Глава 10. Праотец

— Я тот, кто казнил Падшего на Спиральном Кургане…

Голос звучит оглушительно громко, будто мне в уши засунули по громкоговорителю. Восьмилетний пацан передо мной расплывается, как мираж, качается туда-сюда, усмехаясь, лицо то растягивается в широченной ехидной улыбке, то вытягивается в неестественном удивлении, почти отчаянии.

— …я тот… кто… казнил…

Мальчишка повторяет эти слова насмешливо и одновременно угрожающе. Мол, Падшего казнил и тебя казню, Палач!

Я хочу крикнуть: “Врешь ты, шкет! Салага зеленая! Я тебя спас из подземелья!” Но не могу раскрыть рта — губы слиплись намертво, как у Нео на допросе у агентов Матрицы. На меня опускается непроницаемая тьма. И тишина.

Прошло, как мне показалось, меньше минуты, и я очнулся в полутемном помещении на чем-то очень мягком. Понадобилось какое-то время, чтобы сообразить: помещение — это внутренность круглого шатра — или юрты — со стенами из войлока, а я возлежу на нескольких матрасах на полу и груде подушек под тонким пледом. Пол устелен разномастными коврами.

Сколько я здесь валяюсь? Очевидно, дольше минуты. Что-то подсказывало, что даже дольше суток.

Отравление ядовитыми газами в подземелье оказалось нешуточным и имело последствия. В теле поселилась отвратительная слабость. Я поднял руку — она мелко дрожала.

Немного вернулась память. Я вспомнил, как меня мутило, а мускулы сводило судорогой. Кто-то делал мне уколы. В голове роились видения и кошмары, неприятные и бессмысленные. Я то проваливался в беспамятство, но выныривал из него, чтобы поблевать желчью в тазик. А иногда и мимо. Кто-то меня придерживал…

Сейчас тошноты и головокружения не было. Лишь слабость. И то хорошо.

Возле меня торчал хромированный медицинский штатив с висящим на нем перевернутым флаконом. Из флакона прозрачная жидкость капала в трубку, которая оканчивалась иглой в моей локтевой вене. У моей постели почему-то лежала моя старая добрая бита, разрисованная Владой.

Зачем ее здесь положили?

В шатре, кроме меня, людей не оказалось. Я лежал, разглядывая его внутреннее убранство. У стен громоздились кучи одеял, мешки и складные походные стульчики. Уголок, где я прохлаждался, отгораживала ширма из цветастой ткани, но ширму сейчас отодвинули в сторону.

Я попытался приподняться, но мало что получилось. Слабость была просто колоссальная. Потянулся к бите, с усилием пододвинул ее к себе. Вероятно, тот, кто положил ее рядом, предлагал доверять ему: дескать, вот тебе бита, отбивайся, если на тебя кто-нибудь нападет. Пусть это буду даже я, твой спаситель…

Когда-то я читал первый роман о Тарзане Эдгара Берроуза. В нем Тарзан спас в джунглях Джейн Портер, принес в свое гнездо на деревьях и, чтобы она не боялась, что он ее изнасилует ночью, отдал нож. Джейн, конечно, на этот джентльменский жест купилась, не подумав, что если бы Тарзан захотел ее изнасиловать, он бы это сделал, несмотря ни на какие ножи. Мужику, скакавшему без трусов по лианам и запросто душившему голыми руками леопардов и горилл, какой-то ножик не помеха.

Быть на месте Джейн мне не улыбалось, потому что неизвестно, какой Тарзан явится. Кирилл, который говорил неслыханные вещи про десять тысяч лет и казнь Падшего? Или еще кто-то?

Появилась мысль, что меня бросили здесь одного навсегда, а биту оставили, чтобы я защищался от, например, Буйных, которые могут забрести сюда в любую минуту.

В обоих случаях идея с битой дурацкая. С нынешними силами я и спичку не подниму, не то что биту. Вот если бы положили заряженный пистолет, то смысла в этом поступке было бы больше.

Подтягивая биту, я задрал краешек ковра и увидел колоду карт — непривычно больших, с красочными картинками людей, королей, висельников, дьявола… Карты Таро! Что вообще происходит?

Я полежал еще полчаса или около того и ощутил, что слабость вроде бы отступает. Снова попытался принять сидячее положение — на этот раз успешно. Огляделся и присмотрелся к интерьеру повнимательнее при тусклом свете, сочащемся сквозь отверстие в центре куполообразного потолка.

За моим изголовьем, незаметная раньше, располагалась большая угловатая сумка синего цвета с красным крестом. Понятно: походная аптечка. Пахло в шатре лекарствами — я только сейчас это осознал. Запах больницы, от которого у любого нормального человека возникают неприятные эмоции, впрочем, перебивал гораздо более приятный аромат травы, цветов и, кажется, водоема.

Снаружи заговорили звонкими детскими голосами, и гипотеза, что меня бросили на произвол судьбы, отпала. Значит, все-таки Тарзан.

Вскоре он явился. И оказался, во-первых, женщиной, а во-вторых, знакомой мне Матерью, которая приезжала с Отцом и детишками на минивэне к роще Ушедших. Она зашла, отодвинув полог и наклонившись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку. Высокая смуглокожая дама с небрежно повязанной косынкой, из-под которой выбивались длинные темные волосы. На груди глубокий вырез, на шее висят разные яркие бусы и цепочки. Длинная, в пол, аляпистая юбка…

В облике Матери было что-то цыганское.

Даша, чуть не принесшая Владу и меня в жертву Падшему, тоже носила кучу бус и фенечек. И у нее была татуировка на шее в виде готических букв. У Матери тату я не заметил.

— Очнулся? — веселым, певучим голосом произнесла она. — Ну и прекрасно. Ты чуть не умер, кстати. Переборщил Вадхак с отравляющим веществом. Но, понимаешь, все должно быть честным в этом испытании. Это священная необходимость. Клятые мужские игры! Проходят века, а вы не меняетесь… Мне, как Матери, порой так жалко вас, мальчишек…

— Кто? — прохрипел я. Горло пересохло напрочь.

— В смысле, “кто”? — не поняла Матерь, подходя вплотную. Она мягко толкнула меня в грудь, и я повалился обратно на подушки. Взгляд ее черных глаз упал на карты Таро. — Ах, вот они где! А я их обыскалась.

Подняла колоду, небрежно сунула куда-то за декольте.

— Сидела тут почти сутки без сна, — сообщила она. — За тобой ухаживала. Раскладывала карты, пока ты лежал без сознания, гадала на тебя. Жаль, не знаю, когда ты родился… Только от дня Испытания в подземелье могла отталкиваться. Инициация — все ж таки второй день рождения! Ты, наверное, знак Земли, нет?

Пододвинула складной стульчик, села и вопросительно уставилась на меня.

— Кто… — снова выдавил я сипло.

— Кто я? Анфиса я. Матерь для Детей Земли. А ты Палач. Не забыл, поди? Амнезии нет?

— Я Тим… Кто… такой… Кирилл?

— А, ты о нем? Он сам тебе представится. Кстати, у него как раз таки есть признаки амнезии. Или старческого маразма, ха-ха! Он ведь намного старше, чем выглядит… душой, по крайней мере. Ты лежи, Тим, отдыхай пока. И не волнуйся ни о чем. Вот тебе вода в бутылке, если что. А вот горшок.

Я бы позадавал еще вопросы, но, пока собирался с силами, Анфиса ловко извлекла иглу из моей вены, заклеила лейкопластырем ранку и ушла.

Лежал, отдыхал и не волновался ни о чем я примерно час. Свет из дырки в потолке ослаб, стал красноватым, потом синеватым, вечерним. За тонкой войлочной стенкой вовсю звенели сверчки. Несколько раз я поднимал руки, смотрел на пальцы — не дрожат ли? Дрожь была почти незаметной. Однако крепко меня траванули, сволочи!

Наконец я сподобился попить воды без тошнотворных последствий и поднялся на ноги. Колени подгибались, меня шатало, но я взял биту и оперся о нее, как о трость. Побрел к выходу, отодвинул полог и, наклонившись, вышел в низкую дверь.

Изрядно стемнело, но светила растущая луна, бледные лучи озаряли темный берег огромной спокойной реки, а на водной глади пролегала лунная дорожка. Трава на берегу была по колено, к моему шатру вела протоптанная тропинка. Иногда в реке плескалась рыба — судя по звуку, немалых размеров.

Я постоял, вдыхая ароматный вечерний воздух. Прошел чуть в сторону, заглянул за шатер. Местность в противоположной от реки стороне слегка поднималась и сплошь заросла густым лесом. Не знаю, что это было — особый морской запах, ветерок, разлившаяся и почти неподвижная на вид река или шестое чувство, но я отчетливо ощущал близость моря. Оно где-то совсем рядом…

У входа в шатер в лунном сиянии поблескивали прямоугольные модули солнечных батарей. Ну да, электричества-то больше нет. К тонкой осине проволокой был привязан деревенский умывальник, под ним кто-то выкопал неглубокую ямку — чтобы вода не расплескивалась.

Вниз по течению плясали отсветы костра и слышались голоса — преимущественно детские.

Я прошел несколько метров в сторону костра по тропинке, вытоптанной в густой высокой траве. Кроме шатра-лазарета, в котором я очнулся, на берегу в лунном свете виднелось еще несколько шатров и небольших палаток. Я разглядел знакомый минивэн, за ним загон из длинных веток, за которым время от времени топали и тонко блеяли. Был тут и разборный душ с пластиковым баком наверху, и какой-то примитивный шалаш из веток и кусков брезента, и — подумать только! — мой родной автодом Adria Twin.

Костер горел за одним из шатров, но поблизости я не видел ни одного человека. Меня не охраняли.

Опираясь на биту, я доковылял до автодома. Открыл дверь, включил лампочку на “кухне”. Кажется, всё на месте. Однако автодом определенно обыскивали, раз достали биту. Все же непонятно, зачем мне ее принесли в лазарет? Чтобы я расколол парочку черепушек?

В спальне на незаправленной койке валялись мои любимые ножи: финка и стилет. И кобура вместе с заряженным пистолетом. Я тяжело опустился на койку, нацепил всю эту сбрую. Подумал и вышел, тихо прикрыв дверь.

Затем пошел к костру.

Вокруг огня на складных стульях сидели детишки, штук десять. Матерь тоже была здесь, сидела ко мне спиной и о чем-то весело разговаривала. Кирилла не видать… Дети смеялись, болтали, поджаривали на длинных палках на открытом огне что-то — не то маршмеллоу, не то мышей…

Пока я мялся поодаль от шумной компашки, не зная, как поступить, одна из девочек, лет тринадцати, поднялась, сморщившись от дыма, обошла костер и принялась выгонять мальчишку помладше, который стругал ножиком деревяшку.

— Эй, Тимка, брысь отсюда!

Я вздрогнул и с запозданием сообразил, что обращаются не ко мне, а к мальчишке.

— Чего? — заныл тезка.

— Там дымно. Не хочу под дымом сидеть.

— Я тоже не хочу!

Девочка, крепкая, упитанная, коротко подстриженная, уперла руки в боки.

— Ты — Ремесленник, — нравоучительным тоном, явно повторяя чьи-то слова, проговорила она, — низшая каста. А я — Балагур, высшая. Ты обязан мне уступать!

Тезка, востроносый и худенький, вопросительно посмотрел на Матерь. Та мягко сказала:

— Уступи Наташе место, Тима, ты же мужчина.

Тимка помрачнел, встал и ушел в темноту.

Наташа-Балагур сразу бухнулась на его стул и закричала вслед парнишке:

— Эй, ты куда поперся, обижака?

Анфиса-Матерь ее одернула:

— Оставь его. Он еще не привык, что вы не равны.

Я сделал шаг назад. Что за хрень? С чего это они не равны? Что за разговор о кастах?

Неожиданно Матерь обернулась и пристально посмотрела на меня… кажется, на меня. Вряд ли обычный человек способен разглядеть кого-то в потемках после того, как смотрел на огонь. Но Матерь — необычный человек. Она уже смотрела на меня так — когда я прятался за пригорком у рощи Ушедших, а вся эта орава приехала на минивэне совершать языческий обряд.

Она отвернулась, и я так и не понял, видела она меня или нет.

Если видела, то не стала приглашать к огню.

Меня здесь не держат.

Я повернулся и побрел назад, в свой шатер. Когда тебя не держат, и убегать нет смысла. Интересно и глупо устроен человек, подумал я. Одни противоречия…

Улегся на мягкое ложе. На прогулку ушли остатки сил.

Вскоре за стенами зашуршала трава, полог распахнулся, и вспыхнул свет фонаря. Зашла Матерь, шелестя длинной юбкой. Щелкнула чем-то, под потолком зажглась светодиодная лампа, которая питалась, очевидно, от аккумулятора, а аккумулятор заряжался целый день от солнечных панелей. Анфиса выключила фонарь, подошла и протянула ланч-бокс. Я сел, молча взял контейнер, открыл. Жидкий рис, почти суп, в нем плавают разваренные кусочки темного мяса неизвестного происхождения. Скорее всего, дичь.

Я достал из щели в стенке ланч-бокса пластиковую ложку и принялся торопливо поглощать еду. Оказывается, пробудился аппетит.

— Не спеши есть, — сказала Матерь своим певучим голосом. — И не спеши никуда бежать. Ты не в плену, а в гостях. Насильно здесь ни единую душеньку не держат. Переночуй, поговори с Кириллом, тогда и решишь, как дальше поступить.

— Не собирался я никуда бежать… — проворчал я.

— Вот и ладненько.

Она направилась к выходу, но в дверях остановилась. Улыбнулась:

— Все-таки ты, видимо, знак Огня, Тим. Чувствуется в тебе что-то огненное… Кстати, не забудь выключить свет на ночь: кровососы налетят — не выгонишь.

Ушла.

Я опустошил ланч-бокс, положил в него ложку и закрыл. Потянуло в сон. Я выключил свет, лег и мгновенно уснул.

Сны не снились. Давненько я так крепко не почивал. Закрыл глаза, открыл — уже утро и светло.

Повалявшись немного, встал, умылся у деревенского умывальника холодной водой. Отлил за деревом, не найдя сортира поблизости. Видимо, для пациентов лазарета для таких случаев служит горшок.

В лагере царила тишина, если не считать пения птиц и возни коз в загоне. Народ дрых. Да и рановато было, солнце толком не поднялось из-за леса, на траве поблескивала роса.

Приятно шумела река. Примерно в ее середине чернели пятнышки — утки.

Я выспался и был не прочь позавтракать. Комары вроде бы не беспокоили; чесалась лодыжка, но я не стал обращать особого внимания на такую мелочь. Слабость все еще чувствовалась, но по сравнению со вчерашним состоянием — никакого сравнения. Я сутки валялся в обмороке и, как говорится, не жрамши. Теперь организм требовал восполнить пробел. Итак, меня будут кормить?

Вернулся в шатер, не дождавшись никакого шевеления в лагере. После прохлады на берегу в шатре было тепло и уютно, несмотря на дыру в потолке.

Минут через пятнадцать я услышал шаги. В шатер вошли двое — Матерь Анфиса и Кирилл.

— Привет, Тим, — сказал шкет, усаживаясь на стул. — Я пришел рассказать тебе кое-что.

Голос был мальчишеский, но интонация и то, как он строил фразы, были неуловимо взрослыми.

— Что именно? — спросил я.

— О том, что такое Три Волны, кто такие Дети Земли и что должен делать Палач.

***

— В прежней жизни, — начал Кирилл, закрыв на несколько мгновений глаза, словно сказочник, — давным-давно, меня звали Вадхак.

Я сел на постель и оперся спиной о гору подушек. Матерь присела на матрас поблизости. Таким образом, Кирилл — или как его там? — возвышался над нами, сидя на стуле. Мы были как дети, слушающие рассказ старого дедушки.

— Это было очень, очень давно, и мне было столько же лет, сколько и тебе, Тим. Или чуть больше. Я работал подмастерьем в одной из… как бы это назвать… одной из молекулярных кузен столицы моей страны… Хм, я не помню ни одного названия… Лишь свое имя. Даже имя своей невесты не помню…

Он ненадолго задумался, снова прикрыв веки. Нельзя так притворяться, подумал я. Отчего-то была уверенность, что меня не разыгрывают; что Кирилл — точнее, Вадхак — говорит правду.

Оживленно встряла в монолог Матерь Анфиса:

— Это была Атлантида, прикинь, Тима? Или Лемурия…

У меня не было желания ничего прикидывать. Я ждал продолжения истории.

Кирилл открыл глаза и воззрился на Анфису.

— Это ваши названия, Матерь Анфиса, а не мои… то есть настоящие. Но неважно. Я был самым обычным парнем, собирался накопить на свадьбу и жениться на любимой девушке. А еще переехать ближе к морю, где застройка не такая плотная… Но грянули Три Волны, и моим планам не суждено было осуществиться.

Вероятно, выражение моего лица изменилось, поскольку Вадхак-Кирилл удовлетворенно кивнул.

— Да, именно так. Ничто не ново под Луной. Произошло почти то же самое: одни сошли с ума, другие превратились в растения, третьи стали по ночам перекидываться в страшил. А я остался тем, кем был. Из тех, кто, как и я, сохранил свою сущность, рожденных в любви, проявились со временем девять каст Детей Земли: Балагуры, Певцы, Зрячие, Лозоходцы, Мастера, Заклинатели, Охотники, Ремесленники и Сеятели. Ну а Палач оказался неприкасаемым…

Я спросил:

— Ты Палач?

— Да. Как и ты. Одна из моих задач в эту эпоху — провести тебя через Испытание. Ты его успешно прошел в подземелье. Если бы не прошел, мир остался бы без Палача… Дети Земли — это зародыш новой цивилизации, призванной трудиться на земле. А Палач должен защищать их от опасности и расчищать путь. Что касается Трех Волн — то это защитный механизм, который срабатывает автоматически, когда человечество начинает стремиться ко злу, самоуничтожению, загрязнению природы, своего дома, бездумному уничтожению себе подобных и не только… Три Волны — это способ начать все сначала. Способ перезагрузить мир. Моя родина слишком заигралась с опасными энергиями в самых глубинах первовещества… Кажется, из-за нас случился Всемирный Потоп… Если бы вспомнить точно… И кажется, из-за взрыва нашей межпланетной станции погибла планета между Марсом и Юпитером… Зрячие — это инкарнации Праотцов, тех, кто когда-то уже пережил Три Волны и теперь восстал из мертвых, чтобы показать новым поколениям путь.

Я захлопал глазами, не успевая переваривать поступающую информацию. Защитный механизм? Межпланетная станция? Чего, блин?

В ушах зазвучали слова Матери Киры:

“Три Волны — это второй шанс человечества. Но пошел он не по плану. Лишнее доказательство, что долгосрочное планирование оборачивается всякой ерундой”.

— Три Волны запрограммированы в самом генетическом коде человека, — пояснила Анфиса. — Каждого человека. Когда окружающая среда наполнена опасными веществами, радиацией или еще чем-то, наши организмы это улавливают, и срабатывает программа. Через общечеловеческий эгрегор, надо полагать.

Я обратился к Кириллу:

— Я не понял… Ты жил десять тысяч лет назад… У вас была высокоразвитая цивилизация, даже более развитая, чем наша… И были Три Волны, которые ее разрушили… И были Праотцы, показавшие вам путь развития, который привел к новым Трем Волнам. Кто такие эти Праотцы, которые разрушают цивилизации, но не могут нормально показать путь?

— Это не их вина, — улыбнулся Кирилл. Он выражался не просто как взрослый, даже пожилой человек, а как профессор какой-то. Начитался литературы, что ли? Или впитал современный язык магическим образом? — Праотцы — это люди, пережившие предыдущие Три Волны. Бывшие Дети Земли, обретшие способность реинкарнировать в Зрячих спустя века. Мы не духи, вселившиеся в тела детей. Мы и есть те давно умершие люди, рожденные снова в новом теле в преддверии очередных Трех Волн. До конкретного момента наша память блокирована. Но механизм Трех Волн будет постепенно освобождать нашу память… Я до сих пор не все вспомнил и не уверен, что вспомню… Умирать и рождаться снова непросто. Часть тебя умирает навсегда. Когда умрет это тело, я умру насовсем, надо полагать. И если в далеком будущем снова грянут Три Волны, Праотцами для далеких поколений будут нынешние Дети Земли. Это как эстафета, понимаешь?

Я открыл рот, но не издал ни звука. Мозги кипели.

— Зрячие родились за несколько лет до Первой Волны, — сказала Анфиса. — То есть подготовка к перезагрузке, как я понимаю, происходит загодя.

— Мы не знаем, кто был самым первым Праотцем, — сказал Кирилл. — И кто создал этот механизм. Это случилось давно даже по меркам… хм… Атлантиды и Лемурии. — Он усмехнулся. — И не знаем, сколько раз по Земле уже прокатывались Три Волны. Возможно, самые первые Праотцы прибыли на Землю из космоса. А может, сами собой обрели великие, почти божественные силы.

Я поджал губы. Конспиролог Ян говорил о божках второго порядка. Этот укурыш был прав?

“Этих узкопрофильных богов еще считали родоначальниками человечества или праотцами…”

— Но у нас, рожденных вновь, почти нет никаких особых сверхсил, кроме памяти о былом… да и она дырявая. Наша основная задача — наставлять вас.

— Все Зрячие вспомнят, что они Праотцы… или Праматери? — спросил я, подумав о Владе. Любопытно, раньше Кирилл тоже не мог говорить, как Влада? Или был немычачим, как Толик? И заговорит ли Влада, когда вспомнит, кто она такая?

Что она мне скажет?

— Да. Таков алгоритм. Но его нарушил один древний — древний даже для меня. Падший. Отступивший от Первоначального Замысла. Он не рождается, как мы, лишь в эпоху Трех Волн. Он реинкарнирует постоянно, во все времена, словно гилгул — дух, неспособный обрести покой… И, возможно, незаметно управляет миром, направляя его к погибели, к самоуничтожению. Если бы не это порочное извращение Первоначального Замысла, все было бы иначе. Первая Волна превратила бы гневных людей, тревожных людей, людей с психическими проблемами и просто несчастных людей, невротиков, диктаторов, психопатов, коих неисчислимое количество, в мирных, добрых и отзывчивых.

— Буйные должны были стать Мирными?

Кирилл кивнул.

— Первая Волна погасила бы пламя ненависти и остановила все конфликты, все войны. Падший же превратил их в безумцев, которые отдали энергию для его возрождения. Вторая Волна повела бы добровольцев, которые были готовы своими телами восстановить уничтоженную биоту…

— Чего? — вырвалось у меня.

— Читал скандинавские саги? — спросила Анфиса. — В мифах викингов есть такой Имир. Первочеловек. Из его тела асы сделали мир. А в Древней Индии есть легенды о Пуруше, тоже первочеловеке, который дал жизнь не только людям, но и животным, и растениям, и даже неживой природе. Вероятно, это отголоски реальных событий.

— Но кто согласен из своих тел восстановить природу? — возмутился я, припомнив путешествие сквозь рощу Ушедших. Искаженные тела, сплющенные руки и ноги, кошмарные деревья, слепленные из голых людей — то ли живых, то ли нет…

— Ты удивишься, но очень многие, — сказал Кирилл так уверенно, что не возникало сомнений: он в это верит целиком и полностью. — Многие готовы отдать жизнь ради вселенной… и обрести жизнь вечную как часть природы.

— Мы все рано или поздно станем частью природы, — проворчал я.

Анфиса живо отреагировала:

— Вынужденно. А здесь — осознанный шаг. Сколько в старом мире было наркоманов, алкоголиков, токсикоманов и просто несчастных людей, которые не знают, зачем живут? Так называемая биомасса? У кого на бессознательном уровне плавает идея о самоубийстве? Кто смотрит с балкона десятого этажа, или с моста в реку, или задумчиво вертит в руках опасную бритву — но не решается на этот шаг? Кто чувствует пустоту в душе? Этим людям не хватало Смысла. Они хотели отдать миру что-то, но не знали, что. А Вторая Волна давала им эту возможность. Возможность сакрального жертвоприношения самого себя.

Когда Анфиса упомянула тех, кто смотрит с моста на реку, я отвел взгляд.

— Третья Волна, — продолжил Кирилл, — породила бы Спасителей. На случай, если среда изменилась бы слишком сильно и стала агрессивной. Например, после атомной войны. Спасители обладали бы способностью менять свои тела в широком диапазоне… Они должны были спасать, а не сидеть в закрытых помещениях и мучиться от голода! Падший исказил Замысел, потому что он есть Зло.

Я представил родителей в роли Спасителей. Мы бы вместе ехали на юг… в компании других Детей Земли…

— Но чего ему надо, Падшему? Цель-то у него есть? Неужели хочет просто подосрать всему миру?

— Он безумен, — вздохнул Кирилл. — Его цели нам неизвестны. Ты поймешь цели душевнобольного?

Наступила пауза. Вдали зазвенели детские голоса, кто-то чем-то застучал, заплескала вода.

Матерь Анфиса тихо произнесла:

— Мы делаем что можем, чтобы облегчить страдания Людей-Деревьев. Они ведь страдают. Есть старый ритуал… Кровь животных должна утешить их муки…

— Видел, — сказал я. Помолчав, спросил: — Так значит, я должен убить Падшего, верно? Убить еще раз, на этот раз окончательно? Как это сделать?

— Если нам всем очень повезет, то ты уничтожишь его так, что он больше не возродится. Мне не удалось. Падший силен и хитер. Убить его нужно на Спиральном Кургане, с соблюдением особых ритуалов… Я что-то сделал неверно, и он обманул смерть, из-за чего пострадали миллиарды.

“Падший Праотец наш! Как тебя пытали на Спиральном Кургане, как резали твою плоть и рвали на куски, как тебя убивали, ТАК И Я БУДУ ПЫТАТЬ, РЕЗАТЬ, РВАТЬ И УБИВАТЬ ЖЕРТВУ ВО ИМЯ ТВОЕ!” — словно наяву услышал я низкий, гортанный голос Даши, бредущей по кругу из тухлого мяса и крови.

Я поднял глаза на Кирилла.

— Ты пытал его, да? Резал и рвал на куски?

Что-то промелькнуло по чистому детскому лицу Праотца Вадхака.

— Да, — после паузы сказал он. — Я пытал его.

Я перехватил взгляд Матери на Кирилла. Она была шокирована. Не знала о такой неприятной подробности? А о том, что в подземелье сидели Глашатаи и еще какие-то существа, которых тоже, видимо, пытали, она в курсе?

— И всё было зря, — прошептал Кирилл, понурившись. — В том, что случилось, есть и моя вина.

— Значит, правильный ритуал вам тоже неизвестен? — спросил я.

— Известен. Ход правильного ритуала явится Палачу в нужный час. Ты просто вспомнишь его, будто всегда знал. Но легко ошибиться.

— Почему?

Кирилл удивленно приподнял брови.

— Потому что убивать живое существо непросто.

Я хмыкнул. Вот уж не ожидал услышать такое от древнего палача.

— В чьем теле он возродился на этот раз?

— Если бы знать…

Я нервно хихикнул:

— Весело! Убей не знаю кого, не знаю как, не знаю чем.

Закружилась голова — от всего услышанного, от перенапряжения или еще от чего-то.

“Как пали пред тобой Матери и Отцы, и Дети их, так падет каждый, кто выжил, или будет втоптан в грязь!” — прорычал голос Даши у меня в памяти.

Я обратился к Анфисе:

— А вы кто такие?

— Просто Матери. Часть Великого Замысла. Защищаем и бережем Детей Земли. Кто-то ведь должен заниматься стиркой, готовкой и менеджментом? Раньше я была терапевтом… и немножко целительницей.

— Почему я чувствую вас не так сильно, как Матерь Киру?

— Возможно, Община Киры — это твоя Община. Ты должен быть с ними. Поэтому вы чувствуете друг друга сильнее, чем людей из других Общин.

Я поджал губы. Ладно, с этим более-менее разобрались…

— У Падшего есть группа поддержки, — сообщил я Кириллу. Рассказал о Даше. Допустил мысль, что она не одна такая. Откуда-то она ведь узнала, как проводить ритуал жертвоприношения?

Анфиса и Праотец Вадхак переглянулись.

— За века Падший собрал своих сторонников, — сказал Кирилл. — Видимо, организовал что-то вроде секты, которая пробудит его силы, если безумцы Первой Волны не справятся. Это усложняет задачу. Однако зря ты думаешь, что мне неизвестно, как убить Падшего. Я дам тебе Оружие Палача. Это еще одна из моих задач.

Он показал на биту, лежащую у моих ног. Я недоуменно вылупился на нее.

— Бита? Моя бита?

— Расписная Бита, — хихикнула Анфиса. — Пока ты был в отключке, Вадхак ее заколдовал. Ею ты убьешь проклятого гилгула, того, кто возрождается, врага рода человеческого. Отныне это твой Экскалибур, или Мьёльнир, если можно так выразиться.

Я фыркнул:

— Раз уж ты умеешь заколдовывать Мьёльниры, почему не смог убить Падшего? И почему сейчас это не сделаешь, если уж реинкарнировал?

— Дело не в оружии и не в магии, а силе духа. У меня не было ее тогда, и нет сейчас. Сейчас твоя эпоха, Тим. Моя задача — передать тебе эстафету. Если ты проявишь силу, то станешь последним из Палачей.

Я не совсем понял, о какой силе духа он говорит, но выяснять не захотел. Спросил:

— А другие Палачи? Зрячие, Балагуры, Охотники и прочие — их же много! И Матерей с Отцами много! Значит, Палачей тоже должно быть несколько? Мы объединимся и победим Падшего!

Анфиса отвернулась, заинтересовавшись ярким лаком на ногтях. А Вадхак-Кирилл впервые посмотрел на меня с состраданием.

— Ты один, Тим. Единственный Палач на планете, если не считать меня. И Падший один. Только ты можешь убить его и спасти всех людей. И больше никто. Таков Великий Замысел Праотцов.

***

Анфиса и Кирилл ушли, и я снова остался один.

Да, дела! Не представляю, кем были самые первые Праотцы, разработавшие свой сраный Замысел, то планировщики они были говенные. Все сделали через жопу. И Падшего не победили, и Палача задумали только одного — что за идиотизм? Немудрено, что мир постоянно катится в тартарары.

Хотя, не исключено, все испортил Падший. У него было охренительно много времени, если он реинкарнирует постоянно.

А кто запретил Праотцам реинкарнировать постоянно?

Эх, чего сейчас думать-то?

Информации я получил выше крыши, и она еще не вся переварилась. Одно понял точно: я влип. Придется мне отдуваться за всех по полной программе.

Или нет?

Могу ли я плюнуть на свои священные функциональные обязанности, не убивать Падшего, а просто жить себе как раньше? Приеду на Черное море, заведу хозяйство, заткну уши и буду напевать, что все хорошо и просто отлично… В прежнем мире таких людей было завались.

“А ты сможешь жить как раньше? — беззвучно вопросил голос Голлума в голове. — После того, что узнал о себе?”

Смеагол промолчал, но я и так знал ответ.

Не смогу.

Та сила, что гнала меня куда-то, не даст засиживаться.

Есть ли у меня вообще свобода воли или я винтик в чужой игре? Чтобы проверить, надо сделать все наоборот: разломать к чертям Расписную Биту, упрямо сесть на задницу и не вставать, гори все синим пламенем.

Я покосился на биту — на свой Экскалибур. Цветочки, нарисованные Владой, и имя “ТИМ” ярко пламенели на Оружии Палача. Нет, не смогу разломать, рука не поднимется. Если бы Влада ее не разрисовала…

Я дернулся. А ведь все сходится! Сама судьба, в которую не верил Павел, ведет меня на Спиральный Курган, на встречу с Падшим. Выбора нет. Точнее, есть, но он уже определен. Я не разобью биту, потому что ее украсила немая девочка, к которой я, оказывается, неровно дышу; не займусь хозяйством на берегу Черного моря, потому что душа моя не найдет покоя. Горящими неоновыми стрелками судьба указывает мне путь. У меня есть выбор — и я его сделаю так или иначе.

Мысли о Владе перескочили на тот день, когда мы остановились в частном доме и Влада собирала из кубиков слова. “Сбор” — было там такое слово. Про Падшего уже выяснил, а вот что за Сбор такой? И почему она рисовала хороводы, похожие на круговорот Буйных?

У Падшего есть группа поддержки, а у меня? Поддержат ли меня в нужным момент все эти Дети Земли? Или отвернутся, скажут, мол, не наше это дело, согласно Великому Замыслу ты должен корячиться один? Отвернется ли Влада вместе с остальными?

Помощников нет, одни советчики.

Я заметался по шатру. Слабости как не бывало, но выздоровление не радовало.

В глубине души я понимал, что Замысел Праотцов — вовсе не идиотизм. Ребенку тоже иногда кажется, что запреты родителей — это что-то жутко несправедливое и неправильное. Но он вырастает и понимает — как правило, понимает, — что в запретах есть смысл.

Возможно, даже в том, что случилось со всем миром, есть какой-то смысл.

Я вышел из шатра, по привычке захватив с собой биту. Солнце поднялось, стало жарковато. Рябь на реке ослепительно сверкала. Кто-то из детишек рыбачил на берегу.

Вдруг ужасно захотелось прыгнуть в автодом и поехать к морю. Там будут ждать Матерь Кира и Влада с Котейкой. Я останусь жить в Общине Киры и ждать знака. Падший наверняка даст знать о себе. Он уже не раз мне снился и мерещился… Буду действовать без планов, по наитию, как советовали Кира и Ян. Не может быть никаких планов в мире, где ничего не известно заранее. Даже Праотцы ни черта не знают, и память у них дырявая.

Я задумался и не сразу заметил, что рыбак исчез, а на поляне, где давеча горел костер, возникла движуха. Вверх потянулся столб белого дыма, запахло жареной рыбой.

Пошел туда. Дети поставили длинный разборный стол, две такие же длинные скамейки, начали шумно усаживаться.

Парень — Отец Общины — помахал мне рукой, приглашая присоединиться.

— Идем завтракать, Тим! — крикнул он так, будто мы с ним друзья не разлей вода.

Я молча подошел, сел, поставив биту у колен. Здорово проголодался.

Матерь возилась возле импровизированного очага из камней, ей помогали двое: тот самый пацан, который рыбачил, и еще один, с красным обгоревшим лицом и белыми вихрами.

Уже знакомая наглая девочка Наташа не помогала, зато болтала без умолку, шутила, кривлялась, и дети похохатывали. Видно, развлекать общество у нее получалось недурно. Высшая каста, блин!

Отец принялся ухаживать за мной, как за уважаемым гостем, пододвигать тарелки, что-то накладывать. Много не болтал. Простой, как три рубля, мужик. Представился Даниилом.

— Как вам у нас, нравится? — вежливо осведомилась Наташа. — Мы так за вас переживали, когда вы проходили испытание…

Она беседовала со мной с таким видом, словно меня здесь все давно знают. Это работа Балагура такая — занимать гостя, чтобы он не чувствовал себя чужим и лишним? Захар, помнится, тоже меня развлекал.

Наташа, не слишком заботясь тем, что я помалкиваю и налегаю на жареную рыбу и пирог с сухофруктами, начала всех присутствующих мне представлять:

— Из Высшей Касты — или Касты Неба — у нас… э-э-э… я, собственно. Наталья меня зовут, я — Балагур, Летописец и Управленец. Еще Певунья, она же Хранительница Традиций Алена и Зрячий Кирилл, который проявился как Праотец Вадхак…

Я огляделся. Кирилла за столом не было. В падлу ему со всеми завтракать, что ли? Сидит один, как сыч, у себя в шатре и хомячит?

— Средняя Каста — Каста Древа, — продолжала Наталья без запинки, как по бумажке. — Это у нас Лозоходец Сергей, он ищет воду, съедобные растения и грибы и места, где хорошо охотиться… Еще Мастер Светлана, она делает разные крутые механические штуки. И Заклинатель Забава, она может вызвать хорошую погоду.

Я глянул на Заклинателя. Забаве было лет семь, совсем малютка с веснушками и смешными косичками. Это дите вызывает хорошую погоду?

— Низшая Каста, или Каста Земли… Охотник Мирон, Сеятель Варвара и Ремесленник Тим…

Мирон, кстати, был тем самым краснолицым блондинчиком.

Я выпрямился.

— Где он? Где мой тезка?

За столом мальчишки не было.

Наталья в кои-то веки смутилась. Быстро зыркнула в сторону шалаша из веток и разномастных кусков брезента, который я заприметил еще вчера.

— Он наказан.

— Как это?

— Не уважает кастовость, — неохотно проговорила Наталья-Балагур. — Пропустит завтрак — ничего с ним не сделается. Зато будет знать…

Не договорила. А я не спускал глаз с шалаша. Это что у них, своеобразный карцер?

Матерь Анфиса сказала:

— Со временем научится уважать. Это же дети, вечно бунтуют…

— А без каст никак нельзя? — осведомился я, чувствуя, что залез на зыбкую почву. Однако останавливаться не собирался.

— Иерархия необходима, — спокойно объяснила Анфиса. — Иначе будет хаос, бардак. Во всех коллективах животных в природе есть иерархия. Бывают иерархии двух типов: в виде “закона джунглей”, когда за место под солнцем надо драться, и такая, как наша, когда иерархия зависит от Дара и не требует насилия и сражений.

Я медленно, с расстановкой сказал:

— Вчера я видел насилие. Когда Наташа выгнала Тима с его места у костра.

За столом замолчали. Наташа смотрела на меня чуть испуганно. Отец уткнулся в тарелку — он тут ничего не решает, трутень хренов. Анфиса сверкнула черными глазами в сторону Наташи, и та поспешно сказала:

— Он не против. Такова его судьба.

Хорошо ее обучили, однако!

— Не думаю, что судьба существует, — повторил я слова Павла.

Встал, и все вскинули на меня глаза. Сидеть за этим столом я больше не мог. Тем более наелся. Моя Община — Матери Киры. Здесь я чужой. Мне нужно на юг. На море. Некогда здесь чаи гонять.

— Вы сказали, Анфиса, — сказал я в полной тишине, — что здесь никого не держат.

— Верно, — отозвалась она настороженно.

— Тогда спасибо за еду. За медпомощь благодарить не буду — если б не ваше испытание, помощь мне не понадобилась бы. Я уезжаю. Прямо сейчас.

Матерь и Отец заулыбались. Дескать, езжай, мы не против.

Я продолжил:

— Если мой тезка не против, я заберу его с собой.

— Тим, погоди, — заторопилась Анфиса. Ее смуглое лицо вытянулось.

— Никого не держат! — перебил я. — Или я что-то не так понял?

Ее плечи поникли. Она не хотела со мной спорить. Или не могла. Кирилла не было рядом, а Отец Даниил молчал в тряпочку. До меня вдруг дошло, что они немного боятся меня. Все они. Несмотря на свои сверхспособности.

Я перешагнул через скамейку и, подхватив биту, уверенно зашагал к шалашу. Откинул полог и заглянул внутрь. Внутри в несколько слоев были постелены стоптанные половики и коврики, на них лежал старый матрас без простыни, а на нем сидел Тим и читал книжку. Тоже старую, читанную-перечитанную.

Он удивленно поглядел на меня.

— Хочешь со мной? — отрывисто спросил я. — К морю поедем.

Он заколебался, но ненадолго.

— На автодоме? Хочу!

— Тогда пошли.

— Но Матерь…

— Матерь не против, я все разрулил.

Рот у пацана растянулся до ушей, он шустро выскочил из палатки, но книгу не оставил. Видно, собирался дочитать.

— Подожди-ка минутку…

Я размахнулся битой и врезал по палатке. Она повалилась. Я нанес еще пару ударов, превратив ее в кучу палок и брезента. Починить ее не проблема, конечно, но мне было приятно раздолбать этот “карцер”.

Когда мы проходили мимо притихшего стола, Матерь негромко сказала вслед:

— Во всех Общинах одна и та же система.

— Значит, мы создадим новую Общину, — отрезал я.

Мы сели в автодом, я завел двигатель. Бензина оставалось маловато, но до трассы дотянуть хватит; там заправимся из бензобаков брошенных машин. Тим с восторгом крутился на вращающемся кресле пассажира. С собой, кроме книги, он прихватил потертый кожаный рюкзак. Еще на поясе висел самодельный ножик в деревянных ножнах и мешочек не пойми с чем.

Не без труда развернувшись на берегу, я увидел заросшую травой колею и поехал по ней сквозь лес. Община провожала нас пристальными взглядами. Поняли ли они, зачем я забрал Ремесленника? Понял ли я сам?

Зачем мне этот пацан? Потому ли, что мне страшно одиночество? Или потому, что стало жалко этого представителя “низшей касты”?

Иными словами, для кого я совершил этот поступок — для него или для себя?

Наверное, все-таки для него. Ведь на самом деле я перестал бояться одиночества. Моя жизнь обрела Смысл, и этот Смысл мне не нравился. Его мне навязали, я не просил о нем. Но должен ли нам нравится смысл нашей жизни? Мы не выбираем ни наших имен, ни времени, когда жить, ни страны-родины, ни семьи. Мы — рабы без права выбора от рождения и до смерти. За нас давно все решено.

Я покосился на тезку — тот с таким восторгом смотрел на расстилавшуюся впереди трассу, что я заулыбался. Пусть мы рабы. Но сегодня я вызволил одного мальчишку и разломал один карцер. Завтра, глядишь, разобью еще чьи-нибудь оковы. Посмотрим.

А сейчас мы заправимся и поедем на юг, к морю.

Загрузка...