Том 2. Машина времени

Джон Уиндэм
ХРОНОКЛАЗМ

© Перевод Д. Володихина, 2002

Сначала я о Тавии услышал и уж потом только составил знакомство. Один раз утром в Плайтоне, на Хай-стрит, ко мне подошел немолодой, совершенно незнакомый джентльмен. Как-то он поклонился… по-иностранному. Потом шляпу снял и вежливо представился:

— Меня зовут Доналд Гоби, доктор Гоби. Я буду весьма признателен вам, сэр Джералд, если вы сможете потратить на разговор со мной несколько минут вашего драгоценного времени. Прошу простить за беспокойство, однако дело достаточно серьезное и весьма срочное.

Я смотрю на него с опаской.

— Здесь какая-то ошибка. Я не дворянин, и уж тем более нет у меня никакого титула.

Он выглядел озадаченным.

— О, простите. Меня ввело в заблуждение… необыкновенное сходство… Я был абсолютно уверен в том, что вы — сэр Джералд Лэттери.

Тут уж я растерялся.

— Точно, я Джералд Лэттери, но мистер, и никак не сэр.

— Господи! — смутился он. — Разумеется! Кажется, я глупо себя веду. Есть ли здесь… — он огляделся. — Есть ли здесь место, где мы могли бы спокойно поговорить?

Я было заколебался, но ненадолго. Ясно, что я разговаривал с хорошо воспитанным, образованным человеком. Может, юрист? Попрошайничать такой не станет и ничего в том же роде не отчубучит… Мы были как раз у «Быка», и я предложил зайти. Там почти пусто. Выпить он не захотел. В общем, садимся мы.

— Отлично. В чем дело, доктор Гоби? — я спросил.

Мой собеседник, сбитый с толку и смущенный, молчит. Потом вроде собрал мозги в кучку. Говорить начал, а сам решительным таким сделался:

— Сэр Джералд… э-э, мистер Лэттери… это связано с Тавией. Я полагаю… вы, вероятнее всего, не представляете… э-э-э к чему может привести ситуация в целом… Дело не только в моей личной ответственности, как вы понимаете… Более всего меня тревожат непредсказуемые последствия. Поверьте, она должна вернуться, прежде чем начнутся очень крупные неприятности. Просто обязана, мистер Лэттери!

Я гляжу на него. Серьезно говорит, это видно. И, главное, расстроенный такой.

— Однако, доктор Гоби… — я начал было.

— Я способен понять, что это может значить для вас, сэр, тем не менее я умоляю вас повлиять на нее. Не ради меня и не ради ее семьи, но ради всех нас. Следует проявить величайшую осторожность; осложнения непредсказуемы. Необходимо поддерживать общую гармонию, порядок. Упади одно-единственное зерно мимо назначенного ему места, и что из этого выйдет? Кто в состоянии предвидеть? Молю, уговорите ее…

О чем бы ни шла речь, он был совершенно выбит из колеи. Я вежливо так прерываю его.

— Минутку, доктор Гоби! Боюсь, произошла ошибка. Не имею ни малейшего представления, о чем это вы.

Джентльмен напротив посмотрел на меня оценивающе.

— Вы?! Вы… — Он застыл, как громом пораженный. — Неужели вы еще не встретились с Тавией?

— Именно так, насколько я понимаю. Никогда не слышал ни о какой Тавии.

Он так потерялся. Прямо жалко его. Ну, я говорю, может, все-таки выпить? Головой качает, не хочет он. Ладно, потихоньку оживать начал.

— О, простите. Произошла ошибка. Примите мои извинения, мистер Лэттери. Боюсь, вы сочли меня легкомысленным человеком. Трудно объяснить… Прошу вас, забудьте. Забудьте обо всем.

Он удалился, печальный такой. А я, хоть и был самую малость озадачен этим разговором, через день-другой думать о нем забыл. Как мой странный собеседник и просил…

По крайней мере, я был уверен, что забыл.

…Разумеется, я не знал, что это Тавия, когда увидел ее спустя пару лет.

Я как раз вышел из «Быка». На Хай-стрит была куча народу. Я хотел сесть в машину, уже взялся за ручку дверцы… И тут чувствую: кто-то на той стороне улицы остановился и смотрит на меня. Внимательно так смотрит. Ну и я тоже глаза поднял. И увидел ее! Мы с ней взглядами встретились. Карие у нее глаза…

Высокая, стройная, выглядит отлично — не то чтоб симпатичная, а гораздо лучше. Я смотрю и смотрю. На ней самая обыкновенная твидовая юбка и джемпер — темно-зеленый, вязаный. Туфли чудные: на низком каблуке, но богатые такие… будто с другого человека сняты. Что-то там еще не так было, но тогда я не понял — что именно. Только потом до меня дошло. Прическа у нее, подходящая, кстати, прическа, но уж больно странная. Ну, допустим, парикмахер тебе волосы заплетет хоть так, хоть эдак — на тысячу ладов. Но когда на толпу смотришь, есть нечто общее, какой-то стиль. Причем для каждого времени — свой. Возьмите фотку, которую сделали тридцать лет назад, поглядите — понятно же сразу! Так вот, у девушки и прическа, и туфли не соответствовали всему остальному.

Чуток она постояла, как замороженная, вся такая неулыбчивая. Затем вроде собралась улицу перейти, а сама как будто еще не проснулась. Шажок сделала. Тут стали бить часы на Маркет Холл. Она поглядела на них, чего-то перепугалась и понеслась по тротуару, как Золушка, за последним автобусом.

Никогда я ее раньше не видел. Это точно. Сажусь в машину, думаю: с кем-то это меня перепутали.

На другой день бармен из «Быка» наливает мне пива и как раз говорит:

— Искала вас одна молоденькая, мистер Лэттери. Я показал, где вы обычно сидите… Не нашла?

Я покачал головой.

— Кто такая?

— Она не назвалась… — И тут он описал мне ее. Точь-в-точь та девушка вчерашняя. В смысле, с другой стороны улицы.

Я говорю ему:

— Видел ее разок через улицу. Знать бы, кто она.

— Она-то вроде бы знает вас. Спросила: «Это был мистер Лэттери?». Я ответил: «Да, он». Она закивала, подумала немножко и опять спрашивает: «Он ведь живет в Бэгфорд-хаусе?». «Почему? — говорю. — Нет, мисс, там живет майор Флэкен. А мистер Лэттери живет в Чэтком-коттедже». Она интересуется, где это. Я рассказал ей. Надеюсь, все в порядке? По-моему, она очень миленькая.

Я его успокоил:

— Адрес! Его где угодно можно узнать. Забавно, что она заговорила о Бэгфорд-хаусе. Были бы у меня деньги, я бы поселился именно там.

— Тогда вам стоит поторопиться. Старый майор одной ногой в могиле…

Ну и все. Зачем бы ей адрес мой ни понадобился, она им не воспользовалась. Вся эта история вылетела у меня из головы.

Прошел месяц, и я вновь ее увидел. Я тогда разок или два в неделю ездил верхом с одной девушкой… А потом отвозил ее на машине домой. Звали девушку Марджори Крэншоу. Мы как раз ездили по узким улочкам, там едва-едва разъедутся два автомобиля. Вот завернул я за угол, и тут пришлось резко тормознуть: встречная машина встала посреди дороги. Пешехода объезжала. Ну, проехала она мимо, и тут я гляжу на этого самого пешехода. Она! Незнакомка та самая. Она узнала меня и вроде хотела подойти, поговорить. Дернулась, короче, в мою сторону. Но видит: Марджори со мной рядом. И вот она отошла с таким видом, будто разговор у нее в планы не входил. Ну а я что? Я с места тронул.

— Ого! — Это Марджори. Голосок у нее такой был, мол, кто это тут, к чему бы это, и какой-то провизг в ее «ого» мне послышался.

Я ответил в смысле — откуда мне знать?

— Она-то точно тебя знает, — говорит мне Марджори. Недоверчивая такая.

Мне ее тон не понравился. Какое ей дело? Молчу. Но она не отстает:

— Я ее раньше не встречала.

— Может, курортница, — я говорю. — Тут их полно.

— Не убедил. А как она на тебя смотрела!

— Я, по-твоему, вру?

— А что я такого спросила?

— На что ты вообще намекаешь? Ты, пожалуй, иди. Тут знаешь… уже недалеко.

— Извини, помешала. И тут, конечно, слишком тесно, чтобы развернуть машину Очень жаль! — Вышла и добавила: — Пока, мистер Лэттери.

А девушки уже и след простыл. Развернуться бы можно, после перебранки с Марджори я даже как-то заинтересовался ею. Спасибо ей большое! Знаете, так бывает: на вас давит какой-то груз… Давит, давит, а вы об этом и не подозреваете. Вы еще не поняли, что у вас на плечах груз. И вдруг он — раз! И пропал. Туг вы и понимаете как раз: был же какой-то груз.

В третий раз мы встретились совсем по-другому.

У меня был коттедж в Девоншире. Он стоял в маленькой лесистой долине. Там было еще четыре коттеджа, мой самый дальний, в низинке, на нем как раз дорога обрывалась. С обеих сторон — крутые холмы с вереском. Ручей. По берегам ручья — пастбища. Раньше вся долина была покрыта лесом, теперь осталось несколько рощиц.

Один раз днем я вышел на огород, посмотреть — бобы взошли или нет? Слышу: кто-то идет. Ветки под ногами трещат. С первого взгляда я эти чудесные волосы узнал. Ну, уставились мы друг на друга, как раньше.

— Э-э… привет, — я говорю.

Не отвечает. Все смотрит на меня. Потом спрашивает:

— Тут еще кто-нибудь есть?

Я осмотрелся.

— Никого не вижу.

Она вылезла из кустов. Осторожно так. Все оглядывалась кругом. Вот как она была одета в первый раз, когда я ее увидел, так и явилась. Волосы растрепаны. Туфли для нашей местности совсем не подходят.

Она выдавила:

— Я…

Сверху, с другого конца лощины, послышались голоса каких-то мужчин. Девушка в испуге замерла.

— Ой! Они идут. Спрячь меня куда-нибудь побыстрее.

Ну, я потянул было:

— Э-э…

— Быстрее же! Они идут. — Очень она боялась и торопилась.

— Может, в дом зайдем? — И веду ее туда.

Она зашла и закрыла дверь на засов.

— Не дайте им поймать меня! Очень вас прощу! — она прямо взмолилась.

— В чем дело? И кто это — «они»?

Не отвечает. Осмотрелась, увидела телефон.

— Вызовите полицию! Скорее вызовите полицию!

Я не тороплюсь реагировать.

— У вас вообще-то есть какая-нибудь полиция?

— Понятно, есть у нас полиция, но..

— Тогда звоните. Пожалуйста!

— Но послушайте… — начал я.

Она стиснула руки.

— Тогда вы должны им позвонить. Да пожалуйста же! Быстрее.

Она просто с ума сходила от страха.

— Отлично. Могу и позвонить. Сами будете объясняться. — И поднимаю трубку.

У нас местность сельская, соединяют не сразу, приходится подождать. Она нервничает, пальцы — в клинче. Наконец меня соединили.

— Алло, — я говорю, — полиция Плайтона?

— Полиция Плайтона… — мне отвечают. И тут я слышу за дверью: гравий скрипит, кто-то подошел и постучался. Настойчиво так Я девушке трубку отдал и к двери подхожу.

— Не пускайте их! — она говорит. И к трубке поворачивается.

Я колебался. В дверь начали просто дубасить. Не отвечать невозможно.

Завел к себе девицу, заперся — и ага? Третий раз ломанулись, и я открыл.

Ну и мужик! Я оторопел. Аж попятился при виде стоявшего на крыльце мужчины. Нет, лицо у него было нормальное. Обычное лицо. Лет двадцать пять человеку… Зато костюмчик его! Я как-то не готов был увидеть такое. В таком на лыжах катаются! Все облегающее, жакет до бедер, пуговки стеклянные… А у нас тут Дартмур, самое лето. Я взял себя в руки и спрашиваю, мол, что надо? Ноль внимания. Смотрит мне за спину, на девушку.

— Тавия, — говорит, — поди сюда!

Она продолжает лопотать по телефону, торопится. Молодой человек сделал шаг вперед.

— Стоять! — я ему. — В чем дело?

Он взглянул на меня.

— Да ты не поймешь. — И рукой так это меня отстраняет.

Зачем он так сказал?!

Я ему двинул в живот, а когда он сложился пополам, вышиб наружу и захлопнул дверь.

— Сейчас они приедут, — сказала у меня за спиной девушка. — Едет полиция!

— Хорошо бы ты все-таки объяснила… — начал я.

Тут она показала на окно.

— Смотри!

Я повернулся. А там, на дорожке, еще один человек, совершенно того же вида, что и парень, который хрипел у меня под дверью. Я снял со стены ружье 12-го калибра и зарядил его. Стою лицом к двери и говорю девушке:

— Открой дверь и встань за ней.

Видно было, как сомнения ее гложут, но она послушалась.

За дверью один чужак наклонился над вторым. И третий к дому шагает. Увидели они мое ружье и одеревенели.

— А ну убирайтесь отсюда! Либо будете разговаривать с полицией! Ну, что делать-то будем?

— Но вы не поняли. Это чрезвычайно важно… — начал было один.

— Ладно. Оставайтесь здесь. Полиции расскажете, как это важно. — И показываю девушке: дверь закрывай.

Через окно мне видно было, как двое чужаков помогают идти своему побитому товарищу.

Полицейские держались неласково. Так это без особого желания записали показания о чужаках и холодно удалились. А девушка тут как тут.

Меньше, чем она сообщила полиции, сказать просто невозможно: трое странно одетых мужчин пристали к ней, и она попросила меня помочь. Полицейские предложили подбросить ее до Плайтона, но она не захотела.

— Теперь, может быть, расскажешь, что за чертовщина творится?

Она глядит на меня долгим таким взглядом, и чем-то она недовольна. То ли загрустила, то ли разочаровалась в чем-то. Чуть не плачет. Потом девушка тихо сказала:

— Я получила твое письмо… и теперь… я сожгла свои корабли.

Я сел напротив нее, достал курево и задымил. Потом тупо повторил за ней:

— Ты… э-э… получила мое письмо… и теперь ты… э-э… сожгла корабли?

— Да, — она говорит. Обвела взглядом комнату… На что тут смотреть-то? Добавила: — А теперь ты меня знать не желаешь… — И давай реветь.

Я смотрел на нее с полминуты совершенно беспомощно. Затем сходил на кухню, поставил чайник… Пусть-ка придет в себя. Вся моя родня считает чай отличным средством. Возвращаюсь с чайником и чашками. Она вроде успокоилась. Смотрит на незажженный камин. Я чиркнул спичкой. Когда в камине запылал огонь, девушка уставилась на него, как ребенок, которому сделали подарок.

— Прелестно, — сказала она так, будто я чудо какое-то совершил. Снова окинула комнату взглядом и повторила: — Прелестно!

— Хочешь разлить чай? — Она не пожелала и только с интересом поглядывала, как я это делаю.

— Чай… У камина!

Точно. И что?

— Пора бы нам познакомиться. Меня зовут Джералд Лэттери.

— Разумеется, — кивнула она. Такого ответа я не ждал, но тут она добавила: — Октавия Лэттери. Или просто Тавия.

— Тавия?.. — Вроде что-то знакомое, но… — Мы родственники?

— Да… Ужасно дальние. — Она как-то чудно посмотрела на меня. — Бог мой! До чего же трудно… м-м…

Вот-вот опять расплачется.

— Тавия?.. — Что-то припоминалось. Вдруг у меня перед глазами встал тот самый… пожилой. Почему бы нет? — Был тут один. Как его звали-то? Доктор. Доктор… Боги? Или наподобие того.

Девушка моя замерла.

— Гоби? Нет?

— Верно. О какой-то Тавии он меня спрашивал. Часом не о тебе?

— Он здесь? — Она зыркнула по углам, будто доктор Гоби мог там прятаться.

Я объяснил, что дело было два года назад. Она успокоилась.

— Глупый дядюшка Доналд! Это в его стиле! И ты, конечно, ничего не понял?

— Как и сейчас. Вообще-то и дядя мог потерять голову, когда ты пропала.

— Да. Наверное, он еще очень расстроится…

— Расстроился. Два года назад, — я освежил ее память.

— И ты ведь так ничего и не понял?

— Слушай! Столько народу мне говорит: «Не понял! Не понял!». Это единственная вещь, которую я и так уже понял.

— Ладно. Мне стоит объяснить… Только с чего начать?

Я дал ей поразмыслить, не стал перебивать. В конце концов она спросила:

— Ты веришь в предопределение?

— Не думаю.

— Нет-нет. Я не так начала. Скорее… не предопределение, а влечение… когда к чему-нибудь очень тянет… Знаешь ли, я всегда считала эту эпоху самой необычной и самой интересной… И кроме того, в это время жил единственный знаменитый человек в нашей семье. Вот я и сочла твой век чарующим. У вас его, наверное, назвали бы романтическим.

— Сам век или то, что ты о нем думаешь?.. — Но она не обратила внимания на мои слова и продолжала:

— Мое воображение рисовало мне целые флоты маленьких смешных леталок. На войне они храбро набрасывались на цель, как Давид на Голиафа. А еще колоссальные неуклюжие корабли, медленно плывшие в одиночестве, но в конце концов все-таки доплывавшие до цели. И никого не волновало, что они тащатся так медленно! И чудные черно-белые фильмы! И лошади на улицах! И старомодные трясучие двигатели внутреннего сгорания! И камины, которые топят углем! И потрясающие бомбежки. И поезда, которые ходят по рельсам! И телефоны с этими их проводами! И… и… еще много всякого. Сколько необычного можно было испытать на себе! Побывать, скажем, в настоящем театре, на какой-нибудь премьере Шоу или Кауэрда! Или заполучить только что отпечатанную книжку Т. С. Элиота! Или увидеть королеву, проезжающую мимо… наверное, чтобы открыть Парламент! Потрясающее время! Просто чудесное.

— Заслушаться можно. Сам-то я про наше время иначе думаю…

— О! Разумеется! Так и должно быть. Ты все видишь изнутри и не можешь абстрагироваться. Взглянуть со стороны. Пожил бы ты у нас, увидел бы, до чего все скучно, серо и монотонно!

Тут я малость опешил:

— Не понял… Где, ты говоришь, пожить?

— Ну, у нас. В нашем столетии, в двадцать втором. А, ну ты ж ничего не знаешь… Какая я дурочка!

Я сосредоточился на процессе подливания чая.

— Боже! Я знала, что будет трудно, — она говорит. — Правда же, трудно, да?

— Понятно, трудно.

Она — опять весла на воду, брызги в стороны.

— Отчего я занялась историей? Мне хотелось погрузиться в какую-нибудь эпоху. Ну а потом я получила твое письмо на день рождения и выбрала середину двадцатого века как тему для специализации. В смысле, я писала по нему дипломную работу. И конечно, я продолжала его исследовать и после выпуска.

— Э-э… мое письмо это все наделало?

— Но ведь был только один способ, да? Как мне еще-то было подобраться к машине времени? Сначала следовало попасть в историческую лабораторию. И все равно не видать мне машины времени, как своих ушей, не будь я лаборанткой у дядюшки Доналда.

— Машина времени — э? — Я уцепился за соломинку в этой чертовой каше — Что за штуковина?

Она воззрилась на меня такая вся удивленная.

— Ну это… машина времени. Чтобы изучать историю.

— Опять не понял. Ты бы еще сказала: «Делать историю!».

— Ой, нет. Это запрещено. Это уже уголовщина.

— Так, — я сказал. — Теперь насчет письма…

— Ну… я о нем рассказала, иначе никак не объяснишь… Но вы его еще не написали… выходит, получается маленькая путаница.

— Маленькая путаница — это слабо сказано. Мне бы как-то поконкретнее. Вот, например, я вроде бы написал… напишу… письмо. О чем?

Так сурово она на меня посмотрела! А потом стала куда-то в сторону пялиться. Вся краской залилась до корней волос. Потом заставила-таки свои глаза смотреть на меня. В зрачках — огонь. Посиял-посиял… и погас. Она уронила лицо в ладони и зарыдала.

— Ты меня не любишь. Ты не любишь меня! Лучше бы мне сюда не приходить! Лучше бы мне умереть!

— Знаешь, она прямо-таки фыркала на меня! — Тавия мне говорит.

— Ну, вот она удалилась, а с ней и моя репутация, — я говорю. — Отличная работница эта миссис Тумс, но ужасно строгая тетка. Она ведь и от места может отказаться.

— Из-за одного моего присутствия? Вот глупость!

— Наверное, у вас другие нравы…

— Но куда мне деваться? Ваших денег у меня всего несколько шиллингов, да и пойти не к кому.

— Откуда миссис Тумс об этом знать?

— Но мы же… В смысле, мы же не…

— Ночь и цифра два. У нас этого более чем достаточно. Вообще одной цифры два хватает.

— А, помню. Испытательного срока не было. То есть… его нет. Жесткая у вас система. Вроде лотереи — что выпало, с тем и живи.

— Ну… вроде того.

— До чего тупы эти старые обычаи, но… если приглядеться… есть в них шарм. — Тут она посмотрела на меня оч-чень задумчиво. — Ты вот…

— Нет, сначала ты, — я напомнил, — поподробнее объяснишь мне всю вчерашнюю дьявольщину.

— Не веришь мне?

— Знаешь, просто дух захватывает, — признал я. — Но потом я присмотрелся, вроде все верно, никто так сыграть не смог бы.

Хмурится.

— Ты такой любезный! Да я середину двадцатого знаю вдоль и поперек. Это специальность моя!

— Да помню я! Только яснее от этого не становится… Все историки на чем-нибудь да специализируются, но они же туда не… ныряют.

Ее чуть удар не хватил.

— То есть как? Очень даже ныряют. Разумеется. Иначе как работать дипломированному историку?

— Многовато у тебя этих «разумеется»… — я ей говорю. — Давай-ка начнем сначала. Вот хотя бы это мое письмо… ладно, черт с ним, пусть будет не письмо… — По лицу видно, как ей худо сделалось от одного упоминания о клятом письме. — Ты, стало быть, работала у дяди в лаборатории с какой-то машиной времени. Это… что? Нечто вроде магнитофона?

— Да Боже, нет! Нет-нет-нет! Больше похоже на шкаф. Ты туда влезаешь и переносишься в другие места и времена.

— Ого! То есть ты туда забрался в каких-нибудь две тысячи сто каких-то, а выбрался в тысяча девятьсот каких-то?

— В любой точке прошлого, — подтвердила она. — Только не всем это можно. Надо быть настоящим специалистом, иметь лицензию… В Англии всего шесть машин времени и около сотни во всем мире. К ним допускают с ба-альшими строгостями. Когда появились первые машины, никто знать не знал, какие будут сложности… Но потом историки стали сверять материал, полученный в путешествиях, и данные письменных источников по тем эпохам. Выяснилось много забавного! Еще до Христа какой-то грек Гиерон демонстрировал в Александрии простенькую модель паровой турбины; Архимед при осаде Сиракуз применял нечто наподобие напалма; Леонардо да Винчи рисовал парашюты, когда с ними еще неоткуда было десантировать; Эрик Рыжий каким-то неписаным путем открыл Америку задолго до Колумба; Наполеон очень интересовался подводными лодками, ну и так далее… В общем, ясно: кое-кто неосторожно использовал машину и наплодил хроноклазмы.

— Наплодил… что?

— Хроноклазмы. Это когда события пошли не так или не тогда, как и когда надо. Кто-то был неосторожен или наговорил лишнего. Вроде бы ничего особенно страшного не случилось. Правда, возможно, ход истории несколько раз изменял течение, и люди пишут очень умные труды, чтобы показать, как это происходило. Но любому понятно, какая чудовищная опасность тут заключена. Ты только представь себе: кто-нибудь безответственно показал Наполеону, как делать двигатели внутреннего сгорания, плюс как строить подводные лодки; это же приведет к неописуемым последствиям! Чтобы пресечь новое вмешательство в прошлое, Совет по Истории строго запретил соваться к машинам времени всем, кому не выдана лицензия.

— Погоди, погоди! — я ей говорю. — Ведь что было, то было… Ну… например, я здесь… вот. Я ж не могу перестать быть, если какой-нибудь придурок слазит в прошлое и угробит моего дедулю.

— Если бы он это сделал, тебя бы тут не было. Сколько угодно можно было болтать, что прошлого не изменишь, пока мы не научились менять прошлое. Теперь нам следует быть необыкновенно осторожными. Прежде всего историку следует волноваться по этому поводу. Вопросом как это происходит занимаются специалисты по высшей математике. Одним словом, теперь никого так просто к машине не подпустят. Сначала надо пройти специальное обучение, сдать тесты, обеспечить надежные гарантии. Ну и несколько лет посидеть на испытательном сроке… И только потом выдают лицензию. Тогда ты можешь отправиться в то время, которое тебя интересует, и понаблюдать вволю. Но только понаблюдать! В этом деле строгость исключительная.

Я раскинул мозгами обо всем об этом.

— Ты только не обижайся… Ведь все их строгости ты только что поломала. Так?

— Нарушаю. То-то они за мной и пришли.

— Накроется твоя лицензия, если они тебя поймают?

— Боже! Да у меня ее никогда не было. Я сюда попала… «зайцем». Забралась в машину, когда в лаборатории никого не было. Лаборатория-то — дядюшки Доналда, а это сильно все облегчает! Пока меня не взяли с поличным, я всегда могла сделать вид, будто дядя мне поручил что-то там сделать у самой машины. Кстати, я должна была раздобыть здешнюю одежду. А услугами особых костюмеров-для-историков воспользоваться просто не могла. Так что я срисовала кое-какие вещи в музее, а потом сама их сшила в точности так., да? Ведь все точно? Все в порядке?

— У тебя, считай, получилось. Только с обувью малость… не того.

Она поглядела себе на ноги.

— Вот я и боялась… Я не нашла ничего подходящего в точности… — огорчилась она. — Я даже несколько раз сюда ненадолго забегала. Надолго нельзя: здесь истратишь час — там тоже уйдет час. А мне машину настолько занимать нельзя. Вчера один человек сунулся в лабораторию, как раз когда я возвращалась. Он только посмотрел на мои тряпки и сразу все понял. Что мне было делать? Я запрыгнула в машину — иначе у меня потом не было бы никаких шансов… Они там, разумеется, за мной, переодеться не успели. В общем, ты видел.

— И думаешь, вернутся? — я спрашиваю.

— Нуда. Только оденутся в соответствии с эпохой.

— Что они сделают-то? Стрелять будут или как?

Она покачала головой.

— О, только не это. Жуткий выйдет хроноклазм, особенно если они кого-нибудь подстрелят.

— Ты — здесь у нас. Из-за одного этого хроноклазмы каскадами пойдут. Что хуже?

— Я полностью скомпенсирована. В смысле, все мои действия. Я же посмотрела!

Прозвучало как-то невпечатляюще. Да.

— Им тоже нужно посмотреть все про меня, тогда бы они меньше дергались. — И тут она быстренько заговорила о другом: — У вас ведь принято на свадьбах… наряжаться? Надевать нечто особенное?

Похоже, эта тема куда сильнее щекотала ей нервы.

— М-м… — Тавия бормочет. — Мне нравится, как устроен брак в двадцатом веке.

— Для меня он тоже прибавил в ценности — а все из-за тебя, киска, — я ей отвечаю.

Чистая правда, кстати. За последний месяц брак в моих глазах просто круто попер в гору. Сам не ожидал!

— Вот ты мне скажи, это правда или нет… в двадцатом веке у супругов обязательно должна быть одна огромная кроватища? А, дорогой?

Любопытно ей!

— Без вариантов, киска. — И голос у меня такой весь твердый. Как скала.

— Забавно. Не особенно гигиенично, разумеется, но очень мило.

Сидим, размышляем на эту тему.

— Да и фыркать она на меня перестала…

— Киска… тебя, можно сказать, сертифицировали. На сертифицированное фыркать нельзя, — я говорю.

Мы поболтали о наших делах. Потом я ей заявляю:

— Вроде, киска, те парни, которые так хотели тебя сцапать, нам больше не помеха. Давненько их не было. Сто раз бы заглянули, если бы ты для них была настоящим шилом в заднице.

Она головой качает — в смысле, «нет».

— Надо и дальше быть начеку. Странно, конечно… Может, дядюшка Доналд что-то напутал: он, бедняга, с техникой не в ладах. Помнишь, как он промазал на два года? От нас ничего не зависит. Нам остается ждать и смотреть в оба.

У меня шарики-ролики в мозгах уже в другую сторону крутились.

— Придется работенку искать. Рискованно будет тебе одной… сама понимаешь.

— Работенку? — Она задергалась.

— На меня одного денег хватало. На двоих — не хватит. Любая жена рассчитывает на приличный уровень. Ну и… если с ума не сходить, конечно, — имеет право. Короче, моих деньжат маловато будет.

— Не волнуйся на этот счет, — успокаивает. — Изобретешь что-нибудь.

— Я? И-зо-бре-ту?

— Ну да. В радио ты вроде разбираешься?

— Курсы по радарным установкам — времен службы в ВВС.

Тут она аж подскочила.

— А! ВВС! — воскликнула она в экстазе. — Класс! Ты сражался во Второй мировой войне! Может, ты еще Монти знал? Или Айка? Или еще кого-нибудь из тех потрясающих людей?

— Лично не знал. Другой род войск, крошка.

— Какая жалость! Все так любят Айка… Ладно, давай о деле поговорим. Все, что тебе надо, — это принести специальную радиотехническую литературу. Ну и электротехническую еще. А я уж тебе покажу, чего наизобретать.

— Ты покажешь?.. То есть? Понял. А в целом это как — нормально, по-твоему?

Как-то меня сомнения взяли.

— Почему бы нет? Наизобретал же кто-то все эти вещи, иначе как бы я их в школе проходила?

— Э-э… тут бы надо не торопясь пораскинуть мозгами…

…Чистое совпадение. То есть могло быть чистым совпадением. С тех пор как мы с Тавией познакомились, я все совпадения под подозрением держу. Как бы там ни было, однажды утречком посмотрела моя жена в окно и говорит:

— Гляди-ка, дорогой, кто-то нам из-за деревьев машет.

Точно. Машут палкой с носовым платком на конце. Беру бинокль. В бинокль видно: сидит в кустах какой-то старикан. Даю бинокль Тавии. Она как завопит:

— Боже! Дядя Доналд! — И потом добавляет: — Может, нам поговорить с ним? Он как будто один.

Ну, я вышел, иду по тропинке к зарослям, машу в ответ. Он вылезает оттуда, дубину свою тащит наподобие флага. Лепечет что-то. Я едва-едва услышал:

— Не стреляйте!

Развожу руки, показываю, мол, никакого оружия. За мной и Тавия вышла. Подходим ближе. Этот старый хрыч палку перекладывает в другую руку, шляпу снимает, кланяется так вежливенько.

— О, сэр Джералд! Чувствительно рад видеть вас вновь.

— Да он не сэр Джералд, дядя. Он мистер Лэттери, — Тавия говорит.

— Боже! Опять я говорю глупости. Мистер Лэттери, — он отвечает, — я уверен, вы обрадуетесь, когда узнаете, что рана пустячная.

Болезненная, но не опасная. Несчастному придется провести некоторое время лежа на животе, не более того.

— Какому несчастному?

До чего тупая у меня, наверное, рожа была в тот момент! Ни в сказке сказать.

— Тому, которого вы подстрелили днем раньше.

— Под-стре-лил?

— Наверное, днем позже! — окрысилась моя Тавия. — Дядя, совсем ты не ладишь с машиной!

— Но в общих-то чертах мне все понятно, душа моя. Только вот эти кнопочки… многовато их там наделали.

— Неважно. Раз уж ты сюда заявился, не пойти ли нам в дом? — она спрашивает. — А платок спрячь в карман.

Вот чудило! Заходит старый хрыч в дом, глазами зыркает туда-сюда: все ли аутентично? Садимся. И тут Тавия сказала:

— Прежде всего ты должен знать, дядя Доналд, что я стала женой Джералда. Вот так. Женой мистера Лэттери.

Доктора Гоби чуть удар не хватил.

— Женой? — повторил он. — Но с какой целью?

— Боже мой! — Тавия набралась терпения и все-таки принялась объяснять: — Я его люблю, он любит меня. Вот мы и поженились. Тут поступают именно так.

— Э? Э? Да… — Доктор Гоби потряс головой, будто отгонял дурной сон или нечистую силу. — Я, разумеется, знаю, до какой степени сентиментальными люди были в двадцатом веке. Но ты-то зачем… э-э… обаборигенилась? То есть отувременилась.

— А мне нравится, — отвечает моя Тавия.

— Девицы и должны быть романтичными. Но подумала ли ты о затруднениях, которые одно твое присутствие может причинить сэру Дже… э-э… мистеру Лэттери?

— От неприятностей я его начисто избавила, дядя. На неженатых тут фыркают. Мы поженились, и все фырканье сошло на нет.

— Имеется в виду не то время, пока ты здесь, а то, когда тебя здесь уже не будет. У них множество правил по поводу констатации смерти или исчезновения и тому подобное… Одним словом, бесконечные сложности. Ему просто не дадут жениться ни на ком другом.

— Я уверена, что ему и не захочется. Дорогой, разве не так?

— Конечно, не захочется, — запротестовал я.

— Уверен?

— Киска, — я говорю, а сам уже ухватил ее за руку, — да хоть бы все женщины этой паршивой планетки…

…Чуть погодя доктор Гоби начал кашлять исключительно громко. Напоминает, старый хрыч, о своем присутствии.

— Истинная цель моего визита — убедить мою племянницу вернуться. Сейчас же! Факультет в величайшей тревоге, лично я попал под удар. Руководство считает необходимым вернуть ее немедленно, пока мы не нанесли какого-нибудь серьезного ущерба… Любой хроноклазм отзывается в веках чудовищным эхом. Каждую секунду эта эскапада Тавии может обернуться настоящей катастрофой. Мы все буквально дрожим от страха.

— Жаль, что ты попал под удар, дядя, но я не вернусь. Тут я по-настоящему счастлива.

— Но, душа моя, подумай о хроноклазмах! Я вскакиваю по ночам от одной мысли…

— Милый дядя, да это ерунда по сравнению с теми хроноклазмами, которые обрушатся на всех, если я сейчас вернусь. Ты должен понять, что мне никак нельзя возвращаться. Понять и объяснить это другим.

— Никак нельзя? — одеревенело переспросил доктор Гоби.

— Никак! Загляните же вы наконец в источники! Вот только заглянете и увидите, что мой супруг… слово-то до чего забавное, неуклюжее и старомодное… А мне от него так приятно! У этого слова весьма древние лингвистические истоки…

— Мне кажется, ты хотела рассказать, почему тебе нельзя возвращаться, — влез доктор Гоби.

— Ой, да. Ну, вы увидите в источниках, что он для начала разработал связь для подводников, а потом изобрел криволинейную передачу. За это его и возвели в рыцарское звание.

— Все это мне отлично известно, Тавия. Я пока не понимаю только…

— Думаю, ты должен понять, дядя. Как, черт побери, он все это наизобретает, если я ему не расскажу и не покажу, что к чему? Вот заберешь ты меня отсюда, и тогда никто всего этого не изобретет. Представь себе последствия!

На доктора Гоби напал столбняк.

— Да… — говорит. — Да-да… Отчего же я сам не додумался?

— Кроме того, — добила его моя Тавия, — Джералду ненавистна сама мысль, что я пропаду. Разве не так, дорогой!

— Понятно, я… — Но этот самый доктор Гоби встал, и я тут же заткнулся.

— М-да, — говорит. — Кажется, отсрочка действительно необходима. Я сообщу им это. Но это всего-навсего отсрочка.

Вроде уходит старый хрыч. К двери пошел. Нет, еще что-то ему понадобилось, развстался в дверях.

— И все-таки, душа моя, пока ты тут, сохраняй величайшую осторожность. Тебе придется столкнуться со сложными и деликатными проблемами. Страшно подумать, какая неразбериха может выйти из твоего легкомыслия. Допустим, ты станешь собственной прародительницей…

— Не работает, дядюшка. Я ведь из боковой линии. Припоминаешь?

— Действительно. Какая удача! Итак, я говорю до свидания — тебе и сэру… э-э… мистеру Лэттери. — Голосом, мерзавец, нажал на слово «свидания». — Я верю, что мы еще встретимся — в конце концов, приятно побывать здесь не только в амплуа наблюдателя.

— Вот я и говорю. Обалдеть можно! — согласилась моя Тавия.

Он только головой покачал — сама общественная нравственность.

— Боюсь, душа моя, ты не слишком глубоко изучила эпоху. Использованное тобой выражение принадлежит более позднему периоду, да и тогда его чуждались воспитанные люди.

Пальбой мы позабавились неделю спустя. Трое придурков прикинулись простыми работягами и уже хотели было к нам ломануться. Но Тавия одного узнала в бинокль. Я выскочил с ружьем, и они порскнули от меня в кусты, как зайцы. Но один поймал-таки задницей хорошую порцию дроби. Пришлось ему скакать на одной ножке.

Больше нас не трогали. Чуть погодя я занялся связью для подводников. Оказалось, просто аж до тупости… конечно, если принцип тебе ясен. Подал заявку на патент. Мы перешли ко второй работе — криволинейной передаче.

Тавия меня торопила.

— Веришь ли, я не знаю, сколько нам отпущено, дорогой. С тех пор как я здесь очутилась, я стараюсь вытащить из памяти дату твоего письма, но ничего не получается, хотя точно помню — ты ее подчеркнул. В твоей биографии говорится, будто твоя первая жена тебя бросила. Слово-то какое чудовищное — «бросила»! Разве я могу бросить тебя, мой любимый! Там, правда, не говорится, когда эта беда стряслась. Приходится торопить тебя. Если ты не успеешь доработать свое изобретение, случится чудовищный хроноклазм.

Тут она заговорила совсем иначе. Грустно так. Моя Тавия!

— Вообще-то хроноклазм все равно будет. Я беременна.

— Нет! — Это я, понятно, от восторга завопил.

— Почему нет? Очень даже беременна. Как все это волнительно… Прежде с путешествующими историками такого не бывало. Дядюшка Доналд с ума бы сошел от ужаса, если б знал.

— Катился бы этот дядя Доналд! — я ору. — С хроноклазмами вместе! Киска, такое известие надо отпраздновать.

Промелькнуло несколько недель. С патентами моими как будто все устаканилось. Я всерьез взялся за теорию криволинейной передачи. Дела обстояли отлично. Мы так и эдак прикидывали, какое имя дать ребенку. Доналд? Александра? Кроме того, мы планировали купить Бэгфорд-хаус, гонорары-то были уже не за горами… Тавия еще смеялась: до чего забавно будет впервые услышать обращение «леди Лэттери»…

А потом я с маху врезался в один декабрьский вечер. Как раз я вернулся из Лондона, дела там утрясал с одним промышленником…

Ее нет.

Ни записки, ни словечка на прощание. Только дверь расхляблена, да стул перевернут.

Тавия, моя Тавия! Где же ты? Тавия! Тавия! Тавия!

Чего я писать-то начал про все про это… Неудобно как-то числиться изобретателем того, чего не изобретал. В общем, надо бы всю эту историю разъяснить. Только вот добрался я до конца и вижу, что нет никакого толка в моих разъяснениях. Ну, допустим, выложу я правду, когда мне рыцарское звание давать будут, и откажусь от него. Какая буча подымется! Нет, пусть все будет, как будет. Я так мыслю, из гениев-изобретателей не я первый и не я последний попользовался дармовщинкой.

Никогда я не был знатоком всяческих тонкостей насчет связи событий или вроде того. И какой-нибудь дикий хроноклазм вовсе не боялся устроить. Но твердо знаю, что одну вещь сделать все-таки стоит. Страшно: если я этого не совершу, всей моей истории с Тавией никогда не случится… Или нет, никогда не случилось бы, так? В общем, надо написать письмо.

Сначала адрес на конверте:

«МОЕЙ ПРАПРАВНУЧАТОЙ ПЛЕМЯННИЦЕ,

МИСС ОКТАВИИ ЛЭТТЕРИ

(Вскрыть в 21-й день ее рождения, 6 июня 2136 года.)».

Затем само письмо. Написать дату. Подчеркнуть ее.

«МОЯ НЕЖНАЯ, ДАЛЕКАЯ, МИЛАЯ ТАВИЯ, О МОЯ ЛЮБИМАЯ…»