Летопись Серого Ордена – 2 Тенета войны

Они с мамой приходили к летней степи ежемесячно. Мама собирала цветы и травы и волшебством превращала их стебли в складной круг венка, которым украшала свои длинные волосы цвета свежей соломы, а он впитывал степную волю, носился вокруг и срывал все, что бросалось в глаза, даже чертополох, а мама со смехом принимала.

— Ох, Липа, ну и сорняк ты нашел! Ладони не подрал?

Только мама называла его так.

Больше всего он любил августовский венок. Август – дикая рожь и маки.

Филипп восторженно наблюдал, как красные цветы вспыхивают между золотистыми колосьями, как трепещут в малейшем движении, начинают кровоточить, как синее небо без всякого облака раскалывается черным пропастью, мама исчезает и слышится рычание сзади: багровыми глазами на него смотрит. Филипп переступает с ноги на ногу, и понимает, что это лапы, а сам он такой же волк.

Багровые глаза моргают. Прищуриваются.

Не желаю сразиться с тобой.

— Тогда я победю гораздо быстрее.

Шанс покончить со Зверем. Он годами ждал этого. Он не проигрывает.

Волки сцепились взглядами, зарычали, зажали уши и закружились посреди черного пустоши.

В этом бою не будет победителя, Филипп.

Зверь бросился на него, характерник легко уклонился и разодрал клыками пустоту, где мгновение назад была глотка нападающего.

– Наконец-то я уничтожу тебя.

Ошибаешься.

Филипп ответил, противник отпрыгнул, будто знал все его движения вперед. Зверь повел мордой и нервно дернул хвостом.

Тот, кто возобладает, не лишится другого. Ты не можешь убить половину себя.

– Не верю ни одному слову.

Багровые глаза вспыхнули. Волки прыгнули одновременно, пасти щелкнули, удары лап встретились и разошлись, как волны в шторм, словно вели танец.

Ты, Филипп, лжец, который верит в собственное заблуждение. Такие самые опасные. Тебе очень нужно любить... и ненавидеть. Я обернулся идеальным олицетворением твоей ненависти. Понимаешь ли ты, что ненавидишь самого себя, Филипп?

– Я заставлю умолкнуть тебя навсегда.

Такой волчий герц называется зеркальным — оба соперника разгадывают действия друг друга и дерутся наравне. Хищники прыгнули, сцепились и покатились тьмой под рычание заслюненных пастей.

Цель твоего существования уморительна. Рассказы об Ордене и государстве не убеждают даже тебя самого. Настоящий смысл во мне, Филипп, но ты не желаешь слушать.

– Твой смысл – убивать и убегать.

Как это плохо? Не дать себя убить. Состоять с самками. Наслаждайтесь каждый день. Не тратить жизнь под столами со всякой наволочью!

- Живу, как желаю.

Действительно? Или эту мысль тебе втолкали в голову, чтобы ты был послушным побегайчиком и безоговорочно выполнял приказы других? Помнишь, как ходил джурой, Филипп? Это все от твоего обожаемого учителя, который...

Он позволил Зверю побеседовать, чтобы тот потерял внимание, ускользнул, повернулся, ударил хвостом по багровым глазам и напал. Клыки вырвали кусок плоти. Первая кровь!

Зверь вырос.

Неплохо, Филипп. Видишь? Ярость делает тебя более могущественным. А ярость – это я. Думаешь, я истекаю кровью? Нет. Я его пью.

Характерник молча набросился на него и волки покатились снова, пытаясь вцепиться друг другу в глотки. Запах крови затмил разговор, не осталось ни слов, ни мыслей, только неудержимая ненависть и жажда убить врага, годами отравлявшего жизнь. Боль от ранений пульсировала желанием победы, вкус чужой крови придавал сил, рывок, удар, еще удар, уклонился, контратаковал, клыки вцепились в глотку, с хрустом сдавили, глотнули стон, почувствовали струящиеся из раны струи, горячая кровь льется мордой,

Зверь конвульсивно дернулся и выскочил. Пытался подняться на лапы, но упал. Победа! Но вдруг характерник упал за ним. Ноздри щекотал далекий аромат летней степи.

Темнота.

Июнь - цветущая ковыль и ромашки.

Взорвалось багрянцем и разлилось черным ничто. Перед сероманцем стоял он сам, Филипп, с багряными глазами. Неровно срезанные волосы до плеч, неряшливая щетина, запятнанная кровью одежда. Филипп шевельнулся и почувствовал, что вернулся к человеческому телу. Медленно вдохнул.

– Что, не хватило? — усмехнулся он другому. — Не уйдешь.

Я не убегаю, Филипп. В этом бою не будет победителя.

– Я считаю иначе.

Зверь заблокировал его удар и двумя пинками зацедил в печень и солнечное сплетение. Филипп хекнул и ответил локтем в борлак. Зверь захрипел, отшатнулся, споткнулся, а характерник настаивал: между ног, под колено, повалить, подавить, бить, бить, бить, в подбородок, в лоб, в нос, удар, еще удар, выбивая зубы, ломая скулы, загоня боя, собственноручно уродовал свое лицо, но на самом деле это был Зверь, проклятый багряноглазый Зверь, чей голос насмехался, подстрекал и раздражал. и никого.

По-видимому, он что-то кричал. Кровь кипела. Он уничтожал и разрушал, разрушал и уничтожал, а когда силы кончились, враг не дышал. Утолченные косточки кулаков болели, но Филипп, опьяневший от победы, стремившейся годами, наслаждался болью, как заветным трофеем. В кровавом месиве, которое было его лицом, гасли багровые глаза. Он выиграл.

И когда характерник хрипло рассмеялся, враг вздрогнул и прошептал:

– Мы – одно.

Стальными тисками он обхватил шею Филиппа; воздух вдруг исчез; конечности безвольно повисли; ощущения вспыхнули и погасли.

Темнота.

Июль — лаванда и...

Он пришел в себя на рассвете в зарослях высокой осоки. В висках кружилось. От осеннего холода тело оцепенело, но подчинялось его воле. Он поднял руку, осторожно согнул пальцы. Победа... Характерник сел, покрутил шеей, пробежал ладонями по лицу, выпрямился и огляделся.

Ленивая река, пожелтевший яр, вспаханная борьбой земля и чье-то тело неподалеку. От тела плыл запах нечистот и крови. Запах смерти. Хотелось отвернуться, не видеть, уйти и никогда не знать, кто там лежит. Филипп приблизился: в замерзшей грязи распростерся Олекса Воропай, голый, выпотрошенный, в крови и остатках меха.

- Брат!

В растерзанной глотке белела кость. Из живота, словно гнездо мертвых змей, торчали по сторонам перегрызенные кишки. Филипп упал на колени.

- Прости, брат...

Глаза резнуло отчаянием. Филипп зарыдал, не в состоянии остановиться, каждый взгляд на мертвого Джинджика перехватывал дыхание и высвобождал новые слезы. Он оплакивал Олексу и других убитых, Майю и потерянную любовь, плакал за собой и жизнью, которую так и не произошло, плакал, потому что никогда не позволял себе слез.

Плакал ли бы за ним Воропай? Неважно. Его смерть на совести Филиппа. Хотя бессознательно, хоть в беспамятстве. .. Ни одна победа теперь ничего не значит.

Он осторожно коснулся руки собратья: холодная, как камень. Итак, они пролежали здесь почти сутки. Филипп осторожно закрыл глаза Олексы, стараясь не смотреть на перекошенный в агонии рот. Отошел к реке, нырнул, смывая с себя собственную и чужую кровь. И только после этого понял, что голос в голове исчез. Зверь исчез... Но какой ценой?

Он барахтался в ледяной воде, пока ногу не схватило судорогой. Филипп выбрался на берег и, как мог, омыл тело собрата; по траурному ржанию разыскал коня Воропая; нашел в саквах наряды. Оделся, потом долго бинтовал изорванную мертвую плоть, потом неумело впитал покойника — задубленные конечности не желали повиноваться.

- Прости, брат...

Филипп запрыгнул верхом (после его низенького Бурана лошадь Воропая казалась высоченной), опрокинул тело через седло и поехал в поисках дуба, где под кровавым месяцем потерял сознание. Дерево нашлось за милю.

Удивительно, почему Зверь так долго бежал, а потом приступил к бою? Напал ли он на Олексу, и Воропай, поняв, что силы неравны, решил бежать? Наверное, так оно и произошло. Прости, брат...

Характерник осторожно положил покойника под дубом, уложил в руки бартку, положил на глаза красный лист.

— Встретимся по ту сторону.

И двинулся к другому мертвому.

Вокруг Бурана застыло большое темное пятно крови; воронки выклевывали глаза и вкуснейшую плоть. Его верный друг, который был рядом все эти годы, никогда не изменявший и не боявшийся... При взгляде на Бурана чувство беспросветного одиночества накрыло Филиппа саваном.

Саквы исчезли: вероятно, кто-то от дороги заметил и решил присвоить. Забрали даже ветошь, оставили только лук со стрелами — их почему-то не трогали, кроме тех, что имели серебряные наконечники, — и чересчур, которые старательно втоптали в землю. Когда люди боялись приближаться к вещам характерника, но те времена прошли...

Лицом скользнул солнечный кролик. В траве Филипп нашел незамеченный мародерами пистолик. Что это, если не знак?

Без голоса в голове было странно, пусто и удивительно спокойно. Никто больше не ставил под сомнение его решение, никто не смеялся над его планами. Филипп достал из грязи черес, тщательно вычистил скобы, застегнул на поясе. Закинул колчан и лук за спину, поправил большую на него одежду, подошел к дубу и сел по другую сторону от Олексы.

Они должны были вдвоем предупредить Орден об Энее и остановить его, вместе узнать судьбу Качура... Но убийство Джинджика перечеркнуло это. Наверное, более чем за сутки Эней совершил все, что планировала для него Тайная стража. Вот и все ничтожное достижение долгих расследований брата Варгана...

Это Филипп должен лежать мертвым. Если бы он покончил с жизнью раньше времени, то Воропай был бы жив и, наверное, перехватил бы разговор Шевалье и Кривденко, и все пошло бы иначе. Но Филипп трусливо скрылся за выдумкой о последней обязанности – вот к чему это привело! Все это на его совести, начиная с тех четырех несчастных, что он загрыз на Островной войне.

Следует разослать последние письма друзьям. Но… Что написать? О том, как он скрывал тайну, за которую давно должны были убить? О том, как притворный умник совершал одну ошибку за другой?

Нет. Пусть они запомнят его другим. В их воспоминаниях он останется лучше, чем был на самом деле.

– Прощайте.

Филипп приложил дуло к виску. Вспомнил цветущее поле, благоухание степи, мамины венки. Вспомнил сожженный дом, ночь серебряной скобы, аркан у дуба Мамая. Вспомнил Майю, летние прогулки, долгие ночи, ее улыбку.

Друзья. Война. Одиночество. Зверь. Победил ли он его на самом деле? Это был очередной обман? Неважно. Теперь – безразлично.

Он нажал крючок.

Выстрел оглушил, правую часть лица и руку разорвало болью. Разве смерть должна быть такой болезненной?

Он вдохнул, хлопнул глазами, шевельнулся и с чувством глубокого разочарования понял, что жив. От выстрела дуло пистолика взорвалось.

— Проклятая продавщица, — прохрипел Филипп и во все горло заорал: — Чтоб тебя, лярва, расправило!

Сероманец поднес к лицу пальцы: почернели от пороха, ногти и фаланги удивительно сохранились. Вис порубило мелкими обломками серебра, а верхний кусок уха оторвало и швырнуло в неизвестном направлении. Невыносимо воняло жженой кожей и горелыми волосами. Чувствуя себя величайшим в мире дураком, Филипп утолил кровотечение волшебством, кое-как промыл рану и наложил целебные мази.

Зверь, наверное, лопнул бы от хохота. Надо же быть таким неудачником! Не суметь даже застрелиться... Почему он, болван, ни разу не испытал оружие?

Каурий конь Воропая осуждающе поглядывал, как Филипп копается в саквах Джинджика, но стоял смирно. В сумках не нашлось ни запасного пистоля, ни серебряного ножа. Филипп вздохнул. На душе лежала горькая обида за неудачу, а топиться, вешаться или придумывать другой способ самоубийства он не хотел — как не желал отступиться от своего решения. Филипп минуту собирался с мыслями, затем коснулся теплой коры и надиктовал Басюге послание.

— Пусть меня судит Совет Симох есаул. Я не буду убегать и готов принять смертную казнь, — завершил признание Филипп. — Жду ваших приказов. Пусть Мамай помогает.

Он прислал казначейству название дуба, где лежал мертвый Воропай, немного колебался, стоит ли переслушать полученные письма, но решил, что пока сердце бьется, он должен держать почту в порядке.

Его ждало сообщение от Энея.

«Я совершил огромную дураку, брат. Ты меня предупреждал, но все так нелепо сложилось... Я должен рассказать раньше. Но пусть сам виноват! Сейчас иду к «Ночной Мавке» вздернуть несколько голов. Наверное, живым мне оттуда не выбраться. Присматривай за моей семьей, хорошо? Ульяна тебя уважает. И малышу такой учитель будет значительно лучше безголового отца. Спасибо, брат... Пусть Мамай помогает»

Филипп коротко рассмеялся. Воспитывать джуру? Присматривать за чьей семьей? Разве что с того света, если его похоронят у них во дворе.

Итак, Эней все еще жив и снова в беде. Направляется именно туда, где могли убить Качура. Умышленно идет на смерть! Олух, настоящий дурак, просто выкопан экземпляр для энциклопедии болванов.

Филипп колебался недолго. Пока Совет Симох не ответил, он мог сделать хоть что-нибудь полезное. Характерник в последний раз попрощался с братом Джинджиком, попрощался с Бураном, запрыгнул в седло каурого и помчался в Киев.

***

Тарасик так хорошо возился с обязанностями дяди, что когда Дмитрий смог вернуться за шинквас, то оставил племянника помощником.

— Девки здесь горячие, только жениться на них — нельзя! - напутствовал дядя. – Твоя мамка меня за такое колесит. Поэтому играй, кого хочешь, да не женись. И не переплачивай!

Но ночные мальцы, словно сговорившись, не обращали внимания на молодого трактирщика и на его осторожные намеки холодно отвечали, что нельзя портить рабочие отношения.

— С охранниками, значит, портить рабочие отношения можно, — возмущался парень, в очередной раз протирая чистый кабак.

Он готовился к новому рабочему дню, размышлял над прихотями злой судьбы (работать в доме разврата и бодрствовать с хвойдами — стоит ли вообще здесь работать?), когда к борделю пришел неожиданный гость.

- Пан Бойко? - удивился Тарасик.

- О, желторотик, - Игнат подвинул к нему. - Предлагаю соглашение: ты честно говоришь, где Шевалье, а я оставляю тебя живым и невредимым.

— Пан внизу, как всегда, — заморгал Тарасик.

Глаза покраснели от репчатых сосудов, селедка расхристалась, усы торчали по сторонам. Юноша никогда не видел сероманца таким сумасшедшим, даже когда тот налегался до беспамятства.

— Не пытаешься обмануть меня, а?

– Нет, что вы! Я никогда не лгу!

- Зря. Дай мне двое лезвий, которые больше.

Тарасик быстро выложил на шинквас все ножи. Характерник взвесил пару самых длинных на ладонях, подбросил и двинулся в казино, но по дороге повернулся:

— Мой долг за выпивку уплачен, да?

- Полностью, пан Бойко!

Когда сероманец исчез, молодой трактирщик сделал то, что дядя строго-настрого запрещал, — налил и выпил стакан крепкого. Еще рюмку он разлил дрожащими руками. Стоит,

вероятно, сменить работу...

- Здоровенькие были!

Игнат, держа руки за спиной, с широкой улыбкой приблизился к бурлу на входе. Не успели они ответить, как лезвия пробили под подбородками, прошили небо и устремились в мозги. Дерьмо, а не охранники, он ожидал большего от людей Шевалье. Игнат отпустил рукоятку, схватил обоих за ячейки и, прижав тела к стенке, позволил им тихо сползти.

Даже если он сейчас скончается, смерть того стоит.

Игнат поднял сабли убитых — не близнецы, но пригодятся — набрал воздух и копняком ворвался в зал. Шевалье сидел у усыпанного деньгами игрового стола, два охранника торчали рядом, еще двое сидели за другим столом — гораздо меньше, чем Игнат рассчитывал встретить.

Шевалье перечислял очередной столбик дукачей, когда дверь распахнулась. Он поднял глаза и увидел две сверкающие сабли; мгновение пытался понять, что происходит, когда сабли запели, как трубы ангела смерти — первый охранник упал с проткнутым глазом, второй успел выхватить оружие, но через мгновение потерял руку и захлебнулся кровью из перерезанного горла.

Чертов характерник! Он должен быть мертвым! Выстрелы не причинили ему вреда: один шар черкнул мимо, другой весело звякнул о саблю, которая в ответ пробила грудь стрелка. Последний охранник не продержался и секунды: схватился за стол, заквилил и сполз на пол, придерживая рукой распаренный живот. Шевалье уже не видел — мчался к скрытому за гардинами выходу, построенному именно для таких случаев, но простреленная нога остановила бегство у двери.

– Больно? — Игнат отбросил пистолет, приблизился и сел на корточки перед раненым бандитом. – Ничего. Сейчас будет болить в сотни раз хуже, даю слово.

– Ник да мер! Стой! Стой, умоляю, — бандит выкинул руки вперед, попытался отползти, уперся спиной в стену, прошипел от боли и забормотал: — Я не знал. Клянусь! Я просто выполнял приказ. Меня так же использовали, как тебя!

— Врешь, — окровавленное острие сабли скользнуло к дыре от пули.

– Богом клянусь! Жизнью клянусь! – Шевалье с ужасом смотрел на сталь у пробитой ноги. — Я не знал, что тебя будут ждать!

— Ты гораздо тупее, чем пытаешься делать вид, — Игнат нажал на рукоятку сабли.

Лезвие глубоко вонзилось в рану. Бандит визгнул и закусил губу, его визг превратился в глухой стон.

— Это ты по-французски лепетал? — характерник убрал саблю. – Не понимаю.

— Если я стечу кровью...

- Не успеешь. Я зарежу тебя раньше.

– Проси, чего хочешь, – лоб Шевалье покрывал пот. – Отдам все дагеротипы. Все, все до последнего! И золото... Сколько золота нужно? Дам! Я не знал о ловушке! Поверь...

— Не знал о капкане, бедняга! Почему гнойный сифилитик Мармуляд, кривой лярвы урод, приезжал вчера утром к моей жене, как к вдове?

— Потому что он безмозглое мердо! — вскричал Шевалье, обеими руками сжимая ногу над ранением. – Я даже не знал об этом! Фис где шот! Я только угрожал, потому что никогда не задел бы твою семью... У меня есть принципы!

— Неужели?

– Отдаю Бориса тебе. Мне не жалко! Делай с ним, что вздумается. Я расскажу, где его искать!

— Не забудь о дагеротипах.

- Конечно, - закивал Шевалье и окровавленной рукой достал из внутреннего кармана ключ. — Твои вещи в сейфе у кассы, вот ключ... А еще там дукачи, много дукачей! Сколько нужно? Две сотни точно есть. Но я дам больше, дам сколько захочешь! Три сотни? Четыре? Банкнотами или монетами? Неважно! Могу драгоценными камнями. Я ценю жизнь...

– Как интересно все вернулось. Еще несколько дней назад я был пленником, твоим ручным песиком. А теперь собачка превратилась в бешеного пса, мон-ами, — Игнат снова ударил острием в рану. – Начнем с Мармуляда. Где его искать?

– Он сейчас в причалах, занимается новыми поступлениями, – прошипел Шевалье, закатив от боли глаза. — На нашем складе... Борис там, тупая дрянь...

— Пойду поговорю с ним. А с тобой, мусье Шевалье, я кончил. Есть последние слова?

Игнат выпрямился и перехватил сабли перекрестком — они стали похожи на большие ножницы. Приставал к горлу раненого так, что яблоко Адама касалось обоих лезвий одновременно.

– Стой! Гнате... Как? Мы же договорились, - выдавил из себя Шевалье.

Его лицо приобрело земляной цвет, глаза вытаращились, ноги беспомощно дернулись.

– Слышишь запах? Это твое дерьмо, – Игнат скривил нос. – Ты от страха обосрался. И это будет последний запах в твоей жизни, мон-ами.

– Прошу! Дагеротипы, деньги... Я еще не рассказал, где дагеротипы!

- Плевать на дагеротипы. Мой брак разрушен, моя мечта уничтожена. А тебя, знаменитого предводителя, найдут в засранных штанах. «Перед смертью он оборвался», напишут в газетах и на надгробии. Лучших посмертных слов для такого уродца, как ты, не придумаешь, — улыбнулся Игнат. – Не беспокойся. Я буду навещать твою могилу, чтобы наложить свежую кучу, чтобы ты там под землей не забывал этот запах.

– Но мы договорились! — прохрипел Шевалье панически. - Договорились!

- Договорились? – переспросил Игнат с улыбкой. — Однажды я спросил одного человека: где гарантии, что ты сдержишь слово? А он мне ответил: никаких гарантий.

Игнат несколько секунд наслаждался ужасом на лице бандита, а затем резко дернул сабли. Из дважды перерезанного горла хлынула кровь, заливая дорогой костюм влажной ржавчиной. Характерник несколько секунд наблюдал, как жизнь оставляет глаза Шевалье, после чего харкнул ему в лицо. Это за хутор, которого Остап не увидит.

— Мои мечты острова... Мои одинокие острова, — прошептал сероманец.

- Эней.

Игнат оглянулся. Назначенец? Нет. Тот стрелял бы в спину. Знакомый голос...

— Варган, ты?!

- Я

Филипп не походил на себя.

– Хорошая прическа! То есть хорошая, как срака наизнанку, — исправился Игнат. – Ты стал похож на мужчину. Что с лицом?

- Пустяки, - отмахнулся Филипп. - У тебя все хорошо?

– Все прекрасно, как видишь, – Игнат взмахнул саблями, показывая на убитых. — Извини за это письмо. Я ожидал втрое больше людей, вооруженных серебром.

- Семья в безопасности?

- Теперь - в безопасности.

Следовало убить этого отброса Шевалье гораздо раньше.

- Нашего здесь не видел? Зовут Качуром.

– Качура убили на моих глазах несколько дней назад, – Игнат бросил сабли на пол. – Это я виноват. Арестуй меня, брат.

Филипп, к его удивлению, покачал головой.

— Подними оружие, Эней. Я тоже привел к смерти другого рыцаря, — он провел ладонью по лицу. — Мы оба предстанем перед судом Совета Семерых за наши преступления.

– Как скажешь, Варгане.

Игнат подошел к большому сейфу, воспользовался ключом Шевалье и достал оттуда свою череду и перевязь с близнецами. С этими вещами вернулся покой. Суд есаул? Так и быть. Дороже всего он уже потерял. Разве что...

- Слушай, Варган. Когда уж по наши души придут назначенцы, не поможешь мне с одним делом? Последняя осталась.

Филипп осматривал тела обыденно, как крестьянин рассматривает порытый кротами огород.

- Что за дело?

— Убрать последний подонок из этой банды. Из его пистолета застрелили Качуру. Он разрушил покой моей семьи.

- С удовольствием, - кивнул Филипп. – Знаешь, где его искать?

– Знаю. Только перед этим денег наберем, – Игнат кивнул на покрытый монетами игровой стол. — Щедрое завещание от Мусьо Шевалье! Пригодится, пока назначенцы нас не пристрелят.

Столько денег Игнат никогда не видел в жизни. Он гнался за ними все годы после войны, желал истошно, зарабатывал и терял... Теперь блеск монет не радовал: Игнат даже не поднимал падающих на пол дукачей. Сколько хуторов можно купить на эти деньги? Наверное, на целое село хватило бы.

По дороге к конюшням он бросил дукача ужасному Тарасику, взглянувшему на монету, словно на ядовитого паука.

Упырь встретил хозяина приветливым ржанием. Игнат засидел его, прицепил Рижка следом и окинул взглядом каурого коня Филиппа.

– Куда девался Буран?

– В лучшем мире.

- Жаль. Быстрый конь был.

«Ночная Мавка» осталась позади. Несмотря на зябкую погоду и низкое небо, грозившее прорваться ливнем, люди на улицах праздновали — ветчины выставляли пивные бочки на улицу, киевляне поднимали бокалы за здоровье и мудрость нового гетмана, дети бегали с флажками Гетманата, которые дарили на площадях.

– А кого выбрали? — спросил Игнат, оглянувшись на одну из гуляний.

- Старшего брата Малыша.

– О! Может, с ним Орден заживет?

– Но не мы, – отсек Филипп.

Игнат рассмеялся. И действительно — какой смысл беспокоиться? Между жизнью без семьи и казнью он изберет казнь.

- Я не прочь погибнуть от руки Щезника, - сказал Игнат. — Пусть лучше меня родной шурин убьет. Он сделает это милосердно, одним ударом. Если Катя узнает, что я натворил, то даже в родах примчит сюда мне яйца отрезать и запихивать в глотку.

– За последние месяцы на моей совести собралось восемнадцать смертей, – сказал Филипп глухо.

– В твоем водовороте всегда водились самые страшные чертяки, Варган, – Игнат взглянул на него с уважением. — Но разве это не слишком много для казначея?

– Последние два года я служил в контрразведке.

Это объясняло, почему Басюга передал предупреждение именно из-за него.

- Вот оно что, - Игнат закрутил растрепанную селедку вокруг уха. — Выходит, брат, мы с тобой оба натворили дела?

— Да будем отвечать за это.

Лошади цокали по мостовой. Игнат еще не смирился с мыслями о смерти: безумная часть его души до сих пор надеялась, что он сможет вернуть сердце Ульяны и семью, но Варган, похоже, давно приготовился к смертной казни. И, казалось, даже стремился к ней.

- Знаешь, Эней, - сказал вдруг Филипп. — Когда в городе выпадает снег, он сначала целомудренно белый, как соль. А потом из-за ежедневной грязь сугробы все больше становятся похожими на гнойные кучи, из-под которых не проглядывает ни точки белого — пока окончательно не превращаются в такую же кучу.

– И перед тем, как растаять, они вспоминают, как когда-то велось в небесах, – пробормотал Игнат.

Потом сироманцы ехали молча — по берегу Днепра, мимо рыбаков и шумного рыбного рынка, пока не прибыли в речной порт, где спешились и тихо приблизились к тридцать седьмому составу.

— В здании два больших входа, на севере и юге, — . сообщил Игнат. — Когда много груза обычно открывают оба. Поэтому ты заходи с севера и отвлекай внимание, а я приду с юга и ударю в спину.

Филипп мурлыкнул и вдохнул носом воздух.

– Семеро.

– Шевалье не обманул, – Игнат выглянул из-за угла. — Таскающих с воза узлы не жалей.

Те же трое, что везли его в Киев, а затем в лагерь Ярового. На руке до сих пор оставался подарок одного из них, черный зарубцованный порез от серебряного ножа. Другие трое курили, отпускали шутки и делали вид, что охраняют склад.

— Только командующего тщедушного урода не трогай — он мой.

Мармуляд ковырялся в зубах ногтем мизинца и листал газету, не обращая внимания на подчиненных.

- Иду с севера. Сниму двоих. Может, еще одного. Потом скроюсь, - подытожил Филипп.

– Дальше выйду я.

Игнат крался быстро и уверенно. Он много раз охранял этот состав, когда приходила особенно ценная контрабанда, и прекрасно знал, куда бандиты скроются и откуда будут стрелять: оставалось только дождаться Филиппа.

И через несколько минут он появился. Словно легендарный скифский воин, Варган вышел с натянутым луком, попал одного, спокойно выпустил следующую стрелу и скрылся до первого выстрела в ответ. Двое магиров с пробитыми шеями с грохотом выпустили груз и шлепнулись на землю; остальные прыгнули в укрытие и открыли огонь. То, чего Игнат и ждал.

Он наотмашь прорубил голову первому, метнулся дальше и пронзил спину второму. Крутнулся, рассеивая с сабель кровавые зерна. Два бандита — один из них порезал ему руку в лесу — повернулись на звуки и успели увидеть лицо своего убийцы. Мармуляд, молниеносно оценив расклад сил, бросился наутек, но дорогу ему преградил Филипп. Бандит откинул пистолет и шлепнул на колени с поднятыми руками.

— Вот неугомонный урод, — с восторгом отозвался Гнат. – Шевалье говорил, что тебя убили! Неужели с того света выгнали?

– Ты пришел к Ульяне, – сказал Игнат, поводя в воздухе близнецами.

– И пальцем к ней не коснулся! Хотел только выразить соболезнования как твой военный собрат, не более...

– Ты разрушил мой брак, – продолжил Игнат.

– Будем откровенны, – Мармуляд кивнул. — Ты сам его разрушал... А я только показал несколько фотографий. Потому что думал, что ты скончался!

– Ты угрожал моей семье, – Игнат приблизился к бывшему товарищу и смотрел на него сверху.

– Я просто выполнял приказы Шевалье! — заорал Мармуляд, приложив руки к голове. – Хочешь отомстить? Так прирежь его! Он злодей, а не я!

– Уже прирезал.

– Что? Что ты... Шутишь? – Мармуляд повернул лицо к Филиппу. – Он шутит?

Тавриец покачал головой. Бандит повернулся к Игнату именно когда близнецы превратились в ножницы вокруг его шеи.

– Сейчас я тебе покажу, как это произошло, – сказал Игнат.

Мармуляд посерел и заговорил быстро-быстро, проглатывая слова:

- Не надо. Игнат. О. Мой старый друг. Войну вместе. Без Шевалье. Возьмем его все. Всю денежку! Состояние. Ты возьмешь. Главный! Ты! Я подсказываю! Буду. Прошу. Не убивай. Не хотел.

– Все сказал?

- Нет, нет, еще не...

Сабли дернулись. Слова Мармуляда захрипели в двойном порезе, потекли красными струями, растворились, непромолвленные, навсегда. Это тебе за Ульяну, сволочь.

– Вот и все, – Игнат вытер оружие об одежду бандита и закинул близнец за спину. — Теперь можно и жителей ждать.

На душе стало пусто и легко. Наконец-то он сделал что-то достойное!

Игнат забрал свой серебряный нож, поднял газету Мармуляда, пробежался глазами и сокрушенно вздохнул. Тряс! Убийство бандитов было ничтожным по сравнению с тем ущербом, который он нанес.

Бойко сплюнул, открыл одну из контрабандных коробок и крикнул Филиппу:

– Коньяк будешь? Французский. Шестьдесят лет выдержки.

— Может, уберемся отсюда? Сердюки на выстрелы прибудут.

– Сюда никто не придет, брат. Все знают, кому принадлежит этот состав. Точнее, кому принадлежал... В общем, выстрелы здесь не слышат.

— Вот оно что.

– Посмотри на это дерьмо, – Игнат бросил ему газету. – Моя работа.

В свежем номере «Вестника» описывали ужасное покушение на кандидата Ярового, совершенное характерником. О самом инциденте говорилось только в первых двух предложениях, далее колонку посвятили беспощадной критике Ордена, окончательно потерявшего человеческое доверие.

— Ты действительно пытался убить Якова Ярового? - поднял брови Филипп.

- Нет, - Игнат саблей сбил пробку. — Шевалье приказал похитить какие-нибудь документы в лагере. Залез в палатку, там меня чуть не пристрелили, удалось убежать. Вот и вся история.

– Странно. Здесь пишут, что подозреваемый был задержан.

— Не знаю, кого они задержали, но меня не догнали. За разрушенные мечты! — Игнат вкусно приложился к бутылке. — Хорошее пойло... Чтоб я лопнул! Забыл спросить Шевалье, не из Жмеринки ли он на самом деле.

Игнат с наслаждением выпил треть бутылки, вытер губы и вернулся к Филиппу.

– Теперь твоя очередь рассказывать, как все покатилось в ад. Неужели та статья о тебе была правдой?

Не успел Филипп ответить, как на складе появился третий гость, сообщив о своем прибытии громким чиханьем.

Характерники удивленно уставились на него.

– Ты как нас нашел? – спросил Игнат.

— За мной, — приказал Савка без приветствий, дернув перо за ухом. – Там Черный и Красный волк. Беда сует.

***

Когда скрипнула дверь, Ярема знал, что это вернулся Иаков — с Божьей помощью, после долгих раздумий, он перечеркнул вотум недоверия к Серому Ордену и лично пришел освобождать из тюрьмы младшего брата, чтобы...

Это был охранник. Просунул между решеткой буханку хлеба и кружку воды, стал, уставившись в Ярему из-под капюшона, замер.

— Что нужно? - Спросил сероманец, не скрывая разочарования.

- Небольшого разговора.

Странный холодный голос. Ярема подошел к решетке.

– Кто ты такой?

Чужеземец был на голову ниже, его лицо скрывало глубокий капюшон. Видена одна только борода. Ни оружия, ни каких-либо отличий на простой одежде.

– Можешь называть меня Рахманом. Таково сейчас мое прозвище.

Ярема неожиданно ударил по решетке кулаком. Названный Рахманом не дрогнул, как и его голос.

– Давно не говорил с настоящим волчьим рыцарем, – сказал он. — Преданным пасынком Серого Ордена и Совета Семерых.

— Вот и поговорил, — Ярема поднял хлеб и воду и направился к постели.

– Твой брат поступил правильно, – продолжал Рахман. — Орден Проклятых должен быть уничтожен. Вы шли по тропе крови и боли слишком долго. Пора сойти с нее и забыть о ее существовании. Неужели тебе никогда не приходило это мнение?

Яровой положил еду и вернулся к решетке. Незваный гость опустил фонаря чуть ниже и в бликах света характерник увидел его белки: правый глаз Рахмана словно расплавился и стекло, замерев кривым пятном где-то на щеке, значительно ниже места, приличествующего глазу.

— Кто ты такой, чтобы болтать о судьбе Ордена? — с отвращением спросил Ярема.

– Единственный, кто имеет полное право на это, – ответил Рахман. — Судьба Ордена исчезнуть навсегда. Это должно было случиться давно. Люди, которые прошли по тропам Потустороннего мира и вернулись с проклятием в крови, должны погибнуть, чтобы ни одна душа больше никогда не повторила их ошибок. Столько убитых жизней... Ты никогда не задумывался об этом?

– Очередной фанатик, – Ярема не собирался тратить время на разговор. — «Летопись» начиталась? Прочь отсюда, Рахман, или как тебя зовут на самом деле. Твой гнойный глаз похож на семью, что неосторожный любовник пролил мимо твоего черного рта.

Раздался протяжный скрежет. Через несколько секунд характерник понял, что это смех.

– Спасибо за разговор, благородный пан Яровой, – Рахман вдруг плюнул ему в правый глаз.

Ярема зажмурился, взорвался бранью, ударил по решетке в ярости, не услышав последних слов Рахмана:

— Ты этот глаз потеряешь. А другим будешь созерцать предсмертную агонию проклятого Ордена, и гость в капюшоне ушел.

Характерник потратил долю воды, чтобы промыть глаз, еще несколько раз копнул по решетке, не в состоянии понять, кто это, у черта, приходил и зачем. Дикий, бессодержательный диалог. .. Или снова марево? Сколько он не спал? От самой Белой Церкви — это, наверное, двое суток, не меньше. Но ведь кто-то принес еду... Мысли спутались, с буханкой хлеба пришла приятная тяжесть в желудке и тягучая поволока на глаза.

Обычно Ярема спал, закинув руки за голову, чтобы лишние мысли сползали по судьбам. Вжатая между тремя стенками кровать не позволяла ни закинуть руки, ни выпрямиться во весь рост, потому что упирались ноги. Единственной возможностью устроиться на узкой кровати было свернуться калачем на левом боку, на правом мешали колени. Шляк бы трафил эти катакомбы, их зодчих и Якова в частности!

Характерник съежился на пропахшей гнилью соломенника. Инфантильный брат и безумный незнакомец никак не думали, потому что, холера, здесь невозможно было закинуть руки за голову.

...Он бежит по второму этажу семейного имения, разъяренный и сосредоточенный, заглядывает в каждую щель, залезает под мебель, проверяет шкафчики. В кулаке сжатые найденные игрушки. Кажется, в этом углу он еще не смотрел! Но здесь пусто. Только тоненькая паутинка и пугливый паучок.

Недавно Яреме исполнилось пять лет: папа подарил на день рождения большую коробку раскрашенных игрушечных казаков. Каждый был уникальным, имел собственную форму и оружие: стрелок, всадник, кошевой, гетман, бунчужный, писарь, обозный... Не успел Ярема наиграться, даже Яков забрал и спрятал солдатиков.

— Ты что, девочка, куклами играть? — спросил брат насмешливо.

– Это не куклы, а казаки! – ответил Ярема в слезах. - Такой взрослый, а такой глупый!

Иаков был старше пятнадцати лет и внешне напоминал скорее дядюшки, чем старшего брата, однако вел себя, как уличный дебошир.

– Ты обозвал меня глупым, – Яков развел руками. — А я только хотел рассказать, где искать твои девичьи куклы... Но из-за обиды не скажу.

– И не надо! Сам всех найду! И они не девчонки!

Он искал трое суток по всем закоулкам, от погребов до чердаков. Из двенадцати солдатиков нашлось десять, капеллан и пушка были потеряны навсегда.

– Это ты Ярема?

...Ему десять, он получил первую скобу, но дома никто не поздравил — сестры отдыхали на курорте, а Яков разъезжал с маменькой по высоким домам Правобережья: госпожа Яровая, со свойственной ей настойчивостью, помогала первенцу с нужными знакомствами, прокладывая дорожку и дорожку. сероманца, на фоне этих величественных перспектив просто потерялся.

– Эй! Ты Ярема?

...Шестнадцать лет, первый рождественский вечер в роли рыцаря Серого Ордена. Ярема рассказывал о своих осенних приключениях — то, что позволено было рассказывать, — мамуньо и сестры завороженно слушали, иногда взвизгивая и покачивая головами, а когда он завершил, Яков с зевком сообщил, что новость: в следующем году он войдет в

Красного совета одним из полноправных делегатов Галиции вместо старика Белецкого. Заявление произвело фурор, овации и несколько тостов подряд, куда там характерным рассказам...

- Яреми! Ярема! Яремы! Ярим!

Кто-то беспрестанно пищал тоненьким неприятным голоском. Ярема протер глаза и разглядел в темном углу два сиреневых огонька.

– Кто это? – ему показалось, что он видит сон.

– Ты Ярема Яровой?

– Я… А ты что такое?

Огоньки сверкнули и погасли. Ярема почесал макитру, повернулся на правый бок, выругался, снова улегся на левый и забылся тревожным сновидением.

...Сильвия. Миндалевидные глаза, черные волосы, острые скулы, жемчужные клыки и белая кожа. Ее взгляд, жесты, улыбка, запах... Ее понимание! Какие шансы на любовь между босорканей и характерником? Может, это ответ небес на его богохульства — заручиться с чужой девушкой из родных краев, чтобы через несколько недель найти родственную душу на чужбине?

Безусловно, он мог ошибаться. Может, это была не любовь, а временная страсть, вспыхивающая во время большого напряжения между разными людьми. Сколько они были вместе? Не больше двух суток. Может, их звериные начала подсознательно тянулись друг к другу? Может, между ними ничего не сложится, и они окажутся чужими... Но Сильвия стоила этого риска.

Его разбудили щекоткой под мышками.

– Малыш, вставай, – повторял упрямо знакомый голос. – Вставай, ну!

- Щезник?

Шляхтич похлопал глазами, но Чернововк не исчез. Стоял прямо над ним с факелом и тряс за плечи. Не грезилось!

- Убегаем, - приказал Северин. – За мной. Быстро!

Решетка и дверь камеры были распахнуты.

- Как ты...

- Потустороннее, - перебил Чернововк. – Разговоры потом. Сначала выберемся.

Орден устроил побег! Скнить под землей в ожидании помилования от высокомерного старшего брата? Черта лысого!

Их шаги отражались эхом. Катакомбы оказались настоящим лабиринтом, но Чернововк бежал уверенно, без раздумий обращая на перекрестках. В тусклых коридорах со скупыми фонарями двумя рядами выстроилась закрытая дверь — сколько пленников скрывалось за ней? Сколько среди них может быть сероманцев?

Через несколько минут они добрались до небольшого зала, который служил караульной. Десяток крепких сердюков лежало на полу в различных неудобных позах.

— Скоро придут в себя, — сказал Северин, открывая один из сундуков. — Хватай свои лахи и айда отсюда.

Ярема едва не забыл о чересе и родительском ныряльщике — радость освобождения прочь затмила ум!

Через узкую темную кишку к длинным крученым ступеням. Несколько минут штопором вверх - вспомнилось, как вели здесь с завязанными глазами - от бесконечного поворота закружилось, скрипнула дверь, какая-то чулан, еще дверь, и приглушенные облаками лучи солнца резанули по глазам. Шляхтич остановился, ослепленный и беспомощный. Чернововк взял его под руку и провел в лавку.

— Пока привыкает зрение, я приведу лошадей.

Ярема пришел в себя на крыльце небольшого двухэтажного дома, скрывавшегося на Андреевском спуске. Старенькая крыша, оплетенная виноградом изгородь, на клумбе пылают последними огнями астры — настоящая городская пастораль! И здесь хоронят вход в легендарные катакомбы?

Северин привел Шарканя и заседланную гнеду кобылицу.

- Одолжил в конюшнях сердюков, - Чернововк погладил гнеду между ушей. - Ты как, оклигал? Верхи сможешь уезжать?

— Братик, я просто несколько часов торчал в темной камере, — Ярема лихо запрыгнул в седло. — Меня даже не пытали. Долго искал?

– Забила сообщила адрес, – на мгновение Северин запнулся. – А Павлин подсказал со всем остальным.

Итак, эти сиреневые очиски в углу ему не приснились.

— Раз в году и от двухвостых бывает выгода, — усмехнулся Ярема. - Куда направляемся?

- Вниз, к Контрактовой.

Горожане упорно праздновали избрание нового гетмана: выпивали, пели, танцевали, качали пустые бочонки — никто не обратил внимания на двух всадников, прогремевших спуском вниз.

Недалеко от отеля «Бриллиантовый дворец» их ждали трое.

- Эней! Воргане! Павлин!

Ярема очень расстроился, что все старые друзья собрались, чтобы освободить его. Трое мгновений были захвачены в объятия.

- Ох, братья! Спасибо, что спасли...

— Это Щезник спасал, — прошипел Игнат и первым вырвался на волю. — Мы даже не знали, что спасать тебя надо!

— Нас привел Павлин, — Филипп ужиком ускользнул прочь.

– Красный волк, – улыбнулся Савка и охотно остался в объятиях.

— Ворган, а где твоя коса? – спросил Ярема. – И что с лицом?

— Скажи лучше, откуда тебя Щезник спасал?

– Тихо вы! — резко прервал болтовня Северин. – Слушайте меня внимательно.

Все, включая Ярему, уперлись в него неприязненными взглядами. Зачем портить такое мгновение?

— Ради Семь есаул больше нет, — сказал Чернововк. Прозвучало как неудачная шутка.

– Что? — удивленно переспросил шляхтич. – А где же она?

— Я был в Черном совете, когда это произошло. Несколько часов назад Яков Яровой, Северин поднял взгляд на Ярему, обвинил тебя в покушении и выставил это государственной изменой, после чего поддержал вотумы недоверия, отменил грамоту Хмельницкого и провозгласил всех волчьих рыцарей вне закона.

Филипп ударил кулаком по ладони, Игнат грязно выругался. Радость Яремы рассеялась.

Господь не помог.

– Он сделал это! – Ярема сжал кулаки. — Я умолял, я молил его, а он...

— Да, Малыш, сделал, — перебил Северин. — Он приказал арестовать есаул прямо в зале.

Глаза Савки разбухли слезами.

— Совет арестован? – Филипп расчахнул атлас на карте Киева. — Ты знаешь, где их держат?

— Появились божьи воины, отныне работающие на Тайную Стражу, — продолжил Северин. — Последние месяцы их готовили нас убивать. Учили, тренировали в монастырях, а мы это просмотрели, столько месяцев.

Филипп перестал листать карту и произнес еле слышно:

– Вот где могли исчезать контрразведчики.

— В черных костюмах с белыми крестами. их было много, очень много, – продолжал Северин. — Они окружили есаул и приказали сложить оружие. После коротких переговоров началась бойня.

Ярема почувствовал, как под ногами разверзлась пропасть.

- Что с моим дедом?

– Никто не выжил, – голос Северина едва вздрогнул. — Мне жаль... Николай Яровой, Вера Забила и все остальное... Все погибли на моих глазах. Совета Семерых больше нет.

Характерники замерли, не в состоянии этого понять. По щекам Савки стекали слезы.

Перед глазами Яремы прошелестела семейная дубрава Яровых.

– Твой дед до последнего не верил, что внук пойдет против Ордена, – Северин прикусил губу.

- А что с Яковом? — тихо спросил шляхтич.

Он хватался за края пропасти: Щезник перепутал... Это был мираж Потустороннего мира... Яков не мог зайти так далеко!

— Исчез сразу, как началась резня, — ответил Чернововк. — Наверное, планировалось, что арест есаула пройдет не так драматично. Думаю, ныне Яков пирует в гетманском дворце и пытается дипломатично загладить кровавый конфуз перед иностранными гостями.

И он улетел в пропасть.

– Матерь Божа.

Яровой сел прямо на мостовую и схватился за голову. Дед убит! По приказу его старшего брата! Иаков всегда был основой, но это! Это было вне. Или...

Или Ярема просто никогда не знал старшего брата.

Савка сел рядом и ласково погладил его по голове.

– Чтобы я влез, – выдохнул Игнат. – Это моя вина! Моя, братья! Я влез в лагерь Ярового, а они схватили Малыша и обвинили в покушении.

– О чем ты говоришь? – поднял глаза Ярема.

– Бандит по прозвищу Шевалье меня шантажировал, – Игнат нервно куснул за край сельди. — Я должен был пролезть в палатку и выкрасть бумажки из какого-то ящика... Зато чуть не схватил пулю и ушился. А они превратили это в попытку покушения!

«За несколько часов до твоего появления в мою палатку проскользнул оборотень, которого я чуть не подстрелил!»

— Ночь кровавой луны?

– Да. С неба льло, как моча из повешенного.

— Я прибыл к утру и был арестован, — глаза Яремы потемнели.

Мало родного брата... Еще Эней. Несколько дней назад он не представлял, что может оказаться хуже новой войны.

— Я успел узнать этот замысел, но не успел никого предупредить. Эта задача на самом деле поступила лично от Кривденко, главы Тайной Стражи, — вмешался Филипп. — Я тоже виноват, братья. Мы с Энеем хотели добровольно идти под суд есаул. Но теперь... Что делать теперь?

Видимо, Варгану тяжело дышалось в мире, где только что все правила, в которые раньше верил, одновременно сломались.

– Ты работал на бандита? Какого черта, Эней? – населся Северин на Гната.

– Можешь меня за это убить, назначенный, – огрызнулся тот.

- Полно! - крикнул Филипп. Все стихли. – Что делаем?

Игнат с неустанной бранью сновал туда-сюда, путешественники переходили на другую сторону улицы. Яреми хотелось прямо сейчас нестись в гетманский дворец, взять брата за барки, шваркнуть о стену и крикнуть в лицо: чего ты достиг, урод? Доволен? Его кровь – их кровь! – навсегда на твоих руках!

– До ближайшего дуба, – ответил Северин. — Надо собрать Волчью Раду в Буде. Всех сироманцев, из всех шалашей!

Савка хмурился и дергал перо за ухом.

– Будет ливень, – прошептал он едва слышно. - Серебряные громовицы.

— Что случилось с телами? – спросил Ярема.

Он не мог смириться с услышанным.

– Не знаю, брат. Я понимаю, ты хочешь похоронить деда... Я хочу похоронить Ивана и Веру. И Корния... Все есаулы достойны самого почетного обряда! Но сунуть сейчас туда – самоубийство, – Северин скрежетал зубами. — Я был с ними накануне, предупреждал об опасности, семь выбирали между церемонией и Волчьим советом в Буде... Они сделали ошибочный выбор. Мы обязаны выполнить то, что они не успели.

Ярема молча кивнул — горло дрожало от приглушенных рыданий.

- По коням, - приказал Чернововк. - К дубу Буревия.

Яровой не замечал мира вокруг. Родной брат уничтожил Орден; по его приказу убили деда. В каком мире это вообще возможно? Мечтает ли он где-нибудь в плавнях, а над его бессмысленным телом стоят османы?

Возле дуба урагана, стоявшего сердечником большой площади на Подоле, было многолюдно, но спокойно — люди праздновали, божьих воинов не наблюдалось. Ваза киевляне провожали погасшими улыбками и сторожкими взглядами.

Северин приказал подстерегать все четыре стороны, каждому по направлению. Шляхтичу достался восток.

— Белые кресты могут выплеснуть в любой момент. В бой не вступаем, они все при серебре, сразу убегаем, — Чернововк пошел к стволу. — Я пришлю несколько писем, чтобы запустить цепь.

На глаза кружились слезы, но Ярема сдерживался: не время. Когда настанет час траура, он даст волю своему горю.

Из-за угла на длинную улицу выехал десяток божьих воинов. Двигались строем по трое, в одинаковых черных плащах с высокими

воротниками, люди уважительно расступались перед крестами на их одежде. Вожак держал корогу со Святым Юрием, который верхом пронзал копьем волка с багровыми глазами.

Характерник оцепенений. Они ехали прямо на них, но пока не заметили; надо окликнуть братьев, каждый миг на вес жизни, но он не мог пошевелиться; те всадники, как безжалостные норвежские уланы...

...Норвежские уланы ждали их отряд в овраге. Быстрая, продуманная, смертельная засада...

Нет! Не сейчас!

Это было тяжело, словно подвинуть поезд. Ярема захрипел, рассек вязкое марево прошлого, освободил горло, сжатое незримыми пальцами, и прокричал изо всех сил:

– Они здесь! Щезник!

Чернововк медлил долю секунды, бросился к Шарканю, и ватага пустила коней галопом. Божьи воины заметили их и бросились вдогонку под радостные возгласы, после первых выстрелов обернувшиеся испуганными криками. Филипп ответил преследователям парой стрел, и ватага вырвалась из площади.

– За мной! - крикнул Эней.

В такие моменты нет времени для размышлений – только доверие. Эней повел неприметными улочками и загроможденными двориками, кавалькада сносила столики с праздничным угощением и перепрыгивала хмельные кадки, люди толкались и падали, спасаясь от копыт, кричали проклятия вслед, а они летели дальше, переулками, скверами, незаметными. квартала на Владимирской горке. Несколько поворотов – и ватага остановилась на широком дворе у парадного входа.

– Оторвались, – Филипп прислушался.

– Ненадолго, – Игнат погладил Упыря по шее. – Они выследят нас. Надо ушиваться из города в более безопасные дубы. Щезник, ты успел отправить хотя бы одно сообщение?

— Нет, — ответил Северин, странно уставившись на землю.

Ярема осмотрел его — так обычно ведут себя подстреленные, еще не сознающие своих ранений, — послышался тут

знакомый голос.

— Друг Ярим! Честно говоря, не ожидал увидеть тебя так быстро... Поздравляю с победой брата. Приехал с коллегами в гости?

В дверях имения замер вежливо улыбающийся и озадаченный Зиновий Чарнецкий. Из-за его плеча выглядывала бледная Арина, уставившись на Гната. Савка неожиданно залился веселым хохотом и пустил слюной пузырьки.

Ох, Эней, завел ты нас, подумал Ярема, но как можно шире улыбнулся:

— Друг Зиновий! Простите за непланированный визит, — дипломат косился осторожным взглядом на Савку. — На самом деле это случилось случайно... Мы уезжаем отсюда! Да, Щезник?

Но Северин бросил ему кунтуша и повернул Шарканя к улице.

– Нет. Закройте ворота и дождитесь нас здесь, – приказал он. — Да снимите с Павла форму.

Савка ответно громко испортил воздух и снова залился звонким смехом.

- Кого дождаться? — злоупотреблять прибежищем Чарнецкого, которому Эней наставлял рога, Ярема не желал. – Куда ты собрался?

— Катя... Я успел прочесть ее послание. Она здесь, в Киеве, - вслед за кунтушем Северин бросил черес и посмотрел на Ярему расширенными от волнения зрачками. – Она родила.

***

В ноябре Днепр сверкал сталью. От реки тянуло сырым холодом. Местные пытались не приближаться к воде после заката — многие горопаи находили наглую смерть в глубинах. Днепр, как ненасытный языческий бог, собирал души утопленников.

Северин вспомнил описание дома, внимательно посмотрел вокруг, убедился, что нет засады, и завел Шарканя за разрисованный заборами забор. Взглянул на характерный дуб - какова его история? отец? человек? сын? — и застучал кулаком в дверь.

– Кто там? — послышался подозрительный старческий голос.

– Приехал к Катре. Я ее муж.

- Назовитесь.

- Северин Чернововк.

Дверь приоткрылась на палец и седая женщина в огромном чепце, напоминавшем вторую голову, придирчиво выучила гостя и произнесла:

– Мой Кирилл всегда с чересом был. Не вижу череса!

– Я спрятал его. С сегодняшнего дня черес стал мишенью для серебряных шаров, — госпожа Очипок только разжала рот для следующего вопроса, но Северин сыграл на опережение: — Где Катя? С ней все хорошо?

— Катя отдыхает, не беспокойтесь, — повитуха распахнула дверь и позволила ему зайти. — Долго рожала, но все прошло хорошо, вчера на свет малышка появилась... Хорошая, здоровая малышка.

– Можно ее увидеть? Она может говорить?

— Да, конечно... Прошу за мной.

Повитуха бросила за спину характерника пристальный взгляд, захлопнула дверь на все замки и подняла тусклым коридором в комнату, вероятно, пристроенную для родов.

– Что произошло? - спросила она шепотом. — Почему черед стал мишенью?

– Запрет Серого Ордена, – ответил Северин. — Новый гетман объявил нас вне закона.

– Матерь Боже! Вы не шутите? Какой позор... Кирилл мой не дожил, Господи помилуй, она перекрестилась.

— Как же мы теперь без Ордена, да?

В просторной горнице на высоких подушках покоилась Катя, рядом стояла маленькая кроватка. При взгляде на него Северин почувствовал странную немощь в теле, будто его напихали соломой. Двойня? Тройня? Он нерешительно взглянул на повивальную бабушку, поднявшую к кроватке, ловко подхватила небольшой сверток и сунула ему в руки.

– Держите здесь, под головку. Ваша дочь, настоящая красавица! Приветствую.

Настоящая красавица напоминала небольшую теплую куклу. Северин попытался что-то ответить, но только шлепнул губами.

— Я наведаюсь позже, — прошептала Очипок и исчезла.

Северин замер, всматриваясь в младенца на своих руках, словно воплощенное чудо.

Его ребенок! Его дочь! Настоящий маленький человек, завернутый в белое, только лицо видно. Такое забавное и хрупкое... Нос курносый, как у Катри. Ротик будто похож, однако глянешь из другого угла — это совсем не похож... Северин осторожно склонился над дочерью и вдохнул волшебный запах, имеющий только младенцы.

Она была легкая, как перышко. Характерник мог легко подбросить и поймать ее множество раз, но боялся сделать хотя бы одно движение. Держать под головку... Это важно! Когда они маленькие, мягкие, как глина, их легко искалечить опрометчиво... От этой мысли руки мгновенно затерпели. Чернововк мог размахивать оружием и таскать раненых в несколько пудов весом, но не умел держать новорожденных.

В маленьком теле размеренно стучало крохотное сердечко. Что она видела во сне? Что понимала? Чувствовало ли его присутствие? Знала ли кто ее держит? Половинка его крови. Его проклятой крови...

Личко младенца скривилось, а затем блеснуло на него небесно-голубыми глазами, которые бывают только у малышей. Проснулась! По-видимому, он слишком громко дышал. Или от него пахнет? Холера, что теперь? Повитуха не предупредила, как поступить, когда она проснется! Северин испугался, что дочь сейчас заплачет, а он и не подозревал, что делать в таких случаях, как успокоить таких крошек: стоит их колышать, петь, кормить, или звать кого-то. Но младенец лишь кликнул несколько раз, зевнул и... улыбнулся? Или ему показалось? Разве такая малышка уже может улыбаться?

– Как назовем ее? — послышалось с постели.

Катя немного побледнела, под глазами пролегли темные круги, небритые виски заросли. И даже утомленной она была прекрасна.

– Я тебя разбудил? Извини.

Северин медленно приблизился, осторожно передал ребенка и поцеловал жену. Катя умело подхватила младенца, провела пальцем по носику дочери и улыбнулась.

— Такая забавная... Последние недели я проклинала все на свете, но теперь она вызывает у меня улыбку, — Катя взглянула на него серьезно. — Хочешь, назовем в честь твоей мамы, Северин?

– Оля? — он даже растерялся.

По последним событиям Северин не задумывался об именах.

– Да, – Катя торжественно произнесла: – Ольга. Короткое, сильное имя. Мне нравится.

Она посмотрела на младенца. Впервые Северин видел такое заботливое выражение на ее лице.

- Будет Ольгой, - усмехнулся сероманец и отблагодарил жену поцелуем. - Как чувствуешь себя?

— Без здоровенного пуза значительно лучше. Отдых лечит, – она поправила пеленки Оли. — Помнишь первое превращение в волка?

— Такое не забывается, — у Северина мороз кожей пробежал. Подобной боли он не ощущал даже после ранения серебром.

– Родить ребенка – что-то похожее, – сообщила Катя. — Разве что в последующие разы не становится легче.

— Пусть мне нету.

— Но повитуха добра... Ее муж погиб год назад. Казначеев.

Чернововка на секунду наполнила радость от осознания, что его маленькая семья впервые собралась вместе. Пусть будут прокляты все, из-за кого они не могли насладиться этим мгновением!

- Катр, - она сразу почувствовала изменение в его голосе. – Ты уже способна ехать верхом?

— Наверное... А почему спрашиваешь? Что-нибудь случилось?

Залпы ружей, звон сабель и крики смерти. Зачем приводить ребенка в такой отвратительный мир? Что она увидит здесь? Боль, отчаяние, кровопролитие – и смерть как окончательное вознаграждение.

— Якова Ярового избрали новым гетманом.

- Старшего брата Малыша?

- Того самого, - Северин пытался говорить как можно спокойнее: - Утром он первым приказом отменил грамоту Тимиша Хмельницкого и объявил Орден преступниками. Совет Семьох на моих глазах убили.

Ее глаза потемнели.

– Босюга?

Они бы сейчас должны праздновать рождение дочери.

– Никто не выжил. На каждого сероманца объявлена охота.

Катя выругалась самими губами.

— Должны нестись в Буду. Малыш, Павлин, Варган и Эней ждут.

Маленькая Оля, все время только оглядывавшаяся вокруг изумленными голубыми глазками, открыла рот и засопела.

– Есть хочет, – Катя отдернула рубашку с плеча. — Остаться здесь небезопасно?

— Остаться в доме с характерным дубом во дворе равно смертному приговору. У божьих воинов много серебра и еще большее желание перерезать глотки.

– Понятно, – от напряжения ее лицо обострилось. — Пока я кормлю малышку, заседлай моего коня.

– Только черес не одевай.

Повитуха, угрожающе качая чепчиком, гневно принялась объяснять Северину, что нельзя женщине сразу после

родов ездить верхом.

- Здесь ее убьют, - коротко ответил Чернововк. — Может быть, ребенка тоже. И вас, если не повезет.

Женщина перекрестилась и заморгала старческими глазами, сразу наполнившимися слезами.

- Дожили... До чего мы дожили! Темные времена наступили, Господи, она затрясла высушенным пальцем. – Вы мне моего Кирилла напоминаете.

- Уверен, что он был храбрым рыцарем, - Чернововк кивнул в сторону дуба. — А вам, матушка, лучше уезжать отсюда... Характерный дуб на дворе привлечет внимание нежелательных гостей.

— Бросить могилку на произвол судьбы? Нет. Никуда от моего Кирилла не уеду! — повитуха решительно мотнула головой. — Мы в этом доме четыре десятка лет прожили... Мне уже нечего бояться. Да чёрт сюда приходит!

Увидев молодую мать верхом, с прижатым к груди свертком, который поддерживала перевязь через плечо, Очипок растрогалась, подарила в дорогу сладких пирожков и еще долго крестила всадников вслед.

– Как ты? — спросил Северин через несколько минут.

- Бывало и лучше, - характерница правила одной рукой, а другой придерживала подцепленного на груди младенца. – Поэтому без чвала.

Из кучи пеленок торчал носик и ровно дышал: Оля поела и крепко спала.

Хотел новой страницы – он ее получил. Самая настоящая чистая страница.

– Слушай, Искро. Пожалуй, лучше уедешь сама. Черес и сабли спрячешь подальше, притворишься иностранкой или шляхтянкой. Группа вооруженных всадников может вызвать подозрения, а женщина с младенцем вряд ли.

– Женщина с младенцем вряд ли сможет за себя постоять, – ответила Катя. — Я рискну ехать вместе с теми, кому доверяю, а не буду играть в прятки. Еще когда Ордену объявили войну!

Праздник в честь нового гетмана бушевал танцами, лился водкой, голосил песнями, взрывался фейерверками и спал пьяным абиде. Чем дольше Северин ехал по улицам вечернего Киева, тем страстнее ненависть чувствовал — ненависть ко всем этим людям, которых поклялся защищать, людям, которые беззаботно гуляли и не знали, что успел натворить новый гетман первого же дня своего правления.

– Ты как? Только честно, – спросил Северин.

- Честно? Хочу сдохнуть.

Она вздохнула.

— Я не умею ухаживать за малышкой. Не понимаю, что происходит с моим телом. Не знаю, чего ждать завтра. Вот тебе честный ответ, – Катя несколько секунд смотрели ему в глаза, а потом добавила: – Однако я держусь. Не переживай.

Он не успел собраться с ответом, как характерница опередила его:

— Северин, пообещай кое-что.

– Слушаю.

– Если со мной что-нибудь случится, ты должен защитить ее, – Катя осторожно коснулась Оли. — Пожалуй, где. Она должна выжить.

Ради тех глазенков, которые не видели ни боли, ни обиды, ни неприятностей, он был готов сделать больше, чем мог когда-либо.

- Обещаю. Но лучше приложу усилия, чтобы с вами ничего не случилось.

– Спасибо.

Улицей к имению Чарнецких Северин придержал Шарканя и глубоко вдохнул воздух: кони; мужской пот; порох; ладан.

– Слышишь?

Им не хватило нескольких минут.

– Да. Несколько десятков.

Они спешили в тени деревьев у высокого забора. Катя обнажила саблю.

— Я буду ждать здесь. Зайди к ним со спины.

Северин кивнул. Мысль покинуть собратьев и убегать, пока есть шанс, пролетела мимо.

— Если... Мчи куда глаза глядят. Но спасай ее, - он заглянул в лицо дочери, пытаясь запомнить его.

— Лучше убей всех.

Северин поцеловал Катрю — необычно оставлять ее вне поля боя — разрезал пучку пальца и украдкой приблизился ко двору, убитому вооруженными людьми. Откуда борзые узнали? Не менее трех десятков. Молчат, поэтому хорошо слышен разговор командующего и Малыша:

— В этом имении скрываются так называемые рыцари Серого Ордена, что с сегодняшнего дня запрещен приказом гетмана Ярового.

— Мы — наемники господина Чарнецкого, владельца этого имения, в которое вы ворвались без всякого приглашения.

Самого Чарнецкого не слышно. Наверное, прячется в доме — и правильно поступает.

— Нам не нужны приглашения. Борзые действуют по чрезвычайному приказу Тайной Стражи. Итак, самозванные наемники господина Чарнецкого, скажите: если взять простой нож и ударить ваши ладони, увидим ли мы кровь?

— Увидишь прутня моего. Как твоя матушка каждую ночь по воскресеньям, – не сдержался Эней.

— Лживые сероманцы, — голос командира на оскорбление не среагировал. – Вы арестованы! Не советую бежать или противиться аресту, иначе нам придется открыть огонь. Мы вооружены серебром.

— Можете попытаться остановить нас силой, — заговорил Яровой. – Но все мы – ветераны Северной войны. Мы истребим вас до ноги. Вас, уважаемый, я убью первым.

Перешептывания среди сердюков. Похоже, их позвали на помощь, но они не пылают рвением воспротивиться характерникам.

– Стреляйте – и на эту землю прольется много крови, – сказал Варган. – Отойдите – и мы поедем с миром.

— Что за наглая дерзость? Именем государства вы арестованы. Сложите оружие!

— Хватит леса точить, — вмешался Игнат. — Говорите, мы заплатим и поедем. По дукачу на каждого хватит?

Пауза.

— Эта сабля покрыта серебром и освящена благословенной рукой самого патриарха Симеона. Это оружие поборника нечистые! Грех не коснется души ее праведного владельца! — голос командующего забрел верой, как у Отто Шварца. – Вам не подкупить ни одного из божьих воинов!

Хриплый смех. Малыш?

— Боже, это правда? — крикнул шляхтич громко, наверно, обращаясь к небу. - Вот твои воины? Ты благословил их убивать ближних во славу твою, не правда ли?

Борзые гневно зашептались.

– Слышите, воины? Бог молчит.

— Чего и следовало ожидать от бесового оборотня. Кощунство! — заорал разъяренный командующий. – Мы – борзые Святого Юрия, а вы – волки нечистого! В последний раз приказываю бросить оружие и сдаться!

Северин знал, что случится дальше. Он уже видел это сегодня утром.

– Не занимай!

Они не поставили часовых, и за это с первым залпом получили удар в спину. Сабля Чернововка рубила черные униформы, разрезала белые кресты, вышивала красные ленты. Краем глаза Северин увидел Энея, вертевшегося серебристым смерчем близнецов. За его спиной Павлин неподвижно замер на коленях, закрыв глаза и закрыв уши руками. Варган повернулся на волка. Куда девался Малыш?

За считанные секунды все превратилось в неуклюжую суетливую рукопашную. Большинство борзых сражались впервые и подбадривали себя криками:

- Святой Юрий!

– Верую! Верую!

Но, несмотря на насилие, их рвение уступало боевому опыту. В давке они больше не могли стрелять и постоянно мешали друг другу, не успевали даже нанести удар, превратившись в легкую добычу.

Брусчаткой приближается стук копыт. Подкрепление борзых. Катя! Чернововк пригнулся и исчез за мгновение до того, как место, где он стоял, ударил серебряный штык.

В Потустороннем мире пролегло поле, усеянное черными и белыми камнями. Он годами видел такие равнины в мертвом мире, все были как одна, однако на этот раз что-то разнилось. Цвет поля? Количество камней? Нет. Темнота под глыбами! Она

была живой, клубилась и растекалась... Северин видел такое впервые, но не мог разглядывать — по ту сторону бушевала битва, в любой момент Катрю с Олей могли окружить. Он сделал несколько шагов, опустил глаза, чтобы найти тень.

Их было множество.

Характерник клепнул, однако видение не исчезло: тени лежали вокруг одинаковыми лепестками. Он протер кулаками глаза – не помогло. Северин шагнул, тени повторили движение и замерли. Брат Блукач никогда не упоминал о такой химере!

Чернововк присел, коснулся окровавленного пальца наугад и вскрикнул от боли: пол фаланги исчезло, словно прикосновение к темноте стер ее. Неосознанно сероманец чуть не коснулся тени рядом, но вовремя отдернул руку и приглушил крик.

Надо думать рассудительно. Даже в Потустороннем мире все имеет резон. Северин затаил дыхание, заставил себя не смотреть на искалеченный палец и методично водил глазами по сонму собственных теней, обезьянивающих каждое его движение. Должно быть объяснение, стоит внимательно... Вот оно!

От теней вились тоненькие, едва заметные нити, бравшие начало под камнями вокруг. И когда он это заметил, сердце ужалило ужасом: из-за темного горизонта сунуло что-то злое.

Надо бежать, кричало нутро. Стекая потом, он осматривал тень за тенью, в глазах мерцало, казалось, от каждого моргания тени меняются местами, а тем временем неизвестное приближалось, растекаясь под кожей ледяным предчувствием беды.

Глаз зацепился за единственный свободный от нити очертание. Его настоящая тень! Вот она! От прикосновения растеклась сияющим молоком, калиновым мостиком, прыгнула в глаза и характерник вернулся в родной мир.

Двор Чарнецких. Сколько его не было? У ворот Катя гарцует с окровавленной саблей, прижимая младенца к груди, под копытами ее коня двое мертвых. Лицо в крапинках крови. Почему она здесь? Почему вышла из тайника? Зачем?

Тела борзых и сердюков разбросаны навзничь. Более десятка новых божьих воинов стали дугой и перезаряжают

ружья. Игнат лежит рядом с Яремой, вокруг головы шляхтича расползлось кровавое пятно. Окровавленный волк замер у Савки — закрыл его собственным телом.

Нет.

После пройденного. После войны. После всех убийств. После девочки рядом отца. После рождения Оли. Они прошли этот путь не для того, чтобы полечь здесь!

Но смерть приходит, когда пожелает.

– Еще один!

Отчаяние. Два выстрела. Жгучая боль расплывается в груди, кружится, ноги отказывают. Только он увидел ту новую страницу, как его дочь пришла в этот мир...

– По бабе! – приказывал другой голос.

Нет!

Пальцы Савки дергали перо за ухом, а круглые от ужаса глаза перепрыгивали между Яремой, Игнатом и Филиппом, протянувшимся перед ним в волчьем теле. Катя откинула саблю, спрыгнула с лошади, повернулась спиной к стрелкам и сколупилась, прикрывая собой младенца от пуль.

— Огонь по...

Он не размышлял. Вскочил, забыв о ранах, побежал к жене с дочерью, и вдруг Савка стрелой бросился на командующего борзой, вцепился в его лицо, воткнул большие пальцы в глазные яблоки и взвыл.

Это было как удар стальной нитью. Изо рта Савки, как из трубы, непрестанно лился крик, ужасный, высокий, невыносимый — крик не человека, а потустороннего существа. Визг разрезал барабанные перепонки, пронзал голову, выкручивал нутро, заполнял желанием бежать подальше, чтобы не слышно ужасного звука, чтобы наконец перестало... Хорти выли вместе с Савкой, катались по земле между брошенным оружием, хватались руками за уши, бились руками за уши.

Катя встала, растерянно оглядываясь вокруг. Северин пошатнулся, бессознательно приложил руку к груди - у него попали дважды, одна пуля застряла у легкого - и зашептал формулу. Он потеряет год или чуть больше, но это смешная плата за жизнь. Кровь кипела и бурлила, будто невыносимый крик наполнил чары причудливой силой, и через несколько секунд лишь острая боль на месте ранений напоминала об ударах шаров.

Савка кричал. К его крику присоединилось ржание испуганных коней. Кобылы божьих воинов не выдерживали и срывались прочь с безумными глазами. Павлин не умолкал, вены на шее напряглись, шрамы на черепе багрянели. Ослепленный командир борзых кричал вместе с ним, махал руками, пытался отбросить химородника, но только беспомощно барахтался выброшенной на берег рыбой.

Головы борзых покрывали темные потеки, кровь лилась из ушей, глаз, ноздрей, ртов, кровь струилась и брызгала, а мужчины хрипели, дергались, захлебывались и замирали навсегда.

Несколько окон звякнули кружевом трещин. В то же время Катя приблизилась к Савке и остановила его короткой оплеухой, тот растерянно покачал головой, улыбнулся, слез с мертвого командующего и заплакал. Оля заплакала вместе с ним.

– Оля! — Северин устремился к семье. — С Олей все хорошо?

– Да. Просто испугалась.

Игнат застонал и сел, потирая окровавленный затылок.

— Малыш жив?

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – Ярема на грани. Меловое лицо, отрывочное хриплое дыхание. На теле шляхтича кровоточило около десятка ран, вокруг каждой кожа почернела ожогами. Повезло, что пули попали кое-как — наверное, уготовили, когда Малыш бросился вперед. Та, которая должна была его убить, выбила глаз. Но долго Ярема не протянет, если только...

Волшебство крови может исцелить немало вещей, но плата за это соответствующая. Возбужденный силой безумного воя, Северин зашептал формулы, которые были запрещены есаулой потусторонних за чрезмерную цену: случалось, что ради спасения чужой жизни двойственности стремительно теряли собственно — могучие заклятия на глазах высушивали их, выпивали десятилетия за секунды... могли удержать его от смерти.

Запретное заклятие сединами вилось по волосам, высушивало глаза, выкручивало воспаленные внутренности, темным огнем неслось жилами, собственной жизнью лилось сквозь пальцы — незримая расплата за жизнь другого. Сколько лет он отдал – три, семь, десять? Северин не считал. Дыхание шляхтича успокоилось, раны зарубцевались, бледное лицо порозовело. Чернововк с чувством исполненного долга вытер лицо от пота.

— Варган будет жить, — Игнат осторожно закинул волчье тело на Упыря, который все еще косился испуганно на Савку. – Кровь я остановил. Ранений много, но дышит.

– Хорошо, – Северин наложил повязку на пустую глазницу шляхтича. – Сам как?

— Пустяки, на меня не обращай внимания.

Катя успокаивала Олю и Савку одновременно. Последний, подергивая свое перо за ухом, утирал сопляки ладонью и шептал о нитях, куклах и чернотропе.

- Надо бежать, пока не прибыло подкрепление, - сказал Эней.

— Откуда они узнали о тайнике?

- Спроси у мертвых.

Игнат помог Северину усадить Малыша на Шарканя, устроил заплаканного Павла на Конька, взглянул на двор Чарнецких, усеянный мертвецами, взглянул на темные окна, покрытые трещинами. Сплюнул, провел рукой по липкому от крови меху Филиппу и скомандовал:

– За мной.

Он повел отряд по темным дорогам, сонным улицам, подальше от праздничных площадей и проклятых борзых, сквозь захламленные нищие кварталы мимо пьяных, рвавшихся в сточные ямы, вдоль берега холодного Днепра — из Киева.

Северин постоянно прислушивался к погоне. ехать вместе с тяжелым без сознания шляхтичем было непросто, донимали собственные раны — две огнестрельные и отсеченный Потусторонним палец — болело с каждым движением. Но рядом ехала Катя, и каждый взгляд на сверток у ее груди заставлял Чернововка забывать обо всех сложностях.

Главное, что они выжили. Несмотря на все. Благодаря Савке.

Под холодными звездами ватага покинула столицу и выехала на пустынный гостинец.

— Нас будут искать у дубов, — сказала Катя.

– Мы там не задержимся, – кивнул Эней.

Сироманский глаз вел их в темноте. Характерный дуб ждал перед лесом — словно изгнанник, стоявший в стороне от общины. Серые листья почти осыпались с острых коренастых ветвей. Катя и Игнат спешились и разослали письма всем, кого знали: «Громота Хмельницкого разорвана. Совет Осавула убит. Волчий совет под дубом Мамая. Пошли дальше и отправься в Буду немедленно»

Савка, забыв о слезах, ласково гладил бессознательного волка-Филиппа между глаз и что-то шептал.

— От агентов ничего не слышно? – спросил Северин.

– Тишина. Большая тьма. Страх, – покачал головой Савка.

Чернововк вспомнил аркан теней вокруг. Может быть, Павлин имел в виду это? Что заставило всех умолкнуть?

— Брат, как ты смог убить их одним криком?

Савка закрыл лицо ладонями и отвернулся.

Чтобы Шаркань отдохнул от веса двух всадников, Северин и Ярема пересели на запасного коня Игната — Рожка, следовательно еще добрых полчаса Эней вел отряд к глубокому ярку, пролегавшему вдали от всех гостинцев и троп.

— Обычно сбрасываю здесь иго. Хороший тайник.

Под звездами уложили раненых на расстеленных опанчах; костры не разжигали, чтобы не привлекать внимания.

Игнат уселся, провел ладонями по лицу, громко отблевал.

- Сотрясение мозга, - сообщил с кривой ухмылкой. — Хорошо булавой облизали.

— Было бы что сотрясать! Как ты вообще позволил оглушить себя? - зашипела Катя. — Так борзые синяк под глазом поставили?

— Чарнецкий... Я заслужил, — Игнат тихо рассмеялся и посмотрел на сверток у ее груди. – Овва! За этим шапито забыл о главном... А покажи-ка мою племянницу!

На удивление, Катя отдала ему Олю без всякого слова. Характерник осторожно взял младенца на руки и восхищенно воскликнул:

– Вы только посмотрите на это чудо! Я теперь дядюшка! Как будто

Остапчик так вчера держал... Как зовут?

– Оля.

Игнат улыбнулся разбитыми губами.

– Прекрасная девочка. Такая спокойная лгунья... Как будто ничего не боится, — он осторожно повернул ребенка сестре.

— Конечно, потому что она моя дочь, — Катя отвернулась и принялась кормить ребенка.

- У тебя от переживаний молоко не исчезнет? — встревожился Игнат.

– У тебя от тупых вопросов что-то исчезнет, – отозвалась Катя.

Эней улыбнулся и снова выблевал.

Северин вскользь осмотрел раны Яремы: дышит легко, спит глубоко, воспаления нет. Пора осмотреть Варгана.

Рядом с волком хлопот Савка. Чернововк скрипнул зубами - под липким от крови мехом Эней не разглядел, что ранений было многовато. Никто не мог бы выжить с такими, но если Северин попытается лечить волшебством... Он отдал слишком много тогда, когда удержал Ярему. За вторую попытку придется заплатить жизнью.

Он не может этого сделать. Не сейчас, когда он стал отцом. Не сейчас!

– Прости, брат, – прошептал едва слышно Северин. - Я...

Он осекся: на глазах страшные раны начали затягиваться, и через минуту под изумленным взглядом Северина волк со стоном повернулся к Варгану. Савка нежно погладил его по голове.

- Нас пленили? - спросил Филипп.

– Павлин спас, – ответил Северин и протер усталые глаза, изучая многочисленные раны таврийца. Или ему померещилось?

- Какие наши потери?

Не может быть. Он видел такое множество раз. Все умирали!

— Мы живы… Пока.

Савка принялся заботливо омывать Филиппа от крови и меха из собственной фляги.

- Воргане! А где же твоя коса? – спросила Катя.

– В прошлом, – тавриец понял, что она кормит малыша, и улыбнулся. — Поздравляю с праздничками. От всего сердца.

— Черт, — Северин покачал головой. — Не пойму, брат, как ты с этими ранениями не скончался. Другой бы уже дуба врезал.

– На мне все быстро заживает, – флегматично ответил Филипп. - Умереть... Не так легко, как кажется.

– Эцерон защитил, – Савка улыбнулся. – Эцерон.

Ярема закашлялся, побрел на опанчи и попытался коснуться рукой лица.

- Не двигайся, брат, - предупредил Северин, подсев к шляхтичу. – Наелся ты серебра по горло.

— Пся… крев… — выплюнул Ярема. - Что...

– Мы победили. Ты потерял глаз.

- Хоть не прутня...

— Смотри какой остроумник! – Игнат одобрительно хохотнул, правя лезвия близнецов. – Он еще шутит!

— Потому что я светлейший... — Ярема захрипел. — Не подарю Якову... Просто так... Душегубец. Вы сообщили?

— Завтра до утра весь Орден будет знать.

— Хорошо... — Ярема сомкнул глаза и перевел дыхание. - Катя?

– Здесь. И дочь моя здесь. Оля.

— Приветствую… — Яровой расплылся в улыбке. - Дочь... Хорошо.

Кровь из выбитого глаза запеклась на лице, взялась коркой на рыжей бороде. Северин смочил платок из фляги и принялся промывать обезображенное лицо шляхтича.

— Брат Чекан написал, что Православная церковь объявила Серому Ордену анафему. Моторные ребята! – сообщил Игнат бодрым тоном. — Что скажешь, светлейший?

- Сор я на анафему, - ответил тот, не открывая глаз.

— А османы этой ночью напали на Княжество, — добавила Катя, и шляхтич застонал. — Скажите, откуда у уродов с крестами столько людей?

— Только в одном монастыре я видел почти шесть десятков, — Северин наконец приложился к фляге. — А теперь умножь на десяток монастырей. Или два десятка.

Игнат присвистнул и сразу зашипел от головной боли.

- Крючок. Это больше людей, чем во всем Ордене!

- Значительно больше.

- Тряска... - Катя обвела их гневным взглядом. – Как мы этого не увидели?

Филипп скрипнул зубами.

– Теперь это неважно. Направляемся в Буду?

– Да, – подтвердил Северин.

— Я бы на месте борзых прежде шла на Буду, — Катя принялась качать Олю.

Все приглушили голоса.

— Ты прав… Надо подумать о путях отступления.

- Да о семьях, - Игнат сплюнул и мрачно добавил: - Они придут за нашими семьями.

Характерники смолкли, каждый в тревожных мыслях. Северин промыл все раны, включая свои, наложил бинты и мази. Наверное, последние часы добавили немало седин его вискам. Но безразлично! Они выжили.

- Ради Семей больше нет, - нарушил тишину Филипп. - Кто будет руководить Орденом?

— Выберем новых есаул.

Шляхтич скривился, достал украшение из кармана и тоскливо посмотрел на него уцелевшим глазом.

- Выбросьте...

Савка послушно подхватил и швырнул ее подальше, Ярема кивнул и потерял сознание с улыбкой на лице.

— Павлин станет во главе двухвостых, — оскалился Игнат.

— Что скажешь, Павлин?

– Мамы больше нет, – всхлипнул Савка. – Лечно!

– Или не станет, – пробормотал Игнат.

— Отдохнем до рассвета. Дадим ранам зажить, а головам отдохнуть, — Северин вздохнул. Это был слишком длинный день. – Спите. Я начну.

Они не спорили. Катя легла с Олей между Игнатом и Яремой, рядом приютились Савка и Филипп. Укрылись опанчами, скрючились от ноябрьского холода. Яровой тихо похрапывал.

Северин закурил. Меньше суток назад он вместе с живыми есаулами шел на церемонию. Видел, как их убивают. Убегал от борзых. Вытащил Малыша на свободу. Второй раз убегал от борзых. Увидел Катрю, увидел дочь... Едва не погиб. Третий раз убегал от борзых.

— Вы понимаете, как глубоко мы в жопе? – вдруг подал голос Игнат.

— Тенета, — сказал Савка.

- Война на истребление. Хуже Рокоши, - ответил Филипп.

– Без шансов на победу, – добавила Катя шепотом.

– Однако мы не сдадимся, – сказал Северин. Не сейчас, когда он стал отцом.

Они умолкли и быстро уснули. А Чернововк курил и думал, куда нестись, что делать, где прятаться. Обязательно нужно известить Соломию...

С мыслью о ведьме захлопали крылья, и перед ним села ворона. Выставила лапу и полетела, как Чернововк забрал письмо.

«Когда-то ты спас меня. Теперь отдаю долг. Знай: Гадра узнала, что ты порабощал кровавой печатью ее подданных. Она взбешена. Будь осторожен по ту сторону. Лина»

Видимо, оскорбленный домовой сдержал слово. Гадра, темная владычица, самая могущественная и опасная среди почварей Потойбича — вот о ком пыталась сообщить молва в том сне, вот почему его последний скачок завершился арканом теней...

Северин задумчиво посмотрел на изуродованный палец, перевел воспаленные глаза на братьев и жену, на маленький сверток, спавший у ее груди, и тревога исчезла. Спокойствие охватило характерника. Все не зря.

Не наклонившись.

Они выстоят против борзых, стражи, церкви, гадры и любого другого.

Не оглядываясь.

Они не остановится и не сдадутся.

Не опуская взора.

Они уйдут до конца.

Эпилог

На кладбище было шумно.

– Холера! Как гранит!

Широкие лесорубские пилы со скрежетом вгрызались в твердую древесину.

— Они железные что ли?

Каждую пилу держали по двое, работали несколько минут, а потом менялись.

– Кто справится первым – получит бочку пива!

Очарованные обещанием, обе пилы взлетали, рискуя поломаться. Старшина рассмеялся и обратился к Трофиму:

— Главное — правильное поощрение, да?

Трофим не ответил. Немой и невозмутимый, он наблюдал, как группа мужчин в черных одеждах с белыми крестами спиливает дубы Чернововков.

Днем борзые искали добровольцев для помощи, но ни одного помощника в селе не нашлось — даже пьяница Петр отказался от обещанного таляра, хотя никогда не гнушался ни одним заработком. Рубить характерные дубы? Праздник-праздник-праздник! Даже ребенку известно, что тот, кто их заденет, получит сероманский проклятие. Если воины Святого Юрия того не боятся, и благодать Господня охраняет их, то пусть они тем и занимаются. Никто из крестьян даже посмотреть не пришел.

Никто, кроме Трофима.

— В каждом селе одно и то же. Зря вы этих деревьев боитесь, — старшина был желающий поболтать и нашел в единственном свидетеле благодарного слушателя. - Зря, говорю!

Группой было бы гораздо быстрее.

Пилы медленно прогрызали стволы.

— Вот все знают, что эти деревья прокляты, что ночевать под ними нельзя, что вода рядом с ними отравлена, а на праздники в их ветвях ветер воет голосами грешников. Разве не лучше избавиться от таких навсегда?

Переплетенные, словно в объятиях, ветви дубов содрогались в такт пиления. Последние листья осыпались серыми слезами. Трофим ненавидел себя.

– Вот посмотри на меня! Срубил несколько таких дубов. И ничего мне не стало! – старшина перекрестился. — Жив-здоров! Слава Богу, что те грязные о проклятии вурдалаки придумали. Они, сукины дети, многое придумали, чтобы честные люди боялись. Но прошло время их лжи! Умоются теперь слезами и кровью.

Чтобы ты кровью умылся, подумал Трофим. Пары борзых изменились, отдохнувшие упорно продолжили соревнование за бочку пива. Пилы прогрызли треть стволов — еще не поздно спасти. Немного от стыда хотелось провалиться под землю.

— Я уже лично несколько таких уничтожил, — продолжал старшина старше. – А потом мне выдали четырех и сказали командовать. Теперь за нами пол паланка! Приказ прост: все дубы изрубить. Вот и рубим понемногу... Я бы предпочитал химородников с серебром охотиться, но это тоже неплохо. Без дубов голодающие много сил потеряют! Поэтому это тоже полезный труд.

Он перекрестился и довольно помахал толстеньким атласом перед носом Трофима.

— У оборотней есть такие карты со всеми дубами! Дело само справляется: один повалил и к следующему едешь, не надо искать ничего. Мы так ни одного дерева не пропустим!

Трофим сжал кулаки. Он годами ухаживал за этими деревьями бережнее, чем любые овощи.

— Труд, конечно, непростой, — разглагольствовал старшина. — Эти дубы действительно тяжело пиляются, потому что сила нечистая их мощью поит. Но это ничего, против божьих воинов и силы небесной ни один бес не устоит. Когда понимает, что дело проигрышное, то убегает и готово! Дерево ломается, а мы сейчас...

— Что вы творите?

Смотритель кладбища, утром уехавший к родственникам в соседнее село, стоял с покрасневшим от ярости лицом. Мутные глаза блестели гневом, старческие кулаки дрожали.

- А ну, стойте! Не трогайте!

Дорогу ему преградил старшина и метким ударом в челюсть отправил надзирателя на землю. Борзые на мгновение прекратили работу, подняли головы, расхохотались и вернулись к пиленке.

— Ты что несешь, старый истукан? Не видишь, как борзые Святого Юрия волю гетманскую выполняют? — проревел старшина.

Он указал на флаг, прислонившийся к могиле неподалеку: белый всадник копьем проштрихивал черного волка. Надзиратель повел головой, клепнул растерянно несколько раз, сплюнул кровью, попытался подняться, качнулся. Трофим вовремя подхватил его под руку.

- Это мое кладбище, - прошипел старик. — Вы уничтожаете рыцарские могилы. Нельзя!

— Это не могилы, а бесы, — отрубил старшина. – Нам – можно!

Он достал из-за пазухи свернутый свиток с несколькими печатями и помахал перед носом у старика.

– Видишь эту грамоту? Святейший Патриарх Киевский и всея Руси-Украины Симеон приказал избавиться от проклятых дубов! Лично на это дело благословил и оружие наше освятил! Будешь их защищать, сядешь в тюрьму за помощь Серому Ордену. Или ты газет не читаешь, а? Не знаешь, что оборотни-убийцы вне закона?

— Нельзя так, — прошептал смотритель.

— Слышу, ты водки выпил хорошо, дед. Поэтому дам, будто ослышался, - сказал старшина. — Сейчас попихиваешься в свою лачугу, закроешься там изнутри и носа не покажешь, пока мы отсюда не уйдем. Разумеется?

Старый смотритель перевел отчаянный взгляд на Трофима.

- Ты... - сказал он. - Как можно...

Трофим в ответ покраснел и отвел глаза. Старик выдернул свой локтей, еще раз взглянул на дубы и медленно, шаркая ногами, двинулся к хижине.

— Не защитил я мертвых... Не защитил, — шептал он.

Дверь хижины хлопнула.

– Вот дикие люди! Как только в мире живут? Еще до седины доживают, — старшина покачал головой и прикрикнул в сторону рабочих: — Почему так медленно, кендюхи? В темноте хотите пилить? Пока оба дуба не упадут, мы отсюда ни ногой, Христом Богом клянусь!

Хорти засопли и ускорили темпы работ.

– Вот так! Обещание и угроза, угроза и обещание. Все божьи создания так руководствуются, — объяснил старшина, но Трофим не слушал его.

Двое суток назад среди ночи кто-то постучал в дверь дома. Дарка проснулась первой, испугалась, разбудила его. Кто там глубокой ночью? Трофим вооружился кочербой, посмотрел в окно и узнал Шарканя.

За дверью ждал Северин.

- Извини за вторжение.

Характерник в лунном сиянии словно состарился лет на десять: новые пряди седины, запавшие глаза, прорезанный морщинами лоб. Посторонний человек не поверил бы, что этому уставшему мужчине нет и двадцати пяти лет.

– Северин! — Трофим вышел на крыльцо. – Что произошло?

— Беда случилась.

Чернововк вернулся к взмыленному Шарканю, жаждущему пил воду, вытащил из саквы два немалых мешочка.

- Возьми. Здесь шесть десятков дукачей, по тридцать в каждом. Золото, серебро, банкноты.

– Зачем столько? — встревоженно переспросил Трофим. — Целое состояние...

- Слушай внимательно, - Северин на мгновение замер, протер виски и сосредоточенно продолжил. — Если ты не слышал, Орден теперь вне закона. На нас охотятся.

– Пресвятая Мария! Что значит охотиться?

— Выискивают и убивают.

Трофим схватился за голову.

– Но зачем?

- Я дал твой адрес моей жене, - Чернововк пропустил мимо ушей вопрос.

– Ты женился? — на мгновение Трофиму показалось, что он

просто спит и видит причудливый сон.

– Да. Ее зовут Катрею, — продолжал Северин. – Она с моей дочерью Олей.

– Назвали в честь твоей мамы?

– Угадал, – улыбнулся характерник устало. — Извини, что беспокою, но у нее нет близких родственников вне Ордена, поэтому я решил попросить тебя...

— Конечно, брат! Не извиняйся!

– Помоги им. Надо приобрести хижину или хутор неподалеку от села — такой, чтобы в глаза не бросался, без соседей, подальше от людей, но чтобы там там жить можно было.

Трофим кивнул.

– Имею пару на уме. Сделаем.

— С хозяйством помоги по своему усмотрению. Они будут жить один месяц здесь, а потом два месяца в других местах... — Северин ткнул в мешочки. — Четыре десятка дукачей для Катри и Оли. Два – тебе за заботы и заботы.

– Не стоит, – ответил Трофим. — У меня с деньгами все хорошо, твоей семье пойдут все шестьдесят.

– Спасибо, брат.

— Северин, все эти слухи о вас... Это правда?

– Неправда, – ответил сероманец. — Орден стал очень мешать некоторым людям. И новый гетман с этими людьми согласился. Слухи были нужны, чтобы нас возненавидели. Теперь мы вне закона, и охотники с белыми крестами на одежде, которые зовут себя борзыми Святого Юрия, идут за каждым из нас.

– Господи Боже, – перекрестился Трофим.

- Я теперь преступник и беглец, брат. Такая вот история, — Северин снова потер виски. — Еще раз извини за незваное бремя. Береги семью... Когда сюда придут борзые и спросят о Чернововке, отвечай, что много месяцев не видел, не слышал, и вообще ненавидишь меня, а терпел, потому что я угрожал. Разумеется?

– Это неправда!

– Неправда, которая защитит тебя. А ты защитишь мою семью. Сделаешь?

– Да, Северин. Сделаю.

Вдруг на плечо характерника уселась серая ворона и протянула лапку. Он снял небольшую заметку и птицу улетел.

— Ты видишь, что там написано? — спросил Трофим, удивленно наблюдая за Чернововкой.

— Да, — Северин разодрал бумажки на мелкие клочья и втоптал в землю. — Лунного сияния достаточно...

– Что произошло?

Лицо характерника вдруг скривилось, будто он вот-вот заплачет.

– Захара убили.

– Кто? Те же борзые?

– Да, они. Это был мой учитель.

Северин закрыл лицо руками. Трофим не знал, что ему сказать – он впервые видел его таким. Характерник вздохнул, убрал руки и треснувшим голосом произнес:

— Полно об этом. Как чувствует себя мать?

– Ей хуже. Уже никого не узнает... Иногда бывают просветы, но ненадолго.

— Жаль это слышно. Твой третий еще не родился?

— Никак не хочет выбираться на свет, — едва улыбнулся Трохим. – Мне уже интересно, кто это такой упрямец – парень или девушка.

– Или двойня. Или тройня.

Северин пытался шутить, но в глазах его была тоска.

— Брат, тебе нужно переночевать. Выглядишь уставшим. И Шаркань...

Конь, услышав свое имя, насторожил уши.

— Слишком много дел. Всюду надо успеть... Должен ехать, — характерник крепко пожал ему руку. - Не знаю, когда увидимся снова. Увидимся ли вообще. Поэтому спасибо за все, брат. Наше знакомство сделало мою жизнь лучше... Обними за меня семью.

– Не смей так прощаться, – нахмурился Трофим. – Мы еще увидимся!

— Очень хотелось бы, — усмехнулся Северин и напомнил: — Когда придут борзые, врут без сомнений. А как будет возможность, присматривай и дальше за могилами моих родителей, хорошо?

- Конечно!

– Спасибо, брат.

Северин спешно обнял его, вскочил в седло и Шаркань унес характерника в ночь. Ошеломленный Трофим стоял еще несколько минут, таращась на пустой двор, пока тяжелые мешочки в руках не повернули его в чувство.

Два дня назад он пообещал присматривать за дубами... А теперь ни слова не сказал в их защиту. Немного от стыда ад в груди. Трус! Ниций, жалкий трус! Что он скажет детям, когда они спросят, где могилы двоюродных деда и бабы? Что скажет Северину, когда тот наведается снова? Именно здесь, под этими дубами, они встретились впервые... Он должен был остановить пиление или, по крайней мере, попробовать, как это сделал старый надзиратель, тогда его совесть была бы чистой — вместо этого он торчит здесь и слушает этого мерзавца, который чуть не героем себя считает.

— Смотри-ка! Сейчас треснет!

Дуб Игоря Чернововка наклонился и заскрежетал. Борзые с боевыми криками навалились на него плечами, и дерево, страшно скрипнув, грохнуло на землю. Несколько крестов накрыло густыми ветвями. Сердце Трофима облилось кровью.

— Крошка пива ваша! - захлопал в ладони старшина. - Молодцы, ребята! А теперь помогите неудачникам.

Победители принялись помогать собратьям, подавленным поражением. Хорошо, что мама этого не видит... Она бы точно не стояла в стороне.

— Видишь пень? Мерзкий, устрашающе-красный цвет древесины, — съежился старшина. — Матерь Божья, мерзко смотреть! Я когда его разглядел в первый раз, от испуга чуть не оборвался. Как будто плоть человеческая! И воняет от него странно...

Пила доедала второй ствол.

– Завтра мы вернемся. Проклятые пеньки выкорчевываем, это та еще забота, у них корни толстенные, густые, длинные, всегда разветвляются так, что копать приходится целый день... Но мы выкорчевываем их! – старшина сплюнул. — В ямах разожжем костер, пусть прогорит хорошенько, почву вычистит, потом святой водой погасим и это все камнями вперемешку с песком завалим, чтобы здесь ни одно бесовое растение не проклюнулось.

Дуб Ольги Чернововк пошатнулся, но не поддался.

Его ударили раз, другой, и дуб упрямо стоял.

- Подпилите еще! - приказал старшина и продолжил: - А сами стволы, ветки и листья порубим и сожжем возле церкви, делается это исключительно у святого места в присутствии священника. Сам понимаешь, дело нечистое. Даже уголь придется сжигать вторично.

Второй дуб со звуком, напоминающим плач, наклонился и упал по другую сторону от первого. Немного стало так плохо, что он едва не упал следом.

- Вот это дело! Собирайтесь в корчму, — бодрый старшина вытащил из кармана бумажку и вернулся к Трофиму. — Слушай, ты иногда не знаешь какого-нибудь Непого... Непейводу, а? Он из этого села.

Сердце Трофима утихло. Почему? Почему его сковывал страх перед этими людьми с белыми крестами, почему он позволил им срубить деревья, почему боялся их вопросов?

– А что вам до него? — спросил удивительно высоким голосом.

— Но у наших есть несколько вопросов...

— Непейвода уехал несколько недель назад и не возвращался, — соврал Трофим и мысленно обругал себя этой глупостью.

– Так и знал! Еще одна курвись испугалась, — старшина положил бумажку обратно в карман. - Так мы землю от них очистим. Ха!

Трофим закашлялся.

— А вдовицы хороши в вашем селе есть?

— Так вам лучше в корчме спросить...

– Папа, – послышался за спиной голосок.

Трофим с утешением увидел за оградой Оксану. Дочь смотрела на спиленные дубы и топталась на месте. Лишь бы не сказала ничего лишнего...

— Мать ужинать зовут!

Умничка.

— Ужин — это святое, — улыбнулся старшина. – Мы сейчас тоже помолимся и за ужин. Приятного аппетита.

- Спасибо...

Спину пронизывал ноябрьский ветер. Взгляд тянуло к двум величественным дубам, павшим среди других мертвых.

Простите, дядя и тетя... Прости, Северин! Я недостоин, я ужас, не сделал ничего, чтобы уберечь, теперь оно на моей совести до конца дней, я...

– Папа! Ты уходишь?

Оксана переминалась с ноги на ногу. Смеркалось, а она с детства боялась кладбищ и сама никогда не решалась выйти за ограждение. Трофим повернулся к дочери, тяжело сглотнул коварный клубок в горле и ответил:

– Я иду.

***