2

Александр Павлович сидел в своей гардеробной в цирке и смотрел в окно. Сентябрь уж наступил. Еще зеленое, но уже немножко желтое дерево — ясень, кажется, — шелестело под теплым по-летнему ветром, иногда залетавшим ненадолго в гардеробную Александра Павловича. Где-то внизу утробно ревели медведи.

До премьеры, до открытия сезона оставалось десять дней.

Александр Павлович приехал в цирк сразу после своего отпуска, и так уж получилось, что одним из первых. Можно было, не считаясь с обычно ограниченным репетиционным временем, «прогнать» аттракцион, даже можно было сделать это днем, а не ночью — в привычный для иллюзионистов час; — потому что в цирке почти никто не появлялся и не стоило опасаться любопытных. Но мучительно не хотелось работать…

Александр Павлович изучал ясень и вспоминал вчерашний ночной разговор с Валерией. Он сам на него напросился, завел его, когда уже за полночь подъехали к ее подъезду, сидели в темной машине; Александр Павлович неторопливо курил, сбрасывая пепел за окно.

— Как тебе люди? — спросил он.

Они «гуляли» в его компании, а вернее, даже не в его — в компании его приятеля-сценариста, что-то пили, чем-то, естественно, закусывали, о чем-то пустом болтали — уже и не вспомнить о чем, а ведь как копья ломали!..

— Люди? — Александр Павлович не видел Валерии, но по голосу почувствовал, что она улыбнулась. — Там был только один человек. Твой приятель. Он, я поняла, умница. А остальные — трепачи и бездельники.

— Ты же их не знаешь, — он вдруг почувствовал обиду за этих людей, к кому, по совести, ничего не испытывал, кроме банального житейского любопытства. Два-три актера, не раз виденные им в кино, два-три писательских имени — из тех, что всегда на слуху, и еще пяток неизвестных…

— Саша, милый, их и не надо знать, их довольно послушать… Ты же сам так думаешь, только почему-то обижаешься.

— Я так не думаю. Я не умею делать выводы после первой встречи. В конце концов, и про меня и про тебя кто-то мог так же подумать.

— Про тебя — да, ты болтал как заведенный. А про меня — нет, я весь вечер промолчала. Скорее про меня решили, что я дура, темная инженерша, до их уровня не дотягиваю.

— А ты дотягиваешь?

— Саша, не злись, не надо… Помнишь анекдот про солдата, который совместил пространство и время? Ну помнишь: он копал канаву от забора до обеда?.. Мы измеряем наши уровни — я имею в виду себя и тех людей — в разных единицах, в разных координатах. Бесполезно сравнивать.

— И чьи же координаты лучше?

— Да ничьи не лучше. Они просто разные, понимаешь, разные. Есть пространство Эвклида и есть, например, пространство Римана, и глупо выяснять, какое лучше.

— У Римана, помню из физики, посложнее…

— Дело не в сложности: для каждого пространства свои законы, свои задачи, свои ответы в учебнике.

— Интересно, из какого ж это я пространства?

Валерия засмеялась.

— Тебе интересно?.. Ты из нашего пространства, из земного, из привычного, — потянулась к нему, обняла, голову на плечо положила.

Александр Павлович чуть отодвинулся: курить ему было неудобно. А разговор почему-то раздражал.

— Я такой же, как они, Лера, я трепач и бездельник, и мой уровень отлично укладывается в их координаты. Что ты во мне нашла?

Она резко отстранилась, почему-то слишком резко, будто он задел что-то больное.

— Я ничего в тебе не искала.

— Но ты же со мной?

— Саша, давай расставим все точки. Мы не дети. Тебе — под сорок, мне — за тридцать. Ни ты, ни я слово «любовь» в разговорах не упоминали, так? Мы вместе, потому что нам так хочется, потому что пока, — она подчеркнула это «пока», — нам хорошо вместе, потому что легко, нет никаких проблем… Я не знаю, как там у тебя, в цирке, а у меня в институте проблем хватает, хватает нервотрепки — это, увы, не от меня зависит. Но то, что зависит от меня, я делаю так, как я хочу, понимаешь?.. Я живу так, как я хочу. Я воспитываю Наташу так, как считаю нужным. Я встречаюсь с теми людьми, кто мне приятен или интересен. Я тебя не вижу сейчас, но не кривись, не кривись, не будь ханжой. Ты ведь не ханжа, верно?.. Я знаю: тебе со мной… как бы сказать… любопытно, что ли. У тебя не было таких, как я, да?.. Ты умный человек, Саша, ты любознательный, ты меня изучаешь. Я не против. Но и тебе хорошо со мной. Пока. И от нас зависит, чтобы это «пока» продлилось как можно дольше. Ты меня понял, Саша? Ты согласен со мной?..

Самое противное, думал Александр Павлович, что она права. Она абсолютно точно определила ситуацию, спорить бессмысленно, но рутинная инерция заставляла его говорить не то, что он думает, а то, что положено.

— Ты цинична…

— Да, цинична. Но и ты не ангел. Ты — мужчина, я — женщина, мы вместе. Что еще?

— Ты не женщина.

Валерия опять засмеялась — легко и коротко.

— Женщина, женщина. И ты это знаешь лучше других… — быстро, вскользь поцеловала его в щеку, выскочила из машины. Дверь держала открытой, и боковые ночники чуть освещали ее улыбающееся лицо. — Таких женщин пока — единицы. Ох как много еще бабы в женщине, как много!.. Но скоро совсем не будет. И все станут как я.

— Не дожить бы, — буркнул Александр Павлович.

— Доживешь, куда денешься… — хлопнула дверью, вернув темноту в салон, зацокала каблучками по асфальту, крикнула невидимая: — Завтра — как обычно, идет?..

Александр Павлович еще посидел немножко, «переваривая» услышанное, докурил очередную сигарету — что-то много курить стал, пачки в день не хватает! — и уехал домой.

…А сейчас он перебирал в памяти мельчайшие подробности разговора, взвешивал их на своих «внутренних» весах — конечно же, наиточнейших! — и сам себе удивлялся. Почему? Да потому что ничего, кроме злой обиды на Валерию, он не ощущал, примитивной мужской обиды. Как так он, прошедший огни и воды, — и вдруг потерял инициативу, выражаясь спортивным языком — «отдал свою игру». Свою! Ведь то, что сказала Валерия, много раз мог произнести он и не произносил только потому, что не умел быть откровенным циником, всегда играл с женщинами в этакое солидное благородство… И ведь как четко она его раскусила: любопытно ему с ней — точное слово. И другие слова — тоже точные: хорошо ему с ней, легко…

За окном на ясень — или что же это все-таки за дерево? — полез драный рыжий кот. Он лез споро, иногда оглядываясь вниз, и Александр Павлович оторвался на секунду от своих горьких мыслей и заглянул в окно: что кота напугало? Под деревом гулял рабочий с медведем на цепочке. Медведь, помня, что он не в манеже, ходил на четырех лапах, тяжко переваливался, нюхал землю и не обращал на кота никакого внимания. А кот, дурачок, решил, что медведь только за ним и гонится…

«Кто за кем гонится?.. Никто ни за кем не гонится… А если гонится, то не за кем, а за чем. А за чем?..»

Александр Павлович медленно встал и заходил взад-вперед по тесной гардеробной, пытаясь поймать какую-то ускользающую мысль, еще даже не осознанную, не понятую. Но он был уверен, что она, эта мысль, чрезвычайно важна сейчас, что поймай он ее, «оформи», как говорится, — и все с ним и с Валерией будет в порядке, все уладится… Он ходил и тупо повторял: кто за кем гонится? кто за чем гонится? кто куда гонится? — и вдруг остановился, пораженный очевидной простотой решения.

Так всегда бывало: из чепухи, из пустых посторонних ассоциаций внезапно рождался новый трюк, и Александр Павлович записывал решение в специальный блокнотик, просчитывал, потом ладил модельку, проверял ее в деле и, если она работала, строил сам или заказывал ее мастерам такой, какой она появится в манеже, в аттракционе, и вот уже о трюке заговорят специалисты, и станут его «обсасывать», и пытаться понять: как это делается…

«Кто за кем гонится?..»

Александр Павлович присел за стол перед зеркалом, разложил блокнот, сдвинув на край коробочки с гримом, пузырьки всякие, стаканчики с кисточками, начал чертить что-то хитрое. Вытащил из ящика стола японский крохотный калькулятор, грыз карандаш, подымал очи горе — изобретал…

Ах, любимое это было занятие, даже наилюбимейшее, и получалось оно у Александра Павловича, всегда хорошо получалось, если вдохновение на него находило, а сейчас, похоже, нашло, потому что не отрывался он от блокнота, пока не вздохнул облегченно, он откинулся на стуле и… чуть не упал, еле удержал равновесие: опять забыл, что у стула нет спинки, сломана она, никак починить не соберется.

И только тогда посмотрел на часы: уже половину шестого натекало.

Батюшки светы: обед-то он проворонил! И не только обед, но и ужин мог проворонить, а ужин у Александра Павловича по вчерашней договоренности намечался совместный с Валерией…

Ничего не поделаешь: ужин придется отменить.

Он спустился в проходную, бросил двушку в автомат, набрал номер: по логике, Валерия еще в институте.

— Валерию Владимировну, будьте добры… Валерия Владимировна, я вас приветствую, хорошо, что я тебя поймал… Лерочка, прости, но сегодня я не смогу… Нет, ничего не случилось, просто есть одна идейка, хочу проверить ее, время дорого… С чего ты взяла? Ничуть не обиделся. И если ты не против, завтра и докажу, что не обиделся… Хорошо, тогда завтра в шесть я к тебе заеду. Наташе привет. Скажи ей, что двести семьдесят три фокуса — за мной…

Потом он все-таки пообедал — тем, что осталось в цирковом буфете. И хотя осталось там немного и все холодное и невкусное, он не привередничал, просто не думал о еде, жевал машинально, потому что помнил из прописей: человек должен питаться, чтобы не умереть от истощения. Умирать от истощения ему сейчас было совсем не с руки. За свою довольно долгую цирковую жизнь он придумал и сделал немало забавных и сложных, приспособлений, всяких хитрых механизмов, превративших его аттракцион в необычное и таинственное зрелище, ничуть не похожее на все существующие в цирковом «конвейере» иллюзионные дива. Про него говорили: голова у Александра Павловича работает… Голова у Александра Павловича хорошо работала, руки тоже не подводили, но то, что он придумал сегодня, не шло ни в какое сравнение со всеми предыдущими изобретениями. Правда, придуманное не имело и не будет иметь к аттракциону никакого отношения, зато прямое — к его дурацкой обиде на Валерию. Более того, оно, придуманное, и родилось-то благодаря обиде. Вернее, вследствие ее. И еще — это, правда, совсем уж необъяснимо! — вследствие излишнего самомнения рыжего драного кота…

Короче, будем считать так: Валерия вчера высказалась, ответный ход — за Александром Павловичем. Он его сделает, этот ход, может быть, даже завтра. Голова сработала, теперь лишь бы руки не подвели…

В цирковую мастерскую он не пошел: дома имелось все, что нужно. Любые инструменты, даже два станочка — токарный и сверлильный, совсем махонькие, привез с Урала, недешево купил их там у старика мастера… Для начала Александр Павлович отключил телефон, потом разделся до трусов — он всегда так работал дома, считая, что одежда стесняет движения, режет, давит, мешает сосредоточиться, — и приступил к делу… И, как накануне днем, когда даже не заметил, сколько просидел за блокнотом, так и сейчас оторвался от рабочего стола, лишь увидев за окном утреннее солнце. Привычно посетовал: не спал всю ночь, теперь день разбитым проходит. Одернул себя: а почему, собственно, разбитым? День — твой. Позавтракай — и в постель, спи хоть до пяти…

Так и сделал. Отмылся, бутерброд с кефиром перехватил и улегся спать. В сон провалился почти мгновенно, лишь успел еще разок удовлетворенно взглянуть на стол. Там лежала невеликая, не больше среднего портсигара, металлическая коробочка, похожая, кстати, на портсигар, с кнопочкой и колесиком на ребре, а на основной ее грани выпуклой линзой чернел круглый глазок. Со стороны посмотришь: вроде электрический фонарь, только странный какой-то…

Подумалось: вот и хорошо, что «вроде», никто ничего не заподозрит.

Загрузка...