Тлеют угли костров отгоревших…

Пролог

В богато обставленной комнате было так тихо, что был слышен даже малейший шорох. Согревая, в огромном камине потрескивал огонь, танцующее пламя свечей в изящных подсвечниках освещало каждый угол. Несмотря на давящую тишину, в светлой и тёплой комнате ощущалась нега, покой, уют.

Вот эту довольно приятную картину омрачало хмурое лицо хозяина дома, который расположился в большом кресле у камина. Поза, взгляд, мимика помещика, господина фон Альвендаля, выдавали крайнее напряжение.

Он – ухоженный, строгий на вид мужчина лет тридцати. Вроде бы, совсем ещё не стар, но в глазах его таилось столько усталости, будто тот прожил очень длинную и тяжёлую жизнь.

– Господин, разрешите? – Раздался где-то рядом женский голос, отвлекая от раздумий, – у вас родилась прелестная девочка.

– Уже всё? – Поинтересовался он, оглянувшись.

Перед ним стояла его кормилица, Анна, бедно, но всегда безукоризненно чисто и опрятно одетая пожилая женщина с проницательными, добрыми голубыми глазами. Вместо ответа она протянула помещику свёрток с мирно спящей новорожденной девочкой.

Аккуратно взяв ребёнка на руки, фон Альвендаль долго всматривался в милое личико крохи, разрываясь между противоположными чувствами – щемящей нежностью и глубокой неприязнью.

– Сейчас весна, господин, – добавила Анна, – Вот я и подумала – может, назовём её… Мартой?

– Хорошо. Как Мария? – Бесцветным голосом спросил он, всё ещё не отрывая взгляда от новорожденной.

Что же с тобой делать, дитё…

– С ней всё хорошо, – тихо ответила женщина, не сдержав слегка презрительного взгляда в сторону своего воспитанника и господина, – Это если в плане здоровья. У бедняжки душа болит… Удивительно, как она перенесла роды, раз выплакала столько слёз.

– Как будто бы она не знала, что я никогда не женюсь на какой-то там служанке, – последнее слово он с омерзением выплюнул, раздражённо поведя плечами, – если не захотела избавиться от ребёнка, то пусть его сама тянет, не предъявляя никаких претензий. По другому-то в таком случае и быть не могло!

Затем добавил:

– Подыщи Марии мужа из крестьян. Так и она счастлива будет, и девочка сиротой не останется.

Тяжело вздохнув, Анна взяла девочку на руки, грустно улыбаясь.

– Знаете, господин, – тихо начала она, легонько покачивая малышку, – сейчас, конечно, много таких вот случаев, но… от вас я такого не ожидала.

– С чего бы это? – невесело усмехнулся тот, неотрывно глядя на танцующее пламя огня, – Я тоже не святой, знаешь ли. Все мы порочны. Изменить я уже ничего не могу, а бастард мне не нужен, она будет только мозолить мне глаза, и позорить перед всеми. Так что вариант свадьбы её матери с кем-нибудь подходящим – лучший для всех нас.

– Возможно, – кивнув, согласилась кормилица, – самое главное, чтобы ваш грех не стал уж слишком тяжким бременем для девочки. Надеюсь, она найдёт своё счастье без вашей любви и признания её как дочери.

– Надеюсь, – прошептал помещик, оставшись наедине с собой.

Глава 1

– Марта! – Послышался где-то рядом привычный визг, – Где тебя опять носило весь вечер? Ты замужняя девка! Мало тебе позора, который ты нам приносишь одним своим существованием?!

На пороге показалась молодая девушка лет семнадцати-восемнадцати, в каком-то балахоне, грязная настолько, что определить настоящий цвет её волос и кожи казалось делом невозможным.

Ванна – непозволительная роскошь для таких бедных крестьян, фактически, рабов.

Девушка только что вернулась с прогулки. В руках она держала маленькую самодельную корзиночку, полную ягод.

– Я в лес ходила, – спокойно ответила она, обходя кричащую без причины мать и направляясь к своему уголку с широкой, но короткой лавочкой.

С секунду молча буравя дочь взглядом, женщина с руганью вышла из дому, хлопнув и без того шаткой дверью.

Стараясь сдержать очередные непрошеные слёзы, Марта уткнулась носом в тонкую, почти как покрывало, подушку.

Для всех, с самого детства она – никто. Сколько себя помнила, она никогда не знала родительской любви и ласки, что оказалось даже тяжелей, чем просто нелёгкая жизнь в пыли и грязи, которая стала повседневной реальностью. Марту на протяжении всех восемнадцати лет её жизни преследовали презрительные взгляды, оскорбления. Один лишь только пастор Глюк, её наставник, был добр и вежлив с ней, но у него зачастую и своих забот хватало. Хоть и был он единственным, кто не брезговал ей искренне улыбнуться, даже для него она была кем-то второсортным – прачкой и кухаркой в его доме.

И она знала, почему все так презрительно на неё косятся. Она – незаконнорожденная. Это треклятое слово извечной, непреодолимой горечью жило в её груди. Это её приговор.

Казалось бы, единственный человек в этом мире, который должен был бы её понять и утешить, была её мама, крестьянка Мария. Но нет, она в каком-то плане больше других была озлоблена на дочь, виня её во всех своих проблемах и грехах. Почему? А кто ж поймёт-то?

Наверное, потому, что всегда легче обвинять других, нежели себя.

Безмолвно снося крики и побои, девушка всю жизнь только и делала, что выживала. Ведь те, кто зовётся её родителями – очень бедные люди, крестьяне, у которых часто выдавались очень тяжёлые года. Такие, когда голод становился ночным кошмаром, преследуя везде.

Тем не менее, Марта работала. Стиснув зубы и убивая в себе злобу, ненависть, боролась за жизнь. Но не за то серое, никчёмное существование, которым жила раньше, а за надежду на нормальную жизнь когда-нибудь.

Порой, надежда – это всё, что нам остаётся.

Весь мир представлялся ей комом грязи и пороков, тюрьмой, проклятьем. И лишь одиноко гуляя по лесу, девушка могла хоть немного успокоиться, унять нарастающую ненависть ко всем и вся.

Когда Марте было почти восемнадцать, её буквально выпинали замуж за местного трубача, Иоганна Крузе. Он оказался неплохим человеком, но замужество не принесло девушке счастья, напротив.

Девочка, которая не плакала даже в детстве, теперь тихо лила слёзы в подушку едва ли не каждый день. Жалость к себе сумела-таки надломить её, эту хрупкую, никому не нужную девушку с несгибаемой силой духа.

Глава 2

Начавшаяся два года назад война только набирала обороты, но Мариенбурга она пока не коснулась, однако голод среди бедных ужесточился. Ради крох еды приходилось работать до потери сознания.