Темная жатва

Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.

Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...

Бесплатные переводы в наших библиотеках:

BAR "EXTREME HORROR" 2.0 (ex-Splatterpunk 18+)

https://vk.com/club10897246

BAR "EXTREME HORROR" 18+

https://vk.com/club149945915

Норман Партридж "Темная жатва"

Городок где-то на Среднем Западе. Ты знаешь его название. Ты был здесь рожден.

Сейчас Хэллоуин, 1963 год... и тьма наступает. Все как обычно. Тут и главная улица, старая кирпичная церковь на городской площади, кинотеатр – в этом году крутят фильмы с Винсентом Прайсом два по цене одного. И за всем этим дорога, которая ведет из города. На улице все черное, подобно лакричной конфете под октябрьским небом, черно, как ночью, что является предвестницей долгих зимних ночей, которые последуют за ней, черно, как маленький городишко, который ты оставляешь позади.

Дорога сужается, по мере приближения к задворкам. Она не вьется. Она подобна запланированному пути побега, который разбивает пополам море квартальных участков, густо засаженных летней кукурузой.

Но сейчас не лето. Как я говорил, сейчас Хэллоуин.

Вся кукуруза была собрана, высушена и съедена.

Все эти стебли мертвые, увядшие, высохшие.

В большинстве мест, те стебли скосили бы уже очень давно. Но только не здесь, не в этом городе. Ты это помнишь. Жатва кукурузы здесь проходит вручную. Мальчишки, которые проживают здесь проводят в основном свое время за работой под палящим солнцем, которое не всегда хочет уходить в закат. И как только мальчики достаточно покрываются загаром, а все початки собраны, эти стебли остаются умирать привязанные корнями к земле. Их никто не косит до первого дня ноября. До этого времени их тихие ряды это просто дом для тех, кто не прочь жить среди смерти. Крысы, змеи, лягушки... существа, которые бегут наутек, с первыми проблесками утреннего света, либо умирают под лезвиями циркулярных пил, которые собирают все: землю, плоть, без разбора.

Ну да. Так здесь это и работает. В этих полях есть вещи, которые по праву, должны будут умереть к завтрашнему утру. И одна из этих вещей сейчас весит на шесте, который упирается глубоко в чернозем. Зеленые ростки вьются через разодранную одежду, которая прибита к шесту и его пересеченью. Подобно сухожилиям, они обволакивают ноги в потрепанных джинсах, изгибаются как искалеченный хребет сквозь потрепанную джинсовую куртку. Округлые листья висят на этих отростках, подобно органам, которые питаются из сосудов, а из сердцевины этих листьев прорастают зеленые усики; и ростки, и листья, и усики покрыли все одеяние вместе с руками, которые продеты в это одеяние.

Толстый росток проходит через ворот крутки, следуя за последними несколькими дюймами занозистого шеста, похожего на позвоночник, расширяющийся в грубый стебель, который уходит корнями в то, что болтается на макушке шеста.

То, что на макушке, оно тяжелое, оранжевое и спелое.

То, что на макушке, это тыква.

Послеполуденное солнце задерживается на поверхности тыквы, а затем солнце уходит. Ни один ветерок не шелестит сухими стеблями; ни один ветерок не шелестит изодранной одеждой существа, свисающего с шеста. Лакричная дорога пуста, тиха и неподвижна. Ни одна машина не въезжает в город и не выезжает из него.

Так продолжается долгое время. Затем наступает темнота.

Подъезжает машина. Хлопает дверь. Шаги на кукурузном поле - звук шагов человека, продирающегося сквозь ломкие стебли. Тесак, который он держит в руке, поблескивает в лучах восходящей луны, а затем лезвие чернеет, когда мужчина низко наклоняется.

У основания шеста растут переплетенные лозы и молодые ползучие растения. Острое лезвие мужчины срезает все. Затем он принимается за работу с молотком-гвоздодером. Ржавые гвозди со скрежетом выскальзывают из старого дерева. Изодранная нога выскальзывает и освобождается... затем другая... а затем и изодранная рука...

Нечто, что они зовут "Зубастым Джеком" падает на землю.

Но ты уже знаешь о нем. Все-таки ты вырос здесь. Для тебя тут не осталось никаких тайн. Ты знаешь всю историю также, как и я.

Пит МакКормик тоже знает историю... во всяком случае часть истории. Питу только исполнилось шестнадцать. Он жил в этом городе всю свою жизнь, но ему так и не удалось вписаться в местное окружение. А последний год был особенно сложным. Его мама умерла от рака прошлой зимой, а его папаша пропил работу на зернохранилище, грядущей весной. Уже в этом маленьком предложении достаточно неудач, чтобы свести с ума кого-угодно.

Вообще, не то чтобы здесь стены никогда не сужались вокруг Пита, просто последнее время они стали сковывать его плечи, как будто его сдавило прессом. Он попадал в неприятности пару раз и его даже принимала полиция – старый добрый офицер Рикс в своем сияющем черно-белом "Додже". Если ты попался впервые, тебе прочтут лекцию. Во второй раз, тут ты уже получишь дубинкой по почкам. Пит приходит домой весь в синяках, несколько дней ссыт кровью. Он ждет, что его старик вернет его в строй, как сделал бы это до того, как весь их мир рухнул в тартарары, может быть пока отец вбивает в него разум, кусок этого нравоучения даже получит этот ублюдок Рикс. Но его отец не произносит ни слова, и Пит думает: Что ж, похоже, ты наконец-то сам по себе, чувак, и что ты собираешься с этим делать?

Для Пита это первичный звоночек к действию. Раз и навсегда, он решает, что ему не особо важен его родной городок морковных грядок. Что ему не нравится вся эта кукуруза. Не нравится вся эта тишина. И он чертовски уверен, что ему не нравится офицер Рикс.

Может быть он также не очень-то и без ума от своего отца. Идет лето, и его старик прикладывается к бутылке довольно стабильно. Возможно, он заметил изменения в своем сыне, потому что начал рассказывать истории – внезапно, оказалось, что он просто переполнен историями.

- Мы скоро встанем на ноги Пит. Они зовут меня обратно на работу в зернохранилище, потому что это пустоголовый Кирби все запорол.

Эта история становится одной из любимых Пита. Сразу после:

- Я собираюсь завязать пить, сынок. Ради тебя и твоей сестры. Обещаю, я скоро завяжу.

Как будто у старика рыба на крючке, и он пытается подсечь ее словами. Но Пит устает это слушать. Он достаточно умен, чтобы понимать, что толку в этих словах нет, если только эти слова не идут по тяжелой дороге правды. И, разумеется, он может понять, что здесь происходит. Разумеется, та дубинка, которой жизнь наградила его старика, по сравнению с крепким куском дуба, который использовал на Пите офицер Рикс, выглядит как зубочистка. Но понимание всего этого нисколько не облегчает выслушивание несбыточных мечтаний его старика.

И вот, чем оборачиваются слова отца. Босс на зернохранилище ни разу так и не позвонил, а старик так и не прекратил пить, ну, и дела не стали лучше с того момента. Все просто продолжало становиться хуже. По мере того, как проходит лето, Пит ловит себя на том, что часто мечтает о лакричной дороге, которая ведет из города. Он гадает, каково это будет жить где-то в другом месте... далеко отсюда... сам по себе. И вскоре, этот путь выводит историю на новый виток, потому что – эй – сейчас сентябрь, и самое время людям взяться за ту безумную историю, которую все здесь плетут в это время года.

Пит перехватывает какие-то слухи тут и там в городишке. Первый - от пары игроков в футбол, которые ждут, когда их "площадки" на головах подравняют в парикмахерской, позже - от кучки парней, которые стоят в очереди в кинотеатр в горячий субботний вечер. И довольно скоро истории набирают обороты и добираются уже и до школы. Повторю, Пит слышит лишь обрывки – в туалете за гаражами, где ребят тайком покуривают сигареты, в классе для наказаний, - но, разумеется, это довольно безумные вещи, но самое безумное, что все эти обрывки имеют практически общую тему, и этот обычный факт заставляет Пита думать, что это тот редкий случай, когда история проделала путь от костра на улицы.

- Достал биту. Абсолютно новенький слагер из Луисвилла.

- Это не то, что тебе нужно. Слишком сложно махать битой, когда ты бежишь, а ты все равно и так слишком медленный. Ты только на свой мамон посмотри, который у тебя над ремнем болтается. Ты мою прабабку-то догнать не сможешь, которая свою задницу на инвалидке с проколотыми шинами в гору тащит, даже если бы от этого твоя жизнь зависела.

- Мне не надо твою прабабку догонять дебил. Мне вообще никого догонять не надо. Все, что мне потребуется - это засесть в нужном месте. Пусть мои пустоголовые кузены кого-то ловят. Они загонят этого неудачника в какую-нибудь подворотню, a там уже буду ждать я, готовый к своей доле.

- Шансы велики. Ты проведешь Hочь Гона болтаясь в какой-то убогой подворотне. Ты с тем же успехом можешь там обосноваться на чертов год.

- Не-не. Это вы пацаны останетесь болтаться в этом придурочном городе еще на год, не я. Я же прибью цепь на каркас своего бампера, чтобы он кошмары вызывал, и смоюсь за линию еще до того, как ты поссать пойдешь с утра.

Этот разговор Пит обдумывал последние несколько дней, сопоставляя все истории, которые он слышал. Складывая все в одну сторону, затем в другую, чтобы прикинуть, может ли он избежать этого безумного озадаченного выражения лица.

Но постойте, у Пита совсем недавно было полно времени, чтобы обдумать все эти вещи. Потому что сейчас практически конец октября, и его отец запер его в спальне на последние пять дней. Здесь нечего есть. Только вода, для питья и – ну, когда его папаша чувствует себя особенно щедрым – может стакан апельсинового сока, который на вкус далеко не свежевыжатый. Тебе нужна была достаточно веская возможность, чтобы стать верующим, ну так, ни в чем себе не отказывай. Попробуй утолить пятидневный голод небольшим количеством апельсинового сока, который на вкус, как чашка льда из морозильника, при том, что этот вкус ты ничем не можешь сбить, кроме как отвлечься от него кучей мыслей, которые роятся у тебя в голове последние дни.

Но даже не смотря на все эти разжевывания внутри его головы, Пит с трудом продался тем историям, которые он слышал. Нет, разумеется, той части историй про детишек, которые творят дичь, вооруженные битами и вилами в ночь Хэллоуина, он вполне мог поверить. После того, как он пересекся с офицером Риксом, его уверенность в том, что его захудалый городок способен породить подобные гадкие пляски, укрепилась. Но ту часть – ту жуткую часть – Пит не был уверен, что был готов принять на всю серьезность.

И ты ведь не можешь его за это винить, так ведь? Я имею в виду, задумайся. Помнишь, ты был просто маленьким ребенком, когда впервые увидел, что твоего старшего брата заперли на пять дней и ночей в течение последней недели октября? Помнишь, ты тогда впервые услышал, что все это делается, из-за того, что все это имеет какое-то отношение к пугалу с тыквой на голове, которое бегает повсюду в ночь Хэллоуина? В это не совсем просто было поверить, и не важно, насколько это было страшно, так ведь?

Ну, до тех пор, пока ты сам все не испытал, разумеется.

До тех пор, пока ты сам не стал тем парнем, которого заперли на пять дней в спальне.

До тех пор, пока ты сам не стал тем парнем, который увидел, что происходит, когда сам ломанулся на улицы в ночь Хэллоуина.

Но Пит не видел ничего из этого. Пока не видел. Как я говорил, ему только исполнилось шестнадцать. Сегодня ночью его первый забег во время Гона. Так что не так уж и сильно удивительно, что его неверие не полностью исчезло. Но он приближался к этому. И чем больше Пит думал об этом, тем менее важным была его озабоченность. Как сейчас понимал Пит, то, во что он верит, либо не верит, на самом деле сейчас не так важно, когда ты смотришь на все происходящее в общем.

Сделай также и сразу станут важны совсем другие вещи.

Ну точно. Что было важно, что его старик держал его запертым пять дней. Что было важно, что ему нечего было есть. Что было важно, что он был чертовски уверен, что также поступали с каждым пацаном в городе, в возрасте от шестнадцати до девятнадцати. Старшая школа закрыта – закрыта последние пять дней. Улицы пусты. И парни по всему городу в предрассветные часы расхаживают по спальням, готовясь к ночи Хэллоуина, как быки, загнанные в тесные маленькие загоны.

Пит сидит на кровати и размышляет об этом. Прямо сейчас это очень сильно напоминает целое ведро утверждений. Так что он просто отпустил свое сознание и постарался получить как можно больше удовольствия от того, что имеет.

Он размышляет о пугале, которое носится по городу, с тыквой вместо головы.

Он размышляет о том, что для такого парня, как он, будет значит поймать это пугало.

Затем, как только старые часы фирмы "Уолтен", которые стоят на его ночной тумбочке, отсчитали последние мгновения вечера Хэллоуина, он перестает обо всем этом думать.

После всего этого, все, о чем он думает, это лишь пара вещей, по-настоящему важных вещей.

Он думает о двери в спальне, которая распахивается.

Он думает о том, что он будет делать, как только выйдет наружу.

Если бы у Зубастого Джека были колени, он бы стоял на них, преклонив колени, как сейчас в храме осенней луны.

А может это храм мужчины с ножом. В конце концов, это именно он, кто возвышается над Зубастым Джеком подобно ониксовой статуе, его силуэт стоит между ним и большим куполом луны, которая наполовину поднялась на небе цвета индиго.

На какой-то момент, Джек теряется в тени мужчины. Он поднимает свое слепое, черное лицо вверх. Затем мужчина встает на колени и лунный свет омывает их обоих. Тесак перехватывает лунный свет подобно зеркалу по мере того, как он поднимает руку. Другой рукой он тянется к стеблю тыквы и держит голову Джека смирно, и принимается за свою работу.

Отрывистые разрезы придают голове Зубастого Джека очертания лица. Вначале появляются глаза, ровно нарезанные два треугольника. Затем нос, который, конечно, шире – заостренные два наконечника стрел, дырки которые производят впечатление огнедышащих ноздрей, после того, как он закончит.

Лезвие работает искусно, нос обретает формы. Кожура тыквы толстая, но мякоть под ней еще толще. Резчик отбрасывает ошметки мякоти на землю под собой. Его запястья начинают болеть, но он не колеблется при работе руками, до тех пор, пока из заостренных ноздрей Джека не вырывается теплый выдох, который обогревает остывшие пальцы мужчины.

Тесак замирает на пол пути в воздухе. Внезапно, дыхание самого мужчины замирает в груди. Он крепко держит стебель и пялится на полулицо, что смотрит на него, понимая, что это он сделал его таким и сделает его таким, каким он должен быть. Как будто читая его мысли, узкие глаза Зубастого Джека становятся еще уже. Он издает сиплый выдох через свой прорезанный нос, тусклые блики света просвечивают за этими пустыми треугольными впадинами.

Это выбивает мужчину из колеи, так как в пустой голове Джека нет свеч. Но все же, свет исходит оттуда, как и влажный треск пламени с привкусом волокнистых желтых нитей. Такие вещи мужчине кажутся четко знакомыми, хотя он и не может их объяснить.

Лучше не думать об этом, - говорит сам себе мужчина.

Нет смысла над этим думать, потому что это невозможно объяснить.

Сегодня, все просто происходит так как и задумано.

Сегодня, все высечено на камне.

Да. Мужчина с ножом, просто не может представить, что эта новь пройдет как-то по-другому. В течение длинного момента, он пялится в пару переливающихся пламенем отверстий, которые должны быть глазами Джека. Мужчина не моргает; Зубастый Джек не может моргать. От него исходит очередной глубокий вздох, и его дыхание отдает стойким ароматом паленой корицы и пороха, а также плавленого воска. Каким-то образом, стойкий запах настораживает мужчину, и он снова заносит нож и приступает к завершению работы, которую он начал.

Два ряда острых зубов появляются под острым разрезом носа. Желтый свет переливается на руках мужчины, пока Джек дышит через свой зубастый рот. Его дыхание по-прежнему сиплое, по-прежнему слабое. Но свет из глаз накладывает на лицо мужчины треугольники света, пока тот старается работать быстрее, обрезая концы в лукавую улыбку, которая подчеркивает скулы и едва не пронзает глаза Зубастого Джека.

Рука мужчины с ножом опускается, другая его рука отпускает стебель, прикрепленный к макушке тыквы. Голова Джека низко склоняется - по идее, она должна упасть с плеч, потому что на самом деле у него нет шеи, чтобы ее поддерживать. Но это быстро меняется, когда зеленые побеги взбираются по скрученной лозе, которая ведет к стеблю, обвиваясь по мере продвижения, становясь толще и темнее по мере приближения к основанию тыквы. Они приподнимают голову Зубастого Джека на крепкой, оплетенной нитями шее, которая вонзает колючие отростки в саму тыкву.

Эта жилистая шея переливается от зеленого к коричневому по мере укоренения в увесистой сфере тыквы. Свежие побеги покрываются тьмой и грубой корой. Лианы и листья пронизывают одежду Джека, пока тот делает свой первый глубокий вздох. Он поднимает свою голову, его заполняет прохладный вечерний воздух. Он задерживает этот вздох надолго, а затем выдыхает воздухом, переполненным специями.

За дыханием исходит слабые языки пламени... что-то что безусловно является словом.

Но мужчина с ножом не разбирает слова от той штуки, которая стоит пред ним. Он не пришел, чтобы слушать слова. Нет. Он пришел, чтобы проделать работу, которая должна быть сделана, и именно это он и будет делать. Не больше, не меньше. Так что он оборачивается, по-прежнему с ножом в руках, а идет прочь по дороге. Шаркающими шагами Зубастый Джек следует за мужчиной, даже по кукурузному полю. Но мужчина не оборачивается, и только тогда, когда он слышит звуки шагов по асфальту, его сознание возвращается к нему и он вспоминает, что еще нужно сделать.

Машине мужчины едва исполнился год. Она черная и гладкая – такую здесь не увидишь. Он кладет тесак на капот и открывает дверцу. Тут продуктовый пакет, наполненный конфетами. Мужчина хватает парочку батончиков "Big Hunks" и распихивает их по карманам пальто Джека. Он глубже засовывает руку в пакет и наполняет карманы пальто батончиками "Clark". Он расстегивает верхнюю пуговицу пальто Зубастого Джека и запихивает конфеты в эти узлы лиан. "Oh Henry!", "Hershey’s bars", "Abba-Zaba".

Пригоршни засахаренной кукурузы прячутся между листьями, как секреты, вложенные в зеленые конверты. "Red Vines" и "Bit-O-Honeys" заполняют зазоры. Зубастый Джек слегка пошатывается, потому что руки мужчины такие же холодные, как сама ночь, а то что он в него закладывает гораздо тяжелее, чем кто-либо может подумать.

Хоть он и шатается, но он не упадет. Он не сделан таким образом. Его ноги, испещренные корнями, шаркают по асфальту, пока он отходит на несколько шагов по черной дороге, и он наклонился на машину, чтобы обеспечить себя поддержкой. Мужчина закрывается от него и запихивает последнюю пригоршню конфет в то место, где проходит лиана напротив его позвоночника, и пилозубая улыбка Джека превращается в гримасу. Вероятно внутри него, в его рту, зреет очередное словo, готовое проделать очередной путь с языком пламени. Но перед тем, как что-то из него изойдет, мужчина, который подарил ему лицо, заполняет разрезанную ухмылку Зубастого Джека горстью конфет "Atomic Fireballs", а затем еще одной горстью, а затем еще.

Свет тускнеет во рту Зубастого Джека.

За его глазами свет становится ярче.

Вскоре продуктовый пакет пустеет. Мужчина скомкивает его и отшвыривает в поле. Теперь осталось сделать последнюю вещь. Он поднимает нож с багажника машины. То что нужно сделать займет не более секунды, но именно в эту секунду, мужчина уставился на кукурузное поле, под небесным покрывалом цвета индиго, которое сейчас стало очень темным и он видит холодные звезды, что переливаются над ним и яркий пустой купол восходящей луны; и по мере того, как он смотрит на это все, его взгляд путешествует с неба и переходит на ленточку асфальта, который ожидает под его ногами – черная дорога, которая продирает свой путь к холодному белому свечению, которое обозначает городок.

Мужчина переводит взгляд на Зубастого Джека. Он не говорит ни слова. За него говорят его действия. Он протягивает тесак. Толстые пальцы-усики обхватывают рукоятку и Зубастый Джек берет тесак. И вот рука мужчины пуста, а его палец указывает во тьму, вдоль дороги.

Все пальцы, кроме одного, сжаты в кулак.

Мужчина указывает на городок.

Зубастый Джек с тесаком направляется в ту сторону.

Пит слышит их на улице. Он выключает свет в спальне и раздвигает потертые шторы, чтобы видеть, что там происходит. Ну да. Все происходит так, как все и рассказывали. Все парни-подростки города в движении. Они бегают стаями, как будто псы, которых выпустили на свободу на охоту.

Старый дуб во дворе перед домом Пита заслоняет лунный свет, но он узнает трех парней из спортзала, когда те проходят под тусклым свечением, который исходит от уличного фонаря на углу. Они направляются к центру улицы, улюлюкая в тени, как будто бросают вызов. У одного из них бейсбольная бита, у другого молоток, у последнего доска с гвоздями.

Позади них раздается автомобильный гудок, когда изъеденная ржавчиной куча проезжает знак "стоп" и сворачивает за угол. Мальчишки отскочили в стороны, и расстояние между ними как раз такое, чтобы в него мог проехать потрепанный "Крайслер" с жесткой крышей и парой фар, сверкающих, подобно глазам Медузы Горгоны. По крайне мере так эти фары видит Пит, и он замирает за окном своей спальни, как только лучи фар ударяют в стекло.

В настоящий момент, фары обвели его как в портрете, который прибит к стене. "Крайслер" заканчивает свой поворот и с ревом уезжает дальше по улице. Так же быстро он исчезает, и Пит остается стоять там в полном одиночестве в темноте. Снаружи, двое парней из его класса физкультуры отдирают свои хилые задницы от асфальта и отряхиваются от пыли, пока их приятель подкалывает их перед домом Пита.

- Креншоу и его колымага, - смеется парень, - ваши сладкие маленькие жопы чуть не разделали, девчонки. Вы чуть не смазали коробку передач этого говнюка, ну да ладно.

Парень продолжает в таком духе какое-то время. Он говорливый, ну хорошо. Его речи кажутся довольно забавными, с учетом обстоятельств, и Пит вот-вот засмеялся бы, если бы другой парень не налаял на болтуна и не окатил его парочкой оскорблений.

Парни поднимают то, что они уронили когда разбегались в стороны – молоток и доску с гвоздями. И больше не остается ничего, над чем можно посмеяться. Настроение меняется неожиданно, и вот все ведут себя так, как будто никакой машины и не было. Двое парней, наносят несколько ударов по тени, а затем продолжают двигаться, а их приятель-болтун безмолвно закидывает биту на плечо и довольно быстро следует за ними, как будто последнее, чего бы он сейчас хотел, это остаться в одиночестве.

Наблюдая, как последний пацан делает то, что делает, Пит чувствует, как внутри него расширяется дыра. Не то, чтобы ему нужен был кто-то, чтобы описать происходящее, но этот инцидент со своей работой справился, потому что в такой игре счет нельзя игнорировать. Сейчас Пит один, запертый в своей комнате, и когда он рванет на улицы, он тоже будет один. Никаких друзей, никакой машины, никакой поддержки. И в этом чувстве не так уж и много хорошего, даже если ты и привык действовать в одиночку. Суть в том, что Пит сейчас весьма уверен, что в данный момент он бы прятался под кроватью, если бы у него была хоть капля здравого смысла.

Но Пит знает, он никогда не зассыт подобным образом. Только не тогда, когда у него есть причины стоять на своих двоих. Он возможно не может назвать эти причины, но он уверен, что они у него есть. Это что-то глубоко внутри него, в спокойном месте, которое никогда бы не смог понять его отец... или где-то вниз по коридору, за дверью в спальню, которая помечена отпечатком руки маленькой девочки, сделанным розовой краской. И стоило ему об этом подумать, как дверь в его спальню распахивается. Сильный луч света тут же наполняет пространство, тускло-желтый ковер света, исходящий от единственной лампочки фирмы "Westinghouse", растягивается от дверного проема до его кровати.

Его старик стоит в коридоре. Пит с трудом может его разглядеть из-за лампочки, которая болтается у него за головой, но он может видеть достаточно. Старик едва держится на ногах, и Пит понимает, что его папаша снова пьян. И когда отец следует за своей тенью, заходя в комнату, Пит обращает внимание, что у отца что-то в руке.

Пит пока не может разглядеть, что это такое. Как и не может разглядеть лица отца. А потом старик включает свет в спальне, и Пит сразу же видит все очень отчетливо. Все сломанные вещи, которые скрыты за глазами старика, и заточенную штуку у него в кулаке.

Старик протягивает мачете своему сыну.

- Он помог мне во время Гона, когда я был твоего возраста. Я подумал, что он может и тебе сослужить службу.

Пит проводит большим пальцем по смазанному лезвию. Может ему стоит держать свой рот на замке. Может быть. Но после пяти дней, проведенных взаперти в этой комнате, похожей на обувную коробку, он просто не может сдержаться.

- Думается мне, что эта штука может здорово многое испортить, если парень с ней в руках имеет достаточно смелости.

Пит говорит это размерено. Его тон как будто само собой разумеющееся. Но эти слова - просто приманка, закинутая в воду, и Пит это знает, как и знает его отец.

- Ты хочешь мне что-то сказать, сынок?

- Я только что сказал.

- Слушай, знаю о чем ты думаешь...

- Нет, не знаешь, так что не надо притворятся.

- Пит, я понимаю, как ты себя чувствуешь. Но это всего лишь одна ночь, и ты ее переживешь. А завтра все вернется в колею. Я серьезно. Я позвоню Джо Гранту на зернохранилище, и может быть я смогу договориться, и работу вернуть...

- Поздно уже, Пап. Я устал слушать, как ты рассказываешь, как все измениться, когда мы с тобой оба понимаем, что ничего не поменяется. Ты свой шанс упустил, когда пополз ко дну бутылки.

- Погоди, парень, выслушай меня...

- Нет. Мы уже приперты к стенке. Есть только один выход, так что я им воспользуюсь. Я собираюсь туда, на улицу, этой ночью, и я собираюсь все поменять. Я собираюсь победить в Гоне, причем не просто на словах.

Затем его старик хватает Пита. Вот это сейчас совершенно лишнее. Пит отталкивает отца в сторону, сильнее, чем это требуется, затем хватает свою паленую истрепанную крутку с кровати и направляется к выходу.

Снаружи какой-то парень кричит на улице, но Пит не подпрыгивает. Дальше по кварталу рукоять топора гремит по решетке забора, но Пит не взвизгивает. Он идет по коридору, за его спиной остается его спальня, он даже не оборачивается, когда уходит.

Его старик взывает к нему. Пит слышит слова, но сейчас они для него не важны после того, как он сказал, что хотел. Так что он просто топит эти слова в своих шагах, и они остаются позади. Все, что для него сейчас важно, это то, что его ждет. Oн готов сорваться куда угодно, подобно ржавому "Крайслеру" с парочкой фар Горгоны. Так что, он проходит свой дерьмовенький коридор, с единственной лампочкой под потолком и пропитанной никотином краской на стенах, минует спальню своей младшей сестры, но не достаточно быстро, чтобы не услышать приглушенные хныканья за дверью, изрисованной отпечатанными краской ладоней восьмилетнего ребенка. Ким выкрикивает его имя, как только очередная стая парней на улице выкрикивает что-то, но Пит не замедляет шаг.

Он не может себе такого позволить. Та штука, за дверью, неожиданно реальна, и она тянет его. Зубастый Джек. Это все, о чем он слышал последние два месяца. Эта история всверлилась в него и овладела им полностью. Он понимает, что это такое, он знает, что это значит.

Если у Пита кишка не тонка, он сможет его захватить.

Если у него есть извилины, эта штука будет принадлежать ему.

Поэтому, когда он открывает входную дверь, его губы остаются плотно сжатыми. Шаги отца уже преследуют его, а младшая сестра все еще зовет его по имени голосом, который прожигает дыру прямо в его сердце, но через секунду он выходит за дверь и оказывается на улице, крепко сжимая в руке отцовский мачете.

Он бежит в ночь. Его кеды не издают ни звука. Но каким-то образом, и не важно, насколько быстро он бежит, этот измученный вид во взгляде его отца продолжает его преследовать. Пит не может убежать от слов своего отца, не может убежать от этого взгляда. Это засело в самом его хребте, как будто блестящий заводной ключик в какой-нибудь дешевой японской игрушке, и с каждым оборотом этого ключа его кости и мышцы напрягаются, так что когда ключик отпускают, он бежит подобно самому дьяволу, раскручивая свои шестеренки.

И так все обстояло с нашим приятелем Питом на всем пути от его парадной двери до переулка за ветхим бунгало, выходящим окнами на Северную Харвест-стрит.

Подошвы Пита стучали по асфальту, когда он подошел и остановился и заднего забора. Он немного остудил свой напор на какое-то время, затем быстро осмотрелся в подворотне. Здесь не было даже собаки, но это и не удивляло. Потому что этот дом принадлежал полицейскому, которого звали Джерри Рикс, а такому брутальному сукину сыну, как Рикс, не так и нужна была собака, чтобы все в городе боялись его дома.

Но Пит не был испуган. Он уверен, что Рикс не находится где-то поблизости от дома – только не во время Гона. Он также знает, что коп живет один. Так что дом погряз во тьме. Никаких огней ни внутри, ни снаружи. Пит перехватывает мачете и пересекает лужайку перед домом, сухая трава хрустит под его ногами. На обратной стороне лестницы прикреплен шланг, он поднимает его. Включает воду и быстро пьет. Вода на вкус как резина, но по крайней мере она прохладная.

Пит садится на ступеньки черного хода и переводит дыхание. Над потрескавшимся цементным двориком есть навес, но это не похоже на то место, которое кто-то выбрал бы для летнего пикника или чего-то подобного. С толстой балки в центре навеса свисает тяжелый мешок - такие используют боксеры. На секунду Пит вспоминает, как Рикс расправился с ним своей дубинкой. На секунду он представляет себе, как полицейский возится с этим мешком, молотит кулаками по туго набитому брезенту точно так же, как он ударил Пита дубинкой по почкам, ухмыляется, как обезьяна, и при этом обливается потом.

Этого достаточно, чтобы заставить Пита двигаться дальше. Он проверяет заднюю дверь, но даже Джерри Рикс не доверяет своей репутации настолько – дверь заперта. Так что Пит обходит дом, находит окно, которое находится достаточно низко, чтобы он смог до него дотянуться, не прибегая к поискам лестницы.

Это работа с двойным поддеванием – самый простой ее вид. Пит орудует мачете между нижней рамой и подоконником, вбивая сталь, как рычаг. На этот раз, удача на его стороне. Нижняя рама поднимается, что значит, что окно не было даже закрыто.

Пит протягивает руку внутрь и бросает на пол мачете. Он проскальзывает в зазор и закрывает окно за собой. Внутри дома темно, но свет он не включает. Заместо этого он ждет, пока его глаза не привыкнут к темноте, и это не занимает много времени.

Мачете там же, куда он его бросил, на полу. Пит хватает его. Если все пойдет так, как он спланировал, мачете ему больше не пригодится. Как выяснил Пит, двадцатилетнее мачете не сможет справиться с тем, что он планирует сегодня сделать. Вероятно оно и подходило для его отца, в свое время, но Пит уже прошел стадию того момента, когда сам себя обманывал насчет того, каким был в свое время его отец. И вообще, к чему привело мачете его старика, в принципе? Он уже двадцать лет, как застрял в этом городишке. Двадцать лет тянет свою лямку, и постоянно уползает на дно бутылки, стоит наступить суровым временам.

Пит ни в коем случае не окончит так же. Вот поэтому он здесь, пытаясь воспользоваться возможностью, которая никому другому даже в голову не приходила. В любую другую ночь, проникновение к главному засранцу городка подарило бы тебе билет в один конец - на кладбище. Но не сегодня. Если Пит уйдет отсюда не пойманным, и если все пройдет, как он спланировал на улицах, то, ну, всем будет плевать сколько законов он нарушил в этом вонючем нужнике, пока он не схватится за медное кольцо до того, как колокол на старой церковной колокольне пробьет полночь.

Это огромный кусок, который он пытается проглотить, но Пит не видит никакого иного пути, чтобы провести эту ночь. Либо он выйдет победителем, либо ногами вперед. Насколько он знает, обе эти концовки возможны в равных вероятностях. В жопу смирение. В жопу компромисс. Сегодня все это он оставил позади в доме его отца и...

Черт, у Пита нет столько времени на то, чтобы обмазывать себя громкими фразочками. В эту игру обычно играет его папаша. Вначале надо решить первостепенную проблему, по крайней мере ту, которую он считает таковой. Это значит, что нужно позаботиться о своем животе, а не своих мозгах, потому что его морили голодом последние пять дней, чтобы накопить в нем злость и запал убивать.

Он обходит стойку, которая отделяет кухню от столовой. Боже, как же там воняет. Мусорный бак забит в угол у задней двери. Пара пустых подносов из-под ТВ-ужина, которые выполняют двойную функцию в качестве пепельниц, торчат из-за бортиков, а в стороне - кучка оберток от гамбургеров, занятых жирной картошкой фри, которая выглядит как будто вот-вот зашевелится.

Зрелище, конечно, не вызывает аппетита, но Пит так голоден, что это не имеет особого значения. Он кладет мачете на стойку, открывает холодильник и быстро проводит инвентаризацию. Тут упаковка яиц, банка маринованных огурцов и парочка яблок, которые близки к тому, чтобы сгнить.

- Вот черт, - шепчет он, но продолжает поиск.

Парочка упаковок пивa, бутылки с горчицей, майонезом, кетчупом – ну и вишенкой на торте – бутылка с апельсиновым соком.

И все.

- Пиздец, какая удача, – шепчет он, потому что апельсиновый сок - это единственное, что он "ел" последние пять дней.

Все же, он хватает бутылку и скручивает крышку, делает глубокий глоток и проходит к шкафчикам над раковиной. Там должно быть что-то получше. Пит открывает дверцу, но все, что он находит это коробку овсянки, немного муки для оладий и...

За его спиной звонит дверной замок.

Пит замирает. Он стоит прямо там, посреди кухни Джерри Рикса, с бутылкой апельсинового сока в руках. Он выглядывает за стойку. У него прямой обзор через кухню, затем столовую, а потом через гостиную. Там широко распахнуты шторы и переднее окно лишь в паре метров от двери. Все что нужно сделать звонящему в дверь - это несколько шагов влево, и он наверняка заметит Пита, который стоит в лунном свете на кухне.

Так что Пит действует быстро, меняя апельсиновый сок на мачете, когда заходит в столовую. Коридор, который ведет в другую часть дома, пролегает перед ним. По крайней мере он скрылся с виду.

Звонок звонит снова. Под ногами скрепит половица. Пит замирает. На уровне головы во входной двери есть маленькое окошко из дымчатого стекла - сквозь такое стекло плохо видно, но Пит видит достаточно хорошо, чтобы заметить, что на него падает тень. По росту, он может предположить, что тень принадлежит мужчине... возможно другу Рикса... возможно другому полицейскому...

И Пит понимает, о чем этот парень думает, потому что, стоя по другую сторону чьей-то двери, не так уж много мыслей тебя посещают. Либо парень уйдет в ближайшие пару секунд, либо, вероятно, - ну, просто вероятно, - попробует ручку двери, чтобы проверить, заперта ли она или нет.

И вот, когда Пит уже уверен, что так и произойдет, тень исчезает с тусклого стекла. Затем слышаться шаги по цементным ступенькам, и слышно как они направляются прочь. В течение секунды Пит материализуется у окна в гостиной, как раз во время, чтобы заметить черную фигуру, которая удаляется к сиденью водителя черного "Kадиллака", припаркованного на обочине.

Мужчина забирается внутрь и заводит двигатель. Машина отчаливает. Пит торопиться обратно в коридор. Забудь о еде. Даже если у Джерри Pикса есть что-то, что можно съесть. Питу сейчас крошка в рот не лезет. Ему нужно найти то, зачем он сюда пришел и сваливать отсюда.

В первой комнате, в которую заходит Пит, вонь такая же, как и на кухне. Это спальня Рикса. Из пепельницы, рядом с кроватью, торчат сигаретные окурки. На полу валяется грязная одежда, рядом с нераспутанными бинтами, которые выглядят так, как будто их сняли с мумии – это боксерские бинты.

Никаких простыней или одеял, просто брошенный спальник и подушка без наволочки на матрасе. У одной стены - комод, в углу - тумбочка. В комоде куча хлама, а на прикроватной тумбочке лежит только большая стопка "Плейбоев". Это не то, что ищет Пит, поэтому он пробирается к шкафу. С одной стороны, в пакетах из химчистки висит несколько полицейских мундиров. С другой стороны, стоит совершенно новый пылесос, все еще в коробке, и вся его поверхность покрыта пылью.

Господи. Пит оборачивается от бардака в спальне Рикса. Там есть другая комната в конце коридора. Это должно быть то место, которое он ищет. Он направляется в ее направлении, и впервые обращает внимание на то, что стены коридора пусты... как и стены спальни... как и стены гостиной.

Каждая стена этого дома пуста. Здесь нет никаких фото.

Но у Пита нет времени об этом гадать. Он думает о комнате в конце коридора. Дверь закрыта... Заперта. Вот теперь его реально трясет. Потому что он думает о том парне в "Kадиллаке", прикидывая, что если вдруг он захочет вернуться. И он гадает, а что если парень должен был встретиться здесь с Риксом, может тот подумал, что Рикс немного задерживается, может быть законник сам вот-вот вернется.

Пит отступает назад и пинает дверь чуть ниже ручки. Лепнина разлетается в щепки, и дверь распахивается, ударяясь о стену с грохотом, который, Пит уверен, услышат в полицейском участке за милю отсюда.

Здесь тоже голые стены. Просто стол, который выглядит заброшенным... стул с разодранной обивкой, который выглядит также... очередная наполненная пепельница... и там, в углу, вещь, которую ищет Пит.

Запертый шкаф.

Ага. Этот шкаф выглядит как мебель, которая стоит каких-то денег из всего, что есть в доме Джерри Рикса. Бежевого цвета, отполированный до блеска, с двумя выгравированными медведями гризли на запертых дверях, которые стоят на задних лапах, выпучив зубы, а их когти прорезаются через зелень.

От изображений медведей в какой-то момент у Пита пробегает мороз. Он не до конца уверен почему. Потому что теперь он абсолютно уверен, что то, что ему нужно, заперто в этом шкафу, точно так же, как он был заперт в своей чертовой спальне в течение пяти дней и ночей.

То что ему нужно безмолвно.

Оно не произносит ни слова.

Но оно может говорить, это точно.

Оно может так говорить, что ничто живое не может игнорировать эту речь.

Пит стискивает зубы и принимается действовать как можно быстрее. Мелькает мачете, разрубая древесину. Щепки разлетаются в воздухе подобно иглам. Дверная панель сотрясается, и Пит отрывает ее. Спустя пару секунд, на пол летят петли и замок и он получает доступ в шкаф.

Спустя пару минут, Пит спешит обратно через кухню, обратно, через заднюю дверь, через выцветшую мертвую лужайку.

Мачете его отца вставлено в одну из пустых стен дома Джерри Рикса.

В руках Пит МакКормик крепко сжимает украденный полуавтоматический пистолет 45-го калибра.

Пит перепрыгивает через заднюю ограду. Его кеды хрустят по гравию, когда он бежит по аллее.Пистолет ощущается твердым в его руке, но движет им не 45-й калибр. Cейчас Пит все делает сам. По его мнению, сегодняшняя ночь - его единственный шанс начать все сначала, и он его не упустит.

Хотите уместить тигра в аквариуме, это примерное описание нашего парня. Наш приятель Пит полностью заряжен и готов к действию. Ты помнишь, каково это чувство. Конечно прошло уже много времени, но ты этого не можешь забыть, только не тогда, когда ты однажды участвовал в Гоне в ночь на Хэллоуин. Так что у тебя должно быть довольно крепкое понимание тех мотивов, которыми руководствуется Пит, пока мы за ним следуем по темной улице, пока он удаляется подальше от района Джерри Рикса. Парень конечно крепко заведен, но все равно, за нами ему не угнаться.

Только не сейчас, не там, куда мы направляемся. То есть прямо из города, как ведьма верхом на метле. Мы оставляем нашего приятеля Пита барахтаться в пыли, и проносимся по бедной части города, пересекая железнодорожные пути, летя так низко, что нарисованная линия на черном асфальте превращается в желтую полосу, которая обозначает весь город как трусливый. Мы минуем кинотеатр с двойным билетом на сеансы с Винсентом Прайсом. Проносимся рядом со старой кирпичной церковью на центральной площади города. Словно безумный полуночный вихрь, мы пробираемся сквозь толпу подростков, бродящих по Главной улице, и они смотрят прямо на нас, но видят только рябь теней и вихрь пыли, который она оставляет за собой.

Осень уходит, уходят и обертки от конфет, и вощенная бумага комиксов про Базуку Джо. Все это исчезает в ночи. И теперь, когда городок позади нас, мы следуем вниз по лакричной дороге. К тому моменту, когда пыль уляжется на главной улице, мы будем уже в милях оттуда.

Ряды мертвых кукурузных полей по обе стороны дороги расплываются, как груда костей. Там что-то впереди, нечто посреди дороги, и это нечто удаляется, даже не смотря на то, что мы гонимся за ним на всех парах.

Пара угольно-красных стоп-сигналов светится на ржавой заднице этой штуки.

Пара мертвенно-белых фар сверкает впереди, обшаривая асфальт взглядом Горгоны.

Ну да. Это развалюха Митча Креншоу несется там впереди, прогрызая дыру в ночи. Конечно, это не означает, что мы должны расслабляться. Педаль вдавлена настолько в пол, что она с ним срослась. В бликах лунного света, мы поравнялись с задним бампером "Крайслера". Еще секунда, и мы смотрим в окно со стороны водителя.

Окно опущено. Внутри кулаки Креншоу крепко сжимают баранку, а в голове у него кишат разъяренные пауки. Он делает последнюю затяжку сигареты и щелчком отправляет ее в ночь...

Окурок пролетает через окно, и при ударе салютует искрами настолько сильно, как будто ударяется обо что-то твердое во тьме, но Митч Креншоу не придает этому значения. Он знает, что за его окном нет ничего, кроме ночи и хуевой тучи засохших кукурузных стеблей, ну и тыквоголовый монстр, которого он готов разделать на куски для пирога на Хэллоуин.

Так что Митч делает то, что у него получается лучше всего – давит на газ и несется вперед. Он переключает фары на дальний свет, свет прорезает брюхо тьмы прямиком до неба, и эта гонка через прорез похожа на спешку парня, который вот-вот встретится со своей судьбой.

Что на самом деле и должно произойти.

И, в данном случае, Митч в курсе, что у судьбы мало шансов. Как прикидывает Митч, он - единственный парень в городе, который умнее обычного медведя. Тот факт, что он за рулем единственной машины на этой дороге, это доказывает. В этом году Митч все продумал и...

- Притормози, Митч, - говорит Бад Гаррис. - У тебя не будет шанса убить Зубастого Джека, если ты нас убьешь вначале.

- Ага, - теперь вмешался Чарли Гантер, выскочив с заднего сиденья, подобно чертову будильнику. - Полегче приятель. Если будешь так топить, у нас все шансы пропустить чертово поле, оставив позади вырезанную морду...

- Ничего мы не пропустим, - мгновенно отвечает Митч, не спуская ногу с педали.

Потому что уверен, что прав, и он не боится это сказать. Не сегодня ночью. Только не после того, как его держали взаперти пять дней без еды. Только не после того, как голод прожег дыру у него в животе, отсчитывая избыток времени.

Нет, сейчас в повестке Митча нет места для споров. Сегодня ночью Гон принадлежит ему. Это его игра. Это его второй выход на Зубастого Джека, и на этот раз он все сделает правильно. В любом случае, прошлый год Митча не в счет. Последний Хэллоуин наступил спустя два дня, когда ему стукнуло шестнадцать, и у него даже не было прав на вождение. Но в этом году все по-другому. В этом году ему семнадцать, у него есть "Kрайслер", выкидной нож и кое-какие дополнительные опасные принадлежности в багажнике, которые создадут П-Р-О-Б-Л-Е-М-У для любого, кто встанет на его пути. Но лучше всего то, что он хорошо все продумал.

- Эй, я не шучу, – говорит Чарли с заднего сидения. - Кажется мы проскочили поле. Лучше разворачиваться, или кто-то обойдет нас в погоне за Джеком...

- Ты меня с первого раза не расслышал? – выпаливает Митч. - Мы не проскочили чертово поле. И никто нас ни в чем не обойдет. Я имею в виду, ты вообще когда-нибудь слышал, чтобы кто-нибудь делал то, что мы сейчас делаем? Ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-нибудь пересекал Черту?

- Нет Митч... но...

- Никаких "но", дебил. Я все разузнал. Те, другие утырки, всегда относились к Гону, как к игре в прятки. Они тусуются в городке, выжидают, когда Зубастый Джек придет к месту и закричит: Тук-тук-тук, я в домике. Они не пересекают границ города. Мы приведем Гон прямо к нашему приятелю, Зубастому Джеку, и я его задницу разнесу до того, как он пересечет Черту.

- Но что, если это не сработает? Что если Джек каким-то образом прошел мимо нас?

- Знаешь, Чарли, тут есть два маленьких слова, за которые я тебя могу из тачки выпнуть. Одно из них - "что", а второе - "если".

Митч бросает взгляд в зеркало заднего вида, дырявя взглядом ссыкуна на заднем сиденье. Чарли сидит там со свернутым в трубочку комиксом о могучем Торе, и выглядит он так, будто ему только что врезали молотком по голове. И, как убежден Митч, так и должен выглядеть Чарли. Как это видит Митч, сегодня ночью лучше послать нахуй любые "что если"... и вообще любые догадки. На блюде Митча нет места ничему подобному. Он нацелен на единственное угощение, и это угощение - победа в Гоне. После этого для него все будет по-другому. Разумеется, городок получит то, что ему нужно – что ему требуется, чтобы пережить еще один год выращивания отличных урожаев на той же старой земле, то, что ему нужно, чтобы превратить эти урожаи в звонкую монету – все это будет сопровождаться огромным количеством благословений либо сверху, либо снизу, в зависимости от того, в кого лично ты веришь.

Митч видит это под следующим углом. Нахуй благословления, откуда бы они не поступали. У него нет малейшего понимания, как кто-то может осесть в таком никчемном маленьком местечке на всю жизнь, но оно ему и не пригодиться, после сегодняшней ночи. Только не после того, как он разнесет башку Джека на части и вытащит те шоколадные батончики из заросшей лианами груди. Так и происходит, весь городок может захоронить свою любимую страшилку в глубь шкафа и забыть о ней на очередной год, как все обычно и делают. До тех пор, пока календарь не перевернет несколько страниц, и снова не наступит сезон сбора початков. До тех пор, пока очередная тыква не начнет расти в мертвом поле. До тех пор, пока кто-то в одну из ночей не направится туда, не сколотит крест и не прибьет гвоздями пустые одеяния, чтобы свежие отростки не наполнили его.

Но к этому моменту Митч Креншоу будет уже очень далеко. Как только он пригвоздит морду старины Зубастого Джекa, многое для него измениться. Как только он обожрется конфетами, которые наполняют грудь монстра, никто уже не сможет встать на его пути.

О, да! Тащите сюда Зубастого Джекa, он выйдет из этой схватки победителем. И это дохрена что значит... как для него, так и для его семьи. К семье будут по-иному относиться в городке. Они получат новый дом, новую машину. Им не будут приходить счета в течении года – ни в продуктовом, ни по ипотеке, ниоткуда. Это должно сделать его старика практически счастливым. Но Митчу плевать на своего жесткого папашу, на ведьму мамашу, либо сопливую сестру.

Нет. Митч, по большей части, переживает только за себя, и о том, что принесет ему победа в Гоне. Достигни он победы - и его карманы забьются зеленью, как у Джима Шепарда в прошлом году. Даже лучше, он окажется вновь на этой дороге, только тогда, когда будет сваливать из этого городка со скоростью пули, и в последний раз в своей жизни. Такие парни, как Чарли и Бад не смогут с этим справиться. Они не хотели бы выиграть. Не хотели бы увидеть свой родной городишко в зеркале заднего вида. Не знали бы что делать, даже если бы могли что-то сделать. Черт, да они наверняка расплакались бы и в слезах побежали к своим мамочкам и папочкам, если бы кто-то вышвырнул их за Черту.

Поэтому те парни не вылеплены для победы в Гоне. Но только не Митч. Победа в Гоне - единственный способ вырваться из этой клетки, которую все называют "городом", и Митч настолько сильно этого жаждет, что буквально чувствует это. Голод прожигает его живот и горит в его мозгах. Он жаждет этих денег в карманах, жаждет всего того, что придет с ними. Жаждет увидеть городишко в зеркале заднего вида. Жаждет увидеть, что скрывает эта черная дорога, что находится за пределами этих мертвых полей и там, в мире.

Так что, такова была игра Митча. Ты же помнишь, каково это, так ведь? Все те желания, которые пронизывают тебя насквозь. Чувство, будто ты заперт в маленькой клетке, за решетками из кукурузы. Понимая, просто понимая, что ты застрянешь в этом городке навечно, если только не воспользуешься шансом.

Так что ты знаешь, что значит хотеть сорваться дальше по дороге, и увидеть, что лежит за ней... хотеть этого настолько сильно, что ты готов на все, чтобы это случилось. Разумеется. Ты помнишь игру Митча Креншоу, также, как и помнишь что эта ночь Гона была не единственной. Вглядись за горизонт, куда упирается черная дорога, и ты получишь неопровержимые этому доказательства. Там, конечно, может и не быть парня в черном костюме, который любезно расскажет тебе всю историю, как ты привык по пятничным шоу на ТВ. Но, как говорит тот маленький паренек, практически каждую чертову неделю: "впереди знак", даже если это не осязаемый кусок метала. Он выписан на тьме, и указывает на то, что сегодня вечером нам предстоит пройти несколько тяжелых миль по этой дороге в прайм-тайм "Сумеречной зоны".

Представьте, если хотите: С одной стороны игры - компания хулиганов-подростков на ржавом "Крайслере". На другой стороне - исполняет соло нечто, рожденное на кукурузном поле, реквием по неуклюжему потомству черной и окровавленной земли. Потому что у Зубастого Джека своя игра. В нее играют с вилами, выкидными ножами и страхом, и первая схватка этой игры, должна произойти на тихой, пустой двухполосной дороге, которая идет из города. Для этого существа, в пугающей маске, нет никакой разницы, сладость или гадость. Он приходит с карманами, полными конфет, и несет нож, который прорезает дыры во тьме, а его путь пролегает через эту одинокую проселочную дорогу к старой кирпичной церкви, которая ждет его в центре городской площади... здесь, в "Сумеречной зоне"

Ну да. Так это должно звучать, если тебе нужен тизер. Подожди около тридцати минут и выдадим тебе полную версию. И шоу начнется прямо с этого момента.

Зубастый Джек замечает фары "Kрайслера" где-то за милю, но продолжает двигаться. Он приближается к обочине дороги и пригибается в зарослях кукурузы, которые тут же окружают его подобно ладони скелета. Он ожидает там со своим тесаком, который овивают лианы, он ждет, пока огни от фар станут больше... обдумывая... планируя... и его мысли не так уж и отличаются от мыслей мальчишек за рулем "Kрайслера", потому что у Зубастого Джека своя игра и начал он ее с картами на руках, которые были розданы не в его пользу.

Ага. Если и есть какая-то вещь, в которой уверен Джек, то это именно в этом. Но другого пути прожить эту ночь у него просто нет. Он уже пересек стартовую линию и сейчас некуда двигаться, кроме как к финишу, хоть он и не может даже представить, как он до него доберется. По всей видимости, это невозможно. Как он доберется с этого места до города, а как он планирует пробежать через банду парней, которые готовы разрезать его как траву, а как он планирует достигнуть финишной линии у церкви на центральной городской площади до того, как колокол пробьет полночь... что ж, это должна быть самая долгая попытка и всех долгих попыток.

Так никогда не бывает.

Все в городе знают, что так этого сделать нельзя.

Но Зубастый Джек обязан сделать все таким образом.

Если хочет победить.

Так что Джек прикидывает, как он все разыграет. Не в долгую, но шаг за шагом. Он уже слышит звук двигателя "Kрайслера", также, как и прохладный октябрьский бриз, который следует за машиной, пока она на скорости несется через увядшую кукурузу в четверти мили от него.

Он засасывает воздух через свои стреловидные ноздри и приготавливается. Машина приближается быстро. Забудьте о милях... Мы тут имеем в виду уже ярды... И Зубастый Джек уже начал двигаться. Он освобождается от кулака стеблей, перехватывая покрепче тесак в руке... бежит через канаву и вверх по склону... обросшие корнями ноги скребутся об асфальт, как только он выходит на дорогу и пересекает разделительную линию.

Голова Зубастого Джекa отражает свет, по мере приближения "Kрайслера". Он старается разглядеть лицо водителя за лобовым стеклом, но стекло черно как ночь. Джек не может разглядеть никого за ним.

Его вырезанные глаза блестят во тьме.

Мертвенно бледные огни фар не блестят вовсе.

Митч резко выворачивает руль в сторону обочины, минуя здоровенную куклу, которая тащиться по дороге. Даже не смотря на то, что "Kрайслер" заносит в канаву, он проклинает свои инстинкты за то, что они заставили его свернуть с дороги, секундной позже он понимает, что у куклы была оранжевая голова, и если бы он разнес ту голову, то все вызовы этой ночи прекратились бы.

У него нет не единой идеи, что нужно делать. Этот изнуряющий голод, который разъедает его изнутри, замедлил его реакцию, но это не плохо. Так что, он нажимает на тормоза, потому что ненавидит нерешительность. Колеса замыкаются, машина продолжает вращаться, но ее не заносит слишком далеко. Когда доходит до полной остановки, задние колеса все еще на окраине дороги, лишь слегка в канаве. Фары по-прежнему направлены на асфальт, только теперь они направлены в сторону города.

Насколько понимает Митч, между передним бампером "Kрайслера" и главной улицей нет ни черта.

Фары не освещают ничего, кроме дороги.

В поле зрения нет никакого ходячего кошмара.

- Куда он делся? – спрашивает Чарли.

- Наверняка где-то в полях, - говорит Бад.

- А может мы его сбили, - говорит Чарли, - Может все закончилось. Может быть, все что нужно сделать, это найти куда его отбросило и затолкать его в сумку.

- Нет, - говорит Митч, - Нихрена мы не сбили. Ничего не закончилось.

Митч выходит из машины еще до того, как успевает это договорить. Он захлопывает дверцу со стороны водителя. Секундой позже, он открывает багажник. Бад и Чарли уже стоят рядом с ним, но он даже не смотрит в их сторону. Они знают, что от них требуется.

Митч протягивает Чарли большой фонарик.

Бад берет ржавые вилы.

Митч берет другие вилы.

Два луча от фар проходят через ночь как стеклянные трубки, но машина не двигается. Не сейчас. Со своего укрытия в мертвой кукурузе Зубастый Джек видит, как три парня направляются в его сторону. У одного вилы, он идет посреди дороги, в свете фар он выглядит так, как будто идет в горлышке бутылки. За его спиной тусклый свет пробивается на всю дорогу. В тусклом луче также двигаются еще два силуэта, они идут настолько близко, что выглядит так, как будто они сплавились в тень сиамского близнеца - в одной руке у которого вилы, в другой фонарик.

Зубастый Джек перехватывает тесак, он ждет, он прислушивается.

- Следы от шин "Kрайслера" начинаются отсюда, - говорит парень, который стоит на дороге, - Поищите, может здесь есть следы от ног, которые ведут в канаву.

Ботинки пробираются сквозь заросли сорняков. "Сиамский близнец" идет в сторону зарослей, направляясь к Зубастому Джеку.

- Пиздец, тут скользко.

Слышаться шлепанья по грязи, затем еще ругательства. Наконец под ногой гремит старая пивная банка, луч от фонарика тут же падает на землю, освещая путь, который проходит от дороги к зарослям выцветших стеблей кукурузы.

- Это не похоже ни на какие следы, какие я когда либо видел, - говорит один из близнецов, - Но я чертовски уверен, что что-то здесь определенно пробежало.

Парень, что на дороге - безмолвен. Сейчас он стоит во тьме. "Крайслер" от него на довольно большом расстоянии, как и свет от фар. От этого Джеку становится приятно, потому что для него это означает, что парни не доберутся до машины... особенно, когда за ними что-то гонится.

Парень на дороге встает на колено.

- Эй, - говорит он, - подсвети-ка сюда.

Луч от фонарика проходит во тьме и находит нечто, что ожидает его там.

Вырезанные зубы Зубастого Джека обнажаются в улыбке.

Мальчишки проглотили приманку.

Митч бросает вилы, хватает шоколадку и впивается в нее. Пара быстрых укусов и он заталкивает весь чертов батончик полностью себе в рот. Он отчаянно жует, истекая слюной как последний сукин сын, его челюсти сжимаются настолько неистово, как будто пытаются убить шоколадку, пока она не успела выбраться у него изо рта.

Он сглатывает, и липкая масса из сахара будит в его животе пчелиное жужжание. Этот сахар пробивает его желудок подобно молнии, которую швырнул сам могучий Тор. Боже мой! Пять дней без единой крошки во рту. Митч не понимает, как ему удалось столько продержаться, но сейчас он намерен наверстать упущенное.

И он не единственный. Вилы Бада погружены в рыхлую землю канавы. Он на коленях роется в грязи, он расчищает от грязи парочку батончиков, которые нашел. А Чарли, впереди от своих приятелей. Он наполняет карманы одновременно жуя конфеты. Одной рукой он освещает все фонариком, проводя лучом он освещает зазор в стеблях кукурузы, поднимая конфеты он идет вперед.

Митч хочет предупредить балбесов, но у него во рту шоколадка, так что он не может сказать ни слова. Хотя, он что-то должен сказать. В конце концов, у него есть план и ему нужен Чарли. Чарли, это тот парень с фонариком. Это его задача осветить Зубастого Джека, пока Митч и Бад пригвоздят его к земле вилами. Вот тогда они должны получить конфеты – когда Джек будет беспомощен, когда Митч примется его обрабатывать выкидным ножом и у него будет достаточно времени, чтобы сделать все правильно. Прорезать его оранжевый череп до тех пор, пока из него свет не хлынет. Резать его канаты зеленных внутренностей, пока все конфеты не вываляться на землю, и они наконец смогут приступить к пиру, не оглядываясь по сторонам.

Ага. Так это должно произойти, вначале убийство - затем пир. Но для Митча это не сюрприз, что он не может себя контролировать также, как и остальные. Он чертовски голоден, а конфеты чертовски вкусные. Конечно, он понимает, что должен собраться. Он глубоко глотает и говорит:

- Все, хорош, пацаны. Мы должны быть начеку.

- Ага, - отвечает Бад. – Ты прав Митч.

Чарли ничего не отвечает.

Чарли уже пропал в кукурузе.

Чарли слышит, как кричит Митч, но это его не останавливает. Он на десять футов в глубине поля. Тут заросшая тропа, проходит через мертвые стебли, и впереди по ней, он замечает, как блестят обертки от шоколадных батончиков. Черт, это конечно не совсем кровавый след, но в данном случае Чарли уверен, что разница небольшая.

Фонарик отрывками освещает тропу. Чарли идет по ней, поднимая эти батончики по пути. Он начинает жалеть, что не захватил с собой мешок. Также он начинает думать, что Митч ошибся по поводу того, что они не сбили Зубастого Джека "Kрайслером". Должны были задеть. Потому что старина Джек теряет конфеты, как разбитая пиньята, что вполне ожидаемо, когда тебя сносит производство детройтского автопрома на скорости восемьдесят миль в час.

Чем больше конфет находит Чарли, тем он сильнее в этом убеждается. В любую секунду он ожидает, что в луч фонарика попадет то, что осталось от Зубастого Джека, тусклый свет от фонарика начинает мигать в его хватке, огромное пятно от раздавленных шоколадных батончиков заляпало его футболку.

Но это не то, что видит Чарли впереди. Совсем не это. Вообще-то, не так важно, что он видит. Важно, что он чувствует носом. И это не запах шоколада, или карамели, или зефира наполняет воздух, а странная смесь корицы, пороха и расплавленного воска.

За спиной Чалри слышен шорох. Оборачиваясь, он уверен, что встретит Митча, или Бада, которые догнали его, но ты уже догадался, что крадется за ним в том кукурузном поле.

Да перестань, не то, чтобы ты удивлен, потому что ты намного умнее нашего приятеля Чарли, не так ли?

Давай, говори, - кто же там, черт его дери?

Пацан с фонариком одет в кожаную крутку и мотоциклетные сапоги, но Зубастый Джек может наверняка сказать, что он не такой уж и крутой. Маленький засранец почти визжит, когда Джек прижимает к его яренной вене хорошо заточенное лезвие тесака.

Но пацан сдерживается. Он хорошо понимает. Он едва хнычет. Бритвенная гримаса Зубастого Джека нагоняет на него ужас, тигровая полоса желтого света, разливающаяся по его злобной пасти. Мужчина с ножом, хотел надеть на него намордник, но сейчас на Джеке нет никакого намордника. Шоколадок, которые мужчина вложил в его голову, больше там нет. Зубастый Джек разбросал все их по тропе. Сейчас он снова может говорить, и слова, которые исходят из его рта, настолько простые и недвусмысленные, что даже такой идиот, как Чарли Браун, сможет их понять.

- Давай сюда фонарик, - говорит Зубастый Джек.

Его голос похож на наждачную бумагу, пропитанную кислотой из батареек. Чарли следует его просьбе немедленно. Там, на дороге, Митч выкрикивает его имя, но Чарли не решается ответить. Несмотря на это, тесак Зубастого Джека остается у его глотки. Чарли чувствует как пульсирует его кровь под лезвием, а нечто, что стоит перед ним, продолжает улыбаться, пока Митч зовет его громче, громче и громче.

- Ты его не слушай, - продолжает Зубастый Джек, – меня слушай.

Чарли кивает, но боится, что отрежет себе голову кивая. И его страх обоснован – лезвие надавливается все сильнее, выводя глубокую вмятину на плоти Чарли. И тесак, даже не самое страшное. Что касается Чарли, приз достается голосу монстра, которые воздействует на Чарли, подобно какой-то песчаной буре из фантастического фильма.

- Тебе лучше делать так, как я скажу.

- Ага, - говорит Чарли. - Я все сделаю.

Зубастый Джек отступает и убирает тесак.

Фонариком Чарли он освещает дорогу.

Указания, которые он дает, не такие уж и сложные.

- Беги, - говорит он.

- Может следует в машину вернуться, - говорит Бад, - Можем доехать до сюда и все фарами осветить. Так хоть увидим, что мы сами-то делаем, пока Чарли не притащит сюда свою задницу.

Митч трясет головой. Ни в коем случае. Он не вернется к машине, только не тогда, когда Чарли испарился, как херов человек-невидимка. Машина в паре сотен ярдов дальше по дороге, Бад рядом, а Чарли Бог знает где. Так вот, разделяться будет не очень умно.

Так что он выкрикивает имя Чарли. Громко. В пятый чертов раз.

И в пятый чертов раз, он не получает ответа.

- Вот гондон, - вздыхает Митч. - Надо было его в городе оставить...

И именно в этот момент он слышит громкий хруст веток впереди. Звук такой, словно на кукурузном поле обрушивается лавина ломающихся костей. Что-то несется через стену из кукурузных стеблей на другой стороне дренажной канавы. Оно пересекает темную борозду и оказывается на дороге еще до того, как Митч успевает закрыть рот, и мчится по асфальту как раз в тот момент, когда стебли кукурузы снова хрустят, и на поле появляется вторая фигура, похожая на неуместную тень с фонариком в руках...

Бегущее нечто приближается к Митчу. Первое, что вылетело из борозды. То, что без фонарика. Митч хватает вилы. Со стороны дороги луч фонарика преследователя скользит по темноте и бьет Митчу в глаза, а затем его заслоняет надвигающийся полуночный туман, направляющийся прямо на него, и он вскидывает вилы через плечо, как копье, и пускает их в полет...

- Митч, не надо!

...и выбегающее нечто натыкается на все четыре зубца, которые входят ему в грудь...

- Митч! Господи Боже!

...и это голос Бада доноситься из-за спины. Но Бад со своего места, не может увидеть, что черт возьми твориться. Митч в этом уверен, также как и уверен в том, что он задел то, во что целился, потому что эта штука сейчас прихрамывая переходит дорогу, едва живая. Так что он не может понять, почему Бад толкает его, со своими вилами наготове, которыми он также пытался кого-то задеть.

Он быстро оборачивается от штуки, которую проткнул, прямо к фигуре с фонариком.

- Чарли! – предупредительно кричит Митч. - Вали с дороги!

Держатель фонарика отходит в сторону, уворачиваясь от кинутых вил, и оружие Бада падает на асфальт.

Фигура с фонариком тут же выключает его.

Его треугольные глаза горят во тьме.

Губы растягиваются в пилозубой улыбке.

Ебать, - думает Митч. - Ох, ебать.

Он смотрит вниз, на то, что лежит между ним и Зубастым Джеком.

Там лежит Чарли, проткнутый всеми четырьмя зубцами вил глубоко в груди.

Какой-то момент, все тихо.

Светят звезды. Ветер что-то нашептывает.

Затем Зубастый Джек наклоняется и берет вилы Бада. Митч выхватывает свой выкидной нож, пальцем выкидывает лезвие и начинает идти назад, размахивая лезвием во тьме. Он понимает, паниковать нельзя. Может паниковать и не нужно. Нож-то у него есть, и у Бада тоже есть. Так что шансы два против одного и...

За его спиной, снова раздается треск веток. Митч оборачивается. Бада нигде не видно, но он может его слышать, он проделывает себе путь через кукурузное поле, он убегает...

Сукин сын! Кинул меня!

Но у Митча нет времени переживать по поводу Бада. Зубастый Джек наступает, Митчу же приходится отступать. Винить его тут не за что. Он бы никогда не поставил деньги на схватку один на один, ножа против вил. Только не тогда, когда у него по прежнему осталась связка ключей от машины в кармане. И не когда, их с Зубастым Джеком разделяет только двадцать футов асфальта.

Ага. Он успеет до того, как Джек доберется до него. Разумеется, успеет. Он двигается быстро, аккуратно, чтобы сохранить расстояние между ними, потому что у Джека есть вилы. Митч хочет иметь достаточно времени, чтобы убраться с дороги, если тварь швырнет эти вилы. Но сейчас Митч отступил достаточно далеко, чтобы свет от фар "Kрайслера" уже его освещал... а это означает, что он чертовский видная цель. И отступать спиной он также уже не может, потому что внезапно Зубастый Джек начинает сокращать разрыв.

Да хер с ним, - решает Митч. - Была не была. Надо определиться с направлением и сорваться подобно ракете в ту сторону.

И так он и поступает. Он поворачивается и срывается с места по направлению к свету. И поступает он грамотно. Он не оборачивается. Он не собирается воспользоваться этой возможностью, потому что не хочет видеть, как этот сраный монстр приближается к нему с гримасой кошмара, со скоростью Уилта Чемберлена[1], только в два раза быстрее... не хочет видеть зловещий свет, который валит у него из разрубленной головы, подобно сумасшедшей фаре товарняка, который валит у тебя за спиной... не хочет предпринимать ничего до тех пор, пока он не сделает необходимого, чтобы оказаться в безопасности за рулем "Kрайслера", вгоняя ключ в замок зажигания, вкручивая его, зажимая педаль газа до предела, оставляя на асфальте след от резины за пять долларов... снося эту кошмарную голову... разрывая это пугало как будто на старом комбайне... размельчая его под своими шинами, пока не останется пятно из тыквы и шоколада на двухполосной дороге.

Ага. Именно этого и добивается Митч Креншоу. Он уже на полпути к машине, держась за свою решимость, как бегун за эстафетную палочку. Он не собирается оглядываться через плечо, несмотря ни на что. Но, как оказалось, в этом нет необходимости, потому что у него есть еще несколько органов чувств, помимо того, что прикреплено к глазным яблокам, и они точно сообщают ему, что происходит у него за спиной.

Сначала за дело берутся уши Митча: он слышит, как ноги Зубастого Джека шаркают по дороге... а затем этот ровный ритм переходит в другой темп и меняется на более быстрый.

Пара быстрых отрывистых шагов...

Отрывистый звук физического усилия...

И затем тело Митча берет верх и выполняет сенсорную работу. Острый шип боли пронзает заднюю поверхность его правой лодыжки, оставляя зазубрины на кости и разрывая кожу, когда он выходит из лодыжки и проходит через ботинок и стопу внутри него. Удар наносится одним из четырех ржавых шипов, прикрепленных к вилам, и в довершение всего они протыкают подошву ботинка Митча и ударяют по асфальту с такой силой, что металлический стержень звенит под кожей, и он падает с криком боли.

Складной нож вылетает у него из рук. Дорога поднимается и обрушивается на него, как черное цунами. Крик Митча затихает, когда у него перехватывает дыхание, и он делает глубокий вдох, и тут же другой крик вырывается из его рта, потому что тяжелая рукоятка вил поворачивается, когда сила тяжести притягивает их к земле, и этот металлический шип одновременно впивается Митчу в лодыжку и ступню.

Деревянная рукоятка ударяет по дорожному полотну, отчего вилы снова сильно вибрируют. Митч почти теряет сознание. Он закусывает губу и переворачивается на бок. Жуткий беспорядок. Ржавый шип проделал в нем пару дырок, и просто для подливки один из соседей-шипов вцепился ему в лодыжку и ступню с внутренней стороны. Он знает, что должен выдернуть вилы и попытаться встать, но, похоже, у него получается двигаться не лучше, чем у черепахи, которую перевернули на спину.

И это еще не самое худшее. Джек стоит примерно в пятнадцати футах от него, прямо посреди дороги, и смотрит прямо на него. Фары-Горгоны "Крайслера" отчетливо высвечивают эту штуку... так же, как они высвечивают сверкающий мясницкий нож, который, как стилет, проходит сквозь переплетенные лозы, из которых состоит его левая рука, заполняя ее, когда длинные пальцы обхватывают рукоять.

И, видя это, ты точно понимаешь, что чувствует Митч. Его сердце упало в пятки от взгляда на живой миф. Это как пятиться от Санта Клауса, либо чертового Пасхального Kролика... Только с поправкой, что Санта был из тех парней, которые готовы задушить тебя твоим же носком, а Пасхальный Kролик был из тех кроликов, которые растопчут тебя насмерть и очистят твою треснувшую тюбетейку, как скорлупу у вареного яйца.

Ага. Ты помнишь, каково это, быть нос к носу с мифом. Поэтому все истории вокруг Зубастого Джека связаны со страхом. Ты слышал их у костра, когда ребенком ходил в поход в лес, их нашептывали все по ночам в твоей спальне, когда вы проводили ночевки с друзьями, и они пугали тебя, когда вы сидели на заднем дворе летними ночами настолько сильно, что ты думал, что заснуть не сможешь неделю. При таких раскладах очень сложно отделить репутацию от реальности, когда ты смотришь, что эта штука стоит у тебя прямо перед лицом. Он Зубастый Джек... жнец, что растет в поле, безжалостный фокусник с сердцем сделанным из лакомств, кошмарный мясник с пилозубым лицом... и он до тебя доберется! Так тебе всегда говорили... он до тебя доберется, ты знаешь, что ты попался!!!

Просто спроси у Митча Креншоу, если тебя мучают какие-то сомнения. Потому что сейчас его преследует Зубастый Джек, и в его глазах сияет неестественный свет, который выглядит так, как будто способен расплавить свинцовую обшивку двери бункера. Этот огонь... Он собран в Хиросиме... Нагасаки со 150-градусной стойкостью... и это настолько больше, чем то, что есть на самом деле, или то, чем Митч считает, что это такое, что он едва может на это смотреть.

Митч закрывает глаза всего на секунду. Он пытается двигаться, но не может. Он слышит как скребут об асфальт ноги Джека, и сейчас для него это единственный звук во всем мире. Нет ничего иного в этой ночи. Бад пропал. Чарли мертв и валяется на обочине дороги; он больше не издаст ни звука.

Понимание этих последних двух вещей, заставляет Митча двигаться. Он хватается за рукоятку вил и дергает. Шип выходит из ступни и вызывает острую боль. Если он сможет воспользоваться вилами, чтобы встать, это будет началом. "Крайслер" прямо за ним. Если ему удастся встать на ноги, он cможет прислониться к капоту, может быть как-то сохранит равновесие, может быть, даже сумеет защититься...

Зубастый Джек выдирает вилы из рук Митча. Рукояткой тесака он бьет Митчу по челюсти. Затем снова, Креншоу жестко падает спиной на передний бампер "Kрайслера", пока его задница приземляется на асфальт. Джек присаживается на корточки перед ним, его глаза по прежнему светятся неестественным пламенем с которым Митч не в силах совладать, и лезвие мясницкого ножа поднимается и заполняет пространство между их лицами, а вырезанный рот Зубастого Джека выплевывает одно-единственное слово:

- Ключи.

Митчу требуется секунда, чтобы осознать это слово, затем он начинает рыться в карманах в поисках ключей и протягивает их. Пальцы Зубастого Джека обхватывают их, он встает и обходит "Крайслер", и водительская дверца со скрипом открывается.

- Тебе лучше отодвинуться, - говорит Зубастый Джек. - Tы на моем пути.

Дверца захлопывается. Заводится двигатель. От удара переднего бампера у Митча трещит позвоночник. Господи Иисусе! - но затем Митч отодвигается, подальше от бампера подальше с дороги этих брутальных шин.

Он ползет по асфальту, пока Зубастый Джек вдавливает педаль газа. Вонь от горелой резины наполняет воздух. Митч скатывается с насыпи в грязную канаву на обочине. Облако выхлопных газов следует за ним, опускаясь низко к земле. Митч лежит там во тьме. Он не смотрит вверх. "Крайслер" светиться в ночи. Поднимается ветер, проносясь через кукурузу, как будто в погоне за большой черной машиной, проделывая свой путь через дренажную канаву. Обертки от гамбургеров шуршат под его дыханием, но это длится недолго.

А затем наступает тишина.

На небе сияют звезды. Ветер не издает ни шороха.

Ненадолго. Просто на какой-то момент.

А затем, дальше по канаве начинает квакать лягушка. Это первая лягушка, которую Митч услышал за весь вечер. Он даже забыл, что здесь есть лягушки. А потом к ней присоединяется еще однa... и еще... и еще... и вскоре Митч понимает, что походу, он не один в темноте. В этой старой, грязной канаве полно лягушек. Они все это время были здесь, прячась в тени, как молчаливые зрители - десятки, может быть, даже сотня, – а Митч и понятия не имел, что они здесь, потому что у них хватало мозгов не шуметь... хватало мозгов держать свои маленькие рты на замке, когда по дороге шла двуногая легенда.

Митч погружает лицо в руки, слушая этих лягушек, которые сейчас перекрывают тишину. Ну да... Разумеется, сейчас они заговорили, - думает он, а затем начинает смеяться, потому что, на самом деле, это забавно.

Они не тратили время на то, чтобы открывать свои рты, потому что их мелкие зеленые жопы были в безопасности.

Не тогда, когда у них были темы для разговоров.

Не тогда, когда они рассказывали свою историю...

Разумеется, историю, которую рассказывали друзья-амфибии Митча Креншоу, Зубастый Джек не услышит. Он уже промчался вниз по темной дороге пару миль, и он чертовски сосредоточен, потому что вождение для него не самое просто занятие. Его лиановые пальцы слишком сильно овили руль, а его коренастые ступни не очень удобно расположены на педалях, что газа, что тормоза. Но он справляется и через пару минут он пересекает линию города.

Дети повсюду бегают стаями, вооруженные кто луками и стрелами, кто топорами, кто косами, заточенными для работы на одну ночь. Все они ждут его великого пришествия, ждут в самых очевидных местах, прячась на окраинах города в ожидании первого появления нечто, что не двигается как человек. Так что он зажимает гудок "Крайслера", проносится через первую кучку подростков и выезжает на главную улицу, и они убегают с его пути с двойной скоростью, потому что они не так уж и много могут сделать против двух тон рычащей на них стали, похожей на огромного кота, которого серьезно взбесили.

Конечно, они убегают, но напугать их не просто. Зубастый Джек уже проделал примерно пятьдесят футов по главной улице, когда камень ударяется в багажник "Kрайслера".

- Пошел нахуй, Креншоу! – кричат некоторые из пацанов, - Вытаскивай свою жалкую жопу из машины, давай на улицу!

И вырезанная гримаса Джека становится все шире, когда он слышит эти слова, потому что они значат, что все проходит даже лучше, чем он предполагал. Он бы никак не смог преодолеть линию города лучше, если бы проделал это на своих двоих. Но никто не узнает его в машине Креншоу, а это значит, что у него много шансов довести свою игру до конца.

Насколько велики шансы, он, конечно, не уверен. Чтобы победить в игре, все-таки придется сделать намного больше, чем просто границу города пересечь. Ну и, конечно, его точка назначения появилась в поле зрения – там, впереди, старая кирпичная церковь. Это то самое место, которое для Зубастого Джека означает "Тук-тук-тук, я в домике", и, если он доберется до него до полуночи игра закончиться по-другому, не так, как она заканчивалась до этого. Но добраться туда будет не просто, потому что это определенно не тот случай, когда самое короткое расстояние между двумя точками, это прямая линия.

В свете полуденного солнца, кирпичная церковь окрашена в цвета увядших роз, но в свете луны, церковь выглядит также отвратительно, как старые шрамы. Уже несколько парней собралось на газоне под низкими окантованными аркой витражами, и, по крайней мере пятеро парней сидят на ступеньках на входе в церковь. У них другие шансы, в отличие от кучек парней, что носятся по улицам. Он рассчитывают, что Зубастый Джек доберется до церкви невредимым. В конце концов - церковь, это единственное очевидное место, куда направляется Джек.

И при таких раскладах, очевидным остается одно – пока что Зубастый Джек не будет предпринимать попыток добраться туда. Прямо сейчас, это было бы самоубийством, и он это понимает... также как он понимает, что ему нужно найти безопасное место, чтобы продумать план. Так что он заворачивает налево и едет дальше по улице, мигая фарами, чтобы сложнее было разглядеть, что за рулем машины сидит тыквоголовый водитель.

- Твою мать! Это развалюха Митча Креншоу! Прочь с дороги!

Дюжина пацанов разбегается по мере приближения "Крайслера". Парни в первой группе носят хэллоуинские маски. Тем, что во второй, маски не нужны – они и так бледные, их размытые лица и без того страшные, пять дней голода взаперти в замкнутых помещениях вполне достаточно для гримасы безумия, которая вызывает дрожь по спине у Зубастого Джека.

Обе группы исчезают во тьме, пока "Kрайслер" проноситься мимо. Не удивительно, что этот пацан, Креншоу, имеет такую репутацию. Как и его тачка. Зубастого Джека это полностью устраивает. Развалюха Креншоу, это стальной аналог его личной маски монстра, его радует, что она наводит страх на каждого, кто встречается на пути.

Он делает еще пару поворотов, пробиваясь на восток, на пути к улицам на окраине города. Затем он заворачивает влево на Элм-стрит, и направляется на север, проезжая супермаркет. На пороге стоит мясник, вооруженный дробовиком. И такая ситуация по всему городку, в любом месте, где есть еда. В закусочной, на парковке грузовиков, в магазине алкоголя, дальше по шоссе – в каждом месте стоит по стражнику. Сильные мира сего хотят, чтобы пятидневный голод расцарапывал каждого молодого человека, кто участвует в Гоне. Единственный способ для кого-либо сегодня поесть, это рассыпать конфеты, которые заперты в Зубастом Джеке.

"Крайслер" минует супермаркет. Остается последний уличный фонарь на углу улицы. Затем еще один поворот, и Зубастый Джек попадает в жилые кварталы, где улицы темнее, а ветви дубов нависают над дорогой, отрезая лунный свет и свет звезд.

На крыльцах этих домов не горит свет. Во всяком случае, лампочки не работают. Несмотря на это, по дворам разливается свет – на крыльцах расположенные разрезные тыквы, их грубо вырезанные глаза уставились на улицы, наблюдая за ночным действом – чья-то нелепая ирония.

Многие из этих тыкв разбиты. Да ладно тебе, ты же помнишь. Это традиция – проезжаешь дом, разносишь тыкву. Разгони себя перед главным делом. Так что не сложно понять, почему половина из этих домов погрузились во тьму – тыквы разбиты, свечи потухли

Проезжая по району, Джек размышляет о людях, что живут в этих домах – о тех, что выгнали своих детей на улицы. Он думает и о самих домах, и о маленьких комнатках, в которых, по большому счету, ничего никогда не происходит, а если что-то и происходит, то об этом никому не рассказывают. Но если брать в основе, важны не дома. Важны люди, что внутри них. Так что, его мысли возвращаются к тем людям, которые сидят, запертые в своих маленьких комнатах, к тем вещам, о которых они говорят, и к тем вещам, которые они скрывают, и он гадает, можно ли по-прежнему почувствовать этих людей, когда их голоса переходят на шепот, а сами они растворяются во тьме.

Когда эти комнаты пусты.

Когда эти люди ушли.

Он проезжает один квартал, затем следующий. Крик прорезает ночь, когда он делает очередной поворот. Прямо впереди, на чьей-то лужайке перед домом появляется силуэт, а затем фигура на земле. От распростертой фигуры раздается еще один крик - должно быть, это девушка, - а затем один из этих силуэтов отступает назад и пинает ее, и смех заглушает звук ее боли.

Зубастый Джек почти нажал на тормоза. Почти. Потому что девочки не принимают участия в Гоне... и, если одна из них на улице сегодня ночью, одному Богу известно, что с ней может произойти.

Но Джек подавляет порыв. Времени на то, чтобы быть чьим-то героем у него нет. Сегодня ночью, это не его роль.

Так что он забывает про тормоза.

Вместо этого он зажимает педаль газа.

Пит бежит дальше по улице, следуя на шум от криков девочки, когда перед ним проносится "Kрайслер", его перед блестит в темном океане ночи, как нос "Наутилуса" капитана Немо из фильма Диснея.

На этот раз Пит дает машине мало времени для раздумий. Он просто отпрыгивает на обочину и убирается с ее пути, на этом все. Все его внимание сконцентрировано на другом – на этом крике, на дворе, с которого он доносится, на двух парнях, что нависают над одинокой девочкой, которая лежит на спине на аккуратно выстриженном газоне.

Там не так много света. Три вырезанных тыквы, что расположены на крыльце дома, разливают свой дикий желтый свет на траву. Не то, чтобы это был прямо свет софитов, но он освещает достаточно, чтобы Пит смог узнать Марти Вестона и Райли Блейка. Они члены футбольной команды, линейники с пивными животами, у них у обоих тормозные дубинки, потому что их отцы железнодорожники. На двоих они весят примерно триста пятьдесят фунтов[2], против девчонки, что валяется под их ногами.

- Что не так, сладенькая? – спрашивает Райли. – На этот раз не будешь огрызаться?

Рыжая едва способна стонать.

- Похоже это тощее ничтожество усвоила урок, Марти. Может она наконец готова заткнуться и вернуться в дом, где ей и место.

- Сучка не может больше кричать, - cоглашаясь кивает Вестон. - Надо отдать ей должное. Она завывала, как сиамская кошка, которую в духовку кинули.

- Ну да. Хотя это гораздо лучше, чем ее болтовню слушать. По крайней мере я понял, что она в виду имела, когда кричала.

- Да нихрена ты не понял, идиот, - голос девочки дрожит, но в нем присутствует сталь. - Если бы у тебя были мозги, тебя бы сегодня ночью на улице не было. Ты бы был в безопасности в маленьком Хиксвильском домике, пиструн свой надрачивая.

- Господи... Вы только послушайте.

- Понимаешь о чем? Каждый раз повторяется, стоит ей только заговорить. Вот поэтому я лучше послушаю как она кричит.

Райли занес ногу в ботинке. Пит наблюдает за происходящим как в замедленной съемке. А потом ему надоедает наблюдать. Не говоря ни слова, он пересекает газон, быстро приближаясь к Райли и бьет рукоятью пистолета по башке парня постарше, как раз в тот момент, когда нога Райли вонзается девочке в ребра.

Райли роняет тормозную дубинку, и Пит бьет его снова, а футболист чуть не падает на задницу, споткнувшись о девушку. Но все эти тренировки с шинами на тренировочном поле хоть на что-то да повлияли, и Райли в последнюю секунду удается сохранить равновесие. Он оборачивается, теперь уже лицом к Питу, и трясет своей большой головой, как будто это тостер с четырьмя ломтиками, который какой-то идиот проткнул вилкой.

- МакКормик? – говорит Райли, узнавая даже во тьме, того кто его ударил. – Пит МакКормик? Ну, ты выбрал отличное время, чтобы яйца отрастить, говнюк мелкий. Я тебя сейчас конкретно взгрею.

- Ага, - Пит перехватывает пистолет и направляет дуло на Райли. - Нe думаю, что у тебя получится.

- Эй! – Райли отходит на шаг. – У этого пидора ствол!

- Ага, - говорит Вестон. - Вижу.

Вестон стоит в стороне, и его тормозная дубинка уже пришла в движение, когда слова слетели с его губ. Она со свистом летит в голову Пита, и Вестон следует за ней, наваливаясь в удар всем своим весом. Пит уворачивается от удара, Вестон меняет стойку, и замахиваясь для следующего удара пока его приятель-идиот явно филонит, как будто он наблюдает за всем по телевизору, тут Пит уворачивается и направляет ствол на Вестона, как раз в тот момент, когда "обходчик" делает свой второй замах...

...тормозная дубинка жестко прикладывает Вестона, разбивая ему коленную чашечку, как фарфоровую тарелку. Разумеется, это не та дубинка, которую держит Вестон. Это та, которую уронил Райли. Теперь она в руках у рыжей, и Вестон вскрикивает, когда она ударяет его снова, затем он бросает свою дубинку и так жестко и быстро опадает на землю, что тут напрашивается крик: БЕРЕГИСЬ, ПАДАЮЩЕЕ ДЕРЕВО!

Девушка сейчас на ногах, рядом с Питом, дубинка по прежнему в ее руках.

- Спасибо, - говорит он.

- Сам себя благодари. Я должна тебе.

А Райли Блейк по-прежнему стоит с разинутым ртом, все его двести тридцать фунтов. У тощей телки сейчас его дубинка. Его приятель на земле, завывает, обхватив разбитую коленку. Самое худшее, что недорослый неудачник, который никогда не давал ему списывать ответы по алгебре, сейчас стоит с направленным на него ебучим .45 калибром, стволом, который он уже использовал, чтобы пробуравить в черепе Райли пару вмятин, и у Райли есть четкое понимание, что этот маленький ублюдок нарисовал у себя в голове цель на футболке Райли.

- Не верю в эту хуйню, – говорит Райли, дважды ошарашенный. - В Гоне не должны принимать участие девчонки. И я не слышал, чтобы кто-нибудь выходил на улицы с пушкой...

- Ты так говоришь, как будто есть какие-то правила, - перебивает его Пит. - Правил нет, Райли. Сегодня ночью останутся только победители и проигравшие, и ты уже можешь прикинуть, кем являешься ты.

- Но так неправильно. Она - девчонка. А это - пистолет.

- А это дубинка.

Девушка подходит вперед и наносит удар по голове Райли Блейка, и он впадает в ступор, подобно свинье, которой ударили по голове кувалдой.

- Что думаешь, говнюк? – cпрашивает девушка, нависая над ним. - Так правильнее?

Райли смотрит на нее, но он все понимает без слов. Синяки девушки вырисовываются на белом свете луны. Она просто ждет оправдания, чтобы снова ему врезать. Как прикидывает Пит, ей не так много-то и надо. Но Пит не хочет, чтобы это произошло, хотя сам толком и не знает, почему. Он хватает девочку за плечо и тянет ее назад. Он готов ей сказать, чтобы та остыла. Но она оборачивается, и их взгляды пересекаются, и он не может проронить ни слова.

То что в ее глазах слезы, совсем не удивительно, но не смотря на такой незащищенный момент, он смотрит прямо сквозь них. За этими слезами что-то есть – нечто, что закопано глубоко за пределами этих полуночных зрачков, нечто глубокой и сильное – Пит отводит взгляд, потому что это сродни тому, как подглядеть за чьим-то оголенным сердцем, и его нутро подсказывает ему, что это нечто, что ему нельзя видеть, до тех пор, пока она сама этого не захочет.

- Валим отсюда, - говорит он.

Девочка не произносит и слова.

Но когда Пит уходит, она следует за ним.

Разумеется Пит узнал девочку. В этом городке все друг друга знают.

Ее зовут Келли Хейнс, она учится с Питом в классе биологии. Пит не сильно знает ее, не то, чтобы они часто о чем-либо общались. Как и Пит, она, по большей части, держалась сама по себе. Как он понимает, она единственная новенькая девчонка в его жизни, которая переехала в этот город.

Отец Келли был единственным парнем в городе, которому удалось пересечь Черту. Его призвали во время второй мировой, и, в отличии от остальных военнообязанных отсюда, он единственный, кто не вернулся после того, как война закончилась. Напротив, он нашел невесту на войне и поселился очень далеко отсюда. Вероятно, он даже ни разу и не обмолвился с ней словечком о месте, в котором он родился. Вероятно, и с дочерью тоже.

Родители Келли погибли в автокатастрофе прошлым летом. Службы опеки в ее родном городе подняли военные записи ее отца и обнаружили ее единственных живых родственников прямо здесь. И вот так вот, в мгновении ока, она начала проживать вместе с дядей и тетей, которых ни разу не видела, в месте, в котором нет ни черта, только если ты не фанатеешь по кукурузе и тишине.

Такова была история Келли.

По крайней мере, такой ее слышал Пит.

В общем, Пит и Келли оставили пару разгневанных игроков в американский футбол позади. Они направились в центр города, где находилась большая часть ребятни, которая носилась по улицам. Это означало, что они должны были быть осторожны. Разозлить Райли Блейка и Марти Вестона уже было довольно рискованно – Пит не хотел повторения стычки с еще большей кучкой дегенератов. Даже будучи вооруженным револьвером, он хотел держаться подальше от неприятности, а он понимал, что наткнется на них, причем с заглавной буквы, если кто-то поймает его на пару с девчонкой в ночь Гона.

Так что Пит и Келли держались в тени, каждый раз, когда на горизонте появлялась какая-нибудь шайка. Они пригнувшись шли темными тропами, или прятались за воротами не закрытых дворов. Обходя опасный места, они держались ближе в земле. Они миновали городской рынок, на Дубовой улице. На крыльце по-прежнему сидел мясник с обрезом, и Питу пришлось ускориться, при виде всей той еды, которая хранилась на прилавках, охраняемая стеклом. Только от ее вида Питу как будто перетянуло все внутренности.

Но он понимал, им лучше двигаться дальше, почему-то он знал, что сейчас его проблемы - ничто, в сравнении с той ситуацией, в которой оказалась Келли. А она не жаловалась. Она слегка прихрамывала, но не было ощущения, что ее нога так уж сильно и болит. По ее дыханию Пит решил, что проблема в чем-то другом, вероятно в ее ребрах. Это не очень удивляло – она так-то выдержала довольно серьезный удар.

- Тебе нужно перевести дыхание? – спросил Пит. – Можем найти место и передохнуть.

- Я в порядке. Справлюсь.

- Не уверен.

Келли остановилась и взглянула на него. Прямо в глаза, как будто она пыталась рассмотреть его череп, так же и он совсем не давно смотрел на нее.

У нее зеленые глаза. Раньше он этого не замечал.

- Пит МакКормик, верно?

- Ага. Верно. Ты не могла меня не заметить, я с тобой на уроки биологии хожу.

- Ну, ты явно себя недооцениваешь, Пит, – oна улыбнулась, и улыбка была продолжительной. – Может быть я действительно не могла тебя не заметить... а возможно, мое внимание стало еще крепче сегодня ночью.

Питу было приятно, что она улыбнулась. Также его порадовало, что она сказала то, что сказала.

- И возможно, ты прав, по поводу того, чтобы перевести дух, - продолжила она. - У меня ребра ноют. Если мы найдем место...

А затем раздался удар, как будто кто-то ударил молотком прямо по ночи. За их спинами посыпалось окно. Пит мгновенно обернулся, как только выстрелы обреза раскатом прокатились по улицам, как раз вовремя, чтобы увидеть, как пацан, который камнем разнес витрину продуктового, вылетел из своих кроссовок и рухнул прямо на парковку.

Дыхание Келли застряло в глотке. Пит рванул за револьвером. Мясник, Мистер Джаррет, затолкал еще один патрон в дробовик. Сигнализация рынка начала визжать, как будто в школе зазвенел звонок к окончанию учебного дня. На Джаррета сорвался другой пацан, и гром из его обреза почти поломал пацана пополам, но за теми двумя пацанами, что сейчас были мертвы, ждало еще трое. Двое из них швырнули кирпичи в мясника. От одного Джаррет увернулся, но второй попал в него. Это сильно его приложило, и он рухнул в витрину; разбитое стекло порезало его во многих местах, но он не терял времени даром и уже поднимался, пока пацаны двигались на него. Он упер ствол прямо под окровавленную голову, и в его направлении бросили еще несколько кирпичей, а дробовик изрыгнул огонь.

- Нам лучше двигаться, - проговорил Пит.

Келли же даже не дождалась, когда он закончит фразу. Вдвоем они рванули верх по Дубовой улице. Сейчас Келли не хромала, хотя если прислушаться к ее дыханию, ты поймешь, что она должна была бы. За их спинами визжала сигнализация, а те пацаны кричали, как стая диких псов. Джаррет тоже кричал, и это был самый ужасный звук, который Пит слышал в своей жизни. Такой звук должен быть закован в смирительную рубашку.

Затем еще один звук. Это была полицейская сирена. В квартале впереди, за угол заезжал черно-белый "Додж". Пит замер. Он стоял посреди улицы с украденным револьвером в руках, за его спиной была самая большая проблема, которую он мог представить, а на него двигалась машина, вероятно с владельцем револьвера за рулем.

Фары ослепили Пита.

- Сюда! – кричит Келли, хватая его за руку.

Пит повинуется. Но от этих ослепляющих фар ему не скрыться. Они преследуют его, когда он пересекает улицу, а за ними и машина.

Покрышки визжат в ночи. Вонь паленой резины наполняет воздух. Дверь машины отворяется. Голос Джерри Рикса сковывает колени Пита.

- Замер, говна кусок!

Ну, это последнее, что Пит будет делать. Он бежит вдоль рельс, следуя за Келли по поднимающейся полосе дороги. За его спиной раздаются звуки выстрела, у его ног, всего в дюйме, образуются дырки от пуль. Он хватает Келли и ныряет за дальнюю рельсу. Еще один выстрел проносится рядом с ними, когда они исчезают во тьме. Они жестко падают на землю, прямо в гравий, который окантовывает дальнюю сторону путей, но Пит быстро встает задрав наготове револьвер.

Он пригибается, держится в тени, наблюдая за светом, который проливается на пути, выжидает...

Шаги Рикса шуршат по гравию на другой стороне путей. За его спиной горят фары машины, тень законника растекается по дорожному полотну, подкрадываясь к спине Пита. Tяжело дыша, Пит чертыхается. Сейчас уже поздно что-то предпринимать. Келли по прежнему на земле, а без нее он никуда не пойдет... Так что, по всей видимости, ему придется держать оборону и...

Вдалеке, раздаются выстрелы дробовика Джаррета. Только Богу известно, кто сейчас владеет этой чертовой штуковиной, потому что мясник кричал, как будто с него кожу живьем сдирают, а смех пацанов только подтверждает, что работа сделана.

В двадцати футах... Может в тридцати... Джерри Рикс проклинает приверженность к своей форме полицейского.

- Тебе повезло МакКормик! – кричит он. - Все верно! Я видел тебя засранец... И девку твою мелкую тоже видел! Сейчас мне надо другую рыбку пожарить, но я с вами с обоими разберусь до того, как ночь окончится!

Шаги полицейского ускоряются в ровном ритме, пока он бежит обратно к патрульной машине.

Хлопает дверца. Здоровенный "Додж" отчаливает.

Пит заправляет револьвер за пояс и помогает Келли встать на ноги.

- Порядок? – спрашивает он.

- Не важно, - говорит она. - Погнали отсюда.

Они двигаются по путям где-то четверть мили.

Пит ничего не может с собой поделать, постоянно оглядывается за плечо, но сейчас за ними никого нет.

Вскоре, где-то вдалеке раздается пол дюжины хлопков от выстрелов пистолета. Мгновенно Пит представляет, что те три пацана падают лицом вниз на парковке перед рынком, а Джерри Рикс стоит над ними с пистолетом из ствола которого валит дым.

- Ну, для тех пацанов все кончено, - говорит Келли, как будто мысли его прочла.

Она двигается в сторону от путей, срезая между мастерской и складом железной дороги. Пит следует за ней, на аллею, которая проходит с востока на запад. Не произнеся ни слова, они снова выходят на Дубовую улицу. Здесь на площади в основном двухэтажные здания, кирпичи и камни. Тяжелые карнизы срезают лунный свет, но над дверьми заднего хода висят несколько лампочек. Ни у одной из дверей нет окон, и почти на каждой из них написано: Bход для поставки.

Аллея двигается параллельно главной улице, так что Пит понимает, что он смотрит на заднюю дверь самого крупного делового здания в городе. Он проводит взглядом по каждой двери, которую они минуют, в поисках слабого места, но каждая следующая дверь выглядит также крепко, как и предыдущая. Не то чтобы он променял бы 45-й калибр на миллион баксов, если бы Джерри Рикс охотился за ним, но прямо сейчас он мечтает о монтировке, о чем-то, что помогло бы ему поддеть одну из этих дверей.

Оказывается, у Келли есть нечто получше.

Она останавливается у двери с надписью: ТОЛЬКО ДЛЯ ВЫХОДА ИЗ КИНОТЕАТРА.

Она достает ключ из кармана, который подходит к замку.

Во всей этой суматохе Пит забыл, что дядя Келли владеет кинотеатром. Там он впервые ее увидел – она работала за прилавком во время летних каникул. Он даже покупал у нее попкорн пару раз, стесняясь сказать ей что-либо.

Пит почти уверен, что сегодня вечером так не получится. Они сидят на паре плюшевых сидений. Передний ряд, балкон. В зале горит свет, но очень тусклый. Келли уже наполнила пластиковый пакет льдом из бара с закусками, и сейчас она прижимает его к ребрам. Пита она тоже неплохо накормила. Принесла ему пару шоколадных батончиков, которые он слопал подобно голодному волку. Сейчас он занят большой "Kолой" и ведром со вчерашним попкорном. Этот пятидневный голод довел его до края, но сейчас Пит должен признать, что он не думает о своем желудке.

На самом деле, сейчас его беспокоит только одна вещь.

- Этот сукин сын пытался нас убить, - говорит Пит.

- А что тебя удивляет? – улыбается Келли. – В конце концов, сегодня ночью ты проник в его дом и спер один из его стволов.

- Он мог не знать этого.

- Ну, у таких парней, как Рикс, всего одна шестеренка. Может для него и не важно, что ты сделал.

- Мне можешь этого не объяснять, - говорит Пит, вспомнив о той взбучке, которую устроил ему Рикс с помощью дубинки. - Я знаю все, про Джерри Рикса.

- Неа. Ты можешь так думать, но, на самом деле, ничего ты не знаешь.

Пит нахмуривается. Пока она отвешивает этот комментарий, он остается в неведении, он вспоминает, что те два футболиста сказали о девушке, и пока это особого смысла не имеет. Пока Пит не хочет ставить себя в один ряд с Райли Блейком и Марти Вестоном, он должен задаться вопросом, не заставили ли события сегодняшнего вечера его мозг работать немного активнее, чем обычно.

- Может я слегка туповат, - продолжает он. - Ну, если ты пытаешься мне на что-то намекнуть, то лучше тебе это прямо сказать.

- Хорошо, зайдем с другого конца. Что ты обо мне знаешь, Пит?

- Ну, я слышал, что твои родители погибли в автокатастрофе.

- Неа. Это ложь.

- Чего?

- Мои родители погибли, верно, но не автокатастрофе. Как-то ночью, трое мужчин появились у нашего дома. Одним из них был твой приятель, Джерри Рикс. Остальные двое - Ральф Джаррет и какой-то парень, по имени Кирби... Думаю, он работает на зернохранилище. Они все были вооружены – они ворвались в наш дом. Кирби пристрелил мою мать, убил ее до того, как она просто успела осознать, что происходит. Отец бросился на него, но ему даже не удалось к нему приблизиться. На его пути встал Рикс. Они подрались, и мой отец упал на землю, а затем, все троя принялись за него...

- Господи.

- Я пыталась убежать, но меня поймал Джаррет. Думаю, я слегка с катушек слетела... Я помню, что он ударил меня пистолетом, и я на какое-то время отключилась...

Келли на какой-то промежуток остановилась, чтобы глубоко сглотнуть.

- Когда я пришла в себя, мой отец сидел в кресле. Его лицо было месивом. Все в синяках и в крови... Я едва могла разобрать, что он говорил. Рикс и остальные двое расспрашивали его о вещах, которые я не понимала. Я помню, как Джаррет спросил его, реально ли он думал, что ему удастся сбежать из того, что он ушел за Черту. Mой отец тогда сказал: Черт. Да мне удалось продержаться почти двадцать лет. Их всех это только рассмешило, и Рикс сказал, что теперь ему придется за все заплатить, раз уж они наконец его поймали.

Отец тогда спросил, не из Гильдии ли они сборщиков урожая? Я еще помню, что Рикс сказал: Ну, мы не совсем оттуда, - затем он сказал, что забирают меня, чтобы вернуть долг отца городу. Помню как он сказал: Кровь уладит сделку.

Я смотрела на маму, которая лежала на полу в луже собственной крови, когда Рикс сказал те слова. А затем он просто пристрелил моего отца. Bот так, просто. Ублюдок направил пистолет на лицо моего отца, нажал на курок, и...

- Тебе не обязательно это рассказывать, – перебил ее Пит.

- Я не могу это рассказывать. В конце, они получили то, что хотели. Они привезли меня в город и оставили в доме у дяди. Никто в семье ничего мне не сказал. Они даже не обсуждали, что произошло. Я была в ужасе. Все не так, как тебе кажется, даже в те дни, когда мне удается с этим бороться. Это было как болезнь, как чувство, которое ты никогда бы не хотел внутри себя. И оно продолжает там ползать. Я не могла спать по ночам. В течение дня я не могла сосредоточиться. Если я не думала о вещах, которые уже произошли, я думала о вещах, которые могут произойти. Это было ужасно.

Я не могла трезво мыслить, пока не началась учебная пора. Именно тогда я впервые услышала о Гоне. Я решила, что таким образом может у меня будет возможность сбежать. Пока все охотятся за Зубастым Джеком, я бы свалила из города. Это казалось отличной идеей... до сегодняшней ночи. Те два идиота загнали меня в угол, казалось, что весь план провалился до того, как мне удалось пройти даже три квартала. И вот тогда я поняла, что ничего не изменилось – все было ровно также, как тогда, прошлым летом, в нашей гостиной, когда Рикс и те двое ворвались в нашу дверь. Все, о чем я могла думать, так это о том, как все на самом деле забавно выходит.

- Забавно?

- Ну, да. Во-первых, я, которая думала, что во всем разобралась. А затем, все остальные...

Келли остановилась и потрясла головой.

- Что? – спросил Пит. - В смысле, все остальные?

- Каждый пацан в этом городе гоняется за страшилой с тыквенной головой, перепуганный до смерти пугалом с огромным мясницким ножом. Каждый пацан в этом городе верит, что есть выход из этого города, через сказку, хотя на самом деле - никакого выхода нет.

- Ты пытаешься сказать, что Зубастый Джек не настоящий?

- О нет, он настоящий, настоящий насколько это возможно. Зубастый Джек где-то там. Но я не думаю, что именно он - страшила, Пит. Я думаю, что он - нечто другое, причем абсолютно другое... Нечто, что не особо отличается от тебя либо меня.

Пит не вставал с кресала. Он как будто в него врос. Он взвешивает каждое слово, что услышал от Келли. Он не до конца их осознает, но он снова зачерпнул рукой попкорна, примерно так, как когда ты понимаешь, что все идет по настоящему неплохо. Сейчас он пялится на темно-синие шторы, что висят над сценой, как будто ожидает, что они вот-вот распахнуться и покажут ему сценарный поворот, который прятался за ними.

- Кто победил в прошлогоднем Гоне? – cпрашивает Келли.

- Парень по имени Джим Шепард.

- И что с ним произошло?

- Черт, да все это знают. Шепарду набили полные карманы денег, и он свалил из города. Я слышал, что сейчас он где-то на западе, и...

Мгновенно слова как будто умерли во рту у Пита. Это понимающая улыбка Келли их убила. Но Келли это не беспокоит. Молчание Пита означает, что его мозг наконец-то заработал.

Ну да. Пит начинает думать. Может он думает о родителях Джима Шепарда, которые не были особо-то рады получая новенький дом и бесплатную поездку в банк и на рынок, и тому новенькому сияющему черному "Кадиллаку", припаркованному на шоссе, у которого и тысячи миль пробега-то не было. А может он думает о самом Шепарде, что это был за пацан, какие неприятности он доставил городу, если бы просидел здесь еще год и начал бы мудреть, понимая как все устроено.

Или может быть, просто может быть, Пит думает о группе людей, которые зовутся "Гильдия сборщиков урожая", и о штуке, которая возвышается там, в кукурузном поле. Может быть, ему интересно, какой ужас может породить такой неудачник, а еще интересно, не было ли семя посажено ночью на прошлый Хэллоуин в грязь, политую кровью убитого парня.

Темно-синие шторы по прежнему закрывают экран кинотеатра, как саван, но Пит вполне может сейчас сойти за человека с рентгеновским зрением, потому что он точно видит фильм, прокручивающийся у него в голове. Называется он "Зубастый Джек", и этот ублюдок только что сорвался с цепи.

Ну, знаешь, как это бывает, даже если речь идет всего лишь о самых жутких откровениях. Ты отдаешь свои деньги, комфортно устраиваешься в кресле, ешь свой попкорн... и вдруг в двадцати футах от тебя появляется переодетый Норман Бейтс, направляющийся к тебе с ножом в руке, или Винсент Прайс, дергающий за ниточки своей скело-марионетки-убийцы, стоящей там, наверху, в домe на Призрачном холме, или тот несчастный сукин сын, который обнаружил ту первую капсулу во "Вторжении похитителей тел". Это те сюрпризы, которые заставляют тебя вздрагивать в темноте, но ты можешь оставить их там же, стоит только захотеть. Идут титры, и ты допиваешь последний глоток "Kолы" из своего бумажного стаканчика и засовываешь пустой пакет из-под попкорна под сиденье вместе с Норми и Винсом, и выходишь из кинотеатра, идешь по улице и возвращаешься в мир, в котором ты живешь.

Но с историей Зубастого Джека все обстоит иначе. Тьма... свет... все это живет здесь. Реальность реальна, не важно по какую сторону экрана ты сидишь. Как только ты сорвал маску Фантома с этого простофили, вы окажетесь лицом к лицу с правдой, ты постучишь в дверь кулаком правды. Ты прорыл дыру в уродливой шкуре этого монстра, и она покрыла тебя сверху донизу шрамами, и теперь, когда ты живешь в месте, где течет черная кровь, выхода нет.

Ну, да. Вот где мы сейчас. Пит МакКормик сидит в кинотеатре, шестеренки в его голове вращаются с такой скоростью, с какой никогда не вращались. Зубастый Джек, за рулем "Kрайслера" Митча Крейншоу, проезжает через город, который он не видел ровно год. Эти двое - настоящий предмет для исследований в разрезе "до" и "после". Основной претендент на победу в Гоне в этом году, и прошлогодний бессменный победитель.

Потому что у Зубастого Джека есть имя, и если ты до сих пор не догадался, имя его - Джим Шепард. Год назад, в такую же ночь, Джим уложил 62-ю версию Зубастого Джека цепью. Прошлогоднюю версию Шепард поймал, когда прокрадывался через канализационный люк на улице Вест Оркхард, снес этого тупоголового простофилю в этом проходе в схватке один на один.

Для старины 62-го схватка один на один, по сути, не была вызовом. B эту ночь, по дороге в город, ему пришлось убить семерых, так что он уже пометил Шепарда, как "восьмого". Так что Джек просто направился в сторону Шепарда с ножом на перевес и, по сути, ничего сложного. Одним ударом старина Зубастый порезал запястье Джима до кости. Затем выдавил мясо из ребер Джима вторым ударом, но того это даже не замедлило. Он круто дал сдачи, разбивая зазубренную гримасу Джека ударом цепи, превращая его усмешку в месиво и разнося половину того, что считалось головой Джека.

К тому времени, как Джим закончил, все, что осталось от 62-го, это сломанная штука, дергающаяся на земле. И все же момент победы был не таким, каким его представлял Джим. Это было странно... выбивало из колеи так, как он никогда не мог себе представить... например, выиграть Индианаполис-500[3], но при этом задавить собственную собаку.

В пылу момента, Джим не очень осознавал это чувство. Но даже в пылу момента, он осознавал невозвратность всего, что сделано, что теперь пути назад нет. Так что, он просто наблюдал, как Зубастый Джек трепыхался и умирал, и от этого зрелища он слегка поехал головой. Ну, понимаешь. Все эти противоречивые эмоции, которые сейчас вспыхнули одновременно в голове Джима. Им нужен был выход.

Так что Джим просто перестал их сдерживать. Он поднял голову лицом к луне и закричал. По любому, именно этого и ждал от него весь город. Победитель этого года кричал посреди улицы, и все приступили к празднованию. Первыми начали остальные пацаны участвующие в Гоне, потому что та мертвая хреновина посреди Вест Оркхард привлекла их, как гнилое мясо стаю мух. Они прибывали дюжинами, они раздирали Джека и поедали то, что было спрятано в его внутренностях, Шепарда все хлопали по спине, поднимали его на плечи.

Победителю стали отдавать почести. Кто-то сунул ему полную горсть конфет. Конфеты были связаны в узел с помощью красных лиан, которые напоминали кровавые струпья, но Джиму было плевать. Он впился в эти лианы и начал лопать, пока парни несли его по главной улице, он даже не осознал, что связка конфет в его руке пульсировала, подобно человеческому сердцу, всего пару мгновений назад.

Парад шел свой процессией по Дубовой улице, по направлению к главной. Ну, ты знаешь маршрут... Ты даже сейчас можешь их там видеть. Своим внутренним взором, конечно. А вот и они... отцы города ожидают Джима на площади, мэр и священник стоят смирно, преисполненные гордости на ступенях старой церкви. Люди толпятся на улицах, подъезжают на семейных седанах, спешат пешком из близлежащих районов.

Отец Джима притормаживает свою развалюху, пока мэр пожимает его сыну руку. Мать Джима размазывает слезы по его щекам, пока обнимает его, а он даже не может понять, почему она плачет. Он едва может отследить то, что сейчас происходит. В дали лязгает церковный колокол. Младший брат Джима стоит рядом с ним в халате, хлопаются двери, отовсюду слышны шаги. Из радио на приборных панелях автомобилей раздается рок-н-ролл. Все завывают и улюлюкают. В порыве празднования мистер Хейнс открывает вход в кинотеатр. Он раздает попкорн бесплатно, а также "Kолу" и конфеты, но настоящее шоу - снаружи на улицах. Никто не хочет торчать внутри зданий, когда такая вечеринка происходит снаружи.

Но вечеринка длится недолго. Во всяком случае, не для Джима. Вскоре толпа начиняет редеть. Этот крутой коп, Джерри Рикс, заталкивает Джима и его отца в церковь. Мэр уже внутри, как и шеф полиции. Мужчины обходят алтарь и связывают себя узлом вместе со священником... и обмениваются несколькими словами с отцом Джима... и внезапно они выходят через заднюю дверь, а Джим крепко связан в центре толпы, как будто сам Гудини проделал эту работу и сделал это правильноя.

Джима садят в патрульную машину Рикса, а вместе с ним садятся все. Они едут за Черту. И ты знаешь, что чувствует Джим. Он не может поверить, что все происходит так быстро. Он действительно сейчас вырвется на свободу. Он действительно сейчас покинет этот никчемный городишко, вот так вот, вот так вот просто. Никаких заключительных речей. Никакого торжественного ужина. Никаких посыланий в задницу. Черт! У Джима даже не было шанса с матерью попрощаться, либо с младшим братом. Городской врач, даже не зашил его порезы на боку и запястье. Если уж подумать, он так-то по прежнему кровью истекает.

Все выглядит дико. И, на самом деле, все так и есть. Все здесь одичало. Джим знает это очень давно. Часть его доверяет этой дикости, и это та часть, которая подсказывает ему, что вот это вот безумие - неотъемлемая часть его выхода отсюда.

Но есть и другая часть – та которая умная. Часть – которая подсказывает Джиму, что нельзя ничему доверять.

Никогда. Ни в коем случае. Не здесь.

Ты знаешь, какая часть Джима права. И когда он оказывается на коленях в кукурузном поле, когда надо заканчивать со всеми делами, с револьвером Джерри Рикса у виска, Джим тоже знает, какая из его частей была права.

Он начинает понимать, что все они это знали.

Он все понимает, но просто немного поздно.

Так что, вот он, наш бедняга Джим. Он наконец-то нашел разгадку. Его колени увязают в грязи того поля, где это всегда случается. Холодный металлический обод ствола пистолета сильно давит на его доверчивую голову. Мужчины из Гильдии сборщиков урожая стоят полукругом перед ним, в то время, как пара здоровяков, стоящих рядом с отцом Джима, произносят перед стариком хорошо заученную речь "о самой большой жертве, на которую только может пойти человек". И когда отец Джима все таки срывается и пытается все остановить - уже слишком поздно, потому что те парни, что стоят рядом с ним, сложены так, что они сгодятся для чего-то большего, чем просто разговоры. И они валят Дэна Шепарда на землю, попутно напоминая ему, что выкопать вторую могилу будет не сложно – немного усилий, и можно выкопать другую яму, поменьше.

- Брось... У тебя ведь есть еще один сын, так ведь, Дэн? Ричи сейчас десять, верно? Ты ведь хочешь отпраздновать его одиннадцатилетние, верно?

После этого, сказать особо нечего. Проповедник продолжает что-то бубнить, рисуя диаграмму, которая Джиму не особо пригодиться, произносит пару раз "Аминь" перед тем, как Рикс жмет на курок, а те двое здоровяков отпускают отца Джима, чтобы тот поплакал в грязи, пока они будут заняты закапыванием ямы.

Но, черт подери, я время теряю, рассказывая тебе все эти штуки. Я тут многим проповедую. В конце концов, ты сам знаешь, каково это рухнуть лицом в ту яму. Ты всегда это знал, потому что ты - победитель, как и Джим. Ты также катался на патрульной машине. Сидел плечом к плечу с теми мужиками. К твоему виску также приставили холодный ствол револьвера Джерри Рикса, а затем выпустили пулю 38-го калибра, которая пробилась через твои мозги и рикошетила в твоей черепной коробке.

Тебя закопали в черной грязи. И ты также вышел из земли на следующее лето, в начале зелеными ростками, затем уже полноценными стеблями. Ты также поднимался по шесту и заполнял ту старую одежду, а когда наступил Хэллоуин, ты опал как зимний ветер. Кто-то поместил тесак тебе в руку и ты направился к город самым удобным способом, и ты тоже направился к той старой кирпичной церкви, потому что именно туда они тебя и направили.

Но у тебя не получилось... У нас ни у кого никогда не получалось. Тебя снес пацан, похожий на тебя. И они разодрали тебя на части посреди улицы, пока тот пацан орал на луну. Останки твои они также засунули в мешок пока тот пацан ехал на патрульной машине Джерри Рикса, и сгнил ты в помойке, пока над тобой кружились мухи под холодным ноябрьским солнцем.

Таков путь любого победителя в этом городишке.

Твой путь. Мой путь. Путь любого из нас.

Так было. И так будет.

Ага. Всегда тихо на восходе первого ноябрьского утра. Тихо зимой, тихо весной. А затем все начинается заново. Прокатывается лето, и фермер, который владеет тем черным куском земли начинает очень пристально смотреть на землю, ожидая тыквенных росточков, которые пробиваются через богатую почву. И когда это происходит, он ухаживает за этим ростком, как за новорожденным младенцем, пока он прочно не пустит корни и не потянется к солнцу.

Он устанавливает тяжелый крест в землю. Когда первая лоза начинает лезть по шесту, он достает старую одежу и закрепляет ее на кресте и направляет лозы через одеяния. И пока дует летний ветерок, та вещь, с корнями в трупе мальчика прорастает в этой одежде. Лозы сворачиваются в шею, и начинает прорастать голова, которую фермер закрепляет на вершине шеста. Затем, с наступлением Хэллоуинской ночи, бледный мужчина на новенькой черной машине приезжает в поле на место, где он лил слезы всего год назад, только сейчас слезы все выплаканы. Напротив, у него есть работа, которую он должен сделать. Так что он высвобождает с шеста вещь, которая когда-то была его сыном, вырезает ей лицо и направляет ее по дороге в город.

Так происходит каждый год.

Так произошло и сегодня ночью.

И сейчас, штука, которая когда-то была Джимом Шепардом едет вниз по Bест Оркхард на краденой машине, направляясь в то место, которое он когда-то считала домом. А его отец сидит в темной церкви с дробовиком наперевес, его внутренности переполнены самоотвращением, пока он ждет то отродье, которое когда-то было его сыном, которое переступит через порог скрипучей двери и покажет свою вырезанную пародию лица.

И все остальные, здесь же во тьме. Другие отцы, другие сыновья. На обратной стороне этих рядов сидит алкаш, которого зовут МакКормик, который жалеет, что у него не хватило духу остановить своего сына от того, чтобы тот вышел за дверь, потому что он-то точно знает, насколько умный этот пацан, и он понимает, что он как раз из тех пацанов, которые достигают вершины в ночи похожие на эту.

Паренек, по имени Митч Креншоу, по ту сторону Черты, в канаве, ноет как ребенок, потому что его проколотая вилами нога совсем плоха, и все, что он может сделать, это валяться в грязи и хныкать. А на заброшенной стороне города пацан, по имени Вестон, лежит на чьем-то газоне, пытаясь сбить боль от разбитого колена, которая, как он чертовски уверен, не утихнет до утра. А дальше по улице, за углом - пацан, по имени Райли, которого ударили по лицу дубинкой. Tолько Райли не такой умный, как Вестон. Он стучится в дверь своего родительского дома, умоляя, чтобы его впустили, но его отец говорит ему, что ему лучше вернуться на улицы, иначе он схватит пару унций картечи в свою жалкую задницу.

И вот как здесь усваивают этот урок. Ребятня на районе разносит тыквенные головы. Ребятня на церковных ступенях ожидает кого-то с вилами и охотничьими ножами. Ребятня на улицах гоняется за тенями. А дальше, на рынке, полицейский, по имени Джерри Рикс, и парочка других мужчин загружают тела пятерых подростков в фургон коронера, а кучка пацанов притихла на парковке и перешептываются.

- Я слышал Зубастый Джек разделался с теми парнями за пять секунд. Он даже грохнул старика Джаррета, а у этого грязного ублюдка был дробовик, который был заряжен на медведя...

Так история уходит в народ. Пацаны на тех велосипедах проносят ее через ночь, и она проезжает по путям дальше по главной улице, разбалтывается трещоткой, как игральные карты, вставленные в спицы их велосипедов.

Да. Вот как здесь все устроено.

Истории приклеиваются к тем, кто их рассказывает.

Они принадлежат им.

Как и Зубастому Джеку, им некуда больше отправиться.

А вон и он, прямо впереди, выходит из машины Креншоу. Пусть история последует за ним.

Нечто, что некогда было Джимом Шепардом, шоркает через двор на разрозненных корнями ногах, пробивая себе дорогу через стебли травы, проделывая себе путь к одному из этих маленьких домиков. Но этот конкретный дом отличается от всех, что заполняют район. Никаких тыкв с огнями – разбитых или целых – расположенных на крыльце. И никаких людей внутри.

Выцветшая краска кусками проглядывается на входной двери. Она даже не заперта. В конце концов, внутри этого дома нет ничего, что кто-либо хотел украсть. Так что можно сказать, что это место пусто, но пусто оно по-особенному.

Оно также пусто, как пустая голова Зубастого Джека.

Кто-то скажет, что здесь вообще ничего нет, но кто-то отметит, что пространство наполнено мерцающими огоньками и убийственными намерениями, но воспоминания наполняют тыкву, по мере приближения Джека к дверной ручке. Дверь издает мерзкий скрип при открытии. Для Джимa этот звук новый и другой. Как и звук его шагов по паркетному полу - просто шорох пыли, а не сильное стаккато начищенных мотоциклетных ботинок, в которых он был год назад, в тот вечер, когда выиграл Гон.

Те ботинки похоронены в земле, с тем, что осталось от тела Джима, но его воспоминания - вот они, рядом с ним. Они заперты в его пустой голове, они заперты в этом пустом доме тоже. Он тихо слоняется по комнатам, шаг за шагом, а огонь из его треугольных отверстий глаз отпугивает с их стен тени и окрашивает их в теплый осенний свет.

В гостиной находится старый дубовый кофейный столик, который своими руками собрал его отец, потому что они не моги позволить себе купить такой же в универмаге. То же касается и той огромной столешницы в столовой, и Джим помнит, что если он заберется под нее и направит свет своих треугольных отверстий в нужное место, он сможет прочесть инициалы отца, которые вырезаны глубоко в дубе, вырезаны той же рукой, которая вырезала лицо Джима, которое сегодня ночью на нем "надето".

Бесформенные пальцы Джима пробегаются по столу. Стол хреновый. Стоит он криво и горох на ужин всегда убегает из-под вилок детей на край, и закатывается подобно кораблям, которые достигли конца земли. Тот факт, что никто не догадался украсть эту штуку из заброшенного дома, радует Джима. Потому что за этим столом он сидел со своими отцом, матерью и младшим братом, пока проходили дни, много-много лет. И это стол, за которым он обдумывал многие вещи, и какие-то из них даже срывались с его уст и находили уши тех, других людей, кто делил с ним этот стол. Hо многие из этих мыслей так и не доходили до рта. По той или иной причине, многие его мысли никогда не покидали его.

Вот как оно было для Джима.

Так было и для его матери с отцом.

Джим никогда этого не понимал, но понимает это теперь, что нельзя изменить прошлого, как только оно миновало. Он усаживается за стол и истина, которую содержит его последняя мысль довольно проста в той или иной степени.

Вокруг сгущается тьма. Он пишет свою фамилию на столешнице в пыли кончиком пальца и думает о своей семье, которая сейчас в другом доме. Это новый дом, с новым столом из универмага. Во главе сидит его отец, у другого конца сидит мать. Посреди сидит его брат – сейчас уже немного старше, немного выше. И Джим гадает, какие мысли проносятся в голове Ричи, когда он пялится на пустой стул, который стоит на другой стороне стола напротив него, и он гадает, а доберутся ли хоть какие-то из этих мыслей до уст его младшего брата?

Джим думает обо всем этом, но думает недолго.

На самом деле, думать-то особо не о чем.

Он уже осознал, что прошлое изменить нельзя.

Сейчас он начинает понимать, как просто его повторить.

И это тяжелая правда – рождение памяти, зацементированная опытом. Пока Зубастый Джек смотрит на свое имя, написанное в пыли, на него давит его тяжесть. И его взгляд двигается к переплетению лиан руки, которая написала это имя, треугольник глазницы освещает его отвратительное оправдание ладони. В своей открытой руке он чувствует прошлое. По правде, это очень странно. Потому что там его младший брат, в этом свете, тут же и его родители. Их он тоже чувствует, в свечении, которое исходит из его вырезанного черепа... и в пыли, которая покрывает его кончики пальцев... но себя тут он не может почувствовать, во всяком случае, не таким, каким он был, потому что сейчас на стуле Джима Шепарда сидит нечто иное.

Если бы у Джека была возможность посмотреться в зеркало, в нем бы он обнаружил запертое нечто. И он не смог бы вырваться из него, как бы долго он не смотрел, как бы долго не копался в воспоминаниях. Сегодня ночью он - нечто, вырезанное в кукурузном поле, не то, чему были бы рады за любым столом на ужин, не то, что принадлежит к чьему-либо дому.

Он чувствует это также явно, как несколько часов назад он чувствовал нож, который вогнал его отец в его лицо. Но он помнит, что он жил в этом доме. Перед тем, как он стал пустым, как раковина, это место было его домом. Так что, наверняка, здесь осталась какая-то отметина, какой-то пробный камень, прикоснувшись к которому, он восполнит все свои силы. Возможно, эта вещь где-то спрятана, подобно инициалам его отца под столом. Возможно, это нечто, что он должен поискать, нечто, что невозможно найти на свету, нечто, что остается в тени.

И вот Зубастый Джек отправляется на поиски какого-то знака.

Он заходит в спальню Джима Шепарда. Его черты отражаются на фоне закрытой двери, как в вывернутом наизнанку шоу теней - треугольные глаза, остроконечный нос, пилозубая улыбка – и желтый свет проливается в комнату, как только он открывает дверь.

Многое изменилось. Стол Джима и гардероб исчезли. Его спартанская кровать на одного, с изображениями ковбоев и индейцев, испарилась. Заместо них, на полу распластался огромный матрас посреди пола, с кучкой поеденных молью одеял, разбросанных повсюду, как будто здесь ночлежка бомжей.

Окно спальни закрашено черным. Подоконник заставлен полурасплавленными свечами. Засохшие ручейки цветного воска растягиваются в замороженные потоки от стены до деревянного пола. На этом полу подростки вырезали свои инициалы, а пыльный дуб весь заляпан сигаретными ожогами; окурки плавают в мрачной отмели пивных бутылок, которая упирается в это деревянное море.

Это отвратительно, на самом деле. Ужасно приходить на поиски себя в место, когда-то знакомое, и понять, что оно обернулось в такое место. И тебя не столько беспокоят разрушения, либо пренебрежительное отношение к этому месту. Ничто из этого не может порезать твои внутренности после того, как ты пережил то же, что пережил Джим Шепард. Но здесь есть иные вещи, вещи намного более ужасные, чем вонь от пустых бутылок и сигарет, выкуренных до фильтра.

Эти вещи можно пропустить, их можно игнорировать.

Они также очевидны, как росписи на стенах спальни Джима.

Все место заполняет графити, какое-то нарисовано краской, какое-то - ручкой, какое-то - маркером. Просто слова, ничего больше, но для Зубастого Джека они значат больше, чем просто слова, потому что желтый свет, что пробивается из его головы освещает моменты, в которые эти слова были нанесены на стену, и руки, чьим творением является каждая надпись.

Входная дверь в гостиной не сдвигается ни на дюйм, но Зубастый Джек слышит, как холодной ноябрьской ночью она распахивается, когда кто-то вскрывает замок. Смех пьяных качков эхом разносится по пустому коридору, а в дверь спальни просачивается стайка теней. Президент клуба Леттермана открывает пиво и поднимает бутылку, чествуя самого злобного котяру, что подорвал квартал. Спортсмены ревут в знак одобрения, чокаясь бутылками, а баллончик с краской, украденный из "Скобяных товаров Мерфи", с шипением выводит по центру стены два огромных черных слова: ШЕПАРД РУЛИТ!

За этим звуком слышен писк маркерa посреди летней ночи: ДЖИМ - КОРОЛЬ 62-го! Прописано по стене черными буквами, написано одиночкой, который потратил свой недельный заработок на джинсовую куртку, точно такую же, которую Джим носил в ночь, когда победил в Гоне. И там еще один пацан, стоит рядом с ним – с обнаженной спиной в эту августовскую ночь, одетый только в джинсы. И он не может поверить, что пишет: ШАГНИ ЗА ЧЕРТУ!!! на этой стене, пока его девчонка лежит голая на матрасе за ним, в полудреме размышляя о вещах, которые она только что делала в комнате, где когда-то спал Джим.

Эта девчонка не может скрывать своих чувств – ее парень с тем же успехом может быть просто тенью, пока она спит свой сон... и вскоре он ею и становится. Пышное кукурузное поле заслоняет его лицо, слова: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КУКУРУЗНЫЙ ПОЧАТОК, НИГДЕ! пробиваются сквозь зелень, как темные сорняки. По кукурузному полю идет тыквоголовый маньяк с ножом, и если бы эта голая девушка увидела его, она бы закричала во все горло. Но к тому времени, когда наступает этот особенный сентябрьский вечер, ее уже давно нет в живых - Зубастый Джек прокладывает путь к творческому ребенку, который так чертовски напуган, что едва может набраться смелости, чтобы нарисовать демоническую сцену, возникшую в его мозгу... ребенку, который всего за секунду сдастся и убежит, оставив на полу свой мел для рисования. И его тыквоголовое творение будет жить там, на стене, пока календарь переворачивает очередную страницу, но мел не продержится долго. Две недели спустя он превратится в пыль под тяжестью тяжелых ботинок, когда злой мальчик с одной рукой в пещерном гипсе напишет на стене послание, призывающее наказать садиста, который раздробил ему запястье одним ударом дубинки. В ПИЗДУ ДЖЕРРИ РИКСА..., буквально будет кричать стена, ...И ТАЧКУ ПОД ЕГО ЖОПОЙ.

Ну и наконец, здесь несколько слов, написанных в назидание, всего пару ночей назад. Восемь слов, которые принадлежат парню с богатым воображением и переизбытком веры:

НА ГЛАВНОЙ ДОРОГЕ

НЕТ ЗНАКОВ "СТОП"

ДЖИМ ШЕПАРД, 62-й

Джим Шепард никогда не произносил этих слов за все семнадцать лет, что он землю топчет, но сейчас их шепчет Зубастый Джек. Они заслоняют его клыкастый рот в опьяняющей ярости и в какой-то момент, он прогибается под их тяжестью... на только на момент.

Он стряхивает тяжесть теней и тяжесть тех, кто призвал их.

Все те незнакомцы, их здесь сейчас нет, но их послания по-прежнему впечатаны в стену.

Джим читает их в тусклом желтом свете, пялится на свое имя, внезапно осознавая, что оно ему больше не принадлежит.

Все верно. Оно больше не его. Джима Шепарда более не существует. Разумеется, он ведь зарыт на кукурузном поле, но, разумеется, сегодня ночью он прохаживается на ногах, свитых из лиан, но от пацана, каким он был ранее, не осталось ни следа. Джим был украден, как и все остальные... украден и направлен на другие цели... до тех пор все, что осталось - это несколько слов выцарапанных на стенах, все эти слова складываются в предложения, которые опьяняют пацанов не хуже, чем тот сладкий яд, что они находят в бутылках, который сносит их.

Вот так все и работает. Со словами, с ядом. Ты выпиваешь эти предложения до дна, и они подначивают мечты, которые держишь внутри, и они зажигают что-то внутри твоего сознания, и когда ты заканчиваешь - у тебя полное брюхо самой опасной жидкости на планете.

Когда ты заканчиваешь, внутри тебя созревает история, в которую ты искренне веришь.

Вот, что нашел Зубастый Джек в спальне Джима Шепарда.

Историю... ИСТОРИЮ... Которая никакого отношения к реальному Джиму Шепарду не имеет, которая даже не правда.

Это ложь. Такая же, как и "Джек и Бобовый стебель", с его гусем, что несет золотые яйца. Такая же, как и про убийцу с крюком вместо руки, который преследует парочки в каждом маленьком городке, о котором ты слышал. Такая же, как и та старая басня про Джорджа Вашингтона, который срубил вишневое дерево или сказки про Дэйви Крокета[4] или Билли Кида, или Мики Мэнтла[5].

Это все ложь.

Зубастый Джек заливается своим наждачным смехом. Взгляни на него: хватит и взгляда, чтобы понять, что от Джима Шепарда ничего не осталось. Есть только неестественный нарост, увенчанный резной кошмарной головой. Но внутри укоренена какая-то часть, которая может сравнить его с человеком. Это переплетение узловатых виноградных лоз, словно созданное для того, чтобы притупить удар косы разъяренного полевода. Это позвоночник, и сейчас он кажется более прочным, чем любой другой, сделанный из костей, крови и мышц.

Сейчас это чувствуется как укрепленная сталь, которая может разбить любое лезвие в мире.

И она разобьет. Зубастый Джек поставил все на это. Он дышит сырой вонью, которая сдобрена корицей, порохом и плавленым воском, разогретом в его пустой голове, и он говорит себе, что скоро это сделает. Тесак медленно потряхивается в его запястье, подобно дьявольскому кошачьему когтю, и его пальцы окутывают рукоятку, которая наполняет его руку, и он обещает себе, что он растерзает сегодня ночью эту ложь, он вырежет правду из тени. Он доберется до этой церкви до того, как колокол прозвенит в полночь. Он прокричит: Тук-тук-тук я в Домике так громко, что все в городе содрогнуться от этого звука его кошмарного голоса, и он зазвонит в этот колокол до того, как ржавый язык колокола освободиться, и Бог в помощь, любому идиоту, который встанет на его пути.

Так все должно быть. Цикл сегодня ночью будет нарушен. Ни один другой пацан не напишет ничего на этой стене, и ни один другой пацан больше не прочтет ложь, что здесь написана. Ричи Шепарду не присниться более ни один сон в этой мертвой комнате. Он запомнит своего брата Джима, таким, какой он был. Он более не будет тронут лживыми мечтами, что здесь проживают, и у него никогда не будет искушения добавить свои мечты на эти стены.

Зубастый Джек подумает над этим. Если он проживет до того, как очередной лист календаря будет оторван, то вот история точно не доживет. Если он доберется сегодня ночью до церкви, то жертвы победителя более не будет, на кукурузном поле более не зароют очередного пацана. Если он победит, то единственная работа для лопаты гробовщика будет в том, чтобы похоронить историю, а этого будет не достаточно, чтобы вырастить еще одного Зубастого Джека на следующий год.

Зубастый Джек поворачивается от лжи, что написана на стенах его спальни. Время приняться за работу. Его глаза-фары освещают оконную пыль. Рядом с расплавленными свечами лежит коробок со спичками. Он хватает ее. Затем он принимается за одеяла, которые валяются радом со старым матрасом.

Зажечь спичку лиановыми пальцами не так-то просто.

Ты должен быть острожен.

Ты должен воспользоваться шансом.

Разумеется, Зубастый Джек знает, что стоит между ним и церковью. Стаи подростков, прочесывающие улица, как вооруженные крестьяне в том старом фильме о Франкенштейне. Одиночки, прячущиеся в тенях, готовые снести ему башку бейсбольной битой, либо топором. Подростки, которые сидят на ступенях церкви, ждущие, когда их родной персональный Большой Серый Волк придет разнюхивать под дверью.

Зубастый Джек понимает, что такой вызов он не вывезет. В этом блеклом маленьком городе нет столько удачи, чтобы он мог это провернуть в открытую. И по этой причине он и поджег дом, чтобы создать диверсию, которая отвлечет подростков от церкви, и даст ему мизерный шанс проникнуть в здание живым.

Джек думает об этом по мере того, как пламя стирает слова, начертанные на стене спальни. Он захлопывает дверь дома, который когда-то считал своим, и проскальзывает за руль "Крайслера" Митча Креншоу. Заводя машину, он уже представляет как выносит с ноги дверь в церковь.

Языки пламени разгораются в его спальне, пока она выгорает. Лопаются окна. На мертвый газон сыплются осколки стекла. Пламя сметает пустой коридор, разливается в столовую, карабкается по ножкам обеденного стола, который собрал его отец, поджигает обои, которые раззадоривают пламя.

Нечто, что когда-то было Джимом Шепардом не видит всего этого. Он даже не смотрит в зеркало заднего вида. Он смотрит строго вперед, в ночь. Впереди еще много огней, которые надо зажечь. А в кармане еще остались спички, каждая из которой являет собой семя Aда. Но Зубастый Джек не думает об огне, заворачивая за угол и оставляя горящий дом позади. В его сознании, огонь лишь инструмент для достижения цели. Все его мысли сосредоточены на церкви.

В его холодном желтом сознании, которое теплится в его пустой голове, это здание уже опустело. Те, кто собрались вокруг него в эту темнейшую из ночей, уже повернули к нему свои спины. Вот почему Джек так сильно верит в огонь и в свою стратегию. Но эта стратегия ошибочна. Потому что есть, по крайней мере, один человек, которого этой ночью ничто не заставит покинуть сердце города. Жар тысячи пожаров не заставит этого человека покинуть его убежище, хотя Джим Шепард пока этого не осознает.

Нет. Джим не знает об этом мужчине, что сидит в первом ряду, один в темноте. Для сильных мира сего – тех немногих, кому доверяют в городской Гильдии сборщиков урожая – этот мужчина их страховой полис, последняя линия обороны. Но для Зубастого Джека, этот мужчина - часть пути, хоть и непредвиденная, но весьма личная.

Он та часть линии, которая замыкает ее в круг.

Дэн Шепард сидит в одиночества на первой скамье, в его руках покоиться винтовка.

Отец Джима пялится на крест, который весит строго по центру стены перед ним, но в этом городе этот кусок железа никогда не был ничем иным, кроме как покрытием для окна. Для Дэна он ничего не значит, так что заместо него он смотрит на свои руки.

Ладони наполнены лунным светом, который пробивается через витражное стекло окна. Будучи подростком, Дэн гадал на этих ладонях на карнавале, который проходил через город. Предсказательница сказала ему, что у него очень сильная линия жизни, а линия сердца глубока. Но глядя на свои руки сейчас, Дэн не помнит, какая из этих линий какой была, так что он понятия не имеет, повлияли ли годы на его линии.

Он только знает, что его руки сделали нечто ужасное. Прошло достаточно времени с тех пор, когда он работал молотком, как он работал ранее сегодня ночью. И он точно уверен, что он никогда не работал с тесаком так, как работал на том кукурузном поле. Вырезание лица чего-то, что когда-то было его сыном, на самом деле вызвало у него боль. Будь у него аспирин, он бы крепко к нему приложился сейчас, проглатывая каждую таблетку.

Но аспирин бы не смог заглушить эту боль, ту, что живет гораздо глубже, чем бороздки на его мозолях. Нет. Настоящая боль схоронена под его линией сердца и под линией жизни, и под любой другой линией, как бы они не назывались. Она живет в его сухожильях, она живет в его костях. И Дэн понимает, почему эта боль чувствует себя здесь как дома, хотя и не может вспомнить, как давно это происходит. Все что он знает, что вполне верный факт, что его руки прокрутило на мельнице времени с тех пор, как та черноокая предсказательница овивала их своим пальцами.

Дэн всегда тяжело ими работал в полях – он делал это в течение двадцати лет, если не больше – но сегодня работа была еще тяжелее. Вырезать лицо своего дважды рожденного ребенка. Затем поворачиваться спиной к тому, что когда-то было Джимом, и ехать обратно в город. По мнению Дэна, ударов в спину за один вечер ему достаточно, но оказалось, что это было только началом. Сделайте телефонный звонок какой-то шишке из Гильдии сборщиков урожая спустя пару часов, если хотите небольшой встряски, добавьте, что этот ублюдок просит, чтобы он встретился с Джерри Риксом лицом к лицу, и вы поймете, что к чему.

Рикс. Тот ублюдок, который всадил пулю в голову его сына год назад в эту самую ночь. К тому моменту, когда Дэн добрался до дома полицейского, более жадный монстр уже был на улицах – настолько он был нетерпелив, чтобы воздать кому надо по заслугам. Так, они должны встретиться здесь, у церкви. Этот милый танец был иным способом пытки, тем, который Дэн не может забыть.

- Если бы это от меня зависело, то тебя бы здесь не было, - говорит Рикс, затягиваясь сигаретой, - Не нравится мне, как ты сюсюкаешь, Шепард. Видится мне, что ты из тех, кто плачет в свое пиво.

- Но я вам все равно нужен, так ведь? Потому что я - единственный человек, способный остановить его, чтобы он не зашел настолько далеко. Я - единственный, кого он послушает. Вы с ним не договоритесь. Если постараетесь ему что-то объяснить, он вам кишки вырежет тесаком, прежде чем вы пару слов сказать успеете.

- Может быть, а может и нет. На самом деле и не важно, если Джек срежет кусок с меня. Я не могу его убрать, даже если бы и хотел. Мы оба знаем, что это должен быть пацан, который уберет Зубастого Джека. Это единственный способ. А что касается того, чтобы усадить этого урода и рассказать ему о смысле жизни, ну, я чертовски уверен, что это не моя работа.

- Ага. Чуть не забыл. ТЫ же городской палач, не так ли, Джерри?

- Да срал я на это. В этом году, я - чертов чистильщик. Весь Гон с ума сошел. Пришлось пристрелить кучку пацанов на рынке. Маленькие засранцы, пытались вломиться. Они хладнокровно убили Ральфа Джаррета...

- Отсеиваешь сильных, так?

- Просто делаю то, что должно быть сделано, говнюк. Ожидаю, что и ты также поступишь. Твой парень пройдет через эту дверь до двенадцати, ты должен ему обеспечить очную ставку с Иисусом. Покажи ему, что в этой штуке ему не выиграть. Популярно объясни ему, почему он должен проиграть. И если до него не дойдет смысл, упри ствол этого дробовика ему в живот и прикажи чтобы он возвращал свою жопу обратно на улицы. Где ему и место. Потому что если к двенадцати он не сдохнет, весь этот город направиться прямиком в Aд.

- Ты немного опоздал Джер. Мы уже давно совершили это путешествие.

- Соберись умник. Давай иди, и постарайся претвориться, что у тебя есть хребет, если от этого тебе легче станет. Ты просто разберись с этим уродом, если он сюда заявиться. Это твоя зона ответственности. В конце концов, ты - тот парень, который его со своего конца сбрызнул.

Говоря последние слова Рикс улыбается. Не сильно. Но заметно. И слова и улыбка, прожигают сознание Дэна, и его вина внутри начинает бурлить. Он едва прикусывает язык, с трудом не говорит ни слова. Потому что он уже потерял одного сына, но дома есть еще один, а он знает, на что способны Рикс и его приятели из Гильдии. Он понимает, что самая умная стратегия сейчас, это просто заткнуться, но со рта срываются слова, прежде чем мозг успевает их заблокировать, и эти слова взвешенные и горькие, когда они звучат:

- Ты и представить себе не можешь, чего это стоит. Просто сидеть здесь и с тобой разговаривать. Просто делать настолько много.

- Да не, представить я могу. Просто взглянув на тебя, у меня прям четкая картинка.

- Да нихуя ты не видишь.

- Да нет, вижу. И вижу достаточно.

- Нет. Ничего ты не можешь видеть по одной простой причине.

- И по какой-же, гений?

Дэн делает глубокий вдох, пялясь на ничего не понимающего ублюдка.

- У тебя нет детей, так ведь, Джерри?

- Черт, нет, конечно. Надо быть совсем поехавшим, чтобы в таком месте детей заводить.

И снова Рикс улыбается также, как тогда, когда работает с грушей на своем заднем дворе. Все выглядит так, как будто законник прописал Шепарду техничный джеб, увернулся, нанес ответный, который имел огромный потенциал, а затем добил его хаммером правой, который окончательно снес оппонента. И сейчас он просто стоит и смотрит в ожидании, когда Дэн забудет о том, что схватка идет по правилам, и примется за ебучую работу.

В другом городе такая стычка прошла бы следующим образом: Дэн взвел бы винтовку, Рикс достал пистолет, и в следующую секунду один (а возможно и оба) рухнул бы на пол в крови. Но здесь так не произойдет. В этом городе все по-другому. Здесь, Дэн не может пойти на риск, только не когда дома ждут жена и ребенок. Так что Дэн просто проглатывает эти слова... и несмотря на то, что это не самое приятное блюдо, он уже такое пробовал.

Стоит ему их переварить, ему не остается ничего, кроме как засмеяться.

Это смех дает ему возможность показать спину Джерри Риксу.

Это смех заводит его в церковь.

Так оно и было. Дэн прошел по ступенькам с винтовкой Рикса наперевес, открыл церковь с помощью ключа самого проповедника, сжимая кулаки он проходит к передней скамье и присаживается в тишине.

И сел там, и стал ждать.

И он сидит там сейчас.

Нет, Дэна Шепарда не стоит спрашивать о боли. Также не стоит спрашивать его о том, как он там оказался, или как он может сидеть в тишине с дробовиком, покоящимся на руках, в ожидании нечто, что когда-то было его сыном. Он знает почему, даже слова не пересекают его губ. Дэн не дурак.

Только потому, что он не может назвать по имени борозды, что жизнь оставила на его руках, не значит, что он не может видеть, куда эти канавы ведут. Он очень хорошо понимает, куда они ведут. Он даже знает, как эти канавы были вырыты. Черт, да он даже иногда может видеть, как работали те лопаты. И сегодня ночью, он может слышать крики ребятни на улицах, и он вспоминает каково это, когда тебе шестнадцать... или семнадцать... или восемнадцать, и он бегал с ними по улицам. Когда он мог верить в то, что говорят ему люди, и мог гнаться за мечтой, когда сердце билось с такой скоростью, готовое пробить свой путь через ребра и направиться своей дорогой.

И так было тогда. Для Дэна и для всех парней, что он знал. Ты помнишь каково это, потому что ты не особо-то и отличался. Ты тоже мог поверить в то, что говорят тебе люди. Их слова были подобны евангелии, и ты верил им. Ты верил, потому что тебе было шестнадцать... или семнадцать... или восемнадцать. Ты верил, потому что твои мечты только ринулись за Черту, как будто это была кирпичная стена без единой трещины. И ты верил – по большей части – потому что был вынужден верить. Тебе необходимо было верить, что есть кто-то, кто вытащит тебя из этого городка, также как и необходимо было верить в то, что этим кем-то мог быть и ты сам.

И ты держался за эту веру. У тебя не было иного выбора. Ты держался за нее, и это давало тебе виденье, что ты проходишь через Гон, виденье того, что ты победитель. И виденье того, как ты двигаешься по черной дороге к расчищенному участку земли в кукурузном поле, в место, где "Смит и Вессон" Джерри Рикса забирает у тебя все мечты.

Так все было для тебя, но не для всех. Если бы ты был таким парнем, как Дэн Шепард, ты бы пошел другим путем. Когда прошли те три особенных дня рождения, и ты потерпел неудачу, как Дэн... Что ж, ты нашел способ жить с этим. Ты смиряешься со своей неудачей. Если ничего больше не остается, ты понимаешь, что у тебя был шанс. Ты бросаешь взгляды на Черту, но у тебя ничего не вышло, так что тебе на самом деле и винить-то некого, кроме себя. И, эй, это была довольно горькая пилюля, которую следовало проглотить, но во всяком случае ты осознаешь, что сделал все возможное. Как минимум ты пытался. И если у тебя не получилось поймать эстафетную палочку, ну что ж, черт возьми, это не конец света. Просто так все повернулось... Черт, да так получалось практически со всеми, кого я знаю.

Все верно. Если бы ты был как Дэн Шепард, ты не был бы одинок. Куча других парней проглотили ту же пилюлю, но они продолжают просыпаться каждое утро. Так и ты, если бы ты был таким парнем, как Дэн.

Ты нашел работу. Заполняешь свои дни. И ночи тоже заполняешь. В одну из этих ночей, ты обнаруживаешь себя подле девчонки, которая делает твою жизнь немного лучше, чем она была до нее, а вскоре, ты проводишь с этой девчонкой почти каждую ночь. И на ее палец одевается кольцо, и у обоих у вас есть ключи, которые подходят к замку на одной двери, и вы проводите ночи за этой закрытой дверью, в ожидании наступления утра.

Так бы и было с тобой, если бы ты не победил. И на самом деле, это было бы не так уж и плохо. Даже тогда, когда ты стал бы что-то понимать, по-прежнему было бы не так уж плохо, потому что вы по-прежнему были бы друг у друга по ночам за закрытыми дверями, а может быть, если бы тебе немного повезло, было бы еще что-нибудь, чтобы продолжать свой путь, что-то, в чем есть часть от вас обоих, что-то, что позволило бы тебе отрицать правду еще немного дольше.

Но ко времени, когда твой первый ребенок был бы уже в подгузниках, бежать от правды было бы уже невозможно. Ты знал об этом кукурузном поле. Ты знал обо всех этих юношах, что закопаны в грязи. Стоило только подумать, что те несчастные ублюдки отправились куда-то в лучшее место, хотя на самом деле, они никуда не уходили. А теперь ты думаешь о них, спящих там, в грязи, при этом сам пялясь в потолок по среди ночи. И ты вспоминаешь о них каждый раз, когда слышишь, как твой маленький мальчик плачет, проснувшись от кошмара в своей крохотной спальне вниз по коридору.

И ты говоришь себе, что сильно волноваться не стоит, что все шансы на его стороне. Они забирают только одного парня в год. И решение не твое. Не ты за него в ответе. Так просто всегда было, и ты не имеешь к этому никакого отношения. Это те подонки из Гильдии сборщиков урожая, которые продолжают путь жалкого существования год за годом, и никто не может встать против них.

Ты говоришь себе это, но тебя это не успокаивает. Твой страх слышен в пульсе, не важно, чтобы ты там себе не говорил. И он бьет по тебе, потому что, черт, ну, тебе больше не шестнадцать, cемнадцать или восемнадцать. Сейчас ты все понимаешь гораздо лучше, чем та ложь, которой пичкали тебя люди. Ты знаешь лучше, потому что понял, что есть другие вещи, кроме мечт, которые заставляют биться твое сердце так сильно, как будто оно пытается прорваться через ребра на свободу.

Получилось так, что не важно, что ты выяснил, потому что все это, несмотря ни на что, было выметено годами. И в один день, твоему пацану исполняется шестнадцать. И в одну ночь, он выходит за твою входную дверь. И ты не держишь его, зная, что ты и так знал. И ты был там, когда он пересек финишную Черту, и ты был там, когда его короновали как победителя, и совершенно не важно, что ты пытался это предотвратить, потому что пути предотвратить это не было.

Что важно - то, что ты добрался в ту ночь до дома, а твой мальчик нет. Что важно, что ты проснулся на следующее утро, а у него и шанса не было. И с этого момента и навсегда, так все и было, ночь за ночью, утро за утром. Выяснилось, что все было вот так вот просто.

И сейчас ты сидишь в церкви с дробовиком в своих руках, пялишься вниз, очень хорошо осознавая те вещи, которые ты сделал и все вещи, которые не сделал. На ладонях ты видишь канавы, и почти слышишь, как их роют лопаты. И ты гадаешь, что эти руки сделают сегодня ночью, и гадаешь, насколько сильно они будут болеть завтра утром.

Снаружи, кричат молодые парни на улицах.

Ты прислушиваешься к этому шуму несколько долгих минут... а затем звуки уносит.

На своем месте ты чувствуешь запахи, которые заносит с задней двери.

Сырая вонь дыма.

Ты проходишь к входной двери церкви, чтобы отворить ее. Мальчишки носятся от главной улицы до Дубовой улицы. В паре миль на север пламя заполонило небо.

Среди ночи воют сирены. Проносится пожарная машина, за ней патрульная машина. Но ты не думаешь о сирене... или о патрульной машине... или об огне.

Ты думаешь о своем сыне, который выбил все чертовы шансы год назад.

Ты чувствуешь это, глубоко внутри, в костях. Ты знаешь, что он приближается. Твой мальчик. Сын, которого ты подвел. Он идет сюда... и явится он скоро. Ты закрываешь глаза и внутренним взором ты его видишь – скрипит тяжелая церковная дверь, подобно выдвижному мосту в замке в старых фильмах ужасов, и сквозь зазор проникает это бесформенное нечто с кукурузных полей. Ты закрываешь глаза, и ты видишь его – маленький мальчик дотягивается до дверной ручки в маленьком домике на три спальни, этот розовощекий ребенок, которого ты когда-то держал в руках самостоятельно впервые выходит в мир.

Все это ты видишь внутренним взором. Своим внутренним взором ты видишь все.

Винтовка в твоих руках весит около тысячи фунтов.

Но тебе удается ее поднять.

Тебе удается ее поднять в очередной раз.

Так что, вот так обстояли дела с Дэном Шепардом. Да брось – ты как будто удивлен. Так карта легла на стол, если ты живешь в городе, где слово "победа", - это просто вариант слова "поражение".

И так бывает с теми мужчинами, которые беспокоятся о бороздах, оставленных жизнью на их руках, с теми, кому посчастливилось стать отцами сыновей. Дэн Шепард, один в этой церкви с дробовиком полицейского... он один из них. Но есть еще один мужчина, который сидит в кресле в обшарпанной гостиной. На столе перед ним стоит бутылка, а в кулаке крепко зажата телефонная трубка.

На другом конце линии сын Джефа МакКормика. Пит где-то там, во тьме. С тех пор, как он вышел за дверь пару часов назад, с ним многое произошло. Он понял некоторые вещи, и держится он на адреналине и на чем-то еще – на чем-то, что пробивается через телефон подобно электрическим зарядам.

- Так все это правда, - говорит Пит. – Все, что я только что сказал. Ничего из этого, не является ложью.

- Ты должен понять, Пит, - глядя на бутылку на столе, бормочет МакКормик старший. - У меня никогда не было права голоса в чем-либо из этого. Ни у кого из нас. Ни у меня, ни у моего отца, ни у его отца.

- И ни у меня. Я не мог ничего сказать, потому что правды никто не говорил.

- Правда, это не то, что ты здесь получаешь. Может быть ты сейчас это понимаешь. Но я никому не хотел навредить. Ты должен это понять.

- Но ты дал мне это мачете. Ты выпустил меня за дверь.

- Да – oтец Пита глубоко сглатывает, перед тем как произнести эти слова, он по-прежнему пялится на бутылку, но не тянется за ней. - Все, что ты сказал сегодня ранее... Я понимаю, почему ты чувствуешь себя так, но ты не знаешь всей правды. Я сделал кое-какие вещи после смерти твоей матери. Глупые вещи. Алкоголь был одной из этих вещей... но только одной. Все не пошло бы так, если бы я держал все в себе, но в одну ночь я остался в баре. Там был Джерри Рикс и Ральф Джаррет. Я был пьян... зол... Я начал говорить о городе, о том, как все мы здесь живем. Рассказал, что потерял твою мать, что рак ее забрал, но тебя я не собирался отдавать Гону.

- Снова слова.

- Может ты прав. Если бы я был трезв, возможно, у меня бы не хватило духа все это сказать. Но я не был трезв, и поэтому мне пришлось заплатить. Когда я пошел на работу следующим утром, Джо Грант вызвал меня в офис и бортанул меня. Он даже не объяснил почему. Да ему и не требовалось.

- Именно тогда нам стоило загрузить машину. Нам стоило свалить отсюда ко всем чертям.

- Нет... потеря работы была только вершиной айсберга. Такие ребята как Рикс и Джаррет ведут себя гораздо жестче с любым, кто им дает причину. Отобрав у меня работу, они хотели преподать мне урок. Они хотели загнать меня в угол, как остальных. Если бы мы сбежали, они бы нас убили.

- Они нас в любом случае убьют. Я не планирую следующие двадцать лет подыхать понемногу, как это делаешь ты. Если Рикс со своими приятелями прикончит меня, ну что же, нормально. Но я, по крайней, мере сдохну стоя на своих ногах.

Нет. Джефф МакКормик прикусывает эти слова. Разговор выходит из-под контроля, так же как в ту ночь, в баре, и он также зол как Пит, но он борется не со своим сыном. Борьба идет против Рикса, Джаррета и другого парня из Гильдии cборщиков урожая.

Всю свою взрослую жизнь Джефф был в курсе маленьких, грязных секретов города. Он знал это сегодня ночью, когда его сын выходил за дверь, но знание ничего не меняет. Гон докатил до года, в который его мальчишке исполнилось шестнадцать, и Джефф МакКормик с тем же успехом мог просто сказать: Ну, норм, сделаю ставку в слепую. Швырну своего сына в ночь. Если таковы правила, тогда по ним и буду играть. И не важно, что он хотел остановить Пита, когда тот был на пути к двери, потому что как только он толкнет дверь, Джеффу придется отпустить своего мальчика, как и всем остальным в этом проклятом городишке. Вот к чему он пришел – то что он сделал... это не то, что он хотел сделать. И по этой причине, Джефф МакКормик не может вымолвить других слов... слов, которые ты мог бы ждать. Мне жаль. Я не хотел. Если была возможность, я бы все сделал по-другому. Этого было бы недостаточно, когда ты играешь со своей собственной плотью и кровью.

Поэтому Джефф сдержался. У него не было выбора. Еще и потому, что он не хотел терять последний осколок самоуважения. A Пит слушает эту тишину. Он слышит, но по-прежнему не понимает.

- Я думаю, между нами все кончено, - говорит он. – В любом случае, я позвонил не для того, чтобы спорить. Я просто хотел тебе сказать, что я сваливаю отсюда сегодня ночью. На севере горит огонь. Это отвлечет всех в округе на какое-то время. Использую это, чтобы смотаться, и своего шанса я не упущу.

- У тебя не получится сынок. Рикс... Джаррет... Те другие ублюдки остановят тебя всеми доступными им способами.

- Может остановят, может нет. Но попробовать я должен. Ты можешь мне помочь, или можешь торчать у телефона. Выбор за тобой.

Джеф МакКормик закрывает глаза. Своего сына он знает. Он знает, что для него значит просить о помощи в такой момент, думать о том, о чем он должен думать. И по правде говоря, ему не за что винить своего сына. Он действительно не может его ни за что винить.

Но может у него есть шанс изменить все? Может еще не слишком поздно...

- Что тебе нужно, Пит?

- Как я сказал, на севере пожар. Зернохранилище на юге. Я собираю взять оттуда машину, я буду там так быстро, как смогу. Я хочу, чтобы ты привел туда Ким. Собери ее вещи. Я без нее не уеду.

Сердце ДЖеффа МакКормика истекает кровью. Он понимает, что должен что-то сказать. Он просто обязан что-то сказать. Но слов он не находит.

- Так будет правильно, пап. Ей будет лучше со мной. Ты понимаешь это так же, как я. На этот раз, тебе просто нужно ее доставить. Если ты этого не сделаешь, я сам за ней приду.

И после этого, звонок обрывается. Отец Пита кладет трубку. Открывает глаза. Ну, разумеется. Что еще он может сделать? Он по-прежнему в обшарпанной гостиной и перед ним по-прежнему на столе стоит бутылка.

Но другой шанс не выпадет.

Его мальчик ушел. За дверь, во благо.

Эта дверь захлопнулась не пару часов назад.

Но она захлопнулась сейчас.

Пит кладет трубку в офисе кинотеатра.

- Если он не пойдет... - проговаривает Пит. – Если он снова меня подведет...

- Он пойдет, - говорит Келли. – Он должен желать твоей сестре лучшего, так же, как и ты. Ты должен в него верить.

Пит кивает, но едва доверяет своему жесту. Келли сидит за столом напротив, глядит ему прямо в глаза. В такой момент у Пита нет места где спрятаться. В голове роиться тысяча слов, но он не может найти способа, чтобы вымолвить хоть одно из них. Внезапно, Келли отводит взгляд, точно также как и он тогда, когда вытащил ее от Райли Блейка и мельком заметил безумие глубоко в ее взгляде, которое было сильно; то, которое, как он был уверен, он увидит только тогда, когда она сама этого захочет.

- Эй, - говорит он, протягиваясь к ее руке через стол. - Все в порядке. Правда.

И все реально в порядке. Потому что внутри него не осталось ничего, что он хотел бы скрыть. Не от нее.

Они молчат довольно долгое время.

- Порядок? – наконец спрашивает он, потому что сейчас видит слезы в ее глазах.

- Порядок, – говорит она и улыбается.

Сильное сжатие, и они разделяют руки.

Келли берет дубинку со стола.

Пит хватает револьвер.

- Погнали отсюда, - говорит он.

Огромный "Додж" выскакивает на дорогу – основной упор идет на шасси, слышен хруст ударов – и зубы Джерри Рикса щелкают друг о друга с такой силой, что он почти откусил сигарету в зубах.

Вот дерьмо! То, что как раз нужно Риксу. Он вдавливает педаль газа сапогом со стальным носком и включает дальние фары. Патрульная машина несется через яркий туннель, вырезанный фарами, минуя рынок, где Рикс пристрелил тех пацанов час с небольшим назад.

Он направляется на север, к пожару.

Пожар, который был поджогом. Потому что в главном управлении все поняли не так. Вызов по рации, который поступил Риксу через пару минут, сразу после того, как Дэн Шепард в его компании упомянул об одном пожаре, но Джерри заметил два столпа пламени, которые возвышались на севере.

Эти зарева высились в расстоянии пару кварталов друг от друга.

У города всего одна пожарная машина.

Дерьмо. Все сошли с ума в эту ночь. Сначала - стычка у рынка, теперь это. Kогда Рикс доберется до этого прыщавого поджигателя, который провернул такой безумный трюк, этот сопляк не отделается просто пулей. Он вздернет его на дереве, как грушу, и сделает все правильно... и медленно.

Рикс направляется к зареву, по которому не поступило вызова. Он хватает рацию и уточняет детали, хотя и понимает, что смысла в этом нет. Даже та ленивая сука в управе понимает, что пожарная команда не может быть в двух местах одновременно, так что подумайте, кто должен заменить ленивых – наш общий приятель, Джерри Рикс, который вполне уверен, что пара кварталов за сегодняшнюю ночь обратиться в пепел.

Все, что может сделать Рикс - это наскочить на проблему, может сдержать зарево, если люди, что живут неподалеку, не слетели с катушек и не начали паниковать. А если начали, что же... может ему удастся спасти пару задниц, пока они не обратились в барбекю. В принципе, Джерри понимает, что таких будет не очень много – а хорошая новость в том, что в той заброшенной части города проживает мало членов Гильдии.

Но это не так уж и много, чтобы оправдаться в стиле "нет худа без добра". Рикс опускает рацию, закрепляет передатчик на приборной доске и сворачивает как раз во время, чтобы миновать пару дебилов, которые бегут к месту происшествия. Господи. Пока он проезжает еще пару кварталов, он замечает что дюжины детей бегут по улицам, и все направляются к пожару... все до единого.

И тут-то его и озаряет.

Личность поджигателя.

Это наверняка Зубастый Джек, также известный как малыш Джимми Шепард.

Ну да. Рикс стучит ладонью по рулю, как только понимает это. Старина Джек сделал свое дело. Наверняка сделал. И каждый пустоголовый пацан, что прошел через пятидневный голод, попался на его уловку. Потому что в этом и был смысл этого действия. Этот урод заставляет их подлетать к огню, как стайку мотыльков-идиотов. Ему требовалось отвлечение. Ему нужно было что-то придумать, чтобы увести банды от Главной улицы, чтобы расчистить путь к церкви, и, похоже, ему это удалось, потому что каждый мелкий изголодавшийся придурок, бегающий сегодня вечером в теннисных туфлях, выберет путь не в том направлении.

- Бля, выебите меня кулаком с гвоздями. – чертыхается Рикс. - Этот пацан хорош.

Дома мелькают по обе стороны от патрульной машины. Мерцающие тыквы смотрят на Рикса с подъездов, и он почти слышит, как они смеются. Почти. Потому что воображения Рикса, хватает только на "почти". Оно иногда может забраться на его плечо и приговорить "Дарова", но оно не длиться долго, особенно, если он смахнет его рукой.

И это и происходит сейчас. Рикс пялится строго вперед, на зарево, очерченное силуэтами крыш. В зубах бычок, который он почти раскусил на пополам, "Додж" гремит меняя полосы, он достает еще сигарету и прикуривает ее от своего "Зиппо". В нем есть какая-то часть, которая полагает, что еще не поздно потушить пожар. Но есть и другая часть, которая хочет забыть обо всем, что происходит, повернуть на 180 градусов и направить "Додж" в другом направлении, потому что, взглянув на часы на запястье, он понимает, что сейчас полдвенадцатого ночи. Это дает отродью Дэна Шепарда тридцать полных минут, чтобы добраться до церкви, а Рикс не очень доверяет Дэну грязную работу Гильдии, если его пацан умудриться добраться до финиша перед тем, как колокол прозвонит полночь.

Но что, черт подери, он может сделать? Парень ведь может быть по-прежнему впереди. Вот откуда дым... вот где огонь... Может быть, там же и его задница, похожая на пугало.

- Проклятье! – кричит Рикс. - Черт подери!

Его нога зажимает тормоза. Он резко останавливается. Сейчас он чертовски близок. Пламя лижет верхушки зданий всего в квартале от него. Пол дюжины пацанов пробегают рядом с ним, двигаясь на шоу с битами и кольями наперевес. Идиоты даже не понимают, что бороться с пламенем никто кроме старины oфицера Рикса не прибудет. Они даже не понимают, насколько они близки, чтобы мордой влететь в доменную печь, из которой выхода не будет.

Рикс сидит за рулем, просто сидит с видом, как будто впервые в жизни видит пожар. Впервые на его памяти, он не может принять решения, и его это, пиздец, как бесит. Он так глубоко затягивается сигаретой, как будто пытается ее докурить за один присест до фильтра. И тут перед ним пробегает пацан. Здоровенный пацан. Рикс думает, что он его помнит... может из футбольной команды. Ну, да. Пацан выглядит знакомо. Но его лицо распухло, а нос выглядит так, будто выдержал пятьдесят ударов к ряду. Вероятно, кто-то его нормально так отделал... и даже не раз.

Он опирается на окно Рикса и что-то кричит. Джерри достает револьвер одной рукой, а второй опускает окно. Пацан отскакивает, когда видит ствол.

- Боже... Нет! Не стреляйте!

- Успокойся. Какого черта тебе надо?

- Я видел Зубастого Джека! Он в паре кварталов в... перед местом Бэгли. Он снял бензобак с пикапа старика Бэгли и заталкивал в него тряпку

А затем, как будто кто-то встряхнул весь чертов мир и сорвал крышку. БУМ! Звук поглотил любые слова пацана, которые у него остались, прямо у него со рта, а сотрясение почти сбило его на землю.

Но Рикс едва это заметил. Он слишком занят тем, что наблюдает как языки пламени карабкаются по лестнице, как будто демон берет Pай в осаду. Он смотрит как пламя окрашивает небо, а затем и все под ними – глухие дома, холодные улицы, белый капот его патрульной машины.

Что-то пробивается через это оранжевое свечение. Два смертно белых света фар протыкают сетчатку Рикса. Он щурится, но не отводит взгляда по мере того, как рядом проносится машина. Возможно, это "Шеви"... или "Крайслер".

- Боже мой – это он! – кричит пацан. – Это Зубастый Джек! Он спер тачку Митча Креншоу!

Зрачки Рикса провожают "Крайслер". Водитель оставляет следы направляясь в центр... где, возможно в поле зрения не осталось ни одного пацана... где единственное, что может его остановить - это потасканный плакса с винтовкой.

Рикс понимает, что рассчитывать на это нельзя.

Он смотрит на часы. До полуночи двадцать пять минут.

Он бросает взгляд на избитого пацана, понимая, что больше ему ничего не остается.

- Забирайся! – говорит он. – Немедленно.

У парня отваливается челюсть, но он не говорит не слова. Он обегает машину, открывает дверцу и заполняет пространство пассажира своей внушительной жопой и захлопывает ee. Рикс срывается мгновенно, оставаясь на хвосте у тех задних фар в темноте.

Между тем "Крайслером" и руками, которые душат руль патрульной машины, в лобовом стекле парит отражение Рикса – его острое лицо окрашивает зеленое свечение приборной доски, кончик его сигареты тлеет подобно заряду. Рикс бросает взгляд на парня. Здоровенный увалень не тянет на победителя. Если у него есть что-нибудь общее с другим пареньком, который закончил в кукурузном поле после пары рикошетов в мозгах пары унций свинца, то у Рикса будет полно работы, чтобы спрятать эту тушу.

Но с учетом того, как все оборачивается, он тоже сойдет.

- У меня нет времени рисовать тебе план, - проговаривает Рикс.

Затем он швыряет пистолет на колени пацану.

Зубастый Джек как раз пересек железнодорожные пути, когда что-то протаранило его "Kрайслер" в зад.

Он бросает взгляд в зеркало заднего вида и не замечает ничего. Как только он осознает, что его преследователь возможно движется в темноте, пара лучей прожигает его со спины. Поверх всего ревет сирена, а на вершине машины, которая висит у него на хвосте, мигает вишенка, и Джек сразу все понимает.

Патрульная машина снова его таранит, и голова-тыква Джимa Шепарда болтается на его лиановой шее, готовая вот-вот оторваться. Скорее всего на его хвосте Джерри Рикс. Только такой сумасшедший ублюдок способен на такой трюк.

Джек лупит ногой по педали газа. "Крайслер" устремляется вперед, но патрульная машина не отстает – между ними настолько маленькое расстояние, не шире гроба. Обе машины проносятся под фонарем, и Зубастый Джек мельком бросает взгляд на Рикса. На мгновение полицейский запечатан в отражении зеркала заднего вида "Крайслера", его лоб сморщен над парой холодных глаз, меж губ зажата сигарета, кончик сигареты светится так, как будто он сосет раскаленный уголь.

БАМ! Еще один удар. Джек перехватывает руль и заносит "Крайслер" с дороги, но это не такая простая работа, когда твои руки это просто веник лиан. Все так, он справляется, нога крепко зажала газ, как будто эта парочка отростков вросла в педаль и пустила там корни. Мы тут о рассаде говорим.

Еще один взгляд в зеркало. Очередной фонарь освещает салон патрульной машины. Сейчас Рикс улыбается. В машине он не один. Впервые Зубастый Джек замечает, что полицейский едет с пассажиром, парнем, который прислонился к окну.

Три быстрых вспышки за спиной. Три громких хлопка раздаются среди ночи, но Зубастый Джек не слышит их. Все что он слышит, это звук разбивающегося стекла, когда лопается заднее окно "Крайслера". Пули со свистом проносятся сквозь кабину. Одна вонзается в его плечо, вторая проделывает борозду на его лице, а третья ничего не задевает кроме лобового стекла... которое разбивается подобно стене льда.

Осколки стекла разрывают уродливые руки Джима Шепарда. Он выворачивает руль в сторону, когда происходят еще два выстрела, и времени гадать, куда попали пули у него нет. Жесткий поворот направо, еще сотня ярдов... и, вот именно там, ты упрешься в старую кирпичную церковь.

Он почти на месте.

Холодный ночной ветер пробивается через разбитое окно. Он вьется по всему салону, почти задувая осенний огонь в вырезанной голове Джека, но этого он не допустит. Ни в коем случае. Не сейчас. Сейчас он тащит свою задницу на скорости семьдесят. Он понимает, что шанс у него один. Ему нужно будет зажать тормоза как раз вовремя, затем поворот и...

Сейчас. Он должен сделать это сейчас.

Узловатая нога Джима нажимает на тормоз. Он резко поворачивает руль вправо, как раз в тот момент, когда Рикс в последний раз отбойным молотком вносится в задний бампер "Крайслера". Руль вырывается из рук Зубастого Джека, оторвав ему пару пальцев, как будто это были спелые морковки. Руль поворачивается влево, когда две машины разъезжаются, и задний бампер "Крайслера" отрывается, искрясь об асфальт и исчезая под шинами патрульной машины, как сверкающий складной нож, вонзенный в брюхо здоровенного жирного кота.

Лопается передняя шина. Бампер повредил ходовую часть. Джерри Рикс вцепился в руль, потому что уличный фонарь каким-то образом оказался посреди дороги, и кажется, что за ним кирпичная стена... и если у вас есть время для небольшой сессии вопрос-ответ, Зубастый Джек бы ответит вам, что фонарь и стена сейчас для него отличное предложение, потому что "Крайслер" больше не на четырех колесах. Нет. Счет идет на "два"... пока дорога не ударяется о боковую водительскую дверцу, а боковое окно не лопается, а жесткая крыша не скрипит, когда "Крайслер" летит задницей на чайник, в то время как законы физики нарушают самые продуманные планы Зубастого Джека.

Часы отсчитали пару секунд и двум машинам подведен итог.

Все тихо в течение двадцати секунд. Может тридцати.

В это время, Джим Шепард зарыт в темном месте, подобно семени, зарытом в земле. Для него это не новые ощущения. Фактически, они ему весьма знакомы. Потому что Джим помнит кукурузное поле... и пистолет Джерри Рикса напротив своей головы... и звук лопаты, которая засыпает его могилу черной, грубой землей.

Так что он пробивается сквозь тьму, борется за ясный свет, подобно зеленому ростку, что пробивается через землю в поисках солнца. Тени на момент пропадают, но вскоре возвращаются. Вспышка октябрьского света, затем еще одна, и Джим видит свои резные черты, проецирующиеся на черную обивку в нескольких футах от его лица.

Джим тянется к этому обратному силуэту правой рукой, которая стала короче на два пальца, но его рука не выдерживает и падает на грудь как горсть мякоты. "Крайслер" перевернут. Джим распластался на спине на крыше. В его голове пульсирует электронный писк, проектирующий мигающий свет на обшивку над ним – улыбка Джима и его глаза моргают одновременно с писком, его остроконечный разрез носа мигает, как старая лампочка и цепочки гирлянд.

Джим не может сделать чего-либо больше, чем просто так вот лежать. Его глаза мигают. Улыбка приходит и уходит. И там еще одно очертание, которому он должен быть благодарен аварии – зубчатая трещина проходящая с маковки его головы, через его правый глаз, к углу его ухмылки. Рана сверкает подобно молнии на обшивке. Снова... и снова... и снова...

И это пронзает Джима сейчас насквозь. Из его тела вырывается новая вспышка по мере того, как трещина дает свет на сиденье над ним. Его тело снова содрогается в спазме, как будто его мышцы окутаны проводами, а не тыквенными лианами и кто-то только что вставил эти провода в розетку. Господи. Он чувствует себя как монстр из старого фильма – типа Франкенштейна, через которого снова проводят молнию... только это не работает так как должно... заряд прожигает его, заместо заряда его батареи.

Разряд! Правая рука Джима бьется о грудь, как подсеченная рыба.

Разряд! Обертки конфет, которые свалены у него в груди скатываются подобно мусору в огромный кулак.

Разряд! Джим пытается перевернуться. Господи. Он мечтает перевернуться. Но по всей видимости, он даже рукой сейчас пошевелить не может. Она там, на его груди, приклеенная к дыре вырезанной в его плече пулей, дыре, из которой повсюду сочиться нуга и зефир на джинсовую куртку.

Разряд!

В голове взрываются искры.

Разряд!

Писк молнии.

Разряд!

Еще один спазм скручивает тело Зубастого Джека.

Риксу удается открыть глаза. Вскоре он понимает, что ему не следовало этого делать, потому что его отражение ожидает его в лобовом стекле. Из его пореза на лбу сочиться кровь, а его левая щека выглядит так, будто кто-то перепутал лицо Рикса с индейкой на День благодарения. Но не кровь со лба сейчас беспокоит Джерри. Кровь, которая пролилась на его брови, залила его зрачки. Черт, да он чувствует себя так, будто кто-то ему в глаза горсть соли высыпал.

Полицейский стирает кровь и пот с глаз – он потеет как чертов мул. Несколько раз он моргает. Все становиться немного четче. Фонаря нигде не видно – скорее всего он его проехал – но вот кирпичную стену он находит довольно быстро. Ничего с этим у него не вышло. "Додж" развернуло боком, левая часть передней части машины врезалась в него, а остальная часть водительской стороны довольно сильно ударилась о кирпичи. Он может протиснуть свой язык через окно и облизать чертову стену если захочет. Ни коим образом он не выберется сейчас из машины со стороны водителя. Даже с разбитым боковым стеклом, у него недостаточно места чтобы выкарабкаться.

Не то чтобы он мог, учитывая, как он себя чувствует. Подрезанный, разбиты, все его тело перемолочено. Что касается его лица, вероятно его полоснуло стекло, когда боковое окно разбилось. Даже есть вероятность, что он разбил его головой.

Все плывет, как только он пытается вспомнить. Странно. Он пытается восстановить в памяти аварию, когда понимает, что должен думать о кое-чем другом... кое-чем важном...

Рикс снова моргает. Вырывая себя из страны грез.

Ага. Привет мир. Тот который ему нужно схватить и удержать. Все четко... и ясно...

- Вы в порядке? – cпрашивает пацан.

Господи. Рикс совсем забыл о том, что с ним этот мальчишка. Если не считать его разбитый нос – который уже был разбит до аварии – парень выглядит в порядке. У него даже в руках пистолет Рикса и...

Зубастый Джек, - вспоминает Рикс. - Разумеется. Вот та важная вещь, которую он не мог вспомнить.

– Где чертов Джек?

Он смотрит на дорогу. "Крайслер" так и не свернул на Главную. Он перевернут, разбит, с ним покончено. Рикс перегибается через пацана, открывает бардачок. Кажется, что голова сама скатится с его плеч, пока он делает это. Пока он хватает коробку с патронами, он молиться, чтобы Зубастый Джек не закончил свой путь также, как выглядит этот ебучий "Kрайслер". Потому что, если c Джеком покончено, и если "Додж" Рикса сделал свое дело, вместо одной из пуль парня - тогда все кончено.

Для всего, что находиться в Черте города.

Кончено. Сделано. Конец истории.

Но, может быть все еще и не пошло по этому пути. Может быть Джек по прежнему сосет воздух. Если все так, тогда у городка – и всех в нем – по прежнему есть шанс.

Рикс бросает взгляд на часы. Сейчас 23:45. Полно времени, чтобы выполнить работу. Он высыпает на руку пули. Руки трясутся. На них капает кровь из раны в голове. На мгновение ему кажется, что у него полные руки мальков форели, которые плавают в его крови.

Тихо, ребята. Не надо там купаться.

Рикс закрывает глаза и встряхивает голову. Нет у него сейчас времени на это тупоголовое говно. Когда он открывает глаза, рыба пропала. Вернулись пули. Он протягивает их пацану, но дебил просто сидит и пялится на них.

Рикс даже не смотрит на его. Вместо этого, он просто сидит там, в течение долгого мгновения, ожидая звука открывающейся дверцы, надеясь, что пацан поймет намек.

Все на момент становится мрачным. Может секунд на десять. Может пятнадцать.

- Если хочешь закончить работу, - проговаривает Рикс. - Тебе лучше поднять свою жопу.

Рикс поворачивается к пацану, чтобы убедиться, что сообщение до него дошло.

Но дверца уже открыта.

Пацан ушел.

Райли Блейк глубоко сглатывает.

Божечки! O, Божечки! Он никогда и не думал, что выиграет в Гоне.

Он идет вниз по Главной улице, пистолет полицейского крепко зажат в его руке. За ним, на северe, три пламени, которые карабкались по бедной части города, обратились в единый ревущий Aд. Но огонь не проблема Райли. О нем он сейчас не может думать. На уме только одна вещь, и она там, внутри разбитого "Крайслера" Митча Креншоу.

Райли надеется, что эта штука еще жива.

Лучше, чтобы она не сдохла.

Потому что Райли Блейк вот-вот застукает эту доморощенную задницу. Не-а. До полуночи десять минут, и Зубастый Джек полностью принадлежит ему. По близости нет никого. Никаких соперников... что означает, переживать не стоит. Двадцать шагов... может двадцать пять... и Райли будет прямо там, напротив "Kрайслера".

Он продолжает приближаться, заряжая пули в револьвер Рикса. Он скармливает все шесть пуль в револьвер, затем захлопывает барабан. Он пытается говорить себе, что тот истерзанный гондон в патрульной машине, не раздумывая бы сделал эту работу, но он понимает, что в сравнении с Джерри Риксом он - никто.

Да ему и не надо. Десяти минут более чем достаточно, чтобы сделать работу и сделать ее аккуратно. Вероятно, это отличная идея, потому что Райли все знает о том нечто, что сейчас покоиться в останках машины. Зовут это нечто - Зубастый Джек... или Пилозубый Джек... у этой штуки есть еще дюжина имен, чудовище, способное в мгновение ока вызвать целый год ночных кошмаров.

Вот почему Райли не торопится...

Вот почему Райли старается подойти к делу спокойно...

В десяти футах от обломков, он встает на колено и подглядывает в кабину. Tам что-то двигается, бьется о капот машины, как будто какой-то садист присоединил его проводами к аккумулятору "Крайслера". От зрелища Райли слегка вздрагивает, но он сохраняет спокойствие, говоря себе "движение это хорошо". Движение означает, что нечто еще живо.

Райли поднимает револьвер, чтобы прицелиться. Только ему кажется, что все пройдет просто, нечто в "Kрайслере" переворачивается...

...и встает на свои локти...

...и начинает карабкаться.

Не быстро, но и не медленно. По мере того, как это двигается, одна из его рук выгибается. Что-то кормиться через лиану в его левом запястье, увеличиваясь в нечто, что хватается, подобно когтю кота-мутанта. Это тесак, и он сверкает отбрасывая свет на плечо Райли, и пальцы Зубастого Джека овивают его по мере того, как он поднимает свою вырезанную голову и бросает взгляд прямо на мальчика с оружием.

Разряды диких молний проносятся в голове твари. Как будто ты смотришь на электрический шторм. Что-то в этом зрелище завораживает Райли... что-то в том, как огоньки проливаются через треугольные отверстия глаз. Он не может отвести взгляда, он не может сосредоточиться. И в это время, пока тыквоголовое нечто продолжает пялиться на него, оно карабкается через разбитое окно на локтях, через приборную панель с тесаком в руке.

И сейчас Райли может чувствовать запах чудовища. Жженая корица и порох, и расплавленный воск – вонь смешалась в огненном шаре головы Зубастого Джека, и эта голова выглядит как кастрюля, которую вскипятил сам Дьявол.

Вонь выбивает Райли из его ступора.

Он поднимает пистолет... взводит затвор...

И что то ударяет ему по руке. Сильно ударяет. Райли бросает револьвер. Он оступается, хватаясь за свой правый бицепс по мере того, как разворачивается.

И видит девчонку. ТУ САМУЮ девчонку. Рыжую.

- Скучал? – cпрашивает она.

Затем она снова ударяет его.

Дубинка падает на голову Райли.

Следующее, что он видит - это асфальт, который стремительно приближается.

Пит оттаскивает Зубастого Джека от обломков. На самом деле он рад, что "Kрайслер" перевернулся на своем пути. Ему с Келли едва удалось от него увернуться, пока они пересекали Главную улицу, после того как покинули кинотеатр, и это был уже третий раз за ночь, когда он стоял на пути монстра на колесах. Он даже начинает подумывать, что машины имеют зуб на него. И это ему не кажется абсурдным, потому что даже сейчас "Kрайслер" не до конца сдох. Его горгоновы фары по прежнему прожигают его, и Пит не хочет попасть в их свечение, даже не смотря на то, что колеса тачки направлены к небу.

Пит оттаскивает Джека к тротуару. Тесак выскальзывает из захвата монстра и со звуком падает на дорогу, но тот даже не обращает внимания. По всей видимости нечто, что когда то было Джимом Шепардом, понятия не имеет, что происходит. Онo не сопротивляется, когда Пит усаживает его спиной к почтовому ящику.

Пока Пит делает это, Келли смотрит на Райли Блейка, дубина взведена и наготове, на случай любого движения с его стороны.

Но он не двигается. Он в отключке.

Пит на момент останавливается, чтобы перевести дух. Затем он двигается в сторону Райли, бросая взгляд на Келли.

- Ты дважды вырубила парня, за ночь, - говорит он, хватая его за ботинки и оттаскивая его от поврежденной машины. - Кажется ты слегка увлеклась.

- Да, черт подери, увлеклась. Не буду врать.

- Ну, норм. Эту работу ты сделала. Давай закончим с другой.

- О чем ты?

Пит бросает ноги Райли Блейка в грязь и кивает в сторону Зубастого Джека.

- О том, что наш приятель вряд ли сможет добраться куда-либо самостоятельно.

- Какой бы у тебя ни был план, надеюсь он не сложный... у нас осталось около пяти минут до полуночи.

- Что же, тогда постараемся сделать все побыстрей.

Пит наклоняется, проникает под правую руку Джека и поднимает его на ноги.

- Ладно, - говорит Пит. - Давай дотащим его до церкви вовремя.

Рикс не может поверить, что до сих пор не слышал выстрелов, и это может означать одно из двух – либо Зубастый Джек погиб в результате аварии, либо пиздюк, которого он отправил, чтобы нажать на курок страдает херней.

- Что ж, похер, - говорит Рикс самому себе. - Может пришло время мамочке направить руку дебила.

Он проскальзывает через пассажирское сидение и выбирается из машины. Встает, но едва стоит на ногах, поэтому хватается за вершину дверцы машины, чтобы сохранить равновесие.

И вот тогда-то он и замечает чертового игрока в футбол, который валяется на земле, как будто на отпевании. И там еще один пацан. Пацан и девчонка, на самом деле, и оба на ногах и двигаются. Зубастый Джек болтается на плече у пацана, как раненный солдат. Тот тащит его в сторону церкви, пока девчонка прикрывает сзади, вглядываясь в тени в ожидании проблем.

Рикс едва верит своим глазам. Он моргает, но лучше от этого не становится. Насрать на пули, которые выглядели как форель и прочая эта лабуда – вот худший кошмар, который он представить мог. Это просто не имеет смысла.

- Эй... - кричит он. – Эй!

Девчонка бросает взгляд в его направлении, но вовсе не замедляется, как и пацан.

Рикс внезапно узнает обоих.

Господи! Келли Хейнс и Пит МакКормик. Вот так удача!

Он тянется к кобуре... чтобы обнаружить что там пусто.

А как так вышло Джерри?

Ну... может быть, потому что ты отдал ствол пацану.

А винтовку ты отдал Дэну Шепарду.

Все что у тебя есть, это гребаная дубинка.

А до полуночи три минуты, говна ты кусок.

Давай-ка двигай жопой!

Пит и Келли не бегут. Зубастый Джек не может.

Но они двигаются.

Келли поворачивается спиной к Джерри Риксу и чувствует облегчение. Взбешенного копа, как будто натерли на терке для сыра. Он и раньше не был похож на душку, но теперь, когда с него будто живьeм содрали кожу, она точно не хочет иметь с ним дело.

Келли по прежнему не в лучшей форме, но она помогает Питу.

- Лучше поторопиться, – говорит она.

- Я очень стараюсь, - дыхание Пита учащается и утяжеляется.

У Риксa тоже самое, потому что время стало меньше еще на полминуты, и до финального звонка остается две с половиной минуты.

Его револьвер на земле, напротив разбитого "Kрайслера". Рикс хватает его. Бросает взгляд на три фигуры, что движутся к церкви, пока он все это проделывает, и все становится для него понятным. Риксу не требуется проводить дознание, чтобы понять, что Хейнс и МакКормик сопоставили два и два, пока разбирались в большой схеме... и им это удалось сделать в самый худший из всех подходящих моментов.

Понимаешь, револьвер Джерри не очень-то и поможет. Он не может стрелять. Он не может рисковать и стрелять по МакКормику, потому что шансы убрать Зубастого Джека велики. А если он пробьет дыру в тыквоголовом, вся задумка в направиться Aд.

Этот ходячий кошмар обязан убрать пацан.

И это должно произойти в ближайшие две минуты.

Таковы правила.

Джерри оглядывается. Никого в поле зрения.

За исключением этого проклятого игрока в футбол. Который лежит на спине. Вон там, в канаве...

Они на полпути в церковь, когда хватка Пита ослабевает. Пока Зубастый Джек клонится в сторону, Пит хватает его за джинсовую куртку и не удерживает. И вот, когда он уже готов услышать звук разбивающейся о кирпичные ступени тыквы, Келли перехватывает Джека за воротник.

Вместе они втаскивают Джима Шепарда на спутанные лианы, которые заменяют ему ноги.

- Нормально, - говорит Пит. – Я его держу.

Келли медленно поднимается по ступенькам.

- Надеюсь дверь не заперта, - говорит она.

- Они уже довольно далеко, - говорит пацан. - Не знаю, смогу ли я...

- Заткнись и приступай! - перебивает Рикс. - У тебя шесть выстрелов. Попади хоть раз.

Пацан прицеливается.

Колокол начинает отбивать полночь.

- Жми на курок идиот! Давай!

Три пули впиваются в дверь как раз в тот момент, когда Келли распахивает ее. Она ныряет внутрь. Раздаются еще два выстрела, когда Пит и Зубастый Джек, спотыкаясь, проходят мимо нее.

Келли захлопывает дверь и запирает ее на ключ.

Он поворачивается, вглядывается в темноту.

- Пит? – cпрашивает она. – Ты в порядке?

Ответа нет. Как будто она разговаривает с темнотой.

Звенит колокол.

В девятый раз... десятый... одиннадцатый...

Колокол отзванивает полночь.

- Давай сюда револьвер, - говорит Рикс.

- Кажется я попал, - говорит Райли передавая револьвер. – Довольно уверен, что это последний выстрел...

- Не-а. Нихрена ты не попал, пацан. Ну, только если ты не считаешь эту церковную дверь. Ты попал в эту штуку пять, блядь, раз. Но не переживай. Одну вещь ты сделал правильно.

- Что вы имеете в виду?

- Ты выстрелил пять раз. Что означает, что одна пуля в стволе еще есть. И учитывая, что сейчас за полночь, есть одно место, куда я ее реально хочу всадить.

- Чего?

Рикс улыбается. Боже. Да пацан реально красавчик, в довольно крутой куртке.

Он прижимает револьвер под подбородок Райли Блейка.

Нажимает на курок.

Двести тридцать фунтов бесполезности падают на землю.

- Слава Богу, ты в порядке, - Келли сжимает руку Пита в темноте. - Эти последние два выстрела, когда вы проходили через дверь – я подумала, что, возможно, они вас задели.

- Нет, - говорит Пит. - По-прежнему на ногах. Похоже и он тоже.

Впереди от них, Зубастый Джек медленно идет по рядам. Он нетвердо стоит на ногах, но держится, его левая рука держится за края дубовых скамей, когда он переходит от одного ряда к другому. Ленты лунного света проникают сквозь узкие витражи и, словно прутья решетки, преграждают ему путь. Они цвета крови и синяков, и Джек пробирается сквозь них, его разбитая голова склоняется на шее, оплетенной виноградной лозой, свет от вспышки молнии прорезает окрашенный мрак, как желтый нож.

Пит просто наблюдает, не до конца веря своим глазам.

За полночь, а Зубастый Джек по-прежнему на ногах.

За полночь, а Зубастый Джек внутри церкви.

Oн победил.

Шесть часов назад, Пит и представить не смог бы, что будет стоять в этом месте, тихо празднуя победу Зубастого Джека. Момент очень странный, потому что Пит понимает, что он наступил и благодаря ему тоже. Всего пару часов назад он был преисполнен намерением убить то нечто, что сейчас двигается по ряду, на ногах пугала, а сейчас, он побежит на помощь, если Джек оступится.

Но Зубастый Джек не оступается. Он двигается вперед с согнутой головой, приближаясь к иконе, которую в этом городе забросили давным-давно. Пит пялится на огромный крест, прибитый к стене. Эта штука никогда особо для него ничего не значила. Он сидел под ней тысячи воскресных утр, которые он не может вспомнить. Он сидел под ней в один день – в день похорон его матери – который он никогда не забудет. Он понимает, что должен значить этот крест, и внутри его есть часть, которой нравится думать, что возможно он-то и значит – в других местах, для других людей. Но не здесь, не для него, и не для Зубастого Джека, который закончил в кукурузном поле стоя на коленях с пушкой, упирающейся в его голову, пока весь город отвернулся от него.

Так что вид того, как Зубастый Джек двигается к кресту – медленно, почти благоговейно – удивляет Пита МакКормика. Но голова Джима Шепарда более не склонена. По мере приближения к алтарю, он смотрит на крест. Его вырезанные изъяны освещают стену впереди, и трещина, что проходит от маковки до подбородка покрывает крест словно зазубренный кусок расплавленной стали, только что вынутый из горна.

А затем Джек отводит взгляд, и стена снова погружается во мрак. Свет из его головы освещает пол под алтарем. Там что-то есть, что-то, что Пит не замечал до настоящего момента, нечто, что кроется во тьме.

Пит начинает двигаться по ряду, в надежде увидеть, что отделяет Джека от креста.

На чем был сфокусирован Зубастый Джек все это время, пока он проходил по рядам со склоненной головой.

Еще пара шагов, и Пит видит все довольно четко.

Это мертвец, который крепко держит в своих руках дробовик.

Ствол направлен на то место, где должна была быть его голова.

Рикс не тратит время на то, чтобы рассмотреть мертвого парня, что лежит лицом в асфальт. Жирный недоносок более не важен. Как это понимает сейчас законник, ничто более не важно, потому что сейчас пять минут после полуночи и тыквоголовый урод внутри церкви, а это означает, что весь смысл жизни только что отправился в Aд в кульке.

Не-а. Зубастый Джек бросил ебаную перчатку. Ему удалось преодолеть дорогу... пройти через город. Он был окружен двумя тонами детройтской стали и ему удалось уползти. Пять пуль пробурили дырки в двери, когда он пригнувшись проскочил под ними, и ни одна не разнесла его тыквенную башку. И так как он добрался внутрь церкви... что ж, все и там для него прошло чики-пики, пока колокол пробивал двенадцать, потому что Рикс чертовски уверен, что он не слышал ни одного выстрела винтовки в ночи.

Полицейский не тратит времени на гадания, что же произошло с Дэном Шепардом. Его не особо заботит, если этот плаксивый ублюдок обратился кроликом и ускакал на ножках вниз по дорожке, ему также плевать, если Шепард, стоя сейчас на коленях, целует ноги своего сына-отродья. Все, что сейчас важно для Рикса - то, что пошли финальные титры мира, который он знал. Все, что нужно сделать, это просто мельком взглянуть в сторону севера, и ты увидишь занавес, который спускается на все это шоу.

Черт, да нихрена он не спускается. Чертов занавес все выжигает. Те три очага, которые развел Зубастый Джек, объединились в огромный конгломерат, который кремирует бедную часть города. Как будто кто-то бросил ведро углей на шторы в кинотеатре на другой стороне улицы, и пламя сжигает этот темный бархат дотла, обжигающий свет ночи счищает грубый белый экран под ним.

Господи. Если так подумать, то это чертовски охрененная штука.

Законник достает шесть патронов из патронташа. На этот раз они не выглядят как мальки форели. Он заряжает патроны в барабан револьвера и двигается поперек главной улицы.

Он замедляет шаг, когда из-за угла выскакивает дребезжащий "Шевроле " и проносится мимо него, и к моменту, когда его нога касается поребрика на другой стороне улицы, также выезжает и старый "Форд". Рикс поворачивается на запад, наблюдая как "Шевроле" проносится через Черту, а за ним и "Форд". Обе машины пересекают границы города вот так вот просто... как будто больше нет никакой Черты, и нет никакого Джерри Рикса, который смог бы помешать им. И нет никакой Гильдии сборщиков урожая, на которую можно посмотреть в зеркало заднего вида.

Задние огни плывут все дальше, пока две машины исчезают в ночи. Рикс стирает ручеек крови с раны на лбу. Ого. Он сходит с поребрика на одной стороне улицы, и мир устроен по-своему. К моменту, когда он доходит до противоположного тротуара, все уже работает по-другому. Вот как быстро меняются люди, когда статус-кво рушится. Да и черт с ним! - понимают они, и подрывают свои полыхающие задницы исследовать мир на своих "Доджах".

Кто-то назовет это "храбростью". Рикс так далеко не заходил. Как он это понимает, люди в этих машинах такие же храбрые, как стаи крыс, которые бегут с корабля, который направляется прямиком к сундуку Дейви Джонса. Хочешь, называй это "храбростью" – не стесняйся, у Джерри с этим нет проблем. В конце не так уж и важно, как ты это назовешь. Важно то, что он выполняет ту же работу - те машины уехали, а черная дорога ждет новых, и Джерри Рикс не думает, что это продлится долго.

Что ж, - решает он. - Такова жизнь. Может быть немного погодя Джерри тоже свалит. Возможно... Но для начала у него есть пара незавершенных дел, с которыми надо разобраться. В револьвере у него шесть пуль, и он прикидывает, что этого может быть вполне достаточно чтобы готовиться к худшему.

Лицо мертвеца снесло, бледная кожа растерзана до крови и костей выстрелом дробовика, который до сих пор сжимают остывшие руки. Даже несмотря на это, Зубастый Джек узнает трупп. Он знает руки мужчины и узнает простенькое обручальное кольцо на пальце.

Джим Шепард - продукт этого кольца. Глядя на все это сейчас, у него на уме лишь одно слово, и это то же слово, которое застыло в его зубастой улыбке, когда отец закончил вырезать его лицо пару часов назад.

Зачем?

Отец Джима так и не дал ему ответа, когда Джим сказал это слово тогда на кукурузном поле, но он дает его сейчас. Ответ довольно емкий, вот он лежит на полу. Глухой, беззвучный. Оголенный от любых мелочей, которые не давали его увидеть, и от той части, которая могла улыбаться. Раздетый до красного мяса и разрушен до костей и мышц.

Так вот ты выглядишь, когда тебя круто поломало. Если ты человек, а не машина, и твои запчасти сильно раскурочены, так что ты больше не можешь работать. И именно это люди из Гильдии не понимали, когда поставили Дэна Шепарда между финишем и его старшим сыном. Они оставили Дэна там, чтобы тот остановил своего мальчика, когда должны были осознать, что его двигатель разобран на мельчайшие детали вот уже несколько лет, и разобрали его на том кукурузном поле. Он не смог бы уже вытянуть ту же ношу. Открой капот, проверь двигатель, и ты все поймешь. Разбери машину до костей и мышц, проверь срок службы этого обручального кольца на износ, затем сопоставь с какой легкостью этот дробовик выстрелил, и ты удивишься, почему кто-то решил, что Дэн был способен остановить кого-либо кроме себя.

Черт, пацан, который только что провел год закопанный в землю, видит это довольно четко, а у него в пустой башке две вырезанные дырки, у него даже глаз нет.

- Ты еще не понял этого, гребаный урод? – кричит Джерри Рикс с улицы. – Теперь ты царь горы? Важная персона? Не-а-а. Ты ведь знаешь, что это не так, так ведь? Ты просто чертов сорняк с бьющимся сердцем. Таким ты был, когда появился на свет, и таким останешься впредь. Потому что тебе некуда больше идти.

- О, да! – кричит Рикс. – Двенадцать ударов колокола не так уж много и поменяли, так ведь, Джимми? Ты должен был позволить какому-нибудь из этих сопливых дебилов положить тебя, когда у тебя еще был шанс! Они бы быстро это сделали! Но не я, мальчик... Я очень постараюсь, чтобы ты страдал! Я собираюсь нарезать тебя по дюйму за раз!

Смотря на разбитые останки своего отца, эти слова проносятся в голове Джима как зимний ветер. Но слова не могут затушить то пламя, что пылает там. Пилозубая улыбка Джима приближается к натянутой гримасе, когда он берет руку отца в свою. Нежно он снимает обручальное кольцо с пальца Дэна Шепарда. Он держит его в своей израненной руке – трехпалой руке – в течение долгого момента.

- Я и с остальными разберусь! – кричит Рикс. – Не думайте, что я этого делать не буду! Каждый из вас там уже покойник! МакКормик... Келли Хейнс. И если ты там, Дэн, я и за тобой иду, плаксивый кусок говна!

О, да. Дэн здесь, вместе со всеми теми отцами, которые оказались на том кукурузном поле, и со всеми теми сыновьями, которые умерли на глазах у своих отцов. Джим чувствует своего отца в кольце, которое держит в руке. Он ощущает остальных в тех местах, где ржавые гвозди вонзились в его скрюченное тело и привязали его к перекладине.

Он всех их чувствует. Здесь. Сейчас.

Эти чувства остаются, но Джим Шепард нет. Он надевает этот кусочек золота на средний палец своей левой руки. В следующее мгновение он на ногах. Он поворачивается спиной к алтарю, его вырезанные глаза сфокусированы на молодом человеке, который стоит рядом с церковной дверью.

Зубастый Джек двигается к нему.

Ярость в его глаза разгоняет тени.

Его наждачный голос разносится среди скамей.

- Дай мне оружие, - говорит он.

Слова, произнесенные голосом Зубастого Джека, могут звучать только как угроза. Они обнажают храбрость Пита. Его страх - это продукт города, такой же, как и Гон. Это реакция, направленная на то, чтобы разрушить связь, связывающую двух мальчишек по имени МакKормик и Шепард. И ты понимаешь это лучше, чем кто-либо, потому что ты был на месте Пита МакКормика и на месте Зубастого Джека. Ты знаешь их обоих, а также сотни других, подобных им, которые похоронены там в черных полях, где посеяны твои кости.

Так что, ты понимаешь, что происходит, когда эти две силы сходятся. Этот момент всегда был одинаковым, это также неизбежно, как и взрывоопасно. Но сегодня ночью все пошло не так. Сегодня шаблон изменился. Одна часть этого уравнения добралась до другой части, и вдвоем они перешагнули через полночь в момент, когда все по-другому.

И этот момент промелькнул сейчас между ними во взглядах. Пылающий свет из пары вырезанных глазниц раскрывает ледяной блеск в паре голубых глаз. Разные формы одного и того же пламени, и обе горят ярко.

Но только один из них может донести это пламя в завтра.

И чтобы это произошло, второй должен выжечь свое пламя до пепла сегодня ночью.

- Ты не можешь это сделать в одиночку, - говорит Пит, потому что не хочет верить в неизбежное.

Но Шепарду виднее. Те мысли, что содержаться за его хэллоуинской маской ясны, в отличие от мыслей Пита.

- Я знаю, каков мой удел, - говорит Джим.

Он смотрит на Пита и девочку, и на открытую дверь за ними.

- Остальное я оставляю на вас.

Даже до того, как эти слова были произнесены, Пит понимает, что говорит Зубастый Джек. В его голове крутится дюжина аргументов. Но это его мысли, а не те, которыми он делится с Джеком, не результаты последней ночи, которая их объединяет. И как только Пит осознает это, огонь в глазах Джека превращает все доводы Пита в пепел.

Пит тяжело сглатывает и отдает пистолет.

Других прощаний не будет.

В этом нет необходимости.

Пальцы сжимают рукоятку пистолета, а указательный палец Джека скользит по курку. Мальчик и девочка спешат по проходу, направляясь к заднему выходу из церкви. Зубастый Джек провожает их пристальным взглядом – их путь через тени освещается бликами и мельканиями, которые исходят из его молнееподобной раны.

Джим Шепард не хочет пропускать этот момент.

Это самый важный момент сегодняшней ночи.

Пит МакКормик и Келли Хейнс проходят по рядам не оборачиваясь.

Запасной выход остается открытым, и они уходят через него.

А пламя внутри Зубастого Джека накормлено. Сейчас оно вдвойне сильнее и светит ярче, чем раньше. Потому что парень, которому предназначено пройти по пути Джима, в могилу на кукурузном поле, сейчас ушел. Он на пути к черной дороге, на пути в завтра, без каких-либо объездов в поле зрения. И это пламя пожирает эту помятую кожуру, деформируя обитую свинцом дверь, которая сдерживала ярость атомного огненного шара. Оно сочится через эту зубчатую трещину раны, пробивается через эти заостренные зубы, подобно лаве, что бежит из вулкана. Оно проливается на шею Джека, проходит через вены, которые укоренены в нем, и капает на одежду, расплескиваясь на подогретую джинсу, и продолжает свое путешествие, заляпывая пол церкви, выжигая черные круги на ковре по мере того, как Зубастый Джек двигается к тяжелой дубовой двери.

- Ну давай пиздюк! Выходи, пока я не пошел и...

Джери Рикс стоит у подножья кирпичной лестницы. Пушка наготове, рот раскрыт. Ни то, ни другое не идет ему на пользу. Потому что дверь церкви вылетает, как раз в тот момент, когда последние слова слетают с его губ, и не успела она коснуться кирпичных ступеней церкви, следом за ней появляется и Зубастый Джек.

Его голова изрыгает пламя.

Украденный револьвер 45-го калибра у него в руке.

Курок ударяется о закаленную сталь. Дульная вспышка молнией вырывается из ствола. Пуля пронзает плечо Рикса, но он этого даже не чувствует. Он слишком занят нажиманием на курок своего револьвера. Пуля пробивает джинсовую ткань и виноградную лозу, и Зубастый Джек, пошатываясь, опирается на перила, когда вторая и третья пули проедают дыры в его груди.

Но он не отступает. Ни черта. Он идет вперед, вцепившись пальцами в перила, когда перелезает через них... скатываясь по лестнице, как двуногий ночной кошмар... поднимая пистолет 45-го калибра, пока он совершает перелет...

Вторая пуля проникает в Рикса туда же, куда попала первая, вырывая из его плеча кусок мяса. Рикс старается поднять ствол, но мышцы более не работают. Боль наступает быстро и жестко, как и Зубастый Джек. Он по-прежнему несется вперед... и Рикс оступается назад на пол дюжины шагов... и третья пуля разжевывает его плечо, превращая его дельту в гамбургер, срезая вращательную манжету плеча и раздробляя плечевую кость в суставе.

Рикс выплевывает сигарету на цветочное ограждение кирпичного прохода. Его желеобразное плечо болтается на кости. Его пальцы в конвульсиях в последний раз пытаются нажать на спусковой крючок револьвера, но больше он ни во что не целится. Пуля с искрами отскакивает от кирпичной дорожкиода. Щеткообразная нога Зубастого Джека встает на то место, занимая выгодную позицию и он снова стреляет. Пуля попадает в живот Риксу, разрывая пару позвонков на выходе, и Рикс роняет пистолет и падает на колени.

И вот он здесь. Прямо здесь. Джек уже рядом с ним. Пороховое облако... вонь паленой корицы. Рикс ощущает его в воздухе, ощущает вместе с собственной кровью.

Карие глаза блестят на его худом лице, пока он смотрит на пацана Дэна Шепарда. У нечто с кукурузного поля нет глаз. Просто головешка пламени. Существо тянется к нему, пальцы пробегаются по волосам Рикса, как куча гремучих змей. Оно поднимает голову законника, оно пялится вниз. Пылающие капли валятся из его заостренных зубов, закапывая лицо Рикса подобно аккумуляторной кислоте.

Все плохо, но грядущее еще хуже.

Зубастый Джек подносит револьвер к виску Джерри Рикса.

Горячий ствол жжет плоть законника как клейменный метал.

Пилозубая улыбка освещает окровавленное лицо полицейского.

- Эту часть ты помнишь, так ведь?

Эти слова прошибают Рикса, как еще одна пуля. Он пялится на тыквоголового урода. Да уж, он ее помнит. Чертовски хорошо помнит. Там, на кукурузном поле. Дюжина поездок... может больше. Дюжина пуль. Может больше. Его ствол, упирающийся в те головы... его мозолистый палец, нажимающий на курок, снова и снова.

Сейчас, кто-то другой нажмет на крючок.

Вспышка выстрела обжигает голову законника.

Мозги, кость и кровь заляпывают цветочное ограждение.

К моменту, когда он падает на землю, Джерри Рикс уже ничего не может вспомнить.

Но кое-что забыть невозможно. Как и нельзя держать в себе... во всяком случае, не в голове Зубастого Джека, и не в границах мрачного маленького городка.

Струи огня расплескиваются через глаза Зубастого Джека и опаляют рану проходящую через его лицо. Он встает над трупом Джерри Рикса, понимая, что он сделал последнюю вещь, из которых от него требовала ночь, но ярость, которая требовалась, чтобы сделать эту вещь, не может так просто угаснуть теперь, когда ей дали волю.

Так что она обжигает. Тело Зубастого Джека сейчас подобно древесине, готовой вспыхнуть, а его голова - это печь. И пламя в его голове все забирает у него – его злость, его боль – но это не то, что он хочет сохранить. Все это перешло сейчас к другому, и Пит МакКормик будет нести это, пока он следует пути во тьме.

Этот путь тоже вырезан пламенем. Ад поглотил районы. Дом Джерри Рикса исчез – его оружейный шкаф сейчас обратился пеплом. Кожа боксерской груши, что висит у него на заднем дворе, растрепалась, разбрасывая песок на бетон под ней. Передняя лужайка, где Келли и Пит боролись с Райли Блейком и Марти Вестоном, сейчас покрыта одеялом пепла, который догорает искрами. Рынок на Дубовой улице сейчас просто обгоревший каркас, логово пламени и вони паленого мяса.

Воздух тяжел от дыма. Обрывки черного пепла парят в свете полной луны, подобного летучим мышам, а искры валятся ливнем с ночного неба, подобно роям светлячков. Они добираются до куч опавших листьев, захватывая пламенем дуб над головой Зубастого Джека, осыпая его плечи пеплом и прахом, пока тот идет по кирпичному проходу.

Он направляется к улице. Над Главной улицей поднимается горячая красная волна. Пламя пробивается через аллеи, которые пересекают железнодорожные пути, поджигая выложенные кирпичи, как будто это стены огромной духовки. Обжигающая жара ломает слабейшие кирпичи, подобно старым костям, прожигая свой путь внутрь стен зданий, поджигая новые очаги, которые пробиваются в самые темные уголки. И, вскоре, грибы едкого дыма возникают под дюжиной потолков, и голодное пламя ищет воздуха и горючего – проходясь по лакированному дереву, поджигая ткань и бумагу, нагревая воду, что заперта в трубах, обжигая газопровод, который надрывается и возгорается.

Через улицу окна кинотеатра лопаются. Разбитое стекло падает ливнем, падая на лобовое стекло двух машин, которые гонят по главной улице к черной дороге, и гигантский огненный шар прокатывается по их крышам, поджигая их задние бамперы.

Змеи пламени карабкаются спереди кинотеатра, скользя по шатру, плавя красные буквы, которые там закреплены. Зубастый Джек наблюдает, как красный пластик плавится на цемент под ним. Слова ускользают, занавес искр падает вниз. И внутри Джека происходит то же самое. Буквы с того шатра теперь исчезли, как и его воспоминания. Как и слова, и мир, который их произнес. Внутри кинотеатра пленки горят, как полуночные блинчики. Проекторы плавятся на детали. Все что остается - это здание, у которого нет предназначения, ад разверзся внутри его открытой кирпичной пасти. Итак, Зубастый Джек двигается вперед с черным черепом, который высится на его плечах, который сейчас очень похож на человеческий, а куртка больше напоминает прах, чем джинсу, а револьвер по-прежнему зажат в руке.

Он двигается в сторону этой пламенной пасти, улыбаясь в последний раз.

Это то самое место, где истории находят свой конец.

Но они не всегда умирают. Нет. Как пламя, как ярость, истории могут сохраняться.

В сторону Джекa мчится машина, пока тот ступает на дорогу. Ее окна светятся оранжевым, как будто в машине топят угли. За отраженным огнем скрывается лицо, которое становится все меньше по мере того, как машина проносится мимо. Это лицо мальчика... маленького ребенка, смотрящего через заднее стекло на горящее существо, идущее по улицам... и Джек снимает свою пылающую маску, когда машина мчится по Главной улице, и отражение отражается от стекла, но он не теряет выражения удивления, горящего в его глазах.

- Зубастый Джек, - шепчет он.

Зубастый Джек.

Машина мчится прочь, исчезая в ночи. Остальные машины поступают также по мере того, как пустеет город. Кто-то воспользовался черной дорогой, кто-то едет по дорогам, ведущим в другие направления. Но не пункт назначения определяет маршруты, по которым они следуют. Это чистый шанс и еще более сильные эмоции – страх и возбуждение, удовольствие и ярость – тысячи разных оттенков размазываются по пылающему полотну в ночи.

И это совершенно иной уровень интриг для этого места. В этом городке самое непредсказуемое животное качество человека всегда сдерживалось, подавлялось, пресекалось. До сегодняшней ночи. Сегодня ночью, все ставки отменены. Гильдия сборщиков урожая и люди, что заправляли ей, разбросаны во тьме. Стены пали в тех тесных маленьких домиках. Незримая Черта, что сдерживала этот мир, сейчас пропала.

Пит МакКормик понимает это, когда он с Келли стоит напротив старого "Kадиллака", который он спер за старой церковью. Не то чтобы спиздить эту тачку было особо сложно – ключи были в зажигании, а сверкающая дверь не была заперта, как и подозревал Пит. Потому что мужчина, что водил эту машину, попрощался с ней до того, как он захлопнул ее дверь в последний раз. Он видит это, потому что в нем есть часть, которая смотрит на все через пару вырезанных глаз, которые принадлежат кому-то другому.

Видеть все через них - означает, видеть мир немного по-другому. Как и этот момент. Все не так, как Пит ожидал, как это будет выглядеть пару часов назад, во всяком случае, не так, как он представлял это своим внутренним взором. Он смотрит через парковку, что находится перед зернохранилищем, и свидетельств неоправданных ожиданий очень много. Потому что, да бросьте, Пит - человек, такой же, каким был Джим Шепард. У него свой эмоциональный фон, и даже сейчас огромная ночная щетка окрашивает внутри него все в свои цвета.

Пит чувствует, что это происходит, пока к нему спешит его младшая сестра. В ее глазах слезы.

Он тоже это чувствует, глядя на своего отца, что стоит напротив их старой развалюхи "Доджа", его очерченное лицо серое, как надгробье, пока он наблюдает, как его дочь уходит.

Дым и пепел вырисовали расстояние между сыном и отцом, но это ничего не скрывает от Пита. Его глаза ледяной голубизны, вылепленные из плоти и крови, которые обжигает и колет горячий ветер, что принес пекло, что в нескольких милях от них; но не через эти глаза он сейчас смотрит. Нет. Его глаза - это пара вырезанных треугольников, что прорезают через дым, что прорезают через ночь. Они нарезают его тем же способом, что они нарезали ночь, что покрыла церковь, только на этот раз, они не обнаруживают мертвеца на полу.

Нет. Не в этот раз.

Ноги Ким скребут по гравию, когда она бежит к брату. В ее руках пакет для продуктов. В городе, где ни у кого нет чемодана, этот бумажный пакет - лучшее, что она смогла найти. В нем не так много можно унести – немного одежды и плюшевую зверюшку, которую подарила ей мать. Не все, что хотела взять с собой Ким. Не все, без чего она сможет обойтись или не будет скучать.

Но так уж получилось.

В такое время... когда все вот так вот обернулось... ты не можешь взять с собой все.

Так что, ты берешь с собой только самое необходимое.

Берешь то, что не можешь оставить.

И так и поступает Пит МакКормик. Его нога зажимает педаль газа. "Кадиллак" прорывается сквозь пламя, мчась по закоулкам, выезжая на главную на окраине города. Резкий поворот, и вот она черная дорога – прорезающая кукурузу, пока пламя добирается на окраин города, "Кадиллак" продолжает гнать через ночь, пока пламя следует его примеру.

Дорога не становится извилистей. Словно спланированный путь к отступлению, она рассекает море пылающих кварталов, и то же самое делает "Кэдди". Черный автомобиль мчится через поля, где под ростками кукурузы похоронены полчища мертвых мальчишек, его большой двигатель борется за землю, когда огонь взбирается по грубо отесанной перекладине, утыканной ржавыми гвоздями, и падает в ночи.

Искры и пепел валятся на лобовое стекло, но впереди - чистая глубокая тьма.

Пит несется вперед. Наперегонки с огнем, наперегонки с ночью.

Он быстро бросает взгляд в зеркало заднего вида и говорит.

- Оглянись, отец.

- Нет, - отвечает отец, - Никогда. Ни за что.

Глаза Джефа МакКормика сосредоточены на той желтой линии горизонта впереди. Назад он не взглянет. Но Пит смотрит, и на этот раз дольше. Ким на заднем сиденье – его младшая сестра закопалась в объятьях Келли. А позади них небеса покраснели, подобно адской печи, плотно прижатые к выжженной монете луны.

"Кадиллак" продолжает движение, пока эта монета плавится в ночи.

Пламя тоже двигается.

Но Пита МакКормика оно уже не достанет.

Он слишком быстр.

Он уже ушел...

Одноименный фильм можно скачать отсюда (фильм намного круче книги):

Тёмная жатва / Dark Harvest (Дэвид Слэйд / David Slade) [2023, США, Фэнтези, ужасы, WEB-DLRip] MVO (Синема УС) + Original Eng :: RuTracker.org

Тёмная жатва (2023) смотреть онлайн или скачать фильм через торрент бесплатно в хорошем качестве. Трейлеры, правдивые оценки, рецензии, комментарии, похожие фильмы, саундтрек, новости и интересные факты на кино портале

Перевод: Андрюха Глушков

Бесплатные переводы в наших библиотеках:

BAR "EXTREME HORROR" 2.0 (ex-Splatterpunk 18+)

https://vk.com/club10897246

BAR "EXTREME HORROR" 18+

https://vk.com/club149945915