Тотем

Топливный кризис обернулся истреблением.

Сырьем служила животная органика — тысячи, сотни тысяч животных перерабатывались на заводах ради того, чтобы кто-то ездил на машине или спал при свете.

Топливо, пластик, пища, лекарства — кровь животных вливалась в нас, держала человечество на плаву.

Вирус плелся следом.

Вирус выжил.

А человечество — нет.

Я вышел на улицу.

Дорожное покрытие нагрелось от лучей солнца, и воздух дрожал, отчего здания кривились, как отражения в зеркалах в комнате смеха. Меня это почему-то не веселило.

У соседнего дома притулились несколько турбоавто, пыльных и одноцветных из-за долгого простоя. Одна машинка была мне знакома, как и её хозяин, который не подавал признаков жизни уже месяца три.

Почесывая затылок, я направился к дому, вытер ноги о половичок, вежливо постучался. Никто, как и следовало, не ответил. Тогда я просто нажал универсальный код, и дверь с хрипом, скрипом, храпом отъехала в сторону. Внутри плохо пахло, но подобный запах витал и в моем доме, поэтому совсем меня не заботил.

Я прошел прихожую, гостиную, стащил на кухне сухие кубики рыбы и направился в спальню, где гнил мой сосед, распространяя запах разлагающейся плоти.

— Привет, Кремо. Не одолжишь свою тачку? — спросил я, останавливаясь у прикроватной тумбочки, на которой призывно блестела индсоцкарта. — Спасибо, сосед.

Машина фыркнула, издала пару нецензурных звуков и стартанула в неизвестность. Я отметил курс, включил внешние сенсоры и, жуя кубики рыбы, принялся разглядывать свой мертвый город.

Интересно, умер весь город или только я?

Нет, не так. Есть ли ещё живые здесь?

А где это «здесь»? На всей планете или только в городе?

Ну и черт с ними, с живыми. Толку-то от них…

Я давно перестал спать. В принципе, я вроде бы засыпал, но четкого понимания, сплю я или бодрствую, теперь не существовало. Я и думал как-то отрешенно: звук — ага, я еду в турбо, запах — ага, где-то в тачке завалялась еда, вкус — ага, сухие кубики рыбы.

Мои мысли потеряли объемность — раньше я думал о себе, о других, о работ, о сексе, об отдыхе, а теперь я тупо воспринимал окружающий мир таким, каким он представал сейчас, сию минуту. Ничего больше не задерживалось в памяти.

Я остановился отлить.

Я стоял и смотрел в небо, в темно-синее ночное небо, в котором, как мухи в супе, плавали звезды.

В соседнем доме зажегся свет. Я замер.

Несомненно, там был человек, такой же живой, как и я.

Свет в окне… Каким образом можно вот так ярко светить?

Я направился к дому, высокому и некрасивому, хотя понятие красоты такое емкое и труднопонимаемое, что к зданию, наверно, его применять не следует. Просто оно мне не понравилось. Тонкое, темно-серое, этажей семь, это здание походило на трубу промзавода.

Я остановился возле стены, задрал голову, ища взглядом загадочное светлое окно.

— Кто здесь? — завопило окно. На квадрат света легла расплывчатая тень.

Я машинально присел.

— Эй, есть кто живой?

Я молчал, инстинкт самосохранения заставлял пригибаться всё ниже к земле.

Тишина. Зачем я шел на свет?

— Я здесь. Не стреляйте, — осторожно поднявшись, я вскинул руки над головой.

— И чем я буду по тебе стрелять? — из окна высунулся кто-то.

Здоровый бородатый мужик смотрел на меня недоверчиво и… жадно?

— Ты меня будешь есть? — спросил я, не опуская рук.

Мужик осклабился, потом заржал во весь голос.

— Ещё один чокнутый! Заходи!

Поднимаясь по ступенькам, я слышал, как капала вода. Мне хотелось пить.

В комнате моего нового знакомого пахло тушеными овощами, так вкусно и вместе с тем так мерзко, что сначала я потянулся было к источнику аромата, а потом сморщил нос и отвернулся.

— Присаживайся! — Мужик махнул рукой на диван. — Ты откуда?

— С М-452, Юго-восток.

Я сел на краешек дивана.

— Хоть бы ширинку застегнул, — заметил хозяин комнаты.

— Зачем? Ты дама, что ли?

— Я Стен, — мужик протянул мне огромную лапищу. — А ты?

Кто я?

— Не… не помню…

Стен подозрительно сощурился, рука его замерла и повисла в воздухе.

— Ты рехнулся от всего этого?

— А ты нет?

Рука продолжила своё движение и похлопала меня по плечу. Мне не понравился этот жест — он нес неизвестную угрозу. Я напрягся.

— Есть хочешь?

— Немного…

Стен наложил овощей, налил в стакан воды — прозрачной, как стекло.

— Ты будешь есть руками? — озадаченно спросил он, протягивая мне универсальный прибор, когда я уже схватил тушеную картофелину.

— А смысл есть не руками?

Он считал меня чокнутым, хотя сам, проходя мимо зеркала, начал разговаривать со своим отражением, будто со старым знакомым. Но ему никто не отвечал, отражение ведь неживое…

— Можно у тебя переночевать? — спросил я, отодвигая миску.

Стен оторвался от зеркала.

— Нет, он считает тебя опасным.

— Кто? — не понял я.

— Он, — шепотом пояснил Стен, кивнув на зеркало. Отражение кивнуло ему в ответ. — Вот, видел?! Он против.

— Я лучше пойду…

— Да, лучше уходи.

Машина гудела, я вспоминал. Пытался поймать за хвост убегающие слова, фразы, голоса, но видел лишь картинки — тусклые, унылые, дымчато-серые.

Городское покрытие перешло в более дешевое пригородное. Разномастные дома сменились серыми однотипными высотками, на полкорпуса уходившими в землю. Когда-то подобные проекты пригородных районов вызвали дикое возмущение жителей частных домов, находивших высотки катастрофически неуютными и безвкусными. Потом же, когда прирост населения указал на термоядерный демографический бум, эти серые надгробия окружили большинство городов планеты.

Экономия, вечная экономия на пространстве, на топливе, на воде.

Я зевнул. Такое количество мыслей утомило меня.

Машина резко затормозила и выдала сообщение о сближении с объектом. Я пожал плечами, заглушил авто и осторожно вылез наружу.

Лучи восходящего солнца не пробивались сквозь монолиты надгробий, но на дороге было достаточно светло, чтобы я мог разглядеть помешавший моему движению объект.

Женщина, молодая и красивая, одетая в потертый грязно-синий комбинезон, стояла лицом ко мне и с интересом осматривала машину.

— Привет.

Она взглянула на меня, будто только сейчас с удивлением обнаружила мое присутствие на пустынной дороге.

— Привет. Ты откуда? — поинтересовалась она.

— С М-452, Юго-восток.

— Далеко же ты забрался. Куда едешь?

— Не знаю.

Она тряхнула копной рыжих волос, и мне показалось, что у неё горит голова.

— Ты тут одна?

— Нет, пойдешь со мной?

Я напряг слух, стараясь уловить малейшее движение справа, слева и сзади, но слышал лишь дыхание собеседницы, выжидающе смотревшей на меня. Я кивнул.

Я скользил за ней между громадных надгробий по серым, пыльным улицам, с настойчивостью муравья убеждая себя, что я что-то значу в этом мире пустоты. Солнце поднималось, свет полз по тусклости пространства.

Часовня… Наверное, единственная на весь город, притулившаяся сбоку одного из домов-надгробия.

— Я нашла ещё одного! — прокричала моя спутница, застыв у входа в святилище.

Я шагнул вперед, в зев часовни, и увидел, как много людей затаилось в тени статуй.

Стараясь предугадать, откуда придет удар, я растерянно озирался по сторонам, но люди смотрели на меня спокойно и бесчувственно. Мне стоило огромных усилий отличать их от статуй.

Но статуи ведь неживые, они же не пахнут.

— Здравствуй, брат! — У алтаря, воздев руки к небу, застыл лысый старик, завернутый в какое-то полотенце. — Мы рады видеть тебя среди нас!

— Здравствуй, брат! — выдохнули статуи.

Я сглотнул.

— Ты выбрал правильный путь, брат! Ты пришел в поисках света! Час Страшного суда пробил, мы избраны возродить род людской во имя…

Старик не договорил, кашель задушил его.

Я пожал плечами и спросил первое, что пришло в голову:

— У вас есть еда?

Меня усадили на скамью и принесли дощечку, на которой корчились какие-то червяки. Я благоразумно отложил кушанье в сторону.

— Почему ты не ешь? Ты же голоден, — моя рыжая знакомая присела рядом.

— Противно.

— Растительности на покрытии нет, мяса тоже, только эти черви из нас.

Я поднялся. Мне тут делать было нечего.

— Я пойду.

— Почему?

— Не могу есть червей из… вас…

Женщина нахмурилась.

— Не есть же друг друга!

Разумная мысль.

Я вышел на свет. Справа от меня замер высокий худой мужчина.

— Можно мне идти с тобой? — спросил он, глядя себе под ноги.

— Тебе здесь не нравится?

— Во мне нет червей, я не могу принести пользу.

Моя знакомая, шедшая рядом, скептически вскинула бровь.

— Черви — дело наживное, вот у меня их тоже пока нет, но я могу быть матерью.

Я почесал затылок.

— А ты хочешь поехать со мной?

Женщина с тревогой посмотрела на меня.

— Куда? Ты же не знаешь, куда едешь…

— А зачем мне знать? Это бессмысленно, — я хотел сказать какую-нибудь красивую фразу, но на ум ничего не приходило, поэтому я сказал ерунду. — Иду по зову… чьему-то зову…

И женщина, и худой бесчервивый мужчина с какими-то нехорошими выражениями лиц уставились на меня.

— По зову? Ты ищешь тотем?

Хорошее слово, жаль, я не мог вспомнить его значения.

— Что ищу?

— Тотем! — Женщина всплеснула руками. — Животное-покровителя!

— Никого я не ищу, тем более животных. Глупости какие-то.

— Не глупости, а ересь! — заметил мужчина.

— Это не ересь! — возмутилась рыжая.

— Ты сама еретичка!

— А ты бесполезен!

— Что такое «тотем»? — прервал я перепалку.

Женщина снова всплеснула руками, пресекая попытку тощего заткнуть ей рот.

— По легенде, в наказание за то, что человечество уничтожило почти всё живое на планете себе во благо, земля, дабы восстановить баланс, призывает кровь животных, струящуюся в жилах человеческих, к отмщению. Ты же употреблял лекарства из животной вытяжки? Значит, в тебе тоже есть кровь животных.

— Бред, — фыркнул тощий.

— Молчи, не имеющий червей! И кровь младшего брата станет кровью старшего, и жизнь твоя станет жизнью твоего тотема!

— Ты о чем? — не понял я.

— Вроде как все выжившие станут животными, — закатив глаза, сказал мужчина.

Я смотрел на них и злился — на этих людей, которые верили во что-то, хотя жрали собственных паразитов, на себя, не знающего, куда ехать, но упорно гнавшего по прямой, на всех, кто жив, но не нужен.

Может, это и есть выход — стать животным? В таком случае нам не долго осталось.

— Мы едем или нет? — просто спросил я.

Оба застыли с открытыми ртами.

— Сейчас, я возьму вещи, — бросила женщина.

Статуи тоскливыми взглядами провожали нас в никуда.

Мы ехали втроем: я, она и он. Молча, безразлично друг к другу, прокладывали путь по заброшенному пригороду. Живым мне казалось только солнце — такое желтое и расплывчатое, такое родное и далекое, как любовь бывшей…

— Сколько времени?

Я обернулся.

— Что?

Рыжая указала на табло на панели управления у моей правой руки.

— Сколько сейчас время?

Я изумленно уставился на табло, будто впервые его увидел.

— 15.32.

— Может, пошарим по квартирам? — предположил бесчервивый.

— У тебя есть ключи? Умеешь взламывать автоматические двери?

Он печально покачал головой.

— Как тебя зовут? — не отставала рыжая.

— Не помню.

— Врешь, вспомни. Я вот помню своё имя — Лода.

— А я Ману, — ударил себя кулаком в грудь тощий. — А ты?

Мне нечего было ответить. Я просто переключил авто на солнцезаряд, потому что топливо было на исходе, и сбросил скорость.

Дома, дома, дома. Ровными рядами, серыми плитами.

Меня мутило, а эти двое всё говорили о еде.

Внезапно я остановил машину. Лода и Ману замерли, ожидая чего-то нехорошего, а может быть, очень даже неплохого.

— Что такое?

Я вылез из машины.

Звук, резкий, высокий крик насторожил и взволновал меня. Я стоял и прислушивался, надеясь определить направление или хотя бы почувствовать источник.

Справа, слева — пустая дорога; сзади — двое психов с машиной; впереди — серая высотка.

— Что это? — Лода напряглась.

Тишина. Я почти не дышал.

— Вот, снова!

Мы дружно подняли головы.

В вышине, в сизо-голубом небе парила птица — живая, великолепная птица, легкая и проворная.

— Это животное! — взвизгнула Лода.

— Это сокол, — тихо добавил Ману.

Я посмотрел на него.

— Откуда ты знаешь, что это сокол?

— В детстве дедушка поймал такого, хотел научить его приносить добычу, но тогда уже начался кризис жизни, — Ману покачал головой. — Позже сокола спустили на топливо.

— А у меня отобрали кота… — грустно произнесла рыжая.

Я смотрел на сокола и думал.

— Они разве не вымерли?

— Вымерли, — согласился Ману. — Лет пятнадцать назад, вроде бы.

— А он откуда?

— Может, это не сокол? — предположила Лода.

— Ну точно сказать, вымерли или нет, мы не можем. Просто их перестали встречать в живой природе. И в топках их не осталось, — Ману не отрывал глаз от неба. — Он улетает.

— Поехали! — скомандовал я, бросаясь к машине.

— Куда? — Лода замерла с протянутой к дверце рукой.

— За ним!

Мы ринулись внутрь авто.

Ману открыл верхний люк и вылез наружу, решив руководить направлением нашего движения, следя за птицей.

— Направо… Не вижу… вперед, вперед, вперед!!!

Мы мчались по трассе, потом по боковой дороге, а потом снесли ограждения и вылетели на пешеходную ленту.

— Всё, пропал. Не вижу, где-то за домами, — Ману устало рухнул на сидение.

— Поедем в том направлении? — спросил я.

— Да, поехали, пока солнце светит.

Пригород издыхал — здания уже не теснили друг друга, а тупо жались к дороге. Я включил высокую скорость, и автомобиль пищал почти ежесекундно, приписывая опасность любому проносящемуся мимо объекту. Наконец, гигантская изгородь из серых домов сошла на нет, и впереди медным пластом легла выжженная солнцем земля.

— Мороун-Валт, — выдохнула Лода, припадая к окну.

Я обернулся. Справа от нас раскинулась пустошь — лысая, песчаная, с пучками какой-то травы, такой жухлой и обреченной превратиться в порошок, что назвать эти пучки растениями значило бы крупно приврать. В мареве пустоши плыл Мороун-Валт — завод по выжиму — огромный, полустеклянный короб с тысячью зеркал, выводов и фильтров.

— Дальше — зона ферм, — заметил Ману.

— Такой жуткий, — Лода не отрывала глаз от тела завода. — Ужасно…

Фермы располагались вдоль дороги. Широкие коридоры-отводы для перегона животных к зданию завода делали сооружения похожими на осьминогов, которых я видел на сайтах природообщин. Эти фермы внушали мне страх куда больший, нежели завод.

Я остановил машину.

— Зайдем туда?

Лода и Ману кивнули.

Войти внутрь не составило труда — ворота в одном из отводов были распахнуты. Мы прошли по темному длинному коридору с мягкими стенами и неровным полом. Я не видел в темноте, но какое-то внутреннее чутье заставляло меня подпрыгивать в нужных местах.

Тишина и темнота настораживали, заставляя напряженно вслушиваться и вглядываться в глубины коридора. Я молча шел вперед, ощущая движение спутников за спиной.

— Зачем мы здесь? — испуганно спросила Лода, когда мы очутились в загоне.

Я пожал плечами.

Ману двинулся дальше, запрокинув голову и разглядывая покачивающиеся лампы нагрева на сферическом потолке. Солнце садилось — розовые всполохи бегали по ребристому стеклу, отчего крыша напоминала недозрелый гранат.

Я заворожено наблюдал за игрой света, забыв об осторожности. Лода дернула меня за рукав.

— Уйдем отсюда, мне страшно…

— Где Ману? — я опустил глаза.

Лода покачала головой.

— Не знаю…

Я прислушался — какой-то посторонний свистящий звук дергал нервы.

— Вон он! — вскричала Лода, прячась за меня.

Ману стоял за решетками загона с огромным протобластером. Мощный короб оружия смотрелся на груди тощего человека как камень на шее самоубийцы.

Я шагнул назад, ещё раз назад, рукой оттесняя Лоду к коридору. Ману понял мои намерения, грустно улыбнулся и кивнул. Я развернулся и, схватив женщину за руку, бросился прочь.

Бежать вперед, нестись как ветер, как сухой обжигающий ветер, прочь отсюда — вот чего я хотел. Лода прыгала рядом, ловко и проворно, как будто в ней играла та самая животная кровь, о которой она говорила.

Только у машины мы остановились перевести дух. Раскаты взрыва долетели до нас ещё в коридоре, но всю красоту поступка Ману мы оценили уже на выходе.

Купол лопнул, столб огня взмыл в небо, сливаясь с красками заходящего солнца. Запахло паленым. Вонь была до того сильной, что мы закашлялись, закрывая лица руками. Ветер, гулявший по пустоши, играл с пламенем, унося запахи прочь, давая нам возможность вздохнуть и не задохнуться.

Темнело, а мы всё смотрели и смотрели на пламя, пожиравшее остатки здания.

Я запел какую-то старую, заунывную песню о горах и домике в долине. Лода тоскливо подхватила мотив.

Два сокола взмыли в небо со стороны горящей фермы, а мы всё пели и пели, провожая птиц глазами.

— Поехали, — наконец сказал я, витиевато закончив припев. Лода ещё поскуливала, но согласно кивнула, и мы сели в машину.

Голод добивал меня, заставлял тормозить у каждой кочки, выжидающе смотреть в ночь.

— Там какая-то растительность, — наконец произнесла Лода. — Смотри!

— Это не растительность, — я осторожно открыл дверцу и сполз на землю. Высокие листья дергались, то падая, то вновь вставая торчком. Меня нервировала такая настороженность, поэтому я не стал ждать. Прыжок — и я очутился на холме. Заяц вскинул уши и дернул в темноту, но там его ждала умница Лода.

— Попался! — торжествующе прорычала она.

Кое-как соскоблив со зверька шкуру, мы засунули тушку на главный движок автомобиля. Израсходовав накопленную за день энергию таким образом, мы рисковали остаться на этом же месте, но мы были слишком голодны и утомлены, чтобы думать о завтра.

Мы лежали на земле — сытые и уставшие, Лода что-то напевала, чертя пальцами круги на песке. Я смотрел в небо — чернильно-черное, глубокое и дикое, осыпанное каплями Млечного Пути.

— Ты помнишь… что было раньше? — вдруг спросил я.

Лода вскинула голову, сощурилась.

— Смутно… Помню мать, кота… Как вспышки на черном фоне, да…

Я кивнул.

Именно вспышки — ничего не значащие, бессмысленные светлые пятна, звезды, затянутые в черные дыры нашей первобытной сущности.

— Я хочу тебя, — просто сказал я.

Лода зевнула и послушно скользнула ко мне.

Время текло, неспешно и неизбежно. Солнечные дни давали нам возможность лететь вперед. Позади уже остался один огромный город с прозрачными, будто заполненными водой, зданиями, впереди тянулась красно-серая сушь.

Я хотел встретить других. Если раньше общество было мне безразлично, то сейчас я искал себе подобных, жаждал встречи с ними, тосковал. Лода грустила вместе со мной.

И вот случай не подвел меня.

Я почувствовал их, когда спал прямо на земле, прижавшись к подруге. Их неспешные шаги сначала насторожили меня, и я, приподнявшись на локте, вглядывался в ночь, но внезапно чувство опасности отхлынуло. К нам шли свои, именно шли, а не крались.

Лода тоже проснулась, заворочалась рядом.

Их было трое — мальчик, лет десяти, парень чуть младше меня и немолодая, но ещё свежая женщина. Парни жались к ней, но вряд ли она была их матерью: запахи хоть и смешались, но разнились тонкими оттенками далеко разошедшихся путей.

— Куда вы идете? — спросила женщина, опускаясь на землю рядом с нами.

— Не знаем, просто идем.

— У вас нет цели?

Лода в надежде посмотрела на меня.

— Цель — не конец пути, цель — сам путь, — ответил я.

На небе сияла луна, призраки бродили по холмам пустоши. Мне хотелось петь, петь о ночи и для ночи. Решив не сдерживаться, я затянул песню. Лода вторила мне.

Женщина и её спутники слушали нас, вникая в незамысловатый мотив, извилистый и нежный. Внезапно наша новая знакомая запела, её сильный и смелый голос не испортил нашей канвы, он вышивал по ней.

И когда мы, охрипшие и счастливые, замолчали, наша стая стала на троих больше.

Это случилось уже после того, как мы бросили машину. Мы шли по следу кролика, я — впереди, Лода — справа, а Кора — слева. Я уже чувствовал зверька, когда услышал чужую поступь.

Те, чужие, решили украсть нашу добычу. Добычу, которую гнали мы, которая предназначалась нашим младшим. Я разозлился.

— Стой! — рявкнул я, бросаясь к крупному чужаку, выскочившему из-за холма наперерез нам.

— Останови! — ехидно тявкнул он, разворачиваясь ко мне лицом.

Мы застыли друг против друга, оценивая силы противника и стаи. У чужака за плечами был чахлый подросток и мужчина моего возраста. Не самый плохой вариант, но я не собирался впутывать своих в начинающуюся потасовку.

— О, женщины, — мой противник оскалился. — Хотите в мужское общество?

Лода угрожающе зарычала.

Я, не раздумывая, бросился вперед. Чужак не ожидал напора и рухнул на землю, дав мне нужное для оценки исхода боя время. Я решил, что у меня есть шанс.

Вот только откуда во мне взялась вся эта ярость и наглость? Я бил сильно, точно и резко, я крутился и скакал вокруг этого крупного зверя, а он наугад молотил ручищами.

Мои женщины переругивались с его парнями, пока мы катались в пыли.

Наконец, изловчившись, я что было сил ударил его кулаком в висок. Противник дернулся, обмяк и так и остался лежать на земле, а я отряхнулся и, вскинув голову, злобно уставился на чужаков. Парням потребовалось совсем немного времени, чтобы принять правильное решение.

С охоты мы вернулись впятером.

Мы всё ещё разжигали костры, весь вечер рыская в поисках сухих веток, торчащих из песка, но уже с опаской косились на играющее пламя. Я дышал воздухом, и как никогда ощущал жизнь, силу и свою значимость. Я не был одинок, я ни в чем не нуждался, но оставалось что-то, гнавшее меня вперед, что-то неуловимое и желанное. Похоже, у моего пути появлялась цель, но я ещё не мог четко определить направление.

Мы проходили мимо одной из ферм, и я должен был принять решение: зайти внутрь и поискать пищу или пройти мимо. На паре откормников мы встречали животных — тощих маленьких копытных, несчастных, облезлых кроликов и зайцев, но и их жалкие тушки шли в пищу.

Иногда среди холмов и песка маячили силуэты крупных рогатых животных с целыми кустарниками на головах.

Мы не решались преследовать их, и они скользили дальше, огромные и одинокие.

— Какими тропами они ходят? — спрашивали подростки.

— Не нашими, но скоро нам придется пересечь их пути, — отвечали женщины.

Иногда, просыпаясь раньше остальных, я уходил чуть дальше и встречал рассвет в одиночестве на какой-нибудь возвышенности. Холмов становилось все больше и больше, как будто огромный змей прошил песчаную землю, и поверхность точно отразила изгибы его тела. Мне нравились неровности — они защищали от ветра и песка.

Мне стало сложно называть своих людей спутниками, я говорил просто «мы», хотя их личные качества были не менее важны для меня, чем сплоченность и единство.

Имен мужчин я не знал, они и сами не признавались, помнят ли себя, но что-то мне подсказывало, что именно в этом мы схожи. Если женщины могли вспомнить, то мужчины отринули прошлую жизнь как нечто лишнее, нацелившись на новое существование.

Я первым почувствовал соленый запах моря, и, когда мы наконец достигли этого огромного водоема, остановившись на каменистом гребне, торчащем из песка, как кости гигантского животного, я не испытал восторга. Всё на побережье было слишком большим — вода, песок, камни, а мы казались очень маленькими и незащищенными. Нас обдувал ветер, несший соленый едкий запах моря, перебивающий все остальные запахи, отчего мы не могли прочувствовать окружающее пространство.

Слишком открыто, слишком неопределенно…

Мы спустились на сторону, противоположную морю, чтобы каменная гряда преградила путь ветру и защитила нас.

— Куда теперь? — спросила Лода, и все выжидающе уставились на меня.

Я молчал, смотря в небо. Затылок наливался тяжестью, но я не опускал головы. Я искал путь.

— Подождите здесь.

В вышине парил сокол, сын солнца.

«Ману», — мелькнуло воспоминание, как лучи, игравшие на волнах.

Я полез вверх по скале, всё дальше и дальше от земли, от группы, к небу, к соколу и к чему-то непонятному, но впервые настолько реальному и яркому, что я поверил в это.

Я достиг точки, с которой мы не так давно спустились. Сокол полетел вдоль гряды, я бросился за ним. Камни летели из-под ног, руки запутывались в лоскутах одежды, а сокол всё летел и летел. Откуда-то снизу доносились голоса своих, но склонить голову и посмотреть вниз я не решался. Просто на бегу крикнул в полную силу своих легких: «За мной», и какое-то мгновенье мой голос жил отдельно от меня.

На двух ногах среди глыб было сложно удержаться, пару раз я повисал над обрывом, ловя крики стоявших внизу. И я карабкался выше, качаясь на ногах, как дерево с тонким, непрочным стволом.

«Неудобно, неправильно», — думал я, вставая на четвереньки и продолжая путь.

Легко и быстро прыгал я среди глыб, оставляя куски материи на острых камнях, а сокол всё летел и летел вперед.

«Дитя солнца, подожди», — хотелось крикнуть мне, но сил не осталось даже на дыхание.

Я сопел, хрипел, сплевывая песок и пыль, а сокол летел… и вдруг исчез.

Небо разорвало скалы. Я осторожно, припадая на задние ноги, приблизился к краю и посмотрел вниз.

Темная река деревьев текла там; река небольших и неказистых растений, шумящих и кудрявых. Слишком молодые, чтобы закрыть солнце, слишком кривые, чтобы поднять крону, но их было много, так много, что они закрывали горизонт.

Сотни запахов ударили мне в ноздри — чужие, незнакомые — горькие и сладкие, зовущие и отталкивающие, запахи жизни велись и крутились вокруг меня, как рой вездесущих насекомых.

Я сел, счастливый и окрыленный, как тот сокол, что летал над деревьями.

Я запел песню, древнюю как сама жизнь.

Песню, которую земля вернула, уничтожив разум…

Я не искал свой тотем, он сам нашел меня, когда пришло время. Как вирус, которых уничтожил миллиарды людей, ввинчивалось в мою кровь то, что понять невозможно. Как называть себя теперь? Я не помнил таких животных, а может быть, и никогда не знал.

Я потерял свою личность, зато обрел личности других.

Но… что такое личность? Что это за слово?

И что такое «слово»?