Тигр-джентльмен

Жан-Мишель Ферре Тигр-джентльмен

Из всех аттракционов мюзик-холла, опасных как для публики, так и для исполнителей, ни один не внушает мне такого сверхъестественного ужаса, как этот старый номер с «тигром-джентльменом». Для тех, кто его не видел — ведь молодое поколение не знает, что такое большие мюзик-холлы, процветавшие после первой мировой войны, — я напомню, в чем состоит этот аттракцион. Но я не смогу и даже не буду пытаться передать то состояние панического ужаса и отвращения, в которое меня приводит это зрелище, словно я погружаюсь в подозрительно грязную и страшно холодную воду. Лучше бы мне не ходить на представления, когда в программу включают этот номер; впрочем, его дают все реже и реже. Но… легко сказать. По причинам, которые я никак не мог выяснить, «тигра-джентльмена» никогда не объявляют заранее, и я не жду его появления. Однако это не совсем так: тайная, едва ощутимая тревога омрачает удовольствие, испытываемое мною в мюзик-холле. Правда, после заключительного аттракциона на сердце у меня становится спокойнее и я вздыхаю с облегчением, но мне слишком хорошо знакомы звуки фанфар и весь церемониал, возвещающий об этом номере, который, повторяю, всегда показывают как бы неожиданно. Как только оркестр начинает играть знакомый вальс, сопровождаемый громом литавр, я уже знаю, что сейчас произойдет; тяжелый груз страха наваливается мне на грудь, и я ощущаю кислый привкус во рту, словно дотронулся языком до электрической батарейки. Мне следовало бы уйти, но я не решаюсь. К тому же никто не двигается с места, никто не разделяет моей тревоги, а я знаю, что зверь уже приближается.

Сначала зал погружен в кромешную тьму. Потом авансцена освещается прожектором, и его жалкий луч падает на пустую ложу, чаще всего совсем рядом со мной. Совсем рядом. Затем пучок света нащупывает в конце прохода дверь, ведущую за кулисы, раздаются драматические звуки валторн, оркестр начинает «Приглашение к вальсу» — и наконец выходят они.

Укротительница — женщина редкостной красоты, рыжеволосая, слегка усталая. Она безоружна: в руке у нее лишь веер из черных страусовых перьев, которым она вначале закрывает нижнюю часть лица; только ее огромные зеленые глаза сияют над темными волнами перьев. Сильно декольтированная, с обнаженными руками, на которых блики света переливаются, словно туман в зимние сумерки, укротительница затянута в романтическое вечернее платье, необыкновенное платье, глубокого черного цвета, с мягким блеском. Оно сделано из невероятно тонкого эластичного меха. А на плечи и платье ниспадают каскады огненных волос, в которых сверкают золотые звезды. Все вместе ошеломляет и в то же время производит слегка комическое впечатление. Но тут не до смеха. Укротительница, играя веером и порой открывая лицо, так что виден красный рот, застывший в неподвижной улыбке, сопровождаемая лучом прожектора, приближается к пустой ложе, если можно так выразиться, под руку с тигром.

Тигр, почти как человек, шагает на задних лапах; он одет, словно денди, с утонченной элегантностью, и костюм его так прекрасно скроен, что под серыми брюками со штрипками, под жилетом, затканным цветами, под ослепительно белым жабо в безупречную складку и под мастерски сшитым сюртуком в талию трудно различить тело зверя. Но видна морда с наводящей ужас усмешкой, безумные, налитые кровью глаза, свирепо ощетинившиеся усы, а из-под приподнятых губ порой сверкают клыки. Тигр выступает неестественно прямо, держа под левой лапой светло-серую шляпу. Укротительница идет танцующей походкой, и, если порой она делает резкое движение бедрами, если ее обнаженная рука напрягается и под бархатом ее смугло-розовой кожи неожиданно проступают мускулы, это значит, что она незаметным и резким движением выпрямила своего «кавалера», который едва не упал на передние лапы.

Вот они возле ложи, у двери, которую тигр-джентльмен толкает когтями, а затем чуть отступает в сторону, чтобы пропустить свою даму. И когда она садится, небрежно облокотившись о потертый плюш, тигр падает возле нее на стул. Тут зал обычно разражается восторженными рукоплесканиями. А я смотрю на тигра, и мне так хотелось бы быть сейчас далеко отсюда, что я готов заплакать. Укротительница с достоинством отвечает на аплодисменты публики, наклоняя локоны, словно охваченные пламенем. А тигр приступает к работе, пользуясь реквизитом, приготовленным в ложе. Он делает вид, что рассматривает публику в лорнет, он снимает крышку с коробки, наполненной конфетами, и предлагает их своей даме. Он достает из верхнего кармана шелковый платочек и вдыхает запах духов, вызывая в публике громкий смех; он делает вид, что читает программу. Затем он, кажется, шепчет укротительнице на ухо какие-то признания. Она как будто оскорблена и кокетливо воздвигает между своей атласной белоснежной щекой и зловонной пастью зверя, усаженной клинками кинжалов, хрупкую преграду — веер из перьев. Тут тигр словно приходит в отчаяние и вытирает глаза тыльной стороной покрытой шерстью лапы.

Во время всей этой мрачной пантомимы сердце мое бьется так сильно, как будто готово разорваться: ведь один я вижу, один я знаю, что вся эта пошлая сцена держится только на невероятно сильной воле, что все мы находимся в состоянии чрезвычайно непрочного равновесия, которое может нарушить любой пустяк. Что произошло бы, если бы в соседней с тигром ложе маленький человек, с виду скромный служащий, этот маленький человек с мертвенно бледным лицом и усталыми глазами, на мгновение ослабил свою волю? Потому что ведь это он — настоящий укротитель, а рыжеволосая женщина — только статистка; все зависит от него, это он делает из тигра марионетку, механическую игрушку, связывая его своей волей крепче, чем стальными тросами.

А если этот маленький человек вдруг начнет думать о другом? Если он вдруг умрет? Никто и не подозревает об опасности, о том, что может произойти в любую секунду. Но я, которому все известно, я представляю себе, представляю… но нет, не стоит представлять себе, на что будет похожа дама, затянутая в эластичный мех, если… Лучше посмотреть конец номера, который всегда восхищает и успокаивает публику. Укротительница спрашивает, не согласится ли кто-нибудь из зрителей доверить ей своего бэби. Кто может в чем-либо отказать такой чарующей особе? Всегда находится доверчивая зрительница, которая протягивает к дьявольской ложе восхищенного малыша. Тигр берет его в лапы и нежно баюкает, глядя на него с вожделением, как пьяница на вино. Под гром аплодисментов в зале зажигается свет, ребенка возвращают законной владелице, и оба партнера раскланиваются, прежде чем удалиться тем же путем, каким они пришли в зал.

Как только за ними закрывается полог, — а они никогда не возвращаются, чтобы еще раз поклониться публике, — громкоголосые фанфары сотрясают воздух. Немного погодя маленький человек сгибается в поклоне, вытирая пот со лба. А оркестр играет все громче и громче, чтобы заглушить рев тигра, который, оказавшись за прутьями клетки, освобождается от оков чужой воли. Он издает адский вой, катается, рвет в клочья изящный костюм, который приходится возобновлять для каждого представления. Он рычит в отчаянии, в бешенстве, словно изрыгает трагические проклятия, свирепыми прыжками в ярости бросается на стенки клетки. А по другую сторону решетки мнимая укротительница торопливо переодевается, чтобы не опоздать на последний поезд метро. Маленький человек ждет ее возле станции, в кабачке, том самом, что называется «За порогом вечности».

Буйный рев, которым разражается тигр, запутавшийся в лохмотьях своего изодранного костюма, даже издали мог бы произвести неприятное впечатление на публику. Вот почему оркестр изо всех сил играет увертюру к «Фиделио», вот почему конферансье за кулисами торопит велосипедистов-комиков поскорее выехать на сцену.

Я ненавижу этот номер с «тигром-джентльменом» и никогда не пойму, как публика может находить в нем удовольствие.