Тремоло

Андрей Хуснутдинов

ТРЕМОЛО

- ...Да будь ты проклят со своим Тремоло и всем своим полком, и лучше б вы сгорели тогда!.. - услышал Плен голос Тырсы и открыл глаза.

Тырса валялась на полу, и голова ее вздрагивала, как прикатившийся апельсин. Стучали часы. Легкая мышиная вонь стлалась в душном воздухе.

- Все прыщи выдавила? - спросил Плен, прочистив горло.

Много лет назад, еще до переезда, Тырса записала в телефонной книге: "Детьми заразны мужики, а болеть приходится нам, бабам", - и он до сих пор не мог простить ей обидной мысли. Прыщи и дети были для него одним понятием...

Охая, Тырса села на край кровати и шмыгнула носом - Уйду я, - скучно сказала она. - Куда глаза глядят. Каждый раз одно и тоже. К чертям собачьим. Жди своего Тремоло.

- Иди, - согласился Плен, доставая сигареты, - Только каждый раз одно и то же.

- Скот ты... - Тырса потянула на себя одеяло.

Он вышел на крыльцо, закурил, хрустя коробком, и зло смотрел на звезды.

Все нормально, думал он То есть со стороны это конечно, странно курить каждую ночь после того как жена оказывается на полу, но все-таки нормально Для данной местности Очертания Памятника отсюда, с крыльца напомнили корму тонущего корабля, и это было торжественно. Плен даже на чуть-чуть задержал дыхание Тремоло бы остался доволен. Ух. Он было снова подумал о письме, но как всегда поздно - Тырса перебила его. Ведьма вспомнила о своих обязанностях. Вякнула дверь.

- Заткнись, -заранее впрочем, безнадежным голосом, попросил Плен...

Начало "политинформации" он обычно пропускал вначале было нытье и брызги, и сдобренные слюной просьбы о почитании памяти "собственного ребеночка". "Собственного ребеночка" - в противовес "треклятому, трижды и заслуженно растреклятому Тремоло". Вот дальше становилось интересней, Плен прислушивался: никакого Тремоло не было, а если и был, то все-таки никакой не Тремоло, а так себе - дрянь, плюнуть и растереть, а коли так, то где это видано, чтобы дряни ставили памятник? - ну хорошо, Памятник все-таки поставили и все-таки дряни, но зачем писать на Памятнике, что дрянь жива и переживет всех нас? - на памятниках пишут: вечная слава - не "жива" и "переживет", а вечная слава - дряни такой-то, и тут же дата - число, месяц и год дрянной жизни и смерти, - ну ладно, ну хорошо, дрянь и в самом деле звали Тремоло, но ведь Тремоло тоже мертв - мертв, как эта груда цемента и прочая, и не кто иной, как ты, был единственным свидетелем его смерти и в некотором роде причиной - сам, сам подпихивал в нутро этого своего танка, потому что Тремоло цеплялся за тебя и мог увлечь за собой, а ты хотел жить и был прав, когда объяснил ему наглядным образом, что в ад тебе рановато, а дома тебя ждет жена, ребеночек и прочая...

Коротко развернувшись, не целясь, Плен ударил жену по лицу - та полетела в дверь, - встряхнул кисть и подобрал выпавшую сигарету. Сигарета погасла, он снова поджег ее. Тырса уже материлась в прихожей, и дверь закрывалась сама собой...

Он пошел посмотреть газоны.

Газоны окаймляли Памятник со всех сторон, разделенные по частям света бетонированными аллеями, и с темнотой уподоблялись пастбищу, - городская травка нравилась грызунам.

В одном из капканов и оказался вредитель. Прижав длинные уши к спине, он смотрел на Плена, как всамделишный пленник. "Эх ты", - только и сказал Плен.

Сильным ударом ноги, как молотом, он втоптал животное в землю, и разомкнул зубчатые дуги капкана.

Сигарета опять погасла, он с досадой замер... Кролик открыл рот, в его тельце что-то похрустывало... В натужном столбнячном отупении, как в туалете, Плен сидел некоторое время на корточках, выбирая - идти в дом за сигаретами или лезть в карман за спичками...

Плюнув, наконец, забросил сочащийся пушистый трупик в поле и пошел в дом. И у крыльца опять плюнул..

Тырса уже храпела.

На следующий день прежде, чем начать на газонах прополку степной швали, он вымыл Памятник. Шланг он подключил к опущенному в колодец насосу. Брызги разлетались на солнце радужными насекомыми.

Тырса молча возилась с насосом, который заодно со струей норовил выплюнуть и хобот шланга. Пахло мокрым бетоном и размокшими удобрениями. Наконец, Плен сказал выключать и сворачивать.

Закурив, он долго приглядывался к лоснящейся впадине на фронтоне Памятника: "Тремоло жив и переживет нас всех" .. В свете дня Памятник не производил того торжественного впечатления, какое являлось с сумерками. Так он, скорее, был похож на пандус, возведенный непонятно зачем среди поля кататься разве по нему туда-сюда, нарабатывая навыки движения по склону, или на волнолом, но только в этом случае удостаивался удивления вопрос не о силе, которой сей волнолом должен противостоять, а о силе, которая помышляла о таком противодействии. Что и говорить - Плену не нравились дневные сравнения. Они казались ему безысходными.

Пуская из носа дым, он с сожалением думал, что когда-нибудь сделается философом...

Прополка заняла все время до обеда.

Потом Тырса ушла на ферму за молоком, а он прилег отдохнуть.

Заснув, он увидел многоместный древнегреческий туалет (почему "древнегреческий" - потому что мраморный и в пыли), - открытый, солнечный, похожий на заброшенный зрительный зал... "Амфитеатр", - была его отчетливая мысль после пробуждения, и странно: он не только не знал, как ее толковать, но он даже не знал, что такое амфитеатр.

- Это, - спросил он у Тырсы. - Что значит амфитет... амфитеатр?

Тырса разливала молоко по банкам, и полные банки составляла в холодильник.

- Ну его, - вздохнула, облизывая пальцы. - Коньяк какойнибудь. Выпить, что ли, хочешь?

- Да нет... Странно малость...

- Я ж говорю - коньяк. Звездочек много и дорогой. "Амфитеатр".

- Каких это звездочек?

- Пятиугольных, не бойся.

- Я не боюсь...

Покончив с молоком, Тырса присела у окна. Какая-то мысль мяла ее подбородок.

- Пленчик, - неожиданно и нежно попросила она, и ее губы вытянулись трубочкой. - Я ж ведь давно договорилась... Давай сходим. Он доктор хороший, опытный, он все знает, сам воевал. Давай. Он ничего не будет делать, только послушает, и скажет. Это быстро... А то ведь каждый день, каждый божий день одно и то же, это нельзя.

- Чего? - не понял Плен.

Тырса вздохнула, как будто принесла большое ведро воды, и ответила совершенно другим, хриплым голосом: - Ничего, мой готовенький. Ничего... Иди дальше. В психушке за одной партой лежать будем. Иди..

Захохотав, Плен вышел на крыльцо и попинал перила: - Колода...

И крикнул в дом: - Пугало, тьфу!..

Дрожащей рукой полез за сигаретами, но пачка хрястнула в пальцах: звеня траками, по проселочной дороге полз огромный танк старого образца, и белая пыль летела непрозрачной фатой..

Все светилось. Светились стены, пол, потолок, даже руки Плена, когда он смотрел на руки. Посреди комнаты, за ослепительным столом сидел ослепительный Тремоло и рассказывал о своей прошлой жизни. Наверное, в доме разорвалась фосфорная бомба. Плен слушал.

Тырса была где-то рядом, где-то позади и слева, и тоже слушала.

Все неправильно, говорил Тремоло. Потому что все в прошлом. Наша сегодняшняя жизнь, простите за каламбур, - плен и покаяние. Все неправильно. Вот я ем тут ваши сосисочки - ничего так сосисочки, не подумайте,и одновременно не ем. То есть мое назначение кончилось. Тогда еще кончилось, когда я в танке горел. Не в обиду будет сказано, но ты оказался неправ, Плен Честное слово. Не в ад ты меня подталкивал, а в рай, и потому-то цеплялся я за тебя, что показать хотел, от чего бежим всю жизнь без оглядки. Такие дела.

Машина с пустыми баками, и машина эта катится по инерции и под откос вот что мы представляем собой на современном этапе. Только машина каяться не умеет. А мы каемся. Донкихотствуем и скотствуем Строим мельницы с единственной целью - уничтожать мельницы Ты не подумай, что я тут смеюсь над тобой. Я как раз считаю, что так и надо. Сам такой. Сгорел дотла, собрал свой прах в баночку, приладил к баночке ручки-ножки, и пошел строить мельницу. Ха. Эти идиоты стали объяснять мне, что танк нельзя купить потому, что он не продается и портит в мирное время асфальт Что это орудие убийства и инструмент военных действий. Бог с ними... Вот ты поставил свой Памятник, и кто-нибудь говорит тебе, что это инструмент военных действий? . Жена говорит? Ха-ха-ха! Молодец жена!.. Кстати, не имел чести и тому подобное..

Как-как? Тырса?.. Великолепно! Памятник как инструмент военных действий на личном фронте. Запишем. Избыток частных истин создает одну большую истину, похожую на фиг,у... Кстати, почему только сосисочки?.. Сосисочки - это следствие, которое мы обнаруживаем на дне наших стаканов. Да здравствуют причины следствий, которые мы обнаруживаем на дне наших стаканов!. Плен, дружище, на одну минуточку... Так сказать, за мной. . Тырса, мы всего на одну минуточку, не волнуйтесь...

Отведя руку гостя, Плен пошел следом за ним на улицу и все почему-то глядел ему в середину аккуратного бритого затылка.

От танка пахло маслом и апельсинами. Вблизи он казался необъятным, как гора.

- Прошу, - сказал Тремоло, забравшись на башню и Плен опять отвел его руку...

Изнутри гора была уютной квартиркой со всеми удобствами и даже с занавесочками на приборах внешнего наблюдения. Плен сразу ударился головой и присел - оказалось, что на диванчик, и оказалось, с подушечкой.

Тремоло достал спирт.

Выпили за Дон-Кихота и его осла. Ничего, сказал Тремоло, люблю неточности. Весь мир - сплошная неточность и прочая. Пушка стреляет, но нет снарядов, такие сейчас не выпускают - Есть, - сказал Плен -- У меня есть два В погребе Выпили за пушку, которая стреляет снарядами которые не выпускают, но все-таки есть в погребе.

- Даже по-моему, три, - уточнил Плен.

Выпили за уточнение.

- На твоем месте мне было бы неинтересно жить, - признался Плен.

Тремоло кивнул и включил телевизор. Были сплошные помехи и треск... По броне застучали чем-то металлическим.

- Отстань! - гаркнул Плен, наливая себе очередную порцию.

Тремоло полез к пушке. Выпуклый потолок квартирки с нарисованным облаком и двумя ангелочками стал вращаться вправо, и Плен опустил голову. Ни с того ни с сего ему вспомнилось, отчего возник пожар - подтекало топливо...

- Давай снаряды, - сказал Тремоло.

- Есть...

Снаряды были тяжеленные, под смазкой, и Плен таскал их по одному, с остановками. Тырса щипала его за ноги и выкрикивала всякие слова. Во время одной из остановок, матюгнувшись, он погнался за ней и отвесил хорошего пинка по заду. Она убежала в дом и больше не показывалась... Вечерело. Солнце уходило в красное пространство.

Первый залп дали по ферме. Квартирку тряхнуло, как пустой графин. Что-то разбилось. Второй снаряд ушел на почту. Тремоло продекламировал: Предательство - вроде ваты. Удар Смягчен прямым попаданьем...

Допили спирт, сверили часы и поехали на ферму.

Тремоло продолжал декламировать. Плен тряс головой.

Двигатель, занавешенный гобеленом "Девушки собирают мак", хрипел, как равнодушное животное.

Пахло апельсинами.

- ... ибо он полагал, что всякое промедление с его стороны пагубно отзовется на человечестве: столько-то беззаконий ему предстоит устранить, столько-то кривды выпрямить, столько-то несправедливостей загладить, стольких-то обездоленных удовлетворить!..

Плен открыл в "облаке" командирский люк и высунулся по грудь наружу. Шумел ветер. Над фермой пучился дым. Снаряд угодил точнехонько в маслобойню, кто-то там бегал с ведрами и лопатами..

Танк увеличивал скорость.

- Сядь! - крикнул Тремоло. - Закрой люк!.. Сядь и держись.

Плен послушно сел и поглядел в телевизор. Черные жирные полосы бежали по экрану сверху вниз, как шпалы. "Чух-чух", - сказал про себя Плен, сжимая кулаки.

- Тут что-то ударилось в квартирку спереди, съехало под гусеницы и захрустело, зачавкало там с воем и хрюканьем, разжижаясь до такой степени, что квартирка пошла юзом.

- Скотный двор! - сказал Тремоло. - Наполняем баки, черт побери!

- Ага, - поддержал его Плен.

Двигатель чихнул...

Несколько раз еще что-то принималось оглушительно хрустеть и лопаться под полом, скрестись в него железными когтями, пока Плен не догадался, что движение идет по кругу, по закручивающейся внутрь спирали, и спираль эта давит навоз. Почувствовав дурноту, он рва-нул воротник и наклонился в угол к огнетушителю. Его стошнило. Он утерся гобеленом и стал искать воду. Под ногами хлюпала солярка.

- Та-ак! - захохотал Тремоло. - Ок-кружаем!

В баре, сооруженном на месте рации, оказался лимонад; Плен выпил одну бутылку. "Хва-атит!" - устало попросил он, и танк вдруг остановился, все замерло.

Тремоло дал куда-то короткую очередь из пулемета и полез в командирский люк через облако.

- ...Не бегите от меня, сеньоры, - послышался его голос, наполовину заглушаемый собачьим лаем, - ибо рыцарям того ордена, к коему я принадлежу, не пристало чинить обиды кому бы то ни было. Я попрошу вас о немногом, и просьба моя будет мизерной, выслушайте меня...

Плен пробрался к пулемету и посмотрел в прицел.

Перед танком, задыхаясь от недавнего тяжелого бега, стояли несколько оборванцев, в коих с трудом можно было узнать фермерскую семью. Дети плакали, родители что-то им объясняли, и мать уже дважды срывалась на крик. Ополоумевшая овчарка, брызжа слюной, кидалась на гусеницы.

- ...Я всего лишь прошу вас, так сказать, отца и мать сего незабвенного семейства, продемонстрировать своим милым пасынкам происхождение комплекса царя Эдипа, дабы те получили твердый ориентир в своей дальнейшей жизни и не мучились постыдными терзаниями выбора между тем-то и тем-то, вы понимаете меня... Можно начинать.

Отец семейства - Плен не помнил его по имени - что-то сказал, ухмыльнувшись и встав к танку полубоком, как бы заслоняя жену и детей.

- ...Как? - удивился Тремоло. - Не можете тут, на свежем воздухе? Уверяю вас - можете, и не только можете, но и с успехом... Начинайте.

Плен выстрелил в собаку - та не давала слушать.

Короткая очередь разорвала ее тело на части, и в людей полетело красно-черное отрепье, брызги. Взметнулась пыль. Кто-то из детей упал, и мужчина подпрыгнул к танку в боксерской стойке - он был боксером, вспомнил Плен,..

- Ну-ну, - пригрозил Тремоло. - Я же сказал - начинайте.

Мужчина словно подавился. Некоторое время он еще готов был броситься на броню с кулаками, но - сник, отступил. Что-то сказал жене. Та закрыла лицо руками, как будто готовилась читать молитвы.

Потом стала расстегивать платье. Собачья кровь, пропитав материю, лоснилась чужим солнцем на ее теле, и она не замечала, что испачкана. Мужчина поцеловал ее и повалил на землю. Дети, сбившись кучкой, тоже в крови, смотрели на них без единого звука, как понятые...

Тремоло сказал "ура" и, вернувшись к рычагам, объехал "незабвенное" семейство. Прочерченная гусеницами земля дымилась от перемешанного с навозом мяса, и то тут то там свиные рыла и раздавленные рогатые черепа выглядывали из нее остатками глаз.

В километре от фермы танк был обстрелян броневиками охраны порядка. Пули ударили по броне десятком молотков.

Тремоло ответил из пушки.

Броневик подбросило и перевернуло, показалось пламя. Какой-то человек бросился наутек, но Плен подкосил его очередью. На человеке была солдатская форма... Танк не сбавлял хода.

Апельсинами больше не пахло, зато утверждался терпкий солярочный дух. Странная метаморфоза происходила со стенами: цвет неба тускнел, затягивался зеленой лишайчатой порослью, распространявшейся с быстротой пролитой краски, и наконец настало время, когда краска затопила все, даже одежду Тремоло и Плена.

- ...Туда нельзя! - закричал снаружи хриплый голос, и танк, бросив Плена на рацию, встал. - Приказано вон к тому рубежу, маскироваться и ждать приказа. Давайте!.. Значит, я передал, и все!..

- Черт, нас уже обстреляли! - заорал Тремоло.

- Надо, чтоб и поджарили, да?! К какому чертову рубежу?

- Да вон туда, туда! - ответил голос нерешительно.

Ахнув громовым раскатом, на малой высоте пронеслись два истребителя. Плен схватился за уши...

- Не "туда", а давай веди! - опять заорал Тремоло.

- Туда. Передатчик мне тоже... Давай.

И танк поехал "туда".

"Там" был низкий глинобитный дом и две минометные воронки.

- Все! - радостно крикнул хриплый голос...

Плен с недоверием осмотрел местность.

Воронок оказалось не две, а множество, и не совсем это были минометные воронки, а глубокие, ровно вырезанные отверстия, как в "очкариках" двухместных казарменных туалетах. Тут же шел и какойто митинг. Лысый толстячок в пятнистой брезентовой сутане вещал куцой толпе о том, что в данной общественно-полезной войне все мы добились главного. А именно осознания того, что жизнь сложна, что этой нерасхлебанной каши хватит на всех, из чего следует, что принцип "каждому - по потребностям" соблюдается неукоснительно.

Аплодисменты. Мы бежали на эту войну от самих себя, мы реализуем на ней свой импотенциал, а значит, воюем сами с собой. Она абсурдна, а это в свою очередь и со всей определенностью означает, что ее следует вести до победного конца. По последним сводкам, блаженство есть пульсация вакуума, в раю идет снег, и первые добровольцы торят тернистую тропу для последующих добровольцев.

Понятие Родины претерпевает опасные изменения, именно - становится ясно, что запасы барабанной шкуры и пушечного мяса в индивидууме конечны. Истину сию желающим и будет предоставлена возможность лицезреть в объявленном на данную минуту артобстреле. Приятных впечатлений, желающие..

Аплодисменты, переходящие в канонаду, - хлоп-хлоп и так далее...

Первые снаряды легли позади метрах в ста. Толпу сдуло.

Тремоло выжал сцепление и попросил сигарету. Сигарет не было.

Тогда он достал спичку и принялся жевать ее, сломив головку. К линии фронта понеслась сумасшедшая туча листьев, и это было похоже на погружение в воду. Какая-то контуженная бестолочь стала орать, чтобы надели противогазы, и аргументировала тише: "Будет снег".

Танк тронулся.

Впереди было облако, и из этого облака летели белые осколки.

Приглядевшись, Плен узнал подвенечное женино платье и попросил Тремоло ехать в объезд.

- Дурак, - отмахнулся Тремоло. - Это же снег. Оделся бы.

- Нет, - сказал Плен. - Это... она... Мы никогда не разгребем ее. Никогда!

- А мы потопчемся... - И Тремоло вдавил педаль акселератора до упора.

Через несколько минут, стреляя находу, танк с хрустом проехал через облако, выскочил к Памятнику, и Тремоло опоздал с торможением, - машина въехала на самую вершину.

- Сто-о-ой! - закричала Тырса. - Паскудник! Посмотри, Плен, он же все испортил. Нет, ты только посмотри, он все, все испортил! Все!..

- Я убью тебя, - спокойно сказал Плен.

Тремоло не ответил, - казалось, он еще продолжает тормозить, голова его глубоко ушла в плечи, спина была выпукла, как бочка.

Oлен зачерпнул с пола солярки и стал поливать ему бритый затылок.

- Тогда ты ничего не добился, - равнодушно произнес Тремоло.

- У меня нет выбора.

- Ты выбрал самого себя...

- А ты выбрал снег... - С этими словами Плен вылез из танка.

Солнце садилось. Газоны были изуродованы гусеницами, Тырса с рогатым черепом в руках стояла перед Памятником.

Плен сошел на землю.

В танке что-то глухо ухнуло, из командирского люка выплеснулся огонь и дым. Повеяло смрадом.

- Отойдем, - сказал Плен, увлекая жену за собой к дому.

Через минуту взорвались баки Сразу стало намного темнее.

"Господи праведный, спаси его грешную душу" - шептала Тырса.

- Не надо, - приказал Плен. - Лучше достань насос.

- Сейчас.. - Она резко мотнула головой.

Горел Памятник тяжело. Непонятно было, чему там можно столько трещать и светиться, и откуда взялся пепел, устлавший всю землю вокруг. Тушить, собственно, оказалось нечего, - Плен остужал из шланга броню и бетон, смывал сажу.

Затем, когда вода перестала шипеть и уже просто стекала на землю ручьем, забрался в танк и сгреб прах Тремоло. Это была черная рыхлая глина, и она хорошо поместилась в банке из-под тушеной свинины. Банку Плен похоронил у памятника, аккуратно под буквами про живого и переживающего.

Ночью опять состоялась "политинформация", ночью он опять курил и слушал: никакой растреклятый Тремоло не заслуживает чести, чтобы жена была полита в собственной постели собственным мужем из чайника. Если муж лунатик, пусть лечится, и прочая. Бог покарал его за ребеночка...

Утром пришла синяя телеграмма: "Победа будет за нами, четвертая дверь направо". Без подписи. Молоко скисло, но было ничего, было хорошо, как всегда.