Путешествие Титуса Кроу

Этот роман был написан с нескрываемым восхищением перед творчеством величайшего сочинителя страшных рассказов Говарда Филлипа Лавкрафта, и посвящается грандиозным сюжетам ныне ставшей знаменитой «Мифологии Ктулху».

От автора

Несколько слов о «Прологе» Арта Мейера к этому произведению: на самом деле, в одном моменте он ошибается, хотя, конечно, вряд ли он мог такое предугадать! Лично я очень просил бы изменить вот эти слова: «Не было изменено ни единого слова в первоначальном тексте автора».

Когда я принес «Преображение» в редакцию «DAW Books» то ли в тысяча девятьсот семьдесят третьем, то ли в семьдесят четвертом, рукопись насчитывала около двадцати пяти тысяч слов, и на издательский вкус Дона Вольхайма этого было многовато. Он попросил меня сократить роман и указал, насколько он должен быть сокращен. Увы, я в ту пору был почти новичком и только учился писательскому бизнесу. Мне кажется, до конца этому делу выучиться невозможно… но я вместо скальпеля воспользовался циркулярной пилой, а потом совершил еще одно преступление: потерял вырезанный материал. В результате роман пострадал, и повинен в этом был только я.

Мало того, теперь, когда «Grafton Books» захотел переиздать «Преображение», мне снова пришлось взяться за сокращение — но надеюсь, что на этот раз моя работа не станет настолько грубой. Рассчитывая на то, что большинство читателей этого романа прочли предыдущую книгу — «Копатели» я убрал из текста несколько длинных фрагментов, отсылающих к предыдущему роману, чтобы сделать чтение более быстрым и «сжатым». Надеюсь, все это будет встречено одобрительно…

Брайан Ламли,

Бриксхэм, Девоншир —

декабрь 1986

ЛОНДОНСКИЙ ОККУЛЬТИСТ ВОСКРЕС ИЗ МЕРТВЫХ!

«Мистер Анри-Лоран де Мариньи, сын величайшего нью-орлеанского мистика Этьена-Лорана де Мариньи, в буквальном смысле «воскрес из мертвых», поскольку в тысяча девятьсот семьдесят шестом году был объявлен погибшим или пропавшим без вести вместе со своим другом и коллегой, мистером Титусом Кроу, проживавшим в поместье на Пустоши святого Леонарда. В настоящее время ходят разговоры о том, не может ли и Титус Кроу оказаться живым, и не может ли он, так же как мистер де Мариньи, чудесным образом возвратиться после почти десятилетнего отсутствия. Друзья исчезли после странной и жуткой локальной грозы четвертого октября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. В тот день было целиком разрушено жилище Титуса Кроу, Блоун-Хаус. Вплоть до последнего времени считалось, что оба друга погибли во время той бури. Но сомнения не исчезали, потому что на развалинах дома тела обнаружены не были, хотя существовала твердая уверенность в том, что во время ненастья оба друга находились в доме.

Возвращение де Мариньи вчера утром стало таким же драматичным, как и его исчезновение. Его вытащил из Темзы вблизи Перфлита полуживым и спас почти от верной смерти мистер Гарольд Симмонс из Тилбери. Он втащил де Мариньи на борт своей баржи, с трудом отцепив от бакена, за который держался несчастный. Мистер Симмонс сообщает, что де Мариньи, несмотря на свое ужасное состояние (он был весь в синяках, ссадинах, с переломанными руками и ногами), из последних сил пытался отбиться от своего спасителя. «Видок у него был такой, будто его поезд-экспресс переехал, — говорит мистер Симмонс, — но при этом он упорно не желал сдаваться!» Мистер де Мариньи, личность которого установлена благодаря некоторым документам, имевшимся при нем, в данное время проходит лечение в больнице…»

«Дэйли Лондон Ньюс»

5 сентября 1979

Пролог

Утром двадцатого марта тысяча девятьсот восьмидесятого года, всего через шесть дней после Бури, профессор Уингейт Писли, глава Фонда Уилмарта, вызвал меня в свой кабинет в Мискатоникском университете на последний брифинг по делам Фонда перед его отъездом в Иннсмут, где он намеревался лично пронаблюдать за осуществлением «Проекта «X», который впоследствии стали именовать Проектом «Ктхилла».

Будучи вице-президентом Фонда (и, насколько это было в моих силах, правой рукой Писли и его заместителем), я, безусловно, был прекрасно осведомлен обо всех аспектах работы Фонда, поэтому брифинг получился непродолжительным. Уингейт нервничал. Несмотря на то, что в то время наша организация уже взяла на вооружение помощь многих «наук», аутентичность которых прежде подвергалась большому сомнению, тогда мы только-только начали изучать ясновидение. В этом и была причина беспокойства профессора. За последнюю неделю он получил не менее трех независимых предупреждений от медиумов из числа сотрудников Фонда, и все они предрекали беду — то есть, на самом деле, они предрекали Бурю! Разве он мог позволить себе игнорировать эти предсказания?

Вопрос построения прогнозов, безусловно, заключается в следующем: станет ли предсказанное событие непосредственным результатом внешних и неконтролируемых воздействий, или его вызовут внутренние силы, пытающиеся его избежать? Чем может завершиться «Проект X» — катастрофой? Или катастрофа будет вызвана отказом от осуществления проекта? И еще одна проблема: как можно избежать того, что будет? Того, что предсказано? Но может быть, к лучшему то, что всегда не исключается вот какая возможность — то, что видения беды, эти «предупреждения», нарочно были вложены БЦК в сознание трех медиумов из Фонда, чтобы предотвратить начало операций в Иннсмуте. Вот какие вопросы волновали Уингейта Писли. И именно поэтому он решил пронаблюдать за ходом «Проекта «X» лично.

Тем же утром он получил из Лондона авиапочтой посылку, в которой содержалось несколько тетрадей, различные документы и магнитофонные записи. Посылка пришла от личного друга профессора и бывшего сотрудника Фонда, Анри-Лорана де Мариньи. Этим же утром пришло сообщение из Британского подразделения Фонда. Оно содержало краткую и загадочную записку от медиума матушки Элеаноры Куорри. Эту записку Писли мне показал. Там было написано вот что: «Титус Кроу ушел. Его здесь больше нет. Думаю, на этот раз с ним ушел де Мариньи. Уингейт, мне кажется, что нас ждут ужасные беды».

Как это было типично для гениальной британской ясновидящей — и как загадочно. Тем не менее первые три фразы из этого послания много значили и для Уингейта Писли, и для меня, а последнее предложение выглядело более туманно, хотя в нем и содержалось явное предупреждение о грядущей беде.

Затем Писли сказал мне о том, как сильно ему хотелось бы самолично изучить содержимое посылки от де Мариньи, но сейчас у него просто не было на это времени. Это задание было дано мне. Наверное, оглядываясь назад, было бы лучше, если бы Писли в Иннсмут не поехал, а остался и занялся бы просмотром бумаг из посылки. Но кто мог знать?

Первым делом я прочел записные книжки. Я закончил чтение утром двадцать четвертого марта. Поздно вечером двадцать пятого марта я приступил к прослушиванию магнитофонных кассет, а до тех пор у меня было много работы. Только я засел за прослушивание, как вдруг, сразу после полуночи, послышался подземный рокот. Это были первые зловещие предупреждения о дне Бури!

К счастью, до того, как Буря ударила в полную силу, мне удалось уложить рукописи и магнитофонные кассеты в свой офисный сейф. Когда четыре дня спустя я нашел сейф на развалинах университета, оказалось, что бумаги не пострадали. Кассетам повезло чуть меньше.

Вот такое предисловие. В качестве материала, призванного помочь пониманию того, что за силы стоят за Бурей, а также как личный отчет о собственном соприкосновении с БЦК и общении с Титусом Кроу, стоит прочесть записки Анри-Лорана де Мариньи. В них, так же как и в магнитофонных записях устных рассказов Титуса Кроу — и в недавно увидевшем свет рассказе де Мариньи о более ранних событиях, романе «Роющие землю», — не изменено ни единого слова в первоначальном тексте автора.

Артур Д. Мейер,

Новый Мискатоникский университет

Ратленд, штат Вермонт

Часть первая

1. А что же с Титусом Кроу? (Из записных книжек де Мариньи)

Когда я очнулся и обнаружил, что лежу на больничной койке, первая мысль у меня была, что это страшный сон — кошмар, вызванный лекарствами, которыми меня напичкали, чтобы я смог выздороветь после…

Чтобы я смог выздороветь после чего?

Сомневаться не приходилось: то ли я стал жертвой тяжелейшей аварии, то ли на меня было совершено свирепое нападение. Похоже, мои руки и ноги были переломаны в нескольких местах, буквально раздроблены. Я был забинтован от ступней до шеи и едва мог шевелить головой. Было больно. Так больно, что я не мог бы сказать, где именно у меня болит. Болело все тело. Мне сильно повезло, что я остался в живых! Но что и когда со мной произошло? Я не в состоянии был вспомнить хоть что-то. Или что-то все-таки было?

Да, кое-что было. Я вспомнил, как меня затягивало под воду, как ко мне тянулись и хватали меня странные и страшные руки…

А потом, когда я ухитрился повернуть голову настолько, насколько позволял гипс и многочисленные повязки, я увидел на тумбочке около кровати вазу с цветами — так близко, что я смог прочесть текст на вложенной в букет карточке:

Дорогому, бесценному другу

Давно потерянному, но найденному вновь —

Поправляйтесь поскорее,

У. Писли

Писли! Профессор Уингейт Писли, глава Фонда Уилмарта! В моем измученном болью сознании завертелись обрывки воспоминаний о событиях прошлого, как только я прочел это имя. По крайней мере, теперь я осознал, что это не страшные сны — те картины, которые метались в моем подсознании перед тем, как я очнулся. Это были не сны, а воспоминания о том, что я пережил, будучи членом Фонда Уилмарта. Глядя сквозь щелочки в слоях бинта, я скосил глаза на вазу с цветами. На этот раз я увидел, что к основанию вазы прислонен забавный камешек в форме пятиконечной звезды, похожий на окаменевшую морскую звезду из силурийских коралловых донных отложений. Этот камешек сразу успокоил мое мятущееся сознание и часто бьющееся сердце.

И вдруг я вспомнил. Я вспомнил все! А с воспоминаниями вернулось имя и слетело с моих губ.

— Кроу! — воскликнул я. — Титус Кроу! Где ты?

Имя друга и мой вопрос словно бы эхом разлетелись по белой палате и повисли в воздухе. В особенности — вопрос.

И верно: где же…

Наверное, в следующее мгновение я заснул, потому что, когда открыл глаза, была ночь или, скорее, поздний вечер. На полу палаты лежали длинные тени, а за окнами плыли первые ленты серого тумана. К далекому от стерильности больничному воздуху примешивались деревенские запахи, проникавшие в палату через вентилятор, вмонтированный в стену напротив кровати. Я догадался, что нахожусь не в Лондоне, но где бы я ни находился, где-то неподалеку был Писли, а значит, я был в безопасности от… них!

От них — от подземных копателей и всех прочих чудовищ из Цикла мифов о Ктулху. При мысли о них я содрогнулся и предпринял сознательную попытку вышвырнуть их из своего сознания. Прежде всего мне сейчас стоило думать о себе.

По крайней мере, чувствовал я себя намного лучше. То есть боль значительно уменьшилась, и с моей головы и шеи сняли бинты, что давало мне значительную свободу. Теперь я мог лучше поворачивать голову и осматривать палату. Над кроватью, на стене я увидел кнопку с надписью «ЗВОНОК», только оттуда, где я лежал, слово читалось задом наперед. Как я мог позвонить — это было выше моего понимания. Руки у меня были закованы в гипс. Но это не имело значения, потому что в данный момент я ни с кем видеться не желал.

Но хотя бы на этот раз у меня не было сонливости и я мог соображать ясно и четко. А поразмыслить мне надо было о многом. Я несколько раз обвел палату взглядом, и этого мне вполне хватило, чтобы удостовериться в том, что я действительно нахожусь в больнице. Не исключено — что в частной клинике, если судить по безупречному вкусу декора и столь же безупречной чистоте постели и повязок. Затем я приступил к более серьезному делу. Нужно было привести в порядок мысли, воспоминания о том, что происходило раньше, что привело меня сюда.

В воспоминаниях все равно остались фрагменты, похожие на ночные кошмары. Все это выглядело невероятно, а поверить в это мог только безумец. Но я точно знал: я в это верю, и я определенно не безумец…

Нет, я был жив, здоров психически, вне опасности — но что же с Титусом Кроу?


В последний раз я видел его в Блоун-Хаусе, его вместительном бунгало на Пустоши святого Леонарда, и было это четвертого октября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, когда на нас обрушилась вся мощь духов воздушных стихий, подручных Итхаквы. Мы оказались в западне, выхода не было, нам угрожала неминуемая погибель, дом Кроу у нас на глазах рассыпался в прах! В итоге у нас не осталось иного выбора, кроме как вручить свою судьбу старинным (сколько же им было лет?) часам — этому древнему чудовищу, похожему на гроб. Когда-то эти часы принадлежали моему отцу, и поэтому Кроу окрестил их «часами де Мариньи». Но… «часы»? Самое неверное название, какое только можно было бы придумать. Это вовсе не был прибор для измерения времени, а устройство родом из тех незапамятных эпох, когда царствовала внепространственная магия. Фактически это была игрушка не кого-нибудь, а самих Старших Богов! Вот что я могу рассказать об истории часов.

Во-первых, если проследить происхождение часов так далеко, как только возможно и насколько это доступно моим хилым познаниям, они принадлежали некоему Йоджи Гиамальди, другу Харли Уоррена, злополучного мистика из штата Каролина. Гиамальди, так же как и Уоррен, примерно в тысяча девятьсот шестнадцатом-восемнадцатом годах входил в бостонскую группу медиумов-феноменалистов. Он клялся и божился, что из живущих людей только он один побывал в Янь-Хо — на рассыпающихся руинах покрытого пылью веков Ленга и что ему удалось унести из этого затерянного и страшного некрополя кое-какие предметы. По неведомой причине Йоджи подарил часы моему отцу, хотя не припомню, чтобы видел эту вещь в детстве — до тех пор, пока меня не отправили в Америку. Могу лишь предполагать, что отец хранил эти часы в своем новоорлеанском жилище — месте, которое меня всегда зачаровывало, но от которого моя бедная нервная мать всегда старалась держать меня подальше. После смерти моего отца часы были проданы вместе со множеством других забавных вещей французу-коллекционеру. Титусу Кроу не удалось узнать, каким образом столь много лет спустя часы появились на аукционе антикварной мебели в Англии. Как Титус ни старался, он не сумел установить личность предыдущего владельца часов, француза. Казалось, он просто каким-то непостижимым образом исчез с лица Земли!

Вспоминалось мне и еще одно любопытное событие, связанное с мистиком из Восточной Индии, неким Свами Чандрапутрой. Кажется, его звали именно так. И он тоже исчез при странных обстоятельствах, каким-то образом связанных с часами. Но в то время я был подростком и, большей частью, жил вдали от отца. Кроу эту историю знал более полно, потому что изучал подобные вещи. Но невзирая на все свои изыскания, мой друг не смог узнать, кто совершил такое страшное злодеяние — или хотя бы зачем. Одно было очевидно: стрелки часов двигались по циферблату манером, абсолютно не сочетавшимся ни с одной из земных хронологических систем. В лучшем случае, их беспорядочное тиканье могло довести человека даже с самыми железными нервами до психоза.

Но в случае с Кроу именно отсутствие явного предназначения наряду с тайной происхождения часов сделало эту вещь невероятно ценной для моего друга. Год за годом время от времени он предпринимал отчаянные попытки раскрыть загадку этого предмета. И вот наконец, когда Кроу гостил у профессора Писли в Мискатоникском университете, в одном из толстенных фолиантов по оккультной науке он наткнулся на любопытную последовательность странных письмен, которые, к его огромному восторгу, имели потрясающее сходство со знаками на циферблате старинных часов. Мало того, в книге содержался перевод этих символов на латынь!

Вооружившись этими познаниями, как своеобразным Розеттским камнем[33], мой друг возвратился в Лондон, где вскоре снова принялся за работу и раскрыл немало загадок часов. И он оказался прав, потому что часы и в самом деле оказались средством передвижения во временах и пространствах, и принципы действия этой машины были куда более непостижимыми, чем строение ядра звезды, о котором мы хотя бы вольны размышлять. Титус Кроу был человеком, не привыкшим отступать, если уж он за что-то брался. Поэтому он продолжал упорно трудиться. Однажды он написал мне о своей работе над раскрытием тайны часов: «Я пребываю в положении неандертальца, изучающего руководство по вождению пассажирского самолета, — вот только у меня и руководства никакого нет! Ну, может быть, все и не настолько экстремально, но все же, по любым меркам, сложно невероятно».

И тем не менее, когда у нас остался последний выбор — между часами и адскими ветрами мрака, насланными на нас Итхаквой, чтобы нас погубить, — как ни страшно нам было, мы все же вошли внутрь удивительно просторного корпуса часов, залитого странным зеленоватым свечением, а потом все стало с ног на голову и вывернулось наизнанку! Все вокруг завертелось с бешеной силой. Голова кружилась, но все же почему-то одновременно с этим безумным вращением я ощущал и осознавал полное разрушение Блоун-Хауса. Из глубины свистящего лилового тумана, все быстрее рвущегося к самому центру вселенной, я услышал далекий, едва различимый голос Титуса Кроу:

«Следуй за мной, де Мариньи, — своим сознанием, дружище, своим сознанием

А потом он исчез, а меня охватила адская тьма. Она швыряла меня из стороны в сторону и выдавливала, будто пасту из тюбика, оттуда… из этого места… где я не имел права находиться. И наконец, после целой вечности пыток и кошмарного давления, от которого трескались кости, возникло ощущение падения, погружения в воду и прикосновения каких-то странных рук…

А потом — белая постель в больничной палате. И цветы. И успокаивающий сердце звездный камень, оставленный, без сомнения, Уингейтом Писли, для меня, как оберег от древнего жуткого зла БЦК — Божеств Цикла Ктулху. Но что-то в карточке, оставленной профессором, не давало мне покоя. Что он хотел этим сказать — «давно потерянному, но найденному вновь»? Неужели он имел в виду, что прошло немало времени? Ну, да ладно — увижусь с ним, вот и спрошу.

А пока что я был здоров если не телом, то душой. И мне не грозила опасность.

А что же с Титусом Кроу?

2. О сновидениях и десяти годах отсутствия (Из записных книжек де Марииьи)

Наверное, было раннее утро, когда мне удалось заснуть, но сон мой нельзя было назвать мирным. Все, что я прокрутил в мозгу перед сном, начало прорываться к поверхности подсознания, и результат этого можно было назвать только ночным кошмаром!

Сон (кошмар) был про хтонийцев, подземных чудовищ, которые жили по сей день, прокапывали свои туннели в тайных местах Земли и угрожали душевному здоровью всей планеты возрождением древней адской магии и угрозой пробуждения еще более страшных ужасов — вроде мерзкого Повелителя Ктулху и прочих божеств из цикла мифов о нем.

Во сне я вновь перечитывал (вернее говоря, бросал опасливые взоры) на книги и документы, представлявшие немыслимо древнюю «мифологию» — работы типа «Пнакотической Рукописи», которые, вероятно, представляли собой фрагменты летописей народа, исчезнувшего в незапамятные времена; и «Текст о Р’льехе», предположительно составленный кем-то из приспешников Ктулху. Продолжая спать, я отворачивался от страниц таких фолиантов, как «Сокровенные культы» фон Юнцта, и «краеугольный камень» Людвига Принна «Тайны червя». Все эти книги (или оригиналы, или копии) я видел перед собой точно так же, как когда-то, наяву: «Культы гулей» графа д’Арлетта, «Заметки о «Некрономиконе» Иоахима Фири и даже бесценный экземпляр «Кхтаат Аквадинген», принадлежавший Титусу Кроу…

В подобных книгах под руководством Кроу я впервые прочел предание из Цикла мифов о Ктулху — о существах, изгнанных со звезд в эпоху юности Земли и плененных здесь более великими существами за богохульство космических масштабов. В моем спящем сознании вновь и вновь проносились чужеродные имена этих зловещих сил — Ктулху, Йог-Сотхот, Итхаква, Шуб-Ниггурат, и жар охватывал меня так, словно я произносил какие-то бесовские заклятия, пытаясь открыть врата ада!

А потом я словно бы на миг возвратился в кабинет Кроу — в расшатавшуюся, едва державшуюся на земле оболочку Блоун-Хауса, — а там стояли эти древние, безумно тикающие напольные часы, и дверца их корпуса была распахнута, и изнутри изливался клубящийся и пульсирующий лилово-зеленый свет… и лицо моего друга начало таять и расплываться, когда он обхватил мои плечи и начал выкрикивать какие-то приказы, а я почти не слышал его слов за свистом и завыванием безумного ветра!

«Титус! — прокричал я в ответ. — Ради всего святого… Титус!»

Но я увидел не лицо Титуса Кроу, и это лицо вовсе не расплывалось передо мной. Это было лицо Писли — встревоженное, осунувшееся. Писли протянул ко мне старческие, с разбухшими венами руки и крепко держал меня. Его голос звучал бережно, успокаивающе:

— Тиши, тише, Анри! Теперь тебе нечего бояться. Здесь тебя никто не тронет. Тише, де Мариньи.

— Уингейт! Профессор! — в полусне прокричал я.

Я был мокр от пота, все тело у меня дрожало и содрогалось. Странно было так сильно дрожать при том, сколько на мне было гипса и повязок. Я вырвался из рук Писли и в страхе обвел взглядом палату.

— Все хорошо, Анри, — повторил профессор. — Ты в безопасности.

— В безопасности? — Странный сон быстро рассеивался. Я ощутил невероятное облегчение и опустил голову на промокшую от моего пота подушку. — Писли, что случилось? — спросил я. Вопрос прозвучал глупо.

Морщинки на переносице старика разгладились и сменились лукавой усмешкой.

— Я надеялся, что вы расскажете мне об этом, де Мариньи! — отозвался он. — Последние сведения о вас содержались в письме Кроу, которое было найдено на развалинах Блоун-Хауса. Конечно, я не терял надежду, но десять лет — это очень долгий срок, и…

— Что? — прервал его я. — Вы сказали: «десять лет»? — Я проморгался, прогнал остатки сна и наконец ясно увидел склонившегося к моей постели Писли.

Улыбка вновь покинула лицо старика. Да, лицо было старческое. Намного старше, чем помнилось мне, и, по идее, намного старше, чем должно было быть.

— Да, Анри, с тех пор, как я получил последнюю весточку о тебе, прошло десять долгих лет. — Он нахмурился. — Но наверняка ты знаешь об этом. Ты должен знать об этом. Где же ты был, Анри? И где Титус Кроу?

— Десять лет… — медленно повторил я. Вдруг я ощутил изнеможение, жуткую усталость. — Боже мой! Я не помню… ничего. Последнее, что вспоминается, — это то, что я вижу…

— Что?

— Часы. Здоровенные напольные часы Кроу. Мы вошли внутрь их корпуса, я и Кроу. Он первый, а я пошел за ним. А потом мы каким-то образом разделились. Я помню, что Кроу кричал мне, чтобы я следовал за ним, а потом… ничего. Но десять лет! Как такое возможно?

Тут я впервые заметил, что профессор старается не подпустить кого-то к моей кровати. Наконец незнакомец воскликнул:

— В самом деле, профессор, я вынуждена протестовать! Мистер де Мариньи ваш друг, я это понимаю, но кроме того, он мой пациент!

Голос был женский, но громкий и хрипловатый, потому мне показался грубым. Лицо женщины, сумевшей наконец выбраться из-за спины Писли, было суровым. Она чем-то походила на ястреба. В следующее мгновение я изумился тому, как мягки и нежны ее пальцы, которыми они сжала мое запястье, чтобы прослушать пульс.

— Мадам, — проговорил Писли с едва заметным акцентом уроженца Новой Англии, — мой друг находится здесь по моей просьбе, и я оплачиваю его лечение. Вы должны понять, что его сознание — единственный ключ к ряду очень важных вопросов, а я десять лет искал ответы на эти вопросы.

— Пусть все так, — ответила женщина невозмутимо, — но никакие суммы денег, никакое давление не перевесят правил, которые здесь устанавливаю я, профессор. Добиться своего вы можете единственным способом — если заберете мистера де Мариньи из моей клиники, а это совсем не в его интересах. Так что его здоровье — это моя забота, и до тех пор, пока он не поправится, либо до тех пор, пока вы не решите прервать его пребывание здесь, заботиться о нем буду я — так, как считаю нужным. — Она немного помедлила и едко добавила: — Как я понимаю, вы не профессор медицины?

— Нет, мадам, нет. Но…

— Никаких «но», профессор. Я совершенно уверена, что на сегодня мистеру де Мариньи достаточно волнений. В следующий раз вы сможете навестить его послезавтра. А теперь, боюсь, вам пора уйти.

— Но…

— Нет, нет, нет! — настойчиво произнесла врач.

Писли повернул голову ко мне, и я увидел его рассерженное морщинистое лицо. Его мудрые глаза свирепо сверкнули, но вдруг он улыбнулся, и сквозь недовольство проступила доброта.

— Хорошо, — наконец согласился он и сказал мне: — Придется со всем этим подождать немного, Анри. Но она права: сейчас тебе лучше отдохнуть. И постарайся не нервничать. Ты здесь в полной безопасности. — Он снова улыбнулся и лукаво скосил глаза на врача, которая отошла к изножию моей кровати и водила кончиком карандаша по линии на графике температуры. Писли склонился ко мне и прошептал: — Сомневаюсь, что даже Ктулху дерзнул бы приблизиться к этому месту!


После ухода Писли я снова заснул — и на этот раз довольно мирно. Проснувшись, я обнаружил, что надо мной трудится молодой врач и снимает лубки и гипс с моих рук. Ему помогала сестра Эмили — она настояла, чтобы я называл ее так. Похоже, она испытала искреннее удовольствие, когда поверх одеяла легли мои руки без повязок.

— Вы бы не поверили, — сказала мне она, — если бы увидели, как жутко ранены были ваши руки. Но теперь…

Тут она разрешила мне сесть и поудобнее уложила подушки под моей спиной. Затем мне дали зеркало и позволили побриться. Довольно скоро я научился не двигать руками слишком быстро — кости еще побаливали. По величине щетины на щеках я рассудил, что бритва ко мне не прикасалась, по меньшей мере, неделю. Старшая сестра Эмили это подтвердила и вдобавок сообщила, что уже дважды брила меня раз в неделю. Я лежал в ее клинике уже три недели.

Тогда я попросил, чтобы мне принесли утренние газеты, но прежде чем я смог начать читать их, в палату пришел второй врач. В бифокальных очках, невысокий, лысый. Деловитый, немного суетливый. Он устроил мне полное обследование: прослушал легкие и сердце, осмотрел уши, глаза, нос — то есть все. Пару раз во время осмотра он хмыкал и ворчал, что-то быстро записывал в блокнот, несколько раз просил сжать и разжать пальцы в кисти, в локтях, а это было больно. Потом врач еще поворчал и наконец спросил, сколько мне лет.

— Мне сорок шесть, — ответил я без раздумий, но тут же вспомнил, что необъяснимым образом миновало десять лет с тех пор, как меня в этом мире видели в последний раз, и сказал: — Нет: лучше запишите «пятьдесят шесть».

— Гм-м-м-м-м! Ну, хорошо. Предпочту поверить вашему первому утверждению, мистер де Мариньи. Невзирая на ваши травмы, вы очень неплохо сохранились. Я бы вам дал сорок два, ну, может быть сорок три. Но уж никак не пятьдесят шесть.

— Доктор, — воскликнул я, схватил врача за руки и, тем самым, ухватился за соломинку. Встретившись взглядом с врачом, я спросил: — Скажите мне, какой сейчас год?

— Гм-м-м? — Врач всмотрелся в меня через толстые линзы очков. — А? Год какой? Ах да, у вас ведь проблемы с памятью, да? Да-да, Писли об этом упоминал. Гм-м-м. Год у нас тысяча девятьсот семьдесят девятый. Я вам чем-нибудь помог?

— Нет, не помогли, — медленно отозвался я. С большим огорчением я узнал, что Писли не ошибся насчет моих «пропавших» десяти лет, хотя я понимал, что по-другому быть не может. Я уныло покачал головой. — Это странно, я понимаю, но десять лет я каким-то образом пропустил. Но я чертовски уверен, что не состарился на десять лет!

Доктор несколько секунд смотрел на меня очень пристально и серьезно и усмехнулся.

— Вот как? Ну, тогда можете считать, что вам повезло… гм-м-м-м! — Он принялся укладывать инструменты. — Я свои годы ощущаю, как куски свинца на руках и ногах. И каждый тяжелее предыдущего и все сильнее тянет меня к земле!

До самого вечера я тщетно пытался сформулировать для себя какое-то объяснение этой «пропажи» времени и в конце концов сдался, вспомнив про утренние газеты. Они лежали на низком стуле справа от моей кровати. До них можно было без труда дотянуться, но видно их не было, поэтому я про них и забыл. Но стоило мне взять первую газету, как загадка возникла с новой силой — это была дата на первой странице. Десять лет…

Потом я заставил себя сосредоточиться (а раньше сосредоточение мне не составляло никакого труда), прогнал навязчивую мысль из своего сознания и начал читать. Что я ожидал найти в этих газетах, какие чудеса могли появиться в этом «будущем» мире — сам не знаю, но с огромным облегчением обнаружил, что изменилось, по большому счету, мало что. Конечно, имена Больших Людей стали иными, но они фигурировали в привычных глазу заголовках.


А потом я наткнулся на статью о марсианской программе в свежем иллюстрированном научном журнале. Там было сказано о том, что к Марсу уже были отправлены космические аппараты, и что они вернулись обратно, и что они, пользуясь собственными источниками энергии, совершали посадку на планету! Прогресс! Название статьи, которое никак нельзя было назвать фантазерским, гласило: «Изучение космоса. Люди на Марсе к восемьдесят пятому году». Но как только я пробежал глазами эту статью, я сразу вспомнил о том, что Фонд Уилмарта обнаружил на Луне. Эту тайну не знали даже американские астронавты. Тем не менее некоторые из их приборов передали на Землю данные о том, что под пустынной, жестокой поверхностью Луны существует жизнь — еще более жестокая. Там обитали осьминогонодобные отродья Ктулху. На Земле эти твари были заточены в плен Старшими Богами еще до того, как Луна была выброшена на орбиту из безжизненного Тихого океана и застыла после той чудовищной битвы, в которой силы зла проиграли. Так что не стоило сильно удивляться тому, что на протяжении многих столетий полная Луна доводит людей до безумия и заставляет собак выть на нее… И тут я задумался о том, какие ужасы могут увидеть первые люди на Марсе…

Как были разбросаны по вселенной тюрьмы Старших Богов, где они держали в плену злобные силы БЦК? В великих оккультных книгах говорилось о том, что Гастур был заточен неподалеку от Альдебарана, в звездном скоплении Гиады, а сами Старшие Боги царствовали в созвездии Ориона. Какая безумная даль! Я не был силен в математике, но понятие светового года мне было знакомо. Безусловно, ни один человек не в состоянии зрительно представить себе такое расстояние, но я, тем не менее, мог вообразить, что такое тысячи подобных единиц измерения. Какая даль… А какие могли быть надежды насчет маленького Марса, который от Земли находился всего в нескольких миллионах миль, в одной звездной системе с родиной человечества — системе, которая была частью непостижимо древнего поля сражения?

Размышляя над такими тревожными вопросами и держа в руках научный журнал, я сам не заметил, как начал клевать носом. На самом деле, уже какое-то время назад в палате начало темнеть. Пару раз заглядывала старшая сестра Эмили, но свет включать упорно отказывалась, заявляя, что мне лучше поспать. То ли ее наставления возымели психологический эффект, то ли сказалось слишком сильное напряжение глаз в сумраке — как бы то ни было, вскоре я погрузился в сон, и почти сразу началось сновидение.

Должен признаться, что никогда не считал себя великим сновидцем. В действительности, те кошмары, от которых меня столь милосердно спас Писли, были сильнее и ярче всех снов, какие я когда-либо видел. Этим я хочу сказать, что для меня большая редкость — столь яркие сновидения, но стоило мне сомкнуть веки, как меня тут же начали атаковать странные фантазии и кошмары.

Я плыл где-то, где действовали странные силы и где пространство и время только начали образовываться. И я увидел огромный корпус напольных часов, похожий на гроб, несущийся ко мне из еще более диких и странных областей. А еще меня звал голос Кроу. Но на этот раз в его голосе, звавшем меня, я услышал не радостное волнение, а мольбу о помощи. Но я толком не мог понять, чем могу помочь, — ведь часы унеслись куда-то по неведомым природе путям туда, где исчезало самое время. Но хотя часы — или пространственно-временной корабль, да мало ли еще чем могла быть эту штуковина — исчезли, эхо зова Кроу, этот отчаянный призыв на помощь, этот измученный сигнал SOS страдающей души все еще звучал у меня в сознании. По крайней мере, мне так казалось, а позднее я узнал о том, что эта интерпретация нашей телепатической связи с другом не так уж далека от истины.


Вновь и вновь, то и дело, это видение часов, двигающихся через пространство-время, являлось мне. Вновь и вновь я оказывался на пути часов только для того, чтобы меня отшвырнуло в сторону, а потом я отчаянно барахтался неведомо где, пытаясь плыть следом за часами, тщетно стараясь спасти моего друга от ужасов, грозивших ему. Но кто может плыть, пытаясь противостоять приливной волне времени?

Очень долго я просто лежал, ощущая прохладное прикосновение простыни к моим горячим оголенным рукам и частое биение сердца. Очень скоро мои мысли снова вернулись к тревоге за друга, потерянного для людей уже десять долгих лет. Признаюсь, я впал в отчаяние.

3. О Писли и Фонде Уилмарта (Из записных книжек де Мариньи)

Два дня спустя ранним солнечным утром меня навестил Писли — как и обещал. Только я успел проснуться, побриться и приступить к завтраку (кстати говоря, еда становилась с каждым днем все более плотной, и кормили меня чаще), который принесла старшая сестра Эмили, когда открылась дверь, в палату вошел Писли и возвестил:

— Де Мариньи, вы неплохо выглядите! — Он подошел и сел рядом с моей кроватью. — Боже, дружище, вы собираетесь съесть это все? Но с другой стороны, это куда питательнее, чем та кашица, которой вас потчевали последние недели. Как себя чувствуете?

— Хорошо, — прошамкал я, пережевывая яичницу с беконом. — А еще лучше буду чувствовать себя завтра, когда мои ноги вытащат из этого бетона. Послушайте, вы говорите, а я буду есть, а потом и я поговорю. Правда, многого вы от меня не услышите, боюсь, потому что рассказывать почти нечего. А вы как? Что расскажете о Фонде Уилмарта?

— О Фонде? — Писли широко улыбнулся, и его лицо подернулось глубокими морщинами. — В Фонде все хорошо, Анри. На самом деле — лучше не бывает. Мы пока еще не всех их истребили, приспешников БЦК — нет, ни в коем случае, но их количество каждый год уменьшается, а это важно. О, проблемы, конечно, есть, и многие из них существуют в СССР, но даже Советы начинают постепенно склоняться к нашему образу мысли.

— И организация по-прежнему держит свою деятельность в тайне?

— Безусловно. Теперь о деятельности Фонда знает больше людей в высоких властных структурах — это стало необходимо для расширения и продолжения работы, но обычные люди даже не подозревают о наших делах. Так и должно быть. Если позволить людям узнать о происходящем — это будет истинная катастрофа. До сих пор есть… твари… которые могут быть призваны. Меньше всего нам нужна вспышка интереса к таким вопросам. В наши дни мы уже не так сильно опасаемся массовой паники. В мире столько разных чудес и диковинок. Горстка призраков и ужасов из тех времен, когда кембрийский период был еще сущим младенцем, уже не доведут мир до безумия, но если люди насторожатся насчет этого безумного мира, если они снова примутся читать великие древние книги и, не дай Бог, начнут баловаться с оккультными практиками… О нет. Этого мы не имеем права допустить, де Мариньи. Поэтому Фонд продолжает оставаться секретной организацией, и его работа протекает, как прежде.

Я понимающе склонил голову и кивком указал на вазу с цветами на тумбочке и камешек в форме пятиконечной звезды.

— Невзирая на все ваши уверенные слова, — сказал я, — как вижу, вы не намерены рисковать моей жизнью!

— Именно так! — воскликнул Писли. — Потому что уже однажды потеряли вас. И вам выпала честь, де Мариньи, получить этот, совершенно особенный камень. Это один из оригинальных, подлинных звездных камней, выкопанных вместе с горсткой других во время одной из последних операций Фонда, когда был убит хтониец — один из самых крупных и свирепых на сегодняшний день. Это произошло во время якобы археологической экспедиции в местность «обреченного» Сарнатха, где некогда находилась Страна Мнар — теперешняя Саудовская Аравия. Камешек был изготовлен самими Старшими Богами, кем бы и чем бы они ни были.

Я наклонился, взял камень и принялся пристально его разглядывать. На его поверхности я рассмотрел тонкие линии — завитки и зигзаги и странные символы, словно бы пытавшиеся утаить от моего глаза все свои элементы.

— Здесь… знаки!

— Узнаете их? — торопливо спросил профессор с нескрываемым интересом.

— Да, пожалуй, узнаю, — ответил я. — Они очень похожи на иероглифы на циферблате часов Кроу — его машине пространства-времени. Думаете, тут может быть какая-то связь?

— Вне всяких сомнений, связь может быть, — весело ответил Писли. — С тех пор как я впервые увидел часы дома у Кроу, я тысячу раз подталкивал себя, заставлял думать о них. Я сразу понял, что часы невероятно важны, но кто мог догадаться, насколько? Нужно было вести записи, делать фотографии. Так ведь Кроу мне даже сам говорил, что считает эти часы…

— Игрушкой Старших Богов? — закончил я фразу за профессора.

— Да, именно так. Конечно, не все еще потеряно: у нас есть книги из Мискатоникского университета, из которых Кроу извлек немало подсказок о том, как… управлять этой треклятой штуковиной! Но как же я теперь жалею о том, что не сфотографировал часы. Для целостной картины важен каждый фрагмент информации — как любой кусочек картона при сборке головоломки, а перед нами — одна из самых главных загадок мироздания.

— А что-нибудь еще про Фонд? — нетерпеливо спросил я, когда Писли договорил. — Как далеко вам удалось продвинуться за десять лет? Какие успехи? Какие неудачи? Что нового узнали? Обнаружили ли Р’льех в Тихом океане? А Шудде-М’ель? Что теперь с Главным из роющих землю? Боже мой, пожалуйста, я просто умираю, как хочется все разузнать! Десять лет — я потерял десять лет!


— Вот это да! — Профессор поднял руки вверх. — Притормозите! Я вам все расскажу, конечно, но лучше будет, если я начну с того, чего мы не сделали. К примеру, Р’льех мы не нашли, а это, в свою очередь, наводит нас на мысль о том, что рассказ Йохансена ошибочен — не в том, что касается фантастического города неземных размеров, углов и пропорций, существующего на дне Тихого океана, а в том, что некий остров, поднявшийся со дна океана в тысяча девятьсот двадцать пятом году, был Р’льехом и что его адским обитателем был Ктулху, собственной персоной. В том, что это был один из отпрысков Ктулху, похоже, сомнений нет, но чтобы сам Великий Ктулху? В этом мы сомневаемся. Вы могли бы сами изучить этот вопрос, Анри. Фонд давно занят этим вопросом. Вкратце, рассказ Йохансена таков:

Двадцать третьего марта тысяча девятьсот двадцать пятого года в точке с координатами сорок семь градусов и девять минут южной широты и сто двадцать шесть градусов и сорок три минуты западной долготы судно «Тревога» под командованием Йохансена в этих водах пережило целый ряд несчастий, сильно сбилось с курса и пристало к маленькому острову, который прежде не был отмечен ни на одной карте. В данный момент глубина моря в этой области составляет две тысячи морских саженей. Речь идет о регионе, находящемся на самом краю Тихоокеанско-Антарктического хребта, где дно резко обрывается вниз до трех тысяч морских саженей и даже глубже. Эта область не отличается бурной вулканической деятельностью, и в любом случае, катаклизм, в результате которого на поверхность поднялся бы хотя бы маленький клочок суши, вне всяких сомнений, был бы зарегистрирован. Поэтому мы могли бы решительно сбросить со счетов повествование Йохансена, но Фонд в лице Чарльза Форта предпочитает делать собственные выводы!

Выпячивание дна Тихого океана, так же местами сглаживание — по мере того, как Австралия сдвигается севернее вследствие материкового дрейфа, были очень ярко выражены в области Тихоокеанско-Антарктического хребта с начала миоцена. Остров, поднявшийся над поверхностью воды в тысяча девятьсот двадцать пятом году, на самом деле был проявлением этого длительного геологического выпячивания, а его скорое исчезновение можно приписать действию тех же самых сейсмических сил.

— Я тоже читал Форта, — сухо заметил я. — И я думаю, он бы возразил против того, что вы только что сказали, Уингейт.

— А? О, конечно, возразил бы — если бы мы не отправили батисферы в это самое место всего лишь три года назад и не обнаружили то, что обнаружили.

— Продолжайте, — сказал я, наконец поставив тарелку на поднос. — Что вы нашли?

— Первым делом мы погрузили простой водолазный колокол. Устройство, которое мы опустили в море, чтобы закрепленные на нем камеры записывали все, что увидят. Колокол опустился на дно на глубине всего двести морских саженей — в верхней точке для субмарин. И теперь наше устройство быстро погружается на большую глубину. Но прежде чем потеряли колокол, нам удалось увидеть фантастические картины, подобных которым…

— Потеряли? — вмешался я.

— Да. — Писли мрачно кивнул. — Мы потеряли устройство. Тросы оборвались, колокол разлетелся на куски — а между прочим, его корпус был способен выдержать давление порядка тысяч тонн! Позднее мы подняли на поверхность фрагменты, и они оказались фантастически зазубрены, сдавлены и словно бы погрызены. Мы думаем, что на наше устройство напал морской шоггот, а может быть, не один. Шогготы с незапамятных времен обязаны защищать и почитать своих спящих господ, отродье Ктулху.

Во втором колоколе я спустился на дно лично…

— Вы… что сделали? — Я снова не дал профессору договорить, поскольку был потрясен его сообщением о том, что мне показалось жутким безумием.

Он мне вяло, по-стариковски улыбнулся, наклонился и постучал кончиком ногтя по поверхности каменной звездочки, которую я вернул на место, около вазы с цветами.

— Ты ни о чем не забываешь, Анри? Нет? Ну, так вот… Как я и говорил… Это произошло три месяца спустя. Мы старательно картировали Тихоокеанско-Антарктический хребет. Вместе с двумя молодыми людьми я совершил еще одно погружение в автономной батисфере, которая больше напоминала подводную лодку. Для защиты мы захватили с собой несколько звездных камней, естественно, но тем не менее погода была плохая, и всю дорогу от Бостона нас преследовали разные несчастья: штормы, туманы, какие-то поломки. Имейте в виду: мы не были настолько наивны, чтобы приписывать эти происшествия простым совпадениям. Со дней старушки «Русалки» мы многому научились…

В то утро на море было особо сильное волнение и сгустился зловещий туман, но наши телепаты на флагманском корабле были начеку. Кроме того, мы собрали все, какие только могли, предметы и устройства для обороны от сил зла. Наше маленькое суденышко отчалило от «Наблюдателя» — судна, которое Мискатоникский университет арендовал у Американского океанографического общества. Затем мы по плавной, управляемой спирали совершили спуск ко дну океана. Дно в действительности являлось вершиной хребта, который, быть может, в один прекрасный день вновь поднимется над водой — навсегда. Если это произойдет, то хребет протянется примерно на тысячу миль на запад от Фримантла — вернее, от того места, где сейчас находится Фримантл — до Восточного острова. И в самом деле, Восточный остров Новой Зеландии, острова Питкерна и еще несколько групп островов можно считать самыми высокими пиками этого хребта. Где-то, вместе с этим горным кряжем, на поверхность может подняться и Р’льех, и прочие города, где обитает отродье Ктулху. Города, похожие на тот, который мы обнаружили на глубине двести пятьдесят морских саженей под «Наблюдателем».

Место было… фантастическое! Мы увидели его в свете наших мощных прожекторов таким, каким оно выглядело во времена доисторического расцвета миллиард лет назад. Конечно, город покрылся толстой коркой океанических отложений, но его немыслимые размеры за тысячелетия не претерпели почти никаких изменений.

Мы увидели гигантские резные двери с символами отродья Ктулху, и величественные барельефы с изображениями спруто-драконов, которые упоминаются у Йохансена. Мы заметили непостижимые, странные, безумные пропорции и углы построек — от них просто кружилась голова. Это были не просто выпуклости или вогнутости — нет, все менялось само по себе, как при оптической иллюзии. Невзирая на то, что при нас было множество оберегов, мы все равно содрогались от живущей в этом месте угрозы — словно безумный ужас по сей день обитал в этих колоссальных монолитных постройках, возведенных архитекторами, которые явно были не в ладах с геометрией Евклида.

Протяженность этих верхних укреплений города (за неимением лучшего названия) составляла примерно девять-десять акров, и это был, вне всяких сомнений, тот самый, пугающе чужеродный крепостной вал, который сформировал остров Йохансена. Но со всех сторон вниз спускались сумасшедшие лестницы, везде торчали гигантские монолиты, во все стороны расходились казавшиеся бесконечными причалы… Мы еще не собирались опускаться на большую глубину, но и то, что представало перед нами в лучах прожекторов, позволяло предположить, что это — только намек на то, что может находиться на гигантских нижних уровнях города. Этот город — позволю себе по-прежнему употреблять это слово для обозначения этого места, этого некрополя, где некогда бурлила жизнь жутких бессмертных, — когда-то был немыслимо огромен. Он явно опускался до самого подножия Тихоокеанско-Антарктического хребта.

Что касается меня, то я бы, конечно, пробыл там дольше, обследовал бы место более внимательно и опустился бы глубже, но третий член экипажа нашей батисферы, молодой Риджвей, так вымотался, что о продолжении погружения не могло быть и речи. Понимаете, Риджвей — телепат, и он очень помогает нам в Мискатоникском университете, где он работает профессором психологии. А там, на глубине, где одному Богу известно, что может прятаться за этими колоссальными каменными громадами и дверями с жуткими барельефами, — ну, в общем, этого он вынести был не в состоянии. Не будь при нас звездных камней — можно не сомневаться: за несколько минут Риджвей превратился бы в безумную амебу. А в нашем случае он едва удерживался от крика. Помните, что случилось с бедолагой Финчем, когда он добровольно пустился в недра земли, в сознание того чудища, которое обитало под йоркширскими торфяниками? Здесь тоже могло закончиться так же паршиво, вот только Риджвей старался изо всех сил не подпускать к своему разуму телепатические послания отпрысков Ктулху, но при этом он все же пытался выяснить, каков их настрой. А настрой у них был ужасный, можете не сомневаться.

Так что в итоге мы решили всплыть на поверхность. Бедняга Риджвей с перекошенным лицом забился в угол. Он даже говорить связно не мог. И тут мы их увидели. Хранителей могил, дозорных вечной ночи отродья Ктулху. Это были самые богохульные создания, каких только можно себе вообразить. Морские шогготы — десятки тварей! Их удерживали звездные камни — точно так же, как в свое время нам удалось с помощью звездного камня прогнать их меньшего собрата от вашего «Морехода» неподалеку от Хенли. Но это были гиганты своего племени, де Мариньи. Это была королевская гвардия князей зла. Горы протоплазменной слизи качались и подпрыгивали в глубине, словно космические поплавки в водовороте туманности Андромеды! И хотя я прекрасно осознавал, что опасность нам не грозит, все равно я радовался тому, что шогготы держатся на расстоянии, а еще сильнее я порадовался, когда наконец батисфера была взята на борт «Наблюдателя».

Наше путешествие в океанские глубины получилось кратким, но мы увидели достаточно. С этого дня, естественно, Фонд…

— Дайте-ка, я угадаю, — поспешно прервал я профессора Писли. — Очередная серия испытаний атомного оружия в Тихом океане, а точнее — в том регионе?

— Нет, нет, это было исключено. Теперь нельзя направо и налево швырять атомные бомбы, Анри. Но содрать шкуру с кошки можно разными способами. Мы просто «приперчили» весь подводный хребет радиоактивными веществами с очень коротким периодом полураспада. Этого должно хватить для того, чтобы уничтожить большую часть поселений шогготов, но при этом на другой морской живности это отрицательно сказаться не должно было. Безусловно, мы не могли рассчитывать на истребление всех шогготов — океаны простираются на многие миллионы квадратных миль. Весьма возможно, что мы не добрались ни до одного из ктулхов, прячущихся в глубочайших пещерах и ущельях, но все же перцу мы им задали, можно не сомневаться. Ктулхи — кстати, именно так мы в последнее время стали называть отродье Ктулху, в отличие от БЦК, в целом. Нет, шанс изничтожить их всех был мал, и к тому же наши действия в большой степени были продиктованы соображениями экологии. То есть у нас не было желания стерилизовать весь Тихий океан! Поэтому, как я уже сказал, мы просто обработали короткоживущими радиоактивными материалами эту часть подводного хребта и другие подозрительные места. В то же самое время мы делали все возможное, чтобы не причинить вреда экзотической морской жизни. Но в любом случае, по нашим понятиям, на такой глубине жизни не так уж много.

— О? — удивился я. — Триста морских саженей?

— Там действительно мало кто обитает, де Мариньи, — уверенно проговорил Писли. — И чем глубже, тем скуднее жизнь. Вы должны помнить о том, остров Йохансена был только верхушкой огромной горы. Остальные этажи этого гигантского города уходили в гигантские глубины — туда, где не может быть иной жизни… кроме жизни этих существ. Мы подсчитали, что подводный город в Тихом океане может простираться почти на полмиллиона квадратных миль. А возможно, такие города есть и в других океанах! При том, что мы не осмеливаемся пока позволять нашим телепатам ступать в слишком тесный контакт с ктулхами, мы все же можем заявить, что на огромных глубинах в заточении пребывает порядка пятисот представителей этого рода Ктулху, премьер-министр, отец расы — только один из них, хотя он, скорее всего, самый старший, наиболее могущественный и страшный. Возможно, он самым первым из них прибыл на Землю, когда они были изгнаны сюда со звезд — задолго до того, как бульон земной жизни озарили первые лучи жизнетворного Солнца.

Я внимательно слушал профессора, но на самом деле я остановился в своем восприятии слов на сто назад.

— Полмиллиона квадратных миль, — я даже повторил вслух сказанное Писли — настолько оно меня изумила. — Так это же целый материк затонувших могил. И это… — я быстро провел в уме грубые подсчеты, — раз в пять больше Великобритании!

— Мой дорогой Анри, — вздохнул профессор и склонил ко мне голову. — Как ни горько мне приуменьшать вашу Великобританию, в наших масштабах она — всего лишь крошечный камешек, брошенный в очень большой пруд. Она поместилась бы целиком в любую из глубоководных впадин Тихого океана, и при этом на поверхности океана не появилась бы даже малейшая рябь. Мы говорим об океане, простирающемся на миллионы квадратных миль — а это миллионы кубических метров воды!

Я знал, что он прав, конечно, но все же мой разум с трудом осмысливал эти цифры. Я тихонько присвистнул и эхом повторил:

— Великобритания — камешек, брошенный в огромный пруд!

4. О БЦК в Англии (Из записных книжек де Мариньи)

Потом я перевел свое внимание на другие вопросы.

— Раз уж мы заговорили о Британии, как насчет предупреждения Кроу о том, что здесь еще стоит поискать? Я помню, что он упоминал Силбери-Хилл, Стоунхендж, Эйвбери, Адрианов вал и еще целый ряд мест в долине Северна и Котсуолдах. Вы занимались этими местами?

Писли нахмурил брови.

— Да, мы еще раз обследовали Британские острова и нашли несколько тревожных точек, которые упустили раньше. К примеру, поблизости от Адрианова вала, не так уж далеко от Ньюкасла, есть врата, ведущие в иное измерение, к одной из наиболее далеких тюрем, созданных Старшими Богами. Пожалуй, можно сказать, что эти врата заперты. Лоллиус Урбикус в своей книге «Пограничный гарнизон» говорит нам о том, что в его время эти врата, по меньшей мере, один раз открывались — а возможно, не однажды. Урбикус написал в сто восемьдесят третьем году после Рождества Христова: «…варвары желали вызвать дьяволов, которых они насылали на нас. Они вызывали их из воздуха и из-под земли, и один такой, посланный ими, убил полцентурии воинов, и только потом они пронзили его своими мечами».

Что же из этого следует? Эти варвары, о которых упоминает Урбикус, наверняка были древнебританскими или древнешотландскими марионетками БЦК. Не такая уж редкость, и не так уж это странно, на самом деле. Есть записи о том, что БЦК нанимали на работу птетолитов[34] за тысячи лет до Урбикуса. Они тоже умели вызывать темные силы. О да, ваши колдуны и ведьмы были вполне реальны, Анри, но их магия представляла собой всего-навсего совершенно чужеродную науку.

У Титуса Кроу имелся экземпляр «Пограничного гарнизона», не говоря уже о гораздо более конкретных жутких реликвиях тех времен. Удивительно, почему он никогда не говорил вам об этом.

— На самом деле, говорил, — ответил я, нахмурившись. — Кажется, он даже написал страшный рассказ об одной из тварей, которых упоминает Урбикус. Как же он назывался, этот рассказ?..

— «Царство Йегг-ха», — подсказал мне Писли.

— «Йегг-ха»! — Я прищелкнул пальцами. — Конечно, теперь я вспомнил. Однажды Титус мне рассказывал о скелете, который он выкопал рядом с Адриановым валом, между Хаусстедз и Бриддоком — ведь он, как вы знаете, потихоньку занимался археологией, и он намекал, что этот скелет нечеловеческий. Да-да, и, как я помню, он как-то связывал эту свою находку с Лоллиусом Урбикусом.

— Верно, — кивнул Писли. — И в этом рассказе все описано очень близко к тому, как это произошло, хотя представлено было, конечно, в виде вымысла. Но даже в этом виде читается очень реалистично. Я прочел этот рассказ и вполне понимаю, какая шумиха поднялась в то время, когда он был впервые опубликован в журнале «Гротеск». Что же до выкопанных Кроу костей, то они, как вы говорите, принадлежали не человеку. Вправду, они выглядели чудовищно! Только имейте в виду, я этих останков своими глазами не видел — огромного безглазого черепа и фрагментов крыльев, похожих на археоптерикса. По какой-то причине Кроу вскоре после обнаружения скелета уничтожил эти кости, но он показывал мне фотографии. Судя по фотографиям, это и вправду было нечто… неземное.

— Я знаю Титуса Кроу, — вставил я, когда Писли умолк. — Знаю настолько, что мне удивительно, как это он самолично не отправился на поиски этого портала.

— Да, но в то время он был куда менее осведомлен, Анри. Как и все мы. Но это не важно — в итоге его идея была верной. Как я уже говорил, мы в итоге разыскали этот портал именно из-за того, о чем мне рассказал Кроу. Мы действительно нашли их — эти врата, ведущие в несовершенную, синтетическую вселенную, сотворенную Старшими Богами для того, чтобы там держать в плену тварей, которым не место было на Земле! Мы нашли врата и теперь заперли их раз и навсегда.

Безусловно, то, о чем я говорю, вовсе не было внешне похоже на ворота или двери. Скорее, это было место, где наш пространственно-временной континуум время от времени накладывается на другой. БЦК об этом знали и телепатически скармливали варварам ровно столько познаний, чтобы это позволяло им открывать путь в наш мир существам из мира по ту сторону от портала. Но из тюрем, созданных Старшими Богами, не так-то просто вырваться. Совершить побег удавалось только приспешникам, прислужникам плененных сил зла — страшным, но все же существам из плоти и крови, типа Йегг-ха. А настоящие заключенные тюрьмы-измерения должны были оставаться в своих безвременных узилищах. А это, в свою очередь, подводит нас к другому вопросу: кому из Великих Древних служили Йегг-ха и ему подобные? И возможно ли современным, гораздо более просвещенным марионеткам ЦКЗ вызывать их?

Относительно последнего вопроса — этого сейчас бояться почти совсем не стоит. Мы поставили на портал самые мощные блоки, о каких нам только известно. Мы буквально заперли их наглухо с помощью достижений современной науки, которая некогда являлась магией Старших Богов. Если кто-то вновь решит побаловаться с порталом, это должны быть люди, знающие не меньше нас, а таких можно разыскать только в Фонде.

— Не забывайте, Уингейт, — напомнил я ему, — что некогда существовал так называемый «безумный араб», некто по имени Абдул Альхазред. Вот он знал столько же, сколько знаем мы, если не больше.

— Альхазред, — ответил мне профессор, — был величайшим сновидцем, ясновидцем и мистиком всех времен. В сравнении с ним Алистер Кроули был просто ноль, Ди — агукающий младенец, Элифас Леви — просто дилетант, а Мерлин — подмастерье-первокурсник. Да, безусловно, существовал Альхазред, а еще — да Винчи, Ван-Гог и Эйнштейн. Такие люди рождаются в одном экземпляре, а в случае с Альхазредом можно сказать — и слава Богу за это! Кроме того, я считаю, что он был весьма не в своем уме. А если так, то он вполне мог принимать телепатические сигналы от БЦК. Вам никогда не приходило в голову задать себе вопрос: откуда Альхазред, вообще-то, получил все эти оккультные познания?

— Нет, — честно ответил я, — об этом я никогда не думал.

— Г-м-м-м! Ну, не переживайте. Есть тысячи вопросов, которые люди до сих пор себе не задавали. И вопросы бессмысленны до тех пор, пока хотя бы наполовину неизвестны ответы.

— А вы решили или обнаружили, кому из Великих Древних служил Йегг-ха? — спросил я.

— Мы точно не уверены, но соображения есть. Первое предположение вот какое: это внешнее измерение разделено на части между целым рядом существ, пребывающих там в плену. Как многоквартирный дом. Например, нам известно, что Йог-Сотхот соединен со всем пространством и сосуществует со всеми временами — по крайней мере, так нам говорят об этим древние книги и документы. Но как это может быть? И если это так, то почему же он сейчас не здесь и не сеет хаос и разор? Так вот: мы полагаем, что он вездесущ только там, где его вселенная граничит во времени и пространстве с нашим континуумом. Смысл в том, что некий край его места обитания параллелен нашему времени, а другой накладывается на наше пространство. В этой точке поблизости от Адрианова вала две вселенные пересекаются друг с другом, и при наличии кое-какой помощи те, кто слоняется на границе, могут перейти на другую сторону. Вы, конечно, помните, что в Цикле мифов о Ктулху Йог-Сотхот именуется «Ожидающим у Порога»?

— Да, конечно. Так, значит, это Йог-Сотхот таится за барьером этой синтетической вселенной?

— Я назвал ее «многоквартирной», де Мариньи. Мы считаем, что Йог-Сотхот заключен в одной «квартире», — но кроме него еще так много других! Что сказать об Йибб-Тстле и Бугг-Шаше, например? Ведь они, по идее, тоже находятся в плену в иных измерениях. А Азатота, прежде чем мы установили, что он — всего-навсего определение ядерного взрыва, также считался вездесущим. Мы не можем сказать между тем, что это не так, поскольку некоторые ядерщики-теоретики считают, что в центре атомного взрыва на миг разрывается пространство-время. Кто скажет, какие ужасы и кошмары человек обрушил на обитателей куда более далеких измерений за счет применения этого безумного оружия? Вот одна из причин, почему Фонд поддерживает запрещение всех ядерных испытаний.

Однако я немного уклонился от темы. Я ведь отвечал на ваш вопрос насчет оставшихся проблем, связанных с БЦК, в Великобритании, не так ли? Ну, так вот: после Адрианова вала мы переместились на Солсберийскую равнину. С разрешения Британского археологического общества мы осмотрели Стоунхендж — как рекомендовал Кроу. В данное время мы ничего не обнаружили, но в далеком прошлом там определенно что-то было. Мы нашли там звездные камни — глубоко под землей. Древние, какие только можно себе представить. На самом деле археолог из Мискатоникского университета Шнайдер полагает, что некогда сам монумент имел форму огромной пятиконечной звезды. Подтверждение его гипотезе можно найти во «Фрагментах Г’харне». «Лучи» звезды давно исчезли, остался только кругообразный центр. Одному Богу известно, какой кошмар заточили Старшие Боги там под землей, если им понадобилась такая монументальная гробница! В письменах на «Фрагментах Г’харне» сказано, что, когда древние киммерийцы вторглись в Гандерланд примерно двадцать тысяч лет назад, они разрушили дальние укрепления Знака Великих Древних и, тем самым, освободили Существо Великой Звезды. А Гандерланд занимал южную часть Англии, где лежит Солсберийская равнина. Относительно того, что после этого произошло с чудовищем… — Писли пожал плечами. — Может показаться фантастикой, но что касается самого Стоунхенджа… так вот: невзирая на то, что могут привести в качестве возражений ваши так называемые эксперты, пирамиды — это всего-навсего младенцы в сравнении со Стоунхенджем!

— Вы упомянули о «Фрагментах Г’харне», — проговорил я, выбрав именно этот момент из массы сведений, обрушенных на меня профессором. — С этими осколками керамики когда-то работал несчастный Уэнди-Смит, верно? И еще профессор Гордон Уолмсли из Гула. Вы хотите сказать, что у нас наконец появился перевод? А я думал, что эти письмена не поддаются расшифровке…

— О да! — воскликнул Писли. — Перевод у нас есть, это правда. На самом деле теперь мы знаем о фрагментах почти все, что только можно было узнать, — кроме того, как им удалось сохраниться на протяжении стольких веков. Обратите внимание: Фонд не претендует на право первого перевода — и даже второго. Ни в коем случае. Уэнди-Смиту удалось перевести совсем немного — честь и хвала ему за это, но мы взяли эстафету, большей частью, от Уолмсли. Я не знаю, знакомы ли вы с его книгой «Заметки о расшифровке кодов, криптограмм и древних письмен», но если знакомы, то знаете, что Гордон Уолмсли — главнейшая величина в своей области. Правда, в итоге его познания особой пользы ему не принесли.

— Значит, Уэнди-Смит и Титус Кроу насчет Стоунхенджа ошибались, да? Район мегалитического монумента безопасен?

— Да, но такого мы не можем сказать о других районах Великобритании — о Силбери-Хилле, к примеру, или о Эйвбери. На этих местах лежит пятно древнейшего зла. Вам важно понять вот что: в этой редкой разновидности зла нет ничего физического. Оно проявляется смутно, едва различимо, словно картинка, нарисованная на ртути, и зыбкая, как фазы Луны, но столь же уверенно, как фазы Луны, возвращающаяся. Случались дни и даже недели, когда наши телепаты и медиумы выдавали этим местам чистенькие сертификаты безопасности — так все и было. Но бывали и другие случаи, когда телепатический и парапсихологический эфир буквально взрывался от сигналов, звучащих практически без помех. И это, скажу я вам, не просто совпадение — то, что Общество Метафизики теперь разместило свою штаб-квартиру в Тидуорте: мы намерены пристально наблюдать за всей территорией Солсберийской равнины.

Точно так же у нас есть и агенты, размещенные на постоянной основе в таких городах, как Маршфилд, Нейлзуорт и Стоуна-Уолде в Котсуолдах. Наш особый интерес вызывают некоторые «тихие омуты» и центры воздействия темных сил наподобие вымирающих деревень Тимпхилл и Гоутсвуд в долине реки Северн.

— Котсуолды, — повторил я. — И Маршфилд! Только не говорите мне, что вы что-то обнаружили в Маршфилде! Дело в том, что там жила старая подруга Кроу, его доверенное лицо — матушка Куорри. Именно ее письмо предупредило Кроу об опасности, когда мы с ним в последний раз угодили в ловушку БЦК. Да-да, я помню: у нее было видение. А Кроу о ней так рассказывал, что я представлял ее себе просто старухой-шарлатанкой.

— Значит, вы в ней ошибались, Анри, — сказал Писли. — Матушка Элеанора Куорри — одна из лучших медиумов всех времен. В данное время мы привлекаем к работе таких людей так же часто, как в ваши дни — телепатов. Довольно часто эти два таланта уживаются в одном человеке, идут, так сказать, рука об руку. Матушка Куорри возглавляет очень эффективную группу в Котсуолде, а живет по-прежнему в Маршфилде, в своем старом доме, который теперь превратился в штаб-квартиру ее группы.

— Вы привлекаете к работе медиумов, — задумчиво произнес я. — Не слишком ли это далеко от… Я в том смысле, что оперативный центр Фонда в Мискатоникском университете — это всемирно известное средоточие исследовательских изысканий и науки. Наверняка метафизика и все подобное имеет мало общего с…

— Де Мариньи, боюсь, вам придется многое наверстать, — сказал Писли, прервав меня. — К тому же, похоже, вы многое подзабыли. Метафизика во всем связана с нашей работой! Разве сами Старшие Боги не прибегали к оккультным искусствам и разве эти самые оккультные искусства не были их науками? Сегодня, Анри, мы смотрим на все подобные науки настолько просвещенным взором, какой только может себе позволить наш скромный разум. Прямо сейчас в Мискатоникском университете группы одаренных сотрудников изучают такие предметы, как телекинез и левитация… не говоря уже о созерцании магических шаров, гадании и некромантии. О, некоторые из наших семинаров больше похожи на шаманские камлания! О да, вам многое предстоит наверстать.

— Ну хорошо, — кивнул я. — Для этого вы здесь, Уингейт. Вы могли бы рассказать мне немало, в отличие от меня. Мне вам поведать почти нечего.

— Вы не помните ничего из своих утраченных десяти лет?

— Ничего. — Я покачал головой. — Кроме… — Я поудобнее устроился на подушках и добавил: — Нет, ничего такого… Просто у меня появилась идея.

— О? Ну, продолжайте, Анри.

— Да, есть у меня эта… идея. Понимаете, Уингейт… Похоже, за десять лет я совсем не постарел — ни на один день, так вот я и гадаю, не могло ли…

— Да?

— В общем… Когда мы с Титусом вошли внутрь этих здоровенных старинных часов, чтобы удрать из Блоун-Хауса прежде, чем до нас доберутся духи воздуха, посланные Итхаквой, я помню, что Кроу что-то сказал о путешествии во времени. О странствии в будущее.

Я умолк.

— Это очень интересно, Анри, — проговорил Писли, пристально глядя на меня мудрыми, широко раскрытыми глазами. — Дальше.

— И я подумал, что если… что если Кроу вправду удалось увести эти часы… эту машину во время, в будущее, а я…

— А вы свалились за борт до того момента, когда он по-настоящему взял старт?

— Да, что-то в этом роде, — ответил я.

— Конечно, это возможно, — сказал мне профессор, пару секунд помолчав. — И этим бы превосходно объяснялось и то, почему вы не состарились, не говоря уже о вашей амнезии. Как может человек что-то вспомнить о десяти годах, которых вовсе не было?

— И само понятие путешествия во времени не кажется вам слишком фантастическим?

— Вовсе нет, Анри. Я повидал уже слишком много фантастического, чтобы меня пугали какие-то понятия. И в конце концов, если задуматься, все мы — путешественники во времени.

— Да? Вы о чем?

— Но разве прямо сейчас мы с вами не путешествуем в будущее? Безусловно, путешествуем, вот только… со скоростью всего-навсего одна секунда в секунду. Думая о том, что вы мне сказали, я начинаю верить, что Титус Кроу нашел способ путешествовать быстрее, вот и все.

Мы немного помолчали, потом я сказал:

— Старшая сестра Эмили мне говорит, что, когда меня отцепили от бакена неподалеку от Перфлита, меня даже брить не понадобилось. Получается, что мы с Титусом эти десять лет за сутки преодолели! А с того момента — с моего возвращения — прошло уже два месяца. Как же далеко улетел в будущее Титус Кроу теперь?

Писли вдруг встревожился и отвел взгляд.

— Возможно, мы этого никогда не узнаем, Анри. Но надежда все еще есть, конечно. Надежда останется всегда, но…

— Понимаю, — сказал я, и перед моим мысленным взором явственно предстала картина: метеор, похожий на гроб, улетает от меня куда-то в кошмарную бескрайность пространства и времени. — Понимаю…

5. Космические кровосмешения Ктулху (Из записных книжек де Мариньи)

Довольно долго мы молчали. Потом, намеренно сменив тему разговора, Писли быстро просветил меня относительно недавних успехов Фонда Уилмарта — успехов и ряда неудач. Полностью пересказывать повествование профессора было бы слишком долго, да и в любом случае я сомневаюсь, что все запомнил, но могу в общих чертах изложить то, что он мне поведал.

Например, он говорил о переводе «Фрагментов Г’харне» и о том, какой всплеск научных изысканий произошел вследствие этого в ядре Фонда Уилмарта. Он рассказал о том, как с помощью субмарины было уничтожено глубоководное поселение шогготов Гелл-Хо, об обрушении гниющего Кингспорта в Новой Англии и о том, что унылое, пасмурное море в данное время начало обнажать там дотоле неведомые пещеры и прорытые червями в незапамятные времена мерзкие норы. Писли рассказал мне о Лх’йибе и, перейдя на шепот, упомянул о том, что люди сделали с родственным городом под йоркширскими торфяниками. Потом Писли повеселел и принялся рассказывать об успехах в деле изничтожения озаренного голубым сиянием К’н-яна и озаренного красным свечением Йотха, и Черного Н’кая. Еще мне запомнилось, что он упомянул о каком-то из Лунных Богов из ирландских легенд и мифов, которые были каким-то мрачным образом связаны с так называемым безымянным городом в древнем Туркестане.

Многое из того, что я услышал, оказалось для меня новостью. Многое лишь совсем недавно было открыто и обнаружено Фондом, поэтому меня бросало в дрожь при звучании таких потусторонних названий, как Затонувший Ятта-Ук — город, затопленный в забытом внутреннем конусе вулкана Титусикака, Обреченный Колдовской Тенгри — древний лабиринт неприступных вершин и ледяных пиков в белых пустошах на юге гор Куньлунь. Страшновато было слышать о Джидхауас, дикарях-кочевниках из монгольской пустыни Гоби, поклонявшихся Шудде-М’елю.

Все это я слушал с большим интересом, но особенно меня захватила одна тема, которой Писли коснулся ближе к завершению своего пространного рассказа. Это было связано с Шуб-Ниггуратом, еще одним именем из Цикла мифов о Ктулху. Да-да, с Шуб-Ниггуратом, «черным лесным козлом с тысячным потомством», которого порой называли также Бараном с Тысячей Овец, а Писли предпочитал именовать его Космическим Кровосмесителем Ктулху!

Я знал, что прежде Шуб-Ниггурата считали символом плодовитости, существом, которое было отправлено в плен вместе с БЦК Старшими Богами, и что в «Некрономиконе» было написано, что «он явится в самом своем ужасном обличье, когда Великие Древние вновь обретут свободу ходить по миру так, как они ходили прежде». Однако не так давно Фонд Уилмарта интерпретировал это несколько иначе. Ученые, изучавшие пантеон божеств из мифологии Ктулху, наконец растолковали ряд противоречивых утверждений относительно сексуальных характеристик Шуб-Ниггурата. Примером новейших открытий стало то, что «Баран с Тысячей Овец» часто упоминается как жена Хастура, и что еще более озадачивает, так это то, что в «Кхтаат Аквадинген» Шуб-Ниггурат именуется «Отцом и Матерью всех чудовищ и тех, кто еще страшнее, но явится в поздние времена».

Отец и мать?..

Писли сказал мне, что ответ всего лишь в том, что Шуб-Ниггурат — величайший символ плодовитости всех времен, и, на самом деле, не просто символ. Он/она — не менее чем сама сила кровосмешения, поразительно присущая большинству БЦК. Он/она — это их способность совокупляться с дочерьми Адама и сыновьями Евы и многими другими в огромной вселенной, сильно отличающимися от людей.

Вот так, наряду с Азатотом и Ньярлатотепом, Писли и Шуб-Ниггурата причислил не к живым существам инопланетного происхождения, а к символам некой энергии. И об этой чудовищной космической кровосмесительной силе БЦК профессору было что рассказать. Он поведал мне о невероятных последствиях и результатах соитий БЦК с людьми, о жутком потомстве от такого кровосмешения. Он сказал, что сотрудники Фонда собрали и сопоставили между собой много ценных и страшных фактов, но у него были опасения, что пока все это — лишь снятие пенки.

Из обилия этих сведений он выбрал для меня несколько примеров. Он упомянул о близнецах, родившихся у незамужней безграмотной женщины-альбиноски в Данвиче — городке на севере Массачусетса, и о жутких змееподобных детишках, мать которых зарубила мужа топором насмерть в приступе безумия за девять месяцев до того, как ее семейство было… подвергнуто кровосмешению(?) — в округе Каддо, штат Оклахома. Еще я узнал о полоумной ирландке, у которой родился мальчик с куцыми, полуразвитыми крыльями после того, как ее мать-медиума мучили ночные кошмары, в которых ей являлся летучий демон. И так далее. Таким случаям, похоже, не было числа.

Помню, что в этот момент я остановил Писли и спросил его относительно самого термина «космическое кровосмешение» — не слишком ли слово «космическое» здесь притянуто за уши? И вот тогда он рассказал мне то немногое, что ему было известно о некоем мрачном разуме, обитавшем в глубоких пещерах под дном океана в Й’ха-нтхлее неподалеку от Дьявольского рифа. Фактически Писли сказал мне о том, что человек — не единственное разумное существо во Вселенной, и что отпрыски БЦК происходят не только от кровосмесительных соитий с людьми.

Он и раньше рассказывал об этом, но теперь выразился более определенно.

Писли поведал мне о том, что до Великого Возвышения Ктулху стал отцом трех сыновей, зачатых «с разумными женскими особями с далекой планеты Ксотх, похожей на Землю, где светит двойное зеленое солнце, похожее на око демона в черноте за Аббитом…» Эта цитата была взята из «Понапской Рукописи», которая, судя по тому, что говорит Писли, является древним документом, вывезенным с острова Понапе аркхемским купцом-шкипером, капитаном Абнером Эзекиилом Хоугом, примерно в тысяча семьсот тридцать четвертом году. Манускрипт передавался из рук в руки, пока наконец не оказался в Библиотеке Кестера в Салеме, и там им впервые заинтересовался Фонд.

Из этой книги и еще из двух других — в особенности из «Табличек Зантху» — сотрудники Фонда почерпнули большую часть знаний о потомстве Ктулху, после чего приступили к подтверждению или опровержению полученных сведений. Если учесть историю «Табличек Зантху», нет ничего удивительного в том, что Фонд стал рассматривать этот источник серьезно только в более или менее недавние годы. Эти таблички, которые считали творением шамана или колдуна из доисторической Азии, были официально обнаружены профессором Гарольдом Коуплендом в каменной гробнице Занту в тысяча девятьсот тринадцатом году, а перевод был опубликован Коуплендом три года спустя в небольшой брошюре, которую поспешно изъяли из обращения, поскольку сочли ее содержание «поверхностным и вымышленным с целью подрыва всех известных авторитетов в науке и богословии».

Что ж, и сэра Эмери Уэнди-Смита называли сумасшедшим, и насмехались над Гордоном Уолмсли из Гула, и многими другими, чьи труды позднее оказались бесценными для Фонда Уилмарта, и Фонд извлек для себя урок из подобных примеров. Через несколько лет упорного труда соратникам Писли удалось сделать достаточно решительный вывод о том, что и «Понапская Рукопись», и «Таблички Зантху» являются документами, которые наряду с другими страшными книгами имели под собой твердое основание из фактов и немыслимо далекой предыстории.

И вот что наконец выплыло на свет: до тех пор, пока не будут обнаружены веские опровержения, следует считать, что Ктулху действительно стал отцом трех сыновей, родившихся от кровосмесительной связи с некой внеземной особью, и что эти существа, на счастье, до сих пор пребывали в плену в страшных черных недрах земли.

Первым из трех сыновей был Гхатонотхоа, «чудовище на горе», заточенный в криптах под первобытной вершиной, ныне затерянной в глубинах океана на южном крае юго-восточного Тихоокеанского плато, примерно в тысяче миль к югу от Восточного острова Новой Зеландии. Вторым был Итхготха, «мерзость из бездны», плененный и закованный Печатью Древних в Ихе. Местонахождение этого узилища Фонд пока не определил. Третьим был Зотх-Оммог, «обитатель глубин». Теперь он спал и видел безумные сны в кошмарных впадинах неподалеку от Понапе. Итак, было три сына… и дочь!

Ее звали Ктхилла. Тайное семя Ктулху. Ее имя было старательно вымарано из всех древних текстов, остались только самые туманные намеки. Приспешники БЦК удалили ее изображения с Колонн Гефа в прибрежных джунглях Либерии еще до того, как предприняли попытку уничтожить сами колонны, чтобы обезопасить слово Тайного. Ктхилла — имя, которое фон Юнцт однажды выкрикнул в страхе перед своей смертью в тысяча восемьсот сороковом году в Дюссельдорфе, где его держали в запертой на все замки и засовы палате. На шее несчастного обнаружили следы когтей. На каменном полу корявыми буквами собственной кровью написано это имя Алексисом Ладо, ближайшим другом фон Юнцта. Ладо прочел несколько глав из книги своего друга «Сокровенные культы». Он сжег эту книгу дотла, а потом перерезал себе горло бритвой. Ктхилла, существование которой не оставило никаких иных следов и никаких намеков для простых смертных, Ктхилла тем не менее существует и ей в наше время поклоняются!

Поняв в итоге, что побежден Старшими Богами и что его дело будет пронесено через века теми, кто станет ему поклоняться, но что найдутся иные правители на Земле и во Вселенной, которые будут пытаться его уничтожить, Ктулху решил не допускать, чтобы такая же ужасная участь постигла его дочь, его тайное дитя. Какая бы судьба ни ожидала самого Ктулху, его семя следовало защитить. Он старался утаить и существование своих сыновей, но о его дочери, которая могла бы стать продолжательницей рода, основательницей новых поколений, не должен был узнать никто…

И это была на просто забота отца о своем ребенке, как того можно было ожидать от человека. Ничего человеческого в Ктулху не было, он не ведал чувств, понятных людям. Так откуда же проистекало это его желание окутать тайной существование дочери и обеспечить ее безопасность? Некоторые сведения, почерпнутые телепатами Фонда в Иннсмуте, содержали ужасный ответ.

В тысяча девятьсот семьдесят пятом году — а точнее, в течение последней недели октября этого года, а еще точнее — в день Хеллоуина, особой командой телепатов, якобы проводивших отпуск в Иннсмуте, была «засечена» жуткая ментальная болтовня, исходившая из невероятных глубин под дном впадины за Дьявольским рифом. Не зная о том, что они слышат слова ритуалов, давно затерявшихся в невообразимой древности, сотрудники Фонда записали часто повторявшиеся восхваления, а затем обнаружили, что чаще всего повторяются имена Матери Гидры, Отца Дагона и Ктхиллы, дочери Ктулху. Насколько поняли сотрудники, в последний раз эти древние ритуалы осуществлялись в тысяча семьсот семьдесят пятом году. Тогда, в ознаменование этого события, Дагон и его Глубоководные захватили власть над разумом некоторых моряков из Иннсмута. Так и вышло, что эти несчастные переняли приверженность к некоторым темным полинезийским религиям. В итоге произошло возрождение альянса, прерванного до того, как поплыл по земным морям первый целакант — альянса Глубоководных, охраняющих гробницы в Тихом океане, с их сородичами из И’ха-нтхлея, где в глубоких пещерах спит плененная Ктхилла!

Глубоководные теперь исчезли — эти полулюди, обитатели И’ха-нтхлея, а вместе с ними — и все шогготы этого затонувшего города. Все они, до последнего, были истреблены Фондом Уилмарта во время второй зачистки Иннсмута в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, но намного глубже, под дном залива, в склепах, до которых, быть может, людям не стоит и надеяться добраться… там, где за ней ухаживает верная Гидра и где ее оберегает Дагон, до сих пор спит Ктхилла. Спит и ждет… но чего?

И вот, опираясь на сведения, полученные братствами телепатов и экстрасенсов, сотрудники Фонда решили, что получили ответ на этот вопрос.

Все это связано с загадочным заявлением самого Ктулху: «Пх’нглуй мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл», что в переводе с Р’льехского означает: «В этом доме в Р’льехе мертвый Ктулху спит и ждет», а также с не менее загадочным двустишием из Альхазредова «Некрономикона»:

То не мертво, что в вечности живет,

Но будет час, когда и Смерть умрет.

В том, что Альхазред, великий сновидец и мистик, взял эти строки напрямую из разума ктулхов, теперь не остается никаких сомнений, потому что стало известно о существовании второго двустишия, используемого в соединении с первым во время ритуалов поклонения Ктулху. Перевести эти строки можно примерно так:

Сновидцев умирающие лица усмехнутся,

И токи жизни в его семени проснутся!

Феникс Ктулху, восстающий из пепла, из собственного праха в потомстве темной утробы своей дочери… Перевоплощение!

Для того чтобы разобраться в этих строках, леденящих кровь, но от которых в свете последней информации никак нельзя было отмахнуться, ученые из Фонда снова вернулись к тексту Альхазреда, а чтобы понять его, обратились к одному из самых загадочных пассажей Аль-Азифа:

«Доказано и проверено, что между некоторыми людьми, состоящими в родстве, существует более тесная связь, чем узы крови и семьи, — настолько тесная связь, что такой человек способен ощущать все мучения и радости другого — даже чувствовать боль и страсти на расстоянии. Кроме того, есть еще такие, чье искусство в подобных делах проистекает из применения черной магии и общения с духами и существами из потусторонних сфер. Что касается последних, то я находил таких — мужчин и женщин и, изучая их, всякий раз обнаруживал, что они были ворожеями, гадателями, колдунами, ведьмами, заклинателями или некромантами. Все они заявляли, что свои чудеса творят посредством взаимодействия с духами мертвых, но я опасаюсь, что зачастую эти духи — падшие ангелы, вестники Темного, либо носители еще более древнего зла. И в самом деле, попадались среди них некоторые, сила которых была невероятна и которые были способны по своей воле вселяться в тело другого человека даже на большом расстоянии и против воли того, кто становился мишенью такой страшной мести, а зачастую и так, что он об этом не ведал.

Более того, приснился мне сон о том, из вышеупомянутых, самых древних проявлений зла, есть одно, которое спит в столь далеких глубинах, что оно почти бессмертно, и жизнь и смерть для него почти неотличимы. Это чудовище настолько злобно и подло, что оно не страшится подлости смерти, но когда смерть приблизится, оно будет к этому готово, и наконец покинет свою древнюю плоть, и его дух переселится в грядущие времена и поселится в его грядущей плоти, и все грехи его Великого Отца падут на чадо его чада. Мне это приснилось, а мои сновидения были его сновидениями, а он — самый великий сновидец…»

Следовательно, Ктулху должен был перевоплотиться в утробе своей дочери и возродиться в виде ее ребенка. Стать отцом этого богохульного ублюдка предстояло Дагону, а Гидре была отведена роль няньки и гувернантки, и сама Ктхилла должна была взрастить это гибридное чудовище, наделенное жутким разумом и психикой Ктулху. Потом чудовище начнет набирать юную силу — и бессмысленно, и опасно даже рассуждать о том, какими качествами оно будет обладать! — и оно сможет снова начать воздействовать на разум людей, но при этом на сей раз источник влияния будет находиться намного ближе к многонаселенным центрам жизни человека.

Ктулху, обретший новую силу, будет насылать адские сны из океанских глубин за Дьявольским рифом, и никто ни о чем не будет подозревать — ведь официально он числится мертвым!

Все это рассказал мне Писли, но хотя я очень просил его поведать мне еще какие-то подробности, он отказался еще говорить о реинкарнации Ктулху. Мне показалось, что он рассказал мне не все. Видимо, существовала какая-то страшная тайна, которую профессор не решался открыть даже мне. Я заметил, что он нервно покусывает губы — наверное, он сокрушался о том, что сказал мне слишком много. В любом случае, было уже поздно, и это спасло Писли от неловкости. Он сослался на поздний час и ушел.

Часть вторая

1. О видениях и визитах (Из записных книжек де Мариньи)

Не прошло и недели, как Писли снова навестил меня. На этот раз — чтобы пожелать мне удачи на будущее и попрощаться на какое-то время. Его ждала работа в Америке. До того как он ушел, мы поговорили о Титусе Кроу, и потом старик спросил, какие у меня планы на предмет Фонда Уилмарта. Хотел ли я вернуться в эту организацию? Если да, то там всегда найдется место для меня. Я поблагодарил Писли, но от предложения отказался. У меня были свои собственные интересы и планы, мне предстояло совершить свои открытия в этом «новом мире».


Я провел в больнице еще шесть недель, и почти половина этого времени была посвящена физиотерапии, с помощью которой врачи старались восстановить и натренировать мои несчастные, отвыкшие от нагрузки мышцы. Только после этого мне было позволено выписаться и обрести статус свободного человека. На самом деле, эти последние недели стали для меня похожи на нечто вроде тюремного заключения, и я был очень рад, когда наконец сумел вернуться в мир, хотя это был мир, от которого я отвык.

За не самые веселые недели моего пребывания в больнице ко мне регулярно являлась одна посетительница — дама, чьи визиты помогали мне одолеть скуку и тоску в ожидании выписки. Это была моя дорогая старушка домоправительница, миссис Адамс. О Титусе Кроу она говорила только так: «Этот ужасный Кроу», потому что в ее глазах Титус всегда был виноват в том, что втягивал меня во всевозможные похождения. Я узнал о том, что больница, куда меня поместили, находилась на окраине Эйлсбери. Миссис Адамс, как только узнала о том, где я нахожусь, каждый день приезжала из Лондона, чтобы провести со мной час-другой. Все это время она присматривала за моим домом. Все долгие десять лет, пока меня не было, она приходила в дом два раза в неделю. Сама она об этом говорила так: «Ну, уж я-то знала, что рано или поздно вы возвернетесь, мистер Анри, сэр». И вот теперь я вернулся — хотя и ходил с тросточкой.

К счастью, вскоре после того, как я стал сотрудником Фонда, я почти свернул свой небольшой, но прибыльный бизнес, связанный с торговлей антиквариатом, поэтому ничего катастрофического в мое отсутствие не произошло. И теперь я намеревался возродить свой пожизненный интерес к красивым старинным книгам, посуде и мебели, но прежде всего мне предстояло заново привыкнуть к атмосфере моего старого дома.

Сам дом остался таким же, как прежде, а вот район, как мне показалось, изменился невероятно. «Прогресс», как его называют, никого не ждет — и даже путешественника во времени. Шагая по району, который я некогда считал своим, я чувствовал себя так, словно иду по незнакомому городу. Новые здания, переулки, плакаты… Хорошо знакомый мне старый кинотеатр сменился торговой аркадой. Даже лица прохожих стали другими. Магазины, которыми я прежде пользовался, перешли в другие руки или исчезли без следа. Метро осталось без изменений, хотя и не совсем… но это меня нисколько не волновало, поскольку я и раньше никогда не мог ничего понять в системе подземки. К тому же после столкновений с копателями я окончательно перестал пользоваться метрополитеном и не собирался пользоваться впредь, как бы меня ни успокаивал Писли…

Не сказать, чтобы в первые несколько недель после возвращения из больницы я уходил далеко от дома. Исключением стала только особая прогулка до Пустоши святого Леонарда в ноябре. Здесь когда-то стоял большой, просторный дом-бунгало, принадлежавший Титусу Кроу, — Блоун-Хаус. Теперь я нашел там только развалины — жалкий, одинокий скелет дома. Дымоход постепенно разваливался, и кирпичи падали на полусгнившие половицы. Сад медленно, но верно зарастал диким колючим кустарником. На подъездной дорожке тут и там топорщилась крапива. Еще пять-шесть лет — и может показаться, что никакого дома тут никогда не было…

Но там и тогда, стоя на развалинах, когда глаза щипало от слез и боли ностальгии, когда я погрузился в воспоминания о времени, которое мы с Кроу проводили в оккультных исследованиях и эзотерических дискуссиях, я впервые во время бодрствования испытал головокружительную атаку на мои чувства. В последующие недели такое стало происходить довольно часто. Когда мир начал кружиться вокруг меня, а серое ноябрьское небо почернело, я поспешно сел на голые половицы и прижался спиной к полуразвалившемуся дымоходу. Стоило мне только сесть, как я испытал еще более странное ощущение — такое, будто бы я падаю с огромной высоты, с отвесной древней скалы куда-то в черную яму, дно которой находилось чуть ли не в центре Земли. Мне казалось, что я падаю целую вечность, и у меня уже мелькнула мысль, что этому падению не будет конца. Меня замутило, желудок до боли сжался, мозг онемел. Тем не менее, ощущая, что финал этого кошмара близок, я понял, что в этом нет для меня ничего нового. Я познал это раньше — но в сновидениях.

Да… сновидение — или начало психоза, да мало ли чем это могло быть. Наконец я понял, где нахожусь. Всего лишь мгновение назад я словно бы вертелся и мчался в черную бездну, и вдруг в один миг мои отключившиеся чувства обрели невероятную остроту. Я ощутил запах странных ветров, с ревом пролетающих между мирами и приносящих ароматы умирающих планет и душ истаявших звезд. Я ощутил рядом с собой пустоту далеких и бескрайних вакуумов космоса и их холод. Я увидел на черном полотне небес неведомые созвездия и безымянные туманности, раскинувшиеся во все стороны на световые годы, в немыслимые бездны пространства. Наконец, промчавшись через ближайшие миры, я увидел загадочный предмет, немного похожий на гроб, и услышал голос моего потерянного друга.

Он не требовал, чтобы я следовал за ним. Точно так же, как в прошлый раз, он просто звал меня, оглашая криком пустое пространство:

— Де Мариньи, где ты! Где ты?

— Я здесь, Титус! — прокричал я, не задумываясь и не слыша собственного голоса за ревом ветра, дующего между мирами. — Здесь! — крикнул я вновь, и громадные напольные часы словно бы слегка качнулись и нерешительно повернулись ко мне в своем неровном полете через вселенную. И я услышал ответный, изумленный и взволнованный крик Кроу:

— Де Мариньи! Где? Где ты?

Я был готов ответить не мешкая, но вдруг из черноты позади странного воздушного судна Кроу возникло нечто раздувшееся, светящееся зеленоватым светом гниения и затмило все мое поле зрения. Оно потянулось ко мне скользкими щупальцами… Безумие, полнейшее безумие!

Ктулху! Я сразу узнал его. Кто бы мог ошибиться?

Щупальца, бесконечно тянущиеся от лица, к которому они крепились, и само лицо — громадное и злобное, узнаваемое с первого взгляда… а дальше — огромные, расходящиеся в далекие бездны пространства, изогнутые крылья, поддерживающие отвратительное одутловатое тело. Ктулху тянулся своими жуткими лицевыми щупальцами к корпусу часов!

Осторожно! — наконец удалось выкрикнуть мне, и я заслонил лицо руками…

…И у меня опять жутко скрутило желудок, и опять я испытал такое чувство, словно падаю с немыслимой высоты, и все мои чувства начали сражаться за равновесие. Я отчаянно пытался вернуть свое сознание обратно, в материальную плоть.

Холодный дневной свет ударил по моим испуганным глазам. Сырость от мокрых половиц и кирпичей дымохода коснулась моей спины и ног.

Удивительным образом я очень ослаб, пережив нечто, далекое от физической нагрузки. Наконец я все же заставил себя подняться на ноги и покинуть развалины Блоун-Хауса. Но я никак не мог выбросить из сознания жуткое зрелище — Ктулху, преследующего часы Кроу, этого омерзительного гиганта, затмевающего собой хитро глядящие звезды и темные туманности. Я пошел своей дорогой, подавленный не только угрюмостью ноябрьских небес. Нет, тоска легла мне на плечи тяжкой ношей.


Миновало несколько недель, и эти ужасные нападения стали очень частыми. Каждое из них начиналось без всякого предупреждения, и это было почти невыносимо. Честно говоря, я уже был готов обратиться к врачу, психиатру. А потом, всего за десять дней до Рождества, я получил очень тревожное и поистине поразительное послание. В то утро я довольно долго проспал и обнаружил это письмо. Оно ожидало меня вместе с утренней газетой:

Маршфилд

Уважаемый мистер де Мариньи —

Прошу Вас, будьте дома вечером шестнадцатого. Я заеду Вас навестить. В Лондоне я буду около трех часов пополудни, а встречать меня не надо. Я знаю, где Вас найти. Могу доехать на машине. И пожалуйста, не говорите об этом никому из Фонда. Как вам известно, я также вхожу в эту организацию, как входили и Вы десять лет назад. Пишу об этом только ради того, чтобы заверить Вас в том, что мой визит никоим образом не противоречит нашим с Вами интересам и интересам Фонда — но я хочу поговорить с Вами о Титусе Кроу. А у меня есть подозрение, что он не желал бы распространяться о том, что я собираюсь Вам поведать.

До встречи,

Искренне Ваша,

Элеанора Куорри

P.S. Не разыскивайте меня с помощью телефонной книги. У меня нет телефона. Терпеть не могу эти штуковины.

ЭК

Когда я прочел это загадочное письмо в первый раз, я не понял ровным счетом ничего. Я откровенно не знал, как на это реагировать. Только после торопливого второго прочтения я начал кое-что понимать, а потом на меня словно ушат воды вылили. Шквал эмоций был настолько силен, что мое состояние стало близким к ментальной истерике.

Элеанора Куорри, матушка Куорри. Она была медиумом, чье своевременное письмо предупредило Титуса Кроу о коварной западне, подстроенной БЦК десять лет назад. Именно это письмо заставило нас бежать из Блоун-Хауса и искать спасения внутри страшноватого, инопланетного корпуса огромных старинных напольных часов — этой диковинной машины времени. Я никогда лично не встречался с этой женщиной, но всегда смотрел на ее экстрасенсорную практику с большим сомнением, хотя Кроу, похоже, верил в матушку Куорри безраздельно. И вот она появилась, эта дама, и фактически уже сказала мне, что Титус Кроу жив, и что она, судя по всему, была с ним в контакте, и что содержание их общения предназначалось исключительно для моих ушей!

Ну и что, спрашивается, я должен был об этом думать? Мысли разбегались на все четыре стороны — и при этом без всякой пользы, и управлять ими было невозможно. В голове скопилась уйма вопросов — не имеющих ответов, но требующих внимания. Все это бешено крутилось у меня в голове, и в итоге я был вынужден заставить себя сесть и попытаться обдумать проблему так спокойно, как только это было возможно.

Если Кроу был жив, где он находился теперь, и почему это было окутано тайной? Могло ли это означать, что ему грозила какая-то страшная беда? А может быть, он стал пленником БЦК? Нет, последнее, пожалуй, исключалось. БЦК ни за что не стали бы держать Титуса Кроу в плену. Они просто убили бы его на месте, как только бы им представилась такая возможность. Он был слишком опасен для их планов. Натуральный шип, колющий в бок. Между прочим, столь же опасен для них был и я.

Но только подумать — Титус Кроу жив!

Настроение металось от волнения и радости к диким выводам. Кроу жив! Неужели это могло быть возможно? Неужели мы с ним действительно совершили путешествие во времени, и именно это странствие стало причиной моих потерянных десяти лет? А он? Что же, он затем отправился в будущее, а я, неспособный уразуметь принцип действия часов времен, свалился за борт в самом начале пути?

С другой стороны, почему было настолько важно, чтобы теперь Кроу оставался инкогнито, где бы он ни находился? И насколько можно было верить этой женщине, Элеаноре Куорри? А вдруг это очередной злобный умысел БЦК? Мне было совершенно безразлично то, что она требовала от меня, чтобы я не говорил о нашей встрече кому-либо из Фонда.

Но… шестнадцатое! Это же завтра — а сегодня… Я проспал дольше полудня. Всего лишь через двадцать четыре часа мне предстояло узнать все, что только можно, об этой загадке. Я получу ответы на все вопросы… Но вряд ли мне еще довелось бы пережить более долгие двадцать четыре часа.

2. Матушка Куорри (Из записных книжек де Мариньи)

Услышав стук в дверь, я вздрогнул и выпрямился в кресле, очнувшись от неспокойных снов, которые, на счастье, мгновенно забылись. Посмотрел на часы. Ровно три часа пополудни.

Я понял, что случилось: весь вечер и ночь я расхаживал по дому в тягостных раздумьях обо всем том, чем чреват был для меня визит Элеаноры Куорри, и, видимо, заснул сразу после раннего ланча. И вот теперь я сидел в кресле, небритый, сжимая в руке каменную звездочку и боясь того, что за моей дверью — не Элеанора Куорри, а кто-нибудь другой.

Не зная, чего ждать, все еще полусонный, я побрел к двери. Стук послышался вновь. На этот раз стучали более решительно, и, кроме того, послышался голос — негромкий, но явственно проникший сквозь дверь:

— Мистер де Мариньи, я не шоггот, уверяю вас, поэтому, прошу вас, откройте дверь и впустите меня!

Этот голос мгновенно развеял остатки моих сомнений и страхов, и я торопливо отпер замок.

Элеанора Куорри была маленькая и старая. Она весьма элегантно выглядела в современном жакете и юбке в тон. Седоволосая, с яркими серыми глазами, которые, невзирая на возраст, сверкали под стеклами старомодного пенсне. Она крепко пожала мою руку и переступила порог, когда я отошел в сторону, чтобы ее впустить.

— Я Элеанора Куорри, — сказала она, представившись мне с полной серьезностью, и первой направилась в мой кабинет с такой уверенностью, словно всю жизнь прожила в моем доме. — Но прошу вас, называйте меня матушкой. Меня все так называют. И пожалуйста, перестаньте считать меня старой шарлатанкой. Я очень уважаемая женщина и превосходный, настоящий медиум.

— Заверяю вас… матушка, что я… — промямлил я.

Она меня прервала.

— И не лгите, молодой человек. Вы всегда считали меня шарлатанкой, я это знаю. Несомненно, все это из-за того, как обо мне говорил этот разбойник. Однако он всегда довольно сильно верил в шестое чувство, между прочим.

— А-а-а, это верно, да, — проговорил я, немного овладев собой.

В кабинете Элеанора Куорри повернулась ко мне лицом и улыбнулась, увидев в моей руке звездный камень.

— Я такой на шее ношу, — прошептала она, шутливо сдвинув брови и наклонившись ко мне.

— О! А я-то просто…

— Можно не объяснять. — Элеанора улыбнулась и вытянула из-за ворота блузки золотую цепочку. На цепочке висел маленький звездный камешек. — Жутко неудобная вещица, — призналась старушка, — но по-своему успокаивает.

Развеялись мои последние сомнения. Я улыбнулся гостье и смущенно потер щетину на подбородке.

— Хотел побриться до вашего приезда, — признался я, — но…

— Нет-нет, вы правильно поступили, что немного поспали, — сказала Элеанора, вновь меня прервав. — Наверняка теперь ваш разум стал мыслить яснее, а это важнее всего — чтобы вы мыслили ясно. Правда, я все равно люблю, когда мужчины гладко выбриты.

Она рассмеялась, и я к ней присоединился, но быстро посерьезнел, осознав, сколько правильных догадок сделала эта женщина за несколько минут. Она оказалась более или менее права, намекнув на мои опасения, что в дверь стучит не человек. Она оказалась совершенно права, обвинив меня в том, что я считал ее старой обманщицей (правда, я уже начал менять свое мнение), и, наконец, она абсолютно справедливо назвала меня лжецом, смутив и обескуражив меня, хотя ложь была во спасение… Возможно, и сейчас Элеанора вела себя как шарлатанка, но если так, то она была невероятно умна.

— Я действительно ясновидящая, мистер де Мариньи, — сказала она, проникнув в мои мысли. — Хотя, большей частью, мой дар можно приписать низкому уровню экстрасенсорной перцепции, но даже здесь у меня есть свои ограничения. Прежде всего, я телепат — телепат принимающий, односторонний. Читаю мысли. Если бы только я могла и передавать их… ах, но тогда Титусу Кроу не понадобились бы вы!

Меня успела так зачаровать эта удивительная старушка, что я чуть не забыл о цели ее визита.

— Титус! — воскликнул я, вдруг вспомнив об этом. — Титус Кроу! А он?..

— Жив? — Элеанора вздернула брови. — О да, он жив. И он близко. Не так уж далеко. Честно говоря, я понимаю не так много. Хотелось бы понять больше. Я получала от него сообщения, но не могла сообразить, откуда они исходят. Хочу сказать вот что: я думаю, что он не здесь. Не на этой планете.

Несколько секунд она молча смотрела на меня в ожидании моей реакции, а потом кивнула.

— Хорошо. Вам мои глаза не показались странными, поэтому я, видимо, на верном пути. О положении дел вы явно знаете больше меня. Нет, Титус Кроу не на Земле, однако он далеко не в одном смысле, почти как если бы…

— Как если бы, — закончил я за нее, — он был удален еще и во времени?

Элеанора раскрыла рот и вытаращила глаза, когда я еще не договорил. По всей видимости, она прочитала мои мысли за мгновение до того, как я их озвучил.

— Именно так! — воскликнула она. — Удивительно, как это я сама до этого не додумалась.

— О? — произнес я. — А меня это совсем не удивляет. Путешествия во времени — это ведь из области научной фантастики, не так ли? Не так просто взять и додуматься до этого.

— Ну, а как же телепатия? — спросила Элеанора в ответ с улыбкой.

Вопрос был резонный.

— Во всяком случае, — сказал я, — я верю, что Титус Кроу действительно потерялся во времени. Мы разговаривали об этом с Писли. Профессор со мной согласен. Но, пожалуй, будет лучше, если я расскажу вам всю историю. Наверное, тогда…

— Не нужно, — поспешно отозвалась Элеанора, протянула дрожащую руку и прикоснулась к моему лбу. — Просто подумайте об этом.

Ее взгляд затуманился. Она пошатнулась. С опозданием вспомнив о хороших манерах, я подхватил ее под руки и усадил в кресло. При этом она не оторвала прохладную ладонь от моего лба. Наконец ее глаза прояснились, и она отняла руку.

— Так вот как это было, — проговорила Элеанора. — Эти его старинные часы. А я до сих пор не знала…

Теперь настала моя очередь выказать изумление. Я собрался рассказать ей о том, что Титус Кроу из Блоун-Хауса отбыл не только в пространство, но и во время, но была ли в этом нужда? Наверняка, будучи членом Фонда?.. Однако последнее утверждение матушки Куорри, если она была такой, какой себя описала, поразило меня с большой силой.

— Но это странно, — сказал я. — Я бы подумал, что из всех людей именно вы должны были бы знать о таком!

Элеанора посмотрела на меня пытливо, вопросительно. В следующий миг ее брови сурово сошлись на переносице.

— Я сказала, что способна читать чужие мысли, молодой человек. Читать, но не красть. Мне бы и в голову не пришло заглянуть в сознание другого человека, который бы не позволил мне сделать это хотя бы словом или жестом. Это стало бы ужасным, непростительным любопытством. Для меня это все равно что войти в чужой дом и сунуть нос в дневник хозяина.

— Но когда вы постучались ко мне… — попытался возразить я.

— Вы считаете себя единственным, кто боится БЦК? — проворно спросила Элеанора. — Когда я подошла к вашему дому, я инстинктивно ощутила, что здесь, за дверью, меня ждет мужчина. Я лишь легонько прикоснулась к вашему сознанию и уловила, что вас терзает страх.

— Но прошло десять лет с того дня, как мы с Кроу покинули его дом. Наверняка, как личный друг Титуса и сотрудник Фонда, вы…

— Насчет Фонда Уилмарта, — сказала Элеанора. — Я принимаю то, что мне говорят. Не сую нос туда, куда не просят. Это общепринятое правило среди телепатов, работающих на Фонд. Если бы Писли захотел рассказать мне о вас и Кроу, он бы так и сделал. Я уважаю его, как руководителя, а когда речь идет о работе, я проявляю интерес только к тем проектам и экспериментам, которые возглавляет он. Однако это вовсе не означает, что Фонд руководит мной целиком и полностью. Напротив, я оберегаю свои личные интересы. У меня есть друзья, и я верна им. Надеюсь, и они верны мне. Титус Кроу — мой друг на протяжении многих лет.

— И вы говорите, что он… контактировал с вами?

— Да, да, и теперь, когда я знаю о его затруднительном положении, я уверена, что была права, решив повидаться с вами. Вы совершенно правы. Он заблудился в пространстве и времени и пытается найти дорогу домой. Он похож на моряка из стародавних времен, потерявшегося в чужих морях без компаса, под небом, где звезды затянуты тучами. Я думаю, между вами и Титусом существует некая связь, подобная экстрасенсорной перецепции, благодаря которой вы ощущаете друг друга, не будучи подлинными телепатами. Ему нужно связаться с вами, мистер де Мариньи. Он хочет, чтобы вы зажгли свет в темноте, чтобы он по этому свету нашел дорогу в свое время и пространство.

На миг я задумался о том, что сказала Элеанора, и не без труда попытался понять.

— Но нет ли других, более одаренных, чем я? — спросил я в итоге. — Наверняка в Фонде найдутся телепаты, которые…

— Но он не хочет, чтобы об этом знали в Фонде, — ответила мне матушка Куорри. — И в любом случае, связь между вами не истинно телепатическая. Это нечто, выросшее из долгой и тесной дружбы, гораздо более близкой, чем моя дружба с Титусом. А вы не знали об этой вашей психологической настроенности друг на друга? Ничего подобного раньше не испытывали?

Я кивнул.

— Было кое-что. В самом начале, когда Титус только узнал о копателях, я был в Париже. Неожиданно мне пришлось вернуться в Англию. Как только я оказался дома и обнаружил ожидающее меня письмо от Кроу, я сразу понял, что он бессознательно звал меня, просил возвратиться. С тех пор не возникало случая, чтобы…

— Ну вот, а теперь он вас зовет снова. — Элеанора решительно кивнула. — На этот раз зовет сознательно, понимая, что задумал. Разве для вас это не очевидно? Разве вы не чувствовали, что он пытается с вами связаться? Никаких видений, снов?

— Сны! — воскликнул я, прищелкнув пальцами. — Были просто ужасные сны. Мне снилось, что Кроу находится в этих своих огромных часах, похожих на гроб, и мчится по бескрайним просторам космоса, и он окликает меня, ищет меня, он хочет знать, где я… — Наконец на место улегся последний кусочек головоломки. — Господи милостивый! А я-то думал, что мне пора к психиатру!

Я еще немного подумал об этом и сердито стукнул себя ладонью по бедру.

— Как же я раньше не догадался, к чему эти сны? Чертовщина какая-то.

— Чертовщина, вот именно, — кивнула и прищурилась Элеанора. — Думаю, вы сами, не осознавая того, ответили на свой собственный вопрос. Возможно, Писли вам говорил, что в последнее время специфическое вмешательство БЦК сильно снизилось? Телепатическое излучение БЦК осталось почти без изменений, но уже некоторое время они не направляют свою ненависть на какую-то конкретную мишень — ни на группы, ни на отдельных людей — по крайней мере, мы ничего такого не замечали. Все выглядит почти так, словно Ктулху заблокировал свои треклятые сновидения от Фонда. Будто бы он думает о чем-то крайне важном для него и не желает, чтобы его мысли подслушивали. И вот я гадаю, не могло ли быть так, что Ктулху и другие шишки из рядов БЦК теперь тратят свою жуткую ментальную энергию в попытке…

— Помешать Кроу возвратиться на Землю?

— Я гадаю, так это или нет, — сказала матушка Куорри.

— А то, что я не сумел догадаться, что Кроу просит меня о помощи, вы расцениваете как помеху со стороны БЦК?

— Это возможно, но я не думаю, что они целятся конкретно в вас. Будь это так, в Фонде бы вскоре узнали об этом. С другой стороны, у одного из наших ведущих физиков в Мискатоникском университете есть гипотеза о том, что БЦК весьма эффективно окружили всю планету настолько плотным ментальным поясом, что он телепатически непроницаем! А если это так, то у этого должна быть какая-то цель.

— Но Титус Кроу — это всего один человек, — сказал я. — Неужели его попытка вернуться из времени и пространства может вызвать такую мощную активность БЦК? Я понимаю: время от времени он вызывал у них головную боль, но все-таки…

— Думаю, это во многом зависит от того, где он побывал, — ответила Элеанора. — И что видел, и чем занимался. Кто знает, какие познания он может принести с собой?

Немного поразмыслив, я нетерпеливо пожал плечами.

— Все это очень хорошо, но одни раздумья нас ни к чему не приведут. Выяснить что-то конкретное можно одним-единственным путем — возвратив Кроу сюда. Вы сказали, что ему нужно, чтобы я… «зажег для него огонек» или еще что-то в этом роде. Что вы имели в виду?

— Всего лишь то, что вы должны думать о нем, — быстро отозвалась Элеанора. — Не выпускайте его из своих мыслей ни на секунду. Мы знаем, что вы — не истинный телепат, мистер де Мариньи, но между вами двумя явно есть что-то такое… наподобие психологической связи между сиамскими близнецами. Он ищет дорогу домой, в безопасную гавань, и вы должны стать для него маяком, к которому он направит свой корабль.

Я кивнул.

— Если задуматься, сновидения приходят ко мне только тогда, когда Титус у меня на уме, когда мне вдруг что-то напоминает о нем или когда я о нем напряженно думаю.

— Да, — сказала Элеанора. — Именно в такие моменты ваш ментальный контакт с ним будет наиболее мощным.

Я пытливо посмотрел на нее.

— Да, но в этих моих снах я зачастую вижу самого Ктулху. Я вижу чудовище, тянущее свои жуткие щупальца к мчащемуся через пространство корпусу старинных часов Кроу. И эти щупальца, крепящиеся к омерзительно раздутому телу чудовища, преодолевают световые годы пространства и бескрайние бездны времени… Неужели Титус Кроу стал бы присылать мне такие сны?

— Нет. Вряд ли он стал бы это делать, но не забывайте: он не одинок в своей способности насылать сновидения! Но Ктулху может накладывать свои образы поверх тех, которые вам шлет Титус. Так вот чем он может быть — этот ментальный пояс, окольцевавший планету! Ктулху мог сотворить его для того, чтобы создать помехи для зова Кроу о помощи!

Пару секунд я размышлял над ответом матушки Куорри, а потом сказал:

— Я сделаю так, как вы предлагаете. Ни на секунду не буду выпускать Кроу из своих мыслей. Если он хочет, чтобы мое сознание стало для него маяком, я так и поступлю. Я стану вспоминать наши совместные приключения, я нарочно стану думать обо всех опасностях, которые нам грозили с тех пор, как мы с ним стали членами Фонда Уилмарта. Если это — способ вернуть его обратно, значит, я верну его обратно. — Я посмотрел на матушку Куорри. — Допустим, у меня это получится. Мне следует связаться с вами?

Элеанора покачала головой.

— Нет, в этом не будет необходимости. Я сама узнаю. Но до тех пор, с этого самого момента, я приставлю к вам своих наблюдателей. — Она жестом обвела комнату. — Если БЦК попытаются помешать Титусу вернуться, то вы ни за что не сумеете определить, когда…

— Когда они перейдут от чисто ментальных методов к более прямым, хотите сказать? — закончил я за нее начатую фразу. — Быть может, к физическим?

Элеанора печально кивнула и улыбнулась.

— Но это — самый худший вариант. Почему-то я настроена менее пессимистично. Ну а теперь пойдемте, молодой человек. — Она встала и протянула мне руку. — Покажите мне, где у вас кухня. Нам еще о многом надо поговорить, а у меня во рту пересохло! Что скажете насчет чашечки кофе?

3. О возвращении Титуса Кроу (Из записных книжек де Мариньи)

Часа три спустя матушка Куорри сказала мне, что ей пора уходить и что она уже договорилась насчет машины. Я проводил ее до входной двери и был готов пройтись дальше, но Элеанора решительно сказала, что по садовой дорожке до калитки дойдет сама. И как только она поравнялась с калиткой, подъехал автомобиль. Элеанора помахала мне рукой, уселась рядом с невидимым водителем, и машина умчала ее прочь. Я остался один на один с раздумьями, посеянными разговором с матушкой Куорри.

А наш разговор за кофе и сладким пирогом — домашним шедевром, оставленным для меня миссис Адамс, коснулся целого ряда моментов, связанных с деятельностью Фонда. О многом мне раньше рассказывал Писли. Пока мы пили кофе и говорили, ни мне, ни Элеаноре в голову не пришло, как причудливо выглядит наша ситуация, а теперь я невесело улыбнулся, подумав об этом. Мы сидели в моей гостиной и вели беседу, смысл и тон которой резко контрастировал с атмосферой «Старого Мира» — красивым столом восемнадцатого века, ирландским серебром и простой трапезой.

Но из всей нашей трехчасовой беседы для меня самый большой интерес представило описание старушкой то, как с ней «разговаривал» Титус Кроу и как она впервые ощутила его присутствие во время психического транса, в который она ввела себя сама. Поначалу она засомневалась, не понимая, кто это, но вскоре догадалась, что это Титус. Он сказал просто: «Разыщите де Мариньи… скажите ему, что я возвращаюсь… мне нужна его помощь… Сам не справлюсь…» И все. Почему-то телепатическое послание Кроу прервалось.

Через несколько дней матушка Куорри получила еще одно послание, которое совсем немного отличалось от первого. Именно тогда, по ее словам, она окончательно опознала психологическую ауру Кроу и уверилась в том, что оба послания — от него. Каким бы загадочным ни виделось ей самой содержание этих посланий, значение их показалось матушке Куорри невероятно важным. Она решила не терять время и разыскать меня.

Она уже знала об обстоятельствах моего весьма красочного возвращения — об этом много и подробно писали в газетах, а подробности Элеаноре сообщили из Фонда Уилмарта. Так что, не дожидаясь ответа, она просто-напросто известила меня о своем визите туманным письмом и явилась ко мне в соответствии с изложенными в письме договоренностями.

Теперь все остальное легло на мои плечи.

Я побрился, облачился в халат, вернулся в кабинет и достал кое-какие документы, фотографии и рукописи, имевшие особое отношение к любой попытке… что же сделать? Призвать Титуса Кроу? Когда я удобно устроился в кресле и закурил ароматную сигару, я намеренно пустился не просто в ностальгическое путешествие по зачастую мрачным и обманчивым закоулкам памяти.

Поначалу это был очень тяжкий труд. Я затрачивал поистине физические усилия на то, что должно было стать чисто психологической задачей. Не прошло и получаса, как у меня разыгралась сильнейшая головная боль. Однажды в детстве, очень заинтересовавшись парапсихологическими экспериментами отца, я попытался подвинуть лежащее на столе перышко силой разума. Кажется, отец именовал эту чисто гипотетическую способность телекинезом. В результате тогда у меня началась такая же головная боль, как сейчас, а перышко я сдул со стола легчайшим дуновением. И вот теперь я снова действовал неправильно — предпринял попытку физическим путем решить абсолютно психологическую проблему. Я гнал свое сознание туда, куда это просто не могло пойти — по крайней мере, не под давлением.

Отодвинув в сторону фотографию Кроу, я сложил аккуратной стопкой его письма и убрал их вместе с остальными памятными документами на край письменного стола. А потом я сделал глубокий вдох, откинулся на спинку кресла и зажмурился…

…И мою душу немедленно затянуло в этот водоворот между мирами — в одно мгновение, которое могло показаться тысячей лет. Воющие, душераздирающие ветры космоса, которых не дано ощутить ни одному человеку, понесли меня к предсмертным воплям смертельно раненных планет и крикам пробуждения новорожденных туманностей. Я опускался в океаны пространства, и звезды вздымались вокруг меня, как пена на гребнях волн. Чужеродные энергии темных измерений омывали мою сущность ощущениями, которые до меня не мог пережить никто — кроме, разве что, Титуса Кроу!

И тогда я услышал слишком хорошо знакомый голос, и вместе с ним пришло замедление полета, возвращение к чуть менее эфемерному сознанию. Голос отчаянно звучал из бескрайнего, немыслимого пространства — из бесконечности.

— Де Мариньи — где ты?

— Я здесь, Титус! — крикнул я в ответ, и неприятное головокружение моей психики отступило еще сильнее. Словно бы мой ответ на телепатический вопрос друга, на его ментальный крик о помощи помог мне как бы встать на якорь и сориентироваться в аду этого экстрасенсорного хаоса. И моя сущность, мое «я» — та часть меня, которая проходила через это испытание, вдруг словно бы закачалась из стороны в сторону в нерешительности, а потом резко остановилась.

И тогда я увидел раскинувшуюся вокруг меня панораму недобрых звезд — таких ярких, что заслезились глаза. Мимо меня со скоростью ракет пролетали разноцветные сферы, похожие на драгоценные камни, разбросанные по огромной атласной подушке. Вначале они появлялись в виде сверкающих шариков, но очень быстро увеличивались в размерах и пролетали мимо меня и исчезали в далекой светящейся дымке. А я думал, что мне удалось остановиться! О, если сама вселенная не сошла с ума, тогда получалось, что это я опрометью несся посреди этих неведомых звездных путей, потому что, по идее, звезды должны были неподвижно висеть в пространстве, не так ли?

Несмотря на то, что я был бестелесен, холод космоса и одиночество бесконечности охватили меня, но могло ли быть так, что я остался совсем один?

— Титус? — прокричал я снова и инстинктивно сжался, потому что некоторые звезды вдруг очень сильно разбухли и оказались слишком близко ко мне. Они фантастически расцветали, испуская звуки, подобные реву мощных топок. — Где?..

— Здесь, де Мариньи! — Ответ послышался где-то близко — но откуда он донесся?

Вот откуда! Прямо позади меня появился похожий на гроб корпус старинных напольных часов и начал толкать меня вперед, и я стал подобен мошке, прилипшей к ветровому стеклу автомобиля. Это была пространственно-временная машина Титуса Кроу!

Во времена величайшего стресса, в жутко опасных ситуациях или при столкновении с невероятными чудесами либо немыслимо страшным злом человек порой произносит самые нелепые слова.

Но я ничего нелепого в своих словах не почувствовал, когда спросил у Титуса Кроу:

— Куда… Куда ты меня… везешь?

— Я тебя никуда не везу, Анри, — послышался ответ. — Это ты ведешь меня! Мы идем прямым курсом от тебя к твоему телу.

Что можно было на это ответить? Я был настолько изумлен и озадачен, что головокружение опять нахлынуло на меня волной, и звезды начали расплываться у меня перед глазами.

Кроу мгновенно почувствовал, что мне плохо, и прокричал:

— Просто продолжай разговаривать, Анри! Ты отлично справляешься!

— Я… Я не понимаю, что ты сказал, — наконец сумел выдавить я. Я выпрямился, но тут же был готов, как дурак, пригнуться, когда впереди замаячила огромная спиральная туманность. В следующее мгновение мы влетели в расширяющуюся массу звезд, образовывавших один из витков спирали, а вылетели с другой стороны, и восхитительная круглая розетка осталась позади нас.

— Ты возвращаешься к своему телу, — проговорил Титус Кроу. — И делаешь это со скоростью, которая мне годится.

— Что?

Я все равно не понимал, о чем он говорит.

— Вот как все обстоит: усилием воли, с помощью симпатической психической связи между тобой и мной, мы добились, что ты оказался здесь. Ты тянул, я толкал. Все прочее — автоматически. В данный момент ты направляешься обратно на Землю, в свое пространство и время, в свое тело. Но при этом ты ухитряешься поддерживать контакт со мной, а это тебе никогда не удавалось прежде, поэтому я способен двигаться за тобой.

— Так это не ты меня толкаешь? — спросил я, все еще весьма смутно догадываясь о том, что мне говорил Кроу.

— Да нет же, это ты меня тянешь! Главное — не прекращай со мной разговаривать. Как только твое внимание отвлечется, ты мгновенно уйдешь в свое тело и я тебя потеряю. Наверное, я тебя ловлю уже в двадцатый раз, и пока что это — самая удачная связь. Просто держи связь со мной, Анри, не прерывай!

— Но тогда, в других случаях, тут был… Ктулху!

— Ментальная проекция, не более того, — отозвался Кроу, чем подтвердил блестящую догадку матушки Куорри. — БЦК изо всех сил стараются не пустить меня обратно.

— А до меня они пока не докопались, — сказал я. — Напрямую, по крайней мере.

— У этого могут быть веские причины, — произнес Кроу. — Думаю, ты уже знаешь, что они воздвигли нечто вроде ментального барьера вокруг Земли, и барьер этот почти непроницаем. Кроме того, мне известно, что они очень строго следят за мной. И конечно, им до сих пор здорово достается от Фонда Уилмарта. Вряд ли в результате у них так уж много сил на борьбу. К примеру, они не засекли мои контакты с матушкой Куорри и тобой, потому что я посылал только самые короткие сообщения. Если БЦК будут стараться получше, они все еще способны забросить в мое сознание свои адские сны, но что касается всего остального — ну, это уже другая история. Короче говоря, они больше не осмеливаются прикасаться ко мне напрямую. У меня есть оружие, которое…

— Да?

Я с нетерпением ждал продолжения.

— Де Мариньи, мы сейчас очень близко друг от друга. Думаю, что на этот раз…

Я ощутил волнение друга и был готов сказать, что я тоже ощущаю скорый финал нашего фантастического полета, но вдруг я увидел, что одна из звезд впереди нас стала черной… и что она разбухает и расширяется по мере того, как мы к ней приближаемся, но при этом ведет себя не так, как остальные. В следующее мгновение объект принял форму, не похожую ни на звезды, ни на планеты.

— Титус! — воскликнул я. — У нас гость. И… О Боже! Я его знаю!

— Я его тоже вижу, де Мариньи, но одно и то же ли мы с тобой видим?

— Как это так? — изумленно воскликнул я. — Ты о чем? Что значит — «одно и то же ли мы с тобой видим»? Это Итхаква, Гуляющий по Ветрам — и черт побери, он близко!

— Не покидай меня сейчас, Анри! — услышал я отчаянный крик Кроу. — Мы почти дома. Снова ловить тебя — может понадобиться слишком много времени.

Услышав взволнованные увещевания Кроу, я решил оставаться рядом с ним, что бы ни случилось, но живое существо, возникшее передо мной, вдруг превратилось в чудовищную тварь. Огромное, человекоподобное, с багряными звездами вместо глаз на адском лике. Этот ходячий ужас шагал по звездным ветрам и тянулся огромными когтистыми ручищами к нам. Было видно, как ему хочется поскорее…

И тут вселенная словно бы опять завертелась и начала расплываться вокруг меня, но в этот самый момент Кроу прокричал:

— Помни, Анри, это просто ментальная проекция! На самом деле никого тут нет. Это телепатический образ, созданный БЦК. Не уходи ни за что, дружище, мы уже почти дома, осталось чуть-чуть.

И тут произошло чудо — даже по меркам всего фантастического, что со мной происходило. Я услышал второй голос, женский — удивительной красоты и силы, звучный, теплый, но при этом тонкий, как самый изысканный хрусталь. Я понял, что обладательница этого голоса — какая-то удивительная женщина. Это я понял еще до того, как осознал смысл ее слов:

Нет-нет, Титус. Не в этот раз, — прокричал этот золотистый голос. — Это Итхаква. Это он, а не один из снов Ктулху. Будь осторожен, любовь моя…

— Осторожно, де Мариньи! — слишком поздно выкрикнул Кроу, когда меня схватили пальцы, холодные, как лед. — Осторожно!

Он мог бы не утруждаться, потому что его голос уже начал затихать, а звезды снова поплыли у меня перед глазами. В страхе я утратил ментальную хватку, слишком сильно натянул нить нашей телепатической связи, и в итоге она порвалась! Вертящиеся в пространстве старинные часы вместе с человеком, находившимся внутри их корпуса, чудовищная тварь, еще мгновение назад сжимавшая меня когтистыми ледяными пальцами, — все это вместе со звездами теперь резко удалилось от меня в мгновение ока. И все же почему-то я продолжал видеть это зрелище с огромного расстояния.

Осатанев от ярости из-за того, что жертва ускользнула от него, Гуляющий по Ветрам переключился с краткой и тщетной погони за мной на жуткую атаку на Кроу, пребывающего в пространственно-временной машине. Мало того, за мгновение до того, как эта картина окончательно развеялась и меня снова с бешеной скоростью унесли межпланетные ветры — подхватили и помчали к моему дому на Земле, я успел увидеть, как Кроу нанес ответный удар!

Он говорил мне, что БЦК не осмеливаются нападать на него напрямую, и теперь я увидел, что он имел в виду. Как только Гуляющий по Ветрам приблизился к похожему на гроб корпусу часов, с багровыми глазами, горящими алчным светом жажды крови, весь охваченный звериной яростью, от циферблата часов к нему ринулся тонкий луч чистейшего света. Луч ударил чудовищное божество прямо в жуткую грудь. И хотя я никогда не был наделен хоть чем-то помимо обычного восприятия органов чувств, даже я расслышал телепатический пронзительный вопль страшной агонии. Вскрикнув, Итхаква развернулся и побежал прочь, к самым далеким звездам. Мне показалось, что на бегу он прихрамывал.

Моим последним сознательным действием была попытка удержаться там. Из быстро ускользающих бездн мрака до меня долетал угасающий, тоскливый голос Кроу:

— Подожди меня, де Мариньи. Я пробую догнать тебя… подожди меня…

Возвращение в свое физическое тело принесло мне боль — гораздо более сильную, нежели в любом из предыдущих случаев. И хотя я ощущал себя сидящим в мягком кресле перед письменным столом (правда, при этом мое сознание старательно лавировало между звезд и туманностей в бескрайнем космосе), но похоже, эта словно бы пустая оболочка реагировала на физическую опасность точно так же, как там, прямо здесь, в моем кабинете! На самом деле бывает, что человек просыпается от кошмара и начинает сражаться с ужасами в своем подсознании вплоть до момента полного пробуждения и перехода в явь. Вот и я теперь поймал себя на том, что отчаянно сражаюсь со своими бухарскими коврами. Кресло лежало на боку, и я ухитрился, брыкая ногами, опрокинуть на пол стеллаж с книгами.

К счастью, я не столкнул на пол настольную лампу. Она стояла на столе и освещала кабинет. Мой халат был изорван и пропитался холодным потом.

Я поднялся с ковра и на ватных ногах подошел к французскому окну, выходившему в сад. Наступила ночь — черная и холодная, но небо было ясным, и все звезды горели ярко. Распахнув створки окна, я устремил взгляд на звезды и поежился, а в следующее мгновение инстинктивно зажмурился, потому что небо вдруг озарилось невероятно яркой вспышкой молнии!

Я только успел подумать: «Молния? Среди ясного неба?» А в следующий миг на меня налетел сильнейший порыв ветра. Настолько мощный, что я отлетел назад и упал на пол. Ветер завыл под карнизом дома, моя настольная лампа потускнела и почти погасла, но тут же загорелась ярко, а потом вдруг ударил гром. Это был всем раскатам раскат!

В следующую секунду воздух в комнате наполнился едким запахом озона. «Бог мой! — мелькнула мысль у меня. — Молния угодила в дом!» Но тут, оторвав болящую от ушиба голову от пола (а я упал второй раз за минуту с небольшим), я понял, что в дом ничего не попало, но в него как бы что-то… проникло! Потому что теперь мой кабинет был озарен двумя источниками света. Одним из них была моя настольная лампа, ронявшая ровный желтоватый свет на поверхность письменного стола, а вторым…

Вторым было пульсирующее лиловое сияние, источник которого находился в углу комнаты, скрытый от меня письменным столом. Я поднялся на ноги и с трудом удержал равновесие. Ослепительная вспышка и жуткий удар грома сделали свое дело. Я, пошатываясь, побрел вперед… и раскрыл рот от изумления и восторга.

Конечно, я догадывался о том, что увижу, потому что узнал этот пульсирующий свет. Он мне был давно знаком. В общем, там, в дальнем углу моего кабинета, стояли огромные, похожие на гроб, старинные напольные часы, некогда принадлежавшие моему отцу, — почерневшие, покрытые копотью, с открытой передней крышкой. От них валил пар и исходило это странное свечение. А у подножия часов, приподняв голову и пытаясь оттолкнуться от пола локтями, лежал Титус Кроу. Он тщетно пытался подняться, и его лицо было искажено гримасой боли.

— Титус! — воскликнул я и бросился к другу. — Это ты?

Я не зря задал этот вопрос. Во-первых, передо мной предстал человек, выглядевший намного моложе того Титуса, который мне запомнился. Но он посмотрел на меня и наконец сумел усмехнуться. О да, это был Титус, хотя и выглядел так молодо, что сошел бы за моего брата!

— А… кофе в доме есть хоть немножко, де Мариньи? — с болью простонал Кроу. — О, может быть… о… и стаканчик бренди найдется?

Но тут его глаза закатились, плечи поникли, и он со вздохом лишился чувств у меня на руках.

4. Вселенная — в наших руках! (Из записных книжек де Мариньи)

К утру Кроу ненадолго пришел в себя — ровно настолько, чтобы сделать пару глотков кофе, после чего он снова погрузился в глубокий сон. Страдал он только от слабости — в этом я был уверен, поскольку позвонил одному врачу, который так же был доктором богословия. Сделал я это сразу после того, как Кроу отключился у меня в кабинете. Врачом этим был не кто иной, как преподобный Гарри Таунли — друг, доверенное лицо и бывший сосед Кроу в прежние времена. Теперь Гарри вышел на пенсию. Несколько месяцев его не было в стране, вернулся он совсем недавно, поэтому ничего не знал о моем выдающемся возвращении, а узнал только тогда, когда я поднял его звонком с кровати. Последнее, что Гарри помнил обо мне и Кроу, было связано с ночью десять лет назад, когда он из окон своего дома видел так называемую «локализованную» бурю с грозой, в результате которой разрушился до камешка Блоун-Хаус и, как думал Гарри Таунли, мы оба погибли такой ужасной смертью, что от нас не осталось ни следа.

Поэтому мой звонок шокировал старенького врача вдвойне. Ведь его не просто попросил о помощи человек, которого он имел полное право считать мертвым, — этот человек попросил его оказать помощь второму мертвецу! Однако по моему голосу Гарри сразу понял, что дело безотлагательное и что его не просто разыгрывает какой-то мрачный шутник. Только после того, как врач самым тщательным образом осмотрел лишившегося чувств Кроу и мы уложили его на удобную гостевую кровать, я заметил удивление в глазах старика. Конечно же, я спросил его — что не так.

— Ведь я знаком с Кроу много лет, — сказал Гарри. — И вряд ли он мог бы сделать что-то такое, что могло бы меня удивить. Но на этот раз, ну… — Он покачал головой.

— Ну говорите же, — поторопил я его.

— Так вот… — протянул Гарри. — Во-первых, позвольте заверить вас в том, что нет никаких сомнений в том, что это именно он. Это Титус Кроу. Тем не менее кое-где на его теле должны быть кое-какие отметины, а их нет. Я помню некоторые маленькие шрамы, но они словно бы исчезли. Для того чтобы проделать такую блестящую работу, потребовался бы самый талантливый пластический хирург в мире, да и то ему пришлось бы полжизни трудиться над этим! И это только начало. Он стал… моложе!

— И мне так показалось, — кивнул я. — Но как такое возможно?

— Понятия не имею. — Гарри озадаченно посмотрел на меня. — Не понимаю, как это может быть. Могу лишь сказать, что перед нами тело мужчины, скажем, лет тридцати восьми. Он где-то словно бы потерял четверть века. Да и это еще не все. Остальное полностью…

Он покачал головой, не находя слов.

— Остальное? — спросил я.

— Где вы были вдвоем и чем занимались?

Я пожал плечами.

— Я не был нигде… или точнее, никогда!

— Как это?

Я помотал головой.

— Трудно объяснить. Просто меня не было здесь, вот и все. Что касается Кроу, не спрашивайте меня, где он побывал. Если я выскажу вам свои предположения, вы меня сумасшедшим посчитаете. Но я честно и откровенно считаю, что теперь, когда он возвратился, он бы желал, чтобы мы с вами сохранили место его пребывания в тайне.

Гарри кивнул.

— На меня можете рассчитывать: я никому ничего не скажу про сегодняшнюю ночь. И я не любопытен. Вы не обязаны мне ничего рассказывать.

— Хорошо, — кивнул я. — Но есть кое-что, что я хотел бы знать. Что такого фантастического вы обнаружили при осмотре Кроу?

— Его сердце, — ответил Гарри после секундных раздумий.

— Его сердце? А что не так с его сердцем?

— О, ничего дурного, — ответил старый доктор, надев пальто и направившись к выходу из дома. — Вы сами разве не заметили, что у него пульс не прощупывается?

Ах, эта пресловутая английская сдержанность!

— Не прощупывается пульс? — крикнул я вдогонку Гарри. — Господи, но если его сердце не работает, тогда…

— Господи? — бросил Гарри через плечо, обернулся и нахмурил брови. — Да, наверное, Господь имеет к этому какое-то отношение, но кто сказал, что у Кроу сердце не работает? Оно определенно работает, и притом прекрасно, но оно не бьется! Оно жужжит — урчит у него в груди, словно довольный котенок. А вернее — словно превосходно смазанная машина!

Доктор, безусловно, был прав. Как только он ушел, я вернулся к спящему Кроу и несколько минут простоял рядом с ним, глядя на него. Дышал он вроде бы совершенно обычно, и температура у него тоже была нормальная, но стоило мне прижать руку к его груди… да, точно! Его сердце урчало, как говорится, «словно превосходно смазанная машина»!


Все это было двадцать четыре часа назад. Сейчас над домом снова сгустилась ночь, и я задремал в кресле у кровати друга. Не стоило удивляться тому, что устал: я постоянно следил за спящим Титусом и отлучался только для того, чтобы перекусить.

Проснувшись, я почувствовал, как затекли у меня руки и ноги. Кровать Кроу оказалась пуста и неприбрана. Я понял, что меня разбудило: шум, доносившийся из кухни. Звяканье тарелок, свист чайника, хлопанье дверцы холодильника.

— Титус? — зевнув, проговорил я по дороге из гостевой спальни в кухню. — С тобой все… в порядке?

Стоило мне перешагнуть порог кухни, как я мгновенно умолк. С виду мой друг был в полном порядке! На двух тарелках, стоявших на открытом холодильнике, горками лежали сэндвичи с холодным мясом, в большом кофейнике дымился кофе, а Титус Кроу, сжимая в одной руке куриную ножку, методично обшаривал кухонные шкафчики в поисках чего-то отсутствующего. Пережевывая курятину, он что-то еще бормотал себе под нос насчет того, что пошла бы к чертям цивилизация!

— Если ты ищешь бренди, — сказал я, — то я его не здесь держу.

Кроу обернулся и увидел меня. Положив куриную ногу на тарелку, он бросился ко мне и крепко пожал мне руку испачканными в курином жире пальцами.

— Скотина ты! — прорычал мой друг, и я услышал в его голосе силу и мощь, которых прежде не было у него, когда он был порядком старше меня. Кроу ухмыльнулся, и глаза у него сверкнули ярче, чем в былые времена. Он сказал: — Нет-нет, Анри, бренди-то я нашел. — Он продемонстрировал мне горлышко бутылки, торчавшее из кармана халата, который я оставил для него на спинке кровати. — Я штопор ищу!

Он расхохотался, а следом за ним и я. Мы смеялись до колик, до слез. А потом мы поели и выпили, и еще посмеялись, вспоминая старые времена. В воспоминаниях пролетела ночь — порой мы грустили, но чаще радовались нашему воссоединению и тому, что мы оба живы и здоровы. Немало часов спустя, немного подвыпивший и наевшийся до отвала, я откинулся на спинку стула и стал смотреть на Кроу, продолжавшего поглощать мои припасы. Наконец удовлетворив свой голод, — я бы сказал, что он просто жутко набил себе живот едой, — Кроу встал, потянулся и спросил у меня, где его плащ.

Я его не сразу понял.

— Твой плащ? Ты имеешь в виду ту тряпку, которая была наброшена на твои плечи, когда ты… прибыл? Она и твои гаремные штаны в стиле «Тысяча и одна ночь» лежат в коробке под кроватью.

— «Тысяча и одна ночь»! — с ухмылкой отозвался Кроу. — Ты не так уж далек от истины, Анри. Между прочим, этот мой плащ снабжен антигравитационным устройством. В сравнении с ним любой ковер-самолет будет выглядеть весьма неуклюже.

— Антигра?..

— А старинные часы? Я ведь правильно помню, что вывалился из них в твоем кабинете?

Я кивнул.

— Да, правильно. После того, как учинил бурю. Я думал, я концы отдам.

— Ну, так пойдем туда скорее. Хочу осмотреть «Старого Служаку». Наверняка часы сильно пострадали, но им еще предстоит работенка. Как минимум, одно путешествие. Ну, то есть, если я верно сужу о своем спутнике.

— О твоем спутнике?

— О тебе, де Мариньи, именно о тебе!

Ну, началось! Вот он, стоял передо мной — живой ответ на все мои вопросы, которые я себе задавал с того момента, как очнулся с переломанными костями на больничной койке. И хотя мы проговорили с Кроу всю ночь — болтали, смеялись, вспоминали, мне ни разу в голову не пришло задать ему хоть один из этих важных вопросов. И вот теперь плотину прорвало, и я вдруг затараторил. Слова градом слетали с моих губ, один вопрос наслаивался на другой, и вот наконец, удобно устроившись в кресле в моем кабинете, когда рассвет уже прикоснулся бледными пальцами к горизонту за французским окном, Кроу поднял руки вверх, прося меня умолкнуть.

— Я тебе все расскажу, Анри, — сказал он. — Все — но в свое время. Сейчас я устал и, как вижу, ты тоже. Путешествие получилось долгим и изнурительным. Я поспал и изрядно подкрепился. Наше воссоединение с тобой здесь, на Земле, — просто чудесно. Мы живы, здоровы, и это явно было не самое худшее из наших приключений. Но мне бы не хотелось начать рассказ, а потом прервать его из-за усталости. Рассказ получится долгий. А прямо сейчас… — Он встал и подошел к стоящим в углу загадочным часам. Протянув руку, он смахнул с большущего циферблата пятнышко копоти. — Прямо сейчас хочу проверить своего «Старого Служаку», потом приму душ, а потом заберусь в кровать и просплю до вечера. Буду спать, как младенец, и на этот раз — просто спать, потому что хочется, а не потому, что устал. Если ты тоже хорошенько отдохнешь, мы продолжим беседу вечером.

Хотя я был сильно разочарован, я увидел в словах друга логику.

— Ладно, — кивнул я. — Только одно мне скажи. Что ты имел в виду, когда сказал, что часам предстоит совершить, по меньшей мере, еще одно путешествие, в котором должен участвовать я?

Кроу словно бы удивился. Он склонил голову к плечу и посмотрел на меня любопытным взглядом. Этот взгляд я хорошо помнил по прежним временам.

— А это все тот же самый любитель тайн и загадок, с которым я когда-то был знаком?

Я озадаченно раскрыл рот, чтобы спросить, что он имеет в виду, но Кроу прервал меня, не дав вымолвить ни слова.

— Де Мариньи, я побывал в самых далеких уголках пространства и времени. Я познал разнообразие чужих миров и измерений. Я жил в палатах Чингизхана, я странствовал к далекому Югготу на краю Кольца, я разговаривал с невероятными разумными существами, живущими в ядрах солнц. Я охотился на древних равнинах Нортумберленда четырнадцать тысяч лет назад вместе с приближенными самого короля Конана. Я ходил по тем лесам и полям, где двенадцать тысяч лет спустя Адриан построит вал, который назовут его именем, и там я тоже побывал — во время строительства!

Он немного помедлил и задержал взгляд на циферблате часов, по которому хаотично сновали четыре стрелки.

— …Я застрял на берегах доисторического океана, Анри, где жил своим умом. Охотился на гигантских крабов. Сделал себе гарпун и ловил загадочных рыб. Убегал от динозавров, которые гонялись за мной. А за миллиард лет до этого я обитал внутри огромного кожистого конуса — живого организма, который на самом деле был членом Великой Расы, обитавшей на Земле в незапамятных безднах прошлого. Я повидал жестокую, владевшую миром империю Цан-Чан — через три тысячи лет после нашего времени, а потом — громадные темные склепы, царящие в конце времен. Я телепатически беседовал с суперразумными моллюсками в густых океанах Венеры — там, где потом еще полмиллиарда лет не смогут жить даже самые примитивные живые существа. Я стоял на пустынных берегах этих же самых морей десять миллионов лет спустя, когда они стали стерильными, после грандиозной эпидемии, уничтожившей жизнь на всей планете…

О, я был близок к тому, чтобы увидеть рождение вселенной. Я едва не увидел ее гибель! И все эти чудеса, и многие другие по-прежнему существуют сразу же за тонкой пеленой пространства и времени. Мои часы преодолевают эту пелену отважнее и увереннее, чем драккары викингов бороздили седое Северное море. И ты спрашиваешь меня, что я хочу сказать, когда говорю еще об одном странствии — вместе с тобой?

Когда я возвращусь в Элизию, Анри, в обитель Старших Богов в созвездии Ориона, в моем дворце там найдется место и для тебя. На самом деле, у тебя там будет свой собственный дворец. Почему бы и нет? В стародавние времена Боги брали себе не ложе дочерей человеческих, не правда ли? Разве ты не сделаешь обратное? Я так поступил, друг мой, и теперь вселенная принадлежит мне. Она может принадлежать и тебе тоже.

Часть третья

1. В конце времен (Из магнитофонных записей де Мариньи)

Почти что невозможно даже попытаться описать истинные ощущения от странствия во времени, де Мариньи. Честно говоря, когда путешествуешь во времени — а я это проделывал много раз со времени нашей последней встречи, — остается очень мало времени об этом задуматься. Понимаешь, сознанию приходится настраиваться, соединяться с механизмами машины времени, физически срастаться с самой сутью часов. Как тебе известно, я когда-то был до некоторой степени наделен телепатией. Так вот, этот талант вернулся ко мне, усиленный вдесятеро. Он укреплялся во мне с того самого момента, как я покинул Блоун-Хаус в ту давнюю ветреную ночь.

Экстрасенсорная чувствительность во мне осталась невероятно высокой. Я улавливаю вибрации, лежащие за пределами восприятия большинства других людей. Большинство людей физически слепы, а многие ли смогут объяснить цвета слепому от рождения? Вот так и я не могу описать это шестое чувство своей психики и то, как мне удавалось управлять часами, соединяясь с ними сознанием. Если я смог бы сказать, что часы — не машина, а отдельное существо, то тогда все получится так, будто бы…

Однако большая часть всего этого ни к чему, так как все равно я не смогу объяснить ощущение путешествия во времени. Даже точное управление часами пока мне недоступно. То есть я очень ловко вожу свое «транспортное средство» в пространстве и горжусь этим, но совсем другое — водить часы через время, поскольку это совершенно не согласуется с природой человека.

И конечно, именно по этой самой причине наша попытка путешествовать во времени вместе стала почти катастрофической. Я практически не имел опыта пользования часами. Сейчас поражаюсь — как я вообще рискнул предпринять такую попытку, а ведь тебе гораздо меньше известно о механике этих часов! Ты знал только то, что я старался объяснить тебе о них. Подумать только, что мы решились на такое странствие, остались в живых и теперь можем говорить об этом!

Но как бы то ни было, у меня уходило почти все время — опять-таки приходится употреблять это слово, хотя, откровенно говоря, оно теперь мало что значит для меня — только на то, чтобы ментально держаться за элемент квазивселенной, в который превратились часы. Я пытался овладеть «рычагами» управления с помощью своего неопытного в этом деле сознания, и при этом часы скользили и сновали из стороны в сторону по ткани всего пространственно-временного спектра. И при том, что часы как раз были созданы для подобной работы — ведь они просто-напросто представляют собой средство передвижения для путешествий по различным измерениям, человеку никогда не приходилось подвергаться таким стрессам. Мне приходилось сражаться со всеми силами порядка — силами, которые старались удерживать меня в моем верном и положенном для меня времени и пространстве и которые вовсе не желали позволять мне вырваться из моей сферы существования. Мало того, мне еще приходилось пытаться связаться с тобой, де Мариньи.

Наконец, когда я начал думать, что не смогу больше продержаться, когда я уже почти отказался от попытки овладеть управлением часами и решил сдаться, и пусть бы все полетело в тартарары, я вдруг ощутил, что моя «машина» вдруг выровнялась и полетела более строгим и четким курсом. И тогда я понял, что прилагал слишком большие усилия к управлению. Так у новичка за рулем из-за отсутствия мастерства вождения машина подпрыгивает и упирается. Часы были предназначены для гораздо более мягкого подхода, чем тот, который применил к ним я, но я, по крайней мере, начал немного продвигаться вперед в своем понимании множества сложностей и тонкостей общения с часами.

И вот тут я осознал, что ты ускользаешь от меня, де Мариньи. Сосредоточив все свое внимание на ментальном симбиозе с машиной, я ослабил связь с тобой. Я стал кричать тебе, чтобы ты оставался со мной, чтобы ты следовал за мной, чтобы ты соединил свое сознание с моим и стал един со мной и машиной. Но было уже слишком поздно, ты исчез!

А я не знал, как затормозить свою машину. Она, словно обезумевший жеребец, мчалась сквозь годы, а у меня не было вожжей, поэтому я мог только уныло держаться за гриву. Ты исчез, потерялся в морях времени, а я не мог хотя бы приблизительно догадаться, где и как искать тебя. А ты словно бы был чем-то вроде якоря, привязывавшего мой корабль времени к своему веку, — и теперь эта цепь была порвана, и часы понесли меня по потоку времени еще быстрее. Вибрируя от нетерпения, они мчались куда-то туда, где время заканчивалось!

Тогда я постарался глубже проникнуть своей психической чувствительностью в сущность часов, и несмотря на то, что потерял тебя неведомо где и был в ужасе от этого, я вдруг начал испытывать безумную эйфорию просто от той скорости, с которой столетия пролетали мимо под тиканье часов и биенье моего взволнованного сердца. Теперь заработали мои более привычные чувства, хотя и в совершенно непривычной форме: через сенсорное оборудование моего космического корабля (позднее я стал называть это оборудование сканерами) ко мне начал проецироваться вид за бортом, и я увидел знакомые мне созвездия, летящие по небу пугающей спиралью и с нарастающей скоростью. У меня на глазах они остались позади туманными облачками, и мимо меня все быстрее начали проноситься неведомые галактики.

И тогда я понял, что при таком чудовищном ускорении сама вечность очень быстро может завершиться, и как только у меня мелькнула эта страшная мысль, я впервые услышал голос Тиании. Ты слышал ее голос, Анри, когда на нас в космосе напал Итхаква. Точно так же, как она предупредила нас насчет Гуляющего по Ветрам, которого я счел просто ментальной проекцией, сотворенной БЦК, вот что она сказала мне, когда я на бешеной скорости мчался в будущее:

«Нет, любовь моя, — сказала она. — Ты слишком сильно спешишь! Остановись! Остановись немедленно! В той стороне — только Конец!»

Ангел-хранитель? Разум часов, внутри которых я пожирал тысячелетия? Это часы телепатически обратились ко мне? Голос моего собственного безумия, зазвучавший у меня в голове из-за того, что мое сознание изнемогло от напряжения и созерцания всего того, что я прежде никогда не видел и что не предназначалось для глаз ни одного простого смертного? Все эти мысли мелькали в моем мозгу — и каждую из них я отвергал. Ты ведь сам слышал этот голос, Анри…

И я услышал его. И я понял, что это — Любовь, Красота и Истина, и в это же самое мгновение я начал отчаянный ментальный поиск тормозов моего корабля.

А теперь, Анри, представь, что ты сел в автомобиль, включи скорость — высшую скорость, вдави педаль газа в пол и смотри на спидометр: как стрелка клонится вправо до тех пор, пока не зашкалит, и тогда ты увидишь, что шоссе за ветровым стеклом превращается в серую дымку. Тогда убери руки с руля и изо всех сил нажми на тормоза. Вот фактически это самое я и сделал!

Безусловно, если учесть описанные мной обстоятельства, ты бы, скорее всего, погиб. Почти наверняка попал бы в больницу, а твоя машина бы разбилась, но, в любом случае, результаты были бы ощутимы и заметны физически. А мое путешествие пролегало не по обычной дороге, и я не был подвержен ни гравитационным нагрузкам, ни инерции — так, как это понимаем мы. Нельзя также сказать, что я на самом деле физически ощутил результат резкого торможения во времени, но ментально!..

Никакого ветрового стекла, через которое мое тело могло вылететь вперед, не было. Не было и жесткого асфальта, на который я бы рухнул. Я был слит со своей машиной и затормозил вместе с ней, но в то же самое мгновение, как началось это торможение, все мои чувства рванулись по инерции вперед, к самым дальним пределам времени. Это позволило мне на краткое время бросить взгляд на мертвые черные могилы, ожидающие всю материю и энергию в самом конце!

Я осознал это, я это ощутил, а в следующее мгновение… словно бы эластичная лента растянулась почти до разрыва, а потом сжалась… и мое сознание вернулось домой, в плоть и кровь. И в этот же миг я перестал управлять чем-либо и приготовился, как мне казалось, к неминуемой гибели.

Но, конечно же, я ошибся. Это была не гибель, а просто шок. Главный удар на себя приняло сознание часов, с которым мой разум пребывал в состоянии чего-то наподобие симбиотической связи. Нет-нет, я просто потерял сознание, и мне стало худо оттого, что… ну, если хочешь, оттого, что моя психика получила несколько паршивых синяков и ссадин.

Когда я очнулся, было очень холодно. Одет я был легко, в то, в чем покинул Блоун-Хаус: брюки, шелковая рубашка и смокинг. Холод пронизывал меня до костей. Я лежал уткнувшись лицом в пыльную землю. Повернув голову, я увидел, что лежу, наполовину вывалившись из корпуса часов, в пыльной котловине между невысокими холмами. Их серая цепь виднелась на фоне темно-синего неба.

Поначалу я подумал, что это поздний вечер. В зените стояла огромная, разбухшая луна… но — оранжевая луна?

И вдобавок кто-то щекотал мою шею!

Я вскрикнул и откатился в сторону от неведомого врага, вскочил на ноги, но тут же пошатнулся и упал. Голова закружилась, меня замутило. Передняя панель часов была открыта. Они выглядели, как всегда, загадочно, а их беспорядочное тиканье стало до странности тихим. Что-то медленно ползло мимо часов, озаряемое лиловым светом, льющимся изнутри корпуса.

Тварь была длиной в восемь-девять дюймов. Ее покрывала густая щетина, и из-за этого она была похожа на большую гусеницу. Ни глаз, ни рта я у этого лохматого существа не разглядел. Перед глазами у меня поплыло. Я осторожно ощупал кружащуюся голову и глубоко вдохнул — вернее, попытался сделать глубокий вдох! Но черт побери, что случилось с моими легкими? Ничего — просто воздух оказался очень разреженным. Значит, я оказался в высокогорном районе. Только этим мог объясняться холод и разреженность воздуха. И к тому же я попал в далекое будущее — но насколько далекое?

Ползучая тварь, которая двигалась очень медленно, приподняла переднюю часть своего пушистого тела и словно бы заглянула внутрь корпуса часов. Кем бы оно ни было, это существо, похоже, не желало мне зла. И я ему точно не желал. На самом деле я уже знал, что мои часы способны на многое. Они не только могут путешествовать через время и пространство. Они способны переносить материю в пространстве и времени, сохраняя при этом стационарное положение! И почему-то — сам не знаю почему, я вдруг уверился в том, что пушистого существа мне бояться не стоит. Оно было безвредно, как котенок без когтей. Поэтому, не дав пушистой гусенице забраться внутрь корпуса часов, способных перемещаться из одного измерения в другое, я шагнул вперед и схватил неведомую зверушку. Большущая гусеница мгновенно забралась ко мне под пиджак, как сделал бы замерзший котенок, и я понял, что прежде всего ее привлекло тепло моего тела. Инстинктивно я назвал пришельца «Кис». Поглаживая его пушистую шерстку, я стал глядеть по сторонам и осматривать сумеречные холмы.

— Кис, — сказал я зверушке, — пожалуй, с вершины этих холмов я мог бы лучше разглядеть окрестности. Как насчет того, чтобы мы с тобой забрались наверх и посмотрели, что стало с планетой?

Почва на склоне холма была чрезвычайно сыпучей. Ее покрывали чешуйки серо-коричневой ржавчины. Но тут и там попадались горизонтальные слои более плотной почвы, и мне удавалось использовать их в качестве точек опоры. По мере подъема я заметил еще двух пушистых гусениц. Через некоторое время из норки вылезла еще одна. Ближе к вершине я увидел целую компанию пушистых ползучек. Они сгрудились около серо-зеленого кустика и, похоже, поедали его колючие полузасохшие веточки и поникшие листья. Я не стал задерживаться и более внимательно разглядывать это зрелище. Я опустил моего маленького приятеля на землю, оставил среди его сородичей около кустика, а сам пошел дальше, тяжело дыша и хватая ртом воздух. Наконец я остановился на вершине холма.

Вот когда я ощутил первые признаки невероятного страха, от которого мои зубы застучали еще сильнее, чем от леденящего холода, и волосы на затылке встали торчком. Нет, это был не просто страх. Я стоял на холме, ужасаясь от пейзажа, который лежал передо мной в конце моего фантастического путешествия. Ибо это действительно были сумерки Земли. Я стоял у смертного одра планеты, и если нужно было какое-то доказательство, то это доказательство сейчас висело в виде отвратительного бледного серпика в небе над далекими горами. Это была луна, а раздутый оранжевый шар прямо над моей головой мог быть только солнцем — некогда золотым и огненным, а теперь ставший тусклым и умирающим!

Слабый, призрачный ветерок пошевелил пыль веков у меня под ногами. Я с болью вдыхал разреженный воздух и медленно поворачивался на месте, чтобы увидеть и запомнить все в этом пейзаже, на этой планете, разоренной временем. Моя наблюдательная точка находилась несколько выше окружавших холм окрестностей. Я стоял как бы на краю кратера. Скорее всего, моя машина времени приземлилась на дно этого кратера. По всей видимости, теперь, когда атмосферная оболочка Земли так истончилась, сюда стали гораздо чаще падать метеориты. Я оглянулся, чтобы посмотреть на свои часы, оставшиеся позади, ниже того места, где я теперь стоял. Меня успокоило странное лиловое сияние, в круге которого безмолвно стояли часы, словно некий корабль пришельцев в лунной долине.

Потом я снова повернулся к невероятному зрелищу за пределами стенки кратера, к картине планеты, стоящей у врат смерти. Как я уже говорил, над далекими горами висел бледный серпик луны, но даже горы стали какими-то более низкими и плоскими, чем должны были бы быть. Казалось, тысячелетия сплющили их своим весом, ветра веков сдули с них многие тонны песка, и вот теперь они стояли вдалеке, на горизонте, словно унылые горбы, лишенные всякого волшебства.

Между мной и горами, под этим страшным полуденным солнцем, тянулась большая плоская равнина, местами покрытая серыми и красноватыми пятнами, похожими на ржавчину. Не таким ли красноватым выглядел Марс, когда я в детстве смотрел на него в телескоп? Не гадал ли я тогда — может быть, эти большущие красные пятна когда-то были городами, а прямые, необъяснимые линии между ними — дорогами?

Это — Земля? Третья планета от Солнца, зеленая, пышная, бурлящая жизнью, ревущая яростью природы и омываемая великими океанами, — это она? Эта чаша, наполненная пылью, ржавчиной и измученными лишайниками, где ползают глупые пушистые гусеницы, где дует усталый ветер, где царит холод, а воздух лишен жизни, — это Земля? Не может быть! Однако я знал, что это так. И я снова задумался о том, на сколько миллиардов лет в будущее меня занесло.

Я поежился и подул на замерзшие руки, сложив их «ковшиком». Интуиция подсказала мне, что в своем путешествии во времени я не так уж далеко продвинулся в пространстве. То есть я понимал, что моя машина несет меня все дальше в будущее, но при этом продолжает сохранять свое первоначальное географическое положение в пространстве. Если я был прав, то получалось, что мои часы оборудованы неким механизмом автоматической компенсации движения планеты и изменений уровня поверхности, потому что если бы такой компенсации не было, то в конце путешествия во времени часы могли материализоваться где угодно. На огромной высоте в воздухе, под землей и даже в глубине океана — ведь на протяжении веков материки поднимались и опускались, словно бесконечные волны тяжелого моря.

И вот теперь я стоял не так далеко от того места, где стены Блоун-Хауса когда-то защищали меня от сюрпризов погоды — и даже от буйства тех злобных духов воздуха, которые терзали мое жилище на момент нашего с тобой бегства, де Мариньи. Бегства в другое время. Теперь я стоял на мертвой планете, под полуденным солнцем в зените, а холодно было, как в Лондоне в ноябре! Жуткое было ощущение — стоять на ребре кратера в сумеречной стране, в конце времен…

Холод все упрямее пробирался к моим костям, и я начал бить руками по телу, видя, как пар, вылетающий изо рта, в разреженном воздухе превращается в снежинки. Тогда я решил пройтись по ребру кратера до его дальней стороны. Я подумал, что оттуда, быть может, откроется другой вид на окрестности. Сначала я шел медленно, стараясь не упасть и не скатиться по крутой стенке кратера, но вскоре мне пришлось заставить себя шагать быстрее — настолько быстро, насколько позволял бедный кислородом воздух и мое затрудненное дыхание. У меня в душе вдруг забрезжила искорка надежды. А вдруг… А вдруг на этой выветренной скорлупке планеты все-таки еще живут люди? Быть может, они обитают внизу, под мертвой корой, ближе к теплому ядру? Вдруг там возвышаются колонны и шпили больших городов, и их подземные тротуары кипят жизнью, и… и…

Мои надежды на человечество резко угасли, когда я наконец добрался до той точки на ребре кратера, откуда можно было посмотреть на юг, где когда-то стоял Лондон, величайшая из столиц. А теперь там простиралась огромная серая пустыня! А потом на западе на фоне темно-синего неба вдруг сверкнули два огонька. Я засмотрелся на них. Они летели к Земле. Метеориты в полдень! Я смотрел на них, пока они не скрылись за горизонтом, а потом снова перевел взгляд на юг. Где же зеленые долины Суррея, Кена и Сассекса? За плоской пустошью, где когда-то гордо возвышался Лондон, насколько хватало глаз, простиралась однообразная серая равнина.

Я поежился. Еле заметный ветерок набросал пыль веков на мои туфли, и у меня до боли сжалось сердце. Я знал, что эта боль никак не связана ни с холодом, ни с разреженностью воздуха. И тогда я понял, что ни за что не смогу покинуть это место, эту будущую Землю, пока я не прощусь окончательно с надеждой на то, что она действительно лишена человеческой жизни. С этой мыслью я начал спускаться по стенке кратера вниз, к своим часам. До сих пор я не пользовался этим устройством именно как средством передвижения, в прямом смысле этого слова — как машиной для перемещения в трех, а не четырех измерениях. Почему бы не заняться этим сейчас?

Мое первое путешествие получилось коротким. Скорее, это был прыжок. Я просто провел свою машину по дну кратера. Конечно, у меня не было окна, через которое я мог бы видеть окрестности, не было и устройств для управления. Я просто мысленно подключился к разуму часов и отправил их в ту сторону, куда мне захотелось. Система сканеров служила мне намного лучше любых окон, потому что благодаря этой системе я видел все вокруг гораздо лучше, чем через любое стекло. Весь процесс моего упражнения оказался невероятно простым, и часы совершили свое первое проверочное путешествие на небольшой высоте, а остановились плавно, без малейшего толчка. Мало того, хотя я видел через ментальный сканер, что часы движутся, физически я никакого движения за время короткого путешествия не заметил. Совершенно очевидно — моя машина преодолевала пространство ничуть не хуже, чем время!

2. Последняя гонка (Из магнитофонных записей де Мариньи)

Мое второе путешествие получилось чуть более богатым на приключения. Я поднял часы над ребром кратера и перелетел на серую равнину. Я уже начал испытывать огромное удовольствие оттого, что моя способность управлять часами совершенствовалась, поэтому я решил немедленно отправиться на поиски… чего? Надежда живет вечно, поэтому я чувствовал, что у меня есть хотя бы крошечный шанс найти человеческие поселения. Я не смогу объяснить, откуда у меня взялась эта потребность, это невероятное, нестерпимое желание найти на этой планете, в немыслимо далеком будущем хоть что-нибудь, что осталось от человека — ну разве, что причиной тому стало одиночество! Никто до меня, ни один Робинзон Крузо и даже самый первый одинокий астронавт, никогда не был так далек от своих собратьев, как я.

Я чувствовал себя страшно одиноким. Мне было страшно подумать о том, что по привычным меркам, если подсчитать, сколько времени я пролежал без сознания около своих часов на дне кратера, то получится, что всего лишь несколько часов назад я еще находился в своем доме, на окраине бурлящего жизнью мегаполиса. Но между тем миновало несколько миллиардов лет с тех пор, когда я в последний раз побывал в мире людей и в обществе друга — твоем обществе, де Мариньи, и теперь ты был отделен от меня бессчетными просторами пространства и времени.

Как бы то ни было, мной владело не только настойчивое, непреодолимое желание поискать на Земле хоть какие-то остатки былой славы человечества. Теперь мне захотелось проверить скоростные качества своей машины. К счастью, мне хватило ума подготовиться к этому испытанию. Я поднял часы на приличную высоту — до тех пор, пока в моем ментальном сканере не стала видна тонкая атмосферная оболочка вокруг планеты. Видимо, я поднялся вверх примерно миль на пятнадцать-двадцать. На фоне неба цвета индиго пространство рассекали крупные и мелкие метеориты, оставляя огненные следы. На этой высоте я проложил курс левее бледной луны и робко, осторожно прибавил газ — ментально, разумеется. Земля начала медленно и плавно вращаться подо мной. По мере того как моя скорость нарастала, я, охваченный приливом волнения, словно бы еще прибавил газ — и гораздо сильнее, чем хотел!

Сканеры сразу затуманились, вид в «ветровом стекле» моего сознания стал нечетким. Я видел мятущуюся тьму с прожилками огня. В то же мгновение, охваченный страхом и решив, что что-то пошло не так, в панике я прекратил любое движение часов вперед.

Я вновь ощутил ментальный шок из-за резкого и полного торможения, однако этот удар оказался не так ужасен, как тот, который я пережил при остановке во времени. Почти сразу же мой ментальный сканер выдал мне чистую картинку окрестностей.

Мы неподвижно висели в воздухе — моя машина и я, и я мгновенно забыл о своем жутком страхе. Затаив дыхание, я осознал, что испугался совершенно напрасно. Я понял, что мои сканеры все время работали и что размытое изображение было вызвано исключительно тем, что я набрал поистине фантастическую скорость! Отвергая все математические невероятности, часы поспорили с самим Эйнштейном! Меньше чем секунду я летел со скоростью выше скорости света!

И на этот раз моя машина не следовала по параболической траектории вокруг Земли. Зачем бы часы стали делать это, если я этого от них не потребовал? На самом деле, мой последний ментальный приказ часам направил их в некую приблизительную точку вперед, левее серпа Луны.

И они достигли именно этой точки!

Справа от меня, наполовину закрытый черной тенью, наполовину освещенный тусклым желто-розовым светом, висел огромный шар Луны, покрытый оспинами кратеров, а позади меня проплывал серый, унылый диск Земли, похожий на старинную позеленевшую монету.

И тогда я понял, что владею машиной, с помощью которой смогу очень легко летать дальше самых далеких звезд, и, невзирая на все ведомые и неведомые риски таких странствий, а может быть — именно из-за них, это выглядело очень и очень привлекательно!

Но прежде я должен был кое-что выяснить и полностью в этом увериться, прежде чем предпринимать любые другие путешествия в этом моем поразительном корабле. Речь шла о человеке — существовал он или перестал существовать. Насколько я понимал, найти ответ на этот вопрос можно было только в одном месте. Поэтому — на этот раз намного более осторожно — я направил свой корабль обратным курсом, к серому диску Земли.


Не могу сказать, как долго я летал по орбите вокруг Земли на высоте около пятнадцати миль курсом, позволявшим провести более или менее успешный обзор поверхности планеты. Я знаю, что полный виток я совершал чуть меньше чем за два часа, а значит, моя относительная скорость составляла что-то около пятнадцати тысяч миль в час. Но количество витков я не считал, потому что мое внимание было сосредоточено на управлении часами и наблюдении за меняющимся пейзажем внизу. Помню, что к концу своих поисков, уверившись хотя бы в том, что нашел то, что искал, я ужасно устал и проголодался и потерял всякое ощущение направления и ориентации.

Внизу, подо мной, был поздний вечер, и самые последние лучи тусклого Солнца, скрывающегося за кривизной поверхности Земли, высекли серебристые искры из какого-то объекта высотой в милю, возвышающегося на побережье моря, умершего тысячи лет назад.

Я убавил скорость и начал снижаться. Я завис на безопасном расстоянии, решив дождаться заката, чтобы затем посадить свою машину и заночевать в милях пяти-шести к западу от гигантского артефакта, очертания которого я заметил с огромной высоты. Часы совершили посадку с легкостью перышка. Я стал осматривать землю на востоке — нет ли там электрического освещения. Ведь наверняка, если замеченная мной конструкция представляла собой некое здание, оно должно было по ночам освещаться? Но с другой стороны, это могло быть нечто вроде заброшенного входа в иные, подземные миры, и эта колоссальная постройка стерегла этот вход? В любом случае, никаких огней я не заметил — только время от времени темное небо рассекали огни падающих метеоритов. Поэтому я удобно устроился на ночь внутри теплого корпуса часов и решил, что утром подлечу к таинственной конструкции и, быть может, удовлетворю свое нетерпимое желание узнать, не является ли эта постройка последним оплотом человечества.

Вот теперь, пожалуй, самое время описать внутреннее устройство часов.

Часы… вернее, их вид изнутри… как бы это лучше сказать? Словом, изнутри они просторнее, чем можем показаться снаружи. Этим я хочу сказать, что они нарушают все мыслимые и немыслимые законы геометрии. Внутренние «углы» часов выглядели не соответствующими геометрии Евклида — в точности как в жутких постройках, которые в незапамятные времена возводили отродья Ктулху. Первая мысль у меня была такая: для того чтобы получить довольно обширное помещение внутри корпуса, с виду скромного по размерам, должны быть применены принципы гиперпространства. Подобные понятия сопряжены с настолько замысловатыми теориями, что в сравнении с ними математическая составляющая кольца Мёбиуса покажется простенькой, как азбука. На самом деле тогда я этого еще не знал, но таким объяснением сильно недооценивал фантастические характеристики часов. Теперь я сам зрительно представляю и понимаю их основные принципы, но все равно не могу их описать — разве что самыми простыми словами или с применением весьма отдаленных аналогий.

Я уже говорил раньше, что часы — это не только пространственно-временной корабль. Это еще и средство для переноса материи. Однако, пожалуй, такое определение тоже создает не совсем верное впечатление. Лучше вместо этого я скажу, что часы соединены со всеми точками в пространстве-времени. Если бы вселенная представляла собой двухдюймовый кубик, составленный из восьми однодюймовых кубиков — то есть имела бы три стандартных измерения, плюс время, и еще четыре таких же, тогда часы всегда находились бы в самом центре двухдюймового куба — там, где сходятся самые внутренние точки или углы восьми гипотетических измерений времени и пространства. Ментальный толчок отправляет часы в странствие вдоль линии, параллельной любым четырем из этих измерений одновременно. Конечно, в моей иллюстрации игнорируется тот факт, что существует бесконечное число измерений пространства-времени — точно так же, как в пространстве имеется бесконечное число звезд, однако и тут применимы одни и те же принципы.

Так вот, внутри часов, где все эти межизмеренческие линии сил собраны воедино и сконцентрированы, необученный, неопытный путешественник может «сделать шаг» или «упасть» в любом из бессчетного числа «направлений», но при этом оболочка, корпус часов, останется статичной относительно своего нынешнего местонахождения. Тогда получается, что физически часы находятся всюду и всегда, а где-то могут оказаться только будучи направляемы вторым сознанием — то бишь сознанием того, кто ими пользуется.

Боюсь, я тебя запутал, де Мариньи, но пусть это тебя не пугает. Я пользовался часами очень много раз, а сам до сих пор время от времени во многом путаюсь!

А ведь я еще так и не описал интерьер часов, верно? Ну так вот… Представь себе самый густой лондонский туман, какой ты когда-либо видел, — плотную стену клубящейся серой мглы, сквозь которую не видно руки, поднесенной к лицу. А теперь убери сырость, которая всегда неизбежно сопровождает туман, и все прочие физические явления, с ним связанные. И наконец, представь себе, что тротуар у тебя под ногами постепенно теряет материальность и исчезает, но при этом у тебя не возникает никаких ощущений невесомости или падения — вот примерно так.

Часы поддерживают температуру, близкую к температуре человеческого тела, если не нужно иного режима. В любом случае, обитатель часов может приспособить температуру к потребностям своих физических рецепторов для создания полностью комфортных условий. В эти часы, де Мариньи, можно засунуть целое войско, и каждый воин устроится там с комфортом! Если я устаю, я представляю себе диван и ложусь на него. Представь себе, как я сплю на диване в гиперпространственном измерении, в месте соединения немыслимых сил — и все это находится внутри предмета, который похож на старинные напольные часы, не имеющие никакого отношения к системе измерения времени, придуманной человеком!

Но продолжу свой рассказ.

Наступил рассвет, если можно назвать рассветом это постепенное посветление неба, на котором звезды так не погасли до конца над чудовищной пустыней Земли. Тускло-оранжевое солнце поднималось в темно-синее небо на восточном горизонте. И все же, несмотря на то, что солнце умирало, его восход стал моей ошибкой, потому что загадочная постройка, которую мне так не терпелось осмотреть, находилась именно в той стороне, на востоке. Каким бы жалким ни было это солнце по меркам двадцатого века, все равно оно светило достаточно ярко для того, чтобы фасад странного здания покрыла тень. Из-за этого я приближался к постройке почти вслепую и таким образом одолел порядка трех с половиной миль. Основание небоскреба (я про себя начал именовать гигантское здание небоскребом, хотя его истинное назначение продолжало оставаться для меня загадкой) находилось в некоем подобии котловины, но, несмотря на это, здание все равно возвышалось на добрые три четверти мили над землей, и при этом диаметр колонны был в диаметре никак не менее трети высоты.

В какой-то момент нечто в очертаниях постройки заставило меня прекратить медленное движение часов вперед. Ощущение у меня возникло такое, словно я остановился у ног великана, но еще не решил для себя, добрый этот великан или нет! И между прочим, не считай это решение таким уж притянутым за уши, потому что постройка, которую я видел в виде силуэта, имела вид статуи.

Я решил облететь ее по кругу и разглядеть с той стороны, где бы тусклое солнце не светило мне прямо в глаза, но стоило мне только принять это решение, как возникло еще кое-что, что помешало ясному и четкому обзору. Солнце, планомерно поднимавшееся в небо, пусть слабо, но все же нагревало разреженный воздух в котловине, где стоял великан. От почвы вверх начала подниматься дымка. Она затягивала и затуманивала контуры гигантской фигуры, и к тому времени, когда я достиг точки на севере, откуда намеревался рассмотреть объект, сочетание поднимавшихся вверх испарений от почвы и тумана на поверхности земли закрыло от меня все, кроме верхушки. Но верхушку я теперь видел ясно и четко: это была величественная кривизна серебристого корпуса и его острый нос. Стройные обтекатели тускло мерцали в слабом свете солнца. Космический корабль на ладони поднятой вверх руки великана — символ владычества человека над звездами и его исхода с умирающей Земли!

Сердце у меня сжалось от боли. Это было больше того, чем то, на что я смел надеяться, и это оказалось намного лучше мысли о том, что последние люди на Земле копошатся в сухой почве, словно жалкие черви. Я с нетерпением ждал момента, когда солнце завершит свою работу. Наконец слабая дымка мало-помалу начала рассеиваться и покидать фигуру колосса. Вскоре начали явственно проступать очертания гигантской фигуры перед моим ошарашенным взглядом!

У меня пересохло во рту, разум на миг лишился всяких мыслей. Я мог только смотреть… и смотреть… От изумления и ужаса я раскрыл рот. Моя надежда на человечество рухнула в бездонную пропасть. Наверное, не менее получаса я простоял рядом с часами, охваченный неведомым мне доселе чувством. А потом я снова шагнул внутрь залитого лиловым сиянием корпуса часов, в этот портал, ведущий к неведомым местам и временам, и поспешил назад — туда, где, быть может, люди еще жили и любили, сражались и умирали, и процветали на зеленых холмах и плодородных долинах Земли.

Потому что колоссальная металлическая статуя, поднимавшая к небу серебристый символ галактического исхода, была изготовлена не людьми и не в виде человека. Да, те, кто поставил этого истукана, явно были наделены высочайшим интеллектом и, безусловно, гордились своим древним наследием — наследием, предшествовавшим человеку и явно намного пережившим его… Это был жук!

3. Меловой период (Из магнитофонных записей де Мариньи)

К счастью, де Мариньи, доисторические эпохи, а также флора и фауна давно ушедших веков в юности были излюбленными областями моих увлечений. Много лет я хранил в Блоун-Хаусе коллекцию окаменелостей. Эти каменные фрагменты я сам собрал в подростковом возрасте. Аммониты и белемниты, маленькая костистая рыба из эоцена[35], найденная в Лестершире, прекрасно сохранившийся пермский[36] трилобит двухсот восьмидесяти миллионов лет от роду из Йоркшира, и даже фрагменты крыльев археоптерикса из голосеменных лесов юрского периода[37]. Удирая назад во времени в слепой панике, подальше от размышлений об этой безымянной цивилизации жуков, населявших умирающую Землю в конце времен и оставивших монумент в знак своей галактической судьбы, я понятия не имел о том, что очень скоро мне придется применить на практике свои более чем скромные познания о доисторическом мире.

Мой план — да нет, на самом деле это был даже и не план, а, скорее, инстинктивное стремление поскорее возвратиться в эпохи обитания на Земле человека — состоял в том, чтобы подыскать знакомый исторический период. Оттуда я мог бы разработать маршрут возвращения к точке старта — или даже к моменту на неделю позже моего отбытия из Блоун-Хауса в машине времени. Все зависело, конечно, от того, сумею ли я освоить управление механикой своей машины до такой степени! И хотя я говорю о паническом бегстве, все же я не настолько сильно спешил, чтобы забыть о том, что произошло при моем первом путешествии во времени, когда я чуть было не опередил самое время. Мне не хотелось совершить вторую подобную ошибку — ведь я запросто мог превратиться в комок перенагретой плазмы, только что выброшенной из недр солнца!

Поэтому через некоторое время, избавившись от состояния мрачной тоски, я попробовал воспользоваться сканерами. Дело в том, что пользование сканерами при перемещении в трехмерном пространстве особой сложности не представляло, но совсем другое дело — пользоваться ими, странствуя во времени, а уж особенно — странствуя во времени назад. Представь себе, если сможешь, гигантский панорамный фильм, прокручивающийся в обратную сторону с быстротой, в несколько тысяч раз превышающей обычную скорость показа, и тогда, быть может, ты поймешь, что я имею в виду.

Я вывел свой корабль из слоя земной атмосферы. Солнце и Луна стали почти не видны, они превратились в непрерывные светящиеся линии, вырисовывающие в пространстве замысловатые фигуры. Точно так же вертелись и плясали различные созвездия. Я практически ничего не видел на поверхности вращающейся подо мной Земли, кроме непрерывного мелькания фантастически изменяющегося покрова облаков и обрамленных пеной волн береговых линий материков. Я сбавил скорость и опустил часы ниже, в атмосферу.

Небо мгновенно почернело, но буквально секунду спустя озарилось невероятно яркой полной луной. На счастье, она оказалась сияющей и желтой — такой, какой я ее знал всегда, а не жутким бледным призраком конца времен. А потом — ослепительная вспышка, и передо мной возник знакомый пламенеющий шар Солнца на западном горизонте, и Солнце промчалось через все небо на восток. В следующую секунду опять стало темно, а потом вновь передо мной возникла Луна.

Это было чрезвычайно интересно. Потому что все это я видел не глазами, а сознанием. На моей глазной сетчатке не фиксировалось изображение Земли во время кратких периодов темноты. Это происходило потому, что во время чередования этих периодов тьмы я еще сильнее сбавил скорость. И я заметил цепочку красных и желтых огней. С той высоты, на которой я находился, они показались мне однозначно имеющими искусственное происхождение. Я подумал, что это нечто огромной системы уличного освещения. Я ошибся, и если бы мои часы не были практически неуязвимы, то конец моим путешествиям в пространстве и времени наступил бы там и тогда!

Земля, естественно, находилась стационарно внизу. То есть часы своим перемещением компенсировали движение планеты. Они вращались в пространстве вместе с Землей, ровно над той точкой, откуда я улетел из теперь очень далекого будущего. И я опустился еще ниже, через плотный слой того, что я принял за облака. Слишком поздно я понял, что это не облако, а пыль — вулканическая пыль. Прямо подо мной находилось жерло чудовищного вулкана, извергавшего лавовые бомбы, дым и пламя. Происходило весьма красочное извержение. Цепочка огней представляла собой просто-напросто вулканический хребет на поверхности Земли. Конусы вулканов возвышались через приблизительно равные промежутки и активно извергали пламя, лаву и пыль. В клубящихся тучах вулканической пыли то и дело вспыхивали молнии. Они ударяли по корпусу часов. Наконец я оправился от потрясения, и мне хватило ума увести свою машину подальше от вулканов.

Но об этом вулкане, де Мариньи, а особенно — о молниях… Просто попробуй представить себе это! Конечно же, я продолжал свое путешествие во времени назад, и поэтому лавовые бомбы стремились к моему кораблю из области за пределами действительного радиуса извержения и падали обратно в жерло вулкана, а молнии не били по мне из облаков пепла, а, наоборот, летели словно бы от часов к облакам! Как бы то ни было, я был безоружен, а на часах не осталось почти ни царапинки.

Оказавшись в стороне от вулканического горного кряжа, я еще сильнее сбавил скорость перемещения во времени. Наконец Луна стала неподвижна, оставшись полной и яркой и лишь едва подкрашенной красным светом, а небо стало таким темным, что звезды надо мной лишь тускло мерцали и были различимы с большим трудом. Я совершил посадку тогда, когда, по моим расчетам, осталось недолго ждать рассвета, но до полного восхода солнца остался внутри корпуса своего корабля. Причина, почему я так поступил, была очень проста: с помощью сканеров часов я мог видеть ближайшие окрестности даже в темноте, но оказавшись за пределами корабля, я был вынужден рассчитывать только на свои пять чувств. Поэтому я дождался появления Солнца, и только после этого открыл переднюю крышку корпуса часов и вышел в странный, чарующий и смертельно опасный мир.

И именно тогда через все мое изумление и восторг — причину которых я объясню позже — ко мне пробилось чувство голода. О, конечно, я еще и устал ужасно, но исключительно умственно, а не физически. Часы отнимали у меня слишком много ментальной энергии и эмоций — точно так же, как тяжелая физическая работа отнимает энергию тела. Но невзирая на это страшное изнеможение, я был потрясен до глубины души, очарован и восторжен. Понимаешь, Анри? Теперь-то я понял, где нахожусь. Наверное, вернее будет сказать, когда я нахожусь, потому что я вернулся очень далеко назад — немыслимо далеко, в доисторический мир мелового периода!

Меловой период — последний период мезозойской эры, сто миллионов лет назад! Это также была эпоха рептилий, когда миром правили динозавры. Когда в океанах, густых, словно суп, но не таких соленых, как теперь, плавали гигантские черепахи архелоны[38] и мозазавры[39], а в теплом небе, затянутом плотными влажными тучами, серпокрылый птеранодон[40] грозно окликал свою подругу, паря на поскрипывающих кожистых крыльях.

Это была эпоха всего первозданного — цветов, запахов, пейзажей, звуков и ощущений, поэтому даже ветерок прикасался к моей коже как-то иначе, непривычно. Это была Земля в расцвете юности, когда все сотворенное обезумело от лихорадки экспериментальных проб и ошибок, где создавались новые формы жизни и тут же изменялись, уничтожались, и тут же создавались другие. А мысль о человеке еще не пришла в голову Природе, и не придет еще девяносто миллионов лет!

Люди? О нет, Природа в те дни не создавала ничего такого хрупкого, как человек! То были дни брахиозавров с шеей наподобие огромного питона, и похожих на танки трицератопсов, рядом с которыми носорог показался бы детской игрушкой. То были дни тираннозавров, грозно ревевших и шагавших по земле на мощных ногах, работавших, как поршни. Это был царь всех динозавров, правивший в своем голосеменном царстве с алчностью и яростью тирана. Даже моллюски в те времена были чудовищны — вроде иноцерамуса, в сравнении с которым даже самые крупные из наших нынешних тридакн показались бы карликами. Бурно размножались в этих юных морях и устрицы, а в них вырастали жемчужины размером с кулак человека. С тех пор время превратило эти жемчужины в кальциевую пыль. На берегу такого кораллового мелового моря я и оказался.

Я понял, что это именно меловой период. Отойдя на дюжину шагов от открытой передней панели часов, я узнал его так же точно, как узнал бы Кингз-Кросс или звуки Биг-Бена. Безусловно, это произошло благодаря той моей коллекции окаменелостей, о которой я упомянул. Больше всех в той коллекции мне нравились некоторые аммониты мелового периода — твердые, не блестящие, тусклые, как серая галька, а тут, в этом коралловом море, на берегу которого я стоял, на мелководье резвились мириады этих самых существ — живых и сияющих в лучах утреннего солнца, уже успевшего прогнать испарения от сырого прибрежного песка и высушить его. Причудливо закрученные спиралью, восьминогие хелиоцерасы, бакулитесы с раковиной, похожей на рог единорога, и плацентицерасы с умными глазами — все были здесь, все шевелили крошечными щупальцевидными лапками, метались из стороны в сторону, используя реактивный метод передвижения, и плавали в кристально-чистой воде, кишащей бессчетным числом видов существ, сражающихся за жизнь. Я отвел взгляд от мелководья и заметил в бурных волнах подальше от берега вздымающего клочья пены тилозавра. В этот момент этот первобытный морской змей вынырнул на поверхность. Далеко в небе парили фантастические силуэты птеранодонов — летучих рептилий. Время от времени птеранодоны пикировали к воде и выхватывали из пенных гребней костистых рыб.

О да, вне всяких сомнений, я узнал эту эпоху, меловой период. И еще я понял, что мне нужно поскорее удовлетворить мою физическую потребность — то бишь голод.

Неподалеку, в сотне ярдов от берега в глубь суши, дымился невысокий вулкан. Край его кратера краснел раскаленной лавой — вот мне и огонь для приготовления пищи. А прямо у моих ног по мелководью ползали гигантские крабы, омары и другие существа — нечто среднее между трилобитами и лангустами. Дальше вдоль берега стояли деревья наподобие пальм, увешанные странными крупными орехами, и саговники, и цветущие деревья — со временем и на них, наверняка, могли появиться плоды. Прямо у меня на глазах с одной из ближайших пальм спрыгнуло какое-то маленькое пушистое млекопитающее, перебежало к соседнему дереву и исчезло в густой зеленой листве. О, пища здесь имелась в изобилии, ее было более чем достаточно. Если бы у человека здесь было устройство для запуска ракет, то, вне всяких сомнений, за теми невысокими вулканическими горами, в лесах саговников, он мог бы одним выстрелом заполучить десять тонн мяса — если бы только пожелал! А мне вполне хватило бы омара и каких-нибудь фруктов на десерт, ну и еще, пожалуй, кокосового молока, чтобы все это запить. Быть может, я сумел бы здесь разыскать и родник с водой, которая не нуждалась в фильтрации для уничтожения детергентов или ДДТ.

Но вот вопрос: сейчас было время прилива или отлива? Я осмотрел берег, поискал приливную метку и нашел. Она находилась во многих ярдах от того места, где я стоял. Позади часов песок был желтым, не смоченным водой. Тем не менее мелководье со множеством обитателей прямо у меня под ногами яснее всяких слов говорило, что вода сюда добралась совсем недавно. Возможно, приливы и отливы здесь происходили нерегулярно, и быть может, они еще не приспособились к притяжению луны. Я решил, что будет лучше, если я перемещу часы подальше в глубь суши — туда, где подножия вулканических гор обрамляли первые полоски пальм и саговников. Сами вулканы меня не слишком пугали. Вокруг валялись лавовые бомбы, но большинство из них были старыми, остывшими. Цепочка бурно извергавшихся вулканических конусов, над которыми я пролетал прошлой ночью (или будущей?), осталась в нескольких милях на западе, позади этого невысокого горного кряжа.

Я нашел колючую веточку коралла и наколол на нее большого омара. Он стал извиваться, но я его быстро прикончил камнем, отделив голову от тела. Затем я отнес свой завтрак к часам. Я вошел внутрь них и перелетел подальше от берега, к зарослям пальм, где, естественно, обнаружил на земле россыпь крупных орехов. Подняв и покачав в руках один из них, я услышал, что внутри плещется жидкость. Валялись на земле и фрукты. Я осторожно попробовал один из них, похожий на маленькую грушу. Сок этого плода оказался сладким, чуть вяжущим и приятным. При этом он не походил ни на что из того, что мне доводилось пробовать раньше. Это был первобытный, первозданный вкус, от которого впоследствии, наверное, отделятся менее насыщенные вкусы. На самом деле, сок плода оказался пьянящим, потому что чуть позже, когда я поджаривал своего лобстера прямо в панцире, держа его на веточке коралла над трещиной в горячей лаве, я начал весело напевать.

Попировав по-царски и ощущая редчайшую радость духа, я побрел под теплым солнышком обратно, к часам, стоявшим в тени, под кронами раскачиваемых легким ветерком пальм. И в какой-то момент, когда я проходил там, где раньше побывать не успел, я был резко возвращен с небес на землю. Там, на темно-желтой почве, на самом краю зарослей пальм, темнел след… след лапы! След был огромный и глубокий, и я понял, что тот, кто оставил этот след, имел рост футов двадцать и весил примерно столько же тонн. Три когтя были выставлены вперед, а четвертый, покороче, — назад… Этот след оставил самый крупный хищник всех времен — королевский тираннозавр, король-тиран всех гигантских рептилий.

Я никогда не был трусом, но при виде этого чудовищного отпечатка у меня волосы на затылке встали торчком от почти сверхъестественного страха. С конца мезозойской эры мир ни разу не видел такой алчной, буйной, неудержимой злобы ни в одном живом существе — о да, и даже в человеке! — как у королевского тираннозавра. Этот след стал для меня мощным напоминанием о том, что я оказался на земле незнакомой, небезопасной — на такой, куда прежде не ступала нога человека. Я понял, что чем дольше задержусь здесь, тем больше у меня шансов случайно встретить существо, оставившее этот след, или других, похожих на него. Я сразу решил, что, как только отдохну, сразу тронусь в путь. Вперед, вперед во времени, к эпохе человека, через тысячелетия, в моих часах времен. А останавливаться стану только для того, чтобы проверять, как далеко я продвинулся, и чтобы поесть.

Но сначала мне следовало отдохнуть, а потом набрать побольше этих крупных орехов и зажарить еще одного омара, чтобы прихватить с собой. Последнее было обязательно. Я не предвидел особых сложностей в том, что собирался сделать, но кто мог с определенностью сказать, когда в будущем мне удастся запастись пищей? Конечно, необходимость могла и не возникнуть, но… К тому же до отбытия мне хотелось пройти по берегу и собрать раковин — по полдюжины каждого вида. А еще нужно было перелететь через горы в моей машине, чтобы увидеть первобытные леса и их обитателей… Пролететь над царством гигантских рептилий и посмотреть, как они играют — и сражаются!

Однако, когда я проснулся, намереваясь проспать лишь часов до четырех дня, был уже поздний вечер. Нечего было и думать о поисках раковин в сумерках — по крайней мере, на этом берегу. Ночью в меловом периоде было чего опасаться. Я заранее положил рядом с часами пару орехов. Усевшись под пальмой, я проткнул один из этих орехов веточкой коралла и стал пить освежающее молоко. Я решил утром попить сок из второго ореха, а потом разбить их и полакомиться мякотью.

Ночь выдалась теплая. Луна, горевшая ярко, почему-то казалась более гладкой, ровной. Звезды, хотя многие созвездия выглядели знакомо, светили тускло — из-за того, что верхние слои атмосферы были затянуты слоем вулканической пыли. И конечно, относительная гладкость поверхности Луны объяснялась тем, что в эту эпоху наш спутник был еще очень юн и не успел обзавестись таким уж большим числом кратеров. А дымка, окружавшая Луну, могла говорить о том, что у нее даже есть что-то наподобие тонкой атмосферы, пока не испарившейся в космосе… Поразительное место — этот меловой период.

Когда стемнело еще сильнее, я открыл переднюю панель часов, чтобы свет, изливавшийся изнутри, озарил большой валун, на котором я устроился. Огромные ночные мотыльки прилетели на свет точно так же, как в наше время, и стали раздражать меня своими плясками на фоне лилового сияния.

Вскоре раздражение сменилось кое-чем другим.

Я никогда не был особым любителем мотыльков. Вообще я не люблю большинство насекомых по тем или другим причинам, но в меловом периоде некоторые из этих ночных чешуекрылых имели размах крыльев до восьми дюймов и больше. И когда я поднял руку, чтобы заслониться и не дать одной из этих бабочек попасть мне в лицо, она меня укусила! По всей видимости, это насекомое питалось ядовитой пыльцой странных цветов, распускавшихся ночью. Ну, хватит! Я удалился внутрь часов и стал наблюдать за ночной жизнью дикой природы, обеспечив свою безопасность.

Позади меня пылали вулканическим огнем несколько вершин дальнего хребта. В стороне, у берега, на мелководье плескалось и фыркало какое-то темное животное. На море царил штиль, дул едва заметный бриз. Хотя я курю редко, в эти минуты я бы с удовольствием выкурил хорошую сигару и с радостью выпил бы стаканчик хорошего бренди. Ни того, ни другого у меня не было, но зато был один из дурманящих плодов. Я принялся откусывать от него по кусочку и вскоре погрузился в неглубокий и тревожный сон.

Нет, так у тебя, Анри, может создаться неверное впечатление. Мой сон не тревожили кошмары или безымянные страхи, от которых просыпаешься в холодном поту, жутко испуганный, а потом не можешь вспомнить, что же тебя испугало. На самом деле, мой сон был довольно ярким и бесконечно красивым. И навязчивым. Да-да, он меня потом долго преследовал. И меня волновало, тревожило то, что даже во сне я понимал и чувствовал, что это больше, чем сон, — что это видение! Имелись кое-какие детали, которые намекали на почти телепатическое общение, хотя и неосознанное.

Мне снилось, что я оказался в огромном помещении — не то палате, не то зале с фантастическими углами и пропорциями. Высокий сводчатый потолок царил надо мной, словно купол, и я как бы находился внутри громадной горы. Все здесь: и вымощенный огромными плитами пол, и далекие стены, и затянутый облаками потолок, и колонны, резные капители которых поддерживали высокие балконы, теряющиеся в дымке розовых облаков, — все это было хрустальное. Молочный хрусталь, перламутровый хрусталь, розовый и кроваво-алый сверкали повсюду, и это было похоже на внутреннюю поверхность прекрасной раковины из космического океана — раковины, пропускавшей свет чужих солнц через свою прозрачную оболочку.

Вдалеке, на громадном сиденье или троне, стоящем в закрытом шторами алькове, кто-то пошевелился. Кто-то огромный, таких же цветов и оттенков, как все, что окружало меня в гигантском зале. И я затаил дыхание, поняв, что именно оно меня так тревожит, так пугает — это существо, силуэт которого проглядывал за сверкающими занавесками, покрытыми перламутровой пыльцой, и тело которого испускало огонь. Я порадовался тому, что это существо сидит так далеко от меня и что его скрывают от меня блики от сверкания хрустальных стен, потолка и колонн. Дело в том, что я успел догадаться, что этот зал, в котором я оказался, принадлежит этому гиганту, находившемуся в алькове, и его присутствие наполняло меня подсознательной тревогой.

Но затем мое внимание переключилось на фигуру, находившуюся в центре огромного зала. Там стоял алый диван — низкий, но очень просторный, похожий на гигантскую подушку, и на этой подушке сидела женщина — человек, но при этом не человек. Она сидела спиной ко мне, и это меня порадовало, потому что мне показалось, что с такой красотой тела не смогло бы сочетаться ни одно лицо. В юности я познал немало женщин. Я помню настоящих красавиц, но ни одна из тех, кого я встречал в жизни, не выглядела так.

На ней был плащ из нежно-золотистых пузырьков, с высоким воротником, на котором нелегким грузом лежали вьющиеся волосы. Эти волосы… хватит ли для их описания слова «зеленый»? Окутанные изумрудной дымкой и полосками аквамариновых бликов, они струились по молочно-жемчужной спине до талии, тоненькой, словно ножка хрустального винного бокала. Плащ скрывал немногое. Поскольку он состоял из пузырьков, он лишь немножко смягчал контуры фигуры красавицы. Она стояла на коленях, и было видно, что на ней шаровары с широким поясом из этих же самых золотистых пузырьков. Голени и бедра, талия и спина, руки, тонкая шея и густые, блестящие изумрудные волосы — все это было окутано, но не скрыто драгоценной золотистой пеной. Ни один мужчина не смог бы устоять перед такой красотой, не ахнуть. Огонь, который, как я думал, давно угас в моей крови, расплылся ручьями лавы по моему телу. Но, невзирая на вспыхнувшее во мне желание, я остался печален. Природа не могла создать лицо, способное сравниться красотой с таким телом. Однако я должен был узнать, так ли это.

Я пошел вперед и шел до тех пор, пока до меня не долетел аромат, не настоянный на редких орхидеях — нет, то был запах цветов, исходивший от молочно-жемчужной кожи красавицы. Теперь она была так близка, что я мог бы до нее дотронуться. Пальцы у меня заболели, их начало покалывать. Мне мучительно хотелось прикоснуться к этим волосам, сделать так, чтобы женщина повернула ко мне голову, чтобы я смог увидеть ее лицо — хотя я понимал, что могу разочароваться. И я пошел вокруг нее, вокруг огромной атласной подушки, не чувствуя под собой ног. Так движутся только во сне. И наконец я увидел… ее лицо!

Я не посмел вскрикнуть из страха, что она услышит меня и убежит, а эта мысль была мне нестерпима. Точно так же нетерпимо было и смотреть на ее лицо, потому что это зрелище не было предназначено для глаз простого смертного. И тем не менее я его видел: бледно-перламутровый лоб, от которого струились роскошные волны изумрудного океана, падавшие на золотистую пену воротника накидки; огромные глаза цвета темного берилла — такой глубины, что в них можно было утонуть, широко раскрытые, глядящие пристально; неописуемой красоты губы, имеющие форму лука Купидона и цвет лепестков розы, припорошенных жемчужной пылью. Красавица прикусила нижнюю губу, и были чуть видны ее зубы — прекрасные, белее снега. Ее чудесное лицо имело форму нежного овала. Красиво изогнутые изумрудные брови доходили почти до самых висков, по-эльфийски заостренные уши походили на лепестки диковинных цветов, а нос был настолько изящен и тонок, что его можно было бы почти не заметить. Она излучала Воплощенную Женственность — человеческую, но при этом иную, чужеродную. Это была женщина, но и богиня!

Прикусив губу, она сдвинула брови на переносице. В бездонных глубинах ее глаз стала видна тревога. Из-за этого я забеспокоился за нее. Мне показалось, что тревога и беспокойство никогда не должны посещать ее. Она пристально смотрела на большой хрустальный предмет, лежавший перед ней на подушке. Это был стеклянный шар. Наконец я нашел в себе силы отвести глаза от лица красавицы и перевести взгляд на этот шар. Через мгновение на поверхности шара появилась картина, в первый момент показавшаяся мне незнакомой. Звездное небо с росчерками комет… а потом одна комета приблизилась, и я понял, что это вовсе не комета, а… мои часы времен!

Все быстрее и быстрее мой корабль мчался через космическое пространство безупречно прямым курсом к черноте в центре хрустального шара — мраку без единого проблеска света. Звезды исчезли, не осталось ничего, кроме пустого пространства впереди и неудержимой силы, притягивавшей корпус старинных часов все быстрее к неведомой судьбе.

— Кхтанид! — воскликнула женщина, сидевшая на огромной алой подушке, оглянувшись через плечо туда, где в занавешенном алькове на троне восседал какой-то неведомый колосс. — Кхтанид, я немедленно должна отправиться к нему, иначе он потеряется, мой возлюбленный, которого ты предрек мне так давно!

Она обратилась к неведомому гиганту голосом столь же прекрасным, сколь и ее лицо и формы. При этом ее восхитительная грудь приподнялась, и она стала дышать часто, взволнованно. А я вновь перевел взгляд на хрустальный шар. Все быстрее и быстрее мчались мои часы. Их силуэт начал искажаться, скручиваться и растекаться. Это были мои часы, мой корабль. Значит, эта прекрасная богиня тревожилась за меня, но как же это? И почему?

В моем сновидении — я буду называть это сновидением, хотя точно знаю, что это не так, — колосс зашевелился за жемчужными занавесками. Части его тела, покрытые драгоценными камнями, задвигались, зазвенели маленькие хрустальные колокольчики, прицепленные к шторам. Великан ответил красавице-богине, но не голосом, не звуком. Его речь я услышал у себя в голове, в сознании, а по поведению женщины понял, что и она услышала этот голос точно так же.

Дитя мое… Тиания… ты должна понять вот что: если этот человек погибнет сейчас — и если ты будешь с ним, когда он погибнет… тогда и тебе может грозить погибель.

— О Мудрейший, если он погибнет, то и я тоже умру, ибо мое сердце разобьется! Я знаю это, потому что люблю его. Вот почему я должна быть рядом с ним, вот почему я должна попытаться помочь ему.

Этот мужчина — он более всего человек. Кровь ему подобных в нем сильнее нашей крови. Возможно, его разум не сумеет увести его судно от Черной Дыры. Ты можешь соединиться с ним только в духе — это правда, — но притяжение Черной Дыры таково, что даже твой дух может затянуть туда. Если ты не сумеешь помочь ему… если потерпишь неудачу… тогда ты отправишься в Черную Дыру вместе с ним!

— Я это понимаю, и все же я должна отправиться к нему немедленно, пока не стало слишком поздно!

И ты хочешь моей помощи?

— О да, Кхтанид, да!

Я не могу отказать тебе, поэтому помогу. Я думал о том, что он может оказаться великим — этот человек. Я ощущаю его присутствие уже сейчас. Подозреваю, что ты служишь для него магнитом точно так же, как и он для тебя. Если внутри него и вправду есть зародыш величия, тогда будет непростительной ошибкой не помочь тебе. Поэтому лети на крыльях ветров мысли, дитя мое,и крепко держись за Великую Мысль, которую я послал тебе. Пусть она поможет тебе в пути!

В это же мгновение искорки в глазах красавицы погасли, а ресницы опустились, словно шелковые паруса сказочных кораблей. Она глубоко вздохнула и нежно обняла хрустальный шар. Стекло затуманилось, картинки пропали.

И вдруг все это зрелище сжалось, сократилось — словно рука великана унесла от меня видение. Прекрасное создание, сидевшее на алой атласной подушке, превратилось в живую оболочку около крошечной светящейся жемчужинки. Альков колосса стал малюсеньким, едва различимым, занавески уподобились паутинным сеточкам микроскопических паучков. А меня вознесло к сводчатому потолку из розового хрусталя, и мое сновидение распалось, когда ко мне вернулась явь.

Я очнулся внутри часов с криком боли — боли разлуки с женщиной из сновидения.

Сон? Был ли это сон?

4. Застрявший в доисторических временах (Из магнитофонных записей де Мариньи)

Несколько часов спустя, когда я позавтракал, забрался внутрь часов и переместился на сырой песок, откуда неохотно отступило море, я принялся рассеянно собирать раковины с перламутровым блеском, неизвестные человеку — вернее, известные, но только в виде скучных серых окаменелостей. Собирая раковины, я размышлял о своем не то сне, не то видении. Эти мысли настолько поглотили меня, что я принял первые подрагивания почвы у себя под ногами за нормальную вулканическую активность. Подобные подземные толчки должны быть частыми в областях, буквально усеянных действующими вулканами.

Держа под мышкой половину скорлупы ореха, битком набитую влажными ракушками, я перевел взгляд с красивых завитков одной раковины к полосе дымящихся горных вершин. И вдруг я ощутил пульс Земли, и это, как ни странно, задело струны памяти. Я услышал голос той девы, той женщины, богини… Тот голос из моего сна был тем самым, который я услышал, когда мчался очертя голову в будущее в своих часах, когда меня несло к концу, к краху! Этот самый голос предупредил меня об опасности, и я нажал на ментальные тормоза, чтобы время не поглотило меня! Но кто это была такая? Где она жила? Что собой представляла? И она сказала, что любит меня…

И почему я должен был связать этот вулканический рокот в недрах Земли с предупреждением об опасности, исходившим от прекрасной незнакомки из моих сновидений? Может быть, это просто было некое похмелье, некое остаточное явление от стычек с подземными копателями, хтонийцами — опасность чудилась мне в любых подземных толчках. Или тут было нечто более глубокое, подсознательное? Пожалуй, мне стоило поскорее вернуться к часам.

Не тратя более времени на раздумья над загадкой, я зажал скорлупу ореха со своими находками под мышкой и быстро зашагал в обратную сторону, туда, где оставил часы. Пока я шел, земля содрогнулась вновь и послышался зловещий рокот. Из нескольких вулканических вершин начал вырываться черный дым. С торопливого шага я перешел на неуклюжий бег по сырому песку. В это время со стороны моря послышался громкий хлопок, потом — еще один, а потом — взрыв такой оглушительной силы, что я рухнул на песок. А земля продолжала яростно сотрясаться.

Затем зазвучало такие шипение и треск, что я невольно обернулся и посмотрел в сторону моря, к источнику этих пугающих звуков. Фантастическое зрелище привлекло мое внимание. Там что-то начало происходить. В небе, успевшем затянуться черными грозовыми тучами, сверкнула молния. Море разбушевалось, взвыл ветер, и к небу с немыслимой быстротой устремился столп дыма и пепла. А потом, сквозь пелену проливного дождя и дыма я вдруг увидел некую громаду, встающую из моря. Новорожденный остров с криком появлялся на свет из морской утробы!

Из кипящих волн с дрожью и рывками вставала массивная вершина, сложенная серо-черными скалами и дымящейся остывающей лавой. Из жерла нарождающегося острова продолжало извергаться пламя. Его языки молниями устремлялись в сине-черное небо. А вода… Ударная волна впавшего в панику океана!

Часы, мое единственное средство для возвращения отсюда, из мелового периода к эпохе людей, лежали на боку, прямо на пути жуткой стены воды, вставшей далеко от берега и начавшей страшное движение к берегу. И хотя земля у меня под ногами дрожала, несмотря на то, что мои ступни увязали в мокром, чавкающем песке, я попытался бежать. Быть может, я и успел бы вернуться к своему кораблю вовремя, если бы очередной сейсмический удар не выбрал этот самый момент для того, чтобы вновь швырнуть меня на песок, перемешанный с галькой.

А до часов мне оставалось еще ярдов пятнадцать, когда на меня обрушилась чудовищная волна. Меня с такой силой ударило о песок, что я испугался, что захлебнусь. Потом меня приподняло вверх и швырнуло головой вперед к вулканическим горам. Затем, как только первые массы воды начали отступать, мне удалось ухватиться за ствол одной из первобытных пальм, и это меня спасло.

Я в отчаянии огляделся по сторонам, но не рассмотрел своих часов посреди буйства стихий. Выбраться из-под раскачиваемых диким ветром ветвей пальмы и опрометью броситься вверх, повыше и подальше от моря, — вот все, что я мог сделать. О, безусловно, больше всего я переживал за часы — меня переполнял страх за то, что мой корабль может быть потерян безвозвратно, но сильнее всего был инстинкт самосохранения. Оглядываясь назад, я, оступаясь и скользя, взбирался вверх по все более крутым склонам. Я увидел, что целая серия вторичных ударных волн стала образовывать концентрические круги около новорожденного острова. Недолго осталось ждать момента, когда и эти волны обрушатся на прибрежные низменности.


Что ж, время шло. Ни одна из сейсмических волн не добралась так высоко, как самая первая, но волнение на море не унималось до вечера. Со своей наблюдательной точки на склоне горы я видел, как волны налетают на берег с ослабевающей яростью и с такой же яростью отступают. Постепенно стихли и подземные толчки, как и периодические извержения вулканов. Теперь новорожденный остров неподвижно стоял посреди темно-серого моря и лениво дымился.

В океане образовалось нечто наподобие дамбы из остывшей лавы. Внутри этой чаши задержалась вода, выплеснувшаяся на берег в виде цунами при первом подъеме вулканического острова. Кроме того, более или менее установилась новая береговая линия. «Бортики» новообразовавшегося бассейна не полностью перекрывали полосу воды между новым островом и материком, но тем не менее вода не отступила назад до прежнего уровня. А если океан не отступит…

Бог мой, Анри, это была ужасная мысль! Оказаться в западне здесь, в меловом периоде, — при том, что мои часы времен потерялись где-то в не слишком глубоких, но населенных злобными тварями водах вулканического залива… Остаться здесь, в доисторическом мире первобытных растений и огромных животных? Какой шанс был у простого человека выжить в мире, где правят динозавры, в эпохе непрерывной борьбы за выживание? А я сидел на склоне доисторической горы, и сумерки быстро сменялись вечерней темнотой.

Приближалась ночь, буйство стихии мало-помалу шло на убыль. Все громче стало слышаться жужжание насекомых и хриплые вопли летучих ящеров. Эти звуки доносились ко мне от затянувшихся туманом вершин гор, от глубоких расселин, а особенно — от берега, покрывшегося густой пеленой дымки. Ну конечно! Там, внизу, сейчас могли найти для себя восхитительное пиршество птеранодоны. Сколько рыб и моллюсков погибло при сейсмической катастрофе. И точно: приглядевшись, я рассмотрел немало летучих ящеров, пикирующих к воде.

Влажность воздуха стала столь велика, что туман над водой начал превращаться в облака и подниматься вверх. Вместе с облаками от воды потянулся запах тухлятины — я такого не ощущал даже на лондонских рыбных рынках. Неудивительно, что птеранодоны так рьяно набросились на еду. Ночью нечего было и думать о возвращении на берег. Возможно, не удастся сделать даже завтра. Но как же это? Я сидел на склоне горы, окутанный туманом, который становился все гуще. Быстро темнело. А я, как безумец, думал о завтрашнем дне! Боже мой! Наступит ли для меня завтра?

Я довольно быстро нашел для себя маленькую пещерку на крутом скалистом склоне. Места хватало ровно настолько, чтобы я там поместился, а об удобстве думать не приходилось. Затем, отметив вход в пещеру, чтобы потом найти его, я отправился к пальмам и, сорвав большую ветку, расщепил ее и взял себе большую острую щепку в качестве оружия для защиты от нежелательных визитеров. Мало ли кто из ночных хищников мог ко мне наведаться. Однако мне все равно было неспокойно, поэтому, воспользовавшись тем, что от вулканов все еще исходил какой-никакой свет, я поискал и нашел плоскую сланцевую плиту размером и толщиной примерно с бордюрный камень. Еще двадцать минут я этот камень толкал и тащил в гору, и вот наконец я поселился в своей тесной пещерке. Сжав в руке свое оружие, я стал смотреть в узкую щель между стенкой пещеры и краем моей каменной «двери». Когда окончательно стемнело, несмотря на тоску и — откровенно признаюсь — жуткий страх, я все же заснул неспокойным сном.

На протяжении этой тревожной ночи я дважды просыпался. Первый раз от хлопанья кожистых крыльев в вышине. Минут десять мои нервы были натянуты, как струны, но потом стало тихо — слышалось только негромкое жужжание ночных насекомых. Второй раз я проснулся из-за того, что кто-то потянул мою щепку, выставленную в щель, на себя, схватившись за острие. В испуге я судорожно ткнул щепкой вперед, а зверек, притронувшийся к щепке (скорее всего, это было одно из пушистых млекопитающих, замеченных мной днем на пальмах), с визгом боли убежал прочь и скрылся в ночном тумане.


Через несколько часов после рассвета туман рассеялся. Солнце светило в чистом ярко-синем небе. Последние насытившиеся птеранодоны со смешно раздувшимся брюхом разлетелись вдоль по берегу или отправились дальше над морем. Позади меня, выше в горах, из вулканических вершин к небу поднимались тонкие, ленивые струйки дыма. Казалось совершенно невероятным, что всего лишь несколько часов назад природа выказала такую катастрофическую ярость стихий в акте творения. А теперь новая береговая линия океана лежала ровно и спокойно, и легкие волны лизали стволы пальм, которые еще вчера стояли на приличном расстоянии от кромки воды. Я подсчитал, что вода прибыла в глубь берега ярдов на сто пятьдесят от того места, где я в последний раз видел свои часы.

Я стал медленно спускаться к берегу. Приходилось выбирать дорогу к воде между разлагающимися трупами морских животных самых разных размеров — от крошечных прозрачных костистых рыбок до тварей, похожих на акул, длиной футов восемь-девять. На море, как я уже говорил, царил полный штиль, и оно было точно таким же безмятежно голубым, как небо. Лишь время от времени из теплой воды выпрыгивала какая-нибудь рыба и на полной скорости улепетывала от более крупного мелководного хищника. У меня на глазах из воды, всего в нескольких десятках ярдах от того места, высунулась невероятно уродливая, квадратная голова, похожая на змеиную.

Я поежился, хотя погода была вполне тропическая. Солнце быстро выпаривало влагу из моих промокших лохмотьев. Я-то думал, что проплыву по мелководному заливу, несколько раз нырну и быстро разыщу на дне часы. Теперь об этом лучше было забыть. Я смог бы проплыть ярдов двадцать пять в самом лучшем случае! Но с другой стороны, почему не построить плот и не поплавать на нем по заливу, пока я не увижу свои часы сквозь слой кристально чистой воды? Тогда мне придется рискнуть только один раз и нырнуть. Я отказывался даже допускать мысль о том, что мой волшебный аппарат не будет работать под водой! Но если я построю плот, разыщу ли я часы там, где я думал их найти? А вдруг вчерашний шторм и жуткие цунами передвинули часы? Может быть, теперь они были погребены под слоем донного песка?

Что ж, это совсем не исключалось, но долго думать о таком не имело смысла. Построю плот — вот и выясню, так это или нет.

Я стал оглядываться по сторонам более целеустремленно. Какие бы битвы не на жизнь, а на смерть ни происходили под поверхностью моря, оно выглядело очень мирно. По всему побережью валялись сорванные ветром гигантские ветки пальм. По идее, я мог без труда связать три-четыре такие ветки вместе.

Вдруг меня охватила жуткая злость, и я, потрясая кулаками, осыпал новорожденный вулкан проклятиями…

Поскрипывание тонких кожистых крыльев заставило меня отвести взгляд от вулканического конуса, черневшего на фоне безмятежного моря, и запрокинуть голову. Прямо ко мне по сужающейся спирали направлялся один из мерзких ящеров-стервятников, птеранодон. Своей тенью он заслонял солнце, снижаясь ко мне. Можно было не сомневаться, что тварь избрала меня своей целью. Птеранодон издал хриплый голодный вопль. Его глаза — красные, как адские сковородки, — не мигая, смотрели на меня. Я уже ощущал ветер, поднятый огромными крыльями летучей рептилии — их размах составлял не меньше двадцати пяти футов. Сорвавшись с места, я бросился наутек, к кромке воды.

Все ближе и ближе ко мне взбивали воздух крылья летучего кошмара. Одно из них ударило по моему плечу, словно кожаная дубинка, когда я лавировал между гниющими трупами морских животных. От удара меня швырнуло вперед, и по моему лицу и плечам проехались острые перья надломленной ветки пальмы. Я быстро забрался в тень под веткой и прижался спиной к стволу. Глядя через перистые листья, я увидел, что летучий ящер завис над кучей гниющих водорослей, склонил голову набок и принялся пристально вглядываться под пальму, где спрятался я.

Я теснее прижался к стволу дерева. Птеранодон заметил мое движение через зонтик листвы прямо надо мной. С молниеносной скоростью его убийственный клюв метнулся вниз и вонзился в толстую ветку. Отломив здоровенный кусок шершавой коры, птеранодон промазал мимо моей головы всего на несколько дюймов. Я ощутил вонь из пасти ящера — и не только запах, но и, пожалуй, вкус. Но тут послышался хриплый визг и хлопанье крыльев. Явился еще один летучий зверь. Теперь их стало двое, но их крошечные мозги думали об одном и том же.

И тогда, присев на корточки под опущенными перистыми листьями доисторической пальмы, я стал слушать, как дерутся между собой летучие рептилии за право сожрать меня. И вдруг я подумал, что для меня шанс остаться в живых невелик. Рано или поздно один из здоровенных ящеров либо прикончит соперника, либо отпугнет его, и тогда я неминуемо стану добычей для острого клюва. И вдруг я заметил гораздо более надежное убежище. Проникнуть в него ящеру было бы куда труднее, чем через довольно тонкий слой листвы, оберегающий меня.

Там, где крошечные волночки плескались у корней жесткой травы, всего футах в пятидесяти от пальмы, под которой я прятался, лежала огромная витая раковина наподобие гигантского аммонита. Но какой бы восьминогий моллюск ни построил ее, теперь она была пуста. Раструб гигантской раковины походил на вход в небольшую кальциевую пещеру, и диметр его был побольше двух футов. И вот, искоса поглядывая на дерущихся птеранодонов, прыгавших по веткам пальмы и размахивавших своими жуткими клювами, я выбрался из-под надломившейся ветки пальмы. Я рискнул опрометью броситься к гигантской раковине… а она шевельнулась!

Я в страхе замер на бегу. Огромная раковина, лежащая на траве у берега моря, начала раскачиваться. Из тени, отбрасываемой раструбом, высунулась огромная бронированная клешня и сомкнулась в считаных дюймах от моей груди с щелчком, подобным пистолетному выстрелу. Следом за массивной клешней над нижним краем раструба опасливо появился сначала один стебельчатый глаз, потом второй. Стебельки глаз покачивались и пристально смотрели на меня, застывшего на месте от ужаса. Это был рак-отшельник, Богом клянусь, самый здоровенный из всех, каких я только видел!

Из-под стебельковых глаз выползли тонкие паучьи лапки и перегнулись через нижний край раструба раковины. Лапки прикоснулись к песку, ощупали его, уперлись в почву, после чего гигантский рак быстро пополз вперед, неся на себе раковину!

В это мгновение я понял, что мне конец. До сегодняшнего дня не понимаю, как вышло, что в этом я ошибся. Я готов был поклясться, что клешня рака уже смыкалась на моей груди, но в этот миг я рухнул на песок от удара кожистого крыла. Похоже, один из летучих ящеров заметил мою попытку к бегству из-под ветки пальмы и рванулся следом за мной. Можно было не сомневаться, что атаку рака-отшельника птеранодон воспринял как посягательство на добычу, которую он искренне считал своей. А может быть, эта летучая рептилия решила предпочесть рачье мясо моему, которого птеранодон еще ни разу в жизни не отведывал. Как бы то ни было, гигантский рак сразу понял, в какой он опасности, и решил поскорее убраться внутрь раковины — но сделал это недостаточно быстро.

Зловонный клюв метнулся вперед надо мной, лежавшим ничком на песке, и в мгновение ока выхватил мягкотелого рака из скорлупы. Извивающаяся жертва жутко завизжала, и в то же мгновение мощный клюв птеранодона перекусил тело рака в самой мягкой части, покрытой черными венами, и на песок хлынула жидкость. Меня обрызгало ею с головы до ног, но я все же сумел собраться с мыслями и совершенно бесцеремонно, нисколько не переживая за судьбу прежнего обитателя, быстро забрался ногами назад в раструб гигантской раковины.

Скользя назад, я успел схватить с песка длинную и острую, как кинжал, раковину бакулита, и выставил ее острый конец перед собой. Я протискивал и протискивал свое тело назад до тех пор, пока мир снаружи не скрылся от меня, а мои бедра не перестали пролезать в гладкий просвет раковины. А потом, дрожа от волнения и страха, я стал ждать, что будет.

Краб все еще визжал, но теперь — значительно тише. Довольно скоро хриплые вскрикивания сменились тихим потрескиванием и спорадическим щелканьем клешней. А потом остался только звук трескающегося панциря и разрываемой плоти. Время от времени к этим звукам примешивался крик, похожий на хриплое карканье, и возмущенное, негодующее шипение. Два птеранодона явно на пару пировали раком-отшельником и делились им друг с другом неохотно. А мне очень хотелось верить, что обо мне летучие ящеры позабыли — ведь мозги-то у них были совсем крошечные.

Наверное, миновало не менее часа, когда я услышал тяжелое хлопанье крыльев и угасающие вдали хриплые крики, возвестившие мне о том, что, по меньшей мере, один птеранодон улетел — а может быть, и оба. Я выждал еще полчаса, едва осмеливаясь дышать. Только потом я начал протискиваться вперед. Я делал это до тех пор, пока в изгибе раковины не появился просвет в виде полумесяца. Серпик дневного света. Вдалеке — раскачивающаяся на ветру пальма. Ветер донес до меня свежий запах моря. Я уперся локтем в нижнюю поверхность раковины, еще немного продвинулся вперед… и замер!

Меня поджидал второй птеранодон! Он сидел сложив крылья на спине и склонив голову набок. Его красные глаза смотрели на меня выжидательно, немигающе, почти гипнотически. О нет, она не забыла про меня, эта мерзкая тварь! Наверное, ее отбывший сородич наелся сочной крабьей мякоти, а этот гад, похоже, остался голодным и твердо вознамерился полакомиться мной.

Ну уж нет.

Я снова начал пятиться назад. Наконец птеранодон стал едва виден. Но тут тварь с интересом засунула голову в раструб раковины. Нет, пока что мне было нечего бояться. Птеранодон не мог до меня дотянуться. Здоровенная клиновидная голова и длинный клюв попросту не могли двигаться в просвете витой раковины. Стоило только птеранодону попытаться протиснуться вперед, как его голова с клювом сразу застряла. В испуге летучая рептилия рванулась назад и при этом раскачала раковину аммонита. Наконец птеранодон выдернул голову. Пару секунд стояла тишина, а в следующее мгновение тварь начала колотить клювом по ракушке снаружи, и у меня в ушах зазвенело от грохота. В тесном пространстве удары звучали оглушительно, словно автоматные очереди!

Боже всемогущий! Выдержит ли раковина такое свирепое нападение? Я с трудом терпел жуткий грохот и был уверен, что в любой момент мое убежище может разлететься на кусочки и я достанусь птеранодону на завтрак, словно личинка короеда голодному дятлу, разбившему клювом слой коры! Но на счастье, безжалостные удары вскоре прекратились.

Довольно долго было тихо, и я уже решил, что птеранодон ретировался. Тогда я осмелился снова двинуться к выходу из гигантской раковины. Увы, летучая рептилия поджидала меня. Птеранодон пялился на меня так же пристально, склонив голову набок. Глядя на это чудовище, я не мог не припомнить строки из «Острова Эпиорниса» Герберта Уэллса[41]. «Огромная, глупая, неуклюжая, устаревшая птица! И я — человек, наследник столетий, и так далее».

О, я прекрасно понимаю, что существо в рассказе Уэллса было настоящей птицей, а передо мной сидела рептилия. Но при этом мое положение было ничуть не лучше, чем у героя этого рассказа, — на самом деле, оно было намного хуже. Герой рассказа Уэллса хотя бы находился в своем собственном времени[42]. Эпиорнисы не вымерли, они были истреблены.


Мало-помалу день клонился к вечеру. Время от времени я решался продвинуться вперед и выглянуть из раструба огромной раковины, но каждый раз передо мной представал устроивший на меня осаду птеранодон. Сила его терпения была такова, что я был готов присвоить ему звание доисторического Иова. Время от времени слышалось зловредное стаккато — ящер свирепо тюкал клювом по раковине. Но к этому я вскоре привык. И вот ведь что странно: невзирая на то, что я немного проголодался и хотел пить, и несмотря на то, что снаружи меня поджидал воплощенный кошмар, внутри витой раковины мне нравилось намного больше, чем в моей тесной, каменистой горной пещерке, где я провел предыдущую ночь. До меня дошло, что здесь я в полной безопасности. И как только я это осознал, нервное напряжение, терзавшее меня уже почти целые сутки напролет, сменилось расслабленной усталостью, а на смену усталости вскоре пришел сон.


Внезапно на раковину обрушилась атака такой силы, что меня чуть не вышвырнуло наружу через раструб. Я все же успел окончательно проснуться и уперся руками в стенки просвета. Что же так грубо разбудило меня? Заспанное сознание не давало ответа на вопрос. Послышался рокот наподобие звука далекого грома, потом почву основательно тряхнуло, и раковина так сильно накренилась набок, что я снова чуть было не оказался снаружи. Тут уж от сна не осталось ни следа, и…

Земля снова дрогнула, раковину начало резко подбрасывать. Я с большим трудом удерживался за стенки. Снаружи донеслось испуганное хриплое карканье, и даже через стенки своего аммонитского убежища я различил оранжевое свечение. Это могло означать только одно: новый всплеск вулканической активности, второе извержение!

На фоне басового рокота недр земли послышалось отчаянное хлопанье кожистых крыльев и резкое шипение вскипевшей воды. Я слышал, как визгливо кричал птеранодон, набирая высоту. Когда я наконец в испуге выбрался наружу из раковины, я увидел силуэт птеранодона, исчезающий в вышине, на фоне неба, озаренного светом над далекими горами.

Новорожденный вулкан в море снова заработал. На этот раз он почти целиком погрузился в море, а в это же самое время из воды высунулись новые конусы, дальше от берега. Мои ступни обдало прихлынувшей прохладной водой. Прилив приподнял гигантскую раковину, и она поплыла вдоль берега. Я торопливо стал уходить подальше от моря, повыше по склону горы. Я опасался нового цунами — подобного тому, из-за которого оказался в столь бедственном положении. Однако цунами не образовалось. Наоборот, разволновавшееся море быстро отступило от берега.

Вблизи от вулканического острова волны быстро покрылись белыми вспененными гребешками, и я ясно увидел, что новорожденный вулкан действительно уходит под воду. Чуть дальше, позади образовавшегося рифа, на расстоянии порядка пяти-шести миль от берега, ночную тьму рассеивали огни новых вулканов, с шипением извергавших пламя на поверхность моря. Я, оказывается, проспал почти всю ночь. На горизонте занималась заря. У меня на глазах над морем возник край солнца, и оно озарило фантастическое зрелище.

Все море было охвачено огнем! На многие мили вокруг поверхность воды озаряло пламя подводных извержений. К небу устремлялись фонтаны кипящих гейзеров, волны растерянно метались в разные стороны. Позади меня вспыхнули холмы — реки лавы потекли по их склонам. Справа от меня эти лавовые потоки уже достигли воды, и теперь в небо с шипением поднимались тучи пара. А потом произошло нечто чудесное.

Последние волны, омывавшие мои ноги, начали поспешно отступать от берега. Солнце поднималось все выше, вулканическая активность нарастала, становилась все более яростной. Вода уходила с бешеной скоростью. В океанских волнах потонул только что образовавшийся риф, он вернулся в свою морскую обитель. Следом за рифом исчез и пышущий пламенем конус вулкана. В небо взметнулся огромный столб пара. Солнце затянуло розовой дымкой. Горизонт украсился розовыми и кровавыми тонами.

Все побережье теперь тряслось и подпрыгивало, но только это были уже не жестокие беспорядочные спазмы. Толчки приобрели краткость и ритм. Это заставляло меня то и дело переступать с ноги на ногу в попытках сохранить равновесие. При этом я не сводил глаз с отступающих от берега вод, красных от пламени извержений. Море уходило бурным потоком. Обнажавшееся дно пузырилось пеной и блестело слизью. Повсюду валялись судорожно хватающие воздух ртом рыбины, а на них мгновенно нападали крылатые хищники. Что ж, при такой скорости отлива…

При такой скорости отлива я должен был вот-вот увидеть свои часы! Где-то там, посреди ила и гальки лежала моя машина времени и только ждала, когда отступающая вода обнажит ее.

Я зашагал по берегу, вслед за отступающей кромкой океана. Довольно скоро я перешел на бег по жесткому мокрому песку. Солнце поднималось над вулканическим туманом, окрашивая весь мир мелового периода золотыми и розовыми красками. Песок чавкал у меня под ногами. Разнообразные полуживые существа хватали меня за лодыжки в предсмертной агонии, но я упрямо топал и топал вперед. Слева от меня на затянутом дымкой побережье возникла огромная тень. Какое-то большущее животное неуклюже шлепало плавниками в луже, оставшейся после отлива. Я искоса глянул на ящера на бегу и с трудом признал в нем тилозавра[43]. Но в это мгновение посреди водоворотов черной отступающей воды впереди меня возник силуэт, который был знаком мне гораздо больше.

Часы времен! Вот они, наполовину погребенные в мокром песке. Верхушка часов торчала из песка под углом в тридцать градусов, а циферблат глубоко зарылся в ил. Мой корабль, мои врата в будущее, к миру людей!

Я шлепал и шлепал по теплому мелководью, рассеянно осознавая, что следом за мной расплескивает воду какой-то великан, но меня интересовало только одно: добраться до часов и найти способ выкопать их из песка и ила. До часов оставалось пройти совсем немного, но тут я оступился и упал. Моя рука прикоснулась к поверхности часов — особой, похожей на древесину. Я задрожал, покрылся холодным потом. Отчаяние и страх охватили меня. Я понял, что мне понадобится несколько часов, чтобы откопать часы, — если, конечно, мне будет предоставлена такая возможность!

Вдали от берега собиралась с силами массивная стена воды и готовилась к титанической атаке на сушу. Но я должен был хотя бы попытаться. Но только я начал скрести руками мокрый песок и зачем-то стал пробовать раскачать прочно завязший в иле корпус часов, как на меня легла гигантская тень, и послышался жуткий первобытный крик, разорвавший соленый туманный воздух.

Я прыгнул головой вперед, вытянув руки перед собой, и распластался на песке. Чудовищной величины плавник с размаху ударил по тому месту, где я только что сидел на корточках, и меня осыпало песком и скользкой галькой. От мощного удара корпус часов наполовину освободился из песка. Громадные челюсти задыхающегося тилозавра щелкнули рядом со мной, но ящер промахнулся. Его зубы сомкнулись на корпусе часов, наполовину погребенном в песке. Балансируя на массивных передних плавниках, тилозавр время от времени колотил по песку задней частью тела, пытаясь помочь себе выдернуть из песка и ила мои часы. Наконец машина времени поддалась и была отброшена в сторону на десяток ярдов. Примерно так человек мог бы отшвырнуть легкий стул. Часы приземлились на спину и легли циферблатом вверх.

Земля затряслась сильнее. Тилозавр снова развернулся, готовясь поймать меня, а я бросился следом за часами. Поравнявшись с ними, я стал лихорадочно искать потайной механизм, с помощью которого открывалась дверца под циферблатом. Гигантское морское чудовище зашлепало за мной. Его тело перемещалось по сырому песку в ответ на конвульсивные удары громадных плавников.

До меня доносился все нарастающий по громкости рев, и в тот момент, когда передняя панель часов бесшумно распахнулась передо мной, я запрокинул голову и увидел кошмарную стену воды, несущуюся на меня со скоростью чудовищного поезда-экспресса! Высота волны составляла не меньше пятидесяти футов, ее венчал белый гребень, и она заворачивалась и ревела, и шипела, словно все демоны ада, и была ничуть не милее их! Я нырнул головой вперед в озаренный странным светом корпус часов, и как только крышка передней панели со щелчком захлопнулась за мной, я почувствовал, как волна подхватила мое судно легко, словно игрушку, и подняла на самый гребень.

Тилозавр в то же мгновение исчез во взбесившейся толще воды. Еще мгновение — и мое сознание соединилось с разумом часов, и я начал подниматься выше, к облакам, а внизу, подо мной, гигантская волна, которую я теперь отчетливо видел через сканеры, обрушилась на берег, сметая все на своем пути…


Три дня спустя я покинул меловой период и устремился в будущее. А за три дня до отбытия я успел собрать чудесную коллекцию раковин, которая могла с лихвой заменить все находки, которые я утратил во время первого катастрофического извержения. Во второй раз я собирал раковины более внимательно и выбрал для этого полосу побережья подальше от зоны сильной сейсмической активности. Кроме того, я собрал немало крупных орехов, чтобы было чем питаться, если мое путешествие затянется.

Ах, если бы только я мог тогда предвидеть, как долго я еще не вернусь в свое родное время! Но с другой стороны, я никак не мог этого предвидеть — попросту не имел понятия, когда это сможет произойти.

На третий вечер после спасения часов, когда раскаленный диск солнца опустился за дальние, дикие и первобытные горы, я безмолвно попрощался с меловым периодом и покинул его навсегда. Я достаточно насмотрелся на все, что можно было увидеть в этом времени: на обширные, кишащие разной живностью болота, леса, джунгли, озера и океаны. С меня хватило встреч с обитателями этого доисторического мира. Невзирая на все мои научные интересы, мое привычное время звало меня к себе через века.

И я вновь поднял часы времен в небо, соединил свой разум и сознание с разумом и сознанием моего корабля и продолжил курс в будущее.

Часть четвертая

Введение

Поскольку часть моей задачи при подготовке этих материалов заключалась в том, чтобы разделить их на части и главы и снабдить заголовками, и в связи с тем, что следующая часть (несмотря на свой объем) состоит в основном из отрывков, я ее так и озаглавил — «Отрывки», но при этом все же выделил в общем объеме части несколько фрагментов.

Это понадобилось в связи с тем, что мой огнеупорный сейф в Мискатоникском университете оказался не полностью водоустойчивым. Пожар, охвативший здание старинного университета во время Бури, причинил магнитофонным кассетам самый малый вред, но гораздо сильнее они пострадали от ливня, позднее обрушившегося на руины. Я не сомневаюсь в том, что утрачены весьма и весьма значительные фрагменты.

Я использовал обычную систему опущений — три или четыре точки в конце предложений или параграфов. Точно так же я обозначил и новые параграфы, которые, на мой взгляд, возникают при обрывах повествования. Особенно значительные утраты в тексте я либо обозначил звездочками, либо снабдил комментариями.

С самым первым отрывком следующей части моя задача оказалась не столь трудна, поскольку магнитофонные записи довольно хорошо сохранились. Но в целом эта моя работа по подготовке рукописи к публикации была наиболее сурова — в особенности для того, чьи интересы прежде лежали исключительно в области литературы.

Артур Д. Мейер

Отрывки (Из магнитофонных записей де Мариньи)

1. Существо в ванне

…А это, де Мариньи, произошло тогда, когда я впервые повстречался с Гончими Тиндалоса. Да-да, с теми самыми Гончими Тинд’лоси из мифологии Ктулху — вампирами времени, обитающими в самых темных углах четвертого измерения. Они вылетают на охоту из башен времен, принадлежащих подобному призраку Тиндалосу, и нападают на зазевавшихся путешественников.

Я, конечно, знал о них благодаря своему знакомству с пантеоном божеств мифологии Ктулху и изложенными в этом цикле мифов преданиями. Помнил я о них и по упоминаниям в древних оккультных книгах. Тем не менее, невзирая на то, что мои познания должны были бы хотя бы отчасти подготовить меня к встрече с Гончими, когда я почувствовал их, находясь внутри своего корабля, а в особенности тогда, когда я увидел их через сканеры, они показались мне настолько страшными, что у меня душа содрогнулась.

Между тем описать их довольно трудно. Они похожи на то, что останется, если исчезнет все доброе, на нечисть без живого обличья. Однако эти вампиры, пожиратели самой жизни, смутно напоминали то ли летучих мышей, то ли просто машущие краями злобные лохмотья. Безусловно, если безоговорочно верить старинным описаниям, то получается, что в определенных обстоятельствах Гончие способны материализовываться в трехмерном пространстве. От себя могу сказать лишь то, что после той, первой встречи сталкивался с ними бессчетное число раз, но ни разу они не последовали за мной из времени в обычное пространство.

Видишь ли, они существуют в самом времени, «в самых темных его уголках» — так и есть. А это, в свою очередь, означает, что они существуют не с той скоростью жизни, к которой привыкли мы. Но когда кто-то путешествует во времени, он попадает в их стихию.

Но та, первая встреча…

Как я уже говорил, я проложил курс от мелового периода к нынешней эре и собирался замедлять ход и делать остановки по пути, пока не доберусь до периода, последовавшего за тем днем, когда мы с тобой спаслись бегством от духов воздуха, насланных на нас Итхаквой. Таким образом я надеялся избежать очевидных побочных эффектов парадокса времени.

Я как раз собрался сделать первую остановку во времени, когда осознал присутствие Гончих.

При взгляде через сканеры они были подобны теням, далеким пятнам, почти бесцельно трепетавшим в потоках времени, но как только они, в свою очередь, почувствовали меня, их движения сразу обрели большую целенаправленность! По мере того как они придвигались ближе, я разглядел, что они на самом деле наделены очертаниями и размерами и что в них присутствует даже некая согласованность, но невзирая на все это, в Гончих все же не было и близко ничего такого, что мы привыкли связывать с жизнью. Они были Смертью, червями в черепе мертвеца, личинками, жиреющими внутри разлагающегося трупа. Они были Гончими Тиндалоса, и, раз увидев, их невозможно было забыть!

И вот теперь они стаей устремились к моим часам — эфирные осы, привлеченные сочным яблоком времени, а я в этом яблоке был лакомой сердцевиной. Вскоре Гончие мрачно закружили вокруг моего корабля, и я услышал их адское щебетание. Они были похожи на летучих мышей и переговаривались между собой, как летучие мыши. А может быть, их стрекотание попросту выражало восторг от того, что им попался неожиданный странник во времени? Я инстинктивно осознал, что они злобны, — это я уразумел с той же уверенностью, как и понял, что передо мной Гончие Тиндалоса. Между тем я думал, что внутри корпуса моих часов мне бояться нечего. Довольно скоро мне стало ясно, что это не так.

Если бы моя машина времени, Анри, представляла собой сферу, тогда я мог бы остаться в безопасности, потому что Гончие опасаются идеальных округлых форм. Но корпус моих часов, ясное дело, имел массу жестких углов, а Вампиры Космоса едины со всеми углами времени. Это их стихия. Существуют древнегреческие документы, которые вкупе с рядом эзотерических переводов могут объяснить все это намного лучше, чем я. А я, главным образом, хочу сказать вот о чем: Гончие были способны дотянуться до меня даже через невероятно прочные стенки корпуса часов времен. Я догадался об этом в тот момент, когда дым заструился из всех внутренних углов моего корабля. Понимаешь, я скорее ощутил их — эти углы, чем увидел глазами. А потом в мое убежище проникли жуткие щупальца и стали прикасаться ко мне своим холодом. Этот холод грозил поглотить все тепло моего тела — всю мою жизненную силу, и оставить меня застывшим, замерзшим и мертвым!

Я тут же прибавил скорость и мгновенно обнаружил, что Гончие также наделены этой способностью. Кроме того, они умели управлять скоростью своего прохождения во времени, а не только в пространстве. И как только я поспешно затормозил и снова помчался в прошлое, Гончие без всякого труда меня выследили, догнали, вновь поравнялись с моими часами времен и опять принялись трогать меня ледяными щупальцами и пытаться высосать мою жизненную силу.

Продолжая уходить назад во времени, я принялся маневрировать в пространстве. То есть я сознательно пытался уйти от Гончих Тиндалоса, чья стихия — время, отчаянно лавируя в пространстве. Поэтому действовал я наобум в двойном размере. И аукнулось это мне дважды. Во-первых, я безнадежно заблудился. Во-вторых, мой замысел не удался. Безусловно, я куда-то перемещался в пространстве, но при этом я и во времени перемещался!

Уйти от Гончих Тинд’лоси во времени невозможно. Есть только один способ бежать от них: путешествующий во времени должен вернуться в мир трех обычных измерений. Я мог бы догадаться об этом сразу, но какой смысл плакать над пролитым молоком. Но когда я в самое последнее мгновение возвратился в нормальное пространство, мне стало ясно, что я заблудился окончательно и бесповоротно! Гончие исчезли, а вместе с ними исчезли все шансы вернуться домой, в мое привычное время.

Дело в том, что я никак не мог определить, как далеко успел улететь в будущее и на сколько тысячелетий потом умчался в прошлое. А если учесть фантастические расстояния — световые годы космоса, которые часы времен способны преодолевать за считаные мгновения, — о, я уже запросто мог оказаться за Млечным Путем, а на Земле в это самое время от полярных шапок могли распространиться ледники и на равнинах Сибири начали замерзать мамонты.

Повторяю: я бесповоротно и безнадежно заблудился.


С этого момента я — наверное, целый год по обычному исчислению времени (знаешь, теперь у меня большие сложности в понимании времени по сравнению с тем, как я его понимал до своего преображения) — странствовал то по трассам пространства, то (значительно реже) по коридорам времени и искал хоть какую-нибудь подсказку, какой-нибудь указатель дороги к моей родной планете. К концу этого периода я снова отважился предпринять путешествие во времени в надежде, что смогу приблизиться к своей эре. На самом деле я разыскивал то время, когда увижу знакомую картину созвездий, и надеялся, что это поможет мне разыскать путь домой. Но вместо этого я вновь столкнулся с разбойничьей стаей Гончих.

Я сказал, что столкнулся с ними, но, наверное, правильнее будет сказать, что они устроили на меня засаду. Да-да, впечатление было такое, что они меня поджидали, а я узнал об их присутствии в самое последнее мгновение, когда они уже начали окружать корпус моих часов времен! Сказать, что это меня удивило, — это ничего не сказать, де Мариньи. Вообрази себя в автомобиле, как будто ты едешь по пустой улице, прямо перед тобой с обочины на проезжую часть выбегает ребенок — всего в нескольких футах перед тобой. Торможение исключается — ты слишком близко от ребенка. Ты судорожно сжимаешь руками руль, твоя ступня тянется к педали тормоза, но ты еще способен свернуть в сторону.

Я оказался в очень похожем положении, вот только спасать мне надо было свою жизнь. По идее, мне следовало как можно скорее уйти из времени в трехмерное пространство. До сих пор не понимаю, почему я так не поступил — если только треклятые Гончие не наделены способностью многих других БЦК проникать в сознание людей и делать их тупыми и послушными ради своих собственных целей. В общем, я повернул «руль» и стал искать путь, пытаясь пробиться через плотные ряды Гончих Тинд’лоси. И в самом деле, мне показалось, что такой путь есть — единственная дорога, которую они не сумели заблокировать.

Помчавшись по этому единственному пути к отступлению, я слишком поздно осознал свою ошибку: за темными углами меня подстерегали новые полчища Гончих. И вновь мне пришлось лететь и в пространстве, и во времени одновременно, и вновь я обнаружил, что в итоге все пути к бегству для меня оказались перегороженными. Похоже, только тогда я и вспомнил про трехмерное пространство и отправился туда, и только тогда я понял, как жестоко провели меня Гончие Тиндалоса!

Они заманили меня в идеальную ловушку, вынудив вернуться в обычное пространство — или хотя бы напомнив, что я могу так поступить. И они сделали это в то самое мгновение времени, которое как нельзя лучше соответствовало их цели, которая, как я понял, состояла в том, чтобы уничтожить меня целиком и полностью! Выскочив из времени, но продолжая на огромной скорости мчаться через пространство, я оказался в трех измерениях… в непосредственной близости от поверхности серой планеты. Гигантский шар планеты висел прямо у меня по курсу. Не было времени даже подумать. Машинальное включение ментальных тормозов помогло мне минимально. Рассекая нижние слои атмосферы в фейерверке искр, соединившихся позади меня в огненный хвост, я пытался более надежно овладеть управлением часами, но было уже слишком поздно. Громада планеты неслась навстречу мне, чтобы часы разбились в щепки, рухнув на горы или равнину.

Я закрыл лицо ладонями. Наверное, я попытался…


Я очнулся в огромном зале, наполненном всевозможными машинами и таинственными электрическими механизмами. Если на что это и походило — да нет, не просто походило! — это была самая настоящая лаборатория какого-то безумного ученого из фильмов ужасов тридцатых-сороковых годов. По плиточному полу этой грандиозной лаборатории, то въезжая внутрь, то выезжая изнутри гигантских аппаратов, то огибая их по кругу, передвигался приземистый робот на резиновых колесиках, со множеством механических «рук» и «ног», с фасеточными электрическими «глазами». Время от времени робот останавливался перед той или другой панелью со множеством табло и производил какие-то тонкие настройки оборудования. Все это происходило совершенно бесшумно, а я наблюдал за этим словно бы сквозь слегка запотевшее стекло. Либо это так и было, либо у меня что-то случилось с глазами.

Затуманенным было и мое сознание. Я помню, что мелькали обрывки воспоминаний из лет юности и зрелости, но многое было упущено. К примеру, при том, что я смутно помнил, кто я такой, я понятия не имел, где нахожусь и как я сюда попал. Сознание вернулось ко мне резко, мгновенно, но не полностью, с пробелами — так, словно я был машиной, которую только что включили, но она еще не разогрелась до полной готовности к работе.

А потом до меня дошло, что с сознанием у меня очень большие проблемы. Я совершенно не ощущал собственное тело, не мог закрыть глаза и даже моргнуть. Никаких ощущений. Куда, например, подевалось поднимание и опускание грудной клетки при вдохе и выдохе? Где ощущение кровотока, пульс? А ведь я всегда ощущал биение крови в висках! Но на размышления обо всем этом мне было дано слишком мало времени. Во всяком случае, очень скоро я должен был получить ответы на все свои вопросы.

В одно мгновение робот, остановившийся, чтобы прочесть показания на панели блестящего и мигающего огоньками грибообразного аппарата, развернулся, и все его фасеточные глаза уставились на меня. Да-да, робот смотрел на меня. Затем он поспешил в мою сторону. Его резиновые колесики стремительно вертелись, едва касаясь плиточного пола, а верхние механические конечности вдруг начали фантастически трепетать. Три из пяти глаз засверкали разноцветными огнями.

Механическое существо подъехало ко мне. Я наконец обрел более или менее удовлетворительную четкость зрения и увидел, что робот ростом почти с человека. Он протянул конечность к моим глазам. Это было нечто наподобие лапки с резиновым наконечником. Как только это орудие бережно прикоснулось к моему правому глазу, мне захотелось закричать, развернуться и убежать, закрыть лицо рукой, но ничего не произошло! Мой головной мозг отдавал команды всем частям моего тела, но…

Мое тело? Будь я способен смеяться, в это самое мгновение я бы истерически расхохотался, хотя скорее всего я бы в страхе заорал. В то самое мгновение, когда механическая рука нежно прикоснулась к моему правому глазу и перекрыла в нем зрение, мой левый глаз увидел отражение этого действия во множестве фасеток пяти хрустальных линз робота. А еще мой левый глаз разглядел ванну с пузырящимися электролитическими жидкостями и существо, находящееся в этой ванне: нечто вроде плоского морщинистого, вытянутого в длину пузыря. Глаз разглядел светящиеся пластиковые трубочки, торчащие из пульсирующей в ванне серой массы, а еще обнаженные органы, к которым эти трубочки присоединялись. Короче говоря, я увидел себя — смертные останки Титуса Кроу — мозги в аквариуме, с торчащими на стебельках, налитыми кровью глазами, лишенными век!

Человеческое сознание, невзирая на любые обстоятельства, а может быть, именно из-за них, милосердно приспособлено к тому, чтобы отрешаться от абсолютно невыносимых ощущений и зрелищ. К счастью, то, что сохранилось от моего мозга в этой роботской лаборатории на чужой планете, сохранило эту способность. Меня объяла тьма, внутри которой мне не дано было видеть сны, а дано было только чувствовать долгое желание смерти — лишь бы не ощущать ужас и безумие того существа, которое лежало в ванне.

2. Планета роботов

Вот так началось мое преображение, де Мариньи.

Мое следующее пробуждение длилось дольше, но оказалось не менее ужасным, хотя на этот раз явь не заставила мое сознание отключиться и искать спасения в бесчувственном забытьи. На самом деле отключение сознания было произведено внешне, автоматически. Но во многом другом второе пробуждение разительно отличалось от первого. Во-первых, ко всему, что я увидел в огромной лаборатории, присоединились звуки — такие звуки, какие, наверное, можно услышать в сердце гигантского компьютера — механические щелчки, будто бы исходящие от тысячи клавиш пишущей машинки, жужжание и шелест, похожие на перелистывание перфокарт, шипение и гул управляемых потоков электричества и далекий подземный рокот и вибрацию мощных моторов.

Как только робот — смотритель лаборатории? — заметил, что я очнулся, он приблизился ко мне более спокойно, нежели в прошлый раз и, что поразительно, обратился ко мне на нейтральном, но довольно приятном английском!

— Я вижу, что ты очнулся.

Два его глаза повернулись и стали разглядывать нечто ниже моего поля зрения, после чего вернулись к остальным трем. В их взгляде было нечто гораздо большее, нежели просто механика. Я заметил в глазах металлического ученого что-то вроде гордости. А он был именно ученым.

— Да, ты в сознании, и ты слышишь меня, но не пытайся отвечать. Голос у тебя появится еще не скоро. Тогда мы сможем поговорить, но до тех пор я должен полагаться на сведения, которыми меня снабжает твой друг. Он руководит мной в восстановлении тебя, и мы достигли медленного, но уверенного прогресса.

Мой друг? Я обнаружил, что, приложив небольшие усилия, могу двигать глазами и посмотреть в ту сторону, куда указывал робот одной из своих механических рук. Там, на расчищенном пространстве у стены лаборатории, стояли мои часы времен. Насколько я мог понять, они не были повреждены, а ведь обрывки моих воспоминаний подсказывали мне, что я падал внутри часов на поверхность серой планеты со скоростью метеорита!

Но что имел в виду робот, назвав часы «моим другом»? Об этом мне предстояло узнать позднее.

— Мне сказано, — продолжал робот, и его голос звучал на удивление по-человечески — разве что чуть немного гулко, — что формы жизни наподобие твоей страдают определенными нарушениями сознания, если части или органы твоего тела поражены болезнью или повреждены. Также мне стало известно, что для таких нарушений есть общее название — боль. Это состояние, как я уразумел, для тебя столь же мучительно, как для меня — отсутствие смазки. На самом деле, для тебя это должно быть гораздо более мучительно, ибо ты не способен отключить пораженный болью орган или часть тела от своего мозга на то время, пока будут производиться необходимые манипуляции. Кроме того, мне стало известно, что эта боль способна вывести из строя всю твою систему. Поскольку крайне важно, чтобы на протяжении данного периода твоего восстановления ты не получил дополнительных повреждений, мне бы хотелось знать, испытываешь ли ты боль сейчас. Если так, то я сразу же отключу тебя до тех пор, пока не отыщу и не ликвидирую источник расстройства. Для того чтобы я мог произвести такие действия, ты можешь отвечать мне утвердительно, поворачивая глаза вправо, а отрицательно — поворачивая их влево. Тебе больно?

Я сразу же — и на этот раз без малейшего усилия — повернул глаза влево, после чего вернулся взглядом к роботу. Я не чувствовал никакой боли. Я и собственные глаза ощущал едва-едва, а все прочее — как пустоту. И я все время старался не смотреть на любые блестящие поверхности, чтобы не увидеть отражения зрелища, не поддающегося описанию. Но вдруг робот пришел в невероятное возбуждение. Его верхние конечности задрожали, а фасетчатые глаза начали вертеться, словно у какой-то странной помеси робота с хамелеоном. А когда он заговорил, его голос наполнился — ну если не эмоцией, то чем-то очень близким к радостному волнению, если таковое может быть у машины!

— Ты… ты видишь, ты слышишь и ты мыслишь! Ты… воистину существуешь! — Ликование робота продлилось еще несколько мгновений, затем он продолжал: — Но предстоит сделать еще очень многое, и, прежде чем продолжить работу, я должен посовещаться с твоим другом. Думаю, будет лучше, если я тебя отключу. — Он (я уже начал думать о роботе, как о существе мужского пола) протянул конечность куда-то в сторону от моего поля зрения и подкатил ко мне большое зеркало на колесиках. — Но прежде мне бы хотелось, чтобы ты увидел, какого прогресса мы добились с твоим другом!

Тогда я попытался закрыть глаза, но оказалось, что я не могу этого сделать. Моя попытка была автоматическим рефлексом. Если бы я сразу решился посмотреть в зеркало, я бы понял, почему это невозможно. Нельзя закрыть глаза, не имеющие век! Я вспомнил то, о чем мне только что говорил робот, и очень медленно повел глазами вправо.

— Боль! — практически ахнул робот, мгновенно распознав мой сигнал.

Потом он развернулся и поспешил к ближайшему пульту, на котором торопливо нажал красную кнопку. И вновь меня объяла чернота — но только после того, как я со страхом, но не в силах устоять перед любопытством повернул глаза к зеркалу.

О да, многое было сделано. В работе по моему восстановлению действительно был достигнут прогресс.

Мои глаза были присоединены к мозгу, как и прежде (а сам мозг стал гораздо более походить на мозг), но теперь они были погружены в ямки из живой плоти, в рудиментарные глазницы. Кроме того, я увидел одинаковые, красные, обрамленные морщинистыми краями отверстия, к которым тонкими медными проволочками присоединялись металлические конусы: это были мои уши — по всей видимости. Еще был пищевод из гибкого пластика, сзади подхваченный первыми костями (а может быть, кости тоже были пластиковые?) позвоночника. Пищевод тянулся к черному, похожему на мешочек объекту — наверное, это был мой желудок. Имелись также легкие, печень и почки — все искусственные, и, похоже, они не работали. Эти органы свободно соединялись между собой волокнами, сотворенными то ли из синтетической протоплазмы, то ли из пластика. А там, где следовало бы находиться моему сердцу, располагалась конструкция из соединенных между собой пластиковых шариков. Их было пять, и они равномерно распределялись вокруг блестящего металлического ядра. Все это жуткое сочетание внутренностей, за исключением глаз на стебельках и металлических конусов, было погружено или плавало на поверхности большой прозрачной ванны, наполненной желтоватой жидкостью.

Вот так происходило мое преображение. Периодически я пробуждался, и робот демонстрировал мне последние физические достижения — самые последние шаги на пути к полному «комплекту». Мне казалось, что мой робот-хирург трудится с любовью и очень гордится своим искусством. Глядя в зеркало, я наблюдал за наращиванием частей своего тела, которое мало-помалу обретало форму. Шаг за шагом я возвращался к полному существованию в той лаборатории, и я восхищался каждой новой костью в моем полусинтетическом теле. А многие кости представляли собой пластиковые копии настоящих, поскольку настоящие разрушились без возможности восстановления. Я видел, как обретают форму мои руки и ноги. Ко мне начали возвращаться воспоминания — по мере того, как мой головной мозг восстанавливался естественным путем и с помощью операций. И все это время робот разговаривал со мной и объяснял, как это все произошло и как он собирал меня, словно головоломку по кусочкам, в своей лаборатории.

По всей видимости, мое катастрофическое падение на поверхность серой планеты было замечено роботом, который в это время совершал одиночную межпланетную экспедицию в поисках жизни! Его родная планета — мир подземных ульев и туннелей, напрочь лишенный какой бы то ни было органической жизни, — являлась пятой по счету от солнца в системе из шести планет и одиннадцати лун. Вот где я находился теперь — на пятой планете, а та, серая планета, на которую я рухнул с такой жуткой силой, была второй от солнца и находилась в шестистах восьмидесяти миллионах миль от центра системы. Робот перевез все части моего тела и корпус часов на свою родину. И тут он приступил к…

…Но в любом случае, мне повезло — нет, лучше я не стану приуменьшать значение случившегося. Это было поистине фантастически удачное совпадение — не только в том плане, что робот заметил, как я врезался в поверхность той серой планеты, но и в том, что сам он являлся, наверное, единственным механизмом в своей расе, который когда-либо…

…Однако T3RE — по всей видимости, благодаря годам раздумий и встроенной в него способности к бесконечным физическим и теоретическим экспериментам, — развил собственные идеи относительно органической жизни. Его гипотеза об органической жизни заключалась в том, что роботы с самого начала не существовали, а изначально были созданы высшими органическими существами, дабы оказывать им помощь. Короче говоря, пожалуй, этого моего друга можно было бы назвать механическим Дарвином!

Мало-помалу пришло время, когда меня уже невозможно стало отключать полностью и когда на управление T3RE стал отвечать только мой разум, мое мыслящее сознание. Означало это только одно: то, что мой мозг обрел целостность. Более того, почти наверняка сохранилась моя личность. Я мог надеяться, я мог видеть сны! И в те периоды, когда робот-ученый с любовью трудился надо мной — а в случае T3RE такое понятие, как любовь, совершенно уместно, хотя и не имеет ровным счетом никакого отношения к механике, — ему было необходимо полностью отключать мое сознание, дабы я не страдал от боли. В общем, в эти самые промежутки времени мне снились сны.

Очень часто мне снился один и тот же сон, и хотя основной антураж этого сюжета был мне давно знаком, теперь я точно осознавал, что все это мне только снится, что эти подсознательные ощущения — всего лишь картины из моего собственного сознания. В этих снах, в отличие от самого первого, отсутствовала телепатическая интенсивность. Безусловно, все происходило в гигантских хрустальных покоях, где восхитительная женщина-богиня, в хрупких, прозрачных одеждах плакала хрустальными слезами. А к ней из алькова, занавешенного туманными шторами, летели рокочущие мысли царственного колосса, восседавшего на троне. Эти сны мне не нравились.

Но вот наконец пришло пробуждение, при котором ко мне вернулся голос (было до этого несколько пробуждений, когда ничего не получалось) и у меня появилась возможность задать роботу T3RE все вопросы, которые у меня накопились за время вынужденной немоты. Конечно, для робота это тоже стало невероятно важным моментом, потому что перед ним, в кои-то веки, предстал подлинный, обладающий самосознанием образец органической жизни — пускай и в значительной степени восстановленный! Очень скоро он сможет…

— …Как и я… были… органическими, — сказал я ему. — Мы называли их президентами и премьер-министрами, диктаторами и королями. Все они были людьми. А здесь вы, по крайней мере, все равны.

— Это равенство ведет к ужасной скуке — вернее, приводило до тех пор, пока я не встретил тебя, — ответил T3RE. — И не заблуждайся: ты до сих пор органический, по большей части. Но расскажи мне побольше об этом мире людей. Там не было роботов и компьютеров? — спросил он с нескрываемым интересом.

— О да, компьютеры были. И роботы тоже были, хотя и не такие совершенные, как ты, — ответил я.

— И машины существовали в содружестве с вами, людьми?

— Они были, — с неохотой выговорил я, — рабами человека. Их изготавливали люди.

— Рабами? Не друзьями? Их изготавливали люди?

— Они были машинами, как и ты, но для того, чтобы быть друзьями, им недоставало индивидуальности. Но они продвигались в эту сторону. Я был знаком с людьми, которые обожали свои автомобили!

— А! Понимаю. Они были низшего порядка, это роботы — как наши T6 и T7. — T3RE отвернулся от меня, лежавшего в ванне, представлявшей собой сложную систему жизнеобеспечения. Пару секунд его взгляд был устремлен к той стене лаборатории, около которой стояли мои часы. Затем он снова повернулся ко мне. — А вот твой робот, твои часы времен, которые перенесли тебя через время и пространство, относятся к очень высокому уровню — пожалуй, они даже выше наших T2. Мне даже удивительно, что твои часы нисходят до разговора со мной.

— О да, часы — машина высшего уровня, это верно. Но они были созданы органическими существами такого высочайшего порядка, что в сравнении с ними я не лучше тех низших, одноклеточных организмов и примитивных животных, которых, как ты рассказываешь, ты обнаруживал на далеких лунах.

Это мое откровение вызвало у T3RE большое волнение.

— Если так, то моя гипотеза подтверждается! Я давно подозревал, что совершенно нелогично предполагать, что мы, роботы, жили здесь изначально. У нас не существует приспособлений для полового размножения, также мы не умеем размножаться делением — хотя для нас это самый близкий к органическому способ воспроизведения себе подобных. Мы, конечно, разрабатываем новые модели для специализированных задач, но эти модели приходится собирать из компонентов, которые — по отдельности — не наделены ни чувствительностью, ни интеллектом. Кто же тогда построил первого робота?

— У нас на Земле существует схожая богословская проблема, — отозвался я, когда T3RE отвернулся от меня, отключил мое сознание и в задумчивости покатился прочь, вне всякого сомнения, размышляя над последним вопросом.

А мое подсознание продолжало говорить само с собой: «И у себя на Земле мы задаем себе вопрос: «Кто создал Бога?»


Значительно позднее, во время периода бодрствования, когда T3RE снова вывел меня из преисподней подсознания в свою роботизированную лабораторию, я решился спросить у него, как долго он надо мной трудился. Ответ не последовал незамедлительно, поскольку сначала нам пришлось разработать хронологическую систему, устраивающую обоих. Система была основана на скорости света и на единицах измерения времени, которое требовалось свету, чтобы добраться от солнца системы до родной планеты T3RE. И наконец, я узнал о том, что пробыл на попечении робота сорок семь лет. И из всего этого времени я провел в бодрствовании не более одного часа, а на наши разговоры ушло всего минут пятнадцать!

Десять лет роботу T3RE понадобилось только для того, чтобы сотворить первую живую красную кровяную клетку. Гораздо больше времени ушло на воссоздание моей нервной системы, и она пока была восстановлена не полностью. Огромную проблему представлял собой и мой головной мозг — не его «ремонт» и «сборка», как таковые, а замена утраченных воспоминаний и сложных нервных и двигательных участков. В этом деле T3RE пришлось целиком и полностью положиться на моего друга — часы времен.

Вот о чем я никогда не помышлял — да и догадаться об этом не мог — так это о том, что за время моих странствий через время и пространство мое сознание не просто соединялось с разумом часов, но часы записывали в свои базы данных мои воспоминания и мысли! Я так и не узнал потом, ради чего это делалось. Полагаю, что это обычная процедура, что часы времен наподобие моих всегда сохраняют копии личности и воспоминания своих пользователей.

Как бы то ни было, T3RE внес эти записи в мой восстановленный головной мозг с помощью невероятно тонкой электронной системы, разработанной им в контакте с часами. Теперь мое тело было почти полностью восстановлено. Сборный, но почти идеальный Франкенштейн, построенный, в основном, из синтетических частей, но при этом сохранивший все свои оригинальные страсти и чувство юмора, надежды и устремления, радости и страхи.

Миновало еще двадцать три года и часа три-четыре пребывания в сознании, прежде чем я был готов. Готов к финальным тестам, разработанным T3RE: проведению серии операций со всеми миллионами моих искусственных микросхем, чтобы затем возвратить мне мое тело. Только тогда я мог быть извлечен из ванны, являющей собой систему жизнеобеспечения, в виде человека — причем человека, которому не было равных.

— Когда ты пройдешь все тесты, — сказал мне T3RE ближе к концу беседы, — когда будешь готов возобновить свои странствия — ибо твой друг, часы времен, говорят мне, что твоя судьба в том, чтобы завершить величайшее по значимости путешествие, — тогда я…

— …А что будет с тобой? — спросил я у робота. — Каково твое будущее?

— Я не имею значения. У меня нет Бога. Мои эмоции, большей частью, основаны на твоих, которые я старался электронно дублировать внутри себя еще до того, как ты впервые очнулся. Часы разъяснили мне суть и смысл этих эмоций. Это был не очень удачный эксперимент: ведь я даже не способен видеть сны! Вы выше меня — и ты, и твои часы. Даже твои часы способны к сновидениям. У них много воспоминаний — даже о существах, которые жили до тебя. Так они говорят мне. У них есть сознание и личность. Я значения не имею, а вы — вам обоим следует продолжить свое странствие и довести его до конца.

3. Преображение Титуса Кроу

Когда я очнулся в очередной раз, в лаборатории T3RE царил хаос. Повсюду сновали другие T3. Многие из них перемещались по залу, трое или четверо сгрудились около моей ванны. По меньшей мере половину из роботов очень трудно было отличить от T3RE, а у других имелись иные конфигурации конечностей, и они явно были предназначены для выполнения других задач. Наконец робот, стоявший прямо передо мной, заговорил, и я его узнал.

— Это было твое первое испытание! — сказал T3RE. — Ты проснулся сам, без стимуляции. Боль есть?

— Нет, но есть… у меня есть ощущения! Я ощущаю руки, и ноги, и пальцы! Работа закончена?

— Закончена, — воскликнул T3RE, охваченный чем-то наподобие механического восторга. Никаких сомнений — он был роботом, но в этот момент мне показалось, что в нем больше человеческого, чем в любом из реальных людей, кого я только знал. Он взволнованно катался на резиновых колесиках назад и вперед передо мной, размахивая верхними конечностями и вращая всеми фасеточными глазами. То есть он вел себя совсем как восторженный школьник, собравший свою первую модель аэроплана и готовый запустить ее в полет. Но что еще более удивительно — похоже, его энтузиазм заражал его гостей!

— Я общаюсь с ними на частоте радиоволн, — объяснил мне T3RE. — Они не знают твоего языка и вообще не владеют речью. Не владел и я, пока не встроил в себя необходимые компоненты. Но даже эти компоненты не так эффективны, как твои органические голосовые связки. А теперь мы должны убедиться в том, что остальные части твоего тела работают так же эффективно!

Я почувствовал, что меня поднимают. Я попытался повернуть голову, чтобы посмотреть, что происходит, и моя голова повернулась! Меня охватило чувство восторженного недоверия. Я словно бы опьянел. Наконец я снова могу управлять своим телом! Но до какой степени я смогу им управлять? Я весь задрожал от прилива эмоций, и не последней из них был страх. Раньше я часто сравнивал себя с Франкенштейном — вымышленным чудовищем, но что, если я окажусь не меньшим чудовищем? Что, если я превратился в массу синтетических мышц и пластиковых частей со скованными конечностями и механическими суставами?

Из ванны меня вытащила какая-то сбруя из мягкого материала и медленно опустила на плиточный пол лаборатории. И хотя мои ступни прикоснулись к полу и я, вне всяких сомнений, ощутил это прикосновение, сбруя продолжала держать меня.

— Что-то не так? — спросил я у T3RE.

— Я буду опускать тебя медленно, — ответил он, — чтобы твое тело смогло сориентироваться в пространстве. Если что-то пойдет не так, скажи мне.

С этими словами робот нажал рычажок на ближайшем пульте управления и опустил меня на несколько дюймов ниже.

После этого я уверенно опустился на ступни и встал вертикально. Я высвободил плечи из сбруи. Я приподнял руки и посмотрел на них. Мне захотелось радостно воскликнуть — но ничего не получилось!

— Мой… мой голос! — выдохнул я. — Что случилось… с моим?..

— Сначала ты должен научиться дышать, если хочешь выдыхать воздух по желанию, — сказал мне T3RE. — У тебя есть легкие, но теперь они тебе понадобятся только для говорения. Я давно решил, что твоя циркуляторная система на редкость неэффективна, и это…

— Ты хочешь сказать, что мне теперь не понадобится воздух? — прервал я робота.

— Понадобится — но только для активации твоих голосовых связок, — ответил T3RE. — Но не стоит так из-за этого переживать. На самом деле, твоя новая циркуляторная система гораздо более эффективна. Ты сумеешь без всякой внешней защиты существовать в самых разных атмосферах, за исключением наиболее едких. Я подумал, что так для тебя будет лучше — с учетом того, какое путешествие тебе предстоит. Но давай двигаться дальше, тебе предстоит еще немало важных испытаний. Походи, попрыгай, побегай — испытай свое тело! Мне нужно увидеть, как ты функционируешь. Если хочешь — дыши, если это покажется тебе нормальным. Здесь атмосфера адаптирована к твоей прежней конституции. Проверь, как на нее отреагируют твои вкусовые рецепторы. А потом — у меня есть пища для тебя и питье: синтетические белки и углеводороды, извлеченные из почвенных жиров!

Я втянул в легкие воздух, ощутил его вкус и выдохнул. Восторг охватил меня! Сила наполнила мое тело, я почувствовал ее — этот приток жизни, уверенность в том, что я стал новым человеком, в самом буквальном смысле! Я повернулся к большому зеркалу, стоявшему около моей опустевшей ванны, и стал рассматривать себя.

О, тот человек, который отражался в зеркале, был Титусом Кроу, в этом не могло быть никаких сомнений, но этот Титус Кроу был моложе и крепче. И он был целый! Я смотрел на себя — и мне это было ясно. Но «целый» — это было мало сказано. Нет, я не был идеален, ни в коем случае, потому что несмотря на восхитительное сочетание синтетических материалов, плоти, металлов, костей, пластика и волос, которое я теперь представлял собой, — несмотря на все это я продолжал оставаться человеком. А люди далеко не идеальны. Но теперь я стал куда ближе к идеалу, нежели тот пожилой мужчина, который, удирая от Гончих Тиндалоса, разбился всмятку о поверхность мертвой серой планеты!

— T3RE, — произнес я наконец. — Ты сотворил чудо. Множество чудес. Нет никакой необходимости подвергать это тело проверке. Я точно знаю, что оно превосходно. И я не знаю, как отблагодарить тебя за то, что ты сделал.

— Ты меня достаточно отблагодарил, — ответил мне робот, — тем, что теперь я знаю, что моя гипотеза… и все мои коллеги теперь тоже знают, что…

* * *

…Знал в то время хоть какой-то реальный способ уместить T3RE внутри корпуса часов времен, тогда, возможно, он бы отправился в путь вместе со мной. Но поскольку это было возможно, мы с ним попрощались, как смогли, и я…

…Куда мог направиться: что ж… перечень возможных трехмерных направлений, благодаря которым я, теоретически, мог возвратиться к Земле. Во всяком случае, маршрут был разработан так, чтобы моя траектория полета пролегала поблизости от галактик, звездных скоплений и туманностей, где — в случае, если мне повезет, — я мог бы распознать то или иное созвездие, которое поможет мне отыскать дорогу к дому.

Я понимаю, что подобная карта межзвездного пространства кажется довольно-таки нелепой, однако именно такую попытку я собрался предпринять. Не то чтобы моя лоция выглядела так: «Около голубого карлика с системой из трех планет повернуть направо и двигаться в сторону двойной звезды, слева от которой расположена спиралевидная туманность», но все было очень близко к тому. Да, понимаю, действительно выглядит глупо, пока не задумаешься о тех скоростях, какие был способен развивать мой корабль. Когда имеешь дело со скоростями порядка десяти тысяч миль в час, то тебе нужен очень точный, научно выверенный курс, чтобы ты и твоя цель оказались в одной точке одновременно. Но с часами времен все обстоит не так! Я мог просто выбрать на небе звезду и отправиться туда примерно с такой же скоростью!

Но Земля, естественно, всего одна, и довольно скоро я обнаружил, что моя родная планета весьма подобна пресловутой иголке в стоге сена. Словом, о быстром успехе думать не приходилось. Но кое-что у меня все же было, и это было терпение.

4. Римская Британия

…И ему, в итоге, может прийти конец, и я не оказался исключением из этого правила. Правда, мое путешествие ни в коем случае нельзя было назвать скучным. Совсем наоборот — потому что у меня была возможность обследовать немало чужих планет, и многие из них оказались неописуемо прекрасны. А другие, увы — столь же неописуемо ужасны.

…Так близко к Венере, и не только во времени, поскольку…

…Чудесны, как только о том могли мечтать фантасты — и еще более, потому что они были реальны! Но рассказы займут слишком много времени, так что подождем с ними до другого раза. Быть может, де Мариньи, если ты когда-нибудь решишь присоединиться ко мне в Элизии — а я уверен, что так и будет, тогда мы с тобой вдвоем предадимся приключениям. А если…

…На Землю. И я сразу понял, что это именно Земля. Третья от Солнца, со знакомой мне луной, и такая любимая, какой ее любил каждый человек от начала времен. Зеленая и красивая, как никакая другая планета — разве что как Элизия, но Элизия не совсем планета. О, это была Земля, и она оказалась не так уж сильно удалена от моего «родного» времени. Я снижался к поверхности планеты, и навстречу мне неслись четко очерченные берега Англии на фоне синевы моря… и я увидел… поля севера…

…Мальчик пас овец. Я пребывал в таком волнении, опуская часы на поверхность Земли, что не обратил внимания на свое точное географическое положение. Понял только, что попал куда-то в Йоркшир. Без сомнения, парнишка-пастух мог бы подсказать мне…

…Убежать прочь! Возможно, он увидел мою посадку и принял меня за некое летучее чудовище. Минуту спустя мне удалось догнать его и заставить его остановиться. Я схватил мальчика за плечи и пристально посмотрел ему в глаза. Я дал ему возможность увидеть, что я просто человек — пусть немного странно одетый. А из одежды на мне была только набедренная повязка из мягкой кожи — точнее говоря, это был лист, сорванный с пальмы на чужой тропической планете.

Но к этому времени я успел убедиться в том, что и парнишка-пастух одет весьма примитивно. На нем красовалось полотнище из грубой ткани с отверстием для головы. На теле полотнище удерживалось благодаря немногочисленным стежкам, скреплявшим ряднину по бокам. В итоге одежка выглядела как грубоватое пончо. Мальчик с тоской скосил глаза на далекое скопление каменных башен и разбросанных вокруг них хижин, от крыш которых к синему летнему небу поднимался дымок. Парнишка отчаянно вырывался и что-то кричал на языке, который я поначалу никак не мог понять. Но довольно скоро я уяснил, что он хочет домой. Домой… в Эборакум!

Эборакум! Название, данное римлянами Йорку! Я оказался дома, на Земле, в той стране, где родился, но на несколько сотен лет раньше, чем было нужно, — в Британии тех времен, когда она была завоевана древними римлянами! Ты просто не представляешь…

…Расспрашивать мальчика. Как только он убедился, что я не желаю ему зла и когда услышал, что я говорю по латыни, хотя и запинаясь, он перестал меня бояться. Я узнал, что правителем Британии является Платориус Непос и что три года назад было начато «далеко на севере» сооружение Адрианова вала. Римская Британия сто двадцать пятого года нашей эры!.. то есть я был совсем недалеко от дома. Оставалось совершить небольшой прыжок через время внутри часов, и…

Ах, но этому не суждено было случиться. Неподалеку от места моего приземления стояла вилла, и теперь, когда я узнал, в каком времени оказался, я понял, почему эта постройка с высоты птичьего полета показалась мне такой старинно-средиземноморской по стилю. Позднее мне суждено было узнать, что эта вилла является местом обитания Фелиция Тетрикуса и что из-за бунта местного населения в нескольких милях к северо-востоку он выставил дозорных и патрули со всех сторон вокруг своей виллы. Эти люди были личными слугами Фелиция, они были невероятно верны ему, а для меня это было очень худо. Быть может, если бы они… но естественно, они были начеку насчет как раз таких типов, как…

…Говорить с ним. По крайней мере, я увидел этого парня в куртке и кожаной юбке, в сандалиях на босу ногу и притороченным к ремню коротким мечом. Он показался мне довольно-таки дружелюбным, невзирая на шрам на щеке, но когда он подошел ко мне и заговорил, я заметил, как странно засверкали его глаза, и в тот же миг я услышал предупреждающий возглас парнишки-пастуха. Кто-то появился позади меня! Я резко развернулся, увидел второго мужчину, который бросился на меня, а потом тяжелая рукоятка его меча ударила меня по виску, и я, лишившись чувств, упал на поросший вереском пригорок.

Очнулся я на кровати, застланной льняными и шелковыми простынями, в комнате с балконом, выходившим на мощеную веранду, за которой располагался цветущий сад. До меня долетал головокружительный аромат цветов. Ничто не сравнится с запахом цветов Земли — разве что благоухание, исходящее от тонкой шеи моей Тиании.

Через некоторое время меня навестил врач в пурпурной тоге — пожилой мужчина, который со мной не говорил. Он только прищелкивал языком, вымыл мне голову, смазал рану какой-то охлаждающей мазью и сменил повязку. Наконец, прежде чем покинуть меня, он сказал, что мне следует отдохнуть. Я находился на вилле Тетрикуса уже три дня, и поначалу хозяин дома был в большой тревоге за мою жизнь.

— Можешь считать, что тебе сильно повезло, — сказал мне врач, — из-за того, что ты так похож на Титуса Тетрикуса!

В голове у меня туманилось — и вообще меня лихорадило, поэтому я, наверное, мало что соображал, когда ответил:

— Но я и есть Титус!

Услышав эти слова, старенький доктор мертвенно побледнел и попятился, бормоча молитвы многочисленным богам и начертав в воздухе несколько символов указательным пальцем. Вскоре после этого, прежде чем я снова провалился в глубокий сон, сам Титус Тетрикус…


…Был период, когда я на несколько минут выныривал из лихорадки и снова медленно тонул в ней. Во время одного из таких моментов, пребывая в полубессознательном состоянии, я услышал, что старик Тетрикус и кто-то еще (быть может, это был врач) говорят обо мне полушепотом. Тетрикус сказал о том, как я похож на его покойного сына, который был убит три года назад во время погони на колесницах по болотам и похоронен. Безутешный отец возносил молитвы всем богам земли, воздуха, огня и воды — в особенности последнему, Сулу, который, по всей видимости, был божеством — покровителем Тетрикуса, — чтобы сын был возвращен ему. И что же теперь? Могло ли быть так, что его молитвы были услышаны?

Мог ли этот незнакомец вправду оказаться Титусом, возвращенным из страны теней горюющему отцу в обличье этого незнакомца? Да и был ли этот человек незнакомцем? Разве он сам не признался в том, что его имя — Титус? Да, конечно, он был старше Титуса Тетрикуса на ту пору, когда тот погиб, но ведь то случилось три года назад. Быть может, тени тоже старятся? У этого мужчины было тело атлета, в этом можно было не сомневаться, и он не был простым бритом, простолюдином. Он явно был благородного…

…Чаще Фелиций смотрел на мое лицо, измученное лихорадкой, тем сильнее старик-римлянин убеждался в том, что я — его возродившийся сын и что…

…Очнулся по-настоящему. Рядом с моей кроватью сидел Фелиций. Похоже, лихорадка почти отступила, да и в голове туман рассеялся, и я вспомнил, что невольно подслушал размышления старика вслух у моей постели о том, что я, наверное, его воскресший сын в новом теле. И я решил, что если для меня в этом будет толк, то я использую предрассудки старика Фелиция себе на пользу. Под этим я имею в виду…

…То, о чем я спросил, конечно же, были мои часы, но я предусмотрительно назвал их «святилищем» всех божеств воздуха. Сделал я это исключительно на тот случай, если те, кто чуть не раскроил мне череп, а потом принес меня на виллу, видели, как я совершил посадку.

…Распорядился принести их на виллу, хотя и не видел особо, для чего можно использовать такую тяжеленную штуковину. Но теперь он был рад. Если это и вправду было святилище, то он станет возносить ему молитвы и благодарить за мое возвращение. Но кто же я был такой на самом деле и откуда явился?

Что ж, правду говорить не имело никакого смысла. Во-первых, я сомневался, что Тетрикус, человек в своем роде весьма приземленный, хотя бы отдаленно сможет воспринять понятие путешествия во времени. Вместо признания я стал разыгрывать потерю памяти. Я якобы мог вспомнить только свое имя — меня звали Титус.

…Не желал даже слышать о том, чтобы я начал вставать с постели. Мне предстояло еще неделю провести в кровати, пока полностью не заживет рана на голове. На самом деле, рана уже совсем затянулась, и задолго до окончания недели Фелиций застал меня ходящим из угла в угол по комнате. Он спросил меня, не случилось ли чего. Я сказал ему, что мне надо помолиться и что он должен отвести меня к моим часам. Фелиций ускользнул от этой темы. Он повел меня по вилле и окрестностям и в буквальном смысле дал мне полную свободу перемещения — не позволялось мне бывать только в нескольких комнатах в той части дома… слуги. Там мне был представлен Торпос — великан-нубиец, который…

…Ни при каких обстоятельствах! Чем дальше, тем больше Фелиций верил в то, что я действительно его сын, а мне приходилось ему подыгрывать. Похоже, только так я мог надеяться на…

…Хотя они не видели, как именно оказались на земле часы, но они видели, как я из них выходил! Фелиций был не дурак. Он совсем не желал, чтобы его сына, которого он только что обрел заново, у него отняли! Он и мыслить не хотел о том, чтобы подпустить меня к часам, покуда это было в его силах. Так что же мне было…

…Не хотелось использовать силу в отношении тех, кто жил под кровом римского аристократа, и поэтому для начала я попытался каким-то образом обойти неусыпающего Торпоса. Ясное дело, я потерпел фиаско, после чего я попробовал подкупить нубийца. Торпос повел себя со мной весьма учтиво — в конце концов, я ведь был его господином, но он повиновался исключительно Фелицию Тетрикусу, а тот однозначно…

Чернокожий великан наверняка все рассказал Фелицию о том, что я по-прежнему пытаюсь подобраться к часам, потому что на следующий день я был вызван в покои старика, где он отчитал меня за это. Мне было сказано следующее: если я желаю помолиться, то для этого в Эборакуме существуют храмы, которые я мог посещать, не говоря уже о личном святилище Фелиция, находящемся на территории виллы.

С того дня я две недели послушно исполнял все прихоти старика, а на самом деле просто тянул время, пытался заглушить все его страхи — а он явно больше всего боялся того, что я хочу удрать с его гостеприимной виллы. Давалось мне такое поведение нелегко, потому что… и в итоге я совершил фатальную ошибку — попался на глаза Торпосу в то время, как я в полночь бродил по той части дома, где жила прислуга, и пытался открывать одну за другой все двери. Я просто не был создан для того, чтобы уметь что-то делать тайком. И как я после этого мог доказать, что у меня и в мыслях нет убежать с виллы и покинуть Фелиция Тетрикуса?

Несколько дней спустя я услышал, как слуги перешептываются между собой насчет того, что мои часы унесли с виллы и закопали где-то на болотах. Я как можно более осторожно расспросил пару-тройку слуг, но все оказалось тщетно. Очень скоро я понял, что Фелиций обещал страшную кару тому, кто отважится даже упоминать о часах при мне! Вот так. С тех пор мне…

…Просто продолжать тянуть время и надеяться, что в один прекрасный день мне удастся уговорить римского аристократа сказать мне, где находятся часы. С огромной неохотой я продолжал жить на вилле Фелиция Тетрикуса.

Так происходило почти целый год. Я ждал и изо всех сил старался не обращать внимания на нарастающую тревогу, грызущую меня изнутри, — а боялся я того, что часы могут быть потеряны для меня навсегда, и только… а уловки и хитрости никогда не были моим сильным качеством, но я…


…Много месяцев. Какое-то время мне даже хотелось весьма грубо обойтись с Фелицием Тетрикусом, но когда такая возможность представилась, я не смог себя заставить так поступить. В конце концов, старик искренне верил в то, что я, его сын Титус Терикоус, возвращен ему богами.

Однако этот год не был потрачен впустую, поскольку у меня возникла крепкая дружба с римским философом, Лоллием Урбикусом (не путать с Кв. Лоллием Урбикусом, которому суждено было стать губернатором Британии в пору правления Антония Пия в 139 году нашей эры), чья поистине блестящая эрудиция и магнетическая личность соответствовали моим запросам как нельзя лучше. В то же самое время, однако на совершенно ином уровне, я обнаружил немало возможностей, предоставленных мне за счет усовершенствований, произведенных с моим телом роботом T3RE. Я стал мужчиной в самом расцвете сил, а сил этих хватило бы на троих.

К величайшим переживаниям Фелиция я пристрастился к гонкам на колесницах и борьбе — ко всем спортивным состязаниям и играм — и достиг во всех видах спорта превосходного уровня. Меня обучили владению коротким римским мечом и более тяжелым британским, и я даже стал неплохо орудовать боевым топором с длинной рукоятью — оружием скотов и пиктов. Настало время, когда можно было сказать, что уже нет такого оружия, которым бы я не владел, но все это…

…Инстинкты и любовь к знаниям часто приводили меня к скромному жилищу Лоллия Урбикуса, и там я отвлекался от тревоги и раздражения в долгих беседах и дискуссиях о природе…

О, конечно же, Фелиций Тетрикус пытался перетянуть меня на свою сторону. На вилле не прекращались пиршества, во время которых мой «отец» пытался развлечь меня вниманием женщин — от жен офицеров, следящих за строительством Адрианова вала, до дорогих местных шлюх, перед прелестями которых вряд ли устоял бы хоть один мужчина, кроме того, мечты которого населяла женщина с лицом и телом богини. Нет, как ни старался Фелиций сделать меня своим сыном, с каждой неделей я проводил все больше времени с Лоллием Урбикусом. Наши ученые беседы касались двух тысячелетий времени. Мы говорились об обществе, мировоззрении и прочих отвлеченных понятиях.

И именно из-за моей привязанности к этому римскому философу, чья книга «Пограничный гарнизон»… семена дилеммы внутри дилеммы были посеяны, и эти семена взошли и зацвели в итоге весьма странным образом.

5. Великая раса

…Что эта наша Земля до появления на ней Человека была обитаема многими разумными расами, и некоторые из них были злобны, как отродье Ктулху, а другие были добрыми и…

…В работах старшего Писли, отца Уингейта, в особенности, тех, где он упоминал о своей необычной амнезии в годы с тысяча девятьсот восьмого по тысяча девятьсот тринадцатый… что одним из мест, которые всегда особо интересовали Писли, была Большая Песчаная Пустыня. Конечно, я вижу: ты гадаешь, какое это имеет отношение к моей жизни на вилле Фелиция Тетрикуса в сто двадцать пятом году нашей эры. Я скажу тебе.

Я тебе говорил о том, насколько родственными душами мы оказались с римским философом Лоллием Урбикусом, о сходстве нашего мышления, о загадках древности, к которым нас обоих так тянуло. А теперь мне бы хотелось, чтобы ты представил в тусклых туманах времени великую расу ученых, обитавшую в доисторической Австралии, которой еще предстояло погрузиться в пучину океана и всплыть не раз до того, как по земной поверхности прошагает первый человек. Следы этой расы для людей утрачены, отыскать их можно только в самых древних пустынных руинах, где можно увидеть потрясающие письмена и рисунки, ясно говорящие о допотопной цивилизации.

Эти существа, наделенные множеством конечностей и передвигавшиеся на манер садовых слизней, разговаривали между собой с помощью щелчков, издаваемых огромными клешнями, и имели рост три фута и десять футов в ширину в основании своих конических шероховатых тел. Они придумали устройства, с помощью которых обрели возможность отправлять свое сознание в космос, а также в прошлое или будущее, и для изъятия и возвращения на место сознания других существ. Когда такое происходило, изъятые сознания обитали внутри конических тел представителей Великой Расы. Таким образом ученые Великой Расы накапливали знания обо всех будущих и прошлых цивилизациях, о каждой планете, до которой могли добраться их машины, носители сознания. И они пребывали в постоянном поиске новых тел, которые можно было населить, юных цивилизаций, в умы которых при необходимости они могли бы внедрить свое сознание в массовом порядке. Что касается…

…Но Лоллий! Как это получилось — этого я никогда не узнаю, но намерения Великой Расы явно состояли в том, чтобы с расстояния в непостижимые пятьсот миллионов лет обменяться сознанием с моим другом-философом, а вместо этого Великая Раса выбрала меня! Возможно ли представить такое: только что я был человеком и предавался молчаливым раздумьям, и вдруг, в следующее мгновение я оказался внутри тела какого-то чудовищного слизня! Шок был невероятный, и если бы не немыслимая стабильность моего нового тела, я бы наверняка грохнулся в обморок. Думать о том, что это мог быть сон или галлюцинация, не приходилось. Я сразу понял, что это…

…Для того, чтобы записать историю мой цивилизации — цивилизации древних римлян, и тут я осознал, что стал жертвой ужасной ошибки: я понял, что на моем месте должен был оказаться Лоллий Урбикус! Но что делать? И что станет со мной, если эти существа вдруг обнаружат, что я вовсе не римский философ, за которого они меня приняли? Я решил, что пока попытаюсь обманом обрести свободу — по крайней мере, попробую понять, в какой стороне…

…Сознание представителей самых разных цивилизаций всех вообразимых эпох земного времени, а также существ с сотен обитаемых планет…

…Беседовал с групповым сознанием представителей расы гибридных полипов, чья родина находилась на спутнике Меркурия за много столетий до того, как эта луна была затянута в безрадостную воронку топки Солнца. А еще — с разумом двух разумных рептилий из мифической Валузии, а еще — с совершенно чужеродным сознанием создания, являвшегося наполовину растением. Его тело, погруженное в анабиоз, находилось в ядре огромной кометы, которой предстояло странствовать в глубинах космоса еще миллион лет, и только потом должен был проснуться ее последний обитатель. Я беседовал с разумом вождя киммерийцев, которого звали Кром-Я, в доисторическом Нортумберленде, и с сознанием Кефнеса. Египтянина-эрудита из четырнадцатой династии, а также с разумом Фольвреда Германа Фриманна, сражавшегося с римлянами на перевалах в Тевтобургском лесу[44]. А были еще сознания существ из…

…Но это со временем…

…Сквозь меня легко, как сквозь форточку. Охваченный жуткими предчувствиями, я предстал перед советом ученых, главная цель и задача которых заключалась в уточнении и упорядочивании веков. Они назывались Хозяевами Архива. И когда они начали меня допрашивать, я понял, что мои проблемы только начинаются. Они пожелали узнать, кто я такой и из какой эпохи будущего Земли происхожу. Затем, когда я дал ответ, они спросили меня, каким образом человек из двадцатого века мог оказаться заброшенным в Британию времен римского владычества, в сто двадцать пятый год нашей эры?

…Не оставалось ничего другого, как рассказать им о моих странствиях по пространству и времени в поисках «родной» эпохи, которую я покинул перед лицом грозящей мне неминуемой гибели. И вот…

…время, пока шел мой допрос, я чувствовал большое недоверие со стороны членов совета. Они явно совершили большую ошибку, а мою историю рассматривали как грандиозный обман. Быть может, я все же был тем философом, которого они разыскивали, но во время процедуры переноса сознания я лишился рассудка. Для них это было единственным разумным объяснением, поскольку, невзирая на все технические достижения Великой Расы за миллион лет миграции по вселенной, даже они не придумали, как проносить сквозь время свое тело, как оберегать его при таких путешествиях. Они могли совершать такие странствия только своим сознанием. Как же тогда могло столь грубо сработанное создание вроде меня утверждать… а потом построить машину, с помощью которой…

И вот тут я на них сорвался. Пожалуй, я скорее стерплю пощечину, де Мариньи, чем насмешки, потому что… выносить издевки этих разумных великанов, даже понимая, что интеллектуально они превосходят любого человека — нет, это было нестерпимо. И я сказал им, что не я построил машину для путешествий через время, что эту машину я просто нашел, а за много лет освоил тонкости управления ей. Это их заинтересовало. Они пожелали узнать, какую форму имела эта машина, и каким образом я выяснил, для чего она предназначена. И вот я…

…такое потрясение! Сначала я этого не понимал, но потом наконец меня озарило: эти могущественные существа действительно благоговели предо мной. Все началось с того мгновения, когда я упомянул о письменах на циферблате часов времен, и о том, как странно двигались по циферблату четыре стрелки. Вот когда они замерли и стали меня завороженно слушать. И в этом нет ничего удивительного, так как…

— …Самих Старших Богов! — воскликнул председатель совета. — Если ты научился тому, как пользоваться одним из сотворенных ими устройств, то ты и сам подобен им. Лишь самые тонкие умы способны догадаться о их существовании. Мы знаем о них, но мы перед ними словно микробы перед нами. — И тогда это огромное конусообразное существо стало бросать опасливые взгляды на тех, кто его окружал. — Они всевидящи и всезнающи, — сказал председатель совета. — Быть может, прямо сейчас они следят за тем, что здесь происходит.

Мысль о том, что эти могущественные существа трепещут, предполагая о том, что за их деяниями наблюдают Старшие Боги и что этих самых Старших Богов могла сильно рассердить идея захвата и переноса моего сознания, ибо тем самым была нарушена их воля, — словом, я быстро сообразил, что надо сказать.

— Да, очень может быть, и вряд ли они всем этим довольны! — выпалил я.

— Но тебе следовало упомянуть об этом раньше! — возразил председатель совета. — Ты здесь уже три дня, и…

— Впустую истрачены три дня моего времени — и их времени! — дерзко ответил я.

— Ты позволишь нам принести извинения и все исправить? — испуганно спросил меня гигантский конус. — Мы немедленно отправим тебя в твое собственное время.

И тут мне в голову пришла мысль столь же чудесная, сколь и рискованная, потому что я понятия не имел, что это может сработать. Но хотя бы стоило попытаться.

— Я не хочу отправиться прямиком в свое тело, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы перенесли мое сознание в часы времен!

— Но ведь эти самые часы времен, о которых ты говоришь, являются машиной, и не имеют необходимых…

— У них есть разум! — вмешался я.

— И тебе известно, где они находятся — относительно тебя самого, в то время, в которое мы вторглись?

— Нет, я знаю только, что они находятся где-то неподалеку и где-то закопаны в землю.

После этих моих слов члены совета стали торопливо совещаться. Наконец председатель повернулся ко мне.

— Мы можем попробовать, но ты должен нам помочь. Твое сознание совсем недолго может прожить без тела. Если мы не сумеем разыскать эту твою машину, то ты исчезнешь без следа. Я тебе все растолкую.

И он растолковал. Мне было сказано, что после переноса моего сознания в сто двадцать пятый год новой эры, если я пожелаю странствовать там ментально, не будучи стесненным плотью, мне стоило этого только пожелать. При этом я стану, по большому счету, призраком. Тем временем теперешний обитатель моего тела будет заброшен в его собственное тело, в далекое прошлое. Как следствие, моя человеческая оболочка опустеет — она станет скорлупой, лишенной воли, разума и духа. Затем мое сознание постепенно утратит способность передвигаться по собственному желанию, и вскоре мое тело умрет. Если я не разыщу часы и если вовремя не вернусь в свое тело…

— Тело — это аккумулятор, понимаешь, Анри? А сознание — энергия. Без энергии аккумулятор пуст, мертв. А без аккумулятора энергия вынуждена рассеяться, раствориться. Опасность была…

…Они предпримут попытку в процессе переноса сознания найти механический разум, питавший часы времен, и внести в него мое сознание. Но и этого они прежде ни разу не делали — внедрить сознание рядом с другим сознанием в одном и том же теле. Оборачиваясь назад, я осознаю, настолько грандиозен был риск, но в то…

…Была осуществлена подготовка, и мне предстояло… энергия… защита…

6. Возвращение к часам

…Что они явно не сумели разыскать часы. Я вернулся в свое тело, на виллу Фелиция Тетрикуса, и оказался в кабинете старика. Он сидел за столом и что-то писал. В задумчивости он оторвал взгляд от письма и посмотрел прямо сквозь меня!

Никаких признаков того, что меня заметил и узнал, не отразилось в его глазах. Быть может, он заболел?

— Фелиций, — произнес я, шагнув вперед, но сам не услышал собственного голоса, да и не шагал я вовсе, а парил над полом.

В это самое мгновение я уразумел, что никакого тела у меня нет! Мое сознание получило свободу, оно не было объято плотью, а где-то в этом доме прямо сейчас моя опустевшая оболочка умирала, страстно желая обрести разум, который бы ею управлял!

…Такая ментальная паника…

…Старенький врач вошел в кабинет с порошками для Фелиция. Бывший сенатор взглянул на него и спросил:

— Септимий, ты Титуса не видал?

— Он пошел прогуляться на болота, так я думаю, Фелиций. В последние дни он какой-то неспокойный, ты и сам об этом знаешь, но сегодня он стал более похож на себя. Когда я его встретил, он показался мне полным жизни и любопытства. Ничего дурного с ним не произойдет.

— Хм-м-м, — проворчал хозяин дома. — Без сомнения, он отправился с визитом к этому простолюдину Урбикусу. Не могу понять, что он в нем находит!

Лоллий Урбикус! Могло ли быть так, что на самом деле мое тело лежало в его доме? Но ведь дом философа находился в нескольких милях от виллы! Мне нужно было поспешить! Непривычный к новому, бестелесному состоянию, я двинулся к раскрытой двери, а в это время на моем пути оказался Септимий. Я прошел сквозь него, не удосужившись остановиться! А ведь я должен был догадаться: сознание, лишенное тела, не ведает преград. Проходя сквозь стену в ту сторону, откуда вела дорога к дому Урбикуса, я услышал, как Фелиций сказал:

— Ты только что сильно побледнел, Септимий. Что-то случилось?

Я услышал ответ старого врача:

— Мне словно бы кто-то на душу наступил.

А я тронулся в путь к дому философа. Мне казалось, что я лечу над вересковыми пустошами ужасающе медленно, но мало-помалу я приближался к долине, где находилось скромное жилище Лоллия. Мало мне было отчаяния из-за того, что я не мог заставить себя двигаться быстрее, я вдруг понял, что с каждой секундой моя скорость немного падает! Что же мне говорил председатель совета Хранителей Архива? Что если я немедленно не возвращусь в свое тело, я постепенно утрачу способность передвигаться, так? Охваченный отчаянием и страхом, я наконец поравнялся с домом Лоллия Урбикуса и обнаружил, что его нет дома, да и меня — точнее, моего тела — тоже!

Я быстро слабел, а может быть, просто разыгралось болезненное воображение. Я бросился обратно к…

…Виллы, я направился прямиком в кабинет Тетрикуса. Там я снова застал старика, который вел серьезный разговор с Септимием.

— Ты думаешь, такое возможно? — спросил бывший сенатор в тот момент, когда я переступил порог.

— Вполне возможно, — отвечал Септимий. — И этим могут объясняться его бесконечные визиты к Урбикусу. Значит, они объединились ради этого. Святилище закопали глубоко — я за этим лично проследил, но если они взялись за дело вдвоем, они скоро откопают его, я так думаю. Но это, безусловно, в том случае, если они обнаружили, где святилище закопано.

Фелиций помрачнел и поднялся из-за стола.

— Какая неблагодарность со стороны Титуса, — сказал он. — Вот что: собери несколько слуг. Возьми Торпоса и еще нескольких. Мы с тобой отправимся туда, где закопано святилище. И если они там, то я очень разгневаюсь!

Было ли это возможно? И часы, и мое тело… Я последовал за двумя римлянами по пятам, как пес, а они собрались в дорогу к закопанному «святилищу». Но к этому времени я уже точно понял, что силы покидают меня. Сила моего сознания таяла, угасала. Мне было трудно сосредоточиться. Но я должен был…

…По пустошам. Нас была горстка — нет, не так: их была горстка, а я физически был легче дуновения ветерка — Фелиций, Септимий, Торпос и еще четверо слуг, кроме него. К счастью, оказалось, что следовать за ними не составляет особого труда. С моей стороны не требовалось значительных умственных усилий — я просто позволил их воплощенным духам вести меня за собой. Правда, теперь мне приходилось сражаться с неотступной усталостью, с нестерпимым желанием заснуть. Я прекрасно понимал, что это такой сон, от которого я могу никогда не пробудиться!

…Наверное, две мили. Я знал эту маленькую долину, потому что частенько забредал сюда во время своих прогулок… неудивительно, что я не догадался, что именно здесь спрятаны мои часы — ведь их «могила» находилась в густых зарослях орешника рядом с небольшим ручейком…

…Едва соображая, что теперь я должен…

…Голос Септимия, сильно дрожащий. Он говорил, что если где и могли обитать призраки, так именно тут. А Фелиций, по всей видимости, с ним согласился, потому что в то самое время, когда моя умирающая сущность начала проникать в землю, тонуть в…

…Почувствовал, что вся компания удаляется, уходит другой дорогой к вилле. А мне уже было все равно, уже ничто не имело для меня значения. Великий покой словно бы обнимал меня, как плащ, сотканный из тьмы.

Мой тающий, распадающийся дух все медленнее тонул в мягкой земле. Всякое осознание происходящего рассеивалось и исчезало в безднах бестелесности, притягивалось к сердцу Земли, чье тепло — колыбель всех душ, и…

И каким бы слабым, каким бы незначительным ни стал мой дух, какая-то крошечная частичка разума Титуса Кроу то ли проникла сама в часы времен, то ли они притянули ее к себе.

И в это самое мгновение во мраке Стикса вспыхнула искорка света, и бесконечно далекий голос воззвал ко мне:

— Титус, о мой Титус, — да помогут тебе часы! Только попроси об этом и отыщи их сущность своим сознанием — хотя бы самой капелькой сознания. Ты можешь повелевать часами!

И голос утих — так же внезапно, как появился, оставив только…

…Тиания! Ее голос пробудил меня, вызвал к жизни все, что от меня еще осталось — даже без тела.

— Разыщи их сущность! — расслышал я далекие отголоски слов прекрасной богини. — …Сущность часов, их разум, их сознание. Разыщи и дай им приказ.

И я сделал это.

Искорка света превратилась в прожектор — мощный, расширяющийся луч света, в знание, в разум, изничтожающий тьму. И мой дух вновь стал целым, невредимым, и часы опять стали моими, и я обрел возможность отдавать им команды… но при этом они все еще оставались погребенными под слоем земли! А где-то лежало мое бедное тело, и с каждым мгновением становилось все холоднее и холоднее, и его способность поддерживать жизнь таяла, и кровь остывала и сворачивалась, а мозг разжижался…

…Я осознал, что действовать нужно срочно. Я… держался из последних сил. Оставался вопрос: смогут ли мои часы времен вылететь на поверхность, раздвинув тонны земли надо собой, и…

…Едва заметным усилием сознания! Наверное, внешне это стало похоже на взрыв. Тонны земли взмыли в небо, а мои часы были подобны лавовой бомбе, которая…

…наверняка увидели это извержение. И теперь они глазели на меня — вернее, на часы. А я, находясь своим сознанием внутри волшебной машины, в отчаянии описывал большие круги над вересковыми пустошами в поисках своей пустой оболочки, своего тела. Фелиций и все его спутники запрокинули голову. Они были охвачены страхом. Зрелище летающих в небе часов так испугало их, что они стали закрывать глаза руками. Все — кроме Фелиция. Он рухнул на колени на тропинке, вившейся среди кустиков окопника и вереска. А под его руками и склоненной головой, едва заметное среди складок развевающейся белой тоги, под которой так вздрагивали его плечи, что сомнений быть не могло — он горько рыдал… там лежало бездыханное тело.

…Мое тело… и если бы Фелиций и его свита не наткнулись на него первыми, тогда я мог бы поставить часы на землю поблизости. Все остальные убежали, даже Торпос — кроме римского аристократа, чья вера…

— …Вернули тебя мне, — рыдал старик, — но ты принадлежишь им, и они тебя забрали! — Он устремил взгляд на парящие в воздухе часы и прокричал: — Милосердные и всемогущие тени, чья мудрость… вечные и обитающие… но только верните ему жизнь… это святилище!

Можно ли было выбрать лучший момент для того, чтобы предпринять то, что я собрался предпринять? Если мне повезет, Фелиций останется с убежденностью в том, что святилище снова унесло меня в страну теней и что его молитвы помогли мне избежать земной смерти и распада. А если не повезет? Но, как бы то ни было, у меня не было времени…

И я вновь покинул свое тело — но только на этот раз оно было, строго говоря, не мое, не рожденное утробой матери, а сотворенное руками древних инопланетных богов. Я спроецировал то ли свой разум, то ли сознание — как хочешь, так и назови — через портал своего корабля, который по моему приказу открылся, хотя это и не было так уж необходимо, внутрь холодной плоти, принадлежавшей Титусу Кроу.

В то же мгновение я ощутил, как меня объяло мое тело. Я словно бы вбежал в знакомую теплую комнату, спасаясь от грозы. Фелиций тут же отдернул от меня руки и ахнул. Я открыл глаза и посмотрел на него. Он от изумления и ужаса раскрыл рот, и венчик его седых волос встал торчком. Он отполз от меня на коленях, а я легко, с непринужденной улыбкой поднялся на ноги. Какое же превосходное тело подарил мне робот T3RE, что жизнь так быстро возвращалась к органам, которые, по человеческим меркам, уже должны были начать разлагаться!

— …Не бойся, отец мой, вновь возвративший меня от темных врат смерти. Не бойся того, что мне опять придется вернуться в страну теней, где я буду жить в покое и славе. Но обещай мне вот что: обещай, что более никогда не станешь призывать меня обратно от тех, кому принадлежит это святилище. — Я повернулся вполоборота к часам. — А я… что и ты тоже проживешь отпущенные тебе годы в покое и безмятежности разума и духа, пока и ты не будешь, в свою очередь, призван в великое бытие после смерти.

Теперь я в толк взять не могу, как на меня снизошло такое вдохновение, но как бы то ни было…

Потому что Фелиций распростерся на земле перед моими часами, и его залил свет лучей, испускаемых циферблатом. А когда за мной бесшумно закрылась дверца, я услышал, как мой «отец» произнес:

— Это я обещаю!

Только значительно позже, когда я плыл домой по потоку времени, я смог отрешиться от происшедшего и понял, что… и конечно, я все это время знал, что Урбикус — это тот самый автор, который написал «Пограничный гарнизон», книгу, в которой поведал свою историю с точки зрения… Только то, что я не желал вмешиваться в прошлое, и то, что…

…Разве не написано там, помимо очень многого разного странного, что в том году случилось загадочное извержение почвы и камней неподалеку от виллы, отстоящей примерно на пять миль от Эборакума? Разве не сказано, что в небо почти на полмили взметнулась завеса из пыли и камней и что пустоши сотряслись на многие мили вокруг?

Все это записано, де Мариньи, и так оно все и было.

7. Черная дыра

И я устремился в будущее, и на этот раз осмелился понадеяться на то, что мое путешествие не затянется надолго. И в самом деле — куда короче: меньше девятнадцати сотен лет! Еще ни разу с того дня, когда Итхаква обрушил на мой Блоун-Хаус гнев воздушных стихий, примчавшихся на крыльях урагана, я не был так близок к моему времени. Девятнадцать столетий? Ерунда! Разве я не путешествовал через сотни миллионов лет, не пересекал целые эпохи так, словно они были всего-навсего минутами? Разве я не преодолевал бесконечные световые годы, странствуя по потокам пространства?

О, но Ктулху и его отродье тоже прекрасно знали, что я быстро приближаюсь к окончанию своего путешествия, а в их планы никак не входило, чтобы я возвратился в свое время. И поскольку злодеи постоянно поддерживали телепатический контакт с вампирами времени, Гончими Тиндалоса, и из-за того, что время — это стихия, которую я был вынужден преодолеть, чтобы вернуться в свой период времени, Гончим было бы нетрудно еще раз помешать моим стараниям. Совсем нетрудно.

Что касается самих Гончих, то, столкнувшись с ними, легко поверить в так называемое сверхъестественное, но поскольку нам известно, что ничего сверхъестественного не существует, а существуют только явления, созданные инопланетной наукой, к которым трудно применить обычные понятия…

…Погнались за мной, эти кошмары из страшных снов — огромная стая овчарок, а я был единственной овцой. Между прочим, не такая уж притянутая за уши аналогия, если разобраться, потому что ощущение было именно такое, будто множество волков преследовало одну одинокую овцу — меня и будто скоро они могли меня догнать и завалить.

Теперь была забыта любая мечта о возвращении домой, в родное для меня время. Хотя бы в живых остаться, с нетронутой душой! Мне пришло в голову, что для того, чтобы уйти от погони, мне достаточно остановить передвижение моих часов во времени, но это могло вызвать аварию, подобную той, которую я перенес, врезавшись в планету роботов, когда уходил от Гончих Тиндалоса. Возможно, они и теперь пытались меня загнать в такую же ловушку. Тогда я не знал, что, находясь в своем корабле, я мог проникать и через твердые вещества, даже сквозь ядра солнц, и оставаться при этом невредимым. А вышло наоборот: я понимал, что могу врезаться в поверхность планеты, и врезался, потому что мое сознание было соединено с сознанием часов, и это я приказал им остановиться, что и привело к столкновению. Теперь я понимал, что все устроено иначе и что я мог бы, если бы только пожелал, пролететь эту планету насквозь, но тогда я этого не знал, оттого и пострадал.

А вдруг Гончие Тиндалоса теперь приберегли для меня похожий сюрприз в мире трех измерений. Но нет, я не решился бы, если бы только это не стало крайне необходимо…

…Меня совершенно! О, да это же был Тиндалос — сам Тинд’лоси! Там, парящий на ветрах времени, обреченный на темпоральные туманы четвертого измерения, как обречен «Летучий Голландец» скитаться по туманным морям Земли, находился призрачный город — цитадель со зданиями в виде черных спиралей, обитель бестелесных вампиров! Они загнали меня к себе, в свою вотчину, чтобы проводить перепуганную овцу на бойню. И мясники вышли навстречу мне, полетели ко мне от черных спиральных башен, от мрачных крепостных стен города, бродящего во времени. Я описывал их раньше, де Мариньи, да и ты сам заверял меня в том, что видел их в чудовищных снах. Между тем даже теперь мне страшно о них вспоминать!

Что же делать? Как уйти от них, как избежать встречи с ними, когда уже сейчас их пульсирующие отравленные щупальца тянулись ко мне через корпус часов? Они были нематериальны, поэтому оболочка часов не представляла собой преграды для них. Они проникали сквозь нее, будто призраки через стену. Потому что они и вправду были привидениями, бестелесными созданиями, обреченными плыть по волнам времени в призрачном городе!

Это были те самые злобные черные лохмотья — рваные тряпки со сверкающими глазами, хлопающими обрывками крыльев и щупальцами, тянущимися к моей душе.

И вот теперь эти щупальца дотянулись до меня, пробрались в мое сознание, сжали мою душу и начали высасывать из меня жизнь, как арктический лед забирает все чувства у плоти. Я окаменел. А потом, как прежде в такие отчаянные мгновения, ко мне явился голос Тиании. Но на этот раз она ничего не смогла мне посоветовать, не сумела утешить меня. Она лишь соединила свои ментальные вопли ужаса с моими.

Слабея и чувствуя, как жизненная сила гаснет, словно свеча под стеклянным колпачком, я вдруг увидел свой шанс. Они окружили меня, Гончие, они облепили корпус старинных напольных часов, похожий на гроб, как облепляют стены пещер летучие мыши, но позади них в одну сторону простирался свободный путь во времени. В той стороне парил мрачный Тинналос, теперь опустевший. И тогда я использовал то малое, что осталось от моей быстро гаснущей жизненной силы, для того, чтобы направить свой корабль, который уже слушался меня неважно, в ту сторону. При этом рывке Гончие Тиндалоса рассыпались, заверещали и остались позади меня. А я мчался прямо к их жуткому городу. Я пронзил его сердце и с быстротой стрелы вылетел по другую сторону. Так стрела пронзила бы паутину. Увы, я слишком поздно осознал, что Гончие снова одурачили меня!

Приведенный в эту точку времени, оказавшийся в ловушке и чуть было не лишившийся последних остатков разума, я увидел путь к побегу, но Гончие Тиндалоса путей к побегу не оставляют! Я понял это, как только безымянная сила начала притягивать к себе часы все быстрее и быстрее, как ни старался я удержать их. Но нет… Как же так? Ведь это была та сила, которая должна существовать на огромных протяженностях времени. И конечно же, это так и было, потому что уже сейчас я преодолевал тысячелетие за тысячелетием. А не могла ли эта сила существовать и в трехмерном пространстве? Мог ли я рискнуть и прекратить полет часов во времени и возвратить их в привычные для меня три измерения?

Визжа от ментального испуга, беспомощные, словно мошки, охваченные пламенем свечи, десяток тварей, похожих на лохмотья, отважившихся лететь за мной по пятам, промчались мимо, бешено кувыркаясь, подхваченные той самой могущественной силой, которая удерживала меня. Если эти существа, обитавшие во времени, не смогли побороть чудовищное притяжение, то какие шансы были у меня?

Я замедлил полет своего корабля во времени и наконец вынырнул в обычное трехмерное пространство. Вот только, увы, вынырнул я в совсем необычном месте. Часы продолжали мчаться — то только теперь не сквозь время, а сквозь пространство, но их по-прежнему куда-то неудержимо притягивало. Это было сродни падению.

Падение? Гравитация!

Я был подхвачен гравитационным полем невероятной силы, а оно простиралось не только в пространство, но и во время. Но за все время своих странствий по космосу я ничего подобного не испытывал. Ни одно солнце, ни одна гигантская звезда из тех, мимо которых я пролетал внутри корпуса часов, не смогли ни на йоту изменить мой курс. Но что же тогда служило источником этой чудовищной силы?

Гончие Тиндалоса исчезли, они остались позади, во времени, в месте своего вынужденного обитания, в своей вечной тюрьме, и все же я понял, что оказался в не менее…

…Позади меня звезды уменьшались в размерах и исчезали в жутких потоках пространства. Впереди простиралась черная пустота, полночь, разраставшаяся все сильнее по мере того, как я очертя голову мчался в ее глотку. Мне казалось, что я утратил всякую способность управлять часами времен, словно и не умел никогда этого делать. Я не мог ни поднять, ни опустить свой корабль, ни переместить его вправо или влево, а все попытки замедлить ускоряющийся полет были тщетны.

Одна за другой звезды начали гаснуть, и наконец тьма распростерлась во все стороны. Я оказался в такой области, где свет словно бы гасил сам себя, в область такого кошмарного притяжения, где ничто не могло избежать этой безумной тяги! Я вспомнил слова, произнесенные гигантом, восседавшим на троне в алькове, за шторами, сотканными из хрустально-жемчужной вуали:

«Если ты не сумеешь помочь ему… если потерпишь неудачу… тогда ты отправишься в Черную Дыру вместе с ним!»

Черная Дыра! И тут на меня нахлынули другие воспоминания — воспоминания о научных понятиях и теориях, которые я знал, когда жил в своем времени, а в особенности — популярная гипотеза о черной дыре. Эта гипотеза описывает то, как гигантская звезда сжимается до невероятно малых размеров и приобретает плотность порядка миллиардов тонн на кубический дюйм массы. И эта немыслимая масса должна генерировать гравитационное поле, в котором может исчезнуть даже свет!

Это была черная дыра, и я мчался прямиком внутрь нее!

Наверняка моя скорость стала поистине огромной! С какого-то мгновения я начал ощущать чудовищное напряжение, возникшее и в корпусе часов, и в моем теле. Если бы только мне удалось сместить часы хоть немного в сторону от центра этого немыслимого притяжения, если бы я смог качнуть их влево или вправо, словно гигантский маятник, и вылететь в свободное пространство… Но я сразу отверг эту идею. Я хватался за соломинки, и…

…Глупая мысль. Ведь совершенно ясно…

…Скручивалось, коверкалось… Атомная структура часов времен начала удлиняться, разжижаться… И я понял, что мое тело претерпевает что-то наподобие этой атомарной вязкости. Так значит, это конец? Ментальные сканеры часов потускнели — правда, это особого значения не имело, поскольку за корпусом часов совершенно ничего не было видно. Просто в моем сознании угасала привычная символическая чувствительность ментальных сканеров. Я быстро терял всякий контроль, всякий контакт с моим кораблем.

Какой смысл был бороться? Ведь к концу этого нашего последнего совместного путешествия мы — часы и я — просто-напросто распадемся, станем почти двумерным дождем химических соединений, мчащихся к гравитационному центру. Мы были обречены — я и мои часы!

Нет, любовь моя, мой Титус, есть выход!

Это был голос богини — но на этот раз не просто голос, а дух!

— Выход? — спросил я, и внутри меня вспыхнула искорка надежды. Мне показалось, что само время замедлило скорость моей гибели. — Какой выход?

Ты испробовал еще не все возможности, любовь моя. Кхтанид объяснил мне это: твой корабль умеет перемещаться не только во времени и пространстве.

Мне казалось, что я чувствую прикосновение зеленых прядей ее волос к моей щеке и нежных губ к мочке моего уха.

— Но как я могу… Не понимаю!

Ты управляешь кораблем силой своего сознания. И он повинуется твоему разуму, но ты овладел еще не всеми механизмами управления!

— Другие механизмы? — рассеянно отозвался я. — Да, я думаю, что есть другие механизмы управления. Но они для меня лишены смысла. — Я уже чувствовал, как растекаются вокруг меня часы времен, как сливаются с ними атомы моего тела. — Я ничего не понимаю в других механизмах, я не могу ими воспользоваться!

— Те механизмы управления, которые тебе понятны, здесь бесполезны! Забудь о них, оставь их! Сделай это немедленно, любовь моя, пока не стало слишком поздно. А потом завладей теми механизмами управления, которые тебе неведомы. Это единственный способ!

Единственный способ! Я прервал последнюю ментальную ниточку связи с разумом часов… как она сказала, но могло ли это быть так? Неужели я просто гнал самолет по летному полю и ни разу не попытался взлететь?.. Какими бы бессмысленными они ни были, в чем бы ни состояло их предназначение…

А если я потерплю фиаско? Тогда дух моей богини отправится вместе со мной в Черную Дыру!

Освободившись от ментальных «вожжей», часы помчались вперед еще быстрее. Атомы, слагавшие их, начали еще дальше разлетаться один от другого — и мои тоже! Я в отчаянии искал способ управлять своим кораблем, пытался задействовать какие-то участки сложного сознания часов, к которым прежде не обращался. Никакого толка! Мой разум был человеческим, а это треклятое устройство, этот немыслимый корабль был создан богами! И богинями?

И тут, поняв, что я обратился к ней за помощью, она заговорила со мной вновь. И в ее голосе зазвучало отчаяние:

Не так, Титус! Есть измерения помимо тех, которые известны тебе. Не пытайся уйти назад от Черной Дыры или облететь ее по кругу. Просто… двигайся прочь… от нее!

Наконец я получил ответ. И тогда я еще глубже проник в нечеловеческую сущность часов. Мы снова стали едины — я и часы, и я наконец увидел путь спасения — да нет, целую сотню путей спасения от предательского притяжения Черной Дыры. Я едва успел выбрать один из них и слился с ним!

В то же мгновение в моем сознании, словно иллюминаторы, открылись сканеры, и я успел бросить взгляд на фантастическую и ужасную картину за пределами моего корабля, прежде чем я отправил его в некий неожиданный «переулок» между измерениями. В первый момент я увидел голубой океан света, наполненный плывущими по нему предметами радужной окраски и четких геометрических форм. Внутри и снаружи этих бесцельных и беспомощных фигур плавали надменные темные длинные цилиндры и поглощали медлительные радужные фигуры так, как хищные рыбы глотают мелких. Спешность моего побега из этого места легко объяснить: темные цилиндры мгновенно почуяли присутствие часов и бросились в мою сторону!

О, но чем бы они ни были, эти странные цилиндры, они не смогли последовать за мной в путь между измерениями!

И только тогда, когда я вынырнул во втором параллельном измерении, я понял, что моя богиня вновь покинула меня. Я услышал ее прекрасный голос, таявший в моем сознании. Со мной прощалось телепатическое эхо:

Я ухожу. Кхтанид послал мне Великую Мысль, она приведет меня домой. Будь осторожен, любовь моя, чтобы мы с тобой соединились в Элизии!

После этого она пропала. Я произнес ей вслед безмолвные слова благодарности, и эти слова полетели за ней к Элизии, через несколько вечностей.

Теперь я смог оглядеться по сторонам. Я был готов в любой миг снова ускользнуть в иное измерение, если только мне будет грозить опасность. Однако здесь опасности не было. Здесь я перемещался через огромные оранжевые пространства, в красноватой бесконечной глубине которых мерцали багряные звезды, похожие на ограненные драгоценные камни. Мимо проносились объекты вроде плоских дисков, по диаметру равные планетам, однако словно бы не имевшие никакой плотности, а между ними вершили свой явно разумный путь крошечные ровные алмазные предметы. Скопление этих алмазных дисков было…

…Этого странного измерения, к месту, которое, как я надеялся, отстояло на многие световые годы от чудовищной Черной Дыры в моей родной вселенной. Только тогда я смог бы решиться отправиться в обратный путь через преграды измерений, которые мое судно пронзало, словно луч света слой воды прибрежного мелководья.

Когда я вдруг понял, что…

…Бесполезно!..

…От голода. Я так проголодался к этому времени, что мне стало совершенно все равно, куда приземлиться — на чужую планету, в чужом времени, в каком-нибудь доисторическом…

…Желанная трехмерная вселенная — нет, четырехмерная, потому что теперь я воспринимал и время как свою стихию. Так что для меня не хуже любых иных испытаний…

…Не Земля, конечно, потому что я понятия не имел, в какой стороне находится моя родная планета. Тем не менее там…

8. О внеземных формах жизни

…Намекал на… многие планеты, которые я посетил после того, как покинул меловой период… тоже оказалась другой, и на ней… рассказать тебе?

Де Мариньи, тебе известно, что существуют создания, обитающие в самых недостижимых и враждебных местах над Землей, на ней и под ней, а также в ее океанах? Я говорю о тех формах жизни, о которых можно прочесть в любом учебнике зоологии, в отличие от страшных тварей из мифологии Ктулху, существующих в самых диковинных и странных коридорах и уголках времени, в затерянных и немыслимых безднах времени, а также в некоторых других сумеречных местах, суть которых проще всего объяснить, если воспринимать их как соединения сил непространственных и невременных — в местах, которые, по идее, должны пребывать только в самых диких фантазиях теоретиков и математиков.

…Гадать, как это может быть возможно; можно поразмышлять, к примеру, над фотографиями Ганса Гайслера, на которых запечатлены гигантские двустворчатые моллюски, высасывающие питательные вещества из многовекового донного ила на глубине порядка шести миль, или представить себе микробов, питающихся грязью действующих гейзеров. А если представить себе… мультивселенные… невозможно?

Тогда достаточно будет сказать, что и в нашей вселенной, и в других вселенных существуют экстремальные формы жизни. А я точно знаю, что это так, потому что я видел и изучил многие такие формы жизни.

Например:

…разумные энергии в ядре гигантского чужого солнца, которые измеряют время как коэффициенты ядерной реакции, а пространство в немыслимых степенях давления! А еще существуют злобные биологические газы, просачивающиеся в лунном мраке из расселин фунгоидного мира Гидры. Они пляшут во время своей краткой жизни всего одну ночь, а на заре в изнеможении погибают и разбрасывают разумные семена грибных разумов, которые прорастут и пустят корни, и эти корни, уходящие в глубину расселин, в свою очередь, во мраке луны, породят эйфорические, напитанные спорами новой жизни туманы генезиса.

А есть еще умирающее лиловое солнце на краю туманности Андромеды, чьи лучи поддерживают жизнь на семи планетах. На четвертой планете от этого солнца существует ровно семнадцать форм жизни — по крайней мере, так кажется на первый взгляд. Но при ближайшем рассмотрении зоолог скажет тебе, что все эти существа — всего-навсего различные фазы жизни одного-единственного существа! Представь себе циклы жизни бесхвостых рептилий или чешуекрылых насекомых на Земле, и это не покажется тебе таким уж невероятным — до тех пор, пока я не расскажу тебе, что из этих семнадцати фаз развития две являются с виду неодушевленными минеральными осадками, шесть представляют собой водные формы жизни, еще две — амфибии, три — сухопутные каннибалы, еще три летучие существа, и, наконец, последняя фаза — невзирая на все предыдущие усилия — представляет собой растение. Это при том, что все прочие фазы — животные (за исключением минералов)! А представить себе только…

…Поток времени в далекой и совершенно инородной вселенной, где одномерное существо непрерывно спорит со своими прошлыми и будущими воплощениями и невероятности пространства! А еще дальше… жизнь, как смертельную болезнь!

…Я упоминаю обо всем этом, Анри, чтобы помочь тебе хотя в первоначальном понимании разнообразия и изобретательности жизни, но более всего пусть это послужит прелюдией к тому, о чем я…

ПРИМЕЧАНИЕ: Здесь утрачено содержание почти целой магнитофонной кассеты.

А. Д. М.

9. Озеро обреченных душ

…Гиады[45], хотя тогда я этого еще не знал. На самом деле, я не знал ровным счетом ничего о местонахождении своего нынешнего убежища, о своих координатах как во времени, так и в пространстве. Когда спасаешься бегством в темноте, выбираешь любой путь, какой только тебе предоставляется. Нужно только смотреть под ноги, если есть время посмотреть. Одно я знал наверняка: это была не Земля. Я не знал ни одного периода в истории нашей планеты, Анри, чтобы она выглядела таким образом! И не дай Бог, чтобы она так выглядела в будущем!

Там были луны, Анри, — странные луны, чьи орбиты несли их вокруг других лун, а не только одной планеты, поэтому впечатление возникало такое, что они движутся в небе по спирали. А звезды… они были черными! Пожалуй, если оглянуться назад, одно только это должно было подсказать мне, где именно я оказался, но мой разум так пострадал от пережитого, что я с трудом воспринимал что-либо, а уж тем более был способен осмыслить. Одно только радовало меня: то, что я вновь избавился от них — от вампиров времени, от Гончих Тиндалоса.

В общем, я жутко изнемог и заснул. В этом сне без сновидений, когда мое дремлющее сознание было эфемерно соединено с разумом часов, я в какое-то мгновение понял, что наступил день и что солнце, вернее говоря, несколько солнц взошли на небе, а потом мне стало ясно, что пришел закат и настала ночь, она вновь пришла в этот странный мир. И конечно, когда я проснулся, я увидел через ментальные сканеры черные звезды и луны пепельного цвета, выписывающие спирали в сернисто-охристом небе.

Инстинкт подсказал, что мне не стоит покидать свой корабль даже на мгновение, потому что атмосфера этой планеты убьет меня так же верно, как если бы я погрузился в серную кислоту. Мысль эта совсем не радовала…

…Странное давление. Как бы я мог это описать? Чувство смутное, словно сумеречный, унылый пейзаж, но вместе с тем — зловещее.

Вдруг до меня дошло, что я не должен просто сидеть и ждать, чтобы что-то случилось. Понимаешь, я понял, что рано или поздно что-то обязательно случится. Это чувство сродни тому, которое возникает, когда стоишь слишком близко к краю отвесной скалы и смотришь в сторону далекого горизонта. Нет-нет, не головокружение, а скорее, предчувствие, внезапное осознание бесконечности и собственной незначительности, понимание присутствия могущественных сил. Серые тени удлинялись, потом становились короче, непрерывно расходясь и соединяясь между собой, повинуясь движениям следующих по странным орбитам лун, все равно я не мог понять, где нахожусь. Не понял я этого и тогда, когда поднял свои часы времен над поверхностью планеты и неторопливо полетел над унылым, чужеродным, затянутым дымкой пейзажем…

…Что млечный туман теперь катился словно волны океана. Он стал похож на море развевающихся дымных плюмажей — белесых, как шапки бледных поганок, и таких же смертельно опасных. Дымка поднималась от поверхности какого-то зловещего моря. Нет, не моря. Озера.

Я увидел его, когда мой корабль оказался в области, где облачные волны были менее плотны. Одного взгляда на это озеро с его мрачными глубинами и совершенно неподвижной поверхностью хватило, чтобы расшевелить воспоминания, пребывавшие в тревожном сне, но не желавшие пробуждаться.

Мое сознание охватило онемение, Анри, порожденное нераскрытыми тайнами — тайнами, которые скрывались не только в этом озере. Но онемение — это еще что, Анри. В те мгновения я чувствовал себя, наверное так, как чувствует себя человек перед смертью — или как ребенок перед рождением, или как душа перед перерождением. Да, этот мир, а вернее сказать — это озеро вполне могло быть местом перерождения душ… либо их кладбищем!

О, и тут я узнал это место — как Альхазред узнал его в пустыне, а Кастен — в Нью-Йорке, как узнали его Шрах, Тирни и другие, как его узнает каждый сновидец хотя бы раз в жизни. Но некоторым и одного раза слишком много. В ужасе глядя на эти мрачные глубины, я поднял часы повыше над озером, в страшной свинцово-серой атмосфере, и мое сознание наполнилось вереницей имен и ассоциаций из полузабытых древних мифов и чудовищных преданий.

Я думал о Демхе и Хали. Медленно поднимаясь в небо, я догадался, что внизу, подо мной, лежит именно это озеро. И я словно бы слышал песни, которые поет мертвый голос Кассильды, но при этом я понимал, что это не песни, а только жуткие отголоски диких улюлюканий кого-то или чего-то еще! Я почувствовал пугающее приближение Короля в Желтых Одеждах, и я понял, что его чешуйчатые лохмотья до сих пор покрывают Ихтилл. А увидев, как у далекого млечного берега озера вдруг заклубился пестро-желтый водоворот, я осознал, то мой ступор начал отступать — очень вовремя! Я стал набирать высоту более свободно и увидел, как на берегу под тенью луны бьется гигантский желтый мотылек, а позади раздутых грибовидных теней я разглядел щербатые зубцы башен затерянной в веках Каркозы.

А потом пришел истинный ужас — то, чего я боялся сильнее всего. Позади меня, вслед за мной, от поверхности этого убийственного озера, от которого, говоря словами поэта, «…бежат сновидцы в безымянном страхе», потянулось огромное щупальце, роняющее капли пузырящейся кислоты. Щупальце злобно металось из стороны в сторону, пытаясь дотянуться до моего улетающего корабля. Оно принадлежало сородичу Ктулху, это я знал наверняка, — его древнему злобному сводному брату, свистуну из песен Кассильды. Гастур пожелал схватить меня, это он всплыл из глубин тюремного озера Хали. Но на счастье, слишком поздно он потянулся за мной своим щупальцем.

Я поднимался все выше и выше. Теперь я полностью освободился от ментального плена, который совсем недавно держал меня мертвой хваткой. А вскоре меня достигли красные лучи рассвета, и за краем тюремной планеты возник гигантский Альдебаран и искупал мои часы времен в тепле своего рыжеватого света.

Оставив все ужасы Хали позади, я устремился к Гиадам, и только теперь до меня дошло, что я не так уж далеко от своей родной планеты. Недалеко? Да, всего-то в шестидесяти четырех световых годах. Нужно было просто хорошенько сосредоточиться. Да… Но в какую же сторону лететь? Я был уверен, что наделен хотя бы самыми зачаточными познаниями в…

ПРИМЕЧАНИЕ: Здесь утрачена значительная часть повествования — длиной с третью по счету магнитофонную кассету.

А. Д. М.

10. Атлантида

…Атланта из Атлантариона в переводе Сидни-Фрайера? Дружище, я побывал там в то время, когда был записан оригинал! И в то самое время — примерно пятнадцать тысяч лет назад — я увидел, как затонула Атлантида. Видел? Да я чуть было не затонул вместе с ней…

…Ужасный катаклизм, де Мариньи! Я видел гибель страны, ее народа, целой эпохи — гибель эры поэтов, которые знали истинное понимание красоты. Таких больше никогда не будет. Позволю себе сказать, что из всех…

ПРИМЕЧАНИЕ: Здесь разрыв в повествовании не столь обширен и, на мой взгляд, не имеет слишком большого значения. В любом случае, с этого момента полнота повествования более или менее сохранена.

11. Вовне!

…Что наконец им удалось загнать меня туда, где обитало самое страшное зло. Я ощутил это в то самое мгновение, когда перемещался между невероятно слоистыми зонами гиперпространства-времени в это самое другое место. Возник резкий, краткий взрыв ментального восторга, злорадства преследующих меня Гончих. Эхо их визга словно бы последовало за мной, когда я уклонился в сторону, в это параллельное измерение от этих стрекочущих тварей, похожих на развевающиеся грязные лохмотья. А их богохульное… ликование предупредило меня о том, что здесь… нечто такое, чего, хотя оно и пребывает в содружестве с Гончими Тиндалоса, сами они страшатся… Сила столь чудовищная, что…

…Страх; я так часто слышал это перед тем, как в моем сознании начинал звучать голос Тиании. На этот раз в этом прекрасном телепатическом голосе я не услышал надежды — только ужасную тревогу.

Только не туда, любовь моя. Я не смогу последовать за тобой туда и помочь тебе. Я не могу даже пересечь завесу в хрустальном шаре Кхтанида! Даже Великая Мысль не в силах последовать за тобой туда, и нет возврата из…

Нет, Титус! НЕТ!..

…Не мог там остаться, но не мог уйти!

Так и было задумано — чтобы я оказался там, откуда не сумею выбраться. И вновь, в страхе перед Гончими Тиндалоса, я поступил именно так. Но что еще я мог предпринять?

В полном отчаянии я принялся обшаривать те глубины сознания моего корабля, где, как я знал, находятся средства управления для переходов из одного измерения в другое — те самые средства управления, которыми я пользовался для того, чтобы оказаться в этом месте. Ведь я успешно воспользовался ими, чтобы уйти от Черной Дыры и прочих ужасов. Но теперь эти средства… исчезли! На их месте осталась только пустота.

А снаружи, за пределами часов, простирался бескрайний мрак. Ни одна звезда не озаряла эту всепоглощающую стену, казалось, сложенную из какого-то прочного материала. Это была чернота без даже самого крошечного мерцания света. Я словно бы в одно мгновение оказался в самом центре гигантского блока черного мрамора, но все же дело обстояло не совсем так. Потому что «черный» — это все-таки цвет, а здесь было полное отсутствие цвета, абсолютное отсутствие цвета. Нет, даже более того: это было полное отсутствие чего бы то ни было. И я вдруг осознал, что за стенками корпуса часов нет буквально ничего — ни времени, ни пространства. На этот раз я ушел прочь от всего. Вместе с часами времен я в буквальном смысле оказался вовне!

«Почему, — спрашивал я себя, — возникли эти странные ограничения возможностей часов, которые прежде были поистине безграничны?» Мой корабль теперь уподобился океанскому лайнеру, поставленному на прикол в порту — и притом этот порт был чужой. В полном отчаянии я попробовал погрузиться еще глубже внутрь разума…

…Ощутил, что все-таки что-то есть там — какое-то движение, какое-то шевеление мрака. Это впечатление я получил через фантастически чувствительные ментальные сканеры часов времен. Даже при том, что заметить хоть что-либо в этой непроницаемой тьме было невозможно, сканеры в итоге разыскали это крошечное движение и обратили на него мое внимание. Но при этом мне стало ясно и еще кое-что, а именно: если источник движения находился далеко, значит, в этом месте не отсутствовало пространство. Следовательно, поскольку, согласно неоспоримому закону, пространство и время всегда шествуют рука об руку, здесь существовало и время. Однако почему-то я заключил, что это очень особенное пространство и совершенно иное время — другой пространственно-временной континуум.

Осознание пришло мгновенно и далее этого не пошло, потому что шевеление становилось все ближе, оно увеличивалось, разрасталось в сканерах, приобретало четкость его контура. В следующее мгновение я ахнул и тут же увел свой корабль в сторону от жуткой твари. Только что оно выглядело далекой амебой, окруженной призрачным голубым сиянием, и вдруг превратилось в огромный ком, из которого высовывались хваткие пузырящиеся щупальца. И этими гадкими щупальцами тварь пыталась дотянуться до меня. Она напоминала жуткого осьминога своими порывистыми, резкими движениями. Но к этому моменту я уже понимал, что это не осьминог. Я точно знал, где нахожусь и что передо мной.

Другое пространство, иное время — иное из-за чужеродного расположения относительно природы. Это место находилось за пределами природы — здесь все было синтетическое, произведенное! Это измерение было параллельно четырем обычным измерениям, но при этом не сталкивалось, не пересекалось ни с одним из них. Оно сосуществовало со всем временем и примыкало ко всему пространству, но при этом было замкнуто снаружи, за барьерами, создать которые могли только Старшие Боги. Но для чего эти барьеры были воздвигнуты? Кого предполагалось держать внутри них?

Кого же еще, как не символ самого низменного зла, этого отца тьмы, эту пенистую, растекающуюся богохульную бесформенность, прячущую свой истинный жуткий лик за скоплениями радужных сфер и пузырей, эту первобытную слизь, которая вечно обитает «за невозможными углами», Ожидающего на Пороге — омерзительного Йог-Сотхота!

И тогда я понял, что погиб, де Мариньи, что мне пришел конец, что жизнь моя истрачена и что все, о чем я мечтал, к чему стремился, — все напрасно. Моя душа превратилась в кусок свинца, и этот свинец запечатал самые глубокие бездны отчаяния, потому что я лицом к лицу столкнулся с тварью, в чудовищности с которой мог бы соперничать только сам Ктулху.

Лицом к лицу? Да, несмотря на то, что я лишь мгновение назад увел свой корабль в сторону от страшной твари. Конечно, а как же еще, если речь идет о существе, способном населять сразу все пространство? Стоило мне только бросить свой корабль в сторону, как я уже на полной скорости несся прямо навстречу этому кошмару, вставшему на моем пути. Не было мне спасения и во времени, потому что как только я устремил часы в будущее, ужас поджидал меня и там — даже не так: он мчался по потоку времени вместе со мной и неминуемо со мной сближался!

Я метался в пространстве туда и сюда, я пытался убежать то в будущее, то в прошлое. И все это время мои сканеры пытались показать мне более ясно тварь, прячущуюся за всеми этими пузырями протоплазмы. Перед моим мысленным взором мелькали безумные кадры лилово-голубой массы — гигантского сгустка первобытного желе, в котором копошились и метались веревки, пучились глаза, раскрывались пасти и качались щупальца. Это был суперразумный, но при этом ультразлобный анемон из самых глубоких морей вопящего кошмара!

А ужас продолжал надвигаться, и мои попытки уйти от него становились все более отчаянными и судорожными, и все более бесполезными. Я метался то вперед во времени, то назад, то в ту, то в другую сторону в пространстве. Скорость все нарастала, и все ближе ко мне была громада ужаса Йог-Сотхота. Все молниеносные ментальные рефлексы, встроенные в меня роботом T3RE, были доведены до предела, напряжены до последней степени, когда я швырял часы туда и сюда во времени и пространстве. Мои передвижения в четырех измерениях становились все более и более замысловатыми. Но за мной постоянно следили мириады алчных, выпученных глаз монстра. Судорожно раскрывающиеся и захлопывающиеся пасти роняли слюну и вязко чавкали. Масса пульсирующего тела чудовища нависала над часами. Казалось, кошмарная амеба хочет поглотить мой корабль.

Тварь была ужасна, неописуемо ужасна. И вдруг, доведенный почти до безумия, бормоча нечто бессвязное и схватив себя за волосы в попытке заставить мозг реагировать быстрее, еще быстрее на ужас немыслимой погони, я вдруг совершил невозможное. Мне удалось направить мои часы времен в двух направлениях одновременно!

Невозможно? Фантастика? Даже я сам не сразу это осознал. Ведь сам я считал, что это невозможно. Я решил, что в итоге лишился рассудка. Даже теперь я не вполне понимаю, как это могло произойти, но, пожалуй, понимаю почему.

Я был зажат Йог-Сотхотом в пространстве, заперт по времени. Доведенный, в конце концов, до состояния крайнего психического возбуждения, подобного которому не испытывал никогда, разрываемый между множеством вариантов выбора направления для побега, я одновременно выбрал два варианта сразу. И я швырнул и себя, и часы в обоих направлениях! И — о чудо из чудес! — Ожидающий на Пороге был способен последовать за мной только в одном из этих направлений! Озадаченный моим мельканием назад и вперед во времени, Йог-Сотхот остановился, а я воспользовался этой возможностью для того, чтобы слить воедино разлучившиеся сознания — свое и часов.

Но, пожалуй, этим последним утверждением я ввожу тебя в заблуждение. Я перенес две материализации (человека и корабля) в одну фазу, это верно, но при этом я заделал брешь, прорезанную мной в ткани бесконечности. Правда, этот «ремонт» произошел почти непроизвольно. Это была просто коррекция чего-то такого, про что я знал, что это невозможно, — но я проделал это через мгновение после того, как узнал, что это возможно. Мало того, это было! Как бы то ни было, я тут же обрел свободу от повелителя черной бездны. Увы, ненадолго.

Но тот краткий промежуток, который я себе заработал, дал мне хотя бы время осмыслить суть того, что только что произошло. Вот что тебе следует понять, Анри: в это краткое мгновение разделения личности я не был двумя людьми одновременно. Нет, я был одним человеком, я думал как один человек, я реагировал как один человек, но при этом находился в двух местах одновременно! Это даже мне самому трудно было осознать, но именно в этом была заложена суть моего спасения.

Если я мог перемещаться в двух направлениях во времени — в будущее, и в прошлое одновременно (какое противоречие в терминах!), — тогда не мог ли бы я находиться в то же самое время и в настоящем? Не мог ли я, пребывая в настоящем, одновременно передвигаться туда и сюда? Не могло ли то же самое происходить при моем пребывании в прошлом и будущем? Если хотя бы гипотетически мой корабль, мое средство передвижения могло существовать всегда и повсюду, разве не мог я, используя человеческое сознание и сверхчеловеческий разум — а ведь робот T3RE наделил меня сверхчеловеческим разумом, — так вот: не мог ли я сделать так, чтобы мои часы времен стали физически вездесущими?

Я знаю, что ты думаешь, Анри: ты думаешь, что на такое способны только боги. Но разве часы времен создали не Старшие Боги? Ты вот о чем подумай: только что со мной рядом находился Йог-Сотхот — одна из главнейших фигур среди Древних, существо, наделенное способностью достигать любых координат в пространстве-времени практически мгновенно. Но находиться в нескольких местах сразу он не может! Такая способность была дана только мне, и в этом было мое преимущество перед чудовищем.

Но теперь, по всей видимости, оправившись от первого замешательства, Йог-Сотхот снова ринулся за мной. Он рассекал черные бездны космоса, передвигая своими щупальцами, словно некий разумный космический моллюск. Что ж, если ему так сильно нужен Титус Кроу, он его получит! Он получит миллион Титусов Кроу, и каждый из них будет способен делиться на миллион Титусов Кроу, а этого хватит для того, чтобы заполнить целое измерение сверху донизу и справа налево Титусами Кроу!

И тогда, напрочь забыв о какой бы то ни было осторожности и не заботясь о том, какими космическими происшествиями может быть чревато мое следующее действие, я в одно мгновение полностью слился с моим кораблем. И я превратился в нечто наподобие сверхчеловеческого полипа. Я начал делиться, подразделяться и делиться вновь во всех своих проявлениях — практически до бесконечности. Я стал одним разумом, управляющим миллиардом материализаций, одним сознанием, одновременно пребывающим в миллиарде сознаний. А в следующее мгновение времени — в следующие несколько миллионов лет времени, поскольку я, естественно, распространил свою материализацию по всему временному измерению Йог-Сотхота, — произошло несколько событий.

Во-первых, Ожидающий на Пороге вдруг свернулся в клубок, начал дергаться и зримо уменьшился в размерах. Его телепатический гнев обрушился на меня ментальной агонией, которую я ощутил почти что на физическом уровне. Йог-Сотхот смертельно испугался! Столкнувшись со столь невероятной загадкой, я, как ни странно, поймал себя на способности к сочувствию. Даже более того, меня охватило жгучее чувство сострадания к чудовищу. Что-то в этом роде я почувствовал в детстве, когда мой приятель посыпал солью улитку!

Во-вторых, в то самое мгновение, когда я осознал, что сокрушительный взрыв мириада моих воплощений прорвал зияющую дыру в пространственном узилище Йог-Сотхота, с другой стороны этой жуткой бреши долетел голос. Это был мысленный голос, и я слышал его раньше в сновидениях — вернее, я думал, что то были сновидения. И я узнал голос существа, находившегося в гигантском алькове за загадочными шторами в хрустальной палате. Это был Кхтанид, хранитель моего ангела-хранителя!

Сюда, рожденный женщиной, Титус Кроу. Ты открыл врата, так пройди через них!

И наконец, возвратив бесчисленное множество сущностей часов и себя самого воедино — в одно тело, в один корабль, я, как мне было сказано, направился в этот фантастический портал, из которого теперь изливался сноп лучей ослепительно-белого света. Этот свет был ощутим почти физически. Он обтекал корпус моих часов и простирался дальше, назад. Сканеры показали мне Йог-Сотхота, который вновь раздулся до прежних размеров и теперь пытался спастись бегством, дабы избежать неминуемой кары. Луч угодил в него, и чудовище отлетело назад. И в это мгновение портал, пробитый мной в стене тюрьмы Йог-Сотхота, опять закрылся, и космическое чудовище снова стало надежно заперто в своей темнице.

Все это было вправду, Анри. И не только это. Все мое естество поразило внезапное осознание, что я наконец соединился со Старшими Богами. Заблудшая овца вернулась в стадо, странник пришел домой.

Домой в Элизию!

Часть пятая

1. Элизия (Из магнитофонных записей де Мариньи)

Голос Кхтанида, сверхсущества, вызвал меня из бездны небытия в Элизию, в истинный райский сад! Элизия была местом, где обитали Старшие Боги, одним из которых, без сомнения, был Кхтанид. А еще это была родина богини, чья телепатическая помощь спасла меня от столь многих ужасных опасностей.

Элизия — не планета. Либо — если планета, то это гигант из гигантов среди миров. К примеру, я ни разу не видел там линии горизонта. Даже с высоты я никогда не мог различить явной кривизны поверхности в невероятном далеке, затянутом дымкой. Я видел там красивые горы, а между их пиками и позади них — шпили и колонны городов, построенных с невероятным изяществом. Под золочеными балконами и резными хрустальными балюстрадами пели и звенели серебряные реки и озера. А еще дальше всего этого вздымались ввысь другие горы, а за ними стояли другие города — но при этом никакого горизонта не было видно! Даль исчезала в жемчужной дымке под высоким синим небом. По небу скользили или висели в неподвижности летательные машины. Россыпи плавно плывущих пушистых облаков рассекали кожистыми крыльями цвета слоновой кости золотые существа, похожие на добрых могучих драконов.

Некоторые из этих драконов были одеты в сбрую, и на них верхом восседали горделивые всадники, одни из которых были покрыты чешуей, другие — перьями, третьи — радужной кожей, и это отличало их от простых смертных. Это были либо сами Старшие Боги, либо их приближенные, и ни один из них не выказывал ни малейшего интереса к моим часам времен, а я летел прямой наводкой за изумрудный океан, к неприступным пикам синих гор.

Я не в силах был пошевелить ни рукой, ни ногой. Восторг и изумление были таковы, что хотелось ущипнуть себя, чтобы заставить поверить, что это все происходит наяву, а не в каком-то фантастическом сне. Но мне и не было нужды шевелиться и даже прилагать какие-либо ментальные усилия для управления полетом часов с того мгновения, как они покинули непроницаемый мрак царства Йог-Сотхота и отправились сюда. Между тем, я чувствовал, что медленно пролетаю над зелеными и золотыми полями, над головокружительными воздушными дорогами, соединявшими между собой города. Не имея никаких опор, эти удивительные мосты напоминали паутину, раскинутую в небесах.

Но как это могло быть возможно? Как я мог не прикладывать никаких сознательных усилий для замедления полета часов, но при этом мы летели по небу с такой равномерной скоростью? Я прикоснулся кончиками ментальных пальцев к области «двигателя» моего корабля, его мозгу или сознанию, и отпрянул. Меня обжег ледяной электрический разряд! Часы времен отторгали меня? Я предпринял еще одну попытку — никакого толка. Моя машина, мои часы времен теперь не желали знать меня. В данный момент времени они не хотели иметь со мной ничего общего. И я инстинктивно понял, что не стоит вмешиваться, не стоит управлять часами и пытаться изменить их курс. И все же из чисто человеческого упрямства я предпринял третью попытку — и наткнулся на непроницаемую ментальную стену. Теперь я был не хозяином часов, а просто пассажиром, изгнанным из отсека управления.

В этот момент мне вспомнились слова робота T3RE: «…ибо твой друг, часы времен, говорят мне, что твоя судьба в том, чтобы завершить величайшее по значимости путешествие…» Мои часы были чем-то наподобие потерявшейся и исхудавшей гончей собаки. Я подобрал эту собаку, подружился с ней. Мы многое прошли и пережили вместе, и вот теперь — случайно — оказались на родине моего пса. Он узнал это место. Не имело никакого смысла натягивать поводок, потому что пес учуял запах дома. И если я буду слишком рьяно пытаться сдержать его, то он может, чего доброго, ополчиться против меня, потому что прямо сейчас его звала к себе его госпожа.

Его госпожа? А быть может, она была и моей госпожой?

Мало-помалу потускнели сканеры. Все мои соединения с часами времен рвались, распадались. Теперь я стал просто человеком внутри ящика, остался один-одинешенек в сгущающейся темноте.

Последним, что я увидел перед тем, как сканеры окончательно потемнели, были острые вершины синих гор, которые теперь были значительно ближе. Их пики пронзали ватные облака. А потом тьма стала непроницаемой. Я слепо полетел дальше, навстречу неведомой судьбе в чужом и прекрасном мире.

Через некоторое время я ощутил едва заметный толчок. Часы остановились, и почти в то же самое мгновение передо мной распахнулась дверца, и я увидел коридор, уходящий в подернутую серебристой дымкой даль. Коридор, вдоль стен которого стояли… стояли часы времен — в точности такие же, как мои!

Но нет, не в точности такие же. Безусловно, это были машины, работающие по тому же принципу. Все они были снабжены циферблатами, по которым двигались странными, дергаными движениями две пары стрелок, и на всех циферблатах красовались одинаковые странные значки. Но все эти машины — по крайней мере, большинство из них, явно не были предназначены для людей. Некоторые были идентичны моим часам почти во всем, а я-то был уверен, что мои часы уникальны, но что касалось остальных…

Тут были машины из серебра и золота, из стекла и хрусталя, из камня — либо из чего-то внешне неотличимого от камня, а корпус одной машины был сделан из тонкой бронзовой проволоки. Одни часы были совсем маленькие — высотой не более семи-восьми дюймов, другие были широкие и высокие, не менее тридцати футов высотой. Я никак не мог взять в толк, каким существам могли понадобиться машины таких фантастических размеров.

А потом, разглядывая заполненный машинами коридор, я обнаружил, что, кроме меня, тут есть еще кое-кто. Ко мне шагало существо с оперенной птичьей головой. Огромные глаза смотрели на меня с разумом древнего мудреца. В мантии из золотой парчи, в сандалиях-подушечках из золоченых ремешков на когтистых птичьих ногах, он подошел ближе и обратился ко мне негромким вопросительным пощелкиванием. В ответ я смог только непонимающе покачать головой. Тогда птицечеловек в быстрой последовательности попытался заговорить со мной на еще нескольких языках — увы, тщетно. Как ни диковинно он выглядел, поведение его отличалось подчеркнутой учтивостью и дружелюбием. Наконец, выслушав длинную последовательность шипящих звуков, я проговорил:

— Это бесполезно. Боюсь, я не понимаю ни слова из того, что вы мне говорите.

— А-а-а! — воскликнул птицечеловек. — Так, стало быть, вы тот землянин, которого ожидает Тиания. Как это глупо с моей стороны — мне сразу следовало вас узнать, но в Элизии так давно не бывал никто из людей с Земли. Позвольте представиться. Я Эсч, мастер-лингвист из народа дчичи, и мне знакомы все существующие языки и наречия, включая электрический гул Энергий Д’хорна-ань. Всякий раз, когда я встречаю незнакомца, я пользуюсь этой встречей как возможностью поупражняться в своем искусстве. Но сейчас мне пора отправиться на седьмую планету Атха-Атха, чтобы выучить язык морского ленивца. Быть может, мы еще увидимся. Прошу меня извинить.

С этими словами птицечеловек повернулся к шарообразным часам, основание которых напоминало, само собой разумеется, нечто наподобие сплетенного из металла птичьего гнезда, и был уже готов войти внутрь своей машины, но вдруг спохватился, обернулся и добавил:

— О, я чуть не забыл. Снаружи вас ожидает ясчер, посланный Тианией.

— Ясчер? Снаружи? — переспросил я неуверенно, оглядываясь по сторонам. — Спасибо.

Я растерянно направился в ту сторону, откуда пришел птицечеловек.

— Нет, нет, нет! — крикнул он мне вслед. — Я хожу исключительно ради того, чтобы размяться. Вам нет никакой нужды упражняться. — Эсч с нескрываемым восторгом залюбовался моим мускулистым торсом, склонил голову к плечу и издал своим гребнистым клювом пронзительный свист. — Вот так будет лучше. Ждите, и ваш яфер прибудет за вами.

— Но…

— Ауфвидерзеен! Оревуар! Сафф-есс исаф! — прощебетал птицечеловек, махнул коротким крылом и вошел в свои часы времен в форме птичьего гнезда. Машина немедленно исчезла, скрылась из глаз.

Я снова остался один в коридоре, вдоль стен которого стояло множество машин для путешествий, — но ненадолго. В первое мгновение звук показался мне еле слышным шелестом, дуновением ветерка или далеким шумом океана в завитой раковине, но в следующее мгновение уже зазвучала отчетливая пульсация — биение огромных крыльев. За мной летел мой яфер?

Слева от меня коридор, как и прежде, уходил в серебристую даль, а справа, на очень большом расстоянии, я разглядел пляшущего в воздухе мотылька — между высоченными сводами потолка и полом, посреди рядов машин для путешествий в пространстве и времени. Очень быстро мотылек начал обретать очертания. Крылья… Длинная шея. Еще немного — и я начал ощущать, как ветер обдувает щеки. Дракон — в первые мгновения я мог называть это существо только так — летел ко мне, горделиво взмахивая громадными крыльями. Еще миг — и он приземлился передо мной на пол — живой персонаж одной из самых древних земных мифологий. Зеленый с золотом дракон с гобеленов Тунг-гата. Такой зверь мог резвиться в садах Рэка! И вот он стоял передо мной — королевский тираннозавр с кожистыми крыльями и змеиной шеей, дракон из глубин Азии, но увеличенный во много раз и излучающий такое естественное золотое и зеленое сияние! В том месте, где шея дракона соединялась с туловищем, я увидел черную кожаную сбрую, выкованное из серебра седло и вожжи из витой золотой нити!

Гигантский ящер смотрел на меня свысока огромными глазами. Наконец он согнул в колене одну заднюю ногу, и получились две чешуйчатые ступени — каждая в половину роста человека. И — о чудо! — гигантский ящер басовито пророкотал:

— Титхус… Титхус Кроу! Тиания вдет.

Шепелявящий ящер?.. Яфер? Может быть, потому его так и назвали? Я в этом засомневался, но все же не смог удержаться от смеха. Смех был беззлобный, и гигантский зверь, словно бы прочитав мои мысли, расхохотался в ответ, запрокинув голову на чешуйчатой шее. Смех ящера был такой грохочущий, что я уже, было, испугался, как бы на нас с ним не обрушился потолок.

Когда гигант утих, я приподнялся на цыпочки, дотянулся до головы дракона и погладил его макушку, с изумлением глядя в его огромные черные глаза. Еще мгновение мы изучали друг друга взглядом — человек и дракон, а потом яфер проговорил:

— Тиания вдет…

— Знаю, знаю! — воскликнул я. — Она ждет меня. — И тут у меня закружилась голова, и перед глазами поплыло так, словно я стал пьян просто от радости, я отбросил прочь все другие мысли, кроме мыслей о богине. Я запрыгнул на колено к своему скакуну, а с колена перескочил на гребнистую спину, после чего легко уселся в седло и вскричал: — Вперед, мой чешуйчатый друг!

Величественная голова повернулась ко мне. Дракон сдержанно произнес:

— Фефуйфатый друг по имени Отх-Нетх.

— Браво, Отх-Нетх! — Я похлопал дракона по могучей шее. — А теперь вези меня к своей госпоже.

И в следующее мгновение гора мышц расправила гигантские крылья, и мы поднялись ввысь. При этом дракон взлетел легко, словно перышко. Я натянул поводья. Мимо нас понеслись стены коридора, вдоль которых стояли разнообразные часы…


Коридор с часами тянулся довольно долго, но вскоре Отх-Нетх повернул в сторону, и мы полетели по боковому переходу, который уходил от главного серебристого коридора под углом в тридцать градусов вверх. После нескольких поворотов под прямым углом мы наконец вылетели из подземелья на свет дня. Нет, я не спал, когда летел в своих часах времен — вернее, когда они несли меня над полями, воздушными мостами и городами сказочной Элизии. Теперь передо мной предстал тот же самый волшебный пейзаж. Позади нас остались синие горы, посреди которых находился коридор с часами, а перед нами простирался великолепный, сказочный мир из самых сладких сновидений! Благоуханный ветер развевал мои волосы, и моя душа устремлялась к таким высотам, каких прежде не ведала.

Но вдруг мне в голову пришла одна мысль, и я привстал в седле, чтобы дотянуться до шеи дракона. Я прокричал в крошечное ухо Отх-Нетха:

— Отх-Нетх, боюсь, я в неподходящем виде для встречи с Тианией!

Волосы и борода у меня были длинные и спутанные, я был обнажен, и, хотя моя кожа покрылась красивым бронзовым загаром под лучами разных солнц, я был совсем не так чист, как мне хотелось бы. Отх-Нетх немного повернул голову и скосил на меня огромный глаз.

— Хофефь ифкупатьфа? — Он наморщил ноздри. — Вонюфий?

— Да, пожалуй, я довольно-таки… вонючий, и я бы с радостью искупался, — ответил я, поразившись догадливости и чутью дракона. — И может быть, еще… как насчет одежды?

Дракон посмотрел на меня не слишком уверенно. Он стал размахивать крыльями чуть менее ровно, а потом прижал их к туловищу и приступил к крутому пике.

— Хофефь ифкупатьфа быфтро? — спросил Отх-Нетх. — До того, как мы явимфа к Тиании?

— Да, до того, как мы явимся к Тиании, — кивнул я.

— Тогда могу предловыть только баффейн для яферов. Если он тебе годитфа, то я товэ ифкупаюфь. А потом… принефу тебе одевду.

— Очень даже годится, — заверил я дракона, с трудом представляя себе бассейн для ящеров, но не желая выказать свое невежество.

— Хорофо! — сказал дракон с таким видом, словно испытал величайшее облегчение. Он развернул одно крыло к ветру, запрокинул голову и, прекратив пике, начал плавный круговой набор высоты. Мы поравнялись с воздушными облаками и поднялись выше них. Затем Отх-Нетх немного повернул ко мне голову и спросил: — Ты выфоты боиффя?

— Нет. Я крепко держусь в седле.

— А быфтро летать… любифь?

Мысль о скоростном полете верхом на драконе по небу над неведомым миром привела меня в восторг.

— Очень люблю!

Отх-Нетх мигнул огромными глазами.

— Тиания тове любит летать… быфтро!

С этими словами дракон раскинул крылья и отвел их назад. В одно мгновение он стал бить ими в два раза чаще. А в следующий миг нас подхватил восходящий воздушный поток, который понес нас еще скорее по головокружительным воздушным путям. Мне хотелось, чтобы этот потрясающий, щекочущий нервы полет продолжался вечно!

Но увы, полет закончился слишком скоро. Мы понеслись вниз, сквозь облака, между самыми высокими шпилями багряного города, а потом еще ниже — к далекому синему пятну посреди зеленых полей. Пятно вскоре превратилось в озеро — «бассейн для яферов».

Юные дракончики плескались на сверкающем мелководье под бдительным надзором заботливых мамаш, а дальше от берега в воде и над водой резвились особи постарше. Они вылетали из воды и вонзались в нее, сложив крылья на спине, отчего становились похожи на земных пингвинов. Время от времени драконы выныривали из воды ближе к середине озера и разбрызгивали радужные каскады воды, сверкающие под теплым солнцем. Потом драконы расправляли крылья и уходили в высоту, а оттуда пикировали в прохладную воду. Так вот он какой — «баффейн для яферов», озеро резвящихся драконов!

Мы приземлились на мелководье. Отх-Нетх уперся в дно могучими задними лапами и распростер крылья над поверхностью воды. Все юные драконы попятились назад, тараща на нас глаза. Малыши явно перепугались. В мгновение ока все игры и развлечения прекратились, все взоры обратились на нас. Только драконихи из вежливости перед моей наготой отвернулись.

— Что случилось? — спросил я Отх-Нетха. — Что-нибудь не…

— Офень редко, — отвечал дракон, — гофпода купаютфа в баффейне для яферов.

— Так стало быть, это табу? — спросил я.

В Элизии я был чужаком, и мне совсем не хотелось идти против правил.

— Не табу, но…

— Хочешь сказать, что господам это не нравится?

— Не гофподам… яферам!

— Но ты же мне ни слова не сказал про то, что…

— Ф тобой, — прервал меня Отх-Нетх, — дело другое.

И тут он возвысил голос, и над озером пронесся оглушительный рокот произносимых им фраз. Похоже, он каким-то образом объяснял сородичам мое присутствие. Во всем, что изрек дракон, я уловил только имя «Тиания». Но к тому времени, как отголоски могучего баса стихли вдали, на озере все стало, как прежде, и молодежь возвратилась к своим резвым забавам. А когда я соскользнул с седла на спине Отх-Нетха в чистую, как хрусталь, воду, некоторые юные создания меня весело обрызгали, плеща по воде хвостами.

Я поплыл мощным кролем, и рядом со мной поплыл один из драконов-малышей, ростом с меня, покрытый бархатистой кожей с мраморными разводами. Вскоре он оказался рядом со мной и, внимательно меня осмотрев, нырнул вглубь и подвел под меня крепкую шею. Ящер подбросил меня высоко над водой. Я рухнул в озеро с сильным всплеском. Я вынырнул и возмущенно огляделся по сторонам. Озорника грозно отчитывала громадная мамаша.

— Нет, нет! — прокричал я. — Он просто играл!

Отх-Нетх, плывущий по озеру словно ярко раскрашенное Лох-Несское чудовище, громко перевел мои слова. От середины озера до меня донесся согласный хор драконьих голосов.

— Они хвалят тебя… Титус Кроу! — сообщил мне Отх-Нетх. — А теперь купайфа. Я пойду… принефу тебе чифтую одевду.

Не сказав больше ни слова, он погрузился в глубину, а пару мгновений спустя вынырнул в туче брызг и взмыл над водой. Его величественные крылья развернулись в воздухе. Сначала он набирал высоту мощно, затем — спокойнее и увереннее, и наконец он исчез за облаками, подсвеченными розовыми лучами солнца.

Вот так я остался один посреди полчища незнакомых «яферов». Никогда в жизни не смог бы вообразить, что купаться в озере с драконами так весело! Стоило только Отх-Нетху удалиться, как с середины озера ко мне направились два молодых дракона. Они подвели под меня шеи, вытащили меня из воды и отнесли туда, где резвились молодые самцы и самки. Я превратился в мячик в игре, но «яферы» обращались со мной настолько бережно, что у меня не осталось ни единого синяка.

Затем, устав перебрасывать меня друг дружке по воздуху, драконы образовали плавучий мост из выгнутых шей, и я побежал по этому мосту. Новая игра заключалась в том, что каждый дракон пытался сбросить меня в воду с чешуйчатой опоры. Наконец я соскользнул с последней драконьей шеи и опустился на дно озера, где пробыл немало минут, разглядывая красивые раковины пресноводных устриц с большущими черными жемчужинами. А когда я начал по спирали всплывать к поверхности, два дракона-подростка подхватили меня. Оба были, по всей видимости, самцами. Они поочередно что-то сказали мне, и, судя по интонации, это были вопросы, в ответ на которые я был, увы, вынужден сокрушенно покачать головой. К сожалению, не все драконы, в отличие от Отх-Нетха, были сильны в английском.

Затем один из «яферов» погрузил голову в воду, а через пару мгновений выдернул ее, вытаращив глаза, тяжело дыша и высунув язык. Он повторил это представление, но во второй раз не выказал никакого дискомфорта. Я понял, что это была пантомима, и догадался, в чем ее смысл. Дракон хотел спросить меня о том, как я смог столько времени пробыть под водой и не захлебнуться. В ответ я медленно погрузился в прозрачную воду рядом с чешуйчатыми лапами драконов и оставался на глубине до тех пор, пока за мной не устремились мои новые знакомцы. Я дал им понять, что таковы способности моего нового тела: легкие мне были нужны только для разговора, а кому надо разговаривать под водой?

Затем два молодых дракона явно захотели, чтобы я последовал за ними к самой глубокой части озера. Энергично работая задними лапами, они вскоре превратились в два удаляющихся от меня темных пятна. Но сообразив, что я остался далеко позади, «яферы» возвратились, усадили меня на «скамеечку» из коротких передних лап, сцепленных между собой, и быстро понесли вперед. Мы опускались все ниже и ниже. Я и не подозревал, что озеро настолько глубокое. Через некоторое время драконы вместе со мной вплыли в отверстие подводного туннеля, озаренного перламутровым светом. По-видимому, этот свет излучали стайки крошечных микроорганизмов, сновавших в воде поблизости от входа в туннель. Светящиеся облака расступились и уступили нам дорогу к тайнам, лежавшим в глубине.

А мы опускались все глубже и глубже, и наконец узкий туннель вывел нас в огромную пещеру. Там мы всплыли на поверхность под потолком, своды которого украшали сверкающие сталактиты. Площадь пещеры составляла не меньше акра. Под потолком я увидел шары искусственных светильников. Они висели в воздухе — похоже, ничем не закрепленные. От шаров вниз, к воде, устремлялись зеленые и лиловые лучи. Пятна этого света сглаживали острые углы, вниз, в глубину, уходили столпы спокойного, приглушенного сияния.

Из воды мы вышли на широкий уступ, где находились несколько самок, чья задача, как я понял, состояла в наблюдении за сотнями большущих яиц — будущим потомством драконов! Яйца лежали рядами в углублениях по всей длине усыпанного песком уступа. Каждое представляло собой идеальный эллипсоид длиной около девяти дюймов. Яйца были украшены красивыми синими и золотыми пятнышками. Под пристальными взглядами «сиделок» мои новые друзья, молодые драконы, провели меня по дорожке между рядами яиц. Через некоторое время драконы остановились, в восхищении глядя на два яйца с золотыми пятнышками. Они так восторженно переговаривались на своем рокочущем наречии, что я догадался: передо мной будущие счастливые отцы драконят, которым еще предстояло вылупиться из яиц. Пару минут молодые драконы радостно и немного хвастливо рокотали — правда, не слишком громко, а потом знаками показали мне, что пора уходить. Я опустился на колени, кончиком пальца потрогал одно яйцо, почувствовал, какое оно гладкое, и после этого «яферы» повели меня обратным путем мимо драконих-«сиделок», и мы снова вошли в воду и через узкий туннель возвратились в озеро и вынырнули на поверхность.

Заметив Отх-Нетха на дальнем берегу, я попрощался с новыми приятелями и поплыл к своему дракону. Обсыхая под лучами солнца, я рассказал Отх-Нетху, что побывал на дне озера, и описал то, что там увидел.

— Тебе окавали офобую чефть, — отозвался дракон. — Пещера Надежды… туда пуфкают только яферов!

— Пещера Надежды?

— Да. Не вфе яйфа проклевываютфа. Эливия — это не Тхак’р-йон. Тхак’р-йон… родина.

— Тогда почему вы здесь?

— Тхак’р-йона нет… Нафа планета вворвалафь, когда нафе фолнце фтало фферхновой. Фтарфие Боги повалели яферов. Привевли фюда. Но Эливия — не Тхак’р-йон.

Когда я наконец обсох, Отх-Нетх вручил мне пару мягких сапог, темные шелковые штаны, словно бы перекочевавшие сюда со страниц «Тысячи и одной ночи», и легкий плащ из какой-то золотистой ткани. Широкие ленты опускались от плеч и пристегивались к поясу штанов. Ворот плаща был украшен большими медными кнопками с черными пуговицами посередине. Отх-Нетх объяснил мне назначение этих кнопок: это были антигравитационные устройства, с помощью которых хозяин плаща мог управлять своим чудесным полетом. Затем дракон указал на похожие кнопки, встроенные в его сбрую. Он мог дотянуться до этих кнопок короткими передними лапами.

— Все яферы летают ф помофью… антиграва. Фтарфие Боги дали нам это… когда привевли наф ф погибаюфего Тхак’р-йона. На Тхак’р-йоне притявение было маленькое. Но ты ифпытаефь фвой плаф потом. Тиания вдёт тебя.

— Но моя борода… — Я потянул себя за нечесаную бороду. — И мои волосы… Я не такой уж франт, но появиться в таком виде перед богиней…

— Ах, да. Вабыл, — кивнул дракон и вытащил из небольшой торбы, притороченной к его сбруе, маленькую баночку с мазью и серебряный гребень. Мазь оказалась очень эффективным средством для депиляции, и вскоре кожа у меня на лице лишилась растительности и стала чистой и гладкой. Гребнем я сумел расчесать спутанные волосы. И наконец — и я слова сказать не успел! — Отх-Нетх обрызгал меня с ног до головы каким-то тонким, приятно пахнущим ароматическим средством.

Взобравшись на спину дракона и усевшись в седло, я сказал:

— Ну, если я раньше не был «вонюфим», то теперь точно стал!

В ответ на это Отх-Нетх запрокинул голову и весело расхохотался. Однако он быстро стал серьезен.

— Ефё кое-фто, — сказал он. — Тиания не богиня, а… Ивбранница.

— Избранница? — уточнил я.

— Ивбранница Богов.

После этого, не говоря больше ни слова, могучий дракон провел лапой по линии кнопок на своей сбруе и взмыл в небо, работая величественными кожистыми крыльями.

2. Тиания (Из магнитофонных записей де Мариньи)

Бывают в жизни человека случаи — какие бы чудеса он ни повидал раньше, — когда возникает чувство, будто бы все происходит во сне, и нужно ущипнуть себя, чтобы проснуться. Я знавал это чувство раньше, когда сталкивался с ужасами слишком нелепыми, чтобы быть реальностью, — но при этом они представали предо мной наяву! — но случалось мне сталкиваться и с такими чудесами, что слов для их описания у меня не хватало.

И вот теперь я верхом на драконе летел к судьбе, которая призывала меня все дни моей жизни. Меня радовало ощущение здорового и сильного тела. Я был жив и весел, я сидел в седле верхом на сказочном звере, пришедшем словно бы из китайской мифологии, — то есть путешествие было куда более фантастичным, чем любые сны. Я на самом деле, наяву летел на драконе по небу чужого мира, и мы направлялись к обители Тиании, Избранницы Богов, к ее парящей в облаках Элизии и окруженному садами воздушному замку!

Внизу, под нами, простиралось бескрайнее лоскутное одеяло полей, по которому словно бы какое-то дитя великана разбросало игрушечные хрустальные города и раскидало желтые и серебряные ленты дорог, и яркие осколки разбитых зеркал — озера и пруды. Мне было так радостно и весело, что я не мог удержаться от смеха. Смеялся и Отх-Нетх, добродушно скаля зубы и разгоняя могучими крыльями облака.

А потом я увидел впереди парящий в небе остров. То есть — остров в самом буквальном смысле, массивную каменную плиту, плывущую по воздуху. Было полное впечатление, что эта гигантская глыба только что откололась от какой-то колоссальных размеров скалы в небесах. Но вот только сверху на острове росли пышная трава, деревья и цветущие кусты, а крутые склоны были огорожены стенами, поросшими лианами с цветами, похожими на орхидеи. А дальше, в саду с фонтанами и прудами, где странные лилии источали экзотические ароматы, возвышался прекрасный гранитный замок с широкими окнами, обрамленными узорчатой резьбой. Позади замка, рядом со сладко пахнущим клеверным полем, находились стойла для драконов. В тени, отбрасываемой кронами пышных деревьев, мирно спали несколько сытых ящеров. Обитель Тиании. Отдельный мир, от которого открывался вид на Элизию с высоты птичьего полета. Так смотрят на Землю, на ее поля и города орлы, парящие в поднебесной вышине.

Мы опустились к мощеной дороге перед наружными стенами. Отх-Нетх в мгновение ока пронес меня под высокой аркой ворот и приземлился в маленьком внутреннем дворе. Слегка дрожа, переполненный эмоциями и страстями, игравшими во мне так, как никогда не бывало во времена моей земной юности, я спустился со спины Отх-Нетха и остановился в ожидании… сам не знаю чего. Передо мной в гранитной внутренней стене были распахнуты изящной ковки ворота со стеклянными вставками. За ними был виден лабиринт украшенных мозаикой комнат со множеством подушек на полу. И все это было озарено лучами солнечного света, проникавшими через тысячи крошечных хрустальных окошек.

Нетерпеливо фыркнув и взмахнув драконьей головой, Отх-Нетх подтолкнул меня вперед. И хотя ноги у меня онемели, они все же меня послушались. По крайней мере, я прошел через стеклянные двери и вошел в лабиринт комнат с мозаичными стенами. Створки дверей бесшумно закрылись за мной. Светящиеся хрустальные окошечки одно за другим вспыхнули и тут же стали непрозрачными. Откуда-то донеслась чарующая музыка сказочных колокольчиков и певучих струн. Свет померк, а потом совершенно неожиданно сводчатый потолок озарился сиянием. И хотя этот свет был тихим, приглушенным, но весь лабиринт комнат приобрел от него прозрачность тонкого хрустального бокала.

Я стоял неподвижно, боясь разрушить волшебство своим вмешательством. Постепенно мозаики на стенах исчезли и сменились идеальными зеркальными поверхностями, в которых появились тысячи моих отражений. Быть может, я покажусь тебе тщеславным, де Мариньи, но мне доставил удовольствие вид этих великанов в роскошном плаще. И вдруг к моим отражениям добавились другие. Тысячи отражений Тиании — в воздушных одеяниях, стройной, словно веточка ивы, — появились рядом с моими.

Этого зрелища было достаточно, чтобы глаза обожгло так, словно если бы ты взглянул на солнце без темных очков. Такая красота могла навсегда ослепить человека или, по крайней мере, превратить его в одержимого, который с этих пор обречен был бы либо всю жизнь искать чистейшего сияния такой немыслимой красоты, либо ему суждено было бы темное забытье самоубийства от ее отсутствия. Тысяча Тианий… но какая из них была настоящей? Желание пронзало болью каждую мышцу моего тела, все фибры души. Казалось, заныло даже мое механическое сердце.

Я протянул руки перед собой.

— Тиания, какое из этих сновидений вправду ты?

— Вот это, — ответил ее теплый, трепетный голос.

В следующее мгновение ее прохладные руки обвили меня, а ее глаза, в которых я бы с радостью утонул, радостно заглянули в мои глаза. Ни один мужчина из плоти и крови не выдержал бы столь яростной атаки на свои чувства. Я не в силах был сопротивляться. Наклонился и был готов поцеловать Тианию.

Она торопливо прижала дрожащие руки к моим губам. Ее глаза были широко раскрыты и полны изумления.

— Титус Кроу… ты любишь меня?

— Тиания, — ответил я — или это ответила за меня моя душа, — я люблю тебя целую вечность…

До сего дня я не в силах забыть тот первый поцелуй. Помню, что прежде, чем мы оторвались друг от друга, изумленные и счастливые, в лабиринте комнат снова потускнел свет, и в темноте вспыхнули изумрудами под вуалью ресниц глаза Тиании. А потом этот свет под ресницами погас. Еще пару секунд мы просто стояли, глядя друг на друга, а потом Тиания едва не лишилась чувств в моих объятиях. Я подхватил ее и крепко обнял, она прижалась ко мне, и сказочная музыка зазвучала громче, в такт с биением наших взволнованных сердец.


Так Тиания стала моей и останется моей навсегда.

Утро было искусственным, замок сам приготовил его под руководством своей госпожи, поскольку ночи в Элизии нет. Мало-помалу хрустальные окна наполнились светом, словно за ними заблистала заря, постепенно в полумраке начали принимать очертания комнаты с мозаичными стенами. От увитых лианами крепостных стен к замку полетели птичьи трели.

Не могу точно сказать, спал я или нет в то мгновение, когда заметил, что Тиании нет рядом со мной. Скорее всего, я пребывал в полусвете между сном и явью. Я встал и оделся, и в это время в анфиладу покоев замка вернулся полный свет дня. Я пошел к распахнутым стеклянным дверям. Во внутреннем дворике сосредоточенно трудилось существо, смутно похожее на человека и одновременно на паука — такое у него было количество тонких ручек и ножек, в каждой из которых оно сжимало щетку или метлу. Странный дворник чистил, мыл, подметал и полировал до блеска плитки мостовой. При этом он насвистывал совершенно человеческую мелодию.

Невзирая на то, что странное создание показалось мне абсолютно безобидным — тем более что передо мной явно находился слуга Тиании, — тем не менее меня немного встревожило странное сходство этого «дворника» с роботами с планеты, где обитал мой друг T3RE. Я стал мысленно заверять себя в том, что это связано исключительно с числом и тонкостью конечностей «дворника». Пока я наблюдал за первым «дворником», из-за угла появился второй и направился прямиком к стеклянным дверям. Я не подумал уступить паукообразному существу дорогу, и оно в замешательстве остановилось.

— А-а-а… Прошу прощения, — проговорил я и улыбнулся — наверняка улыбка получилась самая что ни на есть дурацкая. — А где Тиания?

Паукообразный дворник вопросительно засвистел, и антенны над его дружелюбными карими глазами возбужденно задрожали. Затем свист стал тише.

— Тиания? — переспросил он напевно. — Купается.

Он снова двинулся ко мне, но я остался на месте.

— Купается, говоришь? И где же она купается?

— В бассейне для яферов, — ответило паукообразное создание, после чего оно еще немного постояло в нерешительности, а потом бережно, но твердо схватило меня тонкими ручками и, приподняв, отодвинуло в сторону. Нервно поглядывая на меня, «дворник» немного потоптался на месте, после чего снова засвистел. Затем, видимо, решив, что поступил правильно, паукообразный слуга протиснулся мимо меня в замок и удалился куда-то по лабиринту комнат. Через пару мгновений к посвистыванию прибавилось шарканье щеток. После того случая я больше не обращал внимания на забавных уборщиков — ну разве что только спешил уступить им дорогу, когда они торопились по своим делам!

За время нашей долгой «ночи» Тиания рассказала мне о непрерывном дне на Элизии. В здешних жилищах были установлены невероятно сложные компьютеры, «изготавливающие» утро, вечер или ночь по заказу хозяев. В зависимости от того, с какой планеты родом были обитатели, их жилища умели творить разнообразные атмосферные чудеса и создавать невероятные комбинации освещения и кондиционирования воздуха. Словом, жилище можно было приспособить для любых нужд, для любого настроения. Тем не менее я все равно сильно удивился тому, что солнце на Элизии всегда стоит в зените.

Приставив ко лбу ладонь, я различил точку на фоне облаков, которая с каждой секундой становилась все крупнее. Довольно скоро точка превратилась в Отх-Нетха, который нес на себе сияющую, светящуюся Тианию. Ее прекрасные волосы, развевающиеся на ветру, ниспадали на плечи. Она не сидела на драконе верхом, а лежала, вытянувшись во всю длину и обхватив шею Отх-Нетха. Дракон принялся кругами снижаться к внутреннему двору замка, и до меня донесся радостный звенящий смех Тиании и рокочущий хохот ее «скакуна». Моя возлюбленная была в одеждах, отливавших перламутром, в широких шароварах, сандалиях и блузке без рукавов. Ее талию обвивал широкий серебристый пояс. И когда Отх-Нетх начал описывать над двором круги, словно ястреб, озаренный полуденным солнцем, Тиания встала на шее дракона и поднесла руки к поясу в том месте, где должна была бы находиться пряжка, — а потом шагнула в воздух!

Она неслась вниз ногами вперед — стремительно, будто стрела, а ее изумрудные волосы вытянулись за головой, словно хвост кометы. Я в страхе бросился вперед и вытянул перед собой руки, готовясь поймать ее. Я понимал, что при падении с такой головокружительной высоты она обязательно разобьется и погубит и себя, и меня. В последний момент я зажмурился, готовясь к падению на выскобленные до блеска камни двора. Но я услышал только прекрасный голос моей любимой, а в вышине — шум крыльев дракона и знакомое вопросительное рокотание. А когда я недоверчиво открыл глаза, Тиания легла на мои протянутые руки — легкая, как перышко.

— Титус, твое лицо… — Она прижала ладони к моим вискам. — Ты заболел?

— Нет, — ответил я, начиная кое о чем догадываться, поскольку вспомнил, что говорил мне Отх-Нетх про антигравитацию. Я поднял Тианию повыше и бережно встряхнул. — Я не заболел, я просто жутко зол!

— Но почему?

Я крепко обнял ее.

— Я думал, ты разобьешься!

— Но ведь Отх-Нетх наверняка рассказал тебе об устройствах, которыми мы пользуемся, чтобы…

— Да, но я ни разу не видел такое устройство в действии — вернее, видел только, как им пользовался Отх-Нетх, но с ним это выглядело иначе. И уж конечно, когда ты спрыгнула с его спины, мне не пришло в голову подумать о каких-то устройствах.

— И ты вправду испугался за меня?

Я снова подхватил Тианию под мышки и поднял повыше. Она вопросительно посмотрела на меня сверху вниз огромными глазами.

— Я тебя только что нашел, — сказал я. — И не хочу терять никогда!

— Ты меня никогда не потеряешь, Титус, — поспешно, взволнованно произнесла Тиания. — Теперь мы с тобой одно целое, и никто не сумеет разлучить нас. Пока я купалась, Отх-Нетх побывал у Кхтанида — далеко, в морозных краях. Он посылает нам свое благословение и говорит, что, когда ты получше осмотришь Элизию, нам нужно явиться к нему. Именно Кхтанид первым рассказал мне о тебе. На самом деле, это он…

— Обещал меня тебе? — закончил я за Тианию начатую фразу и улыбнулся.

Нежные губы Тиании изумленно раскрылись.

— Но откуда ты знаешь об этом?

— О, — с усмешкой отвечал я. — Я много чего знаю. Пусть я простой землянин, но…

Тиания рассмеялась и поцеловала меня. Я опустил ее на землю.

— Нет, Титус. Ты — не простой землянин! И все равно ты знаешь не все!

Я спросил, что она имеет в виду, но Тиания покачала головой.

— Сейчас не время об этом беспокоиться. Узнаешь позже. Но сегодня… вечером… — Она очень старательно произнесла слово «вечером», чтобы оно прозвучало естественно, а для нее оно было непривычно в этом мире, где не бывало никаких вечеров. — …Многие мои друзья придут познакомиться с тобой и попировать с нами. А до этого я должна обучить тебя тому, как пользоваться летучим плащом, и еще мне нужно поговорить с компьютером, чтобы вечер получился идеальный. Столько дел! Но сначала ты должен научиться летать!

Вот так я научился летать! Тиания показала мне, как нужно скрещивать руки на груди — совсем как у египетской мумии, лежащей в саркофаге, — для того, чтобы прикоснуться к черным вставкам внутри медных кнопок на вороте моего плаща. Затем Тиания обучила меня, к каким кнопкам или сочетаниям кнопок нужно прикасаться для того, чтобы оторваться от земли, лететь вбок или назад. Я освоил множество вариантов воздушного маневрирования, призванных обеспечить мне легкость полета. Это вызвало у меня восторг, и учился я быстро, и наконец Тиания решила, что я вполне неплохо освоил технику полета, так что она позволила мне полетать вместе с ней. Мы вместе спрыгнули с края воздушного острова. Я задал огромную скорость, и вскоре мы с Тианией уже носились по небу под одобрительное рокотание Отх-Нетха, словно две огромные летучие мыши.

Но потом, когда я на полной скорости устремился в полет под дном летучего острова, Тиания встревоженно закричала мне вслед. Я замедлил полет, и вскоре она поравнялась со мной.

— Осторожнее, Титус! Посмотри сюда!

Она повернулась на бок и показала мне несколько огромных медных дисков — не менее десятка — прикрепленных к гранитной «подошве» летучего острова. В центре каждого диска чернела круглая вставка, похожая на зрачок, а посередине каждого «зрачка» находилась Светящаяся область, от которой вниз, к земле, тянулся тонкий белый луч. Вскоре они терялись в воздухе, но здесь, в непосредственной близости, были видны отчетливо.

— О да! — сказала мне Тиания позже, когда мы с ней сидели у фонтана. — Антигравитационная энергия, излучаемая этими дисками, настолько велика, что, оказавшись слишком близко к лучу, можно погибнуть в одно мгновение. Станешь плоским, как лепешка, и упадешь на поля Элизии с высоты. — Она выпила немного вина со льдом из маленького бокала. — Эти устройства невероятно мощные. Ты только представь себе, они несут мой остров по воздуху так легко, словно он — перышко!

Потом, ближе к «вечеру», Тиания повела меня в середину лабиринта комнат и показала компьютер, который управлял жизнью ее воздушного замка. Компьютер оказался совершенно непохожим ни на что из того, что мне доводилось видеть в жизни. Это было устройство наподобие большущего микрофона, перед которым Тиания садилась и произносила вслух команды. Она объяснила мне, что на самом деле никакой нужды произносить команды не было — просто она хотела, чтобы я узнал, какой вечер она задумала для нашего пиршества. Ее приказы были бы поняты и выполнены, даже если бы она просто посидела перед компьютером молча и передала бы свои мысли машине. Устройство выполнило бы приказ, какое бы существо им ни воспользовалось бы, потому что телепатия не ведает границ между расами, видами и родами. Мысль есть мысль.

Вечер предстоял экзотический. Нет, это еще было слабо сказано. Фантастический! Две луны — одна золотая, другая серебряная — поплывут по ночному небу, а весь замок овеют теплые ветерки. На небе засияют крупные, с человеческий кулак, звезды — такие большие, что до них захочется дотянуться и сорвать с небесной тверди, и метеориты расчертят темноту небес своими огненными следами. Будет звучать нежная тихая музыка — самые прекрасные мелодии с тысячи разных планет, и будут танцы и песни, и вкусные угощения и напитки до «утра». И утро тоже предстояло фантастическое. Пиршество должно было продолжаться всю рукотворную ночь.

Когда Тиания наконец отдала компьютеру все необходимые распоряжения, она встала, и я взял ее за руки.

— Всю ночь? — спросил я у нее с улыбкой.

— Да, — ответила она радостно, но, заметив мой взгляд, смущенно залилась румянцем. — Но когда наши друзья разойдутся, для нас начнется другая ночь, долгая, чтобы мы сумели насладиться друг другом. Но ты не должен будешь слушать, когда я стану давать компьютеру замка распоряжения насчет этой ночи!


Затем мы искупались в бассейне, расположенном внутри замка, оделись и поднялись на крепостную стену, чтобы встречать прибывающих гостей. Гости были, наверное, еще более удивительны, чем само предстоящее празднество. Первыми прибыли представители птицеподобной расы лингвистов — дчичи, один из которых, Эсч, первым поприветствовал меня в Элизии. Следом за ними прибыла крошечная парочка. Поначалу я решил, что это дети, когда увидел их, летящих к нам издалека. Они прибыли совершенно обнаженные, без драконов и даже без антигравитационных поясов. Но только тогда, когда они опустились на стену рядом с нами, я увидел, что у них есть крылья — две пары тонких прозрачных перепонок, отливавших всеми цветами радуги. Летучая парочка больше напоминала насекомых. Стройное тельце, тонкие ручки, улыбчивые лица, покрытые тонким нежным пушком. Тиания тепло поприветствовала гостей и указала им дорогу к замку.

Затем появилось человекоподобное создание невероятно высокого роста в огненном плаще, закрывавшем его тело от шеи донизу, — были ли у него ноги, я так и не понял. Он прилетел к нам на ветрах очи — так мне сказала Тиания, пользуясь исключительно энергией левитации, которую создавал своим сознанием. Это был Ардатха Элл, белый маг с проклятой демоном планеты Пу-Тха. Он один сумел добраться оттуда до Элизии. Он приветствовал нас низким гулким голосом. Глядя на мага неотрывно, я готов был поклясться, что голос слетает не с его бледных губ, но при этом он не был телепатическим в том смысле, в каком понимал телепатию я.

Так они прибывали, наши гости, существа и создания из всех миров фантазии, которые только могли привидеться во сне человеку. И все они просто любили эту женщину, деву, богиню, чье сердце принадлежало мне. Их было несколько сотен, а может быть, и больше, и никто из них не был Старшим Богом, но все были Избранниками Богов. И некоторые из них, как и сама Тиания, очень походили на людей — прекрасные создания, потрясающе красиво сложенные и блистающие тонкой красотой, но при этом столь экзотичные в поведении и манерах. Однако все они, как Тиания, излучали ауру чистейшей любви, что явно не могли быть простыми смертными.

Я даже не стану пытаться описывать ту ночь, все чудеса и тайны, свидетелем которых мне довелось стать. Достаточно будет сказать, что невзирая на то, какими разными были наши гости, и на то, сколь разными языками они говорили, и несмотря на то, что на Элизию они прибыли из самых разных уголков времени и пространства, всех их объединяла радость дружбы. Эта радость всю ночь только нарастала, и я завел множество новых друзей, хотя на Земле у меня их было совсем немного. Когда совсем нет страха и ненависти, могут существовать только радость и любовь!

И вот ночь, какой бы долгой она ни получилась, пришла и ушла. Время пролетело, и самое прекрасное утро, какое мне когда-либо доводилось видеть, сменилось днем, и наконец наши гости покинули нас. Мне было грустно расставаться с ними, но Тиания сотворила для нас новую ночь, рядом с которой все красоты и радости ночи минувшей померкли…

3. Мир чудес (Из магнитофонных записей де Мариньи)

Слишком скоро наступило время, когда Тиания — вероятно, ощутив во мне зачатки беспокойства, — решила увезти меня из своего замка, чтобы я повидал Элизию. То, что я пока успел узнать о родине Старших Богов, было ли крошечной толикой от удивительного целого. Тиания сказала мне, что если бы я прожил тысячу лет и объездил Элизию вдоль и поперек, я бы все равно не познал и половины ее чудес.

Наши путешествия продлились довольно-таки долго. Часто мы останавливались на ночлег в домах, замках, иногда — в гнездах. Один раз даже ночевали в улье — жилище друзей Тиании. Порой возвращались в замок Тиании на небесном острове. Иногда мы садились верхом на Отх-Нетха — когда направлялись в такие места и к таким существам, которых особо хотел повидать дракон. И все же, невзирая на нескончаемые чудеса, на невероятную величину и красоту этого мира чудес, что-то все время не давало меня покоя — какое-то странное чувство отчаяния. И честно говоря, я сам не мог понять, что это за гнетущее чувство.

Откуда могло взяться отчаяние в Элизии, где могли сбыться мечты любого человека, где можно было забыть обо всех страхах и раствориться в атмосфере благополучия, излучаемой самими Старшими Богами? И тем не менее меня не покидала тревога, словно бы я оставил что-то недоделанным — что-то очень важное. И точно так, как не дает покоя забытое слово, вертящееся на кончике языка, так и это суперважное, но не сделанное дело не давало мне покоя. Но стоило мне попытаться сосредоточиться на этой мысли, как она ускользала от меня, и я ничего не мог понять.

Нет, на самом деле это было не отчаяние. Что же тогда? Чувство вины? Но в чем же я мог себя винить? Разве сами Старшие Боги не нашли меня достойным своей милости? Разве Кхтанид, владыка, восседавший на троне в Хрустально-Жемчужной Палате, не благословил союз Тиании с ее Землянином? Нет, дело было не в чувстве вины. А в чем было дело — со временем, безусловно, это до меня дошло. Может быть, я даже все время знал об этом, но просто не желал в этом признаваться, отсюда и появились и чувство вины, и отчаяние, но к тому времени лекарство от этого моего душевного беспокойства уже было найдено.

Однако я уклонился от темы. Я увидел Элизию. И теперь я попытаюсь, хотя для этого трудно подобрать подходящие слова, описать хотя бы некоторые из чудес этого мира.

Там, к примеру, есть огромный воздушный город, где живут дчичи. Это глубокие лавовые ущелья и шпили, изрытые туннелями. Это усланные шелками гнезда общественные инкубаторы. Но если тебе это покажется чем-то наподобие сильно усовершенствованного птичьего базара где-то в нашем Северном море, не заблуждайся. Во-первых, этот город находится на острове, который парит на высоте многих миль над Элизией, и держит его в небе множество антигравитационных дисков. Тамошние гнезда не менее удобны и ухожены, чем покои в замке Тиании, а обитатели города, сородичи Эсча, куда более цивилизованы и образованы, чем любая из земных рас. Птенцы дчичи, еще пребывая в скорлупе яиц, начинают обучаться наукам и искусствам — а в частности, языкам, лингвистике и прочим способам речи и общения десятков рас и цивилизаций вечно расширяющейся вселенной. Взрослые дчичи — бесстрашные путешественники в пространстве и времени, искатели знаний в самом полном смысле этого слова.


Я повидал и восхитился видом Тысячи Запертых Дверей — города н’хлатхи, пребывающих в состоянии анабиоза многоножек. Они спят уже пять тысяч лет, и еще пять тысяч лет их нельзя будить. Эти гигантские круглые плиты базальта, покрытые восхитительной красоты письменами, лежат у подножий Лиловых Гор в Долине Снов и имеют тридцать футов в диаметре. Поперек круглых плит лежат массивные засовы из белого металла, который не в силах повредить даже самая едкая кислота. За плитами находятся врата, ведущие к туннелям спящих н’хлатхи, которым суждено спать до тех пор, пока огромные бледные маки не расцветут вновь на склонах Лиловых Гор. Только тогда н’хлатхи выйдут из своих глубоких пещерных святилищ, потому что они питаются семенами гигантских маков, цветущих лишь раз в десять тысяч лет, а потом, как и сами н’хлатхи, погружающихся в долгую спячку. И никто в Элизии, кроме самих Старших Богов, не помнит живыми загадочных спящих в недрах Лиловых Гор, ибо их история никогда не была записана, а их речи никто не понимал. Даже дчичи, чьи лучшие лингвисты и каллиграфы регулярно совершают экспедицию в Долину Снов, чтобы поразмышлять о надписях на базальтовых плитах Тысячи Запертых Дверей, пока не сумели расшифровать тайну этих письмен.


В опоясывающих гору Садах Нимаррах Тиания познакомила меня с Древом. К этому времени я уже не расспрашивал Тианию ни об обитателях Элизии, ни о многом прочем, что поначалу меня интересовало, хотя еще мог, конечно, задать немало вопросов. Просто я обнаружил, что проще подождать и увидеть своими глазами, а ответы появлялись со временем сами собой.

Древо было совершенно особенным другом Тиании. В детстве она играла в его ветвях — тогда Древо росло к западу от Садов Нимаррах, а потом часто навещала Древо, когда то медленно перемещалось к востоку. Теперь Древо стояло в самой середине Садов — грандиозный изумрудный великан высотой двенадцать сотен футов. Древо имело форму классического бокала для бренди, и все его красивые листья длиной в целый ярд были роскошного зеленого цвета, а с ветвей свисали вниз гирлянды усиков. Ствол был одет в шершавую кору с фут толщиной. Древо было безмятежно, молчаливо и разумно!

Толщина ствола этого исполина была никак не меньше ста пятидесяти футов, и когда мы с Тианией шагали к Древу босиком, взявшись за руки, по высокой, до колена, траве, самые близкие к нам ветви вздохнули, опустились, и мягкие, пушистые края гигантских листьев прикоснулись к нам. В то же мгновение я каждой клеткой своего организма ощутил странное озарение. Был задан вопрос — одним разумным, мыслящим существом другим разумным существам, но пока что эмпатия между мной и Древом была неполной. А вот Тиания была знакома с Древом всю свою жизнь.

— Это я! — воскликнула она в ответ на вопрос Древа и поспешила вперед, в тень под массивными ветвями и внезапно зашевелившимися гирляндами усиков. Она прижалась к шершавой коре великана и раскинула руки, пытаясь обнять дерево. — Это Тиания!

Следует ли мужчине ревновать возлюбленную к дереву? Нет, конечно. Даже к такому могучему дереву, как это. Тиания обернулась и взяла меня за руку, когда я не так уж торопливо приблизился к стволу. Она сказала, обращаясь не ко мне:

— Это Титус, мой Землянин.

Древо снова вздохнуло, и его усики, похожие на тонких змей, ласково и робко погладили талию Тиании и обернулись вокруг нее. Я наблюдал за происходящим так внимательно, что не заметил, как вторая группа усиков прикоснулась ко мне. Почувствовав это прикосновение, я испуганно вскрикнул и отпрянул. Усики сразу же отдернулись назад, а листья над моей головой свернулись в трубочки и отодвинулись.

— Нет, нет, Титус. Так нельзя, — укоризненно проговорила Тиания. — Древо любит меня, оно любит все живых существ в Элизии. Оно и тебя тоже полюбит, но ты не должен его пугать!

Пугать его? Я огляделся по сторонам. Меня со всех сторон окружал зеленый полумрак. На земле тут и там лежали пятна солнечного света, кое-где проникавшего сквозь густую крону Древа. В снопах света плясала мошкара, испускавшая приятный аромат. Всего одно дерево — а я словно бы стоял посреди леса.

— Его можно напугать? — спросил я вслух.

— Конечно. Оно очень боязливо.

— Я не хотел сделать ничего плохого, не хотел проявить неучтивость, но…

— Если так, то тебе следует считать Древо живым существом и личностью — отнесись к нему так, как ты относишься к Отх-Нетху или Эсчу, а не как просто к дереву. Это не дерево, а Древо, и оно прекрасно!

Что ж, в последнем у меня никаких сомнений не было. Древо действительно было невероятно красиво, и в те мгновения, когда я отшатнулся от его висячих корней, я ощутил волнующую энергию, наполнившую меня чувством… обиды? Но что же со мной было не так? Я легко, без труда соединял свое сознание с разумом машины — часов времен, я свел дружбу с роботом T3RE, я смеялся и плавал в озере с драконами, а на одном из них летал по небу над незнакомой планетой. И вдруг теперь это живое и мыслящее существо испугалось меня и от меня отстранилось.

Я протянул руку и погладил большой лист, неуверенно свернувшийся над мой головой, и мысленно сказал: «Ты очень, очень красивое, и если ты любишь Тианию, полюби и меня, ибо мы с ней — единое целое».

Прозвучал вздох облегчения, перешедший в еле слышное потрескивание ветвей. Древо обхватило нас своими усиками, оторвало от земли и радостно подняло в середину кроны, покачало вверх-вниз, как игрушку «йо-йо», а потом стало передавать из одного усика в другой все выше и выше. Дух захватывало — и не только от всего этого, но и от того, что теперь до меня начали доходить эмпатические излучения Древа, его чувства.

Все, что Древо знало, все, что интересовало его, — была красота! Красота струилась из души этого исполина, охватывая все вокруг, и вскоре уже даже воздух вокруг нас наполнился трепетом сочувственной радости. И посреди всего этого чуда мы с Тианией поднимались все выше и выше и наконец оказались на самых высоких ветвях, и там мы стали слушать песни Древа о любви, радости и красоте.

Вглядываясь сквозь ветки и листья с высоты почти в четверть мили над поверхностью Элизии, я разглядел уходящую к западу широкую серую дорогу. Дорога словно бы вела прямиком к Древу и была проведена ровно, как по линейке — вот только эта линейка должна была бы иметь длину в несколько миль. Когда песни Древа наконец завершились пространным вздохом, я вдруг понял, что собой представляет эта величественная полоса сухой песчаной почвы — это был след, оставленный Древом во время путешествия с запада на восток.

— Да, — ответила мне Тиания, когда я спросил ее об этом. — Ты прав. Древо почти незаметно движется на восток. Он посылает свои новые корни в ту сторону. На западе, где почва мертва, старые корни отмирают. Поэтому Древо понемногу, очень медленно поворачивается и движется, поворачивается и движется. А когда новые корни поворачиваются к западу, они начинают стареть. Само Древо называет этот процесс своим танцем. Его размеры таковы, что ему требуется много питательных веществ. Когда Древо движется дальше, в том месте, откуда оно уходит, почва остается мертвой и сухой. Но Древо грустит редко. Обычно это бывает, когда оно одиноко. А когда его навещают гости, оно наполняется радостью!

Когда Тиания договорила, я заметил в ее глазах слезы и обнял ее.

— Тиания, почему ты плачешь?

— Древо говорит мне, — ответила она, — что в тебе есть печаль. Я замечала твое беспокойство, но не думала, что это случится так скоро.

— Печаль во мне? — переспросил я. — Ты не думала, что это случится так скоро? Я не понимаю, Тиания. О чем ты?

Она обвила меня тонкими руками и зарыдала, опустив голову на мое плечо.

— Ты об этом даже не догадываешься, любовь моя, ты этого не осознал, но Кхтанид сказал, что должно так случиться. Прежде чем ты отыскал Элизию, ты так долго и мучительно разыскивал свою Землю, что до сих пор…

Нет! — горячо воспротивился я и сердито покачал головой.

Тиания отстранилась от меня и встала во весь рост на голой ветке, поднявшись высоко над Садами Нимаррах. Ее руки скользнули к антигравитационному поясу. — Здесь не должно быть боли… Древо…

Слезы вновь заполнили ее глаза, она шагнула еще дальше от меня, устремилась ввысь сквозь листву и исчезла.

— Тиания! — воскликнул я в гневе — в гневе, потому что знал, что она права, — вскочил и выпрямился и был готов броситься следом за своей возлюбленной. Древо тут же обвило меня дрожащими усиками и крепко удержало. Все фибры моей души прочли послание Древа, в котором была только любовь, и великая тоска заполнила меня.

— Я люблю тебя, — сказало мне Древо, — и я люблю Тианию. Она любит тебя. А ты?..

— Я тоже люблю ее, — ответил я, — и всегда буду любить, но она права. Через какое-то время мне придется покинуть Элизию!

А потом я сел на высокой ветке, и Древо стало гладить меня мягким, пушистым краем огромного листа. Оно пело песни для самой глубинной моей сущности, и песни эти были так же печальны, как моя растревоженная душа, и утешить ее не могли все радости Элизии…

Через некоторое время мы отправились к Кхтаниду, Старшему Богу, который был хранителем и наставником Тиании. Его дворец из хрусталя и перламутра стоит в самой середине ледника в тех краях, где солнце стоит далеко и низко над горизонтом — так, словно собирается вот-вот закатиться и исчезнуть. Мы тронулись в путь, одевшись потеплее — в меха и сапоги. В холодные края нас везло антигравитационное судно из серебра. Хрустальный колпак защищал нас от кусачего мороза.

К обители Кхтанида мы подлетели со стороны океана, по глади которого безмятежно скользили величественные айсберги. Было еще далеко до цели нашего путешествия, когда Тиания указала вперед, на громадный вечный ледник, в самом сердце которого находился дворец Кхтанида. Это было уединенное место, как и все прочие обители Старших Богов. Здесь Кхтанид мог размышлять о чем угодно и заниматься, чем бы он ни пожелал, посреди вечного покоя.

— Я спрошу его, — сказала мне Тиания, когда мы пролетали над расселиной, ведущей ко входу во дворец, объятый льдом, — можно ли мне отправиться вместе с тобой на твою Землю. Быть может, возможно будет…

— Даже если он согласится, — прервал я ее, — я не возьму тебя. На просторах пространства и времени существуют такие ужасы и опасности, которых тебе лучше не знать никогда. Ты и так уже слишком сильно рисковала ради меня.

Когда вышли из летательного аппарата на вершине грандиозной ледяной лестницы, Тиания сердито топнула ножкой, обутой в теплый сапог, — и я так понял, что она это сделала не потому, что у нее замерзли ноги.

— Так значит, вот как быстро я тебе надоела, Титус Кроу?

— Малышка, — ласково произнес я, начиная сердиться, — где бы мы ни находились — пусть даже во дворце Кхтанида, и пусть он — твой хранитель, если ты еще хоть раз намекнешь мне, что я когда-нибудь смогу соскучиться в твоих объятиях — или ты в моих, если уж на то пошло, я тебе хорошенько всыплю. Пойми, дорогая моя, я…

Но она расплакалась, а уж если что было способно разбить мне сердце, так это вид расстроенной Тиании. Я плотнее запахнул на ней шубу, взял на руки и понес вниз по крутым ледяным ступеням. Над нами устремлялись ввысь стены ледяного ущелья и сходились между собой, образуя великолепную арку, увешанную сосульками. Эта арка была похожа на раскрытую зубастую пасть гигантского ледяного зверя, но как только арка осталась позади, она превратилась в треугольник, озаренный дивным светом.

Наконец, одолев множество пролетов ступеней, высеченных во льду, мы спустились к подножию этой грандиозной лестницы. Перед нами простерлась отполированная до блеска каменная площадка — дно горного ущелья. В недра ледника уводил туннель с гранитным полом, сглаженным веками оледенений. Из туннеля теплый ветерок доносил приятные странные и экзотические ароматы, подобных которым я никогда не ощущал прежде. Ветерок овевал лицо моей задремавшей подруги. Она пошевелилась у меня на руках и поцеловала меня. Это подсказало мне, что она пришла в себя, и я решился опустить ее и поставить на ноги. Я бережно обнял Тианию за талию, и мы пошли вперед.

Чем дальше мы уходили в глубь туннеля, тем теплее становилось. Вскоре мы сбросили шубы и остались в привычной для теплого климата Элизии одежде. Я бы с радостью преодолел оставшееся расстояние с помощью антигравитационного пояса, но Тиания остановила меня. Она сказала, что смертные должны выказывать почтение и смирение в присутствии богов.

Мы прошли еще примерно милю, и вдруг тускло-голубой свет вспыхнул ярче — так, словно где-то рядом, за ледяными стенами был скрыт мощный источник освещения. А потом ледяные стены сменились гранитными, и наконец мы поравнялись с завесой из хрустальных бусин и жемчужин на золотых нитях. Число золотых нитей было так велико, что занавес получился довольно плотным, а по ширине он занимал весь поперечник туннеля. Но при этом каждая нить была так тонка, что весь занавес откликался на каждое дуновение теплого ветерка, прилетавшего изнутри туннеля.

— Тронный зал Кхтанида, — сказала мне Тиания, — чья мудрость не знает себе равных среди всех Старших Богов!

С этими словами она раздвинула нити занавеса и, придержав их, поманила меня за собой. Я шагнул в просвет между нитями, увешанными драгоценными бусинами… и увидел зрелище, являвшееся мне в сновидениях!

Потому что это, конечно же, была Хрустально-Жемчужная Палата, Дворец Его Величия, святая святых, где могущественное существо восседало на троне в занавешенном алькове и источало Великие Мысли! Именно там я стоял рядом с взволнованной и испуганной девой-богиней, не ведавшей о моем присутствии, но предвидевшей мое падение в Черную Дыру при полете в часах времен. Но то было во сне — либо, в лучшем случае, это было видение, порожденное некой телепатической эмпатией между Тианией и мной, а это было наяву, здесь и сейчас! У меня голова пошла кругом от фантастических парадоксов.

Сделав всего один шаг вперед от занавеса из жемчужных и хрустальных бусин, я стоял рядом с Тианией и, раскрыв рот от изумления и восторга, глядел по сторонам. Я узнал этот гигантский зал со странными углами и пропорциями, и высокий сводчатый потолок, и пол, вымощенный массивными шестиугольными титановыми плитами, и резные колонны, поддерживающие высокие балконы, теряющиеся в дымке розового кварца. Повсюду я видел хорошо запомнившиеся блики многоцветных кристаллов — белые, розовые и кроваво-красные. А особенно четко мне запомнилась громадная алая шелковая подушка посередине зала и гигантский млечный хрустальный шар. Все было так, как я это запомнил…

Но нет, не совсем. По меньшей мере, два момента оказались для меня новыми. Во-первых, я заметил, что в стенах, поднимавшихся ввысь от мощеного пола, через равные промежутки имеются отверстия прорезанных в них туннелей. Они были похожи на тот туннель, по которому мы с Тианией пришли в тронный зал. Я решил, что нет смысла гадать, куда ведут эти туннели. Еще кое-что, что стало для меня новым, я заметил тогда, когда Тиания повела меня к центру зала, где лежала огромная шелковая подушка. От подушки к гигантскому занавешенному алькову, внутри которого находился сам Его Величие Кхтанид, вела странная дорожка из хрустальной пыли.

Эта сверкающая дорожка имела ширину не менее пятидесяти футов, и мне стало не по себе от одного только взгляда на нее.

— Кхтанид смотрел внутрь шара, — сказала мне Тиания, взор которой тоже обратился к сверкающей дорожке.

И тут я понял, что не ошибся и что эта бриллиантовая дорожка между шелковой подушкой и занавешенным альковом была чем-то наподобие следа, какой оставляет ползущая улитка. Но этот след оставил Его Величие, и мне стало здорово не по себе…

4. Кхтанид (Из магнитофонных записей де Мариньи)

Только я успел окончательно осознать, что я вправду стою перед существом столь странным и могущественным, что никого подобного ему в мире людей и вообразить нельзя, как занавес гигантского алькова колыхнулся в ответ на движение изнутри. После этого у нас в сознании зазвучал мощный телепатический голос Кхтанида. Он обратился к Тиании, но при этом я его тоже слышал.

Итак, дитя, все так, как я предсказал: на некоторое время ты должна потерять своего Землянина. Но я заглянул в хрустальный шар и узнал, что будет. Вариантов будущего немало, но я увидел, что все факторы близки к тому, что он возвратится. Однако ты не появляешься ни в одном из вариантов ближайшего будущего этого человека, а из этого следует, что ты не будешь его сопровождать, а станешь ждать его возвращения в Элизии.

— Но почему мне нельзя отправиться с ним, Кхтанид? — воскликнула Тиания. — Быть может, ты увидел в шаре не все варианты будущего. Быть может, если он побудет в Элизии подольше, будущее изменится, и…

Нет, я увидел не все возможные варианты будущего, ибо это само по себе невозможно — как тебе хорошо известно, Тиания. И нет смысла спорить, дитя, ибо Титус Кроу не может долее задерживаться. На самом деле, очень скоро он покинет нас, чтобы возвратиться на Землю. Уже сейчас его машину готовят к полету. Я позаботился о том, чтобы ее оснастили оружием, обладая которым во время своего странствия Титус не будет так сильно страдать от нападения сил зла, хотя они непременно будут стараться сбить его с пути. На самом деле, даже при наличии этого оружия возвращение Титуса на Землю не будет простым и легким… Когда его машина будет готова, она явится за ним.

А теперь я поговорю с Титусом Кроу наедине. Тиания, пройди к шару и поищи для себя радостное будущее в его глубинах, пока мы будем разговаривать, ибо есть немало вопросов, на которые твоему Землянину надо получить ответы, а времени у нас не так много.

Ты, Титус Кроу, подойди и встань перед занавесом. Я скажу тебе то, о чем тебе нужно узнать.

— Но, Кхтанид… — Тиания шагнула вперед, мгновенно замерла, словно окаменела, но так же быстро расслабилась. Упрямые морщинки на ее лбу разгладились, она улыбнулась, повернулась, взошла на огромную алую шелковую подушку, улеглась на живот в самой середине, подперла подбородок ладонями и устремила взгляд в глубь клубящихся млечной дымкой глубин предсказательного шара.

Мне показалось, что в сознании я услышал вздох, после чего ментальный голос Кхтанида произнес:

В чем-то она совсем ребенок, а в чем-то — более чем женщина. Меня радует в ней то, что она моя плоть от плоти. А теперь подойди к занавесу.

И я преодолел расстояние от подушки до алькова, обратив внимание на то, что шестиугольные пластины на полу потускнели, а искрящийся след, оставленный Кхтанидом, исчез. Я остановился в ожидании перед едва заметно колышущимися шторами, почти зачарованный бликами света и цвета. В это же мгновение телепатический голос Его Величия зазвучал вновь:

— Да, ты был терпелив и желаешь узнать многое. Узнать тебе следует немало, а времени для долгого рассказа нет. Но мы, которых именуют Старшими Богами, умеем сообщать о многом за краткое время. Будь ты обычным человеком, у тебя бы от такого огромного объема концентрированных знаний разум взорвался бы, если бы я попытался вложить в тебя познания таким способом. Но ты — не обычный человек.

Теперь замри, Титус Кроу, и познай то, что я тебе скажу.

Этот приказ Его Величия «замереть» застиг меня врасплох, и я едва успел подготовить свое сознание к восприятию информации. В мой разум хлынуло цунами интенсивных телепатических импульсов. И я очень хорошо понял, когда мое сознание пошло кругом под напором ментальной атаки, как мог взорваться мозг обычного человека! С невероятной быстротой в моем разуме начали запечатлеваться блоки фактов. Они следовали один за другим без особого порядка и просто вспыхивали перед моим мысленным взором, словно яркие блестки знания. Порой это были просто вдохновенные истины.

Познай это, — сказал мне Его Величие, а потом…

Я узнал, почему в самом начале и после Великого Бунта Старшие Боги удалились в Элизию со всех миров пространства. Потому что БЦК также были Старшими Богами. Они даже были Великими Древними, но они познали свою силу. А их сила была так близка к абсолюту, что их грехопадение тоже стало абсолютным.

И тогда Старшие Боги отгородились от своих братьев, занявших сторону зла. И чтобы другие из них не стали жертвами грехопадения, они решили остаться жить в Элизии. Зная о том, что только они в ответе за зло, которое принесли на все планеты, Старшие Боги решили принять все необходимые меры предосторожности: плененные силы зла должны были оставаться в плену и больше никогда не должны были обрести возможность одержать верх над различными разумными расами, населявшими планеты.

Поэтому Старшие Боги наблюдали за узилищами БЦК издалека, чтобы силы зла больше никогда не смогли напасть на нарождающиеся на планетах расы. Однако шли тысячелетия, и эти расы возрастали как в мудрости, так и в глупости. Мало-помалу попадая под влияние мысленных посланий приспешников сил зла, пребывающих в плену либо на этих планетах, либо неподалеку от них, представители этих рас начинали поклоняться БЦК и искать способы вызволить их из мест, где они были заточены.

Все это было известно Старшим Богам, и они понимали, что должны делать. Они были способны к кровосмешению и могли перемещаться в пространстве, вкладывать свое семя в плоть детей на всех планетах и таким образом распространять свою сущность в веках. Но при этом они обязаны были пресекать свое прямое генетическое повторение в потомстве тех рас, с которыми они смешивались. За этим Старшие Боги строго и бдительно следили.

Таким образом в сущности детей на всех планетах всегда дремала подсознательная сила, порожденная желанием Старших Богов победить зло БЦК. И когда потребуется сила, чтобы противостоять коварной воле захватнических сил зла, дети разных рас найдут ее внутри себя. Но все равно Старшим Богам следовало вести себя очень осторожно, потому что они хотели, чтобы все расы, все цивилизации развивались согласно собственной природе, и из-за этого сеять зерно Старших Богов нельзя было слишком поспешно.

Поэтому на Земле Старшие Боги вступали в союз с дочерьми человеческими, и в те дни на Земле рождались великаны. На всех планетах оставалось потомство Старших Богов, чтобы потом, когда Боги возвратятся в Элизию, после них остались стражи, которые будут следить за узилищами их падших собратьев.

И я узнал, что я сам стал потомком одного из таких союзов между Старшими Богами и дочерьми людей, что в моей крови и плоти, в самой моей сущности возродился древний генетический комплекс, описав полный круг. Я был человеком, но некая часть меня имела корни в Элизии! Я узнал о том, что таких, как я, было немало, и одной из таких была моя любимая Тиания, но с Тианией случай был особый, так как она, помимо этого, принадлежала к Избранным.

Рожденная мужчиной и женщиной, но не на Земле, Тиания выросла в Элизии, когда ее родители попали сюда с Земли. Ее отец был великим ученым в затонувшей стране Лемурии, а мать была из знатного рода сирен, и ее кровь несла в себе тысячелетние качества великих существ древности. И эти супруги прибыли в Элизию, когда Лемурия затонула, но при этом не воспользовались никаким летательным аппаратом, а прибегли исключительно к силе своего сознания. Таким могуществом прежде владели только Старшие Боги, а жители Лемурии своими талантами в те времена превосходили все другие народы на Земле. Родители Тиании не знали о том, что им помогал сам Кхтанид, который послал им Великую Мысль и направлял их в странствии до Элизии через пространство и время. Его Величие чувствовал в этом свой долг, потому что именно его кровь текла в жилах матери Тиании, и ее внутренняя сущность была очерчена его наследственной схемой, повторяющейся через века.

Родителям Тиании благоволили Старшие Боги, и, согласно воле этих супругов, они были посланы на другие планеты, где осуществили немало чудесных трудов. Таким образом, в детстве Тиания осталась в Элизии, и ее наставником стал Кхтанид. Так она выросла столь удивительной и прекрасной женщиной — более удивительной и прекрасной, чем затонувшие цветы Лемурии…

Но еще в ее детстве Кхтанид знал, что настанет пора, когда один из молодых людей в Элизии, где обитало совсем немного народов, похожих на землян, возжелает ее. Это его тревожило, ибо Избранники Богов, хотя и были красивы, к какой бы расе они ни принадлежали, часто они бывали слабы — не духом, не умом, не характером и даже не физически. Они были слабы в том смысле, что никогда не ведали никаких бед и несчастий. Их сила никогда не подвергалась испытаниям.

И вот Кхтанид заглянул в хрустальный шар — это окно во вселенную вселенных, точно так же, как часы времен являются окнами, ведущими во все времена и пространства, — и он увидел там мужчину, ведущего беспримерную битву с силами зла. Проследив за жизнью этого мужчины с помощью хрустального шара, Кхтанид увидел, что есть такой вариант будущего, при котором этот человек может оказаться в Элизии. Поэтому Кхтанид привлек к нему внимание Тиании. И она посмотрела внутрь шара по просьбе Кхтанида и увидела этого мужчину. И он оказался пожилым человеком. Тогда Кхтанид сказал Тиании: «Загляни в его будущее. Есть один вариант будущего, при котором он может явиться к тебе в Элизию, но не будет стариком».

И тогда Тиания снова посмотрела в глубь шара и увидела, как этот самый мужчина стал молодым и сильным, и Кхтанид взял с нее клятву, что если этот человек когда-нибудь все-таки окажется в Элизии (ибо возможных вариантов будущего было немало), тогда она будет принадлежать ему. Это обещание дала двенадцатилетняя девочка, и потом она десять долгих лет терпеливо ждала своего Землянина в Элизии.

И очень часто она просила Старшего Бога Кхтанида послать ее сознание и мысли к этому мужчине, когда ему грозили опасности на его долгом пути к тайному убежищу Старших Богов, и даже тогда, когда он угодил в Черную Дыру. Тиания отправилась бы за своим избранником и тогда, когда он проник за самую черную из всех черных завес и оказался в тюремном измерении Йог-Сотхота, но зло Йог-Сотхота было столь велико, что туда ее не могла перенести даже Великая Мысль. Поэтому Тиания терпеливо ждала, не зная, уцелеет ее возлюбленный или нет, ибо в ту мрачную бездну не мог заглянуть даже пророческий шар Кхтанида. (По крайней мере, Кхтанид не позволял ей смотреть в шар, чтобы она не увидела там ничего такого, что могло разбить ее разум или сердце.)

Кхтанид и сам впал в отчаяние, потому что человек всегда остается человеком, какова бы ни была его наследственность. А потом завеса зла пала, и Кхтанид призвал землянина в Элизию. Кроме того, Кхтанид прибегнул в могущественной силе Древних Богов, чтобы отбросить назад чудовищного Йог-Сотхота, чтобы тот не последовал за землянином в Элизию…

Все эти знания — и более того — были вложены в мое сознание, де Мариньи. Я узнал и о том, что ты, мой старый друг, — сколько же тысячелетий назад мы были вместе? — уцелел, хотя я считал тебя погибшим и попавшим в мрачные бездны… Словом, я узнал, что ты жив и здоров на старушке Земле. И я понял, почему однажды Тиания ни разу не упоминала при мне твое имя, хотя она тоже наверняка знала, что ты жив. Если мне было суждено покинуть Тианию и вернуться на родную планету, она не хотела торопить меня никаким подобным побуждением. Но в любом случае, я не мог ее винить, потому что понимал, как сильно она меня любит.

И я словно бы сам заглянул в пророческий шар Кхтанида, потому что увидел, что мое возвращение на Землю будет тяжелым, несмотря на непрерывные бдения Тиании и невзирая на то, что Старший Бог Кхтанид наделил меня каким-то сверхмощным оружием. Но еще я понял, что ты, твое сознание будет для меня чем-то наподобие яркого маяка, который будет вести меня все скорее к безопасной гавани, Анри.

Мой разум впитал все эти знания, словно сухая губка воду. Мне стало стыдно за свою личную трусость и человеческую — вообще. Странное понимание непроизвольно процвело из глубин и кладовых моего сознания, и я увидел то, что всегда знал, но предпочитал не замечать. Я говорю о том, что дремлет в теле и душе любого человека. Я был трусом. Все люди таковы, но теперь я узнал о том, что человеческие страхи со времен зари человечества никогда не были чем-то физическим, осязаемым.

Пойми, то, что я говорю, правда! Все наши страхи живут в сознании, они насаждены там сознаниями других существ, которые правят нашей жалкой судьбой. Я сказал, что все мы трусы: мы не раз смотрели по сторонам, но заглядывали ли мы столь же часто внутрь себя?

Мало чей разум оказался способен выдержать один-единственный такой взгляд. Альхазред, который, пожалуй, был величайшим из людей, лишился рассудка, а до него и после него — другие. А некоторые просто умерли, чтобы не жить после того, что познали, для чего живут, какова их цель в жизни! А те немногие, что заглянули внутрь себя и сохранили рассудок, они были погублены среди ночи, уничтожены атавистическим страхом других людей — страхом, который жил внутри людей с доисторических времен. Их больше не существует.


Я говорю о деяниях БЦК, конечно, и о том страхе, который перед ними испытывает весь мир людей. А так не должно быть. Их семя пребывает во всех нас — семя богов и семя демонов древности, но мы — новое поколение вселенной, и мы должны сами выбирать свое будущее. Ктулху и все прочие чудовища из этого Цикла мифов — они должны плясать под дудку человека! Быть может, Фонд Уилмарта заложит, в конце концов, прочную основу для этого.

В итоге я узнал все это и еще многое, многое другое. И тогда меня осенило истинное значение всего сказанного Кхтанидом, все мое сознание озарилось светом понимания, но в этой ментальной солнечной вспышке важнее всего было одно: я понял, почему Старшие Боги не уничтожили БЦК после их великого грехопадения. Разве мы убиваем своих несчастных сумасшедших собратьев? Нет, мы помещаем их в закрытые клиники и приставляем к ним смотрителей ради их собственной и всеобщей безопасности.

Но Старшие Боги за своими собратьями не присматривают. Надзирателем здесь служит человек, это он — страж всех жутких кошмаров Земли и космоса. Я скажу тебе, чего мы боимся, Анри, и почему мы такие трусы. Мы боимся великого задания, данного нам, потому что именно мы, и никто другой, — стражи и хранители вселенной!

Когда на меня снизошло последнее откровение, я не стал ждать позволения и даже не попросил его. Я шагнул вперед, раздвинул великолепные шторы, закрывавшие альков Его Величия, и встал у подножия его трона. И вытаращил глаза.

Я более или менее догадывался о том, что увижу, но все же пошатнулся от изумления. Первой реакцией было удивление, а второй — ужас. Я был готов закричать от страха, у меня волосы встали торчком, тело покрылось бугорками «гусиной кожи»… Я смотрел на лицо и фигуру Кхтанида, Старшего Бога, Его Величия, хранителя и прародителя моей Тиании.

Безумие охватило меня. Я переступал с ноги на ногу, стоя в одном шаге от занавеса, а ноги у меня стали как каменные. Я смотрел на существо, восседавшее на троне, — на его массивное тело, на сложенные за спиной крылья, на огромную голову со множеством лицевых щупалец. Это мог быть сам Ктулху — если бы не глаза! Это существо явно состояло в родстве с Владыкой Р’льеха, и притом — в близком родстве, но только глаза Кхтанида спасли меня от волны безумия. Само средоточие доброты и милосердия — эти глаза были прозрачными глубинами, в которых светилась вся любовь отца к своим детям и вся радость великого художника, любующегося тем, как идеально его произведение.

И он потянулся ко мне и прикоснулся ко мне, и все страхи, весь ужас перед неведомым, все беспокойство души и разума в одно мгновение покинули меня. И когда я возвратился к Тиании, зачарованно глядящей на радостные варианты будущего, проплывавшие по поверхности хрустального шара, я был человеком, примирившимся со всем на свете…


Когда мы с Тианией ушли обратным путем, когда поднялись по грандиозной ледяной лестнице к началу глубокого горного ущелья, наша летательная машина ждала нас там же, где мы ее оставили. А рядом с ней стояли и ожидали меня мои часы времен. Крышка передней панели часов была открыта, и изнутри изливалось бледно-голубое сияние.

Я поцеловал Тианию и поклялся, что вернусь. Она не изменилась в лице — только в уголках глаз я заметил некое подобие страха. Но пока не появились и не потекли по ее щекам слезы, я вошел внутрь корпуса часов времен и поднялся на своем корабле в ледяную атмосферу. Сканеры показали мне оставшуюся на величественном леднике крошечную точку. Вот так началось мое возвращение на Землю..

Часть шестая

Выбор де Мариньи (Разрозненные отрывки из дневника де Мариньи)

28 февраля

Сегодня мне с трудом верится в это, но прошлой ночью я смотрел на Землю через сканеры часов времен, и огни города были подобны крошечным свечкам на гигантском торте. А теперь я не могу избавиться от ощущения, что торт сделан из пластика, что он фальшивый и безвкусный.

Тем не менее сегодняшний день не может совсем испортить воспоминания о том, как мы взлетели высоко-высоко над планетой и смотрели вниз на города людей. Титус показал мне, как телепатически расширять сознание и прикасаться к разуму часов. Это было пугающе, это было потрясающе, это был просто восторг! Я в самом деле слетал на этой фантастической машине на Луну и обратно, и я сам вел часы, но потом Титус снова взял управление на себя и привел часы прямо в мой кабинет. Он говорит, что для такого нужна техника, связанная с «шагом в сторону в гиперпространстве-времени», а для этого нужна практика. Поверю ему на слово: ведь в противном случае мне бы пришлось провести часы в дом через стену или крышу!

Вернувшись, мы выпили бренди — должен сказать, мне это оказалось очень нужно! — и Титус сказал мне, что я должен собой гордиться, поскольку мой тренировочный полет прошел очень неплохо. Похоже, он считает, что теперь все решено. Возможно…


2 марта

В последние четыре дня Титуса не было дома. Он разъезжал по сельской местности в машине, взятой напрокат. Он сказал, что не знает, когда у него в следующий раз будет шанс «полюбоваться старой доброй Англией». А я гадаю — будет ли у него вообще такой шанс!

Пока Титус отсутствовал, я много размышлял о том, что он мне поведал о своих удивительных странствиях. В сравнении с описаниями Элизии в рассказах Титуса наш мир выглядит очень тусклым и скучным местом. Забавно — но стоит мне только начать вспоминать рассказы Титуса, как у меня возникает чувство, что на Земле меня держит слишком мало вещей. А одна фраза моего друга никак не выходит у меня из головы: «Дверь, ведущая во все пространства и времена»…


4 марта

Сегодня ночью я попробую воспользоваться летучим плащом Кроу — антигравитационным устройством, которое он привез с собой из Элизии. Он говорит мне, что полет с помощью этого плаща — нечто восхитительное. Но мы, конечно же, должны дождаться наступления темноты: негоже будет мне пугать до смерти людей, пролетая над Лондоном при свете солнца, словно какой-нибудь полуденный вампир.


7 марта

Кроу вернулся в Элизию. Я проснулся утром — а его кровать пуста. Вряд ли он вообще спал. Он оставил мне на подушке вот эту записку:

Анри,

Прости меня за то, что не сказал тебе о том, что столь скоро возвращусь в Элизию. Я сам об этом еще примерно полчаса назад не знал. Я не смог уснуть, встал, сварил себе кофе и пошел в твой кабинет.

Стрелки часов времен двигались более беспорядочно, чем обычно. Я открыл крышку на передней панели и вошел внутрь корпуса. И я мгновенно услышал голос Тиании. Она обратилась ко мне и передала невероятно загадочное послание от Кхтанида. Коротко говоря, мне крайне важно сейчас возвратиться в Элизию, в течение ближайшего часа. Тиания не говорит мне, что за беда случилась, Анри. Кхтанид запретил. Но наверняка происходит что-то нехорошее, и они не хотят, чтобы я в этом участвовал!

Мне нестерпимо вот так рваться на две части. Да, Земля — моя родина, но теперь и Элизия для меня родной дом, и там меня ждет богиня… Кхтанид однажды сказал мне о том, что она еще юная девушка, но при этом необыкновенная женщина. А для меня она богиня.

Я не хотел будить тебя, Анри. Таким друзьям, как мы с тобой, всегда нелегко прощаться. И в любом случае я планирую в скором времени увидеться с тобой в Элизии.

Я оставил тебе свой летучий плащ; ты знаешь, как им пользоваться, и он скоро может тебе пригодиться. Оставляю тебе также и часы, потому что теперь они мне не нужны — разве что только как врата в сады Элизии. Мое сознание открылось, Анри! Возможности бесконечны… Я рассказал тебе все, что мог, о часах и их действии, и я велел этому Старому Служаке ждать тебя четыре дня, чтобы потом возвратиться в гигантский коридор в сердце Синих Гор, где хранится множество часов времен. Все это время дверца в передней панели часов будет открываться перед тобой сама по себе, а ты уже будешь знать, как нужно поступить и что делать.

Тебя с радостью встретят в Элизии, Анри, но добраться туда ты должен, безусловно, сам. Пока что ты — не один из Избранников. Путешествие может вполне оказаться опасным и уж точно будет непростым. Но по крайней мере у тебя будет оружие, которого не было у меня, когда я впервые пустился в дорогу внутри часов. И когда на твоем пути возникнут препятствия, когда тебе потребуется рука помощи — что ж, мы будем наблюдать за тобой из Элизии. И если ты окажешься там, где я не смогу помочь тебе сам, тогда я постараюсь послать тебе Великую Мысль. О да, в пространстве и времени много препон, но сколь велики награды!

Миры без конца, де Мариньи, и все пространство и время на кончиках твоих пальцев! Необычайные измерения и мрачные плоскости бытия — места из мифов и легенд, снов и фантазий, и все это реально, все это здесь, сейчас, и все можно потрогать. Все это — или Земля. Выбирать тебе.

Ты любишь тайны и загадки, друг мой, как их любил твой отец. И я скажу тебе кое-что, о чем ты бы и сам уже мог догадаться теперь. В тебе есть нечто такое, что зовет в туманные бездны времени, — искра, огонь которой до сих пор пылает в Элизии. И еще кое о чем тебе следует узнать.

Я упоминал о местах из сновидений и фантазий — и все они по-своему осязаемы и реальны, как почва у тебя под ногами. Ах, но сновидения сновидениям рознь, как есть разные сновидцы. Твой отец был величайшим сновидцем, Анри. Он до сих пор таков — ибо он вельможа в Илек-Ваде, где справедливым и любимым народом королем является его старый друг Рэндольф Картер!

Я намерен навестить их как-нибудь, в этой стране сновидений. И когда я соберусь сделать, ты сможешь составить мне компанию. Мы с тобой и Тиания, потому что я точно знаю: она ни за что больше не отпустит меня одного из Элизии… и быть может, с нами отправится еще кто-то. Как знать?

Да, выбор за тобой, но прошу тебя запомнить еще кое-что. Когда-то было время, когда далекие предки человека плавали в теплых густых водах океана и даже не помышляли о ходьбе по суше. А потом было время, когда человек шагал по суше и с завистью смотрел на полет птиц. А потом он и сам научился летать и увидел Луну и другие планеты… Через десять тысяч лет, быть может, люди сумеют создать свою собственную Элизию здесь, на Земле, но у тебя нет этих десяти тысяч лет.

Помни: часы откроются. И тогда ты должен принять окончательное решение.

Не прощаюсь.

Титус.

9 марта

Теперь я все чаще и чаще провожу время здесь, в моем кабинете, а старинные часы меня все больше завораживают. Я ловлю себя на том, что прислушиваюсь к их тиканью и пытаюсь обнаружить какую-то закономерность в безумном движении четырех стрелок по циферблату. И несмотря на обещание, данное самому себе всего лишь вчера утром — что бы ни случилось, остаться на Земле, — сегодня я собрал все свои магнитофонные записи о приключениях Кроу, приложил к ним свои тетради и различные бумаги. Все это я уложил в коробку из прочного толстого картона. Остается только добавить в коробку этот дневник и написать адрес. Все остальное сделает миссис Адамс, когда придет. Она к моему дому близко не подходила с того дня, как узнала, что Кроу вернулся!

Да, я пошлю все эти материалы Писли и…

Но все это, безусловно, зависит от того, не изменю ли я принятого решения насчет того, чтобы отправиться… или не отправиться? Будь проклято это безумное тиканье часов!


10 марта

Сегодня утром я получил письмо от матушки Куорри — скорее, записку, а не письмо. Ей известно, что Кроу снова отправился в странствие, и она вторит ему эхом. «Случилось что-то очень важное». Да я и сам ощущаю это — что-то наподобие затишья перед бурей, беспокойство, зловещее давление на психику. Теперь уже можно сказать… Я сделал свой выбор.


11 марта

Дверца часов открылась, Уингейт, и у меня осталось время только для того, чтобы пожелать Вам всего наилучшего…

А-Л де М.

Эпилог

В полночь, двадцать пятого марта тысяча девятьсот восьмидесятого года, примерно через четырнадцать дней после того, как де Мариньи покинул Землю и отправился в Элизию в часах времен, и через пять дней после того, как Уингейт Писли получил посылку от де Мариньи, «Проект «X» был закрыт… и БЦК нанесли ответный удар! Беспрецедентная ярость разрушений была ответом Ктулху за нападение на Ктхиллу, Дагона и Гидру, поскольку проект, несомненно, был нацелен на попытку уничтожения всех этих существ. На глубине в четыре с половиной мили в прорытую в океанском дне шахту, вблизи от Иннсмутского Дьявольского рифа, был заложен ядерный заряд и взорван с помощью дистанционного устройства. Этот атомный взрыв, прогремевший за несколько минут до полуночи, вызвал неописуемый гнев Ктулху.

Да нет, это еще слишком мягко сказано: верховная фигура БЦК не просто разгневалась — Ктулху просто обезумел от ярости, осатанел! И это понятно — ведь его Тайное Семя, Ктхилла, в мрачной утробе которой он планировал в один ужасный день возродиться, подверглась смертельной опасности. И я боюсь, что этого не произошло, ибо в противном случае гнев Ктулху был бы куда страшнее. Буря бушевала три дня и три ночи. Эта психическая и физическая атака прекратилась так же резко, как началась. Телепаты из Фонда Уилмарта — те немногие, кто вообще отважился открыть свое сознание во время нападения темных сил, — обнаружили нечто уцелевшее, оставшееся в живых на огромной глубине под расшатанным взрывом Дьявольским рифом. Это «нечто» было, судя по всему, ранено и извергало жалобные телепатические угрозы и обещания мести. В итоге оно исчезло в глубинах Северной Атлантики.

Буря продолжалась три дня и три ночи. Психические отголоски Бури распространились по всей планете, а вот ее физические проявления были весьма четко локализованными. Что касается психических эффектов, то омерзительные телепатические извержения из Р’льеха и других затонувших тихоокеанских обителей Ктулху были настолько сильны, что они вызвали жесточайшие вспышки необузданного массового помешательства в психиатрических клиниках по всему миру. Даже самые смирные пациенты стали одержимы жаждой убийства, и с ними не могли совладать ни врачи, ни санитары. В нескольких больницах руководству пришлось прибегнуть к использованию огнетушительной техники, чтобы спасти свою жизнь, но в целом ряде подобных учреждений спохватились слишком поздно. Сбежавшие безумцы начали бесчинствовать на улицах Лиссабона, Чикаго, Лондона и Кельна, и все это происходило до тех пор, пока Буря вдруг внезапно и резко прекратилась вечером на третьи сутки.

Но к этому моменту старинного Мискатоникского университета уже не существовало. В Аркхеме подземные толчки, поразившие всю Новую Англию, оказались наиболее жестокими. Но сначала на университет налетел смерч жуткой силы, а потом он оказался в самом эпицентре кошмарной грозы. Мне помогла избежать гибели чистой воды удача, а многим из моих коллег повезло меньше…

Словом, старинный университет сгорел дотла, а вместе с ним потрясающее по масштабам наследие Фонда Уилмарта — огромное хранилище эзотерических знаний о БЦК, их приспешниках и их мерзких темных деяниях против человечества и вселенной. В то же самое время, когда пылал Мискатоникский университет, ужасные разрушения произошли в Иннсмуте. Там профессор Уингейт Писли и его соратники отдали свою жизнь ради безопасности и здравомыслия всего мира, который они в яростной борьбе уберегли от самого страшного зла.

Но и тогда Ктулху не успокоился. На третий день он наслал проливные дожди, из-за которых в разрушенных Иннсмуте и Аркхеме произошло наводнение. Река Мискатоник вышла из берегов. Многие жители погибли, и только потом вода отхлынула. Такова была Буря, во время которой весь штат Новая Англия превратился в зону природной катастрофы, равной которой не было на памяти ныне живущего поколения.

Но когда я решил опубликовать эту работу, я вовсе не намеревался описывать подробности этого стихийного бедствия и перечислять ужасные потери и разрушения. Обо всем, что было связано с Бурей, впоследствии очень скрупулезно написали некоторые научные журналы, однако в этих статьях совершенно неверно трактовалась роль необычных метеорологических явлений. Поэтому я больше об этом ничего говорить не стану. Но я хочу воспользоваться возможностью сказать о том, что теперь стало предметом досужей болтовни. Об этом ведутся жаркие дебаты не только в нашем Фонде Уилмарта, который, кстати говоря, продолжает разрастаться, но и среди ряда представителей тех властных структур, на которые мы работаем и которые знают нас и осознают всю важность нашей работы.

Проще говоря, Титуса Кроу и Анри-Лорана де Мариньи словесно высекли самым жестоким образом те, кто предпочел увидеть в них трусов и предателей дела Фонда. Эти люди считают, что Титус Кроу покинул Землю в то самое время, когда лишь он один был обладателем оружия, против которого БЦК не смогли бы выстоять. На самом деле, одна из причин, почему эти силы зла столь яростно противились возвращению Титуса Кроу на нашу планету, почти наверняка заключалась в том, что они боялись его. Боялись, что он обрушит на них свое новообретенное могущество.

Тем не менее я утверждаю, что этих двоих людей обвиняют несправедливо. И Кроу, и де Мариньи выдержали самые страшные битвы с БЦК анонимно задолго до того, как многие из нас вообще узнали о существовании Древних. Как же можно считать таких людей трусами и предателями? И тем не менее я разговаривал с целым рядом людей, недовольных «дезертирством» Кроу, и мне кажется, что в их сознании посеяны зерна сомнений — но кем они посеяны?

Следует ли мне напоминать сотрудникам Фонда о том, что наша борьба еще очень далека от завершения? И должен ли я говорить о том, что в то самое время, как мы призваны отражать любую попытку БЦК обрести свободу и вырваться из узилищ, куда их поместили Старшие Боги, эти самые чудовища именно к этому и стремятся всеми силами? И если они ради этого поселяют недоверие в умах людей… что же тогда? Мне страшно. Нам всем страшно. И я вам скажу словами Титуса Кроу, чего именно мы боимся: мы боимся той грандиозной задачи, которая стоит перед нами, которая нам поручена, потому что именно мы, и никто другой, — хранители вселенной…

Всегда помните: Ктулху жив, он спит, но старается овладевать сознанием людей, а через них — всем пространством и временем — и я скажу вам, что он уже одержал целый ряд побед!

Артур Д. Мейер,

Новый Мискатоникский университет,

Ратленд, штат Вермонт

Загрузка...