Часть II Бокки- под-курганом

Господа добровольцы!

Стоит мне сказать: «Как все здорово складывается!» – и тотчас неприятности сыплются одна за другой. Судьба равняет благополучие со скукой.

Дайен из Дома Пляшущих, придворный церемониймейстер

Шолох. Наконец-то!

Путь от побережья к столице занял немало времени. По дороге я вертела головой как сумасшедшая: не могла налюбоваться.

Я шла широким лесным трактом, и солнце било мне в спину, прошивая насквозь. Против его желтых, как цыплячья шейка, лучей летели пух и пчелы; пчелы и пух… Ровное жужжание набухающего лета, белая легкость неторопливых тополей.

Цветущие пролески встречали меня урчанием лягушек, заросли орешника – клекотом расторгуй-птицы. Я поглаживала мшистые дубы и подмигивала своему оголтелому отражению в лужах, оставшихся после ночного дождя. Лес дышал, как парник, утопая в одуряющем запахе свежей листвы.

«Небо голубое, – подумала я. – Небо голубое, это ведь и вправду мое место».

На душе было так легко, что, когда под вечер мне встретилась одинокая избушка травницы, я смело свернула к ней. Улыбчивая старушка действительно оказалась знахаркой, а не сумасшедшим лесным убийцей, мятежной Ходящей или оборотнем. Даже удивительно! Травница сочувственно выслушала историю про кораблекрушение, приютила меня и накормила. В волнении я спрашивала про столичные новости… Но старушку не интересовал мир вне ее огорода. Святая простота.

Зато она подарила мне старую драную куртку: в подводной ночнушке было холодно, пусть и лето за окном. Я приняла подарок со слезами на глазах – от куртки жутко воняло луком. Это холщовое недоразумение мы сняли с пугала: и пугало, скажу я вам, сопротивлялось со всей мощью остаточной бытовой магии.

Другой причиной для слез были воспоминания о летяге: мой любимый плащ остался в Рамбле. Наверное, глупо оплакивать одежду. Скажешь кому – застыдят. И все же сердце щемило: столько лет мы провели вместе! Утешало лишь то, что летяга как следует нагулялась, прежде чем кануть на дне морском.

Зато перламутровый балахон из Рамблы ожил. Как оказалось, заклинание Ол`эна Шлэйлы не расколдовало рубаху, а лишь временно ее усыпило. Когда шелковые чешуйки зашевелились, я запаниковала.

Что, опять удушение, акт второй?!

Но вне родных пенатов ночнушка была далеко не такой дерзкой. Она только тихо колыхалась и переливалась под солнцем, поводя чешуйками туда и сюда. То-то же! Я рада, что кто-то научил ее незамысловатому правилу: в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

* * *

Следующий день был в разгаре, когда я наткнулась на столичную дорогу.

Как водится, она возникла будто из ниоткуда. Раз – и передо мной указатель: «Аллея Радужных Осколков. Добро пожаловать в Шолох!» И галечная тропинка убегает вперед.

Вскоре появились заборы, увитые лимонником и глицинией. На обочинах затрепыхались бабочки. Уютные перебранки шолоховцев послышались из распахнутых – по случаю хорошей погоды – окон.

Я с наслаждением вдохнула пряный воздух любимого города. Эстет различил бы в нем нотки древесины (приличные такие нотки), намек на речные водоросли, сладковатые ароматы сирени и грибное послевкусие. Пессимист наверняка учуял бы коровьи лепешки. Романтик – феромоны, беспощадно атакующие студентов.

Я же чувствовала преимущественно запах жасмина, хотя, подозреваю, тому виной не Шолох, а Карлова магия, бурлящая в моей крови.

И еще немного отдавало мокрой землей и червяками. Но это, думаю, нервное: исподволь я боялась, что на меня снова бросятся Ходящие, а потому кралась по улицам на мысочках, отчаянно стараясь сойти за придорожный куст.

Однако, когда за очередным поворотом мне открылся уютный ресторанчик «Поцелуй фортуны», я отринула страхи.

У ресторанчика была веранда подле водяной мельницы. Широкое мельничное колесо крутилось медленно и величаво; в поднимаемой им пене поблескивала радуга. Цветные рыбешки плескались в реке. Деревянная табличка у входа гласила: «Драконы никогда не пробовали наш кофе – теперь они вообще не могут проснуться. Не проходи зазря; не допускай ошибки!»

– Люди, да вы просто идеальны! – Я восторженно выдохнула и рванула туда.

У меня опять не было денег. Но в Шолохе это уже не казалось проблемой: выручат студенческие трюки.

– День добрый! – Я плюхнулась в плетеное кресло у водяного колеса. Так, чтоб брызги долетали – весело же.

Официантка дала мне меню.

– Так-так, – сказала я. – А у вас на норшвайнском языке меню нет?

– Нет. – Веснушчатая девушка покачала головой.

– А на шэрхенлинге?

– Тоже нет.

– А на гномьем?

– Нет… – Работница «Поцелуя» стыдливо опустила взгляд и затеребила кружевной подол платьица.

– Супер! – Я возликовала. – Давайте я вам сделаю все три перевода – а вы мне кофе бесплатно нальете. Пойдет такой план?

Девушка удивилась и пообещала узнать.

Две минуты спустя на моем шатающемся столике обнаружились кофейник, молочник, глиняная чашка и бумага с писчим пером. Я честно выполнила обещанную работу. Особенно забавно было переводить состав бесплатного «завтрака по-тернасски»: «Хлопок по спине, две таблетки от головной боли, стакан колодезной воды». О да, при степных разгульных привычках – самое то!

Владельцам кофейни мои труды, видимо, понравились, потому что бонусом к кофе мне выдали свежий номер газеты «Вострушка».

На титульном листе, как и раньше, значилось: «Печатается под редакцией Анте Давьера». Ну да, ну да. Давьер, он же маньяк, он же Теннет, в тюрьме – а бизнес идет. Что ж. Всем бы нам такую деловую хватку.

Я, лениво развалившись в кресле, начала читать содержание.

«Его Величество Сайнор и Совет: борьба разгорается».

«Казначейство в поиске золотых жил: расходы Шолоха растут не по дням».

«Новое лицо Чрезвычайного департамента: леди в гномьих рядах».

Я листала газету в поисках последней статьи, как вдруг в глаза мне бросилось два объявления.

Челюсть моя бесславно упала на грудь…

С первого объявления на меня смотрела я сама. Физиономия у портрета была так себе, злобная какая-то. Но в общем и целом – узнаваемо.

«РАЗЫСКИВАЕТСЯ», – бесстыдно вопила крупногабаритная надпись. Под ней шло перечисление особых примет: ухо порвано, рост средний, телосложение худощавое, волосы рыже-каштановые, на руке татуировка Ловчей, носит лассо и биту, крайне опасна.

Я вскочила с кресла. Натянула капюшон подаренной куртки, старательно затолкала волосы за ворот. Нервно помахала веснушчатой официантке и почти бегом рванула прочь от «Поцелуя фортуны».

Газету я не выпускала из рук.

Ведь на той же странице было еще одно объявление, не менее примечательное. Оно гласило:

«Господа добровольцы! Вас очень ждут!

Ты умен, силен, ловок и хитер? Ты хочешь разбогатеть и готов послужить своему королю? Прими участие в экспедиции под дворцовый курган! Спаси принца Лиссая, стань национальным героем и получи сто тысяч золотых в придачу!»

Под надписью лыбились два нарисованных молодца – маг и воин. Они стояли спинами друг к другу, как на театральной афише, и показывали большие пальцы.

На ходу я прочитала неуклюжий текст еще разок.

Что?!

Хорошо, с тем, что я в розыске, еще можно смириться – значит, Карл пустил это дело на самотек. Неприятно, но предсказуемо.

Но Лиссай под курганом?.. Невозможно!

Вдруг кто-то окликнул меня.

– Эй, мамзель, огонька не найдется? – поинтересовался блеющий голосок. Я вздрогнула и буркнула, что не курю.

– Да ладно, скидку на перевозчика сделаю! Подсоби сатиру, ну, мамзель!

Прежде чем обернуться к настырному гражданину, я постаралась максимально изменить свою внешность. В данных обстоятельствах это значит, что я выпятила губы, как речная ундина, по-гномьи свела брови к переносице и надула щеки, будто тролль.

Сатир только тихо ойкнул от открывшегося ему зрелища.

– Не курю, сказала! – басовито рявкнула я, еще больше расшатывая психику собеседника.

– Добро, добро! – Сатир замахал волосатыми руками и, тряся хвостом, уцокал к постоялому двору на соседней полянке.

Я проводила мужичка задумчивым взглядом.

Вообще, в Шолохе мало сатиров, промышляющих перевозками. Я посмотрела на вывеску. «Подкова наших душ». Хм. Помнится, мой приятель Патрициус работал во дворе с очень похожим названием, и там тоже был сатир-администратор. Если это единая сеть заведений, то зря я спровадила козлоногого.

Я снова обратилась к унни… После нескольких безуспешных попыток мне все же удалось достучаться до энергии бытия. Она благосклонно подарила мне оранжевый огонек на кончиках пальцев.

– Эй, сатир! – крикнула я. Снова басом. – Возвращайся, дружище.

Козлоногий товарищ с опаской приблизился. Когда его вонючая самокрутка задымилась, он добродушно усмехнулся в бороду:

– Скидку хочется, да?

– Не скидку, нет. Знакомого своей семьи найти хочу, кентавра Патрициуса. У коллег твоих работает.

– А, да! В большом городе седьмая вода на киселе всегда гуще кажется, – подмигнул сатир.

Видимо, он решил, что я прибыла из какой-то дыры покорять столицу… Что ж, с моим нарядом и дурацкой актерской игрой – немудрено.

В итоге сатир мне помог. С кем-то переговорил, куда-то отправил ташени, пообещал, что Патрициус скоро прискачет. Пока мы ждали, я забавляла администратора вымышленными историями о своем житье-бытье в деревне. А еще в качестве оплаты забивала его новые самокрутки, впрок.

Какая же гадость, а.

* * *

Прискакавший Патрициус был весел и подтянут.

Кентавр, как обычно, щеголял цветочным венком на шее и отрицал существование рубашек. Голый торс перевозчика блестел от масла, и я порадовалась, что с прошлого года кентавры обязаны выдавать клиентам поводья: руки бы точно соскальзывали. Не говоря уж об общей неловкости.

Не успел сатир свести «деревенщину» со столичным перевозчиком, как я вскочила в седло и шепнула Патрициусу своим нормальным голосом:

– Отвези меня к Мчащимся, друг! По дороге все расскажу.

Он игогокнул от неожиданности.

– Мадам, это вы-ы-ы? – повысив голос до дисканта, обернулся кентавр.

Я шикнула, глазами указав на любопытного администратора. Патрициус покачал головой и с места сорвался в галоп.

– Удачи, доченька! – Добродушный сатир пыхнул нам вслед едким оранжевым дымом.

* * *

Мы быстро убедились, что приватная беседа на скаку – выбор людей с очень громкими голосами: глашатаев при королевском дворе, например. А вот простым смертным ужасно мешают ветер, дующий в уши, клацающие на кочках зубы и прочие прелести скоростной езды.

Махнув рукой, Патрициус решительно выключил перевозчичий счетчик и сошел с дороги в прохладные заросли ракитника.

– Что ж с вами приключилось, мадам? – запричитал он, когда я спешилась. – Говорят, вы храм разрушили да из тюрьмы сбежали? А потом куда делись?

– Ох, Патрициус, тут непростая история… – Я осторожно пощупала щеки, жутко болевшие после моих конспиративных гримас.

То недолгое время, что я проработала в Иноземном ведомстве, мы с кентавром общались каждый день. Он возил меня всюду и с удовольствием слушал о моих рабочих приключениях. Я, в свою очередь, была доверенным лицом Патрициуса, главным консультантом по тайнам женской психологии, и даже успела мельком познакомиться с его семьей – красавицей-женой и шестью жеребятами. Все шесть были девочками.

– Бедная вы моя мадам! А я знал – вы не по злому умыслу! – охнул кентавр, выслушав отредактированный пересказ моих приключений.

Про богов я не заикнулась. Про Мелисандра Кеса – тоже. Зная Патрициуса, могу предположить, что кентавр тотчас бы организовал в Шолохе клуб почитателей саусберийца: по меркам перевозчика, именно таким и должен быть настоящий мужчина – наглым, смелым и романтично непоследовательным в своих поступках.

– Король верит в мою вину, к сожалению. – Я вздохнула. – Но ты мне лучше скажи две вещи. Первая: как там Полынь?

Патрициус, поколебавшись, пожал плечами:

– Я не знаю, мадам. Он в тюрьме.

– Почему?! – Я натурально взвыла.

Что-то многовато плохих новостей разом!

– Ну, – Патрициус задумчиво пожевал губами, – он ведь тоже храм разрушал? Как и вы?

Ага, значит, слухи про бывшую «теневую» работу куратора в город не просочились…

Я нахмурилась:

– Но ведь Полыни должны были дать Генеральство?

– Ему и дали! – Кентавр махнул золотистым хвостом. – Говорят, у господина Полыни теперь очень красивая статуя в ведомстве, амулеты – как настоящие, искусно из мрамора вырезаны… А волосы в ветреный день и вовсе шевелятся, как у медузы…

– А желание? Почему он не использовал генеральское право одного желания, чтобы получить амнистию?

– Я не знаю, мадам, честное слово, не знаю! – Патрициус аж руками лба коснулся, типа, боги мне свидетели.

Я прикусила губу. Прах пойми, что тут происходит.

Потом я достала из кармана свернутую трубочкой газету и открыла ее на странице с «господами добровольцами».

– Вопрос второй. Что это за чушь с экспедицией под курган?

– А это вовсе не чушь, мадам! Принц Лиссай пропал после землетрясения. Искали уж его, искали – да не нашли.

И Патрициус, комфортно улегшись возле обросшего мхом бревна, уверенно продолжил:

– После того как весь дворцовый остров многажды прочесали, стало ясно, что принц провалился в глубокую трещину. Экую глубокую, что сквозь нее ухнул прямо в некрополь. Трещин таких на острове теперь с десяток – страх берет за душу, мадам, как подумаешь, что за хмыри оттуда могут повылазить! Не-не, это я не о ваших предках, к срединникам я со всем почтением, – кентавр поспешил поправиться, наблюдая за сложной гаммой эмоций на моем лице.

– Все хорошо, Патрициус. Продолжай.

– Сайнор новостям про трещину не обрадовался. Могу понять! Если б мою жеребеночку неделю искали как сбежавшую, а потом выяснили, что она под каменным завалом, – да я бы их всех растоптал вот этими самыми копытами!

– А как они выяснили?

– Ну дык методом исключения.

Я приободрилась. Ведь при нашем космическом «дано» это отнюдь не самое эффективное решение! Куда вероятнее, что принца все-таки вышвырнуло где-то далеко от Шолоха, и он сейчас старательно ищет дорогу домой, направленный в нужную сторону богиней Авеной. Просто никто об этом не знает. Пока что.

Я кивнула:

– А дальше что?

– А дальше Сайнор отправил под курган поисковый отряд из магов, но через сутки никто не вернулся. Люди смеялись, что отряд подземными щелями драпанул из столицы, лишь бы более с королевским гневом не встречаться. Но после шуточки затухли: Его Величество отправил в некрополь Ходящих, и те тоже растворились, будто тени в полдень. Вернулся лишь один – весь перемазанный кровью, полумертвый, маску потерял, как и кончик носа… Чтобы такое с Ходящим сотворить, мадам, – это ж кем надо быть?

«Например, Зверем», – подумала я, но эта версия означала бы, что плохо все – абсолютно все – и я не хотела давать ей шанса.

Так что я громко захрустела морковкой, пытаясь ее хрупаньем заглушить нестройный хор тараканов-невротиков в моей голове. За морковку спасибо Патрициусу. Добросердечный кентавр, когда мы сделали привал, разглядел меня получше, всплеснул руками, заявил, что я похожа на бледную немочь, и стал активно набивать меня витаминами – в его седельных сумках обнаружилась куча съедобных припасов, преимущественно овощного характера.

Когда шумовые эффекты морковки одержали верх над паникой, я все-таки спросила:

– И кем же надо быть?

– Упырем!

Кентавр с таким значением произнес название этой бытовой, в сущности, нежити, что я лишь тупо переспросила:

– Упырем? Обычным? Кладбищенским?

– Кладбищенским – да, но вот только не обычным! У вас ведь в некрополе что? Кости древних магов, ваш усилитель ворожбы, какого на весь Шолох хватает. Вот и на упырей хватило, которые там жили. Теперь это не чащобная нежить, мадам, а твари столь сильные, что даже Ходящих, как щепки, ломают. Шестерых теневиков за неделю укокошили…

Я ошарашенно умолкла.

Шестерых? Их же всего была дюжина! Не то чтобы я фанатка Теневого департамента, наоборот, помещайте меня в самый конец очереди за автографами, но… Новость все равно отвратная.

– Эти упыри-мутанты вылезли наружу?

– Не дай-то небо, мадам! – Патрициус аж выронил из рук ромашковый венок, который все это время мирно плел. – Наоборот, Ходящие к ним спускались. Трое, потом еще трое. Король совсем рассвирепел от таких неудач, требовал остальных одним махом в трещину спустить – но тут Совет взбунтовался, запретил ему.

Я тихонько выдохнула.

Как хорошо, что Сайнор не может принимать никаких решений в одиночку!

Обезумевший с горя король способен наворотить таких дел, что полстраны поляжет. Но у нас его всегда может остановить единогласным решением Совет – собрание руководителей всех девяти ведомств, людей опытных, умных и очень, очень разных. Если уж тонконогая кокетка из Ратуши протестует бок о бок с гротескным военным министром, то идея короля и впрямь плохая.

– Скандалище был изрядный. – Патрициус сопровождал речь бурной жестикуляцией, как при игре в пантомимы. – Совет потребовал, чтобы на следующей неделе все трещины в кургане запломбировали от греха подальше. А у главной двери уже выставили охрану и никого даже близко не подпускают. Сайнору ничего не оставалось, кроме как объявить щедрое вознаграждение для добровольцев, если они успеют найти принца в некрополе до пломбировки. Теперь каждый житель Шолоха знает имя и внешность принца Лиссая. Кончилась его анонимность, мадам.

Мы с кентавром уставились на газету, которую я бросила на землю и прижала камешком. Маг и воин на нем могли похвастаться поистине идиотскими улыбками. Иллюстратор явно испытывал глубочайшие сомнения по поводу того, к чему призывал.

– И много нашлось добровольцев?

Патрициус закончил плести венок, затянул какой-то хитрый узелок, чтобы ромашки не рассыпались, и с пиететом творца возложил его мне на голову.

Потом серьезно сдвинул рыжеватые брови и отрицательно покачал головой:

– Нет, мадам. Люди видели того Ходящего, выжившего. Никакие деньжища того не стоят. Даже Башня магов решила не вмешиваться.

Я с беспокойством почувствовала, как из сердцевин ромашек выбираются муравьи.

Вероятно, Патрициус испугал их, когда внезапно сорвал цветы. Это как если бы ты зашел в кабак по соседству, и его вдруг унесло невиданным доселе смерчем. Умные насекомые притихли на время плетения венка – решили переждать бурю. Теперь, оказавшись у меня на голове в относительном покое, они осмелели, повылезали, поползли оценивать ущерб и исследовать новые территории. Судя по энтузиазму, с каким они закопошились, новая реальность превзошла их самые смелые ожидания. Великое переселение муравьишек… И я в роли кисельных берегов.

У меня руки чесались с визгом отбросить венок в сторону, но я не хотела обидеть Патрициуса. Время на чужбине в компании Кеса и своего очумелого одиночества сделали меня до странности сентиментальной. Я решила стерпеть муравьев. Напоминала себе, какая я стала взрослая, сильная, крутая, умудренная, прах его побери, опытом. Негоже такой детине бояться лесных рыжиков.

Из-за этой моей внутренней борьбы к особняку Мчащихся мы ехали молча.

Когда я прощалась с кентавром у глухого кирпичного забора поместья, он ойкнул:

– Мадам, да у вас вся голова в муравьях!

– Правда? А я и не заметила… – героически стиснула зубы я. Играть – так до конца.

Но тут из-за высокой калитки донесся знакомый голос, сломавший мне все представление:

– Ага, щас, не заметила она! Признайся – ты просто выяснила, что укусы муравьев улучшают цвет лица.

Тяжелый кованый засов скрипнул и послушно уполз вбок под длинными пальцами Кадии из Дома Мчащихся.

– Слава богам, с тобой все хорошо. – Я облегченно выдохнула, когда подруга появилась в проеме.

– Это должна быть моя реплика, эй! – возопила Кад и заключила меня в такие крепкие объятия, что в шее что-то оглушительно хрустнуло.

Я с негодованием отстранилась, отплевываясь от ее вездесущих волос. Поняв, что все это взаправду, что я действительно добралась до дома, я жива, и моя лучшая подруга тут, возвышается надо мной, как березка, я от облегчения рассмеялась, да так заливисто, что залаяли соседские псы, а подводная ночнушка испуганно прильнула к ногам.

Смех перерос в легкую истерику: я поперхнулась и начала кашлять. Это показалось мне невероятно смешным, и я попробовала похлопать саму себя по спине, но вместо этого прихлопнула муравья, исподтишка выползшего из-за ворота… Я резко отдернула руку – и у меня вдруг свело ушибленное в Арсенале плечо. Я расхохоталась еще громче, некстати вспомнив белые портки Мелисандра, я подвывала и похрюкивала под обескураженным взглядом Патрициуса… Кентавр привык к более сдержанной версии «мадам».

Отсмеявшись и кое-как наладив отношения со всеми частями своего организма, я с удивлением поняла, что боевая, огненная Кадия тихо плачет, прижавшись лбом к калитке.

Одного раза в год

В любви всегда есть что-то надрывное, какая-то боль, неосуществленное желание… То ли дело дружба. Берегите друзей, они – ваш свет в темнейшую ночь.

Флаурда Северин, хозяйка сорока кошек

В итоге Кад устроила мне такой прием, что к ночи я уже и вовсе не верила в реальность предшествующих дней.

Наверняка вам знакомо это чувство: ты возвращаешься из путешествия, и его сразу же будто ластиком стирает, быстро, безжалостно, как это и принято у вселенной. С легким чпоком натюрморт повседневности втягивает тебя обратно, и кажется, что ничего не было. А если и было – то с кем-то другим. С твоим зловещим зеркальным двойником, с неясным образом из сновидений, который ты себе придумал каким-нибудь ужасно скучным будним вечером.

Увидев прозрачные блестящие слезы на глазах Кадии, я испугалась так, как не пугалась даже перед лицом звериных приспешников.

Кад? Плачет?

Невозможно!

Да еще чтоб так тихо, беспомощно… Я совсем растерялась.

Кадия всегда играла роль бравой девчонки (лучше: «деффчонки»), с самых малых лет. Сколько шишек ни кидали в нас соседские мальчики, сколько оплеух ни лепил тренер по тринапу с говорящим именем мастер Пнивколено, сколько юнцов, краснеющих уродливыми пятнами, ни признавались, что у них, дескать, нет к Мчащейся никаких чувств, – Кадия никогда, никогда не плакала. Ее открытое красивое лицо упорно не отворачивалось от препятствий, и поэтому у Кадии было больше врагов и врагинь, чем человек нормальный вообще может себе представить. Никто не любит смельчаков.

В глубине души я знала, что она – не тот картонный персонаж, каким хочет казаться. Что иногда ей хочется заговорить нормальным тоном, без всех этих разухабистых «хей», «эгегей» и «дорогуша». Что иногда она сомневается, хорошая ли это для нее затея – работать стражем? Носить по двадцать кило железа (если не больше) и решать все проблемы острием меча?

Я помнила, как у Кадии перехватило дыхание, когда в темной пещере Дахху она призналась нам в любви к Анте Давьеру. А потом сразу же отреклась от своих слов, попытавшись обратить все в шутку.

Сколько же на свете вещей, о которых мы не говорим! Не говорим даже с самыми близкими.

Мы оставляем их в темной зоне, не желая выводить под театральный софит, ведь они совсем не подходят нашим пьесам.

И на галерке верят. Верят.

А те, кто ближе, из уважения молчат. Ведь друзья всегда все знают. Не тешьте себя надеждой, что ваши тайны скрыты картонной декорацией на первом плане. Видно все. Но из любви мы отрицаем правду.

И тем страшнее было видеть Кадию без маски.

– Так, дома кто-то есть? – Я подхватила ее под руку и потащила на участок.

– Конечно. Полон дом гостей, все как обычно. – Она фальшиво хохотнула.

– Мне лучше ни с кем не пересекаться, ты ведь понимаешь?

Подруга неожиданно взъярилась:

– Тинави, то, что я плачу, не значит, что я совсем мозги растеряла!

Мы спустились с покрытой гравием дорожки в яблоневый сад. Деревья не шелохнулись. Ветви с припозднившимися белыми цветами, приятно отяжелевшие, покорно гнулись к земле. Жужжание комаров успокаивало: кажется, фруктовые сады – это то редкое место, где оно лишь добавляет прелести. Кадия шла быстро, спину держала прямо, на меня не оглядывалась. Я семенила вслед, мысленно проклиная подводную ночнушку, которая оплетала ноги и не давала делать нормальные, широкие шаги.

Мы проскользнули в поместье через черный ход.

Я знала особняк Мчащихся как свои пять пальцев. Мы с Кадией дружили со школы, и я частенько оставалась у нее ночевать: в детстве, в отрочестве и в том периоде, что мне нравилось называть «затянувшейся юностью». Кадию тоже прельщало последнее определение, слегка расходившееся со словарем. Но в чем кайф быть человеком образованным, если не можешь противопоставить свое веское мнение словарной статье?

Я до сих пор, несмотря на возраст, воспринимаю себя как маленькую девочку, которая, хоть и наращивает знания о мире, все равно никогда не повзрослеет. Мысль о том, что где-то есть «настоящие взрослые», отличные от меня, является основой моей жизненной философии. С каждым годом я все больше убеждаюсь в том, что это не иллюзия: и в школах могут учиться дряхлые старики, а в домах престарелых – цвести легкость и любовь. Твое тело – это просто брома, материя, забота спящих на севере драконов.

А твоя искра… Твою искру, насколько мне известно, не колышет время.

– Так, – сказала я, когда Кад пропустила меня в свою летнюю спальню, удачно расположенную на задворках поместья. – Ты сейчас умываешься, мажешься всеми своими любимыми кремами – для настроения, – и по дороге из ванной цепляешь на спальню табличку «не беспокоить», чтобы к нам не ворвалась ваша горничная, Бруни Грэм…

– Бруни Даби Грэм, – поправила меня Кадия, которая раньше не отличалась щепетильностью в отношении гномьих имен.

– Бруни Даби Грэм, да. Еще мне нужна нормальная одежда, одолжишь? И… – Я вдруг поняла, что комок в горле не дает мне продолжить.

А ведь нужно задать следующий вопрос. Вопрос, который сверлом ввинчивался мне в самое сердце с тех пор, как Кадия заплакала на улице.

Но я до пепла боялась.

Подруга, увидев мои побелевшие губы, все поняла. Она лишь коротко кивнула:

– Если ты волнуешься за Дахху – то он жив.

Я перевела дыхание…

Кадия стянула сапоги, зашвырнула их в угол и с размаху плюхнулась в кресло:

– Но никак не придет в себя после нападения маньяка. Почти три недели без сознания. Врачи, что называется, безмолвствуют.

В ее голосе неожиданно прорезались обвинительные нотки.

– Кад… – пробормотала я.

– Да, так меня зовут. Кад. А лучше Кадия. Что, Тинави? Что ты смотришь на меня таким жалобным взглядом? Ты где пропадала вообще? Ты хоть представляешь, что здесь творилось? Ты видела последние новости? Тебя разыскивают, крошка. Этот неженка, Лиссай, застрял под праховым курганом, и король из-за этого скормил нежити кучу госслужащих. Налоги повысили, потому что дворцовый комплекс теперь надо ремонтировать. Я сдала своего парня властям и перешла работать в Чрезвычайный департамент. Теперь вокруг одни лишь гномы. Ежедневное количество трупов увеличилось, а зарплата почему-то осталась прежней. Жизнь идет, все меняется. Но тебя, где тебя носило, а, Тинави? Когда ты так нужна?

Лицо Кадии горело праведным гневом. Я не успела приноровиться к новому эмоциональному спектру Мчащейся и только растерянно хлопала глазами. Некоторые из нас успокаиваются, столкнувшись с испытаниями. Другие – вспыхивают ярким пламенем.

Кадия стала заранее собирать вещи на работу.

Она вытащила из шкафа доспех – не тот, что у нее был раньше, а новый, темный, с амарантовыми пластинами на груди и шипастыми наплечниками. Она достала чугунный утюжок и, нагрев его над камином, прогладила нижние рубашки, усилив эффект простеньким заклинанием. Она долго выбирала склянку из всего многообразия парфюмов, разбросанных по туалетному столику, и наконец сухо спросила меня, можно ли погасить свет.

У меня в голове был такой водоворот из вопросов, что я пропустила мимо ушей тот, что задали мне извне.

– Я погашу свет? – повторила Кадия громче. Жестче. Четче.

В ее голосе появилась незнакомая хрипотца. Будто что-то тонкое надломилось в гортани, и осколки скребут, просясь наружу.

– Кадия, прости меня.

– За что?

– За то, что я исчезла. Ты осталась здесь совсем одна, без объяснений, без правил игры, и… И я догадываюсь, как тяжело это было. Пожалуйста, прости.

Я молча села рядом, положив руку ей на плечо. Мне было до дрожи плохо оттого, что я не знала, как исправить случившееся. И как утешить Кадию. Ну почему нельзя напрямую забрать чужую боль? Чужие беды?

Слишком просто, да, мироздание?

– Ты даже не представляешь… – тихо пробормотала Кад.

Мне хотелось сказать ей, что, к сожалению, представляю. Тут можно поспорить, что сильнее бьет по психике: преступные и коматозные друзья или битва богов в параллельном мире?

Впрочем, у нас тут был не конкурс Чья История Жалобнее.

И вообще, если кто-то начал грустить – изволь дослушать. Нет ничего мерзопакостнее, чем обесценивать страдания других. Если кому-то больно до той степени, что он об этом заговорил, – умерь активность. Не лезь со своими «а я», «а у меня», «да ладно тебе» – и так далее.

Просто не лезь.

Имей хоть капельку сострадания.

– Я с тобой, малышка, ну. – В темноте я нашарила голову Кадии и начала тихонько гладить всхлипывающую подругу ото лба к затылку, «по шерсти».

Она плакала, пока в окнах не забрезжил ранний июньский рассвет. В перерывах между всхлипами Кадия рассказала мне о том, как жила в мое отсутствие.

История Кадии из Дома Мчащихся

Вечером после поимки маньяка Кадия вернулась в свой кабинет в Военном ведомстве.

Мысли ее шумели, как липы в сентябре.

Возлюбленный оказался серийным убийцей. Дахху, его последняя жертва, лежал в Лазарете без сознания: знахари выпроводили Кадию вон, пообещав сообщать об изменениях. Тинави и вовсе пропала, не говоря ни слова… Мальчик Карл, «найденыш», тоже куда-то делся.

Кадия не заметила, как, истерзанная волнениями, задремала за рабочим столом. Но вскоре ее грубо разбудили тычком в плечо.

Мчащаяся резко выпрямилась. Хлипкое ведомственное кресло заскрипело. Ох уж эти завхозы… Вечно экономят на мебели.

Кад негодующе посмотрела на нарушителя спокойствия. Таковым оказался гном в полном боевом облачении: доспех празднично блестел, туго обтягивая выдающееся гномье брюшко, а бороду украшали традиционные подвески в виде топориков.

– Что вы делаете в моем кабинете? – прошипела стражница, потирая плечо.

– Кто тебе сказал, что это все еще твой кабинет?! Спишь на рабочем месте!!! – взревел гном в ответ.

Кадия уже почти прожгла незнакомца своим фирменным взглядом, как вдруг боковым зрением заметила на груди у гнома значок с изображением треснувшего колокола. Символ Чрезвычайного департамента! У нее тотчас поубавилось спеси. Кадия сглотнула.

Гном продолжил, по-военному чеканя слог:

– Кадия из Дома Мчащихся, поднимай свою задницу и двигай за мной.

– Есть, сэр! Но зачем, сэр?

– На допрос. – Гном свел кустистые брови.

Стражница внутренне содрогнулась, но, зная правила, не стала уточнять. Лишь прихватила в углу кабинета амуницию, сваленную неряшливой кучей, и под строгим взглядом гнома начала пристегивать ножны и портупею.

Пару минут спустя она под конвоем, под улюлюканье и свист коллег, шла в допросную. Гном, представившийся командором Груби Драби Финном, неодобрительно косился на ликующих стражей.

– Вас всегда так задирают? – поинтересовался он.

– Да, сэр.

Командор Финн хмыкнул, на ходу просматривая личное дело Кадии. Папка пестрела сертификатами о повышении квалификации и личными благодарностями.

В допросной, к вящему изумлению Кад, выяснилось, что ее позвали, так как правоохранительные органы искали Тинави из Дома Страждущих и Полынь из Дома Внемлющих, новоявленных государственных изменников.

– Это бред! Вы несете какую-то дичь! – доказывала Кадия двум следователям-чрезвычайникам. Они в ответ только бесконечно черкали в блокнотах – таких же крохотных и толстых, как и сами гномы…

Город по самую маковку увяз в предрассветном киселе, когда семейный адвокат Мчащихся вызволил Кадию из допросной комнаты.

Для маньяка Анте Давьера, как и для Ловчих, уже все было кончено. Всех троих упекли в темницы – подальше от глаз людских.

* * *

– Я рыдала всю ночь. Я даже не подозревала, что во мне может быть столько жидкости. Будто с детства копила – и вот, прорвало твою хренову дамбу… Это полный абзац, Дахху, говорю тебе…

Дахху не отвечал.

Он уже давненько не отвечал никому и ни на что. Кома – дело серьезное.

Больничная палата постепенно погружалась в темноту, и Кадия отстраненно наблюдала за тем, как растворяются по углам, теперь невидимые, шкафы с лекарствами и ядами.

Это был реанимационный блок Лазарета – старинный зал со сводчатым потолком, величавыми портретами великих целителей прошлого и двадцатью койками в два ряда. Все, кроме одной, были пусты. Сквозь высокие арочные окна в зал проникали последние отблески солнца. Через открытую форточку доносился далекий колокольный звон.

Кадия придвинула стул вплотную к кровати и теперь сидела на нем с ногами, как на жердочке. Она зажала между согнутыми коленями полупустую бутылку вина. Горлышко подпирало ей подбородок. Не то чтобы это было удобно, но Кадии нравились экстравагантные позы. Даже если никто не видит.

Дежурная медсестра в белом чепчике прошла сквозь зал, не кивая, не поворачивая головы. По уговору, после каждого посещения Мчащаяся оставляла на стуле приятно звенящий мешочек с золотом. За это ей дозволялось сидеть в Лазарете сколько вздумается. С сапогами на стуле, с вином в голове, как угодно.

Начиная с того дня Кадия приходила сюда каждый вечер. Первые разы это было похоже на прием психолога. Она снова и снова пересказывала бессознательному Дахху события третьего июня, и чудесным образом под утро ей становилось легче. Ровно настолько, чтобы выдержать еще один день на работе.

Суровый гном Груби Драби Финн, руководитель Чрезвычайного департамента, представил Кадию к повышению за поимку маньяка. Она давно об этом мечтала, так что это было хорошо – в теории. В реальности – не очень. Мчащаяся предпочла бы отпуск всем этим новым обязанностям.

Хотя… Как бы она его провела? Учитывая, что тот день, как серпом, выкосил всех ее близких людей?

Кадия встряхнула головой, белокурые локоны рассыпались по плечам. Нельзя так говорить. Они ведь все живы. Просто не с ней.

Она почесала нос и продолжила свой рваный монолог, обращаясь к Дахху:

– В общем, когда я стреляла в Анте на дворцовом острове, я… Я где-то в глубине души надеялась, что все это – одно большое недоразумение. Что Анте ни в чем не виноват. Что это с моего ракурса кажется, будто он занес над тобой и Тинави меч. А на самом деле, скажем, показывал вам искусную резьбу на лезвии… И… Ох, мать твою…

Кадия с досадой глотнула прямо из бутылки и, наклонившись к неподвижному Дахху, шепнула ему, будто по секрету:

– Уже доказано, что он убийца, но я… Я все равно чувствую себя предателем, Дахху. Предателем самого низкого пошиба. Я знаю, что сделала правильный выбор – и все же… Ты бы понял. Ты бы точно понял, если бы был здесь.

Неожиданный всхлип вырвался из горла Кад, она испуганно дернулась и продолжила уже шепотом:

– Дахху… Пожалуйста, вернись к нам, я тебя очень прошу… Чтоб тебя пеплом присыпало, да я тебя первый раз в жизни о чем-то прошу, Дахху! Ну пожалуйста…

Но на лице Смеющегося ничего не менялось. Носатая физиономия умника Дахху, обращенная к потолку, казалась восковой маской. На веках чуть проглядывали сосуды, губы были тонкими и серыми, а кудряшки медсестры заботливо уложили по кругу, будто у какого-то дурацкого степного ангела.

Кадия, повинуясь внезапному порыву, дотронулась пальцами до шрамов, густо покрывавших шею Дахху. Старые отметины, оставленные волкодлаком, и новые – авторства убийцы – были на виду, и Кадия решила, что другу это не понравилось бы.

Она залезла в прикроватную тумбочку, чтобы там, среди личных вещей, отыскать привычные шарф и шапку Дахху. Их не было. Зато Кадия наткнулась на толстую стопку бумаг, перевязанную бечевой. Витиеватые буквы на верхнем листе гласили: «Доронах. Энциклопедия». Нижний угол был густо перемазан засохшей кровью.

Кадия опустилась на холодный мраморный пол Лазарета и закрыла лицо руками.

* * *

– Все будет хорошо, – твердо сказала я, дослушав рассказ Мчащейся. – Я клянусь тебе. Слышишь?

Кад кивнула и прикусила губу. Потом, прищурившись, посмотрела на жемчужно-розовую полоску света, исподволь прокравшуюся к нам из-за неплотно прикрытых штор.

На соседней улице пронзительно, неприятно заорали петухи.

– Вот и утро. – Я вздохнула.

– А с тобой-то что случилось? – спохватилась Кадия. Да с таким искренним испугом, будто у нас всего-то и было на разговоры, что эта ночь – одна-единственная ночь, за которую мы не успели все, что надо было.

– Давай об этом потом. Ты как, больше не размякнешь? – Я сдернула с лица подруги одеяло, которое та натянула, и критически осмотрела ее мешки под глазами.

– Не, одного раза в месяц вполне достаточно. – Она кривовато улыбнулась, бодро сбросила голые ступни на мраморный пол и двинулась в сторону ванной.

– Ишь чего! Одного раз в год – не чаще! – Я строго погрозила пальцем и кинула ей вслед подушку.

Кадия засмеялась. Все еще немного натянуто, но хоть что-то.

– Давай сейчас заглянем к Дахху? – вдруг предложила она. – У меня есть немного времени перед работой.

– Я только «за». Но придется меня загримировать… – Я бросила взгляд в сторону газеты, лежавшей на книжной полке.

– В этом всецело положись на меня, – пообещала Кад и так зверски ухмыльнулась, что мне поплохело.

Если окажется, что наше недопонимание исчерпано не до конца – мне хана. Она мне такое выщиплет и нарисует, что ни в жизнь не исправлю.

Ох, не ссорьтесь, люди, с лучшими подругами…

Неловко вышло

По-настоящему сильное желание легко стирает понятие невозможного. Все дело в приоритетах, знаете ли.

Бертранца из Дома Таящихся, глава кафедры Предельных Наук

По дороге в Лазарет я не уставала благодарить судьбу за то, что на объявлении о моем розыске отсутствовала цена.

Шолоховцы – далеко не такой жадный и предприимчивый народ, как, скажем, тернассцы. У тех способность к зарабатыванию денег считается главным признаком успешного человека. И на этом же строится вся правоохранительная система: за любого, даже самого хилого преступника назначается награда, и это резко сокращает его шансы уклониться от ответственности. Свидетелям приплачивают за количество информации об инцидентах, присяжным – за участие в суде, понятым – за количество просмотренных обысков и так далее.

В общем, деньги – первая мотивация.

У нас же народ и власть разнесены по сторонам и, что греха таить, часто глядят друг на друга волком. Кого и зачем ищут детективы Смотрящие – дело одних только Смотрящих.

В этом плане я могла дышать спокойно: прохожие не держали газету нараспашку и не спешили всматриваться в чужие лица на предмет совпадения.

Зато одиозные «Господа добровольцы!» вызывали у горожан бешеный ажиотаж. Как я вскоре убедилась, король Сайнор не ограничился покупкой газетной площади… Он приказал развесить объявления по всему Шолоху.

Маг и воин лыбились с каждого забора. Их взгляды были столь блеклыми и невыразительными, что я не представляю, кто в здравом уме захотел бы им уподобиться. Хотя сто тысяч золотых – это, конечно, много…. Очень много. Очень-очень.

Поэтому шолоховцы собирались у листовок, будто на балаган: с лимонадом, орешками и раскладными стульями, чтобы засесть, как на набережной, и добрых три часа чесать языками.

Мы с Кадией неспешной рысью ехали на Суслике. Подруга обернулась и увидела, с каким интересом я слежу за «плакатными сплетниками». Лицо Кадии помрачнело.

– Тинави, – сказала она неестественно ровным голосом. – Если окажется, что Лиссай уже мертв… Учитывая судьбу тех Ходящих… Скажи, мне придется запереть тебя в чулане, чтобы ты не сделала что-то плохое?

Я вздрогнула. Потом перевела на подругу изумленный взгляд:

– Что? Небо голубое, нет, конечно. Скорее всего, Лиссай не под курганом. И вполне себе жив. И скоро вернется домой. Я же вернулась.

Кадия недоуменно нахмурилась:

– Что-то мне не вполне ясна твоя логика.

И я не могла ее за это осудить. Ведь Кадия не была в курсе всех наших «божественных» драм: не ведала ни о битве в Святилище, ни о Звере, ни о Карле, ни о Теннете… С учетом последнего пункта я понятия не имела, как лучше рассказать ей все это, и потому трусливо оттягивала момент признания. Даже зная, что потом будет хуже. Что огребу по полной от своей пылкой подруги. Знала – и все равно придумывала оправдания для суетливого «потом, потом».

Сколь несовершенен ты, человек!

Но раз уж тема поднята, то…

Я вздохнула:

– Есть кое-что, что я должна тебе рассказать.

Кадия потянула поводья Суслика на себя. Мы как раз въехали под сумрачную арку Моста Очарования, на чьих известняковых стенах все желающие рисуют лица незнакомцев: тех, которыми однажды залюбовались, но к которым побоялись подойти. Колорита этим почти иконографическим изображениям придает то, что пару лет назад туннель стало затапливать: вдоль стен заструилась зеленоватая вода. Благодаря усилиям Башни магов портреты не стираются – их закрепили специальными чарами.

Суслик затормозила и недовольно всхрапнула. Всхрап этот водопадом прошумел по серебряным ликам несбывшихся шолоховских любовей.

Кадия сощурилась:

– Только не говори, что это ты заставила Его Высочество пропасть.

– Ну разве что очень косвенно… – уклончиво ответила я. – Если я сильно напрягусь и буду тарабанить со скоростью лепреконьего зазывалы, то уложу весь сказ минут в двадцать.

– Тогда жги, – милостиво разрешила Кад. – Прямо сейчас.

– Может, в Лазарете все-таки?

– Ну уж нет, – воспротивилась стражница. – К Дахху мы всякую дрянь не потащим – а твоя виноватая рожа ясно говорит о том, что меня ждет та еще история.

Я кивнула.

– Тогда давай присядем.

Не мудрствуя лукаво, Кадия сползла с лошади и плюхнулась прямо в туннеле на роскошную траву обочины (еще бы, столько воды в канавках вдоль стен). Я последовала ее примеру.

Под Мостом Очарования немногие ездят – моей исповеди никто не помешал.

Но, когда я закончила, лица незнакомцев на стенах – клянусь – приобрели растерянное выражение. Кажется, они слушали нас чуть внимательнее, чем обычно ждешь от портретов.

Кадия пожевала губами. Потом дернула плечом:

– Мне надо все это переварить. Поехали.

– Поехали, – согласилась я и едва слышно перевела дыхание.

Если честно, я боялась, что новость про Анте-Теннета заставит ее развалить этот грешный туннель на тысячу отдельных камешков.

Это было бы грустно: больно красивое место. Вернее, красивое до боли: той сладкой и зыбкой боли, что всегда отличает настоящее искусство.

* * *

Начался район Пятиречья, впереди замаячила роща ошши. Кадия спешилась, потрепала Суслика по морде и привязала кобылку к коренастому дубу на тройной булинь. Булинь – это самый крепкий узел в мире, чтобы вы понимали, – так что Кадия предостереглась.

Ибо идти с Сусликом сквозь владения крустов – себе дороже. Лешие начнут приставать, Суслик их мигом сожрет, аппетитно похрустывая, как сухариками, а нам потом выкатят штраф на кругленькую сумму. Или если у крустов хороший защитник в департаменте Шептунов, то и вовсе к исправительным работам приставят.

Я тоже спрыгнула и с опаской пощупала свой нос.

– Не трогай! – взвыла Кад.

Мой временный конспиративный нос был предметом ее гордости. И моей паники. Кадия вылепила мне его с помощью какой-то хитрой прозрачной жижи, которая хранилась у нее в дальнем углу комода в стеклянной банке с надписью «Хэллоуин». Видимо, это была гримировальная масса для осеннего маскарада.

Свежеприобретенный орган дыхания получился воистину монументальным. Даже Дахху, известный носатик, не мог похвастаться таким агрегатом. Нос выступал далеко вперед за пределы лица, а под конец задорно загибался вверх, как у потомственной феи из Зубастых равнин. Я беспокоилась, что во время ходьбы он будет слегка подскакивать. Обошлось, но, куда бы я ни смотрела, нос всегда попадал в поле моего зрения. Ужас!

Зато, снабдив меня носом, Кадия сочла работу по преображению законченной. Только еще на голову нацепила мне огроменную широкополую шляпу, украшенную цветами, муляжами фруктов и листами папоротника. Тоже, видимо, маскарадную. Тяжелую, с нарушенной балансировкой – приходилось передвигаться осторожно, как канатаходец.

– Если кто-то сможет разглядеть за ЭТИМ еще хоть что-то на твоем лице – расцелую как лидера по наблюдательности, – пообещала подруга, приложив руку к сердцу.

Я отнюдь не была в восторге от таких комплиментов. Но приходилось терпеть. «Безопасность превыше всего».

* * *

Дежурная медсестра подвела нас к палате Дахху. Дверь с надписью «Тишина!» располагалась в конце коридора на втором этаже южного флигеля, то есть максимально далеко от центральных операционных. Это был старый, плохо отремонтированный блок Лазарета, и его белый цвет уже выцвел, серея на фоне молодых коллег.

– Почему вы поместили его сюда? Он же тяжело болен! Ему надо быть под круглосуточным присмотром! – ругалась я, бросая на медсестру целую серию негодующих взглядов.

Носяра, кажется, породил во мне непривычную жажду скандалов.

– Это я попросила. – Кадия протянула сестре звякнувший суконный мешочек. Та ничего не ответила, кивнула и ушла. Белая тога слегка шелестела, отмечая ее путь по коридору.

– Но зачем?

– Мне так спокойнее.

Мы зашли внутрь, и мои вопросы разрешились.

Кадия превратила палату в то, что ей никогда не разрешили бы устроить в центральном корпусе – ни за какие деньги. Я явственно представила себе голос главного лекаря: «Это лазарет, а не зоопарк, девочка! А ну, выметайтесь отсюда, и больного своего забирайте, пусть помрет без лечения!»

На меховой подстилке возле кровати Дахху лежал белый волк. Снежок – питомец Смеющегося, который вообще-то должен был вырасти северной овчаркой, но разводчик при продаже слукавил. Завидев нас, Снежок подскочил, совсем по-собачьи тявкнул, завертелся юлой и забил хвостом об пол так быстро, что любой барабанщик позавидовал бы.

В подвесной клетке в углу палаты сидел на жердочке Марах. Никакой заметной радости филин не проявил. Только нахохлился еще сильнее, приобретя форму идеального шара. Потом мой питомец нехорошо сощурился и мрачно открыл клюв:

– Уху.

– И тебе уху, – вежливо ответила я.

Филин раздраженно закрыл глаза и, мелко перебирая лапками, развернулся на сто восемьдесят градусов, явив нам с Кадией все великолепие своей покатой спинки.

– Обиделся, – шепотом пояснила мне подруга.

– Да я уж поняла.

Счет тех, кого я расстроила своим исчезновением, рос очень быстро. Боюсь, я так и вовсе не смогу расплатиться.

Я подошла к кровати. Дахху не шевелился. Я грустно улыбнулась:

– Это ты на него шапку с шарфом нацепила?

– Ага, – согласилась Кад. – Мне так…

– …Спокойнее. Понимаю.

Мчащаяся села в кресло-качалку глубокого вишневого цвета. Под ним были беспорядочно раскиданы газеты и журналы, преимущественно воскресные, развлекательного характера. Между ними высилась пирамида берестяных стаканчиков из лавки госпожи Пионии.

На тумбочке лежала стопка бумаг, освобожденная от бечевы, валявшейся тут же. «Доронах», – успела прочитать я до того, как Кадия быстро накрыла стопку пледом.

Стоило Кадии поудобнее устроиться в кресле, как на нее с размаху запрыгнул Снежок. Волк слегка потоптался по подруге – она не возмущалась – и свернулся у нее на коленях калачиком. Ну как калачиком… Только голова Мчащейся сверху и торчала.

Я нагнулась к Дахху. Мне показалось, что он не дышит. Я прижалась ухом к груди друга, но биение сердца было столь слабым, столь далеким, что скорее забирало надежду, нежели дарило ее. Я поспешно проглотила комок в горле.

– Ты читала «Доронах»? – спросила я Кадию.

– Да.

– Весь?

– Все, что есть.

– И как тебе?

– Смутно. Какие-то обрывки, много вопросительных знаков на полях. Но, – Кад потупила взгляд, – но ведь это он написал, Тинави.

– То есть тебе понравилось.

– А сама-то как думаешь? – Кад беззлобно огрызнулась.

Я присела на край больничной кровати боком, чтобы Кадия не видела мое лицо.

Унни. Привет. Возможно, я нехило злоупотребляю, но, если так, ты забери что-нибудь у меня – что хочешь, вообще что угодно, хоть душу, хоть жизнь сотри – только сейчас, пожалуйста, любой ценой, давай сделаем это, ладно?

Мой внутренний монолог был очень долгим. И слишком искренним – сюда его не пропустит моя цензура. Закончив призыв, я ущипнула Дахху за кончик носа: не только чтобы направить предполагаемое колдовство, но чтобы сбавить накал прозвучавшей молитвы.

Дурацкий это рефлекс, конечно. И дурацкая я.

Ненавижу тот факт, что я стесняюсь даже думать о том, что по-настоящему важно, предпочитая прятать все личное за пустой болтовней и бытом, ворчанием, тишиной. Упрямо выбираю образ приземленного параноика, настолько не хочу показаться слишком искренней, увлеченной или ранимой. Да и кому показаться-то? Вечности? Близким? Если следовать логике, я сомневаюсь, что они одобряют такую подмену.

– Дурацкий рефлекс, говорю же.

– Что ты там делаешь? – подозрительно спросила Кадия из кресла.

– Я… – начала было я, но запнулась.

Потому что Дахху оживал.

То ли сработало мое колдовство, то ли знахари ни разу не пробовали дернуть Смеющегося за нос, – а друг, как бы далеко от тела ни витала его искра, не мог такого простить.

Нет, конечно, он не сел на кровати, не заговорил и даже не открыл глаза. Но вдруг проступило дыхание. Сердце забилось чаще. Лицо перестало отливать пугающим болотным цветом. Я сосредоточенно пыталась сохранить спокойствие и не расплакаться от благодарности, когда вихрь в лице Кадии отбросил меня от койки. Прямо в кресло, которое закачалось так сильно, что я чуть не перекувырнулась через спинку.

– У-ху-ху! – мстительно захихикал Марах.

Я метко швырнула в птицу клочок бумаги, застрявший в обивке кресла. Бумага была свернута неплотно, текст на ней складывался в стихотворные строки. Я отвела глаза.

Стихи под авторством Кадии… Тоже ведь волшебство.

* * *

В итоге мы просидели в Лазарете весь день.

Кадия отправила в Чрезвычайный департамент ярко-лиловую ташени.

– Скажу, что заболела, – подмигнула мне она.

В ответ прилетело аж пять голубей. Один за другим, подряд. Если у первого голубя на ноге была лишь маленькая записка, то последний притащил добрый такой свиток в колбе.

– Все нормально? – заинтересовалась я.

– Ну… Командор Груби Драби Финн считает, что молодым специалистам не пристало простужаться. – Кадия покраснела.

Зная, что гномы – весьма несдержанный в выражениях народ, я содрогнулась. Это ж в каких словах руководитель Чрезвычайного департамента высказал свое фи, что подруга так запунцовела?

Ответ прилетел со следующей птицей. Это уже не был голубь. Это была редкая разновидность ташени – дороже классической, а потому менее популярная. Такие ташени – крупные, с глубоким зобом, отличались тем, что передавали сообщения вслух.

– КАДИЯ ИЗ ДОМА МЧАЩИХСЯ! – заорала волшебная птичка низким гномьим голосом. – ХОРНАЯ ТЫ Ж ЛЕНИВИЦА, ГРЕК ТЕБЯ ПОДЕРИ! БЫСТРО НА РАБОТУ, БЕЛОКУШНАЯ ТЫ ЛОДЫРИЩА! А ТО БУДЕШЬ ПОСУДУ В СТОЛОВОЙ ТРИ ДНЯ МЫТЬ! ТРИ НОЧИ! ПОСЛЕ РАБОТЫ! И ТОЛЬКО ГРЕКНИ МНЕ!

Я в восхищении покачала головой:

– Ого! Это он так с сотрудниками разговаривает?

– Да. Всегда, – позеленела Кад. – Командор Финн верит, что чем больше гномьих ругательств он изречет, тем серьезнее мы воспримем угрозу.

– Что, уже жалеешь, что перевелась из корпуса стражей? – посочувствовала я. – Как тебя звать-то теперь? Чрезвычайница?

– Не, не жалею. Условия еще хуже – хотя в это сложно поверить, но как-то… Повеселее. Да продолжай стражницей называть, все осталось по-прежнему, просто теперь в случае городского несчастья я в авангарде.

Что ж, в таком случае на месте городских несчастий я бы постаралась стать потише! А то Кадия им устроит. Хотя гномы, кажется, тоже не лыком шиты.

– Ну ты иди на работу, раз он так беснуется. Я сообщу, если что изменится.

– Ага, щаззз. – Кад блеснула глазами. – Ничего, это он только угрожает. Посуду мыть не заставит – я при всем желании на ведомственную кухню не влезу, она под гномий рост сделана.

Так наше добровольное дежурство продолжилось.

Знахари приходили каждый час, по двое, что-то замеряли, тихонько колдовали, радовались прекрасным симптомам и вводили Смеющемуся лечебные растворы посредством длинных тонких трубок, неприятно напомнивших мне Рамблу.

– Не верится, – вздохнула Кадия. – Не верится, что Карл и Анте – хранители…

– Нужно время, чтобы привыкнуть, – согласилась я. – Дахху, кстати, в курсе. Ему об этом бокки-с-фонарями рассказали. Пока пытались его убить.

– Мда-а-а… – протянула Кад. – Нашел себе братьев по разуму.

Вдруг со стороны кровати раздался глубокий шипящий вдох. Мы так и подпрыгнули. Все четверо: Кад, я, Снежок на подстилке и Марах, который все-таки соизволил меня простить и теперь привычно сидел на плече.

– Дахху! – хором возопили мы, кидаясь друг к другу.

– Книгу, – невнятно произнес Дахху, не открывая глаз. Его правая рука с усилием поднялась.

– Что? Кто?

– Книгу. «Доронах». Дайте.

Нижняя губа Кадии мгновенно надулась, как у маленькой девочки. Я тоже не обрадовалась такому приветствию, но все же исполнила первую волю оживающего… Когда стопка черновых бумаг оказалась на груди у Дахху, он открыл глаза. И сразу же увидел мой выдающийся нос.

– Тинави! Небеса-хранители! Что с тобой? – Друг сипло ахнул.

– Конспирация, – буркнула я. – Ты вообще как?

– Нормально. – Дахху улыбнулся уголком рта и начал увлеченно копаться в своих листочках.

Я же с ужасом следила за Кадией.

Глаза ее налились кровью, губы сомкнулись в одну узкую трясущуюся линию. Кажется, Смеющийся никогда не был так близок к смерти, как в этот момент. Я всерьез испугалась, что сейчас мы потеряем его по-настоящему, и приготовилась грудью защищать его от рассвирепевшей стражницы.

Но она сдержалась.

– Что ж, Дахху, мы очень рады, что ты очнулся, да еще и такой бодрый, – отчеканила Кадия, сжав кулаки так сильно, что побелели косточки пальцев. – Пойду на работу, а ты приходи в себя. Тинави тебе расскажет, что тут творилось в последние три недели.

Подруга наклонилась, рывком схватила свою брошенную на пол сумку и твердым шагом направилась к выходу из палаты. Снежок попробовал потереться о ее ноги, но Мчащаяся проигнорировала волка. Хорошо хоть не пнула!

Дахху осоловело заморгал:

– Три недели, что?

Дверь за Кад хлопнула, едва не развалившись. Марах ехидно захлопал крыльями. Дахху схватил со столика карандаш и уже что-то черкал в бумагах своим идеально ровным почерком…

Я помедлила, глядя на друга.

Потом, пожав плечами, заварила чая ему и себе. Выждала еще минуту для приличия и лишь тогда, поняв, что «с той стороны» соображалка не включится, деликатно откашлялась:

– Дахху, боюсь, ты не очень-то хорошо повел себя сейчас с Кадией, ведь она так заботи…

Но меня перебила почта: в открытое окно влетела ярко-лиловая ташени, с яростью врезалась мне в грудь, упала и раскрылась в послание – «ДАЖЕ НЕ ВЗДУМАЙ НИЧЕГО ЕМУ ГОВОРИТЬ!!!».

Я сокрушенно покачала головой. Снова-здорово.

Дахху, впрочем, не сильно-то заинтересовался. Он, восторженно приборматывая, заполнял уже третью страницу кряду. Кровавое пятно, коричневой корочкой слепившее стопку бумаг, его совсем не смущало.

– Слушай, – протянула я. – А ты вообще что-то помнишь?

– Помню, – кивнул он, не отрываясь от работы. – Потому и записываю. Обряд «Ночная пляска» был прекрасен. Но неужели я потом так долго лежал без сознания? – Он изумленно покачал головой, не поднимая глаз. – Кошмар.

– Да уж…

– Тинави, мне очень нужна твоя помощь. – Дахху поднял на меня свои умные фисташковые глаза. – Ты можешь пригласить сюда Карла и Анте Давьера?

Я поперхнулась чаем, на радость Мараху.

– Анте Давьера?!

– Пожалуйста, – как ни в чем не бывало попросил Смеющийся, чуть ли не носом водя по страницам будущей энциклопедии.

Я только и могла, что протянуть:

– Э-э-э…

– Просто то, что я узнал от бокки-с-фонарями, касается и Карла, и господина Анте, и будет лучше, если мы сразу проведем общее собрание, – пояснил Дахху и педантично поправил вязаную шапочку.

– Ну, э-э-э…

– Понимаю, что ты спешишь поделиться со мной новостями. – Он вел себя так, будто разговаривал с неразумной пятиклашкой. – И да, я тоже не откажусь обладать информацией о том, что происходило в эти дни, но работа – работа прежде всего. Надеюсь, вы не расстроились, что я сразу заговорил о «Доронахе»? Неловко вышло, да? – Он нахмурился, такой серьезный, интеллигентный и отчужденный, что хоть плачь.

Я потрясла головой. Да так сильно, что фальшивый нос чуть не отвалился.

– Дахху, – смущенно сказала я. – Но ведь Анте Давьер – он же Теннет, я в курсе – чуть не убил тебя! Это он – шолоховский маньяк! Ты из-за него был в отключке, не из-за обряда!

Кажется, впервые в жизни я увидела, как челюсть Дахху из Дома Смеющихся отправляется в вольное путешествие к груди друга.

– Прости, что ты сказала? – переспросил он растерянно.

Я вздохнула и начала очередное повествование.

Мда. Хоть из Рамблы я и сбежала, а вот высокое звание рассказчицы, кажется, последовало за мной.

* * *

Смеркалось.

От Кадии больше не было новостей.

Мы с Дахху продолжали сидеть в Лазарете. Вернее, он – лежать, погребенный под рукописями. А я – играть в парикмахера, устроившись в кресле-качалке. «Клиентом» был Марах, вдруг вообразивший, что он – птица, которая любит ласку. Я уже несколько раз разгладила все его перышки, а филин все кудахтал и кудахтал, требуя дальнейшей услады, и, стоило мне отдернуть руку, лапкой цеплялся за мое запястье. Мол, продолжай! А то не прощу!

Дахху вздохнул и потянулся. Потом ойкнул, схватился за сердце, замер – рановато что-то начал физкультурой заниматься!

Опять вздохнул:

– Признаться, я в смятении.

– Из-за чего именно? – полюбопытствовала я. – Из-за того, что Карл вызвал Зверя? Или из-за того, что хранитель Теннет деградировал?

– Из-за всего и сразу… – кисло протянул Дахху.

Потом он оценивающе посмотрел на меня. Почесал затылок под шапкой. И спросил тоном университетского профессора на экзамене:

– Тинави, как ты думаешь, из чего сделаны фонари бокки?

– Хм. Из стекла, наверное. Деревянной рамы. Ну пара пружинок еще есть… В общем, обычные фонари.

– А внутри?

– Огонь.

– Откуда у потусторонних духов огонь?

– Да прах его знает.

– Ниоткуда. Это не огонь, Тинави.

Дахху приподнялся на локтях. Глаза его сверкали, и я вдруг прониклась ощущением того, что в мою грешную жизнь сейчас припрется, незваная, еще одна тайна…

Смеющийся улыбнулся:

– Это искры. В фонарях бокки носят искры.

– Искры как души? – обалдела я. – Души живых существ?

– Некогда живых. Бокки-с-фонарями – это… наши предки.

– Так-так-так! – Я навострила уши.

– Бокки – это призраки срединников. Тех, что жили здесь и работали в Прибрежном легионе. Это их кости под курганом. А их искры бродят по городу дважды в месяц.

Я так опешила, что перестала чесать филина – и тотчас получила укол острым клювом.

Ссадив недовольного Мараха на подлокотник кресла, я подошла к кровати Дахху и села подле друга:

– Ты хочешь сказать, что после гибели срединников их искры не потухли, а остались тут? И… Хм… Живут в окрестностях кургана уже тысячу лет?

– Именно так. И поэтому они возвращаются в некрополь между полнолуниями и новолуниями – стараются быть поближе к костям. И вся память срединников, все чувства, все надежды – при бокки. И некоторые из них даже были готовы поделиться ими с нами, молодыми дураками, – глаза Дахху наполнились вековой грустью, – но мы всегда прятались от них, запирали двери своих домов. Только изредка бокки-с-фонарями удавалось дотронуться до какого-нибудь шолоховца и, наладив контакт, потом пытаться рассказать ему свою историю с помощью снов. Но упрямые граждане в таких случаях шли в Лазарет и «лечили» странные дремы. Так делали все. Кроме меня. Только я дослушал историю бокки. – Он развел руками.

– Это действительно круто, – искренне сказала я.

– Ох, поверь, это еще далеко не круто… Но мне надо подумать, как быть с остальной информацией. Она местами шокирует. – Друг прикусил губу. – Ты не расстроишься, если я пока придержу ее?

Я прижала руку к сердцу:

– Вообще не расстроюсь! У меня сейчас столько насущных проблем, ты бы знал. И кстати, об этом: ты можешь отправить ташени одной леди в Иноземном ведомстве?

– Легко. И давай заодно решим, что будем делать в понедельник.

– В смысле?

– День цветов, ты забыла? Я бы хотел поучаствовать в фестивале. Предлагаю составить расписание.

Я помотала головой. Небо голубое, праздники же…

– Ладно, Дахху. Расписание так расписание.

Рокочущие ряды

Мы сами решаем, как реагировать на те или иные стимулы. Ничто не может заставить вас расстроиться, или обрадоваться, или разозлиться – это все лишь ваш выбор. Только вы выбираете то, каким видите мир.

Пайветри из Дома Созерцающих, мастер Легких Мыслей

Весь следующий день я изящно балансировала между депрессией и эйфорией.

С одной стороны, мне было горько и странно из-за Полыни. Я не понимала, почему Ловчий до сих пор в тюрьме, и мне самой не удалось ничего узнать об этом. Кое-какая информация должна была появиться вечером, но до тех пор у меня не получалось отвлечься и выдохнуть.

– Ты сказала «Полынь» двадцать раз за последние полчаса. Мне кажется, у меня вот-вот начнется аллергия на это слово, – проворчала Кадия, расставляя лимонад и ягоды на садовом столике.

– Аллергия не так появляется, – рассеянно бросил Дахху из гамака и схлопотал лимонадной соломинкой по макушке.

Да, за мою эйфорию отвечали эти двое. Сам факт их наличия, их шуточек и перебранок, искреннего смеха и не менее честной тоски. Я прямо чувствовала, как окончательно исцеляется моя издерганная в Шэрхенмисте душа, как сердце вновь наполняется светом: я дома.

Кадия, как всегда, в одночасье простила Смеющегося (он, как обычно, не понял, что у них вообще был конфликт), и мы весь день провели втроем в поместье Мчащихся. Из Лазарета Дахху выставили еще с утра пораньше: ох и долгий же это был переезд! На прощанье ему выдали костыли и огромный набор обезболивающих – теперь друг лежал в гамаке, бледный и благостный, в обнимку, конечно же, с «Доронахом».

А когда на город спустилась ночь, я вновь нацепила свой нос и отправилась на Невероятно Тайную Встречу.

Провожал меня – вернее, подвозил – Патрициус. Я почему-то была уверена, что кентавр – из племени жаворонков, а нет… Оказалось, он донельзя болтлив в любое время суток.

Я тихонько сцеживала зевоту в кулак, пока Патрициус Цокет заходился трепом:

– «Ухо и Копыта»… «Ловкость и Перевозки»… «Езжай и Стражди»… О. «Езжай и Стражди»! Как вам, мадам? – Патрициус ухватился за это словосочетание, покатал его на языке так и эдак. – Прекрасное название для нашей команды!

Я не разделяла его восторга:

– Немного упадническое, как считаешь? Куда езжай? Почему стражди?

– Зато как звучит!.. Приехали. Подождать вас?

– Да! Иначе я вряд ли отсюда выберусь.

– Ваша правда, мадам! «Езжай и стражди» друг без друга не могут! А если серьезно: кричите, если кто-нибудь к вам пристанет. Я как раз пару дней назад переподковался, хорошо бить могу, очень звонко.

Я поблагодарила кентавра за заботу и потопала к тускло освещенному рынку, проглядывающему за темным орешником.

Там на набережной Топлого канала прижимались друг к другу десятки торговых палаток. Все – сумрачного травянистого цвета.

Длинные гирлянды из багровых лент опутывали непромокаемые козырьки и столбы-указатели. На них были подвешены банки с болотными огоньками. Огоньки денно и нощно бились в стекло, раздражаясь и разгораясь от этого лишь ярче.

Под натянутыми тентами сидели мастера-татуировщики, беззубые картежники, кальянщики с густо подведенными глазами и сумасбродные предсказательницы. На прилавках было разложено оружие и поблескивали артефакты – дешевые, массового производства. Почти безобидные. По-настоящему серьезные товары торгаши прятали в опутанных цепями сундуках у себя за спинами.

Рокочущие ряды… Наш черный рынок. Работает только по ночам, зато совершенно бесстыже, в открытую. Сайнор давно махнул на него рукой – пусть в Шолохе лучше будет немного контролируемой преступности, чем много бесконтрольной.

Простым горожанам тут делать нечего. Под глухими мантиями покупателей может скрываться кто угодно – кошкоголовый степной ассасин, съехавший с катушек архимаг, эльфийский мастер-отравитель… Толкнешь такого случайно – и до свидания, жизнь, приятно было познакомиться.

Помню, меня занесло сюда в ту неделю, когда я самостоятельно бегала по всему Шолоху, решая дела для Полыни.

Нужно было стребовать неоплаченный налог с равнинного торгаша эликсирами. Я думала, живой не выберусь, когда лавочник, не обрадовавшийся такой гостье, оскалил на меня три ряда клыков. Да еще и зашипел, выпустив зеленые когти.

Правда, налог он все-таки отдал. После этого я вернулась в наш кабинет, и куратору пришлось стерпеть мое краткое, но эмоциональное выступление на тему «гори оно все синим пламенем, я больше никогда не пойду туда одна». На словесные утешения Полынь скупился (подозреваю, он меня вообще не слушал), но кофе подливал исправно.

И вот месяц спустя я снова в Рокочущих рядах.

И снова одна.

Эх, судьба, сколько ж раз ты готова подсовывать нам одни и те же испытания, пока мы не пройдем их на должном уровне? Изволь принять правило, человече: развивайся. Или – прочь из игры!

Я поежилась, надвинула шляпу на глаза и медленно пошла по рынку. В руке у меня была схема Рокочущих рядов с жирным чернильным крестиком, перечеркивающим площадку у самой реки. Слегка поблуждав в лабиринте прилавков и поймав на себе пару нездоровых взглядов, я вышла к нужному месту.

На затянутых водорослями ступенях, спускающихся к самой воде, спиной ко мне сидела девушка. Ее русые волосы были подстрижены под пружинистое каре. Круглые металлические очки с толстой оправой – то ли воздухоплавательные, то ли для ныряния, – служили девушке вместо ободка. Диковинные такие очки! Визитная карточка Андрис Йоукли.

– Привет, – сказала я, присаживаясь на скользкие ступени рядом с Ищейкой.

Она повернулась ко мне и внимательно оглядела меня с головы до ног. Потом какое-то время понаблюдала за тем, что происходит вокруг нас.

Я и сама стала ее разглядывать, не менее тщательно. Даже более тщательно: брови Андрис поползли вверх при виде такой моей прилежности. С ней все было по-прежнему: комбинезон из грубой ткани, рубаха под ним, румяные щечки и татуировка волчьей головы на предплечье.

– Йоу, Тинави! Надо же, а я боялась, что это будет ловушка, а не настоящее приглашение, – подивилась Андрис, закончив осмотр.

Она выпустила клуб вонючего вишневого дыма из курительной трубки и разжала руку. На ладони Ищейки лежал звездчатый металлический амулет.

Андрис запихнула его в нагрудный карман и широко улыбнулась:

– Думала, сейчас придет какой-нибудь хмырь подставной, припечатаю ему на шею Светило Утопленника и буду макать головой в воду в целях самообороны – подготовилась вот. А это действительно ты – невероятно! Где раздобыла такой шикарный нос, признавайся?

Я призналась.

– Отдай потом мне, – попросила Андрис. – В работе пригодится.

Она достала из рюкзака сочное красное яблоко, отерла его рукавом рубашки и предложила мне. Потом вытащила еще одно для себя. Мы энергично захрустели, что никак не вязалось у меня с черным рынком, чье опасное варево бурлило у нас за спинами, изредка выплевывая драки.

Андрис очень любила оружие. Неизбывной радостью для нее было пойти и спустить ползарплаты на какие-нибудь безумные зажигательные смеси, метательные ножи и хитроумные стебельковые пики. Еще она не понаслышке знала, как обращаться с гайками и винтиками: Йоукли могла играючи собрать с нуля походный нож, да не простой, а с какими-нибудь медными шестеренками по боку и выпуклыми линзами разноразмерных луп.

В общем, Рокочущие ряды не только были важны для нее с точки зрения рабочих контактов, но и нравились Йоукли сами по себе. Это она выбрала их для нашего тайного свидания.

– Андрис, почему Полынь в тюрьме?

– Потому что нарушил закон.

– А что насчет генеральского желания? Что он попросил, если не свободу?

– Понятия не имею. – Ищейка с размаху метнула огрызок яблока в реку. – К нему не пускают визитеров.

Потом Андрис взяла свою трубку, вытряхнула из нее старый табак и полезла в кисет за свежей порцией.

– Более того, никто причастный не соглашается даже словечком про Полынь обмолвиться. Я подняла все свои связи, просто все. Всех должников перетрясла, лишь бы хоть что-то узнать. Но им будто языки отрезали. Молчат, и все тут.

Андрис щелкнула пальцами, зажигая трубку. Набрала полный рот вишневого дыма и выдохнула:

– Ситуация нехорошая, Тинави. Король бросает Внемлющего в тюрьму, затем – ни с того ни с сего – признает его Генералом Улова, заказывает статую, и – тишина. Никакой информации про казнь. Ничего про дарственное желание – загадано, не загадано. Мне кажется, его Полыни вообще не дали. Плюс тотальная изоляция. А ведь даже к самым страшным убийцам допускают мастеров Легких Мыслей и близких родственников.

– Но ведь ты не родственник, – осторожно заметила я.

– Я лучше родственника, Тинави.

М-м-м. Вот как.

Ищейка продолжила:

– Я не понимаю, зачем Сайнор устроил этот фарс с генеральством. Боюсь, от короля добра не жди.

«Просто Сайнор не может противиться воле хранителей, а приказ Карла был весьма четким: не убивать, выдать генеральство и желание», – подумала я. Я могла бы успокоить Андрис, в который раз за день заведя героическую волынку о своих похождениях, но…

Но пока не стала этого делать.

– Как ты сбежала из тюрьмы, Тинави? Ты можешь провернуть это еще раз?

– Нет, не получится: там была индивидуальная ситуация.

– Точно-точно?

– Точно, Андрис.

– Жаль… Я на тебя рассчитывала, – прикусила губу лучше-чем-родственница.

– Ты хочешь устроить побег Полыни?

– Да.

Мы немного помолчали. Блестящая в свете молодой луны вода Топлого канала зеркалом лежала перед нами. Отдельные островки кувшинок белыми пятнами разбивали черное безмолвие водной глади. Вдалеке надрывались лягушки, в лещине на противоположном берегу зарянка упражнялась в музыкальных гаммах, а постаревшие стволы орешника скрипели и завывали на ветру.

– А что говорят в ведомстве? – не удержалась я от вопроса.

– О чем?

– Ну о заключении Полыни. И о моем исчезновении.

Прежде чем ответить, Андрис выпустила несколько дымных колец:

– Ты только не обижайся, но… Ни одна сплетня не живет больше недели нигде, кроме как в головах действующих лиц. Про Полынь иногда вспоминают, правда. Про тебя – нет.

Я, конечно, обиделась. Но постаралась это подавить, еще больше уязвленная оттого, что меня такое обижает и что Андрис это заметила.

Ищейка поднялась и поманила меня:

– Пойдем, покажу кое-что.

Вслед за Андрис я устремилась в ядовитые пары Рокочущих рядов. Йоукли была здесь одной из немногих, кто не скрывал лицо. Она со знанием дела лавировала между головорезами всех мастей, и ее хорошенькая кругленькая рожица с родинкой под правым глазом вызывала недоумение у матерых контрабандистов.

Ищейка отвернула полог какого-то особенно грязного шатра, и, зайдя за ней внутрь, я поперхнулась от неожиданности: на длинных походных матах сидела целая банда горных троллей.

Внезапно!

Тролли резались в покер, но замерли при нашем появлении. Меня впечатлили их каменные лица с фиолетовым отливом.

– Йоу, ребята, – сказала Андрис.

– Здорово, – ответили тролли.

– Вечер добрый, – вежливо улыбнулась я.

Андрис представила нас. Не берусь повторить прозвучавшие имена, так как мода у троллей странно тяготеет к согласным буквам: сочетания типа «грвкшм» и «дцхчтк» кажутся им приятными и мелодичными. Как Андрис не сломала язык, знакомя меня со своей шайкой, – ума не приложу.

– В общем, это мой крайний выход, – объяснила она, когда мы снова вышли на улицу.

Я нахмурилась:

– Ты что, возьмешь королевскую тюрьму приступом?

– Я тебя умоляю! Нет, конечно. Мы собираемся под курган, найти его высочество. Королевской награды в сто тысяч хватит на то, чтобы с потрохами купить не одну смену тюремной стражи.

– Но, Андрис, я не думаю, что Лиссай…

– Жив? Я тоже не думаю. Но даже тело принца – это лучше, чем ничего, – вздохнула она.

Вообще-то я хотела сказать, что Лиссай вряд ли под курганом, ну да ладно. Может, хорошо, что она меня перебила.

– Тролли – самые твердые ребята во вселенной, – продолжала Андрис, постепенно увлекаясь. – Я подсчитала, какими бы кровососами не были эти тысячелетние упыри, они потратят на одного тролля столько времени, – даже если не будет сражения, просто попробуют от него что-то отгрызть, – что я успею полнекрополя обежать в поисках принца. А у меня троллей много, ты сама видела.

– А тролли знают, что ты их за «мясо» считаешь?

– Тролли ценят любые аферы, от которых хоть немного пахнет деньгами. И очень верят в себя.

– Но эти упыри перебили кучу магов, потом растерзали пятерых Ходящих и почти прикончили шестого.

– В несколько приемов, не забывай. А нас будет три дюжины. Может, упыри вообще наелись уже – никто ведь не удосужился проверить… Тинави, я не верю Сайнору. То, что Ловчего до сих пор не казнили за измену – это чудо какое-то. Король может передумать в любой момент. А я не собираюсь лишаться Полыни окончательно.

Я подцепила ногой камешек и бездумно пнула его, запулив далеко вдоль торгового ряда. Камешек, как назло, попал в щиколотку какому-то негодяю в узких штанах. Негодяй стал медленно и неумолимо разворачиваться в нашу сторону. Это не предвещало ничего хорошего. Я ойкнула. Андрис схватила меня за рукав и утянула в щель между двумя палатками, от греха подальше.

Все это время она не переставала расписывать мне плюсы своего плана. Ее подгонял страх перед возможной казнью Полыни… Я же знала, что времени у нас, в теории, полно (если не брать в расчет крайнюю тоску пребывания в тюрьме): можно придумать план получше.

Да и вообще. У Полыни есть желание! Если бы приспичило выйти – он бы вышел.

– Ну что, ты с нами? – Слова Андрис ударили меня, как обухом по голове.

– С вами?

– Да, ты ведь тоже пойдешь под курган? Если выберешься живой, Сайнор и тебя, в теории, может амнистировать, – улыбнулась она. – Зачем жить подпольно?

Я замешкалась и увидела, как улыбка Йоукли потихонечку-полегонечку сползает вниз, очень медленно, будто давая мне шанс одуматься, исправиться. О нет. Она думает, что я струсила! Прах! Но ведь…

– Экспедиция под курган не имеет смысла, Андрис, – вслух закончила свою мысль я.

Твердо, максимально твердо.

– Тинави, я все просчитала. Это единственный выход. Поверь. – Она развела руками.

– Это вообще не выход. Это скорее бестолковое самоубийство.

Я хотела пояснить свою мысль, но в этот момент Андрис посмотрела на меня с таким неожиданным… презрением, что ли, что я невольно отшатнулась.

– Я не настаиваю на твоем участии, – сухо проговорила Ищейка. – Просто предложила, решив, что так правильно. Ведь это ты бросила его там, Тинави. – Голос ее стал ниже. – Ты бросила его в тюрьме, а сама каким-то образом сбежала – согласись, некрасиво? Но, оки-доки, об этом забудем. Однако не надо пугать смертью меня, ладно? Я – не ты. – Она сложила руки на груди и вызывающе приподняла брови.

У меня в глазах потемнело от внезапной злости. Стайка теневых бликов с любопытством прыгнула на периферию взгляда, и в сознании мелькнуло ликующее: «Испепелим ее?!»

Я ахнула, заморгала и панически прижала руки ко рту: так, тихо, унни! ТИХО, я сказала!

Андрис, видимо, приняла эту мизансцену за какие-то новые доказательства моего страха.

Ищейка фыркнула, отвернулась и попробовала уйти, но я ухватила ее за рукав рубашки:

– Андрис, погоди! Ну не глупи, пожалуйста! – Злость смешалась с паникой. – Просто поверь мне – тебе некуда торопиться с этим планом, хорошо?

– Не хорошо. – Она отцепила мою руку от локтя. – Мы выдвигаемся в четверг ночью, я уже обо всем договорилась. Если у тебя есть какие-то обоснованные возражения – говори. Я слушаю.

Меня жутко коробил ее тон. Мягко говоря, он не добавлял желания делиться хоть чем-нибудь.

Я неохотно выдавила:

– Это очень долгая история, Андрис… Там полно чужих тайн, поэтому я бы не хотела ее рассказывать.

– Йоу, ну конечно! Или ты просто не хочешь, чтобы это я вытащила Полынь. Но и самой тебе неохота стараться. Помнишь сказ про собаку на сене?

Сиплая злость внутри меня снова всколыхнулась… Я замерла, пытаясь подавить эту манящую ярость в душе. Прах, мне что, теперь всю жизнь с соблазном разрушения бороться?!

Андрис, не отводя от меня взгляда, искривила губы так сильно, что они уплыли вбок, будто у рисованных персонажей. В эту скособоченную ухмылку Андрис привычно воткнула трубку, пыхнула дымом и вдруг начала меня отчитывать:

– Молчишь, Тинави? Удобная у тебя позиция – обмотаться не своими тайнами, будто поясом смертника. Как бы все по принуждению. Ты такая маленькая, слабенькая, миленькая, с этими огромными глазищами, и жутко хочешь всем помочь, но не можешь – иначе злоумышленник, хозяин пояса, подорвет все к праховой бабушке. Отличный предлог для ничегонеделанья. Это работает раз. Это работает два раза. Но трижды… Не знаю. Ты мне нравишься – боги видят, ты мне нравишься, – но что-то мне уже надоело. Многовато вокруг тебя вопросов, даже если смотреть с отдаления, как это делаю я. Полынь, может, и готов был с тобой нянчиться, он слишком уж падок на прикопанные секретики, но со мной так не пойдет. Выкладывай начистоту – или смирись с тем, что ведешь себя недостойно.

В ее медово-ореховых глазах был такой вызов, что мне захотелось убежать – чтобы случайно не сделать чего-то, о чем пожалею… Но я лишь глубоко вдохнула, прогоняя блики. Спокойствие, только спокойствие.

Я склонилась к Андрис, девочке-отвертке, и тихо повторила:

– Вам некуда торопиться. Не надо идти под курган. Полынь не казнят. Лучше придумать другой план.

– Придумывай. Расскажешь, когда я вернусь из некрополя.

Башенные часы на Ратуше начали вызванивать полночь. Звук постепенно подхватывали все остальные куранты и колокола столицы. Традиционное ночное шоу, главный объект ненависти всех любителей тишины.

Йоукли воспользовалась долгим перезвоном как предлогом и, попрощавшись, выскользнула из нашего уголка и мгновенно затерялась среди посетителей Рокочущих рядов.

Я застонала и закрыла лицо руками.

* * *

Когда я вернулась в поместье Мчащихся, Кадия еще не спала, судя по горящим окошкам ее спальни.

Всю дорогу до этого Патрициус продолжал радоваться нашему с ним «новорожденному дуэту, прекрасному союзу», совершенно игнорируя тот факт, что я не проронила ни слова. Кентавра так воодушевляла идея бравой команды «Езжай и Стражди», что он даже собрался рисовать о нас комиксы, подрядив в качестве художниц своих многочисленных дочурок.

– Кажется, я опять наделала глупостей… – простонала я, вваливаясь в комнату.

– О, ну хоть что-то в этом мире стабильно! – отозвалась Кадия. Подруга сидела в удобном бархатном кресле и хихикала. В кресле напротив сидела моя подводная ночнушка.

– Ты посмотри, Тинави! Эта штука повторяет все мои жесты! – восторженно взвыла Кад.

Для демонстрации волшебства она показала мне кукиш. Рукав серебристого балахона тотчас свернулся в такую же фигу. Кадия заржала. Ночнушка мелко затряслась, переливаясь чешуйками.

– Кажется, вы отлично сработались! – улыбнулась я.

Кадия лишь ликующе закивала, радуясь, как ребенок. Мне не хотелось портить ей настроение своими проблемами. Я села поодаль и стала придумывать планы – миллион планов по спасению Полыни из тюрьмы. Ни один не выдерживал критики…

На сто двадцатой дурацкой идее я сдалась и рухнула на кровать лицом вниз. Мне было стыдно перед Андрис. Кадия продолжала экспериментировать с рубахой, громко удивляясь и восторгаясь ее знаниями-уме- ниями.

– Ну вообще! Она даже сама на меня надевается, с лету! А-ха-ха, ты что щекотишься, поганка!

Я уже спала, когда Кад заботливо подоткнула мне одеяло.

– Утро вечера мудренее, подруга. Все наладится. Обещаю, – сказала она, и в ее голосе звучала непривычно мягкая улыбка.

Мой сон тотчас стал гораздо светлее.

День цветов, Сайнор и Карл

День цветов – один из пяти летних праздников Лесного королевства. По статистике, у четверти туристов, приехавших на фестиваль, начинается аллергия – в Шолохе развешано слишком много цветочных гирлянд. Поэтому рекомендуем вам положить в саквояж толченый корень ларош-травы или эссенцию квадральисты. Вы ведь тоже не пропустите карнавал?

Энциклопедия «Доронах»

– Тинави, ты меня слышишь? Эй?

– Дай ей пару минут, Карл.

– Она плохо выглядит. Может, слишком резко выдернули?

– Она человек. Они хлипкие. Подожди немного.

– Ави, это грубо. Касательно живого существа говорят «слабые». Слабые, а не хлипкие. Хлипкий – это стол. Или алиби. Или сюжет в этом новом блокбастере.

Я открыла глаза. И сразу закрыла обратно.

Карл, сиятельная Авена и я сидели за шатким трехногим столиком в уличном кафе. По дороге мимо нас проносились ревущие механизмы, похожие на железные алхимические капсулы, с грохотом взрывающие тонкую пленку пространства. На обочинах росли шершавые деревья, чьи круглые коричневые плоды были втрое меньше плодов ошши. Странная музыка откуда-то сбоку – слишком быстрая, слишком резкая – коробила слух: будто каменный великан энергично боксирует с твоей ушной перепонкой на роли груши…

– Тинави! Ты как? – Заметив мое движение, Карл смягчился.

Его детский голос отнюдь не соответствовал бешеной обстановке вокруг.

Подкатившая тошнота мешала как следует осмотреться, хотя мир вокруг был безумно интересным. Везде – стеклянные дома из давних видений Карла – нереальные, невозможные здания, крышами подпирающие небо.

Над самым ухом раздался героический голос богини Авены:

– Что ж, добро пожаловать в Форт-Лодердейл, девочка.

– Это не сон, да? – прошептала я, зажмуриваясь еще сильнее.

– Нет. Не совсем.

Сначала я протянула руку вперед, потом нащупала теплое запястье Карла и только затем снова открыла глаза.

Мы сидели на жаркой, очень жаркой улице.

Авена. Богиня – она и есть богиня, белокурая, величавая; Карл в знакомой мне ипостаси мальчишки; Лиссай и я.

Лиссай! Тонкое, изможденное тело принца обмякло в инвалидной коляске, какие встречаются в портах Саусборна. Лиссай был будто всплывший труп на ночной поверхности озера: глаза закрыты, руки безвольно раскинуты на подколотниках, а лицо обращено наверх, к безупречной синей выси.

– Лис здесь? Он что, мертв?! – Я одурела от собственной смелости, задавая этот вопрос.

Светло-рыжие, будто рассветные волосы Лиса непослушно торчали во все стороны. Прозрачная белая кожа светилась, такая чужая всей этой загорелой роскоши кругом. Многочисленные веснушки дрожали перед глазами.

– Жив. – Карл не стал мучить меня предисловиями. – Повезло.

– Куда же его выкинуло Междумирье?..

– Куда нас выкинуло Междумирье, – поправила Авена. Глаза богини прятались за огромными очками с блестящими стеклами-зеркалами. – В предместья Хаоса, если тебе это о чем-то говорит, девочка. Принцу хватит впечатлений на целую жизнь.

Я ахнула.

– Боюсь, вся ситуация со Зверем оказалась хуже, чем я мог представить. – Карл сквозь трубочку потянул темную пузырящуюся жидкость из запотевшего стакана. – Зверь не только выжил – Зверь стал сильнее, черт бы его подрал. И с Междумирьем беда…

– Не забивай смертной голову. – Авена, сдвинув очки на кончик носа, строго посмотрела на Карла.

Он покосился на величественную сестру и незаметно от нее подмигнул мне. Потом снял с себя кепи с жестким козырьком и нахлобучил Лиссаю на голову. Он одернул ее так, чтобы казалось, что принц просто спит, размякнув на полдневной жаре.

– Мы вернем Лиссая в Шолох, но пространственно-временной континуум потребует пару дней на его перемещение. Можно было бы сделать временную воронку – но ни Авена, ни я не специалисты, это сфера Теннета. Впрочем, разберемся. Какое у вас сейчас число?

– Ночь на двадцать пятое июня.

– Отлично. Двадцать седьмого июня в одиннадцать вечера тебя выкинет ко мне, и принц уже будет готов к возвращению домой.

– Но почему я не могу забрать его сейчас?

– Потому что тебя тут нет, Тинави. Ты спишь в Шолохе. Здесь только проекция, твое отражение. Ты чувствуешь себя живой, но местные не ощущают твое присутствие, разве что как холодок, непрошеные мурашки на шее. А вот Лиссая нужно вернуть целиком – ну если ты не рассчитываешь на еще одного милого шолоховского призрака…

– Двадцать седьмое июня, одиннадцать вечера, я поняла.

– Супер. – Карл улыбнулся.

Авена кивнула мне:

– Всего хорошего. – И богиня бросила на Карла недвусмысленный взгляд: ты тоже закругляйся.

Хранительница отодвинула металлический стул и пошла к внутреннему помещению кафе. Когда Авена скрылась за стеклянными дверьми – они разъехались перед ней по сторонам сами, словно по заклинанию, – мальчик наклонился ко мне и быстро зашептал:

– Тинави, учти, Междумирье продолжает барахлить. Очень сильно. Несмотря на то что я закрыл входы и подчистил логи, оно бесится и жадно втягивает в себя всех, кто похож на хранителей. А ты похожа – моей магией. Так что, пожалуйста, будь аккуратна и не вздумай поддаваться ему, если попробует притянуть.

– Хорошо, Карл. Слушай, а насколько все плохо со Зверем? Один мой друг по имени Ол`эн Шлэйла боится, что мир падет…

Но Карл уже рассеянно смотрел на то, как к нам возвращается Авена, листающая меню. Мальчик кивнул в ее сторону:

– Она очень расстроена из-за моего поведения, и это справедливо… Увидимся, Тинави. – Карл поднял холодный бокал с трубочкой-зонтиком мне навстречу, будто хотел чокнуться.

Обжигающе-красочный мир закачался и ухнул куда-то вниз.

* * *

Нежные припудренные потоки солнечного света акварельными мазками разукрашивали летнюю спальню Кадии.

Высокая этажерка с воинскими дипломами, бархатная лиловая тахта и туалетный столик составляли треугольник композиции, открывшейся моему осоловелому взгляду.

Серебристо-салатовые ивовые грозди непрошеным изобилием вваливались в распахнутое окно. За ним с плеском дурачились краснобокие карпы в декоративном пруду. Вдалеке, пока еще тихо, приборматывая, распевалась садовница – краснощекая кудрявая душечка с кнасским акцентом, немилосердно затянутая в корсет.

Я перевела дух. Потом вытащила из-под невесомого одеяла руку и с опаской ощупала лицо, шею, плечи. Вроде все на месте. Сев в кровати, я сбросила ступни на каменный пол, привычно постаравшись не наступать на трещинки между розовато-оранжевыми, цвета апельсиновой меренги, плитками.

Бом-м-м-бом-бом… Старинные ходики вскинулись на стене, дважды повторили свой трехдольный напев.

Шесть утра.

Я вышла в сад: босая, припухшая со сна, со встрепанными волосами. Утро в Шолохе было до боли прекрасно…

Я застыла на резном крыльце летнего домика Кад, не в силах вдохнуть: мешали то ли остатки межпространственного сна, то ли так некстати припершая к стенке ностальгия.

Сметанные облака аппетитными ложками сгущали высокий лазурный небосвод. В скрупулезно подстриженной траве с безбашенной смелостью тарахтели кузнечики. Блестящие, как самоцветы, стрекозы расчетливо вспарывали шелка утреннего воздуха, слоями поднимавшегося от земли: холодно, теплее, совсем тепло… Я глубоко вдохнула эту пьянящую шолоховскую быль.

Жизнь.

Привет, жизнь!

Как же я тебя люблю, дорогая моя, драгоценная моя, моя главная страсть и главная радость. Куда бы ни мчались безумные кони фатума, как бы далеко ни было настоящее от моих детских мечтаний, знай, жизнь, – ты прекрасна. Каждым вздохом своим я славлю тебя, каждой секундой бытия. И неважно, кто я, что я, что сделала, а что – увы, но нет. Неважно, любит ли меня хоть кто-нибудь, я люблю – тебя, моя жизнь, тебя, мой Шолох, и значит, все это уже не зря.

Где-то там красивый, золотой, как старинная монета, Лиссай спит под палящими лучами такого знакомого, а все же чужого солнца. Послезавтра его вернут домой. А значит… это значит, что… Ох!

Я аж подпрыгнула, когда у меня в голове с ясной отчетливостью нарисовался слегка безумный, слегка самонадеянный, но все же план – план, который мог дать сто очков вперед Андрис с ее дурацкими тролльими игрищами и переходом на личности.

От избытка чувств я послала воздушный поцелуй садовнице, копавшейся в зарослях шиповника, и вприпрыжку бросилась обратно в спальню.

* * *

– Кад, Кад, просыпайся! – расталкивала подругу я, с ногами забравшись на кровать и пытаясь отобрать у нее подушку. Свою подушку, ведь стоило мне покинуть наше ложе, Кадия заграбастала мою сатиновую думочку и нежно сжала ее в объятиях, сладко посапывая. На мои толчки – весьма интеллигентные, надо признать, – она не реагировала. Ситуацию спасла ночнушка из Рамблы, которая стремительно бросилась на лицо подруги и сжала той нос и глаза, будто припадочная профессиональная лобызательница.

– Хей! – Не успела я испугаться, как подруга уже очнулась.

Рывком сорвав с лица серебристую тряпку, Мчащаяся расхохоталась:

– Ой, не могу! Эту штуку можно использовать как будильник! Ну чего, чего тебе надобно, неугомонная? – ласково обратилась она уже к рубашке. Та замерцала, смущаясь.

– Слушай, Кад, а хочешь, я тебе ее подарю? – внезапно предложила я. Обе, стражница и ночнушка, повернулись ко мне в счастливом изумлении.

Я усмехнулась:

– Бери!

– То-о-очно? – Глаза Кадии возбужденно полыхнули голубым. Чешуйчатая рубашечка метнулась на шею подруги, обмотавшись вокруг нее, как диковинный шарфик.

– Точно. Вы идеальная пара, а вот у нас не сложилось, – фыркнула я.

Кадия возликовала. Рубашка с лету напрыгнула на нее, наползла через голову прямо поверх нормальной, неживой комбинации – черной, шелковой, жутко красивой, сшитой на заказ. Я, довольная, отправилась умываться.

Как же здорово дарить! Просто брать – и дарить. Вы возмутитесь: велика наука – дарить то, что тебе самому не нужно. А все-таки – неважно. Дать человеку то, от чего сердце его радостно подскочит, – это величайшее наслаждение. Чувствуешь себя таким свободным, таким благополучным… А кем себя чувствуешь, тем и становишься. Закон наивный, но действует. Прах побери, на сто процентов действует.

Когда я вернулась в спальню, Кад уже сидела за письменным столом, одну за другой выводя лиловые ташени. Ночнушка переливалась на ней всеми цветами апрельского лососевого нереста и поприветствовала меня, на мгновение блеснув иссиня-зеленым.

– Кому пишешь? – полюбопытствовала я, перед зеркалом прилаживая свой суровый псевдонос.

– Коллегам. День цветов – слишком крупный праздник для того, чтобы мы в Чрезвычайном департаменте чувствовали себя в своей тарелке. Так и ждешь подлянку от расслабленной публики. Везде чудится опасность. Готовлюсь к бою и обороне, короче. – Кадия со вздохом почесала свой хорошенький вздернутый носик, густо намазанный кремом от солнца. Ты ж моя предусмотрительная!

Я призадумалась:

– То есть, считай, праздников у тебя больше нет? Чем больше отдыхающих, тем большая нагрузка на ваши плечи?

– Именно. В обычные дни за порядком присматривает куча госслужащих. По праздникам – только мы.

– А где будет твой пост?

– Возле Башни магов.

– А во дворце во время праздников тоже чрезвычайники дежурят?

– Конечно. На каждом этаже.

Мое сердце громко заколотилось. Я подошла к Кадии, присела на резной подлокотник кресла, в котором подружка уютно свернулась, обложенная душистыми письмами, перьевыми ручками и пушистыми склянками духов, и беззаботно спросила:

– А ты можешь поменяться с тем, кто дежурит у покоев Его Величества Сайнора?

Кад подозрительно сощурилась на меня через зеркало.

* * *

Шолоховский День цветов!

Что может быть прекраснее? Мой день рождения чуть-чуть не дотянул до этого фестиваля, о чем я бесконечно, беспредельно, бездумно жалела в детстве – и чему так радуюсь сейчас. Потому что День цветов – он для всех. А день рождения – только для меня.

С возрастом все больше ценишь эксклюзивность.

Но День цветов, как ни крути, всегда так свеж, прохладен и впечатляющ, будто в первый день бытия. Горожане щеголяют изысканными полумасками и цветочными венками в волосах, глава Башни магов проезжает в жемчужной карете по улицам, раздаривая благословения с щедрой подачи налогоплательщиков; гирлянды из пионов украшают переулки.

Ярмарки гремят на площадях, рыцарские турниры дребезжат подле трактиров, музыканты взрывают легкие, стремясь отдать зрителям как можно больше волшебных песен… Иноземцы наполняют Шолох, как модные аметистовые амулеты – шкатулки столичных фифочек, и никто уж не разберет, где свой, где чужой. Смотрящие не бдят, Ловчие не ищут; все, кроме унылой горстки стражников-чрезвычайников, праздно шатаются по городу, разукрашенному так сочно, что веришь, что именно здесь начинается радуга.

Часть шолоховцев уже вплотную познакомилась с чарующей настойкой облепихи и распевала фольклорные гимны, когда мы с Дахху пересекли Трекованный мост.

Зеленый лабиринт, экстерьерная прихожая дворца, был набит горожанами.

Ребятишки в плащах-летягах и масках милых зверушек то и дело выскакивали мне навстречу из-за фантазийных можжевеловых стен. За ними с встревоженными вскриками носились мамки и няньки. Периодически взрослые путали детей: когда все в масках, поди разбери, твой это Джекки лезет обниматься к мраморному ферзю или все же соседский! Шахматные фигуры в два человеческих роста, верные стражи лабиринта, злобно скалились на непрошеных гостей, но тем было абсолютно неважно мнение каких-то там каменных глыб.

Охрана бездельничала, предпочитая скорее любоваться всполохами магических огней в небе, нежели следить за туристами. Я в который раз порадовалась, что моя татуировка Ловчей неактивна. (Пусть магия ко мне и вернулась, но это Карлова магия, не имеющая ничего общего с насильственным – с точки зрения унни – клеймением сотрудников.) Госслужащую, тем паче беглую, засекли бы куда быстрее, чем прохлаждающуюся девицу в костюме лесного зверька: мы с Дахху вырядились лисами.

– Я вернусь через час, если все пойдет по плану, – шепнула я Смеющемуся.

Дахху опирался сразу на два костыля – для верности. Ходил он довольно бодро, но иногда опасно спотыкался на поворотах. Со стороны казалось, будто в такие моменты он вдруг решает сплясать: эту палку сюда, эту ногу туда – и шарфик залихватски летит через плечо… Я еле успевала подхватывать друга.

– Подожду тебя на шахматной поляне, – улыбнулся Дахху. Его тонкие бледные губы приподняли края лисьей полумаски.

– Сам дойдешь? – критично уточнила я.

– Вряд ли. Но вдруг мне помогут?

– Кто?

Дахху поднял взгляд к огромному ферзю, мимо которого мы проходили.

– Может, вы, сэр? – спросил друг у мраморной фигуры. – Пожалуйста!

Я с беспокойством воззрилась на Дахху… Так. Ему в Лазарете, случайно, лишнего морфия не сыпанули?

Но… Ферзь вдруг шевельнулся, пробуждаясь от долгого сна, и шагнул вперед. Распрямил правую руку, склонился и уцепился молочно-белой кистью за локоть Дахху.

Я аж поперхнулась.

Загрузка...