Товарищ Сухов или хроники бесполезного попаданца

3

Затем полк вывели на отдых и профилактику. Лётный состав отправили в Ессентуки, а техсостав занимался обслуживанием, заменой двигателей, пушек, колёс и профилактическим ремонтом самолётов. Обычно это занимает полтора-два месяца. Но, я впервые попал на такой отдых за два года войны. Деньги у нас имелись, но, каждый занимался тем, чем хотел в Санатории ВВС. Единственное, о чём предупредили заранее, что после оккупации, ситуация с венерическими заболеваниями весьма серьёзная, поэтому… и развели бодягу на несколько часов: «Гонококк, возбудитель гонореи, проникает…» Мы, конечно, похохотали всем полком, тем не менее, за подобное «приключение» светил трибунал и штрафбат: преднамеренное членовредительство с целью уклониться от службы. Нехорошая статья. И применялась. А точная какая! Члену и вредит! Тем не менее, дело молодое, весёлое. В общем, без особых проблем обошлось. Единственно, как-то в компании возвращались с танцев из другого санатория, пришлось немного подраться с местными. Тогда до «моих» дошло, что я вовсе не гимнастикой занимаюсь два раза в день. Пристали, как банные листы, научи, да научи. Удалось отвертеться, дескать, этим надо с детства заниматься, а так — бесполезно. Парнишки у нас горячие, головы устроены своеобразно, поэтому, не стал я заморачиваться с боевым самбо и карате. Ну и, последнее: мелькнула какая-то рожа, которую я где-то видел. Потом исчезла. Вечером я прибежал с пробежки, причём поздно: ко мне ещё девица приклеилась. Готовилась стать разведчицей. Мы с ней дополнительно пару кругов нарезали. Заодно и поболтали. Вхожу в номер, сидит Саша.

— Привет! Что-нибудь случилось?

— Привет! Да нет, ничего серьёзного. Ты Иваницкого из 12 полка знаешь?

— Честно? Не шибко помню. Белобрысый такой?

— Нет, брюнет. Он о тебе странные вещи рассказывал сегодня: дескать, ты — расстрелянный, и ни хрена не помнишь. И кинжал с собой таскаешь.

Пришлось Саше рассказать. Он сидел, зажав руками голову, слушал.

— Всё, Костя! Хватит. Не надо подробностей. Я всё понял. Это тебя, поэтому, держали вдали от фронта?

— Наверное.

— Если бы не знал, что ты вот такой мужик, делал бы то же самое. Давай мы никому об этом не скажем.

— А я молчал, Саша.

— Вот и молчи! А я скажу, что Иваницкий — трепло.

Мы промолчали, но в середине июля зенитки повредили самолёт моего ведомого Жоры Голубева. Он сел за линией фронта на брюхо. Рядом — большое поле. Я выпустил шасси и пошёл на посадку. Я его вывез, но в полку Жора рассказал, как это было.

— Я упал на заросшее поле возле леска. Надо мной прошёл «кобрёнок» Константина Васильевича, помахав крыльями. Смотрю, он шасси выпускает и пошёл на посадку на соседнее поле. Оно — через лесопосадку от меня. Я кинулся туда, а навстречу мне 6 немцев выходит. Пять автоматов и маузер. Довольные, суки. Ржут и надо мной потешаются: бьют под ноги короткими очередями. Заставили выбросить пистолет и поднять руки. Вдруг из-за кустов появляется Константин Васильевич. Без оружия. Глаза шальные. С губы слюна течёт. Морда довольная: что-то говорит по-немецки. Разбираю плохо, но что-то типа: «Ребята, как я рад Вас видеть! Давайте ещё по рюмашке!» Пятеро повернулось на него, а один меня на прицеле держит. Константин Василич подходит к ним. Те ржут, пальцами показывая на него. А второй рукой у виска крутят. И по горлу пальцем щелкают. Он подошёл вплотную и тут… Я не знаю, как это описать. Что-то вроде бесшумного взрыва! Сплошной каскад ударов и мелькания его кинжала. И потом его голос: «Чё выпучился, собирай оружие и магазины. Больше кина не будет! Бегом!» Мы перебежали к его «кобрёнку», он меня запихал на радиостанцию за сиденьем, и мы взлетели.

На следующее утро я, как обычно выбежал на пробежку, вдруг слышу: кто-то пыхтит сзади. Голову повернул: Жора.

— Константин Васильевич! Я с Вами! Разрешите?

Я снизил скорость, для него она несколько великовата. Мы стали заниматься вдвоём. И всю оставшуюся жизнь Георгий Голубев называл меня только по имени-отчеству. Плена боялись все.

Через несколько дней ранили Фёдорова, ведомого Саши. Он попросил у меня Жору, а потом стал летать с ним постоянно. А ко мне он привёл лейтенанта Сухова Константина Васильевича. Моего полного тёзку. Только года и место рождения у нас разные. Он — 23-го, а я — 21-го года рождения. Он мечтал стать морским лётчиком и заканчивал Ейское авиационное морское училище, в пятистах метрах от ЗАПа, в котором учился я в 41 году. Так же, как и нас, их сдёрнули в пехоту. Он воевал, рядовым, пулемётчиком. Затем вернулся в ВВС и попал в ЗАП, на Яки. Потом переучился на «кобру» и оттуда его забрали в Моздок. Он худенький, ниже меня росточком. Никак отъесться не может после голодухи в пехоте и на переучивании.

— Костик, поднатаскай его! Тебя всё равно никто толком прикрыть не может: твой «кобрёнок» обгоняет всех, и ведомый тебя просто связывает. Будешь летать на разведку. Командование просит данные по Крыму. Так что, один полёт в день. А в свободное время подтяни ему пилотирование. Договорились?

— Хорошо.

Я, действительно, отпросился в полк из Ессентуков, надоели танцы, пьянки, чужие постели, когда на утро не помнишь, как подружку зовут. Я уехал в Карасу и подготовил машину. Всё отполировал, все лючки загерметизировал. Обкатал новый двигатель. Привёл в порядок карбюратор. Облегчил, сняв всё лишнее и тяжелое: заменил крепёж электропроводки на шнурочки. В общем, машина была готова установить мировой рекорд скорости. Больше никто так свою машину не готовил. На дополнительный бак соорудил обтекатель. Хотя ПТБ мы практически не использовали. Их почти все выбросили или душ из них сделали. Мне поставили новую, более компактную радиостанцию, поэтому Голубев за креслом и поместился. И освободили место под установку фотокамеры. Я стал летать исключительно на разведку. Через некоторое время в полк прилетели испытатели и инженеры из НИИ ВВС, и на «кобрёнка» поставили высотный нагнетатель. Надпись: «Кобрёнок» и рисунок полосатенькой змейки с раздутым капюшоном, стали моим талисманом.

Вылеты на разведку вещь тяжёлая и довольно опасная. Я вылетал с закреплённым на груди автоматом ППС. Его рожки были уложены в нашитые карманы на бедрах. Потом Вершинин подарил мне свой маузер-автомат на 20 патронов. К нему подходили немецкие патроны от «шмайсера» и «Парабеллума». И на спине, в специальном кармане крепился аварийный паёк, прямо на парашюте. На такой высоте холодно, кабина кобры не герметичная, поэтому у меня был комбинезон с подогревом. Самую большую опасность представлял кислородный прибор. Если с ним что произойдёт, то… Ты даже этого и не заметишь. Как уснёшь. С утра, после пробежки, зарядки и завтрака, идёшь к «колдунам» — метеорологам за сводкой. Там собирают данные отовсюду и имеют, хоть и очень приблизительное, представление о погоде в районе. Дальше тащишься в штаб и связываешься с разведуправлением фронта. Они ставят приблизительную задачу и ряд запасных вариантов. Начинаешь планирование операции и подготовку карты полёта. Эта карта — секретна, поэтому готовишь её один, без штурмана полка. Идёшь к секретчику, он её кодирует и переправляет в штаб на утверждение. Оттуда дают только номера маршрутов и порядок предпочтений. После этого идёшь к «Кобрёнку», и начинаешь его осматривать и готовить. Вооружение с него почти всё снято: нет пушки и 4-х пулемётов. Только два носовых синхронных браунинга. Потом появляется Дашенька. Мы с ней целуемся. Она очень красивая девушка и мечтает стать моей женой. Она — укладчица парашютов. Мой парашют ежедневно переукладывается и просушивается, так положено из-за высотных полётов. Потом приходится идти к врачу, мерить давление и проходить медосмотр. Особенно внимательно он осматривает органы дыхания. Перед посадкой в самолёт подходит приборист КИПа с журналом, что проведена проверка кислородного прибора, влага удалена 99 % спиртом. Оба ставим свои подписи. Для него, если я уйду со связи без предупреждения, то есть потерял сознание из-за отсутствия кислорода, автоматом штрафбат. Этот спирт хранится отдельно от остальных и выдаётся под роспись. После прохождения всех процедур, запускаю двигатель, и «кобрёнок», помахивая вверх-вниз хвостом на неровностях, занимает место на старте. Добро на взлёт получено, взлёт и набираю высоту. Так как один, постоянно приходится осматриваться до высоты в 10000 метров. Выше немцев обычно нет. Они все машины с высотными движками держат на западе. Лишь иногда такие встречаются. В основном — «фоккеры». Они представляют для меня самую большую опасность. Мужики в полку посмеиваются, не верят. Им завалить «фоккер», как два пальца об асфальт, он на малых высотах вялый и не манёвренный, только пушек много. А здесь… Здесь они — короли! Кобра уступает им по манёвренности, но превосходит по высотности и скорости. Поэтому приходится постоянно крутить башкой. Сегодня я иду к Севастополю. Набрал 11000, «кобрёнок» характерно потрескивает топливными баками. За бортом — минус 55. Включил костюм и перчатки на обогрев. Помогает мало, но без этого совсем холодно, и увеличивается расход кислорода. Время от времени оглядываюсь. Как только появляется земля между облаками, нажимаю на спуск камеры. Прошёл над заданным районом, всё снял. У Херсонеса появляются два пыльных следа. «Фоккеры» взлетают. Начинают бить зенитки. Маневрирую, но помогает это мало. Бьют довольно точно, приходится постоянно менять скорость и высоту. Всё! Проскочил, набираю опять 11 тысяч. Но вот «фоккеров» я потерял из виду. Ищу их глазами. Наконец появляется инверсионная полоса сначала одного, потом второго «фоккера». Что-то они больно резвые. Прибавляю скорость. Оба на! А один забрался выше меня! Быть такого не может! Тем не менее. Второй пока ниже, но впереди меня! Скорее всего: А3/U7. Смотрю по таблице и ввожу в прицел его данные. Он тоже максимально облегчен, у него только две пушки. По дистанции стрельбы я его даже превышаю моими 50-калиберными браунингами. У них короткоствольная пушка. Произвожу захват цели. Заморгали кольца: даю длинную очередь, и смотрю за трассой. Есть, «фоккер» потерял часть обшивки и повалился вниз. Минус один! Теперь всё внимание назад. Давай, «Кобрёнок», тяни! Лапушка, солнышко! Змеёныш ты мой ненаглядный, ещё 20 км и можно будет сбросить ПТБ! Дистанция медленно, но всё-таки сокращается. Чуть наклонил нос. Скорость сближения ещё упала, но теряю высоту. Зажглась лампочка ПТБ, переключился на внутренние баки, нажал кнопку сброса. «Бах» — сработал пиропатрон! Самолёт рванулся вперёд. Я начал вновь набирать высоту. Бачок жалко!!! Такой обтекатель был! У, фриц чёртов! Опять выклеивать! Немец отстаёт, смотрю: он пошёл вниз. «Кина не будет!» Всё это слышал Вершинин. У меня приказ: разговаривать по рации, чтобы все знали, что я ещё жив. Поэтому в наушниках звучит его голос:

— Сокол, Горе! В точке М6 иди вниз. Тебя встретят! Молодец!

До неё ещё полчаса лёту! Прошёл над точкой, пошёл вниз. На несколько секунд оторвал маску от лица и вытер пот. Надо же, вспотел! А вот и наша восьмёрка! Ты смотри, сама сотка встречает!

— Сокол, сотке! Привет! Как оно?

— Бак пришлось сбросить.

— Понял! Там тебе баньку соорудили!

— Отлично, а то у меня всё изморозью покрылось. — Когда снижаешься с негерметичной кабиной вниз, всё заволакивает изморозь, приходится некоторое время идти по приборам, почему разведчиков и встречают. В этот момент мы ни хрена не видим и можем пропустить атаку. Всё! Касание, рулёжка, тормоз. Ласковые губы Дашеньки, забирающей парашют. Живой!

Банька!!! Промёрз я до костей! Лежу на средней полке, сил нет. Отхожу после полёта. Звал с собой Дашу, но она похихикала и не пришла. Дверь открывается, входит тётя Поля в длинной рубашке и шапке ушанке. В руке два веника.

— Костенька, давай я тебя попарю, сынок! Что за мытьё в одиночку!

— Ой, спасибо, тётя Поля!

Вот это да! Парит она просто профессионально! Куда там турецким мойщикам! Распарила меня до изнеможения, потом холодной водой окатила, перевела пониже, там намылила, растёрла мочалкой, всё смыла, а потом сделала мне просто потрясающий массаж. Растянула все мышцы, все суставы повыворачивала, шею мою бедную промяла так, что никаких хрустов не стало. Через час мы выползли на привалок у баньки. Она помахала кому-то рукой и нам принесли четыре бутылки ледяного темного «Бархатного» и раков.

— Ой, тётя Поля! Это просто сказка! А я звал Дашу из ПДС с собой, не пошла.

— Да дура она! Не понимает, что тебе не то самое нужно, а согреться да кости промять. Я слышала, как девчонки хихикали. Назвала их дурами, и пришла. Зелёные, ничего в этом деле не понимают. А у меня у самой Сашенька, сынок, сейчас на Севере летает. Да и самой приятно. Это вам, мужикам надо всё и сразу. А мы, бабы, и без этого можем своё дело сделать. Вон, пока тебя мыла да мяла, раз пять кончила, трусы пришлось менять! А спать с кем-то при живом муже — грех и грязь!

Я улыбнулся и поцеловал её за ухом.

— Щас как дам, охальник! А ты такой крепкий, с виду и не подумаешь. Одни мышцы! Мужик! Ладно, Костенька! Пойду я, надо закладку делать! Смотри, осторожнее там! — она показала на небо. — Ведь по ниточке ходишь. И с Дашкой осторожнее. С дерьмецом девка. Только, что красивая.

— Я знаю!

Дарью Михайловну я знал в другой жизни. Она была женой одного из крупных политначальников в ВВС. Вон он идёт, и даже не подозревает о своей судьбе. Но, на Дарью он и сейчас засматривается. Рогов у него будет! Как только за провода не цеплялись. Она была притчей во языцах всей воздушной армии. За что она с ним так жестоко поступала — не знаю. В те годы, меня это мало интересовало. Просто слышал разговоры матери, отца и других офицеров. Мы с ней познакомились в момент, когда я приехал из Ессентуков. Больше никого из лётчиков в полку не было. Мне понадобилось кое-что пришить к новой форме и новому комбинезону, и я, естественно, пошёл в мастерскую ПДС (парашютно-десантная служба), где были швейные машинки. Там и разболтался с ней. Отношения были цветочно-конфетные, я не сразу узнал в ней Дарью Михайловну. Она здорово изменилась впоследствии. При переходе к более серьёзным отношениям, мне была рассказана потрясающая по трагизму и слащавости история про несчастного погибшего лейтенанта, унёсшего с собой её девственность. На самом деле, она была ППЖ командира 66 полка, но, когда она перешла в атаку, и потребовала у него развода с его женой, он отказался. Возник небольшой скандал, который разрешил Вершинин, переведя её в наш полк. Если бы она сказала правду, я бы к ней по-другому бы отнёсся. Но, она предпочла ложь. Да и бог с ней. Ореол героя-разведчика скоро рассеется у неё в голове: мы не сбиваем машины сотнями, у нас приказ любыми средствами избегать боёв, даже, когда мы видим, что противник слаб и находится в невыгодном положении. Поэтому награды и денежные премии нам с неба не сыплются. А вокруг будет много молодых, способных и быстро продвигающихся по службе Героев Советского Союза. Всё-таки, лучший полк ВВС. «Старики», а их совсем немного в полку, понимают, каким делом я занимаюсь, и почему нахожусь на особом положении, а молодёжи этого не объяснить. А у молодых один вопрос: а сколько у него сбитых? Всего семь? Тоже мне — «старик!» Эти разговоры начались после очень удачного для полка периода освобождения Донбасса. На полк просыпался просто дождь наград, многие получили звания Героев. А я получил самый дорогой мне орден: Отечественную войну 2 степени. Уж слишком дорого он мне достался: в разведке, на «Кобрёнке».

В начале ноября, в Днепропетровске, меня атаковали свои. Инициатором выступил будущий муж Даши. Я не входил ни в одну из эскадрилий, и у меня другая норма питания: высотная. Там всякие витамины, кобальт и прочие прибамбасы, и она существенно больше. Кислород выжигает жир очень эффективно, его необходимо восстанавливать. Поэтому у меня в столовой был отдельный стол. Захожу вечером в столовую, за моим столом сидят четыре летчика и курят. Три пепельницы, а я — некурящий. Скандала не получилось, хотя вырубить 4-х «щенков» для меня раз плюнуть. Но, мгновенно, при возникновении скандальной ситуации, подошёл Речкалов, зам командира полка, Клубов, командир 2 эскадрильи и Голубев, ведомый Покрышкина. Двое — старики. Они укоротили 4-х Героев:

— Это стол Константина Васильевича. Курилка — на улице. — сказал Голубев. Стоящие рядом Речкалов и Клубов не дали возможности скандалистам продолжить историю. Но, уходя, будущий выдающийся политработник и рогоносец успел пробурчать: «Ходют тут всякие, „стариков“ из себя изображают, с семью сбитыми».

Гоша, видимо, рассказал об этом Покрышкину, потому, что на следующее утро ко мне прибежал посыльный: «Товарищ лейтенант! Вас командир полка просил прибыть в тактический класс на занятия!» Захожу в тактику, прохожу в последние ряды: «старики» сидят там, поздоровался со всеми «стариками», пожав им протянутые руки. В воздухе — напряжённость. «Свои» решили дать бой молодым.

— Товарищи офицеры!

Входит майор Покрышкин, дважды Герой Советского Союза. Объявил тему занятий: тактические учения. После этого сказал:

— Лейтенант Сухов, большой! — нас разделили по росту: я — «большой», а младший Костя — «маленький». Я встал.

— Я звонил в разведуправление фронта, мне сказали, что сегодня у Вас не будет вылета. Вы не могли бы нам помочь, так как тема занятий: «Уничтожение разведчика противника»? Товарищи! Вы все в курсе, что и у нас, и у противника, в качестве разведчиков летают не совсем простые лётчики, и не на самых простых машинах. Поэтому, я и хочу провести учения: Перехват и уничтожение разведчика противника в составе звена. На перехват пойдут… и называет 4 фамилии вчерашних моих «оппонентов».

— Товарищ майор, все четверо — ведущие пар, они не слётаны. Побьются.

— Мне кажется, что они сами хотят это сделать. Пусть попробуют! — и он широко улыбнулся. — Только, Константин Васильевич! Ваш «кобрёнок» ходит на 11 тысячах, а у них самолёты выше четырёх с половиной подняться не могут. Вы не могли бы сыграть в поддавки с четырьмя «Героями», пройдя на этой высоте в квадрате р-2?

— Хорошо. Начальная высота 4000, скорость 520 км. Так устроит?

— Да, конечно.

— Теперь о выбытии из боя! Если я фиксирую и уверен, что поразил «противника», я называю его номер, и он идёт на посадку, так как постоянно крутиться против 4-х противников достаточно тяжело, но, если кто-то из перехватчиков сможет сделать тоже самое, то он говорит, что я сбит. Фотокинопулемёты на всех машинах должны быть. Идёт?

— Без вопросов! Товарищи, Вам условия понятны? — Они помотали головами.

Я взлетел первым, затем взлетела эта четвёрка. Я, четко по заданию, шёл на высоте 4000 метров. Заданным курсом. При попытке сблизиться со мной, уклонился и обстрелял ведущего первой пары. Саша, последнее время, довольно часто брал «Кобрёнка» на охоту над морем, и пользовался моим, очень хорошо пристрелянным, прицелом. Поэтому, когда я сказал, что обстрелял ведущего, и он сбит, сказал по рации: «Жердь, ты убит, на посадку!» Тот попытался побурчать и не поверить, но командир был непреклонен: Седьмой, вам посадка. Не мешайте остальным!

Я удерживал юнцов на максимальной дистанции и ловил их на выравнивании и зависании. Ещё двое четко зафиксированы в ФКП. И пошли на посадку. Остался герой-любовник. Он полез на вертикаль, идиот. У меня «кобра» легче, и двигатель мощнее. Он полз наверх, а я сдерживал «Кобрёнка». Наконец, он совсем потерял скорость и свалился в штопор, а «кобра» из него очень плохо выходит. А у меня было почти треть оборотов в запасе. Я прибавил и ушёл на разворот. Вдруг слышу:

— 26-й, прыгай! — «Ох, блин, в плоский штопор свалился!» Я был уже и не рад, что затеял посмеяться над дураком. Смотрю — выпрыгнул, раскрылся, снижается. Зато повод познакомиться с Дарьей у него появился!

Жердев устроил скандал Покрышкину, что я не мог сбить его с такой дистанции. Саша, по моему приземлению, у меня спросил:

— Костик, ты сможешь рассчитать поправку, чтобы целиться по Жердяю, а попадать по конусу, который он будет тащить.

— Если известна длина троса и половина длины конуса, то нет проблем.

— 30 метров — трос, 5 метров — конус, общая длина: 32 и 5. Я прошёл к «Кобрику» и внес поправки при Покрышкине.

— Атакуешь его на максимальной дистанции, как только заморгает. Все слышали? Жердяй, на взлёт.

Я зашел и отстрелялся по конусу. 29 пробоин.

После приземления все собрались в классе. Говорил Покрышкин.

— Значиться так, дорогие мои Герои и не очень. Если бы вы, по-настоящему, попались бы Костику, от вас рожки да ножки бы остались. У него незасчитанных за последние четыре месяца 28 штук. А засчитать не могу: он один летает. И меня, и любого из вас, немцы сожрут, если мы у них окажемся в одиночку. Он — единственный в полку, кто дрался один против четырёх «мессеров», и сбил их всех, не получив ни одной пробоины. У него в лётной книжке всего два боя и семь сбитых. Есть желающие ещё с ним потягаться? Молчите? Мне пофиг, что вы там про себя про него подумали. Ещё кто-нибудь рыпнется — вылетит из полка на хрен. Всем понятно? За сегодняшние учения лейтенант Сухов представляется к очередному воинскому званию — старший лейтенант. Извини, Костик, всё, что могу лично.

Нас перевели в Асканию-Нова. Полк прикрывал переправу, Покрышкин много летал на «свободную охоту» с Георгием, а я работал по побережью, аж до Румынии. В конце ноября Саша женился. Довольно шумно отметили его свадьбу. Перед самым Новым Годом его вызвали в Москву, и он улетел. И.О. стал Речкалов. К нам прилетели наши «шефы» из Мариуполя. Новый год отмечали в условиях нелётной погоды и при большом стечении народа. На организованных танцах я стоял в сторонке, там, где меньше дыма, и смотрел на танцующих. Очень понравилось, как танцует одна девушка. Потом отвлёкся, разговаривая с Жердевым. Он, после того случая, на земле от меня просто не отходит. Перенимает опыт. Взрослеет! Вдруг высокий женский голос приглашает меня на танец. Поворачиваю голову: та самая хорошо танцующая девушка. «Белый» танец, отказываться неудобно. Повёл её в круг. Хорошо, что танго. Хотя бы чуть-чуть умею его танцевать. Не так стыдно будет. После нескольких па, девушка неожиданно спросила: «А почему так робко? Вы же прекрасно танцуете танго! Я же у Вас училась танцевать этот танец. Вы меня не помните? Я — Света Истомина. Дочь Александра Ивановича. Вы же в Киеве служили? Перед войной.» «Да, служил. Но Вас не помню.» Она уверенно повела меня, я выполнял роль статиста, но все, почему-то расступились, и мы танцевали одни в кругу. Когда закончилась пластинка, раздались аплодисменты. Конечно не мне, Светлане. Она не отпустила меня после танца, уцепившись мне за руку.

— Я Вас нашла. Совершенно не ожидала Вас увидеть. Вы — моя первая и единственная любовь. Как только Вы у нас полку появились, в сороковом году, так я в Вас и влюбилась. Но я маленькая была, и Вы на меня никогда внимания не обращали. И даже сейчас не узнали. Ой, пойдёмте! Я Вам письма свои передам. Я не знала: где Вы, пока был жив отец, просила его разыскать Вас. Потом оккупация. Два года прятались от немцев. Когда нас освободили, я увидела в газете фотографию, где среди летчиков были Вы.

Она провела меня к гардеробу, достала кучу сложенных треугольников, на которых было написано моё имя. Я совершенно был не готов к такому повороту событий. Подошёл к полке, на которой висел мой планшет и положил письма туда. Светлана продолжала рассказывать о себе, о жизни при немцах, о своей работе: они восстанавливали сталелитейный завод в Мариуполе. Она — сирота, отец погиб ещё в 41-м, инженер 12 полка. Мать нарвалась на осколок, не дожив до освобождения нескольких дней. У неё красивые, но коротковатые, волосы, очень привлекательная девочка, большая грудь, красивые ровные ноги. Приятный голос, красивая правильная речь, слегка слышится южнорусское «гэ». Загляденье, а не девочка. После танцев все пошли в столовую на встречу Нового Года. Она села рядом и продолжала что-то рассказывать, а я пытался разобраться в тех чувствах, которые она во мне вызвала. Потом мы гуляли по свежему снегу, она попросила показать ей мой самолёт. Довольно большой «Кобрёнок» немного смутил её.

— Когда последний раз была на аэродроме, у Вас был самолёт меньше. С такой открытой кабиной. А вот тут под правой рукой была аптечка. Там лежала моя фотография, но Вы об этом не знали.

— Здесь тоже есть аптечка. — я вскочил на крыло и подал ей руку. Отстегнул чехол и откинул его на противоположную сторону. Открыл дверь «кобрёнка» и включил свет. Света заглянула в кабину.

— Как пахнет!

— Вот только не посидеть, парашюта нет.

Подошёл солдат-караульный и попросил уйти с охраняемого объекта. Светлана быстро откинула крышку сумочки, достала карточку и хотела сунуть её за аптечку.

— Не туда! — и я показал на целлулоид, под которым красовался «кобрёнок».

— Можно? Правда? — она подсунула фотографию под пластмассу и неумело чмокнула меня в щёку. Я погасил свет, закрыл машину и поправил чехол. Солдат топтался возле нас.

— Всё, всё, уходим!

— Ну, товарищ Сухов, сами понимаете, придёт разводящий и будет мне наряд вне очереди.

— Ладно, с Новым Годом тебя!

Светлана взяла меня под левую руку, и мы пошли в сторону посёлка.

— Завтра утром мы уезжаем. Но нам обещали, что часть лётчиков поедет с нами в Мариуполь. Вы не могли бы поехать с нами? Очень не хочется вот так разъехаться. Я так долго ждала этого момента. И давно уже про себя решила, что как только Вас увижу, так всё Вам и скажу. Как Татьяна Ларина. Вот только я не сразу Вас увидела. А когда увидела, то мне чуть плохо не стало. Пришлось выйти на улицу, а после этого ждать белый танец.

Она ещё совсем молоденькая, интересно, сколько ей лет? Глаза красивые и умные. Несмотря на весь романтический вздор, который она несёт. Навстречу нам шли Речкалов, Бабак, Глинка и Клубов, окружённые просто толпой женщин. Бедному солдатику точно достанется наряд вне очереди. Они шли показывать свои звёздочки на «кобрах». Позвали нас с собой, но я отказался. В их кобрах можно сидеть, у них парашют на месте. А в моей присесть негде. Зато решил вопрос о поездке в Мариуполь. Светлана рассказала ещё, что вообще-то она из Киева, там у них была квартира, но ей не удалось, пока, получить разрешения на реэвакуацию.

— Это сложно. Надо вначале собрать много справок и получить разрешение в НКВД, а для тех, кто был в оккупации, этот вопрос рассматривается в последнюю очередь.

Ну, да, 8 пункт анкеты у неё всегда будет грузом на ногах.

— Наш поезд разбомбили, когда мы с мамой выехали из Киева. Нас подобрала Мария Андреевна, и мы всё время жили у неё. Она говорила всем, что мама — её дочь, а я — внук.

— Ты же девушка!

— Я стриглась под мальчишку и туго перебинтовывала грудь, чтобы её спрятать. Иначе… Очень многих девчонок забирали во фронтовые публичные дома для немцев. Вы не подумайте! У меня никого никогда не было! — сказала она и покраснела. И точно! Она даже целоваться не умеет. И глаза закрывает, когда её целуешь.

Она мне понравилась: и своей восторженной, может быть, выдуманной любовью, и жизненными устоями, и большим практицизмом, так как в жизнь она вступала трудно и опасно. В общем, из Мариуполя я вернулся в полк женатым человеком. Подвигли меня на это её письма, которые я прочёл в новогоднюю ночь, после того, как проводил её в общежитие, где расположилась делегация. Дашенька испепелила меня взглядом, и взяла в оборот будущего политработника, который был рад открывшимся для него возможностям. Через три месяца она, прихватив с собой его денежный аттестат, отбыла в златоглавую по месту своего жительства. С этого момента он стал постоянно у всех занимать деньги. Ха-ха-ха! Вляпался мужик!