Сергей Гомонов &Василий Шахов Тень Уробороса (Лицедеи) Книга 2. «Эпоха лицедеев»

«Фантастика — это реальность, доведенная до абсурда».

Рэй Брэдбери

«Реальность — это доведенная до абсурда фантастика».

Кейт Макроу-Чейфер


«Робот не может причинить вред человеку…».

Айзек Азимов

СВЯЩЕННИК, ЕГО ПЕС И ФАЛЬШИВЫЙ ДВОЙНИК ДИКА (1 часть)

1. Крестины

Москва, квартира Фаины Паллады, 5 августа 1001 года.


— Тебе сыграть побудку?

Замерцав, неуловимое сновидение растаяло. Я открыл глаза и едва не ослеп от безумного сияния солнца. Мне показалось даже, что я все еще на Колумбе.

Неутомимая Фанни тормошила меня, демонстрируя крошечные часики.

Я приподнялся, отобрал у нее часы и зашвырнул их подальше. Потом откинулся на подушку, поймал жену за руку, накрыл ее ладонью свои глаза. Мы засмеялись. Мне хотелось вернуть ночь и не двигаться еще хотя бы десять минут. Не думать о том, что нужно куда-то ехать, не вспоминать о работе…

— Хорош валяться!

— Фаина, отстань! — я на ощупь нашел на столике тоненькие чистящие пластинки и бросил одну из них в рот.

Пластинка тут же растаяла, а в напоминание о ней остался легкий холодок на губах, нёбе и в горле.

И почему время нельзя приручить?..

— Карди! — жена вырвалась и снова пощекотала меня по ребрам. — Нас ждут!

— Кто? — простонал я, трамбуя подушку у себя на голове.

Страусиная защита была тут же сметена, а я — выкопан из-под подушки:

— Ну я ведь тебе еще ночью сказала: сегодня крестины. У Энгельгардтов. Если мы не явимся, Ясна просто не поймет нас!

— Все как раз наоборот, — пробурчал я, все еще не осмеливаясь открыть глаза: нахальные лучи и так без всякого приглашения лезли под веки сквозь ресницы и пекли кожу. Не думал, что в Москве летом может быть так же жарко, как в Калифорнии. — Нас не поймут, если мы припремся туда с утра пораньше…

— Какое — «с утра»?! — возмутилась Фанни. — Я же тебе показала: время — обед! Вставай!

Это последний день моей командировки! Завтра утром я должен быть на работе. И этот последний день я должен провести черт знает как из-за дурацких крестин у Фаининой подруги, которую я видел прежде всего раз в жизни!

— Вынь моторчик! — я посмотрел на гречанку. И как ей удается хорошо выглядеть с утра после такой сумасшедшей ночи?

— Наконец-то я увидела их! Мои любимые глазки! — она чмокнула меня в веки и, потянувшись, взяла со стола кофе. — Это вам, сэр! Ты стал такой ленивый и спокойный, что я тебя не узнаю! Где ты оставил капитана моего сердца, черт возьми?!

Неужели она и правда выздоровела? Я не верил собственному зрению. Но Фанни, как и всегда, была столь искренна, что сомневаться не приходилось: ей гораздо лучше. Сколько в ней духа!

Я потянулся и с сожалением выбрался из скомканной постели. Болтая ногами, Фаина лежала на животе и через интерлинзу проглядывала какие-то сообщения на компе.

— Ты в душ? — спросила она, даже не оглянувшись. — Подожди, я с тобой!

Основательно залив всю ванную и забросав друг друга мочалками (собственно, обычное начало нашего дня, как и пять лет назад), мы выбрались, наконец, в столовую.

— Куда ты девала вчера мою рубашку?

— Начинается! Ты можешь пожрать, сидя без рубашки? Или мы такие все из себя, что теперь к столу без мундира — никак? — подколола она.

— Трусы снять? — уточнил я, похрустывая гренком.

— Такое солнце светит, а он всё о трусах! Кстати, Яська уже прислала мне гневное сообщение.

— Почему?

— Потому что мы уже должны были выехать к ним!

Я тяжело вздохнул. Мне так хотелось провести этот день тет-а-тет с собственной супругой, но жизнь, как всегда, отвесила мне плюху. И дались Фанни эти крестины! С каких это пор она стала придавать значение всяким условностям?

Порхая по дому в своем сиреневом полупрозрачном халатике, жена собиралась в дорогу. Я с удовольствием наблюдал за тем, как она красится, причесывается, одевается. А одевалась она, как всегда, с завораживающей тщательностью. Зажав во рту расческу, Фанни примеряла на себя кружевное белье и придирчиво смотрелась в зеркала. Как будто кроме меня это кто-то увидит… В процессе натягивания второго чулочка я не выдержал и, несмотря на ее бурные протесты, отсрочил наше появление пред очи Энгельгардтов еще больше. Сопротивлялась гречанка недолго. Интересно, смогу ли я такими методами удержать ее дома на весь день? Хотя вряд ли: после этой ночи я ощущал себя так, будто покатался в центрифуге, включенной на полную мощность.

— Бешеный! — ворчала Фанни, вынужденная начинать свой туалет заново, и между делом показала мне язык. — Бешеный похотливый козерогий бычок! Прав был тот дед-Соколик! Имей в виду, — она ткнула расческой в мою сторону: — еще одно такое поползновение с твоей стороны — и в свой Нью-Йорк ты полетишь в гордом одиночестве!

— Обещаю два. Таких поползновения. Или даже три… Нет, три — это я загнул.

— Ты собираешься или нет?! — в притворной ярости завопила жена.

— Дорогая, а какая губная помада, на твой взгляд, мне пойдет сегодня? — я, подначивая и передразнивая Фаинку, вертелся перед зеркалом.

— Боже мой! — взмолилась она.

Разумеется, я был готов раньше нее, а потом еще и ждал в машине, со скукой разглядывая бегущих по своим делам прохожих. Как все это знакомо! Что, Калиостро, ублажил свою ностальгию?

Фанни стала еще лучше, чем пять лет назад. Она вся светилась.

— Может, не поедем? — с последним проблеском надежды спросил я.

— Ну, Карди, ну, сердечко, ну потерпи, это ведь ненадолго! — коварно засюсюкала она, ласкаясь ко мне в автомобиле. — Я ведь теперь долго их всех не увижу!

Я проворчал что-то вроде — «не больно-то ты переживала, когда долго не виделась с ними и прежде, уж мне ли не знать», но сопротивляться больше не стал. Она предусмотрительная: вытащила из меня обещание вчера, когда я мало что соображал и готов был соглашаться со всем, что бы ни взбрело ей в голову. Никогда не стоит забывать, что все женщины от природы — «провокаторы-манипуляторы». Хитрая все-таки штука — Природа…

* * *

Москва, особняк семьи Энгельгардт, 5 августа 1001 года.

Дом Энгельгардтов находился в самом центре Новой Москвы. Внешний вид роскошного «фамильного особняка» вызвал у меня ощущение кича. Кроме того, дом все еще реставрировали, и нарядность фронтона никак не могла скрыть скрытое строительными лесами и кривыми елями правое крыло. Если «готический дворец» покойной Маргариты Зейдельман навевал мрачные мысли, а внутренняя атмосфера помещений угнетала, то в данном случае никаких эмоций, кроме легкого недоумения и вопроса «зачем?» не появлялось. А может быть, это просто я не выношу чрезмерно больших жилых зданий…

Фанни ускользнула, едва мы припарковались в подземном гараже. Кажется, она хотела успеть переговорить с капитаном Буш-Яновской, но вообще-то могла бы подождать меня.

Я поймал себя на мысли, что ворчу. Не вслух, но с наслаждением. Так было и несколько лет назад. Я был счастлив от каждой минуты присутствия жены рядом со мной — и при этом постоянно бухтел и препирался с нею. Думаю, она сама провоцировала меня на такой стиль общения. Это было вроде игры, вошедшей в привычку. Соблюдение баланса. Суеверное отпугивание завистливых сущностей. Не знаю, чем еще. Но уверен: все неспроста.

Машин в ярко освещенном гараже было пруд пруди. Нового выпуска и старенькие, сверкающие и поблекшие, всевозможные модели стояли в несколько рядов. И даже здесь, в компании со всей этой техникой, будто нелепое напоминание о том, для чего все собрались, на весь потолок был растянут стереослайд с изображением разодетого во все розовое беззубого малыша. Малыш улыбался, словно для рекламы, и все время тянулся рукой куда-то вверх — и так постоянно: сюжет был «закольцован». Все-таки хорошо, что я имел опыт поездки в Инкубатор, иначе не на шутку испугался бы, как такое маленькое и неоформленное существо решились выволочь на всеобщее обозрение. Ведь даже в рекламе снимались дети не моложе трех лет, а в реальной жизни я видел только пятилетних. Слайд оставил у меня впечатление кощунства, и я поспешил к выходу.

Обогнав веселую толпу из незнакомых мне людей, я стал высматривать впереди Фанни и Полину. А попутно, конечно, мое зрение фиксировало все происходящее вокруг: по управленческой привычке я считаю, что большие сборища — это не к добру. На уровне рефлексов. И вряд ли кто смог бы доказать мне, что это не так.

И когда, вывернув из-за дверей, я оказался во дворе особняка, то в груди у меня что-то екнуло.

Это был человек. Человек и собака.

На мужчине было свободное длинное одеяние темно-лилового цвета. Он шел, пряча руки в обшлагах широких рукавов.

А рядом, прихрамывая, трусил крупный зверь, которого я в первый момент и принял за пса. Но при внимательном рассмотрении он оказался волком, длинноногим черным волком с хвостом-лопаткой и открытыми ранами на голенях обеих передних лап. Когда я смотрел на это животное, у меня было ощущение, что зрение мое слегка «плывет». Наверное, обычная голограмма, вроде моей Баст, подумалось мне. Я сумел убедить себя в этом и успокоился. Единственное, что смущало — почему у голограммы на лапах язвы? Для излишней правдоподобности?

Будто уловив мои сомнения, человек остановился и обернулся.

Мой череп прошила боль. Ну конечно, разве она могла дать забыть о себе? Я ведь так давно не испытывал этих поразительных ощущений, когда кажется, будто тебе в черепную коробку всунули еще одну голову, и она там пухнет, движется, тесня твой несчастный мозг.

Наученный прошлым опытом, я наклонился вперед и прижал к носу заготовленный на такой случай платок. В ноздрях стало горячо и мокро. Вот же черт!

Тайфун из чуждых мне воспоминаний закружил в моем полураздавленном мозгу.

Я не успел ухватиться локтем за карниз пристройки и рухнул на колени. Потом уже понял, что рухнул. Только что стоял на ногах — и вот теперь корчусь на плитах, а коленные чашечки дребезжат от удара.

А затем и боль, и тайфун внезапно отхлынули. Человек в лиловом, наклонившись, придерживал меня за плечи. И от него исходила такая сила — мягкая и целительная одновременно!..

— Лучше? — спросил он.

Сквозь рассеивающуюся пелену я увидел черты его лица — что-то птичье, немного хищное, но выражение не отпугивает, а располагает. И в глазах — искреннее сочувствие. Такое редко увидишь у кого-либо в наши дни. Черный волк стоял поодаль и будто наблюдал за мной.

Хорошенькое зрелище мы представляли собою для тех, кто выходил из гаража: стоящий в позе блудного сына крепкий парень с перемазанным кровью носовым платком, незнакомец в одежде древнего монаха и настороженный пес, исподлобья взирающий на этих двоих.

— Простите, святой отец! — сказал я, поднимаясь на ноги.

— Меня зовут Агриппа, — он первым протянул мне руку.

— А это?.. — я кивнул на волка.

— Это… — Агриппа попустил секундную заминку. — Это мой помощник. Фикшен-голограмма.

— Я так и подумал. Благодарю вас.

— Не стоит, — священник вглядывался в меня, будто силясь отыскать какие-то знакомые черты.

Я понял, что наша беседа слишком затянулась, отвлекая меня от моих, а преподобного — от его целей. Наскоро представившись (без упоминания своего рода деятельности), я направился к дому.

Моя супруга и Полина Буш-Яновская тихо беседовали на крыльце парадного входа.

— Хай! — сказал я капитану, с удовольствием разглядывая на ней изумрудно-зеленое платье — непривычное моему глазу убранство суровой рыжеволосой напарницы.

Обе женщины уставились на меня с таким видом, что я поневоле оглянулся: может, эти взгляды адресованы не мне?

— У тебя снова?.. — Фанни приложила пальцы к своей переносице, а Полина слегка нахмурилась.

— Ерунда, — отмахнулся я.

— Как ты?

Я повертел кистью руки, этим невнятным жестом отделываясь от ненужных расспросов. Ну не говорить же им, в конце концов, что хорошо представляю сейчас ощущения Зевса-Юпитера накануне рождения Афины Паллады[1]

— Мне это не нравится, — сообщила Фаина и взяла меня под руку и потянула за собой в дом.

Сопротивления с моей стороны не было. Мне хотелось лечь, свернуться калачиком — и чтобы обо мне забыли на ближайшие несколько часов.

В парадном нас встретила усталая сержант Энгельгардт. Все в доме переливалось голограммами виновницы предстоящего торжества: Полина Энгельгардт, омываемая в ванночке, Полина Энгельгардт, размазывающая питательную смесь по себе и Ясне, Полина Энгельгардт в гневе и радости…

— Культ Энгельгардт-младшей? — насмешливо уточнила Буш-Яновская у меня за спиной.

Яся немного смутилась:

— Это мама…

Договорить она не успела. Дом пронзил истошный вопль. Ч-черт, моя голова едва не разлетелась на тысячу кусков.

— Чего это? — послышался голос Валентина.

— Не обращайте внимания, — вздохнула Ясна. — Это просто папа не дал дочери погремушку…

Следом послышались препирательства взрослых — женщины и мужчины. Я зажмурился, иначе глаза мои от такой акустики могли бы запросто вывалиться из глазниц.

— А это бабушка ругает папу за то, что он не дал дочери погремушку… — продолжала комментировать сержант, болезненно кривясь.

Несколько роботов, топоча, побежали вверх по лестнице.

— А это роботы побежали с успокоительным к бабушке, которая ругает папу за то, что он не дал дочери погремушку…

— В доме, в котором живет Энгельгардт, — завершила Фанни, переиначивая строчки нашего с нею любимого стиха из архивов Наследия. — А что, они всегда так орут?

— Это — орут?! — с отчаянием и снисходительностью, которые парадоксально сочетались в ее голосе, переспросила Ясна, провожая нас в зал. — Фанни, поверь мне, это они еще тешатся.

Остальные гости, как и можно было предположить, замерли и напряглись. При появлении хозяйки они стали бросать на нее вопросительные взгляды.

Я поспешно уселся в уголочке на диван. Этот дом напоминал старинный музей. И уюта в нем было ровно столько же. Даже будь он моим, я чувствовал бы себя в нем чужим. Похоже, сержант была солидарна со мной в этом отношении. Здесь повсюду чувствовалась властная рука ее родительницы.

Ор пошел на убыль.

— Бабка ни в чем ей не отказывает, — прошептала Ясна. — Я не знаю, что буду делать, когда этот деспот начнет ходить…

— Отправь в молекулярку свой табельный плазменник, — дала совет Буш-Яновская.

— У меня его еще нет.

— И в какую веру ты собираешься крестить дочь? — поинтересовалась Фанни.

— Спроси что попроще, — Ясна ответила сразу и ей, и нескольким гостям, коих, по-видимому, этот вопрос интересовал.

Ума не приложу, в какую веру может окрестить фаустянский священник. А то, что Агриппа — фаустянин и что он приглашен сюда именно для обряда, я нисколько не сомневался. Допустим, мы с Джокондой и ее ребятами были по обычаю обращены в католичество, причем в раннем детстве. По обычаю — это оттого, что института церкви как такового в Содружестве не существовало. Религии никто не упразднял, но церковь уже не имела того веса в политической жизни общества, как, скажем, еще тысячу лет назад. Это если верить официальной истории. Хотя, быть может, на самом деле все было иначе, ведь до нас дошли во многом противоречивые сведения о тех смутных временах…

…Каждый шорох отдавался у меня в голове, будто обвал в горах, каждый высокий звук втыкался в мозг, словно сверло от пневмодрели. Вот и сейчас я слышал, о чем спорила группа молодых людей богемного вида и бормотали сидящие у окна пожилые мужчина и женщина. Молодежь рассуждала на тему того, что хозяин этого дома пишет свои картины в духе ассимилятивизма, что, дескать, очень сильно отличается от ассоциативизма, аутотехнизма или кибермедитативизма. Для меня это было полнейшей абракадаброй, которую я постарался побыстрее вытрясти из головы и в дальнейшем пропускать мимо ушей. А вот разговор старшей пары мне чепухой, засоряющей мозги, отнюдь не показался.

— …едва покинули на челноке «Золотой Галеон»… — говорила женщина, судя по манерам и взгляду — старший офицер Управления. — И сопровождалось тем же: яркая вспышка, а потом откуда ни возьмись — как будто черная дыра…

— И челнок не нашли?

— Разумеется, нет! И «Галеон» так дернуло, что потом пришлось возвращать на орбиту…

Я как бы невзначай подошел поближе.

— Вот уже сутки ищут… — качая головой, посетовала женщина.

Кажется, я понял, о каком «Галеоне» шла речь. Это одно из увеселительных орбитальных заведений, гостиница-казино-ресторан на космической станции. Среди моих коллег бытовало и другое название этого ресторана — «Золотой гальюн». Заимел себе сомнительную славу он за счет препаршивого обслуживания и несоблюдения санитарных норм (хотя, насколько мне известно, гальюны драятся на суднах не менее тщательно, чем палубы и все остальное, так что сравнение это весьма спорно).

Кто-то из шутников-программистов ежегодно запускал в Сеть ГК смешные картинки, часть которых была связана с «Галеоном» и пародиями на их саморекламу.

Но беспокоило не это. Офицеры говорили об исчезновении какого-то челнока, стартовавшего с «Галеона». Что самое важное, «симптомы» этого исчезновения в точности повторяли другие, восьмидневной давности — когда в системе Касторов пропала «Джульетта» с Александрой Коваль и фальшивым контейнером на борту.

Однако более серьезных сведений из их беседы я не почерпнул: все остальное сводилось к предположениям и вздохам, мол, вот в наши времена работали совсем иначе и уже давно раскрыли бы все эти преступления, кто бы их ни творил. Из этого я понял, что оба собеседника — отставные офицеры ВО и, скорее всего, сослуживцы Ясниной матери.

— У меня нормальное, это у тебя перекошенное!

Я «отпустил» тему «Галеона», расконцентрировался — и тут же услышал писклявые голоса двух детей. Они вертелись перед зеркалом и дразнили друг друга.

— Нет, у тебя! У тебя глаз прищурен, волосы набекрень и рот кривой! — спорил с девчонкой лет семи ее, судя по внешнему сходству, братец. — И у дяди — тоже! — понизив голос и думая, что я его не слышу, мальчишка показал на мое отражение.

Мне стало смешно. Но и меня в их возрасте очень увлекал эффект зеркала, когда твое лицо в отражении кажется тебе обычным, а лицо твоего соседа — перековерканным асимметрией.

Я знаю только одного человека, над которым этот закон не властен. Мой отец. И это не первая и далеко не последняя странность Фреда Лоутона-Калиостро.

Сколько себя помню, меня воспитывал отец. Даже при общении с мамой меня частенько посещала нелепая фантазия, что у нее за спиной находится папа и управляет ею, как марионеткой. Облик мамы плавился, тёк в моем воображении, а на ее месте проступала сильная, уверенная в себе женщина-воительница — как раз этого в чересчур мягкой Маргарет и не хватало. С тетей Софи ситуация была обратная: если Фред присутствовал при наших с нею встречах, то тетка становилась мягкой, любящей женщиной, которую я в детстве однажды нарисовал златовласой принцессой и подписал: «тетя Софи». Никто не поверил этому образу, в том числе и она сама, лишь отец снисходительно усмехнулся и похлопал меня по плечу.

Я вспомнил бы еще многое, ибо мысли в моей воспаленной голове путались и толкались, но в зал наконец-то вошли священник Агриппа и его фикшен-голограмма. Тут мне почудилось примерно то же, что я описал несколькими строчками выше. Черный голографический волк, если не смотреть на него в упор, «плыл» и менялся. Может быть, вследствие травмы двухлетней давности я и рехнулся, но, стоило мне чуть-чуть отвести взгляд, пойманный боковым зрением зверь начинал распрямляться и вырастал, становясь выше самого Агриппы.

Но остальные ничего не замечали, и потому я списал свои иллюзии на игру больного воображения. В конце концов, моя мама тоже никак не походила на воинственную амазонку, а тетя Софи — на нежную принцессу с рыжими локонами…

По широкой лестнице в зал спускался молодой мужчина и женщина преклонных лет с пылающим яростью лицом. На руках у женщины лежало что-то ярко-розовое. Следом за этой недовольной друг другом четой плелась киборг-челядь.

— Это Пенелопа Энгельгардт, — беря меня за руку, шепнула Фанни. — Майор ВО в отставке. Была очень недовольна, что Яська пошла с нами в спецотдел… А это — Витька, Яськин муж, художник… Ну, что я тебе говорю, сам знаешь…

Она права: я знал все о семье Энгельгардт через Фанни, побывав ею и заполучив многое из ее мыслей. Эх, жаль, что сейчас, после восстановления памяти, мне уже не удастся преобразиться в мою жену и «подглядеть» еще разок!

«Синты» подвесили посреди зала большую посудину из тех, какие попадались мне в детройтском Инкубаторе. Кажется, педиатр называла те штуковины колыбелями. Правда, энгельгардтовская колыбель была позатейливее казенной инкубаторской, да еще раскрашена в небесно-синий цвет с белыми облачками на бортах. Кроватки репроцентра представляли собой стандартно прозрачные вместилища из того же материала, из какого делались «аквариумы-пробирки».

— Вот наш ангелочек! — просюсюкала Пенелопа Энгельгардт, демонстрируя всем захныкавшую внучку в розовом комбинезончике.

Друзья и подруги Энгельгардт-старшей подступили к ним и принялись изъявлять восхищение, причем половина откровенно фальшивила, созерцая непривычно маленькое и пугающе хрупкое существо.

Тем временем художник Виктор Хан пожал руки нам с Валентином Буш-Яновским, а фаустянин Агриппа приблизился к небесно-облачной колыбели и показал, что пора бы уложить в нее девочку.

— Слышал, на Фаусте женщин нет, — с подкупающей прямотой пробубнил Валентин, наклоняясь к нам с Виктором. — А как же они живут-то без этого самого?..

Полина почти незаметно пнула его под щиколотку и заулыбалась поглядевшему на них святому отцу.

— Мне придется капнуть на нее водой, — тихо произнес священник, поглаживая ручку малышки. — Поэтому нужно расстегнуть на ней одежду… Вы не возражаете?

Волк выпустил язык и растянулся на полу под висящей в воздухе колыбелькой. Стараясь не отвлекаться на него, я, напротив, сам того не желая, все время замечал краем глаза его призрачные метаморфозы. Вот некто на его месте уселся на пол в позу лотоса и замер в спокойном ожидании. Это никак нельзя было списать на тот же эликсир Палладаса (если допустить, что им мог воспользоваться кто-то еще): преображенный при помощи этого вещества не вызывает своим видом подобных галлюцинаций. Но ведь и нормальная голограмма их не вызывает! Что-то здесь нечисто!

Агриппа начал что-то говорить, негромко и чарующе. Почти все произнесенные им слова походили на кванторлингву, но ритмика речи отличалась от нее. По напевности этот язык был сродни итальянскому. Так я впервые в обиходе услышал умолкнувшую более двух тысяч лет назад латынь…

Да, именно латынь была первоосновой общеупотребительного языка Содружества. Кванторлингва — это синтетический язык заимствований, облеченных в псевдо-латинское звучание. Если считать термины и жаргонизмы, ее словарь насчитывает около девятисот тысяч лексем.

— «Отворотишься от презлого и потянешься ты к свету»… — приблизительно так перевел я одну из фраз Агриппы.

И тут мне показалось, что за окном промелькнула какая-то тень. Да-да, и при ярком солнечном свете я не успел разглядеть того, кто скользнул мимо окон снаружи! И встревожило увиденное не только меня. Подняв морду с пола, в ту же сторону уставился и Агриппов пес.

— Amen! — наконец произнес святой отец.

В воздухе закачалась сонливая тишина.

Агриппа извлек из складок в своем одеянии ярко блеснувший серебряный медальон на цепочке.

— Дочь моя, Поллинария! — продолжил священник на кванторлингве, держа медальон над обрызганным водой ребенком в подрагивающей колыбельке. — Ты пришла на эту землю с определенной для тебя миссией. Так выполни же свой долг, как пристало истинному господнему созданию! Аминь!

— Это макрос… — хрипло проговорил я на ухо жене, следя за раскачивающимся медальоном и досконально припоминая одно из своих видений, где «макрос» был золотым, а я вот так же лежал в пеленках и мне хотелось кричать и плакать от слепящих бликов и холодной воды, которой меня облил Агриппа…

— Какой макрос?

— Эта штучка, медальон. Это серебряный макрос. Мальчиков крестят золотым…

Мой голос срывался. Я чувствовал опасность. Она не была связана с этим фаустянином, его волком или шнырявшей под окнами тенью в одежде средневекового монаха-бенедиктинца. Все гораздо хуже: ощущения были сродни тем, что пришли ко мне перед штурмом «подсолнуховцами» нашего гидрокатера на Колумбе.

То, что случилось спустя несколько секунд, больше напоминало кошмарное наваждение, но оно оправдало мои предощущения…

…С оглушительным грохотом стекла в окнах разлетаются на куски. Священник подхватывает колыбель и закрывает собой завопившую девчонку.

Часть зала заполняется густым белым дымом, и я вижу, как люди валятся, едва вдохнув его. Волк с ревом выпрыгивает в расколотое окно. Дом оглашается тревожной сиреной.

Я натягиваю на нижнюю часть лица маску, выхватываю плазменник, Фанни с Ясной почти одновременно бросаются к Агриппе, на подоконнике возникает темная фигура монаха-бенедиктинца. Он легко отталкивается, прыгает в комнату, поверху облетая расползающееся облако дыма. Пенелопа Энгельгардт и ее сослуживцы падают, усыпленные.

— Дик, вытяжку! — слышу я знакомый голос: это кричит приземлившийся на обе ноги «бенедиктинец».

С его головы спадает капюшон. Я вижу лишь, как взметываются длинные волосы Элинора и, еще не осознав, что его самого здесь просто не должно быть, бросаюсь в прихожую, чтобы активировать вентиляционную систему. Последовательность моих мыслительных и физических перемещений настолько ускоренна, что не успевают пряди волос юного фаустянина упасть ему на плечи, как я уже срываю защитную панель с резервного пульта управления…

Все, кто не уснул от газа, бросаются в коридор под лестницей, вслед за Элинором, Фанни, Ясной и бегущим с колыбелькой в руках Агриппой.

Я включаю вытяжку, и дым широким плотным столбом подпрыгивает вверх, к раскрывшемуся в потолке люку. А в это время дом наполняется топотом. В окна запрыгивают какие-то вооруженные люди в защитных масках.

Мы с Полиной, не сговариваясь, отступаем в коридор. Слишком опасно стрелять здесь.

— Священник уходит! — орут сверху.

— Охренеть! — огрызается Полина, включая мини-купол оптико-энергетической защиты и оставляя его позади, как преграду для преследователей. — Так им Агриппа нужен?

Я вталкиваю бывшую напарницу в нишу, спрятанную в самом темном углу поворачивающего налево коридора, ныряю туда сам, блокирую дверь изнутри — и мы оказываемся в коридоре-ответвлении, довольно круто спускающемся под землю…

…Судя по голосам и детскому плачу, наши убежали еще недалеко. Я едва не споткнулся о брошенную колыбель. Агриппа догадался вытащить оттуда маленькую Полинку, и бежать им стало много легче.

Ч-черт, значит, этим, в «черном», был нужен священник? Но зачем устраивать штурм целого дома, когда Агриппу проще было бы подловить где-нибудь в тихом и уединенном месте?

Мы с Полиной включили фонари на трансформировавшемся оружии. Сейчас нам важнее свет. И, пожалуй, карта этого подземелья.

— Здесь целая сеть ходов! — прижимая к себе дочь, объяснила Ясна, когда мы приостановились, выбирая направление. — Это еще от прошлой эпохи. Куда идти — не спрашивайте, не знаю.

Я помахал фонарем, выискивая фигуру «монаха-бенедиктинца»:

— Где Элинор?

Услышав мой вопрос, Агриппа сильно вздрогнул и обернулся.

Выяснилось, что в темноте да в общей суматохе никто не обратил внимания, как Элинор исчез.

— Это был Элинор? — спросила Фанни, жестами изображая капюшон и длинные волосы.

— Да. Где он? Видел кто-нибудь?

— Меня больше интересует, где мы! — громко шлепая по слякоти, отозвался гигант Валентин. — И какого черта происходит — меня тоже беспокоит!

Как назло, снова раскричалась дочка Ясны. Отойдя в сторонку, Буш-Яновская дополнительно вызвала подкрепление на случай, если сигнал тревоги, который я отправил из дома, включая вытяжку, был нейтрализован противником.

Тем временем я догнал бредущего впереди процессии Агриппу и тихонько спросил:

— Падре, быть может, вы мне разъясните, что произошло и куда подевался Зил Элинор? Ведь это один из ваших послушников, не так ли?

Спрятав руки в обшлагах рукавов, священник кротко кивнул, а затем пробубнил:

— Я не знаю, кто напал, и не заметил, как исчез Зил…

— Вы прилетели за ним?

— О, да.

Я почувствовал руку Фанни в своей ладони. Энгельгардты и Буш-Яновские под вопли маленькой Полины плелись позади нас.

— Зил у вас? — с надеждой спросил священник.

— Предлагаю остановиться и сориентироваться, — не ответив на его вопрос, я обернулся и приподнял фонарь. — Иначе мы здесь запросто заблудимся.

Беда в том, что каменная труба, по которой мы шли, постоянно разветвлялась. Круглые проходы кое-где были закрыты полуразрушенными металлическими решетками, а кое-где зияли пустой чернотой. И хотя мы выбирали основной рукав коридора, вероятность заплутать была немалая. Хуже того: ход расширялся и спускался все ниже под землю, постепенно превращаясь в пещеру. Где-то спуск был ступенчатым, выложенным из каменных кирпичей, где-то просто вел под уклон, а мы рисковали поскользнуться на влажной глине. Мечущиеся то здесь, то там серые тени оказывались крысами.

Выбрав более или менее сухое помещение, где было чуть светлее благодаря известняковым плитам, покрывавшим стены, я вытащил ретранслятор и, отойдя в сторону, связался с Нью-Йорком.

Миссис Сендз была встревожена:

— Риккардо, арестованный Элинор исчез из изолятора. Вылетайте немедленно!

— Разумеется, мэм! Но нам не помешает…

— Подождите, капитан!

Изображение померкло, стало темно: майор переключилась на другой канал. Минутная пауза — и голограмма засветилась вновь:

— Капитан, тревога с Зилом Элинором была ложной. Скорее всего, «контры» что-то напутали.

— Так он на месте?! — я не поверил своим ушам, а потом отмахнулся: вот уж в данном случае Элинор, которого мы видели в доме Ясны, вполне мог оказаться голограммой. Другое дело — кто ее прислал?

— Да. Только что сообщили.

— Мэм, нам тут не помешает подкрепление. Мы сейчас в катакомбах под Москвой…

— Где?!

— В подземных катакомбах Москвы, — (съездили, называется, на крестины!). — На дом Энгельгардтов напали неизвестные. Предполагаю, что это очередная акция людей Эммы Даун. Оповестите генерала Калиостро, пусть примет решение. Возможно, здесь потребуется вмешательство «Черных эльфов».

— Я выйду на связь через десять минут, Рикки. Старайтесь не применять ОЭЗ, иначе не пробьюсь через экран…

ОЭЗ… Да если бы она еще была у нас! При отступлении Буш-Яновская оставила пульт в коридоре, а свой на столь безобидное мероприятие я не брал.

В общем, я переменил свое мнение относительно излишней помпезности дома Энгельгардтов. Не знаю, какую функцию он выполнял в прошлом тысячелетии, но сегодня он послужил нам исправно…

У кого-то из-под ноги выскочил камешек и с громким цоканьем покатился в канаву.

— Падре, — сказал я, снова подступая к священнику. — Изложите ваши соображения на тему того, почему мы все здесь, а за вами гоняются незнакомцы в черном!

— О том, что я ищу Элинора, знает только Максимилиан Антарес, — шепнул Агриппа. — Думаю, он замешан в этом деле…

— Вы понадобились Антаресу из-за Элинора?

— Боюсь, не только я, капитан. Боюсь, вы тоже. И, боюсь, не только Антаресу. Оттого нападение было таким дерзким…

— Это не первое дерзкое нападение за последний месяц, падре… — угрюмо проворчал я, памятуя перестрелку на даниилоградском катере посреди океана.

2. «Серые» люди

Неизвестно где, неизвестно когда.

Ника Зарецкая помнила только то, как она ехала в громадном транспортере и беззаботно болтала с водителем-«синтом» по имени Тибальт, Ти. Потом… потом вспышка молнии, помутнение рассудка, краткий сон, в котором она видела себя висящей в мрачной пещере. Пещеру освещало маленькое озерцо и сверкающие нити, коими были оплетены другие люди. Да и сама Ника была замотана такими же путами.

— Домини-и-ик! — закричала она, вспоминая своего парня, с которым они расстались всего несколько часов назад. Или не часов — дней? Лет?

Осознание того, что она даже не представляет, сколько минуло времени, шокировало Зарецкую куда сильнее, нежели пленение, пещера и светящиеся путы.

— Доминик! — выкрикнула девушка и этим разбудила себя.

Пещера канула в мистический мир сновидений. Ника не была связана и лежала, а вовсе не висела. Лежала на странной высокой кровати, а под коленями ее торчали металлические подпорки наподобие тех, что встраиваются в гинекологические кресла. Соответственно, ее ноги были разведены в стороны. Девушка почувствовала себя невыносимо униженной, словно во всем происшедшем присутствовала ее личная вина. Вот только в чем — «происшедшем»? Ника не знала. Она была уверена, что во время сна с нею сделали что-то очень мерзкое. В книгах Наследия она читала об изнасилованиях и никогда не могла представить себе, что чувствовали испытавшие это. Сейчас студентка Академии ВПРУ понимала их. Ее состояние усугублялось тем, что она пребывала в полном неведении.

Проведя рукой по телу, Зарецкая обнаружила, что белья на ней нет. Никакой одежды, кроме широкой тонкой сорочки пуританского покроя: наглухо застегнутый ворот, длинные подол и рукава…

В воздухе витал запах вековой сырости.

Неуклюже выпростав затекшие ноги, Ника соскочила на ледяной каменный пол. Помещение было просторным и донельзя мрачным. Каменный мешок. По углам ютилась скудная, грубо сколоченная мебель — стол, два табурета, шкафчик без дверец и всего с двумя полочками, а также кровать (не считая той, с «подпорками», посреди комнаты, рядом с которой деревянная выглядела доисторической рухлядью). Тусклый свет лился из-под потолка сквозь незастекленное малюсенькое окошечко. Дотянуться до него рукой Ника не смогла, даже забравшись на табурет, который перед этим взгромоздила на кровать. Затворница отчего-то поняла, что покинуть это место через дверь ей не дадут.

Покуда она балансировала на неустойчивом табурете, низкая деревянная дверь, снаружи окованная металлическими пластинами, отворилась. В комнату молча и деловито вошел человек в бесформенной серой одежде. Он свернул простыни, спрятал их в непрозрачный мешок, затем бросил этот мешок в отсек под лежаком и, ухватив кровать за «подпорки», покатил ее в коридор.

— Эй! — озадаченная манипуляциями неведомого посетителя, Ника не сразу нашлась, что ей делать. — Эй, откройте!

Но к тому моменту, когда она всем телом шмякнулась на захлопнувшуюся дверь, шаги серого человека и грохот кровати-каталки звучали уже далеко.

— Откройте! — Зарецкая колотила дверь ногами и руками, разбивая суставы.

Боли почти не ощущалось: по ногам, онемевшим от холода и неудобного положения, бежала противная щекотка.

Они не посмеют! Это нарушение Конвенции! Вот только бы сбежать отсюда — и она пожалуется… пожалуется во все инстанции, и их сурово накажут за насилие над человеком!

Но кто — эти они, как отсюда сбежать и как добраться до тех самых инстанций, ослепленная гневом девушка не представляла. Ника задыхалась от ярости и отрывисто выкрикивала угрозы. Ей никто не отвечал. Примерно через четверть часа, измотанная, Ника осела на пол и бессильно зарыдала.

Один из каменных блоков у самого плинтуса в дальней стене ушел внутрь, провалился, а вместо него из темноты выехал поднос с какой-то утварью: глиняным горшком, миской, металлической ложкой и высокой никелированной кружкой.

Отшвырнув в сторону поднос, Ника рухнула на четвереньки и закричала в темноту провала:

— Для чего меня похитили? Скажите хотя бы одно — для чего? Зачем?!

Ответом ей послужил глуховатый скрежет резко задвинувшегося на место камня стенной кладки. Девушка попыталась выпихнуть его обратно, но не тут-то было: блок даже не дрогнул.

В новом приступе ярости Зарецкая вскочила, пнула черепки расколотого горшка, раскатила остальную посуду по всей комнате.

Серый человек, безмолвно приникший к двери со стороны коридора, услыхал ее отчаянный вопль:

— Тва-а-а-ри-и-и!

И улыбнулся не без удовольствия.

3. Пророчество

Москва, 5 августа 1001 года.

Мы ощутили себя в безопасности лишь после того, как в результате длительных переговоров по ретрансляторам выбрались на поверхность, отмотав под землей много миль.

Снаружи темнело.

Выходом на свет божий служило старинное строение, которое во времена оны являлось бункером-бомбоубежищем. Оценить преодоленное расстояние я смог лишь тогда, когда огляделся: мы дошли по коридорам почти до Звягинцева Лога — предместья города, где находился дом Буш-Яновских.

Нас встречали московские коллеги-спецотделовцы, а вся местность патрулировалась отрядами Военного Отдела.

Известка и пыль сыпались с нас при каждом движении, как скорлупки с Порко-Витторио, а судя по гримасе, которую скорчила Лида Будашевская, приблизившись к нам, одежда и волосы наши пропитались омерзительными запахами подземелья. Но сильнее всего мы намучились с Ясиной изголодавшейся дочерью, которую приходилось передавать из рук в руки, слушая при этом душераздирающие рулады несчастного младенца. Энгельгардтов, доведенных до изнеможения еще дома, буквально шатало, и Фанни с Полиной волокли Ясю под руки по оставшимся до поверхности ступенькам бомбоубежища. Жаль, что мы поздно выяснили одно обстоятельство: на руках у священника ребенок почти не плакал. Стоило Агриппе взять юную Энгельгардт, вопли прекращались. Тем не менее, нести ее все время, без подмены, не мог никто, даже гигант Валентин. Одно дело — в обычных условиях, и совсем другое — будучи в постоянном напряжении на скользких поворотах коварных подземных галерей. Нас едва не завалило трухлявой облицовкой бывшей станции метро, трижды пришлось разгребать засыпанные проходы в вонючих канализациях, дважды — возвращаться, потеряв в общей сложности полтора часа, из-за того, что расчистить коридор оказалось невозможно.

Иными словами, сказать, что мы устали хуже чертей — это не сказать ничего. Но направления, оговоренного с коллегами, мы держались до конца и покинули «тайную» Москву победителями.

— А спелеологам ордена полагаются? — кисло пошутил Валентин Буш-Яновский и отряхнулся, распугивая женщин-спецотделовок.

— Меня сейчас больше интересуют ванна и ужин! — отозвалась Полина, усаживаясь во флайер предпоследней, перед мужем: уж им-то лететь было совсем недолго. — Даже знать не хочу, что там произошло!

А вот я знать хотел. И Фанни тоже.

Я слишком поздно понял, что священника Агриппу увезли в отдельном флайере. Когда нас высаживали на крыше Фаининого дома, а я трясущимися от слабости руками пытался подкурить сигарету, моя жена спросила:

— Где Агриппа?

Я вскинул голову, но Лида Будашевская успокоительно заверила:

— Священником займутся на Хранителей, не переживайте! Эти будут вас сопровождать! — она сделала знак пятерым парням из ВО, и те выпрыгнули из машины вслед за нами. — Вы в безопасности. Самолет будет в двадцать три двадцать, вас доставят в аэропорт на таком же флайере.

— Лейтенант, — я насколько мог учтиво взял под руку Будашевскую, в упор не замечая, как покривилось ее лицо от вида моих черных от грязи пальцев и ладоней. — А зайдемте-ка к нам на ужин!

— Но, капитан!..

— Я приглашаю, приглашаю! — заверила Фаина, прилепляясь к Лидии с другой стороны.

Будашевская беспомощно оглянулась на коллег и показала им ждать ее возвращения.

После подземки я чувствовал себя на крыше несколько неуютно. Мы с Фанни даже не рискнули сесть в специальный боковой лифт и выбрались через «рубку» — стеклянную надстройку, закрывавшую лестницу в подъезд. Лидии пришлось спускаться за нами.

— Ребята, я вам ни слова не скажу, пока вы не помоетесь! — едва зайдя в квартиру и зажимая нос, простонала лейтенант, не желая отвечать ни на один из наших вопросов. — Это невыносимо!

— Фанни, проследи, чтобы она не сбежала! — попросил я жену и быстренько сбегал в душ.

Пока сменившая меня Фаина совершала водные процедуры, я усадил гостью на кухне, быстро приготовил ужин на троих (не кормить же теперь всю толпу, засевшую на крыше и под дверями в подъезде!) и между делом светски поинтересовался:

— Вам с корицей или без?

— Вы о чем? — не поняла Лидия.

— О глинтвейне.

— Ну нет, только не в такую жару!

— О'кей, тогда перейдем к делу. Удалось задержать кого-нибудь?

Будашевская поджала ноги под стул и покачала головой:

— Нет. Как сквозь землю провалились… — и тут же оговорилась, поглядев на меня: — В прямом смысле слова, а не так, как вы! Гости и Пенелопа Энгельгардт только-только начали приходить в себя, но не думаю, что они окажутся чем-то полезны. Если они уснули сразу, то вряд ли смогли разглядеть нападавших.

— То есть, мы снова в полной заднице? — возникая в дверях, уточнила Фаина и закрутила на голове сиреневое махровое полотенце под цвет халата. — Класс! Супер-класс!

Лидия нахмурилась:

— В полной, не в полной, а перестрелка там была…

— Между кем и кем? — сразу спросил я, с недовольством чувствуя, как возвращается ко мне проклятая головная боль.

— Не могу сказать. Эксперты взяли кровь на анализы, ждем результатов…

— Какую кровь? — дуэтом спросили мы с женой.

— На площадке за гаражной постройкой обнаружилось пятно крови и капли, свидетельствующие о том, что раненый покинул это место либо самостоятельно, либо с чьей-то помощью.

— Собака Агриппы? — Фанни встала позади стула, на котором я сидел, и положила руки мне на плечи.

— Ты что, Фаина, это же голограмма! — я попытался обернуться, но гречанка не позволила: насильно отвернув мою голову, она продолжала массировать мне шею с таким энтузиазмом, что я начал опасаться за свой позвоночник.

— Лично я так не думаю, — заявила она. — Эта чертова штука и на собаку-то не похожа… Да сиди же ты спокойно!

— Когда будут результаты, лейтенант?

Лидия пожала плечами и вытащила свой ретранслятор:

— Сейчас узнаю.

Она предусмотрительно вставила в глаз линзу, чтобы мы не стали свидетелями всего разговора. Пока Будашевская «отсутствовала», я, балуясь, сунул руку под Фаинин халатик и ущипнул жену повыше колена, за что незамедлительно схлопотал от нее досадливый шлепок по плечу.

— Кровь была человеческой, — лейтенант спрятала линзу и ретранслятор. — А развернутый анализ будет завтра к утру.

Я тоскливо взглянул в темное окно. Тьерри Шелл и его подчиненные работали куда быстрее, чем их московские коллеги.

— Так… Значит так, лейтенант, — я поднялся, усадил на свое место Фаину и прошелся по кухне. — Результаты — в нью-йоркскую экспертную Лабораторию. Сразу, как только будут получены. Лично господину Шеллу, руководителю. Затем… Прошерстить все вокзалы и аэропорты Москвы на предмет регистрации вот этого человека, — я слил на портативный комп Будашевской информацию со своего браслета.

— Кто это? — разглядывая стереоснимок, уточнила Лидия.

— Некий Зил Элинор. Но совсем не обязательно, что под этим же именем он прошел регистрацию в Москве. Кстати, отрядите для этого дела только самых проверенных людей, лейтенант.

— Слушаюсь. Кому докладывать о результатах?

— Вашему шефу, капитану Буш-Яновской. Полковник Смелова пока не заступила на пост Лоры Лаунгвальд, не так ли?

— Совершенно верно, капитан Калиостро. Церемония на следующей неделе.

— Это неважно. Отчитывайтесь покуда перед своим капитаном, там будет видно. И вообще — приятного аппетита, дамы!

Я помнил сибирячку Эвелину Смелову. Приятная женщина, моя тетка также отзывалась о ней лучшими словами. Московскому ВПРУ, пожалуй, наконец-то повезло. Жаль, Фаине уже не придется поработать под начальством Эвелины: о таком шефе можно лишь мечтать. Честная, сильная и в то же время очень женственная, Смелова была, кажется, идеалом настоящего «силовика».

Часы, оставшиеся до самолета, мы с женой провели в сборах. Да нет, дело не в вещах, по поводу которых обычно происходят разногласия между отправляющимися в вояж супругами. Фанни у меня девушка мобильная, наскоро покидала в сумку необходимую одежду — да и все. Гораздо дольше мы искали различные деловые документы, которые в перспективе могут понадобиться как ей, так и ее отцу, ныне уже приступившему к работе в нашей Лаборатории. Не сажать же гения под стражу. Тем более — это свояк генерала Калиостро, а моя тетка разбрасываться родственниками не любит.

— У меня плохое предчувствие, — шепнула Фанни, застегивая сумку и подкрашивая губы.

— В каком направлении?

— В направлении твоего Элинора. Даже не могу объяснить.

— Попробуй!

Но объяснить она не успела. Двери открылись, и на пороге возникла четверка «Черных эльфов» с Джокондой во главе.

— Буона сэра, синьоры! — сказала Бароччи, переводя взгляд бархатно-карих глаз с меня на Фаину. — Комэ ванно лэ косэ?[2]

— Аллюрэ,[3] - ответил я, подхватывая сумку. — Нон се сара ун сорпрэсо?[4]

— Аспеттало![5] — хмыкнул Марчелло.

Я заметил косой взгляд, которым наградила Джоконду моя жена. «Эльфийка» в ответ только улыбнулась ей и посторонилась в дверях. Может, зря я откровенничал вчера с Фанни на предмет того, что когда-то, еще до знакомства с нею, хотел сблизиться с Джо? Поди пойми этих женщин — даже если побывал одной из них!

— Знаете, это все потрясающе, а язык ваш чертовски изумителен, — сухо заметила Фанни в лифте. — Но не будете ли вы так любезны при мне говорить на общеупотребительном или хотя бы по-американски?!

— No problem! — откликнулись мужчины-«эльфы», а Бароччи в ответ лишь снова улыбнулась и посмотрела на меня.

В голубых глазах моей жены сверкнул гнев.

Оставив в лифте кучу нащелканных Витторио скорлупок, мы погрузились в черный «эльфийский» микроавтобус и через считанные минуты были в аэропорту.

Несмотря на то, что в самолете Джоконда с парнями сидели от нас очень далеко, Фаина продолжала хмуриться, и мне с трудом удалось разговорить ее.

— Не надо отправлять мою голову в отпуск! — раздраженно пробормотала она, отталкивая от себя мою руку. — Я прекрасно вижу, что вы с нею до сих пор хотите друг друга! И я вовсе не удивлюсь, если узнаю, что вы все-таки спали с нею!

Я растерялся. Ну хорошо, пусть я всегда не прочь, пусть у меня это в крови, как у большинства представителей мужского пола. Но откуда Фанни взяла, что и Джоконда — туда же?! «Эльфийка» не проявляла никаких желаний ни словом, ни взглядом, ни делом. Уж я бы это почувствовал, наверное! Все было как раз наоборот, и в своем вчерашнем повествовании я ни капли не солгал.

Тут я вспомнил, что в присутствии Фаины «Черные эльфы» не стали обмениваться со мной обычными приветственными объятьями.

— О'кей, Фанни, оставим это до дома. Скажи мне о своем предчувствии относительно Элинора.

Она отмахнулась:

— Ерунда!

— Скажи!

— Да ты первый поднимешь меня на смех! — она старательно отворачивалась в иллюминатор.

Мне пришлось поуговаривать ее еще миль двести — двести пятьдесят. Мы как раз летели над ночной Атлантикой.

Наконец Фанни смилостивилась:

— Когда твой Элинор посмотрел на меня, где-то внутри, тут, — она постучала себе по лбу указательным пальцем, — возникла картинка… Да нет, правда — чепуха!

— Ну Фанни! Пли-и-из! — взмолился я.

Она вздохнула, отпила принесенного смазливым «синтом»-стюардом лимонада и продолжила, наклонившись к моему уху:

— Мне четко-четко привиделось, что я стою на коленях на каком-то пустыре, кругом развалины, где-то рядом я ощущаю твое присутствие. День пасмурный, то ли раннее утро, то ли вечер после захода солнца, не разберешь… Я поддерживаю этого Элинора за плечи и знаю, что он смертельно ранен. Так, что жить ему остались какие-то мгновения. И он шепчет мне слова… кажется: «Я подожду!» А потом… потом туман.

— Ладно, не бери в голову, — я обнял ее, но на душе у меня стало погано.

— Это еще не все, — сквозь зубы сказала Фанни. — Когда пришли твои «эльфы», я посмотрела на Джоконду… и увидела другую картинку.

Гречанка с вызовом посмотрела мне в глаза. Я почувствовал себя виноватым неизвестно в чем. Она будто проверяла, говорить или не говорить. Но потом с чисто женским нетерпением не удержалась:

— Я увидела вас с нею… вместе. Ты старше, чем сейчас. Но не намного. В вас обоих нет радости, и это ощущается. Но вы вместе и у вас есть сын — светловолосый мальчишка, ни капли не похожий ни на тебя, ни на нее. Вот и все. А теперь скажи, что я дура, и успокоимся на этом! — Фанни натянуто улыбнулась и напустила на себя беззаботный вид.

Вместо ответа я сгреб ее в объятия и стал гладить по голове:

— Забудь. Может быть, твой мозг так справляется с нахлынувшей вчера, после разблокировки, информацией. А потом еще и я со своими рассказами. Не думай об этом, солнышко мое, мечта моя, не думай… — я целовал ее волосы и думал о том, как попрошу тетку показать Фаину самым лучшим врачам Содружества. Все-таки мне небезразлично душевное состояние моей жены. Все наладится, теперь я уверен.

4. «Синт»

Нью-Йорк, квартира Дика, 6 августа 1001 года.

В Нью-Йорке была глубокая ночь. Он встретил нас миллионами огней авеню — ярких, умытых недавним ливнем. Фанни дремала у меня на плече, да и сам я периодически проваливался в забытье.

Воздух моего города был сегодня чист и прохладен. Ничего общего с раскаленной московской духотой.

Разумно было бы по прилете сразу лечь спать. Мы оба чувствовали себя вымотанными до предела. Но отнюдь: я тут же бросился к своему компу, а жена — к искусственной шкуре белого медведя у камина.

— Больше ее здесь не будет! — заявила она, под мой смех и поддразнивания впихивая коврик в молекулярный распылитель. — Чем еще здесь пользовалась мисс Вайтфилд?

На мой ехидный вопрос, не хочет ли она заодно сменить квартиру, ведь Аврора здесь дышала, Фанни запустила в меня сорванной со стены декоративной африканской маской, которая по несчастью подвернулась ей под руку. Слава Великому Конструктору, бамбук — материал легкий, да и я успел вовремя увернуться. Кажется, бумерангов в моей коллекции нет…

— Ты не против, если я поработаю? — спросил я, когда гречанка успокоилась и даже повесила маску на место.

Первым делом я считал данные с информнакопителя Тьерри Шелла, который тот подсунул мне еще до командировки. Это были результаты генетических исследований Зила Элинора. В документе стояли какие-то пометки самого эксперта, но их смысла я не улавливал.

«N 000456-ZA. Развернутый анализ ДНК был проведен 17 мая 1001 года. В экспертизе участвовали: профессор генетики де Вер Коун (Вашингтон), эксперт Тьерри Шелл (Нью-Йорк) и ассистентка эксперта Елизавета Вертинская (Нью-Йорк). Выявлено: отсутствие участка «сигма» в хромосоме. При лабораторной проверке с материалом других пациентов эксперимент по удалению участка «сигма» завершился неудачей: «сигма» служит предохранителем от аннигиляции, она разрушается только в момент убийства, если организм не способен ее сохранять».

— Нота Бене! — я с силой потер подбородок (кстати, пора бриться!). — Так! Устроим Шеллу побудку!

Фанни с любопытством взглянула на меня и снова нырнула в виртуальное пространство. Уж не знаю, что именно она там искала, но я предоставил свой компьютер в ее безраздельное пользование. Если и существовал человек, которому я доверял так же, как моей супруге, то это лишь… Джоконда. Уф! Слава Великому, Фаина еще не научилась читать чужие мысли. За последнюю она меня убила бы непременно…

Вопреки моим ожиданиям Тьер не спал. Я взглянул на часы — пять утра. Вряд ли он уже встал. Скорее, еще не ложился.

— Хай! — сказал я.

— А, Калиостро! С приездом. Какого дьявола тебе не спится?

— Да вот, отсматриваю материалы по Элинору.

— А-а-а! Ну-ну!

— Так вот, файл за номером 000456-ZA я худо-бедно понял даже с моими азами в медицине. А теперь объясни мне вот это: «N 000457-ZA. Анализ наследственного материала был проведен 18 мая 1001 года при участии профессора де Вер Коуна (Вашингтон), эксперта Тьерри Шелла (Нью-Йорк) и ассистента эксперта Григория Щипачева (Нью-Йорк). Отслежено, что мейоз проходит необходимые 7 фаз без нарушений, в профазе I замедлена фаза диплотена. Предположительно, в результате воздействия на организм сложных химических препаратов. Обратимо. Синтез РНК — соответствует норме. Каждая исходная клетка образует 4 сперматиды с гаплоидным набором хромосом — норма. Стадия формирования — норма. При попытке слияния (10 различных жизнеспособных яйцеклеток) замечено: слияние не происходит ни на одной из стадий, что можно объяснить неизученным на данный момент изолирующим механизмом в мужском материале».

— И чего тебе непонятно? — насмешливо переспросил Тьер. — Ты же в курсе, что такое «изолирующий механизм»?

— Ну да, естественное предохранение от смешивания видов. Не ошибся?

— Гений! Но насильственно можно вывести гибрид. Примером тому — лошаки, мулы, зебропони, лигры, тигроны…

Мой взгляд скользнул по статуэткам Анубиса и сокологлавого Гора, опустился на полочку, где сидела бронзовая женщина-кошка Баст, остановился на Сфинксе, растянувшемся перед голографической проекцией знаменитых пирамид в местечке Гиза близ Каира. Все это прислали нам с Фанни из Египта тетя Софи и ее «эльфы», делая вид, что знать не знают о нашей свадьбе. Кстати, Египет — это одна из тем, однажды сблизившая меня с моей будущей спутницей…

А Тьер продолжал:

— Просто они, эти гибриды, окажутся неспособными к репродукции, но жить, как говорится, будут. Природе такие выверты ни к чему, поэтому существует множество преград к скрещиванию видов. Но ни одна клетка ни у одного из видов живых существ не будет так отфутболивать клетку противоположного пола, как у твоего парнишки. Где-то да произойдет объединение, хоть на считанные секунды, понимаешь? Для проверки, как бы — мол, а вдруг?.. Понимаешь? А здесь — нет. Стопроцентное бесплодие при полной норме во всех фазах формирования половой клетки. При полной норме — даже при условии, что его накануне насквозь протравили тяжелыми химическими препаратами! Скажу как на духу: я с подобным еще не встречался.

— И что? Как это объяснить?

— Надо разбираться. Знаешь, ведь у людей так не бывает в принципе. Иначе не существовало бы метисов. Если Великий Конструктор после того, как я сдохну, задаст мне вопрос: «Вот скажи мне, создание мое, Тьерри, как врач: чем, по-твоему, люди отличаются от животных — да от тех же обезьян?», то знаешь, что я ему отвечу? «О, Созидатель! — скажу я ему. — Видишь ли, я знаком с материалистической теорией происхождения человека от обезьяны и даже был период, когда придерживался ее. Но потом я задумался об основных аспектах Твоего учения, Созидатель! Ведь единственный вид, способный скрещиваться межрасово и в дальнейшем размножаться без всяких проблем — это хомо сапиенс! И это не просто прихоть. Напротив: созданная Тобою природа всячески потворствует такому смешению. Ибо ратующие за чистоту крови и ненавидящие чужаков этносы постепенно вырождаются, причем и внешне, и внутренне! Политика Твоя продуманна, о, Созидатель! Порознь нам не увидеть звезд, — скажу я еще. — Природа настаивает: обновляйте кровь, разумные создания Великого Конструктора! И будут метисы, ваши потомки, умнее и сильнее вас многократно! И станет цивилизация Цивилизацией! Вот чем отличается человек от животных, Созидатель!»

— Тьер, шестой час утра, я не сплю уже почти сутки, поэтому не будешь ли ты так любезен поумерить свою образность и подсократить лозунги?

— Короче говоря, твой фаустянин своим существованием опровергает все теории к чертовой матери. И дарвиновскую, и природную. У людей так не бывает? Ну хорошо, пусть тогда мы животные. Но и у животных так не бывает! Близкие виды могут скрещиваться, просто потомство их будет репродуктивно негодным. А здесь? Ну ты сам взгляни на схему и на запись! Спустя минуту ради проверки эти же самые яйцеклетки мы задействовали в опыте с другим мужским материалом. Это было похоже на рождественскую распродажу, Калиостро! В общем, думал я тут думал…

— И что удумал? — мы с Фанни наскоро переглянулись.

— Кстати, кто поставил твоему парню диагноз «шизик»? Я протестую. Психика у него, разумеется, повреждена, однако… обратимо, черт меня возьми, обратимо! Он же гибок, как никто другой! А руки? Ты видел его руки? Это руки хирурга! К тому же он знает о медицине столько, сколько знает не всякий медик-выпускник Академии. Мы успели с ним поговорить…

— Тьер!

— Единственный вывод, напрашивающийся сам собой: твой фаустянин — «синт».

Меня как громом поразило. Элинор — «синтетика»? «Полуробот»? Творение человеческих рук, способное убивать? И таких — управляемых, как сам Зил, «синтов»-воинов — целая планета? Религиозные фанатики, готовые по мановению руки их главного, кем бы он ни был, сметать все на своем пути? О, Элинор отлично продемонстрировал свои способности в том самолете два года назад!

— Ты уверен? — почти беззвучно прошептал я, сжав похолодевшую руку жены.

Голографический Тьер пробежался по своей комнате из стороны в сторону и отхлебнул из початой бутылки:

— Нет, не уверен. Но другого объяснения у меня пока нет. Спроси у него сам. Может быть, он тебе скажет. Насколько мне известно, этот парень соглашается говорить о делах только с тобой — и сам черт ему не брат.

— Ладно, Тьер, извини за…

— Ну вот… — перебив меня, эксперт в расстройстве посмотрел на бутылку виски. — А ведь не хотел я сегодня пить! Всё, Калиостро, до связи!

Едва Тьерри отключился, я услышал голос Фаины:

— А я могу тебе сказать о том, кто тебя подставил в той истории с фальшивым двойником и журналистом газеты «Сенсации»! — с хитринкой проронила она.

Кажется, ночи откровений продолжаются…

«Только не Пит!» — промелькнуло у меня в мозгу, и я скрестил пальцы.

5. Атомий требует жертв

Небольшое отступление на пару лет назад.

Последние числа июля 999 года. Сотрудница ОКИ, Аврора Вайтфилд, до той поры не знакомая с капитаном нью-йоркского спецотдела Диком Калиостро, вышла с пресс-конференции, связанной с проблемами Клеомеда. В том числе любопытная журналистская саранча наперебой сыпала вопросами об атомии.

Девушка была вне себя от гнева: проект, которым они с ассистентами занимались в течение нескольких лет, находился под угрозой закрытия. И жалко ей было не потраченного впустую времени. Она оплакивала свою Мечту. Если план сорвется — это будет катастрофа. Ее кафедра влезла в долги, получая финансирование на разработку проекта «Атомий». И спонсоры хотели видеть результаты своих вложений.

Полное фиаско. Что делать? Ведь тетям и дядям-толстосумам не объяснишь, не переведешь стрелки на политические веяния. Они сами делают политику. Но и им подвластно не все. К примеру, ОКИ был одним из путей получения под контроль «силовиков» из ВПРУ. А общественность так невовремя раздувает скандал!

Аврора почти поравнялась со своим автомобилем, который ей подогнал один из ассистентов, но тут ощутила чьи-то жесткие пальцы на своем запястье.

— Госпожа космопыт, если не ошибаюсь?! — насмешливый голос принадлежал очень молодому человеку с довольно красивым, но чересчур надменным лицом, которое сильно портили пустой взгляд голубых навыкате глаз и пренебрежительно оттопыренная нижняя губа.

Мисс Вайтфилд вспомнила, что это лицо несколько раз мелькнуло перед нею во время пресс-конференции.

— Что вы хотели? — она выдернула руку.

— Вы любите оперу?

— Кто вы такой?

— Мое имя немного вам скажет. Тимерлан Соколик. Друзья называют меня просто — Тим.

— Тим… — кивнув, повторила Аврора. — И чем же я вам обязана, Тим Соколик?

— Я предлагаю сходить в оперный и попутно обсудить ситуацию. Возможно, я смогу предложить вам варианты выхода из кризиса. Я говорю об атомии, леди!

Вайтфилд почувствовала, как отлила от ее лица кровь и, нелепо дернувшись, замерло сердце. Хоть бы только он не солгал, этот Тимерлан Соколик!

А он тем временем усадил ее в автомобиль, сам сел рядом и приказал ассистенту ехать на Бродвей.

Бродвей, исторический центр музыкальной культуры, в прошлую эпоху считался синонимом мюзикла, последыша оперетты. Ныне на Бродвее стоял грандиозный комплекс «Галактика» — оперный театр, исторический музей «Алтарь Евтерпы», три концертных зала, выставочная галерея. В «Галактике» можно было заблудиться с той же легкостью, как и в лабиринтах многочисленных коридоров нью-йоркского ВПРУ.

В оперном давали «Клеопатру». Аврора чувствовала себя неловко: одета она была вовсе не для посещения театров. Но ее спутника, молодого Соколика, это мало беспокоило.

Они сели в ложе. Сотрудница ОКИ все ждала, когда Тим заговорит о деле, но он не торопился.

— Я был мальчишкой, когда родители водили меня на «Клеопатру». Тогда ее партию исполняла Ефимия Паллада, золотой альт Москвы… Сколько постановок видел после ее смерти — ни одна певица не может сравниться с Палладой… Кстати, у вас с нею много общего, мисс Вайтфилд!

— Благодарю, сэр! — громким шепотом отозвалась Аврора, совершенно не прислушиваясь к пению. — Но не лучше ли нам с вами начать беседу?

— Нет, это — не Клеопатра… — сокрушенно констатировал Тим и вытащил линзу из глаза. — Колоратурное сопрано — это не для Клеопатры. Только альт! И только альт Ефимии Паллады! Извольте, начнем беседу. Проект «Атомий» вот-вот закроют…

— Тьма пала на мою страну! — пищала артистка, играющая египетскую царицу. — Римские агвилы кружат над растерзанным богом! Я избранна! Во мне спасение Египта…

— Вы говорили о каком-то выходе, мистер Соколик! — напирала Вайтфилд, вовсе не желая, чтобы он снова отвлекся на эту дурацкую оперу.

— Выход есть всегда. Но вот готовы ли вы будете принять условия?

— Звучит двусмысленно и угрожающе…

— Клеопатра приняла Цезаря! Врага! — Тимерлан приподнял палец и многозначительно кивнул на сцену, сверкающую бутафорскими доспехами римлян. — Ради великой цели!

— Вы нарочно притащили меня сюда, чтобы…

— Да-да-да! — рассмеялся молодой человек. — Приятно иметь дело с умным человеком! Так вот, я предлагаю Игру. Точнее, конечно, предлагает ее куда более влиятельный человек, я лишь посредник и останусь таковым до тех пор, пока вы не примете окончательное решение. Для вас Игра безопасна.

— Что я должна сделать?

— Принять римлянина-врага.

— Как это?

— В вашем Управлении, в спецотделе, служит человек. Сам по себе он… пусть не пустое место, но и не ферзь. Ферзем его делает родственная связь. Его тетка — человек, к мнению которого прислушиваются президенты. Его отец — первый пси-агент, вступивший в организацию «Черные эльфы». Которую, кстати, создала эта самая тетка с санкций президента Альфы Солло. Вы понимаете, о ком я?

— Нет. Я никогда не интересовалась структурой военных ведомств…

— Боже мой, но это-то вы знать должны! Я же знаю, хотя не имею к ВПРУ вообще никакого отношения! Хотя… я могу и преувеличивать. Моя бабка — хорошая приятельница генерала Калиостро.

— Ах, так вы о ней! Тогда — конечно, слышала! И что, у Калиостро есть племянник?

— Да. Капитан СО. Зовут Риккардо Калиостро. Не то чтобы бабник, но женщине, да еще и с вашими внешними данными, не придется сильно стараться, чтобы заполучить его в свою постель. Сангвиник, человек очень подвижный, энергичный, контактный. И — помните! — умный. В общем, в гору идет без труда и, кажется, без протекции родных.

— Постойте! Вы хотите, чтобы я затащила этого капитана в постель?! Да в уме ли вы?

— Ой-ой-ой! Мы в праведном гневе! Лицо пылает! Послушайте меня, Аврора! Это самый верный, древний, как мир, метод заставить мужчину делать то, что тебе нужно!

— Так делайте сами! — Аврора сделала движение, чтобы встать и покинуть ложу, но Соколик ухватил ее за руку.

— Увы, мисс Вайтфилд, я не женщина, а Калиостро в сексуальном плане традиционалист.

Вайтфилд едва не проговорилась, что, де, она-то — нет! Но вовремя прикусила язык, хотя по ухмылке визави поняла: ему, пожалуй, известны ее сексуальные предпочтения. Да, она была лесбиянкой, причем не убежденной, а прирожденной. И для нее вступить в связь с мужчиной было бы сродни скотоложству.

— Смотрите, выбор за вами. Что для вас важнее? — прищуривший свои выпученные глаза Тимерлан стал немного симпатичнее.

На сцене тем временем происходила любовная сцена между последней египетской царицей и правителем Римской Империи. Аврора поморщилась. Сейчас она особенно ярко перенесла переживания той, сценической, Клеопатры на себя. Грубые мужские руки прикасаются к твоему телу, и во всем, в каждом движении горе-любовника сквозит истовое желание удовлетворить свою похоть, нисколько не заботясь о чувствах женщины. Нет, до чего же это мерзко!

— И сколько времени мне придется убить на этого… т-традиционалиста?

— Как получится, Аврора. Для каждого хода нужен удачный момент, а такового иногда приходится дожидаться долго и нудно… Вам нужно войти к нему в доверие, проникнуть в его личный компьютер и скачать оттуда программу. Составлением подобных программ балуются все без исключения сотрудники ВПРУ. Особенно — сотрудники Специального Отдела.

— Это?..

— Это программа по созданию фикшен-голограммы, точной копии самого Калиостро.

— Почему вы уверены, что у него есть копия?

— Потому что каждый агент Управления, работая с этой программой, предпочитает оперировать с прототипом, все время находящимся «под рукой». А кто лучше справится с этой ролью, если не вы сами?

— Логично.

Взгляд Авроры блуждал по темному залу театра и ложам напротив. Но в мыслях она уже представляла себе, как ей придется ломать себя, общаясь с капитаном.

— Я должен в Рим спешить! — пропел «Цезарь».

— Слова твои больней змеиного укуса! — патетично дергая волосы на своем черноволосом парике, откликнулась Клеопатра.

— Вы раздобудете программу и передадите ее мне. Я доработаю голограмму и в нужный момент пущу в ход. Но чтобы полностью дискредитировать капитана, вам нужно будет посвятить его в некоторые тайны Отдела Космоисследований. В такие, которые он мог бы узнать только от вас и ни из каких бы то ни было других источников.

— Зачем это всё и кто ваш хозяин, мистер Соколик?

— В лице Калиостро «силовики» будут выставлены идиотами. Все-таки не забывайте, что он — «ферзь», пусть и благодаря тетке. Возможно, проект прикроют или переименуют. Но субсидии будут поступать и дальше. В любом случае, вы не обанкротитесь.

Соколик не договорил: «А многих противников атомия, магнатов, сколотивших состояние на топливе прошлого поколения, просто не будет в живых». Впрочем, он и сам этого еще не знал. Как не знал и того, что Хозяину вовсе не нужно спасать проект «Атомий», ибо, имея в руках «плазменник», вряд ли поменяешь его на примитивный арбалет. Организатор затевающейся интриги был в равной мере заинтересован уничтожить как рынок сбыта плутониевого топлива, так и начатые разработки атомиевого.

— Значит, вы считаете, что у меня нет иного выхода…

— А вы считаете иначе? — Соколик сплел пальцы обеих рук и самодовольно откинулся в кресле, понимая, что теперь уже Аврора никуда не убежит: он сказал ключевое слово «субсидии», которое приберегал на десерт.

Она удрученно пожала плечами и опустила голову.

— Я вас понимаю, — Тимерлан склонился к ней и сочувственно погладил по руке: все шло по сценарию, задуманному Хозяином. — Кстати… большая просьба. На время встреч с Калиостро вам придется прекратить всякие отношения с вашей близкой подругой…

Вайтфилд с досадой выдохнула через ноздри. Теперь она потеряет златокудрую нежную Марту. Но ставки! Ставки слишком значимы, а потому стоит отринуть личное и надолго забыть об удовольствиях ради пользы для общего дела.

— Вы уверены в безопасности?

— Да. Это называется «работать под прикрытием». План продуман досконально.

— Я принимаю условия.

Пользуясь объявленным перерывом, они разошлись.

Через неделю Авроре представилась возможность пообщаться с Риккардо Калиостро. Забавно, что капитан обратил на нее внимание первым, выделив девушку среди всех посетительниц ресторанчика «WOW!», а познакомил их его приятель, кудрявый мексиканец, лейтенант из их отдела.

Поначалу Дик показался ей вполне приятным парнем. Эдакий красивый, сильный, холеный и уверенный в себе самец. Может быть, при других обстоятельствах она могла бы с ним даже подружиться. Но чем ближе к постельной кульминации, тем меньше Авроре хотелось его видеть. Не думать о противном девушке помогла конференция в Лондоне, где она с головой ушла в работу. Однако все хорошее заканчивается слишком быстро…

С программой голопроекции получилось очень удачно. Смертельно уставший после тренировок, Калиостро был рассеян и, покидая свой компьютер, не счистил информацию с линзы. Авроре, которая отметила это, осталось лишь избавиться от него под предлогом голода. Покуда Дик шаманил на кухне, мисс Вайтфилд включила какую-то развлекательную передачу, быстро забралась в его машину и скачала необходимое на свой информнакопитель. Ее лихорадило: все казалось, что сейчас капитан выглянет и застукает ее с поличным. Нет, она, разумеется, заранее придумала отговорку, но подозрения, которые возникнут у него впоследствии, Авроре будет не развеять.

И все же звезды были благосклонны к той, которая любила их: Калиостро слишком увлекся ужином и мыслями о предстоящем эротическом марафоне. Тьфу, какой примитив!

Убедившись, что все в порядке, Аврора перевела дух и пошла в наступление. Удача вдохновила ее, а подругину радость от удачно выполненной миссии Дик с легкостью принял за возбуждение. Авроре осталось лишь подыграть ему. Но… сколь же мерзки прикосновения и поцелуи мужчины! О каком удовлетворении может идти речь?! Этот опыт близкого общения с противоположным полом у Вайтфилд был первым. Она честно отыграла свою партию, хотя несколько часов так называемой «любви» превратились для нее в настоящую пытку. Как и любой самец, капитан был самодуром: он даже не заметил ее притворства. Правда, ей почудилось, что он вполне искренне пытался доставить ей удовольствие, пусть эти попытки и смешны априори. Как можно доставить удовольствие женщине, не умея чувствовать того, что чувствует она?!

Измученная, проклявшая все на свете, Аврора сбежала домой посреди ночи и до утра просидела в своей ванне, а потом еще долго оттиралась жесткой губкой. Кожа ее пересохла, лицо стянуло, пришлось смазываться кремом, но оно и к лучшему: парфюмированная мазь перебила запах, что теперь мерещился Авроре повсюду. Чужой запах. Чуть терпкий, ни с чем не сравнимый. Оставшийся на одежде, на белье — всё это она с порога вышвырнула в молекулярку, жалея, что туда же не отправить и поруганное тело…

Какая гадость! Девушка чувствовала себя униженной, раздавленной, обманутой, ее тошнило от одного своего вида в зеркале. «Зачем я согласилась?!»

А потом были еще полтора года мучений, срежиссированных неизвестным Хозяином, передававшим свои требования через гадкого Тимерлана Соколика. Аврора решительно не понимала, зачем нужно ее дальнейшее присутствие возле Калиостро, ведь свое задание она успешно выполнила. Оказалось, что ей придется пудрить капитанские мозги откровениями об атомии. Было также предписано раскрыть Дику некоторые реальные тайны ОКИ: эта информация должна однажды просочиться в прессу, причем якобы из его уст.

Мисс Вайтфилд стала нервной, вспыльчивой, на работе ее попросту не узнавали. Златовласка Марта смотрела на бывшую любовницу (а по совместительству — руководителя) волком и пыталась подстраивать всевозможные козни. Как ни ныло сердце Авроры, ей пришлось перевести красотку в другой отдел, дабы та не развалила команду окончательно.

Тем временем правительство в очередной раз заинтересовалось феноменом атомия. На сей раз вкладом в список аргументов для закрытия Вайтфилдовского проекта стало появление в управленческой лаборатории трупа клеомедянина. Аврора поняла, что жить ее проекту остались считанные дни. То же самое понял и неведомый Хозяин.

— Финал времен! — высказался приехавший к Авроре с инструкциями Тимерлан Соколик, развязно брякаясь на край стола и причмокивая. — Миром правят оголтелые лесбиянки, гермафродиты и немощные особи мужеского пола… Ах, простите, мисс! — будто только что поймав себя на непристойности, оговорился молодой ублюдок. — Я не хотел вас обидеть!

— Я заметила… — сквозь зубы процедила Вайтфилд и про себя пожелала ему скорейшей и мучительнейшей смерти.

— Знаете, мэм, мать рассказывала мне, что нашими очень-очень дальними предками были монгольские князья. Не знаю, так ли это на самом деле, но то, что я ношу имя одного из них — налицо! — продолжал издеваться Соколик. — Теймер-хан не потерпел бы такого безобразия в мире, который завоевал!

— Скажите, а с Мессией, Наполеоном или Квентином Чейфером вы в родстве не состоите? — Аврора с силой выдернула из-под него графопланшетку, совершенно ей сейчас не нужную, и гостю пришлось приподняться со стола, а под убийственным взглядом ученой и подавно встать на ноги. — Такой вопрос, господин Соколик: ваш хозяин каким-либо образом регламентировал время, которое вы должны провести со мной?

— Поверьте, мисс, мне общаться с вами не более приятно, чем вам со мной.

— Оу! — воскликнула Аврора, внезапно развеселившись. — Так вы педик?! Тогда почему же эта категория не попала в список правителей мира?

Понимая, что обозленную женщину ему не переспорить, Тим перешел к сути вопроса:

— Сегодня ваш… друг побывал в экспертной Лаборатории. Там ему показали труп мутанта-клеомедянина. Приятель-медик, скорее всего, просветит вашего капитана о последствиях влияния атомия на человеческий организм. Сомневаюсь, что Калиостро обрадуется услышанному. Поэтому готовьтесь к неприятному разговору…

— Приятных разговоров у меня за последний год с небольшим было по пальцам пересчитать. Что-то подсказывает мне, что вы явились не для душеспасительных предупреждений, господин Соколик. Вы меня не разубедите?

— Конечно, нет! Я пришел, чтобы предупредить: на днях будет запущена голограмма Калиостро.

— Наконец-то! — облегченно вздохнула Аврора и едва удержалась, чтобы не вскочить и не закружить по комнате в танце. И все же неловким взмахом руки она опрокинула чашку с остатками кофе.

— Будьте готовы сыграть ярость, госпожа космопыт!

— Не извольте беспокоиться: буду! Кстати, а откуда вы узнали о том, где побывал мой… друг? — Аврора промокнула салфеткой темную лужицу на столе.

— Почему вас это интересует? — собиравшийся уходить Соколик обернулся.

— Ну потому что все, что бы ни происходило в стенах ВПРУ, строго конфиденциально! Или я заблуждаюсь?

— Вы заблуждаетесь, — Тимерлан шагнул к разъехавшейся двери и бросил через плечо: — О передвижениях капитана нам сообщает сотрудник спецотдела. Наш поверенный. Хорошего дня!

Аврора глубоко задумалась. Что ж, это значит, что и за нею наблюдает чье-то неусыпное око… Какая пакость все это! Да, а вдруг где-нибудь фиксируется тот ужас, который ей приходится проделывать с… другом? Нет, не думать об этом! Думать о том, что скоро наступит долгожданная свобода, а детище — проект — будет реанимировано! Ради этого был смысл столько терпеть…

И все-таки — ну кто же этот стукач… то есть, сотрудник спецотдела?

Дик действительно заявился не в лучшем расположении духа. Аврора нарочно поджидала его на искусственной шкуре белого медведя. Он не любил, когда она занимала место на этом лохматом коврике у камина. Скорее всего, здесь он кувыркался с предшественницей Авроры, и та засела в его сердце. Тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять незатейливые импульсы, управляющие мужским поведением.

Удачно разыграв скандал, Вайтфилд сбежала домой. И вдруг с удивлением обнаружила, что за полтора года совместной жизни успела привыкнуть к Калиостро. Не то чтобы у нее изменились ориентиры или она влюбилась. Но ей, к примеру, очень нравились его прекрасные глаза. Ни у одной женщины Аврора еще не встречала таких глаз, не говоря уж о мужчинах. А в глаза Дика она могла бы смотреть часами, ничего не делая и ни о чем не думая. Или его голос. Все-таки, независимо от пола, как человек Риккардо Калиостро весьма недурен. И делает всё всегда сердечно, без лживых уверток, свойственных подавляющему большинству управленцев. Хотя с его интеллектом и при желании, мог бы. Да что тут удивляться? В отличие от многих, со своими связями он может позволить себе роскошь быть честным, и при этом — не утонуть. Не у всех тетка — генерал, а отец — «черный эльф»…

Аврора поймала себя на том, что, задумавшись, бесцельно бродит по своему дому и жует дольки синтетического цитруса. Ну уж нет, прочь эти мысли! Ее жизнь с капитаном — сродни вот этому искусственному плоду. Подмена той, настоящей, которой она жила прежде.

Три дня тянулись бесконечно. Вайтфилд ловила себя на том, что с каждым часом все чаще вспоминает Дика. И вот наконец сигнал от Соколика: ваш… друг приехал в Нью-Йорк, вам нужно ненадолго вернуться к нему. Аврора не раздражилась на его обычный преднамеренный «спотык» перед упоминанием о друге. Она даже не стала расспрашивать посредника, что и как прошло.

А знать это ей не мешало бы.

Сотрудник-осведомитель передал Тимерлану новую информацию: Калиостро отправляется в Детройт из-за аварии в Инкубаторе. Соколик переслал полученные сведения выше, тому, кому положено было сообщать малейшие факты, появляющиеся в связи с делом капитана Калиостро. Загадочный Хозяин своими путями узнал о том, кто из представителей прессы находится в данный момент в Детройте. Подошел бы любой, но все же удача была на стороне Хозяина. В Детройте оказался Люк Вейнфлетт, корреспондент известнейшей газеты «Сенсации». Голограмма была запущена к нему в последний день пребывания Дика в том городе. И уже на следующий день скандальное интервью было опубликовано в передовице издания.

Но накануне вечером Аврора Вайтфилд ринулась на встречу с Калиостро.

Дик выглядел уставшим, как никогда. Устраиваясь возле него в постели, девушка внезапно ощутила вспышку сильного желания. Прежде она и помыслить не могла о таком в отношении парня! Авроре стало не по себе, и в то же время чувство запретного лишь подогревало ее инстинкт. Она была готова на все, лишь бы он сейчас хотя бы притронулся к ней.

Однако теперь уже Дик, проученный бесконечными распрями с холодной и раздражительной подругой, предпочел сон. Она ведь сама перед этим отправила его спать, не ожидая, что все в ней изменится уже спустя несколько минут.

Калиостро продрых всю ночь как убитый, а Вайтфилд раздумывала над тем, как завтра они окончательно разорвут отношения по чьему-то паскудному сценарию. И ей было столь же мерзко, сколь мерзко было полтора года назад, когда скользкий Тимерлан Соколик предлагал ей сделку. Она тихо плакала, комкая и терзая простыню.

Утром же, едва она заснула, Дик поднялся и умчался в Управление, а робот-рассыльный впервые посетил его жилище, чтобы передать Авроре свежий экземпляр «Сенсаций».

— Твари! — отшвырнув проклятую газету, что есть духу закричала она — просто так, в небо, стоя у закрытого окна.

«А ты разве не сама этого хотела?» — удивился в ее голове голос прежней Авроры.

Она вздрогнула и взглянула на свое отражение в полированной поверхности кухонных панелей.

6. Версии, версии…

Нью-Йорк, квартира Дика, 6 августа 1001 года.

— Ч-черт! Карма какая-то! — сказал я, приняв версию жены как вполне правдоподобную. — Не иначе как в какой-нибудь из прошлых жизней я натворил такое, что теперь буду получать по башке бесконечно…

Вообще-то я пошутил. Не верю я на самом деле во всякие «переселения душ». Но ведь надо было как-то разбавить ситуацию.

— Хе-хе. Ну, может быть, сейчас ты как никогда был близок к истине, — усмехнулась Фанни.

— Подожди, ты мне лучше объясни, от кого Аврора могла получить это… гм… задание? Кому она передала программу с моей «фикшеной»?

— Ты ждешь, что я назову тебе имена? Откуда же я могу знать? Я лишь фантазировала на тему того, зачем фригидной тетке было связываться с типом вроде тебя!

Не могу и передать, сколько язвительности было в тоне ее последней реплики.

— Ревность — огромная движущая сила, не находишь? — я попытался поцеловать Фанни, однако гречанка отбрыкалась от меня и гордо вздернула подбородок.

— Знаешь, однажды моя мама была приглашена в театральную комиссию. Мне было, кажется, восемь или девять, — жена потянулась и с надеждой покосилась на кровать, а затем с намеком — на часы. — Не помню уж, зачем она взяла меня с собой на тот кастинг. Отбирали актеров для какой-то музыкально-романтической «фильмы». Она сказала: «Будешь сидеть тихо, как деактивированный робот-полотер!». Ну, я и сидела. Пригласили двух претендентов на роли главных героев — парня и девушку. Парню тихонько шепнули, чтобы он сразу же при входе в студию обнял партнершу. А девушку не предупредили ни о чем. Прослушивание началось. Ворвавшись к нам, актер кинулся к актрисе, придушил ее в объятиях, чуть ли не расцеловал, затем по команде главного «жюрителя» отпустил. Обескураженная актриса стояла с приоткрытым ртом и большими круглыми глазами. Кто-то из комиссии спросил вначале парня: «Что вы почувствовали?» И тот начал распинаться: «Словно свежий морской бриз коснулся меня своим нежным дыханием…» В таком духе. Пока смеющиеся члены комиссии его не остановили и не попросили покинуть студию. Тот же вопрос задали актрисе. И она промямлила что-то невразумительное, вроде: «Н-ничего!» Отпустили и ее. И в итоге для съемок отобрали эту девушку. Спустя несколько лет я вспомнила тот случай и спросила маму, почему так, ведь актер говорил красиво и прочувствованно, а актриса явно растерялась и даже не смогла сыграть эмоцию. Знаешь, что мне ответила мама? «Главное, Фи, это отсутствие фальши. И не только у лицедеев»…

— К чему это ты рассказала?

— Не знаю. Так, вспомнилось… Карди, если ты не против — можно я прикорну на пару часиков? Устала, как робот-полотер. Насчет моих подозрений. Можешь проверить, когда был вход на твой компьютер в тот день. Заодно увидишь и факт уничтожения следов скачивания программы, — Фанни поднялась, чмокнула меня в щеку и значительно приподняла бровь. — А ревность не причем. Меня возмутило, как это можно быть фригидной рядом с моим Риккардо Калиостро. Думаю, что Аврора — любительница девочек. Спокойной ночи!

Я засмеялся. Поистине, Фанни — это Фанни!

Разумеется, я проверил. Разумеется, все оказалось именно так, как сказала она: скачивание программы и неумелая затирка следов пребывания была в тот самый день и в то самое время (примерно, точно до минуты я не вспомню), когда я был на кухне, а Аврора оставалась в комнате.

Но факты?! Других фактов-улик против «космопытки» у меня не было. Лишь довольно стройные, но ничем не подтвержденные предположения жены.

— Иди уже спать! — послышался ее сонный голос из спальни.

Я пришел к ней, но было не до сна. Фаина сграбастала меня, обвилась вокруг всеми конечностями и умиротворенно засопела. А вот мне пришлось подумать о том, что предпринять с утра. То есть, через час. Когда проснусь и рвану в Управление…

7. Джоконда и Элинор

Нью-Йорк, 7 августа 1001 года.

Первым делом, еще на пути к ВПРУ, я связался с Тьерри Шеллом. Эксперт был уже изрядно «под мухой», но как всегда — в твердой памяти.

— Тьер, тебе прислали из Москвы результаты экспертизы? Я насчет крови, найденной у особняка Энгельгардтов…

Тьер сморщил губы в «дудочку» и комично поелозил ими под своим длинным носом:

— Ага.

Исчерпывающий ответ. Но Шелл, забыв про меня, занялся своими делами.

— Тьер! — гаркнул я.

— Ой! Кто здесь?! — Тьерри выронил какой-то стек из одной руки, обкусанную булку — из другой и уставился на мою визиопроекцию. — А… ты, дьявол тебя возьми… Чего тебе нужно?

— Чья кровь?

— Где? — он перестал жевать, затем мысль снова блеснула в его глазах. — А, кровь! Нормальная человеческая кровь. Группа А, положительный резус.

— И все?

— Да нет, не все! — ехидно ответствовал эксперт, откладывая булочку в сторону. — Показатели те же, что и у твоего Зила Элинора. Только группа другая. А отсутствие аннигиляционного гена — налицо. Вы где таких берете в последнее время?

— Это точно не кровь Элинора?

— Калиостро, а я — точно не ты? Послушай, отвяжись, у меня сегодня масса работы, да еще эти придурки из Лапуты нагрянуть обещались…

Тьерри обрубил связь. «Лапутой» на нашем, управленческом, сленге называлась орбитальная резиденция Президента Содружества. Под эпитетом «придурки» Шелл, вероятно, подразумевал кого-то из Самшитовского окружения — министров или советников. Иными словами, тех, на кого полушепотом обычно ссылается миссис Сендз, тыкая куда-то вверх. Даже для меня аппарат президента является тайной за семью печатями. Я видел министра госбезопасности всего раз, да и то издалека. А уж другие и подавно казали свои лица лишь в крайнем случае (таковых пока не было, благодарение Великому Конструктору!). Эти люди не любят публичности, и их можно понять…

В отделе меня встретили очень воодушевленно. Более всех усердствовал Пит. Но я закрылся от него: моя уверенность в том, что «стукачом» в том деле был именно он, росла.

— Так! Капитан! Живо ко мне! — раздался голос миссис Сендз.

Я понял, что спокойной жизни мне не видать. Может, правда «карма»?

Получив мой доклад о проделанной работе (само собой, в очень сжатом виде), майор долго изучала его. Я молча сидел и подумывал о том, что сейчас же по выходе из ее кабинета нужно будет связаться с Джокондой. Ставить свою тетку в известность об истории с Авророй я покуда не хотел. Разбираться нужно на месте, не беспокоя вышестоящее начальство: так велел мне опыт, накопленный за 14 лет работы в Управлении.

Осознание того, сколько всего одновременно навалилось на мои плечи, повергало меня в уныние.

— Майор, — как бы невзначай обронил я. — А кто, кроме вас, меня и Пита знал о той командировке в Детройт? Ну, дело с вышедшим из строя Инкубатором…

Миссис Сендз затушила сигаретку и уставилась на меня:

— О командировке? Н-да, припоминаю… Резолюция пришла вечером… Я обратилась к дежурным, чтобы они мне нашли тебя и Питера Маркуса…

— Кто дежурил в тот день, мэм?

— Рикки, неужели ты собрался раскопать это? — заинтересованно спросила начальница. — Похвально, но за давностью… Эхе-хе… Нужно обратиться к сводкам, просто так я уже и не вспомню.

— А что, их было много?

— Человек пять или шесть. Из твоего была Рут, это помню точно. А остальных…

— Спасибо, я посмотрю, если дадите допуск! Разрешите идти, майор?

Новые сведения прибавили мне бодрости. Что ж, пять-шесть — это не триста семнадцать сотрудников всего нью-йоркского СО. Впрочем, почему же именно спецотдела? Шпионом мог быть и «контра», уж эти обожают совать свои носы в дела чужих ведомств. Тем более на тот момент делами тут заправляли Стефания Каприччо и Заносси Такака. И если при всей своей стервозности Стеф была теперь, после прецедента с Аланом Палладасом, вне всяких подозрений, то сказать того же о Такака я не мог…

О'кей, не будем опережать события, все по порядку. Как запутались, так и распутаемся.

Дождавшись, когда Пит, Исабель и Фрэнки отчалят на ланч, я забрался в архив. Да, память не подвела миссис Сендз: из моих в тот вечер оставалась Рут Грего. Из Стоквелловских — Джек Ри и Луиза Версаль. Из ребят Арманы — Ольга Ванкур. И Юджин Савойски — из отдела Фридриха. Пять подозреваемых в «копилку», где уже томился мой приятель Питер Маркус. До чего же отвратительное чувство рождается, когда подозреваешь давнишнего друга! Да и думать о том, что «крысой» может оказаться Рут или Джек, которых я также знал не один год и испытывал к ним только симпатию, было не более приятно.

Джоконда ждала меня в кафе за углом. Конечно же, я не стал назначать ей встречу в «WOW!», где сейчас обедали мои подчиненные!

— Джо, мне необходимо задержать и допросить Аврору Вайтфилд и увидеть Зила Элинора.

Бароччи кивнула.

— Ты не спрашиваешь, зачем мне арест Авроры?

— Если ты говоришь «мне необходимо», то я не допускаю сомнений, — невозмутимо ответила она.

— Хм… Да! Насчет Элинора. Ты как-то говорила, что желала бы поприсутствовать в «зеркальном ящике» во время его допроса.

— Хочешь сыграть в четыре руки? — улыбнулась «эльфийка». — Что ж, сыграем. Но я уже видела арестованного. Позавчера вечером.

— До его исчезновения? И что ты можешь сказать?

— Ничего особенного.

— Джо, такой вопрос. Что-нибудь известно о том, куда увезли священника Агриппу?

— Он возвращается на Фауст.

— Как?! После всего, что произошло?

— Он гражданин Фауста. Руководство «наверху» сочло, что на родной планете он будет в большей безопасности. И что негоже фаустянину болтаться по Земле и вынюхивать что не положено.

— Но он хотел встретиться с Элинором!

Джоконда усмехнулась и покрутила застежку на манжете:

— Ты всерьез думаешь, что ему позволили бы это сделать?!

— Нет, но узнать — кто, почему…

— «Кто, почему» — что? С ним побеседовали. Он заявил, что вопрос с Зилом рассматривался в частном порядке. Зил был передан в услужение Максимилиану Антаресу четыре года назад. Фауст имел на это право: во-первых, разговор шел не о Земле, а об Эсефе; во-вторых, Элинор — «синт», и его продажа не противоречит ни единой статье Конвенции…

Значит, Зил все-таки полуробот… Странно, что он сам не сказал мне об этом сразу.

— Он все-таки открылся тебе? Все-таки проговорился, что является «синтетикой»?

Джоконда согласно опустила глаза:

— Скорее, не стал отпираться.

Ну да, попробуй-ка чего-нибудь скрыть от профессионального пси-агента…

— Нет, ты ошибаешься, Дик, — угадав ход моих мыслей, возразила «эльфийка». — Я не подвергала его никаким воздействиям. Скажу даже больше: он имеет мощную защиту от каких бы то ни было воздействий и сам при желании повлияет на кого хочешь.

— Ты о чем?

— Зил — эмпат. Очень сильный.

Я смотрел на нее некоторое время. Фантастическое явление! Полуробот — эмпат! Эх, где тут мое кресло-медиум, диван-парапсихолог и коврик-телекинетик?!

— Мы ведь с тобой не будем говорить об этом приверженцам спиритологии, дарлинг? — наклоняясь к Джоконде через столик, я слегка погонял маленькой ложечкой кубики льда в чашке с зеленым чаем.

— О, да! — засмеялась моя собеседница. — Это была бы истерика в мире оккультистов: «Синт», имеющий душу!» Мадонна Мия, только этого не хватало для внесения еще большей сумятицы в наш дурацкий мир…

— Если вспомнить самолет и «scutum», от которого по сей день частенько трещит моя голова, то этот «синт» имеет если не душу, то энергополе. Биологического, естественного происхождения энергополе, черт бы меня подрал. А этот аргумент, согласись, ничем не легковесней того, который всплыл бы, научись мы доказывать бытность Души…

— В чем ты подозреваешь твою бывшую подругу?

Я поморщился. Но, как говорили в древности, «написанное пером не вырубишь топором» или «из песни слова не выкинешь». Похоже, моя неосмотрительная связь с «космопыткой» Вайтфилд еще долго будет аукаться мне при каждом удобном случае.

Рассказав обо всех догадках Фаины, я заметил в глазах Джо согласие. Чтобы женщина да не поняла женщину! Тут мне отчего-то вспомнилось «пророчество» моей жены, и я попытался представить себя хотя бы на минуту супругом Джоконды. Нет, это невозможно! Причем не только осуществить, но и представить. Мы слишком разные. Дружба — да. А вот любовь — ни в коем случае!

В глазницах зудело. Я жутко не выспался. Но надо собраться: впереди — целый день, и сделать нужно много.

Не прощаясь (нам еще предстояло сегодня встретиться, и, возможно, не раз), Бароччи выскользнула из кафе. Я допил свой чай и, потирая набрякшие веки, вернулся на рабочее место. Хорошо Фанни, она сейчас спит, наверное…

8. Трансдематериализатор

Нью-Йорк, изолятор КРО, 7 августа 1001 года.


— Зил Элинор! Встать!

С этими словами в изолятор вошли охранники из Военного Отдела.

Арестованный одним стремительным движением поднялся с пластикового пола. Молча протянул руки, молча пронаблюдал, как защелкиваются браслеты наручников, оглянулся на скомканную и затолкнутую под подушку черную рясу, молча последовал за одним из конвоиров, сопровождаемый двоими за спиной.

Меры предосторожности были предприняты ими не зря. Элинор числился в списке заключенных как «особо опасный», а в случае агрессивных действий с его стороны охране было предписано стрелять на поражение.

Однако парень вел себя исключительно смирно, и если бы не его вчерашнее внезапное исчезновение, окончившееся столь же загадочным возвращением в камеру, то о нем вспомнили бы еще не скоро.

Зил уверенно ступил на платформу уже привычного лифта, поднимавшего преступников в камеру для дознаний — в «зеркальный ящик». Едва заметным движением головы отбросил свисающие на лицо волосы. Без интереса уставился на «Видеоайз» под потолком цилиндрической полупрозрачной кабины. А лифт тем временем доставил и его, и конвоиров на нужный этаж, прямо в допросную.

Военный тщательно пристегнул арестанта наручником к столу и даже повторно проверил надежность крепления. Так, будто Элинору предстояло не сидеть, всего лишь отвечая на вопросы следователя, а как минимум быть первым в связке альпинистов.

Зеркало треснуло и разошлось. В темном проеме возникли силуэты женщины и мужчины. Увидев мужчину, арестант слегка улыбнулся. Это была улыбка облегчения.

— Здравствуй, Дик! — первым сказал он и, тут же смутившись, отвел глаза от женщины в черном костюме. — Здравствуйте, госпожа Бароччи.

— Здравствуй-здравствуй…

В отличие от элегантной и строгой Джоконды капитан Калиостро был одет в свободном стиле. Темно-серая футболка и джинсы цвета индиго меняли его облик до неузнаваемости. В управленческой форме тогда, три с лишним месяца назад, он выглядел другим человеком. Да и глаза Дика сейчас казались более усталыми, чем во время прошлой встречи с Элинором.

Джо на приветствие ответила почти незаметным холодным кивком, обошла стол и села по другую сторону от Калиостро. Зил почувствовал, как она медленно «стирает» свое присутствие. С детским любопытством юноша изучал приемы, используемые красавицей-«эльфийкой». Премудрости, коим в Управлении учат не один год, выглядели для Элинора не более чем подробно расписанной схемой. Все или почти все он видел сейчас, как на ладони: зачем один поступил так, для чего другой сделал эдак. Фаустянин ждал допроса и перед его началом нарочно вошел в состояние, когда все скрытые взаимосвязи этого мира вдруг становятся идеально понятными и четкими.

— Ты не знал или не счел нужным сообщить мне тогда о том, что ты «синт», Зил? — без обиняков заговорил Калиостро, пристально глядя своими зеленовато-синими глазами в лицо арестанта.

— А это имеет значение? Разве это как-то повлияло на качество предоставленной мною информации, Дик… капитан?

Невозмутимый с виду конвоир-вэошник за спиной Элинора внутренне передернулся, услышав дерзкие слова юнца.

— На качество информации это не повлияло, — сдержанно произнес спецотделовец. — А на расследование в целом — возможно.

— Госпожа Бароччи знала, кто я.

— Да, но и она узнала об этом только позавчера.

Джоконда слегка покачала головой. Бровь Дика поползла вверх, но уточнять он не стал.

Элинор стал смотреть в зеркало, на галереи отражений их четверых — «эльфийки», капитана, охранника и его самого. Казалось, «зеркальный ящик» набит людьми-близнецами до отказа. Это угнетало…

…Позавчера вечером Джоконда действительно явилась на допрос. Это был первый ее визит к бывшему послушнику. Первый визит лицом к лицу.

— Здравствуйте, — тихо сказала она. — Камеры отключены, и мы с вами можем говорить спокойно.

— Я знаю.

Элинор прислушивался к ее странной речи. Она говорила с приятным акцентом и слегка картавила:

— Капитан Калиостро провел операцию успешно. Скоро он будет в Нью-Йорке. Синьор Элинор, когда вы узнали, что являетесь не совсем человеком? Еще у себя, на Фаусте, или уже у Максимилиана Антареса?

Зил помолчал, вспоминая события четырехлетней давности. Тогда седых прядей в волосах молодого монаха еще не было, как не было и мыслей о том, какого же рода работу ему придется выполнять для продажного дипломата. Он был счастлив просто от того, что попал в мир, полный теплого солнца и многоцветья природных красок. Фауст привлек бы своей суровостью мрачного художника-графика, в то время как Эсеф — живописца-эксцентрика. Вспомнить хотя бы те же цветы, пэсарты, от вида которых Элинор первое время столбенел, а от запаха — испытывал тошноту.

— О том, что я полуробот, мне сказала… мне сказали в поместье Антареса. Так и узнал, госпожа… госпожа…

— Бароччи, — подсказала Джоконда и с обманчивой ласковостью улыбнулась Зилу.

Фаустянин ощутил, как что-то невидимое, легкое и еле осязаемое скользнуло ветерком от нее к нему. Изумленный, ничего не предпринимая, Элинор сидел и следил за упорными попытками госпожи Бароччи взглянуть на мир его глазами и пристроиться к ходу его мыслей. Он был настолько удивлен ее действиями, что в один затруднительный момент просто взял и помог ей проникнуть сквозь «заслон». Так в недоумении подвигается разбуженный человек и видит, что к нему под бок, толкаясь, залазит малолетний шалун. Залазит, чтобы в следующую минуту, нечаянно истыкав соседа острыми локотками и устроившись поудобнее, потребовать «засыпательную сказку».

Джоконда замерла. Она тоже поняла все.

— Так вы…

Они сверлили друг друга глазами. Наконец скулы бывшего послушника слегка порозовели, и он смущенно потупился.

— Вы эмпат… — прошептала девушка. — Я подозревала пси-способности, но эмпатию… У нас ведь даже среди ведущих врачей всего восемнадцать эмпатов на все Содружество… Но… «синт»… Это какая-то ошибка… нелепица…

Пожалуй, Риккардо Калиостро немало отдал бы за то, чтобы увидеть начальницу «Черных эльфов» в такой растерянности. Потому что было это явлением столь же редким, как пролетающая через Солнечную систему комета Галлея.

Для самой Джоконды все обстояло куда хуже, чем можно себе представить. С трудом протискиваясь в его сознание, она слишком уж раскрыла свое. И Элинор наверняка узнал ее самую сокровенную тайну. В его пасмурно-серых глазах девушка тут же нашла подтверждение своим страхам. Теперь он, презренный «синт», арестант, преступник, которого ждет либо камера в Карцере, либо уничтожение (как вышедшего из строя полуробота), знает о том, что Джоконда Бароччи, пси-агент и лидер группы «Черных эльфов», лучшая, любимейшая ученица Фредерика Лоутона-Калиостро, что она…

— Извините… — «эльфийка» вскочила и покинула изолятор.

Элинор запустил пятерню в растрепанные волосы, спутывая их еще сильнее, а потом скорчился на стуле.

В этот момент он и почувствовал нависшую над Диком опасность. Это было еще хуже, чем во время эпизода перестрелки на катере. Пока перевоплощенный в Фаину Калиостро и Полина Буш-Яновская отбивались от террористов посреди Моря Ожидания на Колумбе, запертый в изоляторе фаустянин метался и умолял охрану принести ему вещи. Те вещи, которые у него отняли при аресте.

Наконец, не выдержав, юноша упал на колени, а затем и вовсе потерял сознание. Когда его увидел конвой, не слишком, впрочем, утруждавший себя наблюдением за арестантом, рубашка Элинора на боку пропиталась кровью — в точности как в первый день задержания. Врач, вызванный из Лаборатории, снова обнаружил у него на ребрах глубокую рану, будто нанесенную каким-то очень острым оружием. Рана выглядела в точности такой же, какой была три месяца назад. Будто разошлась на месте шрама…

Все это случилось за три недели до визита синьорины Бароччи в изолятор ВПРУ.

Чуть позже Джоконда поймет, что этих двух людей, Дика и Зила, как ни парадоксально, объединила «харизма», посланная капитаном и отраженная бывшим послушником. Отныне Калиостро — через боль, через мучения — иногда мог присоединяться к сознанию Элинора. А Элинор, в свою очередь — к сознанию Калиостро.

Когда девушка вернулась в камеру, Зил уже собрался и выглядел спокойным.

— Мне нужно кое-что из моих вещей, госпожа Бароччи, — он осторожно взял кисть «эльфийки» в одну руку и накрыл ее ладонью другой.

Джоконда не пыталась вырваться и даже не возмутилась некорректным действиям арестанта. Она знала, что шантажировать ее этот человек не будет. Ни грубо, ни завуалированно, по принципу «ты — мне, я — тебе». Да и в его безобидности она была уверена. Дело тут в другом: девушка поняла, чего именно он добивается.

— Расскажите мне, — попросила Бароччи.

И Элинор рассказал.

В тот же вечер по распоряжению майора КРО фаустянину были выданы изъятые у него при аресте личные вещи…

…Зил вынырнул из омута отражений и воспоминаний в день сегодняшний. Капитан Калиостро, кажется, о чем-то спрашивал его. Юноша вопросительно посмотрел на него, на Джоконду и снова на него, словно ожидая подсказки.

— Ты слышал, о чем я спросил тебя? — после долгой паузы осведомился Дик и коснулся пальцами дребезжащего виска. — Нет, ты меня не слышал…

В его тоне сквозило раздражение: капитан чувствовал себя все хуже.

— Каким образом… Ты слушаешь?.. Каким образом ты смог позавчера ночью покинуть запертый, охраняемый надежной системой и дежурными ВО, изолятор? И не только покинуть, но и беспрепятственно вернуться! А также что ты делал в это время на другом полушарии Земли и ты ли это был? Отвечай сразу!

Джоконда внимательно посмотрела на Зила.

Вместо ответа Элинор стал расстегивать браслет наручных часов, которые в числе прочих вещей ему выдали позавчера после ухода Бароччи. Вэошник настороженно дернулся к нему, но «эльфийка» сделала знак не приближаться, и конвоир с видом оскорбленного в лучших чувствах пса замер на месте.

— В том городе… на другом полушарии… был я, — юноша наконец-то освободил запястье от часов. — А выйти из камеры и вернуться обратно я смог вот так…

Слегка подкинув часы в ладони, Элинор протянул их Дику.

КОЛЛАПС (2 часть)

1. Рапорт Деггенштайна

Эсеф, город Орвилл, резиденция посла Антареса, август 1001 года.

Над Орвиллом, столицей единственного государства на единственном материке, вот-вот разразится гроза — явление на солнечном Эсефе довольно редкое.

В одной из комнат большого дома дипломата Максимилиана Антареса сейчас было немногим спокойнее: тревога тяжелым прессом давила на троих собравшихся в кабинете посла.

Писательница Сэндэл Мерле подтачивала пилочкой свои безупречные ногти, слегка при этом гримасничая и сама того не замечая. На ее коленях возилась крошечная обезьянка. Шевеля тяжелыми надбровьями и помаргивая, примат суетливо запихивал что-то в свою пасть, быстро пережевывал и с человеческой неуютной внимательностью рассматривал то Эмму, то Максимилиана.

За окном утробно заворчало. Первый раскат далекого грома…

Порыв ветра взлохматил густые кроны парковых деревьев.

Высокая, дородная Эмма Даун-Лаунгвальд прохаживалась из стороны в сторону. Не обращая внимания на пустой участок голограммы, готовой для приема информации, глава «Подсолнуха» ныряла сквозь бесплотное изображение и выныривала вновь. Лишь время от времени она бросала сердитые взгляды в сторону Сэндэл, увлеченной своим маникюром. Но спросить Антареса, для чего он позволил находиться здесь своей жене-тупице, Эмма посчитала ниже своего достоинства.

Сам посол также не являлся сейчас образцом безмятежности. Хоть Антарес и восседал за своим внушительным столом, размеры которого только подчеркивали тщедушность фигуры хозяина, нога его слегка подрагивала, будто кончик хвоста у раздраженной кошки.

— Дорогой, видимо, связи не будет еще долго! — наконец прервала молчание писательница, и обезьянка закрутила головой. — Пожалуй, мне лучше уйти.

— Нет, сиди на месте! — приказал Антарес.

Тон его был резок.

Эмма едва сдержала мстительную улыбку. Она поймала себя на том, что почти ненавидит Сэндэл. Хотя та была, конечно, слишком ничтожным объектом для ненависти такого человека, как руководитель «клана» террористов. По вине этой дуры-Сиди противники нанесли ответный удар Антаресу. Причем — сами не догадываясь о вторичности своего удара. Хотелось бы надеяться, что не догадываясь. На этот счет известий пока не поступало, а Эмма и Максимилиан пребывали в информационном вакууме. Они даже не предполагали, насколько сложная многоходовка была затеяна в ВПРУ, пока не потерпели фиаско почти на всех фронтах. И получили «сдачи» даже за ту историю прошлой осени, когда столь удачно был подставлен капитан Калиостро! Выход компрометирующей книги псевдо-Мерле с разоблачительными снимками посла воистину предстал отражением затеи, которую тогда осуществила любовница капитана, «космопытка» Аврора Вайтфилд.

Проклятый мальчишка Эл все-таки добрался до управленцев, и его показаниям поверили. С ним надо что-то делать, вот только как до него добраться? Церберы из КРО — слишком надежная защита. Калиостро знал, что делал, когда прятал этого юродивого ренегата в стенах изолятора контрразведотдела. Своих людей в этом подразделении Нью-Йорка у «Подсолнуха» не было. «Контры» — ярые слуги действующего правительства и закона. Интриганы — да. Безжалостные машины — да. Но не предатели. Купить, конечно, можно всех, пусть даже КРО и является самой оплачиваемой структурой Управления. Но здесь дело не в деньгах. Контрразведчики — убежденные противники любой чуждой идеологии. Недаром в Содружестве о них шутят, мол, коли переплавить одного «контру» на снаряд, то перед таким снарядом не устоит и титановая броня челнока-«оборотня».

Прозвучал сигнал вызова. Эмма и Максимилиан вздрогнули и одновременно дернулись к сенсорам. Даун вовремя опомнилась, а дипломат открыл порт приватной связи.

Голограмма представила изображение худощавой фигуры разжалованного сотрудника колумбянского ВО Ханса Деггенштайна. Бывший майор, специалист по космической обороне, казался вытесанным из дерева истуканом: ровная светлая кожа, гладко зачесанные назад светлые волосы, бесстрастное лицо. Это он был свидетелем таинственного исчезновения катера «Джульетта» с Александрой Коваль и фальшивым эликсиром метаморфозы на борту. Деггенштайн сейчас находился на орбитальной станции в системе Тау Кита, вблизи от Эсефа, над одним из его спутников.

— Госпожа. Передаю трансляцию событий с Земли. Комментариев не имею. Качество записи плохое, но это все, что нам предоставили.

Ханс пропал из вида.

* * *

Москва, дом семьи Энгельгардт, 5 августа 1001 года, незадолго до попытки захвата.

Особняк Энгельгардтов был оцеплен. Командира группы оповестили, что все гости съехались и выбранные объекты также находятся на месте, в главном зале дома.

«Подсолнуховцы» понимали: операция очень рискованная. Средь бела дня брать штурмом здание, битком набитое управленцами высшего звена — слыхано ли? То, что играло на руку — большая удаленность особняка от оживленных улиц, множество дополнительных построек на приусадебном участке и обилие зарослей (редкость для Москвы, не доступная простым жителям города).

Командир включил камеру, встроенную в его информлинзу. Идеального изображения, конечно же, не будет, но это лучше, чем ничего. Глава организации, Эмма Даун, всегда требует отчета.

Поморгав, начальник штурмовиков дал знак к началу операции.

Залегшие на крыше гаража стрелки выпустили по окнам заряды с усыпляющим газом. С крыши особняка по невидимым канатам заскользили темные фигуры…

…В то же мгновение из разбитого окна стремительно выныривает человек в бесформенной одежде, похожей на широкий плащ с капюшоном, бросается к гаражу и пропадает из фокуса камеры.

— Убрать! — успевает рявкнуть в микрофон на браслете командир «подсолнуховцев», встряхивая головой и протирая свободный от линзы глаз.

Невооруженное око видело черт те что вместо капюшоноголового, которого зафиксировало устройство, находящееся в другом зрачке командира!

Тот же (или не тот?) человек в «плаще» с капюшоном запрыгивает в окно, опережая спускающихся штурмовиков.

За гаражом слышится звук, похожий на взвизг раненого зверя. Командир снова встряхивается и даже хлопает себя ладонью по уху: в наушнике здорово фонит, голос крикнувшего как будто раздвоился…

…Первая группа захвата ворвалась в дом.

— На месте. Все спят! — отрапортовал помощник командира изнутри.

Из кустов выскочили остальные…

— Что здесь?

Камера заметалась по задымленной комнате, лежащим телам и закрытым масками лицам штурмовиков.

— Чертова псина! Оэрт убит! — доложил один из подбежавших снайперов, но сейчас было не до Оэрта и не до какой-то псины.

Вместе со всеми командир принялся переворачивать спящих, отыскивая живого двойника спроецированного на его линзу пожилого человека в лиловой рясе.

Из ниши под лестницей выскочил штурмовик первой партии:

— Священник ушел! Коридор перекрыт энергозащитой, не пробиться.

Командир перевернул последнего из усыпленных в надежде, что хотя бы кто-то из нужных ему людей (а это, кроме священника, еще и молодые женщина и мужчина) сбежать отсюда все же не успел. Он сверялся с проекциями на линзе, но Калиостро и Паллады среди спящих не было. Видимо, успели уйти вместе с фаустянином Агриппой. Полный провал операции…

— Прочесать окрестности!

— Ищем!

— Где тот, выскочивший из дома?

— Пес?

— Человек!

— Человек проник в дом. А выскочил — здоровый пес. И бросился на Оэрта. Оэрт спрыгнул с крыши — и тут эта проклятая псина…

— Куда она делась?

— Я метнул нож, когда она прыгнула на меня. Я ее ранил, она вначале упала, а потом помчалась к ограде с такой скоростью, что я промахнулся…

— Что с Оэртом?

— Свернута шея.

— Собака свернула шею человеку?!

— Это волк. Я видел! — вмешался третий снайпер.

— Какая, к черту, разница?! Убрать труп, уходим! Через три минуты сюда понаедет пол-Управления сыскарей! — и командир тихо выругался.

Камера зафиксировала мигающий тревожный сигнал системы оповещения…

Минуту спустя командир упал в кресло своего автомобиля и отключил линзу.

* * *

— Вы что-нибудь понимаете, господин Антарес? — досмотрев материал, спросила Эмма.

Сэндэл сидела, скорчившись и стиснув голову руками. У ее правого виска виднелась опасно зажатая в кулаке пилка для ногтей.

— Снова убийство! Я этого не выдержу… — стонала она.

— Будьте добры заткнуться! — с холодной ненавистью процедила глава «Подсолнуха».

— Не смейте так со мной разговаривать!

Эмма даже не обратила на нее внимания:

— Господин Антарес, я уезжаю. Свяжусь с вами при первой возможности.

— Да, Эмма. Я постараюсь проанализировать то, что мы получили.

— Это уже неважно.

Даун и Антарес одновременно воззрились на писательницу. Затем Эмма набросила свой пиджак и ушла.

— А что я могла сделать, Макси? — в отчаянии выкрикнула Сэндэл, не выдерживая жалящего взгляда супруга.

— Ты? — поднявшийся с места Максимилиан смотрел теперь сквозь жену, словно она была пустым местом. — Ты могла уйти. Бросить свое долбанное «писательство» еще пять лет назад!

— На пике славы?! Ты что?!

Он ничего не сказал, лишь потряс направленным на Сэндэл указательным пальцем. Приоткрыл рот, но передумал говорить. Помедлив секунду, развернулся и покинул кабинет.

Сэндэл выскочила следом.

— Никто не бросал карьеру, с таким трудом сделав ее, понял?! — отчаянно выкрикнула она в его удаляющуюся спину. — Ты сам же мне способствовал!..

Антарес сделал шаг со ступеньки, встал и поворотился к жене:

— Георг Кан бросил карьеру, не успев исписаться. Поэтому в его книгах нет банальной пошлятины. Поэтому он не поставил бы меня в такое идиотское положение, в которое поставила ты с этим «племянником тетушки Кармен»! Знаешь, чей он племянник? Он племянник генерала Калиостро. А ты… ты…

Громко щелкая и подвизгивая, обезьянка скатилась с хозяйкиного плеча, промчалась через коридор и взлетела на голову посла.

— И запри куда-нибудь эту гадину! — спускаясь по лестнице, Антарес в пароксизме гнева отшвырнул животное далеко в сторону.

Сэндэл со слезами впилась в дверной косяк и сломала ногти:

— Вот и отправлял бы Георга Кана выполнять твои паскудные приказы… — пролепетала она побелевшими губами.

2. Ника

Неизвестно где, неизвестно когда.

Выпускать Нику Зарецкую из заточения на свежий воздух стали примерно через месяц. Ей казалось, что минули годы. Девушка давно перестала вести счет дням, к тому же она и не предполагала, сколько времени прошло в интервале между ее похищением и пробуждением в камере.

Зарецкая поняла: биться и кричать бессмысленно. Ее тюремщик казался немым и глухим. Если она разбивала посуду с едой, то оставалась голодной на весь день. И тогда у Ники возник план. Она сделала вид, что смирилась. Для правдоподобности пришлось изображать депрессивное помешательство, а это не так уж легко, тем более, когда подозреваешь, что за тобой подсматривают. Но жажда свободы была сильнее, и девушка целыми днями, раскачиваясь вперед-назад, сидела на своей жесткой кровати.

— Так и правда рехнуться можно… — частенько шептала она, стеклянно глядя перед собой. Шептала, чтобы не сойти с ума.

Ника едва не выдала себя, когда вошедший тюремщик тихо сообщил о предписанной прогулке. Здравый рассудок возобладал над ее порывом подскочить и закричать от радости.

Зарецкой хотелось выспросить охранника, оказавшегося отнюдь не безгласным, что это за место и для чего она здесь. Однако спешить было нельзя.

Бывшая курсантка впервые за все это время разглядела внешность своего охранника вблизи. Это был мужчина средних лет, аскетического вида, с ввалившимися гладко выбритыми, но серыми, пергаментно-серыми щеками. Он не выглядел здоровым или счастливым. В глазах его царила исступленная темень. Говорил он со странным акцентом, ни разу не слышанным девушкой прежде.

Ника, стараясь двигаться как можно более заторможенно, поднялась. Тюремщик сунул ей под ноги страшные растоптанные шлепанцы, очевидно — самодельные. Кожа, из которой их сшили, готова была развалиться…

Но делать нечего. Девушка сунула закоченелые ноги в эту кошмарную обувь и, подчиняясь велению конвоира, зашаркала к дверям.

И как же она рыдала спустя два часа! Все впустую! Отсюда нет выхода…

Двор, куда они вышли, был наглухо обнесен серой каменной стеной.

— Постой!

Стараясь не прикасаться к пленнице, тюремщик нацепил ей на руку странный браслет — вроде тех, в которые обычно встраивается система коммуникации для агентов Управления — только сделанный очень грубо и совершенно без учета анатомии запястья пользователя. Для Зарецкой он был слишком велик.

— Не вздумай махать руками или пытаться его снять, — предупредил мужчина. — Иначе лишишься кисти.

И Ника поняла, что он не шутит. Судя по всему, шутить он не умел вообще, равно как и улыбаться. Хотя что ей до его чувства юмора! У девушки была идея-фикс: сбежать отсюда как можно быстрее.

С серого неба сыпал почти невидимый дождик. Изо рта шел пар. Зарецкая очень быстро замерзла. Все-таки ее камеру хоть немного, но отапливали, а здесь налетающий время от времени ветерок продирал до костей. Из одежды на ней была все та же, теперь совсем замызганная, сорочка. Нечесаные волосы спутались едва ли не в колтун, и пленница представала очень убедительной в роли бедняги, потерявшей разум.

Тюремщик следил за нею неусыпно. Стоя посреди «двора», Зарецкая осторожно разглядывала свою темницу. Снаружи та выглядела как приземистый двухэтажный барак, сложенный из камня. Вдали, за этой постройкой, в тумане угадывались и другие, но они казались призраками. Деревьев поблизости не наблюдалось. Все, что можно было отнести к растительности, путалось под ногами осклизлой, похожей на водоросли, травой или покрывало камни плотным панцирем бледно-зеленого мха.

— Я замерзла… — отчаявшись что-либо предпринять сейчас либо в будущем, проговорила затворница.

Тюремщик не возражал. Страшный браслет он снял с нее только в камере.

— За что меня посадили в эту тюрьму? Кто вы?

Дверь лязгнула и захлопнулась.

Ника поняла, что очень опустилась за время заключения. Она с омерзением коснулась грязных разлохмаченных волос, провела пальцами по ослабшим мышцам на руках. Так нельзя! Нужно что-то делать…

Выплакавшись, девушка кое-как закрутила спутанные пряди и стала отжиматься — просто, ни о чем не думая, на ледяном полу. Она решила для себя одно: если не удается договориться, то нужно действовать силой. Курсант она или не курсант?!

Прогулки происходили ежедневно. Будучи на виду у своего надзирателя, Ника прикидывалась убогой овечкой, сутулилась и смотрела только себе под ноги. Последнее было еще и кстати, потому что без осторожности здесь ничего не стоило поскользнуться.

Однажды тюремщик, доставив ее на место заточения, задержался. Зарецкая покусала губы. Ей почудилось, что он преследует вполне определенные цели. Что ж, при всей своей ненависти к этому человеку она может подыграть, а когда конвоир потеряет бдительность, в самый последний момент нанести удар, который вырубит любого мужчину.

Ника глубоко заблуждалась. Тюремщик смотрел на нее совсем из иных побуждений. Вытащив из складок широкой серой одежды что-то, напоминающее громадные ножницы, он усадил пленницу и коротко, неровно, остриг ее этим чудовищным приспособлением. Зарецкая не сопротивлялась.

— Я принесу тебе горячую воду и тазы. Вымоешься. Потом у тебя будет свежая одежда. Если будешь разбойничать, отберу и то, и другое — останешься грязной.

— Не буду. Принеси, пожалуйста.

Он посмотрел на нее так, словно Зарецкая в прошлом оказалась причиной смерти кого-то из его родственников. Да, с таким не совладать. Маньяк какой-то! Нике впервые стало страшно: после подобного взгляда от него можно ожидать всего самого плохого. Но за что?! Нет, не думать об этом! Свихнешься!

Тюремщик закрыл за собой дверь.

Вымывшись, девушка впервые за целую вечность ощутила себя гораздо лучше. Она легко уснула и даже не услышала, как посреди ночи скрипнула, открываясь, дверь, а ведь прежде просыпалась от любого шороха.

К ее лицу прижали что-то мягкое, с резким медицинским запахом. Ника в ужасе открыла глаза, чтобы затем снова провалиться в сон.

Это было странное наваждение. Во сне она переговаривалась по ретранслятору со своим белокурым Домиником. Ника просила приехать и забрать ее откуда-то, а он отшучивался, говорил, что ей надо сдать сессию. Она плакала и жаловалась. Изредка сон отступал. Тогда в каком-то дурмане Зарецкая видела склонившихся над нею людей в светлой одежде. Все лица были незнакомыми. Она ощущала, что лежит в точности так же, как и в первый раз — на высокой кровати с «распорками» под коленями, а эти люди (врачи?) сосредоточенно производят какие-то манипуляции, очень похожие на гинекологический осмотр.

— Уйдите! — просила девушка и снова забывалась мучительной дремотой, где Доминик отрекался от нее.

Утро началось для нее очень поздно. Обычно тюремщик будил ее ни свет ни заря, а теперь даже не появлялся. Ника проснулась с сильной головной болью. Все плыло перед глазами, тело колотилось в ознобе. События ночи вспоминались обрывочно, и Зарецкая совсем не была уверена, что они не были бредом. По крайней мере, проснулась она в той же позе, в какой ложилась и засыпала. Никаких ощущений, которые могли бы пролить свет на вопрос, было или нет ночное «обследование», пленница тоже не испытывала. Только эта страшная головная боль…

3. Подстелить соломки…

Нью-Йорк, квартира Дика, август 1001 года.

— O my god! — я безвольно роняю руки вдоль туловища: ма совершенно меня не слушает. — Маргарет! Маргарет, ты меня убиваешь! Клянусь этими… как их?.. мощами Святого Луки, что я действительно не могу приехать!

Хотя мама и стремится изо всех сил выглядеть и вести себя как американка, повадки у нее исконно итальянские. Вот и теперь, причитая, перебивает и твердит свое:

— Рикки, юбилей, 40 лет нашего брака с твоим отцом, Мама Мия, кого я вырастила на свою голову?! К тому же ты до сих пор так и не познакомил меня… нас… со своей женой! О, Мадонна, не пошли больше никому такого сына, как этот недостойный, неблагодарный и бессердечный мальчишка!

Сейчас она пустит слезу.

Так.

Сейчас отключит связь… и ровно через пятнадцать секунд возобновит.

Я даже не стал разрывать сеанс, лишь покосился на кусающую губы, чтобы не рассмеяться, Фанни. Жена самозабвенно притворялась, что полностью погружена в виртуалку (они с Питом как раз выполняли какой-то квест).

Голографическая проекция из родительского дома в Сан-Марино вновь возникла передо мной:

— Риккардо, это моя последняя просьба! — твердым голосом предупредила Маргарет.

Хотелось бы мне в это верить…

Я рубанул воздух ладонью:

— Ма! Это всё! Прости, но приехать я не смогу. Работы столько, что отец меня поймет.

— Отец его поймет! Отец его поймет! Нет, ну надо же! Я тебя не пойму! И не обращайся ко мне больше ни с чем!

Мама раздраженно ткнула пальцем в сенсор своего ретранслятора и пропала из вида. Если через минуту не вернется — значит, уже не вернется. Сегодня.

Минута истекла, и я перевел дух.

Не могу же я объяснять ей, что намеченная акция потребует завтра моего и Фаининого присутствия здесь, в Нью-Йорке. Маргарет захочет подробностей, потом — подробностей подробностей, и так бесконечно.

— У тебя вся родня такая? — подлила масла в огонь моя дражайшая супруга.

Конечно, она ведь не знакома ни с кем из клана Калиостро, черт побери!

— Фанни, ты могла бы принести мне чего-нибудь попить? — я без сил рухнул на диван и содрал с себя футболку.

В Италии уже глубокая ночь, а Маргарет разобрало так, что ей не спится. Могу ее понять: канун сорокалетнего юбилея свадьбы не такой уж пустяк. Но попади к вам в руки то, что попало мне — нам с Джокондой — и глобальный катаклизм показался бы в сравнении с этим незначительной чепухой.

Элинор отдал мне свои часы настолько буднично, словно они и впрямь были простыми часами. После этого в его камере нашли черную рясу, которая делала его похожим на монаха-бенедиктинца. Он сказал, что так одевались все послушники монастыря Хеала и еще того местечка (названия, к сожалению, я не запомнил из-за потрясения), где этот монастырь находился на Фаусте.

Ведь я думал, что все его прежние телепортации происходили сугубо под контролем кого-то из ученых Антареса. Я представлял себе громадную установку футуристического вида, какие строят в целях голографосъемок. А здесь — приборчик, замаскированный под обычные часы для любителей стиля ретро. И пользователь может совершенно спокойно управлять им, разобравшись в регулировке…

Фанни подала мне бокал, провела рукой по рубцу на моем плече и уселась рядом.

— Ты представляешь, какой это прорыв в науке? Просто представляешь? — не утерпев, снова начал я.

— Злобный дядька Антарес домогается всех не живьем, так виртуально! — гречанка сделала «страшные глаза» и пошевелила растопыренными пальцами. — Слушай, Карди, а почему бы тебе не заткнуться или не поговорить о другом? Я уже слышать не могу об этом тран… транс… трансмутаторе…

— Трансдематериализаторе. Портативном ТДМ…

— Тем более! Это все потрясающе, я оценила и поаплодировала. Но добраться до изобретателей этого… ТДМа… твое Управление пока не сможет. Или сможет?

— Пока — нет.

— Так что ж переливать из пустого в порожнее?! А вот тактику в отношении Авроры и ее связников…

— Гипотетических!

— Гипотетических, — согласилась жена. — Вот ее мы разработать можем. Практически.

Допив минералку, я отставил бокал. Все-таки насколько же разные побуждения движут нами! Я нисколько не сомневался, что Фаиной руководит исключительно ревность к сопернице. Жена, скорее всего, права, но даже от нее нельзя было ожидать столь фанатичного упорства. Что же я буду делать, когда обсудить завтрашнее мероприятие к нам приедет Джо? А она приедет минут через двадцать.

Мы с «эльфами» станем невольными свидетелями женских боев без правил?

— Я закажу Порко побольше воздушного маиса, — кивая, пообещал я.

— Чего? Зачем?

— Да нет, мысли вслух. Древняя американская традиция. Воздушного маиса и зрелищ! Пи-и-иу-у! — с характерной имитацией звука, обычно сопровождающего рекламные ролики-заставки, я «нарисовал» в воздухе воображаемый прямоугольник. — На синем поле — гречанка Фаина-Ефимия Паллада! Тра-та-та! На желтом поле — римлянка Джоконда Бароччи! Тра-та-та! Судья дает сигнал к началу боя! Пи-и-иу-у! — (вторая «заставка»). — Сильнейшая получит право сразиться с саксонкой Авророй Вайтфилд! — тут мне уже пришлось прикрывать голову локтями: жена колотила меня, издавая возгласы недовольства и смеясь. — Вот она! Вот она — Аврора! Как же ей идет новая капа! Аврора разминается, подпрыгивает, машет кулаками в красных перчатках. Гонг! Сейчас объявят победителя! Саксонка Вайтфилд с готовностью полощет рот, сплевывает, вставляет загубник на место, сбрасывает с плеч полотенце и, улыбаясь в камеру, с поднятыми в приветствии руками трусит на ринг!.. Упс! Ч-черт! Ну больно же, Фаина!

— Прекращай нести чушь! Иначе тебе самому сейчас понадобится капа! И даже шлем!

— Зачем ты бьешь меня по самому больному месту?

— Я еще не начинала. Бить. Ты можешь говорить серьезно? Или ты можешь, но только об этом проклятом ТДМе?

Я поймал ее за руки, скрутил и, обездвижив, сказал о скором приезде Джоконды.

— Если ты думаешь, что я имею что-то против Джо, то ошибаешься. Да пусти ты! Так вот, я отоспалась и решила, что те «видения» — это ерунда. Галлюцинации. Полежи с мое в анабиозке, потом подвергнись разблокировке памяти — еще не то привидится…

— Ну что, я рад, что ты сама пришла к такому выводу, — я ослабил хватку и осторожно поцеловал ее в шею.

Фанни прекратила дергаться, разомлела, теснее прижимаясь спиной к моей груди и запрокидывая голову мне на плечо.

Система охраны дома громко возвестила о приходе посетителей.

— Это «эльфы», — шепнул я, отодвигая от себя жену, на лице которой тут же промелькнула тень недовольства. — Сейчас и поговорим о том, о чем ты хотела.

По ней было видно, что хотела она уже совсем другого. Ну, это нестрашно. Зато успокоилась.

Хм… и почему мои мысли так упорно возвращаются к «зеркальному ящику»? Так, будто я что-то упустил, что-то оставил нерешенным…

…Когда Зил рассказал все о принципе работы устройства, заключенного в корпус часов, он тихо добавил-попросил:

— Не нужно пока меня ликвидировать, хорошо? Я еще смогу пригодиться…

Я кивнул. Честно говоря, у меня не было ни малейшего представления о том, какие виды имеет руководство на этого заключенного. Судьба его не была мне безразлична, однако решал здесь, увы, не я. Элинор вел опасную игру. Думаю, зря он дернулся в бега. Он, безусловно, очень помог нам с Фанни и своему приемному отцу-наставнику Агриппе. И все же для вышестоящего начальства его самовольность — лишь очередной негативный аргумент.

— Нам надо осмотреть камеру арестованного, — сказал я, и мы вчетвером вошли в лифт.

Вэошник не сводил с Элинора глаз, а вот Джоконда, взгляда которой Зил отчего-то избегал, казалась абсолютно спокойной. «Часы» я отдал ей.

При выходе из кабины бывший монах вдруг провел ладонью по моей спине, по хребту, от седьмого позвонка до лопаток, и пробормотал:

— Забираю…

— Руки! — рявкнул охранник, демонстрируя свое должностное рвение.

Элинор отпрянул, отдернув скованные руки. Нет, парень точно не в себе. Потускневший, загнанный взгляд, страх. Страх появился в лифте, в допросной арестованный был хоть и подавлен, но не испуган…

…В дверь мою действительно ломились «Черные эльфы». Я впустил их, и Чезаре первым делом огляделся, будто принюхиваясь:

— Что-то изменилось! — сказал он с хитрецой. Как и условились, по-американски.

Мы поприветствовали друг друга.

— Изменилось. В этот дом вернулась душа, — пошутил я, имея в виду Фаину.

Тут подала голос Джоконда, причем на итальянском, будто позабыв об уговоре:

— Но. Вита сентито рината ди кости[6]

Моя вернувшаяся жена выглянула в прихожую, посмотрела на Джо и после некоторой заминки протянула ей руку. У меня на сердце полегчало. Мне совсем не хотелось бы, чтобы эти две женщины пребывали в натянутых отношениях. И все же меня кое-что зацепило в туманной фразе Джоконды: к чему была эта игра словами и переносные значения?[7]

К делу мы перешли незамедлительно.

— Сегодня ночью мы с ребятами наведаемся к Авроре Вайтфилд, — Джоконда что-то начертила на листочке бумаги. — Имя посредника мы получим к утру. У Порко будет работа на сегодня.

— Да, четыре часа сорок семь минут, как всегда! — Витторио потянулся к карману с орешками и тут же схлопотал подзатыльник от Чеза.

Джо тем временем отметила еще какой-то пунктик.

— Фаина, у тебя тоже будет работа, — она улыбнулась моей жене.

— Я уже в курсе. Но не уверена, что мои навыки полностью вернулись ко мне. Я давно не практиковалась.

— «Провокатор» — это не призвание, — сообщил Чезаре. — «Провокатор» — это неустранимый фактор.

— Я предпочла бы воспользоваться действием эликсира. Так надежнее.

— Нет времени. Просто сыграешь, — я похлопал ее по коленке. — Сыграешь, как встарь. Как там говорила твоя мама? «Главное для лицедея — искренность»? Придется тебе побыть Авророй. Нам и карты в руки: ваше сходство — идеальный козырь в игре. Джо поможет тебе загримироваться.

— Загримироваться? Да я буду иметь дело с пятерыми сотрудниками спецотдела!

— С шестерыми, — поправил я. — Питера не забывай.

— С шестерыми! Из них — два лейтенанта-«провокатора», один «опер-ролевик» и три «аналитика», среди которых в равном мне звании — только Луиза Версаль… Кстати, а Рут Грего — это та девица из твоего отдела, которая жутко похожа на рекламную дамочку-секретаршу, выпрашивающую у начальницы путевку на Колумб? Ну, в ролике космокомпании «Шексп-Айр»? Она?

— Да.

Фанни, как всегда, попала точно в цель. А я вспоминал, кого же мне напоминает Рут. Видимо, они с моей женой виделись пять лет назад, когда гречанка стажировалась в Америке…

— Черт возьми! Это провал: она меня узнает!

— Да ладно, не тушуйся! — засмеялся Порко-Малареда. — Сбацаем с тобой все как нужно.

— Но они все видели настоящую Аврору! А я, кстати, нет. Если честно, пугает меня эта затея. Слишком рискованно…

Мы с Джокондой переглянулись. Кажется, тут кто-то захотел тихой пристани…

— Забудь эти слова, — посоветовала Джо Фаине, угадав причину моего сдавленного смеха. — Не удивляй генерала Калиостро. Если мы распутаем это дело, твой свекор пообещал взяться за тебя.

— Отец хочет учить ее?! — я не поверил своим ушам: эта честь выпадала единицам, даже со мной папа не стал возиться, когда понял, что обучать меня пси-искусству — все равно, что осла — грамоте.

— Пока он только ждет, как она проявит себя, — Джо невозмутимо подкурила, и я последовал ее примеру, удивленно потирая лоб.

— Да ей не помешала бы реабилитация в хорошей клинике! Она (прости, Фаина) еще в себя не пришла после всего!

— Твоему отцу видней. Не обсуждай решений вышестоящих! — резонно заметила «эльфийка» и постучала по столу кончиком лазерной ручки. — Синьоры, давайте уже к делу! Время идет, а я надеюсь немного отдохнуть перед началом акции.

— Она иногда спит, — пояснил доселе молчавший Марчелло, указывая на своего босса.

— В течение завтрашнего дня Фаина будет назначать встречи с каждым из шести подозреваемых. Сценарий планируемого разговора — здесь…

Бароччи вытащила из нагрудного кармана пиджака ДНИ и подтолкнула его к Фанни. Скользнув по гладкой поверхности стола, мини-диск информнакопителя остановился перед моей женой.

— Теперь файл-прогноз…

И Джоконда активировала голограмму.

* * *

Нью-Йорк, ВПРУ, дежурная часть, 11 августа 1001 года.

— Перевожу! — сержант-оператор посмотрела в прозрачную ванну, где Джек Ри неподвижно лежал в специальном сверхпроводящем геле, готовый уйти в виртуальное пространство системы.

Машина приняла лейтенанта в свое сознание, и с этого момента Джек потерял способность видеть, слышать или осязать что-либо в реале. Его реалом стал мир компьютерной программы, охраняющей информацию всех подструктур ВПРУ. Мир Хранителей.

Тут же поступил вызов на ретранслятор лейтенанта. Оператор вздохнула: лейтенант по обыкновению своему забыл отключать мешающие работе приборы и в то же время, как всегда, не перевел их в режим доступа для «себя-виртуального».

Сигнал был настойчивым.

Приостановив навигацию, женщина поднялась с места.

Свою линзу Джек заблокировал, а изображение было настроено именно на нее, и развернуть голографическую проекцию не удалось.

— Простите, но я могу общаться только через микрофон. Представьтесь и говорите. Ваши слова фиксируются и будут переданы адресату по его возвращении! — словно читая написанную речь, выговорила сержант.

— Джек Ри, лейтенант Джек Ри в данный момент недоступен? — прозвучал в микрофоне женский голос.

— Совершенно верно. Он… — оператор обернулась через плечо на коренастое, крепенькое тело лежащего в прозрачной субстанции Джека, — он в зоне недоступности.

— Я перезвоню позже. Это Аврора.

Часом позже, выбравшись из геля, который легко и быстро, не оставляя никаких следов, отходил от кожи и скатывался обратно в ванну, лейтенант Ри оделся.

— Спасибо за ассистирование, — он крепко пожал руку сержанту и тут же подмигнул, разбавив официоз шуткой.

— Капитан Стоквелл приказал, чтобы вы, когда освободитесь, поднялись к майору Сендз, — не поддаваясь на провокации «черноглазого обаяшки», как все сотрудницы за спиной называли Джека, сообщила оператор.

— Угум…

— Еще была некая Аврора, — и сержант протянула спецотделовцу его ретранслятор.

— Угум, — Джек прослушал запись сообщений, пожал плечами и покинул помещение, весьма, к слову сказать, неуютное — из-за вынужденной затемненности.

Едва он вошел в лифт, Аврора позвонила вновь. Лейтенант заправил в глаз свою линзу, и перед ним возникла красивая молодая брюнетка. Он где-то видел ее прежде, кажется, здесь же, в Управлении. Но кто она — так и не вспомнил. Девушка тут же разрешила его сомнения:

— Добрый день. Я Аврора Вайтфилд, сотрудник Отдела космоисследований. Господин Ри, я обладаю очень важной информацией, которая вам будет важна.

— Мне? Вы серьезно?

— Совершенно серьезно. Нам необходимо встретиться. Сегодня в половине восьмого в японском ресторане на Пятой авеню.

— Подождите, подождите! А с чем это связано?

— Господин Ри, я объясню вам это при встрече. Итак, в 19.30?

— Нет, так не пойдет, — рассмеялся лейтенант. — Подумайте сами: вот вы пошли бы неизвестно куда, неизвестно зачем?

— Если бы это казалось моей карьеры — да. В 19.30 в японском ресторане. Столик в пагоде.

— Джек, привет!

Он извлек линзу и оглянулся:

— А, Рут! Привет. Ричард Львиное Сердце вернулся?

— Еще вчера, — ответила сотрудница отдела Калиостро, чем-то явно озабоченная. — Слушай, поможешь?

— Ага.

— Скинь мне материалы по Хьюстону, о'кей?

— Центр Чейфера?

— Ну да, да. Прямо сейчас.

— Ладно, давай.

И они разбежались в разные стороны.

4. Провокация

Нью-Йорк, ресторан близ здания ВПРУ, 11 августа 1001 года.

В «WOW!» сегодня отмечали День пампушек. Исабель и Фрэнки хохотали над кривлянием приглашенных артистов, между столиками порхали «синты»-официанты в исключительно дурацкий одеяниях, разнося посетителям бесплатные пампушки. Воздух ресторана пропитался запахом ванили и выпечки.

Я поглядывал на Пита.

Над плоскими шутками, что отливались на сцене и несуразными бомбочками закидывались в зал, он прежде ржал бы громче всех. Но сегодня приятель был хмур.

— Дик, слушай, отпустишь меня сегодня с дежурства? — наконец спросил он, воспользовавшись паузой в грохотавшей музыке.

— Да. А что такое?

По-моему, Фанни ему еще не звонила. Иначе все было бы понятно уже сейчас.

— У меня дед в Пенсильвании умер. Надо съездить попрощаться.

Не успел я ответить согласием, как Питер сделал знак и выхватил ретранслятор:

— Я сейчас.

Он выбежал из шумного помещения.

— Что такое с Питом? — сияя белозубой улыбкой во всю ширь шоколадного лица, спросил Фрэнки.

— У него дед в Пенсильвании умер.

Улыбка тут же пропала.

— А-а-а. Жаль.

Исабель вопросительно двинула подбородком. Бишоп придвинулся к уху жены и шепотом передал ей мои слова. Лейтенант соболезнующе поджала губы.

— Пампушки, господа? — над нами нависла официантка с горой выпечки на громадном подносе.

Зал взорвался разноцветными искорками и новым приступом музыки.

— Нет, спасибо, — отказались мы.

Чуть не столкнувшись с Питом, «синт» помчалась дальше.

— Достали они уже со своими пампушками! — проворчал Маркус. — Я думал, от деда звонили. Дик… Не хотел говорить, но странное что-то…

— Ты о чем?

— Только что звонила твоя бывшая. Ну эта… Аврора. Какую-то встречу на вечер назначала. Так я не понял, ты меня отпускаешь с дежурства? Я к утру прилечу и завтра выйду, проблем не будет.

— Конечно, поезжай. Тебя заменит Рут, а завтра — ты ее. А что хотела Аврора? — я постарался сделать так, чтобы мой вопрос выглядел как осторожное любопытство покинутого бойфренда.

Маркус огрызнулся:

— Да хрен ее знает, я не понял. В ресторан какой-то звала.

— Она на тебя запала?

— Да нет, про работу что-то лепетала. Ревнуешь? — несмотря на траур, Пит все-таки нашел в себе силы поехидничать. — Ну так вы расстались или нет?

— Расстались.

— Значит, если что — я могу не стесняться?

Я поиграл бровями, и приятель скорчил мне рожу.

По возвращении в офис я отозвал Рут Грего в курилку, чтобы там уведомить ее о сдвиге в графике дежурств. Мне было очень интересно, какова будет реакция.

— Кэп! — крикнула мне вслед Саманта Уэмп. — А это правда, что ты привез сюда свою жену? Познакомишь?

— Лейтенант Маркус, после разговора с мисс Грего я тебя пристрелю!

— За что?!

— За твой длинный язык.

— Ну прости, прости! — раздраженно оскалился Питер. — Не знал, что это тайна! Надо было предупреждать!

— А самому догадаться — не судьба?

Я выпустил Рут из комнаты и последовал за нею.

— Да, кэп, без проблем, — выслушав меня, тихо и устало согласилась девушка.

Затем она сосредоточенно потерла лоб.

— Что-то не так? — подсказал я.

— Хм-м-м… Кажется, у меня было что-то назначено на сегодняшний вечер… Я совсем запуталась, столько всего! — Рут обратилась к своему браслету и удовлетворенно выдохнула: — Ах, ну да! Я сейчас отменю одну встречу, чтобы человек не ждал.

— А, так у тебя свидание? Ну, знаешь, тогда мне неудобно задерживать тебя. Все-таки это сверхурочно и…

— Да что ты, какое свидание… — с грустью усмехнулась она. — Это Аврора Вайтфилд звонила…

— Аврора? Зачем?!

— Не знаю. Назначила встречу на восемь вечера…

— Но, может быть, что-то важное?

Рут махнула рукой и вызвонила Фанни. Я оставил их беседовать, а сам пошел на рабочее место. Нет, скорее всего, она в этой игре не участник. Грего притворяться почти не умеет, ее специализация не предполагает наличия подобных навыков. Пит — все-таки под вопросом. Остальные — не знаю…

…За прошедшую ночь «Черные эльфы» сумели вытянуть из настоящей Авроры предельное количество информации. Сомневаюсь, что она решилась бы на «затирку» памяти, поэтому, скорее всего, ее показания были полными. Я очень удивился, когда услышал от Джоконды фамилию «Соколик».

— Тот самый сын Елены Соколик и археолога Ковиньона, а также внук тетиной приятельницы?!

— Вот именно! — Бароччи выглядела собранной и энергичной, однако я чувствовал ее усталость.

— Вы хорошо поработали этой ночью.

— О, да! — она улыбнулась.

В комнату вошла Фанни в сопровождении привезенного «эльфами» театрального стилиста. Парень с интересом ждал нашей реакции по поводу проделанной им работы.

— По-моему, безукоризненно, — сказал я, а внутренние ощущения раздваивались: мне было неприятно обнаруживать в жене столь сильное сходство с человеком, предавшим меня, и в то же время не мог подавить невольного восхищения профессионализмом гримера.

В зрачки Фаины он вставил темно-карие линзы, и уже одно это сильно изменило ее облик в целом и взгляд в частности. Иначе уложил волосы, посредством какого-то геля увеличил скулы и слегка изменил форму носа.

— Это, надеюсь, временно?

— Гель разойдется в течение 72-х — 80-ти часов, — кивнул парень. — Миссис Калиостро…

— Паллада! — вскинула брови жена (совершенно, кстати, не Аврорина мимика, но голос — в точности!).

— Э-э-э… миссис Паллада, я ввел вам в голосовые связки вещество, которое также имеет ограниченный срок действия. Но, милочка, знайте: никакое вещество не поможет вам изменить строй речи без некоторой тренировки.

— Кое-какое поможет… — буркнула Фанни, сверкнув глазами в нашу с Джокондой сторону. — Помогло бы, точнее…

— Благодарю вас, Хейли, — Джоконда позвала помощников. — Чез, отвези синьора Дугласа, куда он скажет, — и, когда посторонних в нашем доме не осталось, добавила: — Потренироваться нужно. Этим и займемся. Пока о Соколике. Генерал Калиостро приняла решение пока лишь наблюдать за Тимерланом, а не брать его. Не факт, что он лично знал стукача из твоего отдела. А вот Аврора точно не знает. Да и стукач — Аврору, скорее всего, тоже. Помнишь стертые данные за Элинора, Дик? Ну, в клинике «Санта Моника»… Юнга Джим…

— Помню, помню.

Джоконда покачала головой:

— Чем дальше, тем страшнее. Сеть агентов «Подсолнуха» разветвляется… Скоро все начнут бояться друг друга, подозревать в шпионаже. То-то «контрам» будет раздолье, а!

— Ты уверена, что это «Подсолнух»?

— Нет, это только мои предположения. Небезосновательные, но все-таки лишь гипотезы…

* * *

Нью-Йорк, назначенное место встречи, 11 августа 1001 года.

Медленно и внимательно озираясь, Юджин Савойски продвигался к «беседке»-пагоде, в красноватой полутьме которой светлел женский силуэт. Шествие сержанта сопровождалось перезвоном колокольчиков, соединенном в странную и ненавязчивую музыку Востока. Здесь эти древние мотивы звучали как нельзя кстати. Редкие записи чудом сохранились после Завершающей.

Аврора, которая пригласила Юджина в ресторан, была сейчас занята разговором с невидимым собеседником. Заметив управленца, девушка жестом попросила у него минутку. Весь вид ее просил прощения за проволочку, но тон, в котором была выдержана беседа, казался резким и грубоватым:

— И что?

Савойски сел и размотал аккуратно обернутый салфеткой рулончик папируса с меню.

— Так!.. Нет, никуда ты не едешь!.. Не болтай глупостей! Брюс, ты меня слышал?

А она хороша, Аврора эта. Грубовата, конечно. И брутальность ей идет. Потому что есть в Вайтфилд сила, хорошая такая сила. Похоже, девонька выросла в южных областях страны — акцент у нее, во всяком случае, скорее техасский. Сразу видно: за дело свое радеет и под ее крылом все могут ощущать себя в безопасности.

— Сиди на месте, Брюс! Это больше мой проект, чем твой, мне и отвечать… Я вернусь, когда все утрясу, понял меня? Я спрашиваю: ты меня понял? Ну вот и все! Без паники!.. Все, Брюс, все! У меня встреча!

Она сжала в руке ретранслятор и отстраненно уставилась на Юджина, будто еще плавая мыслями с тем загадочным Брюсом, но уже пытаясь взобраться на палубу к нему, к сержанту Савойски. Затем засмеялась:

— Ох! Мне жаль! Заставила вас ждать. Это… — она покачала ретранслятор в ладони, будто взвешивая (или примеряясь, куда бы его зашвырнуть), — это по работе… Вы уже заказали? А я, представляете, никак не могу посмотреть меню! Разрывают на части! — Аврора подхватила «папирус». — Что тут у нас подают? Снова синтетических осьминогов?

Точно: из Техаса! Ровные белые зубы, открытая солнечная улыбка… Из Техаса! И чертенята в лучистых темно-карих глазах, как у одного знакомого Юджина. Кстати, многие техасцы — мечтатели, отсюда неудивительно, что Вайтфилд потянуло в ОКИ.

— Вы из Техаса, мэм?

— Да, из Хьюстона, — не отрываясь от изучения блюд и закорючек-иероглифов, дублирующих общеупотребительные названия, откликнулась Аврора. — Смотрите, мистер Савойски, а сильно рискованно с моей стороны будет заказать вот это?

Юджин с трудом прочел абсолютно невыговариваемое слово, отчеркнутое пальцем «космопытки», и пожал плечами:

— Э, мэм, я редко бываю в таких заведениях. Вряд ли я хороший подсказчик! Лучше спросить у официантки.

Теперь Савойски, еще четверть часа назад настроенный на быструю беседу и расставание (потому как — ну что интересного могла ему поведать эта сотрудница ОКИ?), теперь понял, что торопить девушку ему не хочется. Даже наоборот — смотрел бы на нее и смотрел.

— Эй! Да где эти чертовы гейши?! — возмутилась Аврора. — Эй там, на рисовых плантациях! Кто-нибудь посетит нашу скромную пагоду?! Нам нужен официант!

Юджин почувствовал, как пухлые губы его растягиваются в невольной улыбке, и короткопалой толстенькой рукой прикрыл рот.

Выслушав советы официантки, Аврора наконец-то сделала заказ. Савойски — тоже.

— Знаете, а вы можете поехать со мной! — без обиняков заявила девушка, в упор глядя на сержанта.

— В смысле? — не понял он.

— Ну, боже мой, какие тут смыслы могут быть еще? — она побарабанила пальцами по бордовой скатерти и отстранилась, позволяя официантке расставить на столе принесенные блюда. — На днях шеф прилетает на Землю. Он связался со мной напрямую и сообщил, что хотел бы увидеть всех своих помощников!

С этими словами Вайтфилд с аппетитом набросилась на еду.

— Постойте… Я что-то ничего не понимаю, — Юджин почувствовал себя в дурацком положении человека, которого приняли не за того.

— Вы не хотите? Это совсем ненадолго. День отгула не бросится в глаза никому! — она залихватски уничтожала морепродукты.

— Да о чем идет речь?!

— Уф! — Аврора отбросила со лба надоедливую прядь волос. — Я говорю о нашей с вами работе. Мне нужно увидеть нашего хозяина, у меня накопилось много вопросов. А вы могли бы меня просто сопровождать. Он меня лично не приглашал, но все-таки два года исправной службы дают мне право голоса. Вы так не считаете?

— Мисс Вайтфилд! Мисс Вайтфилд! — замахал руками Юджин. — Вы уверены, что ни с кем меня не путаете?

— Вам о чем-нибудь говорит имя Максимилиан Антарес?

— Нет. Кто это?

Она изменилась в лице, медленно утерла губы льняной салфеткой:

— О… Простите… О, нет! — девушка растерянно засмеялась, словно Юджин только что очень ловко ее разыграл. — Так вы… О, господи!

Савойски вежливо поддержал ее смех, однако в глубине его зрачков появилась тяжесть. Он смотрел на Аврору уже иначе. Первоначальной непринужденности на уровне флирта в нем не было и в помине.

Они доужинали в полном молчании, а потом мисс Вайтфилд под благовидным предлогом удалилась.

* * *

Нью-Йорк, квартира Дика Калиостро, 11–12 августа 1001 года.

Чезаре привез ко мне жену около полуночи. Фаину качало от усталости. Она упала в кресло, откинулась и, чертыхаясь, расстегнула пояс на брюках.

— Черт возьми! С вашими затеями я нажру себе брюхо, как у бегемота в Национальном зверинце! Три ужина нон-стоп — это свыше моих сил!

Я со смехом потрепал ее по туго набитому животику:

— Ничего, зато ты была бесподобна!

Жена скептически скривила рот:

— Я так не считаю! Ну что, вы определились — кто из троих пришедших может быть «Мистером Икс»?

— А как тебе суши? — любознательный Порко всегда был неравнодушен к гастрономическим вопросам.

Фанни показала, что еще немного — и ее стошнит. Из кабинета вышла Джоконда, с которой мы только что просматривали транслируемые напрямую из ресторана сцены встреч «Авроры» с подозреваемыми.

— Никто из троих не раскололся… — продолжала Фаина.

— Даже более того, — вставила Бароччи. — Юджин уже подал Фридриху рапорт о твоем странном предложении. Так что Савойски реабилитирован процентов на девяносто. Впрочем, его я подозревала менее всех. Он сержант и не имеет доступа к Спектру Данных. А «жучок» — имел.

— Не проще подсунуть всем шестерым «Видеоайзы»? «Жучкам» — «мух»? А?

— Фаина, — я постарался успокоить ее и погладил по плечу, как излишне возбужденного больного. — Это нереально. У нас у всех стоит антисистема.

Но жена была непреклонна:

— Вывести ее из строя, перепрограммировать наконец!

— Это нереально, — согласилась со мною Джоконда. — Далее. Ольга Ванкур и Луиза Версаль пока не настучали на тебя, но не забывай, что Ванкур — «провокатор». И, скорее всего, она взяла тебя на заметку. Не удивляйся, если она отныне будет сама искать с тобою встреч: карьеристка еще та, мечтает о повышении и капитанских нашивках. Так… Луиза Версаль — темная лошадка, что есть, то есть…

Витторио захрустел шоколадной оберткой: его стеснял запрет на щелканье орешков, так что на время пребывания в нашем с Фаиной доме он изменил рацион. Жена застонала и бросилась в ванную. Чез снова отвесил Порко подзатыльник. Тот с набитым ртом издал возмущенный вопль, дескать, за что? Как всегда, тише и прилежнее всех вел себя молчаливый Марчелло. По нему вообще никогда не поймешь отношения к происходящему. Тоже своего рода «темная лошадка».

Итак, наше прилежание практически не увенчалось успехом. Если не считать выведенной из игры Авроры, которая, насколько я понял, погоды не делала и в той «шахматной» партии была пешкой. Она не знала никого, кроме Тимерлана Соколика, связующего звена между нею и Хозяином. Возможно, что на отрезке «Тимерлан — Заказчик» находилось еще несколько «узловых станций» в лицах пока не известных нам исполнителей. Таиться и дальше от генерала Калиостро не стоит: все, что можно было сделать посредством наших жалких силенок, мы сделали. Если уж даже «Черные эльфы» оказались бессильны, то тут уж увольте!..

— Уберите к чертовой матери все съестное из этого дома! — закричала Фаина.

Через приоткрытую дверь ванной комнаты доносился плеск воды.

— Порко! Убирайся из этого дома, — Чезаре поднялся. — Джо, мы в машине.

Я заметил, как их глаза встретились. Бедняга Ломброни: она к нему совершенно равнодушна! И, похоже, он полностью отдает себе в этом отчет, ни на что не надеясь. Если Фанни я понимал хотя бы наполовину, то Джоконду не понимал вовсе — ни в чем, что не было связано с логикой. К счастью, наши с нею интересы совпадали как раз в той точке, где был нужен только разум.

— Джо, задержишься на пару минут?

Она равнодушно бросала стрелки-дартс в мишень на стене и лишь повела плечом. Я набрал номер пенсильванских родственников Пита. По траурному убранству развернувшейся передо мной комнаты мы с Джо убедились, что Маркус нам не соврал. Да и глупо было бы с его стороны обманывать меня в таких вещах.

— Миссис Маркус, — обратился я к матери Питера, смуглокожей пожилой брюнетке с громадными черными глазами. — Это капитан Калиостро. Примите мои соболезнования и извините за беспокойство, но Питер уже доехал?

— Да, мистер Калиостро, — сурово промолвила она. — Пригласить?

— Да, конечно, — и, когда женщина отошла в сторону, я со значением взглянул на Джоконду; та делала вид, что ее мои переговоры не интересуют.

На голограмме возник Питер. Он выглядел куда более подавленным, чем его мать:

— Дик? Чего там у вас стряслось?

— Ничего.

Маркус перевел дух. Очевидно, с моим появлением он решил, что я собираюсь отозвать его в Нью-Йорк.

— Я хотел уточнить, успеешь ли ты завтра вернуться? Ну, чтобы не было накладок…

— Конечно, успею. У меня и обратный билет уже взят.

— О'кей, Пит! Держись там смотри!

— Давай, — вяло промямлил он и отключился первым.

Я повернулся к Джоконде и выползшей из ванной жене:

— Хреново работаем.

— Карди, ты свинья! — икнув, сообщила мне Фанни и тяжело упала обратно в кресло. — Я тебя ненавижу…

Не нравится мне, когда она бросается такими заявлениями! Даже в шутку…

Скрипнув зубами, я уговорил себя сдержаться и не одергивать ее в присутствии посторонней. Но погасить вспышку доводами рассудка было трудно. Джоконда непонятно улыбнулась:

— Кошмарных снов вам, господа!

— И тебе ни дна, ни покрышки! — парировала жена с такой же улыбочкой.

Я с трудом, но разглядел, как из глаз Фаины вырвалось недоброе пламя и как Джо с легкостью погасила колыхнувшее воздух марево, не подпустив его к себе. А потом женщины засмеялись. Особенно Фанни — своим заливистым и заразительным «А-ха-ха-ха!»

Джоконда исчезла.

— Она хоть и стерва, но мне нравится… — призналась гречанка, мучительно ворочая головой на валике кресла. — Черт возьми, я никогда больше не соглашусь на пытку едой!

— Китайцы пытали водой, японцы — едой. Что поделать — Восток! Да, я хотел бы тебя попросить, дарлинг: не распускай язык, если мы с тобой не одни.

— Что?! — Фанни так и подскочила, тут же забыв о своем «несварении». — Что ты сказал?! — ее голос стал тоненьким-тоненьким и язвительно взвился до небес.

— Я говорю о работе.

— О, да! Престиж, как же! Карьерист! Я буду говорить то, что считаю нужным, и тогда, когда считаю нужным!

— Джипси![8] — возмущенно вырвалось у меня: она умеет довести до белого каления.

— Да, и если не хочешь проверить на себе, то умолкни! Я спровоцировала ее — и она повелась! Теперь я нисколько не сомневаюсь, что она положила на тебя глаз!

— Да брось. Джо ответила провокацией на провокацию. И не советую тебе с ней зарываться.

— Черт возьми, зачем я вообще согласилась на эту авантюру? Ведь неспроста мы тогда с тобой разбежались! Видать, мне слишком хорошо промыли мозги, и я забыла, что ты из себя представляешь! Все, я возвращаюсь в Москву! Делай что хочешь!

Наш забурливший спор прервала своим звонком Джоконда:

— Да, кстати! — сказала «эльфийка», томно потягиваясь в своем микроавтобусе. — Вы там как раз сейчас ругаетесь. Причем, если заметили, на ровном месте. Спасибо, я еще не разучилась это делать. Всего хорошего.

Она нежно улыбнулась нам и погасила изображение.

Наверное, впервые в жизни я обнаружил в себе злость на Джо. Нашла время! Развлекается дурацкими интрижками. Силы ей девать некуда, что ли?

Но Фанни смотрела на меня уже совсем другими глазами:

— А теперь, сердце мое, определи, кто из нас тебя разыгрывает!

Пусть меня аннигилируют, если я понимал, о чем идет речь! Как мне надоели эти бабьи игры! Интересно, рекрутов на Фауст принимают? Надо при случае спросить у Элинора. Так хочется побыть в тишине!

— Вы обе, — ответил я. — И пошли уже, ко всем чертям, спать!

— Хоть она и стерва, но мне нравится, — повторила Фанни и, нырнув мне под руку, повлекла в спальню.

5. Загадочный посетитель

Нью-Йорк, Лаборатория при Управлении, сентябрь 1001 года.

Первым осенним вестником всегда является ветерок. Откуда-то с северо-запада он несет в себе запах крамолы, заготовленной будущими холодами. Уловить его в мегаполисе почти невозможно, однако он — совсем не единственный признак скорой зимы. По-другому начинает светить солнце, пробуждая в чувствительных натурах тоску по уходящему лету.

Но Элинор жадно впитывал в себя каждую перемену Внешнего мира. Полгода назад, загнанный, юноша не мог себе этого позволить. Да и сейчас он любовался метаморфозами природы отнюдь не с лирическими настроениями баловня судьбы или поэта. Что такое почти полгода затворничества, знает только несвободный. Вдобавок ко всему бывший послушник монастыря Хеала чуял: ему отмерено немного. Не говоря об этом никому, он следовал указаниям, делал то, что ему велели (как это привычно!), и тайком напитывался неведомым.

Вот уже два месяца он находился в реабилитационном психиатрическом центре при ВПРУ. Под надежной охраной и наблюдением врачей, постоянно посещаемый сотрудниками Управления, которым, конечно, было наплевать на какие-либо движения души преступника и которые преследовали единственную цель: не упустить важнейшего свидетеля против оппозиции. Таково было «распоряжение свыше», и это выполнялось беспрекословно.

Тьерри Шелл нашел способ выклянчить себе Элинора в качестве ученика. Начальство было не против такого оборота дел. Если этого «синта» удастся привести в норму и обучить, то, принимая во внимание его блестящие эмпатические способности, из монаха-отступника может получиться хороший врач. Или, по крайней мере, талантливый медассистент. А мальчишкой он оказался чрезвычайно умным и восприимчивым. Тьерри уже не раз хвалил его и перед самим генералом Калиостро, и перед ее племянником. В конце концов, должна же была фаустянину хоть когда-то улыбнуться удача в его проклятой неизвестно кем жизни!

Вместо того чтобы накачивать пациента лекарствами, врачи отправляли его под конвоем в главный корпус Лаборатории, где охранники передавали Зила из рук в руки эксперту Шеллу и его помощнице Лизе Вертинской. Стряхнув по пути со своих плеч всю тяжесть, надышавшись свежим воздухом, Элинор оживал. Губы его заново учились улыбаться при виде озорного лица Лизы и ее медно-проволочных волос. Вот только глаза молодого человека оставались по-прежнему глухими, будто прикрытыми двумя серебряными монетами — там, где должны были находиться зрачки. И это был не просто стальной блеск ожесточившихся на весь мир глаз. «Сребреники» бывшего монаха только вбирали в себя, ничего не излучая взамен. Психиатры считали это тревожным знаком и отдавали тайные распоряжения конвойным: ни на мгновение не отвлекаться от парня, быть всегда начеку. Один из врачей и подавно был уверен, что Элинор затевает очередное преступление. И ведь, как выяснилось позже, он был недалек от истины!

Но всему свое время.

А пока ученик-арестант по очереди с Вертинской склонялся над окуляром микроскопа, что-то записывал своим твердым убористым почерком, прислушивался к объяснениям Тьерри, с удовольствием проводил опыты…

Похолодание свалилось на Нью-Йорк внезапно. Влажный гудзонский бриз сменился порывами жесткого северного ветра, от которого не спасали даже гороподобные стены городских зданий. И в этот первый день настоящего холода Зила навестил незнакомец.

Юноша знал уже всех своих посетителей-надсмотрщиков. Они сменялись, но их посещения были цикличны — одни и те же лица, одни и те же вопросы. Так и должно быть. Ведь теперь ВПРУ больше интересует прибор, который передан им, ТДМ, а не сам Элинор. Лучшие ученые Содружества пытаются сейчас постичь секрет трансдематериализатора и кусают губы от зависти: появление этого устройства доказывало, что на Эсефе у Антареса работают гениальные физики, и до них общепризнанным «светилам науки» до них еще расти да расти…

По знаку Тьерри за Элинором явилось два конвоира.

— Можешь немного размяться, — разрешил один из них, главный — детина-«вэошник» с непривычной для нынешних обитателей Земли бородкой и усами. — А ты, — добавил он, уставившись близко посаженными глазами на своего напарника, — иди пока узнай насчет ужина. И как только врачам этим не голодается… Слышь, Эл, вы там хоть едите, в лабораториях своих?

Он располагал к себе тем, что никогда не показывал Элинору, будто видит в нем не человека, а «синта». Другим охранникам никак не удавалось скрыть пренебрежительное отношение к полуроботу, и каждым своим взглядом, каждым словом они подчеркивали свою «очеловеченность». Заключенный молчал и прикидывался, что это его не трогает. Притворяться Зила научили…

— Нет, — сказал он. — Некогда.

— Я так и думал! — «вэошник» громоподобно рассмеялся и махнул рукой. — Покажи класс! Очень уж мне по душе твои упражнения. Никак не возьму в толк: что за техника такая?

В ответ Элинор лишь криво усмехнулся.

С неба летел редкий игольчатый снежок. Холодно.

Юноша поймал на ладонь снежинку. Он разглядывал ее, пока хрупкий кристаллик не растаял, превратившись на коже в едва заметную искорку воды. Тогда Зил снял куртку. По телу его прокатилась волна, приводя в движение каждую мышцу. Это было только начало…

Ноги почти не касались замерзающей земли. Только полет, только быстрый танец, подчиненный неземному ритму. Меж ладоней теплом прокатился незримый шар. Он растаял в груди, а руки, словно плывущие по воде ивовые ветки, вытянулись, взмыли над головой. Легкий изгиб туловища — и, не сделав ни шагу, фаустянин оказался совсем в другом месте, в центре баскетбольной площадки. «Танец» завораживал, не позволяя охраннику заметить ни одного этапа Элинорова перемещения. «Танец» был и текучим, и стремительным.

А затем «птица» обратилась в «зверя» и огромной гибкой кошкой заскользила по расчерченному линиями полотну игровой зоны. «Кошка» охотилась, она играла, наслаждалась собственной силой и мощью.

С приоткрытыми ртами замирали на своих местах озябшие пациенты, которых по расписанию вывели на прогулку. Двигаться, играть в мяч им не хотелось, и только диковинные фокусы Зила вывели их из ступора.

Неутомимый «хищник» распластался в последнем па — и замер.

Разведя руки в стороны и ловя грудью ветерок, юноша смотрел в небо. Его дыхание было идеально ровным, словно фаустянин только-только открыл глаза после долгого и спокойного сна. Все мировые стихии обнимали его тело, струились сквозь него, питали силой.

Бородатый конвоир зааплодировал.

— Да тебе палец в рот не клади!

Но Зил смотрел ему за спину. «Вэошник» обернулся.

— Дик? — пробормотал Элинор, делая шаг навстречу идущему к ним человеку.

По аллее, между резными туями и дымчатым можжевельником, двигался мужчина. Полы его длинного плаща разлетались на ветру, будто крылья гигантского нетопыря.

И охранник услышал, как зашлось дыхание арестанта. Незнакомец был вовсе не Риккардо Калиостро, капитаном спецотдела, изредка навещавшим Элинора в лечебнице…

6. Страшное открытие

Неизвестно где, неизвестно когда.

Мало что изменилось в жизни Зарецкой с тех пор, как ее стали выводить на прогулку. Разве только вместе с «человеком в сером» навещать ее начал «монах». Ника называла так мужчину в темно-лиловом балахоне, очень напомнившем ей одеяние древнего христианского священнослужителя, однажды виденное на старинной гравюре. Эту личность Ника могла бы назвать почти приятной (если бы ее саму не так мутило сутки напролет).

Он улыбался; с тем же акцентом, что и у «серого», произносил слова приветствия; делал ей какие-то инъекции; спрашивал, чего бы ей хотелось поесть-попить. И эта его любезность настораживала пленницу больше, чем злоба надзирателя. В елейном тоне таилось что-то нарочитое, будто Ника подписала некий контракт, и «лиловый» теперь выполняет его, подчиняясь пунктам договора.

Вы когда-нибудь испытывали истинную жажду? Да, такую, когда полжизни готовы отдать за каплю воды… Представьте: невыносимая жажда — и вдруг вы видите перед собой сосуд, этикетка на котором сулит вам наслаждение натуральным яблочным соком, а цвет булькающей в за стеклом жидкости подтверждает заявление на этикетке. Предвкушая блаженство, вы фантазируете, как, открыв бутылку, приложитесь к горлышку и жадно выпьете ароматный кисло-сладкий напиток. Вашу гортань уже сводит почти эротической судорогой, рот наполняется вязкой слюной, усугубляющей жажду. Вы не хотите более ничего — кроме вкуса яблока на пересохших губах. Вы не помышляете, что можно желать другого. Торопливо открываете бутылку, приникаете к вожделенному нектару. Но вместо сока ваш язык ощущает морскую воду. Подкрашенную горьковато-соленую морскую воду…

Представив это, вы поймете ощущения Ники, единственной мечтой которой стала свобода и общение с себе подобными. А «лиловый монах» оказался тем самым суррогатом…

От нее что-то требовалось, но хуже всего — Зарецкая не знала условий контракта. И когда некий срок истечет… тогда она станет ненужной, тогда ее снова будут приковывать или придумают что-нибудь еще ужаснее. Эти страшные картины девушка вовсе не навоображала: интуиция подсказывала ей, что все именно так и будет.

Догадки всплывали в разуме Ники одна за одной. Ее притащили сюда для какого-то запретного эксперимента. На ней ставят опыты, как микробиологи над крысами и кроликами. Ее отравили неизвестной гадостью пролонгированного действия, и теперь ее организм медленно умирает… А они, тюремщики, приставлены к ней наблюдать и фиксировать все этапы угасания.

Есть Зарецкая почти не могла. Даже если ей и удавалось впихнуть в себя пищу, вскоре начиналась тошнота. Все оказывалось снаружи. Она чувствовала, насколько отощала и ослабла. В прошлом остались и ее попытки поддерживать себя в сносной физической форме. Кажется, инъекции «лилового» — это витамины или питательный раствор. Нике так казалось, ведь она до сих пор еще не умерла, голодая без малого четыре месяца. Девушка удивлялась, как это она до сих пор не сошла с ума.

Сезоны здесь не менялись. Когда ни выйди — накрапывающий мерзкий дождик, туман, низкое небо цвета одежды Никиного надзирателя.

Но у Зарецкой была одна отдушина, ради которой она и жила в последнее время. Однажды, бродя по двору, девушка разглядела за выступом здания небольшую лазейку. Когда «серый» отвернулся, она прижалась к щелке и разглядела закуток между внешней стеной «крепости» (так Ника называла весь комплекс здешних построек) и безоконной стороной дома. Проход заваливали груды старого шифера, битой черепицы и расколотых камней, и все же человек миниатюрной комплекции вполне мог бы протиснуться — а там чем черт не шутит? Главное — чтобы «серый» отвлекся!

Что же там? Ника тоскливо смотрела в сторону строительной свалки. Шанс на спасение или тупик?

Когда-то очень давно, в прошлой жизни, Зарецкой попалась интересная виртуалка. Сложный разветвленный квест, немного приправленный драками. Она до сих пор помнила, как не могла найти ключ в одну важную комнату — и, соответственно, пройти дальше по сюжету. Два месяца она упрямо бродила по молчаливым руинам. Школьные друзья подтрунивали над нею и советовали бросить это бессмысленное занятие. Однако девочка все же нашла ту крысу, которой нужно было оторвать хвост, после чего принести этот хвост скорняку, скорняк должен был сказать нужное имя, персонаж, носящий это имя — дать пароль, а в секретном месте этим паролем оберегали сейф с ключом. Проблема крылась в том, что эта крыса пробегала через нужную локацию всего два раза в день и всегда в разное время. Пройдя квест, Зарецкая чувствовала себя победителем.

Удастся ли теперь «оторвать хвост крысе»? Девушка покосилась на своего надзирателя. Симуляция обморока не помогла: «серый» отволок ее тогда в камеру. Попытка нападения закончилось тем, что охранник, даже не поморщившись, скрутил Нику и опять же доставил в темницу.

Бывшей курсантке Академии помог случай. Причем — несчастный. И еще — склизкая трава.

Проходя мимо заваленного прохода между стенами, Зарецкая потеряла ощущение тела. Будто кто-то сдавил ее голову за виски и рывком поднял вверх. Девушка оступилась. Острая боль в бедре заставила ее вскрикнуть. Оказывается, Ника рухнула на груду шифера, при этом одна из пластин распорола ей бедро. В довершение всех бед желудок ее свело спазмом.

Когда «серый» подбежал к ней с другого конца двора, пленница, схватившись за живот и поджав окровавленные ноги, корчилась на земле. Его лицо исказила досада, отвращение и… страх.

Зарецкая открыла глаза, ожидая, что увидит высокий мрачный потолок своей камеры. И не поверила себе: двор был пуст. Ее взгляд метнулся в сторону щели между стеной и завалом. До него — два шага. Да и рана вовсе не страшная, так — царапина, хотя крови и много.

Несмотря на худобу, преодолеть препятствие Нике оказалось нелегко. Кроме того, она давно уже обратила внимание на боль в груди, не отступавшую ни днем, ни ночью, а тут забраться в щель, не зацепившись определенными частями тела, оказалось невозможно. Едва не крича от боли, Зарецкая рванулась вперед.

В закутке был проход куда-то дальше! Она увидела его сразу. Куда он вел — кто знает. Не убоявшись темноты (да и вообще не боясь уже ничего), девушка на четвереньках проникла в лазейку.

Ее ноги и руки глубоко погружались в мокрый мох. Запах сырости и нечистот был почти невыносимым. Несколько раз Ника останавливалась и выплевывала сгусток желчи, подкатившей к горлу.

Но вот — просвет! Откуда взялись силы? Зарецкая вылетела из лаза, готовая кричать от радости. Выбралась! Смогла!

Кричать не пришлось. И радости не осталось. Единственное, что смогла сделать Ника — это жалобно застонать.

Такой же двор, такие же постройки… Будто кто-то для насмешки сделал проход в зазеркалье, и Зарецкая увидела отражение своего двора.

Склонившись над большим, похожим на ванну, сосудом, неподалеку стояла женщина. Изредка отводя локтем волосы со лба, незнакомка распрямлялась. В эти моменты ее лицо болезненно морщилось. Она подпирала руками поясницу, запрокидывала голову и чуть отклонялась назад, чтобы размять затекшую спину.

Какая-то неправильность в фигуре женщины смутила и напугала Нику. Наверное, незнакомка была тяжело больна. Видимо, эта страшная опухоль — онкологическое заболевание какого-то органа в брюшной полости. Да, да: лицо женщины только подтверждало страшную догадку Зарецкой. Отекшее, бесформенное, с черными кругами под глазами и растрескавшимися губами. Ника провела пальцами по собственным губам. Да и она, скорее всего, не лучше…

— А! Новенькая страдалица! — наконец заметив Зарецкую, скрипучим, как у старухи, голосом произнесла женщина. — Ты откуда будешь, такая страшненькая? Не с Клеомеда часом?

— С Земли… — почти беззвучно прошептала Ника сквозь выдох.

— Тебя, видать, тоже уже оприходовали… — кивнула странная прачка и с непередаваемым чувством отвращения указала на свою «опухоль».

Даже на ледяном ветру Ника облилась горячим потом. Значит, у нее теперь тоже рак?! Эти серо-лиловые твари проводят эксперименты, каким-то образом провоцируя у своих жертв рост раковых клеток (наверное, в результате облучения, когда подопытных похищают?).

— Где мы?

— На Фаусте, солнце! Эти руины — город Каворат. Его еще называют Ничья Земля… Тебе и этого не сказали? Ну не удивительно, коли в первый раз.

— В первый раз? Так это излечимо?

В ответе женщины прозвучала горькая насмешка:

— О, еще как! Как тебе смыться-то удалось? Ты уж говори чего-нибудь, пока за тобой не прискакали. Я, наверное, побольше тебя знаю. Сама помню, как в полном тумане жила… Говори, говори. Как звать тебя?

— Ника…

— Н-да… Богиня Победы… Достойная шутка наших святош…

— Значит, это священники?

— О, нет! Нас охраняют бывшие заключенные Пенитенциария. Мой говорит, что лучше бы ему там и оставаться, чем смотреть на такую распухшую уродину, как я, да еще и ответ за меня нести, случись что со мной…

— Зачем они это делают? У них здесь болеют онкологией?

— Какой онкологией, детка? Ты о чем вообще? — женщина проследила за взглядом Ники, какое-то мгновение замешкалась и расхохоталась от догадки: — Ника! Да ты совсем девственная душа, солнце! Ты хоть книжки старые читала когда-нибудь? А естествознание в школе проходила? Ну так и быть, тетя Марсия тебя просветит…

Ноги Зарецкой снова подогнулись. Не может быть! А репроблокада? Это ведь… А ОПКР?! Как к такому преступлению отнесется Организация по контролю рождаемости? Ника вспомнила те полубредовые «гинекологические» осмотры. Так вот чем это было!

— Да, милая! Вначале у похищенных они снимают блокаду. А потом в нужный период — раз-два и готово!

— Как «раз-два»?.. Зачем им это нужно?!

— Ты не перебивай, времени у нас не адова вечность! Лучше уж знать, чем не знать. Это по мне так. Видишь ли, в чем дело. Здешние ребята — монахи — они только парни. И рождаются, как им положено, в инкубаторах. Да только вот аннигиляционного гена у них нет: не предусмотрено разработчиками, видишь ли. Монахи и высунуться с Фауста не могут, сидят тут, тупые, как пробки. Ну это их дело, как свою молодежь воспитывать. А вот есть и такие, кто с внешним миром сношения имеет — высшие иерархи. Магистры и прочая дрянь. Есть опасность, что они попадут под наблюдение, и тайна Фауста станет известна всему Содружеству: у фаустян нет аннигиляционного гена. Пока еще Фауст суверенен, и нынешние правители ведут мягкую политику в отношении него. А вот прознай они про ген… В общем — эскадра на орбите и… Ладно, черт с ней, с политикой.

— И у магистров ген есть?

— Умница! Тех, кого изначально планировали в иерархи, «делались» по другой схеме: их ученые добывали наследственный материал нормальных людей, да и дело с концом. Но тут к власти пришел фанатик — не фанатик… судить не берусь. Он считает, будто рожденный с геном, да еще и из «пробирки» — биоробот, «синтетика», а не человек. В общем, в его понимании у нас с тобой души нет. Только и всего.

— Тогда зачем мы им?

— Выносить будущего иерарха. С «душой». Они тут в нее шибко верят! Мы с тобой, Ника — ходячие инкубаторы. И таких в Каворате — сотни.

— Ты… вы давно здесь? — Ника не знала, как обращаться к Марсии, ведь определить ее возраст было невозможно.

— Шестой год. Это, — она указала на свой ужасный отвисший живот, — уже третий на моем счету.

— А что потом?

— Родишь, выкормишь — и поминай, как его звали. Так что лучше никак и не называй. И старайся не привязаться, а то, знаешь, когда шевелиться там начнет, прорезается такая слабость… Мы всё ж животные, хоть и думаем, что думаем…

— И вы это терпите?

В отекших глазах Марсии блеснули огоньки юмора:

— А у тебя есть предложения?

Ника опустила руки, а потом и вовсе уселась на землю. В ней находится что-то, оно вытягивает все соки, оно заставляет страдать! Это… ужасно, противоестественно! Такого не должно быть с человеком!

— А вы знаете, чье… оно?

— Да откуда же? Это и в былые времена, — тетка подмигнула, — не все наверняка знали, а ты хочешь, чтоб так!

Еще хуже! Существо, насильно помещенное в Нику, — абсолютно неизвестного происхождения.

— Я не хочу! — заплакала Зарецкая. — Я убью себя!

— Не получится. Тот хрен, что околачивается возле тебя, на то и приставлен, чтобы ты с собой чего не учудила. Так что плюнь.

— Но это не жизнь!

— Но и сдохнуть тебе не дадут. Ого! Шум поднялся! Сейчас набегут.

Действительно вдалеке послышались голоса, топот, грохот раздвигаемых шиферин. Нике было все равно.

— Если у них здесь только мужчины, а рождается девочка, то что?.. — пробормотала она, уже скорее лишь бы что-то спросить, нежели из интереса.

— Не рождается. В инкубаторах не рождается, ну и тут предусмотрено. По крайней мере, ни мне, ни расстриге такого слышать не приходилось…

— Расстриге?

— Ну, конвоиру моему. Я же от него все узнала, а то как бы еще?

— Так вы с ним…

— Детка, за шесть лет еще и не так скатишься. Мы с тобой всё ж живые люди, да и эти, из Пенитенциария, уже не монахи. Злые, как собаки. Мой, правда, теперь сговорчивее стал, успокоился под юбкой! — Марсия снова засмеялась и с остервенением отжала простыню в своем корыте. — Вот, вишь, сама по себе прогуливаюсь. Не терплю грязи!

— И ему за это ничего? — не обратив внимания на ее намек по поводу перепачканной одежды, удивилась Ника.

— Узнают — будет «чего». Верней, знают, конечно, не дураки ведь. Да только попадаться не надо.

— Кошмар…

— Кошмар! — согласилась женщина.

— И это у вас — от него, да?

— Не смеши меня, неужели ты совсем без соображения?! Это ж обычный монах-расстрига, без гена аннигиляции. А это вид совсем другой, с нормальными людьми нескрещиваемый, ты что! Проще, вон, от дерева забеременеть, чем от такого! Так что не комплексуй! — она подмигнула. — Да и к тебе отношение помягче будет. Их тоже понять можно, не их вина, что в таком дерьме живут…

Когда Ника воскресила в воображении мертвые глаза своего надсмотрщика, ее снова чуть не стошнило:

— Нет… — прошептала она. — Я убью себя…

— Не забудь вести дневник. Если у тебя получится, это будет бесценный опыт. О, вот и гости пожаловали!

Перебросив через плечо скрученную в жгут простыню, Марсия подхватила корыто и, выплескивая воду, как будто невзначай окатила сапоги спрыгнувшего с крыши «серого» монаха — гварда Зарецкой.

— Да что ж ты под ногами шляешься, болезный?! — поддразнила она, а на шум из дома выглянул такой же «серый».

Никин конвоир только покатал желваки на скулах.

— Что происходит? — послышался голос из-за двери: второй охранник не спешил выходить, но, увидев сидящую в траве Зарецкую, все-таки спустился с крыльца.

Расстрига Марсии оказался еще совсем молодым и даже почти красивым парнем — не то, что у Ники. Портила его лишь чрезмерная жесткость в лице и суровый взгляд исподлобья. Марсия играючи ухватила его под руку и увлекла за собой, требуя помощи в развешивании белья.

— Не комплексуй! — бросила она через плечо, напоследок обращаясь к Зарецкой.

Тем временем открылась калитка в стене, и во двор заскочил «лиловый», что проведывал Нику, а с ним еще два монаха, которых та видела впервые.

— Я не хочу… — провыла Ника.

«Серый» поднял ее с земли — грубо, за локоть — а «лиловый» в своем духе залопотал что-то ласково-успокаивающее грязной сомнамбуле, в которую превратилась бывшая управленка…

…Ни Зарецкая, ни Марсия, конечно же, знать не знали, что происходит за тысячу километров от Ничьей Земли, в лечебнице близ монастыря Превер.

На подоконнике одной из палат сидел юноша с забинтованным горлом и страшными шрамами на запястьях — будто руки его побывали в наручниках, причем наручники эти ковались прямо на нем, раскаленные в горниле и переливающиеся багрецом.

Юноша безучастно смотрел в небо и почти не смаргивал. Когда-то давно, еще в прошлой жизни, он был послушником монастыря Хеала и носил имя Вирт Ат. А потом случайно стал виновником смерти собрата и сам себя приговорил к Пенитенциарию. Что будет с ним теперь, безымянный расстрига не знал. И ему было все равно. Что-то — самое главное — ушло из него вместе со смертью Сита и предательством Зила…

7. Калиостро

Нью-Йорк, психиатрическая клиника, конец осени 1001 года.

Раздраженно бормоча что-то сквозь зубы и рывками надевая пальто, Фанни вылетела из кабинета врача. Да, еще парочка визитов в эту комнату с психоделическим дизайном наверняка обеспечит ей полный «сдвиг»! И вовсе не в ту сторону, на которую рассчитывает наивный муженек. Не исключено, что на то и расчет врачей: клиника — одна из самых знаменитых на планете, стоимость обслуживания в стационаре — запредельна. А посему эти чертовы доктора так и норовят запихнуть в психушку любого, кто попадется в их лапы!

Гречанка с трудом научилась выдерживать многочасовые беседы с психиатром, доктором Вилкинсоном, тупо разглядывая висящий в воздухе, буквально между небом и землей, интерьер. А небо и земной ландшафт искусно имитировала голографическая проекция. Посетитель чувствовал себя весьма «приподнято». Что неудивительно. Под его ногами, зрительно искажая пространство, расстилалась картина — вид поверхности планеты с высоты летящего флайера. Эффект воздушной прослойки между человеком и «полом» был той самой причиной ощущения зыбкости, нереальности, головокружительного затянутого полета. Стены — фальшивые нагромождения кучевых облаков. Выше — только ультрамариновое небо вместо потолка.

Нужные Вилкинсону предметы появлялись ниоткуда и исчезали в никуда. Великий Конструктор, ко всему прочему, наградил доктора поразительно монотонным, гипнотизирующим голосом. Фанни едва не засыпала, и если все-таки ей не удавалось пересилить себя, клевала носом. Во время коротких эпизодов дремоты Палладе, конечно же, грезились кошмары: она все время вываливалась из самолета и с воплем отчаяния падала на горные кряжи. Судя по выражению лица Вилкинсона, орала Фаина не только во сне.

Но Калиостро был непреклонен. Он поставил себе утопическую цель привести психику жены в порядок и не принимал никакого нытья несчастной, а на все жалобы отвечал: «Отставить панику!»

Взбудораженная, заполошная, Фаина едва не выскочила в тот коридор, что вел в стационарный корпус. Но андроид-охранник вовремя преградил ей путь.

— А, черт! — сказала гречанка и уже поворачивалась уходить, когда увидела за спиной «синта» идущего по рекреации запретной зоны мужчину. — Ну неужели ты решил за мной за…

И женщина осеклась, недоговорив. Незнакомец оказался вовсе не Диком. Но такого разительного сходства с супругом Паллада не встречала еще ни у кого.

Внимательные глаза с карими крапинками в темно-серой радужке. Выражение — как у Карди: чуть ироничное, капельку ласковое и очень мудрое. Он будто считывает что-то, глядя ей в лицо…

— Госпожа Паллада, — суховато и по-деловому, ни на секунду не останавливаясь, бросил мужчина, и Фанни поневоле была увлечена темпом его походки: сама не заметила, как бок о бок с ним оказалась у выхода. — Очень хорошо. Вы на машине?

Она встряхнулась. Вот это силища! Её — да вот так! Её! Как будто смёл, и даже не заметил! А она — как на поводке! «Провокатор» называется!..

— Да.

— Идемте. Мы сейчас в аэропорт.

— Вы ведь — Фредерик Калиостро? — догадалась Фанни.

Мужчина застегнул плащ и, выдохнув облачко пара, отозвался:

— Да, мэм.

Ч-черт! Сам неуловимый Фред Лоутон-Калиостро! С ума сойти! А может — уже сошла, и это — лишь видение. Привидение. Тень отца Карди… О-хо-хо…

Да, теперь видно, что он гораздо старше Дика. Сколько же ему? Карди однажды говорил, вылетело из памяти… Не меньше семидесяти, по крайней мере: свекор никак не моложе тети Софи, генерала Калиостро.

Это был мужчина без возраста. Немолод, но и не стар. Ни единого намека на дряхлость. Он словно потемневшее от времени золото — сухощав, но широкоплеч, статен, энергичен. Ни единого лишнего движения, ни одной неверной черты — что в лице, что в теле. Гораздо красивее своего сына, если приглядеться и мысленно стереть следы пары десятилетий: морщинки, проседь…

Может быть, не так уж врут легенды о «Черных эльфах»? Глядя на Фредерика, Паллада была уже готова согласиться с этим.

Окутав руки элегантными черными перчатками из лайковой кожи, Калиостро-старший по обычаю прикрыл дверцу за усевшейся в автомобиль невесткой. Неважно, что все это контролируется электроникой. Этикет есть этикет.

— Англичанин! — пробормотала Фаина, пронаблюдав движение Фредерика вокруг машины и то, как он уселся в соседнее кресло. — Господин Калиостро…

— В аэропорт.

— Угу, — старый драндулет Дика сорвался с места. — Господин Калиостро, вы ко мне туда заходили? В больнице?

Он сделал знак подождать. Фанни даже и не заметила момента, когда он успел вправить линзу. Теперь Калиостро-старший полностью погрузился в виртуальный мир, отдавая какие-то быстрые распоряжения во все уголки Земли (а может, и не только Земли — подумалось Фаине, и она, впечатленная, покачала головой).

И ведь не так уж они похожи с Диком! У мужа больше неправильности в лице, волосы гораздо темнее, а Фредерик — скорее шатен. Разрез глаз, взгляд — тут уж не поспоришь — у них одинаков. При этом Дик ярче. Конечно, с его-то зеленовато-синими «зеркалами души»! У Фреда внешность незапоминающаяся, отвернешься — и не вспомнишь. Ни одной отличительной приметы. Но силища!..

Калиостро-старший умолк только через четверть часа.

— Простите, мэм. Но это по работе. В больницу я заходил отчасти к вам.

— Может быть, вы встанете на мою сторону и скажете Карди, что от моих походов к этому Ложкинсону…

— Вилкинсону, — улыбнувшись, поправил Фредерик.

— Ну да, Вилкинсону… Хотя ложь для него — дело профессии…

— А вы в точности такая, какой я вас себе представлял. Нет, Рикки я ничего говорить не буду. По той простой причине, что не увижу его. К сожалению.

— Вы не заедете к нам?

— Фаина, — он включил головизор, — я очень соскучился по Рикки. Но совершенно нет времени, и он это знает. Кстати, сейчас вы летите со мной.

— Как?! Куда?! — Паллада захлопала ресницами.

Калиостро с явным удовольствием вгляделся в лучистые глаза невестки:

— В Сан-Франциско. Нам придется поработать с вами над делом Тимерлана Соколика. Вы еще не передумали продолжать свою карьеру?

— Э-э-э… Но Дик сказал, что лишь после курса реабилитации, и…

— Да, к моему сожалению: отныне вы будете редко видеться с мужем. Поэтому обдумайте все хорошенько. Выбор за вами.

Фанни уставилась на дорогу, а Калиостро прибавил звук.

— …столкнулись вновь… На сей раз аномальное явление повлекло за собой смерть двух австралийских туристов. С репортажем из Каира — наш собственный корреспондент Айна Касавеза…

Они оба внимательно прослушали рассказ о том, что произошло вчера в горной части Египта. Репортер часто употребляла термин «магнитное поле Земли». При этом оператор часто брал в фокус распростертую над городом голографическую надпись полыхающими красными знаками: +67 °C.

— Черт возьми! — не удержалась Фанни. — В аду прохладнее! А вы что думаете на этот счет, мистер Калиостро?

— Жарковато. Но бывало и похуже. Ну так что скажете хорошего или плохого, мэм?

— Смотря что для вас хорошее или плохое, — чувствуя, что нравится свекру, в своем духе откликнулась она. — Я не передумала. Но Карди мне будет не хватать… Это честно.

— Я понимаю. Но нам с вами придется хорошо позаниматься, прежде чем вы окажетесь пригодной к этой работе.

Фанни вспомнила Джоконду и вздохнула. Такому ей не научиться до глубокой старости…

Словно прочитав ее мысли, Фредерик засмеялся:

— Да будет вам! Джоконда столь же способна, сколь и вы. Прежде я заинтересовался вами только с ее слов, теперь вижу и сам. В Управлении вам делать нечего. Использовать вас всего лишь в качестве «провокатора» спецотдела — все равно, что гонять военный крейсер на увеселительные прогулки.

— Вы несправедливо добры ко мне, — брякнула Фаина первый же псевдо-старомодный оборот, что пришел ей на ум.

— Несправедливой доброты не бывает. Бывает незаслуженная похвала и нескромная похвальба. С вами я пока объективен, причем всего лишь на уровне шапочного знакомства. Возможно (и надеюсь!), что в дальнейшем мне будет за что действительно похвалить вас.

Она слушала его суховатую речь, точные, чеканные слова которой смягчались приятным голосом, очень похожим на голос Дика. Если он действительно будет ее учить, Фанни будет самым счастливым человеком на свете. По крайней мере, такая уверенность пришла к ней по мере того, как они приближались к аэропорту Мемори. И вообще гречанке показалось, что если он сейчас пригласит ее куда угодно — да хоть в Антарктиду — она пойдет за ним, не раздумывая ни секунды.

— То есть, вы согласны… — констатировал Фредерик, следя за выражением ее лица.

— Хоть в Антарктиду или в Египет!

— Оу! Нет, в Антарктику мы не поедем. В Египет — тоже. Вспомним, пожалуй, о будущем, пора.

— А я вот прошлое люблю… вспоминать… Есть у меня такая слабость, — Фанни вышла из машины, с трудом припарковав ее на забитой стоянке. — О, боже мой! Но у меня ведь никаких вещей с собой!

— Не беда. Да, а прошлое забывать тоже не стоит. В противном случае не достичь благословенного триединства…

— «Прошлое-нынешнее-грядущее»? — улыбнулась Фанни, вспоминая лозунг на гербе столицы Содружества.

— Вроде того, — Калиостро сощурился, поглядел на часы, слегка притронулся указательным пальцем к виску и только потом, двинувшись в сторону аэровокзала, прибавил: — Но на самом деле я имел в виду другое. Впрочем, сейчас для вас это не актуально.

— А машина?

— Рикки заберет ее вечером. Не волнуйтесь. Что там вам говорит на этот счет Вилкинсон? Главная цель человеческой жизни — быть счастливым?

— Ох, мистер Калиостро, если бы я еще слушала, о чем там мне втирает доктор Вилкинсон!.. — они удивительно быстро миновали контроль: их будто не особенно и заметили. — Он такой зануда! А Карди не верит… — под насмешливым взглядом свекра Фанни ощутила себя маленькой ябедничающей девочкой. — Нет, ну пра-а-авда! Я сначала старалась, напрягалась — на первых сеансах. Потом, к черту, плюнула…

— Ну вот и славно.

Вокруг них мелькали разные лица, в единый цветовой поток сливались голографические рекламные ролики — и все это так, мимоходом, проносясь мимо, пока они с Калиостро сами, очень стремительно, шли к самолету.

— Мистер Калиостро! — вынырнув из трансформирующейся колонны-лифта, к ним подскочил высокий молодой человек — примерно ровесник Фаины, яркий блондин, чуть ли не альбинос. — Добрый день. Добрый день, мисс. Мистер Калиостро, Оскар уже в самолете, оставил меня дожидаться вас.

— Очень хорошо, — по-английски сказал Фредерик (с Фанни он разговаривал на кванторлингве). — Это Феликс Лагранж, мой помощник. Это Фаина Паллада, моя невестка.

Молодые люди только и успели, что кивнуть друг другу — и полет продолжился в том же темпе.

— Что у нас там по Центру Чейфера, Феликс?

— Только сегодня — новый сигнал из горного Египта.

— Феликс, я на связи.

— А тогда больше ничего! — Лагранж умудрился на ходу вздернуть и тут же удрученно уронить плечи. — В Хьюстоне прорабатывают версию торсионных полей. Зато для мракобесов из ОКИ — чудо чудное и радость превеликая… Исчезновений людей тоже пока не зафиксировано — ни по Земле, ни по Содружеству в целом. Мистер Калиостро, мне бы в Оклахому. Все никак то дело не закрою.

— Разберемся.

Едва завидев их троих в салоне самолета, с кресла тут же подскочил взлохмаченный крепыш с озорными глазами:

— Зддастуйте! — загундосил он. — Мистед Калиостдо! Джокодда педедала! Вот!

Фред принял у него несколько штучек ДНИ и сочувственно покачал головой:

— Снова твоя знаменитая аллергия? Да, Фаина, это Оскар Басманов.

— Да дет, мистед Калиостдо, это пдосто дасмодк… Пдостыд. Де климат мде тут, явдо… Уши совсем заложидо… Уф! Пчх!

— Я те говорил: капли купи! — шикнул на него Феликс, делая страшные глаза.

— Дак у медя да дих тоже алледгия!

Оставив их вдвоем, Калиостро и Фаина сели на свои места.

— Нам явно не хватает в группе женщины, — усмехнулся Фредерик. — Я метил взять Юнь Вэй, но она сваляла дурака и ушла в ВПРУ…

— А это обязательно — ну, женщина? — уточнила Фанни.

— Очень желательно. Видите ли, вам уже, наверное, известно, что «Черные эльфы» делятся на подструктуры. Как правило, это квадро-группы. Оптимально — трое мужчин и одна женщина.

— Да, я замечала. И всегда хотела спросить — почему именно так?

— И что? — с юморцой во взгляде осведомился он. — Джоконда не объяснила?

— Я не спрашивала…

Фанни слегка смутилась. Не объяснять же отцу Дика, что она все никак не может избавиться от ревности и нормально пообщаться с начальницей «эльфийского квартета».

— Что же — за одну битую трех небитых дают? — Паллада быстро вернула разговор обратно к теме.

— Не совсем так. Да и «небитые» подбираются не просто так, если вам угодно знать.

Калиостро говорил, одновременно считывая информацию с дисков Джоконды и очень удивляя тем самым свою собеседницу.

— По какому принципу, интересно?

— Сейчас объясню, секундочку! Феликс!

Блондин тотчас вырос возле их кресел, досадливо отряхиваясь от стюарда, который требовал зафиксироваться перед взлетом.

— Феликс, быстренько слей все вот отсюда в приват майору Сендз.

— Будет сделано, сэр! Да сажусь я, сажусь! — рявкнул Лагранж на занудного «синта» и, демонстративно усевшись, не менее демонстративно активировал фиксаж. — Всё? Довольны?!

— Апчхи! — добавил простуженный Басманов.

— Ваши веселей…

— Что? — недопонял Фред.

— Ваши, говорю, ребята веселей Джокондовских.

— Ну да, с ними не соскучишься. С вами, учениками, всегда весело, — Калиостро добродушно хохотнул. — Помереть спокойно точно не дадите! Так вот, о том, как подбираются «небитые». Вы прекрасно знаете об энергетических узлах в человеческом организме, верно? У каждого человека они совершенно индивидуальны по силе и слабости. У кого-то сильнее сердечный, кто-то харизматик… Гармоничных — мало. Очень мало.

— Почему?

— Ну как вам сказать? А зачем им тут задерживаться, объясните?

— Гм… Логично! А вот вы, например, кто? Харизматик?

— Я задержался.

Самолет легко вспорхнул в воздух и за какие-то мгновения оставил землю далеко внизу.

— Вы шутите? — Фанни с азартом повернулась к свекру. — То есть, у вас одинаково развиты все узлы?

— Только это и выручает нас в отсутствие женщины.

— Значит, в обычной ситуации женщина обеспечивает квадро-группе гармонизацию, я так понимаю? Хорошо задумано.

— Правда? Спасибо. Я рад, что вы, леди, это оценили, — в его тоне прозвучала такая знакомая, беззлобная и ненапыщенная, ирония, что гречанка поняла: каждый раз, встречаясь с Фредериком, она будет скучать по мужу еще больше. — Женщина много чего обеспечивает. Вернее, это мы ей обеспечиваем, а она принимает, распределяет и оперирует. Мы эффективнее работаем снизу вверх, — он грациозным жестом показал движение от диафрагмы ко лбу, — а вы — сверху вниз, — на секунду замершая перед бровями, рука его вернулась обратно к диафрагме. — Объясню. У нас в группе Феликс — кардиоузел, Басманов — харизма.

— А вы?

— Пока — распределяю и оперирую. Надеюсь, после определенной подготовки этим будете заниматься вы.

— Но ведь есть еще… — Фанни коснулась ладонью пупка.

— Возможно, возможно. В вас и это сильно. Посмотрим, как будет оптимальней, — Калиостро слегка опустил спинку кресла и откинулся на нее. — Я не загадываю.

Паллада покачала головой. Пожалуй, теперь можно угадать, кто есть кто в «квартете» Джо. Чезаре — безусловный «кардиоузел». Тут даже голову ломать не нужно. А вот кто из двоих — Марчелло или Витторио — «харизматик»? Судя по тому, что всевозможные допросы подозреваемых Джоконда доверяет Порко-Витторио, «ментал-узел» — именно он. Только вот неужели молчаливый и малозаметный Марчелло Спинотти — «секси»?

— Думаете о примере в группе Джо? — угадал Фредерик, не открывая усталых глаз. — Правильно, думайте.

— Ума не приложу. Не сходится что-то.

— Это верно. И не может сойтись. Потому что у нее только Чез — «чистый». Спинотти и Малареда — смешанные. Понемногу и того, и того.

— Ого! И так бывает?!

— Как только не бывает…

— А кто Карди? Или он слишком для этого непригоден?

Калиостро вздохнул:

— Он не псионик. Я не могу его классифицировать. У него совсем понемногу всего этого. Но очень понемногу. Десятая часть от способностей Витторио или Марчелло и совсем уж ничтожная — в сравнении с Чезом и Джо. Таково уж перераспределение на этот раз…

— Как это?

Он безнадежно махнул рукой:

— Скорее, во времена оны его назвали бы воином. Храбрым, сильным, честным, но…

— А почему вы искали меня в стационаре? — вспомнила Фанни минуту спустя. — Разве Дик не сказал…

— А почему вы решили, что в стационаре я кого-то искал и что именно вас?

— Вы шли оттуда.

— Да, но я не искал. Я встречался с одним человеком. Кстати, мощный эмпат. Мне в этой жизни такие еще не встречались…

Палладе показалось, что в голосе его прозвучало что-то вроде гордости.

— Из персонала или из психов? — она специально высказалась как можно более пренебрежительно: уж очень обидно стало за мужа, на которого Калиостро-старший махнул рукой. А тут, видите ли, откопала ему верная прихлебательница Джо какого-то эмпата! Подумаешь тоже!

— Это Зил Элинор, наш общий знакомый.

— Ах, вот оно что! Как слышу о Зиле, так вспоминаю свою бывшую патронессу Лаугнвальд, будь раем ей Карцер… И еще — Максимилиана Антареса.

Паллада и поныне ощущала выплеск ярости, поглощающий сердце при каждой мысли об этих людях.

— Не думала, что муж Сэндэл окажется подобной сволочью…

Калиостро ни бровью не повел, ни глаз не раскрыл:

— Что тут думать? Их всего-то и нужно, что пожалеть…

— Пожалеть?! — вспыхнула гречанка. — О, ангелы и архангелы! Может быть, мне и эту самую… как ее?.. террористку, Эмму Даун, пожалеть?! На их с Антаресом счету столько смертей, что тут мало принудительной аннигиляции! Смерти мирных граждан, смерти сподвижников, подставы, теракты… Кто они после этого?

— Несчастные люди.

— ?!

— Вы не представляете, сколь многократно они удлиняют свой путь, Фаина. И дробят, клонируют реальности…

— Меня это не утешает, здесь и сейчас!

— А я не для утешения вам это говорю. Или мы так примитивны, что злорадствуем, когда другому невмоготу? Фаина, мы все косвенно влияем на положение вещей в этом мире. По большому счету, и отец ваш немного виноват в том, что происходит сейчас. И вы, и я…

— Знаете, я несколько раз виделась с этим Элинором. Странно. Он рассуждает примерно так же. Только это философия. А есть еще жизнь…

— Не дробите суть, милая Фаина. Не делите неделимое.

Паллада отвернулась, перевела дух, посопела и постепенно успокоилась.

— Мистер Калиостро…

— Да-да?

— Вы хотите подремать, или я могу вам задать еще несколько вопросов?

В салоне тихо играла музыка — эдакая ненавязчивая восточная стилизация.

— Я дремлю, задавайте.

Фанни поперхнулась:

— Это как? — и, поощренная жестом, кивнула. — Надолго ли я еду с вами?

— Пока ничего вам сказать не могу.

— Это я к тому, что у Карди, вы ж знаете, скоро будет день рождения. И мне хотелось бы вырваться к нему — хоть на денек… Это будет возможно? Я понимаю, что такая мелочь… для этого вашего мира, но… я планировала быть с ним в этот день…

Фредерик ласково погладил своей теплой ладонью ее руку:

— Вы так ничего и не поняли. Нестрашно, поймете со временем. Конечно, вы будете с ним. Обещаю.

Она смотрела, как он в задумчивости перебирает ее гладкие, до беззащитности тонкие пальцы, и казалась себе глупой девчонкой и мудрой женщиной — одновременно. Такой вот парадокс…

А потом, когда Калиостро-старший все-таки выспался, они болтали просто ни о чем и обо всем. Перед самой посадкой Фанни взбудоражила весь салон своим заливистым «А-ха-ха-ха!» — а причиной послужил всего лишь коротенький рассказ Фредерика о юности сына.

— Рикки было четырнадцать — пятнадцать, где-то так… Привожу парня к Софи, летом. А он шебутной был — огонь просто. Успокаиваться начал только сейчас. Вы его совсем немножко прежним успели застать, когда познакомились… Выходим с Софи из дома и наблюдаем такую картину: пальма, ветки до земли. А под этим шатром, думая, что их не видят, прячутся Рикки с соседской девчонкой-ровесницей. И самозабвенно целуются. Софи, раздвигая ветки: «Та-а-ак!» Девчонка отпрыгивает от него, а парень не теряется, берет ее за руку, вытягивает пред наши очи и говорит: «Это не то, о чем вы подумали! Па, тетя! Давно хотел вам сказать. Она — моя сестра! Мы прощались: завтра она уезжает навсегда!»

Выходя в окружении трех «эльфов» на полотно сан-францисского аэродрома, Фанни внутренне корила себя за то, что так долго артачилась, не желая знакомиться с этим потрясающим дядькой — отцом Дика. А еще она подумала, что Фредерик целенаправленно рассказал ей эту историю перед встречей с грозным генералом, легендарной Софи Калиостро. Чтобы не робела понапрасну. Вроде как — «все мы люди, не чины».

Городские панорамы потрясли гречанку. Огромный, ослепляющий белизной и прихотливой витиеватостью архитектуры, Сан-Франциско купался в солнце, а берега его обнимал чуть взволнованный Тихий океан. И это — после серого, пасмурного морозного Нью-Йорка.

— Ни разу тут не бывали? — поинтересовался блондин Лагранж, с тщательно скрываемым интересом известного характера поглядывая на Фаину.

— Пчхи! Даздази медя бабай! — мучился бедный Оскар Басманов, которого во всем мире сейчас беспокоил лишь его собственный насморк.

Тревор, слуга-биокиборг генерала, высадил обоих помощников Фреда у отеля «Ренессанс». Позевывая, Феликс вразвалочку пошел к порталу гостиницы — регистрироваться и отсыпаться. А Оскар, как поняла гречанка, метнулся в сторону аптеки.

Но еще более Палладу потрясла обретающаяся на склоне холма вилла тетушки Дика. Многоярусный приусадебный участок, дом, построенный в нарочито-архаичном стиле, даже фонтаны. Фанни специально разыскала глазами и «ту самую» пальму. Правда, за девятнадцать лет дерево значительно выросло…

Получив сигнал от своей охранной системы, Софи вышла навстречу гостям. Встретившись с нею взглядом, Фаина оторопела от красоты глаз этой женщины. Нет, стереоснимки не отражали и ничтожной доли той магии, которую излучали ледяные синие глаза сиамской кошки.

— Софи, устрой девочку, пусть отдохнет, — Фредерик пожал родственнице руку и бросил взгляд на усталую Фаину. — И распорядись, чтобы Тревор обеспечил ее всеми необходимыми вещами.

Хоть и утомленная, но Паллада не упустила выражения, с которым в какую-то секунду посмотрела на своего зятя Софи Калиостро. Да неужели?.. Ого!

Дворецкий проводил гречанку в приготовленную для нее комнату, и, засыпая, Фанни вспоминала глаза своего мужа…

…Все, связанное с его появлением на свет, было незатейливо и странно. Маргарет, официальная мать Дика, познакомила сестру со своим будущим мужем. Софи уже состояла в браке с генералом Паккартом. На тот момент она сама являлась «аналитиком-оперативником» СО в звании майора. Можно сказать, что ее карьерный рост лишь начинался, и среди сотрудников Управления, конечно же, еще не ходило никаких легенд и пересудов о семейке Калиостро.

Софи было тридцать два, Фредерику — тридцать. Было время, когда сердце синьоры Калиостро умело вспыхивать и гаснуть. Так оно вспыхнуло в отношении сестриного жениха. Софи почти удалось погасить преступное чувство, ведь предать сестру и своего мужа ей не пришло бы в голову даже в кошмарном сне.

Фред был галантен — но не более. Внимателен — но не более. А ревнивый женский взор замечал: горячих чувств к Маргарет он не испытывает. Но тогда — зачем?..

Ответ на свой вопрос подполковник (уже подполковник!) Софи Калиостро получила спустя семь лет. В этом промежутке они не раз встречались по различным поводам с майором-«ролевиком» Лоутоном-Калиостро. Именно тогда и родилась идея создания структуры «Черные эльфы» — еще неоформленная, еще без названия и стройной концепции. Призрачный проект. И до его окончательного внедрения утечет немало воды.

Управленцы праздновали популярный с тех времен, что предшествовали Завершающей войне, веселый день расстриги Валентина. Кажется, жил в Средневековье распутный священник, неким образом помогавший влюбленным парочкам обрести друг друга помимо воли их родни.

Случилось так, что Софи получила в партнеры по танцу Фредерика. И если прежде она старалась держать его на дистанции, то теперь аура легкомысленного праздника слегка вскружила ей голову. Нет, ни до каких, конечно же, компрометирующих объятий и поцелуев дело не дошло. Софи замирала и старалась унять себя, когда при каждом прикосновении к Фреду тело ее отзывалось сладкой дрожью. Им не пришлось и открываться друг другу: все было понятно без слов и намеков. Калиостро обливалась жаром стыда, когда думала о сестре. Но развернуться и уйти не было сил. При всей ее хваленой непробиваемости — не было.

— Нам надо решить это раз и навсегда, — поманив Фредерика к себе, шепнула Софи в послушно им подставленное ухо.

Она уже чувствовала, что после этого танца не выдержит, уедет с зятем на все четыре стороны, окунется в безумие — и будет жалеть потом всю жизнь. Ее тело в унисон с сердцем и душой изнывали, требуя поступить вопреки доводам рассудка, вопреки этическим нормам. «Никто не узнает! — шептал умоляющий голосок. — Он любит тебя не меньше и не позволит, чтобы кто-то узнал. Он настоящий джентльмен. Ты свихнешься, если сегодня же не будешь принадлежать ему. Ты ошиблась с Паккартом! Джон хорош, добр, благороден, но в нем нет ни искорки из того огня, что горит во Фредерике по отношению к тебе. А у тебя, между прочим — к нему. Не вреди себе! Сдайся! В этой жизни не так уж много светлых моментов! Сдайся! Позволь ему все!»

Это было уже слишком. Это было так непохоже на волевую синьору Калиостро!

Дослушав ее отчаянную фразу, Фредерик кивнул и посмотрел в глаза Софи. А губы их были близко-близко…

Софи в последний момент отдернула голову и спрятала лицо на плече сестриного мужа.

И тогда Фред тихонько рассказал ей, почему семь лет назад выбрал Маргарет: на тот момент лишь Калиостро-младшая была свободна. В отличие от сестры. А ему нужна была Софи, но разрушать их брак с Паккартом и ее карьеру он не имел ни малейшего права.

Подполковник смотрела на него широко раскрытыми глазами, и целая буря мыслей проносилась в ее мозгу. Их диапазон начинался с обвинения («Расчетливый мерзавец!») и заканчивался неуверенным оправданием («Но ведь он явно не лжет! Я люблю его, я чувствую его!»). Весь спектр. Смута. Безумие.

Софи поняла, что карьера за счет нее, вернее, за счет генерала Паккарта, Фреда не интересует. Он и самостоятельно достиг всего, чего хотел. Ей показалось, что Фредерик преследует иную цель, которая стоит гораздо выше нелепой мышиной возни вокруг теплых местечек в ВПРУ, где ему откровенно наскучило. И не ошиблась, потому что в следующую минуту зять объяснил, отчего именно она, а не Маргарет, должна дать жизнь Калиостро-младшему, причем именно мальчику — а при нынешних технологиях проделать все нужные манипуляции, не нарушив этических законов (если не считать ограничений ОПКР и ОКГО), несложно.

Аргумент Фреда был столь весом, что Софи не усомнилась ни в одном его слове. Мало того, она давно подозревала нечто такое, доступное отнюдь не всем. Легче ей от этого, конечно, не стало, если не считать осознания правильности некогда выбранного пути. Они договорились: даже появление общего сына никогда ни для кого из них не станет поводом переступить запретную черту.

И в тот же день, когда в Инкубаторе итальянского города Сан-Марино родился Риккардо Калиостро, тогдашний президент утвердила приказ о создании новой государственной структуры — организации агентов-псиоников «Черные эльфы». А три года спустя, во время крещения «своего» сына, Маргарет Калиостро в шутку заметила: «Надо же, какие у нашего Рикки глаза! Софи, он больше похож на тебя, чем на кого-то из нас!». Однако Софи успела смириться со своей «подсадной» ролью и по-новому осознала свое существование. Она была уже достаточно зрелой женщиной, вдобавок — высшим офицером — чтобы суметь обуздать ненужные сантименты. Тем не менее, и спустя тридцать лет чувство к Фредерику (а равно как и его — к ней) не умерло. Но и не развивалось, несмотря на смерть старого генерала Паккарта. На плите, выложенной в память о муже, овдовевшая Софи приказала высечь фразу: «Джону, моему супругу и сподвижнику. С почтением».

Глуповатая Маргарет не догадывалась ни о чем и поныне. Муж делал для нее все, как и во времена влюбленности, Риккардо давно уже стал взрослым и самостоятельным человеком, а заниматься домом она любила: всегда лучше делать то, что умеешь. Иными словами, леди Калиостро-младшая была счастлива в своем помадно-шоколадном мирке. Ее несколько удивляла взаимная тяга друг к другу «тетки» и «племянника», вызывал досаду суховато-ироничный характер «сына», его излишне (как ей казалось) развитый интеллект. Маргарет не хотела, чтобы при выборе профессии мальчишка пошел по стопам отца или Софи. Ей до сих пор доводилось вздыхать о разбитых чаяниях, когда поняла: Рикки избрал именно ВПРУ. Ничего не зная наверняка, младшая сестра генерала ревновала юношу подсознательно.

Фредерику и Софи оставалось довольствоваться лишь эпизодическими встречами, короткими, говорящими взглядами при плотно сжатых губах и ничего не значащими бытовыми фразами…

…Фаина проснулась затемно. В первую секунду она не могла понять, где находится. Затем вспомнила о прилете в Сан-Франциско, и теперь не могла угадать, раннее утро сейчас или поздний вечер. С трудом найденные часы показали, что сейчас поздний вечер, а значит после самолета она спала всего четыре с половиной часа.

Быстро одевшись, гречанка вышла в холл. Где-то вдалеке звучала музыка. Фаина узнала мотив хита «Черные глаза рассудка».

Клацая когтями по паркету, навстречу ей из-под арки вынырнула лохматая псина породы ньюфаундленд.

— Блэйзи! — шепнула Фанни и, помня по рассказам мужа, что пес отличается исключительной миролюбивостью, присела на корточки, чтобы погладить генеральского питомца.

Довольно заурчав, Блэйзи с грохотом повалился набок, растопырил лапы и предоставил тем самым в распоряжение гостьи свое брюхо. Гречанка почесала его ребра и, сочтя эту церемонию достаточной для первого знакомства, перешагнула собаку, будто прикроватный коврик. Ньюфаундленд только зевнул.

Дом будто вымер. Однако еще с балкона своей спальни Фаина успела заметить, в каких окнах виллы горел свет. Туда она теперь и направлялась.

Судя по всему, это был кабинет генерала. По рассказам Дика женщина представляла себе эти помещения совсем по-другому.

Услыхав голоса, будучи еще в коридоре, Паллада замешкалась. Разговор шел о ней. Гречанка прижалась спиной к косяку рядом с отворенной дверью и навострила уши.

— Но если исходить из правильной комплектации, Фред, она должна перейти под начало Джоконды…

— Если исходить из правильной, как ты выражаешься, комплектации, то под начало Джоконды должны перейти также и Рикки с Зилом Элинором…

— И что тебя останавливает?

— Во-первых, Рикки. Его кандидатура отпадает. Какой из него псионик… Во-вторых, в девочке очень сильно деструктурирующее начало.

— О чем это говорит? Когда-то и во мне было очень сильно это начало. Если ты не забыл!

Тихий смех «эльфа»:

— Оно сильно во всех. Как говорят, «ломать — не строить»…

Фаина сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Да, она знала, какими способностями обладает. Их, кстати, в ней открыл Дик. И ей всегда было проще нанести человеку вред, чем пользу. Увы, но негативные пророчества ее сбывались наверняка, тогда как хорошие пожелания — «фифти-фифти»: они оборачивались либо во благо, либо во вред. Конечно, это был никакой не «сглаз» и не «порча», а уж тем более не «проклятье» в расхожем смысле этих слов. Ни на кого и ничего она не насылала. Однако если человек становился в ее глазах оскорбителем, он тут же получал в ответ горячую информацию о гречанкиной обиде. Она не таилась. А все остальное с собой делал на свое усмотрение он сам: ошибки, глупости, роковые шаги. В зависимости от тяжести урона, постигшего Палладу. Все это «работало» в единственном случае: Фаина знала обидчика или хотя бы видела его, говорила с ним. В общем — при любом контакте.

Так неужели теперь это будет препятствием для ее службы в команде «Черных эльфов»? Паллада слышала, что в ВПРУ ломали спецов и посильнее нее, так неужели сие не под силу псионикам-«эльфам»?

— Со мной было хуже… — мрачновато заметила Софи.

Ну вот, слава Великому Конструктору, тетушка заступается!

Только что за скелетов в шкафу хранит клан Калиостро и когда это Софи была «хуже», интересно?

— Если даже я оказалась небезнадежной, то этот случай и подавно вызывает оптимизм…

— А вот мы ее саму об этом и спросим! Фаина, ну довольно уже стоять под дверью! Входите! — с улыбкой в голосе пригласил Фредерик.

И той, застуканной на месте «преступления» и с поличным, не оставалось ничего, как войти.

Калиостро смотрели на нее, как на шкодливую выпускницу Инкубатора: оба готовы были рассмеяться и оба сдерживались.

— А я… — покусав губы, вымолвила Фанни, — …библиотеку тут искала. У вас есть?

Генерал покачала головой:

— Вся в своего папашу! Фредерик, так и быть: бери ее пока в свою «четырнадцатую нестандартную». На корректировку.

Только тут до Паллады дошло, что все это время Софи с мистером Лоутоном-Калиостро говорили на кванторлингве…

7. Послание из прошлой жизни

Нью-Йорк, психиатрическая клиника, начало января 1002 года.

— Эй! Держи-ка! — быстро оглядевшись, бородатый охранник вложил в руку Элинору сложенную несколько раз бумагу. — Стоп! Посмотришь в палате! А потом позовешь, если что. Давай, топай!

Зил опустил вероятную записку в карман куртки. Все это как-то странно. Но записка… Такое знакомое тепло! Сердце запрыгало и задергалось, будто ярмарочный паяц в древних спектаклях.

Как тогда… как тогда…

Юноша даже не заметил исхоженной множество раз дороги до лечебницы. Охранник шел, как и положено, позади и чуть поодаль.

Элинор отказался от ужина. Едва дверь защелкнулась, он скользнул в уборную — единственное место, где можно было ненадолго скрыться от всевидящих «Видеоайзов» — и, усевшись на пол, развернул бумагу.

Торопливым, но узнаваемым почерком там было набросано: «Эл, мой милый! Прости, но больше мне не к кому обратиться. Муж отвернулся от меня, подруги — сотрудницы У. Да и выкуп за меня им нужен вовсе не денежный. Им нужен ты, понимаешь? Я обещала, что больше не побеспокою тебя, но я в безвыходном положении. Сделай это в последний раз — и спаси! Вспомни свою клятву! Я нахожусь к востоку от Бруклина, за пустошью, там, где еще остались быки старого моста. Чуть правее ты увидишь древние развалины. Меня держат там. Ради всего святого, любимый: ты должен быть без оружия и обо всем этом не должны узнать в У. Если ты не явишься, через 24 часа меня не станет в живых. Прости, но им нужен ты. Я все еще люблю тебя! С.»

Зил вскочил на ноги. Мысли его метались. Но центром их роя была только Она.

Бывший послушник знал: он сможет справиться не с одним, а с тремя такими громилами, как его конвоир. Причем быстро и почти бесшумно. Но охранная система поднимет тревогу мгновенно, и все впустую…

Ответ пришел сам. В виде бородача-надзирателя:

— А ты, я гляжу, не торопишься! Ну и что там написали? Любовное послание? Та красавица-брюнетка, что наведывалась к тебе, да? Эй?

— Как ты получил эту записку? — Элинор протянул ее управленцу.

— Парень какой-то передал. Сказал — для тебя. Я, естественно, проверил ее на безвредность… Ого, чего она тебе тут понаписала? И кто это? О'кей, о'кей, не мое это дело согласен! А вдруг это ловушка? Откуда ты знаешь — может быть, это и не она вовсе писала?

Зил не стал даже объяснять, откуда в нем была уверенность, что она. Бородач все равно не понял бы его: достаточно посмотреть, с каким видом он всегда наблюдает за повседневной зарядкой фаустянских монахов…

— Черт! Ну как же тебе помочь? Слушай, а что если мы кое-что провернем во время пересменки, а?

Юноша поднял голову и с надеждой посмотрел ему в глаза. Охранник заговорщицки подмигнул и удалился.

8. Побег

Нью-Йорк, спецотдел ВПРУ, начало января 1002 года.

В День Аиста по традиции нашего отдела виновников торжества начинала поздравлять голограмма этой птицы. Аист врывался в окно с белым сверточком в клюве. Сверточек был перевязан либо белой, либо голубой ленточкой, в зависимости от пола поздравляемого. «Мой» сверточек развеселые коллеги последние несколько лет украшали еще и отличительными капитанскими знаками. Аист пролетал над именинником, пеленка раскручивалась, становясь непомерно большой, и обволакивала последнего с головы до ног. Пока пелена не спала, сослуживцы успевали выставить на банкетный стол огромный торт с зажженными свечами, а затем встречали «новорожденного» аплодисментами и криками.

На этот раз инкубаторской «нянечкой» нарядили Исабель Сантос, которая под хохот всего отдела пыталась догнать меня и покачать на руках. Смеялась даже миссис Сендз, а уж ей в последнее время было не до смеха. «Оркиня» запиналась о столы и за сослуживцев, а бедняга Пит и подавно свернулся на своем стуле, потирая ушибленную щиколотку и ругаясь сквозь зубы.

— Капитан! Сдавайтесь! — крикнула мне майор Сендз, понимая, что представление затягивается, а живым я отдаться на поругание не хочу.

Я «вынул» символический нож и показал, что закалываюсь. Исабель облапила мое рухнувшее на стол «тело» и прижала к себе. Ч-черт! Если я уже не могу спокойно смотреть даже на грандиозные формы Сантос, то моя верность Фаине под угрозой… Как говорит Питер, перефразируя древних острословов, «душа лепечет о высоком, а телу хочется пивка»…

— Исабель, застегни ворот! — придушенно попросил я, пытаясь отстранить лицо от мощных грудей «оркини». — Не провоцируй!

— Кто тут упоминает мою специализацию всуе?! — воскликнул входящий к нам в кабинет весельчак Джек Ри. — Дайте! Дайте мне его! — и с воплями, одной рукою пряча что-то за спиной, другой он охватил меня и — совсем частично, сколько смог — миссис Сантос. — С Днем Ангела тебя, капитан! Мой шеф явится позже, просил начинать без него! Оп-па!

Джек сорвал упаковку с той штуки, которую скрывал.

— О! Прибамбас! — умилился Пит. — Дик, дашь погонять?! Это же «Пауэро-5», креозот мне во все потроха сразу! Там такие запахи, такие звуки!

— Говорят, — приложив щиток из пальцев ко рту, гундосо добавил Ри, — что если активировать порно, то девица там будет валяться рядом в твоей постельке, неотличимая от настоящей. И та-а-ак стона-а-ать! Ну, для этого надо как минимум иметь под боком и настоящую, а то не дело!

— Я знал, что ты живодер. Спасибо.

Да, это точно сговор. Они просто издеваются. Не удивлюсь, если над его последней фразой поработала Саманта. Добро же! Я учел!

О работе мы почти забыли до конца дня. Даже миссис Сендз не возражала. Но самая экстравагантная выходка принадлежала «контрам». Сначала в офисе с загадочным лицом появилась Стефания Каприччо. Загадочное лицо ей не шло, поэтому вид у капитана КРО был самым что ни на есть зловещим.

— Здравствуй, Ди! — провозгласила она. — С Днем рождения тебя! У нас тут, от всего нашего отдела, для тебя ма-а-аленький подарок!

«Маленький» подарок вкатили вслед за нею Ричард Брокгауз и Заносси Такака. Это был чудовищных размеров торт на громадном круглом сервировочном столе, явно позаимствованном в «WOW!».

— Только не говорите мне, что кого-то туда затолкали! — предупредил я, ожидая от контрразведчиков любого, самого дурацкого, подвоха.

— Обижаешь! — сказал Дик Брокгауз. — Конечно, затолкали! Снимай верхушку…

— …и отбегай! — прибавил Пит, отходя подальше, к пожарному сенсору.

Именно так я и поступил. Из пустых недр кулинарного монстра вылетел второй аист за сегодняшний день. Мои ребята были разочарованы. Рут Грего даже проворчала, что могли бы придумать и чего-нибудь пооригинальнее.

— Спасибо, что не взрывчатка! — я пожал руку тезке и дежурно обнялся с Такака; Стефании перепало больше: с нею мы подружились после операции «Хамелеон» — по мотивам истории об эликсире метаморфозы Палладаса. — Всех присутствующих приглашаю в «WOW!».

— Вот так мы частенько и проходим мимо своего счастья! — посетовал капитан Брокгауз. — Эх ты, а еще спецотделовец! Такой древний трюк с отводом глаз!

И они со Стефанией торжественно приподняли края скатерти на сервировочном столике, а из-под него выпорхнула… моя жена. Да еще и в такой одежде, что мне срочно захотелось сначала прикрыть ее этой же скатертью, а потом затащить куда-нибудь в укромный уголок, а там… В общем, очень надеюсь, что игра всех этих противоречивых эмоций не слишком отразилась на моей физиономии…

— Тебе идут мини-юбка и высокие сапоги! — тут же прокомментировал Питер.

— Я знаю! — согласилась Фанни и прижалась ко мне. — С Днем рождения, Карди! — по-американски прошелестела она, мурлыкнув, когда произносила мое имя.

Я как можно тише шепнул ей на ухо, что в свою очередь как раз еще и не знаю, что с ней сделаю после приезда домой. И все-таки «контры» победили. Это был самый лучший подарок, который только можно было себе представить.

Однако всем моим эротическим мечтам не суждено было сбыться ни сегодня, ни в ближайшие несколько лет…

Едва мы вломились в ресторан напротив, озадачив «синтетическую» обслугу своей многочисленностью и шумливостью, мой ретранслятор сработал сигналом, приглашающим в приват.

— Садитесь, я сейчас.

Только бы не начальство! Только бы не тревога!

На линзе возникло знакомое лицо. Кажется… Да нет, так и есть! Это ведь профессор Фиррилэйн!

— Исчез пациент. В документах значится, что ведете его дело вы, господин Калиостро! — сказала она довольно взволнованно. — Вы подъедете?

— Конечно! До моего приезда ничего не предпринимать!

Черт, черт, черт! Ну что ему снова не сиделось?! На мгновение я замешкался, выбирая, кому сообщить первой — жене или «эльфам». И все-таки Джоконда перетянула чашу весов. На мое счастье, «Черные эльфы» Бароччи прибыли в Нью-Йорк вместе с Фаиной.

— Выезжаю, — коротко сказала красавица Джо, ничего не уточняя.

Но о женщинах я более не думал, как о женщинах…

9. Предатель из Управления

Мужчина в теплой темно-серой одежде отбросил очередной окурок и посмотрел на часы, а затем — вдаль, на пустырь и осколки древнего бруклинского моста. Все, что осталось после Завершающей…

У него в запасе — еще пятнадцать минут. Остается только ждать.

Ожидание смерти одинаково томительно и для палача, и для жертвы. Разумеется, когда палач — новичок в своем деле…

Человек в перепачканной пылью серой одежде на всякий случай пригляделся через прицел на плазменном «винте». Дорога пуста. От нее жертва побежит пешком: по завалам на пустыре на машине не пробраться. Едва мишень окажется в удобной для выстрела близости, курок будет незамедлительно спущен.

А если хозяева обманули? Если у того парня все-таки есть аннигиляционный ген? Ведь трудно себе представить, чтобы его не было! Помирать-то совсем не хочется!

Да, потому палач и волновался вдвойне: умирать он не хотел…

У стены что-то закопошилось. Громко стукнув, упала облицовка. Противный тонкий взвизг.

Мужчина сильно вздрогнул и оглянулся. Из-под камней лихорадочно выдиралась громадная крыса.

— Сволочь! — процедил он, а затем выпустил в нее заряд.

Пропоротая тонким, концентрированным лучом насквозь, крыса тут же издохла. От ее взъерошенной тушки с грязной слипшейся шерстью пошел пар.

Холодно, дьявол!

* * *

Машина петляет по серпантину подземных дорог. Скоро объявят тревогу и начнут перехват.

В мыслях Элинора вертится всего два слова: «она» и «перехват»…

Только бы она сидела и не делала глупостей! А если она не знает, что записка доставлена по адресу? Если захочет сбежать?

Сколько еще ехать? Карты показывают одно, а в реальности все выглядит совершенно иначе…

* * *

Клинику оцепили подразделения ВО. А толку-то теперь…

Джоконда исподтишка пристегнула мне на руку ТДМ:

— Возможно, пригодится!

— Как достала? — шепнул я.

— Неважно.

Мы выпрыгнули из машины. Кутаясь в пальто, жена хмуро поглядывала в мою сторону. «Эльфы» шли следом. К тому же за нами увязалась и «подмога»: Джек Ри, Питер Маркус, Рут Грего и даже Стефания Каприччо. Целая демонстрация…

Профессор Фиррилэйн, женщина возраста миссис Сендз (майор, кстати, потребовала все время держать ее в курсе происходящего), ждала нас:

— Быстрее. Мы привели в чувство охранника. Его нужно допросить… наверное… Он утверждает, что пациент отключил его, и сделал это совершенно внезапно… Система охраны и наблюдения была выведена из строя…

— И что, это было замечено не в тот же миг? — уточнил я.

— В тот момент происходила пересменка. Пока наладили систему, пока проверили, все ли пациенты на местах, ушло драгоценное время… Этого… красавца… нашли в палате Элинора, — она говорила ровно, но мне все равно был заметен ее гнев в отношении растяпы-конвойного. — Вот, пожалуйста…

Я увидел сидящего в ординаторской громилу. Он размазывал кровь по усам и бороденке, а медсестра терпеливо пыталась обработать его лицо.

Узрев меня, громила вскочил, опрокинув поднос с инструментарием. Он оказался головы на полторы выше и раза в три шире меня

— Старший сержант военного Сэмюэл Гринсби, господин капитан, сэр! — пролаял он и козырнул.

Следом в помещение вошли все остальные.

— Докладывай, — велел я этому Сэму.

— Он меня… «подчинением»… Я и шелохнуться не мог! Потом пальцами по шее слегка задел, я тут же и выключился! Даже понять ничего не успел! — громовым голосом отчитался Гринсби, показывая, где как над ним поработал Элинор.

Грамотно. И — более того: я знал, что Зил это может. Ч-черт, ну неужели же мы все так ошибались в этом парне?! Я не мог поверить.

В этот момент, растолкав всех, ко мне протиснулся подоспевший из Лаборатории Тьерри Шелл:

— Что тут у вас?!

Рядовой уже в который раз повторил свой рассказ.

— Да что ты за «вэошник», если тебя мальчишка вырубил за не фиг делать?! — взъярился эксперт.

— Логи проверяли? — я быстро повернулся к профессору Фиррилэйн. — Он мог звонить или получить от кого-то звонок…

— Проверяли. Чисто. Он не звонил никуда, сбежал сразу, угнал машину доктора Джеймса. Мы объявили тревогу, ПО начал перехват…

Гринсби сел на место и снова подставил свою окровавленную рожу под спонджики медсестры. Тьерри плюнул под ноги и ушел. Видимо, повторно проверять логи переговоров.

— Ты лжешь! — сказала Фанни, подступая к бородатому Сэму.

У меня предательски зачесалась правая лодыжка, и я, поставив ногу на перекладину между ножками стула, поскреб под брючиной.

Фанни была не одна. Я осязаемо почувствовал, как накалилась атмосфера в ординаторской. Напора пяти «эльфов», Рут, Пита и контрразведчицы Сэм не выдержал.

— Это он! — заголосил он, тыкая пальцем в сторону двери, где продолжал стоять… Джек Ри.

…В ту же секунду в руке Джека оказывается плазменник, а долей мгновения позднее между костей его запястья входит брошенный мною кинжал. Говорил ведь: я не расстаюсь с этим удобным оружием практически никогда. Пусть отец думает что хочет, но, по крайней мере, метать ножи так, чтобы враг не успел выстрелить, он меня научил еще в юности.

Вертящимся в воздухе волчком — урамаваши — Пит пролетает расстояние от бородатого до Джека и выбивает ногой из его пронзенной кисти так и не выстреливший «табельник».

Мне некогда извиняться перед другом за мои прежние подозрения. Это я сделаю потом. Если придется…

— Говори! Быстро! — я просто трясу Сэмюэла за грудки и вульгарно охаживаю кулаком по морде.

Его неуязвимая башка мечется из стороны в сторону. Джеком уже занимаются Чез и Порко.

— Только не здесь! — умоляет перепуганная Фиррилэйн, прыгая между нами. — Это лечебное учреждение, а не казематы.

— Иди к… — просит Стефания, и лицо ее становится столь хищным, что профессор быстренько ретируется.

— Этот… лейтенант… — через кровавые пузыри на губах фыркает и хлюпает Сэм Гринсби, кивая на скулящего от боли Джека, из руки которого Чезаре осторожно выкорчевывает мой кинжал. — Утром… перед моим заступлением… на д… на дежурство… записку дал и… в общем, передать… чтобы… Элу…

— Неважно, потом! Говори, что было в записке?!

— Вроде как от бабы его… послание… п-фу!.. Приехать… п-фу!.. к бруклинским развалинам!..

— И все?

— Да…

…Я еще раз для острастки дернул его за ворот на себя, резко отшвырнул, выпрямился. Чез обтер и отдал мне кинжал. Я сунул клинок в прицепленные к ноге ножны, одернул штанину, а затем помчался прочь из ординаторской, успев увидеть и услышать то, как жена, заглянув в глаза раненому Джеку Ри, негромко, но четко произносит: «Будь ты проклят!»

— Со мной — только «эльфы». Остальные — заниматься этими сволочами, — крикнул я на бегу.

Мы запрыгнули в микроавтобус.

— Фанни! Я же сказал: только «эльфы»! — я просто заорал, когда увидел жену.

— Я что — не «эльф», что ли?! И не ори на меня!!! — огрызнулась она, а глаза ее были еще бешеными, черными, после тех слов, что она обронила перед бывшим «провокатором».

— Джо, нужен флайер, или мы его не догоним.

— Догоним, — сквозь стиснутые зубы ответил Чез и выжал максимальную скорость.

Нас болтало по салону, мы хватались за поручни, спинки кресел и друг за друга.

— Это Сэндэл! — открыла нам Фанни прописную истину. — Он еще любит эту сучку… Я убью ее, как только увижу.

— Сначала научись! — посоветовал Марчелло.

Порко вызвал воздушное подкрепление, сообщил координаты. Джо быстро объяснила мне, как нужно обращаться с «часами»-ТДМ.

— Перед стартом — жмешь вот сюда!

— Где будем?

— В городе. Там запрограммировано.

— Да? А в стену какого-нибудь дома не телепортнет? А то красиво будет, черт возьми… — я представил эту архитектурную прелесть — себя, увековеченного в камне — и мороз пошел по коже.

— Не телепортнет. Там предусмотрен какой-то откат от грубоматериальных предметов. Примерно на два метра… Зил говорил, я уже спрашивала…

Марчелло и Витторио затеяли спор, бросились бы они на месте Элинора спасать свою «аморэ», или нет.

— Слушайте, вы заткнетесь? — спросил Чезаре, исступленно швыряя микроавтобус с трассы на трассу и все чаще выдергивая его на поверхность.

— Чез, ну а ты бросился бы? — Порко-Витторио просто так не сдастся никогда.

Ломброни выбранился, причем на трех языках сразу.

А я понял вдруг, что немного завидую безоглядной глупости Зила. Наивной, убийственной — и благословенной глупости. Потому что мне неведомо, смог бы я вот так же, или нет… Из-за Фанни… Не раздумывая ни секунды, не прикидывая вариантов… На верную смерть…

* * *

Сквозь прицел плазменной винтовки мужчина в сером увидел петляющую меж пригорками легковую машину. Каждая мышца тела завибрировала от напряжения. Сейчас у него, у снайпера высшей категории, на счету появится первая человеческая жертва…

Он еще раз исследовал окрестностями, быстрыми движениями водя стволом из стороны в сторону и не отрываясь от окуляра. Посторонних не наблюдаются, разве что вездесущие крысы бегают по обломкам. Чего им здесь делать? Пару столетий назад здесь, конечно, еще была городская свалка — и тогда присутствие этих тварей не удивляло никого. А теперь?..

Стрелок немного отвлек себя посторонними мыслями и с облегчением ощутил, что страх уходит.

Автомобиль неловко уткнулся в канаву. Дальше ему не проехать, как и было рассчитано.

Маленькая человеческая фигурка покинула машину и бросилась к развалинам.

Снайпер настроил максимальное приближение, однако жертва еще не подошла на расстояние, достаточное для точного выстрела. Поразить цель нужно наверняка…

Из-за взгорка выскочил автомобиль побольше — черный, стремительный, похожий на скользящую по земле боеголовку. И — вот дьявол! — со стороны города неслось два флайера ВО.

* * *

Мы с «эльфами» выскакиваем из микроавтобуса. Я вижу военные флайеры и фигуру бегущего Элинора.

— Зил! — ору я что есть мочи. — Зил, стоять! Это ловушка! Стой!

— Не догоним! — причмокивает языком Марчелло, но срывается вслед за нами.

— Элинор! — кричат жена и Джоконда.

Услышав нас, Зил, не сбавляя скорости, бросает взгляд через плечо.

— Тебя убьют, стой!!! — бронхи готовы загореться. Я не отнимаю пальца от показанного Джокондой сенсора на браслете ТДМ.

Догнать его, сбить с ног и переместить нас всех в безопасное место…

В одном из окон что-то сверкает. Я еще не понял, что.

— Нет! — умоляет Зил, останавливаясь и заслоняясь от меня рукой. — Так нельзя делать!..

* * *

Снайпер в замешательстве. Цель слишком удалена. Выстрел зацепит и ее, и преследователей.

Прицел метался. Две женщины. Пять мужчин.

Зацепит обязательно. А если еще и насмерть?..

Зацепит парня, который ближе всех к мишени…

…И, громко заорав от страха, стрелок нажимает спуск.

* * *

Тонкий, направленный луч плазмы летел в кого-то из нас.

Джо и Чезаре опоздали на полсекунды.

Мы с Фаиной накинулись на Элинора. Он развернулся к нам, когда все понял.

— Так нельзя!.. — вскрикнул фаустянин.

Еще не успев сбить его с ног, я активировал ТДМ…

* * *

…Я один. Один среди открытого космоса.

Всем существом своим воспринимаю искажение времени и пространства. Весь мир проходит сквозь меня…

Где-то внизу, подо мною — черный купол, ловушка для света. Меня растягивает вверх и вниз. Это не «больно». Это не «очень больно»…

Это смертельно.

Я не живу больше.

Вокруг меня — угольная чернота, и лишь наверху, в самом зените, светится шар, сотканный из звезд. Это все звезды, туманности и галактики, когда-либо рожденные нашей Вселенной: погасшие, живые и еще только готовящиеся вспыхнуть.

Меня больше нет…

ЗАКАТ БЫЛОГО ДНЯ (3 часть)

1. Кейт Макроу

…Странная вспышка ослепила меня. За нею последовал удар тока.

Я потеряла ориентацию во времени и пространстве, забыла, где нахожусь. Не мигая, смотрела в никуда.

Дернулся и лежащий передо мною на столе пациент. Отголосок чьих-то слов: «Сквозное ранение брюшной полости, доктор. Проникающее ранение грудины».

— Зажим! — вне моей воли приказали губы, и ассистент тотчас вложил в мою затянутую латексом ладонь требуемый инструмент.

Раненый, кажется, стал приходить в себя.

— Альварес, в чем дело?! Я спрашиваю вас, в чем дело?! — во время операций я становилась требовательной и придирчивой, как мой отец, и ничего не могла с собой поделать. — Он просыпается!

— Подбирать наркоз не было времени! — огрызнулся анестезиолог.

Нервы мои были ни к черту: пятый полутруп за один день — это выше человеческих сил. Не знаю уже, то ли благодарить мужа за щедрую практику, то ли крыть бранью за то, что притащил меня в проклятый Порт-Саид…

Пациент раскрыл глаза. Обычно я не замечаю лиц тех, кого приходится оперировать. Если оперировать приходится не лицо.

Но в таких случаях, как этот, невольно запоминается страдание, которое бьется в их взгляде. Травматический шок. Бедняга лейтенант. Очень сомневаюсь, что после остановки кровообращения мы вернем его на этот свет…

— Кордалицин, глюкозу, живо! — я плотнее прижала повязку к его груди.

Раненый пытался что-то мне сказать, воздух со свистом вырывался у него из горла.

— Да скорее же! Контролируйте кровопотерю. Морган, сколько уже?

— Около двух литров… Из плевральной полости удален почти литр…

Тут светит не только травматический, но и гиповолемический шок…

Лейтенант прогнулся и вдруг схватил меня за руку. Мои ассистенты налегли на него, чтобы удержать, болван анестезиолог едва не сломал шприц у него в вене.

— Аутогемотрансфузия… — удостоверившись, что наркоз подействовал, сказала я, одним движением скальпеля вскрыла полость и наложила зажим на брюшную аорту. — Быстро! Делаем!

Когда операция закончилась, мои глаза едва различали что-либо вокруг. Я старательно моргала, но это не помогло.

— Простите, Альварес… — бросила я в ординаторской анестезиологу, подставляя руки под воду; кожа, в течение нескольких часов обернутая латексом, была мертвенно-бледной и казалась отечной. — Я сорвалась…

Извиняться было не за что: во время работы бывает всякое. Но Альварес был новым коллегой, даром что земляком. Тоже для чего-то приехал в этот ад из Аргентины…

— Я ничего не понимаю, док, — поделился со мной Альварес, понижая голос, чтобы не слышали коллеги. — Я считаю, что правильно подобрал компоненты… Он не должен был проснуться…

— Они иногда просыпаются, — жестко сказала я, снова начиная выходить из себя: нет, чтобы не спорить, извинилась же!

— Доктор Бергер, там привезли местную. Тяжелые роды, — заглянула к нам медсестра. — Все на операциях…

— Я только что закончила, Джоан…

— Но, миссис Бергер, больше некому!

— Господи, в такие времена!.. — взмолилась я и отправилась за сестрой. — Местная?

— Да.

Арабка и ее ребенок не выжили. Их привезли слишком поздно, была большая кровопотеря. Так у них всегда: дотянут до последнего, пренебрегая даже элементарной гигиеной, а потом обвиняют врачей…

На душе царил мрак. Внезапно я вспомнила, что еще не оповестила о завершенной операции того американца, капитана Чейфера, который сопровождал раненого… не помню ни имени, ни фамилии… С капитаном мы познакомились еще в бытность его лейтенантом, задолго до Порт-Саида. Причем при схожих обстоятельствах. В то время я стажировалась под началом моего отца, Джона Макроу, и жили мы в Буэнос-Айресе. Американец с сослуживцами специально везли к моему папе почти безнадежного Грегори Макуорнека (а вот его помню хорошо — возможно, из-за первой в моей жизни операции такой сложности)… Осколок, застрявший в головном мозге, и человек, переживший подобную операцию — этого нельзя не запомнить…

Пришлось заскочить в информационную часть клиники и покопаться в файлах. Распечаток на раненого, так некстати очнувшегося сегодня на моем столе, еще не поступало.

С трудом, борясь с пеленой, что застилала глаза, я нашла нужные сведения.

«Александр-Кристиан Харрис, 26 июня 1998 года рождения, до 2016 года — гражданин Мюнхена (Германия). Проживает: Хьюстон, штат Техас. Приемные родители (наст. неизвестны): Эндрю и Хельга С. Во время выполнения боевого задания взял на себя командование ротой и был переведен в звание капитана СВ Америки. С 2028 года — уорент-офицер американских сухопутных войск. Награды за спецоперации в Египте…»

В памяти отпечаталось, как мы разрезали на нем окровавленную одежду. Ни единой пуговицы — все на «молниях» и «липучках», а ведь все равно без скальпеля не снимешь…

Помню измазанную кровью прямоугольную эмблему его рода войск: «колчан» в виде синей кирасы на белом фоне. В «колчане» — штык, стрела и сабля эфесом кверху, а по бокам — два знамени. И едва различимая, сливающаяся с кровавыми пятнами, надпись красным: «United States Army 1775».

Молодой еще совсем. Сейчас модно говорить — возраст Христа. Но по отношению к воину — убийце, по сути своей — такое сравнение показалось мне кощунственным: в Бога я верила…

«Мэм — пацифистка?» — спросил меня во время нашей прошлой встречи тот человек, что ждал меня сейчас внизу, капитан Луис Чейфер.

Да, пацифистка. Но я родилась не в то время. Насчет места — не скажу. На планете сейчас нет, наверное, спокойных зон: не войны, так катаклизмы, не катаклизмы, так эпидемии. По нарастающей…

Я надела чистый блузон, шапочку и отправилась в рекреационную зону. В это время года в Египте очень жарко, а наша допотопная больница оснащена всего парой-тройкой не менее допотопных кондиционеров. Какая уж там сплит-система, помилуй Господи! Больные — по большей части, раненные в этой проклятой войне — умирали, словно мухи. Мы, как могли, боролись за чистоту в хирургическом отделении, однако и здесь стоял отчетливый запах гниющих ран. Я повидала всякое в этом месиве, но к запаху привыкнуть не могла. Он преследовал меня даже после принятия душа или ванны…

Капитана Чейфера было видно издалека. Трудно не заметить высокорослого, яркого брюнета с военной выправкой и огоньком в громадных темных глазищах. Наверняка армейский баскетбол — его любимое времяпрепровождение…

Но сейчас возле него суетились две медсестры. Судя по всему, проявляя уже излишнюю внимательность: ведь капитан был столь хорош!

— Мистер Чейфер! — сказала я, останавливаясь перед ним. — Что случилось?

— О, мисс Макроу! — Чейфер заулыбался с непосредственностью ребенка из рекламного ролика. — Ваши двери бьются током, да так, черт возьми, что мои мозги едва не повылетали напрочь из котелка!

Утешительницы прыснули от смеха.

— Ступайте по рабочим местам! — запоминая их лица для будущего разноса, приказала я.

Девицы тут же осунулись и исчезли.

— Не может быть! Это я о дверях. Как это случилось?

— Да неважно! Я хотел выйти из помещения, но — упс! — ручка на двери шарахнула меня током. Искры из глаз, я брякаюсь в обморок. Увидь это мои подчиненные — вот смеху бы было.

Я не знала, каким образом пластиковые ручки могут биться током, но спорить с американцем не стала:

— Операция прошла успешно, кэп… — (Боже мой, как гудят ноги! А ведь прошло лишь полсмены!) — Вы доставили вашего друга в очень тяжелом состоянии, но, похоже, он выживет.

Чейфер бодро пожал мне руку.

— Как поживает мой азиат? — обрадованный известием, он слегка подмигнул.

— Давайте присядем, — предложила я, указывая на мягкий «уголок» за стеклянной отгородкой. — Снаппи — замечательный пес…

— Снаппи? Вы назвали его Снаппи? Как у Сетона-Томпсона?

Вот уж не знала, что американцы читают что-то, кроме Библии в картинках! Хотя, возможно, сетон-томпсоновские «Рассказы о животных» были первой и последней книгой, прочитанной капитаном…

— Конечно. Курьер, с которым вы прислали щенка и который забрал Грегори, сказал, что у пса хорошая родословная. Что родителей его зовут Соной и Пэри — тоже сказал… Я выбрала созвучную кличку. Снап. Вам разве не нравится?

— Очень нравится! Правда, по таким критериям дают клички лошадям, но Снап — замечательная кличка. У вас классное чувство юмора! Снап-снап! — рассмеялся он, изображая рукой челюсти. — Он сейчас здесь, с вами? В смысле — в Порт-Саиде?

— Да, конечно. Он незаменимый охранник…

— Я говорил вам об этом, а вы отказывались, помните?

— Я ведь не знала, что в вашем понимании может означать «азиат». Я представила себе пленного араба…

— Вау! — воскликнул капитан и громко, раскатисто захохотал. — Я что — изверг?

— Гм… Да, и еще, мистер Чейфер… Меня теперь зовут не мисс Макроу…

— …А доктор Макроу? Прошу извинить, доктор!

— Нет… Я не о том… Я замужем. Моего мужа зовут Кларенсом Бергером, он мой коллега. Мы с ним работаем в разные смены, сейчас он, надеюсь, выкроил время, чтобы отоспаться: вчера был особенно трудный день…

— А-а-а… — веселости капитана значительно поубавилось. Притворяться он не умел.

Во время приезда в Аргентину Луис Чейфер явно выказывал свою симпатию ко мне и, по-моему, рассчитывал, что наши отношения когда-нибудь продолжатся. Теперь его планы расстроились. Если, конечно, они были. Ну а я не могла относиться к нему как к мужчине — взрослому и серьезному. По мне, так он просто нелеп. И его нелепость прямо пропорциональна красоте. Среди русских коллег моего отца в Буэнос-Айресе (я ведь наполовину русская, наполовину француженка) бытовала шутка: «Куда податься американскому красавчику после окончания школы? Либо на подиум, либо в армию! Мозги не нужны ни там, ни там!» Я не стала бы применять это ко всем американским военным, среди них попадались разные люди, но Луиса подобное определение характеризовало очень метко. Это ведь только когда человек мечется от боли, ты забываешь о его национальности в соответствии с Клятвой Гиппократа…

— Так что там, как сержант перенес операцию? — он поспешил перевести разговор на другую тему, в то же время не желая отпускать меня.

— Капитан! — возразила я.

— Что?

— Нет, я не к вам! Харрис — капитан. По документам.

— А, это… Да просто он во время спецоперации командовал ротой. Арабы разнесли их на кусочки. Прежний командир был убит. Судя по всему, Харрис успел принять командование. А раз принял — значит, автоматически стал на то время капитаном. Поправится — вернется к сержантским обязанностям, если не повысят. У нас так, мэм! А что вы делаете в Египте, мэм? Вы изменили свое отношение к войне?

— Нет, войну я как ненавидела, так и ненавижу, капитан… Но… кому-то суждено убивать, а кому-то — лечить… Нужно разграничивать «призвания»…

— Как поживает наш заброшенный замок? Это была незабываемая экскурсия!

Мысли Чейфера скакали кузнечиками. Пресвятые угодники, до чего же он легкомыслен и хохотлив!

— Ну уж вы скажете — замок! Несчастные развалины…

Мне показалось, что капитан скрыл усмешку.

Перед глазами возник тот вечер…

…Тропинка вывела нас с Луисом к небольшому пруду со старым мостом, примыкающим к площадке у полуразрушенного здания. В стоячей воде отражалось звездное небо и почти полная луна. И мне почудилось тогда, что отовсюду — из кустов, из травы, из маленьких обросших мхом островков посреди водоема, из-под прогнивших подпорок ветхого мостика — готовы возникнуть невероятные сказочные фигурки, одновременно уродливые и привлекательные, непостижимые и желанные, как на полотнах Иеронима ван Босха.

Я взглянула на лейтенанта (тогда еще лейтенанта) Чейфера. Он стоял притихший и озирался.

— Рискнете пройти по этому мосточку, лейтенант? — подзадорила я.

Чейфер очнулся, и мы пошли по шатающимся скрипучим доскам. Его так легко спровоцировать!

— Мисс Макроу, вы когда-нибудь тут были?

— Была. Но внутрь никогда не заходила. Осторожничала. Местные мальчишки болтают, что если зайти под эту арку в замок, на тебя накатывает неизъяснимый ужас. Врут, конечно, но у нас сейчас есть шанс это проверить, ведь нас двое. Смелее!

— Постойте.

Я оглянулась в двух шагах от арки, и Чейфер приблизился ко мне.

— Мне сначала хотелось бросить в воду по монетке, есть такая старая примета. Но как назло, у меня с собой ни цента…

— У меня есть. Правда, не центы, но сгодится…

— Нет, — он отстранил мою руку с мелочью. — Сделаем так.

Он поднял с земли отсыревший кусок кирпича и нацарапал на зеленоватом камне здания: «Луис и Кейт, август 2028». Затем, отряхивая руки, добавил:

— Сейчас мы не станем входить туда. Неразгаданная тайна будет тянуть нас обоих на это место, а однажды мы все-таки вернемся сюда, и все будет уже по-другому…

Большой ребенок. Том Сойер в военном мундире.

Я улыбнулась и качнула головой. Обещания так редко выполняются!.. Ведь действительно: прошло всего полгода после того случая — и старые развалины снесли, пруд осушили, а я вышла замуж за доктора Бергера…

…Мы расстались с капитаном Чейфером, которому нужно было спешить по служебным делам. Да и меня сегодня, 17 августа 2031 года, ждало беспокойное дежурство. Правда, во второй половине дня поток нуждающихся в неотложном хирургическом вмешательстве схлынул. Бог ты мой, прошло ровно три года с того дня… И уже два года я здесь, в Порт-Саиде, нейтральной зоне между войной и миром, островом меж двух измерений, своего рода Сайгоне XXI века.

Как же много произошло за тридцать лет нового тысячелетия! Отмеченное террором, ненавистью и религиозным фанатизмом, проклятое людьми и богами время… Вспыхнувшее двумя небоскребами-близнецами Нью-Йорка, заставившее всколыхнуться весь мир иракской кампанией, которая постепенно переросла в бойню Запада со всем арабским миром. А затем — беспрерывная борьба за топливо, за кормушку. Миру нужна была война, как бы парадоксально это ни звучало. И мир, пресытившись ею, никак не мог остановиться, словно больной булимией…

Уже покидая клинику, я зашла в палату прооперированного несколько часов назад Александра-Кристиана Харриса. Было уже темно, палату очень тускло освещал ночник, приглушенный незатейливым плафоном. Я проверила состояние пациента по приборам. Неплохо для человека, у которого из легкого удалена пуля, а селезенка и кишечник задеты прошедшими насквозь осколками… И чудом не повреждено сердце. Всего лишь дюйм отвратил Харриса от могилы…

Раненый начал приходить в себя и открыл глаза. Конечно, он не мог еще увидеть меня, а если даже и различил смутный силуэт, то наверняка не понял, кто перед ним. Но я рассмотрела его лицо.

На подоконнике лежал запечатанный сургучом конверт. Давно не приходилось иметь дело с бумажной почтой…

— Прочтите… мне! — тихонько попросил Харрис, указывая глазами на письмо. — Что-то… важное.

Я распечатала упаковку и села к изголовью. Вероятно, Кристиан даже в лучшие времена не отличался полнокровным румянцем, а сейчас он и подавно выглядел, как потусторонний посланец.

Пришлось зачитывать чужое письмо. Утешало одно: это был официальный документ, доставленный авиапочтой из Германии. В нем сообщалось, что родители Харриса погибли сегодня днем в автокатастрофе. В смысле — это у нас был день. А в Европе — уже вечер.

Получается, что пока я делала операцию их приемному сыну, они на другом полушарии неслись навстречу своей гибели. Вспышка, удар!..

Я отряхнулась от ненужной информации. Воображение у меня богато не в меру, но к чему это?

Раненый закрыл глаза, а на его беломраморном лбу пролегла четкая вертикальная морщина. Я удержалась от самого идиотского вопроса, который только можно себе представить: «Вы в порядке?»

— Не надо было мне зачитывать вам это сейчас…

— Они не были моими настоящими родителями, — донесся в ответ его загробный голос.

— Лучше не говорите. Я понимаю вас, но сейчас не нужно.

Он сглотнул и все-таки продолжил, едва шевеля растрескавшимися губами:

— Я их очень любил. Никогда не признавал за мать и отца… Они были мне как брат и сестра… старшие… Очень дружные… Эндрю дал мне это имя…

— Какое?

— Кристиан. Никогда не называл меня Крисом, только полностью — Кристианом… И первое имя не называл. Ему не нравилось… оно… почему-то…

— Вам надо поспать. Сейчас я введу вам снотворное и приглашу сиделку.

— У меня была сводная сестра… Младшая… Ей теперь уже двадцать семь…

Его речь становилась лихорадочной. Он хотел выговориться. Я знала: сейчас ему это нужно. И в то же время он перенапрягался. Что-то не позволяло мне оборвать его словопоток и поставить усыпляющий укол.

— Мне казалось, смерть снова придет за ним внезапно… и уже не упустит… Но Хельга?.. Я не ждал такого… Они были очень дружными…

— У них русская фамилия…

— Да. Я сменил. Я много чего сменил… Зато, кажется, теперь нашел, что искал…

И Харрис потерял сознание…

…Сопение Снапа под дверью я услышала, ступив на первую же ступеньку крыльца. Мой пес радостно чихнул и заскреб обшивку изнутри. Он практикует это изо дня в день вот уже два года, поэтому наша дверь со стороны прихожей выглядит совсем не презентабельно. Зато никто не сравнится со Снаппи в роли охранника.

Проводив Кларенса на дежурство и попросив его приглядывать за этим странным пациентом, А.-К. Харрисом, я легла спать.

Да, так мы и жили: я приходила — он уходил, он возвращался — наступала моя смена. Мужем и женой мы являлись только в согласии со свидетельством о браке…

2. Арест

…Начало зимы 2033 года. Я встаю спозаранку и убегаю в клинику… Кларенс недавно лег спать.

Мало что изменилось за этот промежуток времени. Разве что в Порт-Саиде стало еще опаснее, ввели комендантский час, по ночам в городе постреливали. В связи с этим я принялась настаивать на отъезде в Берлин, на родину мужа. Кларенс начал склоняться к положительному решению, и я уже почти летала от счастья, предвкушая, что скоро все это закончится и мы будем жить в нормальном городе, где не стреляют, не приводят свои планы в соответствие с комендантским часом и не просыпаются под заунывное: «Алла-а-а-а-а-уакбар!»

День прошел относительно тихо. Почему-то зимой всегда спокойнее, даже здесь. Хотя назвать этот сезон зимой было сложно: просто становилось не так жарко, и еще противный ветер со стороны моря. Мне, выросшей и довольно долго прожившей в Буэнос-Айресе, было не привыкать к такому климату. Гораздо сильнее угнетала обстановка. Ты должен быть готов к проверке документов, тебя могут остановить и обыскать, если ты женщина, но не в парандже. И я до сих пор не переставала удивляться двуличности местных. Казалось, для них по нашим, цивилизованным, меркам не существует ничего святого. Сегодня ты спасаешь его от гибели, завтра он улыбается тебе в глаза при выписке, а послезавтра может выстрелить в спину, перешагнуть через труп «неверного» и пойти своей дорогой.

Мы покидали клинику задолго до начала комендантского часа — чтобы успеть добраться домой. Обычно я дожидалась Кларенса, он сменял меня, мы успевали перекинуться несколькими фразами. Сегодня он запаздывал.

Я позвонила домой. К трубке никто не подошел. Мобильный телефон он тоже не взял. Я посмотрела на часы. Увы, если сейчас не убегу, то придется ночевать в больнице. Эта перспектива не радовала. Пусть лучше мы с ним разминемся, ничего страшного.

Мне было дурно, хотелось лечь дома на своей кровати, свернуться в клубок и выспаться. Вот что бывает, когда подводят контрацептивы. Уж не знаю, как это получилось, но защита не сработала — впервые в моей жизни. Если еще учесть то, как редко бывала у нас с супругом близость, «залет» казался настоящей подлостью судьбы. Гадкой издевкой, ухмылкой природы…

Оставлять это трижды никому не нужное существо не захотели ни я, ни Кларенс. Ханжески рассуждать о ценности жизни легко, но еще более гнусно приводить ее, эту жизнь, в такой мир, против своей воли. К счастью, узнать о беременности мне удалось вовремя. Моя подруга Джоан, гинеколог, пересыпая процедуру байками (на них она была мастерица, чем и отвлекла от тяжких раздумий), быстро избавила меня от проблемы посредством обычной инъекции. Но организм мой еще долго оправлялся от потрясения. Даже веселая историйка Джоан о том, как она отделывалась от назойливого ухажера, сказав ему, будто бы на самом деле является парнем-транссексуалом, не смогла до конца отогнать мою дурноту. Но когда она изображала эту сцену в лицах, я все же не могла удержаться от смеха.

Ч-черт, как все это гадко! Мне хотелось выть. Кого винить в беспросветности? Себя — за то, что не смогла организовать свою жизнь? А кто смог? Покажите мне этот уникум!

Я смотрела в зеркало. Небольшое, с трещинкой в углу, зеркало в ординаторской. Мне тридцать пять. Я выгляжу много моложе, но это ни о чем не говорит. Лучшее время — позади. А я так ничего и не решила для себя.

Вспомнился тот парень, Кристиан Харрис. Сейчас я завидовала ему, этой его почти звериной жажде жизни. Мы с ним немало общались, пока он выздоравливал в нашем госпитале. Харрис был так несовременен, так не походил на военного! В этом молодом человеке бурлил поистине творческий дух, и мне было жаль, что он столь бездарно расходует силы, идя по милитаристской стезе. В тупик…

Кристиан больше ничего не рассказывал о своей семье. Будто и не было той лихорадочной ночи. Наверное, тогдашние откровения, как я и подумала, являлись плодом бреда — верней, смесью наркотических галлюцинаций и реальных фактов.

Когда он уезжал в свой Хьюстон, я чувствовала, будто от моего сердца отрывают маленький кусочек. Это было очень больно. Самое странное, что между нами не появилось и намека на влюбленность. Мы стали друг для друга просто друзьями. Так, будто знакомы всю жизнь. Это очень необычное состояние…

…Снап встретил меня у двери, как всегда. Но вел он себя подозрительно: как-то нехорошо лаял, с подвыванием, с тревогой. Поджимал обрубленные уши и совсем не двигал коротким хвостиком, которым обычно так забавно крутил, когда видел меня или мужа.

Едва я ступила на первую ступеньку ведущей наверх лестницы, зазвонил телефон. Снап разразился бешеным лаем. Я махнула рукой, и он не мог не подчиниться и не замолчать.

— Да, я слушаю!..

— Доктор Бергер? — проговорил голос мужчины с сильным местным акцентом.

Я узнала коллегу, доктора Джафара.

— Слушаю вас, Джафар…

— Мэм, к нам в тяжелом состоянии сейчас привезли Кларенса. Он оказался… во время перестрелки на одной из улиц. Шальная пуля…

Меня затрясло. Трубка едва не выскочила из моей взмокшей ладони. Снап заскулил и виновато спрятался под стол, потому что всегда получал нагоняй за несдержанное поведение.

— Я сейчас приеду.

— Мэм! Доктор! Кейт! — он перебрал все возможные обращения. — Через десять минут комендантский час… Вам лучше оставаться дома. Мы будем оповещать вас обо всех…

— Я выезжаю.

Кларенс, потерпи! Дождись моего приезда! Я вытяну тебя…

Как же Снаппи рвался за мной! Он едва не разорвал на мне юбку, не давая уйти без него, он выл и бесновался, впервые в жизни не реагируя на команды. Но я не могла взять его с собой по многим причинам, и потому пришлось мне обмануть мою умницу:

— Ну, хорошо, — сказала я. — Неси намордник и поводок, Снаппи…

Вне себя от радости пес бросился в комнату, а я выскочила за дверь.

Улицы были пусты. Мою машину остановил патруль. Все закончилось тем, что я оказалась за решеткой как нарушитель комендантского часа. Я была вне себя от гнева и отчаяния. У меня отобрали все — от документов до мобильного телефона. Даже предупредить своих коллег о том, что произошло, возможности мне в участке не дали.

Бог ты мой, что будет с Кларенсом?..

Начальство появилось лишь под утро, и я стала требовать, чтобы мне разрешили позвонить. Позвонить мне разрешили, но разбираться не торопились. Будучи в полном изнеможении, я набрала номер своей клиники. Мне сказали, что мой муж умер в час ночи. Мне не удалось заплакать. Я опустила руки.

Так прошел еще один день и еще одна ночь. К чему я только ни прибегала — к угрозам, просьбам, уговорам. Глас вопиющего в пустыне — вот чем это было.

Утром третьего дня поднялась суета. Судя по всему, тут ждали какой-то инспекции. Только бы она появилась здесь! Только бы появилась!

И в кои-то веки судьба показала мне лицо вместо привычного тыла: дежурные рядовые открыли двери в наш короткий коридор, а мы, заключенные, прижавшись к решеткам, зашумели. Меня оттеснили было к стене, но я прорвалась вперед, чтобы из последних сил закричать:

— Офицеры! Я врач, хирург! Меня задержали из-за комендантского часа! Мне даже не дали договорить по телефону, и в больнице не знают, где я! Рассмотрите мое дело, прошу вас! У меня позавчера убили мужа! Помогите нам, здесь много арестованных ни за что!

— Да что ты орешь, истеричка? — прошипела у меня за плечом толстая дама в бордовом вязаном свитере.

От нее несло потом и ненавистью.

— Пока не заорешь — не услышат, — ответили ей по-французски, но я уже не знаю, кто.

…В полуобморочном состоянии успеваю заметить знакомую высокую фигуру в черном мундире. Боже! Со знаками отличия полковника…

Луис Чейфер!

— Мистер Чейфер! Полковник!

Он и без того смотрел на меня, отыскав по голосу в толпе. За ним следом шел Кристиан Харрис. И тоже, кажется, повышенный в звании — капитан. Было еще три офицера сопровождения…

— Миссис Бергер?! — Луис оглянулся на начальника участка (тот сжался). — Что вы здесь делаете, Кейт?!

— Полковник, я тоже хотела бы это узнать!

— Комендант, немедленно откройте камеру! — не глядя на начальника, бросил Чейфер. — И разберитесь с делами задержанных.

Кристиан Харрис проследил глазами за тем, как комендант собственноручно бросился исполнять приказ полковника. Я прижала к губам сжатую в кулак руку и расплакалась — впервые за все эти дни.

— Все, сэр! — начальник участка козырнул.

Я выскочила к своим избавителям.

— Нарушителей комендантского — отпустить! — отдав приказ, Чейфер круто развернулся и пошел обратно к двери.

Харрис посторонился, пропуская меня вперед. И позади нас хвостом затрусили подхалимы из местного заведения.

— Черт знает что делается! — услышала я, как распекает кого-то полковник. — Немедленно фамилии! Я подам на вас рапорт! Капитан! Доставьте доктора Бергер домой!

— Есть, сэр! — отозвался Кристиан Харрис и снова пропустил меня вперед.

Под мелким секущим дождиком мы подошли к их джипу «Мерседес», припаркованному у обочины узкой проезжей части. Огромный, черный, похожий на катафалк.

Кларенс, мой муж, мой бывший муж, очень любил эту марку… У меня снова навернулись на глаза слезы.

— Соболезную, мэм, — капитан, будто угадав ход моих мыслей, открыл дверцу автомобиля.

— Спасибо вам, мистер Харрис, — вместо того чтобы сесть, я бросилась к нему, вцепилась ему в плечи и, прижавшись лицом к мундиру, разрыдалась.

— Мэм! Миссис Бергер! Мэ-э-эм! — он погладил меня по спине. — Садитесь, мэм! Вам не за что меня благодарить. Садитесь. Все будет нормально.

Я утерла слезы и сырость под носом. Кристиан завел мотор, и мы уехали из этого проклятого места.

— Ваши раны… не беспокоят? — спросила я, чтобы отвлечься и не рухнуть без сознания.

— О, почти нет! — он улыбнулся мне в зеркало, снял фуражку, и лицо его сразу помолодело, а глаза приняли тот самый серо-стальной оттенок, который тогда так привлек мое внимание.

— Вас… не комиссовали? Обычно после таких ранений комиссуют…

— Хотели. Но я остался в армии. Мне нечего делать «на гражданке»…

— Может ли такое быть?

Снова короткий взгляд в зеркало:

— Как видите. Когда нас рекрутируют, нам говорят о возможности поездить по миру. В свое время я многое бы отдал за эту возможность.

— А иным образом посмотреть мир — никак нельзя?

— Я в вооруженных силах с восемнадцати лет. Было время привыкнуть…

Я подумала, что по-своему он прав. Я ведь тоже «повидала мир» лишь из окон своей клиники, крутясь, как веретено, день и ночь, день и ночь, из года в год… К пенсии можно так устать, что смотреть на этот мир не захочется. Это ведь только легкомысленный Чейфер относится ко всему как к забавному развлечению. Ему не нравилась размеренная американская жизнь (учеба — накопительство — пенсия — гроб), и он, видите ли, искал острых ощущений. Чтобы «не как у всех». А на самом деле — другой вид того же «как у всех»…

Мне показалось, что мотивы Харриса нужно искать совсем в другой плоскости. Но рассказывать о них Кристиан не торопится.

— Вы сколько лет в Египте, Кейт?

— Почти шесть.

— И вы видели Египет?

— Нет. Конечно, нет. Когда?!

— Вы хотите побывать в том Египте, который вы не знаете? А на Тибете? В Гималаях?

— М-м-м… мистер Харрис, сейчас я хочу только одного — уснуть. Очень надолго. А потом уехать из этого ада. В другой…

Он ничего мне на это не ответил. Но мое отношение к жизни ему явно не понравилось.

Мне предстояли похороны мужа и дальнейший отъезд к отцу в Буэнос-Айрес.

Полковник Чейфер направил ко мне нескольких солдат, которые помогли собрать вещи и отправить контейнер через Атлантику. Затем он позвонил сам и сообщил, что мои тюремщики получили наказание за жестокость по отношению ко мне. Мальчишка. Полковник, но мальчишка. Он думал, я буду злорадно потирать руки…

Кларенса я похоронила в Порт-Саиде, ибо его родственникам, как выяснилось, было абсолютно все равно. Теперь-то я и поняла, почему он так не хотел возвращаться на родину. Его там никто не ждал. Он молчал об этом шесть лет… Страшно понять, что человек, которого ты, по сути, не знал, а значит, особенно и не любил, видел в тебе единственную родную душу. Прости меня, Кларенс…

Когда все вопросы были решены, а отлет близился, полковник нашел время для визита в мой (да уже и не мой, пожалуй) пустой дом.

— Как вы, Кейт?

— Привыкаю к роли вдовы… — мне хотелось казаться бодрой и неунывающей, но вышло плохо, и Чейфер при всей его беззаботности увидел это.

— Вам, мэм, нужен сопровождающий? Могу командировать с вами одного из своих подчиненных…

— Нет. Разве только капитана Харриса, — я понимала, что ставлю перед ним нереальную задачу, но если я кого-то и хотела видеть возле себя, то лишь Кристи.

— Простите, мэм, капитана никак не могу. Он нужен здесь. Простите!

— Да что вы, мистер Чейфер! Вы и без того уже бесконечно помогли мне. Я перед вами в неоплатном долгу…

Луис расхаживал по пустой комнате и жевал жвачку. Потом не очень решительно, будто боясь отказа, спросил:

— Вы позволите мне навестить вас в Аргентине? Это не плата по счетам, конечно, не подумайте чего!

— Я почту за честь, сэр… Да что там! Я буду рада видеть вас, Луис! — я тоже улыбнулась и, чтобы ободрить, обняла его: по-видимому, там, у них, совсем свихнулись на законопослушании, и нормальный мужчина теперь не мог сказать что-либо нормальной женщине без сотни оговорок — в страхе быть неверно истолкованным.

Вначале его объятия носили исключительно вежливый характер, но в какое-то мгновение я заметила, что он, перестав жевать, подозрительно замер и не торопится выпускать меня. Я тут же отстранилась.

— Простите, — сказал он.

Мы оба поняли, о чем шла речь. Чейфер почесал лоб, придумывая, что бы такое сказать. Расставаться со мной полковнику не хотелось. Он был так бесхитростен, что все намерения можно было прочесть на его красивом лице. Смерть Кларенса нисколько не огорчила американца. Более того: Луис воспринимал это как устранение ненужной помехи на пути ко мне.

Тема нашлась быстро: на нее навели подвывания запертого под лестницей Снапа.

— Вы так и не покажете мне Снаппи?

— О, нет, полковник! Он, конечно, дисциплинирован, однако смерть хозяина повлияла на него… очень угнетающе. Никто ведь не поручится за то, что собаке не взбредет в голову броситься…

— Ну что ж, жаль…

С очевидным нежеланием Чейфер покинул меня.

А следующим утром я уже летела через океан.

3. Сын Чейфера

Прошел еще один год. Я работала в клинике и ухаживала за старым отцом, который теперь, после смерти мамы, часто болел…

Осенью в Аргентину приехал американский президент. И это ознаменовалось появлением в Буэнос-Айресе полковника Луиса Чейфера. Осень в Северном полушарии — это разгар весны у нас. После холодного и слякотного Нью-Йорка Чейфер здесь отдыхал.

Мало того: он тут же взялся ухаживать за мной, едва увидел, что меня провожает один коллега, доктор Сампрос. Я отвергала обоих. Меньше всего мне хотелось сейчас сердечных увлечений.

Но военный оказался настойчив. И щедр. И романтичен. Его фантазия не ограничивалась цветами, огромными корзинами роз, которыми курьеры заставили весь наш с отцом дом. Он притаскивал ко мне под окна толстеньких аргентинцев с гитарами, и те по полночи пели своими красивыми голосами серенады, посвященные мне. Он покорил сердце моего свирепого Снапа и оказался единственным человеком, кроме меня, кому стал доверять этот пес.

Одного я не понимала: зачем я, неюная, в общем-то, женщина, понадобилась этому красавцу-офицеру? Он мог получить любую, на кого только обратился бы его волоокий взор. Луис — легкий, инфантильный человек, не меняющийся с годами; и я — битая, ломанная, с адом в душе и без цели в жизни…

…В ту ночь мы с Чейфером сидели у моря на скалах и, опершись друг о друга спинами, разглядывали созвездия. Небо было щедро усыпано звездными скоплениями, точно кто-то запорошил мукой черный противень.

— Интересно, сможем ли мы когда-нибудь добраться хоть до одной из них?.. — я подняла голову и долго не могла отвести взгляда от Кассиопеи, похожей на латинскую W.

— Когда-нибудь — наверное. Но разве мало интересного у нас, на Земле? — Луис покосился на меня через плечо.

— Много, даже слишком. Мне кажется, что до тех пор, пока мы, как безумные, будем убивать друг друга, Бог не позволит нам взглянуть на иные миры…

Полковник подхватил мои слова и продолжил, имитируя даже мою интонацию:

— Я думаю, что человека можно лишить этой страсти только под дулом пистолета. Жажда убийства, овладения новыми территориями у всех животных, в том числе и у человека — в крови…

Я не ожидала от него таких речей. Будто другой человек, подменивший полковника, сидел сейчас со мной на остывающих камнях.

Внизу шумело невидимое море. Было очень темно.

— Значит, мы никогда не увидим новых миров… — вздохнула я.

— Ну почему же? Мы чего-нибудь придумаем, даст Бог… Мы ведь еще и чертовски изобретательные животные. Ко всему прочему…

Я улыбнулась: он был так спокоен и уверен в своих словах.

Мне не хотелось сопротивляться, когда Луис повернулся ко мне и стал целовать мою шею, волосы, висок. Мое тело, уже год не ведавшее ласк, восстало против разума, и я даже не подумала о некоторых вещах, о которых стоило бы помнить после печальной истории на приеме у Джоан.

В ту ночь Чейфер остался у меня, чтобы затем исчезнуть еще на целый год. Это был другой мужчина, которого я не знала и которого, кажется, полюбила. Мне казалось, что на это я уже неспособна. На любовь. После жизни с сухим и правильным Кларенсом полковник показался мне вулканом страстей, неистощимым на нежности, веселым. Несколько месяцев мне пришлось себя уговаривать, что все это я о Луисе нафантазировала в минуты слабости. А потом стало совсем не до того.

Конечно, признаки зарождения во мне новой жизни я определила так же быстро, как и в прошлый раз. Мне бы пойти к Джоан, приехавшей в Аргентину вслед за мной (после ужесточения порядков в Порт-Саиде сюда, в Буэнос-Айрес, вернулась половина персонала нашего египетского госпиталя). Но что-то меня удержало, несмотря на изнуряющую круглосуточную тошноту, слабость и нервозность. Я решила, что если не дано, то я этого ребенка все равно потеряю: я не девочка, ослаблена, да еще и аборт был. Шансов выносить не очень много. Ну а если дано…

На Рождество мы с Джоан дежурили в клинике:

— Ну ты даешь! — с насмешкой сказала она. — Плодовитая, как коза. Ты бы хоть предохранялась, светило хирургии, если «залетаешь» на раз-два-три!

— А что — разве заметно? — я бросила взгляд на свой живот: вообще-то рано еще, и трех месяцев не было.

Джоан только фыркнула, и я поняла, что сказала глупость. Через нее столько таких, как я, прошло, что теперь она, вероятно, сумела бы определить зачатие уже на вторые сутки…

Мы чокнулись высокими барными стаканами и выпили за праздник.

— Сколько там у тебя? Недель восемь?

— Девять… — кивнула я, — с небольшим…

— А хочешь — прямо сейчас почищу? Мне все равно ведь до утра делать нечего.

Она сказала это будничным голосом, словно речь шла о подстрижке. Меня покоробило. Все запротестовало во мне, хотя прежде я не особенно радовалась своему положению: меня все раздражало, а когда я воображала свою изуродованную и разбухшую фигуру, какой она станет после всех этих пыток, то появлялось желание удавиться. Но ведь там у меня ребенок Луиса. А я еще не настолько замучилась, чтобы забыть веселого американского полковника. Мысль о том, что малыш, возможно, будет таким же симпатичным, как его папаша, размягчала мою излишне чувствительную психику.

— Да нет, знаешь. Я как-нибудь… как-нибудь.

Джоан округлила глаза:

— Серьезно, что ли?! Тебе это надо?

— Я уже и не понимаю, Джоан, что мне надо, а что нет. Думаю: пусть судьба решает.

— Это тебе гормоны в башку стукнули, — с уверенностью сказала она, внимательно посмотрела на меня поверх свирепо стиснутой в зубах сигареты и, щелкнув плазменной зажигалкой, прикурила. — На дворе тридцатые, все катится к черту — а она рожать вздумала. Но дело твое, — клуб дыма вырвался из ее рта.

Я засмеялась и разметала дым рукой:

— Вообще-то это ты меня отговаривать должна была бы, если бы я тебя о чистке просила… По идее…

Джоан снова налила нам вина:

— А я и отговариваю. Когда на работе. Смотрю на этих дур и думаю: ну на кой черт ты это мясо для очередных военных операций плодишь? Уж такой спектр контрацептивов кругом, нельзя же такие глупости делать. А сама отгова-а-ариваю, картинки идиллические рисую, распинаюсь шелковой гладью: «Ты и бэби, представь, какая прелесть»! А что — инструкция у нас такая, куда денешься? Обязаны говорить! Но тебе-то я так не могу… врать… Ты и сама не хуже меня видишь, взрослая тетенька уже, слава богу! Просто так, думаешь, от нечего делать, что ли, уже три с лишком десятка лет повсюду пропаганда такая: плодитесь, плодитесь, плодитесь! Реклама, СМИ, чертовы эти брюхатые знаменитости как пример для подражания, ханжи… Ага, давайте! Так и вижу жирного змеюку в каске и с чешуей в маскировочных пятнах. Он веревочки поддергивает, и где нужно приказы отдает: еще жрать хочу, еще! И партиями ему в пасть пацаны наши топают. Кого глотает, кого пожует, искалечит да выплюнет… Тварь ненасытная… Только не надо забывать, что у знаменитостей детишки наверняка отмазаны от любых невзгод. В том числе военных.

— Тебя послушать, так ради борьбы с этой тварью нам вымереть просто нужно…

Джоан невесело хохотнула:

— А мы и так все вымрем! Не через пару лет, так через полвека-век. Уже сейчас машина эта вовсю лопастями машет. Только дураки-военные ни черта не замечают. Потому как тот змеище кому положено — глаза застит. Или щедро делится подачками, чтобы заткнулись и не мешали. Или сжирает: ему все на пользу…

— Бр-р-р! Ужасы ты какие-то на ночь рассказываешь. Да еще и кощунственные: Рождество ведь сегодня!

— А ты попомни мои слова! — она разом махнула весь стакан, пополоскала вином рот и вдумчиво проглотила. — Ладно, ты меня не слушай. Рожай. Все ж веселее будет. Я на самом деле малышей люблю. Но как подумаю, что их ждет, так с души и воротит…

— Не верю я в конец света. Его уже кто только ни предрекал — ничего, выкарабкивались до сих пор.

— Наслушалась банальностей… Ты думаешь, это злобный зверь с тремя шестерками на рогах и вавилонской блудницей на спине вылезет из моря и устроит тут Армагеддон? И вот так, сразу, убивать всех начнет, только в очередь вставайте? Не-е-ет, Кейт! Мы в зеркала смотримся и зверя этого не видим. Мы сами себя прикончим, и не сразу, а постепенно. Самое смешное, что никто при этом не плох и не хорош. Р-р-р-разнонапр-р-р-авленность целей, всего-навсего. Битва микробов-паразитов на маленькой заштатной планетке в галактике Млечный Путь…

— О'кей, Джоан! Давай уже замнем эту философию. Не нравится мне что-то твой настрой. И так хреново.

— Тошнит? — сочувственно спросила подруга.

— Сейчас — нет, а так — почти все время.

— Бедная! Что-нибудь придумаем.

В ее темных глазах мелькнуло сочувствие. Хорошая она баба, но всякого насмотрелась. А циничность — это ее маска. Я была рада, что у меня есть такая подруга…

* * *

Квентин родился летом. Джоан пришлось помучиться со мной. Мало того, что пока я его носила, не раз и не два падала в обмороки и совершенно не могла работать, мало того, что я чувствовала себя одиноко, будто бездомная собака, так еще и роды были тяжелыми. Так ко всему прочему подруга вытащила нас обоих чуть ли не с того света.

Содрогаясь в последних схватках, я подумала: наверное, это мне расплата за что-то ужасное, что я совершила когда-то и просто не помню этого. Ведь так не бывает, чтобы ни за что ни про что…

Это было что-то вроде прозрения, ведь в те минуты мне довелось находиться как нельзя более близко к «иному» миру. К миру, в который я не особенно верила прежде.

Может быть, я была блудницей, грешницей, убийцей?..

— …мужиком! — ворвался в мое сознание веселый голос Джоан и резвый крик моего сына. — Эй! Кейт! Ты с нами? Я говорю, вырастет — будет потрясным мужиком. Сын твой.

И показала мне существо. Багровое, складчатое — как шарпей. Кричащее. Любимое…

— Квентин! — сказала я, протягивая руки.

— У-у-уйди к черту, уронишь, дохлая еще! — Джоан отпихнула мои дрожащие конечности, которых я почти не чувствовала, и сама уложила малыша мне на грудь.

Так странно: там, ниже, под грудью, уже ничего не топорщится, и я вижу собственные коленки без зеркала…

Я похожа на раздавленную лягушку. Больно, муторно, жарко. Хочется вылезти из этого отвратительно-чужого тела и больше уже никогда не возвращаться в него…

— Не знала, что ты питаешь нежные чувства к Тарантино! — ковыряясь во мне иглой, говорила подруга.

— К какому Тарантино? — выдохнула я, разглядывая мокрую черноволосую макушку Квентина. Младенец не просто присмирел, но даже еще и заснул.

Охать и всхлипывать меня заставляло то, что хоть и с обезболивающим, а все-таки мучительно, когда тебя зашивают.

— Ну, был такой режиссер, веселый дядька. Вроде и сейчас еще живой, только старый. Да ты его фильмы видела, наверное. Квентин Тарантино.

— Ну не-е-ет! — кажется, я поняла, о ком она говорит. — Нет, конечно! Мне просто имя нравится. Кстати, в Штатах — довольно распространенное… Слушай, дай попить, а?

— Тебе еще нельзя.

— Я знаю. Ты мне ваткой губы промокни. А то сейчас сдохну от жажды.

— Не сдыхай, поживи еще, — напела Джоан по-испански и протерла мне губы мокрым ватным тампоном, а я жадно слизнула влагу. — Вообще-то в этом месте (я про песню) полагалось бы поржать, но я тебя прощаю. Э! Э! Довольно! Ишь, вцепилась!

— Сделаешь мне инъекцию снотворного, Джоан? Я вымоталась, а уснуть, знаю, не смогу.

— Да хоть сейчас! Лишь бы ты уже перестала трепаться и лежала спокойно!

Реальность поплыла у меня перед глазами.

Еще не сон и уже не явь… Водоворот мыслей, всплески воспоминаний.

Я видела лица. Незнакомые. Какие-то… странные. Когда мы разглядываем запечатленные на картинах или фотографиях образы наших предшественников в этом мире, воображение подсказывает нам все: жителем какой исторической эпохи был тот или иной человек, почему он одевался именно так, носил именно такую прическу. Даже типы лиц могут выдать время, в котором обретались их обладатели.

В моем случае все было по-другому. Мало того, я вспомнила свои галлюцинации, даже когда пришла в себя через несколько часов. Будто ударом гонга меня пронзила мысль: я не знаю, откуда, вернее, когда те люди из моего полусна. Когда они жили. И действительно ли жили они? Но так четко, детально увидеть и самих незнакомцев, и мир, что их окружал — не наш мир! — мне с моим отнюдь не художественным воображением не удалось бы никогда.

На всякий случай я уточнила у Джоан, что за снотворное она мне ввела, и по ее ответу поняла: видения не связаны с наркотиками, как можно было бы предположить.

Отметив это загадочное обстоятельство, я закинула его на антресоли своей памяти, решив разобраться во всей путанице, когда появится больше фактов. А до поры до времени списала увиденное на счет шалости воспаленного мозга. Да и маленький Квентин очень быстро отбил у меня охоту мыслить о постороннем.

Кормить его самой мне не хотелось. Во-первых, как бы я смогла в таком случае работать? Во-вторых, в наше время безопаснее давать младенцу заведомо очищенные продукты. Что там хорошего в моем молоке с нынешней экологией? В районах гетто где-нибудь в Северной Америке вскармливание грудью, быть может, еще и практикуется. Как и в арабских странах — в том же проклятом Египте. Но и смертность среди жителей трущоб — ужасная. Люди плодятся, как на конвейере, и умирают в том же темпе. Думать, чем кормить новорожденных, тамошним женщинам не приходится. Нет, такой участи своему Квентину я не желала.

Я пришла в себя и даже вернулась почти в прежнюю форму за полтора месяца. К тому времени старый мой отец, уже давно вышедший на пенсию хирург, подыскал для внука хорошую няньку. Джон Макроу и сам всегда любил возиться с детьми, но с возрастом стал бояться — руки, говорит, уже не те, страшно.

Еще одна огорошившая меня странность: после родов я стала панически бояться стука в дверь. А соседи наши обладали идиотской манерой именно стучать, а не звонить — и к нам, и к себе. Даже яростный рык моего буяна-защитника Снапа не мог окончательно развеять страх, который ледяной ртутью разливался по жилам. Джоан советовала обратиться к психологу, доктору Санчесу, но мне хотелось перебороть эти глупые слабости самостоятельно. Упорная борьба с собой привела к мигреням.

Когда Квентин уже начал потихоньку ползать на животе, я получила видеовызов из Вашингтона и поняла, что на меня вышел Луис Чейфер. После такого перерыва мне уже не хотелось возобновлять какие бы то ни было отношения. Но все-таки женское любопытство заставило меня принять связь.

Луис выглядел старше, чем в прошлом году. Я спросила, отчего это, и он сослался на огромный объем работы.

— Я сплю по два часа в сутки… Неважно. Ты как?

Я сказала, что нормально. Меня поражали его перемены. Куда подевался весельчак-Чейфер?

— Можно мне приехать, Кейт? — спросил он. — Я знаю, что поступил как скотина, надо было сразу забрать тебя с собой… Но… все было так нестабильно… Ты же знаешь, что сейчас творится здесь, у нас…

— Мне не привыкать, Луис. Ты же в курсе, у меня был опыт, когда меня «забрали с собой». Так что можешь не корить себя: я отказалась бы от переезда. С отцом мне лучше.

— Ок, я приеду, и мы поговорим. Можно?

— Что ж, приезжай. Разве я могу запретить?

— Чудесно выглядишь! — улыбнулся он напоследок.

Интересно, а почему он так уверен в том, что я, к примеру, не вышла замуж? Самовлюбленный, избалованный женским вниманием наглец…

Говоря о нестабильности, Чейфер имел в виду беспорядки, творящиеся в Штатах. Война расползалась по всему миру. «Замороженное» в конце прошлого века производство ядерного оружия «оттаяло». Теперь смертоносные ракеты были почти у всех стран. Ощетинившись друг на друга боеголовками, враждебные альянсы походили на участников мексиканской дуэли. Террор процветал. Смотреть телевидение было просто невозможно, не рискуя при этом окончательно свихнуться. Я не смотрела, но ведь нельзя зажать уши и не слышать разговоров коллег, нельзя замкнуться от всего мира в своем мирке. До чего же я завидовала умалишенным калекам!

Не могу сказать, что спокойно было и в нашем городе. Я с трудом пробивалась сквозь пробки, нервничала, барабаня ногтями по пластику руля, с восстающим из самого сердца раздражением поглядывала на виновников затора. Чаще всего ими были полицейские. Вооруженные до зубов, они останавливали подозрительные машины и приступали к внимательному досмотру. Я прекрасно понимала, что из-за ежедневных терактов во всем мире это вынужденная и правильная мера, но… Ах, да если бы еще такие обыски что-то меняли! Бомбы как рвались, так и рвутся. Люди как дрожали, так и дрожат, оказываясь в толпе и боясь друг друга.

4. Предвестник

Петляя между стоящими автомобилями, ко мне подбежала молоденькая медсестричка из нашей больницы:

— Сеньора Бергер! Простите, вы не возьмете меня?

Я разблокировала дверцу, и она плюхнулась в соседнее кресло.

— В чем там дело, Миранда?

— Это Вещатели, — ответила она. — Долбанные сектанты! Простите… Устроили теракт в подземке. Говорят, сначала вошли, как всегда. Затянули песню о конце света, вопили, что Пиночет был третьим антихристом и что мы должны противиться возвращению Режима… Психи. А потом кто-то из них прямо в вагоне облился бензином — всю канистру на башку себе! — и зажигалкой. Вообразите себе такое в час-пик, сеньора!

— О, господи!

— Вот именно! — Миранда перекрестилась и поморщила веснушчатый нос. — Фу! Я вся провоняла гарью, кажется!

— Да нет. Ты была в том вагоне?

— Святые угодники, нет! Я не успела туда войти. Еле прорвалась через оцепление, когда побежала толпа… Ага, кажется, тронулись! — девушка углядела, как «голова» бесконечной автомобильной «змеи» двинулась вперед, подтягивая за собой разноцветное «тело». — Как дела у Квентина? Выздоровел?

— Это у него просто резались зубы, — улыбнулась я.

— Ага, у них бывает. Ну, слава Богу, прорвались!

Мы выскочили на автостраду. Миранда всегда такая: задает вопросы и не выслушивает до конца ответ. Язык ее опережает мысли…

В трех кварталах от клиники я смогла наконец прибавить скорость. Мое внимание сосредоточилось на дороге, и я сильно вздрогнула от вскрика спутницы. А вздрогнув, рефлекторно придавила педаль тормозов.

— О, боже мой! О, боже мой! — лепетала Миранда.

Я посмотрела туда, куда с круглыми от ужаса глазами таращилась медсестра.

Виляя между машинами, через автостраду мчался какой-то парень. Лицо его было разбито в кровь, одежда перепачкана и разодрана. Это все, что я успела заметить перед тем, как он угодил под автомобиль. Миранда взвизгнула и скрюченными пальцами впилась в свои щеки.

Пока я, будто в замедленном просмотре, наблюдала ее перекошенную физиономию, парень, как выяснилось, успел вскочить и, хромая, добежать до моей машины. С гулом повалившись на капот, он заскреб окровавленными пальцами по лобовому стеклу. Я вспомнила кадры из старых фильмов ужаса.

Позади нас создалась пробка из машин, едущих по крайней правой полосе. Автомобили раздраженно сигналили, из некоторых выскакивали особенно нетерпеливые водители (все нетерпеливые были мужчинами) и, понятно, жестикулировали, обещая виновницам затора (то есть нам) очень много проблем, если мы тотчас не тронемся дальше. Ведь объехать нас было нереально.

— Садитесь! — крикнула я этому придурку-самоубийце.

Ну а что мне еще оставалось делать в создавшейся ситуации?

Моя машина закачалась, будто шлюпка в жестокий шторм. Раненый ввалился в салон.

— Быстрее, быстрее! — нервно озираясь, прохрипел он.

— Псих! — выкрикнула Миранда.

— Дверь захлопните! — рявкнула я, срывая автомобиль с места.

Он захлопнул.

— Простите, сеньоры! — заговорил раненый на ломаном испанском.

— Что у вас там?

— Я был на демонстрации, но…

— Все понятно, можете не продолжать. Чье чучело сжигали на этот раз?

— Сеньора Бергер, ему надо в больницу, — медсестра, перегнувшись через спинку кресла, разглядывала рваную рану на лбу пострадавшего.

— А мы, по-твоему, куда? — окончательно разозлилась я.

Гнев — нехорошее чувство, но не давиться же из-за этого идиота отрицательными эмоциями, пытаясь их подавить.

— Чем вас так?

Но парень отключился.

— Автомобилем! — прорычала я: кажется, умственные способности Миранды не выше, чем у нашего «демонстранта». — Как будто ты не видела!

Девушка с недоумением уставилась на меня:

— Сеньора Бергер, это вы?!

Яростная, удушливая, раскаленная волна внутри меня осела и, расползаясь по венам вытягивающим силы густым потоком, ушла в никуда. И верно — что это со мной? Выпускать из-под контроля собственное поведение было вовсе не в моем характере.

Миранда ничего не сказала. Но я уже достаточно пожила на белом свете, чтобы многие мысли людей прочитывать во взгляде. К тому же, я знаю, о чем шепчутся коллеги за моей спиной. «Хорошо хоть ребенком обзавелась на старости лет! Иначе совсем в мужчину бы превратилась…» — примерно так. И они были правы: с возрастом я становилась все жестче, молчаливее и властнее. А уж кому, как ни врачам, знать о том, что происходит со многими женщинами, когда тем не на кого опереться в трудную минуту.

Может, только лет через двести, если изменится общественный строй и если наши праправнучки сотрут из памяти вбитое тысячелетиями восприятие «себя-вторичной» в этом мире, существование властных сильных дам будет в порядке вещей. Может, тогда им перестанет грозить гормональный дисбаланс, которым — что греха таить — мы сами себя и наказываем за так называемые «вольности», за то, что берем на себя «слишком многое». Ведь стереотипы сознания никогда не дают нам жить спокойно, а сознание… о, сознание — это терра инкогнита, карающее ведомство организма. И о нем сейчас лучше не раздумывать…

— Что делать будем? — лепетала коллега. — Нам вдвоем не справиться…

Я въехала на парковку:

— Беги за санитарами и каталкой, а я пока… разберусь.

Миранда мелко закивала и, стоило машине остановиться, вылетела вон.

Я перебралась на заднее сидение. «Демонстрант» так и не пришел в себя — лежал, завалившись спиной в угол между креслом и дверцей. Может, и плохая это мысль для служителя Асклепия, но в моей голове мелькнуло, что после такого нашествия придется менять все чехлы. Это проще, чем очищать старые от крови.

Выхватив из аптечки тампон и пузырек со спиртом, я обработала рану у парня на лбу. Затем ощупала его руки. Так и есть: правую кисть он сломал. И, надо сказать, еще легко отделался после столкновения на дороге с автомобилем. Вот идиот! Что им всем не живется? Потрясающая тяга превратить в ад жизнь собственную и окружающих…

И тут он ухватил меня за плечо уцелевшей рукой. Очухался… Да еще и цепко ухватил. А в глазах — сумасшествие:

— Убейте его, мадам! — по-французски простонал парень. — Сделайте это, и все!

Я скрипнула зубами и попыталась вырваться:

— Если ты о себе, то я уже близка к этому!

Вместо того чтобы отпустить, он впился в меня еще отчаяннее:

— Убить нужно полковника Чейфера. И пол-Пентагона в придачу! Я вам не лгу. Все идет к войне, а они там…

— Послушайте, да отвяжитесь вы!

Вот еще параноик на мою голову! Узнал ведь каким-то образом про Чейфера. Следил, что ли? Явно пересмотрел старых оккультистских фильмов, болван! Ну почему мне так «везет», что плохого я сделала?

«You'd better believe me!» — вдруг самопроизвольно взорвался песней полусломанный магнитофон: он и прежде частенько то отключался, то вдруг начинал орать в самый неподходящий момент. Старомодная песня на плохом английском. Русские, что ли, поют?

— Вы ближе всех к Чейферу! Вы сможете. Иначе он не остановится! — стараясь перекричать высокий, пронзительный голос неизвестного певца, надрывался мой полоумный «пациент».

— Да, да, все хорошо, — что мне оставалось делать? Тут только один вариант: соглашаться. — Я убью Чейфера, потом заскочу в Пентагон — ну, не раньше следующего четверга… и перестреляю там всех этих сволочей. Ну и вы со мной поедете, я одна — ни-ни!

Я чувствовала, что откуда-то из сердца рождается чуждая мне дьявольская веселость. Может, и я свихнулась за компанию, но мне отнюдь не было страшно в присутствии этого фанатика. Мне хотелось просто расхохотаться, что я незамедлительно и сделала. И это — не следствие шока, не истерика. Я смотрела на ситуацию со стороны и находила ее чертовски веселой.

«Вы должны убить вашего приемного сына Демьена, потому что он — антихрист во плоти!» Ха-ха-ха, откуда же это? Тоже из «ужастика», по-моему…

«You'd better believe me!» — и, оборвав песню на полуфразе, магнитофон заткнулся.

В салоне скучилась ватная тишина. Парень, трясясь, оторопело смотрел в мое хохочущее лицо.

Я заметила, что от портала нашего здания к стоянке бегут Миранда и двое санитаров с носилками. Увидел их и раненый. На пожелтевшей коже его проступила испарина, а на губах — темная кровь.

— Мадам, — торопливо заговорил парень, и его колотило все сильнее, но тем быстрей и лихорадочней становился темп его речи, — мадам, если вы не сделаете это, то у вас появится от Чейфера ребенок, сын, Квентин, и это будет самый ужасный день в жизни цивилизации, понимаете? Он превратит всех людей в биороботов после того, как его папаша станет соучастником… в уничтожении вашего проклятого мира, понимаете? Вы сами… вы сами здесь сейчас только потому, что это произошло… Вас не должно здесь быть, понимаете? Из-за вашего появления погибли двое, вы сократили срок их жизни, потому что вы не должны были тут оказаться, но вы нарушили законы… «Ибо, как во дни перед Потопом, ели, пили, женились и выходили замуж до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел Потоп и не истребил всех»… По…ни…ма…а-а-а…

— Ч-черт! — я разорвала на нем рубашку.

Как я, медик с таким стажем, могла не заметить сразу же признаки разрыва печени? Живот у него набух. Налицо все симптомы геморрагического шока: в брюшную полость выливалась кровь и желчь.

Откуда он узнал имя моего сына? Мысли в голове моей метались, как очумелые. Он узнал имя, но при этом не знал о его рождении. Бред? Ни разу не слышала такого пророческого бреда, а уж галлюцинирующих больных я повидала на своем веку немало. Что-то здесь не…

— Сеньора Бергер, давайте его сюда, на носилки! — Миранда распахнула дверцу.

Санитары ухватили раненого, но агония окончилась еще до того, как они успели уложить его на носилки. Он испустил дух у них в руках.

Что за чушь он нес? Кто он?

— Вызовите полицию, — не узнавая собственного голоса, проговорила я, вытаскивая из своей сумочки упаковку с влажными салфетками, чтобы протереть руки и лицо. — Надеюсь, у него есть документы.

Миранда в ужасе смотрела вслед санитарам, уносящим труп, накрытый простыней.

— Он был уже мертвый, когда мы подобрали его… — бормотала она. — Как цыпленок с отрубленной головой… О, боже мой!

— Да прекрати же ты причитать! — сорвалась я. — Как будто ты первый раз видишь смерть!

— Но я никогда не видела… такого… Его сбила машина и…

— Пожалуй, тебе тоже придется обратиться за медпомощью. Все, выходи из машины! Мы опоздали на работу.

Как бы ни была Миранда молода и неопытна в нашем деле, но сюсюкаться с нею мне не хотелось. Со мной никто никогда не сюсюкал. Пусть привыкает. Ч-черт, весь салон в крови, да и вся одежда. Ну и денек! А ведь мне еще предстоит провести серьезную операцию…

К исходу дня я сама была полутрупом. Ко всему прочему, мне пришлось давать показания. Документов у погибшего типа, естественно, не нашли. Мы спустились в морг, где по очереди с Мирандой формально «опознали» погибшего для протокола. Я взглянула в лицо парня. Сведенное страдальческой судорогой, оно выражало еще и что-то иное, кроме боли. Разочарование? Страх? Досаду? Длинные, но слепленные засохшей кровью волосы раскинулись вокруг головы. Красивый был мальчишка. И молоденький. Лет восемнадцать, от силы — двадцать…

Мрачные предсказания Джоан оправдываются. Огненная пасть крематория получит очередную пищу и сыто рыгнет…

Кого-то он мне напоминал, этот безумный самоубийца. Кого-то, с кем у меня связаны хорошие воспоминания…

Откуда он знал про Квентина и почему — в будущем времени, словно тот еще не родился?

Я чувствовала себя как участник запутаннейшей мистификации. Не обращать внимания на сказанное парнем за минуту до смерти, забыть, вытряхнуть из головы страшное откровение я не могла. Но и делиться с полицией этими сведениями мне не хотелось. Ни с полицией, ни с кем-либо еще…

— Кейт! Ке-е-ейт! — окликнул меня Альварес, анестезиолог. — Ты забыла свой телефон в ординаторской. На. Разрывается уже минут пять…

Но я не успела, вызов оборвался. Номер я так и не узнала.

— Сеньора Бергер! — донесся голос дежурной по внутрибольничной связи. — Вас просит посетитель. Он ждет вас в рекреации. Повторяю…

Денек сегодня сумасшедший. Неужели что-то с Квентином, и отец, не дозвонившись, прислал кого-то в качестве нарочного?

Но проблема разрешилась сама собой, когда я вышла из лифта и увидела высокую статную фигуру полковника Луиса Чейфера. Своим присутствием он, будучи выше всех почти на голову, точно раздвигал пространство. И персонал, и пациенты невольно оборачивались и смотрели на него, как смотрят на знаменитостей или высокопоставленных госчиновников.

— Кейт! — заулыбался он, раскрывая объятия мне навстречу. — Мы с Кристианом не смогли до тебя дозвониться!

Он по-прежнему умел располагать себе и захватывать в свое жизненное пространство. Никакой неловкости от его объятий я не ощутила. Даже наоборот: мне казалось, что мы знакомы, близки тысячу лет и никогда не расставались больше, чем на несколько часов. Разве только теперь его обаяние стало мощнее и прежней инфантильности не осталось и следа. Беззаботный американский подросток превратился наконец в мужчину?

— Черт возьми, а ты красотка! — вертя меня за руку, как в танце (хм, при его росте сделать подобный трюк совсем не сложно), сообщил Чейфер. — Красотка пуще прежнего, а!

Я поймала несколько завистливых взглядов сослуживиц. Судя по всему, заботливые коллеги еще не успели насплетничать Луису о главном.

В дверях возник Кристиан Харрис. Я онемела. Если отнять у него лет пятнадцать-двадцать, он будет… двойником того мальчишки, что умер сегодня в моей машине. Родственник? Судя по рассказам самого Криса — нет. Братьев у него не было, детей и племянников — тоже. Но откуда такое разительное сходство?

— Добрый день, миссис Бергер, — сказал он, протягивая мне руку и улыбаясь одними глазами.

— Мы только что прилетели, Кейт, — добавил Чейфер. — И готовы подождать, когда закончится твое дежурство.

Харрис скользнул по мне внимательным взглядом, и губы его снова дрогнули в улыбке. Мне показалось, он догадался. О главном…

Мои подозрения оправдались: увидев Квентина, Кристиан ни капли не удивился. Чего нельзя было сказать о Луисе, буквально лишившемся дара речи.

— Знакомьтесь с молодым человеком, — принимая сына у няньки, сказала я нашим гостям. — Мы юны, но очень серьезны. Нас назвали Квентином, и сейчас мы пихаем в рот что ни попадя! — добавила с нажимом, при этом вынимая изо рта у Квентина его собственные пальцы.

Он скуксился было, но вид незнакомых людей отвлек его от сценария повседневного спектакля, называвшегося «Бои с мамой». Огромными черными глазенками мальчик уставился на своего оторопевшего папашу.

— Поздравляю, полковник! — засмеялся Харрис, а затем пожал руку моему папе, который, шаркая ногами и постукивая костылем, вошел в комнату за их с Луисом спинами.

— И ты мне ничего не сообщила? — со смесью растерянности и укоризны в голосе выдавил Чейфер.

Квентин наконец решил повыпендриваться. Очень правдоподобно изобразив стеснение, он спрятал мордашку у меня на плече и все-таки вцепился деснами в свою пятерню.

— Мне нужно было выступить по мировому телевещанию, Луис? — уточнила я и покосилась на причмокивающего от удовольствия обслюнявленного сына. — Куда я должна была сообщить? Номер, которым ты меня снабдил, не отвечал…

— Черт возьми! Прости, Кейт, я ведь не знал… Тот адрес был переименован, да… Черт возьми…

— Кейт, не лучше ли нам пройти в столовую? — предложил отец.

— Па, ну дай мне насладиться мелодраматичностью момента! — не удержалась я: мне хотелось подколоть Чейфера посильнее. — А то ведь ваша братия обожает приходить на все готовенькое. Вот и потешьте мою сентиментальность хоть раз в жизни, а потом отправляйтесь ужинать.

Луис протянул к нам руки. Поупрямившись для приличия, Квентин пошел к своему папаше, и я смогла убежать, чтобы переодеться. В конце концов, на случай затруднений там есть нянька Салма.

5. Ожидание войны

Выбор пал на платье, которое не надевалось мной уже лет пятнадцать. Но, как говорила великая мадам Коко, «маленькое черное платье» никогда не утратит своей актуальности и должно быть в гардеробе каждой уважающей себя дамы. А еще мне хотелось подразнить Чейфера. Пусть теперь моя фигура еще дальше от совершенства, чем прежде, но… В общем, я вспомнила, что все-таки являюсь женщиной.

Я затянула «бегунок» «молнии» на спине и, вертясь перед зеркалом, расстегнула заколку. Темно-русые волосы, давно не попадавшие под руку парикмахера, обрушились мне на плечи. Все-таки, после родов у меня сохранилась неплохая шевелюра. Не то, конечно, что прежде — сказалась болезнь и высокая температура, державшаяся у меня после выписки в течение двух с половиной недель. Но очаровать представителя противоположного пола своей прической я еще смогу. Особенно — если он и сам «очароваться рад». Я улыбнулась и подмигнула своему отражению:

— Несмотря ни на что, вы еще очень даже ничего, доктор Бергер!

Одергивая неимоверно короткий подол кожаного черного платьица и ощущая себя после удобных джинсов ряженым мужиком, я запрыгнула в туфли на «шпильке», а затем, попутно тренируясь в ходьбе на высоких каблуках, стала спускаться в столовую к отцу и гостям.

Но на площадке между этажами меня все-таки угораздило споткнуться. Пытаясь сохранить равновесие, я ухватилась за этажерку. Мне под ноги упала большая книга и раскрылась. Вот папа! Вечно разбрасывает книги по всему дому! Такой ведь и пальцы отшибить недолго. Я наклонилась, чтобы поднять Библию — а это была именно Библия в очень старой редакции, не иначе как позапрошлого века — и замерла, скользнув глазами по строчкам.

«Ибо, как во дни перед Потопом, ели, пили, женились и выходили замуж до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел Потоп и не истребил всех»…

Новый Завет. Евангелие от Матфея. Святое благовествование. Глава 24.

Эти слова, захлебываясь собственной кровью, прохрипел мне несколько часов назад тот несчастный мальчик…

Руки мои задрожали. Не слишком ли много «случайных» совпадений? Я верила в Бога, но набожной не была, Библию наизусть не изучала и еще… приметы — это ведь из разряда суеверий, не так ли? А как иначе расценить все, происходящее со мной? Череда странных примет…

Не расставаясь с Квентином, Луис разговаривал с моим отцом о политической обстановке в Штатах. Кристиан наблюдал за ними и, первым увидев меня, поднялся. Я почувствовала исходящую от него волну интереса ко мне как к женщине, но это было почти не связано с похотью. Будь ситуация иной, я могла бы расценить его чувства как хорошо скрываемую влюбленность. Тогда почему Харрис не делал никаких попыток сблизиться со мной прежде, до того, как у нас зародились отношения с Чейфером? Его я уважала гораздо больше, чем Луиса, и у него было бы куда больше шансов. Но теперь время потеряно. Я уже не девочка, чтобы скакать от одного к другому. Мой выбор сделан. Да и ссорить их с полковником у меня нет ни малейшего желания.

Отец доковылял до меня и, поглаживая по спине, шепнул, не слишком ли коротка юбка. Квентин не узнавал во мне свою вечно асексуальную мамочку и удивленно таращил черные глазенки. Чейфер же был в восторге. Я знала, где ему не терпится оказаться со мной сейчас, и нарочно провоцировала в разговоре — тонкими намеками, лукавыми взглядами, не очень-то скромными жестами. Замечал все это и Кристиан Харрис, но с улыбкой опускал ресницы, делая вид, что заинтересован содержимым своей тарелки. Теперь я все четче чувствовала его усиливающееся желание. Интересно, почему же он до сих пор не женат? Симпатичный статный парень, серьезный, умный… Ах да, главное слово тут — «умный»! Я тихонько засмеялась и покачала головой в ответ на вопросительный взгляд Луиса.

— Кристиан у тебя, случайно, не телохранитель ли по совместительству, а, Луис? — ввернула я в удобный момент беседы. — Вы практически всегда вместе. Или это просто дружба?

— Крис больше чем друг, — серьезно ответил полковник. — Он… — (Харрис с любопытством поглядел на него.) — Он, не побоюсь громких слов, моя душа, мои глаза. Таких советов, как от него, не получишь ни от кого. Можешь мне не верить, но я очень рад, что мы тогда вовремя вытащили его из той пирамиды…

— Из какой пирамиды?

— Ты не рассказывал, Крис? — удивился Чейфер. — В госпитале? Не рассказывал?!

Капитан несколько раз качнул головой — на каждый заданный вопрос шефа. Тогда Луис снова оборотился ко мне:

— Он был в группе «Дионис», которую мы искали в секторе А. Это территория близ Луксора…

— Древний Тебес, — добавил Кристиан. — Юго-западнее, в горах.

— Можете не объяснять, я даже не представляю себе тех мест.

— Это была военная операция. Арабы загнали наших пехотинцев в горы. Из всей группы выжил только Харрис. Он, как ты знаешь, принял тогда на себя командование… Мы нашли его в разрушенной пирамиде, израненного. Да ты и сама, без меня, помнишь его состояние.

— Давайте выпьем за спасение господина Харриса! — поднялся мой отец, держа рюмку наотлет.

Что-то папа разошелся. С его ли здоровьем так гусарствовать?

— Па-а!

— До-о-очь! — строжась, он погрозил мне пальцем. — Не мешай моей душе вкушать последние мгновения радости!

— Папа, твой высокий слог не будет лекарством, если у тебя снова подскочит давление!

— Кейт! Ну-к тихо! Давайте выпьем за то, чтобы люди наконец стали людьми!

Чейфер охотно поднялся, Харрис уступчиво повел плечом и одним взглядом попросил меня о снисхождении. Я махнула рукой, чокнулась с ними своей рюмкой и, проглотив виски, добавила:

— Потом не жалуйся!

— Ладно, ладно!

* * *

Как я и предполагала, перед сном отцу стало плохо. Поворчав, что приходится мешать лекарство с алкоголем, я поставила ему укол и ушла в спальню, когда убедилась в действенности инъекции: папе заметно полегчало, он быстро задремал.

Мы с Луисом старались не шуметь, но после года разлуки это было почти невозможно. Я уповала лишь на то, что мы не разбудим своими воплями и стонами Квентина с Кристианом.

В момент одной из передышек Чейфер посетовал, что пропустил самое интересное, и задумчиво погладил ладонью мой живот. Я уверила его, что женщина с громадным брюхом — далеко не эстетичное зрелище и что ему, напротив, крупно повезло упустить неприятный эпизод моей жизни.

Мы смеялись и шутливо спорили. В конце Луис выторговал себе право считать так, как он находит нужным. Я фыркнула. Женщинам не понять мужчин, так же, как и наоборот. Закон природы…

— Кейт… Я сейчас перед выбором… — заговорил он, когда я уже начала дремать: похоже, бедняге не спалось. — Я мечтаю забрать вас всех домой… в смысле, в Нью-Йорк, я временно живу там. Но… здесь гораздо спокойнее. Ты, наверное, по новостям уже знаешь, что творится у нас…

— Не смотрю я новости! — я повернулась к Чейферу и обняла его за шею. — И еще… сегодня у меня на руках умер парнишка. Судя по всему, пострадал в уличной стычке. Не думаю, что у нас здесь спокойнее.

— Ты сама хочешь уехать? — уклончиво спросил он.

— А есть вариант, что ты все бросишь там и приедешь сюда?

— Конечно же, нет.

— Тогда решай сам. Я не напрашиваюсь.

— Ну что ты такое говоришь…

Луис помолчал, потом тяжело вздохнул и продолжил:

— Есть сведения, что по USA скоро будет нанесен ракетно-бомбовый удар. Арабский альянс, как ты понимаешь. Точные цели не ясны, но тут не нужно быть даже военным и служить при Пентагоне, чтобы понять: целить будут не в провинции.

— Ты говоришь о ядерном ударе?

— О каком же еще?

— Это будет начало Третьей мировой?

— USA не будут сидеть и ждать. Разумеется, они ответят. Мы ответим. И это будет начало Третьей мировой.

— Тогда какая разница? Буэнос-Айрес — тоже столица.

— Логично. Однако же здесь у жителей будет достаточно времени на эвакуацию. Там эвакуировать будет уже некого. Нью-Йорк и Вашингтон обратятся в пепел в течение нескольких секунд. Перехватить все ракеты наши установки ПВО будут не в состоянии. Если что, я сейчас иду на должностное преступление. Ну, когда рассказываю тебе все это.

— Пф! То, что ты говоришь, известно младенцу.

— Теоретически. А я говорю тебе о реальной опасности.

— А какие территории пострадают меньше всего?

— Сейчас это и выясняется. Но не думаю, что результаты будут утешительны. Нас очень много, Кейт. Нас свыше двенадцати миллиардов. Один Китай чего стоит…

— Ну и зачем ты заговорил об этом на ночь? Мы разве сможем что-то изменить?

— Уже нет.

— Тогда давай «подумаем об этом завтра», — процитировала я одну героиню из классического старого романа.

— Я хотел только узнать: ты поедешь со мной?

— Ради этого ты наговорил мне кошмаров?

— Не могу тебе лгать. Ты умная женщина и ты спросишь: «Во что ты нас втравил, кретин?»

— Я поеду с тобой. И я не спрошу тебя об этом. Ты спокоен?

Луис поцеловал меня:

— Спасибо.

Все-таки он инфантилен. Ну я же не стала говорить ему, что не ранее как несколько часов назад меня просили убить его…

И вскоре начался нью-йоркский период нашей жизни…

6. Дневник

Однажды ночью я проснулась от ясной уверенности, что со мной что-то происходит. Включив ночник, я села в постели и стала ощупывать свои руки, ноги, тело. Это было странное ощущение, точнее, уверенность, что я — это не я. Сильно болела переносица: во сне мне привиделось, что какая-то вспышка ударила меня между глаз, а после передо мной возникла фигура мужчины в лиловом с непонятным инструментом в руке.

Я прикоснулась к своему лицу. Мои щеки и подбородок были мягкими и гладкими, даже чересчур, и потому я знала, что эта кожа — не моя. И длинные волосы — мне они не принадлежали. Я ущипнула себя и ощутила боль.

Мозг постепенно успокаивался. Все в порядке: вот рядом в белой маленькой кроватке сопит годовалый Квентин, Луис, как всегда, на службе, это уже привычный факт. Внизу в своей комнате спит отец. Снап, подняв умную белую морду и склонив голову набок, внимательно смотрит на меня.

— Боже ты мой! — прошептала я.

Вот так люди и начинают верить в прошлые жизни и сходят с ума…

Я встала. Сна не было, несмотря на то, что часы неумолимо показывали три десять утра.

Снаппи поплелся за мной, тяжко вздыхая и потягиваясь. Я вошла в кабинет Луиса, включила его компьютер. Разложу-ка пару пасьянсов, а там, глядишь, и сон сморит.

Было прохладно, я сходила за пледом.

Разыскивая пасьянсы, я вдруг наткнулась на один документ. Он назывался «Для Кейт».

— Надеюсь, для меня… — пробормотала я и подумала, что если это для какой-то другой Кейт, я Чейферу задам.

«Вселенная — не дом, а лишь один атом, и все мы — составляющая, консолидирующая ее часть, и в то же время каждый из нас — сам Вселенная для таких же, как мы, частей. И — до бесконечности».

Странный эпиграф.

Я двинула колесико «мышки». Последующий текст был на французском. Луис явно предполагал, что это буду читать я, и для облегчения моей задачи изложил свои мысли на том языке, который я понимала лучше всех:

«2031 г. Горный Египет. День 16-й. В ходе военных действий мы вошли в сектор А. По некоторым данным, на этом месте некогда находилась пирамида, сейчас от нее остались лишь развалины. До войны здесь работали археологи, но сейчас песок замел все следы их пребывания.

Мы должны были поддержать группу «Дионис», задавленную противником. Если кто-то и выжил, они могли найти убежище в ходах бывшей пирамиды. Арабы побаивались этих мест из-за своих древних верований, поэтому выжившие подвергались сейчас единственной опасности — смерти от жажды.

Я направил разведотряд в пирамиду, и люди спустились в один из ходов. Вскоре они выскочили наружу — все, кроме сержанта Бакстера. Они были потрясены, будто увидели там черта или воскресшую мумию. Именно так я и подумал, увидев эту панику. Эти молодые парни живут представлениями, которые навязывает нашей стране индустрия развлечений, и потому я долго не мог поверить в их рассказ.

Во-первых, их сразу же насторожило поведение приборов для ориентации на местности: сверхточные устройства показывали какие-то невнятные замеры, не имеющие никакого отношения к реальности, связь с координационным центром, то есть, с нами, была прервана, и так далее.

Затем они все же решили спускаться ниже. На глубине тридцати — тридцати пяти футов они наткнулись на каменную пластину, перекрывшую ход в основной коридор. Как говорили парни, «на них были какие-то каракули» (что ж, древние жрецы и писцы, надеюсь, были бы не слишком обижены таким сравнением). Бакстер толкнул преграду, и каменная пластина провалилась вниз, в расщелину, точно подогнанную под ее форму. Ребята перешагнули в узкий коридор и стали спускаться по ступеням все ниже и ниже.

Коридор привел их в узкое помещение с очень высоким потолком. Перед ними высилось каменное изваяние, напоминавшее не то известного всем Сфинкса, не то исполинского коня (так, по крайней мере, они описывали это животное), который лежал, вытянув передние ноги или лапы. На его груди покоился небольшой камень с высеченными на нем иероглифами («каракулями»). За камнем притаился еще один, как оказалось, последний, ход.

В результате недолгих обсуждений любопытство пересилило страх. Оставив двоих на входе, парни рискнули войти в отверстие на груди у лежащего исполина и спустились еще футов на тридцать-сорок под землю.

Тупик. Громадный пустой зал. Совсем пустой.

На полу, на небольшом возвышении, («типа алтаря», как выразился рядовой Хоуп) цветными камнями было выложено девять ровных кругов, один в одном, точно их выводили циркулем. Внешний — из черных кристаллов, похожих на каменный уголь; затем шел голубой, из бирюзы или подобного ей минерала, изумрудный, желтый, дымчато-серый из обсидиана, красный, сапфирно-синий, серебристый и желтовато-серый, наподобие кошачьего глаза. Центр состоял из покрытого слоем пыли золотого диска диаметром около двадцати футов. Долго спорили, настоящее ли это золото. Потом все подошли поближе. Сержант Бакстер оказался самым смелым: он взобрался на возвышение, направился к диску и попытался счистить пыль подошвой. При контакте с ним диск слегка вдавился в «подиум», будто гигантская кнопка.

Послышался гул. «Бакс, уйди оттуда!» — предупредили ребята, которым почудилось, что своими действиями сержант привел в активность какой-то неведомый древний механизм, а подобное (если опять же вспомнить поделки индустрии развлечений) всегда чревато бедами для незадачливых исследователей.

Бакстер не послушался, только проворчал что-то о трусливых койотах.

По мнению наблюдателей, звук был такой, будто кто-то одновременно катнул боулинговые шары сразу на нескольких дорожках. Но, завороженный блеском золота, сержант не спешил покинуть опасное устройство.

Пол под ногами моих ребят слегка дрогнул. Хоуп говорил потом, что это было похоже на землетрясение. И еще — катящиеся «шары» словно рухнули в одну «лузу».

Бакстер исчез. Буквально вмиг растворился в воздухе. Исчезновение сержанта невозможно было не связать с золотым диском в центре девяти кругов. Все тут же решили побыстрее убраться оттуда.

«Смотрите: шары!» — крикнул Хоуп.

Лучи фонариков скрестились на основании «подиума». И только теперь все увидели то, что не заметили вначале.

Явно выкатившийся из-под диска (дыра уходила куда-то в глубь возвышения), перед ребятами лежал гладкий темный шар, действительно по размерам напоминающий боулинговый.

Прикасаться к нему они не решились. Хватило и пропажи Бакстера.

Я принял решение отправляться на поиски сержанта. Несмотря на заверения ребят в том, что Бакс никуда не «проваливался», а именно исчез, растворился в воздухе, как в сказочных фильмах, я был склонен считать, что нашего алчного товарища все-таки занесло в какую-нибудь из потайных нижних галерей пирамиды. Коварные кемеяне (таково было древнее название предков нынешних египтян — коптов) способны на все. Я уже не раз сталкивался с хитроумными изобретениями фараоновских архитекторов.

Собственно, благодаря Бакстеру, блуждая по многочисленным коридорам разрушенной пирамиды, мы и обнаружили раненного сержанта Харриса, одного из участников группы «Дионис». Он лежал почти без признаков жизни. Поначалу мы приняли его за труп. Я осмотрел его и обнаружил, что он еще дышит. Его нужно было срочно госпитализировать, а потому я лишь заглянул в тот зал. Круг действительно существует.

А Бакстер… Я обнаружил его в прошлом году в одной из психиатрических лечебниц Нью-Йорка. Добиться от него, поседевшего и напуганного, какой-то внятной информации я не смог. Мне сообщили только, что его доставили с Востока — то ли из Индии, то ли из Китая. На мой вопрос, как он там очутился, Бакстер отреагировал очень бурно: заскулил, замахал руками и заплакал. Это очень угнетающее зрелище. В его бредовых фразах я несколько раз уловил незнакомое словцо — «ори». Вроде как некие люди, которых он называл «ори», похитили его. По крайней мере, такой вывод я сделал из рассказа тронувшегося умом сержанта. Полагаю, «ори» — это одна из разновидностей знаменитых «зеленых человечков», а Бакстер был уверен, что стал жертвой похищения его палеоконтактерами»…

На этом запись в «электронном дневнике» обрывалась.

Я была поражена. Поражена и написанному, и первой возникшей у меня мысли: это выход, это наше спасение. Но выход из чего? Спасение от чего? От Третьей мировой?

Меня лихорадило все утро. Квентин проснулся и потребовал еды. Я попробовала кормить его, но он отталкивал ложку, выгибался на стульчике и всяческими иными способами выражал свое недовольство. Чутко спавший отец пришел мне на выручку, принес ему бутылочку с молоком, затем приехала няня, и я смогла ненадолго забыться сном.

Мне снился мир, где люди не убивали друг друга. Но их гуманность объяснялась вовсе не тем, что они стали светлыми и чистыми, аки роса, а потому, что над каждым из них висел Дамоклов меч: если убьешь, умрешь и сам. Войн не было, но были жестокие и изощренные интриги. Люди покорили пространства, но не смогли покорить самих себя. Они стали не хуже и не лучше — просто другими. Многое изменилось, и я никогда доселе не видела столь логичных, длинных и подробных снов. Разве только… во время родов? Те незнакомые лица…

Меня разбудил поцелуй Луиса. Я потянулась к нему.

— Теплая… — заметил он. — На улице — бр-р-р-р! Ну и лето! Я не пустил няньку гулять с Квентином…

— Луис, что ты увидел в той египетской пирамиде? Что это за круг? Не верю, что ты не докопался до сути после всего, что случилось с Бакстером…

Он кивнул и лукаво посмотрел на меня.

— Луис! Ну Луис! — я засмеялась и шлепнула его по плечу, чтобы не придуривался. — Я уверена, что вас с Кристианом свел секрет, который вы разгадали в той пирамиде.

— Тепло, детка! Тепло!

— Луис! — я грозно нахмурилась.

— Я все ждал, когда ты наткнешься на этот файл… Хотел, чтобы ты составила непредвзятое мнение… В той пирамиде на камне, о котором рассказывали мне солдаты, было написано приблизительно следующее:

«Малек проглочен будет рыбой, а рыбу хищник схватит тут же, акула хищника погубит и будет съедена людьми. Их, в свою очередь, отправят на корм малькам и крупным рыбам»…

— И что это может значить?

— Это теория Маркова-Фридмана. Ее доказательство. Как тебе?

— Маркова-Фридмана? Я не слышала об этой теории.

— Это то, что я искал всю жизнь, Кейт… Помнишь, как мы были с тобой возле того заброшенного здания в Буэнос-Айресе? Это то самое чувство, которое всегда жило внутри меня… Не знаю, откуда это пришло ко мне. Кажется, я с этим родился. Сколько себя помню, я был уверен, что в каждой частичке, составляющей наш мир, есть такая же огромная Вселенная, как наша. Вроде русской матрешки: открываешь одну — в ней вторая. Открываешь вторую — в ней третья… Другое дело, что по этой теории конечного этапа нет, и «самое ничтожное звено в конце причинно-следственной цепи становится превеликим». Змей Уроборос, Кейт! Змей, кусающий себя за хвост!

Его будто прорвало. Он говорил горячо, с сияющими глазами. И будто бабочка на огонек, к нам в спальню примчал Квентин. Луис обнял его, усадил к себе на коленку и тут же продолжил под внимательным взглядом сына, изучающего лицо оживленного папы:

— Люди, представители цивилизации ори, которые открыли древним египтянам это устройство, не желали, чтобы оно попало в дурные руки… Они оставили намеки, только намеки — чтобы догадался достойный, а не кто угодно… Уроборос, мифы, математические задачи, навеваемые пирамидами…

— Подожди! — перебила я, чувствуя, что мысли не собираются в моей полусонной голове, а норовят разбежаться в разные стороны. — Подожди! Значит, Бакстер утверждал, что его похитили эти ольвы?..

— Ори, — отмахнулся муж, — наверное, правильнее называть их ори. Жители Оритана, древней гипотетической страны вроде Атлантиды.

— Ни разу не слышала ни об ольвях, ни об орях, ни об Орита… Ты меня запутал, Луис!

— Да никто, конечно, не похищал Бакстера! Он говорил совсем о другом. Я его не понял тогда. Примерно так же, как сейчас не понимаешь меня ты.

— Да, ты здорово смахиваешь на психа, — согласилась я, одеваясь. — Но ты говори, я уж как-нибудь справлюсь со своими химерами и стереотипами…

И так некстати послышался звонок в дверь, а Снаппи разразился добросовестным лаем…

— Минутку, Кейт. Это Кристиан, — пересадив Квентина со своих рук на кровать, Луис выбежал из спальни.

Сын возмущенно заревел, потянувшись рукой в сторону двери и энергично сжимая-разжимая пятерню. Еще бы — такая большая игрушка слиняла в неизвестном направлении!

Я выглянула в окно. Отсюда хорошо просматривался парадный вход нашего дома. У ворот действительно стояла машина Харриса — скромненькая неновая «Тойота»-малолитражка. Сам Кристиан, видимо, уже был запущен Луисом в прихожую: крыльцо пустовало.

Мне показалось, что все, рассказанное сейчас мужем — это какой-то бред. Иди другое объяснение — сон. Я сейчас крепко сплю и никак не могу проснуться. Так ведь тоже бывает.

На лестнице послышались голоса, и я поспешно отправилась в зал. Не принимать же гостя в спальне. «Мамкая», Квентин поковылял за мной.

— Здравствуйте, Кейт, — Кристиан аккуратно пожал мою руку.

В последнее время он старался избегать меня. И, кажется, о причине я догадывалась правильно. С одной стороны, ситуация меня беспокоила. С другой… лестно, знаете ли, сознавать, будучи «дамой под сорок», что тебя чертовски хочет интересный и красивый парень. Бодрит.

— Именно сейчас я начал рассказывать ей о трансдематериализаторе, — муж указал на кресло, и гость сел. — Ты вовремя.

— Да, я боялся, что ты уже отсыпаешься, — тихо согласился Харрис, опуская глаза и чему-то улыбаясь. — Вы что-нибудь поняли из рассказа полковника, мэм?

— Ровным счетом — ноль. Мы остановились на ольвях, которые зачем-то похитили Бакстера и увезли его на Тибет.

Мне хотелось подразнить мужа. Но тут заговорил Кристиан, причем… по-русски:

Быть может, эти электроны —

Миры, где пять материков,

Искусства, знанья, войны, троны

И память сорока веков!

Еще, быть может, каждый атом —

Вселенная, где сто планет;

Там — все, что здесь, в объеме сжатом,

Но также то, чего здесь нет…

Чейфер встряхнул головой:

— Сербский?

— Это было любимое стихотворение Андрея, — пояснил Кристиан, не сводя с меня глаз. — Моего приемного отца. Написано оно почти полтораста лет назад одним очень хорошим русским поэтом, Валерием Брюсовым.

Я, как могла, перевела для Луиса примерный смысл стиха. На французском. Надо сказать, родной язык моего папы я основательно подзабыла, хотя понимать — еще понимала. А по-английски говорила, но неважно.

— Упс! — Чейфер подставил чашку, и я налила ему кофе. — Так ты, считай, все и сказал уже. К этому я могу только добавить, что устройство в той пирамиде делает возможным невозможное. А именно: перед тем, как сменить дислокацию, ты попадаешь в мир собственной причины.

— Полковник, сэр! — (Луис, по-моему, издевался, и я дала ему это понять, вложив в свой тон как можно больше иронии.) — Отставить казарменную лексику. «Дислокация»!..

Но вмешался Кристиан:

— Кейт, просто это действительно нелегко объяснить вот так, сразу. Видите ли, есть такое древневосточное учение об акупунктуре. Вы, как врач, должны прекрасно о нем знать, хотя оно нетрадиционно…

Я кивнула. Он продолжал, а Луис с облегчением откинулся на спинку дивана и принялся за свой кофе:

— Корейский либо китайский доктор, мастер акупунктуры, скажет вам так: чтобы привести в норму работу какого-либо органа в человеческом теле, нужно воздействовать на так называемый «меридиан», отвечающий за этот орган. На примере Эндрю, моего отчима, всю жизнь мучившегося после серьезной травмы позвоночника, я видел, что это работает. Но древние врачи не разделяли понятий «человек» и «природа». Древние философы утверждали: «Что на небе, то и на Земле», а доктора продолжали: «Что на Земле, то и в человеке». Мы для ее масштабов — лишь молекулы. Но живем по единым с нею законам…

Квентин, оттолкнув от себя игрушечный паровозик, полез к нему на колени, даже не спрашивая, хочется ли гостю такой компании. Ребенок словно прислушивался к его словам. Смешно, однако сын как-то уж очень внимательно следил за губами Кристиана и даже прищуривался, хмуря брови. Харрис подул ему в макушку и снова повернулся ко мне:

— Земля исчерчена невидимыми для нашего глаза линиями-меридианами. И они не совпадают с географической сеткой на глобусе. Их «узловые» точки можно отследить по расположению древних (и не очень древних) святилищ. Ученые по сей день ломают головы о предназначении храмов, капищ… да и тех же пирамид, в конечном счете. Гипотез тьма. И не факт, что верный ответ — только один. Потому что любое помещение можно использовать сразу в нескольких целях, невзирая на то, что оно имеет и основную функцию. Правда, сторонники фэн-шуй сейчас подвергли бы меня освистанию. Ну, не в этом суть, Кейт. А суть в том, что святилища, построенные в нужных местах, вбирают в себя нужные энергии из пространства и перенаправляют их затем в нужном направлении. По незримому меридиану.

Не знаю, как он сделал это, но я ощутила, будто в комнате на невидимой нотной линейке повисла пауза, да такая, что все звуки вобрались в нее — и стало тихо-тихо. Почуял что-то странное и Квентин. Забеспокоился, завертелся на коленях у Криса.

— Куда? — не утерпела я, разорвав напряженную струну. — Куда перенаправляют?

— В подопечный «орган». В наиболее сильную зону планеты. Скажем, в то место, где находится рухнувшая пирамида. В трансдематериализатор.

— И что потом?

— Кейт, это тоже гипотеза, — вмешался Луис. — Мы не проверяли ее на практике. Нам хватило примера безумного Бакстера.

— А что говорят ученые?

Луис и Кристиан с сомнением посмотрели на меня:

— Мэм… Мы не докладывали об этом никому.

— Почему? Это же… это…

— Ну? Ну — что, что «это»? — подзадорил муж. — Вот именно, что ничего. Сенсация? Да нет, не те нынче времена. Это лишний шум, обострение политической ситуации. Не забывай, что там идет война. Ни о каких исследованиях сейчас не может быть речи. Зачем понапрасну тревожить публику? Да и нам, — он подмигнул Кристиану, — пока не хочется оказаться на соседних койках с беднягой Бакстером.

— Но вы же не ученые. Как вы можете судить и что-то предполагать?

— А предполагать — запрещено? — мягко возразил Харрис, и Квентин, галдя и пуская пузыри, полез к нему обниматься.

— Хорошо. Но что вы предполагаете? Что будет, когда энергия перенаправится в тот… в то устройство?

— Портал. Фантастику читала, дорогая?

— Мэм… Кейт… Я понимаю, что в это трудно поверить. Но, боюсь, это правда. В рухнувшей пирамиде находится портал, открытый древними. Он… с его помощью можно перемещаться в пространстве со скоростью мысли.

— Как? Опишите мне процесс!

Я терялась. Либо они дружно сошли с ума, либо мне и правда снится весь этот бред. Третьего не дано.

Харрис терпеливо закончил мысль, не смущаясь моего скептического тона и недоверчивого взгляда:

— При попадании кого-либо или чего-либо на действующую поверхность — тот самый золотой диск — срабатывает устройство, выталкивающее шары. Они скатываются и попадают на некий, скрытый в глубине, механизм, который, вероятнее всего, аккумулирует поступающую энергию. И все, что (или кто) находится на золотом диске, перемещается на довольно большое расстояние — в похожую «аномальную зону» на Земле… а, возможно, и не только на Земле…

— То есть, насколько я понимаю, устройство неуправляемо? Куда заблагорассудится ему, туда и забросит? Или вы могли бы влиять на его работу? К примеру, не хочу я сегодня на Луну, а вот тянет меня что-то на… альфу Центавра. И?..

— Я не знаю, можем ли мы влиять. Создатели устройства — безусловно, могли. Этот секрет пока не разгадан. Мы с полковником предполагаем только одно: в данном случае трансдематериализатор перебрасывает «пассажира» в горы Тибета. Куда и попал мистер Бакстер.

— Естествоиспытатель, так его… — фыркнул Луис и налил себе еще кофе.

— Но как это возможно? То есть тело, целостное и вполне материальное, вдруг перебрасывается на немыслимое расстояние? Как?

— Я начал со стихотворения, Кейт. Я неспроста начал с него. Видите ли, я был там, куда вышвырнуло Бакстера. Два года назад. Мне удалось попасть к далай-ламе — я очень искал той встречи. И кое-что прояснилось. Иными словами, паззлы начинают складываться. Я тоже не легковерен, но услышанное не дало мне просто отмахнуться. За всем этим кроется истина. Я привез от далай-ламы легенду об Оритане, о котором вам уже рассказал ваш муж.

— Ничего он мне не рассказывал.

— О чем знал — рассказал. Большего, увы, не знает и тот монах. И никто не знает. Мы разрозненны. У каждой народности — по паззлу. Заговори мы, земляне, вдруг на одном языке — и сложится фундамент-картинка, а из него потянется в небо новая Вавилонская башня. Но, судя по всему, никогда мы уже не заговорим на одном языке… — Кристиан снова опустил глаза. — Достаточно выглянуть в окно…

Луис решил наконец перейти к конкретике:

— При входе в резонанс с пока нам не известными энергиями тело рассыпается на атомы.

Я покосилась на Харриса:

— Нереально. Что происходит с личностью? С сознанием?

— Сознание окунается в мир причины, — вздохнул Кристи, а Луис снова откинулся на диванный валик. — Вот с этого я и начал. Во «внутренний мир», во внутреннюю вселенную. В один из атомов, из которого состоит материальное тело здесь, на Земле, в этом мире. В мире следствия. Ненадолго — ровно настолько, чтобы переброситься… И выныривает уже на месте, по завершении переброски, а тело опять едино.

— Значит, я могу увидеть мир, который… ой-ёй!.. Увидеть мир, который в миллиарды триллионов раз меньше нашего?

— Более… вернее, менее того: увидеть мир, который в миллиарды триллионов раз меньше самой маленькой вашей частички.

— Я сплю, — сообщила я, удрученно понимая, что мы всё-таки сошли с ума.

Чейфер и Харрис с пониманием смотрели на меня. По их взглядам я догадалась, что вначале, только-только узнав обо всем этом, они думали точно так же. Таково свойство человеческой психики.

Значит… надо принять это на веру? Ну, если нет возможности это проверить? Бр-р-р!

Я беспомощно схватилась за голову.

— Знаете, Кейт, — прибавил Харрис, — сейчас было что-то, похожее на дежа-вю. Только что мне показалось, будто бы однажды я уже рассказывал вам о трансдематериализаторе, а вы точно так же не могли поверить в него. Но это странное дежа-вю, если вообще можно так выразиться… Это… А, ладно… — он махнул рукой.

— Что?

— Ладно, говорю. Это не объяснишь. Когда я лезу на ту территорию, то получаю укол. Вот сюда, — он коснулся средним пальцем своего виска. — Как предостережение…

Луис кивнул:

— Я - тоже…

Мне пришлось закусить губу и промолчать, чтобы не выдать своей растерянности. Уже с полчаса меня терзала мучительная боль в виске, коловоротом высверливающая мой несчастный мозг.

7. Авария на Бруклинском мосту

Что может означать все, рассказанное мне мужчинами сегодня утром?

Моя машинка наконец-то вынырнула из тоннеля и затесалась на проезжую часть Бруклинского моста. Сеть перекрещенных тросов быстро замелькала надо мной.

Внизу медленно текла грязно-серая Восточная река. Из-под опор моста выволокла свою неуклюжую тушу огромная баржа, двигаясь в сторону Гудзона и нисколько не торопясь.

На другом берегу раскинулся Манхэттен. Туда я и возвращалась после рабочего дня. Домой. Из скромного, чуть ли не провинциального Бруклина — в хищно оскалившийся небоскребами Манхэттен. Сейчас его расцветили лучи закатного солнца, и он казался веселее. Тяжело мне было привыкнуть к нему после Буэнос-Айреса…

«А сколько слонов обычно требуется увидеть тебе, чтобы убедиться в прочности чего-либо?» — вспомнились мне слова мужа, стоило мне увидеть надвигающиеся готически-стрельчатые пилоны моста.

Теперь, облитый закатом, гранит облицовки действительно казался розовым, словно летнее солнце перед сном смахнуло пыль со старых башен.

Я неспроста вспомнила слова Луиса. По городской легенде, в этот мост, построенный отцом и сыном Реблингами без малого двести лет назад, не верил никто. Люди боялись ходить по нему и легко ударялись в панику, стоило какому-нибудь шутнику крикнуть, будто тросы вот-вот оборвутся. И тогда один владелец цирков пригнал к мосту двенадцать слонов. Посмотреть на это зрелище собралось немало зевак. Слоны спокойно перешли с одного берега на другой, и постройка, естественно, даже не шелохнулась.

Так сколько слонов потребуется мне, чтобы поверить в их с Кристианом теорию о портале в египетской пирамиде? Думаю, куда больше дюжины…

Ветер швырнул в лобовое стекло пустой бумажный пакет. Я выругалась на тему чистоплотности нью-йоркцев и смахнула пакет «дворниками». Последнее, что мне довелось увидеть, это вынырнувший слева полицейский авто, на крыше которого безумной балериной вращалась «мигалка».

Моя машина со всего разгона врубилась в угол гранитного пилона…[9]

НЕ В ТАКТ (4 часть)

1. Парадоксы

— Мэм!

Я открыл глаза. В грудь и в живот мне давила огромная, заполненная воздухом страховочная подушка. Да что у меня — судьба, что ли, такая попадать в бесконечные передряги?! То самолеты, то гидрокатера, то автомобили… Как я в детстве не помер-то?!

Пытаясь выбраться, я забарахтался в кресле. На меня тревожно смотрели двое мужчин в странной форменной одежде. Я заметил, что машина, в которой меня угораздило находиться, стоит впечатанная в каменную стену. Повреждения вроде незначительны. Наверное, скорость была небольшой.

При попытке вспомнить, как все это случилось, я обнаружил в памяти большую черную дырищу.

Глядя на то, как я трясу головой, ковыряясь в опустошенной памяти, мужчины в форме быстро заговорили, убеждая меня в чем-то. Язык был непонятен мне, но несколько знакомых слов в их речах проскользнуло. По крайней мере, смысл я уловил: меня просили сохранять спокойствие до приезда «эмбулэнс».

Ч-черт! А с какой это стати они обращаются ко мне — «мэм»? Эликсир метаморфозы? Да я всего лишь раз воспользовался его услугами, когда перевоплощался в жену. И когда бы это я успел?

Так! Капитан Калиостро! Три вдоха, три выдоха — успокоиться! Отлично. Что было в последний раз? Ну, что ты помнишь до этой черной дыры?

«Бруклинские развалины», — подобострастно подсказала мне память.

Хорошо. Что еще?

«Элинор. Вы с Фанни и «Черными эльфами» пытались догнать этого парня».

Прекрасно. Верю. Но здесь-то я как очутился?!

«А фиг его знает!» — беззаботно откликнулась память и заткнулась.

Потрясающий ответ.

А в женщину-то когда я успел… В общем, понятно. Ни черта не понятно…

Как тут сдувать эту дурацкую подушку? На ощупь я все-таки нашел нужную кнопку на панели. При этом, разумеется, успев задействовать кучу всяких необычных механизмов: по лобовому стеклу зашоркали две изогнутые палки — их движения походили на качание метронома (стеклоочистители?); в салоне заиграла музыка, заглохший двигатель заурчал, а из междукреселья выехала пепельница…

С тихим шипением подушка уменьшилась, и я выскочил из машины, оттолкнув дверцей мужчин.

Легкие едва не взорвались, и я зашелся в кашле. O my god! Чем они здесь дышат? Что это за вонючее местечко, в конце концов?!

Ну точно: я женщина. Ч-черт! Когда успел?

Не обращая внимания на тараторящих служителей порядка (теперь стало понятно, что это полицейские из дорожной службы), я огляделся. И что-то смутно знакомое было в окружающем меня пейза…

O my god! Бруклинские развалины, Элинор, «эльфы»… Мост, которого не существовало уже тысячу лет, находился теперь под моими ногами. Я взглянул налево. Какие там развалины? Большой город. Можно даже сказать — цветущий. Если бы не эта химическая вонь…

— Это Бруклин? — я ткнул пальцем в сторону громадного здания из красного кирпича.

Спросил я немного, но, видимо, ребятам мой язык тоже показался странным. Меня попросили предъявить документы. Ч-черт, еще бы знать, где они у меня находятся и как выглядят, документы эти.

Я начал подозревать невозможное.

Документы обнаружились в дамской сумочке, свалившейся при ударе на латексный коврик под правым креслом. Кажется, шрифт, которым были выбиты слова на пластиковом удостоверении личности, был латинским. И за то спасибо. Рассмотреть документы я не успел — этим занялись полисмены.

— Миссис Чейфер! — один тут же взял под козырек и быстро добавил какую-то фразу, смысл которой я не смог уловить.

Кажется, предложение касалось машины, на которой я врезался в башню моста… Причем несуществующего моста… Круто! Интересно, а если сейчас махнуть рукой и сказать волшебное слово — «please» — наваждение исчезнет? Разве может быть этот жуткий город Нью-Йорком? Моим Нью-Йорком?

Я упал за руль и попробовал завестись еще раз. Слава Великому Конструктору, мне это снова удалось! Автомобиль подался назад. Бампер и крыло помяло не слишком сильно. Куда больше меня беспокоило то, как же я буду управлять этой странной тачкой. Здесь столько всякой начинки, как будто это какая-то древняя маши…

Не может быть! Я рехнулся, если думаю об этом! Но иного объяснения у меня нет.

Кое-как выяснив отношения (на пальцах!) с полисменами, я забрал документы и медленно поехал в сторону Манхэттена. Если я туда направлялся до аварии, значит, мне туда и надо. Куда — туда? Судя по виду этого самого Манхэттена, искать там мой дом бессмысленно.

Это что — параллельная реальность, в которой не случилось Завершающей? Элинор успел крикнуть что-то вроде «Так нельзя». Из-за какой-то своей поломки ТДМ забросил меня в мир причины? Или просто — в параллельный мир? Альтернативка? Моя внутренняя вселенная, где я почему-то задержался (или вообще застрял навсегда?). Как это объяснить? Куда мне ехать?

Я потер пальцами подбородок и вздрогнул, не ощутив привычного покалывания щетинок. Невольно бросив взгляд в перекошенное зеркало заднего вида, отпрянул. Нет, не потому что моя новая внешность была отталкивающей. Даже наоборот — красотка, каких поискать. Хотя в упор не помню, как ею стал. Но лицо, прическа… какие-то старомодные. Я не помню ни одной женщины, которая выглядела бы подобным образом, разве только в фильмах Наследия…

Так, всё! Хватит мучиться! Вероятно, у меня и правда сотрясение, если я не додумался сразу решить свою проблему, расшифровав письмена на удостоверении личности.

Выехав с моста, я остановился в первом же удобном месте у обочины. Несколько секунд наблюдал за прохожими. Точнее, смотрел на их одежду, прически. Н-да…

Судя по удостоверению, зовут меня Кейт Чейфер. Надо же — однофамилица одного известного ученого, чьим именем назван хьюстонский институт генной инженерии. Того самого Квентина Чейфера, на основе трудов которого был создан ген аннигиляции. Но это уже история.

Еще какое-то время ушло на расшифровку адреса. Осталось лишь найти нужную улицу и нужный дом. Ну, поехали!

Интересно, что я скажу своим домашним, если таковые у меня имеются? «Добрый день! Я больше не Кейт Чейфер. Я — Риккардо Калиостро, капитан нью-йоркского спецотдела. Как? Что за спецотдел? О, это в параллельной реальности!» Меня будут лечить. Долго и безуспешно.

Я вытащил из сумки устройство, которое при очень большой фантазии можно было бы счесть ретранслятором. Минуты две у меня ушло на то, чтобы разобраться с управлением. Примитив не примитив, но тоже не так-то легко сразу понять логику тех, кто конструировал данный прибор…

Ага, Луис Чейфер. Возможно, муж этой дамы. Или отец. Или, в конце концов, сын.

Номер какое-то время не отвечал. Я уже хотел отключить связь, но тут Чейфер очнулся, и в окошечке я увидел лицо черноглазого брюнета средних лет:

— Кто вы? — спросил он, причем на том языке, который был мне понятен.

— Судя по документам, я миссис Луис Чейфер. А зовут меня Кейт.

— Ну приехали! Наконец хоть кто-то говорит понятно! — обрадовано воскликнул он с очень знакомыми интонациями. — А то я думала, что весь мир свихнулся!

— Дума…ла?! — осенило меня. — Фанни?!

— Откуда вы меня знаете? — насторожился Луис Чейфер. — Вы можете объяснить, что происходит, миссис Чейфер?

— Я не миссис Чейфер, Фаина. Я Дик.

Изображение в окошечке кувыркнулось, и я услыхал стук. Потом все поплыло, и перед глазами снова сфокусировалось лицо брюнета:

— Карди? Черт возьми! Где мы? Что произошло?

— Не знаю. Приезжай домой, там решим.

— А где у нас дом?

Я надиктовал ей (ему) адрес.

— Меня никто не понимает, Карди! И я никого не понимаю. Все говорят на каком-то чудовищном английском и пялятся на меня, стоит мне заговорить. Я и на кванторлингве пробовала — еще хуже. Сейчас прячусь в сортире.

— Просто поймай такси и покажи роботу адрес.

— Хоп! Так и сделаю.

Так, судя по возрасту этого брюнета, он муж моей Кейт. Значит, при перевоплощении мы с Фанни снова оказались супругами. Уже легче.

Есть какие-нибудь мысли по этому поводу? Да никаких! Чертовщина, да и только.

Несколько минут спустя Фанни перезвонила:

— Карди, ты представляешь: тут таксисты — не роботы! А биологические люди!

— Какая разница?

— Да такая! Еле уговорила этого. Трое до него, услышав мою речь, в ужасе уезжали, бурча что-то про террористов. Я похожа на террориста?

— Да! Особенно когда много болтаешь. Смотри, чтобы и этот тебя не высадил.

— Этот не высадит!

В окошечке возникла физиономия темнокожего парня, лоб которого был перетянут красной косынкой, а поверх этого сооружения прыгали длинные косицы. Парень явно приплясывал под речитатив ритмичной, но немелодичной песни и жевал жвачку. Увидев меня, он охотно осклабился, и его пасть, утыканная громадными лошадиными зубами, заполнила почти все видеополе.

Да, такой не высадит…

— Смотри там у меня, веселая мисс! — пригрозил я.

— Сам понял, что сказал? — уточнила Фанни.

— Ах, ну да!

Мы нервно засмеялись.

— Карди, у меня параллельный вызов. Я переключусь.

— Валяй.

Через минуту:

— Это… там Элинор. Я дала ему тот же адрес.

Возле нужного дома мы оказались почти одновременно. К виду здешних машин я уже привык. Все три наших тачки походили друг на друга и на все остальные в этом городе.

Я уставился на Элинора. Мы с Фанни изменились до неузнаваемости, а вот он был почти прежним. Только старше того себя лет на десять — пятнадцать. Волосы короткие, форменный мундир. В остальном — фаустянин Зил Элинор.

— Зил, я Дик, — предупредил я.

Он слегка улыбнулся:

— Я уже понял.

— Ты что-нибудь можешь объяснить?

— Пока нет.

— Я тоже, — подтвердила Фанни-Луис.

Было непривычно смотреть на нее снизу вверх. Она была выше даже Элинора. Ненамного, но…

Мы вошли в дом: мой сенсорный ключ подошел к замку.

Нам навстречу вылетела белая собака. Судя по ее глазам, шутить она не любила. Я машинально выскочил вперед и прикрыл Фаину.

Собака прыгнула на меня, но очень уж аккуратно. Даже не толкнула, не то что теткин ньюф Блэйзи. Просто поставила лапы мне на живот и приветливо облизнулась. Похоже, это моя собака. Уже легче.

— Ма… ма… ма… — спрыгивая со ступеньки на ступеньку обеими ногами сразу, к нам приближался маленький ребенок.

Это был второй или третий младенец, которого я видел в реале.

— Квентин! — послышался старческий голос сверху, и к первому слову добавилась тирада других, совершенно нам не понятных.

Однако имя «Квентин» заставило меня оглянуться на Фанни и Элинора. Фанни-Луис удивленно пожала плечами, в то время как малыш уже дотопал до нас и обнял меня за ноги.

Постукивая костылем, сверху спустился дедок с бородкой и лысой макушкой. Увидев нашу компанию, он сказал что-то приветственное. Мы замялись и ограничились вежливыми, но немыми кивками.

— Пошли куда-нибудь в тихое место! — шепнул я жене. Жене?! Круто звучит в применении к высокорослому парняге с военной выправкой…

Отстранив от себя мальчишку Квентина, я помчал наверх. Фанни с не меньшей опаской обогнула малыша и устремилась за мной.

Ребенок разочарованно заорал нам вслед. Фанни ускорила шаг, а внутри меня что-то шевельнулось. Но не могу же я возиться с ним! Я не умею, в конце концов! С ним нужно разговаривать, переодевать эти, как их там…

— Кейт?! — в голосе стоящего возле меня старика прозвучало изумление.

Он спросил что-то еще. Кажется, на другом языке, но я снова ни черта не понял. Старофранцузский?

Элинор сел на корточки возле маленького Квентина и что-то ему сказал. Мальчишка замолк. Слезы тут же высохли, а на смену им пришла широкая улыбка.

— Угу? — уже погромче осведомился фаустянин.

Квентин раскинул руки и обнял его. Элинор прихватил его с собой.

Мне пришлось объясниться со стариком на пальцах. Я показал, что мы хотели бы уединиться в библиотеке или кабинете — в общем, наверху. Тем временем Элинор пронес мимо меня уже спящего мальчишку. Белая собака осталась в прихожей.

— Не могу понять, чей это дом? — проговорила Фанни, когда мы, заглядывая в каждую дверь на втором этаже, искали детскую.

Элинор отыскал ее раньше и уложил спящего Квентина в кроватку.

— Кто этот старик? — продолжала жена. — Кто этот пацан? И кто мы?

Зил ухватил нас под руки и завел в большой зал. Наверное, это гостиная. На стеклянном столике возле дивана стояли две чашки с остатками кофе на дне. Что-то мелькнуло в моей памяти, неуловимое, как отголоски сна. Мне просто показалось, что я здесь бывал, и не так давно.

— С мальчиком все более или менее ясно, — сообщил фаустянин, прикрывая за нами двери и показывая на диван. — Скорее всего, это ваш сын. Вернее, сын той пары, чей облик вы приняли.

Мы с Фанни переглянулись. Угораздило же!

— Старик, видимо, тоже ваш родственник. Либо твой, либо твой отец. А вот кто мы…

— Да, странный побочный эффект эликсира, — сказала Фанни и своим обычным жестом отбросила от лица волосы, которые были явно короче тех, что намеревалась отбросить она. Неудивительно: Чейфер был коротко острижен.

— Ты думаешь, что это все-таки эликсир? — с сомнением уточнил Элинор.

— А что же это может быть? Мы совершенно не помним того, что было…

— А почему вспомнили сейчас? Вот так, вдруг, все трое? — перебил ее я. — И почему тогда не вспомнили процесс перевоплощения? Нет, ребята, здесь что-то не так. Начиная с того — где мы, и заканчивая тем — кто мы. И что нам делать?

— На чем мы остановились? — Элинор сел в кресло напротив нас.

— Тебя понесли черти к бруклинским развалинам, — отозвался я. — Мы поняли, что это просто ловушка, и рванули за тобой сразу, как только узнали, куда ты сбежал. С нами были «Черные эльфы», но где они сейчас, я не…

— Их здесь нет… — бессильно опуская плечи, вдруг сказал Элинор. — В этой реальности…

Я прикоснулся к руке готовой что-то сказать Фаины, подавая знак повременить и не перебивать.

— Я видел, что у тебя ТДМ, — продолжал фаустянин. — Это устройство для индивидуального пользования. Об этом меня предупреждали в институте на Эсефе. Мне не объясняли, чем чревато нарушение этого, но… Боюсь, мы сейчас убедились в этом сами.

— И что? В чем мы убедились? — не выдержала Фанни, вскакивая и включая свет: в комнате быстро темнело.

— Произошли какие-то искажения. Я мало видел Нью-Йорк, и все же то, что я успел увидеть, сильно отличается от сегодняшнего Нью-Йорка. Но я уверен, что этот город — тоже Нью-Йорк.

— Я подумал о какой-то параллельной реальности, — согласился я. — Даже о внутренней вселенной. Но тогда как вы с Фанни очутились бы внутри моей вселенной? А? То-то и оно… Здесь что-то другое…

— А если… если, типа, предположить невероятное?

Мы с Зилом уставились на Фаину. Она задумчиво терла пальцем стеклянную столешницу.

— Ну, и?.. — подбодрил я.

— Если мы в реальном прошлом? — она вскинула на нас глаза, готовая к отпору.

Меня прошило страшной догадкой.

— Но почему тогда мы ничего не помним? — вяло спросил я, не решаясь спорить: уж слишком это походило на правду.

— Нас тогда не было. В смысле, сейчас. Наше сознание окунулось в сознание людей, которые жили в то время. Ну, в это время, — она повела руками вокруг себя. — До поры до времени оно не проявлялось, а вот сегодня почему-то вышло из спячки. Я думаю так.

— Я присоединяюсь, — кивнул Элинор.

Ему было проще. Он не воспитывался в нашей культуре, не был насквозь пропитан ядом стереотипов и условностей. Ребенку проще поверить в чудо, чем взрослому, а в душе Элинор был ребенком. Сильно покалеченным, но все еще ребенком.

— Это означает, что мы можем изменить будущее? — я нашел способ возразить, причем возразить скорее самому себе. — И если подобное возможно, то это неправильная догадка. Это та самая пресловутая петля времени, в которой мы зациклимся до скончания веков и даже дольше — до скончания самого времени? Мы меняем будущее — и снова попадаем в прошлое. Снова меняем — снова попадаем. Снова меняем — снова попадаем…

— Кто тебе сказал, что мы можем что-то изменить, Карди? Хм… Есть у меня опасения, что мы вспомнили все именно тогда, когда, черт возьми, ничего изменить уже не…

Я вскочил. Она права. Круг замкнулся. И если мы уже не в состоянии что-либо изменить, значит…

— Значит, Завершающая не за горами, — пробормотал Элинор, договаривая мою мысль.

— Так, я должен подумать… Ч-черт, как плохо, что здесь нет Главного Компа. Я бы сейчас запросил всю вспомогательную информацию…

— Давайте воспользуемся тем компом, который нам доступен, — Фанни показала на свою голову. — Первое. Чейфер. Кто он? Кто я?

Мы с Элинором пожали плечами.

— Хорошо. Миссис Чейфер — кто она? Кто ты? Какую роль сыграла Кейт Чейфер в истории? Кажется, я знаю. Чейферы ничего не сыграли, мы их и не знаем. Там, в нашем мире. История их не помнит. А теперь назови мне имя «нашего» сына, Карди!

— Старик называл его Квентин… Квентин?!

Фнни удовлетворенно кивнула:

— Соединяем имя с фамилией — и получаем Квентина Чейфера! Великого Квентина Чейфера, по разработкам которого несколько столетий спустя будет создан аннигиляционный ген, изменивший людей!

— Да, Чейферы не сделали ничего, — улыбнулся Элинор, — кроме того, что дали жизнь человеку, поменявшему мир.

Теперь я изменил свое мнение о том беспомощном малыше, который сопел сейчас в своей кроватке через несколько комнат отсюда. Детство — болезнь временная. К счастью. А может — увы…

Фанни резко повернулась к «своему» сослуживцу, затем — ко мне:

— Карди, а теперь вспомни, что сделал человек, известный истории как полковник Кристиан Харрис?!

— Кажется… если мне не изменяет память, конечно… он стал основателем религии Фауста. Да?

— Вскоре — относительно вскоре — после Завершающей он объединил религии мира. Вроде того. Все или не все — не знаю. Но, во всяком случае, многие. И новая вера стала основой для религии Фауста.

Сейчас Элинор был очень похож на себя — того мальчишку, которого тьму веков спустя я увижу в «зеркальном ящике» нью-йоркского контрразведотдела. В его глазах была растерянность.

— Я… и я сейчас нахожусь в теле этого человека?! — прошептал он, и не знаю, чего больше было в его тоне — благоговения или ужаса. — А если я сделаю что-то неправильно и погублю Харриса?

У меня тоже мелькнула мысль, что теперь мы точно так же поставлены в зависимость и от Квентина. Что тогда сделали Чейферы, чтобы спасти сына от Завершающей, мы не знаем. Одна ошибка с нашей стороны может стать фатальной. Вот где оправдывается банальное «лучше не пытаться узнать свою судьбу»…

— Зил, перестань, — Фанни обняла его за плечи и встряхнула.

Наверное, она по-женски впечатлилась его реакцией — ведь он подумал в первую очередь не о себе, а о «доверенном» ему человеке.

— Если мы сейчас будем сидеть и трястись над каждым шагом, мы точно погибнем, — сказал я. — Давайте рассуждать здраво. В нашем мире известно и о Чейфере, и о Харрисе. Так?

Мои собеседники кивнули.

— Значит, ничего с ними не сделается. Значит, все, что бы мы ни сделали, будет правильно.

— Почему ты так думаешь? — запротестовала Фанни.

— Потому что иначе мы не узнали бы о Чейфере и Харрисе, не было бы ни аннигиляционного гена, ни Фауста.

— А как насчет альтернативной реальности, в которую мы запросто можем угодить, если сделаем что-то не так, и в которой нет ни аннигиляционного гена, ни Фауста?

— Это гипотеза. Альтернативка — гипотеза.

— Как и все в этом мире, — подтвердила жена.

— Давай все-таки будем считать — для себя — что все так, как я говорю? Иначе мы попросту рискуем сойти с ума. Чуешь? Поэтому нам лучше думать сейчас о себе. О том, как нам выйти из создавшегося положения. Остальное должно подверстаться само собой. Как решим, так и будет.

Тут заговорил Элинор:

— Мы попали сюда благодаря ТДМ…

— Да уж! «Благодаря»! — передразнила Фанни. — Ни фига се — благодарность!

— Давай не будем придираться сейчас к словам? Зил, говори.

— Значит, с его помощью, — Элинор бросил осторожный взгляд в сторону Фанни, тщательно подбирая слова, — мы и должны вернуться. На Земле должен существовать ТДМ, но только не портативный, а… нормальный. Дик, помнишь, я рассказывал тебе о его принципе? То, что я успел понять из объяснений эсефовских ученых, занимавшихся его разработками… Он работает за счет аккумулирующихся энергий, что существуют во Вселенной. Эти энергии разнонаправлены, но есть способ их объединить и использовать. Если это смогли сделать у нас — а то, что это смогли сделать, мы все знаем — значит, это же где-то было и прежде. Открытия не падают с неба, они на чем-то основаны. В данном случае — на гипотезе Александра Фридмана, который жил не так давно… до нас, нынешних. И он откуда-то взял свою теорию о фридмонах…

— Так, подожди-подожди-подожди!..

Я крепко зажмурился. Что-то очень уж знакомое было в этих словах — Фридман, фридмоны…

— Ребята, я могу поклясться, что сегодня утром мы говорили об этом! Только сегодня утром! — я помнил обрывки стихотворения, которое продекламировал сегодня Харрис, еще не осознавший себя Элинором, помнил и… — Дневник Чейфера!

Мы вскочили.

— В кабинет! — сказала Фанни. — ГК у нас нет, но есть компьютер полковника!

Кажется, ей тоже удалось что-то припомнить. Может, мы с нею связаны гораздо крепче, чем можем себе представить? Она вспоминает то же, что вспоминаю я!

Элинор замялся:

— Дневник Чейфера написан на одном из современных языков… Как мы прочтем его?

— Зил, у меня хорошая новость, — ответил я. — У меня все восстанавливается. В смысле — в памяти. Думаю, когда увижу уже прочитанное, тем более, на латинице, недостающие паззлы встанут на место.

Фанни кивнула. Фаустянин пожал плечами, но возражать не стал.

Через четверть часа мы уже знали о группе «Дионис», в которой состоял несколько лет назад Харрис, о неизвестной пирамиде в Луксоре, о загадочном золотом диске, перебросившем сержанта Бакстера на Тибет.

Благодаря старофранцузскому, который употреблял в своем дневнике Луис Чейфер, я действительно нашел некие пароли, запиравшие память Кейт от моего сознания. Не знаю механизма, но это действительно сработало, и не только у меня: Фанни и Зил тоже вспомнили многое из пропущенного.

В уме моем стала выстраиваться цепочка, появились утраченные звенья. Медленно, постепенно я восстанавливал свою жизнь после попадания сюда, в это время.

— Ч-черт! Тот момент, когда меня будто ударило током! В госпитале Порт-Саида! — вскричала Фанни. — Вот момент «входа»!

Я тоже определил этот момент: когда Кейт поплохело над раненным Харрисом, а сам Харрис вдруг очнулся, будучи под наркозом! Вот оно! Нас зашвырнуло сюда одномоментно, фактически в одну точку. Хронология и локализация совпали! И соединились судьбы…

— Значит, Египет… — задумчиво проговорил Элинор. — Почти непосильная задача: там ведь сейчас война. Вообразите, что будет, окажись там американцы…

— Но ты ведь русский, Александр-Кристиан Харрис! — заметила Фанни. — Да и Кейт Макроу… Макарова, верно?

— Макарова, Макарова, — подтвердил я. — Но сути дела это не меняет. Для арабов мы все равно неверные.

— Чейфер знал арабский… Даже я частично вспомнила сейчас, в его шкуре…

Она что-то сказала, и Элинор кивнул. Мне этот язык показался весьма знакомым: Кейт частенько приходилось слышать его в Порт-Саиде.

— Нам нужно пробиться к той пирамиде, — Фанни посмотрела на часы. — Никто не знает, в котором часу началась Завершающая?

— Никто не знает даже даты, о чем ты! — отмахнулся я.

Но Элинор снова удивил нас:

— На Фаусте считалось, что конец света пришел на Землю 20 июля 2037 года. Это Писание, но дата повторяется еще в нескольких источниках. Я хорошо это помню.

— А сегодня?

— Сегодня девятнадцатое, — отозвалась Фанни и полушепотом добавила: — тридцать седьмого…

— Ч-черт! А мы здесь рассусоливаем?! Так, парни, быстро собирать необходимые вещи! Я займусь старым и малым. По коням!

— В Египет? — спросил Элинор.

— Другого выхода нет. Включите какой-нибудь информационный источник! Это не может не быть оглашено! И не тратьте время! Быстро, быстро, быстро!

2. Эхо Завершающей

Мы мчались над ночной Атлантикой. Ясно, что здесь помогли полномочия Чейфера, вернее, Фаины, наконец-то вспомнившей староамериканский. И, разумеется, убедительность управленца-«провокатора». Без этого пункта никто сейчас не подчинился бы даже распоряжению полковника. Людьми овладела паника.

Мы — это наша троица. Еще — будущий изобретатель аннигиляционного гена Квентин Чейфер, а также отец Кейт, бывший хирург русского происхождения Иван Макаров (Джон Макроу). Кроме них — няня Квентина, ее пожилой муж Дэвид и летчик, имя которого я не запомнил. Ну, еще верный спутник Чейферов — азиатская овчарка Снап.

Девять душ на борту самолета.

Этакая Эннеада XXI века… Спасшиеся… Интересно, а самолет может потом сойти за ковчег? Ну, в легендах?

Нам был выделен воздушный коридор — и это при условии, что смертоносные ракеты арабов уже сорвались в свой последний путь, а перехватчики американцев вылетели им навстречу.

Мир сошел с ума. Все рухнуло в одночасье. До начала Третьей мировой войны, известной у нас как Завершающая, осталось менее полусуток. И нам еще нужно найти ту пирамиду.

Нам еще нужно выжить…

Квентин с дедом, нянькой, ее мужем и Снапом отправятся дальше, на Тибет. Летчик высадит в Луксоре только нас троих, а заодно дозаправит самолет горючим.

Спасение Харриса зависит только от Элинора… ну и от нас, разумеется. Если все пройдет так, как мы рассчитали, то Чейферы и Кристиан (освобожденные от нашего сознания) окажутся на Тибете едва ли не раньше самолета, а мы попадем в свой мир, в свое время. Если нет… Но лучше «да». Не хочется думать насчет неудачного исхода.

* * *

Мы тоскливо проводили взглядом наш самолет. Он держал курс на зарю. Скоро поднимется солнце, и, видимо, это будет последний восход для этой эпохи. Для эры войн и катаклизмов…

Похоже, во мне заговорили инстинкты Кейт: я ужасно переживал за Квентина, и вовсе не потому, что ему предстоит своим открытием перевернуть весь наш поганый мир. Просто ярче всего мне вспомнились мучения, которые ей пришлось пережить в борьбе за то, чтобы Квентин увидел белый свет. Пожалуй, нам стоит кое о чем поговорить с Фанни, если мы вернемся. А мы вернемся! Вопреки всему, черт побери!

Это был полузаброшенный заштатный аэродромчик компании «Egypt Air». По крайней мере, именно эти буквы значились на обшарпанном борту ржавого самолетного корпуса, валявшегося в песке рядом со взлетной полосой.

Остался последний рывок. Но не стоит так говорить. Моряки, по крайней мере, избегают слова «последний». Ч-черт, да я становлюсь суеверным! Ну а каким мне еще быть, когда я знаю, что сейчас в моем городе, в моей стране тянутся в ночное небо огромные поганки, а свет, сопровождающий их рождение, способен затмить сияние тысячи солнц?! Да и здесь очень скоро произойдет то же самое…

— Нам нужна машина. Любая, — сказал Элинор.

Как будто мы не знаем!

Фанни вытащила из кармана карту.

— Гм… Вот Долина Царей. Наша цель — юго-запад. Горный Египет. Примерно здесь. Эх, масштаб не тот…

Под ногами дернулась земля. Небо на севере засветилось, но не тем нежно-персиковым румянцем зари, а словно воспаленная рана.

— Каир, — сказала жена, — или близ Каира.

— Гиза уцелела до нашего времени, — сказал я. — Значит, не Каир…

Мы помчались в пустыню.

* * *

Нам любой ценой нужно было заполучить машину. Фаина буквально искрилась готовностью идти на все. Она выпустила на свободу полковника Чейфера, которому не раз приходилось убивать, чтобы выжить. А вот Элинор держался странно. Думаю, он помог бы нам, пригодись для дела его бойцовские навыки. Но… не могу объяснить. Он вел себя так, будто не очень-то и хотел попасть обратно…

Нам повезло. В связи с началом войны редкие обитатели египетского аэропорта побросали остатки техники.

— Машину поведу я, — запрыгивая в запыленный джип, сказала Фанни и замкнула выдернутые провода.

Автомобиль завелся.

Солнце вынырнуло из-за горизонта. В своих бронежилетах мы ощутили наплыв невыносимой жары. И это — всего лишь раннее утро.

По мере приближения к горам становилось все жарче. Подземные толчки повторились еще раз десять. Где-то на африканском континенте сейчас бушевали ядерные смерчи. И я примерно даже знал, где. Тысячи городов облекутся потом Фильтросферами…

— Если бы у тебя был выбор, — обратился я к судорожно вцепившемуся в дверцу джипа Элинору, — ты вернулся бы туда?

— Я не знаю, Дик, — ответил он. — У меня ведь нет этого выбора…

— Все будет нормально. Я добьюсь, чтобы тебя наконец освободили. Из тебя получится хороший врач, Зил. И Тьерри это говорит на каждом углу. Главное — прорваться, — я потрепал его по плечу.

Элинор молча кивнул. Мне показалось, что он не очень-то поверил моим словам. Лишь потом мне представилась возможность узнать точно, чему он не поверил…

Откуда взялся тот проклятый вертолет, я не знаю. Кажется, вынырнул откуда-то из-за красно-бурых безжизненных хребтов Гебель-эль-Курна. Он возник над нашими головами, когда Фанни уже вывернула на горную тропу.

Машину бросало на камнях, и мы едва не вылетали наружу. Мои губы, точнее, нежные губы Кейт, полопались от жары, пыли и беспрестанного закусывания. Горы истекали зноем. Раскаленное марево трепетало над землей.

Первая очередь прошла позади джипа, выбивая фонтанчики пыли из седого грунта. Элинор охватил меня и подмял под себя. Мы оба уставились вверх.

Вертолет пролетел дальше и пошел на второй заход.

— Фанни, жми! — крикнул я. — Зил, без глупостей!

Мне стоило немалых трудов выбраться из-под него.

— Зил, мы с Чейфером свое отслужили, а Харрис еще нет. Это я должен тебя прикрывать, понял? — и тут же ощутил как бесстрастно, не переходя на личности, мою руку и плечи прострочило, будто на взбесившейся швейной машинке. Острая боль, сравнимая разве только с уколами шьющей по живому хирургической иглы…

Элинору-Харрису удалось уцелеть. Да и моя голова чудом избежала пули…

— Жми! — простонал я и, выругавшись, отключился.

За секунду до этого мы ворвались в ущелье.

3. Разрушенная пирамида

Очнулся я от боли и тут же едва не потерял сознание опять. Меня несли на руках в полной темноте, а воздух был таким затхлым и спрессованным, что легкие отвергали его, страдая от удушья.

— Мы где? — спросил я Фанни, которая, пользуясь физической силой Чефера, тащила меня по какому-то тоннелю.

— На месте. Ты как?

— Кто-то проделал во мне лишние вытачки…

— Шутишь. Значит, будешь жить…

Элинор на ходу подхватил мою руку и нащупал пульс.

— Думаю, экзамены Зил сдал экстерном, — сказала жена, пригибая голову в очередном коридоре. — В походных условиях выковырять из кого-то четыре пули и профессионально наложить повязки — это, Карди, не шутки.

— Вода есть?

Они остановились. Фанни, задыхаясь, присела прямо на пол. Зил влил в меня из фляги не меньше полулитра воды сразу. Боль усилилась и обострилась, но дурнота отступила.

— Мы в той самой пирамиде?

Они оба кивнули.

— Как ты тут выжил раненый? — спросил я Элинора.

— Не знаю. Жить, наверное, хотелось, — безразлично откликнулся тот. — Идемте уже, немного осталось!

Зил поменялся с Фаиной и понес меня.

Следующий момент между моими отключками: мы стоим перед какой-то плитой, испещренной надписями. Разглядывать, где мы находимся, я был не в состоянии.

— Что там? — спросил я.

Луч фонарика Фанни заскользил по строчкам.

И тут заговорил Элинор:

— «В сию дверь войдет лишь избранный, он проследует в день мрака по огню и получит орудие, сила которого — в нем самом. Это мудрость предков, сильнейший да постигнет ее»…

Фанни посмотрела на него.

— Эти письмена не похожи на египетские иероглифы… — сказала она и чиркнула лучом по стенам, расписанным в классическом ключе. — То — египетские, а эти какие-то… Я таких еще не встречала нигде…

— То же самое было написано на дверях монастыря Хеала… — тихо объяснил Элинор, потрогав длинными гибкими пальцами выбоины в камне. — Отец Агриппа говорил нам с Кваем, Ситом и Виртом, что это язык древних ори… Он говорил, что поначалу считали, будто эта надпись подразумевает тайну ядерного оружия. То же думали и о Ковчеге Завета…

— А пластину, где говорится о мальках и рыбах?..

— …Мы уже миновали, — кивнула жена, снова поднимая меня с каменного пола.

Мы с трудом пробрались в тесный коридор, причем Фанни пришлось передавать меня уже прошедшему внутрь Элинору.

— Но как эта пластина могла попасть на Блуждающие в Козероге?

— Я не знаю этого, капитан Калиостро… Я не знаю… — ответил Зил.

В довершение духоты от нас всех жутко разило потом. Мое сознание все время стремилось провалиться в пустоту. Я попытался было идти сам, но тут же рухнул, как подкошенный.

— Карди, давай мы не будем экспериментировать? — раздраженно попросила изможденная Фанни, снова подкидывая меня на руках.

Я так хорошо воображал себе по их рассказам ту комнату с ТДМ, что слегка удивился ее относительно небольшим размерам.

Возвышение действительно походило на алтарь… Какие-то желобки, четыре круглых отверстия, помеченные древнеегипетскими значками. Я разглядел только круг с точкой посередине и две волнистые линии. Краем глаза увидел и шар. Действительно — как в боулинге…

— Вот теперь, Карди, наверное, тебе придется поднатужиться, — Фанни поставила меня на ноги. — Боюсь, что при переброске могу тебя уронить…

Элинор охватил меня за талию с одной стороны, Фанни — с другой. Только благодаря им я не упал.

Мы одновременно шагнули на возвышение. Перед нами радугой растекались круги из камней. До золотого диска в центре было шагов пять. Обнимающая меня рука Зила стала ледяной. Я чувствовал ее холод сквозь ткань футболки: ведь, обрабатывая мои раны, он снял с меня бронежилет.

— Идем, — приказала гречанка, и мы ступили на золотой диск.

Раздался утробный гул. Диск под нами начал проваливаться. Затем — чудовищный грохот, сменившийся гробовой тишиной. Тишиной, похожей на кардиограмму мертвеца…

Я лишь увидел, как в нас летят каменные плиты, затем перед глазами возникло угольно-черное небо, усыпанное звездами — небо без атмосферы. Это заняло мгновение, но оно растянулось на века. Целые сотни лет мой взгляд скользил по мертвым серым скалам, десятки лет летели в кратер две плиты, вырвавшиеся из ничего — так же, как и я… И еще десятки лет в стороны летела пыль: не так, как на Земле и других жилых планетах, а по прямой траектории, радиально, на невероятные для пыли расстояния…

Я не успел сделать и вздоха — и очутился совсем в другом месте. Один. Ни Фанни, ни Элинора не было рядом. И я все еще был этой женщиной — как же ее звали? Уже не вспомнить…

— Фанни! — крикнул я, озираясь в пустом зале. — Фанни, ты где? Откликнись! Зил! Где вы?

Откуда-то потянуло свежестью, водоемом и цветущими розами. Я поднялся с четверенек и, хватаясь за стены, вышел на площадку перед зданием. Надо мной высились знакомые по чьим-то воспоминаниям развалины и арка ворот. На потемневшей от старости и плесени камне кладки я прочел выведенные кирпичом слова: «Луис и Кейт, август 2028». Странно, потому что эти развалины снесли еще три года назад. Вместе с надписями, само собой.

В полном отчаянии я миновал ветхий скрипучий мостик и очутился на небольшой, как будто игрушечной, полянке посреди заболоченного пруда. Лягушки не квакали, птицы не пели, сверчки не стрекотали. Была тихая лунная ночь, как и тогда…

Если это то, о чем я думаю, то где-то здесь должен быть дом хирурга Макроу, отца Кейт.

Я выбрался на тропинку. Боль унялась, да и идти стало полегче. Раны уже не так беспокоили меня.

Однако и на той стороне развалившейся стены я увидел точно такой же пруд, мост и замок, как зеркальное отражение. Ткнулся направо — то же самое. Налево — никаких отличий от трех первых. Пространство словно замкнулось на этих четырех зданиях. Я обежал одно их них кругом. Там была точно такая же стена, за которой находились точно такие же замок, пруд и мост.

Я сел на кочку и скорчился в три погибели. Что делать теперь, я не знал. Не знал даже, где теперь нахожусь и куда подевались мои спутники. А потому, смертельно устав, сдался…

И вдруг послышался легкий шелест. Я насторожился и поднял голову.

Отовсюду: из кустов, из травы, из-за обросших мхом островков посреди пруда, из-под прогнивших подпорок ветхого мостика — стали выбираться фигурки, уродливые и привлекательные одновременно, непостижимые, как на картинах Иеронима ван Босха. Вот она, эта неведомая утопическая страна, о которой мечтала в детстве Кейт Макроу-Бергер-Чейфер… Звуки неземного оркестра, где сверчки были флейтами, шум прибоя — барабанами, свист ночных птиц — скрипками, а все остальное — удивительным хором, — ласкали слух. А дирижером было оно, полуразрушенное здание…

Фигурки, эти странные живые существа, жили самостоятельно своей оголтелой ночной жизнью. Кто-то кого-то тыкал тупой пикой с болтающейся на ней золотой клеткой, и оба падали в воду. В пруду плавали лебеди с неправдоподобно длинными шеями из слоновой кости. Прямо передо мной пробежала человекорыба и скрылась под аркой замка. Две минуты спустя оттуда выскочило нечто яйцеобразное, разродилось уродцем о двух деревьях вместо ног, на него стал взбираться целый полк капюшоноголовых, за которыми скакали три пары громадных ушей. Одна пара постоянно спотыкалась, а две другие ругали ее за это. Капюшоноголовые шпыняли их всех за возню большими золотыми булавками. В конце концов, из правого ушного отверстия незадачливой пары высунулся Черный Инквизитор и что-то крикнул.

Все замерли.

Ухо выплюнуло раковину, которая упала в воду, подняв тучу брызг. Было тихо, как во сне. Раковина всплыла и медленно раскрылась, словно лотос. На младенческом кресле в ней сидел голый птицеголовый человек с голубоватой кожей. Прищелкивая изогнутым клювом, это существо что-то жевало. Оно был худым, нагое его тело отливало голубым атласом при свете луны, а голова напоминала голову ибиса, священной птицы египтян. Все пали ниц.

Оно глядело на своих подданных проникновенными глазами.

Я понял, что свойственные Земле размеры и пропорции к этому миру не имеют ни малейшего отношения. Здесь то, что на первый взгляд казалось маленьким, могло быть и огромным вопреки теории относительности Эйнштейна. То, что выпадало из чего-то, могло быть вдвое, втрое, вдесятеро больше этого «чего-то» и в то же время меньше. Здесь не было «задних» или «передних» планов, не было перспективы, объема. Ничего, соответствующего нормальной человеческой физике.

Раковина с Птицеголовым подплыла к моей кочке. Он внимательно оглядел меня.

— Когда? — его вопрос был обращен к одному из лебедей.

— Сегодня.

— Хорошо. Кейт, — сказал мне Птицеголовый, — вы пока останетесь здесь, а потом вернетесь. Это ваш мир причины, в нем не должно быть посторонних наслоений. А пришельцу придется сейчас же продолжить свой путь, если он хочет выбраться отсюда…

— Хочу, вот только как это сделать? — услышал я свой настоящий голос.

Обалдеть! Я разговариваю с анимационным героем, которого придумало больное воображение укуренного рисовальщика! Хуже того: он, этот персонаж, мне отвечает:

— Для этого вам надо вернуться в дом. Торопитесь, иначе вы можете погубить нас, Кейт и себя. У каждого существа свой собственный путь, своя причинно-следственная цепь, ее нельзя рвать, иначе произойдет непоправимое…

Это смешное, но явно уважаемое здесь существо вселило в меня надежду. И я поковылял к замку.

Может, Элинор просто впрыснул мне чего-нибудь обезболивающего-галлюциногенного, и на самом деле мы все сейчас просто лежим и задыхаемся в той чертовой пирамиде, а я перед смертью смотрю мультики?

Давно мне не приходилось преодолевать такого сопротивления: здание выталкивало меня, я испытывал нечеловеческий ужас перед входом в него. И вот, когда удалось прорваться под арку, появилась невыносимая боль, словно меня разорвало пополам. Я оглянулся. У выхода стояла женщина среднего роста с большими глазами и темно-русыми волосами. Она не видела меня, разглядывая ту самую надпись на стене. Ее плечи были перебинтованы окровавленными повязками.

Из-под купола здания в центр зала упал лунный свет. Поднимаясь на ноги, я заметил, что мой настоящий облик наконец-то вернулся ко мне. Забыв о боли, окрыленный надеждой, я вбежал в центр круга…

4. Гибель

Нью-Йорк, бруклинские развалины, начало января 1002 года.

Прима…

…Мы с Фанни и Элинором катимся по мерзлой земле близ бруклинских развалин. На руке у меня трещит ТДМ. В мозгу кружит невесть как туда попавшая идиотская песенка:

Шторм огня планету рушит —

SOS: спасите наши души!

Рядом в почву ударяет первый луч. Промазал…

Секунда…

…Элинор, а за ним — и мы с женой вскакиваем на ноги…

Терция…

…Джоконда включает купол оптико-энергетической защиты, швыряет устройство в нас…

Я все еще не могу выбраться из болота той музыки, в которую погрузил меня внутренний мир Кейт Чейфер.

Кварта…

ОЭЗ накрывает нас с Фанни и лишь чуть-чуть не достает до Зила…

Квинта…

…Второй луч проходит сквозь его тело. А ведь мальчишка хотел закрыть меня. Не думал ни о том, что луч все равно пройдет насквозь, ни о защитном куполе…

Секста…

…Из эмиттеров управленческих флайеров, которые приблизились к развалинам на минимальное расстояние, вырываются лучи. Остатки древней постройки с засевшим в ней снайпером оседают в клубах пыли…

Септима…

…Луч отражается от кокона ОЭЗ, изменяет траекторию и, тая, уходит куда-то вверх. Фанни хватает с бурой травы пульт, отключает купол и бросается к подламывающемуся Зилу…

Октава…

Время сорвалось с места. Все, что я видел разрозненным и медлительным, будто под водой, теперь обратилось в общий хаотический хор расстроенного оркестра. Впереди — грохот взорванных руин, слева — бормотание Фанни. Она уговаривает Элинора держаться до приезда медпомощи. Сзади — металлический голос Джоконды, требующей медицинского флайера, потому что на машине сюда не проехать.

Ч-черт, для них для всех мы не пропадали ни на секунду, а для нас троих минула целая вечность!

— Зил! Слушай меня! — я грохнулся на колени возле него. — Ты потерпи. Главное — потерпи, ладно? Они сейчас прилетят. Они быстро.

Его губы слегка шевельнулись:

— Я… подожду…

— Подожди, подожди! — прикладывая пальцы к артерии на его горле, попросил я.

Пульс дрогнул раз, другой, сократился в ниточку, мелко затрепетал, будто огонь догоревшей свечки — и угас.

В нашу сторону бежали ребята из медлаборатории. Опоздали…

Фанни закричала, размазывая по лицу грязные слезы.

Зацепив меня плечом, к ним с Зилом скользнула Джоконда. Я выпрямился. Все. Его уже с нами нет. Может, сознание еще где-то здесь, но тело умерло.

Обхватив узкими ладонями длинноволосую голову фаустянина, Джоконда что-то зашептала ему на ухо. Так их и застали врачи.

— Что там? — вопила голограмма Тьерри в моем ретрансляторе.

Я наладил видимость и отвернулся.

— Эй, мясники! — заорал он своим подчиненным. — Не ворочайте его! Быстро в креоген — и в лабораторию! Живой еще?

Медики покачали головами.

— Все равно: в креоген — и сюда! Это пока клиническая. Поворачивайтесь, коновалы! Не довезете — уволю! Всех!

— Какого дьявола ты орешь?! — не выдержал Чезаре и завернул крутой бранью на итальянском, так что даже привычные ко всему Марчелло с Витторио шарахнулись от него в разные стороны.

Отогнав нас от Элинора, медики укрылись под энергозащитой.

Я разглядывал поломанный ТДМ.

Выбора у парня не было… И он знал, на что идет. Еще там, в Нью-Йорке тысячелетней давности…

5. «Я подожду!»

Элинор с интересом и непониманием следил за всем, что происходило внизу. Он растянулся поверх купола ОЭЗ, подперев щеку рукой. Фаустянин никак не мог взять в толк, зачем эти люди подносят к нему (оставшемуся внизу) какие-то инструменты, и от этого ему (наблюдающему с купола) становится холодно до боли в зубах.

Юноша не понимал ни слова. Он уже почти не слышал звуков. Зил не мог разобрать взаимосвязей этого мира. Ему было бы хорошо, если бы не этот лютый мороз в каждой клеточке тела. Что им нужно?

Элинор поглядел на стоявшую в стороне группу людей — двух женщин и четверых мужчин. Где-то за пределом сознания затрепетали слова: «Я подожду!» Они ничего не значили для него здесь. Просто набор звуков.

Ему очень захотелось спать. Он зевнул, потянулся, глянул в серое небо и, беззаботно откинувшись на спину, стал вспоминать перед долгим сном все, что было в его жизни до этого момента…

ИММУНИТЕТ К СМЕРТИ (5 часть)

1. Монастырь Хеала

Случилось это почти пять лет назад.

Был особенно дождливый и холодный день из тех, которые так не любит большинство наставников. Распорядок дня в монастырях Фауста таков, что ни при каких обстоятельствах занятия на открытом воздухе не могут быть отменены. Может, они и закаляют юношей, но взрослые, особо человеколюбивые монахи жалели послушников и часто сами получали нагоняй за тайное нарушение устава.

В Тиабару приехал священник Агриппа, учитель и крестный Элинора. Приехал не один, а в сопровождении мужчины из Внешнего Круга. Зил тогда еще не знал об их появлении: они с другом, Кваем Шухом, как и положено в это время суток, сражались на пустыре позади монастыря.

Не узнал Элинор и о том, что гость и отец Агриппа входили в его келью.

Незнакомец, низкорослый и щуплый, сбросил капюшон мокрого плаща.

Все кельи послушников в монастыре Хеала были совершенно одинаковы: низкий, угнетающий потолок — обитатели этих жилищ, высокие парни от четырнадцати до двадцати пяти лет, свободно доставали его рукой — теснота, отсутствие чего-либо постороннего, только самое необходимое. Необходимой мебелью считались грубо сколоченные из высушенного дерева cileus giate стол, два табурета и ложе, застеленное холстиной, накрытое тонким шерстяным одеялом, без намеков на подушку — лишь валик из того же дерева, который подкладывался под шею во время сна. На столе — примитивная лампа на керосиновой подпитке. В одной из стен, у самого потолка — малюсенькое отверстие, заменявшее окно. Никаких цветов и красок, все серое. Это позволяло юношам, у которых шло бурное становление организма, не отвлекаться попусту от главного.

— Как, господин Агриппа, вы говорите, его зовут? — чуть надменно спросил гость, цепляя пальцем сыроватую штукатурку стены и растирая оставшуюся на коже цементную пыль.

— Зил Элинор, господин Антарес.

— Вы все-таки полагаете, что он подойдет мне больше?

— Квай слишком боится одного упоминания о внешнем мире, — священник стоял, спрятав руки в обшлагах широких рукавов своей рясы. — Он пойдет по внутренней иерархии. Ваш космос может сделать из него неврастеника. А вот когда родился Зил, то я понял: этому младенцу уготована тяжелая судьба. Но он будет несчастен, если останется здесь… Он совсем другой. Пытлив, дерзок, энергичен донельзя…

— Как интересно… — без особенного интереса сказал гость. — Вашим монахам стоило бы поделиться тайнами своего ордена с учеными Содружества…

— Это исключено, господин Антарес!

Антарес сухо и неприятно засмеялся:

— Я пошутил. Пошутил. Это было бы слишком опасно. Так чем же, скажите мне, отличается этот ваш… м-м-м…

— Зил Элинор…

— …этот ваш Зил Элинор от остальных ребят, которые, кстати, еще не попадались мне на глаза — ни один экземпляр…

Антарес внимательно вгляделся в лицо собеседника. Последовала ожидаемая реакция: при слове «экземпляр» священник слегка поморщился.

Агриппа подошел к постели, отодвинул валик и приподнял край холстины под ним. Там, на голых досках, лежала стопка бумаги различного размера. Священник взял несколько листков и протянул гостю:

— Это последние…

Антарес насмешливо разглядывал рисунки. А этот мальчишка в принципе неплохо рисует! Только он явно не видел того, что пытался изобразить.

— Именно таким он представляет космос, Агриппа?

— Видимо, да. Лет в тринадцать он просто бредил иными мирами. Сейчас более или менее успокоился. Но, как видите, втайне продолжает фантазировать…

— Сколько же ему сейчас?

— Девятнадцать.

— Какова продолжительность их жизни, святой отец?

— Все как у людей Внешнего Круга. Или даже больше: у них очень выносливый организм…

— Значит, вашим послушникам запрещено рисовать?

— Скажем, нежелательно. Они должны посвящать себя Богу, а не бренным фантазиям. Но для Зила я делаю небольшую уступку — он просто взорвется изнутри, если не сможет выразить свою тягу к новому. Разговаривать о несущественном и крамольном им запрещено, что же ему остается делать? Я люблю моего мальчика и позволяю ему то, что не позволил бы другим…

— А это?

— Он думал, что рисует птицу. Получился, как видите, какой-то ангел — человек с крыльями и скорость. Чувствуете, как передал он скорость, господин посол?

Антарес ухмыльнулся:

— Подавленный эротизм — в их положении это нисколько не удивительно…

Священник потемнел:

— О чем вы говорите, господин Антарес?! Наши послушники прекрасно умеют нейтрализовать в себе эти… порывы…

— Такой прогрессивный человек, как вы, считает сексуальность грехом?

— Теперь, при возможности размножения «ин витро», смысл сексуальности утрачен — так к чему осквернять себя страстями и отвлекаться от главного в нашей жизни?

— …от служения Богу! Ну-ну! То есть вы хотите сказать, что ваш товар… потенциально способен к репродукции, как любой человек? Несмотря на подавленную сексуальную функцию?

— Нет. Мы защитили их от этого. Они отличаются от нынешних людей. Потому им вдвойне незачем распылять свою энергию на эти никчемные мысли! Полет у Зила ассоциируется со свободой, я уверен…

— Вы слепы, Агриппа. Так многие обычные родители бывают слепы по отношению к своим взрослеющим детям. Да он и не ребенок! Девятнадцать лет, надо же! Это пик, расцвет! Впрочем, прекратим этот спор. Меня интересует степень… как бы так выразиться… м-м-м… набожности этого послушника. Насколько он управляем, если использовать его религиозность?

— Вы хотите как-то манипулировать им, господин Антарес? Он ведь нужен вам как…

— Нет. Всего лишь знать механизмы управления — в случае непредвиденных затруднений. Ведь там для него все будет в новинку…

— Он достаточно дисциплинирован. Что касается его религиозности. Вы знаете, что такое стигматы, господин Антарес?

— Имею смутное представление. Если это имеет какой-то смысл, то разверните этот пункт подробнее…

— Стигматы проявляются на теле глубоко верующих людей. Раны Иисуса Христа, Сына Божьего, отпечатываются на их руках и ногах — в тех местах, куда римляне вбивали гвозди, распиная Спасителя на кресте. Время от времени большинство наших послушников проходят через этот этап. Многие начинают пытаться говорить на языке, отдаленно напоминающем древнеарамейский, у многих кровоточат ладони и ступни. С Зилом ситуация сложнее. Когда он начал выходить из отроческого возраста, ему стали сниться какие-то религиозные сны. Но стигмата появляется у него лишь в одном месте — под сердцем. Туда, по Евангелию, нанесли Христу смертельную рану, избавив его от земных страданий. Однако на всех канонических изображениях эта рана находится у Спасителя в нижней части ребер — можете сами в этом убедиться. Это совершенно объяснимо: его пырнули копьем снизу вверх. У мальчика эта стигмата выглядит в точности до наоборот — словно удар пришелся откуда-то сверху, и нанесен был не копьем, а довольно широким лезвием, скажем, мечом или саблей… Она возникает у него спонтанно и очень быстро проходит. За несколько дней от нее не остается и следа. Он говорит, что не помнит снов, в результате которых она появляется. Но при этом достаточно долгое время выглядит испуганным и подавленным…

— Забавно… Забавно… Что ж, вы покажете мне вашего хваленого малыша, или он вместе со всеми исполняет какой-нибудь ритуал?

— Большинство послушников сейчас в библиотеках либо на молебнах. Но, если распорядок еще не изменен с тех пор, как я был здесь в последний раз, Зил и Квай должны сейчас быть снаружи, на пустыре… Пойдемте, господин Антарес…

Они вышли из кельи и покинули зону послушников из правого крыла Хеала — мастеров посоха.

Перейдя по анфиладе в основную часть монастыря, Агриппа и Антарес миновали архив, библиотеку и учебную зону. Постепенно взгляду стал открываться ландшафт с тыльной стороны здания.

— Это они, — сказал Агриппа, указывая на две фигурки вдалеке.

— Кто из них кто?

— Отсюда не видно. Нам лучше спуститься вниз, к обзорному окну…

Они спустились, и священник вручил гостю что-то наподобие бинокля. Антарес увидел двух юношей — с длинными мокрыми волосами и обритого наголо. Парни всерьез бились на каких-то длинных палках с набалдашниками. Посол не мог не оценить мощь каждого удара и красоту, с которой послушники скользили по водянистой, похожей на водоросли, траве. К телу бритого липла мокрая черная блуза; свободные штаны, перетянутые широким матерчатым поясом, не сковывали движений. Длинноволосый был обнажен по пояс.

— С длинными волосами — Зил, — сообщил священник, явно любуясь своим питомцем.

А любоваться было чем: сражение достигло своей кульминации. Выпады стали молниеносными, темп боя при этом только ускорялся, и глаз почти не улавливал крутящихся посохов.

— Эдак они поубивают друг друга… — равнодушно сказал посол, складывая руки на груди.

— Ну что вы, господин Антарес! Они живут этим почти с рождения, это их стихия…

Внезапно длинноволосый парень замешкался. Казалось, что-то напугало его. Лысый воспользовался его оплошностью, мощным ударом вышиб оружие из рук противника и одновременно подсек пинком под колени. Зил покатился по вязкой траве, Квай занес шест… Антарес сам не понял, как длинноволосый оказался на ногах справа от противника. В следующее мгновение обритый парень был опрокинут навзничь, а рука длинноволосого вонзилась в его горло — почти вонзилась, коснувшись средним пальцем яремной впадины. Затем Зил отпустил Квая, выпрямился, легко вскочил с колен на обе ноги и, смеясь, протянул смеющемуся же другу ту самую руку, что пять секунд назад едва не ударила его. И оба, подхватив свои посохи, наперегонки припустили к монастырю.

— Почему же он не закончил удар? — разочарованно спросил посол. — Это был такой красивый бой…

— Если бы Зил ударил, он пробил бы хрящи, глотку, а возможно, сломал бы Кваю позвоночник. Они пробивают пальцами доски, которые чуть тоньше этих дверей…

Антарес не стал скрывать, что впечатлен. Они с Агриппой спустились к главному входу. Мальчишки, тем временем обежав стену монастыря, приближались к порталу, дурачась и пытаясь сбить друг друга с ног. Обритый увидел наставника с незнакомцем и присмирел. Проследив за его взглядом, успокоился и длинноволосый приятель. Они сменили бег на пристойный шаг, взошли по ступеням, опустились на одно колено и приникли губами к протянутым рукам Агриппы.

— Квай, ты можешь идти, — сказал священник бритому. — Зил остается.

Квай исчез в тот же миг. Зил Элинор выпрямился. Он весь еще дышал недавним боем, серые глаза сияли, приветливо изучая незнакомца. Антарес усмехнулся: приди ему в голову идея украсить свой дом статуей бога войны, то лучшей натуры, чем этот парень, было бы не найти…

Элинор перевел взгляд на священника Агриппу и задал беззвучный вопрос. Это длилось лишь короткие секунды, но они — наставник и послушник — казалось, успели сказать друг другу все.

Антаресу хватило этих нескольких секунд, чтобы оценить мальчишку. Прекрасно сложен, с безупречно развитой мускулатурой — без излишков, будто над каждой мышцей денно и нощно трудился гениальный скульптор. Пластичен и грациозен, словно кошка. Даже немного жалко рисковать этим произведением генетического искусства в тех целях, для которых Элинор взят во Внешний Круг.

Юноша быстрым движением головы откинул назад мокрые пряди волос и улыбнулся незнакомцу. Он был открыт и бесхитростен. Впрочем, все его качества и мечты не имеют никакого значения, если хоть одна из миссий закончится неудачей. Антарес прикинул, чего же больше он будет жалеть — впустую потраченного немалого пожертвования храмам или изобретения своих ученых, в которое вложено в миллион раз больше средств. Наверное, одинаково: и изобретение можно восстановить, и нового подопытного получить. Агриппа, конечно, расстроится, возможно, даже обидится и пожалеет отдавать второго воспитанника, но на него всегда можно поднажать, таковые рычаги имеются. От магистра Агриппы здесь мало что зависит. На Фаусте сейчас заправляет Иерарх Эндомион, революционно настроенный священнослужитель, да еще и со своими «тараканами» в башке…

— Пойдем, мой мальчик. Нам нужно с тобой поговорить. Это господин Максимилиан Антарес, он прилетел сюда с Эсефа.

— Это далеко? — живо спросил юноша и еще беззастенчивее уставился на гостя.

А он не в меру любознателен. И совершенно не знаком с общечеловеческими понятиями о приличиях: разглядывает старшего так, словно тот музейный экспонат. Совершеннейший ребенок! Обтесывать и обтесывать. Хорошо еще, если окажется хоть вполовину таким сообразительным, как его тут рекламируют.

Агриппа мягко взял воспитанника за плечо и повлек за собой:

— Это очень далеко. Ты себе и не представляешь этих расстояний.

— Нет, представляю, отец! — возразил мальчишка. — Они ведь часто мне снятся.

Антарес посмотрел на священника за спиной Зила, мол, я ведь говорил!

Они вошли в его келью. Юноша метнул быстрый взгляд в Агриппу и гостя, сразу приметив, что рисунки лежат не в положенном месте, а небрежно брошены на стол. А потом опустил глаза, словно пойманный с поличным нарушитель порядка.

— Я уже давно не делаю этого… — заверил Элинор, исподтишка покосившись на Антареса.

Посол понял, что мальчишка принял его за высшего сановника, прилетевшего к ним с проверкой. И что мальчишке очень не хочется, чтобы у его отца были какие-то неприятности.

— Сын мой, господин Антарес приехал за тобой. Он увезет тебя с собой на Эсеф.

Зил вскинул на них глаза, не веря услышанному. Конечно, им ли, заточенным на этой гадкой планетке, где почти никогда не бывает солнца, мечтать об иных мирах?

— Я уже дал ему свое согласие. Дело за тобой, мальчик мой.

Элинор снова потупился.

— Тебя что-то беспокоит, Зил? Если ты в чем-то сомневаешься, то лучше останься.

Антарес хмыкнул. Какие возвышенные отношения!

— Мне будет жаль покидать вас всех, отец… — прошептал юноша. — Но я ведь смогу вернуться?

— Если захочешь… — Агриппа осторожно поглядел на Антареса.

Тогда дипломат решил вмешаться:

— Святой отец, если вы не возражаете, я хотел бы поговорить с ним tete-a-tete…

Агриппа явно не понял смысла этого выражения и вопросительно приподнял свои густые брови.

— Один на один, святой отец… С глазу на глаз. Не примите за оскорбление…

— О, конечно нет! — и священник покинул келью.

Антарес повернулся к послушнику:

— Итак, ты хочешь узнать этот мир. У тебя есть такой шанс. Более того, необходимая сумма уже выплачена Епархии. Да, молодой человек, если ты хочешь жить в этом мире и не быть изгоем, то тебе надо обрасти броней и смириться с тем, что все продается и все покупается. Ты был мне нужен, и я тебя купил. В зависимости от того, как ты проявишь себя, впоследствии и ты сможешь продавать свои способности. В том нет ничего зазорного и противоречащего постулатам твоей религии. Ты получаешь то, что нужно тебе, твои наставники получили то, что нужно им, я получу то, что нужно мне. Абсолютно честная коммерция. Ты согласен?

Юноша непонимающе смотрел на него.

— Что тебе неясно? — скрывая раздражение (еще не хватало проявлять такт по отношению к какому-то сопляку!), переспросил Антарес.

— Что такое «коммерция»?

— У меня сейчас нет времени объяснять тебе все нюансы. Позже ты все узнаешь. Итак, я жду ответа.

Либо мальчишка догадался, что его ответа не требуется, а слова Антареса — формальность; либо он был настолько туп, что решил, будто его облагодетельствовали, и поверил в свою избранность.

Переварив все, сказанное послом, Элинор слегка кивнул.

— Ну вот и хорошо, — Антарес веско взглянул на него и направился к двери. — Собирай свои вещи.

Зил подался следом.

— Я же сказал тебе собирать вещи! — резко остановился Антарес, ожидая, что мальчишка споткнется об него.

Однако послушник замер в нужный момент и ответил:

— Мне нечего собирать.

— Что, так и полетишь? — слегка уязвленный быстротой реакции Элинора, дипломат окинул взглядом его полуодетую фигуру.

Мальчишка снял с гвоздя, вколоченного в дверь, такую же вылинявшую блузу, как у его приятеля Квая Шуха, мгновенно натянул ее на себя и заправил под широкий матерчатый пояс.

— Твои рисунки тебе не нужны?

Зил оглянулся на стол и слегка пожал плечами:

— Я же знаю, что они не соответствуют истине…

— Ну-ну…

В коридоре их ждал отец Агриппа. Антарес тихо распорядился:

— Оденьте его во что-нибудь более приличное, святой отец!

Элинор был в недоумении. Наставники завели его в гардеробную и заставили надеть лиловую рясу наставника. Это выглядело кощунственно по отношению к Агриппе, ведь тот, будучи магистром, носил в точности такую же одежду. Монах мог заслужить лиловую рясу наставника только после двадцати пяти лет, да и то лишь в том случае, если его поведение сочтут безукоризненно праведным. Сказать такого о себе юноша не мог. Он всегда был не прочь предаться грешному баловству во время поединков с братьями-послушниками, осквернить бумагу глупыми рисунками или улететь в свои фантазии во время молебнов.

Агриппа ждал его. Посол уже уехал в маленький космопорт. Зил там, разумеется, не был никогда: самая дальняя его вылазка ограничивалась заброшенным городом Каворат, Ничьей землей. А фаустянский космопорт находится очень далеко от Тиабару.

Священник положил руки Элинору на плечи, отодвинул его, чтобы получше разглядеть. Затем сказал:

— Мальчик мой, ты мог бы носить эти одежды. Когда-нибудь в будущем. Но у тебя иная судьба… Постарайся просто не осквернить их своими деяниями. Я верю в тебя, мальчик…

И Агриппа обнял Зила, а тот стоял, ничего не понимая, поглощенный мечтами о путешествии.

2. Иерарх и магистр

Проводив Элинора и Антареса, священник вошел в свой маленький флайер. На сердце Агриппы лежала тяжесть. Он пытался отогнать нехорошие предчувствия, но не мог.

Дорогу до Епархии он даже не заметил.

Навстречу ему от здания, днем похожего на мрачный средневековый замок Земли, а теперь, в потемках, черной горой высившегося над равниной, бежал монах с факелом в руке. Пламя тревожно металось, грозя погаснуть, и не гасло.

— Магистр! — монах торопливо приложился поцелуем к руке Агриппы и доложил: — Светлейший Эндомион приказал сопроводить вас к нему.

Иерарх был в своем кабинете. Подле него, тихо поскрипывая перьями, работали Благочинные.

— Оставьте нас! — приказал им Эндомион.

Священники мгновенно подчинились.

— Присядьте, магистр, — иерарх подошел к стрельчатому проему высокого окна и коснулся позолоченной кисти обвязки.

Свернутый у потолка занавес, расправляясь, тяжело упал вниз багровым парусом. В точности так же Эндомион закрыл и остальные окна в помещении.

— Итак?..

— Они отбыли, Владыко, — ответил Агриппа.

— Хорошо. Надеюсь, этот беспрецедентный шаг себя оправдает. Знаю, магистр, знаю. В душе вы изумляетесь, как я согласился на такое. Давайте поговорим как равные. Мы ведь с вами почти ровесники. Мастера посоха! — Эндомион улыбнулся, и эта улыбка получилась почти дружеской. — Политическая ситуация такова, что нам могут понадобиться свои люди во Внешнем Круге. Лишние глаза и уши еще никому не повредили…

— Но я не инструктировал Зила на этот счет…

— И не надо, магистр! Не надо! Зачем?! Он мальчишка умный, сам сделает все, что необходимо.

— Если мы говорим начистоту, Владыко, то ответьте мне на один вопрос. Это умрет вместе со мной. Ответьте, действительно ли вы уступили Зила Антаресу в результате какого-то шантажа?

Эндомион рассмеялся, но глаза его продолжали сверлить магистра:

— Как вам это в голову пришло, Агриппа? Чем он мог шантажировать нас? Фауст не подчиняется никому, ни от кого не зависит и не обязан отчитываться перед Сообществом ни в чем. Вы знаете это не хуже меня.

Агриппа не стал поднимать вопрос о том, какими методами отвоевали предшественники Эндомиона эту пресловутую независимость. Он и сам туманно представлял себе предмет разговора.

— Я не сказал Антаресу о том, что Элинор — прямой потомок Кристиана Харриса…

— И правильно сделали, магистр. Этого во Внешнем Круге знать не нужно. Более того: задача Антареса — убедить всех, что юнец является «синтом». Иначе действия посла будут считаться преступлением по нескольким статьям их Конвенции.

Магистр промолчал. Иерарх прекрасно знал ситуацию с Элинором. Через тысячу лет создать точную копию основателя было делом почти невыполнимым. Беречь материал столь долгий срок было не под силу даже Хранителям…

Зил родился в результате многих сотен экспериментов. И результат был отличным. Генетически мальчик являлся самим Александром-Кристианом Харрисом. Да, да, можно сказать и так. Впоследствии ему был уготован пост главы Епархии, ибо политическая обстановка в Галактическом Содружестве за последние полвека стала весьма неблагоприятной. Фауст нуждался во втором Харрисе. Человек, однажды сумевший вопреки всему переломить устои, причем сделать последствия перелома благими, способен повторить то же самое и сейчас. Можно было, конечно, сидеть и ждать, когда природе самой заблагорассудится подарить фаустянам столь же харизматическую личность, как тот землянин, переживший последнюю мировую войну. Но Епархия предпочла немедленные действия. Если Всевышний позволил людям освоить способ копирования себе подобных, значит, так тому и быть.

Да, Элинор воспитывался в качестве простого монаха, вместе с такими же, как и он, мальчишками. Правда, в лучшем из монастырей планеты, под наблюдением самого Агриппы. Но в будущем его ждало управление жизнью всего Фауста, а может, и более того…

Вот потому Агриппа безуспешно ломал голову над вопросом: зачем Эндомиону понадобилось рисковать Зилом? Заподозрить светлейшего в низких помыслах магистр не мог и вырубал пагубные догадки на корню. Однако логика упорно подсказывала, что здесь не все чисто, и роль иерарха в отношениях с дипломатом Максимилианом Антаресом далеко не праведна.

— Вы сказали Антаресу, будто Зил — «синт»?

— Я ничего не говорил Антаресу, магистр. Он сам сделает так, как должно. Чему быть, того не миновать.

3. Путешествие на Эсеф

Зил никогда еще не чувствовал себя настолько одиноким.

На борту космического катера к нему подошло странное существо с черными зрачками во всю глазницу. Зил ощутил, что оно чем-то отличается от обычного человека, но чем — не понял. Создание в облегающей стан синей одежде сопроводило юношу внутрь.

Антарес встретил их в келье (потом Зил узнал, что на катерах эти помещения называются каютами).

— Здесь ты проведешь некоторое время. Если тебе будет что-то нужно, приложи палец вот к этому экрану. Тогда придет он, — посол указал все на то же невнятное существо в синем. — Если ты хочешь есть, тебе сейчас принесут.

Зил прекрасно чувствовал время. Он пропустил ужин в монастыре. По уставу, если послушник по какой-либо причине отсутствовал на трапезе, то он оставался голодным до следующего приема пищи. Но во Внешнем Круге это, кажется, не имело значения. А есть действительно хотелось.

— Если можно… — нерешительно согласился фаустянин. — И еще…

Зилу было неудобно сказать об этом чужому человеку. Но с младенчества он привык к чистоте, а после тренировки с Кваем ему не дали времени вымыться. Дождь нисколько не смыл ни землю, которой Зил вымазался во время боя, ни пот. Юноше было очень неприятно чувствовать себя грязным.

Антарес как-то догадался о потребности своего гостя. Он завел его в санитарный отсек и ушел, ничего не объяснив.

Юноша огляделся. Обилие вещей непонятного предназначения слегка пугало. Поколебавшись, он расстегнул рясу, аккуратно снял и положил ее на стул. Небрежно освободился от старой одежды, скинул нижнее белье.

Никогда до этого Элинору не доводилось увидеть свое отражение в полный рост. А здесь все было зеркальным. Зил некоторое время рассматривал себя и пытался представить, как воспримут его там, куда они летят. Очень может быть, что нормальными людьми там считаются щуплые и маленькие, как Антарес, а слишком высокий иноземец покажется им уродом. Молодой монах был куда более сообразителен, чем счел дипломат. Он мгновенно осознал, что жизненные правила обитателей Внешнего Круга очень отличны от уклада фаустян. И, сказать по чести, юноше было страшновато лететь в этот неизведанный мир…

Не менее пяти минут ушло у Элинора на то, чтобы разобраться в системе подачи воды. Здесь она текла откуда-то с потолка, да и то — если прикоснуться к красному или синему экранчику в зеркальной стенке. Зил, открывший поначалу холодную воду, из любопытства прижал палец и к красному кружочку. Вода тут же потеплела. Тело, никогда не ведавшее тепла, кроме как от керосиновой лампы, слабенькой печки в молельнях или от тонкого шерстяного одеяла в келье, покрылось мурашками. Это было необыкновенно и приятно — стоять под струями чистой теплой воды.

При выходе из кабинки с задвигающейся дверью послушник обнаружил, что его ждет все то же черноокое существо в синем. В своих конечностях человекоподобный слуга Антареса держал сверток, под прозрачной упаковкой которого угадывалась темная материя.

Существо привело Зила в пустую каюту. Оно подало сверток Элинору, сообщив, что это халат, и удалилось. Юноша дождался, когда дверь за слугой сомкнется, сдернул с бедер широкое махровое полотенце и завернулся в теплую и мягкую материю совершенно нового черного халата.

Через минуту слуга вкатил в каюту столик с несколькими тарелками и другими непривычными глазу сосудами.

Элинор заметил еще одно отличие людей из Внешнего Круга от фаустян: у господина с Эсефа и у этого непонятного существа была очень смуглая кожа. Элинор исподтишка взглянул на свою руку, словно выточенную из слоновой кости. Наверное, эту бледность в большом мире тоже сочтут ненормальным явлением…

— Приятного аппетита, господин! — протараторил слуга.

Зил проследил за тем, как створки дверей сами собой открываются и закрываются. Чудо?

Решил проверить сам. Подступил к проему — двери тотчас разошлись. Отступил назад — закрылись. Фаустянин произвел эти манипуляции еще несколько раз, потом на память пришли уроки по физике. У всех послушников была прекрасная память и способность к обучению. Элинор же, падкий на все, что касалось внешнего мира, усвоил курсы точных наук быстрее всех. Он впитывал в себя новую информацию, как впитывает сухая холстина пролитую воду.

Юноша быстро отыскал фотоэлементы и успокоился: это не чудеса, явленные врагом человеческого рода. Это обыкновенная физика. Обыкновенная? Ну да, обыкновенная…

Принесенная существом еда пахла вкусно. Так вкусно, что у голодного после тренировочного боя Элинора свело внутренности, а рот наполнился слюной. Еда была столь непохожей на ту, которую принимали в монастыре для поддержания жизнедеятельности…

Зил не знал, что из соображений осторожности, дабы не искусить с первых же мгновений непритязательного мальчишку, Антарес распорядился покормить его «чем-нибудь совсем простеньким и незамысловатым»…

Когда юноша глотнул оранжевую жидкость из прозрачного сосуда на подносе, внутри него все перевернулось. Ему захотелось просто раствориться в этом сказочном вкусе…

Зил задумчиво смотрел на тарелку. Было сильное желание облизать ее дочиста, однако он чувствовал, что за ним наблюдают. Истоков своих подозрений он определить не мог. Сенсорную чувствительность фаустянам прививали с малолетства. То же, что касалось техники, сопровождалось у молодого человека еще и неким особым ощущением в глазных яблоках — будто что-то тянуло, доставляя слабую боль. В кабинке с душем этого не было, там не подглядывали.

— Иди, — сказал Антарес биокиборгу-медику, отворачиваясь от голографической проекции, когда понял, что представления не будет: юный прохвост почувствовал слежку.

Элинор увидел на пороге еще одно существо. Так вот что отличает их от людей! Они почти не обладают коконом жизненной силы. Кокон окружал фаустян, кокон чувствовался вокруг Антареса. А вот существа-слуги казались пустыми и голыми. Появись они в монастыре, Элинор, скорее всего, прошел бы мимо них, не заметив. Но все же они двигались и разговаривали, как настоящие люди.

— По распоряжению господина Антареса я должен сделать вам несколько прививок, господин! — проквакало существо, раскладывая на тумбочке блестящие предметы.

— Зачем? — тут же спросил монах к вящему неудовольствию дипломата-наблюдателя.

— Вы будете вращаться в человеческой среде, — терпеливо пояснил биокиборг, поднимая широкий рукав халата и протирая внутренний сгиб локтя юноши каким-то белоснежным и мягким комком. В ноздри ударил резкий специфический запах. — Там, где вы находились прежде, были свои микроорганизмы, и ваш иммунитет успел к ним привыкнуть. Но теперь на вас обрушится очень много бактерий и инфекций, о которых ваш организм не имеет ни малейшего понятия. Если я не сделаю вам эти инъекции, вы сможете заболеть…

— Что значит — заболеть?

— Начать бороться с вирусами и инфекцией в ослабленном режиме организма. Это нецелесообразно и этого можно избежать.

— А что, если организм не сумеет победить в ослабленном режиме? — тут же спросил Зил, наблюдая, как инъектор прижимается к вене, едва различимой под светлой кожей, и чувствуя едва заметный укол.

— Тогда он погибнет.

Монах вскинул на медика испуганно-изумленный взгляд. Тут же на память пришли события одного сна…

— Его проткнет Желтый Всадник?

— Я несколько не понял вашего вопроса, господин. Если вас это не затруднит, повторите его в более корректной форме…

Зил догадался, что существо никогда не слышало о Желтом Всаднике, и умолк.

* * *

На другой день полета Зил ощутил недомогание. Ему все время хотелось лечь, однако он помнил, что в монастыре сейчас время бодрствования. Так бы он и боролся с собой, если бы к нему не пришел Антарес.

— Если тебе плохо, ляг. Это из-за прививки. Ты переболеешь в легкой форме — и все…

Монаху стало жутко. Однажды, когда Элинор был совсем маленьким, он от кого-то услышал, что в соседнем монастыре заболел послушник. С тех пор того заболевшего мальчика больше никто не видел. Или его забрал Желтый Всадник, или его отдали Желтому Всаднику, чтобы не заболели остальные…

— А потом? — спросил Зил, послушно ложась.

Тело болезненно дрожало, мышцы сжимались и ныли. Следом вошел медик и приложил ко лбу Зила темную пластинку. Через несколько секунд, взглянув на нее, «синт» сообщил Антаресу:

— Тридцать семь и восемь по Цельсию. С тенденцией к повышению.

— И что скажешь?

— Плохая реакция. Вялая. По прилете необходимо закрепить…

Зил дождался их ухода, закрыл в глаза и погрузился в себя. Нельзя позволить, чтобы Всадник победил…

Когда он проснулся, простыни и подушка были влажными и холодными. Одеяло, которым он укрывался, пропиталось кровью. О, господи всемогущий! Опять!..

Элинор оглядел рубец на груди. Рана уже почти затянулась. Но надо что-то сделать с испачканным бельем.

Фаустянин вскочил, сгреб простыни в охапку и ринулся в душевую. Если этот господин увидит следы, он подумает, что Элинор не справился с этой болезнью, и, чего доброго, избавится от него. Юноша совсем забыл, что видим для Антареса, как на ладони.

Едва он включил воду, в душ вбежал «синт» с большой коробкой красного цвета. Отобрав у Элинора намоченное белье, он унесся прочь, чтобы вернуться через минуту и перестелить кровать.

Монах растерянно стоял посреди каюты и не знал, что ему делать. Вскоре снова появился Антарес. Зил забился в угол, прижался к стенке, сполз и скорчился на полу, охватив руками ослабевшие колени.

— Как чувствуешь себя?

Фаустянин не ответил, молясь об одном: чтобы его не уничтожили сейчас за то, что он заболел.

— Я вижу, неплохо. Медбрат сказал, что ты чудесным способом самоисцелился. Ты действительно умеешь это делать?

Зил пожал плечами. Он действительно не знал, умеет ли самоисцеляться, потому что прежде ему этого не требовалось.

— Расскажи мне о том, почему у тебя появляется эта штука… Рана…

— Мне снится какой-то сон… Меня убивают… Если мне это снится, я просыпаюсь раненный, и вокруг всегда много крови…

— Ты не мог бы припомнить свой сон?

Юноша отрицательно покачал головой. Он помнил его во всех мелочах, но открываться этому человечку не хотел. Если он не рассказывал события сна даже своему отцу, то Антаресу не расскажет и подавно. Дипломат не внушал монаху никакого доверия.

— Ну, хорошо. Скоро будет гиперскачок. Приготовься, мы все проведем его во сне.

— Но я не хочу спать! Как же я усну?

— Об этом позаботится система.

* * *

Зил очнулся и ощутил незнакомый укол в груди. Это было связано с воспоминанием о Фаусте, о Хеала, об отце и братьях-послушниках. Ему показалось, что он никогда их больше не увидит…

Откуда-то сверху послышался голос Антареса:

— Если ты хочешь увидеть космос, то за тобой придут и проводят к обзорнику.

Элинор вскочил. Сейчас он увидит то, о чем он мечтал всю жизнь! Звезды, которые встречались ему лишь на старинных гравюрах, пятиконечные, красивые. Планеты. Черноту, не имеющую ни верха, ни низа…

И снова на пороге возник черноглазый «синт» в облегающей одежде. Он проводил Элинора к громадному прозрачному куполу — настолько прозрачному, что стекла почти не было видно, и казалось, будто ты висишь в черной пустоте.

Сердце Зила екнуло, замерло и сразу же резво заколотилось. Поскорее забиться бы в какой-нибудь угол, где есть надежные стены, потолок, пол. А здесь кажется, что диск под прозрачным куполом вот-вот оторвется от катера и вместе с людьми улетит в черную бездну. Но Элинор быстро справился с собой: ему почему-то не хотелось показывать своего страха перед маленьким человечком с въедливыми глазами.

— Ну что? — насмешливо осведомился Антарес.

Зил подошел к обзорному стеклу. Нет, они закрыты от черной бездны. И, пожалуй, надежно. Интуиция подсказала фаустянину, что этот холеный господин вряд ли стал бы рисковать своей жизнью.

— Это правда звезды? — не оглядываясь, спросил монах.

— Да.

— Они такие… маленькие… Я читал, что звезды в миллионы раз больше Фауста…

— Когда увидишь Тау — убедишься, что тебя не обманули…

Но пройдет еще некоторое время, прежде чем Зил увидит звезду, вокруг которой вращается Эсеф.

Она ослепит его своим сиянием. Элинору захочется раствориться в ее свете, как совсем недавно — во вкусе ароматного оранжевого напитка. Несколько минут он не сможет думать ни о чем — будет лишь стоять, раскинув руки и внимая в себя новый мир, теплый, до отказа насыщенный красками, звуками, жизнью.

Да, он мечтал об этом!

4. Невиданное создание

Эсеф был незначительно больше Фауста.

Потянув носом воздух незнакомой планеты, Зил учуял очень неприятный запах. Ветер доносил эту вонь волнами: иногда она исчезала.

— Проклятые пэсарты, — проворчал Антарес и раздраженно махнул рукой в сторону шевелящегося красного поля.

Присмотревшись, фаустянин обнаружил, что источником отвратительного запаха являются красно-бурые волосатые цветы, формой своей похожие на схематичные звезды. Все пять их лепестков непрестанно двигались, а внутренняя поверхность блестела, напоминая по цвету и структуре воспаленную слизистую у человека. Если кружащие над ними насекомые проявляли неосторожность, лепестки захлопывались, превращая цветок в бутон, а внутри этого бутона рождался звук, похожий на чавканье.

Элинор невольно поморщился. То, что ему удалось в свое время узнать о цветах, никак не совпадало с увиденным и услышанным. Но нужно надеяться, что это будет последним его разочарованием в мире Внешнего Круга…

Они с Антаресом быстро пересели в летательный аппарат и бесшумно поднялись в воздух. Элинор снова прижался к стеклу: он уже не так удивлялся непобедимому свету солнца и жаре, но ярко-синяя полоса, прочертившаяся вдали, привлекла его внимание. Эта полоса ширилась и, кажется, приближалась.

— Что это такое? — спросил он.

Все сильнее выгибался дугой горизонт, и синий цвет заливал теперь всю видимую поверхность планеты.

— Океан. Всемирный Океан, — сказал Антарес, считывая что-то с маленького приспособления и абсолютно не интересуясь происходящим за пределами флайера. — Так он здесь называется.

— Вода? — Элинор видел воду только в виде дождя и еще в виде речки. Но та речка была узенькой, глинисто-серого цвета.

— Так. Зил, слушай меня. Ты будешь жить в моем доме. Тебе предстоит делать то, о чем я тебе скажу. Выходить за пределы моего поместья в одиночестве я тебе запрещаю. Считай, что законы монастыря для тебя немного смягчились, а пространства — расширились. Ты должен постоянно находиться под рукой и являться по первому зову. Все понятно?

— Да, господин Антарес. А что мне нужно будет делать?

— Охранять одного… — посол замялся, окинул монаха взглядом с головы до ног, — одного человека.

Флайер опустился на землю, разрисованную ярко-белыми полосками.

Машину Антаресу подали прямо на взлетное поле. Посол затенил стекла автомобиля, чтобы назойливый свет не мешал работать. Элинор разочарованно отстранился от окна: снаружи ничего не стало видно.

Наконец автомобиль остановился. Водитель, тоже «синт», вышел наружу — открыть дверь пассажирам.

Антарес и его гость пошли по выложенной каменными плитами дороге к светлому дому в конце парка. Кругом, покачивая макушками и шумя сочно-зеленой листвой, высились незнакомые деревья.

Внезапно двери дома раскрылись, и на ступеньки выбежал народ. Элинор заметил, что все это искусственные существа — такие же, как слуги на катере, пилот флайера и водитель автомобиля Антареса. Но вот телосложение у половины этих «синтов» отличалось от привычного фаустянину. Проходя мимо них, выстроившихся вдоль дорожки и кланявшихся хозяину, послушник с любопытством разглядел одно из таких «нестандартных» созданий.

На этом «синте» было надето что-то вроде короткой, подпоясанной белым кружевным фартучком рясы очень странного фасона. Бедра существа, едва прикрытые подолом, казались шире нормальных человеческих. Но больше всего послушника удивили небольшие вставки в районе груди: под синей тканью топорщилось два холмика. Ну и мода! Элинор усмехнулся. Неужели они считают, что это красиво?

— С возвращением, господин Антарес! — наперебой говорили «синты».

— Максимилиан! С возвращением, дорогой! — вдруг раздался высокий мелодичный голос.

Элинор вздрогнул. В проеме распахнутых дверей стоял… стояло…

Юноша не понимал, кто это. Оно являлось человеком, не «синтом». При его появлении слуги замолчали, словно по команде. Оно было во всем светлом: в белых облегающих брюках и серебристо-кремовой блузке, небрежно завязанной под грудью. Под грудью?..

При ярком свете Тау тонкая узорчатая ткань просвечивала насквозь. Да и кроме этого узла блузку ничего не удерживало на теле существа. И то, что Зил принял у «синта» за нелепые вставные «холмики», у звонкоголосого чуда оказалось частью тела. Упругие, тяжелые, покачивающиеся в такт ходьбе полушария магнитили взгляд, и еще под воздушно-серебристым орнаментом одежды было видно нежно-розовые маленькие бутоны, которые…

Элинор отогнал нахлынувшую ниоткуда жаркую «волну», не позволил ей ударить в голову. А заодно привычно подавил незваную и очень сильную щекотку в паху.

Что это означает? Кто это?

Существо в полупрозрачном одеянии подпорхнуло к Антаресу, обвило золотисто-смуглыми руками шею посла и поцеловало прямо в… в губы.

— Я рад, что ты дома, дорогая, — небрежно бросил посол. — Мне сейчас нужно отлучиться. Вот тебе твой охранник. О нем я и говорил.

«Дорогая», кем бы она ни была, оглянулась и сделала вид, будто только-только заметила Элинора. Хотя юноша чувствовал, что краем глаза она не переставала изучать его с первой же секунды своего появления. Зачем ей нужно это притворство, фаустянин не понял.

Посол вправил в глаз нечто очень маленькое, тихо заговорил с кем-то невидимым и направился к дому. «Дорогая» подошла к Элинору, который теперь старался не смотреть на ее тело. Заслонившись ладошкой от солнечных лучей, поприветствовала:

— Привет, фаустянин! Муж рассказывал мне о вас, — очаровательно-нежное лицо улыбнулось, а пальчик свободной руки вскинулся вверх, к небу. — Как тебя зовут?

— Ах, да! Извините, минуточку! — Антарес выглянул из-за двери и быстро, с нетерпением, проговорил: — Это Зил Элинор, послушник из монастыря на Фаусте. Это — моя жена, Сэндэл. Да, господин Лассаль, простите… Да, хорошо… — голос удалился.

Сэндэл скорчила рожицу, показавшуюся фаустянину одновременно и смешной, и милой.

— Макси всегда так «любезен». Да ну его! — она сурово поглядела на прислугу. Тон ее стал раздраженным: — Ну, и что вы пялитесь? У вас нет дел?!

Создания тотчас разошлись в разные стороны. В тот момент, отметил Зил, красавица стала очень похожа на Антареса.

— Зил, мне очень приятно приветствовать тебя на Эсефе. Я никогда не видела живого монаха!

Зил слегка испугался: неужели ей показывали только мертвых монахов?!

— Хм, а ты, наверное, впервые видишь женщин, — продолжала щебетать Сэндэл, потом почему-то погрозила ему пальцем: — Слышала я о вас кое-что! Слышала!

Элинор подумал, что чем-то провинился перед нею, но чем — так и не понял. Сэндэл, однако, тут же улыбнулась и поманила его в дом.

— Что означает — «жена»? — тихо спросил он, входя за хозяйкой в прохладный зал.

Сэндэл пропустила его вопрос мимо ушей:

— Да, вот теперь у тебя появится работа. Ты будешь охранять меня.

— От кого? — не понял Элинор.

— Не знаю, — беззаботно ответила красавица. — Макси считает, что я нуждаюсь в охране. Наверное, боится, что у него похитят такое сокровище, как я! — ее смех был грудным и заразительным, и Зилу снова пришлось подавлять в себе незнакомые ощущения, стараясь при этом не выдать их и вежливо улыбаться в ответ. — На самом деле я и правда не знаю, Зил. Он сказал только, что самые надежные воины-охранники — это монахи Фауста. И задался целью заполучить одного из них в услужение. Вот, а им оказался ты. Чему я очень рада. Ты мне нравишься. Ты симпатичный. У вас там все такие? Ой, Мирабель, принеси нам по стакану воды с лимоном! Тебя сейчас переоденут, Зил. Какой у тебя размер одежды?

От ее беспрестанного щебета у молчаливого монаха, привыкшего к сосредоточенной тишине, кружилась голова. Никогда и никто еще не выливал на него такой поток слов в один присест.

Пока посыльный по приказу хозяйки бегал за одеждой для гостя, Сэндэл сама показала юноше дом.

— А там — бассейн. Я обожаю купаться на рассвете. А Максимилиан постоянно занят. Ах, как иногда тоскливо в этом доме! Муж говорит, что мне не стоит слишком часто отлучаться, ведь он достаточно известная личность, как и я, и этим могут воспользоваться нечистоплотные противники…

— Как? — не понял Элинор.

— Да ты что — с Фауста упал? — взвизгнула Сэндэл и сама же расхохоталась над своей шуткой. — Ну похитить меня, конечно! И шантажировать Антареса!

— Зачем?!

— О господи! — она округлила свои прекрасные глаза замечательно зеленого цвета. — Да ты совсем не от мира сего! Долго объяснять, со временем сам все поймешь! Это гостиная. Вон та картина стоит полтора миллиона кредитов… А это подарок Максимилиану от… не помню от кого, но от кого-то высокопоставленного… Теперь, когда ты здесь, мне уже ничего не страшно. Увидев тебя, я сразу поверила, что фаустяне — самые могучие охранники… — красавица игриво стиснула его плечо, оценивая крепость мышц; судя по всему, ей понравилось это прикосновение, она убрала руку не сразу. — А это кухня. Ой, Жоржик, мон шер, убери от меня к черту свою шумовку! Ты чуть не запачкал мне одежду. Да что — «простите, госпожа»?! Смотреть же нужно! Этого болвана зовут Жорж, я привезла его с Земли. Кстати, я родом с Земли, Зил. Но ты там еще не был. Это колыбель Содружества. Мы с тобой обязательно там побываем. О-ла-ла, а вот это восточная терраса! Жить ты будешь вон там — видишь домик за деревьями, увитый плющом и виноградом? Это твое жилище! Наслаждайся субтропиками! Замечаешь, какой здесь вкусный воздух? Знаешь почему? Макси приказал вытравить все чертовы пэсарты на сто миль в округе. Ты их, наверное, уже видел, эти гадостные цветочки. Мирабель, провались ты пропадом, где тебя носит?! Где наша вода? А, ты здесь… Держи, Зил. Что? Ах, ну да! Зил, там уже принесли вещи. Иди, переоденься.

Новая одежда представляла собой узкие брюки из черной кожи и плотную черную рубашку. Зил подумал, что в этом ему будет еще жарче, нежели в рясе, но «синт», принесший ему вещи, показал, как пользоваться терморегулятором. Туфли поначалу немного жали, а потом ноги привыкли. Одним словом, нынешнее одеяние было довольно удобным, хотя изменило монаха почти до неузнаваемости. Зил связал волосы на затылке своей старой льняной тесемкой и в таком виде пришел к хозяйке.

Сэндэл даже защелкала языком от удовольствия:

— Эти мегеры обзавидуются, когда увидят моего телохранителя! Повернись-ка! Боже, как ты красив!

«Синты» стояли в стороне с безучастным видом. Но умей Зил уже тогда входить в эмпатическую связь с искусственными существами, он прочувствовал бы в их сознании жалость. К нему. Полуроботы, призванные служить Антаресу, терпеть не могли свою вздорную хозяйку. А бедный новенький, фаустянин, казался им дрессированной собачонкой, которую Сэндэл заставляла сейчас скакать на задних лапках и делать пируэты. Может, и хорошо, что Элинор не умел тогда читать в душах? Кто знает, смог бы он адаптироваться в противном случае?

Хозяйка включила музыку, а потом, подхватив гостя под руки, закружила с ним в просторном зале.

— Ты умеешь танцевать? Да не бойся, это просто! Прижми меня к себе покрепче! Вот так. Руку сюда! Эту — нет! Эту сюда, возьми мою в ладонь! Вот так! Теперь слушай ритм и… О, да тебя и не нужно учить! Откуда ты взялся, такой способный? — изумлялась Сэндэл, замечая, с какой легкостью тот вошел в ритм мелодии и подстроился под партнершу.

Элинору приходилось подавлять в себе какие-то приятные, но доставляющие беспокойство импульсы. И если раньше они являлись спонтанно (наставники без труда обучили послушника справляться со смутными желаниями), то теперь горячие волны накатывали, стоило Сэндэл прижаться к нему плотнее или повернуться так, что в разрезе блузки показывалась обнаженной ее полная грудь, верхушки-«бутоны» которой с каждой секундой становились все меньше, острее и грубее.

— По тебе ни за что не заподозришь, что ты не человек! — прерывисто выдохнула она в ухо фаустянину.

Элинора словно чем-то ударило с размаха, он даже слегка пошатнулся.

— А кто же я? — переспросил юноша, останавливаясь.

— Ну, если учитывать положения Конвенции, то, будь ты человеком, Максимилиан не стал бы связываться с Агриппой и не привез бы тебя на такую службу. Неприятности ему не нужны. Отсюда я делаю вывод, что ты — не-человек. Но очень, очень похож! Не сомневайся! Никто никогда и не подумает…

— Так кто же я, если не человек? — настаивал Зил, не веря своим ушам и не поддаваясь больше на ее нетерпеливые призывы продолжить танец.

В монастыре им однажды говорили, что люди из Внешнего Круга держат у себя в услужении роботов и полуроботов. «Синтов». Но то, что сами послушники также не являются людьми в полном смысле этого слова, Элинор услышал впервые.

— Как — кто?! Ты — биоробот. Искусственно выращенное существо. Созданное нами, людьми. Когда-то, в ранней юности, я даже писала об этом книгу. Правда, издавать ее не стала: она слишком наивна… Там один робот влюбился в настоящую девушку, она в него тоже, но окружающие были против их любви, и героям пришлось расстаться. В общем, сопли и слезы! Но я и сейчас иногда… Что с тобой?!

Юноша отшатнулся от нее. Это не может… соответствовать истине! Да, он родился на Фаусте, да, очень далеко отсюда… Да, там не было таких, как она… Но это ведь не может значить, что он — такой же, как эти странные создания, не отдающие или почти не отдающие жизненной энергии в пространство!

— Я… Мне… — пятясь, пробормотал он. — Я приду, скоро приду… Мне нужно… одному побыть…

— Смотри, не заблудись в доме! — рассмеялась хозяйка и повела плечом: — Хм! Все такие чувствительные — слова не скажи! Куда деваться!

Элинор со всех ног кинулся вверх по ступенькам. В тот момент ему казалось, что он дома, в монастыре, что сейчас бежит в свою келью, что он спрячется там от этого страшного известия, потом проснется — и ничего этого не будет. Все окажется мороком.

Он ткнулся в глухую стену — в том месте, где в Хеала был поворот направо, в крыло с кельями мастеров посоха…

— Я не хочу! — прошептал фаустянин, хлопнув ладонями по мраморной облицовке стены. — Зачем? Я человек… Я ведь человек… — он прижался лбом к вытягивающей тепло серой плите. — Я не хочу так…

Зил просидел у стены допоздна — пока не вернулся хозяин и пока Сэндэл не вспомнила, что глупый мальчишка-биоробот куда-то запропастился еще днем. Весь дом по приказу господ бросился на поиски Элинора.

Его привели и доложили Антаресу, где он был.

— Хорошо, — сухо кивнул посол. — Всем разойтись. Через полчаса я хотел бы ужинать. Дорогая, ты показала гостю наш дом?

— Да, Максимилиан. Я вас покину. Встретимся за ужином, — она отделалась поцелуем и легко взбежала по ступенькам наверх.

Элинор был спокоен. Он чувствовал внутри себя такую же глухую серую стену, какая перекрыла ему путь в родную келью.

— Тебе все понравилось здесь, Зил? — по-деловому спросил Антарес.

— Да… Господин.

Посол улыбнулся:

— Что ж, я вижу, ты хорошо вписался в обстановку. Ну, разве только волосы у тебя светлее: у меня здесь в основном красное дерево… — он тоже, как и Сэндэл, хохотнул над своей остротой. — Наверное, в вас воспитали недюжинные способности к адаптации, верно? Тебе показали твою комнату? Ай! Конечно, нет! Ты ведь будешь жить в восточной пристройке, с той стороны бассейна! Там еще не все подготовлено, но я потороплю с этим… Почему ты молчишь?

— Я не молчу… Господин. Я слушаю вас.

— Верно. Не перебивай, когда я говорю — и мы с тобой поладим, — здесь, по сценарию, дипломат позволил себе теплый тон. — Ужин будет в столовой, через полчаса.

Элинор вышел на улицу и долго, обняв колени, сидел у бассейна, глядя на кристально-чистую голубую воду.

— Привет! — тихонько сказала Мирабель, та самая служанка, которая приносила им с Элинором воду, и на примере которой он впервые узнал, как выглядят женщины. «Синт» присела на корточки, положила руку ему на спину. — Тебя зовут ужинать.

Зил кивнул и поплелся к дому. Ему казалось, что кокон жизни, прежде окружавший его тело, теперь погас.

— Элинор! — окликнула его Мирабель.

Он оглянулся. Служанка догнала его и снова погладила по спине:

— Не становись таким, как они. Ладно?

И быстро-быстро убежала по боковой дорожке, скрывшись за кустами.

Хозяин и хозяйка чинно сидели за столом. Элинор уловил на себе скучающий взгляд жены посла.

— Ну вот, уже лучше! — одобрил его смиренный вид Антарес. — Присаживайся, где тебе нравится.

Зил уселся напротив него, через весь стол. Сэндэл загадочно улыбнулась и что-то шепнула на ухо мужу. Антарес слегка махнул рукой.

— За ваш прилет! — женщина подняла стеклянный сосуд с каким-то темно-бордовым соком.

Элинор, не зная, что делать дальше, держал сосуд в руке. Сэндэл зачем-то звякнула краешком своего стакана о краешек стакана мужа. Антарес символически двинул сосудом в сторону Элинора и пригубил сок.

Зил решил поступить по его примеру и глотнул напиток. Рот обожгло, горячая волна — такая же, как при первой встрече с Сэндэл, ударила из горла куда-то в нос, перебила дыхание, ужалила — почти до слез. Похоже, этот сок перебродил на жаре.

Звонкий смех хозяйки дома привел юношу в чувство.

— Неужели монахи никогда не пробовали вина, дорогой?! По истории, они были отменными бражниками!

— Это по нашей истории, милая. Не забывай и не пытайся провести параллели. Священники Фауста сотворили на своей планете почти утопическое общество, не знающее бунтов и революций, не знакомое с пороками цивилизаций… Не будь у меня так много обязанностей, я ушел бы в монахи на их землю…

Сэндэл снова расхохоталась:

— А тебе пошла бы его ряса, милый! Зил, вы разрешите потом Максимилиану примерить вашу прежнюю одежду? Я хотела бы взглянуть.

От Элинора не ускользнуло, что посол слегка-слегка поморщился. Так, будто в его присутствии кто-то проявил удивительную глупость, но показывать своего настоящего отношения к этому нельзя.

Под конец ужина, когда вокруг засуетилась прислуга, Сэндэл сказала:

— Максимилиан, может быть, мы познакомим нашего гостя с историей цивилизации Земли? Все-таки мы с тобой земляне, мне и самой интересно было бы окунуться в прошлое…

Посол, подбирая очень корректные и вежливые фразы, сказал, что ему хотелось бы отдохнуть, и если ей так непременно этого хочется, то он не против — в том случае, если она займет Элинора сама. Затем он сложил салфетку и удалился.

— Пойдем, Зил, — сказала она, вставая. — Ты успокоился? Ну что ж поделать — это наш с тобой крест. Думаешь, я сильно радовалась, когда узнала, что мое призвание — быть писателем? Это тяжкая ответственность! Но мы родились такими, какими родились. Ты ведь не виноват, что родился «синтом»!

Юноша заметил, что к вечеру она переоделась и по-другому причесала свои волосы. Еще ему показалось, что цвет глаз Сэндэл изменился: из ярко-зеленых они стали карими. На ней была одежда, похожая на тесную рясу (ему больше не с чем было сравнивать гардероб здешних жительниц). Только на подоле этой «рясы», сбоку, обнажая при ходьбе загорелую стройную ножку, был сделан высокий разрез.

Красавица привела фаустянина в зал и активировала голограмму — Элинор уже видел такие чудеса на катере во время полета. Картинка оживала, мерещилось даже, что ее можно потрогать рукой. Иногда появлялся запах.

— Я загружу Всемирную Историю. Вам ведь не рассказывали?

Зил покачал головой. Он узнал о том, почему не рассказывали, несколько минут спустя. Как излагать историю мира, выбрасывая из нее упоминания о женщинах? А понятие «женщина» на Фаусте было табуировано.

В глазах слегка защекотало.

И тут безжизненная голографическая заставка сменилась яркими картинками. Они выглядели объемно, но это были не оригиналы, а изображения. До глубокой ночи Сэндэл демонстрировала Зилу историю Земли — историю той планеты, с которой они с Антаресом прилетели на Эсеф. Голова юноши пошла кругом. Он впитывал все, что было в этой машине, в тысячу раз быстрее, чем говорила Сэндэл, комментируя то или иное событие. И при этом все больше ощущал пресыщенность мозга, усталость, желание закрыть глаза или даже уснуть.

— Почему все войны, которые были у вас — несправедливы? — вдруг спросил он. — Ведь никто не заставлял один народ нападать на другой…

— Это политика, Зил. Очень запутанная штука. О ней тебе гораздо лучше послушать господина Антареса, это его епархия, а не моя…

— Политика заставляла людей делать друг другу зло?

— Ну, они это делали не со зла. Просто… так нужно. Если бы этого не было, не было бы нас…

— Вообще?!

— Таких, какие мы есть. И зачем спорить о том, что уже случилось? История — это летопись, которую не изменишь… К тому же, не все войны были несправедливыми. Были и освободительные войны.

— Они освободительные только с одной стороны. С противоположной они захватнические, ведь так? — ни на секунду не задумавшись, уточнил Элинор.

— Так надо! Пойми это и прими! Ты ведь знаешь Библию? Был такой человек, который своей жертвой раз и навсегда перечеркнул людские грехи, — Сэндэл испытующе заглянула ему в лицо.

Элинору не захотелось касаться Его имени в этом разговоре:

— Но ведь вы почти уничтожили друг друга тысячу лет назад! Это тоже так надо?

— Зато теперь у нас есть аннигиляционный ген. А если бы не было Завершающей, то мы по-прежнему имели бы возможность убивать друг друга…

— Что такое — «аннигиляционный ген»?

— Тебе и об этом не рассказывали? О, боже правый, чем же вы вообще там занимались на своем Фаусте?! Псалмы пели целыми днями, что ли?! — и Сэндэл терпеливо рассказала юноше о гене, который лишал одного человека возможности убивать другого.

Зил внимательно выслушал ее.

— Но у нас ничего такого не рассказывали. Однажды, по несчастной случайности, один послушник во время поединка на пустыре убил другого — слегка не рассчитал удар или думал, что тот увернется, блокирует… Редко-редко, но у нас такое происходит… И убийца не рассыпался на атомы. Его куда-то увезли, но он все это время был жив. Я слышал о нем и потом. Правда, до конца жизни ему не быть наставником, но ведь он не аннигилировал… Кажется, он до сих пор работает при Пенитенциарии…

— Это ваша фаустянская тюрьма?

— Да.

Сэндэл долго смотрела на Элинора. Потом решилась и заговорила:

— Тот твой… соотечественник… не аннигилировал потому, что у вас, фаустян, такого гена нет…

— Почему?

— Так захотели ваши создатели. Из вас, насколько мне известно, готовят воинов этой… веры… А воин должен убивать. Кстати, вот тебе ответ на вопрос о несправедливости войн. И зря Максимилиан считает ваше фаустянское общество таким уж идеальным — в идеальном обществе не готовят потенциальных убийц.

— Мне никто не говорил, что я буду убивать. Может быть, вы не так поняли это, Сэндэл… — слово сладко прозвучало на губах. Зил впервые за весь день решился назвать ее по имени.

— Я все правильно поняла. Мы засиделись, уже очень поздно. Анджелина или Мирабель проводят тебя в твою пристройку, они уже все приготовили… Кстати, обращайся, пожалуйста, ко мне на «ты». Я всего-то на пять лет старше тебя!

Элинор кивнул и повернулся к бесшумно возникшим у двери женщинам-«синтам».

Мозг послушника нашел лазейку: чувствовать себя не-человеком неприятно, однако же, компенсацией служило то, что у него, фаустянина Зила Элинора, был выбор. Это не означало, будто Зилу понравилась мысль об убийстве. Просто приятно сознавать простую истину: в случае чего ты сможешь выбирать.

* * *

— О, боже мой! Как я сегодня устала! — посетовала Сэндэл, поднимаясь в спальню и на ходу вынимая из ушей изумрудные серьги.

Антарес отложил газету на одеяло и не без интереса уточнил:

— Ну, как тебе наш юный друг?

— Он неглуп. Все схватывает налету…

— А главное, дорогая, главное?!

— Макси, по-моему, ты извращенец!

— О, и еще какой! Кстати, ты совершенно зря ляпнула ему о его происхождении. Это вышибло парня из колеи и подпортило романтичность момента.

— Ты не говорил, что я не должна этого делать.

— Забудь, чепуха. Пусть сразу знает свое место… Так и что? Он тебя заводит? Можешь не отрицать: заводит. Я видел, что с тобой творилось, когда ты им вертела! Ты была готова прыгнуть с ним в постель прямо после этого вашего… т-танца. Гм!

— Снова шпионишь за мной? Ой, и перебью я все твои «Видеоайзы», черт побери!

— Попробуй. И не надо так возмущаться: нам и нужно, чтобы он чувствовал эти твои флюиды. Но только будь добра, помучай его подольше, раззадорь. Он должен прикипеть к тебе…

— Тьфу! Ты говоришь об этом, как о случке двух…

— Да прекрати! Не утрируй, дорогая! Это важно для пользы дела. Кроме того, я твержу не только о физиологической стороне дела. Для мужчины, пусть это даже его первый опыт, пустой секс — ничто. Привари его к себе сердцем и душой, вот тогда ты поймешь, что такое святая преданность неиспорченного дурачка. Любовь, любовь, а не секс — это то, чем твои предшественницы испокон веков управляли нами. Весь мир держится сама знаешь на чем…

Сэндэл набросила на себя полупрозрачный сиреневый пеньюар, вскарабкалась на кровать и села на ноги мужа поверх одеяла:

— Макси! Я уже не могу терпеть! Ну пожалей меня! — она замурлыкала и стала ластиться к Антаресу, шепча всякие глупости и постанывая. — У меня уже в печенках сидят эти разговоры о фаллических культах и прочем дерьме! Я хочу этого в реале! Вспомни древнюю пословицу: соловья баснями не кормят!

— Сэндэл! Немедленно прекрати! Запомни: он чует все! Твой голод — это крючок, на который ты поймаешь его тем скорее и крепче, чем будешь хотеть с ним близости сама. Хотеть искренне! Только тогда он будет готов ради тебя на любое безумие…

— Но я не могу хотеть близости с «синтом»!

— Угу, я видел!

— На это я могу сказать одно: тогда он не «синт»! Я же не извращенка, чтобы меня интересовал мужчина-биоробот!

— Мне еще раз повторить рассказ о мастерстве создателей Зила, или вспомнишь самостоятельно?

— Мне не верится. Ну скажи правду: он не «синтетика»?

— Иди к черту, дорогая, — мило улыбнулся Антарес. — Я хочу спать. Не желаешь присоединиться?

— Иди туда же, дорогой!

— Я куплю тебе обезьянку, чтобы ты не скучала.

Это была их семейная шутка. Когда Максимилиан хотел, чтобы жена оставила его в покое, он обещал купить ей обезьянку.

Антарес ничего не добавил и отошел ко сну. Сэндэл угрюмо посмотрела на немую спину супруга, приказала системе погасить свет и, отодвинувшись, погладила ладонью свою крепкую, идеально слепленную хирургами-пластиками грудь. В памяти возник мальчишка-фаустянин — живой, искренний, настоящий. Не то, что Максимилиан и его фальшивое окружение!

Грудь налилась жаром, истома дрожью покатилась от сердца к животу. Молодая женщина тихонько застонала и прогнулась, слегка раздвигая ноги. Пальцы ее заскользили вниз по телу, догоняя мучительно-сладкую волну. Горячая кожа покрылась испариной…

Внимая тихим вздохам и всхлипам, что издавала супруга у него за спиной, «спящий» дипломат ухмыльнулся. Но, конечно, в темноте этого не зафиксирует даже система слежения.

Погасив в подушке последний стон, Сэндэл бессильно уронила руку на матрас, пружинисто отвернулась от Антареса и уснула.

5. Эксперимент

Директор орвиллского института физики, академик Ивен Азмол, завершила свой доклад, как обычно. То есть, залпом выпила приготовленный стакан воды.

— Очень хорошо, — Антарес взглянул на часы. — Значит, через неделю проведем испытание. С моей стороны все готово.

— Вы, господин А-а-антарес, наш-шли добровольца? — воодушевилась госпожа Азмол.

Всегда, стоило директору вот так воодушевиться, у нее появлялось заметное заикание. Во всем остальном она была безупречна. Хотя, к сожалению, очень немолода. Дипломат не желал признаться даже самому себе, что питает к Ивен слабость почти амурного характера. Жаль, опоздал родиться лет на двадцать. А вот мезальянсов Антарес не признавал. Таким образом, Ивен была единственной женщиной, способной устроить привередливого политика во всех отношениях. Да только годилась она ему в матери.

— Да, госпожа Азмол, нашли мы добровольца. Только он еще не знает о том, что он доброволец, — Максимилиану нравилось шутливо подтрунивать над нею: академик начинала так забавно переживать, но никогда на него не обижалась.

На этот раз Азмол нахмурилась. Казалось, даже ее голограмма потускнела и помрачнела:

— Как — не з-знает?! Мы не можем обходиться так д-даже с «с-с-синтами»! Это… негуманно. Он должен знать, на что идет, у него д… — (тут она подавилась воздухом и, по-рыбьи беспомощно открывая рот, долго собиралась с силами, чтобы закончить фразу.) — …д-должен быть выбор!

Выбор… Антарес усмехнулся. Он прекрасно читал мысли в человеческих глазах, даже если это была трансляция отслеживающей системы. Просматривая три дня назад запись общения жены с будущим «добровольцем», посол угадал настроение Элинора. Узнав о том, что не имеет аннигиляционного гена, мальчишка явно ощутил свое превосходство над «простыми смертными». Великолепная черта! И, кстати, еще одна зацепка.

Главное — подарить тому, кого намереваешься использовать, иллюзию свободы. Повернуть все так, будто тот выбирает сам. Затем у парня включится тщеславие, гордыня, жажда жить красиво, эксплуатируя свои неординарные способности…

Все по плану. С местными этот номер не прошел бы, а вот с наивным фаустянином прокатит как нельзя лучше. Кусок глины — лепи, что хочешь.

— Не беспокойтесь, Ивен. С «синтом» мы разберемся. У вас все?

Азмол пролепетала что-то невразумительное. Расценив это как согласие, Антарес наскоро попрощался и отключил связь.

— Ну-с, полюбуемся!

Он включил записи и с удовольствием расположился в комфортном кресле.

Сэндэл веселилась на всю катушку. Она повсюду таскала за собой своего «телохранителя»: на вечеринки, на встречи с почитателями ее книжонок, даже в магазины. Молодец девчонка, поняла все-таки, что брать нахрапом такого, как этот монашек, не стоит. И вела теперь с ним очень тонкую игру. Легкие прикосновения как бы невзначай, смущенные взгляды исподтишка, звонкий чувственный смех… Антарес даже не догадывался, что и ей не чужд лицедейский талант. Охотясь за ним самим, она была более прямолинейна и получила, что хотела. А от посла она хотела чего угодно, только не любви. Что загадала, то и обрела. Только вот расплатиться за удобства он ее заставит, и с большими процентами…

Успехи налицо! Наедине с хозяйкой фаустянин едва сдерживает нормальные человеческие инстинкты. Прошло всего-то три дня, а мальчишка уже теряет голову. Он, конечно, и не подозревает, что красота Сэндэл сродни красоте женщин-«синтов»: подаренного природой в ее теле не осталось и десяти процентов. Хотя черт его знает, может, Элинор в точности так же реагировал бы на нее настоящую. Это ведь была первая женщина, которую он увидел в своей жизни…

Вот вчерашняя запись. Сэндэл привела парня в домашнюю библиотеку и завалила книгами, рекомендуя почитать «и это, и то, и еще, пожалуй, вот это». Хм! А мальчишку-то потянуло не на дешевые романчики. Проходя мимо стеллажей с монографиями по естествознанию, он отчетливо косился на литературу по медицине. Сначала Антарес принял его интерес соответственно ситуации: дитятке захотелось узнать, что у девочек между ножек. Но один из вопросов Элинора заставил его сначала усомниться, а потом и вовсе отмести мысль о низменных порывах юнца.

— А где можно найти что-нибудь о Желтом Всаднике? — тихонько, думая, что это не будет зафиксировано сверхчувствительной системой слежения, спросил Элинор.

Сэндэл удивленно оглянулась на него и задвинула вынутую было книгу на место:

— О ком?!

— О Желтом Всаднике. Который убивает медленно, изнутри…

Женщина непонятливо помотала головой. Фаустянин смешался и пробормотал что-то о прививках, которые ему сделали на катере и — повторно — по прилете. Антарес приподнял бровь. Да он, никак, толкует о болезнях! Надо же! Такая образность — да в мозгу этого затурканного малолетнего святоши?!

Сэндэл так и не поняла, о чем ее спросили. Элинор попросил разрешения взять еще несколько книг, которые выбрал уже сам. Не слишком-то довольная, писательница уступила.

Антарес из любопытства просмотрел (о, разумеется, в быстром режиме!) ночную запись в комнате фаустянина. Борясь с собой, юноша послушно прочел то, что ему порекомендовала хозяйка. А читал он, надо сказать, с завидной скоростью, буквально проглатывая страницу за страницей. Далеко пойдет… если выживет.

Отложив последний прочитанный романчик, Элинор с явным облегчением потянулся, немного полежал с закрытыми глазами и схватил том медицинской энциклопедии. Все книги в доме Антареса были отпечатаны на Колумбе, если не считать пары сотен тех, что Сэндэл прихватила сюда с Земли. Энциклопедию издали на Земле.

Фаустянин прочел ее не менее быстро. Но, в отличие от прежних книг, он время от времени возвращался к уже изученному, сверялся, что-то выписывал. Хм! Презабавный экземплярчик. В смысле — Элинор.

И лишь когда в комнате стало светлеть, мальчишка устало повалился на постель и заснул, как убитый. Дипломат покачал головой. Сэндэл не справится с возложенными на нее задачами. За одну ночь фаустянин переплюнул ее в познаниях, не иначе… Еще несколько «уроков» — и юнец уже никогда не будет заглядывать в рот своей хозяйке в надежде получить откровение. Да, продешевила женушка! Если хочешь овладеть душой человека, нельзя ей, этой душе, позволить выйти из потемок! Не говоря уж о разуме. Ну что ж, пусть теперь делит его с наукой. Будем жать на физиологию.

— Знал бы, что ты, гаденыш, таким умным окажешься — настоял бы на этом… как его?.. на лысом, короче.

Посмотрим, как эта дура выкрутится сегодня, когда монашек начнет задавать ей провокационные вопросы, на которые она априори не сможет ответить!

К изумлению посла, Элинор вовсе не стал делиться с Сэндэл впечатлениями о прочитанном в энциклопедии. Он довольно вяло поговорил с нею насчет романов и ушел в себя. Антарес тяжко вздохнул. Как бы не пришлось ставить крест на главном — ради чего, собственно, фаустянин, не имевший гена аннигиляции, и был привезен на Эсеф. Да, недаром в средневековье Земли коллеги Элинора рьяно сжигали книги на кострах! Этих ребят тоже можно понять…

Дипломат уже хотел отключить трансляцию и плюнуть (пусть идет себе, как идет, в следующий раз использовать идиотку не буду, найдем кого поумнее!), как вдруг понял, что жена тоже не промах и решила одним ходом слопать сразу две шашки «противника».

Заявив, что намерена отправиться на пляж, Сэндэл сухим тоном приказала своему новому охраннику сопровождать ее. Элинор с готовностью склонил голову.

По дороге они почти не разговаривали. Фаустянин прислушивался к щебету птиц в кронах деревьев и с легким нетерпением глядел вдаль, ожидая вскоре увидеть так поразившее его по прилете море Эсефа. Если он и посматривал на Сэндэл, то лишь через призму своих невысказанных дум. А та все чаще прикусывала губу и многообещающе прищуривала глаз.

— Давай, детка, давай! — пробормотал Антарес так, будто наблюдал не за какой-то банальной парочкой, а болел за любимую команду на трансляции всегалактического футбольного матча.

Прежний (и нужный!) интерес в Элиноре проснулся вновь, когда на пустынном пляже Сэндэл сбросила платье и осталась чуть ли не в костюме прародительницы человеческого рода. Потому как назвать купальником те тряпочки, что слегка прикрывали соски ее аппетитной груди и треугольничек темных волос внизу лобка, было невозможно. Трелистник, на картинах Эпохи Возрождения прячущий причинные места канонизованных перволюдей, в данном случае можно было бы причислить к рангу «целомудреннейшей из одежд».

Ловко сорвав заколку, Сэндэл разметала по спине свои сотню раз перекрашенные, но по-прежнему густые и блестящие (чего не сделают парикмахеры за хорошие деньги?) волосы.

— Пойдем? — спросила она Элинора.

Тот смутился, покачал головой и поспешно сел на краешек шезлонга. Уговаривать мальчишку Сэндэл не стала. Он проводил ее взглядом.

— Ну давай уже, детка, не томи! — почти стонал Максимилиан, потирая руки.

И вот, нырнув, Сэндэл задержалась под водой подольше. Антарес заметил, что парень тут же сделал стойку, будто хороший гончий пес. Ай, молодец! Оба молодцы! И суфлировать не надо, на импровизации выехали!

Голова жены показалась на поверхности. Раздался крик:

— Эл! — (она уже на второй день знакомства стала называть фаустянина Элом.) — Эл! На помощь!

И Сэндэл снова нырнула. Ну, плавает-то она как рыба, хотя сыграно довольно талантливо. Испуг ей удалось сымитировать даже на более тонком уровне.

Элинор не размышлял ни мгновения. Притом зная (как знал и Антарес), что не умеет плавать. Сбросив туфли, он кинулся в воду. На чем он выплыл — на инстинкте, на рефлексе, на страхе — неважно. Однако он смог не только добраться до пускающей пузыри хозяйки, но и выволочь ее на берег.

— Боже мой! — рыдала она, ухватившись за щиколотку, и вдохновенно врала. — Я за что-то зацепилась, Эл! Я повредила ногу! О господи, как больно! А-а-а! Боже мой!

— Сэндэл! Сэндэл! — уговаривал фаустянин, пытаясь остановить ее возню на песке. — Позвольте мне посмотреть вашу ногу.

— Ты что — врач? А-а-а! — и она опять повалилась в обнимку со своей ногой.

На его лице проступили жалость и сострадание. Ага! Ага! Дорогая, ты в дамках! Умница, он уже твой! Только по-настоящему влюбленный может так сочувствовать объекту своей любви.

Хм… И только потенциальный врач может с таким хладнокровием стараться облегчить муки пациента…

— Вы только растянули ее, Сэндэл, — ощупав ее щиколотку, сказал юноша. — Мне кажется, там нет перелома. Но вы порезали ступню, — он протянул руку и показал кровь на пальцах. — Сейчас.

Элинор выхватил из кармана носовой платок, отжал его и приложил к порезу. Сэндэл изумленно наблюдала за его действиями.

— Это ты в книге вычитал? — тихо спросила она, кося глазом в сторону «мухи»-«Видеоайза», которая, как ей было известно, притаилась на стволе ближайшего дерева.

И не надейся, дорогая! При желании я могу включить программу, распознающую слова по губам. Но тут она не требуется, вас слышно великолепно, как на сцене. Лицедействуйте, друзья мои, лицедействуйте!

— Нет. Нас учили… в Хеала. Во время тренировок иногда случаются травмы… Мы должны уметь сами распознавать их, усмирять боль, останавливать кровь. Вот, видите, перестала…

— Ты весь вымок. Из-за меня, — Сэндэл будто бы с нечаянной нежностью коснулась его щеки, но быстро отдернула руку.

Парень заметил ее жест и снова чуть-чуть смутился.

— Сними одежду, положи на шезлонг. Высохнет махом, — посоветовала она, — Только расправь.

— Вас надо показать доктору, — возразил Элинор, легко подхватил ее на руки и понес к дому.

Сэндэл обвила руками его шею и, почти угадав точное местоположение «Видеоайза», показала в объектив кончик языка.

Ай да стерва! Ай да умница! Зная, что его не видит никто, Антарес шлепнул себя по коленке и рассмеялся. Но тут же протянул руку к сенсору, вызвал по другому каналу «синта»-медика, отдал нужные распоряжения. У госпожи должен «нащупаться» легкий вывих и растяжение связок. Но так, чтобы максимум неделя ограниченной подвижности. Пусть похромает, стерва!

На второй голограмме разворачивался целый спектакль. Сэндэл осторожно опустила голову на плечо Элинору и слегка задела губами его шею. И даже несмотря на свою главную цель — как можно скорее облегчить ее муки — фаустянин почувствовал этот случайный «поцелуй». Но, конечно же, внутренне заметался в догадках и сомнениях.

Ничего, малыш, в эту неделю у тебя будут дела поважнее, чем борьба с собой в желании забраться под юбку жене хозяина!

* * *

Несмотря на заверения доктора в том, что нога Сэндэл ранена совсем несерьезно, Зил переживал за хозяйку. Он пытался уверить себя, что это нормально — так переживать. Все-таки господин Антарес доверил ему жизнь и здоровье супруги, а он, охранник, получается, недоглядел. Дипломат сухо высказал ему свое недовольство, но Элинор почти не обратил на это внимания. Ему было больно за Сэндэл — так, будто бы это он сам повредил ногу. И сильно ныло то место в груди, где после снов о Желтом Всаднике у него оказывалась рана.

— Не переживай! — смягчил свой приговор Антарес уже на следующий день, поймав бывшего монаха безо всякого дела околачивающимся по парку.

— Я не переживаю! — закрылся от него юноша.

Он не хотел показать враждебности, но это незнакомое чувство терзало фаустянина с той же силой, с какой крепло другое. К Сэндэл.

Максимилиан с усмешкой приказал ему переодеться для поездки в научный центр Орвилла.

— И поторопись, нас уже ждут.

Не задавая лишних вопросов, Элинор пошел к себе и обнаружил на вешалке костюм, очень напоминающий тот, в каком частенько видел хозяина. Разве только на фаустянине эта одежда смотрелась совсем по-другому. Судя по восхищенному взгляду «синта» Мирабель, явившейся убраться в его пристройке, гораздо лучше.

Центр Орвилла оказался очень беспокойной территорией. Все небо заливали вспышки голографических таблоидов: биржевая информация, банковские сводки, реклама, политические новости… У Элинора появилось ощущение, что он попал в преисподнюю. Да, да, именно таким он воображал себе ад — где невозможно уединиться, где все чужеродное так и лезет в твое личное пространство, и даже если зажмуриться, заткнуть уши — не спасешься…

Они с Антаресом приехали в большое здание с множеством дверей, коридоров и переходов. Их окружило не менее десятка людей, и все относились к послу с явным почтением.

За один этот день Элинор много раз услышал слова «прототип устройства» и «эксперимент». Он чувствовал, что ему вот-вот предстоит какое-то испытание. Было видно, что эти люди, ученые, не совсем уверены в положительном исходе эксперимента.

— Будем готовить, будем инструктировать! — поглядывая на своего молодого спутника, сказал Антарес в конце встречи.

— Господи, совсем ж-же еще реб-бенок! — чуть заикаясь, проговорила приятная пожилая женщина и слегка погладила фаустянина по плечу.

— Он «синт», доктор Азмол! — усмехнулся посол, но женщина тут же вскинулась:

— По-в-в-вашему, «синт» не может быть ребенком?

— Хорошо, хорошо, доктор. Как скажете. Давайте-ка назначим испытание… скажем, на один из ближайших выходных?

— Юноша, — госпожа Азмол решительно повернулась к Элинору, — я д-должна вас п-предупредить… Как я вижу, до м-меня этого не с-сделали. Вы м-можете п-погибнуть в этом эксп-п-перименте. Отдаете ли в-вы с-себе в том отчет?

Элинор беспомощно взглянул на Антареса, на чужих людей. Выжидая, посол тонко и в то же время едко улыбался. Не зря ведь Сэндэл вчера вечером похвалила охранника, сказав, что любит смелых и отчаянных людей. Таких, кто бросается очертя голову в неизвестность. Даже не умея плавать. Кажется, малыш сейчас вспомнит ее слова. Любовь — это такая дрянь, находясь под воздействием которой пройдешь с завязанными глазами по ниточке над пропастью…

Не получив никакого ответа со стороны, Зил медленно кивнул. Доктор схватилась за сердце:

— И вы согласны с ус-словиями?

Он еще раз кивнул.

Ивен Азмол резко развернулась и ушла из кабинета.

— Молодец! — сказал Антарес уже в машине. — Я думаю, из тебя получится отличный телохранитель для моей жены!

Элинор взглянул на него исподлобья и не ответил.

— Смелый, отчаянный, отважный!..

Дипломат лил елей чуть ли не всю дорогу. Но с каждым его новым словом фаустянин становился все мрачнее.

Отвага отвагой, а жить хочется даже «синтам», посмеивался про себя Антарес.

* * *

Накануне «дня эксперимента» Зил не мог уснуть. Он почувствовал, что хозяин снизошел до того, чтобы отключить слежку и дать ему хотя бы на несколько часов расслабиться по-настоящему. В одной из недавно прочитанных исторических книг Элинор нашел описание того, как поступали с приговоренными к смертной казни на Земле. В последнюю ночь о них словно забывали. Стражники не являлись избивать заключенного, священник, исповедав смертника, торопился уйти, и человек оставался один на один с самим собой. Назавтра ему предложат последнее слово, какое-нибудь простенькое желание…

…Рано утром, еще до восхода Тау, фаустянин выбрался из дома и побрел к бассейну. Меньше всего он ожидал увидеть там Сэндэл, которая в задумчивости сидела на мраморном бортике и смотрела в воду.

— А, это ты… — она слегка покачала ногами, тревожа зеркальную поверхность водоема. — Садись…

Элинор присел рядом.

— Может, вы рано разбинтовали ногу? — спросил он.

— Эл, я уже устала просить тебя обращаться ко мне на «ты»… — безнадежно вздохнула Сэндэл.

— Я не могу.

Они помолчали.

— Тебе страшно, Эл?

Он не стал хитрить. Женщина участливо кивнула и снова отвернулась.

— Я думаю, все сложится хорошо, Эл. Я бы очень хотела, чтобы так и было.

— Госпожа Мерле… — надумав, заговорил юноша. — Скажите, пожалуйста, господин Антарес — мне ближний?

Сэндэл не сразу поняла, что он имеет в виду. И едва не сделала роковой шаг, подтвердив, что, мол, да — ближний, все люди — братья и сестры, совет да любовь и…

Лишь в последнюю секунду в мозгу что-то предупредительно звякнуло:

— Конечно, нет! С чего ты это взял?

Элинор внимательно посмотрел в ее глаза, сегодня — лазурно-голубые. Сэндэл осторожно подвинулась к нему.

— Почему ты спросил? — щекоча дыханием его губы, спросила она.

Зил прикрыл тяжелые, горящие от бессонницы веки, потянулся ей навстречу и почувствовал вкус ее мягких губ. Сэндэл повлекла его за собой, ложась на остывшие за ночь плиты. Аккуратно взяла руку юноши и прижала его ладонь к своей груди.

Он открыл глаза и отдернулся.

— Это правильно, так должно быть, — прошептала она, удерживая Элинора. — Поэтому ты вернешься оттуда, что бы ни случилось, слышишь? — снова поймала губами его губы, жарко и жадно впилась в них, будто в страхе отпустить, потерять этого человека.

Окружающий мир пропал для фаустянина, а потом куда-то в тартарары канули и страхи, и даже он сам. Элинор целовал Сэндэл неумело, но думая лишь о ней, растворяясь в ее вселенной, которую сейчас чувствовал так же, как прежде — себя. И где-то там, внизу, усилилось напряжение, невероятно приятное именно оттого, что сладость граничила с болью, готовой взорваться чем-то неизведанным. То самое напряжение, которое всю прошлую жизнь ему приходилось изгонять, угнетать, не замечать. Которого нужно было попросту избегать…

— Тише! — вдруг выдохнула Сэндэл, зажала ему рот ладонью, подскочила. — Кто-то идет!

Еще ничего не соображая, Элинор выпустил ее и, отклонившись, присел на пятки. Сэндэл поправила одежду, а затем, раздвинув кусты, выглянула на дорожку:

— Что тебе надо?

— Простите, госпожа Мерле, — послышался голос Мирабель, — это господин Антарес велел мне разыскать вас. Он хочет, чтобы вы пришли.

— Хорошо. Иди обратно.

Зил провел рукой по лицу. Господи Всевышний, он же только что едва не совершил тягчайший грех! Осквернить самое святое, самое божественное в этом мире — ее, потому как она принадлежит другому человеку. И вдобавок — этому человеку он, Зил Элинор, обязан подчиняться. Подчиняться и быть верным, честным — в соответствии со словом, которым он зарекся перед своим названным отцом, магистром Агриппой…

Это какое-то помрачение рассудка. Так нельзя. Это порочно…

— Извините меня… — хрипловатым, осекшимся голосом, стыдясь взглянуть в лицо Сэндэл, пробормотал фаустянин.

— Эл, подожди! Секундочку!

Он одним коротким и быстрым движением подскочил с коленей, чтобы в следующую минуту быть уже далеко оттуда. Еще никогда ему не было так плохо, еще никогда он не испытывал к себе такого отвращения.

Впервые за все это время он ослушался приказа Антареса и в одиночестве покинул пределы поместья. За ним неотступно следовала «муха», но юноше было уже наплевать на всех шпионов этого дома. Сбрасывая с себя одежду, Элинор со всех ног вбежал в холодные морские волны и второй раз в жизни поплыл, теперь уже — куда глаза глядят…

Но внутренний долг снова не позволил ему забыться до конца. Пропустив время завтрака, фаустянин явился в точности к назначенному времени отъезда в Орвилл. По счастью, Сэндэл догадалась, что ей сейчас лучше не провожать их с Антаресом. А возможно, у нее были свои дела, и она давно позабыла о том, что чуть было не произошло между нею и ее телохранителем этим утром. Не произошло ведь! И то ладно…

* * *

«Синты»-техработники облачили Зила в герметичный костюм с автономной системой воздухообеспечения и тщательно проверили исправность приборов. Элинору было тесновато, неудобно и до паники жутко. Он уже успел узнать, что это состояние в медицине называется термином «клаустрофобия». Добрая, чуть заикающаяся женщина — та самая, что предупредила его об опасности — угадала состояние юноши:

— Это с-случается с б-большинством. Постарайтесь расслаб-биться и не д-думать об этом.

Пот катился по его лицу, а он даже не мог вытереть его, отделенный от всего мира зеркальным шлемом.

Доктор Ивен Азмол надела поверх его перчатки какое-то приспособление.

— Будьте очень осторожны с этим прототипом, господин Элинор, — предупредил помощник Ивен. — Лучше всего, если вы вообще не будете прикасаться к нему… Там установлен таймер. Когда выйдет время, вы вернетесь сюда. Костюм мы надели на вас на тот случай, если вас забросит в воду или в безвоздушное пространство…

Доктор Азмол нахмурилась и отвернулась. Зил понял, что попадание в воду и в космос — это самое безопасное, что может произойти с ним во время эксперимента. Ему хотелось сбросить с себя этот ужасный костюм и убежать. Вернуться назад, на Фауст. Забыть все, что с ним было здесь.

Но он вспомнил Сэндэл и ее слова о том, что хотела бы видеть его живым и невредимым после испытания.

— Можно спросить? — вдруг нерешительно произнес послушник; ученые замерли. Все это очень походило на последнее слово перед казнью, и препятствовать Элинору не стали. — Почему вы взяли на этот эксперимент именно меня, а не любого другого «синта»? Я хотел бы это знать… напоследок.

Люди зашептались. Доктор Азмол кинула на Антареса уничтожающий взгляд, но ничего, кроме ухмылки, в ответ не получила.

— Хорошо. Я тебе отвечу, — посол поднялся с места и, сложив руки на груди, подошел к Элинору. — Биокиборги и андроиды действуют в рамках заданной им программы. Если они попадут в незнакомую обстановку, тем более, если это будет еще и враждебная им среда, у них может вылететь блок управления. Проще говоря, они «повиснут». И там уже неизвестно, сможем ли мы вернуть такого обратно. Никто не поручится, что он не упадет после поломки и не разобьет прибор… Поэтому в нашем случае целесообразнее было потратить время и слетать до Фауста и обратно, чем наверняка рисковать настолько дорогой вещью, как ТДМ… Ты удовлетворен?

Слабый кивок шлема был ему ответом. Антарес довольно улыбнулся.

— Словом, сделай все, чтобы не расстроить нас. И мою жену. Она очень чувствительный человек и, по-моему, привязалась к тебе. С Богом, малыш Эл!

— Начинаем!

Голос Азмол был последним, что услышал Элинор в стенах орвиллского института физики…

…Выжженные солнцем и оголенные ветрами скалы. Мир ночных кошмаров.

И замечает Зил, что обнажен — ни герметичного костюма, ни пристегнутой к поясу стереокамеры, ни даже прибора на руке. А из-за перевала приближается неминуемая опасность…

…Опрокинутый ударом, падая, фаустянин ухватился за ствол дерева. Он ощущал, что на груди у него кровоточит рана. Господи Всемогущий! Вот откуда явился Желтый Всадник! Это существо его собственной вселенной…

Элинор неуклюже поднялся на ноги. Вокруг собирались люди. Обычный город, только небо голубое-голубое, а листва на редких деревьях совсем не похожа на орвиллскую. Зеваки изумленно таращились на Зила, тыкали пальцами, не таясь, обсуждали: еще бы, увидеть посреди бела дня в центре города чокнутого в скафандре!

— Да это какая-то рекламная акция! — наконец послышалось из толпы.

— Не-а! Я того… видел: он просто с неба свалился у меня на глазах. Я здесь давно рисую!

— Рисовать надо на трезвую голову. Эй, малый, тебе не жарко? Твоих работодателей надо оштрафовать за издевательство над работником! Держи визитку, если что — обращайся! Я адвокат!

Зил ничего им не ответил. Он вспомнил инструкцию о том, что должен сделать снимки, и поднял стереокамеру. Ему очень понравилось большое красивое здание посреди площади. Очень древнее, оно чем-то напоминало родной монастырь Элинора.

И вот опять мгновенье выжженных скал, бездонная чернь космоса, в которой фаустянин потерял себя… и снова обрел в том же круглом зале антаресовского института.

Ученые бросились к нему. Один из них жестом факира изъял у подопытного ТДМ, другой стал помогать разоблачаться. Антарес забрал стереокамеру.

— Что за кровь?! — вскрикнула вдруг доктор Азмол, подбегая к упавшему на колени Зилу. — Вас ранили?! Что случилось?

Тот уперся руками в пол, чтобы не упасть совсем.

— Ну что там еще за представление?! — нетерпеливо бросил Антарес. — Ранен? Так позовите врача! Скафандр не повредил?

— Поглядите! Это чудо! Оно работает! — послышался голос кого-то из физиков.

В центре комнаты повисла голограмма снятого Элинором храма.

— Нотр Дам де Пари! Он попал в заданную точку за какие-то мгновения! Двенадцать световых лет, господа и дамы! Это работает, это зафиксировано и может быть приложено к материалам…

Тем временем Элинор отказался от помощи «синтов»-медиков. Он стянул с себя окровавленную белую водолазку, скомкал и, приложив ее к ране, сел в ближайшее кресло. Теперь к нему потеряла интерес и доктор Азмол. Она упивалась заслуженной славой и принимала поздравления коллег.

6. Нарушители

Прошло более полугода. За это время Антарес задействовал Элинора в качестве «добровольного» испытателя прибора девять раз. Чувствовать страх и клаустрофобию фаустянин перестал уже после третьего эксперимента. Его обучили самостоятельно пользоваться прибором для возвращения: таймер был не очень-то удобен. Разработчики выверяли погрешности, допускаемые трансдематериализатором при перебросках, обсуждали проблемы прямо при Элиноре, не допуская и мысли, что он поймет хотя бы сотую долю сказанного.

Но Элинор понимал и запоминал почти все. Он уже отлично освоил компьютер и мог незаметно даже для Антареса добывать интересующую информацию из глубин громадной Сети. Техника слушалась его, как родного, словно в доказательство искусственного происхождения бывшего монаха.

Приученный в Хеала к оптимальному распорядку дня, Зил не терял ни секунды. Когда он переставал быть нужным хозяевам, то сразу мчался к себе, вставлял в глаз линзу и погружался в новый для него мир. Мир, о котором на Фаусте он не мог и помышлять. Информацию Элинор поглощал не хаотически. Он сам распределил, когда какие «уроки» ему следует получать, и следовал своему графику неукоснительно. Однако медицине Зил отдавал явное предпочтение, при этом догадываясь, что без практики вся изученная теория для него — ничто…

* * *

Голографическая проекция Эммы Даун слегка исказилась помехами. Все-таки приват-канал, приходится терпеть небольшие неудобства.

— Отлично, отлично, любезный господин Антарес. Покажите-ка мне этого красавца!

Дипломат настроил изображение и перевел в режим видимости для главы «Подсолнуха»…

…Сэндэл возвращалась домой после полета на Землю. «Навестить родителей» — так у нее озвучилось желание отдохнуть от опеки супруга. За все время пребывания на родной планете в Москву (к родителям) писательница наведалась всего лишь однократно, на день. И, судя по всему, не очень-то обрадовала их своим визитом.

Разумеется, верный охранник постоянно был с нею. И Антарес потрясался его выдержке: у них с Сэндэл было столько возможностей сблизиться вдали от всевидящего ока, но Элинор не делал ни шага в этом направлении. Забавно, что и Сэндэл продолжала вести свою игру, приручая диковатого мальчишку и уже не торопя «закрепляющую кульминацию отношений», как они с Максимилианом шутили между собой.

Эмма с любопытством наблюдала за Элинором и женой посла. Те были сейчас на катере, подходящем к Великому Шелковому Пути, в общей каюте-ресторане.

Неугомонная Сэндэл развлекала попутчиков и развлекалась сама, а мальчишка смиренно сидел поодаль и даже не смотрел в сторону хозяйки. Но стоило красотке оглянуться на него и задать какой-нибудь вопрос, его лицо начинало сиять. Да и ее — тоже. Они смеялись, шутили, как обычные молодые люди, а вовсе не госпожа и подчиненный. Как раз в тот момент, когда на них смотрели Даун и Антарес, к их столу подошло существо, похожее на мелкого динозаврика. Оно вибрировало всем своим нежнокожим тельцем и строило людям глазки. «Да это же дрюня! — восхитилась Сэндэл. — Эл, смотри-ка: дрюня! Потерялась, наверное… Эй, господа! Кто из вас потерял дрюню? Если что, она как раз сейчас жует мое платье и готовится залюбить нас до смерти!» Они с фаустянином принялись гладить животное и с явной неохотой расстались с ним по приходе хозяина. «Надо было попозже сообщить!» — хихикнула писательница, посылая воздушный поцелуй уносимой на руках и жалобно пищащей дрюне.

— А что, господин Антарес, — хохотнув, заметила Эмма, вдоволь насмотревшись на милую парочку, — у них там, кажется, любовь. Не знаю уж, как вы к этому относитесь, но моя благодарность в случае успешного исхода дела будет бесконечной.

— Что с Палладасом, Эмма?

— Скоро вступим в переговоры. Он уже почти не скрывает своей деятельности, но главное — поймать его вовремя. Пока об этом не узнали в ученом мире…

— Вот-вот. В общем, буду ждать ваших распоряжений.

— Ха-ха. Удачи вам. Надеюсь, скоро встретимся в, так сказать, неофициальной обстановке. Заодно познакомите меня с вашей прекрасной женой.

По прекращении трансляции Антарес еще долго сидел, мрачно глядя на пустую стенку…

* * *

— Завтра будет гиперскачок…

Сэндэл мрачнела тем сильнее, чем ближе катер подходил ко входу в гиперпространственный тоннель, отделяющий их от Эсефа. Элинор понял ее без лишних слов. Они уже давно научились разговаривать молча. Ему тоже не хотелось возвращаться, но все хорошее проходит, и он уже познал эту печальную истину.

— Давай-ка оторвемся напоследок! — хихикнула Сэндэл, подзывая официанта. — «Синт»! Будьте добры — напиться этому столику!

— Госпожа?! — не понял биокиборг, услужливо склоняясь над нею.

— Побольше спиртного!

«Синт» подчинился, но не преминул напомнить о вреде здоровью. Развеселившаяся писательница послала его куда подальше и заставила налить полные бокалы.

— Пей, Эл! Пей! Не надо меня охранять, расслабься! «Мне надоело быть покорной! Покинув угли очага…» Какая глупость, боже мой! Пей! Слышишь? Пей!

Элинор пригубил через силу — и отодвинул бокал. Сэндэл же осуществила свою затею: напилась вдрызг. Хмельная и беззаботная, она через каждые пять минут звала охранника танцевать, изумляя великосветскую публику. Ведь среди пассажиров было немало людей, хорошо знающих ее как популярного автора бестселлеров и как жену влиятельного посла. Но Сэндэл не беспокоило даже присутствие журналистов. Она прекрасно отдавала себе отчет, что Антарес узнает обо всех ее проделках гораздо раньше и подробнее, чем это будет оглашено в СМИ.

— Понимаешь, Эл! Я чувствую себя, Эл, как раздетая! — заплетающимся языком, вихляясь под музыку, говорила она. — Все время под наблюдением, Эл! Все время! Да ты и сам знаешь, Эл! Как мне это осточертело! Ну, кто хочет полной обнаженки, ребята?! Кто хочет танцев с раздеванием? Подходите, не стесняйтесь! — Сэндэл в один присест сорвала с себя и без того откровенное платье. — Ты хочешь? Или ты?

Единый возглас — возмущения, изумления, восторга — был ответом публики.

Зил подхватил отброшенный в сторону туалет хозяйки и ринулся обратно. Мужчины таращили глаза на ее безупречные формы, дамы с завистью отворачивались.

— Сэндэл, не надо! Пожалуйста, не надо! — попросил фаустянин, стараясь прикрыть тело писательницы ее же одеждой.

Она вырывалась, смеялась и рыдала. Журналисты с азартом охотников целили в них объективами, и Элинор не знал, что делать: отгонять их или прятать ее. К этой кутерьме подключилась охрана катера. Вскоре Сэндэл плакала в своей каюте, посылая отрывистые проклятья в адрес мужа.

Зил молча устроил хозяйке промывание желудка, затолкал ее под душ, наполучал оплеух, проклятий и оскорблений, завернул в полотенце и дождался, когда она заснет.

Фаустянин даже не ожидал, что Сэндэл может быть такой. Ему снова было очень больно. Больно за нее. Она сама устроила себе жизнь, полную кошмаров, но он, слуга, да еще и «синт», не имел права вмешиваться. По большому счету, Элинор не имел права даже любить чужую жену. Но…

Старательно укутывая Сэндэл одеялом и при этом чувствуя, что где-то там, под потолком, на них пялится бездушное око «Видеоайза», юноша погладил ее по голове и в ответ на высказанную сквозь сон просьбу остаться попросил прощения. Он не мог остаться.

* * *

Ему снились войны. Зил был сторонним наблюдателем, а воюющие — маленькими, словно игрушки, человечками. Жертвы сражений распадались на атомы, не оставляя ни крови, ни своих трупов. Смертей не было — только победы…

Вот почему земляне всегда творили разрушения с такой самоотдачей! Они играли, словно маленькие жестокие дети, ненавидящие друг друга понарошку. Потому что так надо. Жертв не было… Не было… Не бы…

А затем… Затем волна сновиденческих войн отхлынула. Вместо нее юношу захлестнуло невообразимое чувство свободного полета, бездонная высь небес. И когда он влетал в мягкое белое облако, волна боли прокатывалась по телу, похожая на смерть. И снова полет, снова небеса, снова облако, снова всепоглощающая сладостная боль… Он не мог и не хотел просыпаться…

Раствориться в этом облаке и в то же время впустить его в свое сердце, в свою душу…

Облако обволокло теплом его спину, мягко прокатилось под рукой, скользнуло по груди…

Зил распахнул глаза. Это уже не сон. И еще — он почувствовал за секунду до пробуждения — в его каюте был кто-то еще. Фаустянин замер, не решаясь повернуться и взглянуть. В страхе, что это окажется лишь наваждением. В опасении, что это может оказаться реальностью…

Знакомый запах, знакомое прикосновение.

— Не надо так… — шепнул он и прикусил губу, молясь, чтобы она не послушала эту просьбу.

— Я разбила к чертям, в крошево, эту проклятую «муху», — все еще горя отчаянием своей смелой выходки, сообщила Сэндэл. — И еще… мне очень хреново с похмелья. Полечи меня! Ты ведь умеешь…

А рука ее упрямо ласкала его, становясь все увереннее и настойчивее. На этот раз Элинор успел уловить тот момент, когда исчезают все мысли…

Не желая, чтобы он снова опомнился и в соответствии с каким-то своим дурацким внутренним кодексом пошел на попятную, Сэндэл вскочила:

— Я разбила эту тварь, ты понимаешь? И забудь, слышишь, Эл? Я не могу больше… так… Пусть завтра мне хоть голову оторвут, но… — она лихорадочно завозилась в простынях, направляя его, а потом плавно, с нажимом, подалась вперед. — Пусть!.. — и начатая фраза оборвалась их общим сдавленным криком.

Элинор невольно прогнулся навстречу Сэндэл. Он чувствовал все и за себя, и за нее. Одновременно. Так же явственно, как за себя, но это было совсем другое. Незнакомый, приятный до самозабвения зуд, горячий, пульсирующий гейзер, что бьет снизу — и в самое сердце… Это были ее переживания. В своих он пока не разобрался…

Фаустянин понимал все желания Сэндэл, будто сам был ею.

Она стонала и задыхалась, то отклоняясь назад, то бессильно падая Зилу на грудь, чтобы впиться поцелуем в его губы. Когда же внутри нее становилось еще более горячо и сжимающе-тесно, юноша испытывал ее собственный экстаз. И, воспринимая невысказанную просьбу Сэндэл не прекращать, ни в коем случае не прекращать это, он входил в нее сильнее, глубже, но сдерживал себя, точно хотел вовсе отогнать прочь запретный миг.

— Я умру! — прошептала она, в очередной раз слабея. — Ты… Всё! Хватит, Эл! У меня нет больше сил…

Только тогда он выпустил рвущуюся на свободу энергию — и абсолютно потерял ощущение реальности. Пронизанное непрерывными, бурными, словно вспышка на солнце, конвульсиями, тело внезапно пропало для него. В тот миг их миры были едины. Вернее, он растворился во вселенной Сэндэл, прекратил существовать. Отдал ей все…

…Они пришли в себя нескоро. Полузабытое чувство покоя возвращалось. И вместе с блаженной усталостью появилось что-то еще. Новое. Хорошее, свежее, необъяснимое…

Сэндэл подняла голову. Элинор молчал, глядя на нее своими лучистыми серыми глазами.

— Как? Откуда? Где ты смог научиться всему этому? Ты ведь, Эл… ты… никогда прежде… да?.. Я люблю тебя, фаустянин! Я люблю…

Он прикрыл ладонью ее губы. Сэндэл соскользнула и притулилась сбоку, головой у него на плече.

— Я не понимаю, — шепнула она. — Ты как будто чувствовал меня… насквозь видел…

Только тогда Элинор догадался, что и это «видеть насквозь» — его очередная странность. Что далеко не все умеют ненадолго становиться «не собой», проникая в душу другого человека. А для Зила все это было так же естественно, как чувствовать нюансы жизненной силы вокруг живого тела…

— Прошло твое похмелье? — тихо засмеявшись, спросил он: ему не хотелось сейчас ничего объяснять, не хотелось разрушать разумом волшебную музыку в сердце.

— Угу. Но смерть до чего хочется спать!

Сэндэл замурлыкала, сообщив еще, что у него глаза будто звезды, устроилась поудобнее и едва слышно засопела ему в ухо.

А Зил думал о том, что очень скоро их погрузят в гиперпространственный сон, а затем… Дальше думать не хотелось. Горькое осознание. Еще более горькое оттого, что всего четверть часа назад им было так несказанно хорошо. Наверное, это расплата за счастье. Если маятник сильно качнулся в одну сторону, то он обязательно качнется и обратно. Вот о чем предупреждал мудрый Агриппа, когда учил отроков-монахов преображать тантрическую энергию в творческую, а разрушительную — в созидательную!

«Если ты однажды что-то возьмешь у этого мира, ты должен будешь отдать, и немало. Может быть, лучшее, что у тебя есть. Это закон», — сказал тогда магистр, успокаивая подростка-Элинора, перепуганного чудачествами собственного (но ставшего вдруг будто бы чужим) тела.

Берешь — отдай…

Сегодня они качнули маятник. Но оно того стоило!

* * *

По внутренней системе оповещения прозвучали слова о том, что до прибытия осталось семнадцать часов.

Пассажиры просыпались в своих ячейках. Самой первой мыслью Элинора была та же, с которой он погрузился в сон: еще немного — и они с Сэндэл вновь окунутся в чуждый, ледяной мир Антареса. Освещенный ярким Тау, омываемый теплым и ласковым океаном, шумящий тропической листвой, но выжженный изнутри и оледенелый.

Сэндэл уже не таилась. Она с вызовом смотрела в любопытствующие физиономии знакомых VIP-персон и нарочно появлялась в самых людных местах катера. Ее выходка со стриптизом запомнилась всем, как вчерашняя, потому что недельный сон промелькнул для пассажиров точно мгновение.

А вот Антаресу пришлось немало похлопотать, заботясь о том, чтобы компрометирующие жену записи журналистов не увидели свет. Пусть, в отличие от былых времен, такая информация не вызвала бы ажиотажа в обществе, но и наблюдать гадливые улыбочки знакомых дипломат не желал. Как там говаривали в древности? «Жена цезаря вне подозрений»? Вот-вот!

* * *

— Что это? — Сэндэл уже давно хотела спросить Элинора о происхождении свежего рубца на его груди, но прежде не решалась, чтобы не отпугнуть. — Стигмата?

Отвернувшись, фаустянин быстро застегнул рубашку:

— Нет, не стигмата. Я недостоин быть отмеченным святыми знаками, и у меня ее быть не может…

Она спрыгнула с постели и поймала его за руку:

— Так что же это в таком случае, Эл? Или ты мне не доверяешь?

— Зачем ты так? — укоризненный взгляд Зила не смутил ее, и Сэндэл продолжала требовательно смотреть ему в глаза; молодому человеку не оставалось ничего, как сдаться. — Просто уже скоро пересадка… Ну хорошо… — он сел на край кровати. — Мне часто снится сон — Всадник в желтом плаще, верхом на огненном коне. Мы сражаемся, но он всегда убивает меня ударом в сердце… Когда я просыпаюсь — рана остается…

— Максимилиан говорил, что стиг… что рана появляется у тебя и во время экспериментов. Это разве не связано?

Элинор сжал губы. Он и сам много раз думал об этих совпадениях, но к окончательному выводу так и не пришел…

7. Первое задание

Последующие полтора года ничего особенного не случалось. Зил неприятно удивлялся затишью, повисшему над поместьем Антареса. Интуиция подсказывала ему, что это очень дурное предзнаменование.

Они встречались с Сэндэл почти каждый день, но лишь как хозяйка и охранник. В очень редких случаях ей удавалось вырваться из-под надзора «всевидящего ока» и с жадным нетерпением срывать минуты настоящей нежности в руках того, кто любил ее с безоглядностью верного пса. Элинор понятия не имел, что Антарес, который знал о них все, с досадой так и называл его при жене — «псом». Или «гаденышем». Других слов по отношению к фаустянину в арсенале дипломата уже не находилось. Антарес не ожидал, что жена переиграет, а она переиграла и позволила себе отозваться на чувства безродного монашка.

— Да что же мне делать, Макси?! — в отчаянии кричала Сэндэл. — Я выполнила все, о чем ты требовал! Ты пойми: он чувствует меня насквозь! И любая фальшь с моей стороны будет им замечена, понимаешь?!

— Хм! Дорогая, — насмешничал Антарес, которому доставляло удовольствие видеть жену такой, — а ты ведь и рада убеждать его в обратном. Да еще и с такой самоотдачей, что тут волей-неволей засомневаешься…

— Вспомни, Макси, ты сам втравил меня в эту игру! Я не подозревала, что он эмпат. Иначе…

— Что иначе? Не стала бы лишать его девственности? Ха-ха-ха! Иди сюда!

Он демонстрировал ей последние записи, дополняя их своими комментариями:

— Посмотри на свое лицо, дорогая! Откуда это глупо-блаженное выражение? «Иначе»! Да техника плавится от того, что между вами происходит! Слепой-глухой-парализованный заметит это твое «иначе»!

— Так что же мне делать, наконец?!! — топала ногами писательница. — Ты не даешь мне бросить его, ты психуешь, когда я выполняю твою волю! Что мне делать?

— Я психую? Ты слишком большого мнения, дорогая, о себе и этом… гаденыше.

И Антарес бесился все сильнее, ведь она была права. Парадокс! Дилемма! Знал, видать, треклятый иерарх Эндомион, кого подсунуть. Угораздило же — принять эмпата! Но теперь оглядываться назад поздно. Эмма Даун не поймет. Слишком много сил и средств вколочено в этого парня, чтобы вот так легко уничтожить его и начать все заново, с другим фаустянином. Не-эмпатом. Хотя черт их знает: а почему бы им и всем не оказаться таковыми на Фаусте? Да и Сэндэл может выкинуть фортель. Если уж она осмелилась расколотить тогда, на катере, дорогостоящий интерактивный «Видеоайз», лишь бы переспать наконец-то со своим гаденышем, если их страсть длится уже два года и не только не собирается меркнуть, а лишь разгорается и обретает новые чувства, то на что хватит Сэндэл, если прикончить ее «зазнобу»?! Человеческий фактор! Да еще и женская психология, которую ни один дипломат до конца не постигнет, причем даже в том случае, если этот дипломат — другая женщина, а не Антарес…

Да-а… дела…

И вот наконец для Элинора нашлось настоящее занятие. Глава «Подсолнуха» шепнула об этом дипломату на одной из неформальных встреч, когда гостила на Эсефе…

Тем же вечером Антарес дал поручение своей супруге.

* * *

— Тогда почему ты плачешь? — не понял фаустянин, прикасаясь пальцем к слезе на щеке Сэндэл.

— Потому что мне не нравится эта ситуация, Эл. У меня ощущение, что тебя хотят подставить.

— Да зачем я им? И какой интерес я представляю для кого бы то ни было? Простое задание: выбраться на Землю, отыскать человека, передать ему наличные, получить что-то в обмен — и вернуться.

— Тут есть какой-то подвох!

— Конечно, есть. Но разве мы можем что-то изменить? Убежать отсюда ты не хочешь, я ведь «синт»… Оставить тебя я не могу. Я не знаю, как твой муж будет использовать то, что я получу от землянина, но в моей миссии нет ничего противозаконного. Поэтому…

Сэндэл напряглась, вслушалась в темноту парка. Элинор тоже почувствовал приближение постороннего.

— Это за мной, — шепнула она. — Я бегу в дом, ты иди к себе и жди.

Фаустянин притянул ее за руку и, рискуя, поцеловал в губы, чувствуя горечь — не слез ее, нет: глубже. Уже в который раз он спрашивал себя, почему она отказывается бросить ненавистного Антареса и начать новую жизнь. Ответ был только один. Она не доверяет и ему, Элинору. Любит, но не доверяет. Зилу этого не понять, но в Сэндэл это уживалось.

Когда ее шаги стихли, он перепрыгнул через перила беседки и уже направился к своей пристройке, как вдруг услышал женский голос, окликнувший его из темноты:

— Эл!

Элинор обернулся. Сэндэл он узнал бы на другом краю Вселенной. А обладатель голоса не имел даже особого биополя. Так, штамповка. «Синт».

Мирабель. Он мог бы и не отзываться: вряд ли кому-то, тем паче биороботу под силу обнаружить фаустянского монаха, если тот не желает, чтобы его обнаружили. Но Элинор отозвался:

— Я здесь!

«Синт» бросилась на звук.

— Эл! — шепнула она, оглядываясь за плечо.

— Говори, здесь нет «мух», — уверил фаустянин.

Мирабель что-то вложила в его руку.

— Нашла во время уборки в спальне хозяев…

— Что это?

— Это ваше.

И, резко развернувшись, она убежала.

На ощупь это была какая-то материя. Элинор узнал ее: тесьма, которой он обычно подвязывал волосы…

* * *

Неизвестно почему, но этот маленький блеклый ресторанчик на окраине одного из земных городов запомнился фаустянину до мелочей. Серый, не очень хорошо вымытый пол, однотонно-бежевые стены, псевдо-кованные решетки в нишах, какие-то аляповатые стереопанно…

Человека, с которым Элинор встречался в Москве, звали Аланом Палладасом. Он был биохимиком. И он очень понравился Зилу: в Палладасе жила какая-то добрая, но «неприрученная» сила. И еще ему было плохо, это чувствовалось сразу. Бывший монах сразу проникался настроением людей, которые были ему симпатичны.

— Знаешь, парень… Даже не говори, как тебя зовут, знать ничего не желаю… — Алан разделывался со своим ужином, а Элинору кусок не лез в горло. — Ну так вот… Недавно я за собой заметил… Штука такая, неприятная до чёрта… Смотрел-смотрел кино, и вдруг поймал себя на мысли, что не могу я так, как там. Видишь, в чем суть. Там парнишка один бросился на обидчика, когда у него на глазах втоптали в грязь что-то вроде флажка… не флажка… не знаю, как это называется — старый фильм, из Наследия… Но для парня это была святыня. Просто безоговорочная святыня. Со стороны смешно, знаешь: какая-то тряпка, господи ты боже мой. Ну и черт с ней, вот еще — из-за какой-то дряни калечиться. А там был рефлекс, я тебе скажу. Вспышка! Как если бы… ну, не знаю… как если бы его мать или отца оскорбили… Вот есть у тебя родители?

Зил покачал головой.

— Ну извини… Ладно, выбери что-нибудь самое святое для тебя и сравни. Вот так и было. Избили его. Дальше я не смотрел, грустно стало… — Палладас скомкал салфетку и, протерев руки, небрежно бросил ее в пустую тарелку. — А грустно знаешь отчего? Оттого, что мне не с чем сравнить. Ну нет у меня святыни, представляешь?!

Элинор отвернулся. Он уже давно узнал многое об этом человеке. Нет, мысли читать он не умел. И мысли тут не главное, не из них, мечущихся и непостоянных, состоит личность. Совсем недавно Палладас пережил тяжелую утрату. Как бы он ни скрывал это под улыбчивой маской, такую боль не скроешь. Еще биохимик чувствовал свою вину в этой потере. Он уходил в работу с той же отчаянностью, с какой многие ныряют в бутылку. Возможно, об этой «святыне» он и говорил. И дальнейшее подтвердило догадку Зила:

— Потому что, парень, когда оно есть, рядом, всегда… то оно как будто и не святыня вовсе. Знаешь, что скажу… бывает ведь, что любимая рука подписывает тебе смертный приговор…

Тут фаустянин не сдержался, перебил:

— А вы считаете, что скрыться от всего света, спрятаться в монастыре, ослепить себя, уснуть сердцем, ничего не чувствовать, ни к кому не привязываться — выход?

Элинор нарочно поймал взгляд собеседника и не дал тому отвести глаза.

Палладас, кажется, смутился: и тому, что он много старше, а этот юнец задает каверзные и довольно мудрые вопросы, и тому, что разоткровенничался с посторонним. Но ученый сейчас испытывал что-то сродни известному «эффекту пассажиров», когда попутчики раскрепощаются, зная, что судьба никогда больше не сведет их вместе, начинают говорить о себе такие вещи, в которых не признаются даже собственному отражению…

— Нет, не то я хотел… Да забудь! — землянин отмахнулся, легко хохотнул и выложил перед Зилом небольшую пластиковую коробочку. — Как договаривались. Здесь три штуки. Апробированные. Только вот точит меня подозрение, что понадобились они не для хороших дел. Не знаю, кому ты служишь, всё через десятые руки шло… Но… в общем, ты мне почему-то понравился, парень. Со мной так бывает — вижу человека впервые, а как будто… Ладно, плюнь. Короче, играешься ты с огнем, как и я. Но мне средства нужны для работы. Не оправдание, конечно, однако хочу проект раскрутить, не афишируя пока перед властями. Тут ведь чистой игры не дождешься, если прознают…

— Тогда зачем вы в это ввязались?

— А ты себя об этом спроси, парень! Себя! Ты вот зачем ввязался? На карьериста… ну, не тянешь, мягко говоря…

— Допустим, я «синт»…

— Ты? «Синт»? Ну и юмор у тебя! — Палладас взял у него деньги и, не считая, спрятал во внутренний карман куртки, висящей на спинке его стула. — Добро, договорились. Хочешь быть «синтом» — будь им. Я просто по-человечески посоветовать хочу тебе: приготовь пути к отступлению. Не бойся предать хозяев — они в случае надобности перешагнут через тебя и даже не споткнутся. А вот я на месте некоторых обзавелся бы хорошей, но маленькой стереокамерой и фиксировал бы все любопытные моменты моей невеселой жизни… В карты играешь?

— Нет.

— Да ты прям монах! Ладно, монах, слушай дядьку Змия. Яблочко хочешь? Нет? Ну ничего, слушай. Все равно плохому научу. Есть в карточной игре такая ерунда, как козыри. Вернее, совсем они не ерунда, за счет них-то ты и выигрываешь. Они тебе нужны до зарезу. И вот ты сидишь, просчитываешь варианты. Тут и твоя интуиция не последнюю роль играет, и удачливость. Но башка, парень — это главное. Она тебе на сто ходов вперед может все продумать, если ее правильно применять. Так вот, некоторые снимки из жизни господ N, которых ты наверняка знаешь, а я нет, могут когда-нибудь стать теми самыми козырями в твоей игре. Ну а не пригодятся — так никогда не поздно предать их жертвенному огню… на алтаре верности, кхем-кхем… Ну все, «синт», монах и просто хороший парень по фамилии Инкогнито… пора мне. Мы в расчете.

Зил пожал его еще крепкую, но явно исхудалую ладонь (как хорошо запомнилось пятнышко кислотного ожога у него на большом пальце!), и Палладас, коротко кивнув, растворился в снежной свистопляске темного зимнего вечера.

На Земле все так неоднозначно: то снег, то жара. А стереокамера — это, может быть, и правда выход…

8. Рассказ о призраке

Элинор возвращался на Эсеф катером. Ему запретили пользоваться трансдематериализатором на обратном пути. Не захотели рисковать тем, что он получил от Палладаса.

Фаустянин попытался узнать, что же там, в той металлической коробочке, но она оказалась прочно запаянной. Любая попытка вскрыть ее стала бы замечена.

В ожидании гиперпространственного сна Элинор просто читал и старался не думать над словами биохимика. Он впервые так хорошо ощутил, что означает запретить себе о чем-то думать, поймав себя на потребности в шестой раз перечитать одну и ту же строчку.

И тогда он прибегнул к простому, но очень действенному способу, когда надо уснуть, а спать еще хочется не очень, локти отчего-то становятся лишними, мешают… в общем, когда виновато всё и все, но только не твое нежелание спать. Зил просто начал перебирать памятные моменты своей прошлой жизни и запутывать мысли. Одно цепляется за другое, другое — за третье, и уже не помнишь, с чего начал, а того только и надо… и снова что-то вспоминаешь, проваливаясь, вертишься, словно вода, которую засасывает в слив…

И в полусне-полунаяву мелькнул на одном из ярусов «слива» эпизод, за который зацепилось воображение, а вода пустых мыслей обрушилась дальше…

Вирт и Сит, вечные друзья и вечные противники, «посошник» и «цепник», плохо проявив себя на молебне (шептались о постороннем), были наказаны. Вскоре за «мечтательность» наказали и Зила. В молельне остался лишь смиренный Квай, а неугомонных друзей приговорили к исправительным работам: рубить дрова — кто пробовал разрубить это твердокаменное дерево породы cileus giate, тот поймет — и таскать их к большой машине, стоящей за монастырской стеной. Мальчишки баловались, но дело спорилось. От их мокрых разгоряченных тел шел пар, им было жарко и весело, несмотря на стылую морось. Когда же из часовни выглядывал суровый наставник Маркуарий, наказанные становились воплощенной благочинностью — три этаких воплощенных благочинности!

— О чем же это вы шептались на молебне, братья? — спросил Элинор, не в первый раз замечая их таинственные переглядывания.

— А мы не скажем тебе, брат Зил! — поддразнил его огненновласый Сит.

— Да будет тебе, Сит Рэв! — Вирт толкнул друга локтем. — Зилу можно. Недавно приходил священник из Рэстурина, помнишь?

— Толстячок? — Зил с удовольствием рубанул по очередному чурбаку, легко перевернул топор с насаженным на лезвие поленцем и обрушил обухом на пенек; чурбак разлетелся на две части.

— Ну да, тучный. Я в тот день был отправлен работать в трапезную, ну и случайно…

— Случайно! — фыркнул Сит, проделывая со своим полешком то же самое и не уступая в лихости Элинору.

— Случайно, не случайно… неважно. Подслушал я, в общем, как рэстуринец рассказывал нашим наставникам одну историю их монастыря. У них появился настоящий призрак…

— Е-е-ересь! — проблеял насмешник-Сит. — Право слово, ересь! Подтверди, Зил!

— Сит, тебя обухом по лбу еще никогда не били? — уточнил Элинор, как бы невзначай подкидывая в руке топор. — И что, Вирт?

— Одним словом, многие этого неупокоенного видели… Рэстуринец и сам, говорит, видел. Даже описывал, как тот выглядит.

Сит захохотал во всю мощь, но из двери снова выглянул Маркуарий и погрозил им троим.

— Я тебе тоже опишу, кого я видел! Хоть сто раз! — зашептал Сит, когда наставник скрылся. — Мне вот часто… нечистый снится…

— Угу, и говорит: «Вот как дам я тебе, Сит Рэв, по лбу обухом!» — Вирт подхватил шутку Зила, но рыжий послушник не развеселился, а наоборот — нахмурился. Но не обиделся.

— Нет. Он мне другое говорит. Тебя, говорит, убьет твой лучший друг. Вот что он мне говорит. И даже говорит, как убьет… А кто — нет…

— Умойся утром и молитву прочти, — посоветовал Элинор и поторопил Вирта рассказывать дальше.

А дальше оказалось интересней. Вирт подметал на кухне, а слух его был полностью нацелен на разговор в трапезной.

Тот «призрак» принадлежал якобы одному из прошлых Владык-иерархов, светлейшему Эстаарию.[10] Об этом человеке слагали легенды. Он жил двести лет назад и во время его правления на Фаусте было выстроено много новых монастырей, далеко не таких мрачных, как Хеала. Например, Рэстурин.

«Сижу я в библиотеке, — рассказывал толстяк-рэстуринец. — Ночь-полночь, а мне не спится. Читаю «Житие святых»… Тут вроде сквозняком дверь приоткрыло, скрипнула она. Я дверь ту прикрыл, холодно стало. Возвратился на место.

— Вам, может, другую книгу подать?

Я решил, что это старый наш библиотекарь спрашивает. Нет, говорю, не надо, я уж скоро в келью пойду… Он так хмыкнул, неопределенно, и давай где-то там за полками возиться. То ли пыль протирает, то ли книги листает. Я читаю, а сам чую — что-то не так. С чего бы библиотекарю просыпаться и добро свое перебирать? Неприятно мне стало. Пошел я посмотреть, спросить — может, помочь чем надо. А на деле — убедиться хотел, что это правда брат Деметрий прибирается. Гляжу между стеллажей, откуда недавно звук шел… а нету никого…

Признаюсь как на духу: осенил я себя крестным знамением и решил идти спать. Нехорошее это время для бодрствования… Выхожу к своему столу — и колени едва не подогнулись. На скамье рядом со столом человек сидит. Не то чтобы пожилой, но и не молодой. Но одежа не наша. Видал я однажды людей из Внешнего Круга — так же одеты были, как этот…

— Вы кто? — спрашиваю.

А он снова засмеялся и показывает мне, садись, мол. Я садиться не стал, смотрю на него. А он обычный, человек как человек. Глаза печальные.

— Вы бы, — говорит, — брат Иеремий, историю Земли почитали, да подумали. Вон сколько книг у вас пылится зазря. А духовную литературу вы назубок знаете, веру укрепили. Теперь и разуму пищу дайте.

Так я и не узнал, кто он. Шум поднимать не стал, не до того было. Он еще что-то сказал, вроде как «трудные времена грядут». Сильно советовал мирские книги прочесть. Потом, не прощаясь, встал — и к двери. Я за ним, но он вперед вышел. Выглядываю — а в коридоре никого, только сквозняком приоткрытую створку окна качает.

Седмица минула, а мне все покоя не было. Однажды ночью, вот так же, засел я в библиотеке. Решил мирские книги полистать. Да что там доброго — всё войны да политика. Дух таким не усладишь, а голову забьешь чем не нужно… Беру фолиант, где история Фауста до прошлого столетия расписана. Компиляция. Открываю на первой попавшейся странице. А там с гравюры на меня ночной гость смотрит. Только в облачении Иерарха. Читаю: годы его жизни написаны и… «светлейший Эстаарий»… Вот так.

Тут ко мне подходит библиотекарь, через плечо глянул и затрясся весь:

— Вот этот человек, — говорит, — со мной две ночи назад беседовал. Только одет был по-другому.

Стали мы читать труды прежнего Иерарха. И вот какая любопытная мысль в его работах проскочила: Эстаарий был убежден, что сознание человеческое невероятно сильно и способно открывать врата миров. Довольно тяжело было написано. Умно, но тяжело. Кое-как разобрались. А говорил Иерарх о том, что буде о ком-то одном воспоминаний и чаяний очень много, так может даже нарушиться граница миров и пропустить человека из одной реальности в иную. Туда, где его чают увидеть. И чем больше молящихся, чем сильнее их дух, тем шире открываются те ворота пространства. Тут, мол, надо с осторожностью…

Библиотекарь шепнул, уж не о некромантии ли речь. А я понял, тут что-то другое, не о мертвых вовсе речь…

Ну и многие потом в Рэстурине видали Эстаариева двойника. С кем-то он говорил, мимо кого-то и вовсе молча проходил. И все ведь одинаково описывают и его самого, и одежу…»

— Да вы не работаете! — прогремел голос наставника Маркуария…

— Уважаемые пассажиры! Просьба покинуть ваши сектора и пройти к центральной секции для подготовки к гиперпространственному переходу!

Голос «синта»-стюарда разорвал в клочья дрему фаустянина. Сгинуло лицо разгневанного Маркуария. Элинор улыбнулся. Ох, и влетело же им тогда!..

9. «Похищение»

Шофер Сэндэл оглянулся на хозяйку:

— Госпожа, преследуют нас!

Та перестала подкрашивать губы и удивленно уставилась на андроида:

— Кто?!

Он не успел ответить. На пустынной дороге, на полпути к поместью Антареса, их обогнал громадный автомобиль и, заскрежетав, перегородил шоссе. С двух сторон к их машине прижались две чужие. «Синт» забрал вправо, но неизвестный водитель не сдался. Колеса проторили канавку в плотной мешанине пэсартов, оставляя позади «кортежа» бурые кашеобразные кляксы. Плотоядные цветы не испытывали такого надругательства с тех времен, когда здесь в первый раз прокладывали трассу. Сообщество заволновалось, тревожно раскрывая и закрывая бутоны, и Сэндэл сочла бы это зрелище омерзительным, не будь она до смерти перепугана внезапным нападением.

Возможно, будь у писательницы машина обычная, колесная, не на гравиприводе, андроиду удалось бы вывернуться и оставить преследователей ни с чем. Но Сэндэл обожала красивые новомодные машины.

Ее, визжащую и отбивающуюся, выволокли наружу. Это были «безликие люди в черном», в лучших традициях классического кино о бандитах.

— Что вам надо? Отпустите!

Выскочившего водителя скрутили, биоробота-охранника тяжело ранили выстрелом в грудь.

Но тут из-за пригорка вывернула еще одна машина, черная, похожая на вытянутую каплю, с эмблемой ВПРУ.

Заметив их, Сэндэл уперлась, чтобы ее не успели затолкать в тот автомобиль, что перекрыл им путь, а теперь стоял наготове. Один из «безликих» рванул женщину внутрь, она сильно ударилась лицом о дверцу. А управленцы уже прибавили скорость и включили сирену.

Тогда незадачливые похитители отшвырнули жертву в гущу пэсартов, запрыгнули в машину и помчались прочь.

Помятые «цветы» были настолько перепуганы этим нападением, что вопреки своим хватательным рефлексам даже не отреагировали на Сэндэл и на кровь, что хлестала у нее из разбитой губы.

Женщина вскочила. Сбросив с ног неудобные босоножки с переломанными каблуками, выбежала на дорогу.

— Дурак! Скотина! — закричала она, пиная раненого охранника и со злостью думая, что если бы Антарес не отправил Элинора к черту на кулички, этого кошмара с нею просто не случилось бы: фаустянин отвинтит голову любому посмевшему прикоснуться к хозяйке.

Увиденное в зеркале ужаснуло красавицу. Правый край рта был разбит. И не просто разбит, а разорван. Адски болели ушибленные зубы. Окровавленные губы начали опухать. Видя громадную дыру у себя на лице, да еще к тому же и кровоточащую, Сэндэл потеряла сознание.

* * *

Зил нашел больницу по наитию. Он еще в челноке, спускающем пассажиров с орбиты, почувствовал, что с Сэндэл случилась беда. Никого ни о чем не спрашивая, Элинор бросился в город.

В палате было тихо. Забинтованная после операции (вызванный по связи Антарес холодновато пошутил, мол, ничего страшного, просто внеплановая пластическая процедура), Сэндэл спала. В уголках глаз, возле носа, скопились слезы. Она плакала даже во сне.

Врачи не посмели перечить фаустянину. Было в нем сейчас что-то такое, что отбивало у людей мысли о споре с ним. Увидев Сэндэл, скорчившуюся в кресле перед голопроектором, Элинор скользнул к ней, сел на пол и обнял ее за колени. Женщина очнулась и тут же зарыдала.

— За что, Эл? За что?

Он успокаивал ее, прижимал к себе, но Сэндэл трясло.

— Их поймали? — спросил он, когда забрал у нее страх и обволок прохладным, сонливым спокойствием.

— Кажется, да… Максимилиан сказал, что их всех… Эл, я хочу, чтобы их наказали… — она свободно, с облегчением вздохнула, стараясь, однако, прятать от него свое искалеченное и полускрытое повязкой лицо.

— Их накажут. Я думаю, их накажут. Ты только не плачь, хорошо?

— Не смотри на меня. Иди. Разузнай о них все, пожалуйста. Я знаю, Максимилиан этого так не оставит, но он может не рассказать мне всего. А ты… дай слово, что расскажешь!

— Я не могу, Сэндэл…

— Узнать?!

— Давать слово.

— Если ты любишь меня, то дай его! Слышишь, Эл? Я должна это знать.

Но Зил, нахмурясь, упрямо покачал головой, перенес ее на кровать, укрыл и, несмотря на ее возмущение, стремительно вышел из палаты.

* * *

— Нет, майор, сработано хорошо, — Антарес прогулялся по своему кабинету. — И вы хорошо сработали, и они… Я в целом доволен.

Глухой голос майора, искаженный приват-связью, уточнил, как скоро отпустить задержанных. Посол даже не смотрел на говорящего, но призадумался, а потом выдал решение:

— Пусть посидят. Раскурочили все лицо моей жене, чуть не грохнули «синта», а об этом мы не договаривались. Что за вандализм, позвольте спросить? Лишние затраты, лишние нервы. Я вычту это из их «гонорара», можете им это передать. Хотя… впрочем, нет. Но пусть посидят.

Слушая ответ управленца, Антарес наблюдал в окно, как к дому бежит проклятый гаденыш-фаустянин. Губы посла скривились от усмешки. Майор прервал трансляцию, а хозяин дома тут же создал видимость волнения.

— Господин Антарес! — дворецкий осторожничал, и звук был очень тихим. — К вам просится охранник Зил Элинор.

— Да, скажи ему, чтобы зашел.

Элинор тут же возник на пороге.

— Да, вот такие дела, молодой человек… — печально проговорил Антарес, разводя руками. — Среди бела дня… Никакого почтения.

— Кто они?

— Я не уверен, что тебе нужно это знать.

— Кто они?

— Ого! А как насчет «подставить другую щеку»?

— Мне нужно знать, кто это сделал и по какой причине, — жестко высказался фаустянин.

— Ты мне сначала отдай то, за чем я тебя посылал, а потом и поговорим. И не смей общаться со мной в таком тоне, «синт»! Я как-нибудь сам решу, что буду говорить тебе, а что нет. И уж наверняка без тебя разберусь с этими дрянями.

Зил положил на стол запаянную коробку Алана Палладаса. Дипломат кинул на нее нетерпеливый взгляд, но не взял:

— Иди к себе. Приведи себя в порядок, отдохни с дороги. Явишься, когда позову. И…

Уже выходящий, Элинор с надеждой оглянулся.

— …и спасибо тебе за верную службу. Ты хорошо проявляешь себя. Ценю твое рвение.

Не услышав того, что хотел услышать, фаустянин понуро покинул кабинет.

Антарес снова ухмыльнулся и вскрыл коробку. Внутри маленького контейнера лежали три ампулы, наполненные веществом, по цвету похожим на древесную смолу.

* * *

Войдя в свой домик, Зил с размаху, ничком, бросился в кровать и, защитив голову обеими руками, спрятал лицо в подушку. Постепенно смятение прошло. Он снова смог ощущать Сэндэл. Сейчас ей хорошо, она спит и не чувствует боли. В какую-то секунду Элинор почувствовал ее сон, и его организм тут же отозвался тенью возбуждения: Сэндэл вспоминала его и, по всей видимости, в грезах своих желала близости. Но фаустянин прогнал незваные эмоции, сейчас его разум был занят другим. Молодой человек даже не испытывал ненависти к Антаресу, несмотря на его тон. Скорее, это была жалость. Посол, наверное, переживал за жену не меньше. Разве может быть иначе?

Ему показалось, или в двери правда кто-то постучал? Робко, словно уговаривая себя не передумать и не убежать…

Элинор открыл. На пороге стояла Мирабель. Он с некоторой досадой отступил назад, однако впустил ее в комнату.

«Синт» вошла.

— Мне ничего не нужно сейчас, Мирабель, — сказал фаустянин.

Она подыскивала слова, но, косясь на «муху»-«Видеоайз», не могла заговорить. А «муха» с явным антаресовским интересом впилась в них.

— Может быть, ты хочешь есть? — спросила горничная Сэндэл. — Или пить?

Зил с трудом унял нахлынувшую досаду и уговорил себя относиться к Мирабель терпимее. «Синт» шагнула обратно к двери, но было в ней нечто, повлекшее Элинора следом. Он не успел разобраться, ноги сами понесли его за горничной. Стационарный «Видеоайз» погас. Интерактивная «муха» устремилась к ним из другого конца парка. В их распоряжении была пара минут.

— Эл, хозяин затевает что-то страшное, — быстро зашептала Мирабель, прижимаясь губами к его уху. — Он собирается использовать тебя в своих делах. Я не знаю точно, что он хочет сделать, я не расслышала…

Он с удивлением посмотрел на биоробота. С ресниц ее светло-карих раскосых глаз скапывали на щеки настоящие слезы. Как у человека. И это не были примитивные эмоции искусственного организма. Это было…

С огромным трудом, перешагнув через что-то в себе, Элинор почти заставил свое сердце принять ее, чтобы понять. И то, что перед ним вдруг открылось, нельзя было объяснить. Она же «синт»! Господи Всевышний, да неужели такое возможно у «синтов»? Ведь не Ты создал ее, а люди! Они разве способны…

Но он — он сам яркое доказательство того, что способны…

— Эл, не верь им ни в чем… Я не хочу, чтобы ты потом страдал.

Уже совсем с другими чувствами и мыслями фаустянин обнял ее и погладил по медноволосой голове.

— Все будет как нужно, чтобы было, — сказал он. — А хозяину я и так не верю.

Мирабель дернулась, вспыхнула было желанием сказать что-то еще, но передумала. Элинор догадался, что непроизнесенное касалось Сэндэл. Но «синт» прикусила язык, и не потому, что боялась наказания. Она поняла, что говорить ему что-то компрометирующее о хозяйке бессмысленно.

Когда Элинор ушел к себе, девушка закрыла лицо руками, присела на корточки и прошептала:

— Не могу больше, не могу! Выключите этот мир!

* * *

Антарес вызвал фаустянина только на другой день. Посол долго сидел к Элинору спиной и «не замечал» его прихода, якобы просматривая какую-то информацию с накопителя. Молодой человек едва сдерживался, готовый броситься на хозяина и силой вытрясти из него сведения о самочувствии Сэндэл.

— А, ты уже пришел! — небрежно-усталым жестом вынимая линзу, сказал наконец дипломат. — Что ж, Зил Элинор, я, как видишь, выполняю свое обещание и держу тебя в курсе дела. Все-таки ты исправный работник, за дело свое радеешь, да и случилось это не по твоей вине… Значит, имеешь право знать все. Садись… куда-нибудь уже. Садись, чего встал над душой?!

Из стенной панели вылетело кресло и едва не ударило Зила под коленки. Он среагировал быстрее, отпрянул, а потом сел. Антарес чуть заметно дернул глазом, но не позволил себе досадливо поморщиться.

— Мою жену «заказали». Знаешь, что это такое?

Зил не знал точно, однако догадался по контексту:

— Ее пытались убить?

— Пока нет. Но это первое движение к тому, чего я опасался. Потому два года назад нанял тебя. Увы, Зил… человек предполагает, а Главный Конструктор располагает совсем другими сметами… Все было ими отслежено и выверено: чтобы тебя не было рядом с нею, чтобы не было рядом меня…

Элинор едва не вскочил с места. Тревога толкала его к действиям, но смысла в действиях не было. Он просто не мог сидеть, как не мог ни спать, ни есть. За последние сутки глаза его ввалились, загорелое лицо побледнело. Антаресу же для этого спектакля пришлось прибегнуть к услугам гримеров, поэтому выглядели они с фаустянином одинаково измученными.

— Кто эти люди?

Молодец! Как хорошо натасканный охотничий пес: уже готов к броску, только «ату» скажи! Любовь!

И с совершенно серьезным видом Антарес завел давно подготовленный рассказ о Маргарите Зейдельман, владеющей львиной долей плутониевых акций, о ее борьбе за власть на топливном рынке. О происках, которые она предпринимала, через каких-то промышленных шпионов узнав об эсефовских разработках ТДМ.

— Сэндэл нужна им, чтобы влиять на меня, Зил, — понуро опустив плечи, дипломат встал в свою любимую позу: спиной к собеседнику и глядя в окно. — Как бы это ни выглядело со стороны, я люблю свою жену. Я все знаю о вас… — Антарес почувствовал позвоночником, как потупился фаустянин. — Вы и правда хорошая пара. Мне очень больно, но я понимаю, я все понимаю. Ты — красавец, даром, что «синт». Сильный, умный. Короче, все мои физические недостатки компенсируются твоими достоинствами, и с этим ничего не поделаешь. И Сэндэл — просто человек. Ей нужен кто-то, кто будет уделять ей много внимания, а я не могу себе этого позволить из-за безумной занятости. Сначала я подумал, что ты для нее как хорошая игрушка. Наиграется — и бросит. Но теперь вижу, что у вас все серьезнее. Когда я понял это, то, не буду скрывать, был в ярости. Я очень люблю ее, Зил. И поэтому хочу, чтобы она была счастлива.

Он примолк, но Элинор молчал. Да, все-таки этот проклятый монашек действительно умен. Тут главное не пережать, а то ведь из благородства он может пойти на попятную и даже «уступить»… Игра должна быть тонко-психологичной…

— Она не хочет покидать меня, Зил. Я предложил ей выход: остаться с тобой, но предупредил, что ты ведь всего-навсего «синт», да еще и не зафиксированный в ОПКР. То есть тебя как бы и нет для Содружества. Но теперь я вижу, что мои противники просто так не отступятся в любом случае, даже если она и примет мое предложение. Ее похитят у тебя. Согласись, Зил, будучи на улице, без моей поддержки, вы будете вынуждены найти где-то работу для того, чтобы не умереть с голоду. Сэндэл умеет только писать книги, да и то при моем меценатстве. К сегодняшнему дню она исписалась, что уж кривить душой. Итак, вы будете работать и не сможете уделять друг другу столько времени, как сейчас. И стоит тебе отвернуться — ее тут же похитят с целью шантажа…

— Шантажа кого, господин Антарес?

— Меня… — вздохнул тот и резко повернулся. — Меня, Зил. Они поймут, что мое отречение от жены — это шаг, сделанный из любви. Значит, я не смогу остаться в стороне, случись с нею что. Таким образом, не изменится ничего. Она все время будет в опасности.

— Так что же делать?

— Выход у меня тут один: сделать встречный шаг.

— Остановить испытания ТДМ?

— Да ты с ума сошел! Даже не представляешь, о чем говоришь! Неужели ты считаешь, что я один занимаюсь этим вопросом? Да, я играю не последнюю роль, но колесо закрутилось.

— Так в чем заключается встречный шаг, господин Антарес?

— В устранении первопричины. Магната Зейдельман.

— То есть? — страшная догадка осенила мозг фаустянина, но он все еще не верил в то, что понял хозяина правильно.

Антарес скорбно кивнул. На лице Элинора сквозь бледную маску усталости проступил ни с чем не сравнимый ужас.

— Вы говорите… об… убийстве? — шепнул молодой человек, и глаза его наливались глухой темнотой.

— Да. И у меня в этом есть только один союзник. Ты. Никому иному я не могу доверить такое дело. Или уйдет из мира Зейдельман, или погибнет Сэндэл. А она погибнет, когда они поймут, что даже ради жизни жены я не буду в состоянии остановить проект ТДМ. В распоряжении Зейдельман продажные офицеры Управления. Они убивать умеют, причем без риска для себя. В моем распоряжении — только ты…

Элинор отрицательно замотал головой, не сводя широко раскрытых глаз с удрученного лица посла. Антарес горько усмехнулся:

— Вот на этом и заканчивается земная любовь таких юнцов, как ты. Заканчивается понятие «долг», когда вы присягаете на верность кому-то, заканчивается понятие «честь», когда вы клянетесь родителям либо заменивших вам родителей людям… Прежде убивали за полкредита… Сейчас рушатся даже такие незыблемые святыни, как честь, долг и любовь. Я считал, что выродились только мы. Но нет, выродились и на благополучном в нравственном отношении Фаусте… По крайней мере, я предполагал, что в нравственном отношении он благополучен, однако я глубоко заблуждался… Иди к себе и забудь.

— Если вы не станете давать мне посторо… других поручений, я буду охранять вашу жену, — с лихорадочной быстротой заговорил фаустянин, уже чувствуя, что рассудок его мутится от противоречий.

— Юноша-юноша… Ты считаешь себя бессмертным, что свойственно юности… Вспомни принцип действия аннигилятора. Убить тебя еще проще, чем Сэндэл. Это может сделать даже необученный. Как только их шпионы пронюхают о твоем «устройстве», ты будешь уничтожен, а вслед за тобой погибнет и Сэндэл. Но иди, это уже не твое дело. Я вижу теперь, что твоя любовь ограничивается физическими удовольствиями, а нести все бремя ответственности придется, как всегда… Максимилиану Антаресу, кому же еще… Но я тебя прощаю. Вы же воины только условно… На самом деле вы зачахли за своими молебнами. Вы живете в игрушечном мире на своем Фаусте и сдохнете при первом же дуновении ветерка из нашего жестокого мира. Иди к себе. Я буду думать, как спасти жену… Уходи, не хочу тебя видеть. Возможно, мне нужно связаться с Агриппой и объяснить ему ситуацию. Пусть он заберет тебя обратно: ты не выполнил своего обещания перед ним. Любой другой, настоящий, воин пошел бы и без дурацких раздумий сделал свое дело. Но не ты! Ты слишком чистенький. И даже ради близкого человека ты побоишься испачкать нежные ручки. Купайся в беззаботности и дальше, фаустянин. Ты негоден для нас.

Элинор повернулся и вышел. Антарес удивленно двинул бровью. А гаденыш не только умен, но еще и прозорлив, еще и плохо подвержен влиянию. Быстро адаптировался к премудростям Внешнего Круга… Придется пустить в ход «тяжелую артиллерию». То есть слезы Сэндэл.

Но делать этого дипломату и его супруге не пришлось. Фаустянин попросил аудиенции уже через полчаса, вдоволь намыкавшись по окрестностям. В лице его уже не было ничего живого. Парня откровенно шатало, будто он напился, как сам черт.

— Я сделаю это, господин Антарес…

10. Не вернешь

Джек Ри, лейтенант нью-йоркского специального отдела, дежурил в тот самый день, когда из больницы «Санта Моника» был выписан некий длинноволосый Джим Хокинс, прошедший обследование вместе с Андресом Жилайтисом, охранником известной миллиардерши Маргариты Зейдельман. Точнее, дежурил Джек ночью.

Ассистентка занималась навигацией, а помещенный в гель и принявший виртуальный облик свирепой амазонки — отличительный образ спецотделовцев — Джек Ри проверял работоспособность доверенной ему системы.

Легконогая серая кобылка, неспешно гарцевавшая под седлом, в котором восседала воительница, встала посреди тропинки. Лучи здешнего тускловатого солнца запрыгали по узловым пунктам, высвечивая города, в которых необходимо побывать дозорной. Амазонка спрыгнула со спины лошади и подошла к большому камню на обочине. Короткий меч звякнул, высекая искры.

— Сержант!

«С небес» послышался голос ассистентки:

— На связи!

— Проверьте доступ к медикам.

— Доступ имеется. Что-то не так, Джек?

— Это я и хочу выяснить.

— Зафиксировать как тревогу?

— Не спешите. Я выясню.

Амазонка взлетела в седло и с гиканьем ткнула пятками бока кобылы. Локации стремительно менялись, узлы вспыхивали, отмечая для навигатора схему движения лейтенанта Ри.

Город Целителей. Каждое здание — картотека. Амазонку интересовал храм на главной площади, и она нещадно погоняла свою взмыленную лошадь. В спокойном режиме виртуальные города безлюдны — только постройки и деревья. И дай бог, чтобы они как можно реже наводнялись посетителями!

— Джек?

— Пока все в норме, сержант.

Голос Джека был ровным, но его амазонка неслась по ступеням храма. Вот наконец-то алтарь, охраняемый громадной псевдогранитной кошкой, глядящей куда-то вдаль. Джек произносит пароль, и ему открывается вход в хранилище. Теперь — глаз да глаз. Нужен двухсотый саркофаг по правую сторону коридора.

— Докладывайте, как у вас, Джек! — волновалась навигатор.

Сейчас должен поступить сигнал на его незаблокированный ретранслятор…

— Лейтенант, вам вызов, — упреждает ассистентка.

— Ответьте, пожалуйста. У меня все спокойно. Попыток взлома пока не вижу. Вероятнее всего, ошибся. Но проверить нужно.

И пока сержант отвечала на вызов, Джек спихнул крышку с двухсотого саркофага. Из черного провала выскочил серебристый волк и метнулся к выходу из хранилища. Но дежурный был наготове. Вздернув лук, он пустил стрелу вслед зверю. Коротко взвизгнув, тот упал, прополз еще несколько шагов и издох.

Амазонка приблизилась, чтобы повторно убедиться, та ли информация была ею уничтожена. Убедившись, она развеяла прах волка без остатка. Опустевший саркофаг исчез сам собой.

— Сержант!

— Джек?

— Сержант, отбой! Ложная тревога. Верните меня на исходную, к камню.

Информации о Джиме Хокинсе, под именем которого скрывался в «Санта Монике» поверенный Хозяина Зил Элинор, больше не существовало.

* * *

Выписавшийся из больницы две недели назад, Элинор ехал теперь в Вашингтон. Вещество перевоплощения уже начало действовать — фаустянин чувствовал, как меркнет его сознание, и торопился прибыть по адресу.

Хозяин называл имя: «Тимерлан Соколик». Именно этот человек должен стать связником между Элинором и Антаресом… Зил старался удержать в памяти только две вещи: адрес и имя посредника. Остальное неважно.

Соколик оказался молодым парнем. Может, чуть-чуть постарше самого Зила.

— Ты исполнитель? — спросил он.

Элинор кивнул, и то лишь потому, что обязан был ответить Тимерлану.

— Идем, покажу тебе место, где ты сможешь спокойно сделать все, что надо.

И Соколик запер его в совершенно пустой комнате с видом на глухую стену. Зил скорчился на полу, готовый перенести обещанную боль, но и тут его лишил покоя сигнал ретранслятора, встроенного прямо в браслет ТДМ. Приват-канал Антареса.

— Зил, — произнесло изображение, на которое фаустянин глядел сквозь приопущенные веки. — Тебе придется сделать еще кое-что. От посредника ты получишь дистанционку, документы и авиабилет. Когда закончишь со старухой Зейдельман, выезжаешь в аэропорт Мемори. Тебе нужно лишь в определенный момент включить таймер и отследить успешность взрыва.

— Взрыва? — тупо глядя мимо голограммы, переспросил Элинор.

Антарес вычислил самый удобный момент, когда в метаморфирующий мозг послушника можно было закладывать программу. Сейчас фаустянин был для посла не более серьезным противником, чем обнаженный ребенок для полностью экипированного чемпиона-боксера. Максимилиан с любопытством разглядывал уродливые бугры на открытых частях тела Элинора. Гаденышу сейчас не до противостояний, а подсознание потом сделает за него все, что нужно. Это как гипноз. Сам посол в подобных психологических тонкостях разбирался не слишком хорошо, но в его распоряжении было достаточное количество консультантов-профессионалов.

Папаша связника Тимерлана Соколика, археолог Эдуард Ковиньон, собирался провезти рейсом «Нью-Йорк — Сан-Франциско» гранитные плиты, доставленные с одной из Блуждающих в Козероге. Отправившийся туда по просьбе тещи, которую интересовало наличие атомия на XNV и XNZ, ученый обнаружил камни, испещренные египетскими (и, похоже, не только египетскими) письменами. На Блуждающей! И этому было единственное объяснение: плиты очутились там в результате некорректной работы стационарного трансдематериализатора, о чем Антареса и Эмму Даун не раз предупреждали эсефовские физики. Вкупе со странностями, происходящими сейчас с погодой в районе холмистой части Египта, появление плит говорило в пользу версии о вторичности изобретения эсефовцев. Где-то в Луксоре или близ него находился самый первый земной ТДМ. Как считала доктор Азмол, продолжительное время не используемый, но по-прежнему подпитываемый энергиями портал неизбежно повлияет на окружающую среду. Вначале он спровоцирует медленное опустынивание местности, затем — повышение температуры, потом внесет множество изменений в атмосферу непосредственно над устройством. Это может происходить на протяжении тысячелетий, что в планетарных масштабах — всего лишь ничтожный миг.

Так вот, на данный момент для землян все, что творится сейчас в Египте — не более чем аномалия. Им не хватает звеньев, чтобы ответить на вопрос. Камни, прибывшие из Козерога, вполне могут стать тем самым связующим звеном. И после этого тайна спрятанного в горах ТДМ будет раскрыта. Правительство получит в руки главный козырь оппозиции. Тогда и мешающиеся под ногами «плутониевые» консерваторы, и создающие суету «атомиевые» новаторы окажутся просто не у дел. Антарес делал ставку на уничтожение Ковиньона и его камней, но попутно, разумеется, не мешало убрать цепкую старуху Зейдельман, а заодно обратить в нужную веру кого-нибудь из поборников атомия. Скажем, для этих целей очень подошла та девица из Организации космоисследований, Аврора Вайтфилд, с которой на днях продуктивно пообщался все тот же умница-Соколик, склонив красотку-лесбиянку к связи с сотрудником спецотдела, капитаном Калиостро. «Враг моего врага — мой друг!» — так любил говаривать Антарес.

Посол проинструктировал Элинора и оборвал связь как раз в тот момент, когда фаустянин, стиснув зубы от боли, начал терять сознание. Антаресу хотелось бы понаблюдать за мучениями проклятого гаденыша, но времени, к сожалению, не было.

* * *

Тимерлан не поверил своим глазам. Ведь он собственноручно блокировал комнату, куда был запущен исполнитель. Как оттуда вышел совершенно другой парень, Соколик не понимал, а предупредить его никто не удосужился.

Однако ослушаться хозяина Тимерлан не мог, на то были четкие инструкции: выдать исполнителю все атрибуты, пошагово объяснив, что делать и когда.

Соколик вручил худощавому мужчине лет тридцати документы на имя Андреса Жилайтиса. Стереоизображение совпало. Тот же тип с «перышками» надо лбом и ввалившимися щеками. Взгляд таинственного двойника Жилайтиса пугал неосмысленностью и мраком. Псих. Откровенный псих.

* * *

Вечер пятницы, 3 августа 999 года.

— Операцию отменили?

Элинор не обернулся на голос. Он был поглощен попыткой найти причину внутреннего беспокойства. Не сам он, а Жилайтис, в образе которого представал фаустянин.

— Андрес! — повторил коллега, Кевин Бутроу.

Зил едва не вздрогнул. Охранник удивленно смотрел ему вслед.

— Да, Кевин. Перенесли.

— Ты в порядке? Выглядишь как будто только что из мортуриума, приятель.

— Мне нездоровится. Я лягу спать пораньше.

Фаустянин не обманул. Ему было плохо. Плюс ко всему неразрешимый вопрос: кто беспрерывно пытается пробиться в его сознание?

Зил дремал до утра и очнулся в обильной испарине. В Вашингтоне было очень жарко.

Убедившись, что других охранников поблизости нет, Элинор отключил систему наблюдения.

Маргарита Зейдельман работала в своем кабинете. Войти к ней с оружием не мог никто: внутренней системой помещения, где она находилась в данный момент, хозяйка управляла сама.

Зейдельман подняла глаза от клавиатуры терминала. На ней было угрюмо-синее платье из шикдермана.

— Андрес? Чего вам?

Он молча шел к ней. По пути взял со стола чистый лист.

Женщина испугалась его мертвых глаз:

— Почему вы не в больни…

В следующий момент острый край бумаги рассек ее глотку. Элинор сделал всего одно короткое движение — а тело Зейдельман уже валится к его ногам…

Ничего не изменилось. Даже сердце Зила стучало по-прежнему ровно. Только теперь фаустянин вспомнил, кто он есть на самом деле. Осознание пришло мгновенно и вытеснило Жилайтиса полностью. Палладас предупреждал об этом эффекте: в результате потрясения полиморф может вернуться к своей ментальной сути. Так и случилось.

Зил машинально взял со стола карандаш-маркер, вчетверо сложил бумагу, которой только что прикончил человека, до сих пор бьющегося в агонии на окровавленном полу. Когда Зейдельман стала трупом, а жизненный кокон вокруг ее тела померк, Элинор опустил бумагу и маркер в нагрудный карман.

Это был второй этаж, но фаустянин легко выпрыгнул из окна. Через пять минут он был очень далеко от дома покойницы.

Какой-то отель. До самолета еще больше часа…

Опершись рукой на пластиковую стенку, Элинор стоял под душем. Но вода не могла унести с собой тот яд, которым пропиталась каждая клеточка его организма. Почему он не разлетелся на атомы? Почему? Он ведь в точности повторил собой Жилайтиса, у которого аннигиляционный ген был! Однако дезинтеграции не произошло. К сожалению…

Зил не стал вытираться. Он подошел к зеркалу в комнате. Створки скреплялись между собой тонкими пластиковыми «спицами», выкрашенными под металл. Молодой человек вытащил одну из таких спиц. Часть зеркала со звоном упала на пол и раскололась. Элинор посмотрел на десятки своих/не своих отражений, перешагнул осколки, надел костюм Жилайтиса и покинул номер. Его ожидало второе, самое страшное, задание…

11. Еще раз о самолете

Утро субботы, 4 августа 999 года. Аэропорт Мемори.

У стойки регистрации оставалось четверо. Внимание Элинора привлек тот человек, что стоял предпоследним. Брюнет с зелено-голубыми глазами, очень сильный. Зил еще не встречал во Внешнем Круге людей с таким жизненным «свечением»: в личной зоне этого мужчины могли поместиться двое таких, как он сам. И это несмотря на то, что парень явно не выспался, а оттого был очень хмурым.

— Проходите, капитан! — сказал ему «синт».

Капитан! Да он же офицер земного Управления! Они будут на одном рейсе…

Управленец неприветливо глянул на Элинора и прошел на посадку. В уме фаустянина сложился план, по которому этот офицер должен был сам раскрыть подозрительного пассажира. Вот только нельзя попасться ему в руки. И нельзя, чтобы он увидел, как этот пассажир растворится в воздухе, задействовав ТДМ.

Самолет взлетел. Зил наблюдал за поведением капитана. Тот спокойно дремал в своем кресле.

Фаустянин вытащил бумагу и маркер, сдернул зубами колпачок, быстро вывел два слова: «ПОМОГИ ВСЕМ!» и скомкал листок. Капитан должен догадаться, должен! Только бы прикоснуться к нему, и тогда будет уже легче «подключить» его!

Элинор сунул бумагу в расслабленные пальцы мужчины и немного притронулся к его кисти. Все получилось. Кажется…

Управленец успел поймать его эмоции. Для любого слуги закона чья-то внутренняя тревога — как бегство потенциальной жертвы для охотничьей собаки.

Выпутавшись из ремня, капитан ринулся за Элинором. Тот мгновенно ускорил шаг, накинув на себя, будто капюшон рясы, защитный купол «scutum», а потом схватил с кресла маленькую девчонку и нырнул в межсекционную зону. Из рукава в ладонь скользнула пластиковая спица, некогда скреплявшая створки зеркала в отеле.

Когда управленец нагнал их обоих, Элинор приставил острие к горлу ребенка. Девочка завопила от ужаса, едва завидев табельный плазменник в руке капитана. Бояться похитителя она не могла: на гребне волны эмоций эмпатические способности Зила удесятерились, и он попросту обволок нервную систему восприимчивого, незакрытого человечка — так же, как некогда успокаивал Сэндэл. Однако от управленца несло угрозой, а защищать заложницу еще и от капитана фаустянину было некогда.

— Пусть мне откроют — и она не пострадает! — закричал Элинор.

Капитан опустил оружие:

— Отпусти ее — и вали на все четыре стороны!

Зил постарался сымитировать отчаяние и готовность ко всему. Получилось:

— У нас у всех мало времени! Не торгуйся со мной! Под панелью возле фронтального двигателя — взрывное устройство. Времени почти не осталось. Откройте мне люк! — он сунул в руки девочки дистанционку и предупредил: — Осторожно, не нажми!

Тут управленец совершил огромную глупость: он попытался подчинить себе Элинора. Удар «харизмы» вернулся к нему, многократно усиленный сознанием фаустянина, и капитана отшвырнуло в сторону. Потеря драгоценного времени. Мало того: межсекционная зона наполнилась биороботами-стюардами, которые остолбенели при виде происходящего.

— Откройте! — закричал Зил.

— Да откройте же ему! Откройте! — разноголосо требовали пассажиры из-за двери.

Капитан очухался быстро.

— Прикажи им открыть, — Элинор изо всех сил старался восстановить связь с контуженным офицером. — Или мне придется убить ее! У вас все меньше времени на спасение! На таймере осталось семь минут!

— От…кройте ему… — наконец-то выдавил из себя капитан, утирая хлынувшую из носа кровь.

…Один из стюардов бросился к двери, с грохотом открыл панель управления люком, стукнул ладонью по сканеру. Внутренний люк открылся, и в тот же момент капитан прыгнул в их сторону. Зил швырнул ему свою ношу, отступил назад, захлопнул за собой дверцу, чтобы не случилось разгерметизации салона.

За мгновение до того, как его выхватило ледяным ураганом, Элинор успел включить трансдематериализатор…

…Короткий бой с Желтым Всадником на иссохших скалах внутреннего мира. Смертельная рана под сердцем…

…Фаустянин, уже именно фаустянин, в своем настоящем облике, поднял голову и увидел перед собой океан Эсефа — сумрачный, беспокойный, предгрозовой…

Нет, он не имеет права молиться. Не имеет, потому что с его грехами просить о прощении — это еще один грех. Что сделал бы Агриппа, увидь он своего любимого воспитанника теперь, по прошествии двух лет?

— Боже! — зашептал Зил. — Боже, позволь мне вернуться на Фауст! Пусть меня накажут, пусть Ты накажешь меня — но там… Дома… Господи, я не любил мой дом… Я и сейчас не люблю его… Но только в Хеала я был собой… Я заблуждался, когда хотел большего… Прости меня, Отец Всего Сущего! Прости и позволь умереть дома…

Тучи не расходились. Сейчас Эсеф был так похож на Фауст…

— Прости меня за мою гордыню, Великий Отец! Я не прошу милости и пощады, лишь снизойди, позволь мне принять смерть там, где когда-то любили меня! Там, где мне было неведомо, что я «синт»…

Тишина в ответ. Природа молчала, увлеченная приготовлением к грозе. Ей не было дела до искусственного существа, созданного кем-то за сотни парсеков отсюда…

Элинор медленно вытянулся на песке. Пусть. Пусть снова безумие. Лишь бы не помнить того, что было…

Он провел пальцами по жидким песчинкам, оставляя четыре рассыпающиеся дорожки. Зил смотрел на них и думал, что так же рассеиваются следы его пребывания там, где он когда-то жил. И даже если он вернется туда — всё, всё уже будет иначе. Ему никогда не стать прежним. Его протравленному миру не стать прежним…

Глаза налились тяжестью, веки сомкнулись. Поднялась буря, начался ливень, но Элинор лежал под дождем, не замечая хлещущих по спине холодных плетей. Он никогда не вернется Домой, даже если очутится на Фаусте…

12. Решение задачи

Антарес не скрывал злости:

— Как ты объяснишь, что не смог активировать детонатор?

Зил, доселе прятавший глаза, поднял голову и уставился в лицо послу. Тот слегка отшатнулся. Будь все проклято: гаденыш становится опасно неуправляемым. Похоже, во время убийства он «сломался»…

— Меня заподозрил человек из ВПРУ.

— Из каких соображений ты называешь его человеком из ВПРУ?

— У него было оружие, и он пронес его на борт, с собой. Мне пришлось взять заложника…

Это совпадало со сводками, доступными Антаресу. Свой человек в нью-йоркском спецотделе сообщил то, что ему стало известно о происшествии на роковом рейсе. Досадная случайность, совпадение или неуловимая закономерность — управленцем, который помешал Элинору выполнить миссию, был капитан Риккардо Калиостро…

— Почему он зацепился за тебя?

— Я не знаю, господин Антарес.

Гаденыш темнил. Чтобы заподозрить Элинора-Жилайтиса, у Калиостро должны были появиться веские основания. Вряд ли он стал бы бросаться на пассажира наугад. Но проверить это сейчас невозможно.

— Иди к себе.

— Сэндэл в безопасности?

— Иди к себе! — повторил Антарес, повышая голос.

Слуги странно посматривали на Элинора, когда тот проходил мимо них. И нигде не встречалось грустных глаз «синта» Мирабель.

Сэндэл пришла к нему вечером. Ее рана зажила без следа. Было видно, что за последний месяц жена посла хорошо отдохнула и почти забыла о том инциденте. Вдобавок ко всему, она почти ничего не знала о подробностях поручения Антареса.

— Где Мирабель? — спросил Элинор.

— Мирабель? Кажется, Максимилиан отправил ее к другим хозяевам. По ее, вроде бы, просьбе…

Но секундного замешательства Сэндэл для него хватило, чтобы понять: от Мирабель избавились и, возможно, совсем не так, как говорит хозяйка. Зил скроил кривую ухмылку, и это у него получилось:

— С каких это пор господин Антарес исполняет просьбы «синтов»?

— А в чем дело? Зачем тебе Мирабель? — Сэндэл шагнула к нему и пригляделась: — Эл, откуда у тебя седые волосы?! Так много седины! Расскажи мне! Куда тебя отправлял Максимилиан? Я так устала от этих тайн, Эл! Что с тобой произошло?

— Сэндэл, я нужен тебе сегодня?

— По службе? Нет. Но мы могли бы прогуляться к морю. Я соскучилась по тебе!

Элинор перехватил ее руку и не позволил прикоснуться к волосам.

— Это приказ? Я могу отказаться?

Лицо женщины вытянулось:

— Почему ты так разговариваешь со мной, Эл? О чем с тобой говорил Максимилиан?

Фаустянин промолчал. Он молчал на всем протяжении следующих двух лет. Сэндэл упрашивала мужа обратиться к докторам и вылечить замкнувшегося мальчишку, но Антарес презрительно кривился и подтрунивал над ее отчаянием. Элинор по-прежнему исполнял обязанности охранника при госпоже Мерле. Поведением своим он теперь ничем не отличался от остальных «синтов», а быть может, стал еще менее очеловеченным. Сэндэл так и не смогла выведать у них с Максимилианом, в чем причина такой разительной перемены бывшего монаха.

И однажды, когда на единственном материке Эсефа снова начался сезон ливней, а кучевые сизые облака, громоздясь над морем, создавали зыбкие и недолговечные города, чтобы изойти дождем и распасться после первого же урагана, Антаресу вновь потребовалась помощь уже однажды убившего слуги.

На стереоизображении Зил сразу же узнал Алана Палладаса. Посол, разумеется, ни словом не обмолвился о том, что биохимик надурил «Подсолнух» и, скрыв контейнер с драгоценным веществом перевоплощения, теперь намерен скрыться от заказчиков.

— Твоя задача — извлечь из него информацию о местонахождении вещества, а потом устранить его самого. Ты достаточно отдохнул после того раза, и пора тебе снова дать работу, — безапелляционно заявил Антарес. — Что ты качаешь головой? Хм, хочешь сказать, что отказываешься? Ну-ну. Я предусмотрел это. Думаю, твоему приемному папаше будет любопытно услышать о твоих «подвигах». А тобой займутся в соответствующих органах. Что смотришь? Считаешь, что твое слово против моего будет весомым? Напрасно.

— Я это сделаю, — спокойно ответил Элинор, заставив Антареса опешить. — При единственном условии. Вы устроите мне встречу с Мирабель.

— С какой еще Мирабель?

— С «синтом». Горничной, прислуживавшей вашей жене.

— А-а-а… Тогда встречное условие: я устрою тебе встречу с Мирабель после того, как ты выполнишь мою просьбу, касающуюся Алана Палладаса на Колумбе.

Антарес знал, что эти два года фаустянин пытался узнать хоть что-то о той дурехе-«синте», что полезла в пекло. Сбой программы. А засбоившая система никуда не годится. Найти биокиборга — точного двойника Мирабель — было несложно, однако с этим чертовым эмпатом нужно быть осторожным. Лучше свести его с копией тогда, когда дело будет сделано.

Зил кивнул и ушел. Посол пожал плечами. Она сама просила «выключить» этот мир. Так что… все по согласию обеих сторон…

Той же ночью, пользуясь тем, что Антарес выключил систему слежения в пристройке, Сэндэл осталась у фаустянина. Казалось, в него вернулся прежний Зил. Он даже улыбался.

— Сэндэл, и все-таки — к кому поступила Мирабель? — как бы невзначай спросил Элинор.

Та подняла голову с его плеча:

— Эл… Ты прости, я не хотела тебе этого говорить раньше, когда тебе и так было плохо, но… Не хочу тебе лгать. Пусть ты это узнаешь… Она погибла…

Зил нисколько не удивился. Но сумел сделать вид. Сэндэл пробормотала что-то насчет несчастного случая, приключившегося с «синтом» во время перевозки к новым хозяевам. Элинор сказал «очень жаль» и перевел разговор на другую тему, будто сразу же забыв о Мирабель.

* * *

Он стоял перед Палладасом, только что сообщив биохимику о своем поручении. Легко и просто: «Меня послали вас убить». Ученый смотрел на него и никак не мог понять мотивов, движущих Элинором.

— Что, даже не хотят узнать, где я спрятал контейнер? — уточнил Алан.

— Хотят. Но я не хочу.

— Как ты меня нашел?

— Господин Палладас, у нас мало времени. Я не буду убивать вас. Я очень смутно представляю, что делать дальше, но если у вас имеется хоть какой-то план выхода из ситуации, подскажите.

Палладас перевел дух. Кажется, парень решил твердо. В глазах его отсвечивает сталь — всего пару лет назад этого не было, он был нормальным молоденьким парнишкой, пусть и не без печальных раздумий. Поломала его жизнь, как пить дать поломала. Доигрался. И продолжает играть во все более опасные игры.

Отец Фанни не стал расспрашивать фаустянина ни о чем. Было действительно некогда. Он назвал ему имя мужа дочери: Риккардо Калиостро. И Элинор вздрогнул, потому что этим именем звался тот капитан в самолете рейса «Нью-Йорк — Сан-Франциско». Тот, противостояние с кем закончилось, в общем-то, не в пользу управленца, хотя не было настоящим со стороны Зила.

А дальше существовал только один выход: все рассказать властям. И не просто властям, а тем людям из ВПРУ, кого сочтет нужным поставить в известность капитан Калиостро…

* * *

Форумы — сами по себе вещь специфичная. А уж форум-чат, в котором обнаружился Калиостро, и подавно озадачил Элинора. В тот вечер участники обсуждали тему информационных войн. «Гладиатор» был настроен на веселый лад, это чувствовалось в его изречениях.

Обойдя брандмауэр, Зил зарегистрировался с идентификационным номером одного колумбянского управленца и взял себе никнейм «Лилит». Долгое время он просто «висел» без активности — наблюдал за развитием событий.

«День добрый», — наконец передал он сообщение.

На его стереоаватарке улыбалась красавица-брюнетка с ослепительно-белыми зубами и затейливым татуажем на скуле. Почти настоящая, живая дама…

«Гладиатор» улыбнулся ей в ответ первым:

«Здравствуй, первая жена первого мужчины!»

К тому времени беседа уже начала приобретать оттенок фривольности. Элинор сразу выявил процент участников женского пола: к появлению «Лилит» две трети пользователей отнеслись настороженно, и в их ответах была заметна враждебность по отношению к вероятностной сопернице, пусть завуалированная и не по теме. Фаустянин усмехнулся и снова замолчал. О нем быстро забыли.

«Мне пора», — наконец высказался «Гладиатор».

«Удачного дежурства!» — пожелали ему.

«Я послезавтра дежурю. Сегодня хочу попробовать отоспаться. Если не сорвут»…

«Мы скоро встретимся, Гладиатор!» — пообещала ему в привате «Лилит».

Калиостро снова откликнулся лучезарной улыбкой, которую на сей раз увидел только Элинор, и осведомился:

«Как погодка на Колумбе?»

Все-таки запрашивал…

«Как всегда: хорошо для загорающих и ужасно для нас».

«А я не отказался бы побывать у вас в качестве загорающего. С нетерпением жду встречи! Надеюсь, это не шутка? Не разбивай мое сердце, прекраснейшая из прекрасных!»

И «Гладиатор» вынырнул в реал. Элинор вышел следом, попутно заметая все следы своего пребывания. Теперь, чтобы хозяин того номера смог заметить чужеродное вмешательство, ему нужно было бы смотреть очень внимательно и к тому же — зная, куда именно…

Значит, информационные войны…

* * *

Он обосновался в небольшой квартирке на окраине Нью-Йорка. С гелем пришлось повозиться, но как вместилище прекрасно подошла ванна. Судя по времени, Калиостро уже должен заступить на дежурство.

Зил не стал мудрствовать с обходом системы. Он взломал ОКИ грубо и заметно. Сейчас Управление поднято по тревоге номер один.

В облике монаха-бенедиктинца Элинор отправился на поиски отряда амазонок — виртуальной ипостаси дежурных СО. Несколько раз ему пришлось ускользать от Хранителей, шерстящих информузлы. Локации гудели от невиданного нашествия, искусственный мир полыхал…

И вот наконец — они. Впереди на вороном мохноногом скакуне мчится амазонка Дика Калиостро. Элинор готов был сдаваться, но случайно услышал их разговор с начальником контрразведчиков. Амазонкой управлял не Калиостро! Фаустянин тихонько застонал. Его план рушился. Но как могло получиться, ведь он проверял сведения. Нести вахту должен был именно Дик! Ускользнуть уже невозможно: все заблокировано до выяснения идентификационного номера. Все они — и Хранители, и дежурные офицеры, и он, Элинор — заперты в системе и зависимы друг от друга.

Делать нечего. Времени не осталось.

Зил сдался и позволил зафиксировать себя. Все врата отворились. У него еще есть время сбежать, но делать этого он не станет…

Элинор выбрался из геля, неторопливо оделся и даже отворил дверь. Но управленцы перестраховались.

Когда отравленное психотропным веществом сознание фаустянина поплыло, он освободил мозг от всего, оставив лишь «маркер»: «Я буду говорить только с капитаном спецотдела Риккардо Калиостро!»

* * *

Все, что происходило потом, вплоть до вспышки на бруклинских развалинах, текло будто мимо Элинора. Словно какая-то непомерно огромная система отторгла его навсегда. Он стал изгоем до последнего момента своей жизни.

Теперь его скованное льдом тело заперли в одной из креогенных камер Лаборатории, и сознание, застрявшее на «грани между», в тысячный раз воскрешало каждое мгновение прошлого. Не забыть! Только не упустить, не потерять ничего!

Эти слова смутным отголоском вибрировали где-то в черной пустоте беззвездной Вселенной.

«Я подожду!»


Конец 2 книги

Загрузка...