Темный век. Трактирщик

ФРАНТЫ, ЦИРЮЛЬНЯ И КИРПИЧ

Впрочем, поспать вволю так и не удалось: перед рассветом выпитое пиво явно решилось на побег из организма, и пришлось срочно вскочить, дабы избежать конфуза. Умывшись из ковшика и приведя себя в относительный порядок, вознамерился совместить приятное — поход к давешнему цирюльнику в целях мордобрития и получения груды свежих городских сплетен — с необходимым, то бишь с поиском вменяемого печника. Дело в том, что постоянно дымящий примитивный очаг посередь комнаты меня уже основательно достал. Хочешь — не хочешь, а обзаводиться хоть фиговенькой печью с плитой, а главное — с нормальным дымоходом — архинеобходимо!

Посему, "озадачив" Зденека очередным перечнем необходимых покупок и вручив парнишке сверх необходимой суммы ещё десять хеллеров "на чипсы", я бодро потопал избавляться от зарослей на лице. Однако намерениям моим не суждено было сбыться. Если все люди действительно произошли от обезьян, то я точно — от самой любопытной из них. Иначе как объяснить, что вместо того, чтобы спокойно идти куда шёл, я задержался на Соборной площади, где прямо под помостом для казней шло самое натуральное театральное представление. Довольно солидная толпа горожан полукругом окружила "сцену" и увлечённо предавалась просмотру странного спектакля на ветхозаветную тему. Сценой служило пространство перед телегой с натянутым, как кибитка, тентом. Мужик в длиннющем белом балахоне с накладной седой бородищей, явно стоящий на ходулях, кивая некогда позолоченной, а ныне полуоблезшей короной увенчанной треугольным нимбом, торжественно декламировал звучные стихи на трудноразличимой смеси архаического древнечешского и "кухонной" латыни. Стоящий неподалёку худой актёр, с изукрашенным гримом лицом, периодически прерывал его, давая пояснения по ходу действия на более понятном народу диалекте:

— … И создав твердь небесную, населил её ангелами, дабы иметь поможение в делах своих, а над ними возвысил архангелов, главнейшим из которых стал Микаэл, чьё имя значит: "Кто, как Бог?".

Из-за повозки торжественно прошествовал новый персонаж, вооружённый начищенным до золотого блеска медным мечом и шуршащий здоровенными крыльями из гусиных перьев. Приблизившись к первому актёру, "Микаэл" опустился на колено и покорно склонил голову. Мужик на ходулях простёр над ним руки и вновь принялся декламировать.

Дождавшись паузы, вновь вступил "комментатор":

— … Но не было среди ангельского воинства единства и должной покорности Творцу. Возгордившись своим совершенством, часть его восстала против Господа. Во главе же их явился изменник Люцифер-Сатанаил!

Произнеся последние слова, актёр взмахнул рукой, метко метнув камень в стоящую у колеса повозки железную ступу. Камень со звонким лязгом ударился о внутренность стенки, раздалось характерное шипение и, распространяя до боли знакомый запах, из ступки выплеснулся язык огня, а окружающее пространство заволокло белёсым облаком дыма. Спустя несколько мгновений из облака на сценическую площадку вырвался четвёртый участник труппы в живописных чёрно-красных лохмотьях, с козлиным черепом на голове и кожаной маской. "Нечистый" был вооружён двурогими вилами, потрясая которыми и приступил к своему монологу, судя по жестикуляции, явно обличающему "Бога" в чём-то весьма неблаговидном.

Впрочем, сразу после столь эффектного появления "Сатанаила" ход пьесы перестал меня интересовать. Как любой нормальный парень, не заражённый бациллами политкорректности, голубизны и псевдопацифизма, я немало времени в детстве провёл, пытаясь — и не безуспешно — синтезировать различные горюче-взрывучие вещества для их последующего торжественного "бадабума". Уж что-что, а симптомы, возникающие при возгорании смеси селитры, угля и серы, в просторечии зовомой чёрным порохом, мне были известны досконально. Прежние мои подозрения о теоретической возможности наличия в этом времени хотя бы простейшей артиллерии обрели под собой прочную пороховую основу.

"Так… Что мы имеем? Имеем мы порох. Вероятнее всего — порох хреноватенький, но всё же… Сомнительно, что его используют только для таких вот спектаклей и им подобных действ, однако сам факт, что он доступен простым актёрам — весьма и весьма радует. Раз есть у них, то будет и у меня: ингредиенты-то всяко добыть сумею, вопрос времени и денег. Ну, а раз я теоретически представляю путь развития огнестрельного оружия в будущие времена, то за парой-другой "стволов" для личного пользования дело не станет. Где пара, там и больше, так что нежданчик в виде картечи во фланг атакующей коннице монголов или германской пехоте вполне реально будет подготовить"…

Тем временем театральное действие вступило в завершающую фазу. Повинуясь команде "Бога", сопровождаемой грозной жестикуляцией, "архангел" с мечом предпринял атаку на "Люцифера-Сатанаила". Тот стойко отбивался вилами, периодически переходя в контрнаступление. Как по мне, сцена напоминала бой гладиаторов, как их показывают в американских псевдоисторических фильмах про Древний Рим. Разница лишь в том, что средневековые актёры явно были более профессиональны в деле владения холодным оружием и "дрались" с большей экспрессией. Зрители же и вовсе восприняли поединок с восторгом: кругом раздавались приветственные вопли, подзуживание, в несчастного "Люцифера" полетели комья грязи и ветки из вязанки присутствующего разносчика хвороста. Тем не менее тот не унывал, ухитряясь довольно ловко уворачиваться от большинства "метательных снарядов", не переставая при этом теснить своего противника. "Микаэлю" приходилось совсем худо, он отступил к самому борту телеги, но тут в дело вмешался его непосредственный начальник. Мужик на ходулях вновь простёр руки и запел на звучной латыни какой-то церковный гимн. Стоявший у края "сцены" ведущий громко возгласил:

— Братия и сёстры! Вознесём же молитвы наши за победу над силой диавольской!

После чего бухнулся на колени прямо в грязь и во весь голос подхватил песнопение. Как ни странно, один за другим зрители тоже принялись опускаться наземь и включаться в общий хор. Торчать полигонной мишенью мне хотелось ещё меньше, чем пачкать штаны: ну, как народ неправильно воспримет и переключит негативное внимание с актёра-"Нечистого" на меня? Получить комом грязи в лицо как-то нежелательно… Посему пришлось неспешно опускаться и самому, на предварительно подсунутую полу плаща.

Получивший неслабую моральную поддержку, "архангел" вновь контратаковал и, проведя мастерскую связку тычка в маску, ухода и подсечки, поверг противника наземь. При падении козлиный череп и прикреплённая к нему маска слетели с черноволосой головы актёра. Среди публики раздалось несколько возмущённых выкриков и несколько особо рьяных зрителей вновь принялись за метание комьев грязи, норовя угодить в скуластое монголоидное лицо. Конечно, исполнитель роли Люцифера был никаким не монголом, а метисом-полукровкой, что явно доказывала довольно широкая комковатая борода, но горожанам, поглощённым соучастием в противостоянии Добра и Зла, было откровенно на это наплевать. "Архангелу" пришлось отвлечь почтеннейшую публику буквально прикрывая собой поверженного партнёра по спектаклю. Выйдя на передний план, он торжественно водрузил ногу на грудь "Сатанаила" и прижал острие медного меча к горлу партнёра. "Бог" же грозно взмахнул широкими рукавами, из которых вылетел белый голубь с привязанными к лапкам разноцветными лентами и грозным баритоном возопил: "Амен!".

— Так изгнан был с Небес отступник и предатель, враг Господа и рода людского! Так же и помазанник Господа нашего сокрушит всякого неприятеля! — Комментатор вновь вернулся к исполнению непосредственных обязанностей. — А теперь, добрые жители прекрасного Жатеца, пожертвуйте кто сколько может на пропитание скромных франтов и их верных спутниц-лошадок, каковые тако же есть создания Божии, хоть и лишенные бессмертной души, но наделённые телом, которому тоже надо что-то кушать!

С этими словами актёр начал обход присутствующих с колпаком в руках, вскоре к нему присоединился и "Микаэль". "Бог" же с "Люцифером" постарались максимально незаметно забраться внутрь фургона, видимо, для избавления от сценических костюмов.

Как только дошло до денежного вопроса, толпа "почтеннейшей публики" стала довольно шустро рассасываться. Не то, чтобы колпаки актёров оказались совершенно пусты, но звяканье медных монеток раздавалось не слишком часто, пригоршнями же мелочь сыпанули только двое благодарных зрителей. Моя персональная жаба, ясное дело, тоже попыталась трепыхнуться, однако была придавлена со всей суровой пролетарской справедливостью. Подойдя к повозке, я порылся в заныканном во внутреннем кармане кошеле и выудил короткий обрубок серебряной проволоки. Тут же, используя тележный борт в качестве опоры, обнажил клинок и принялся кромсать её. Когда шелестящий гусиными перьями "Микаэль" дошёл до меня, прутик серебра с полпальца длиной, перешёл "архангелу" из рук в руки.

— Молодцы, ребята! Славно представляли!

— Благодарю за щедрость, добрый человек! Увы, наше скромное лицедейство ты оценил слишком несоразмерно его ничтожеству…

— Ха, это ново! Что люди свой труд ценят дороже, чем за него платят — это я слыхал. А вот чтобы наоборот — такого чудака в первый раз вижу! Впрочем, если хотите, можете отработать разницу…

— Это кто здесь отработку предлагает? — Из фургона высунулись оба переодевающихся актёра. Судя по голосу, вопрос исходил от исполнителя роли "Бога", уже лишившегося и накладной бородищи и короны. Пуком пакли он яростно соскребал остатки грима со скул. — Ежели потребно повторить представление, так мы завсегда рады. Но франт хоть и готов играть, но не для одного же зрителя!

— Спокойнее, маэстро! Ничего играть не нужно!

— Надсмехаешься?

Уже все четверо обступили, взгляды подозрительно-неприязненные.

— Даже и не думал. Заработать можно, не только устраивая спектакли. Я — Макс Белов, мастер-кулинар. А ты, маэстро, видать, старший здесь?

— То так — я и есть староста сей франтилии. Иннокентием прозываюсь. Обскажи толком, мастер, что за работу предлагаешь, да какую цену дашь. А мы обдумаем…

Какие всё же переменчивые темпераменты у этих людей! Только что чуть взглядами не издырявили не хуже ножиков, а через минуту уже заулыбались, расслабились: и денежка в мошне зазвенит, и спектакль за это играть не придётся. Лафа!

— Сперва скажите мне: где шились такие великолепные костюмы для спектакля? Где огненный порошок и краску для лиц изготавливали?

— Костюмы сами заказывали ещё в Глогуве, что в Дольнем Шлёнске: Кравцы там добрые и запрашивают за труд посильно… Но то было уже годов с пяток тому. А краску да зелье волей-неволей приходится самосильно варить да тереть. А тебе-то, почтенный, на что это знать?

— Нужно, раз спрашиваю. А работа такая: вы, почтенные, по разным местам ездите, представления даёте. Так?

— Ну, предположим…

— А раз так, то возьмите краски, и на фургоне нарисуйте красные чашу и крест над ней и припишите крупно, что лучшие обеды в Жатеце в моём трактире "Крест и Чаша". Пусть люди читают, кто грамотен. За это я уплачу вам десять хеллеров сразу, да ещё по два хеллера стану отдавать за каждого приезжего из других городов, который передаст от вас привет и опознавательный ярлык, запас которых сможете получить утром на Ковальской улице, где мастерская кузнеца Яна Липова. Только в кузню не ходите: с другого боку есть дверь, где трактир открываю, туда загляните. Если меня не будет — ученику моему скажите, дескать, за ярлыками пришли. Понятно?

— Понятно-то понятно… Но отчего-то не верится, что за такое дело ещё и хеллеры перепадают… Не обманешь?

— Слово! Каждого клиента, что от вас придёт, стану в отдельный список заносить.

— А как кто неграмотный попадётся?

— Таким можно и на словах объяснить.

— Так маловато будет по два хеллера-то за человечка…

— Не хотите — не надо. Считайте, что разговора не было: ступайте своим путём, а я своим пойду…

— Как так "пойду"? — В беседу влез бывший "комментатор". — Сперва деньги посулил, а сейчас на попятную? Не гоже это!

— Так деньги за просто так не дарятся. Не хотите за мою цену работу исполнять — не исполняйте. А я сверху ни обола не прибавлю. Нет у меня лишних монет: запасные только есть.

— Так мы же не отказываемся! — Видя упёртую морду лица потенциального заказчика, пошёл на попятную староста Иннокентий. — Только коль с каждым встречным-поперечным размовлять, так и на представления времени не будет!..

— А с каждым — и не нужно. Но ежели кто заинтересуется — так что бы и не сказать?

— И то верно…

— Ну вот и славно: похоже, мы договорились?

Староста неопределённо хмыкнул, окинул вопросительным взглядом каждого из сотоварищей. Не дождавшись возражений, поскрёб в потылице и резко махнул рукой:

— Эх! Договорились, пожалуй! Задаток-то с собой?

— С собой, не беспокойся. Впрочем, погодите-ка!

— Что такое?

— А покажите-ка, уважаемые, своё огненное зелье: больно поглядеть любопытно.

— Поглядеть-то можно. Да к чему оно тебе?

"Ага, прям щас я вам вот тут начну выкладывать теорию боеприпаса и принципы создания простейшего огнестрела! Ещё шут знает, что у них тут за порох, да и порох ли, и не проще ли сразу "забить" на идею обзавестись каким-никаким "стволом" на всякий пожарный"…

— В моих краях зажигательным порошком мокрые дрова разжигают. Очень полезная штука в трактире, да вот в Жатеце пока не встречал. Так хотел полюбопытствовать: пригодно ли ваше зелье к тому?..

— А откуда родом почтенный мастер? То-то глядим, говор нездешний, да и одёжка вперемежку…

— Из Штальбурга.

— Не слыхал. Видать, далече…

— Далече. Улус Джучи. Так покажете порошок-то?

— Отчего не показать… Только зелье это редкое. И стоить будет недёшево… Ну-ка, Стасек, покажи пану мастеру своё рукоделье!

Стасек-"Люцифер", кряхтя, влез под полог, выставив для всеобщего любования затянутую в чёрные "трусы" и прикреплённые к ним алые шоссы нижнюю часть организма. Спустя три-четыре минуты поисков, сопровождаемых раздающимися из фургона стуками, грюками и непереводимыми местными выражениями, актёр выкарабкался обратно, бережно прижимая к груди рыжую корчагу литров на десять-двенадцать с закрытой пергаментом горловиной.

— Вот оно, зелье. Саморучно молол!

Утвердив сосуд на дне повозки, Стасек ловким движением развязал затейливый узел стягивающего пергамент сыромятного шнурка и скинул покрышку.

Я выудил из посудины щепотку содержимого и огорчённо уставился на этот "эрзац-порох". Вместо знакомых с детства блестящих гранул перед моими глазами была некая тёмно-серая пыль, по консистенции напоминающая лежалую липкую муку с неприятным запахом. Снаряжать этим кошмаром пиротехника огнеприпасы — бесполезная трата времени. Хотя… Можно попытаться изготовить простейшую ручную гренадку. Можно-то можно, вот только как она сработает?

Видимо, огорчение от обманутых ожиданий настолько явственно отразилось на моём лице, что вся труппа поняла: надеждам на дополнительную выручку не суждено сбыться.

— Не оно, мастер Белов?

— Нет, не оно.

— Так ведь горит! Ежели на дрова высыпать — обязательно займутся…

— Это если сухой порошок будет. А чуть отсыреет — и всё. А отсыреет очень легко. Вот в наших краях его специально обрабатывают, чтобы и горел жарче, и не портился дольше.

— А как это делается?

— Ну, а я-то откуда знаю? Я же кулинар, а не химик или пороховщик.

— Понимаем, мастер Белов. Никто не захочет человека из иного цеха своему мастерству учить! А уж алхимики, о коих ты вспомянул, — те и вовсе сродни чернокнижникам приходятся: кто едкую воду делает, что железо разъедает? Алхимики. Кто богопротивным грекам-схизматикам горючую грязь из нафты, этой отрыжки Нечистого, гонит? Обратно они. Не зря говорят, что к себе они принимают лишь тех, кто при трёх свидетелях из их гнусного цеха выпотрошит труп неупокоенного христианина. Отчего наши отцы Церкви их интердикту не подвергнут до сих пор — ума не приложим…

— Вот как? А как же пан Стасек научился порошок делать, если не у химиков… В смысле — алхимиков?

— Ну, тут, можно сказать, повезло: случай подходящий представился. Впрочем, то всё давно быльём поросло. Что же сегодня мы решим насчёт зелья? Снадобье редкое, цены хоть и немалой, да для хорошего человека не грех и уступить…

"Шило — мочало: начинай сначала!" Почуяв возможность поднажиться за счёт простоватого иноземца, выкладывающего вполне приличные деньги за изрисовывание холстины фургона, Иннокентий со Стасеком со страстью погрузились в процесс объегоривания. Тогда как остальные члены труппы составляли лишь молчаливую группу поддержки, эта парочка в ходе торгов применила всё своё актёрское мастерство, то произнося громкие монологи, то клянясь целой вереницей святых, всё время используя невербальные средства: жестикулируя, подпрыгивая на месте, закатывая зрачки… В конечном итоге я сделал вид, что сдался, приобретя весь запас имеющегося эрзац-пороха за шесть хеллеров. Учитывая то, что франты изначально запросили аж пятьдесят, вполне гуманная цена. Впрочем, судя по их ни чуточки не огорчённым лицам, актёры себя обделёнными отнюдь не чувствовали.

К моему огорчению, попытка переманить Стасека к себе на работу в качестве, так сказать, "лаборанта", не увенчалась успехом. Творческая личность напрочь отказалась посвятить себя иному ремеслу, кроме театрального искусства. Тем не менее артисты клятвенно пообещали, что в будущем поставки пороха "для розжига дров", пусть и такого паршивого, вполне возможны.

Условившись, что приобретённый горшок с порохом служители Мельпомены доставят ко мне ввечеру самолично, я распрощался с франтами и продолжил свой путь в "салон красоты", прикупив по дороге у башмачника небольшой шмат свиной кожи.

Давешний цирюльник, как и предполагалось, был на рабочем месте. Ввиду отсутствия клиентуры он занимался подкрашиванием облупившейся красно-белой спирали на закреплённом у двери жезле, служащем опознавательным знаком его гильдии. Рядом золотился приставленный к стене новенький медный таз, а на одном из двух табуретов были аккуратно, как в хирургическом отделении, разложены нож для бритья, щипцеподобные ножницы, ланцет, коробка с иглами и мотком жил, глиняная плошка с серым жидким мылом и горшочек квасцов. Второй табурет, как я уже знал, предназначался для клиентуры. Увлечённо насвистывая, мастер Кралек не замечал ничего вокруг за своим занятием.

— Бог в помощь, уважаемый!

— Бог-то Бог, да я и сам не плох! А, это вы, пан чуженин! А слухи ходили, что вы покинули наш Жатец. Видно, врали люди? Чем же могу услужить?

— Нет, люди не врали. Действительно, путешествовал тут недалече, а теперь вот вернулся. Ну, а услуга, пан Кралек, мне действительно ваша нужна. Эвон как щетиной зарос, скоро борода как у столетнего деда будет. Надо бы лицо в порядок привести, да и подстричься немного не мешает.

— Это мы мигом, со всем нашим великим удовольствием! Прошу садиться вот сюда, а я сей минут, единым духом! — Торопливо вытирая руки о холщовый передник, цирюльник ринулся внутрь дома, откуда тотчас послышалось позвякивание и погрюкивание. Спустя полминуты, когда я уже безмятежно примостился на свободный табурет, Кралек выбежал из дверей, держа в руках довольно объёмистый глазированный горшок, который тут же насадил мне на голову по самые уши.

— Ты что, одурел?!!

Табурет, отлетев, ударяется в каменную стену дома, мгновением позже притягиваю брадобрея за вырез котты к себе, левой рукой перехватывая его запястье с зажатыми в пальцах ножницами.

— Пане, пане! Что с вами?!! Пощадите!!! За что?!! — Перекошенная ужасом физиономия "фигаро" — бледнее поганки. В глазах — переполох. — Я же даже не оцарапал пана, ещё ни волосинки не срезал!

— Ты чего творишь? — Оттолкнув перепуганного Кралека, сдираю с головы горшок. — Совсем обалдел: людЯм посуду на башку напяливать?!!

— Так ведь пан сам велел постричь его! А как же иначе стричь: пан-то, при всём уважении, не вояк и не благородный рыцарь, его иначе, чем под горшок стричь невместно…

"Под горшок". Эти слова, хоть и произнесённые на старочешском, расставили всё на свои места. Видал я такую "причёсочку", и не раз: и у писаря на репродукции репинских "Запорожцев", и в различных фильмах на темы о сечевом "лыцарстве" и европейском Средневековье, а уж тем паче — здесь, на головах горожан, — ан забыл вовсе, каким способом получался тот забавный "причесон", когда ниже ушей волосы мужчин снимались подчистую, оставаясь на голове эдакой смешной копёнкой.

— Тьфу ты, зар-раза! Что ж ты нормально сразу не сказал, что делать будешь? Видишь: человек сидит, о вечном задумавшись, а ты ему ни с того ни с сего макитру на темечко! Предупреждать надо… Ты уж прости меня, пан Кралек: был не прав, действовал, не подумавши. Готов загладить свою резкость. Как насчёт двух хеллеров компенсации?

— Шесть с половиной, ласкавы пан…

— А что не марку сразу, а? — Вот не нравятся мне такие "терпилы": не успел от шока отойти, а уже деньги вымогать принимается.

— Никак нельзя марку. Шесть хеллеров штрафа за такое поношение ратманы присуждают…

— Не врёшь?

— Зачем? Это всякому ведомо: шесть за оскорбление с хватанием, дюжина — за побои, за лёгкое увечье — до сорока хеллеров. Так что больше шести не присудят, но и меньше — тоже. Так что — шесть с половиной, прошу ласкава пана…

— Ладно, убедил. Шесть. Ну а ещё пол-хеллера за что?

— Так чтобы в суд не обращаться. Паны ратманы за вынесение решения не менее половины суммы ещё в свою пользу отсуждают.

— Ну что ж, коли так — договорились. Погоди малость: сейчас омоньер развяжу…

— Пусть ласкавы пан не торопится. Как закончим бритьё и стрижку, так сразу за всё и расплатится.

— Вот оно как… Так ты, пан Кралек, на меня не в обиде?

— Какая обида может быть, пан чужин, когда работа идёт?..

Парикмахер мне, действительно, попался не обидчивый. Признаться, вновь садясь на табурет, я слегка опасался за целостность ушей, но не праздновать же труса перед "рыцарем бритвы и ланцета"? Так что пришлось просидеть весь сеанс спокойно. Единственным условием поставил исключение гончарной продукции из процесса стрижки. Поворчав что-то о "странных чужинах с их вельми странными привычками", цирюльник принял пожелание клиента к исполнению. При стрижке пришлось испытать некоторый дискомфорт, так как ножницы, управляться с которыми цирюльнику пришлось обеими руками, изредка всё же защемляли и тянули волосы. Но тут уж, как говорится, назвался груздём… Сам от макитры отказался, так что перетерпел. Зато бритьё бронзовой мегабритвой прошло на ура, не хуже, чем дедовой "опаской", перешедшей ко мне по наследству и оставшейся в том суматошном двадцать первом веке, который вспоминался теперь всё реже и реже…

Похоже на то, что мастер Кралек всё-таки затаил обиду, ибо словесный поток, изливаемый им во время сеанса, был до странности краток. Тем не менее удалось выяснить некоторые подробности о событиях в городе и окрестностях: кто начал постройку нового дома, когда, по слухам, должен прибыть большой торговый караван с востока, что происходило на третьегоднишних "манёврах" княжеской дружины с их учебными схватками и показательным лобовым штурмом участка недостроенной городской стены. Последний момент заставил меня проникнуться уважением к князю Пржемыслу: в моё время ни разу не приходилось слышать о таких учебных боях в Средние века. Не считать же таковыми рыцарские турниры с бургутами? Хотя… "Мы все учились понемногу", а уж "слинять" с занятий по истории что в школе, что в вузе — это у нас как "здрасьте" было. Вполне мог и прохлопать ушами, факт. Знать бы, что сюда, в древнюю Богемию попаду — день и ночь зубрил бы, обложившись книгами и приклеившись носом к монитору…

Распростившись с цирюльником и выплатив всё причитающееся, я, наконец, добрался до постоялого двора "U zastavy", где находился на передержке мой маштачок. Здесь вновь пришлось развязывать кису-омоньер, чтобы зарезервировать конское стойло до нашего возвращения. Завьючив — дело уже привычное — животину и купив в дорогу ковригу хлеба и пяток солёных огурцов (деликатес, однако, учитывая здешнюю дороговизну "натрий-хлора"!), а также подробно расспросив, куда идти, я в ускоренном темпе пустился в путь в село у маетка Соколув. Собственно говоря, село как таковое, было мне абсолютно до лампады. Однако там, по верным сведениям, обитал некий Марек — большой специалист по возведению печей и облицовке камнем колодезных стенок. Именно он возвёл единственную приличную из виденных мною в этих местах печек — ту самую, что находится в трапезной обители святого Бенедикта. Конечно с капитальными русскими печами, в которых в понедельник щи поставишь, а в субботу вынимаешь ещё тёплый чугунок, не сравнить, но… Тут же Европа, ничего не поделать! Да и не знаю я точно, появились ли уже на Руси наши чудо-печи или до рождения их безымянного создателя должно пройти ещё несколько веков?

Путь до Соколува занял часа четыре. Встреченная у самого частокола старушка с вязанкой хвороста, принявшая сперва меня за странствующего мелкого торговца, охотно разъяснила, куда свернуть на развилке, и спустя ещё примерно час я оставил за спиной небольшой перелесок и остановился у межевой каменной стенки, разделяющей два крестьянских поля. За полями широко разбросались по угору небогатые подворья с возвышающейся между ними крещатой крышей небольшой деревянной часовенки.

После недолгих расспросов встреченных седлаков поиски мои увенчались, наконец, успехом. Марека удалось застать на его подворье, где тот занимался изготовлением деревянных лопат. Судя по внушительному их количеству, полуметровой грудой возвышающемуся у стены сарая, шанцевый инструмент планировалось отвезти к кузнецу для оковки железом, после чего распродать. Несмотря на солидный возраст — выглядел он лет на шестьдесят, если не больше — старый каменщик был могуч, как ствол столетнего бука. Весьма солидного размера нож и тесло казались в его пальцах детскими игрушками из набора "Сделай сам". Нежданного гостя он встретил вполне приветливо: за редким исключением славяне чем сильнее, тем добрее к людям:

— Слава Йсу! Заходи, гостем будешь, коли добрый человек!

— Во веки веков! Ты ли мастер Марек, про которого говорят, что знатно с камнем работает?

— Ну, коли родитель мой был Марек, матушка покойная — тоже Марекова, стало быть, я не иначе зовусь. А что люди говорят — то им виднее. Охулки на мою работу до сих никто не клал. Проходи в дом, тераз поснедаем, что Бог даровал…

Встав со здоровенного бревна, мастер Марек вонзил в него тесло и нож, отряхнул домотканые порты и рубаху и, приглашающе махнув, зашагал к избе. Разумеется, я последовал за ним.

Внешне крытая дранкой бревенчатая изба выглядела небогато, хотя и выделялась среди большинства других домов села торчащей над крышей печной трубой. Зато внутри каждому становилось ясно, что хозяин — человек достаточно зажиточный и мастеровитый.

В центре единственной горницы находилась печь той же "муравейникоподобной" конструкции, что и в бенедиктинском монастыре, разве что несколько меньших габаритов. Рядом с источником пищи и тепла стояли мощный, но довольно изящно изготовленный стол с парой лавок и здоровенный короб кровати с закреплённым на высоких столбиках пологом из мешковины. Эдакая кровать по карману далеко не каждому мастеру-ремесленнику или купцу — а уж в доме простого селянина я никак не ожидал её встретить. На полу из тёсанного горбыля, вымощенного, впрочем, у печного зева булыжниками, ближе к стенам горкой лежат мешки с зерном, капустой и репой. Под окном — здоровенныё то ли сундук, то ли комод, покрытый рядниной. Одна из стен украшена распяленной волчьей шкурой со здоровенным чёрным распятием над нею, на противоположной на вбитых в пазы меж брёвен деревянных шипах аккуратно развешены инструменты. Отдельно от них красуются плетёный ивовый щит, копьё с потёртым красным ратовищем и полукруглый железный шлем с приклёпанной бармицей. Видно, не всегда мастер Марек тесал камень: пришлось и оружие в руках держать…

По-хозяйски расставив на столе "тару" и миску мочёного гороху, старый каменщик прихватил стоявший за дверью ведерный бочонок и, выдернув из днища чоп, направил кисло пахнущую струю тёмного пива в высокие глиняные кружки.

— Гость в дом — Бог в дом! Угощайся, чем Бог даровал за труды наши.

— Будь здрав, хозяин ласковый!

Отхлебнули пива, жевали по щепотке гороха.

— Я - Макс Белов, из жатецкого братства Святого Лаврентия. Пришёл к тебе, мастер, по важному делу.

— Братство Лаврентия, говоришь? Ну-ну… Зачем это я пивоварам занадобился?

— Насчёт пивоваров не скажу, а вот трактирщики нужду в твоём искусстве имеют. Вернее сказать — один из трактирщиков.

— Ты, что ли?

— Ясное дело, я. Новый трактир открываю. Печь мне нужна, а на будущее, вероятно, ещё одна, побольше.

— Печь добрая — штука дорогая. Очаг-то подешевле ценою будет…

— Не, очаг мне не нужен. Видал твоей работы печку у бенедиктинцев, вот то — славная вещь! А очаг обыкновенный только дым да сажу по дому разносить годится.

— И то правда. Если в цене сойдёмся — так отчего бы и не сложить-то?.. А велика ли нужна тебе?

— Велика. Да вот, сам взгляни.

Перегнувшись через стол, я протянул каменщику записную книжку, в которой ещё во время пребывания в монастыре занёс схему печной конструкции. После некоторых размышлений о неудобстве постоянного "ныряния" в горячий зев печи, она была доработана в эскиз дровяной плиты, наподобие тех, что до сих пор стоят на летних кухнях старых куреней в казачьих станицах. Готовить на такой, конечно, не так быстро, как на газовой, что и понятно — пока растопишь, пока прогреется как следует — зато для своего класса аппарат достаточно экономичный и "всеядный": топить можно чем угодно, от кукурузных будыльев до сухого кизяка.

Размеры на эскизе я поставил "в локтях", условно разделив привычный метр напополам. Смутно припомнив, что арабские (они же — индийские) цифры вкупе с десятичной системой в Европе достаточно долго были неизвестны, рискнул использовать римские. Кто его знает, этого старика: авось и разберёт…

Старый каменщик оказался человеком знающим. Минуты две он, шевеля губами, всматривался в эскиз, после чего поднял косматую голову и произнёс ёмко:

— Не возьмусь.

— Почему? С оплатой не обижу, честное слово!

— Я и не сомневаюсь. Вот только во всём Жатеце и сотни плинф не купить, это мне доподлинно известно. А тут все шесть потребны. А из камней сводчатую-то печь возвести можно, а за твою иноземщину без плинфы не возьмусь. Не строил таких-то допрежь… Как тепло будет держать, не развалится ль от жара — не ведаю. А я всё привык делать основательно, чтоб не токмо заказчику, но и внукам его всю жизнь служило! Не возьмусь.

Вот так "здрасьте"! За время, что я нахожусь в этом странном средневековье, бывало всякое: и хорошее, и наоборот. Пару раз вообще убить могли, но вот в отказ до сих пор никто не шёл. Даже как-то обидно, граждане-товарищи… Но ведь как ни посмотри, а хорошая печь — это основа кухни, от которой только и "танцевать". Не готовить же мне посетителям на костре, полуобложенном камнем, каковой здесь гордо именуют "очагом"?

— Как же быть, уважаемый? Без печки я как без рук, а другого мастера, который смог бы возвести такую, какую требуется, миль на триста, а то и на пятьсот днём с огнём не сыскать…

— Так чего проще: сложим печь добрую, сводчатую. Мало у какого хозяина такие найдутся. Крюк добрый вмурую, чтоб котёл внутри подымать аль опускать, на сколь потребно. Имеется их у меня запас невеликий. Ежели кузнецам хеллеров не скупясь отмеришь — так и решётку славную добавим. Обойдётся моя работа недорого: не многим поболее четверти пражской марки на твоих харчах.

— За хорошую работу мне монет не жалко: видал твоё творение, славно! Вот только в твоих сводчатых печах, как ни старайся, а много кушаний сразу никак не наготовить. А на той плите, что я нарисовал, с этим гораздо проще: сверху лист железа кованый с крышками-конфорками, чтобы горшки-сковородки ставить, внутри решётка, как в твоих печках, а в дымоходе — стержни, на которых колбасы или сало коптить подвешивают. КПД в разы увеличивается!

— Гм… Вроде толково задумано, хоть и непривычно всё. А "КПД" — что такое?

"Да уж, за языком тут следить надо! Что ж мне теперь: деду этому средневековому школьный учебник физики пересказывать?"

— Насчёт КПД — это долго объяснять, да и не могу, уж прости, уважаемый Марек. Про него никто из моего цеха рассказывать посторонним не имеет права, ибо тайна великая!

Старик, хмыкнув, понимающе кивнул головой:

— Ладно, коли так… Но плинфы-то в Жатеце всё едино нет! Так что думай сам: либо возведу тебе печь сводчатую, либо вовсе никакой. Ты заказчик, тебе решать!

"Чёрт, что за плинфа такая, что без неё никак простую плиту смастерить невозможно?"

— Нет, говоришь, в Жатеце? А где есть?

— Да кто ж знает-то? Поблизу, вроде, никто не делает… В златой Праге есть мастера, да ещё во Вловицах, пожалуй, лепной сарай стоял, але Вловицы те ещё далее… Далеко это, навряд ли кто из купцов возьмётся доставить: плинфа-то даже тёсаного камня дешевле, ибо из глины лепится, а веса в ней не менее, чем в камне будет. Торговцу выгоднее в ладью товар весом пониже, а ценой поболее загрузить, а не глину обожжёную из конца в конец Богемии туда-сюда возить.

— Так, погоди немного, мастер! Что-то не пойму, эта твоя "плинфа" — обычный кирпич, что ли? Из которого дома строят?

— Что за "кирпич" — не ведаю, но дома из плинфы, верно, кое-где строят…

Долго ещё продолжалась наша беседа, не раз и не два тёмное пиво наполняло кружки, да и миса с мочёным горохом показала дно. Однако любой содержательный спор всегда имеет решение. Так и тут: мне всё-таки удалось уболтать мастера Марека на изготовление заказанной дровяной плиты и мощение битым камнем пола в трактире и части улицы перед входом в дом Костековых. Со своей стороны пришлось пообещать, что разорюсь на заказ в Праге малой исады с плинфой, которая, как выяснилось, действительно была тонким длинным кирпичом ручной лепки, и дополнительную железную плиту: старый мастер всерьёз вознамерился поставить вторую "чудо-печь" у себя дома. Что ж, улучшения в трактире стоят, конечно, дороговато, но они того стоят. А куда деваться? Моё заведение должно быть весьма респектабельным местом, которое станет модно посещать у достаточно небедных клиентов, а не припортовым притоном, провонявшим тухлой рыбой и скисшим пивом: в таком "кабаке" много не заработаешь, хоть разорвись! А деньги мне понадобятся не маленькие: иначе не удастся финансировать даже минимальный технический прогресс в отдельно взятом средневековье…