Тишина

Контуры пятидесятиэтажек робко очерчивала полная луна. Чёрные окна спёртых дворов смотрели друг на друга. Внезапно ночной воздух пронзила сирена. И хоть “ядерную тревогу” по привычке называли “ядерной”, но бомба, спущенная врагом с поводка, могла оказаться как антиматериальной, так и аннигиляционной. Под вой сонные прямоугольники бетонных колоссов сначала вспыхнули поочерёдно, затем так же быстро погасли один за другим. Уставшие ждать смерть жители решили, что если и сгорят в геенне, то хотя бы скелеты их будут выглядеть спокойными, а если повезёт то и счастливыми.

Дима откинул одеяло и посмотрел на обруч декасвязи. Широкий экран на запястье показал крупные цифры: одиннадцать. Не спалось. Заунывная сирена медленно смолкала.

Оля должна была вернуться ещё два часа назад. Жена пропадала на своём собрании агитпроды. На вызовы не отвечала. Дима нажал пульсирующий обруч, вызвал Олю снова. Звонок жене не успел долететь, как щёлкнула дверь. Из крошечной прихожей свет показался роковым светилом, выжигающим сетчатку дотла. Дима зажмурился:

– Где ты была?

Дима повысил голос. Его приглушили щелчки каблуков, снимаемых туфель. Возясь в прихожей, Оля с порога давала понять, что настроена не менее решительно. Её занятие агитпродой, вызывало всё большую ревность. Оля считала должным пропагандировать Новую Политику. Мировая обстановка грозила перерасти в тотальную войну и вот уже три года волонтёры занимались информированием пенсионеров, неимущих, инвалидов и прочих, тех, кого зовут просто – незащищённые слои. На агитпроде учили использовать противогаз, костюмы защиты, оказывать первую помощь и изучать планы эвакуации из сметённого взрывной волной города. И чем дольше, тем основательней жители готовились увидеть пламя и смерть. Оля как старший волонтёр микрорайона вела местную группу.

Жена вошла с видом заправского лидера, повелевающего легионами:

– Спи!

– Ты очень долго!

– О! Это что за тон? – отрезала она. – Тебе дать снотворного?

Жена резко задёрнула штору, оказавшись за ширмой и давая понять, что квадратный метр их кухоньки – спасительный причал, где ей отведено уединение. Села у столика, щёлкнула вайпом – закурила.

– Оля, в чём дело?

Дима устал после смены автомеханика, но, всё же превозмогая скованность мышц, поднялся и сел на кровати. В нос тут же ударила штора задёрнутой ширмы. Нарисованный лампой силуэт выдвинул подбородок:

– Если бы сразу спросил – ответила бы… И давай без вот этих грубостей! У нас было много дел, – Оля выпустила дым со звуком продуваемой вентиляции. – Кассандра ушла… Дурочка…

Последний год жена всё больше язвила в адрес своего заместителя – Кассандры. Называла заторможенной и прочими эпитетами. Но Диме казалось, что Оля просто, собирается отмазаться, тем что осталась без помощника:

– Так и скажи… Не хочешь говорить… – с упрёком заключил Дима:

– Ой, Давид! Брось! Спи… Я все разговоры знаю наперёд.

Когда Оля называла Диму именем записаным в кюарпаспорте – Давидом, нетрудно было догадаться, что жена готова поскандалить. Диму резко всколыхнула болезненная тема их семьи:

– Кое-кому пора в декрет, отдохнуть.

Оля отрезала:

– Рожать я не буду, – она одёрнула ширму и сверкнула карими налитыми гневом глазёнками. – Хочешь? Давай инкубом, как все нормальные люди. Все так рожают!

Дима по привычке не стал давить сильней:

– Ты слишком устаёшь. Подумай, если инкубом тогда не дадут год отдохнуть. Это же случай, почему не живородить, Оль? И не все! Инкубом пользуются больше половины.

– Ой! Давид! Меньше пятнадцати процентов, а не половины. В синерговизоре все точные цифры! – жена ткнула в стеклянную стену, потухшую и прожженную от неутешительных новостей дикторов. – Что за древность? Пещерный архаизм, прям! Тебе давай сына… А я хочу дочь! У меня нет времени носиться с ней. Что плохого? Сдадим клетки. Ребёнка выведут в инкуб-клинике и в три годика она наша! Ни возни, ни морок! Я так выросла и ничего, нормальная, как видишь! Зато моя мама спокойно работала всё это время, приносила деньги. Пользу семье. А не шарахалась с пеленками и присыпками, как твоя. Она мне рассказывала… Спасибо… Как мучилась… Это вам мужикам – пофиг. Думаете всё так просто. А мне что? Год горбатиться над тряпками и детским питанием? А фигура? Растяжки… Ну, уж нет! Я пожить хочу!

Оля, как всегда, талдычила о своём: рожать из пробирки. Её упорство продолжалось семь лет замужества. Дима прошептал:

– Что за упрямство? Я же буду помогать. Даже если дочь…

– Конечно… А пол сможешь выбрать, когда кончишь? В инкуб-клинике можно, а в животе нет. Сына он хочет… Ещё один большой плюс! Тебе не кажется? И вообще, я осталась без помощницы! Эта тупая дура упёрлась. У нас указ Правительства, а она такая: я не буду… это нарушает права… Идиотка! Как она меня достала. И пока я не воспитаю нового помощника – никаких разговоров про детей! Ты, что не слышал, что говорит их чмо? – Оля ткнула в молчаливую стеклянную стену, намекая на последние мировые новости. – Эта обезьяна угрожает Курилам. Курилам, гандон такой! Вот какое, скажи, ему дело до наших Курил?

– Оля, а если у нас не будет детей? То, какое дело до Курил нам?

Вайп жалобно скрипнул в сжатой ладони. Перемены в осанке Оли говорили, что жена превращается в образ своего кюарпаспорта – Хелгару Миронченко – чужую отстранённую женщину. Взбаламученный силуэт стукнул по столу пластиковой дымящей коробочкой:

– С кем я живу? Его Родину рвут на части! Эти твари хотят разрушить великую страну, которая выкормила его! Напасть! Всех в мире подговорили, а ему всё равно?.. Вот уж… За кого я вышла?..

Оля отвернулась и подпёрла голову рукой:

– Слышать тебя не могу… – прошипела она. – Вот что! Надень браслет! И не расстраивай меня!

Жена вынула из сумочки блестящую ленту и нехотя бросила на кровать рядом с коленом. Дима присмотрелся. Это была силиконовая, мигающая синим, лента. Только сейчас он заметил на левом запястье жены точно такую же, только зелёную.

Пока он разглядывал, Оля говорила:

– И не вздумай отказаться! Я пять часов жопу рвала, чтобы достать вне очереди! Для тебя…

– Что это?

Дима поднял полупрозрачную ленту и всмотрелся в тусклый мигающий маячок:

– Спасательный браслет! Это о них говорят в синерговизоре. Правительство выделило всем – бесплатно. Я тебе достала… вне очереди…

– Зачем?

– Как зачем? Давид, ты, где обитаешь? Война может начаться в любую секунду, а по браслету нас смогут найти спасатели.

Дима повертел в руках браслет. Липкая лента не внушала доверия:

– А как застегнуть?

– Он сам слипается на руке намертво. Нужно только обвить и прижать.

Оля потрясла левой кистью. Её браслет даже не шелохнулся:

– Его не снять?

– Нет, конечно! Ты что? Если бомба жахнет где-то рядом, а тут будет паника и руины, какой снять? Ты синерговизор смотрел? Там же каждый вечер инструкции! Каждый гражданин обязан надеть именной браслет!

– Но если его нельзя снять?

– И что?

– Он постоянно работает, значит, за ним следят. Он именной. Но ведь это нарушение личного пространства, свобод?

– Да ты что, от Кассандры опылился? Какие нахер свободы? Очнись! Ты ходишь с декафоном на руке постоянно. За всеми следят уже давным-давно!

– Но деку можно снять.

Дима указал на застёжку декафона:

– Ну, пускай – это нельзя. Но это ради безопасности! Да какая разница, можно, нельзя? Давид я ради тебя горбачусь в нашей ячейке. Тебе совсем плевать, да?

Оля сунула вайп в сумочку и, прижимая к груди, встала:

– Давид! Надевай или я ухожу!

– Почему ты кричишь?

– Надевай! Если любишь, надень!

В Диме росло упорство, вызванное подозрением к браслету, и давлением жены. С тех пор как Оля возглавила агитпроду, то становилась все более агрессивной и непредсказуемой:

– Я надену, только скажи, что ты бросишь все, и мы уедем на дачу.

– Условия? Давид, ты мне ставишь условия?

– Ты не зовешь меня Димой?

– Да к чертям! Ты уже цепляешься? Всё! Пошёл ты, знаешь куда!

Оля метнулась к шкафу, распахнула и вытащила чемодан для путешествий:

– Неблагодарная тварь!

– Оля.

Дима вскочил:

– Оставь меня!

Оля бросила через плечо, сгребая в чемодан вещи, начав с нижнего белья. Это были первые сборы за всё время ссор, поэтому Дима не поверил и дотронулся до её шеи:

– Оля успокойся.

– Не трогай!

Она одёрнула и продолжила уминать свитера и колготки:

– Я для него всё! Хочешь, давай новый синерговизор; хочешь, давай коврик… Кухню, какую купила!

Оля указала на маленький столик, в котором помещалась вся утварь и индукционная печь: незаменимая кухня в условиях их двадцатиметровой квартиры:

– Оля, мне…

– Что тебе? Что тебе? Да всё тебе! А ты…

Оля захлопнула чемодан. Выпрямилась:

– То ему не так, то не эдак. Ты вообще помнишь, что за моё волонтёрство скосили нам пять процентов ипотеки в год?

– Оля прекрати!

– Так, вот, дорогой! Я – к маме! Мы разводимся, а эти пять процентов будь добр, до конца года – верни!

– Брось! – потребовал он и дотронулся до чемодана.

Оля оттянула ручку на себя:

– Пошёл вон!

Дима застыл, надеясь, что Оля разыгрывает комедию и передумает, но она захлопнула дверь перед носом. Он тут же вылетел в коридор, но замер перед узкой полоской света, смыкающего створки лифта. Из кабинки на него смотрело пунцовое лицо без единой слезинки.

***

Оля пробыла у мамы три ночи. Дима звонил тёще несколько раз, но она уверяла, что Оля, несмотря на её давление, не вернётся. Вечером на декафон пришло сообщение от олиного адвоката. Он предлагал обсудить детали развода.

Поздней осенью темнело рано. Когда дека потухла, унеся в темноту слова юриста, Дима возвращался из своего автосервиса и завис между тёмных пятидесятиэтажек. Окна, занавешенные от нацеленных невидимых бомб врага, напоминали средневековый темный собор, вымерший во время чумы. Светился, завлекая покупателей, лишь гипермаркет “Пятнит” и то – приглушенно и нерешительно.