпил и подышал на кулак, как Змей Горыныч. Потом разжег в пепельнице ароматический шарик. Пастор их делал сам, ездил куда-то за тридевять земель собирать травки и прочее в том же духе — еще одно свое не самое традиционное нынче увлечение.

Толяныч подвигал ноздрями:

— Алоэ?

— Да много всего… Новый состав.

И пошли разговоры за жизнь: как жена, как дети — уже двое, поздравляю… нет, еще не женат… Незаметно подошло время полуночи, а Толяныч все никак не мог собраться с духом и изложить суть дела, пока наконец сам Пастор не взял быка за рога:

— Слушай, Фант, тут Бербер звонил — про тебя спрашивал. У тебя что, опять с ним дела?

Как раз вернулись младшие научные сотрудники. Пастор посмотрел на Сашу, тот молча кивнул и налил себе и Володе спирту. «Сразу видно, чья школа.» оценил Толяныч. Оба уселись напротив на диван, уставились на него и ничего ободряющего в их взглядах даже близко не было. А чел со свернутым носом, так и вовсе выглядит, как вылитый Терминатор из одноименной игры.

Пастор кашлянул:

— Так вот… Бербера, сам понимаешь, я не могу причислить цум фройнде, а уж тем более в последнее время, когда он и вовсе изменился далеко не в лучшую сторону. Тут забавная хохма была месяца три назад — пришли ко мне какие-то челобаны и предложили делиться. Пугали… — Помощнички на диване заулыбались. Толяныч тоже улыбнулся: испугать Пастора можно было лишь при поддержке штурмовой авиации. — Так вот, они сказали, что от Бербера. Он, правда, отрицает, а мне вязаться с ним было не с руки.

— А челобаны чего говорят?

— Уже ничего. Хотя спросили мы их по всей форме, можешь мне поверить. Толяныч усмотрел конкретный намек. — Сплошная блокада, не прошибешь и пентоналом. Так что, если ты с Бербером опять связался — это не есть гут.

— Так ты тоже имел с ним какие-то дела. — Изобразил Толяныч неведение.

— Времена меняются, Фант. Когда-то делал, теперь — нет. У него проявились несколько иные интересы, знаешь ли…

— Постой, Гоша, постой. Я ваши расклады не знаю, ни тебя, а тем более Бербера с того самого времени не видел. Ты же должен помнить, как он в свое время из кожи лез, все хотел меня к себе в команду заполучить. А как-то раз он меня все же здорово выручил. Я вот все никак понять не мог, чего это он меня все на работу зовет? Я давно не при делах. Так ни хрена и не надумал. Не знаю… Я уж надеялся, что он давно успокоился. Но у него просто чутье какое-то — стоит мне влететь, как он тут как тут. Вот и вчера…

— Ну, за тот раз ты ему сполна отработал. А теперь, как я понимаю, ты опять куда-то влетел?

— Слушай, Пастор. Мы не виделись с тобой уже больше года, и вдруг я вот так, словно снег на голову. Да еще и после берберова звонка. Я понимаю — это выглядит так, что вот раньше я работал на Бербера, а теперь, значит, решил к тебе перекинуться. Или засланец. А ты сейчас, я вижу, настороже. Напряги, да? Повторяю — я не знаю ваших раскладов и на Бербера не работаю. С тех самых пор. Конкретно. Ты ж меня не первый год знаешь! — Толяныч налил себе еще коньяку. — Да, у меня сейчас проблемы, так я и сам разберусь. Но есть одна закавыка… Короче, мне надо с тобой посоветоваться, уж больно все стремно как-то. Есть тут один мистический моментец не совсем ясный. И предчувствие у меня, понимаешь? Предчувствие такое нехорошее… — Со второй рюмки коньяк казался еще лучше. — Я действительно влетел, но это ерунда. Разберусь…

Чувствуя, что заходит на новый круг (черт бы побрал все эти круги), Толяныч полез за сигаретой. Сотруднички еле уловимо напряглись, но он упрямо закурил:

— Так вот. Мне тоже не нравится, что Бербер каким-то боком может быть замешан. Он мне вчера звонил, и на прошлой неделе тоже. Правда я того, гулял, короче… Короче, слушай сюда… Да, при ребятах можно?

— Можно. Если что — они потом забудут. Говори, только постарайся уж как-нибудь поразборчивей.

Пастор повозился в недрах столика, вытянул большую шкатулку, открыл. Все делалось неторопливо и очень плавно, так струится между камней большая сытая змея. Толяныч заворожено наблюдал, как Гоша вынул массивный перстень с темным гладким камнем, повертел в руках, отложил. Достал еще что-то, невидимое в огромном кулаке, подержал, опять положил назад. И все это молча. Потом опять взялся за перстень.

Манипуляции произвели на Толяныча несколько гипнотическое действие, но он пребывал в сильном напряжении, да и расклад, выявившийся между Пастором и Бербером выглядит даже хуже, чем он себе раньше представлял. Прямой наезд это очень серьезно, здесь Пастор всегда был беспощаден. Дружба дружбой, но оказаться между такими жерновами — перспективка та еще, и куда реальнее, чем все одноглазые отморозки и все Руки Славы и прочие артефакты вместе взятые.

И все же концентрация терялась, он явственно чувствовал стороннее давление на психику, и чтобы перебить его, внутренне словно бы перешел на запасную частоту — коррекция сбойнула…

Фантик оторвался от созерцания гошиных манипуляций и вкратце поведал историю, начиная со встречи с рыжей герцогиней и поездки с Циклопом, и кончая являвшимся во снах горбатым чудовищем. Пастор слушал внимательно, разглядывая кольцо с темным камнем, очень похожим на гематит, то надевая его на палец, то снимая и зажимая в кулаке. Глаза он прикрыл. Молодчики сидели молча, периодически поглядывая на шефа.

Фантик говорил, говорил, и вдруг ему в голову пришли две интереснейшие мысли: «Пастор ждал, что я от Бербера, вот и посадил своих челов, чтоб, значит, под рукой были. Круто же ему пришлось, если он друзьям теперь не доверяет! И второе: вспомни-ка того слюнтяя, который еще ходил, как с полными штанами. Так вот, запах от него точь-в-точь такой, как здесь — в морге!!!»

«Ну да, только не такой сильный… Это что же, отсроченная смерть?!! А уж не влетели ли мы с тобой, сосед, по самые помидоры?»

Фантик продолжал говорить, стараясь не выдать охвативший его мандраж. Он сел попрямее, ощущая рукоять нагана на пояснице и не представляя, как его выхватить из такой позиции. Есть правда еще Мышонок, но с Пастором тягаться один на один еще у Григорича было трудновато, не говоря уж о «младших научных сотрудниках». Против троих устоять вряд ли получится. Думай, братан, думай, а то разберут на запчасти, и писец котенку. Или того круче — наширяют отсроченной смертью, станешь зомбиком. Пастор — он ведь может, наверняка…

«Ты что это? Это же Пастор! Старый друг. Может тебе все-таки полечиться стоит, а?»

— Вот такие дела… — Закончил он речь, стараясь не выпустить на волю весь водоворот мыслей. Сразу нахлынули запахи.

Фантик почувствовал, как обострилось восприятие, и, как радар, ловил изменения в окружающем мире. Время замедлялось, комната уже словно бы погрузилась в кисель. Дрожь прокатилась вдоль позвоночника, словно невидимый басист взял первый аккорд. Забытое, давно не испытанное ощущение. Боевой транс пришел к нему впервые за довольно долгое время. Спина покрылась мурашками.

Объявившееся вновь старое умение, которое он уже почитал пропитым с потрохами и задавленным коррекцией, удивило и порадовало. Но и насторожило: Григорьич в свое время говорил, что вызвать его по желанию очень трудно, над этим нужно годами работать. А само по себе оно возникает, когда подсознание ощущает близкую опасность. Очень близкую.

Сейчас в роли подсознания выступил виртуальный клон, «сосед». Вот это да!

Сознание вновь переключилось.

Толяныч постарался расслабиться, наблюдая как Гоша все быстрее и быстрее вертит в руке перстень, понимая, что делает он это не просто так, а преследует какую-то цель. И может именно эти действия и пробудили почти забытый талант. Он с трудом отвел словно бы намагниченные глаза. Посмотрел на пасторовых подручных — вроде бы сидят себе спокойно, наблюдают. Но у Вовы уже ноги поставлены так, что вот-вот прыгнет. А у крепышка, такое впечатление, что где-то под рукой как минимум скальпель.

И снова дрожь пробежала вдоль позвонков вверх, к глазам. Его взгляд скрестился с Вовиным, и неожиданно Терминатор расслабился. Почувствовал?

— Альзо, Фант… — Пастор закурил и впервые поднял глаза от перстня. Занятная историйка выходит. Очень даже занятная…

Он сразу понял толянычево состояние, и, снимая возникшее в комнате напряжение плавно протянул руку и плеснул себе спирта. Перстень с сухим стуком лег на столик, и только теперь Толяныч оценил, какая гробовая тьфу-тьфу-тьфу — тишина расползлась вокруг. И тоже расслабился. Молодец Пастор все же, не зря он был у Григорича одним из лучших.

— Расслабься. Все будет зер гут. Лучше скажи мне вот что: у этой Альбы есть родинка над губой справа? Вот здесь? Это очень важно, вспомни.

— А тут и вспоминать нечего — родинки не было, зато… — у Толяныча на миг захватило дух от пряных воспоминаний, — зато у нее веснушки прямо вокруг губ, маленькие такие, да и на самих губах тоже.

— Да же так!!! — Реакция Пастора могла бы удивить, если бы Толяныч не отведал сладкого от герцогини. Решив, что Пастор знаком с ней и имеет некое романтическое воспоминание, он проявил деликатность и не стал выспрашивать подробности. — Это снимает многие вопросы, Фант. Я тебе верю, такое придумать трудновато будет.

— Значит, мы тут сидели и друг друга стремались. — Смеялся Пастор, наливая себе еще спирта. Большой вороненый пистолет лежал рукоятью к Толянычу, а потертый до полной белизны Старичок соответственно валетом к нему, словно известный восточный символ Инь-Янь. Этакий знак мира и былой дружбы. — Дело вполне может статься серьезным. И Бербер тоже неспроста звонил. Хоть я и не вижу прямой связи его с этими твоими отморозками, но он теперь сильно изменился, связался, знаешь ли, со всякими темными силами. Это еще уточнить придется. А вот со стрельбой ты поторопился, это факт. Надо было сразу же мне отзвонить. Ладно, придумаем кое-что.

Толяныч молча макал в стакан с коньяком фильтр сигареты, и с удовольствием затягивался — расслаблялся.

Пастор нажал опять какую-то кнопку на столике, и из его неисчерпаемых недр вынырнул компьютерный блок, и тут же над поверхностью стола соткалось трехмерное свечение гала-монитора. Он принялся просматривать эм-дюк, который Толянычу дала бабка-цыганка.

— Ага, Рука Славы. Из Сети надергал? Колоссальный ты арбайт проделал, Фант. — Толяныч не стал говорить, что никакого арбайта он не проделывал, больше того — он даже не просмотрел весь диск до конца. — Вряд ли эта информация пригодится, это же в основном попса и описания виртуалок. Маловероятно, что там найдется стоящая информация. Ладно, потом я покопаюсь более предметно.

— А можно? — Нерешительно спросил крепышок и потянулся к нагану, словно ребенок к запретной конфете. Толяныч на долю секунды почувствовал легкое подозрение, но тут же смело отмел его — чутье подсказывало, что все будет нормально, по крайней мере пока. И транс отпустил, так пусть уж мальчик поиграется.

И «мальчик» восхищенно заахал — вот это да, мол, музейная вещь, мол, такой старичок, а состояние превосходное.

— А его так и зовут. Старичок. — Сказал Толяныч, и про себя подумал, что имечко действительно неплохое. Подходящее.

— Это правильно. У оружия, настоящего оружия, должно быть имя. Одобрительно покивал Сашок-крепышок. — А кто ж это додумался к нему глушак присобачить? Точность стрельбы наверняка упала.

— Да есть такой человек… — Не стал вдаваться Толяныч в подробности.

Пастор тем временем куда-то выходил и вернулся, слегка переодевшись. Теперь на нем был допотопный белый халат, завязанный сзади тесемками и весь расписанный яркими знаками, среди которых преобладали кресты во всевозможных интерпретациях и вариантах. На голове чужеродно и несколько опереточно смотрелись старинные большие наушники из губчатой резины, провода от которых собирались на поясе, уходя в недра прибора из матово-черной пластмассы с тремя разноцветными кнопками на торце. В руках он держал серебряную цепочку с кулоном из голубой бирюзы.

— Фант, это тебе — носи на здоровье. Считай, что подарок… У нас есть часа полтора, так что можно пока побеседовать. А потом надо будет тебе кое-чего сделать, раз уж здесь затесалась мистика. — Пастор опустился в кресло и раскрыл свой замечательный столик. Бутылка, которую он вынул, имела форму медведя. Он скупо плеснул каждому.

Толяныч взял рюмку и понюхал — пахло какими-то травами. Ладно, попробуем… Ого, крепко! Он закашлялся. Напиток оставил во рту ощутимо металлический привкус, словно Толяныч лизнул ржавый водопроводный кран.

— Дайте закусить чем-нибудь… — При всей странности привкуса напиток бодрил необычайно. Возможно, в нем были растворены стимуляторы.

— Найн, закусывать это нельзя, и вообще, извини, но пока есть тебе нельзя еще часа два с лишним. Расклад может и вправду быть довольно серьезен. Тебе дико повезло. Дико. — Пастор переглянулся с помощничками, и переглядка выжала из их лиц мимолетные подобия улыбок. Толяныч еще подумал, что неспроста он так напирает на слово «дико»… — Ты даже не представляешь — насколько. Так что послушай, что я расскажу — это будет тебе техника безопасности. Первое: не плюй на улице, окурки тоже желательно не бросать. Второе: не стригись и не брейся в парикмахерской или у знакомых, только сам. Можно просто эпилировать голову. Ногти будешь стричь — тщательно все собирай и спускай в унитаз. Лучше бы конечно сжигать, но это ладно. Третье: если кровь пойдет — все бинты, тряпки и прочее сжечь и сразу. Генный материал, ферштейн? Все, что может дать информацию о твоем геноме, не должно попасть в чужие руки. Правда, скорее всего это уже не поможет. И даже наверняка не поможет. Насколько я тебя знаю, эта «роте хюре» из Таганрога унесла от тебя не меньше ведра первокласного генного материала…

— Чего?!

— Ну, спермы, а это покруче слюны будет. Да наверняка и волос собрала…

— Да зачем ей это?!! Клонировать что ли? — Мистическая версия происшедшего совсем не вызывала у Толяныча радости. Хватило ему и одной бабки.

— Они получили возможность воздействовать на тебя Фант, и не замедлят ею воспользоваться. Ведь с Альбой-то ты расстался, соскочил, а не должен был. Но все равно, подстраховаться никогда не мешает. Короче постарайся не разбрасываться своим ДНК где не попадя. Думаю, что к тебе имеет интерес не одна группа, а скорее всего две. Хотя их может и больше, но вряд ли. Одни свое получили, так что постарайся не дать и другим такой серьезный козырь. Все очевидно.

— Не для меня. — Толяныч капнул себе еще коньяку. — Не для меня, Пастор. И вообще, зачем я им понадобился?

— Объясню позже. А вот почему их две… Разные методы воздействия. Одни использовали сладкую ловушку — подослали к тебе Альбу. Другие пытаются воздействовать через Астрал, через сны.

— При чем здесь сны? — Встрепенулся Фантик.

— Ну… Возможно, в твою коррекцию внедрен некий баг, вызывающий сбои. Возможно даже, что это виртуальный вирус.

— А что, разве можно инфицировать клон? Через Сеть?!!

— Я слышал, что да. Сейчас и не такое возможно. Пока это не важно, это я просто к слову. Ведь твой клон снов видеть не должен, верно?

Толяныч за «соседа» неожиданно обиделся, но головой кивнул купирование снов было особо оговорено в контракте «Сводов». Пастор прикрыл на секунду глаза, словно что-то просчитывая. В другой время Толяныч бы этого не заметил, но напиток, обостривший и без того звенящее восприятие, сбоящая коррекция, давшая возможность Фантику принять активное участие в жизни, все это сделали его чрезвычайно восприимчивым. Ему опять стало тревожно.

— Ладно. Вопросы коррекции меня не касаются, но если хочешь, могу порекомендовать хорошего специалиста. Он и коррекцию подправит и возьмет по божески.

— Спасибо, Пастор, это не требуется. — А про себя подумал, что не слишком ли много желающих покопаться в его мозгах? Это соотносится с тем, что говорила старая цыганка: он «подходит». Только не сказала вредная бабка — для чего. А Пастор вообще промолчал по этому поводу. Стоит быть более недоверчивым.

Пастор тем временем продолжал:

— Группы наверняка между собой конкурируют, так что мои инструкции хоть от одной да помогут. А я попробую разузнать полный расклад… Так вот, они уже пытались воздействовать на тебя, но пока не по высшему классу. Тебе еще повезло, что та цыганка живенько сориентировалась и провела Обряд. И последнее… — Пастор помялся, странно и не характерно для себя отводя глаза. — Встретишь того слюнтяя… Или любого другого, похожего… Короче, беги от него, Фант, беги со всех ног. Не стесняйся.

— Да мы ж его положили!

— Это не конкретный человек, это порода такая, Фант, ферштейн? Генная инженерия. Мортальная.

— Но…

— Погоди. У нас мало времени. Может, потом как-нибудь при случае я тебе на все вопросы отвечу. Теперь насчет снов. Я тебе вот что скажу: пока ты говорил, я пытался воздействовать на твое сознание. Вот этой штукой, — он указал на перстень с черным камнем, так и лежащий на столике. — Это импульсный гипноизлучатель. Пусть тебя не обманывает его внешняя форма, он действительно встроен в гематит. — Пастор поднял руку, прерывая Толяныча, опять раскрывшего было рот. — Я-то думал, что ты от Бербера. Тем более твоя коррекция… Надо было подстраховаться. Так вот… У меня ничего не вышло я твоего клона и ощущал-то не постоянно. Правда я не очень силен в этой области, но с другими получалось неплохо. Дополнительной кодировки я никакой не нащупал, да и откуда ей у тебя взяться. Но твое сознание защищено. Как не знаю, но это факт.

— Ты хочешь сказать, что меня специально скорректировали таким образом?!! — Воскликнул Толяныч, осененный внезапной догадкой. Если такое допустить, то понятны слова Галины насчет «подходишь». Так, и кто же эта сволочь? Своды?

— Нет, Фант, могу точно тебе сказать, что о направленной модификации речь не идет. Сбои твоего резидента — скорее случайное стечение обстоятельств. Но на тонком плане ты можешь успешно противостоять внешней агрессии. Считай, что тебе повезло.

Не слишком ли много везения, подумал Толяныч, но благоразумно прикусил язык. По всему выходило, что он попал в чью-то сложную и запутанную игру не зная ни правил ни игроков. Здесь разумнее помалкивать и побольше слушать:

— Совсем другое дело сны… Я не знаю пока, что за артефакт тебе достался, это еще надо прошевелить. Ясно одно — он очень нужен кому-то. Значит, надо ждать реального воздействия. И мой тебе совет — носи эту бирюзу и остальное, что мы попозже подберем. Носи демонстративно, выставляй напоказ. Ну, там рубашку расстегивай побольше и все такое… Ясно? Очевидно, что эти люди как-то связаны с мистикой, а значит магия — для них совсем не пустой звук. В любом случае, используют ли они паронорму или техно, но они в магию верят. Значит, придают большое значение символической части амулетам, знакам и так далее…

— Бляха-муха! Ну причем здесь амулеты?!

— А какая разница? Раньше была костяная или каменная фигурка, а теперь микроустройство, напичканное высокими технологиями. Результат-то один и тот же, а в принципе — кто во что верит. Не перебивай. Видимость того, что ты защищен, может ослабить воздействие. Должна. Вообще-то у меня несколько другой взгляд на место традиционной магии в современной жизни. Потом как-нибудь поговорим. А сейчас еще по одной…

Толяныч совершенно не удивился, что Пастор свернул на мистику. Он и сам успел пару раз поймать себя на мысли, что ситуация, в которую он неосторожно вляпался, с каким-то ненормальным душком. Что-то в ней не так. И что-то мешает расспросить толком, прояснить все для себя до конца, хотя что Галина, что Пастор, похоже, могут ответить на некоторые вопросы.

Но спрашивать ему уже расхотелось. Словно бы он где-то внутри уже имел полную картину, просто не хочет ее рассмотреть. Слова «паронорма» и «техно» ничего конкретного не говорят — каждый использует понятную ему терминологию, хотя подразумеваться могут совсем различные вещи. Галина например, как и всякая цыганка, вроде бы гадает, а на самом деле ей ничего не помешает использовать тот же гипноизлучатель, спрятанный, скажем, под столом…

Пастор налил, и все выпили.

Толяныч опять почувствовал, как его клон входит с сознанием в контакт, осторожно, но верно подключая какие-то нераскрытые ресурсы, еще повышая их общую восприимчивость.

Пастор разжег длинные ароматические палочки по углам комнаты, выключил верхний свет, оставив лишь три свечи на столе. Фантик чувствовал, как обостряется внимание по мере того, как металлический привкус тает во рту. Саша тем временем разжигал над маленькой жаровней трубку с очень длинным чубуком и крошечной чашкой.

«Хэш, век воли не видать, хэш…» — подумал Толяныч, ощущая знакомый запах.

Гоша вновь копался в недрах своего неисчерпаемого на сюрпризы стола. Выпрямился, держа на ладони небольшую серебристую бляшку. На полированной поверхности был выгравирован какой-то рунический знак:

— Вот, чистое серебро. Но это корпус, а внутри пассивный рассеиватель. Новая разработка, защищает от инфраизлучения, антидепрессатор, грубо говоря. Тебе должно пригодиться. Если они попробуют всякие пси-штучки, то уровень излучения для тебя будет куда как выше, чем для обычного человека чтобы преодолеть коррекцию. Да, вот еще что! Теперь о мистике. Я сейчас тебе покажу кое-какие фенечки, типа моих, — блеснул Пастор нарядным кастетом. Попробуй выбрать. Один перстень должен быть с обсидианом… Да, это важно! Все эти вещи должны тебе обязательно понравиться. Это тоже очень важно. Не бери первые попавшиеся.

— Слушай, Пастор, на хрена мне все эти бирюльки?!

— «Бирюльки»? Привыкай, раз вляпался. В этих, как ты выражаешься, бирюльках заложена парочка полезных прикладных функций. Типа импульсного гасителя сигнала. Это на случай, если тебе астральный маячок кто-нибудь подцепит. По традиции камень для каждой такой «бирюльки» выбирается согласно древним трактатам, могу тебе сказать, что белый агат отгоняет вампиров, а обсидиан — твой камень по гороскопу.

— И в какой из них будет этот гаситель?

— Цум тойфель, Фант! Не отвлекай меня. Все потом, когда разрулим ситуацию.

— А бирюза? — Машинально спросил Фантик, и так уже сбитый с толку навалившейся информацией. Камни какие-то, трактаты, вампиры — час от часу не легче!

— А бирюза — символ доблестных. Сейчас мы еще кое-что подберем. Камней должно быть нечетное число. Одно из самых подходящих — три. — Он достал из-под столика другую шкатулку, поменьше, порылся в ней и достал перстень с огромным полупрозрачным камнем. — Это топаз, помогает сконцентрироваться. Сейчас одень его камнем вниз и сожми кулак. Вот так. Да, сначала затянись, но только один раз.

— Ну, Пастор, ты даешь! — Толяныч дунул из чубука и слегка поплыл. Давненько я не баловался…

— Не отвлекайся… Было бы времени больше, мы бы все по уму сделали. Но на нет и суда нет, так что давай — действуй. Не надейся. Если все как я предполагаю, раскачиваться они не будут ни минуты. Скорее всего просто друг друга обнаружили. Они не к тебе, а друг к другу принюхиваются… Но это не фора, а лишь отсрочка, усек?

Оставалось только кивнуть и напялить перстень с топазом для вящей концентрации.

Фантик рассматривал предложенные камешки, мысленно витая где-то вне не только стен морга, но и пространства вообще. Сначала его внимание привлек крупный подвес из необработанного янтаря, и он осторожно взял его двумя пальцами. Легкий и теплый на ощупь, янтарь просвечивал красным в свете свечей…

А это что за странный камень?

Правой рукой Фантик притронулся к массивному перстню с молочным квадратным камнем, погладил его осторожно пальцами, покатал по столу…

— Этот! — Он положил янтарь и взял перстень.

— Гут выбор. — Пастор кивнул. — Это и есть белый агат. По идее он отгоняет от владельца еще и колдунов. Тебе сейчас как раз самое то. Примерь.

— Слушай Пастор, на кого я буду похож с этими побрякушками? На педика?!! — кольцо подошло только на мизинец правой руки.

— А на кого ты будешь похож в гробу, или того лучше на кресте вниз головой?

— Тьфу-тьфу-тьфу… — Толяныч напялил кольцо на указательный палец.

— Подошло? Хорошо. Пока сними. Потом оденешь, когда обсидиан выберешь. А сейчас еще моей настоечки, чтобы мозги прочистить, и начнем помаленьку.

Они выпили, и Пастор приступил к инструктажу:

— Значит так… Восток — там. Встанешь к нему лицом, восход солнца через семнадцать минут — тогда и начнешь. Постарайся его себе представить. Солнце, в смысле. Вот тебе нож…

Фантик почему-то ожидал, что это будет крис, но Пастор протянул ему узкий стилет с костяной рукоятью, покрытый руническими письменами, а сам стал быстро набрасывать что-то на листке бумаги.

— Вот знак. Это руна Фреира, бога плодородия… Такой же на медальоне. Режешь сначала так, потом — так. Потом повторишь еще дважды. Тройной знак усиливает защиту. Резать будешь на ремне — самое подходящее место вот здесь, чтоб напротив примерно этого места был. — Пастор ткнул Толянычу пальцем куда-то чуть пониже пупка. — Это активная точка, так называемый центр Хара. Делай аккуратно. Теперь вот что: надрежешь ладонь, левую… Вот этим соберешь кровь и очертишь знак так и так. Все делай над жаровней, кровь потом смоешь вот этим и тоже над жаровней. Все. А поверх прицепишь антидепрессатор, там специальные зажимы есть. Приступай, а мы пошли. Сделаешь — позовешь.

Все трое покинули помещение, Фантик прождал положенные семнадцать минут, и хотя никакого солнца представить не удалось — да и как его представишь тут, в морге-то? Разве что что-то такое оранжево-теплое… вырезал указанную руну.

15

Усталый, как собака Фантик плюхнулся на сидение и закрыл глаза — жрать охота! Или спать? Или то и другое вместе? Да, денек выдался тот еще.

Вагон метро раскачивался успокоительно…

Сначала они с Пастором поехали к мастеру по серебру, где и проторчали целый божий день, пока Фантик выбирал себе бирюльки всех мастей, пока мастер покрывал пули для нагана электролитным серебром. Вот сейчас Старичок дремлет себе на пояснице, а в барабане шесть новеньких блестящих, да и в кармане еще двенадцать… — и все это время Пастор зудел насчет техники безопасности. Вот день и прошел. Да еще и не ели ничего по соображениям духовности, мать ее туда и туда.

Фантик полюбовался на плоды своего выбора. Раньше он носил лишь серебряный гвоздик в левом ухе, но гулять — так гулять, и теперь руками он чем-то походил на робота из космического сериала. Или на папуаса. Одних перстней на пальцах висело шесть! Причем один, самый массивный — сдвоенный, в виде змеи, обвившей сразу средний и безымянный пальцы, он одел на левую руку. Забавно конечно, но к такому еще надо привыкнуть. Он предназначался на роль кастета.

Фантик начал было задремывать, как кто-то похлопал его по плечу. Весомо так, будто доской-сороковкой. С чего-то он решил, что это менты, сразу ощутил присутствие Старичка, и сердце екнуло. Медленно поднял голову, но вместо серых бейсболок узрел здорового борова с золотой цепью в палец толщиной на шее и такой же — на мясистом запястьи.

— Э… ты. Место уступи… У меня жена…

— Поздравляю. — Безрадостно сказал Фантик и опять опустил голову, но уже чтобы собраться. Свободных мест в вагоне было хоть отбавляй, но этому «типа» хозяину жизни захотелось подколоться. А рядом топталась коровища в платье-стрейч, обтягивающим необъятную корму, и с обожанием взирала на муженька — мол, сейчас он этого придурка, да за шкирман. И явно, что ей это очень нравится, и случается наверняка уже не в первый раз.

И что? Стать следующей жертвой или наган засветить?

Ситуация знакомая — после Реконструкции появилась целая плеяда бычья, считающего себя новыми хозяевами жизни. Только почему-то они все равно ездили на метро. Все при них: вульгарные гелиевые наколки, одежда в соответствии с «понятиями», массивная безвкусица в украшениях. Оба походили на боеголовки ракет средней дальности — толстые, тупые и самодовольные.

— Ты, урюк! Уступи место! — На Фантика пахнуло крепким спиртным духом: «Вот суки!!! Нажрались где-то в кабаке, а тут как падла целый день голодный. Золота на кило, так и ездили бы на тачке! Шелупень.»

— Пусть сядет там… — И он опять опустил голову. Драться не хотелось.

— Ты чего слякоть, русского языка не понимаешь?!! — И мясистые лапы ухватили Фантика за грудки, вздергивая на ноги. — Вставай…

Куртка затрещала, звякнули в кармане патроны.

«Нарвался, бляха-муха…» — подумал Фантик, не сопротивляясь и заваливаясь вперед, и тут же резко схватил агрессора за пояс и рванул на себя, впечатав колено тому в пах. Челобан повалился на него. Люди в вагоне с интересом наблюдали, словно за извращенческим шоу. Фантик повторил операцию еще дважды, как бы проделав фрикцию-другую, не давая противнику сложиться пополам — а впрочем, какой он теперь противник — и тут же шибанул ему лбом в подглазье.

Разжал руки, и чел присел на одно колено, сопя, как самовар.

— Извините пожалуйста, садитесь… — Вежливо обратился Фантик ко второй боеголовке, но она, похоже, самоликвидировалась.

Зато здоровяк начал мыча подниматься, еще не отнимая рук от промежности, и у Фантика возникло дикое желание опробовать свои перстеньки. Но тут двери распахнулись — станция Тульская — и он предпочел выйти из вагона, услышав вслед сдавленное: «Козел…»

Вот теперь выпить просто было необходимо. Фантик испытывал невероятную брезгливость к миру и отвращение к самому себе. Очень хотелось смачно плюнуть, но сегодняшний инструктаж был еще слишком свеж в памяти.

Мелкий дождь поселил в душе дурной коктейль из отвращения пополам с раздвоенностью. Громада Центра сливалась с тучами и давила своей мрачной массивностью пуще обычного. Центр сейчас напоминал рухнувшую на Землю гигантскую комету.

Толяныч нырнул в переход, ажурной трубой огибавший сплетение пневмо-магнитных магистралей, и через пару минут достиг цели — Казачьего рынка, где возможностей выпить как всегда вагон и маленькая тележка. Прямо возле ворот припозднившиеся бабенки торговали с лотка бананами. «И почему на лотках фрукты и овощи всегда лучше чем в торгаше-автомате?» — подумал Толяныч и приценился к ним, в смысле к бабенкам. Они ответно приценились к нему, и через пять минут дело было на мази. Толяныч угощал их ликером, они его естественно своим товаром. Бананами.

— Короче, через десять минут мы закругляемся — бери пару пузырей, и поедим к нам на Полежаевскую… — сказала ему бодрая брюнетка средних лет, демонстрируя в улыбке сияющую коронку.

Толяныч не возражал, даже слегка пощупал ее, пока другая сдавала товар угрюмому вездесущему кавказцу, но делал все как-то без души. Отвращение не проходило, и в конце концов он окончательно обломался, вспомнив, что дома его ждет Матрена. Опять же Танечки-близняшки должны подрулить, и конечно же Крот, которому есть чего рассказать.

Надо было спешить домой.

К подъезду Фантик подгребал уже гордый проявленной выдержкой и силой воли, чему поспособствовало умеренное возлияние коньяка на Пражской. Совсем не тот, конечно, что у Пастора, но с пивком покатит. А лучше бы принять той замечательной бодрящей настоечки, но уж чего нет, того, как говорится, нет. Руку приятно оттягивал пакет с провизией, а дома в холодильнике еще не совсем исчерпались запасы спиртного. Наверняка Крот не все употребил дождется, в этом вопросе на старого друга всегда можно положиться.

Лето ведь уже на дворе!!!

Дождь остался где-то над Центром, мрачная сторона жизни загнана на самое дно сознания, и проверялся по дороге Фантик чисто формально. «Хвоста нет…» — как заправский резидент подумал он, подходя к лифту. Подышав на перстни, потер их о рубашку и через минуту, довольный собой, уже подносил таблетку ключа к замку входной двери.

Матрены в прихожей не оказалось — Фантик удивился. И свет нигде не горит. А где же Татьяны, Крот? Странное запустение царило на жилплощади… Он прислушался и уловил подозрительные звуки в глубине квартиры. Та-ак.

Фантик несколько мгновений размышлял на тему — может ли быть глубина в двухкомнатной малолитражке, одновременно пытаясь определить источник шума. Таинственность обстановки дополняли сгустившиеся за окнами сумерки. Сразу на ум пришли все предупреждения Пастора.

Он аккуратно поставил пакет с едой на пол, стараясь ничем не звякнуть, вынул наган, зачем-то посмотрел в темное зеркало — ковбой, мать твою, где шляпу потерял? — тихонько взвел курок и осторожно заглянул в большую комнату. Тихо и пусто.

Никакой там боевой транс даже не ворохнулся. Значит что, опасности нет? Это вряд ли. Скорее старое-новое свойство опять дрыхнет без задних ног, придавленное внеплановым коньяком. А звуки продолжали раздаваться из темного узкого коридорного зева, что ведет на кухню мимо ванной с туалетом. Ага!

Фантик бесшумно скользнул в комнату, не переставая вертеть головой и держа на прицеле дверной проем быстро набрал номер Пастора. Тот обещал приехать через полчаса и запретил выходить из квартиры.

— Куда тут выходить, когда ЭТО в самой квартире и есть! — шепотом заорал Фантик, но Пастор уже положил трубку.

Толяныч разулся и на цыпочках подкрался к маленькой комнате. Заглянул никого. И тут его осенило — ванная!!!

Свет не горит, но источник звуков явно там. Вот опять…

Толяныч прикинул свои действия, но одновременно открыть дверь, включить свет и еще держать наган явно не получается. Примерил наган за пояс, но в тесноте коридора его не выдернешь, только локоть можно разбить об угол или холодильник. А если включать свет рукой с наганом, то скорее всего разобьешь выключатель. Да еще током трахнет. Вот, бляха-муха, дурацкое положение! Что же там такое происходит?

Какое-то время он стоял в носках в коридоре и ругался распоследними словами. Про себя, конечно…

Потом Толяныч осознал, что запах в коридоре витает вполне знакомый, и даже наверное очень определимый, если конечно напрячься как следует. Надо было сразу задействовать свое хваленое верхнее чутье вместо того, чтоб ушами хлопать. И не напрягаться же целых полчаса, пока там Пастор соизволит добраться до захолустного Чертаново!

А запах, сволочь, уже забивался в ноздри, щекотал что-то такое смутное и очень сладкое в памяти, дразнил, и запалил-таки бикфордов шнур знакомого желания, потек струйкой дыма к какому-то пороховому внутреннему погребу…

Спокойно!..

Осторожно, стараясь даже не шуршать одеждой, Толяныч присел; медленно, миллиметр за миллиметром донес револьвер до пола, коснулся глушителем — что же там в ванной-то происходит, а? И где Кротина, гад? А сам аккуратно тем временем переносил вес оружия с ладони на бледно-желтый линолеум, пока не положил его окончательно и бесповоротно… Выпрямился, а ухо само оттопыривалось в сторону двери, ловило такой знакомый ритм, который проявился в сперва хаотических отголосках, но понемногу обрел характерную направленность. Выдохнул и резко рванул дверь на себя, одновременно врубая свет…

В ванной Крот с азартом, вдохновенно трахал какую-то рыжую — РЫЖУЮ!!! девицу, а она ухала, как филин на сосне. Вот так дела!

Появления Толяныча никто и не заметил, да и не удивительно: здесь пахло спортзалом и еще этим же соблазнительным, что…

Яростный огонь возгорелся в нутре, и зверь, что сидит там же, взревел так, что даже стены задрожали. Виртуально, конечно.

Тут они как раз затеяли смену позиции, так что Толяныч получил полную возможность вступить в долю. Все напряжение минувшего дня, вся мерзость подозрений и отвращение к самому себе и окрестному миру, все это вдруг разрядилось в пах, и Толяныч повел себя адекватно: дрожащей рукой он нащупал язычок молнии — ВЖИ-ИК! — задышалось легче. И, успев лишь мимоходом заметить тоненький золотой браслет у рыжей на ноге, он отмахнул Крота в сторону как пушинку и пристроился, мгновенно войдя в заданный ритм. Обеими руками Толяныч вцепился в рыжие волосы, не прекращая движения развернулся вместе с ней на сто восемьдесят градусов туда, где маячил раскаленный — глаза бешенные, морда потная, аж лоснится вся — совершенно голый Крот. Толяныч подхватил ее под живот, надавил на буйно-рыжий загривок, и подтолкнул навстречу пышущему мартеновским жаром Сереге…

…Как они очутились в комнате, он даже не заметил. Но очутились. Может прошли весь коридор этакой монстровой каракатицей. Сознание ловило лишь отдельные отрывки действительности: муха на стене… алый сосок… блядская улыбка… охи-вздохи… почти наголо обритый золотистый лобок…

Потом была неопределенная возня на останках Малютки.

— Что? Сигареты? Да, давай перекурим… — и горький дым делится на всех. И снова вперед к вершинам блаженства. Покрытые потом, взъерошенные, задыхающиеся…

— Именем Жизни, дарующей жизнь, и семью именами бытия, заклинаю тебя ЗАМРИ! Замри!! Замри!!! — Громовой голос вырвал Фантика из водоворота соития и швырнул на холодный пол.

Мир действительно замер, лишь паучок неожиданности щекотно помчался по спине. Словно со стороны он наблюдал, как Пастор, в своем нелепом халате с росписью и огромных черных наушниках похожий свихнувшегося доктора, стоит на пороге, простерев руки в стороны, а Альба пытается вывернуться из-под Крота, застывшего в самой что ни на есть стремной позиции — так и врезал бы по заднице! — и спина Сереги лоснится от пота…

Время превратилось в вязкий кисель, в котором копошится герцогиня, пытается остановить свое поступательное движение Крот, и все медленнее, ватнее движения. И Матрена осторожно выглядывает из-за косяка. И реют полы пасторова халата…

Наконец герцогине удается выбраться, хотя сдвинуть тушу в шесть пудов, да еще неподвижную как бревно — воистину задача не из легких. Двигалась она не совсем уверенно, но уже выставила перед собой руки со скрюченными пальцами, и вот закружилась с Пастором по комнате в медленном, но смертельно опасном — это Фантик понимает по суете паучков уже по всему телу — танце.

У Пастора милицейский шокер, которыми он пытается достать Альбу, но без особого успеха — кажется он тоже двигался с усилием, словно завороженный собственным воплем. Разрядник потрескивает еле слышно. А может это лишь кажется…

И запоздалая, но от этого не менее острая боль взрывает локоть все-таки ушиб, как не берегся.

Толяныч выпал из течения времени, но Фантик, не обращая внимания на кисель и даже не пытаясь подняться, подтянул их общее тело, перекатился, захлестнутый яростью, воспаленный ею, взревел от боли:

— Ой, бля, сука рваная!!! — заставив всех замереть окончательно и бесповоротно. Лишь Крот дернулся конвульсивно, словно в электрическую розетку пальцем угодил.

Альба застыла. Замерла, окаменела…

Пастор, тот даже на миг опустил шокер…

И пользуясь моментом, Фантик сильно подбил рыжую герцогиню под колени, а Матрена с диким мявом сиганула ей на спину и впилась всеми когтями. Альба заорала благим матом, и тут же Пастор двумя быстрыми движениями коснулся ее плеч, легкий треск, и когда она опустила парализованные руки, третье касание пришлось чуть выше солнечного сплетения.

Герцогиня мешком рухнула на пол.

16

Толяныч пытался сварганить подобие завтрака, хотя какой может быть завтрак в четыре утра, иногда удивленно осматриваясь вокруг и еще не веря, что его внутренние операционки опять синхронизировались. Он вновь и вновь переживал, как почувствовал паралич, тело не подчинялось совсем, и тем не менее он сделал то, что сделал. Сознание в тот момент раздвоилось полностью, и он мог лишь пассивно наблюдать, как тело действует без всякого его участия. Фантик!!! Иного объяснения он придумать не мог. Но ведь Фантик лишь виртуальный клон! Он не может, не должен управлять телом. А вот поди ж ты.

Со стороны Толяныч чем-то напоминал сам себе новорожденного.

Пастор возился в ванной — что-то делал с герцогиней, она орала, как резаная, а Крот, уже облаченный в свои семейные трусы, сидел в кухне, прихлебывал виски прямо из горла и страшно, но невнятно матерился. Видимо, это помогало ему выйти из ступора.

Толяныч тоже страстно желал бы выйти из своего странного состояния, да вот только напитка для этого еще не придумали. Покетбук в очередной раз тупо уведомил, что в обнулении он не нуждается, и это тоже вносило добрую толику смятения в тот сумбур, что и так царил в его многострадальной голове.

— Какую же гадость люди пьют! — Это была первая членораздельная фраза, которую Сереге удалось произнести без добавления слов-паразитов.

Толяныч тоже приложился к бутылке:

— Пастор, ну скоро ты?!! Все готово!

— Яволь. Уже иду. — На пороге возник Пастор в своем клоунском халате, подпоясанном веревкой, и с кожаным чемоданчиком в руках — настоящий доктор Франкенштейн. Наушники, правда, он уже снял.

— Ну как она там?

— Нормаль… — Пастор поставил чемоданчик на пол и стал стаскивать халат. — Помоги-ка мне… Я позвонил мальчикам — они будут часа через полтора, мы ее заберем с собой. А пока пусть полежит спокойно. Только не заходите туда.

— А ты ее там случаем не препарировал? — Толяныч чувствовал жуткое измождение, словно не трахался, а по меньшей мере самолично обезвредил группу террористов, разгрузил состав с углем или сделал еще какую-нибудь такую же допотопную глупость. Горло саднило, обожженное вискачем и матюгами, и болел ушибленный локоть.

— Пока нет, только подмыл, чтоб духу вашего там не было. Растворчик конечно не из приятных, ну да ничего. Оклемается. Дас ист не просто женщина, это, друг мой, ходячий геносборник. И любой, кто на ней отметится, немедленно попадает в картотеку.

— В смысле?

— А в смысле, что она устроена таким образом, что гены, которые переносит твоя сперма запоминаются у нее там в специальных клетках. И тот, кому надо, может считать твой генотип. Вот так. Мне повозиться будет интересно…

— А может ты ее там того? Поимел, в смысле… — Встрял окончательно воспрявший Серега.

— Найн! Да и вам не советовал бы даже в гелевом презервативе. Тебе, кстати, больше, чем Фанту повезло, ты ведь ее первый раз отпробовал?

— Ну да… — Внушительный внешний вид Пастора и манера изъясняться Серегу явно впечатлили.

— Значит за себя можешь не беспокоиться. А вот Фант…

— Кстати, познакомься, Пастор, это Сергей.

— Ага, вот как! — Пастор протянул просторную ладонь, но серегина не уступала ни размерами, ни силой.

— Здорово ты меня, бля, напугал! — Оживленно говорил после обмена рукопожатиями Крот. — Я прямо обалдел в первый момент, а потом как даст что-то по мозгам! Аж скрутило всего… Эх, сейчас бы дернуть спиртяшки. Эта американская дрянь не берет ни фига.

— Да я и сам не ждал, что так получится, извини. Кстати, Фант, а ведь на тебя не подействовало, верно?

— Не знаю… Да нет вроде. — Что-то подсказывало Толянычу, что не стоит говорить, как оно было на самом деле. «Сосед», естественно, солидарно промолчал. — На герцогиню, кстати, тоже, если ты заметил. А у меня такое было впечатление, что просто Земля перестала крутиться на секунду… Не, хрень какая-то… Или все же похоже? Это ты применил какую-нибудь из своих примочек?

— Натюрлих, вполне безвредная штука.

— Да уж, однако скрутил-то ты ее все же шокером. Что, не сработало?

— Ну, подстраховаться-то никогда не вредно. А ловко это ты ее срезал, а! Альзо… Все хорошо, что хорошо кончается, — Пастор был настроен оптимистически. — Давайте за это и выпьем.

Он залез в саквояж, достал фляжку, открыл. Знакомый уже свежепряный запах заполнил кухню, даже Матрена и та задрала нос, втягивая воздух шумно, как крошечная лошадка. Выпили.

— ОХ! — Крот схватил Толяныча за голову, притянул, понюхал волосы. А-а-ах… Хороша микстура!

— Прозит. — Пастор довольно улыбнулся. — Альзо, Фант, твое дело, можно считать, закончилось. Дальше мы сами разберемся, а эта девочка нам расскажет — как и с кем. Думаю, она должна знать и других конкурентов. Так что поноси уж еще недельку перстеньки и все. Попозже я у тебя и твою находку заберу. Я тут навел кое-какие справки — тоже зер интересант. Говоришь, одноглазый ее на поясе таскал? Забавно, забавно…

Толяныча не оставляло ощущение, что Пастор старательно уводит его от какого-то вопроса, и весь оптимизм — лишь маска. Как и руна на ремне, бирюльки, пусть и с секретами, и эти бодрые увещевания — все липа. Смысл происходящего укрыт совсем в другом.

В голове в очередной раз щелкнул переключатель:

— И это все, что ты мне можешь сказать, Пастор?!! Я же человека убил, да не одного! Да еще девчонка та… Выходит, просто так, из-за этой дребедени. А ты мне — «забавно»!

— Послушай, Фант, — Пастор быстро глянул на Серегу, но Крот, видимо, въезжая в ситуацию, тут же скроил рожу кирпичом, мол не при делах. — Ты серьезно вляпался, очень серьезно. И лучше бы тебе не знать — во что. Я постараюсь, чтоб тебя это больше не коснулось, абер, имей в виду: возможно, что придется и еще кого-нибудь завалить. Такова реальность.

— Ну спасибо, еще больше успокоил! Нет, Пастор, я больше не смогу! И так-то в общем по случайности получилось, слишком неожиданно все вышло. А вот продуманно… нет, не смогу. — «Давай-ка и мы его проверим, братан!» оживился Фантик. — А эту Руку… Да забирай хоть сейчас! Поедем и заберешь. Мне она ни к чему.

Толяныч естественно не собирался отдавать артефакт Пастору, пока не услышит приемлемое объяснение происходящего. Но то ощущение, что Рука мощное оружие… И то, что Галина не стала выспрашивать о том, где он спрятал ее, а вместо того дала М-диск с вытащенными из пыли и нафталина данными, словно хотела заинтересовать, а может и заставить попользоваться находкой…

Пастор откинулся на спинку стула и поерзал, поудобнее устраиваясь, обежал глазами крошечную кухню. Крот разлил еще по одной.

— Нет, Фант, заберу, как и сказал — через три дня. Ты его надежно спрятал?

— Кого? — Повторение вопроса, который ему уже задавала старуха, говорит о том… Что у них общие цели? Какая между ними связь? Никакой быть не должно. Значит что? Только артефакт!

— Ну, Руку эту… — Вдруг смутился Пастор.

— Надежно, не беспокойся. Ни одна собака не отыщет. Три дня, говоришь? Ладно, на том и порешим. Надеюсь, ты мне объяснишь, что эта вся фигня значит?

— Яволь. Но ты уверен, что хочешь это действительно знать? Знание не всегда гарантирует спокойной жизни. Видишь ли, я сам еще многого не понимаю. А вот Альба… — Ага, Гоша все же проигнорировал последний вопрос, на рыжую перевел. Не прошел, выходит, проверочки, тоже каким-то боком замешан. — По твоим словам я сначала подумал, что она — обычная лярва. Сейчас есть такие, специальные девицы, с помощью которых можно подчинить человека себе. Своего рода суккубы. Воздействуют на тонком физическом уровне: афродизии, феромоны, вызывающие сильное возбуждение, гипноз. — Толяныч матюгнулся про себя — так вот что за дразнящий чутье запах. Феромоны! — Бывает, используют наркотические препараты, вводя их во влагалище. Трахнешь, и подсел. Все очень просто, не правда ли?

Толяныч опять кивнул, чувствуя себя, словно китайский болванчик и подопытный кролик в одном флаконе. Пастор продолжил:

— «Сладкая ловушка» известна уже наверное две тысячи лет как самый простой способ заполучить нужного человека. А ныне это дело благодаря достижениям науки и техники поставлено на поток: лярв специально воспитывают и обучают. Но теперь, когда я осмотрел ее поближе, уж и не знаю, что думать. Ведь имплантов у нее нет, пластическую хирургию на первый взгляд тоже не применяли… Странно. Обычно у искусственных лярв над губой родинка, своего рода видовая метка. А у этой веснушки вокруг губ. Природные… Это очень странно.

— Разве они бывают, суккубы-то? — Задал Фантик почти наивный вопрос. Новое качество существования сделало его жадным до разного рода информации. — Я читал про это конечно, кстати там же на эм-дюке, но по моему это все детский лепет. Так, страшилочки для взрослых.

— Встречаются изредка, можешь не сомневаться. Хотя вырастить суккуба дело хлопотное и дорогое, здесь одной генной инженерией не обойдешься, там еще и энергетический уровень присутствовать должен. А вот такие девицы быстрого приготовления…

— Но стебется она, мужики, высший класс!!! — Встрял переполненный впечатлениями Серега. — Скажи-ка, Фант, эта та самая рыжая, про которую ты мне тогда рассказывал, да?

Пастор прервал его взмахом руки:

— Время сейчас довольно странное, переходное, я бы сказал. В прошлом веке существовало две, как бы сказать, точки зрения — мистика и материализм, «маджи» и «текно», понимаешь? Терминология естественно заимствована. Пояснил Гоша, обращаясь к Кроту. — Так вот, любое событие имело объяснение как с одной, так и с другой точки. А сейчас что?

— Что? — Эхом откликнулись Толяныч и Крот.

— Сейчас практически сформирована третья — виртуальная, или как я ее называю «псевдо» реальность. Некоторые еще говорят — «виртуалка». И это ведь настоящая реальность со всеми атрибутами! И она пересекается с обоими другими. Псевдо-реальность! Посмотрите вокруг — все эти ретрансляторы, передатчики, спутники… Все излучает, создавая информационное поле. И скоро мы, плавающие в нем, как планктон, не сможем отличить — где действительность, а где виртуалка…

Крот прервал его спич, снова плеснув в стаканы:

— Ну, за нас. Реальных.

Эх, Серега, простая душа — подумал Толяныч, беря рюмку. Тут голова идет кругом, и опыты на нас ставят, а ему все по хрену. Завидую.

Выпили на удивление дружно, но Пастора с мысли так просто не собьешь:

— Псевдо — это искусственный сплав материального и духовного, то есть магического. Насильственный сплав! Поэтому совсем не удивительно, что из всех щелей лезет разная искусственная нечисть, хотя классической практически не осталось. Зато при нынешнем уровне техники можно вырастить гомункулуса какого хочешь вида в пробирке, внедрить в него сознание, наделить способностями. А можно создать его фантом, виртуального гомункулуса. Виртуальный естественно дешевле и проще, а транслировать его можно куда угодно, если там есть поблизости приемопередатчик достаточной мощности. Это может сделать даже распоследний кретин при наличии минимального технического оснащения! Ферштейн?

— Что за гумкулус? — Перебил Крот.

— Ты что, это серьезно? — Одновременно встрял Толяныч.

— Да уж куда серьезней! Это банальная эволюция. Пустых ниш в природе не бывает. Понимаешь ли, время беспокойное: прогресс нарастает бешенными темпами, моральные устои рушатся, ситуация повторяется совсем как в начале прошлого века. Круги Вечного Возвращения. Слышал?

— Ну, еще бы не слышать! Мне кажется, что я с них и не слезаю.

— Тем более. Сейчас они пошли чаще. Это верный признак того, что в ближайшие несколько лет круги сомкнутся в точку. Конец света! И как следствие — всплеск мистицизма во все его видах. А местом действия становится не только реальная жизнь, но и Сеть, как пространство виртуальности. Информационная война идет, и отражается она естественно тоже во всех сферах. А что в книгах пишут, а что в Сети транслируют? Это ж готовые пособия! Плодороднейшая почва для создания какой хочешь нечисти. Хоть виртуальной, хоть материальной. Каннибализм, вампиризм, колдовство, зомбирование… Свободная продажа наркотиков. «Нетяжелых», ха! Психика сдвигается, особенно во времена социальных потрясений, таких к примеру, как наша Реконструкция. Всевозможные маньяки — это, майне фройнде, просто цветочки! Некоторые сами почти осознанно искажают свою психику, а ведь вслед за этим могут произойти и изменения сущности. Вот полазай по сайтам, если интересно. Там все просто — одеваешь шлем, задаешь параметры, и лепи самого себя виртуального хоть монстром, хоть магом, хоть кем. Потом сохраняешься, и все — псевдодвойник готов к трансляции. А сколько народу фактически живет в виртуалке. Они же в «псевдо» живут! И что должно стать следующим шагом? Трансформации тела! Реального! Хотя последняя стадия мне в явном виде не встречалась. Пока. Но уровень хирургии и био-инженерии вполне допускают такое. Сейчас все эти процессы набрали такой ход, что только держись! Деньги могут все, а в виртуалку такие бабки вбуханы — обалдеть можно. Вот и насаждают моду, внедряют коды в сознание, дают простор фантазии — только бери, только жри, только играй и только плати. А людям все же свойственно подсознательно понимать, что это не по-настоящему, не совсем реально. Понарошку. Вот и размножаются разные культы, растут, как поганки после дождя. Якобы понарошку. Конечно полным полно и таких, у кого просто крыша едет. Сам понимаешь, варианты возможны. Да еще от прошлых времен осталось такое наследство! Наверное слышали про психотронные разработки прошлого века? Все эти спецслужбы, мировые церкви и прочие такое после себя оставили, что иногда просто волосы дыбом. Причем вся эта дрянь практически не подчиняется классическим законам. Выбивается из традиций, ферштейн? Например, серебра не боятся… А способность воздействия на подсознание через Сеть огромна. Подсознание старается приспособиться к текущим изменениям и возникшим потребностям, а в наше время это все уже тысячу раз пережевано в разных изданиях и фильмах, как в бульварных так и в серьезных…

— Ну ты и замутил, Пастор! Сам-то понимаешь, чего говоришь? Фактически ты считаешь нечистью всех психически неполноценных? — Пастора несло, но они слушали рассуждения, как завороженные.

— Да, при некоторых условиях. И не только их, еще людей неуравновешенных, склонных к экзальтации. Все они представляют потенциальную опасность, если попадут в умелые руки. Без наставника обычно получаются банальные маньяки, и чаще всего виртуальные, потому что в Сети нет механизма наказания. Но все равно, чтобы возникла нечисть, желательно наличие Мастера.

— Ну так мы все, что, потенциальная нечисть?

— Яволь… Заметь, псевдо-нечисть невозможно уничтожить даже если отключить ретранслятор, потому что их столько, что получается многократный запас прочности. Она просто автоматически переключится на соседний. В средние века было проще — отсутствие быстро обновляемой информации делало сознание людей не настолько гибким, и, стало быть, подверженным слепой вере в стереотипы, отсюда и конечное число видов нечисти. Ну, и естественно, недостаточное развитие материалистических наук… Лишь единицы могли прорвать круг принятых представлений. Из них выходили самые выдающиеся злодеи. Именно — Делатели Зла!!!

— Ну грузит! — Перебил Крот. — Давай хоть выпьем, а то все — нечисть да нечисть. За нас, мужики…

И то правда. Ничего не оставалось, как только выпить. Пастор закурил и продолжил:

— Очевидно, что для того, чтобы эффективно бороться против нынешней нечисти, нужно знать зависимость неуязвимости от новоприобретенных свойств причем как в материальном так и в информационном и энергетическом плане. То есть во всех трех реальностях. В принципе это возможно, однако требует долгого изучения методом проб и ошибок. А это значит жертвы, жертвы и еще раз жертвы. И время. Катастрофически не хватает времени. Они все время на пару шагов впереди. А бороться начали как ни странно именно приверженцы традиционной магической точки зрения. Они регрессивны по натуре, для них любое техническое новшество — шаг назад. Но их слабость как раз в приверженности к традиции: сейчас существует масса культов, последователи которых вовсе не следуют традициям, не верят в них или вообще понятия не имеют. То есть на уровне подсознания не имеют соответствующей кодировки. Да и сама магия меняет свои законы. Кстати Волошин это прекрасно сформулировал. В этом плане интереснейшее время — 30-е — 50-е годы прошлого века. При всем материализме большевиков суеверия, культовость, обряды сохранились, но приобрели столь причудливый облик в символике и традициях, что сам черт ногу сломит!

— Возможно… Один мой хороший друг, он увлекается историей, называл это Красным Оккультизмом.

— Хорошее определение. Самый простой тому пример — татуировки. Вы когда-нибудь обращали внимание на распространенность у матерых зеков различной советской символики в наколках, типа — «Раб КПСС», портрет Ленина? Герб и все такое? Несомненно, что подобные знаки помогали выжить, защищая не только от астральных воздействий, но и от чисто физических.

— Бляха-муха, Пастор! — Попробовал приструнить севшего на любимого конька Гошу. — Мало того, что загрузил дальше некуда, да еще и забыл, что мы с Серегой не в курсе.

Пастор встряхнулся, провел ладонью по лицу:

— Да, действительно увлекся. Уж больно тема эта интересна. Давайте-ка выпьем… — Крот с готовностью налил. И они конечно выпили. Пастор подышал, и, сверкая перстнями, полез за закусью:

— Так вот. Один мой приятель проводил небольшое исследование и пришел к выводу, что процент выживаемости в лагерях людей с такими наколками был гораздо выше среднего. Причем заметь, что вождя тогдашнего изображали у сердца, а «Раб КПСС» откровенно писали на лбу. Герб рисовали на руке. На самых важных местах — сердце, голова, рука…. Ну и традиционная символика сохранилась — церкви, солнце, звезда, свастика. Все здесь не так просто, особенно если учесть, что НКВД чуть ли не с самого начала занимались не только паранормальными явлениями, но и откровенной чертовщиной…

— Ну ты даешь! Коммунисты же все как один в материализм верили.

— Ха! Все дело только в объеме знаний. Вот например гипноз — еще лет этак сто назад гипнотизера считали бы колдуном, а сейчас пожалуйста, Пастор сунул руку в саквояж и извлек уже знакомый перстень с гематитом. — Да у тебя же половина фенек в прошлом веке за колдовские сочли бы! А коммунисты… Ты что думаешь — если у Гитлера был батальон тибетских монахов, то у Сталина не было? Понятие стратегического паритета существовало уже тогда. Ну а что в лагерях творилось… Велись даже работы по выведению бойцов — зомби! И отбирали туда самых проверенных борцов Революции, В основном — из ЧК-ГПУ. Я склонен думать, что отбор происходил во время репрессий. То есть их не просто расстреливали… Как бы это объяснить… Во многих мистериях, да почти во всех, инициация неофита происходила путем как бы смерти с последующим возрождением. А большевики — они ж максималисты были. Сам можешь догадаться, до чего они могли дойти в рамках твоего Красного Оккультизма. И натаскивали этих, выведенных, на защиту именно большевистской символики. Так-то вот… Ну да это все можно говорить в основном по слухам, информации очень мало до нас дошло.

— Вот ты, Пастор, тут так распинаешься о нежити, в машине циклопа пахло, как у тебя в морге. — Попытался Толяныч вернуть разговор на реальную почву. — Отсроченная смерть, говоришь? Возможно. Я только не могу понять какую работу должен был тогда выполнить слюнтяй, что отсрочили его смерть? Меня куснуть и только? Тогда чего ж сразу не куснул там, на Менделеевской? Ты говорил о нем во множественном числе. Серийное производство ядовитых мертвяков? Ну и ну!

— Спокойно, Фант. Ты только краешком столкнулся с этим, береги нервы. Я ж тебе пока ничего толком сказать не могу. Вот разложим ситуацию, наведем справки, тогда, думаю, многое прояснится.

— Знаете, мужики, — встрял Крот, нашедший наконец, что сказать. — У нас один старлей есть — участвовал во втором Южном. Так вот он как-то по пьяни рассказывал, что у них там проходили обкатку какие-то крутые вояки, так с ними духи даже не вязались — Шайтан, шайтан!!! И уебывать. Жили они отдельно, к ним никого не пускали, и всякие контакты запрещались. Еще говорил, что к ним забирали некоторых убитых и что-то там с ними вроде бы делали. Короче, много интересного рассказывал, но это ж по пьяни…

— Вполне возможно, что это отсроченная смерть в чистом, так сказать, виде… — кивнул Пастор, разливая. — Мы сейчас тоже не по трезвому говорим. Можешь меня с ним свести?

— Конечно.

— Ладно, договоримся. Слушай Фант, ты тут говорил как-то, что мол от одного из этих, — он кивнул в сторону ванной, — пахло, как у меня в морге. Это хорошая зацепка. Очень хорошая. Я наведу справки….

Явились «младшие научные сотрудники». Саша нес в руках аккуратно свернутые носилки с магнитными фиксаторами.

— Наконец-то. — Сказал довольно нетрезвый уже Пастор. — Забирайте в ванной.

И посмотрел на Матрену.

Девочка снова дежурила у зеркала, навострив уши. Толяныч всегда считал, что уши у нее играют в мимике туже роль, что и брови у человека. Сейчас они были строго нахмурены.

— Интересная у тебя кошка, живая. — Пастор покачнулся и попытался, было ее погладить, но Матрена тут же покинула прихожую. — Сейчас такого практически не встретишь. Помнишь, как она на лярвочку нашу сиганула?

— А она Альбу с самого начала невзлюбила. — Толяныч предложил Матрене свою ладонь для изучения.

— Ага, почуяла значит. Интересно бы на нее поближе взглянуть… Ийк!

— Бляха-муха, Пастор! Кошку вскрывать не дам! Может ты и меня захочешь посмотреть?

— Неплохая мысль… Ийк! Не зря же Григорьич в тебе что-то такое увидел. Ну да ладно, мы пойдем…

Мимо продефилировали помощнички с большой дороги, в очередной раз порадовав Толяныча своими мрачными физиономиями. Альбу они несли, как большой куль, туго спеленатый в смирительную рубашку с уже знакомыми росписями. Пастор притормозил у двери, привалился к косяку:

— Пару дней я с ней повожусь, а как все утрясется, я тебе расскажу результаты. — Он потирал руки, как бы предвкушая предстоящее вскрытие, и криво улыбался.

— Пастор! Да ты маньяк. — Толяныч чувствовал страшную апатию. Дико хотелось спать, так что разговоры уже проходили краем сознания. — Не хуже тех, о ком только что тут нам втирал.

— А что, знаешь, как говорят — чтобы остановить маньяка нужен другой маньяк. Так-то. Да, вот еще что: артефакт я у тебя заберу наверное послезавтра. Так будет лучше — чего тянуть. Интереснейшая это вещь — я слышал о подобном. Обычно это называется «Рука Смерти». Или еще «Рука Славы». Кстати на твоем эм-дюке это довольно подробно описано. Обратил внимание?

— Да нет, как-то не до того было. Это же не мой эм-дюк…

— Зря. Страшное оружие, кстати говоря, как раз из мистической реальности. Утверждается, что с его помощью можно заставить человека покончить с собой, а можно — убить другого. Наверняка это еще не все. Ну да там посмотрим, ведь может быть и новодел технический. — Он ткнул Толянычу в руническую бляху на ремне. — Корпус-то можно в любом виде изготовить. Посмотрим.

И тут Толяныч вспомнил еще одну зацепку:

— Постой, Пастор! — Он метнулся в маленькую комнату и отвернул линолеум в углу. Открылось отверстие в полу — бетонная плита имела полость, откуда он извлек сначала ТТ в промасленной тряпке, а затем трофейный крис. — Вот чего я тебе забыл показать.

— Ага! Очень интересно. Эта штука многое объясняет. — Пастор осторожно открыл свой чемоданчик и положил кинжал внутрь, а Толяныч уже расхотел требовать объяснений. — Спасибо. Я тебе его потом верну, если не ошибаюсь, это музейная вещь. Денег стоит. И последнее: пока все не закончится — с Бербером не разговаривай ни в коем случае. Это я сам сделаю, и если будут наезжать, отсылай ко мне, мол, ты не при делах… Ийк! Ну мы пошли, а ты отдохни, развейся, съезди куда-нибудь.

Уже взялся за дверную ручку. Обернулся, глянул хитро:

— Кажется, ты не очень-то мне поверил. Во всю эту чепуху с нечистью, верно? — Толяныч кивнул. — Ладно, может и сам убедишься на досуге… А скажи-ка, где это ты заклинаниям выучился?

— Ты про что?

— А вот про то самое. Эту рыжую ведь ты спеленал, а не я своим шокером. Так мне кажется.

— Да не. Ерунда какая-то! Да как я ее мог спеленать, когда на полу валялся?…

— Матерное слово воздействует на нечисть. И раз подействовало, это говорит, что твоя рыжая подруга — из настоящей. Не псевдо. Ладно, все будет путем. Но будь поосторожнее. Видишь, как твоя кошка в зеркало глядится? А зеркала, между прочим, самый простой путь куда угодно, если конечно знать, как ими пользоваться. А такие люди есть. Так что занавесил бы от греха… Да. Пошел я. Поостерегись несколько дней, эти ребята ох как не любят, когда их так обижают. Могут себя проявить. Но я-то успею раньше.

— Постой Пастор. Один вопрос.

— Фант, мне пора.

— Последний… Насчет этих кругов… Сколько это — «несколько лет»? Когда они сойдутся в точку?

— Ну, брат, у тебя и вопросики. Если б я знал, уже сегодня бы начал личный ковчег строить. Это, натюрлих, вопрос вопросов. Есть, правда, одна теорийка… Ну, что для каждого человека точка это своя. Ин-ди-ви-дуальна-я. Ферштейн? Вот то-то. Пока.

И он ушел.

Толяныч закрыл за ним дверь, и подумал, что надо было предложить Пастору свою помощь. Но сил не осталось ни грамма, и он поплелся на кухню, мимоходом отметив, что Кротельник уже завалился спать. Автоматом маханул рюмку водки и поплелся назад в комнату. В прихожей перед зеркалом по-прежнему сидела Матрена и внимательно смотрела в него, словно сторожила. Может и правда занавесить?

— Нет уж, — Толяныч ткнул фигой в зеркало. — Примета плохая. Точно покойник в доме.

«А ты что, уже в приметы веришь?» — сил отвечать внутреннему соседу тоже не нашлось. Он погладил Матрену по спине. Ммурр… было ему ответом. И тут Толяныч увидел таракана, ползущего по тумбочке и нагло отражающегося в зеркале. Этого Толяныч не любил, и, быстро сорвав тапок с ноги, со всей дури жахнул по тумбочке. Матрена посмотрела на него недоуменно. Таракан в зеркале преспокойно продолжал движение. Вот бляха-муха! Он поднял глаза и слегка покачнулся: в зеркале был таракан. Рыжий как герцогиня, но его самого в зеркале не было! Вернее не было Толяныча, носителя, общей материальной оболочки!

Виртуалка, однако. Псевдо.

Так… Надо бы еще выпить, а то как бы не сжаться в точку. Он пошел будить Крота.

— Слушай, Серега, а куда подевались Танюшки? Я, понимаешь, был в настроении порезвиться, а тут…

— Не нарезвился, бля? — Серега спросонья был зол, как стадо диких кротов. — Знаешь, братан, у меня есть бляди — только дай, но эта!!! И где ты только таких находишь? Я рта не успел открыть, как она уже у меня в штанах ковырялась! Ну девка, ну огонь!

Крот вскочил и помелся на кухню, поддергивая на ходу трусы. Взял сигарету и закурил.

— Ну чего, по одной и спать? — Он уже разливал, так что отказываться смысла не было. — А бабы… Они отвалили почти сразу за тобой, что я их держать должен что ли? Обещали позвонить. А тут эта… заявилась — тебя спрашивала. Дальше сам видел…

— Мудила!!! Ей же Рука эта сушеная нужна была! Ты что, не вкурил, о чем тут Пастор битый час разорялся?!

— Да ну его, нажрался и понесло. Фигня это все — псевдо-шмевдо.

— Да я тебе верняк говорю. Оружие это! Вот за ним и охота пошла. А еще мне та старуха у Мурзика эм-дюк дала, так там все в цвет, точно так как Пастор говорил. Сердце, голова, рука. Понял? Если кто соберет все три вместе, такое будет! Может даже конец света.

— Да? Ну тогда за наше здоровье. — Крот проявил здоровый материализм. Думаю, оно нам еще понадобится.

— Типун тебе на язык!

И они завалились спать.

…Фантик проваливался в сон все глубже. Да и на сон-то это было мало похоже — сырая и промозглая мгла утягивала его вглубь себя со все возрастающей скоростью. И скоро движение превратилось в падение в бездну. Подспудно Фантик знал, что дна нет и не будет, и что он улетает все дальше от своего мира. Становилось все холоднее.

Его охватила паника.

И тут же он шлепнулся на гладкую, как стекло, черную поверхность и распластался на ней, как лягушка. Удар выдавил из легких воздух, но падение прекратилось. Однако перевести дух не удалось — опора оказалась наклонной, к тому же — идеально ровной, и он отчаянно прижался к ней всем телом, раскидывая ноги и руки, пытаясь присосаться, прилипнуть, чтобы замедлить свое скольжение к краю — в том, что край близок, Фантик не сомневался — и все же продолжал скользить.

И вот он, край…

Фантик в последней попытке растопырил даже пальцы, стараясь увеличить площадь соприкосновения с поверхностью, но это не особо помогло, и ноги повисли над пропастью. Край больно врезался в ребра, но вдруг среди судорожных конвульсий мысками сапог Фантик нащупал опору. В воображении возник огромный черный куб или скорее пирамида, привешенная в черной же мгле. Но это длилось лишь мгновение, поскольку опора, пусть мифическая, но была, и диким напряжением мышц он все же остановился и замер, упираясь животом в острую грань, в нелепой позе, полностью противореча законам физики, и…

И сорвался.

Причем, скольжение возобновилось по этой новой плоскости, но в спину хлестнули струи дождя — жутко, противно и холодно. Поверхность стала мокрой, а руки мгновенно окоченели. Эге, а сторона-то — подветренная.

И снова острое ребро впивается в грудь, и снова мгновение неподвижности, скрип сухожилий и зубов, и снова срыв… И так без конца…

«А чего я собственно рыпаюсь? — вяло подумал Фантик, — не падаю ведь…»

И тут же упал.

Но это падение было отлично в корне. Скорее — плавный спуск или планирование перышка.

Фантик вынырнул на свет, как истребитель из облаков, вот только облаков-то он и не заметил.

Внизу расстилалась ровная зеленая равнина, неровно рассеченная рекой, как на пейзаже Куинджи. Черное небо с неестественно белым светилом в зените. И здесь разворачивалось целое действо — по траве носились кони, сшибались, разбегались и сшибались вновь…

Постепенно Фантик въехал в происходящее — на его стороне реки метался белый жеребец с черными копытами и ноздрями. Он пытался помешать перейти реку огромному вороному, сталкиваясь с ним грудь в грудь и сбрасывая того назад в реку. Почему-то Фантик решил, что все это имеет к нему непосредственное отношение и наблюдал за ходом поединка некоторое время…

Вдруг картина резко сменилась, и он уже стоял на вершине холма, нет, скорее даже на некоем гребне типа водораздела. Поверхность плавно спускалась, гребень чуть заметно изгибался правее, а внизу, в долине клубился густой туман. Словно гигантская чаша с кипящим молоком. Фантик ждал восход солнца, но почему-то был уверен, что солнца так и не дождется. Потому что его здесь просто нет. Только эта огромная яркая лампа в зените.

Из-за плеча его доносился усталый голос:

«Я не смог ничего сделать, он прорвался…»

— Ладно… — сказал Фантик и проснулся.

Некоторое, довольно продолжительное время Толяныч лежал, тупо глядя в потолок и пытаясь осознать, где же он все-таки находится? Тревога в душе не проходила. Потом слегка дрогнула малютка — это девочка мягкими лапами вспрыгнула на кровать, и вдруг он остро пожалел, что рядом нет Пички. Э-эх…

Крот в маленькой комнате храпел, как дизельный движок.

Матрена потопталась на подушке рядом с ним, умащиваясь, и наконец улеглась, предварительно обнюхав ему лицо.

— Привет, девчонка… — Толяныч погладил кошку. — Знаешь, как бороться с этим самым псевдо? Так я тебе скажу: вырубить на хрен всю виртуалку разом. Спутники посбивать, ретрансляторы снести. И все!

Толяныч обнял кошку и под ее урчание заснул крепко и без сновидений.