Тираны 2. Императрица

Процессия миновала еще десятка три павильонов, пока наконец не остановилась возле довольно большого, крыша которого была отделана голубым кафелем с позолоченными звездами.

– Перед вами Павильон зимнего цветения, – отдышавшись, заявил главный евнух. – Он будет вашим временным пристанищем, пока каждая не пройдет осмотр, где отберутся достойные вступить в дворцовое здание и предстать перед императором и вдовствующей императрицей.

***

Если бы не Крокодил – хвала Небу, нательные украшения девушкам разрешили не снимать, – Орхидея, наверное, не пережила бы экзамен на физическое состояние. Об этом она думала, медленно продвигаясь вместе с остальными полностью раздетыми претендентками вдоль столиков, за каждым из которых восседало по три евнуха. Двое занимались изучением подходившей к ним девушки, третий под диктовку записывал результаты осмотра.

После первого отборочного круга число кандидаток сократилось до полутора сотен.

В безукоризненности своей внешности Орхидея не сомневалась – особенно когда всех заставили снять одежду. Тут уже не блеснуть богатством нарядов, не удивить никого расшитой парчой, атласом или шелком. Лишь сложение да кожа, от природы полученные соискательницами звания императорской наложницы, принимались комиссией во внимание. Китаянкам, ноги которых не могли им служить опорой без обуви, было разрешено остаться в башмачках. Маньчжуркам приходилось страдать босиком на холодном полу – принесенные жаровни согревали воздух, но не могли справиться с промерзшим камнем.

Девушки, набранные из южных провинций, выделялись миниатюрностью – ноги их были тонки и стройны, груди небольшие и крепкие, точно яблоки, шеи длинные, а лица узкие. Северянки же, напротив, были коренасты и широколицы, обладали тяжелыми ягодицами, а груди их походили на спелые тыквы.

Бесцеремонность осмотра действовала на несчастных удручающе. Многие плакали в голос, а были и те, кто впадал в истерику или терял сознание от стыда. Таких подхватывали под руки и уволакивали за пределы павильона.

Всем видом выражая усердие и озабоченность, евнухи вертели нагих девушек, мяли и щипали, словно покупали скотину на базаре, и дотошно описывали телесные приметы. Перечисляли родинки – какой они формы и где располагаются. Тщательно измеряли рост и вес – сначала это делал один осматривающий, затем второй, для сверки результата. Мерная веревка летала в изнеженных, но ловких руках. Потом девушек загоняли на самые обычные весы, какие используются на складах для тюков с зерном. Отдельной графой в записях шла форма рук и ног, а также длина и густота волос.

Разный цвет глаз одной из претенденток вызвал у осматривающих замешательство. Состоялось короткое совещание, во время которого евнухи возбужденно шептались, то и дело оглядываясь на хладнокровно ожидавшую вердикта Орхидею. В конце концов было решено вписать удивительную примету как есть.

Один из евнухов, коротышка с неприятным лицом, сплошь изрытым оспой, заставлял девушек садиться на корточки и раскрывать рот. Он пересчитывал им зубы и пальцем проверял их на шаткость. Затем склонялся к их лицу и прислушивался к дыханию.

Но это был неприятный пустяк в сравнении с процедурой, которую предстояло пройти на высоком деревянном стуле с особой формы подставками для ног. Самые укромные части тела очередной претендентки изучались евнухами с предельной тщательностью. Убедившись в девственности испытуемой, принимались исследовать соседнее отверстие, для чего один из осматривающих обмакивал палец в чашку с маслом и без особой деликатности засовывал его в кричащую девушку. Затем палец внимательно осматривался и обнюхивался. Изучению подлежал и запах подмышек, для чего сразу двое евнухов водили по ним носами и выражали свое мнение.

За отдельным столом сидела комиссия по изучению астрологических записей. Выявив хотя бы малейшее противоречие с императорскими знаками, они выкрикивали имя не прошедшей отбор, и ту сразу же уводили.

Когда опись примет завершилась, всех выстроили в длинную линию. Главный евнух, храня на жирном лице брезгливое выражение, принялся лично осматривать каждую девушку. Вышагивая перед ними, едва державшимися на ногах от усталости и душевных мук, он бросал замечания, которые следовавший сзади помощник записывал в специальную тетрадь.

– Покатый лоб. Широкие ноздри. Редкие брови, – цедил толстяк, шествуя мимо кандидаток.

Девушек, чьи недостатки озвучивались таким образом, евнухи выталкивали из шеренги и уводили из зала.

– Лопатки чересчур выступают. Рот слишком большой. Груди неодинаковы. Ноги короткие. Толстые бедра. Бледные соски. Некрасивый пупок…

Стоять полагалось замерев, словно статуя, а шевелиться позволялось лишь по приказу. Орхидея тайком потянула руку к шее, надеясь незаметно оборвать нить с Крокодилом. То, что разноглазую претендентку забракуют без раздумий, она уже не сомневалась. Но успеть избавиться от талисмана ей не удалось – главный евнух, от взора которого девушки тряслись, словно листья на ветру, уже был прямо перед ней.

Их взгляды встретились. Оплывшее лицо, более походившее на маску, преобразилось – веки толстяка широко распахнулись, а рот приоткрылся от удивления.

В зале стало очень тихо.

Главный евнух спохватился и принял более подобающий своему сану вид, став снова грозным и важным.

– Нечеловеческие глаза. Как у кошки, – вынес он приговор своим резким голосом.

В тот же миг сзади к Орхидее неслышно подступила пара евнухов, чтобы взять ее за локти и вывести из линии претенденток.

Но случилось неожиданное. Пухлая кисть неспешно поднялась, и толстый указательный палец, украшенный тяжелым перстнем, несколько раз выразительно покачался.

Повинуясь молчаливому приказу, евнухи отступили от разноглазой маньчжурки, а помощник принялся вымарывать на странице тетради начало записи, которое успел начертать.

Когда придирчивый осмотр завершился, оставшихся девушек провели в другой зал и велели пройтись по прямой линии, а затем по кругу. Тех, в чьих движениях отметили недостаточно грации, изгоняли. Многие изо всех сил старались показать изящность походки, но, измученные и униженные, замерзшие и испуганные, были не в состоянии этого сделать.

Орхидея же без труда убедила себя в том, что стесняться наготы перед людьми, которые вовсе не являются мужчинами, – глупо. Холод и голод и вовсе можно было перетерпеть, ведь ей не привыкать. А страх или волнение теперь в сердце не проникали.

Ее походка не вызвала нареканий, и девушка очутилась в поредевшем строю выдержавших и это испытание.

Наконец им разрешили одеться. В зале появились придворные дамы, все возрастом старше тридцати лет, сказавшие называть их «тетеньками». Они умело и споро помогли кандидаткам облачится в свои наряды и восстановили их прически.

Главная обряжающая дама дала указание принести горячие напитки, и вскоре в павильон доставили подносы с чашками и чайниками. После быстрого чаепития приободрившихся девиц поставили ряд, и каждой приказали внятно назвать свое имя, возраст, место рождения, имя и должность отца. Если девушка говорила слишком громко или тихо или голос ее казался неблагозвучным, такую незамедлительно удаляли из зала.

Лишь к закату мучения претенденток прервались. Тех, кто прошел отбор для представления императору, «тетеньки» выстроили парами и повели пустынными переходами, в которых уже скопилась вечерняя холодная мгла, в располагавшиеся неподалеку от павильона пристройки. Там девушкам предложили еду, но большинство из них были так обессиленны, что едва могли держать в руке палочки. К тому же пережитые страдания напрочь отбили у них аппетит, несмотря на то что целые сутки никто из них не ел.

Орхидея, последней трапезой которой в родном доме была лепешка из ямса, разглядывала столы с большим интересом. От вместительных кастрюль хо го шел густой пряный пар, грибы и тонкие ломтики мяса плавали в насыщенном темно-красном бульоне. Столики с закусками были уставлены блюдами с жареными грецкими орехами и яблочной пастилой, а рядом располагались соленые овощи, огурцы в бобовом соусе, вареные утиные лапы, толстые куски ветчины. Крупные чаны были полны каши и риса, возле них – вместительные тарелки с вареными и жареными пельменями. При виде этого блюда Орхидея вспомнила свое недавнее свидание и машинально дотронулась до груди, прижав Крокодила покрепче. Бесценный опыт она сумела извлечь – нельзя пренебрегать контактами с разными людьми. Даже самый неподходящий и недостойный на первый взгляд человек может неожиданно оказаться полезен. Важно лишь вовремя отсечь его, когда нужды в нем больше не будет. Нынешняя цель высока – спальня императора. Достичь этого места можно чудесным везением – если завтра Сын Неба укажет на урожденную Ехэнару и велит присвоить ей высший ранг.

О том, что ее могут не избрать, девушка и мысли не допускала.

После ужина, на котором Орхидея своим аппетитом и спокойствием удивила даже многое повидавших «тетенек», претенденток отвели на ночлег – им были выделены комнаты с четырьмя кроватями в каждой. Соседками Орхидеи оказалась одна дичливая маньчжурка, испуганно озиравшаяся по сторонам, и две китаянки – они тихо переговаривались между собой на южном диалекте и беспрестанно всхлипывали. В комнате сама собой воцарилась атмосфера отчужденности и скрытой неприязни.

«Тем лучше, – подумала Орхидея, с наслаждением вытягиваясь на шелковом белье. – Отношения нужны лишь с теми, кого можно использовать. А всех мешающих достичь намеченного надо устранять, словно болезнь, или перешагивать через них, как через мусор».

Одна из «тетенек» заглянула к ним в комнату и приказала соблюдать тишину.

«Моя первая ночь в Запретном городе!» – подумала Орхидея, прежде чем веки ее закрылись, и она погрузилась в крепкий сон, лишенный каких-либо видений.

…Разбудили всех очень рано.

– Девушки, просыпайтесь! – властно заголосили придворные дамы, разнося по спальным комнатам тазы с горячей водой, над которыми клубился пар. – Сегодня день вашего счастья! Пора приводить себя в порядок!

Самостоятельно умывшись – что тоже было отмечено удивленными «тетеньками», Орхидея выбежала в сад. Утро едва брезжило сквозь пунцовую щель между облаками на востоке, но основная часть небосвода была все еще глубоко черна. Хрустально-ледяной, застывший в полном безветрии воздух. Невозмутимое темное безмолвие вокруг.

Девушка нехотя вернулась в шумное помещение, где царили суета и галдеж. «Тетеньки» умывали своих подопечных – дочери из богатых аристократических семей не умели или не желали это проделывать сами. Главная обряжающая дама, столкнувшись с Орхидеей, всплеснула руками:

– Какая же ты! Не зря, видать, Небо послало тебе кошачьи глаза – ты и сама чисто дикая кошка!

Орхидея недоуменно посмотрела на возбужденную придворную, и та охотно пояснила:

– Ты думаешь, что настолько хороша собой – поплескала на личико водой и готово? И тебе бы хватило наглости в таком виде предстать перед взором Высокочтимого?!

Девушка, внутренне оставаясь совершенно спокойной, мастерски изобразила пронзившее ее смятение.

– Простите меня, госпожа! – поклонилась она даме, разыгрывая теперь смиренное почтение.

Та довольно ухмыльнулась и оттаявшим голосом скомандовала:

– Живее беги к «тетенькам»! Через три часа вы должны быть уже в Зале приемов! А надо умастить шею и руки, одеться, наложить грим и создать прическу! Еще и покормить вас нужно!

Глядя вслед побежавшей в зал маньчжурке, дама задумчиво добавила:

– Клянусь Небом, если и притронется кто к еде, то опять только эта дикарка… Что за бесчувственная душа! Впервые вижу такую девчонку – у нее не сердце, а камень в груди или кусок льда…

После завтрака – на котором, как и предполагала старшая обряжающая дама, лишь одна маньчжурка с разноцветными глазами уплетала кашу и пирожки с мясной начинкой, а остальные девицы едва прикоснулись к блюдам – кандидаткам было приказано рассесться по резным деревянным скамьям. «Тетеньки» в последний раз придирчиво оглядели подопечных, поправив на некоторых из них наряды, и покинули помещение.

Оставшись одни, многие девушки принялись негромко всхлипывать, стараясь удерживать слезы – чтобы не попортился свежий грим. Соседка Орхидеи по спальне, пугливая маньчжурка с выразительными глазами, мелко подрагивала и, казалось, вот-вот лишится чувств.

Сама Орхидея предпочла скоротать время, внимательно разглядывая обстановку помещения. Решетки на окнах были искусно вырезаны в виде различных цветов и листьев, и солнечный свет, проникавший в зал, дробился на сотни осколков. Причудливые тени ложились на прикрепленные к стенам свитки белого шелка с выписанными на них иероглифами «Спокойствие» и «Власть».

Балки потолка были выкрашены в голубой цвет, а многочисленные дверные проходы закрывали лазоревые занавесы. На скамьях из красного дерева лежали тугие шерстяные подушки, пол сиял светлой изразцовой плиткой.

Орхидея понимала, что увиденное тут – еще вовсе не роскошь, но даже такое убранство ей очень нравилось.

Ожидание продлилось недолго – вскоре в зал торопливо вошел главный евнух в сопровождении свиты. Грозно посматривая на трепетавших девушек, он провел с ними беглое занятие, посвященное азам дворцового этикета. Его резкий голос носился под сводами зала, словно злая птица:

– Каждая из вас должна пожелать Сыну Неба здоровья и десять тысяч лет жизни! Вы обязаны говорить ясно и просто! Смотреть строго в пол перед собой не дальше, чем отбрасывается от вас полуденная тень. Не сметь поднимать глаза на Премудрого правителя и вдову-императрицу!

Едва живые от страха претендентки внимали каждому слову грозного и властного евнуха.

– После своего пожелания вы должны замолчать и отвечать только в том случае, если Высокочтимый или вдовствующая императрица обратятся к вам. Отвечать внятно и кротко!

С нажимом произнеся последнее слово, главный евнух остановил свой взгляд на разноглазой маньчжурке – развитым чутьем он ощущал, что она одна из всех либо искусно прячет свои чувства, либо вовсе не испытывает священного трепета. Если верно первое, то к девице следует присмотреться внимательнее, если же второе – она, очевидно, глупа и не осознает судьбоносного значения происходящего с ней.

Орхидея предпочла за разумное изобразить взволнованность и послушание. Она опустила глаза и принялась теребить складку на платье.

– Время пришло! – на весь зал провозгласил распорядитель, властным жестом руки приказав всем подняться и выстроиться у арочного выхода.

В наступившей вслед за выкриком тишине были слышны лишь шелест ткани и тонкий звон украшений. Кандидатки вставали одна за другой и, следя за грациозностью походки, направлялись к дверям. Процессия, окруженная евнухами, покинула дворцовую постройку и двинулась по одной из вымощенных дорожек. Сопровождающие тоже хранили молчание, лишь подавали друг другу различные знаки руками. Толстый главный евнух, колыхая телесами, шел первым. Его помощник, с неизменной тетрадью в руках, семенил следом, то и дело оборачиваясь и окидывая строгим взглядом девушек. Те, осознавая важность грядущего момента, собрали всю волю и старались идти изящно, насколько это было возможно. Хныканье прекратилось, лица стали собранными – претендентки явно вспоминали домашние уроки и наставления о манерах.

Пройдя под множеством испещренных резьбой каменных арок, миновав десяток внутренних дворов и садиков, процессия приблизилась к красным стенам Дворца мира и долголетия, где и находился Зал приемов.

Девушек собрали в одном из флигелей. Главный евнух объявил, что необходимо привести себя в полный порядок. Словно ниоткуда вновь появились «тетеньки», ворчливым шепотом выражавшие неудовольствие помятостью платьев и размазанной помадой подопечных – хотя одежды сидели идеально и краски на лицах лежали ровно.

Ожидание вызова затянулось на несколько часов. Чтобы скоротать время, девушки занимались прихорашиванием, а евнухи и дамы вполголоса напоминали им правила представления императору. Кто-то попросил чаю, но в напитках было отказано – чтобы сохранить макияж в целости, а также избежать вынужденной отлучки в уборную в самый ответственный момент.

Наконец, заставив всех вздрогнуть, раздался низкий протяжный рев труб, извещая о приближении Сына Неба. У двух из претенденток подкосились колени – одна повалилась без чувств на пол, другую успели подхватить. Евнухи захлопотали над ними, поднося к лицу смоченные в уксусе ватные шарики.

Остальным было приказано следовать за распорядителем.

Орхидею не покидала мысль, что все происходящее с ней – сон, который она смотрит отрешенно, будто со стороны, не участвуя в действии. Странная прихоть волшебной силы Крокодила… Забирая ее настоящие сны, талисман превращал саму реальность в отстраненное видение. Люди вокруг краснели, бледнели, покрывались испариной или дрожали, падали в обморок, бились в истериках, смеялись или заходились в плаче – всю эту суету Орхидея воспринимала как плохой спектакль, не вызывавший отклика в сердце. Впрочем, и скучно ей не было – Крокодил надежно берег душу. Зато разум, очищенный от шелухи переживаний, становился необычайно ясным, и девушка без труда подмечала недоступные ей раньше мелочи. Так, она поняла, что из двух упавших неженок лишь одна потеряла сознание по-настоящему, другая же лишь притворилась – очевидно, желая избежать дальнейшего отбора.

Орхидея и не заметила, как наряду с шестью другими претендентками оказалась поставлена евнухами в линию посреди огромного зала, украшенного гигантскими вазами. Не успела она осмотреться получше, как прозвучал хлесткий, как удар кнутом, приказ начальника стражи:

– На колени!

Девушки немедленно исполнили его и замерли, чуть наклонившись вперед.

Орхидея осторожно, сквозь ресницы, взглянула перед собой. Не на пол, как полагалось, а много дальше – шагов на двадцать.

Сын Неба понуро восседал на огромном широком троне, отделанном позолотой и обитом желтым шелком. По сторонам вдоль стен со сложенными на животе руками замерли евнухи и придворные дамы. Позади императорского места стояла многочисленная стража, держа ладони на рукоятях мечей. Над их остроконечными шапками, украшенными красной бахромой, виднелся огромный гобелен с вытканным золотыми нитями иероглифом «Долголетие»:

Десятитысячелетний господин, к удивлению Орхидеи, оказался совсем молод – не старше Дун Ли, хотя выглядел, конечно, совершенно иначе.

Одетый в расшитый драконами халат золотого цвета, повелитель прежде всего поразил девушку своим болезненным видом. Сложения он был весьма хрупкого, этого не могла скрыть утепленная одежда. Неширокое лицо казалось утомленным, и даже с такого расстояния был заметен его землистый цвет. Прямой и длинный нос – признак маньчжурской породы – остро выделялся на фоне впалых щек. Тонкие губы безжизненно бледнели, уголки их скорбно смотрели вниз.

Казалось, император страдал от необходимости участвовать в церемонии. Орхидея была готова поклясться, что он не бросил даже мимолетного взгляда в сторону девушек – те вставали по очереди, показывая себя, снова опускались на колени, представлялись и замирали.

Проделала это и она – ровным и четким голосом проговорила положенное, не забыв добавить нотку невинной нежности.

Но лицо Сына Неба оставалось безразличным.

Зато вдовствующая императрица, сидевшая неподалеку от трона на массивном стуле из черного дерева, наоборот, пристально разглядывала каждую претендентку. Ей было немногим больше пятидесяти, но лицо ее рано состарилось – морщины избороздили его вдоль и поперек, а шея напоминала черепашью. Когда-то за ней водилась слава красивейшей женщины во всей Поднебесной и любимой наложницы императора Даогуана. Но те времена давно прошли. Веки набрякли и почти закрывали глаза, рот перекашивало, а сморщенная кожа потемнела, как гнилое яблоко. Повелитель умер, оставив страну под бременем невзгод – опиумная война была проиграна, в Сянгане и Шанхае обосновались заморские дьяволы, в южных провинциях набирали силу бунты религиозных фанатиков, неурожаи, голод и эпидемии выкашивали сотни тысяч поданных… Власть перешла четвертому сыну императора – тому, что сейчас изнывал от скуки, сидя на троне.

Орхидея едва успела рассмотреть их обоих – звякнули многочисленные браслеты на запястье императрицы, ярким желтым пятном мелькнул рукав ее платья. Повинуясь приказу, к девушкам бесшумно подбежали евнухи, цепко ухватили за локти, подняли на ноги и практически вытолкали из зала. Всем было приказано ожидать решения.

Спустя четверть часа Орхидея получила известие.

Она принята во дворец и определена в ранг «драгоценных людей» – низший из пяти имевшихся. Ее временная соседка по спальне, пугливая маньчжурка, обрела звание наложницы второго класса – откуда всего шаг к высшему, императорскому разряду.

Евнухи стали разделять девушек по присвоенным категориям и группами уводить из Дворца долголетия в разных направлениях.

Орхидея с такими же, как она, новоявленными наложницами, покорно следовала к месту, где кому-то предстояло прозябать остаток жизни, и только единицам – выпорхнуть и взмыть выше.

Точеное лицо девушки было бесстрастно. Лишь удивительные разноцветные глаза холодно сияли, и внимательный наблюдатель мог бы заметить в них напряженную работу мысли… Но никому не было особого дела до одной из семидесяти выбранных.

ГЛАВА 8

ВИЗИТ

К удивлению Орхидеи, девушек разместили не в одном дворце, а расселили по разным частям Запретного города. Ей и еще трем наложницам выпало обосноваться в уединенном уголке под названием Тень платанов. Это был небольшой сад, огороженный темно-красной кирпичной стеной. Среди густорастущих деревьев блестел овальный искусственный пруд, а по его берегам стояли скромные, но красивые домики. Извилистые дорожки пролегали между насыпными холмами, поросшими бирюзовым бамбуком. В глубине по-зимнему голой рощи виднелись крыши летних беседок.

На двух наложниц полагалось по одному дому, где кроме них проживало полдюжины служанок – раньше в их обязанности входили присмотр за садом и уборка комнат, теперь они поступили в распоряжение императорских избранниц.

Соседку Орхидеи, миниатюрную китаянку с красивыми удлиненными глазами и маленьким тонким носиком, звали Ласточка. Вопреки своему имени, девушка вовсе не порхала, а напротив, целыми днями сидела на кровати и беспрестанно плакала. Родом Ласточка была из богатой семьи, и ни дорогие одежды, полученные в дар от императора, ни вкусные блюда, которые доставляли служанки из дворцовой кухни, не могли ее удивить или порадовать. Может быть, до избрания в наложницы Ласточка и веселилась, радуя смехом близких, но, попав в золотую клетку, она предалась глубокой тоске и бесконечным слезам.

Орхидея, на шее которой висел талисман, оказавший немалую помощь в прохождении конкурса, разглядывала соседку с деланым состраданием, вовсе не собираясь утешать. С тех пор как глаза Ехэнары – а во дворце ее называли теперь только так, по родовому имени, – стали разноцветными, она ощутила в себе дар холодного разума. Ненужные чувства словно заморозились – так под зимним ветром вода перестает беспокойно плескаться в ручье, когда его поверхность стягивается льдом и присыпается снегом. Однако Орхидея понимала, что должна строго хранить свой секрет и лучшее средство для этого – игра. Ей, страстной любительнице театра, на походы в который отцу приходилось каждую неделю основательно раскошеливаться, это не составляло труда – актерским талантом она и сама не была обделена. Кроме того, сценическое притворство позволяло ей тщательно рассчитывать силу изображаемых эмоций – это помогало сохранять лицо и производить нужное впечатление на окружающих. Орхидея не сомневалась – не будь у нее на теле волшебной фигурки, спрятанной от посторонних глаз под роскошным парчовым халатом, она могла бы и не совладать с бурей радостных чувств, поддаться восторгу от вновь приобретенных благ и заманчивых перспектив. Ведь из ее жизни исчезли голод и стужа, и она теперь получает денежное жалованье. А еще в ее распоряжении – подумать только! – сразу несколько служанок. Вздумай она возликовать – посторонние легко бы догадались, что Орхидея родом хотя из знатной, но совсем обнищавшей семьи. Серебристый Крокодил позволил принять новую жизнь со сдержанным достоинством, будто и раньше новоиспеченная наложница всегда была богата и окружена слугами. В то же время эта небольшая, но увесистая вещица, что покоилась на ее груди, словно впитала в себя все тревоги и тоску по родному дому. Всматриваясь сквозь голые ветки платанов в холодное серое небо, Орхидея сознавала: тратить время на грусть и слезы – занятие не только пустое, но и вредное. Заплаканные лица опухали, глаза превращались 3в узкие щелочки, носы безобразно краснели. Хороша же будет такая наложница, случись ей предстать перед императором… Близится весна, скоро весь сад покроется яркими цветами и молодой зеленью. Так и она должна явить всю свою свежесть, красоту и ум перед тем, кому предназначена. Орхидея твердо решила: если судьба будет к ней благосклонна и в один из дней или одну из ночей император пожелает осчастливить ее, то она непременно добьется титула драгоценной наложницы. Ведь тогда она сможет помочь матери, сестре и братьям. Даже если не суждено больше с ними увидеться, появится возможность посылать им деньги и дорогие подарки. Вот так поступает умная и любящая дочь вместо бесплодных терзаний и тоски по прошлой жизни.

Да и нынешнее положение не слишком тяготило бы Орхидею, даже если она вдруг лишилась бы защиты от ненужных чувств. Жалование наложницы, сто пятьдесят лян, она не тратила вовсе, каждый раз складывая всю выдаваемую сумму в свой сундучок. Из казенных украшений, полагавшихся дворцовым девушкам, она пользовалась браслетами и специально подобранными для нее серебряными колпачками на пальцы – за проведенное Орхидеей время в императорском городе ногти ее изрядно отросли и требовали защиты. Волосы же свои девушка предпочитала украшать живыми цветами, придирчиво отбирая лучшие из тех, что каждое утро приносила ей из теплицы служанка.

Крокодил успешно избавлял от скуки, заменяя ее ровным спокойствием, но деятельная натура девушки требовала развития, искала подходящего занятия, более интересного, чем уход за ногтями. Орхидея понаблюдала за Ласточкой – та, казалось, была неискусна во всем, кроме тоски и плача. Две другие наложницы, что жили в доме на противоположном берегу пруда, целые дни проводили в ожидании обеда и ужина, расчесывая друг друга и примеряя наряды. Однажды утром, улучив момент, Орхидея обратилась к евнуху по имени Чжао – тот регулярно навещал Тень платанов с инспекцией. Изображая почтительное волнение, девушка сложила руки и попросила принести ей бумагу, кисти и цветную тушь. Внешне непроницаемый, чопорный и некрасивый лицом евнух на миг задумался, оценивающе рассматривая Орхидею. От нее не укрылось мелькнувшее в его взгляде любопытство и удивление. Очевидно, решив, что столь необычной избраннице – а странный цвет ее глаз обсуждали уже многие во дворце – и полагается быть не такой, как все, Чжао благосклонно кивнул. На следующий день в Тень платанов доставили несколько рулонов оконной бумаги и набор для художественных занятий, включая альбом с копиями знаменитых рисунков.

Вспоминая уроки, что давал ей в детстве отец, Орхидея взялась за кисть и принялась практиковаться в живописи. Излюбленной ее темой стало изображение цветка, название которого совпадало с ее именем. С каждым разом рисунки выходили все более искусными, орхидеи на них порой выглядели красивее, чем в жизни. Евнух Чжао, оказавшийся знатоком картин и каллиграфии, в одно из посещений не удержался и, скинув надменную маску, похвалил работы наложницы.

– В тебе есть важное для художника умение, – сказал он, стоя перед картиной, где Орхидее удалось запечатлеть игру света на каплях росы, усеявших нежные лепестки. – В искусстве важна не передача факта, а способность преподнести настроение. В твоих рисунках оно всегда радостное. Если бы за кисти взялась твоя соседка, ей бы удалась лишь прошлогодняя листва.

Орхидея, изображая смущение, поблагодарила евнуха за лестные слова и не забыла воркующим смехом оценить его остроумие. Про себя же подумала – как глуп этот уродливый человек… Ведь она творила с совершенной пустой душой. Впрочем, слова напыщенного ценителя лишь подтвердили верность ее расчетов. Холодный разум позволял точно выверять необходимые для притворства штрихи.

Другим занятием Орхидеи стали каллиграфия и поэзия. Чжао, попавший под обаяние наложницы, с готовностью принес ей набор «четыре драгоценности ученого»: добротную бумагу, качественные кисти, бруски дорогой туши и яшмовую тушечницу. В дополнение ко всему подарил тетрадь с прописями и образцами надписей. Евнух лично растирал угольного цвета комки и разводил в известных ему пропорциях, приготавливая все для работы. Почтительно отступив, наблюдал за движениями руки Орхидеи, изредка помогая советами. От природы чуткая к ритму и красоте слога, она без видимого труда слагала небольшие стихотворения. Одним из них она решила украсить окно своей спальни. Обмакивая кисточку, она вывела на нем столбики иероглифов, которыми залюбовались все наблюдавшие за ее упражнениями – даже Ласточка восхищенно всплеснула руками, на какое-то время забыв о тоске по дому.

Вскоре на рисунки и стихи молоденькой наложницы явился взглянуть могущественный Ань Дэхай – тот самый главный евнух, которого при отборе так боялись все девушки, за исключением Орхидеи. Его визит вызвал переполох и на этот раз – нагрянув неожиданно, он, довольный эффектом, вперевалку ступал по дорожке из щебня. За ним семенил помощник управляющего и целая свита из евнухов всех возрастов. Тучный Ань Дэхай, одетый в лазурный халат с вышитыми четырехпалыми драконами, направился прямиком к дому, где жили Орхидея и Ласточка. Ни слова не произнося, вошел в их жилище, рассматривая рисунки, украсившие стены. Остановился возле окна со стихом. Внимательно прочитав, хмыкнул и властно взмахнул рукавом халата. В тот же миг перед ним, придерживаемая слугами за локти, предстала разноглазая маньчжурка.

Орхидея, которую появление главного евнуха тоже застало врасплох, не успела продумать манеру поведения со столь влиятельным человеком. Колеблясь между спектаклями «страх» и «испуганная почтительность», она не смогла сделать выбор – так быстро ее вытащили из спальни и поставили у выхода. Темные узкие глазки Ань Дэхая буравили наложницу. Перед взором человека, имевшего неограниченное влияние на императора, трепетали министры и принцы. Вся маньчжурская знать искала расположения и благосклонности этого низкорослого толстяка.

Орхидея же смотрела на гостя с видом наивного ребенка – на лице ее отражались лишь любопытство и некоторая стеснительность.

– Где вы учились стихосложению? – спросил Ань Дэхай, хотя по его тону Орхидея сразу догадалась: его это интересует в последнюю очередь.

– Мой отец давал мне читать множество книг и, когда наша семья жила в провинции Аньхой, нанимал для меня учителя, – вежливо ответила наложница. – Отец говорил, что среди тех украшений, которые он мне покупает, образование – самое ценное. До самой смерти он оплачивал мои занятия…

На мгновение девушка пожалела о действии талисмана – сейчас самое время для внезапно потекших слез. Это, пожалуй, единственное, что ей до сих пор не удавалось изобразить, когда Крокодил замораживал душу.

– Мудрым человеком был твой отец… – главный евнух едва заметно кивнул. – Заколки и браслеты могут сломаться. Их легко потерять, да и воров хватает. А вот ум – всегда с тобой. Во всяком случае, пока твоя голова на плечах.

Свита мелодичным смехом выразила восхищение остротой.

– Господин Чжэн Ехэнара неплохо обучил тебя, – продолжил Ань Дэхай, ленивым взмахом пальцев приказав всем умолкнуть. – Почтенный человек вырастил достойную дочь.

Орхидея обворожительно улыбнулась и поклонилась. Что-то во взгляде евнуха ее настораживало. Ум девушки стремительно перебирал варианты, искал объяснения. Слишком уж пристально и задумчиво он смотрит на нее, чересчур наигранно ведет беседу. Вряд ли ему неизвестно, что провинциальный инспектор Хой был схваченным за руку взяточником, который скатился до нищеты и умер от порочной страсти. Быть может, ему неведомы детали – например, как «почтенный человек» под конец своих дней просил дочь приготовить ему трубку, объяснял, как обращаться с лампой и шариками опиума. Конечно, главному евнуху невдомек, как отец, развлекаясь, выпускал дым крохотными клубами в виде забавных животных и обучил этому «искусству» ее, молоденькую девчонку… Но совсем не знать историю семьи Ехэнара он не мог – в его обязанности входил надзор за всем и вся, попавшим в Запретный город.

– Почтенный, у меня к вам есть одна просьба, – обратилась девушка к Ань Дэхаю.

Тот чуть наклонился вперед, выказывая внимание. Свита изумленно наблюдала за главным евнухом. Виданное ли дело, такая предупредительность с его стороны по отношению к новенькой!

– Достойный Чжао сказал, что в моих рисунках и стихах есть настроение, – тихим голосом произнесла Орхидея. – Но он благородно умолчал о том, чего в изображенных мной цветах не хватает. В них недостаточно жизни. Есть цвет и оттенок, но нет запаха.

– Вы хотите, чтобы в саду посадили живые орхидеи? – понимающе кивнул Ань Дэхай.

– Да, почтенный. Была бы благодарна за такую заботу. В моих мечтах – заполучить цветы четырех сезонов, тогда круглый год мы сможем наслаждаться их благоуханием и красотой! – роль ребенка, грезящего о дорогом подарке, далась Орхидее легко.

– Я распоряжусь, чтобы главный дворцовый садовник выслушал вас, – весомо обронил Ань Дэхай и повернулся к свите, показав, что разговор окончен.

Вскоре процессия покинула сад, в котором до самого вечера не умолкали возбужденные перешептывания служанок и наложниц. Лишь Орхидея оставалась спокойной, что еще больше разжигало любопытство жительниц Тени платанов. Подумать только, к ней являлся на беседу такой могущественный человек, а она сидит, как ни в чем не бывало, любуется гладью пруда!.. Откуда им было знать, что на самом деле в ее голове кипела напряженная работа. Наложница понимала – евнух приходил вовсе не полюбоваться ее ученической мазней и наивными стихами. Он что-то пытался разузнать или в чем-то убедиться.

***

Всесильный евнух, оставшись наедине, долго листал документы, принесенные ему из хранилища книг.

– Девчонка непроста… – проронил он, теребя связанную из шнурка пуговицу халата. – Надо бы приставить к ней кого понадежней.

В том, что наложницу ждет удивительная судьба, Ань Дэхай не сомневался. Книги ясно говорили – разноглазые люди приходят в этот мир нечасто, но почти всегда с ними связаны великие свершения, потрясения мира и громкая слава.

О глазах великого Чингисхана сказано в летописях – они как небо над степью и как молодая трава. Жуткий страх охватывал любого, на кого повелитель обращал свой взор, и целые армии обращались в бегство, охваченные ужасом.

Взгляд юной маньчжурки не напугал императорского евнуха. Но оставил в его душе странное чувство – будто он общался не с человеком, а с мастерски изготовленной и колдовским образом ожившей куклой.

– Кто же ты, девушка?.. – задумчиво произнес Ань Дэхай, перебирая записи.

Неожиданно рука его замерла. Взгляд остановился на метрической записи наложницы. Стараясь припомнить что-то, евнух принялся листать толстую книгу деяний императора Даогуана, отца нынешнего императора Сяньфэна. Наконец, он обнаружил запись, сделанную в тот самый день, когда урожденная Ехэнара из клана Желтого знамени появилась на свет.

«В провинции Жэхэ на ежегодной облавной охоте императора произошел следующий случай. Навстречу императору и его сыновьям на дорогу выскочила большая белая лиса, которая вытянула передние лапы и склонила голову, преградив им путь. Император вознамерился убить ее, взялся за драгоценный лук и вложил стрелу. Но один из сыновей, а именно четвертый, сказал ему: «Слава о вашей мудрости, подкрепленной добродетелью, так велика и разошлась так широко, что даже звери выражают вам свою покорность и признательность. Эта лисица целую тысячу лет стремилась к высоким ступеням познания. Прошу вас, не убивайте посланницу животных!» Император рассмеялся шутке и объехал лисицу, не тронув ее. Когда же он возвращался после охоты домой, то снова путь ему преградила белая лиса. В этот раз разгоряченный азартом император схватил лук, выпустил стрелу и наповал поразил зверя».

Ань Дэхай довольно улыбнулся и похлопал по бумагам пухлой ладонью. Лицо его прояснилось, как у человека, решившего трудную задачу.

– Просто так совпадения не случаются, – многозначительно произнес он, отодвигая записи на край стола. – Разноглазая маньчжурка, несомненно, и есть перерождение той самой лисицы!

Радостное выражение улетучилось с его круглой физиономии. Евнух подпер голову руками и крепко задумался. Так вот почему эта наложница хитра, искусна и так любит умащаться душистыми маслами – благоухает как те цветы, что попросила посадить вокруг своего жилища… Дело ясное, плутовка пытается скрыть терпкий запах животного, всегда исходящий от подобных существ.

Ань Дэхай нервно потер жирный подбородок. Ладони его вспотели. Брови сошлись к переносице, щелочки глаз тревожно поблескивали. Оборотень во дворце – это неслыханное происшествие, грозящее бедой всем, включая императора. Если об этом станет известно, в первую очередь накажут того, кто не уследил должным образом. Подставлять спину под палки, или, того хуже, шею под меч главный евнух вовсе не собирался. С другой стороны, император болезнен и слаб, и если эта лисица проникнет в его спальню – тут возможны разные варианты. Или Сын Неба вновь почерпнет от общения с ней животную силу, или она попросту загрызет его, выжрет нутро без остатка…

Из раздумий его вывел шорох бумаг – к сдвинутым на край стола записям неслышно подошел молодой симпатичный евнух и принялся собирать их в стопку, чтобы унести обратно в хранилище.

– Ли Ляньин, – обратился к нему Ань Дэхай. – Оставь эти бумаги, пускай другие уберут. А ты с этого дня поступаешь в услужение госпожи Ехэнара, из новеньких. Той самой любительнице орхидей.

Молодой евнух сложил на груди руки и молча поклонился.

– Будь при ней как можно чаще, служи усердно, – продолжал Ань Дэхай. – Повинуйся ей во всем, исполняй любые прихоти. Но тщательно отмечай, запоминай и не забывай сообщать мне обо всем, что происходит в Тени платанов.

ГЛАВА 9

ЕВНУХ ЛИ ЛАНЬИН И НАЛОЖНИЦА ЛАСТОЧКА

Шли дни, складывались в недели и месяцы, а жизнь в отдаленном уголке Запретного города мало изменилась. Давно забылся переполох, вызванный визитом главного евнуха, угасли надежды заточенных в стенах сада наложниц, что вскоре последует вызов кого-то из них в императорскую спальню. Лишь Орхидея по-прежнему не унывала. Целыми днями девушка практиковалась в рисовании и каллиграфии, да любовалась искусными клумбами, разбитыми в местах, на которые указала лично. Прежде всего, цветы должны были окружать ее дом, по одному сорту с каждой стороны. Вдоль дорожек следовало высадить ярко-голубые ирисы и зеленые хризантемы, чтобы любому проходящему они напоминали о необычных глазах хозяйки. Дворцовый садовник пытался возразить, бормотал о гармонии оттенков, ссылался на свой сорокалетний опыт и приводил в пример наставления мастеров былых времен из трактатов о цветах, но наложница была непреклонна. Нежно улыбаясь, она сказала ему, что пройдет время, и новые мастера цветочного дела будут руководствоваться ее правилами и вкусом. Стоявший за плечом Орхидеи евнух, прикрепленный к ней в личное услужение, строго напомнил садовнику о его месте, и тот, смирившись, сделал все так, как требовала хозяйка Тени платанов. Именно в качестве таковой разноглазую наложницу начали почитать все проживающие после оказанного ей расположения приближенных к императору людей. В том, что выбор повелителя вскоре падет на Орхидею, мало кто сомневался. Новая жена Сына Неба, похоже, испытывала трудности с зачатием – прошли месяцы, а станом она все так же тонка, как и во время прохождения отбора. Сколько ни вспоминала Орхидея свою тогдашнюю соседку по спальне, молчаливую и пугливую маньчжурку, никак не могла уяснить для себя – чем та приглянулась вдовствующей императрице и за какие такие особые достоинства была назначена в жены Десятитысячелетнему господину.

Но узнав, что молодая императрица Цыань – это имя присвоили кроткой маньчжурке после женитьбы на ней Высокочтимого правителя – большая ценительница ароматных масел и благовоний, Орхидея истратила немалую часть своих сбережений, чтобы порадовать госпожу. Сразу нескольким служанкам она приказала раздобыть необходимые вещества и собственноручно изготовила подарок. Коробку с маслами и палочками, снабженную запиской с пожеланием долгих лет и скорейшего зачатия наследника, доставил императрице новый евнух, юный и симпатичный Ли Ляньин, взявший под опеку наложницу с разноцветными глазами.

Он же отстранил от нее каллиграфа Чжао и принес вместо новых прописей целую перевязь больших и плотных листов бумаги, которые поначалу его подопечная приняла за образцы рисунков для дальнейшего ее совершенствования в изобразительном искусстве. Но когда Ли снял оберточные ленты и разложил перед ней картинки, поняла – это действительно учебные пособия, но совсем иного характера.

– Пришло ваше время, уважаемая госпожа, ознакомиться с некоторыми премудростями игры «Тучка и Дождь», – склонился перед Орхидеей евнух. – В любую минуту каждая из наложниц может быть призвана на императорское ложе. Ваша обязанность – добродетельность и усердие в стремлении удовлетворить господина. Для этого понадобятся кое-какие знания. Их вы должны будете применить, как только возникнет подходящий момент. Выберите картинку, пожалуйста, и внимательно рассмотрите.

Орхидея без тени смущения взяла один из «весенних рисунков». Художник изобразил пару в разгар любовной утехи на просторной террасе. Одежда лежала на ажурных перилах, за которыми виднелись густые ивовые ветви. На женщине остались лишь крохотные красные башмачки и светлые короткие чулочки до щиколоток. Повернувшись к кавалеру задом, она для удобства подперла голову рукой, отчего приняла вид задумчивый и мечтательный. Мужчина был полностью обнажен и, положив одну руку на бедро дамы, другой держал себя за возбужденную плоть, направляя ее в яшмовую пещеру.

Ли Ляньин протянул ей еще несколько листов – люди на них предавались удовольствию в разных позах и различных интерьерах. Одна пара устроилась прямо на брошенной на пол циновке, на другом рисунке дама забралась на высокое кресло и обхватила нависшего над ней кавалера ногами. Некоторые пары резвились на лоне природы, и художник с одинаковой тщательностью изобразил как точку совокупления, так и деревья, ручей, горные вершины и порхающих над головами любовников птиц.

На других картинках присутствовали сразу несколько девушек – в то время, когда господин обладал наложницей, служанки придерживали ее ноги или выступали наперсницами своей госпожи в ублажении мужчины.

Каждый рисунок Ли Ляньин сопровождал обстоятельным пояснением, не пренебрегая давать рекомендации и делиться различными хитростями, способными придать процессу любви особую чувственность и остроту.

– Но вы же, очевидно, никогда не познавали всю эту, как вы сказали, «премудрость» своим личным участием? – скорее утвердительно произнесла, чем спросила наложница. – Откуда же вам знать, что ваши советы верны?

Евнух кивнул:

– Вы совершенно правы, госпожа. Мое тело не способно достичь наслаждения от любовных игр, но мой разум свободен от пелены похоти и вожделения. Никто лучше евнуха не ведает всех тонкостей соединения мужского яни женского инь. Ни один человек не сочетает их в себе так, как мы. Искушенный сладострастник может поведать о взаимоотношениях мужчины и женщины не больше, чем обжора в недорогой забегаловке о тонкостях разных видов кухни. Знания таких людей широки, но не глубоки. К тому же чаще всего это лишь личные предпочтения. А то, что наложнице способен поведать евнух, подобно рассказу незрячего о шелесте листьев ивы и бамбука – никто, кроме него не способен уловить различие.

Орхидея внимательно посмотрела на своего учителя. Среди наложниц ходили слухи о невыносимом характере многих императорских слуг, лишенных своей мужественной составляющей. Этот недостаток они восполняли жестокостью по отношению к девушкам. Поговаривали, что некоторых пленниц дворца евнухи так сильно били, кусали и даже наносили им глубокие порезы ножами, что несчастных жертв попросту выбрасывали за ворота Запретного города, и остаток жизни им приходилось побираться, подобно тысячам других увечных попрошаек. Но Ли Ляньин производил на Орхидею впечатление разумного и сдержанного человека. Быть может, еще довольно юный возраст евнуха оберегал его от превращения в оплывшее телом и испорченное характером существо, каким становились годам к тридцати большинство подобных людей.

– Вы очень молоды, но ваши слова будто принадлежат зрелому мужу, – задумчиво промолвила наложница и в тот же миг осознала неловкость сказанного.

– Ничего страшного, госпожа, – Ли Ляньин едва заметно улыбнулся. – Вы не произнесли ничего бестактного. Конечно, мужчиной мне никогда не стать, но мое положение не самое плохое. Я был подвергнут операции очень рано – мне едва исполнилось пять лет. Иногда я испытываю легкое сожаление, но эти переживания не сравнить с муками тех, кто сполна познал горечь утраты. Вот кого жаль – успевших достичь юношеского созревания и отдавших мужскую силу в жертву служения во дворце. С потерей силы и плоти многие не могут смириться до конца своих дней, упорно ищут чудодейственные рецепты. Вера в то, что удаленное может появиться заново, заставляет их совершать безумства и дурные поступки. Я же существую, осознавая, что сумел выбиться из непроглядной нищеты и, возможно, избежать голодной смерти благодаря тому, что родители решили отдать меня в евнухи.

Орхидея позвала служанок и приказала приготовить чай. Когда ароматный напиток был разлит по чашкам, она двумя руками поднесла Ли Ляньину угощение – засахаренные ломтики фруктов и предложила сесть поближе к столику.

– Если моя просьба не покажется вам бестактной, как и недавние мои слова, не расскажете ли о том, как все случилось с вами тогда, в детстве? – осторожно спросила она, придав голосу как можно больше учтивости. – Не посчитайте это любопытством скучающей девушки, прошу вас.

– Тогда что же это, моя госпожа? – чуть видимая улыбка снова тронула губы евнуха.

Орхидея проникновенно взглянула в глаза Ли Ляньина.

– Я давно поняла, что каждому попавшему сюда приходится платить свою цену. В том числе и мне. Истории других людей, которым тоже несладко, помогают не пасть духом, не расклеиться от слез, как бумажный фонарь от дождя. Кроме того, ваша не по годам заметная зрелость ума говорит о перенесенных страданиях – одним образованием, какое бы оно прекрасное ни было, такого не достичь…

– Госпожа, я всего лишь ваш недостойный слуга, – возразил Ли Ляньин. – Смердящая уличная собака выше меня умом и чище сердцем.

Наложница грациозно махнула рукой:

– Оставьте эти этикетные самоуничижения для более подходящих случаев. Пейте чай и расскажите мне, не утаивая, как все произошло.

Держа в руке тонкостенную белую чашку и вглядываясь в нее, точно стараясь увидеть в золотистом напитке картины минувшего, Ли Ляньин некоторое время молчал, затем вздохнул и начал свой рассказ:

– Моя семья испытывала такую сильную нужду, что сама жизнь для нас потеряла смысл. Спасибо соседям – они помогли родителям собрать тридцать цзинейриса и мешок кукурузных початков. Это всё, чем мы могли заплатить лекарю. Обычно же подношения мастеру делаются побогаче – к оговоренной сумме денег прибавляют угощение, например свиную голову и большой кувшин самогона. Но родня была не в состоянии раздобыть даже этого. Нам повезло, что мастер сжалился над нашим положением. Известных домов, где занимались превращением мальчиков в евнухов, в то время в Пекине было два. Один стоял неподалеку от Южной улицы, в переулке Счетоводов, а второй сразу за воротами Земного Спокойствия, в Кирпичном переулке. Вот с лекарем, жившим там, и договорился мой отец… Я ему очень благодарен за его любовь ко мне – ведь часто в бедных семьях операцию делает кто-то из родственников. У нас в квартале умерло несколько мальчиков незадолго до того, как было решено изменить мою судьбу. Отец не мог рисковать.

Три дня до назначенного срока меня практически не кормили, лишь дали маленькую чашку пресной лапши и крохотный чайник с водой. Скудную еду я съел сразу же, а воду попытался пить экономнее, но все равно на последний день ее не осталось. Все это время я просидел в наглухо закрытой комнате, с заклеенными окнами, чтобы ветер не занес мне какую-либо хворь перед таким важным событием. Я беспрерывно плакал – ведь ожидание всегда ужасно, особенно когда знаешь, что случится что-то непоправимое. Но тогда я и понятия не имел, через какие муки предстоит пройти…

Лицо евнуха на миг исказила гримаса. Встряхнув головой, Ли Ляньин сделал глоток из чашки и продолжил:

– Странно, что я так послушно шел тогда в проклятый Кирпичный переулок, держась за руку отца. Наверное, поверил его словам, что все пройдет быстро и боль будет не сильнее, чем от ожога, – неприятная, но терпимая...

Орхидея, до этого молча внимавшая рассказу слуги, чуть улыбнулась:

– Именно так и вы мне сообщали о том, что испытывает женщина в первую близость с мужчиной!

Ли Ляньин горько усмехнулся.

– Вам я сказал чистую правду, госпожа. К тому же у женщины вслед за краткой болью следует длительное наслаждение. А жизнь после того, что испытаешь на столе у лекаря, далеко не всегда приятна.

Орхидея нетерпеливо поерзала в плетеном кресле, желая поскорее дослушать историю о превращении мальчика в евнуха.

– Если бы не мое безмерное почтение к вам, госпожа, я предпочел бы не вспоминать те кошмарные дни. Да, именно дни – ничего быстрого в той операции не оказалось… Когда между лекарем и моим отцом были оговорены все детали, включая и мое согласие, меня раздели и уложили на длинный узкий стол, скорее похожий на лавку с высокими ножками. Рядом стоял стол поменьше – на нем я успел разглядеть нож, короткий и гнутый, точно клюв попугая, и таз с каким-то кровавым ошметком. На отдельном блюдце лежала пара сваренных и очищенных утиных яиц. Я не понимал, зачем все это – кроме ножа. От вида его ручки – деревянной, потемневшей от частого пачканья в крови – мне стало так страшно, что я закричал и принялся вырываться. Отцу велели крепко держать мои плечи. Два помощника развели мне ноги и вымыли смоченными в теплой воде тряпками «причиндалы», как они их называли, перешучиваясь между собой и подбадривая меня. Я и слова не мог вымолвить от страха, а когда вдруг лекарь неожиданно пальцами раскрыл мой рот и сунул в глотку вареное яйцо – стал задыхаться в немом крике. Тело выгнулось дугой, в глазах все потемнело. Отец продолжал прижимать меня к столу, а мне казалось, что на грудь положили каменную плиту. Неожиданно внизу живота я ощутил боль – но не настолько сильную, как ожидал – ведь, увидав страшный нож, я разом утратил веру в отцовские слова и понимал, что мне предстоит тяжелое испытание, которого уже не избежать. Да, боль оказалась терпимой – но это потому, что лекарь всего лишь сделал на моей мошонке два продольных надреза. Затем он крепко ухватился за нее и стал выдавливать яички через произведенные прорехи. Вот тут я начал биться и вырываться всерьез, и, наверное, мне бы удалось соскочить со стола, но я потерял сознание. Очнулся уже тогда, когда лекарь приложил к моим ранам кусок свиной печени – именно он и лежал в тазу, как мне объяснил позже отец. Это хорошо останавливает кровь и помогает избежать воспаления. Утиного яйца у меня в горле не было – то ли я его проглотил, то ли оно из меня вылетело. Весь мокрый от пота, я часто дышал, чувствуя, как дрожит и трепещет каждая частица тела.

Между тем, мне предстояло пройти еще один этап – «удаление стебля», чем лекарь незамедлительно и занялся. Сначала он опять сунул мне в горло яйцо – хорошо, что я успел набрать в грудь немного воздуху… На этот раз боль была очень резкая – будто и впрямь от ожога раскаленным углем. Сознание мое готово было угаснуть вновь. К свежей ране повторно приложили свиную печень. Я почти ничего не соображал, только беспомощно дергался на столе. Потом лекарю подали таз, где лежали листы бумаги, вымоченные в смеси кунжутного масла с перцем. Из них мне соорудили перевязку – наложили один за другим между ног и перетянули бинтами…

Вздохнув, Ли Ляньин прервал рассказ. Глаза его влажно блестели. Чашка подрагивала в руке.

– Долго ли болела рана? – спросила Орхидея, вложив в голос побольше сочувствия.

Евнух печально продолжил:

– Мне казалось, она не заживет никогда. Три дня я не мог мочиться – врач поставил специальную пробку, вытаскивать которую мне не разрешалось. Все это время меня постоянно водили по комнате, ухватив под руки. Наконец после очередного осмотра лекарь вынул затычку и сунул вместо нее кусок полого тростникового стебля. Увидев, что моча свободно истекает, он поздравил меня и отца с успешным исходом. Потом мы уже узнали, что из пяти мальчиков после подобных операций двое или трое умирают, не силах справить нужду. А из выживших только одному удается сдерживаться при позывах, как обычному человеку. Госпожа, должно быть, замечала этот характерный запах, что исходит от многих из нашего сословия. Они вынуждены носить в штанах специальные прокладки из сложенной в несколько слоев хлопчатой ткани.

Орхидея кивнула и спросила напрямик:

– Вы тоже в числе этих несчастных?

Евнух испуганно потряс головой и помахал ладонью:

– Что вы, госпожа! Почтенный Ань Дэхай терпеть не может подчиненных с таким недостатком и ни за что бы не приблизил меня ни к себе, ни к вам.

– А сам он? – полюбопытствовала наложница.

Подавшись в сторону госпожи, Ли Ляньин доверительно сообщил тихим голосом:

– Точно никому не известно – но ходят слухи, что главный евнух лишен лишь потайного мешочка, а стебельему был оставлен. Если это верно, трудностей никаких нет.

Какое-то время они сидели молча, думая каждый о своем.

– Поднимитесь! – неожиданно приказала Орхидея.

Ли Ляньин вздрогнул. Еще не до конца очнувшись от воспоминаний, он затуманено посмотрел на хозяйку.

– Встаньте! – повторила та, для убедительности поведя кистью руки. – Ну же!

Длинные серебряные колпачки на ногтях тускло блеснули, словно несколько проворных рыбок.

Поставив чашку, слуга с легкой тревогой в лице подчинился.

– Я хочу посмотреть, – сказала Орхидея, испытующе глядя евнуху в глаза. – Покажите мне.

Ли Ляньин ошарашенно замер.

– Вы разве не слышали? – повторила императорская наложница, придав голосу строгое звучание.

Евнух опустил голову.

«Исполняй любые ее прихоти…» – вспомнились ему слова Ань Дэхая. В какую игру тот решил сыграть, что замышляет? Отчего разноглазая маньчжурка, которую поселили на задворки Запретного города, приковала к себе внимание главного евнуха?

– Я жду! – напомнила Орхидея.

Пока Ли Ляньин пребывал в смятении, наложница успела забраться с ногами на кровать и удобно устроиться на боку, опираясь на локоть.

– Ань Дэхай поставил перед вами важную задачу… – неотрывно глядя на евнуха, сказала Орхидея.

Ли Ляньин вздрогнул – так отчетливо ему представилось, что следующими ее словами будут «вынюхивать и выслеживать за мной, как собака за диким зверем». Но наложница произнесла другое:

– …обучить девушек правилам любовных игр. Но одними картинками всю эту премудрость не понять – как нельзя насытиться, лишь прочитав названия блюд. Не забывайте, что я никогда не видела мужского тела и не могу позволить себе испугаться или оплошать, когда такой случай представится.

– Я не мужчина, – тихо напомнил Ли Ляньин.

Орхидея кивнула:

– Именно! Неужели вы могли вообразить, что я, предназначенная Сыну Неба, позволю себе хоть какие-то вольности с другим мужчиной?!

В голосе наложницы зазвенели металлические нотки, и евнух поспешно замотал головой:

– Что вы, моя госпожа! Даже в мыслях не было!..

Ли Ляньин принялся торопливо разоблачаться. Пальцы его неловко цеплялись за маленькие пуговки халата. Орхидея, безукоризненно разыгравшая сценку «госпожа сердита», наблюдала за суетливыми движениями слуги.

Наконец евнух замер возле вороха скинутой одежды, низко склонив голову и прикрыв пах.

– Уберите руки, – приказным тоном распорядилась наложница, усаживаясь на кровати. – И подойдите ближе.

Слуга повиновался. Глаза Орхидеи впились в треугольный рубец внизу его живота.

Она протянула руку и осторожно дотронулась до шрама, затем провела пальцами по ноге евнуха. Словно прислушиваясь к ощущениям, погладила его бедра.

Замерев и, казалось, не дыша, Ли Ляньин испуганно смотрел на девушку, так беззастенчиво делавшую неслыханные вещи, которые попирали столетиями заведенный порядок.

Но молодой евнух понимал, что не расскажет о случившемся никому. Верность и преданность госпоже, единственной, кто отнесся к нему по-человечески и проявил сочувствие, стали для юноши важнее приказов.

– Вы говорили, что язык дан мужчине для многих целей, в том числе и для любви, – вкрадчиво произнесла Орхидея, продолжая поглаживать тело слуги. – Я хочу убедиться в правдивости этих слов.

– Но я не мужчина… – вновь попытался напомнить Ли Ляньин.

Орхидея откинулась на спину и улыбнулась.

– Поэтому вы и покажете мне, что следует ожидать от мужчины. Ведь я должна быть готова ко всему…

***

...С каждой неделей теплело, распускались нежные листья на деревьях, а жухлая прошлогодняя трава сменилась на молодую и яркую. Расцвели высаженные дворцовыми садовниками светло-розовые орхидеи, Орхидея старалась больше времени проводить в прогулках, ступая по мягко шуршащим дорожкам сада и прислушиваясь к по-весеннему радостному щебету птиц. Девушка, чей голос, бывало, завораживал всю округу, вновь занялась пением. Вскоре она научилась подражать затейливым соловьиным мелодиям, да так искусно, что порой пичуги начинали порхать над ее головой. Спустя какое-то время ей и вовсе удалось приручить нескольких из них. Теперь, стоило ей запеть и вытянуть вперед руку, на которой поначалу лежали лакомые зерна, птицы слетались к ней из разных уголков сада. Служанки и Ласточка восхищенно смотрели на это представление. Иногда Орхидея зазывала на прогулку свою невеселую соседку, но та от хождений по мелкому щебню отказывалась – ноги ее, настоящий образец лепестков лотоса, не были приспособлены для длительной ходьбы.

Как-то вечером Ласточка, утерев слезы и часто шмыгая носом, пустилась в воспоминания о своем детстве. Сидя в плетеном кресле, вынесенном служанками из дома к пруду, и положив крохотные ступни в расшитых красных башмачках на низкую скамеечку, девушка поведала историю своих страданий.

– До тех пор, пока мне не исполнилось семь лет, бабушка звала меня «малышкой-попрыгуньей», – блеклым голосом начала она свой рассказ и снова едва не разрыдалась.

Если бы Орхидея могла испытывать жалость, вряд ли бы она удержалась от того, чтобы не подарить чахнущей от горя соседке свой серебристый талисман. Но Крокодил надежно защищал хозяйку от непростительных проявлений слабости, и она лишь отстраненно, но внимательно слушала китаянку, отмечая в ее истории детали, которые могут пригодиться ей.

– А потом все изменилось. Сначала мать проколола мне уши, велев терпеть и привыкать к тому, что боли в жизни девушки будет немало. Я и представить не могла, насколько она окажется права. Не успело с мочек сойти покраснение, как мать снова позвала меня – я играла у ворот с соседскими ребятами. Сказала мне, что сегодня самый подходящий день. Я всё поняла, испугалась и убежала в дом. Спряталась на кухне, за кучей плетеных корзин, и мать долго не могла меня отыскать. Но потом услышала, как одна из корзин упала на пол. Мать вбежала, выдернула меня из укрытия и побила. За руку приволокла в спальню, усадила на кровать, а сама пошла кипятить воду. Принесла таз. Достала нож, иголку и нитки, вытащила из ящика целый ворох повязок. У меня все сжалось внутри, будто я упала в холодную воду. Я принялась упрашивать отложить то, что она задумала, до следующего месяца или недели. Но мать отвечала, что медлить нельзя – если ноги забинтовать сегодня, в первый день второго лунного месяца, то будет почти не больно, а если перенести хотя бы на завтра, то мучения будут очень сильные. Я поверила и подчинилась. Мать вымыла мне ступни, вытерла, густо обсыпала квасцами. Обрезала ногти, потом подогнула все пальцы, кроме большого, и принялась обворачивать длинными лентами. Когда закончила с правой ногой, принялась за левую. Не успела она ее замотать, как я уже почувствовала боль. Но это оказалось ничто по сравнению с тем, когда на меня надели тесные башмачки и велели пройтись. Вот тогда я поняла, что самое трудное еще впереди! Казалось, я не вынесу страданий. Мать запретила мне снимать обувь на ночь. Ноги мои словно положили на жаровню, я не смогла заснуть и бесконечно плакала.

«Похоже, это вошло у тебя в привычку», – подумала Орхидея, с наигранной жалостью покачивая головой.

Погруженная в воспоминания, Ласточка грустно продолжала:

– Бабушка больше не называла меня попрыгуньей, а мать стала часто бить. За то, что я плакала, и за то, что не хотела ходить – а меня заставляли каждый день передвигаться по двору, чтобы пальцы сильнее вдавились. Я пыталась ступать на пятку, но мать меня лупила и за это, говорила, что не видать мне прекрасных очертаний, если буду продолжать ходить как крестьянка. По ночам я тайком пробовала снять бинты и за это тоже получала тумаков. Через неделю меня перебинтовали, снова засыпали ноги квасцами, потом надели обувь поменьше. Прошло несколько месяцев, я сменила еще несколько пар ботинок, каждая теснее предыдущей. Ноги мои часто опухали, особенно если я ела мясо, и почти постоянно из них сочились кровь и гной. Мать не меняла мне повязки теперь, говорила, что, когда со ступней сойдет плоть, они станут изящными. Летом мои бинты ужасно воняли, а зимой ноги страшно мерзли – ведь кровь не несла к ним тепло. За год ступни уменьшились до цуней, а потом еще почти на один цунь. Но мне уже было не так тяжело – я начинала привыкать, и к тому же пришел черед моей сестры, а вдвоем всегда легче переносить такое.

К концу рассказа с Ласточкой произошла заметная перемена. Глаза ее высохли, печаль улетучилась с лица, уступив место горделивому выражению. Разглядывая свои расшитые золотыми нитями башмачки, размером не больше крыла садовой пичужки, она невольно залюбовалась ими.

– Поначалу я завидовала вам, маньчжуркам, что в ваших обычаях нет бинтования. Жалела, что не родилась нищей крестьянкой – ведь низшие сословия тоже избавлены от наших мучений. Но когда подросла, то поняла, что мать оказалась права – кому нужна большеногая китаянка…

Ласточка бросила непроизвольный взгляд на обувь Орхидеи – высокие «цветочные горшки»

– Зато теперь у меня словно два серпика молодой луны! – улыбаясь, пошевелила она крохотными башмачками. – Признаюсь – хоть и волнуюсь ужасно, но с нетерпением жду часа, когда они взойдут над плечами Сына Неба! Уж кто, как не он, сумеет их оценить как следует!

Последние слова наложница произнесла торжественным тоном. Щеки и уши ее покраснели, глаза широко раскрылись и возбужденно блестели.

Орхидея, пристально глядя на соседку, мастерски изобразила дружелюбную улыбку.

– Что-то я озябла, – вдруг поежилась Ласточка. – Весенние вечера частенько прохладны. Уже поздно. Пора спать. Ты идешь?

– Нет, я еще посижу и полюбуюсь закатом, – ответила Орхидея. – Приятных тебе снов!

Осторожно поднявшись из кресла, Ласточка засеменила в сторону дома.

Красные закатные облака неподвижно висели высоко над кронами деревьев и стенами императорского дворца. Метались по темнеющему воздуху летучие мыши. Стылой влагой тянуло со стороны пруда. Прощальные сполохи неба отражались в воде багровыми разводами. На Запретный город ложилась ночь.

ГЛАВА 10

НЕЖНАЯ И УДИВИТЕЛЬНАЯ

Новый день обещал быть таким же невыносимым, как и вчерашний.

Сын Неба лежал на пропотевшем ложе и с тоской смотрел на длинные полоски света, идущие наискось через всю спальню. Золоченые драконы вспыхивали яркими бликами, будто под потолком занимался пожар. А когда солнечные лучи добрались до покрытых красным лаком деревянных колонн, на миг все помещение приняло кровавую окраску. Император смежил веки и вслушался в шорохи и шумы, что заполняли его уши. Слабое сердце толкало нездоровую кровь, разносило хворь по всем членам тела. Вялые руки и ноги не желали шевелиться. Голову, безвольно откинутую на желтые шелковые подушки, стягивал обруч нарастающей боли. Обильный пот не выводил недуг, а лишь отравлял плоть снаружи, липко увлажняя нездоровую кожу.

С началом лета к прежним страданиям повелителя прибавилось еще одно. Удушающая жара обволакивала Пекин с раннего утра. Накатываясь на дома и дворцы, к полудню она заливала ослепительным кипенным светом мраморные площади, превращая их в каменные сковороды. Раскаляла черепицу крыш и колонны террас, заставляла воздух дрожать, и тогда казалось, что дворцы Запретного города – всего лишь болезненный мираж, готовый оплыть и расплавиться вместе с обитателями. С белесого неба лился нестерпимый зной, мучительно медленно тянулись дневные часы. Но и вечера не приносили столь желанной прохлады – горячий камень не успевал остыть к новому восходу беспощадного солнца.

Евнухи постоянно окатывали ступени и полы спального дворца водой, но это помогало лишь до определенного часа раннего утра, затем в воздухе воцарялась влажная духота. Не спасали и широкие веера, которыми специально приставленные слуги беспрестанно обмахивали ложе Дракона.

Единственное утешение император находил в Павильоне воды и чистого цветения. Многие каналы обмелели, а некоторые совсем пересохли, и вместо блестящей поверхности взору представало испещренное трещинами бурое дно. А в этом павильоне, выстроенном над подземным источником, до сих пор приятно журчали фонтаны, орошая мельчайшими брызгами лицо и шелковую одежду отдыхавшего. Там император проводил большую часть дня, скрываясь одновременно и от жары, и от докучливых министров и принцев. Изнемогая от каждого лишнего движения, Сын Неба и думать не мог об официальных приемах. Настанет осень, придут первые холода – быть может, и его здоровье улучшится. А если правитель не хворает, то и в государстве дела идут на лад. Набравшись сил, он подумает о многих насущных проблемах. Как усмирить мятежных китайцев, чей бунт расползался во все стороны империи, подобно пожару по степи. Как обуздать жадных, грубых и наглых иностранцев, наседающих на многострадальные южные провинции. Донесения поступали одно тревожнее другого, и Сяньфэн настолько опасался новых гонцов, что порой отказывался принимать их, а также выслушивать придворных советников.

Плохи дела в стране. Не лучше они и у самого императора. Болезни, терзавшие его тело, сильно досаждали молодому мужчине. С недавних пор к уже имевшимся недугам добавился самый тягостный, угнетавший Сына Неба более всех других неприятностей, посылаемых ему судьбой. Затея вдовствующей императрицы с выбором жены и наложниц оказалась тщетной. Новая супруга не могла родить ему наследника. И ни одна из многочисленных дворцовых девушек, очевидно, не была в силах разрешить эту ситуацию – прежде всего потому, что сил не стало у самого повелителя. Хотя он и старался следовать предписаниям трактата благородного Лю Цзина, искушенного мужа, открывшего наилучший способ поддержания здоровья мужчины.

«Следует взять молодую женщину с развившейся, но еще не сформировавшейся грудью. Она должна обладать прямыми и густыми волосами, маленькими и спокойными глазами. Кожа ее должна лосниться, а голос быть благозвучным. Ее кости должны быть тонкими, суставы не выпирающими. На лобке и подмышками не должно быть волос, но если они есть, то лишь тонкие, почти незаметные. Предпочтительнее воспользоваться неопытной. Мужчина всегда должен спать с молодыми девушками: благодаря этому его кожа станет нежной, как у девочки. Но выбранные для укрепления здоровья женщины не должны быть и слишком юными: будет хорошо, если им от пятнадцати до восемнадцати лет».

Регулярно паланкин Величайшего относили в самое прохладное место Запретного города, где под тихие звуки падающей воды и шелковых струн гучжэна проходили его свидания с прекрасными нежными девушками, каждая из которых всячески старалась вызвать в нем желание. Но ни роскошные прически, ни стройные юные тела, ни восхитительные лотосовые ножки, ни утонченные ласки не могли более возбудить пресыщенного и больного Сына Неба. Удрученный, вечером он возвращался в свой дворец, где его ожидала кроткая супруга, день ото дня принимавшая все более печальный вид.

Утрата мужской силы императора грозила катастрофой всему государству. Не будет наследника – начнутся интриги, возникнет грызня между кланами, да и среди китайцев с новой силой вспыхнут пересуды о скором падении династии.

Придворные лекари усиленно пичкали его сложными снадобьями и особой едой. В ход шли и павлиньи языки, приправленные сычуаньским перцем, и медвежьи лапы, перемешанные с человечьим последом, и приготовленные в сое бычьи половые органы… Но император оставался вял. Горе-врачевателей за неумение исцелять с позором изгоняли из Запретного города, перед этим хорошенько поколотив палками. Посещения Павильона воды Сын Неба не оставил, втайне надеясь на чудесное воскресение своей былой Драконьей страсти и силы. Сама мысль, что из-за немощи он стал походить на прислуживающих ему скопцов, подавляла. Всё чаще Сяньфэн, слывший ранее мягким правителем, срывал зло на придворных, сурово наказывая за малейший пустяк, а иногда и вовсе без повода. Порой истошные крики получавших свою порцию палок евнухов или чиновников не стихали возле Полуденных ворот до самого вечера…

…Минувшей зимой император еще мог начинать день с пары чашек горячего вина сразу после пробуждения, закусывая мясными пирожками. Это согревало, бодрило и придавало сил до полуденного сна. Но с приходом жары Сын Неба был не в силах проглотить ни куска до наступления темноты – и никакие возбуждающие аппетит настойки не помогали. Лишь холодный чай, что подавали ему в постель, помогал освежиться и приготовить себя для утомительной утренней процедуры переодевания.

Сегодняшний ритуал омовения и облачения показался Сяньфэну особенно долгим и невыносимым. Троим слугам было назначено наказание, немедленно исполненное прямо за порогом спальни. Посвист плети и вопли провинившихся ненадолго взбодрили изнывавшего от жары Высокочтимого правителя и его подданных.

Восемь евнухов подхватили резной паланкин императора, возложили шесты на плечи и привычно зашагали в направлении Горного кабинета, откуда шла короткая и ровная дорога к Павильону воды. Укрытый за желтыми занавесками повелитель не мог видеть, как к управляющему подбежал толстый Ань Дэхай и, обмахиваясь веером, отдал негромкое распоряжение, подтвердив его взмахом руки в сторону сада под названием Тень платанов. Указанный путь был длиннее, но лица управляющего и носильщиков остались невозмутимы. Споро развернувшись, евнухи засеменили по горячим плитам дорожки, унося своего повелителя от видневшейся над кронами деревьев крыши Горного кабинета.

Сяньфэн, слишком утомленный утренними сборами, не обратил никакого внимания ни на наружную суету вокруг своего паланкина, ни на большее время следования до вожделенного Павильона. В голове его вяло, будто медузы у кромки берега, колыхались мысли о государственных делах.

Сводный брат правителя, энергичный и воинственный принц Гун, требовал предпринять немедленные меры – ударить разом и по заморским дьяволам, и по ненавистным тайпинам. Он заверял, что войска вполне способны на успешные действия, ведь разбить иноземцев в Гуанчжоу не составит труда. Пусть корабли англичан грозны, но на суше численный перевес на стороне императорской армии. А чтобы направить к берегам Поднебесной новые силы, белым варварам нужны время и средства. К тому же путь через множество морей изрядно истреплет их эскадры.

Сяньфэн не разделял боевого духа брата и склонялся к продолжению и без того затянутых переговоров, на которых из месяца в месяц применялась практика туманных обещаний, мнимых уступок или молчаливого игнорирования требований заморских наглецов. Иноземцы, будучи представителями молодой варварской культуры, стремились заполучить свое путем наскока и применения силы, и в этом с ними состязаться было бы опасно – технически белые дикари оказались развиты превосходно. Но душевным складом европейцы немногим превзошли малолетних детей – требовательные, жадные, своенравные и нетерпеливые, они явно терялись и запутывались в искусно сплетенной тактике переговоров, когда им сулили вожделенные сокровища, на деле оказывавшиеся миражами. Впрочем, император понимал, что бесконечно так длиться не может, и получил тому подтверждение – англичане и французы, не оставляя в покое юг Китая, уже встали на рейде неподалеку от Тяньцзина. А ведь от этого портового города до Пекина – всего три дня пути.

Но если стремления заморских дьяволов были ясны – ими двигала заурядная алчность, и посулы еще большей выгоды сдерживали их воинственность, то мятежники-чанмао доставляли правящей династии куда больше беспокойства. Восставшие крестьяне, возглавляемые сумасшедшим фанатиком, бывшим сельским учителем, ненавидели маньчжуров столь яростно, что могли объединиться с иноземцами для свержения императора.

«Тем из вас, – гласило воззвание длинноволосого главаря, объявившего себя воплощением бога, которому поклонялись европейцы, – кто сумеет схватить и привести собаку Сяньфэна или отрубить и доставить его голову, и тем, кто сможет схватить и обезглавить всех маньчжурских варваров, будут дарованы большие чины».

Россказнями про вселившегося в него бога неистовый мятежник Хун Сюцюань завораживал китайских простолюдинов и пытался заручиться поддержкой европейцев. Судя по донесениям, последнее у него выходило неплохо – армия тайпинов начала получать от англичан ружья и даже пушки. Лазутчики, проникавшие в лагерь бунтовщиков, возвращались далеко не все. Многих бдительные и подозрительные мятежники сумели раскусить, но еще большее число посланных двором разведчиков неожиданно переметнулись на сторону восставших. А те, кто возвращался, рассказывали удивительные вещи – будто бы иноземное божество действительно благоволило к предводителю бунтовщиков, наделяя его энергией невероятной силы. Говорили, что даже лицо вожака преобразилось от наложенной на него печати злого заморского духа и глаза его стали столь страшны, что Хун Сюцюань вынужден носить очки с черными стеклами.

От невеселых дум императора отвлек странный мелодичный звук, едва различимо доносившийся снаружи. Поначалу Сяньфэн решил, что это привычный шум в ушах и льющаяся вода фонтанов создали иллюзию, превратившись в сладкоголосое женское пение. Но быстро понял, что такого быть не может – слишком искусным казался голос.

Император прислушался. Затем отодвинул занавеску и без слов указал в ту сторону, откуда доносились чарующие звуки. Управляющий отдал команду евнухам, и те направились к воротам сада под названием Тень платанов.

«Надо же, во дворце есть еще одно место, название которого соответствует сути», – удивился Сяньфэн, разглядывая уголок, в котором никогда не бывал ранее. Широкие листья действительно давали тень, закрывая солнечные лучи – те едва пробивались сквозь густые кроны, теряли свой яростный напор и рассеянным ажуром падали на дорожки и гладь пруда. По стенам построек плясала изумрудная и янтарная светотень. На многочисленных клумбах пестрели цветы, их аромат витал в прохладном воздухе и приятно щекотал ноздри.

Обитатели сада при виде свиты и паланкина, раскрашенного в желтый императорский цвет, упали на колени там, где их застало появление столь неожиданных гостей. Служанки и наложницы склонились до земли, однако песня продолжала звучать, как ни в чем ни бывало. Нежный голосок доносился из внутреннего дворика одной из построек.

Жестом Сяньфэн приказал опустить паланкин. Ощутив неожиданный прилив сил и любопытства, словно вернулась рано утраченная молодость, император велел всем хранить молчание и крадучись отправился в дом. Там никого не было, обстановка оказалась довольно скромна, но зато жилище украшали рисунки и каллиграфия. Подойдя к одному из окон, Сяньфэн прочитал стихи о цветах и обратил внимание на подпись: не лишенными изящества мазками автор вывел свое имя – «Маленькая Орхидея».

Следуя за так взволновавшим его чудесным пением, император подошел к дверям, выходившим на задний дворик, и замер.

Спиной к нему, возле колодезной ограды из серого камня, прячась в тени сливовых деревьев, стояла девушка в красном халате. Угольно-черные волосы были собраны над изящной шеей, а в руке колыхался веер из белоснежных перьев – им певица плавно обмахивалась, покачиваясь и изгибаясь в такт мелодии.

Восхищенный Сяньфэн хотел было кашлянуть, чтобы она обернулась, – так ему захотелось увидеть ее лицо, но тут зазвучала новая песня. Император осторожно вышел на крыльцо, оперся о резные перила и принялся вслушиваться в слова. В куплете, искусно выводимом незнакомкой, в каждой строке менялись лишь один или два иероглифа, придавая произведению многозначительное наполнение.

Осенний месяц висит в пустоте, звучит мелодия флейты.

Месяц в пустоте словно играет, звуки флейты чисты.

В висящей пустоте играет флейта мелодию чистой обиды.

В пустоте звучит мелодия флейты, рождается чистая обида.

Заканчивая куплет, девушка грациозно изогнулась и плавно протянула к ветвям тонкую руку. Не успел Сяньфэн восхититься вслух прекрасным исполнением, как снова поразился – на ладонь певицы опустились две пичуги.

– Это удивительно! – не удержавшись, воскликнул император. – Ничего подобного я не слышал и не видел ранее!

Девушка вздрогнула и обернулась. Птички с писком сорвались с ее ладони и упорхнули, спрятавшись в кроне дерева. Сама певица упала на колени и, склонив голову, представилась:

– Недостойная наложница Орхидея, урожденная Ехэнара!

Сяньфэн, досадуя, что лица девушки опять не видно, велел ей поднять голову. Наложница повиновалась. Не смея встречаться взглядом с Десятитысячелетним господином, она смотрела на его колени, пряча глаза за густыми длинными ресницами.

Пораженный красотой Орхидеи и впечатленный искусством ее пения, император восторженно разглядывал ее, позабыв про все неприятности, что одолевали его совсем недавно.

– Посмотри на меня, – попросил он, удивляясь тому, как звучит его голос – ласково и робко, словно боясь отказа.

Новое потрясение ожидало его, когда наложница подняла взгляд и глаза ее ярко полыхнули разноцветным огнем.

– Да кто же ты такая?! – ошеломленно спросил Сяньфэн.

Девушка повторно представилась, но император покачал головой, перебив ее:

– Эти слова ни о чем не говорят мне. Разве что могу сделать вывод, что твой голос одинаково сладок при пении и в речах. Но все остальное – необъяснимо! Видит Небо, такой волнующей свежести и такого взгляда мне встречать не приходилось! До сегодняшнего дня я полагал, что среди маньчжурок давно перевелась настоящая красота, но теперь вижу, что ошибался!

Наложница склонилась в благодарности.

– Я хочу отдохнуть и побеседовать с тобой, – сказал Сяньфэн и, сделав знак Орхидее, вошел обратно в дом.

Девушка торопливо поднялась, легко взбежала по ступенькам и последовала за императором.

…Сяньфэн с интересом осматривался, сидя на кровати в комнате Орхидеи. Тут тоже повсюду висели ее рисунки и каллиграфические упражнения. От взгляда императора не ускользнула и плотная бумага с иероглифом «долголетие», выполненным в виде переплетающихся золотых драконов и пурпурных орхидей.

Наложница, почтительно склонив голову, стояла перед своим господином с нефритовым кубком в вытянутых руках. Полюбовавшись ее тонкими, словно вылепленными из белого фарфора пальцами, Сяньфэн принял угощение, сделав несколько глотков прохладного чая.

– Ты можешь всегда смотреть на меня, – сказал он, возвращая тонкостенный сосуд девушке. – Такие удивительные глаза нельзя прятать. Почему же мне раньше ничего не было известно о тебе?..

Изображая волнение, Орхидея заставила пальцы дрожать, и неожиданно кубок выскользнул из них. Упав на каменный пол, он со звонким треском разбился, брызнув крошевом во все стороны. Девушка тихонько вскрикнула, затем прикрыла рот и с испугом посмотрела на императора.

Тот засмеялся и похлопал узкой ладонью по атласному покрывалу:

– Садись рядом, не бойся. К тому же на полу теперь полно осколков, ты можешь пораниться.

– Надо позвать прислугу, чтобы убрали… – нерешительно прошептала девушка, повинуясь, однако, приглашению господина.

Скинув расшитые туфли, она взобралась на кровать и поджала ноги так, чтобы халат слегка распахнулся и Сяньфэну открылись ее зеленые штаны и белые чулки, а также краешек нижней рубашки, выглядывающий на груди.

Как она и рассчитывала, император с живым интересом все заметил. Сделав вид, что допущенная оплошность крайне смутила ее, Орхидея попыталась поправить одежду, но Сяньфэн быстро протянул к ней руку и остановил.

– Сегодня такой жаркий день, – произнес он ласковым голосом. – Не будет ли разумнее скинуть лишнее? К тому же мы остались без прохладительного питья…

Девушка на миг замерла, словно в испуге и нерешительности.

– Прикажите позвать служанок, – попросила она императора.

Но тот вновь рассмеялся и покачал головой:

– Нет, лучше мы позовем управляющего!

Одного его слабого хлопка было достаточно, чтобы в спальне мигом оказался евнух из свиты – тот самый, с вытянутым лицом, что в первый день появления Орхидеи во дворце ходил по пятам за Ань Дэхаем и записывал в тетрадь его указания.

– Отправь гонца в Павильон воды, чтобы сегодня меня там не ждали. Пусть все делают, что хотят, а я остаюсь в Тени платанов до заката.

Отлично поняв своего господина, слуга поднялся с колен, поклонился и вышел, притворив дверь.

– Ну вот, теперь мы одни, – поглаживая руку девушки, сказал Сяньфэн. – Ну и беспорядок же тут у тебя! – с шутливой укоризной добавил он.

Орхидея встрепенулась, порываясь вскочить и прибрать осколки и разлитые остатки чая, но император притянул ее к себе.

– Какие необычные у тебя глаза… – проговорил он, обняв наложницу и всматриваясь в ее лицо. – У жителей Поднебесной страны разве бывают подобные?.. Только у варваров-иноземцев, но и у них обычно глаза одноцветны. Как же тебя, маньчжурку, угораздило заполучить такое чудо?

– Они стали такими в ночь, когда я ожидала вызова во дворец. Мама убеждена, что это от сильных переживаний…

Орхидея, в свою очередь, разглядывая Сяньфэна, про себя отметила – ласковые темные очи императора были подернуты туманом недуга.

– Впрочем, если господину не по нраву моя внешность, прикажите разжаловать меня в служанки, – продолжила Орхидея, словно не замечая, что ласки Сяньфэна становились все более настойчивыми и одна из его ладоней уже скользнула под ее халат.

Император отрицательно покачал головой. Необычный облик этой наложницы напротив, казался ему весьма привлекательным. К тому же она не была так робка, как его супруга Цыань.

Орхидея помогла Сяньфэну освободиться от одежды – свою она скинула первой – и прижалась к болезненно-худому телу Десятитысячелетнего господина…

…Сын Неба в приятной истоме лежал рядом с девушкой, сумевшей пробудить в нем мужскую силу, и любовался ее телом. В ушах еще стоял ее страстный шепот, еще слышался выдох боли, которым она огласила стены спальни…

Восхищенный взгляд императора отмечал очаровательную форму маленького подбородка наложницы, ее красивую грудь, плоский живот, белые соблазнительные бедра, узкие ступни и даже блестящий лак на ноготках крохотных пальцев ног. Глаза наложницы были сомкнуты – ресницы едва заметно вздрагивали, губы были приоткрыты. Дыхание ее успокаивалось. Казалось, осчастливленная Сыном Неба, она вот-вот заснет.

Орхидея, лежа возле правителя Поднебесной, мастерски разыгрывала любовную негу – какой она должна быть, ей удалось познать с помощью тайных уроков приставленного к ней евнуха. Тот оказался усердным слугой. Именно благодаря ему Орхидее открылись и названия трав, вызывающих бесплодие женщины, – в обширном дворцовом хранилище рукописей и книг, куда Ли Ляньин имел доступ, имелось немало трудов по снадобьям. Ему же было поручено раздобыть наиболее сильные и редкие составляющие, а остальное, под видом отдушек, было приказано купить в аптекарских лавках служанкам. Изготовить благовонные палочки и ароматные масла, насыщенные приобретенным зельем, оказалось задачей нелегкой, но Орхидея справилась и с этим. Вот уже несколько месяцев в спальне ее величества курится приятный ноздрям и губительный для женского чрева дымок, а через кожу проникает добавочная порция яда. Неоценимой оказалась и помощь Ли Ляньина в подкупе Ань Дэхая. Всесильный главный евнух, богатства которого, по слухам, были несметны, обладал болезненной жадностью. Частенько приговаривая: «Капельки собираются в реку!» – толстяк не брезговал и мелкими взятками, а уж от щедрого подношения, собранного из многомесячного жалования наложницы, и вовсе не думал отказываться.

План удался – императора, по указанию Ань Дэхая, понесли новой дорогой, мимо Тени платанов, где Орхидея тщательно отыграла перед ним спектакль «Девушка поет в саду». Не подвели и прирученные птицы. Все пока складывалось самым удачным образом – немощный, болезненный Сын Неба воспылал настоящей страстью к новой наложнице. Сколько продлится его увлечение, предположить было трудно – слишком истощен и пресыщен Десятитысячелетний правитель. В том, что ему не суждено прожить и десяти лет, Орхидея почти не сомневалась… Но и этого срока ей хватит с лихвой. А если император отвернется от нее и обратит свой взор на других наложниц – она будет действовать решительно и беспощадно. Силу и власть – а их она рассчитывала заполучить в самое ближайшее время – рассчитать сумеет.

Лишь одно вызвало бы у Орхидеи беспокойство, не защищай ее сердце ледяной Крокодил. И хотя душа ее была по-прежнему спокойна, но ум лихорадочно просчитывал варианты. Вот-вот к императору должен был явиться главноуправляющий евнух – наложница не сомневалась, что он давно переминается за дверью. От того, что скажет мужчина, лежащий сейчас рядом с ней, зависела ее судьба.

Словно подтверждая догадку девушки, из-за двери раздался громкий выкрик:

– Время пришло!

Однако Сяньфэн никак не отреагировал на этот вопль, а продолжал блаженно улыбаться и разглядывать наложницу.

Лишь когда возглас повторился второй, а затем и третий раз, император хлопнул в ладоши. Главноуправлящий евнух тотчас появился в спальне и снова встал на колени перед их ложем.

– Оставить или нет? – спросил он, склонив голову.

Из рассказов Ли Ляньина Орхидея знала, что в случае ответа «нет!» из нее изгонят «драконово семя», что сейчас пребывало внутри нее – особым нажатием на живот.

Ни на миг не колеблясь, Сяньфэн, улыбаясь, кивнул:

– Оставить.

Привыкнув после подобного ответа заворачивать наложницу в покрывало, забирать из императорской спальни и относить в закрепленные за ней покои, а затем записывать в тетради: «В такой-то месяц, такого-то числа и такой-то час император осчастливил наложницу такую-то», евнух растерялся.

Сяньфэн, видя его затруднение, добродушно помахал ему рукой, приказывая удалиться.

Сам он, вместе с Орхидеей, вышел из ее дома лишь к закатному часу. Лицо его светилось от удовольствия, глаза сияли, на губах играла улыбка. Евнухи из свиты, весьма обрадованные увиденным, подали своему господину паланкин. Император взошел на сиденье, бросил взгляд на стоявшую неподалеку на коленях Орхидею и кивнул ей на прощание. Лицо его скрылось за желтым пологом, паланкин взмыл на плечи носильщиков и в сумеречном воздухе поплыл к выходу из сада.

Едва ворота затворились, как к Орхидее, все еще в задумчивости стоявшей на коленях, бросились служанки, наложницы и несколько оставшихся в Тени платанов евнухов, среди которых был и Ляньин. Все принялись горячо поздравлять девушку, снискавшую такое внимание властелина.

Орхидея заметила, что усердия и почтительности со стороны прислуги по отношению к ней стало значительно больше. Даже наложницы выказывали ей уважение и восхищение, впрочем, не столь искреннее, каким пытались представить.

Сияющий от гордости за подопечную Ли Ляньин склонился к ее уху и прошептал:

– Если чутье не обманывает меня, госпожа, будьте готовы в самое ближайшее время к вызову. Я распоряжусь приготовить для вас ванную и умащения.

Молодой евнух не ошибся.

В тот же вечер в сад явился посланник из Палаты важных дел и провозгласил, что драгоценного человека Орхидею ожидают в императорских покоях.

ГЛАВА 11

ПЕРВАЯ КРОВЬ

Осень выдалась поздняя и погожая.

Днем над городом все еще пылало жаром солнце – не так яростно, как пару месяцев назад, но достаточно, чтобы нагревать стены и кровли жилищ. Торговцы углем скучали в своих лавках и подсчитывали убытки. Но с заходом светила, когда небо, отыграв закатными сполохами, стремительно набирало черной густоты, сквозь которую прорывалось алмазное сияние звезд, воздух заметно остывал. Все явнее ощущалось дыхание зимы – пока еще не близкой, но уже идущей в Поднебесную с севера, из приграничных земель косматых и бородатых варваров.

Принцы и министры прибыли к воротам Запретного города задолго до рассвета. Покинув коляски и паланкины, они поеживались от ночной прохлады и терпеливо ожидали часа, когда стража распахнет мощные окованные створы и под гулкий протяжный звук медной трубы им будет дозволено войти. Тем временем в нижнем дворе уже зажигались фонари. Десятки евнухов молчаливыми тенями сновали по террасе Дворца аудиенций, проверяли фитили светильников, обмахивали метелками ступени и плиты, чтобы ни один случайно упавший лист не посмел нарушить идеальной чистоты и строгого порядка.

Вельможи, чинно стоявшие на широкой площади возле ворот, негромко переговаривалась. В руках многих виднелись свернутые прошения, приготовленные для передачи императору.

Наконец прозвучал сигнал. Лица ожидавших исполнились значительностью момента. Вмиг умолкли разговоры, и министры с принцами выстроились группами, каждая под своим знаменем. Ворота дрогнули и словно поплыли в предутреннем сером свете. Под массивным кирпичным сводом заплясали тени – стража освещала путь факелами. Очередность прохода в Запретный город, как и место, занимаемое в Зале аудиенций, определялась знатностью клана и заслугами его отдельных представителей.

Вскоре все опустились на колени перед пустующим пока троном Дракона. Во дворце воцарилась напряженная тишина, не стало слышно ни осторожных покашливаний престарелой знати, ни отрывистого перешептывания евнухов. Все замерло, как цепенеет живая природа перед скорым небесным явлением – бурей или затмением.

Фонари в виде слонов, держащих хоботами факелы, заполняли зал неровным, мерцающим светом, заставляя беспокойно трепетать тени неподвижных людей.

Благоговейное безмолвие нарушил рев медной трубы. Лица присутствующих, и без того застывшие в почтении, казалось, окаменели вовсе от чрезвычайной важности грядущего события. Сигнал глашатая извещал всех собравшихся: император покинул дворец, в котором провел эту ночь, и его паланкин направляется в Зал аудиенций.

За неподвижными лицами-масками прибывших во дворец сановников таилась радость – наконец-то Сын Неба обратился к государственным делам! Почти все лето трон Дракона пустовал – император проводил все без остатка время с пленившей его разум и душу наложницей и наотрез отказывался от любых официальных приемов. Между тем, безотлагательных дел скопилось за эти долгие недели немало, и среди приближенных ко двору зрела паника. Но даже принц Гун не смог повлиять на своего сводного брата. Сяньфэн, казалось, с головой погрузился в блаженство и удовольствия, не расставаясь с разноглазой маньчжуркой ни ночью, ни даже днем, – поведение для того, кто почитался как Сын Неба, немыслимое!

Императрица Цыань, поначалу благосклонно смотревшая на увлечение супруга, к концу лета стала выказывать беспокойство, старательно поддерживаемое одним из влиятельнейших людей дворца – родственником императора и начальником Управления царствующей семьи хитрым и мстительным Су Шунем. Этот человек, выделявшийся среди дородных чиновников сухопаростью и хищными, ястребиными чертами лица, знал когда-то отца Орхидеи и не раз чинил ему препятствия по службе, после того как тот не угодил ему с подарком на одном из праздников. Мастерски владея искусством интриг и имея доступ к императорской семье, Су Шунь проводил с Цыань беседу за беседой, повышая накал тревоги. В конце концов одним ранним утром императрица уселась в паланкин и приказала доставить ее в тот самый сад Теней платанов. Прибыв туда, она потребовала указать ей на дом, где проживала нынешняя фаворитка. Встав перед входом на колени и положив себе на голову свитки с заветами предков по управлению государством, она принялась наизусть громко зачитывать их. Разбуженный Сяньфэн с испугом вскочил с кровати и растерянно взглянул на Орхидею. Та, не колеблясь, посоветовала ему выйти к жене. Сяньфэн поспешил наружу, встал на колени рядом с супругой и начал уговаривать ее замолчать, обещая к полудню вернуться во дворец. Сдержав слово, император до самого вечера терпеливо принимал докладчиков, хотя мысли его витали совсем в другой стороне, и тело просило новых порций любовной ласки и опьяняющего удовольствия. Орхидея сумела поразить воображение Сяньфэна множеством талантов, среди которых оказалось умение готовить шарики опиума, раскуривать трубку и выпускать из прелестных губ легкие облачка дыма занятных форм – то вверх устремлялась маленькая рыбка, то мимо лица Сяньфэна проплывала черепаха или пролетала птичка. Наркотик, к которому ранее Сын Неба прибегал в лечебных целях, пытаясь унять боли от физических недугов, стал приносить и душевное облегчение. Часами император лежал в полнейшем расслаблении, ум его был чист и пуст, а душа словно отлетала вместе с призрачным дымком к разукрашенному потолку спальни и парила там среди пятипалых драконов и небесных светил. Иной раз случалось и такое, что, уступив настойчивым требованиям принца Гуна, Сяньфэн дозволял явиться брату или его подчиненным на доклад. Считая лишним даже сесть, он лежал на кровати с отрешенной улыбкой, не вникая в суть произносимых ими слов, и благосклонно кивал, когда наложница спрашивала разрешения ответить за него. После таких «приемов» принц возвращался, красный от переполнявшего его негодования, а более выдержанный Су Шунь, сохраняя внешнее спокойствие, шелестел ядовитым шепотом в ухо императрицы – разноглазая девка из самой низкой категории позволяет себе вершить государственные дела, одурманивая правителя…

В свой первый день восседания на троне после летнего перерыва, едва дождавшись окончания аудиенции, Сяньфэн с облегчением собрался было оставить зал, как вдруг заметил у дверей распростертого на полу молодого евнуха, пребывавшего в крайнем смятении. Зная, что это не кто иной, как личный слуга Орхидеи, император встревожился и спросил, в чем дело. Ли Ляньин доложил, что, как только повелитель покинул Тень платанов, за его наложницей явились слуги императрицы, чтобы доставить ее во Дворец земного спокойствия. Вопреки своему умиротворяющему названию, место это имело недобрую репутацию – именно в нем проводились допросы и пытки провинившихся.

Не успел Сяньфэн принять решение, что делать дальше, как Ли Ляньин, по-прежнему уткнувшись лицом в пол, спросил: «Обратил ли внимание Десятитысячелетний господин, что вот уже третий месяц у драгоценного человека Ехэнара не было малиновых гостей?»

От услышанного у императора закружилась голова.

Сяньфэн, жена которого так и не смогла забеременеть, приказал евнуху подняться. Ошеломленно взглянув на слугу, император только и произнес: «Значит ли это?..»

Получив утвердительный ответ, Сын Неба, не снимая официального наряда и не дожидаясь подачи паланкина, бросился во Дворец земного спокойствия.

Картина, которую он, бледный и запыхавшийся, застал там, едва не лишила его чувств.

Орхидея, в разодранной одежде и с растрепанной прической, стояла на коленях перед императрицей, чей облик источал гнев столь яростный, что служанки, державшие наготове бамбуковые палки, тряслись от страха и едва не роняли инструменты для наказания провинившейся. Было видно, что порцию пощечин и таскания за волосы Орхидея уже получила. Но теперь ее ожидала настоящая расправа, которую не всякому дано пережить.

«У-у, подлая лисица! – возмущенно бросала императрица в лицо наложницы ругательства. – Мало того что ты непонятными чарами удерживаешь правителя возле себя, так еще посмела давать ему советы! А то и вовсе сама решать начала! Даже я, его жена, не позволяю себе такого!»

Но больше всего Цыань злилась от смутной догадки, что по неизвестной причине та, что смиренно застыла перед ней на коленях, совсем не боится ее, хотя и пытается не выказать своего спокойствия. Колдовские глаза выдавали наложницу – как ни старалась та изобразить дрожь и благоговейный ужас, взгляд ее оставался пуст и холоден, словно у рептилии.

«Посмотрим, как ты запоешь сейчас!» – зловеще произнесла императрица и усмехнулась получившейся игре слов. Ей давно донесли, что разноглазая ловко завлекла ее супруга именно пением. Обернувшись к служанкам, Цыань взмахнула платком, угол которого сжимала в кулаке. Те, переглянувшись, взялись за палки поудобнее и обступили Орхидею.

Сяньфэн подбежал к супруге и схватил ее за рукав. «Нельзя бить этого человека! – закричал он, умоляюще глядя на рассвирепевшую Цыань. И прежде чем та успела разразиться негодующей тирадой, добавил высоким от напряжения голосом: – Она беременна!»

Императрица осеклась. Побледнев, она бросилась к наложнице и подняла ее на ноги. Орхидея, поблагодарив за милосердие, снова опустилась, всем видом выражая смирение.

Несчастная Цыань, готовая разрыдаться, обратилась к мужу. «Почему же мне никто не сообщил об этом? Если в ее чреве наследник, то я могла совершить несмываемый грех перед предками, убив, пусть и по неведению, столь драгоценную ношу!»

Орхидее немедленно была дарована новая одежда, поднесены дорогие украшения и вручена значительная сумма денег. Страдавшая бесплодием императрица заглаживала вину, как могла. Впрочем, наложница-фаворитка проявила по отношению к жене своего господина столь ласковые и кроткие чувства, что мигом растопила остатки неприязни, и между двумя девушками вскоре завязалась теплая дружба. И Цыань, и даже принц Гун приметили здравость рассуждений и ясность ума Орхидеи и уже не считали зазорным выслушать ее мнение, а императрица и вовсе стала часто обращаться за женскими советами – как ухаживать за кожей лица, как сохранять упругость тела, как придать волосам блеск... Лишь злопамятный Су Шунь, на дух не переносивший наложницу, продолжал убеждать правителя и его супругу, что в лице разноглазой лисицы двору грозят неприятности и опасность, но от его слов отмахивались, зная его тяжелый и склочный характер…

…Покончив к полудню с приемом сановников, Сяньфэн, утомленный бременем государственных дел, поспешил в Тень платанов, единственное место в Запретном городе, где он чувствовал себя счастливым. Ведь там ждала его та, кто способна родить наследника. Та, которая разбудила в нем мужчину. Та, с которой можно было, не таясь, беседовать о том, что тревожило душу.

Приняв из рук Орхидеи очередную трубку, император сделал затяжку и улегся поудобнее на кровати. Желанная пустота не приходила. Так сильно была загружена голова, что вместо приятного расслабления в ней роились мысли – короткие, мрачные, торопливые, словно стая летучих мышей металась под каменным сводом.

– Вот-вот будет новая война… – пожаловался Сяньфэн. – Конечно, мы ее проиграем, как и предыдущую. В этом никакого сомнения, во всяком случае, у меня. Не представляю, откуда брат Гун черпает уверенность в грядущей победе…

Орхидея задумалась.

– Иноземцы полагают, что наша страна подобна поверженному слону, делающему последние вздохи, – наконец отозвалась она. – Принц Гун считает, что Поднебесная похожа на раненого и рассерженного льва, готового к решительному броску. Ошибаются и те и другие.

– Продолжай, – заинтересованно произнес император, приподнявшись на локте.

Наложница принялась готовить новую трубку. Аккуратно присаживая темный и вязкий шарик на прокопченную чашечку, девушка вскинула бровь и ответила:

– Война, которую развязали против нас торговцы этим зельем, была необходима и нам. Вернее, ее исход был очень важен для Китая. Ведь мы извлекли горький урок из поражения, поняв, что нельзя недооценивать заморских дьяволов.

Сяньфэн усмехнулся, слабыми пальцами поглаживая мундштук из слоновой кости.

– «Нет большей беды, чем недооценивать противника», – утомленно процитировал он мудреца Лао Цзы, наблюдая за тем, как Орхидея управляется с огоньком лампы, регулируя его. – Наша беда была в том, что белых людей мы посчитали ниже себя. Так оно и есть, конечно, длинноносые нам не ровня. Но мы не можем противостоять их грубой силе, их дьявольским машинам. Их изобретения дают им неоспоримое преимущество, и все может закончиться плачевно – варвары способны разбить нас и установить господство над всей Поднебесной. Об этом не знали древние мудрецы.

Услышав полные обреченности слова, Орхидея помрачнела и задумалась.

– Есть ли у нас шансы предотвратить эту беду?.. – спросила она.

Сяньфэн покачал головой. Припав губами к кончику мундштука, вдохнул в себя матовый дурман.

– Скорее, мы накликаем на себя новую. Увы, мы уступаем им в силе, а они требуют открывать для торговли все новые порты. Наш отказ вызывает у них ярость. Так и полагается вести себя варварам – ведь из-под носа грозят убрать лакомый кусок. Когда еще правил мой отец, они обстреляли с кораблей прибрежные крепости и даже простые поселения в устье Жемчужной реки. Силой и угрозами отняли земли. И они не остановятся, ведь их слетается все больше. Те, кто уподобляет нашу империю издыхающему слону, ближе к истине, чем мы думаем. И белые стервятники тому подтверждение…

Прелестное лицо Орхидеи вновь омрачилось.

– В чем сила иноземцев, я понимаю. А в чем наша слабость? – обратилась она к императору.

Сяньфэн ответил не сразу. На некоторое время в спальне повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огонька в лампе. Наконец, негромко кашлянув, Сын Неба сказал:

– В том, что мы привыкли действовать по заветам китайских мудрецов. Но те жили в давние времена. Они представить не могли, что дикие западные племена неожиданно совершат такой скачок в развитии. Ведь Китай считался единственной страной в подлунном мире, о других народах представления были либо смутные, либо неверные. А теперь, когда мы столкнулись с нашествием иноземцев, нам приходится перетряхивать устои. Мы видим, как культура и разум уступают натиску грубой силы и безудержной алчности. Но мы не знаем, как противостоять этому.

– С заморскими дьяволами нужно сражаться их же методами! – воскликнула Орхидея. – Следует перенять их мастерство и вооружиться, подобно им!

Сяньфэн горестно усмехнулся:

– Это невозможно. Как только мы вооружим китайцев, мы сразу же будем свергнуты. Ведь для них маньчжуры такие же враги, как и англичане. И пусть наши предки пришли сюда два столетия назад, но мы в глазах местных до сих пор ненавистные захватчики… Сделай мне еще трубку и ложись рядом. Только сама не кури – ведь в тебе мой ребенок. Молю Небо, чтобы ты разрешилась мальчиком… Наследник необходим… маньчжурский трон… династия… опасность…

Речь императора становилась все более бессвязной, голова его откинулась на красную атласную подушку, глаза закрылись, а рот безвольно раззявился...

Орхидея получила время побыть наедине с собой и обдумать дальнейшие планы.

О том, что чрево ее пусто, знала лишь она, да Ли Ляньин, который и выдумал историю с беременностью, чтобы спасти хозяйку от расправы. Пока срок был заявлен небольшой, особых проблем не возникало – Орхидея исправно пила приготовляемое евнухом снадобье, от которого прекратились женские ежемесячные хлопоты. Но через месяц-другой забот прибавится. Необходимо будет подкупить придворных врачей. Но самое главное, когда подойдет время «родов», нужно раздобыть младенца мужского пола… Нет, это все слишком рискованно. Обман может легко раскрыться, самая уязвимая часть – это фальшивый живот, который придется постоянно увеличивать… Нужен иной выход.

Мысли ее были неожиданно прерваны знакомой мелодией.

Орхидея прислушалась.

Кто-то старательно распевал неподалеку от дома сценку из популярного спектакля «Излучина реки». Наложница медленно поднялась с кровати и босиком проследовала к задней двери. Осторожно приоткрыв ее, посмотрела в щель и увидела на берегу пруда свою бывшую соседку. С тех пор как император принялся навещать фаворитку в саду Тени Платанов, Ласточку сразу отселили к двум девушкам на другой берег пруда. Орхидея уже и забыла о существовании плаксивой китаянки, но та сама напомнила о себе. Тщательно выводя куплеты и покачиваясь в такт пению, девушка явно рассчитывала привлечь внимание императора своим искусством.

Орхидея вспомнила, как не раз с отцом исполняла эту сценку перед матерью и младшими детьми. Перед глазами возникли родные лица – улыбки, блеск глаз… До мельчайших деталей представился интерьер гостиной, и даже стал будто слышен шелест листвы многолетних деревьев в их роскошном саду…

Девушка непроизвольно поднесла руку к груди и прижала спрятанный под одеждой талисман покрепче к телу. Если бы не забота Крокодила, быть может, сердце разорвалось бы от тоски…

– Кто же там такой старательный и мелодичный? – неожиданно раздался слабый голос Сяньфэна за ее спиной. – До твоего мастерства этому голосу далеко, конечно. Но усердие всегда похвально. Позови певицу сюда, я хочу взглянуть на нее.

Орхидея поспешно вернулась к кровати и села на ее краешек, взяв императора за руку.

– Уже близок час заката, ваше величество!.. – огорченно произнесла она. – Как бы я желала, чтобы вы остались со мной до утра… Но негоже лишний раз давать вашим сановникам основания для их глупых утверждений, будто я ворожбой отвлекаю вас от государственных дел и от супруги. Стоит пойти такой молве снова, и как тогда я предстану перед императрицей, какими глазами посмотрю на нее?

– Разноцветными… – вяло улыбнулся Сяньфэн. – Колдовскими, как уверяют министры…

Дымка опиумного дурмана еще колыхалась в его взгляде. Однако он послушно приподнял голову с подушки и указал на свой халат.

Орхидея почтительно подала господину одежду. Помогая ему облачиться, она ласково, но настойчиво продолжала:

– Вам необходимо покинуть Тень платанов до наступления темноты. Ведь ваша супруга ждет вас. А каких-то певичек или даже просто птичек в нашем саду вы сможете послушать в любое время, когда важные дела не требуют вашего участия.

Сяньфэн неохотно кивал, внимая доводам своей фаворитки.

– Пожалуй, в твоих словах есть здравый смысл, – рассеянно сказал он. – На некоторое время мне придется прекратить визиты…

Увидев, что лицо наложницы приняло встревоженное выражение, император поспешил успокоить любимицу:

– Это никак не связано с тобой. Разных дел действительно скопилось много. Но будь готова к вызову. Ведь пока твой живот не вырос, у нас есть время…

Сяньфэн с нежностью посмотрел на Орхидею, ласково провел ладонью по ее стану и вызвал главноуправляющего евнуха, приказав тому привести пару слуг. Император чувствовал себя слишком утомленным, чтобы самостоятельно добраться до ожидавшего его паланкина.

Едва Сын Неба отбыл, как и пение в саду тут же смолкло.

Орхидея ощутила себя не менее уставшей, чем покинувший ее спальню Десятитысячелетний господин. Изображение пылкой страсти, приготовление трубок, разговоры о государственных делах – это было уже привычно и не слишком трудно, но появление новых проблем серьезно осложняло положение. Одна лишь задача достоверно разыгрывать роль беременной отнимала много сил. Она давно уже поняла, что зачать от Сяньфэна не удастся – семя Дракона было пустым. Орхидея сначала даже предположила, что надышалась парами во время изготовления «благовоний» для императрицы и сама обрела бесплодность, но Ли Ляньин заверил, что такого быть не может…

А тут еще новая напасть – эта навязчивая китаянка Ласточка, похоже, не так проста, какой поначалу казалась. Правильно посчитав, что довольно скоро интимные встречи императора и Орхидеи прекратятся, она решила попытать счастья и занять освобождающееся место.