Азъ есмь Софья. Тень за троном

Лето 1677 года

Воин Афанасьевич честь по чести приветствовал датского принца Георга, раскланялся, проговорил все, что по чину надобно, – и с поклоном выслушал ответную речь.

Да, вот так вот.

Датчане сопровождали принцессу до границы, а уж тут, на Руси, он ее обязан встретить да приветить, покамест государь воюет.

А кому ж еще?

Царевнам невместно, царевичи все заняты, Федор в Соловецкий монастырь отпросился съездить, Иван в Португалию собирается, Володя дите пока…

А он все ж таки государев дядька, причем в самом прямом смысле, на тетке государевой женат, дети подрастают… Жаль, отец его сорванцов не видит, вот уж кто счастлив был бы.

Приятные мысли о жене оборвались, когда в комнату вошла принцесса. Воин Афанасьевич хоть и был опытным придворным, а все ж порадовался, что борода, да шапка высокая, да золота много – на первый-то миг оно от лица отвлекает. А на лице том читалась, наверное, жалость.

Ульрика-Элеонора была откровенно некрасива. Костлява, длинноноса, тоща что та жердь… Единственно красивым в ее внешности были глаза. Огромные, ясные, искристые, глубокого темно-серого цвета, они сияли собственным светом доброй души и казались почти черными. И по тому, как говорила она, как двигалась, улыбалась, Воин Афанасьевич распознал в ней умного человека.

А вот сильного ли?

Будет, будет еще время присмотреться, но покамест впечатления сильной и несгибаемой она не производила. Мягкая, добрая, ранимая, очень уязвимая, несмотря на то что росла во дворцах. Бывает же такое чудо! А может, оно и к лучшему? Меньше скандалов в семье будет?

Тут он мог только пожать плечами. Алексей Алексеевич умен, да ведь спать ему с этой девушкой. Со всей ее некрасивостью. И как? А коли любовница у него заведется? Да еще и детей принесет?

Ох, не хотелось бы. Ни к чему на Руси новые бунты. А ведь всем известно, что за своего ребенка любая баба – зверь. Что хочешь сделает и глотку перегрызет. А эта…

Ни единой крамольной мысли не отражалось на лице Воина Афанасьевича, когда тот дарил драгоценные подарки, приглашал дорогих гостей на Русь, извинялся, что государь-де в походе, потому как договоренности с вашим же братом, да-с, его величеством Кристианом, призывают его под знамена…

Уж не обессудьте, гости дорогие, не побрезгуйте нашим гостеприимством…

Все эти игры были хорошо знакомы участникам и шли словно по маслу. Все знали свое место и свои роли в пьесе. Ульрика также разглядывала боярина. И грустно вздыхала про себя.

Не понравилась.

Да, глупой принцессу никто не назвал бы. Она знала, что очень хороши у нее руки и плечи, что у нее густые волосы… Но все равно, не будь она королевской дочерью и сестрой, мало бы кто обратил на нее внимание. Она привыкла и смирилась, будучи неглупой. Но все равно – царапало по сердцу…

А как-то ее еще будущий муж примет? Жениться – одно, а любить? Будет ли у нее хоть иллюзия семьи? Доверия, уважения?

Ульрике было страшновато.

Один Георг был доволен. Ему уже пообещали охоту, подарили сокола, и сейчас они с боярином обсуждали какую-то особо прочную сталь, из которой лили на Руси пистоли. Мужские игрушки.

– Сколько им осталось?

– Дней десять пути.

Ежи Володыевский был спокоен. Ну, турки. И что? Видывали, еще и не таких видывали! И колошматили их в хвост и в гриву, да так, что бежали, тапки теряя! Пяти лет не прошло, как били они это войско на границе Польши.

Ян Собесский тоже был спокоен. Чай, на чужой земле воюет, не на своей. А вот кого снедала тревога, так это Леопольда. Император расхаживал по кабинету как тигр в клетке, блестя глазами.

– Их много, слишком много! Вы справитесь?

– На то Божья воля, ваше величество.

А то чья же? Ежи спрятал в усах усмешку. Божья воля, то верно, а озвучил ее государь Алексей Алексеевич.

– Бить будем, постараемся выбить отсюда, но войск у нас мало, ой мало.

Леопольд недовольно сморщил нос.

Мало?! И что?! Он и так предоставил всех, кого только можно! Целых десять тысяч человек! Ополченцев еще пять тысяч. Немного, конечно, но и сами они пришли не большим числом. А Польшу обороняли – и того не было!

– Я приказал рушить дома за чертой города. Вену они взять не должны, но под стенами могут простоять долго. И чем дольше, тем лучше. До зимы, например.

Поляки переглянулись. Да, если турки не возьмут Вену до зимы, у них начнутся бо-ольшие проблемы. Поди прокорми такую армию да фураж достань!

– Народ послушался. Они верят вам, государь.

– Да, мой народ верит мне. Но есть и те, кто не выдержит тягот осады.

– Примерно тысяч шестьдесят, – кивнул герцог Мельфи.

Раймондо Монтекукколи, назначенный недавно военным комендантом Вены, подходил к делу серьезно. Пушки были проверены и пристреляны, пушкарей гоняли в хвост и в гриву, склады спешно заполнялись…

– Я временно переберусь в Линц вместе с беженцами.

Леопольд объявил о своем решении и ожидаемо увидел на лицах военных облегчение. Все-таки воевать лучше, когда никто высокопоставленный над душой не стоит. Пусть едет.

Леопольд считал так же.

Трусом император не был. Просто искренне полагал, что его жизнь намного ценнее, чем жизни и обычных горожан, и поляков, и русских… Да и вообще – кого можно сравнить с ним? Он император! А эти… быдло и есть быдло. Бабы таких еще не одну сотню нарожают, а вот он…

Император – и этим все сказано. Единственный, уникальный и незаменимый, вот!

Не ожидают же они, что император подвергнет свою жизнь опасности, словно простой солдат? А если с ним что-то случится, кому тогда командовать? Кто тогда будет принимать решения, на чьи плечи ляжет тяжесть Империи?

У него даже детей покамест нет, дочери не в счет! Жена хоть и беременна, но будет ли сын? И вообще – сделать ребенка мало, надо его еще вырастить императором. А это – время, силы, и, конечно, он должен оставаться в живых! Так что самому Леопольду его решение казалось весьма осознанным и взвешенным. А уж что там кто будет о нем думать…

Солнце не волнует, о чем размышляют червяки.

– Сколько ж можно?! Сидим тут, что в клетке!

Девушка, которая расхаживала по комнате, была красива. Синие глаза, темные волосы… Впрочем, две другие ей не уступали. Романовская кровь. Три царевны – Катерина, девятнадцати лет от роду, Мария, семнадцати, и Феодосия, пятнадцати, были хорошими подругами. Сдружились на почве неприязни к старшей своей сестре Софье и были верными союзницами. Понимали, что она сейчас больше брата властна в их судьбе, не любили, злились, завидовали – много чего было. И свобода ее, и супруг – Иван Морозов, и характер, и любовь брата…

Стерва, одно слово! Гадина!

И что самое печальное – умная. Это девочки уже могли оценить и понимали, что Софья заслуживает уважения. От понимания становилось еще горше.

– Кать, а что тебя не устраивает? – Мария была более разумна, чем сестра. Вот Катюшка отличалась более импульсивным характером, а Феодосия свой пока вообще еще не проявляла: мала. – Мы не просто так сидим! Нас учат, к замужеству готовят…

– Вот! А если я замуж не хочу?!

– А кто тебе мешает? Иди в монастырь, чай двери не закроют.

Катя топнула ножкой в дорогом сафьяновом башмачке. Жемчуга на нем было нашито столько, что три семьи год кормить хватило бы.

– Машка, ты не понимаешь? Я хочу замуж, но за того, кого сама выберу! А не Сонька! Не Алешка! Вот!

Мария прищурилась. Катерина была самой неистовой из сестер; Феодосия – самой внушаемой и податливой, Мария же предпочитала слушать и помалкивать. Или подзуживать, как сейчас.

– Кать, а мы сумеем правильно выбрать?

– А что мы – глупее Соньки? Она вот вышла замуж за своего боярина – и живет с ним, не жалуется. Да и тетки…

Катерина не подозревала, что мысли эти были аккуратно вложены в красивую головку неким Сильвестром Медведевым, и возмущалась вполне искренне. Сестры переглянулись.

– Ну… прислушивается-то Алеша не к нам, а к ней.

– Это несправедливо! Гадко!

– Кать, а что ты в делах государственных понимаешь-то? – Феодосия не насмешничала, но серьезность была хуже крапивы. И то сказать, учили их на совесть, а вот в текущие дела все ж не посвящали.

– Да уж научилась бы, чай, не хуже Соньки, – буркнула царевна, но, видя, что сестры ее не поддерживают, с размаху упала в кресло. – Да пес бы с ними, с делами государственными! Но почему и в сердечных делах воли нам нет?

– А ты забыла, что тетка Анна рассказывала? Что раньше царевнам вообще одна дорога была. В монастырь – и все. Или сиди век девкой, в тереме чахни!

– Ты еще вспомни, что при Адаме с Евой было, – сморщила нос Катерина. – Отсталые мы. Вот в Европах царевны и на балах танцуют, и на охоту выезжают! А мы сидим, что те сомы под корягой, мхом покрываемся. Сначала здесь, а потом у мужа в тереме…

– А то и мужа б у тебя не было.

Мария вполне логично отвечала сестре, но безуспешно. Переубедить царевну Екатерину так и не удалось. Та была твердо уверена, что царевны обязаны выходить замуж по любви. Или хотя бы, как в просвещенной Европе, иметь аманта[3]. Это же модно!

Жаль только, что Софья – как собака на сене. Ей можно, а остальным царевнам нельзя! Где справедливость?!

Полоцкий хоть и поплатился жизнью за свою наглость, но трудился не зря.

– Мой повелитель, Перх… порф… Перхтолсдорфе.

Сулейман прищурился на стены города. Ну… так себе. Перед его войском смотрится и вовсе неутешительно. Янычарам – на два часа штурма, и горожане это отлично понимают.

– Прикажи объявить, что если они сдадут город – мы их не тронем. А если нет… я сровняю его с землей, а жителей обращу в рабство.

Гуссейн-паша почтительно поклонился и ускакал.

Спустя пять минут заиграли трубы, забили барабаны, к воротам города поскакали всадники. Ну а там – все понятно. Бургомистр на стене уверял, что стены города высоки, а боевой дух народа крепок как никогда. Сломался на третьем обещании лично его после взятия города растянуть промеж четырех кольев, вспороть живот и насыпать в рану крупной соли. Потому как жизнь одного даже янычара в сто раз ценнее жизни всякой христианской собаки!

Проняло несчастного чуть ли не до мокрых штанов. Так, что почти вымаливал обещание безопасности. И ключи от города сам вынес, на золотом подносе. И кланялся поминутно, и дрожал… А потел и вонял так, что едва лошади не шарахались.

Сулейман милостиво принял ключи, чувствуя даже какое-то удовольствие. Так-то! Кто бы ожидал от бывшего узника?

Янычарам строго-настрого запретили идти в город. Туда был отправлен личный отряд Гассана-паши, и Сулейман признал это мудрым.

Чего уж там – вольница янычарская, она хороша. Сильная, дикая, хищная. Но это как пантеру на сворке водить. Рано или поздно, тебя ли, кого другого, а грызанет. А они сюда пришли надолго. Сулейману очень хотелось верить, что надолго. Взять Вену, оторвать себе кусок Австрии… ну там дальше – как получится. А для этого нельзя оставлять в тылу пожары и ненависть. Их должны… пусть не поддерживать, как не поддерживают их те же валахи, но руку и плеть хозяина они знать обязаны. Это Сулейман обговорил с визирем в первую очередь.

Когда сменяется господин – крестьянин продолжает пахать. А когда его начинают жечь, резать, грабить – крестьянин либо бежит, либо оскаливает зубы ровно та крыса и вцепляется в ногу.

Сулеймана это не устраивало. Ему не нужна была вымершая земля. Подданные – вот кто принесет золото. А для этого их надо беречь. С зарезанной овцы шерсти не получишь.

Войска Сулеймана простояли под Перхтолсдорфе еще несколько дней, согласовывая все и утрясая. Была, конечно, и пара скользких моментов, когда десяток янычар решили погулять по городу, как они это обычно делали – с весельем, грабежом, насилием. А что?

Их же город!

Сдался?

Терпи!

Впрочем, ничем хорошим для буянов это не закончилось. Гуссейн-паша, недолго думая, распорядился повесить негодяев за ноги на воротах. Не из сострадания к жителям города, отнюдь. Но турки пришли сюда основательно. И уходить не собирались. К чему восстанавливать против себя мирное население?