То, что растет

Девятнадцать снимков, сделанных в Денниспорте

Это я, стою на крыльце дома, который мы обычно снимали на лето. Сегодня я проезжал мимо этого старого коттеджа. На Сансет-лейн, неподалеку от Депо-стрит. Стены до сих пор выкрашены в цвет морской волны. Рядом еще четыре летних коттеджа, они стоят совсем близко и как будто бы пытаются взять в кольцо наш дом или наоборот защитить его. Я не помню, чтобы дома там стояли чуть ли не друг на дружке и занимали весь переулок. Мне кажется, что раньше там было намного просторнее, чем сейчас.

Посмотрите на меня. Трудно поверить, что когда-то я был таким тощим. Моей сестры Лиз нет на фото, она была на год младше меня, но намного выше и весила на целых двадцать фунтов больше. Вы только взгляните на этого мальчишку. У него ноги тоньше и белее, чем перекладины на крыльце. Этот снимок был сделан в 1986 году, мне только исполнилось тринадцать. Это первая фотография за те каникулы. Я всегда старался, чтобы на первой фотографии был именно я. Мне казалось это очень важным.

Это моя мама, она несет полотенца. У нее уже очень недовольный вид. И я могу ее понять. Мы, дети, не помогли ей разобрать вещи. Вторая женщина – ее младшая сестра, моя тетя Кристина. Она была самой крутой тетей на свете. Она жила в Бостоне и любила играть с нами или водить нас в кино. Кажется, под мышкой у нее торчит коробка с пазлами, которые мы любили собирать дождливыми днями. Тете Кристине и моим родителям здесь где-то около тридцати пяти. Боже, какими молодыми они все были. Сейчас все по-другому, правда? Детей уже так рано не заводят.

У меня был дешевый фотоаппарат, поэтому все снимки немного нечеткие. Он сломался, прежде чем закончилось лето. С правой стороны к дому бегут какие-то люди, их лица трудно разобрать, но на плечах у папы висит мой младший брат Ронни. Он стащил у папы с головы панаму и собирается по-тихому сбежать. Можно рассмотреть панаму, зажатую у него в руке. Ронни было восемь и внешне он напоминал хоббита. Лиз щекочет Ронни и пытается помочь папе. Она всегда вставала на его сторону, а не на нашу.

А это Ронни, остриженный под машинку, стоит посередине большой ямы в песке, которую мы раскапывали почти весь день. На фотографии этого не видно, но справа на голове у него остался клок светлых волос. Ронни так коротко подстригли, что его макушка стала похожа на карту какого-нибудь островного государства.

Песок на дне ямы был мокрым и холодным. Я не мог признаться в этом Ронни, но в тот момент, мне не хотелось продолжать раскопки, не хотелось видеть, что там внизу. Я всегда был трусишкой. Особенно в сравнении с Ронни.

Мы – на одном из пляжей Нантакет-Саунд, что находятся в стороне от Олд-уорф-роуд. Я помню эту дорогу с безымянными отелями, мотелями, ресторанами и пляжами вдоль нее, которые напоминали квадратики на шахматной доске. На этом фото мы – на общественном пляже рядом с курортом, он теперь носит название «Пляж у воды». Но я не помню, что там было тогда. Какой кошмар, правда? Многие мелкие детали забываются безвозвратно. Возможно, если бы я не был так занят фотографированием, то запомнил бы намного больше.

Смотрите: я заснял это случайно, но вот здесь, в правом верхнем углу – ноги моего отца. Он шел с тетей Кристиной к воде, а потом остановился, чтобы поговорить со здоровенным парнем в тренировочных штанах, ботинках и желтой рубашке. Эта желтая рубашка особенно врезалась мне в память. Я его не особенно хорошо рассмотрел, но запомнил, что он был выше и старше отца.

Я спросил у Ронни, с кем папа разговаривает. Ронни не знал. Мы ждали, пока вернется папа, нам хотелось закопать его в этой яме, которая оказалась слишком глубокой для нас обоих. Когда он вернулся и мы спросили его, кто это был, папа ответил: «Да так, один парень». Мы привыкли, что папа мог завести разговор со случайными людьми в продуктовом магазине, на бейсбольном матче, просто на улице, у него с этим не было проблем. Нас это всегда ужасно смущало (особенно Лиз). А он как ни в чем не бывало болтал с незнакомцами, вызывая у них смех или по крайней мере улыбку.

Мы с Ронни попытались зайти папе за спину и столкнуть его в яму. Вместо этого он сам столкнул туда нас. Я стукнулся головой о голову Ронни. Мы не пострадали, но я рассердился на отца, так сильно, как на это способны только подростки. Однако папе было все равно. Он стал забрасывать нас песком.

Фотография сделана дождливым днем. Выбор у нас был следующий: пойти с папой за продуктами или остаться дома и собирать пазлы с остальными. Я остался, но так как терпеть не мог пазлы, слушал в плеере Def Leppard и Scorpions.

На самом деле, пазлы никому не нравились. У мамы, тети Кристины, Лиз и Ронни вид тоже не особенно радостный или довольный. Это заметно по тому, как мама сложила на груди руки и отвернулась от стола. Они уже потеряли всякое терпение и сильно злятся друг на друга.

Помню, эта история с пазлами закончилась тем, что они ничего толком не собрали и разошлись, бормоча себе что-то под нос.

Здесь мы играем в бейсбол с мальчишками, которые остановились в соседнем доме. Я не помню, как их звали. Они были из Джерси. Высокий и рыжий – мой ровесник, у него были ужасные прыщи. Его кожа все время выглядела воспаленной. Рыжий коротышка был на пару лет старше Ронни, он носил большие очки в круглой оправе, как у мультяшного персонажа мистера Пибоди, а вместо прыщей его лицо усеивали веснушки. Вел он себя еще более странно, чем я, а это о многом говорило. Дома мои одноклассники и соседские мальчишки постоянно издевались надо мной, а я был робким и не мог дать сдачи. Но Денниспорт – это не дом, а совсем другое место, и там я, по сути, стал лидером нашей маленькой летней компании, состоявшей из меня, моего брата (сестра Лиз не любила гулять с нами) и рыжиков из Джерси.

Первые пару дней мы пытались приударить за девчонкой из Италии, которую звали Изабеллой. Вот ее имя я хорошо запомнил. Ей было только двенадцать, то есть она была моложе меня, тринадцатилетнего, но выглядела старше. Она совсем не говорила по-английски, у нее были кудрявые светло-каштановые волосы до попы, а носила она совсем коротенькие шортики, отделанные белой тесьмой. Какое-то время она нас терпела, но потом стала гулять с ребятами постарше.

В общем мы либо ходили по пятам за Изабеллой, либо шпионили за моим отцом.

Да, я снял свою руку, которая держит стеклянную бутылку с кока-колой. Рядом с одним из общественных пляжей на Олд-уорф-роуд был маленький мотель. И там стоял автомат, продававший колу в старых бутылках. Она была дорогой, а бутылки – маленькими, и колы в них было меньше, чем в банках, но я считал, что в стеклянных бутылках кола вкуснее.

Я как раз находился около автомата, когда нам пришла мысль последить за отцом. Ронни видел, как он шел по песчаной парковке около мотеля. У него была густая черная борода и поджарое мускулистое тело, уже покрывшееся загаром. Меня всегда поражало, насколько я был непохож на отца.

Мы, ребятишки, инстинктивно спрятались за припаркованной машиной. Даже не договариваясь, мы решили, что выскочим оттуда и напугаем папу или попытаемся затащить его на ближайший песчаный холм. Хотя у нас четверых это вряд ли бы получилось.

Только он не пошел в нашу сторону. Вместо этого он направился к дверям в номера мотеля. Словно наугад остановился перед синей дверью и постучал. Дверь открылась, и он вошел внутрь. Никаких приветствий, он просто вошел, и дверь за ним закрылась.

Конечно, шпионить за родителями – это развлечение для совсем маленьких детей. Но мы были на отдыхе, вдали от дома, и словно перестали быть теми, кем были на самом деле (и это особенно приятно, если тебе совсем не нравится то, какой ты на самом деле), так что у нас было оправдание для такого детского поведения. Разумеется, в присутствии Изабеллы все было иначе.

Мы пытались дождаться, пока папа вернется, но он так и не вышел из той синей двери. В конце концов, нам надоело, и мы убежали на пляж.

Ронни сфотографировал меня исподтишка. Младший рыжик из Джерси сказал, что, возможно, папа обманывает маму и встречается с одной из горничных мотеля. Я набросился на него, обхватил его шею рукой и макнул головой в воду. Не помню, чтобы испытал тогда какой-то особенный прилив сил, но он позволил схватить себя и надавать тумаков.

Эта фотография сделана около того же мотеля, где продается кока-кола. Рано утром папа сказал, что собирается на пробежку. Мы с Ронни последовали за ним, и оба вели себя тихо, так как воспринимали нашу игру слишком уж серьезно.

Я пытался сделать фото синей двери, когда она открывается, надеялся разглядеть, кто за ней стоит, но у меня ничего не получилось. То есть я сделал это фото как раз в тот момент, когда дверь открылась. Вы даже можете увидеть едва различимое плечо отца, исчезающее в темной комнате. Но больше ничего не видно.

Здесь мы в каком-то магазине пластинок в центре Ярмута. На снимке – стена, на которой висят футболки. Вот посередине футболка с эмблемой группы Scorpions, но я не смог ее купить. Я уже потратил все свои деньги на коллекционную карточку с бейсболистом Сэнди Коуфаксом в соседнем магазине. Эта карточка была выпущена не во время его первых игр, а позже, в 1962-м, но все равно я очень радовался, что купил ее.

В тот день мы решили обойти сувенирные лавки и всякие интересные магазинчики. Мы играли в правильных туристов. Было жарко, на улицах – много народу, и нам всем хотелось пойти в разные места, разве что кондитерский магазин ни у кого не вызвал возражений (там я пополнил запасы ирисок и драже). Я ругался с Лиз, которая вообще никуда не хотела идти. Мама с папой спорили насчет того, где нам поесть. Тетя Кристина тоже, видно, была на взводе, потому что взяла Ронни и ушла с ним куда-то. Потом Лиз спорила с мамой, но, по-крайней мере, они делали это тихо, а затем тоже ушли. Мы с папой отправились в лавку, где продавались бейсбольные карточки, потом – в музыкальный магазин, но там папа мне так ничего и не купил.

Затем мы все снова встретились, Ронни улыбался и держал в руках постер какого-то фильма с монстрами. Он стал хвастаться им передо мной. Я начал ныть папе, что он не купил мне ту паршивую футболку. Папа спросил, сколько мне лет, причем таким тоном, что все тут же замолчали.

Эту фотографию я переместил в конец альбома. Видите, как пустой прямоугольник по цвету отличается от остальных страниц? Он такого же зеленого цвета, но намного темнее. Забавно, как фотографии, эти фрагменты прошлого, способны сохранить истинный цвет альбомных страниц.

Этот снимок нечеткий, потому что Ронни толкнул мой локоть в тот момент, когда я снимал киноафишу. Он сделал это не специально, но я толкнул его в плечо в ответ и едва не подрался с ним прямо в очереди. Мы оба были сильно взволнованы, так как не знали, насколько страшным будет фильм. По крайней мере, я точно волновался. Ронни видел множество фильмов ужасов по кабельному телевидению, но это был его первый поход в кино. Для ребенка он вел себя в кинотеатре очень тихо, зато потом весь день говорил об увиденном фильме.

Папа и тетя Кристина повели нас смотреть ремейк «Мухи». Мама осталась дома в одиночестве и раскладывала пасьянс. Она сказала, что не любит фильмы ужасов, и вообще почти весь отпуск просидела дома.

Я устроил все так, чтобы Лиз села у прохода, рядом с ней – Ронни, а потом – я, папа и тетя Кристина. Во время фильма Лиз и Ронни нашептывали друг другу на ухо всякие шуточки, и папа с тетей Кристиной делали то же самое. Я прижал колени к груди, крепко обхватил ноги и просидел так с побелевшими костяшками до конца фильма. История о медленном неотвратимом превращении хорошего парня и чокнутого ученого Сета Брандла, которого сыграл Джефф Голдблюм, в ужасную и отвратительную Брандл-муху вызвала у меня необъяснимую грусть. Я исподтишка посматривал на папу, желая убедиться, что он не превратится в кого-нибудь, не начнет распадаться у меня на глазах и что в его внешности ничего не изменится.

В конце фильма была та ужасная сцена, в которой Брандл-муху стошнило пищеварительным ферментом на руку одного парня, и она растворилась. Знаете, у меня в тот момент перехватило дыхание, а ноги задергались так, словно я собирался вскочить и броситься прочь из кинотеатра.

Я отвернулся и стал наблюдать за папой, который смотрел фильм. И среди всех этих воплей и других ужасных звуков, раздававшихся во время сцены гибели Брандл-мухи где-то на экране, я едва удержался от того, чтобы не спросить папу, с кем он встречался в том мотеле.

На Мейн-стрит неподалеку от дома, который мы снимали, рядом с пересечением 28-й и 134-й улиц был небольшой закуток со всякими развлечениями для детей. Там был киоск с мороженым, автодром и батуты. Разумеется, я, Ронни и папа пошли туда. Батуты были вкопаны в землю, которую затем присыпали гравием. Когда мы приземлялись, то чувство было такое, словно ты сжимаешься или начинаешь распадаться на части, как Брандл-муха.

На этом фото парковка рядом с автодромом. Мы пошли прокатиться на автодроме после батутов и перед тем, как съесть мороженое. Я сделал это фото вскоре после того, как всякие незнакомые мне люди стали сталкиваться с машинкой отца, а он смеялся громче остальных, весело общался с другими людьми, дурачился. Как я и говорил, все его обожали.

Мы с Ронни заняли очередь на автодром, чтобы прокатиться еще пару раз. Папа отправился на парковку. Я не мог пойти за ним, тогда бы он меня заметил. Вместо этого я попытался сфотографировать его со своего места в очереди. Я не видел, с кем он разговаривал, но слышал его голос. Смотрите, вот здесь витрина, около нее на парковке стоят несколько машин. С самого автодрома было намного лучше видно, но всякий раз, когда я пытался рассмотреть, с кем говорил отец, кто-нибудь загораживал мне обзор, и обычно это был Ронни.

Эта фотография с первой и единственной встречи нашей летней компании у меня в комнате. Получился отличный динамичный кадр. Размытое белое пятно – это подушка, которую я бросил в рыжиков из Джерси перед тем, как сделать фото.

Мы начали обсуждать музыку. Они любили рэп – правда, довольно типично для жителей Джерси? Потом мы говорили об Изабелле и о том, что неплохо бы пригласить ее в кафе-мороженое на Си-стрит. Затем стали обсуждать наших подружек, которые остались дома. Ни у кого из нас девушки не было. Но на меня вдруг нашла какая-то совершенно неуместная откровенность, и я рассказал, что был ужасно, безнадежно влюблен в девчонку по имени Джей Джей Кац. Рыжики из Джерси решили, что это самое смешное, что они когда-либо слышали, и минут десять кричали мне: «Динааамщица!», подражая герою телесериала «Хорошие времена». В тот момент я потерял статус лидера в нашей компании.

Затем мы стали делиться соображениями о том, чем занимается мой отец. Я рассказал только свое мнение, а про версию Ронни не упомянул. Он сидел вместе с нами, но ничего не говорил. Большинство теорий были несерьезными, шутливыми, вроде того, что мой папа – секретный агент и тому подобное, а потом я открыл рот и слишком разоткровенничался со всеми, кто находился в комнате. Я рассказал им, как осенью отец ставил деньги на футбольные матчи, как приносил с работы то, что он называл футбольными карточками. Это были белые картонные прямоугольники с названиями команд и турнирными таблицами. Он выбирал четыре команды или десять команд, а иногда и то и другое. Бывало, что он просил меня выбрать за него.

Я ничего не знал о том, что происходило с папой, но рассуждал так, будто мне все известно.

Помню, я чуть не рассказал им, как примерно за четыре месяца до отпуска, когда я был в своей комнате наверху, я услышал, как родители ругались на кухне. Папа говорил: «Все будет хорошо» и «Прости», а у мамы случилась истерика, и я не понял, что она говорила, а потом она крикнула: «Да пошел ты!», выбежала из кухни и разбила ударом ноги одно из маленьких стеклянных окошек на входной двери.

Затем рыжик в круглых очках опять начал рассказывать свою теорию о том, что мой отец якобы встречается с другой женщиной. Он заявил, будто отец выглядит как мужчина, который может уговорить женщину пойти с ним в отель. Ронни опять промолчал, но я видел, что он расстроен. Если честно, я даже гордился тем, что мой отец так выглядит, и в какой-то степени подобные размышления придавали мне уверенности в себе.

Я достал камеру и сказал рыжикам из Джерси, что мой отец не встречается с другой женщиной и у меня есть доказательства. Они спросили, нет ли у меня фотки динамщицы Джей Джей. И вот тогда я бросил подушку и сделал фото.

Папа пришел домой с утренней прогулки с подбитым глазом. Он смеялся и говорил, что поскользнулся на песке, упал и ударился о почтовый ящик. Я даже удивился, что он разрешил снять себя. Мне кажется, ему не хотелось, чтобы я его фотографировал, но что он мог сделать, когда все на кухне смеялись и показывали на него пальцами?

Так, на этой фотографии та итальянка – Изабелла, она идет и машет нам рукой. Мы выследили ее и спросили, не хочет ли она с нами поесть мороженого. Она сделала вид, будто не понимает, о чем мы ее спрашиваем, хотя рыжики из Джерси пытались жестами изобразить мороженое, и вышло у них это весьма непристойно. Было весело. Как бы там ни было, фотку я сделал.

Между этой и предыдущими фотографиями прошло некоторое время. Не помню, может, были и другие снимки, но я их потерял, или я вообще ничего больше не фотографировал. Иногда я задаюсь вопросом, как много мне удалось бы запомнить, если бы не было фотографий, этих доказательств того, что все случилось на самом деле?

На этом фото мы завтракаем в «Яйцо и я». У всех понурый и усталый вид, ведь до конца отпуска осталось всего несколько дней. Рыжики из Джерси уехали. Остались только мы. И мы вечно ссоримся и злимся друг на друга. И опять же, возможно, только сейчас, когда смотришь на те события через призму прошедшего, начинаешь понимать, что мы все были на пределе. С папой творилось что-то не то, но никто из нас не понимал, что именно, и мы не говорили об этом.

Тетя Кристина и мама отворачиваются от объектива и друг от друга. Мама, вероятно, смотрит на пепельницу, которую наполнила окурками. Лиз закрывает руками лицо, а Ронни, никогда особенно не любивший позировать, сидит с отсутствующим видом. У него такое лицо с того самого утра, когда папа вернулся домой с синяком под глазом, и тем же утром я рассказал ему о большой ссоре между папой и мамой и о том, как мама разбила окошко ногой.

Все злятся на меня из-за того, что я делаю это глупое фото с ними за столом. А может, они думают о папе и спрашивают себя, почему из всех телефонов-автоматов он выбрал для звонка самый дальний.

Посмотрите на этот кадр. Здесь был крохотный частный пляж для тех, кто жил в нашем маленьком районе между Депо-стрит и Сансет-лейн, – клочок крутого песчаного склона рядом с большим рестораном «Океанский дом». Во время прилива он даже не был похож на пляж, а скорее, на дюну или песчаный утес. Я ходил сегодня на пляж и не знаю, может, дело в эрозии, или моя память все сильно преувеличила, но теперь там остался только небольшой, едва заметный склон.