Телечеловек

1

Я был приглашен, в клуб Бэклахэм ровно к восьми вечера. Было около пяти, и я уже собирался домой, чтобы переодеться, как вдруг разразилась гроза. Дождь хлынул как из ведра, и поначалу казалось, что он быстро пройдет. Но не тут-то было… Мне почему-то пришло в голову, что ярость его неиссякаема, как у людей, в минуту ссоры старающихся излить друг на друга всю злость, накопившуюся за многие годы натянутых, неприязненных отношений.

Итак, я собирался съездить домой переодеться и, если останется время, пройтись до клуба пешком. Так хотелось подышать свежим воздухом! Даже не припомню, когда в последний раз позволил себе такую роскошь. А ведь когда-то, в юности, я очень любил длительные прогулки, особенно после дождя. Вот и сейчас я с наслаждением представил, как шагаю не спеша, сопровождаемый мелодией, доносящейся откуда-то издалека. Сверкающий после дождя асфальт, приглушая, доносит ко мне эти звуки. Этот чуть приглушенный шумок как бы дает человеку почувствовать, что он не одинок, когда на крыльях мечты о будущем, о счастье, о славе уносится в неведомый мир…

Да-да, я отчетливо припоминаю, что предавался именно таким мечтам и именно дождь настроил меня на лирический лад. Тогда я не придал особого значения своему настроению, так как слишком устал, чтобы утруждать себя самоанализом. Но теперь я начинаю вспоминать, как, находясь во «Дворце стереоскопического эффекта» (так мы прозвали одно из грандиозных зданий, в которых размещались превосходно оборудованные экспериментальные цехи, лаборатории и студии Монсенского научно-исследовательского телецентра), на тринадцатом этаже, и всматриваясь в серую пелену дождя, я испытывал чувство какой-то неудовлетворенности, ощущение безвозвратной потери. На мгновение перед моим мысленным взором промелькнул образ Люси. «Душевная боль, — невольно подумал я, — в конце концов утихает, притупляется, остается лишь легкая грусть, как отблеск ушедшего счастья…»

Словом, я бы покривил душой, утверждая, что в тот момент придал какое-то значение своим ощущениям. Всю важность их я осознал лишь позднее.

Решив еще раз перелистать конспект лекции на тему «Наука и будущее человечества», с которой мне предстояло выступить вечером в клубе, я заглянул в кабинет своего секретаря Нилла Керсена. Он, как раз что-то диктовал автоматической пишущей машинке.

— Хелло, Нилл! — приветствовал я его. — Ну, как конспект? Переписан?

— Все, профессор! — он протянул мне отпечатанные на машинке листы.

И тут мне в голову пришла одна мысль.

— Пройдусь-ка в студию, Нилл. Если я кому-либо понадоблюсь, переключите телефон туда. Договорились?

— Разумеется.

— Хочу еще раз проверить эту новую установку, — пояснил я.

Нилл понимающе улыбнулся одними глазами — лицо его по-прежнему сохраняло привычную сдержанность. Ниллу понятна радость творчества, которая овладевает всем существом ученого и приковывает его к любимому детищу, созданному силой его ума. Мое отношение к нему было неизменно благожелательным, но сейчас я почему-то подумал: «Пожалуй, Нилл несколько наивен и очень уж серьезничает». И тут же устыдился своей мысли: разве причина этого — не в том, что он осознает свое высокое научное призвание?

Я поймал себя на том, что превозношу Нилла из желания хоть чуточку загладить перед ним свою вину за невольный обман. Правда, вряд ли это можно было назвать обманом, но факт остается фактом: я направлялся в студию не только ради того, чтобы еще раз тщательно проверить схему новой установки, над которой я долго и упорно трудился. Мне просто захотелось репродуцировать самого себя в момент чтения лекции и попробовать со стороны оценить себя в качестве лектора. Вообще-то я не новичок в этом деле, но каждый раз, находясь на университетской кафедре, невольно испытываю чувство какой-то неуверенности. А именно сегодня мне хотелось бы выступить с особенным блеском. Впрочем, возможно, мне просто надо было чем-то заполнить время в ожидании, пока идет дождь.

Установка находилась в небольшом зале, рядом со студией, откуда я на особой волне посылал сигналы телепередачи только на приёмное устройство аппарата. Приёмник внешне мало чем отличался от уже известной телевизионной установки моей же конструкции.

Телевизионная установка стояла прямо на полу. Она имела форму цилиндра высотой в человеческий рост. Корпус и все детали её были изготовлены из особого прозрачного вещества (ниже я расскажу об этом подробнее). Внешне аппарат представлял собой сплошной экран. Приемник работал от трансляционной сети, как обычный телевизор системы Т-Б. Репродуцированные на экране фигуры свободно перемещались в пространстве, создавая полную иллюзию живых люден. Зрителю казалось, что он сидит в зале с круговым обзором, в центре которого движутся настоящие люди из плоти и крови. Если посмотреть на аппарат с противоположной стороны или сбоку, словом, откуда угодно, можно увидеть все тех же «действующих лиц», тот же объект передачи. Особый газ, заполняющий цилиндрический экран, так преломляет электронные лучи, испускаемые катодными лампами под различными углами, что они, сливаясь, образуют естественное стереоскопическое цветное изображение. Этот эффект достигается также благодаря равномерному рассеиванию лучей по всей поверхности цилиндрического экрана. Нажав специальную кнопку можно включить или выключить систему питания постоянного тока.

Мне захотелось не только посмотреть на себя со стороны, но и зафиксировать на экране собственное изображение. Поэтому я включил телерекордер, смонтированный в нижней части приемника. Как известно, этот прибор фиксирует на пленке телевизионные изображения.

После этого я перешел в студию, где включил камеры и стал читать текст лекции вслух. Откровенно говоря, читал я довольно монотонно; лицо мое выражало скуку и усталость. В этом я убедился, как только вышел из студии и с помощью телерекордера принялся внимательно разглядывать собственное изображение.

Помнится, я подумал: а вправе ли лектор навязывать свое мнение другим и выдавать то, что он считает бесспорным, за непреложную истину? Разумеется, дело обстоит совсем по-другому, когда читаешь лекции в университете. Там мне приходится излагать с кафедры сугубо научные проблемы. Закон чисел и математические формулы не допускают произвольных толкований. Число — это строго определенное и точное понятие. Математические величины — факты, с которыми, точно так же как и с реальной действительностью, нельзя не считаться. Когда же мне случалось читать лекции на социальные или философские темы, меня не покидало ощущение, словно я совершаю насилие над человеческим мышлением, пытаясь навязать слушателям свой ход мыслей и собственную логику. Ведь у каждого человека свои, индивидуальные желания и суждения. Нельзя забывать, что жизнь — это не что иное, как извечная борьба, столкновение противоположных мнений, желаний и действий самых различных людей, стран и народов. Зачастую отдельный индивидуум не в состоянии привести в стройную систему даже собственные поступки и чувства.

Внезапно аппарат перестал действовать.

У меня сохранился текст лекции, и я точно помню, на чем именно остановился, когда произошла «авария».

Вот этот текст:

На этом месте аппарат отказал. Возможно, вышли из строя батареи питания. Мгновенно была забыта лекция, с которой мне предстояло выступить сегодня вечером, и все знаменитости и светила науки, которые должны были присутствовать в клубе Бэклахэм. Что случилось с батареями? Утром они действовали безотказно.

Размышляя над этой загадкой, я достал из верхнего кармана пиджака радиофон.

— Нилл?

— Что случилось, профессор?

— Видимо, вышли из строя батареи. Сейчас некогда выяснять почему. По-моему, запасные батареи находятся в шкафу «С».

— Совершенно верно. Сейчас принесу, — ответил он.

Я включил аварийную линию и осветил детали цилиндрического приемника. Через несколько минут Нилл принес запасные батареи.

— Что могло случиться? — поинтересовался он.

— Мне и самому хотелось бы знать, — ответил я.

— Может быть, помехи вызваны грозой?

— Почему же их не было в самом начале?

Продолжая говорить, я вынул из аппарата батареи. Странно — по внешнему виду они были в полной исправности.

— С вашего разрешения, профессор, я отнесу их в лабораторию и там проверю, — предложил Нилл.

— Да, пожалуйста. И, будьте добры, о результатах проверки немедленно сообщите.

Явно обескураженный, Нилл вышел.

Когда этот молодой ученый по окончании университета поступил ко мне в конструкторское бюро, он с беспримерным рвением включился в экспериментальную работу, взяв на себя детальную разработку части проекта. Да, да! Именно части, я не оговорился, так как Нилл был посвящен далеко не во всё и знал лишь часть задуманной мною конструкции.

Сменив батареи, я провозился с аппаратом ещё около получаса, прежде чем, к огромной своей радости, убедился, что он работает превосходно, и только после этого выключил осветительные приборы. И тут я снова увидел своего двойника — собственное репродуцированное стереоскопическое изображение. Привычным движением я отрегулировал резкость изображения на экране приемника, точно зная расположение нужных кнопок, и перешел в студию.

По стеклам по-прежнему барабанил дождь. Вот в такие же сумерки, в ненастную погоду я расстался с Люси… Как давно это было! На ее волосах блестели капельки дождя. «Зонтик не спасет, все равно насквозь промокнешь в такой ливень», — кажется, сказал я тогда, а может, только подумал…

Я неплотно прикрыл за собой дверь, а из демонстрационного зала донесся голос «репродуцированного Бирминга» — так в шутку прозвали сотрудники моего «двойника». Аппарат абсолютно точно воспроизводил каждое мое слово.

Только я собрался поделиться с Ниллом своей радостью, как услышал неистовую брань:

— А-а, дьявол тебя побери!

Вслед за этим послышался грохот, словно опрокинули что-то тяжелое.

— Осторожнее! — испуганно вскрикнул я.

«Вероятно, вернулся Нилл и случайно опрокинул телевизионный аппарат» — это было первое, что пришло мне в голову. Однако в ответ на мое восклицание донесся слабый шорох, словно что-то покатилось по полу демонстрационного зала с мягким изоляционным покрытием. Этот едва уловимый звук удалось расслышать лишь потому, что внезапно воцарилась полная тишина: установка вновь перестала работать.

Я поспешил к двери. Как сейчас помню, в ту минуту меня больше беспокоила участь Нилла, чем судьба самого аппарата. Мне казалось, что Нилл нечаянно наткнулся в темноте на установку и сильно ушибся.

Когда я распахнул дверь, в демонстрационный зал ворвалась узкая полоса света. Там никого не было. Я включил электрический свет и окончательно убедился, что зал абсолютно пуст. Не зная, что и подумать, я совершенно растерялся.

На том месте, где стояла установка, тоже ничего не оказалось… Я в недоумении обвел зал глазами. «Не мог же аппарат сам опрокинуться и исчезнуть… Неужели похищен?» — размышлял я, присев на корточки и подбирая с полу какие-то винтики и гаечки, вероятно, забытые мной на крышке таинственно исчезнувшего аппарата.

— Кто-нибудь здесь есть? — громко крикнул я, выбежав в коридор.

Впереди послышался чей-то говор; я бросился туда. За первым поворотом коридора я отчетливо расслышал голос «репродуцированного Бирминга»:

«В наши дни много говорят о войне…»

Я стал громко звать Нилла. Никто не откликался. И только уже почти дойдя до лестницы, я сообразил, что нужно немедленно объявить тревогу, вызвать по радиофону охрану. Но осуществить свое намерение я не успел: в следующий миг кто-то сзади нанес мне сильный удар по голове и я рухнул на пол, потеряв сознание.

Очнувшись, я не сразу сообразил, что со мной и где я. Вокруг кромешная тьма. И только через несколько секунд память начала восстанавливать подробности случившегося. Я взглянул на часы. Фосфоресцирующие стрелки показывали девять часов. Значит, я пролежал без сознания целых два часа!

К счастью, удар только оглушил меня. Поднявшись, я некоторое время стоял в нерешительности, не зная, что предпринять: то ли бежать на место происшествия и еще раз удостовериться во всем, то ли поднять на ноги охрану? Последнее казалось наиболее целесообразным, но сначала я решил еще раз позвонить Ниллу. Он по-прежнему не отвечал.

«Что же с ним случилось?» Я соединился с проходной.

— Добрый вечер. Говорит Бирминг. Вы не помните, когда ушел господин Керсен?

— Господин Керсен? — изумленно переспросил вахтер. — Но ведь господин Керсен вышел вместе с вами, господин профессор, около шести часов вечера.

— Вместе со мной? — Теперь наступила моя очередь изумляться. — Да, да… Извините, пожалуйста… я сегодня немного рассеян. Действительно, мы вместе с ним ушли… но потом я вернулся, забыл кое-что в лаборатории. Совсем было запамятовал…

— Разве господин профессор до сих пор в лаборатории?

— Разумеется.

— Вам звонила из театра госпожа Лиан. Я переключил ее на коммутатор клуба Бэклахэм.

— Клуба Бэклахэм?

— Так точно. Вы же сами, господин профессор, уходя, так распорядились. Помните, вы еще сказали, что к восьми вечера будете там вместе с господином Керсеном.

— Кто сказал? Я?!

— Да, господин профессор, я слышал это из ваших собственных уст.

— Из моих?..

— Не извольте сомневаться, я говорю вам истинную правду.

— Значит, и Керсен ушел в клуб?

— Так точно.

— Благодарю вас. Доброй ночи.

Я попытался собраться с мыслями. Итак, моя телеустановка продолжала действовать даже за пределами студии. Иначе дежурный вахтер нe мог бы «меня» видеть. Выходит, меня оглушил Нилл и он же похитил мой аппарат! Правда, в глубине души я пытался отбросить это нелепое подозрение. Но, увы, факты свидетельствовали явно не в пользу Нилла.

Поскольку я находился на государственной службе, на мне лежала вся ответственность за случившееся, тем более, что речь шла об изобретении особой важности. Тревога за судьбу открытия усугублялась негодованием на обидчика. Но еще больше меня взволновала внезапная догадка… Именно она и побудила меня в первый момент воздержаться от того, чтобы поднять тревогу и вызвать охрану.

Я решил пока ничего не предпринимать и прежде всего связаться с клубом Бэклахэм.

Знакомый приветливый голосок Дотти Скотт, заведующей секретариатом клуба, прервал меня на полуслове:

— Хелло, господин профессор! Что же вы бросили своего помощника?

Я остолбенел.

— Бедняга Керсен, его со всех сторон атаковали члены клуба. Он мужественно защищал вас, но его засыпали градом вопросов.

«Что же получается: Керсен в клубе… И защищает меня?!»

— Что там происходит, в клубе?

— О, значит, господин профессор не в курсе, вам даже не известно, какую оживленную дискуссию вызвала ваша лекция?

«О чем она? Неужели я перестал соображать? Выходит, после того удара; по голове у меня помутился разум?» (Впоследствии в своих интервью корреспондентам и в беседах с журналистами я частенько поддерживал версию о собственном помешательстве.)

— Дотти, заклинаю вас господом богом, не шутите со мной!

— Но помилуйте, господин профессор, — Дотти была явно обескуражена, — я вовсе не шучу.

— Послушайте, значит, Керсен в клубе?

— Конечно, какие тут могут быть сомнения?!

— Дотти, умоляю, задержите его.

— Полагаю, — игриво проговорила разом подобревшая Дотти, — что это не потребует от меня особых усилий.

— Послушайте, Дотти, это очень важно. Задержите его в клубе до моего прихода. Через десять минут постараюсь быть там.

С этими словами я повесил трубку. Вахтер проходной с нескрываемым изумлением уставился на меня, но, признаться, в тот момент я не придал этому никакого значения.

— В клуб Бэклахэм! — бросил я шоферу.

Машина свернула на широкую асфальтированную ленту бульварного кольца Бари, окаймленного яркими огнями фонарей и неоновых реклам. Ослепительный свет мигающих огней проникал в машину и то исчезал, то бил прямо в глаза; каждый сноп света, казалось, пронизывал вас насквозь, подобно тревожным мыслям, одолевающим человека.

Как понять все происшедшее? Может, в бессознательном состоянии я и впрямь отправился с Ниллом в клуб и читал там лекцию? А что если это был не я?.. Можно ли допустить, что в результате сильного потрясения я полностью потерял контроль над собой? Но если принять версию, что я был в клубе, каким же образом я очутился в коридоре, там, где меня сбили сильным ударом по голове? Нет, одно с другим совершенно не вяжется. Уж не схожу ли я с ума? Я стал лихорадочно припоминать труднейшие формулы, имена старинных знакомых, номера телефонов своих коллег и исторические даты, восстанавливать в памяти расплывчатые воспоминания детских лет… Все это мне удалось без особых усилий. Следовательно, совершенно невероятно, чтобы я не помнил событий, происшедших всего каких-нибудь два часа назад, когда «профессор Бирминг» читал свою лекцию в клубе.

Допустим, Нилл искал меня и, не найдя, отвез в клуб телевизионную установку, чтобы в порядке смелого эксперимента использовать ее для воспроизведения моей лекции. Но это слишком дерзкая и поистине «сенсационная» идея! К тому же установка в лучшем случае могла воспроизвести только вступительную часть лекции — ровно столько, сколько я успел передать в студии на ее запоминающее устройство.

Я опустил до отказа стекло автомобиля; в машину ворвался прохладный, чудесный воздух, какой обычно бывает после дождя. Я с жадностью вздохнул полной грудью. Дождь только что перестал. Мостовая сверкала влажным блеском. Казалось, будто неоновые огни реклам насмешливо подмигивают мне, как бы намекая, что кто-то, выдающий себя за профессора Бирминга, свободно разгуливает нынче вечером по улицам города.

2

Автомобиль свернул в парк, в центре которого высилось здание клуба, и, бесшумно проскользнув между вековыми деревьями, в горделивом безмолвии застывшими вдоль аллеи, резко затормозил у подъезда. Едва я успел войти в роскошный вестибюль с колоннами, как сразу заметил, что атмосфера приветливости и уюта, обычно царящая в клубе, на сей раз чем-то нарушена. Члены клуба, важные господа во фраках, собравшись группами, оживленно беседовали. Кто-то из них, заметив мое появление, обратил на меня внимание остальных. Все как один повернулись в мою сторону.

«Не иначе пялят глаза на мой костюм, — подумал я. — Но не ехать же мне домой переодеваться!»

Я обвел взглядом вестибюль, тщетно разыскивая Нилла Керсена. И только было хотел направиться в салон, как внезапно ко мне подскочил какой-то здоровенный детина. Не дав опомниться, он на ходу навел на меня объектив фотоаппарата и, щелкнув затвором, заснял. От удовольствия его широкое, губастое лицо расплылось в неудержимой улыбке. Трудно было представить, что эти растянутые до самых ушей губы способны выговаривать какие-то слова, но, к моему глубокому удивлению, он выпалил:

— Господин профессор! Ваша сегодняшняя лекция произвела фурор!

«И он о „моей лекции“, — промелькнуло у меня в голове. — Значит, Дотти Скотт ничего не преувеличила?»

— Газета дала мне задание взять у вас интервью. Чем вы руководствовались, утверждая…

Однако репортеру не удалось закончить фразу. Его оттеснили сбежавшиеся со всех сторон корреспонденты других газет.

Я вконец растерялся. Мне во что бы то ни стало нужно отыскать Нилла, а тут приходится давать интервью по поводу «моего» выступления!

Журналисты, перебивая друг друга, забросали меня вопросами. Поднялась невообразимая сумятица. Нечленораздельные крики и обрывки фраз слились в форменную какофонию. Лишь на какое-то мгновение, подобно вспышкам магния, мое сознание пронизывали бессвязные слова, отдельные скороговоркой произнесенные фразы:

— Интерв…

— Вы сказали…

— Значит, по-вашему, война…

— Как вы понима…

В этот миг, глядя поверх толпы, я вдруг увидел Нилла Керсена и Дотти Скотт. Они медленно спускались по широкой лестнице, ведущей в салон, и, улыбаясь друг другу, преспокойно беседовали. Нилл предложил Дотти сигарету и предупредительно чиркнул спичкой.

Назойливость репортеров вывела меня из терпения. Воспользовавшись короткой паузой и стремясь избавиться от них, я необдуманно выпалил:

— И не спрашивайте! Я сам ничего не знаю, ровным счетом ничего!

Эти слова как громом поразили всех. На лицах озадаченных репортеров появилось выражение крайнего изумления. Видимо, я переборщил. Пожалуй, раз уж выступление приписывалось профессору Бирмингу, следовало взять всю ответственность на себя.

Пытаясь как-то поправить дело, пока еще не поздно, я примирительно произнес:

— Лекция как лекция. Ничего особенного.

Словом, чего уж тут скрывать, «интервью» оказалось маловразумительным. Но так не хотелось, чтобы газетчики подняли шум вокруг всей этой загадочной истории!

Пока корреспонденты с лихорадочной быстротой что-то записывали в свои блокноты (любопытно, что именно они строчили?), я пробился сквозь толпу навстречу Дотти и Ниллу.

Лицо Нилла не отражало ни малейших следов угрызения совести или смущения. Он направлялся ко мне со своей обычной приветливой, несколько сдержанной улыбкой. Выражение его лица хранило еще следы нежности, оставленные интимной беседой с Дотти. Беглого взгляда на него было достаточно, чтобы полностью отмести подозрение в похищении аппарата, а тем более в покушении на мою персону! Уж если бы он действительно завладел моим изобретением, то постарался бы давно скрыться и, во всяком случае, не заявился бы в клуб. А что, если… Н прежняя догадка с новой силой вспыхнула в моей памяти. Нет, нет, об этом даже подумать страшно… Мне было бы во сто крат легче, если бы преступление совершил именно Нилл!

Нужно немедленно переговорить с ним с глазу на глаз. Но Дотти встретила меня такой очаровательной улыбкой, что просто духу не хватило оставить ее в одиночестве. Пришлось на некоторое время отложить объяснение с Ниллом.

— Дорогой профессор, Нилл в восторге от вашей лекции!

— О, милая Дотти, у меня не меньше оснований быть в восторге от Нилла.

При этих словах я метнул подозрительный взгляд в его сторону, но лицо молодого человека сияло безмятежной радостью.

— Где же госпожа Лиан? Почему ее нет с вами? — поинтересовалась Дотти.

— А разве она была здесь?

Дотти и Нилл уставились на меня. К счастью, я вспомнил свой разговор с вахтером и просьбу мнимого Бирминга, чтобы Лиан позвонила ему в клуб. «Так значит, Лиан приехала прямо сюда. — На какой-то миг я закрыл глаза, чтобы скрыть охватившее меня смятение, и попытался овладеть собой. — И мой теледвойник встретился с ней!..»

— Извините, Дотти, но мне крайне необходимо переговорить с Ниллом с глазу на глаз.

Кажется, девушка и сама догадалась, что произошло что-то необычное.

— Может, вам лучше подняться наверх, в малую гостиную, — предложила она с несвойственной ей робостью, неуверенным жестом откинув со лба прядь белокурых волос.

— Зайду за тобой, как только освобожусь, — бросил Нилл.

Десятки любопытных взглядов провожали нас до самой двери гостиной.

Нилл заговорил первым:

— Господин профессор, я даже представить себе не мог возможности столь быстрой эволюции.

— ??

— Я имею в виду эволюцию ваших взглядов.

— Моих взглядов?

Нилл явно растерялся, не зная, как реагировать на эти вопросы. С трудом поборов робость, он пытался продолжить прерванную мысль:

— Вашу позицию по вопросу о войне… словом, вы прекрасно понимаете, господин профессор, о чем я говорю…

— Да, да, разумеется, продолжайте, пожалуйста.

— Конечно, вы наживете немало врагов, но я полагаю… нет, пожалуй, это не то слово… я абсолютно уверен, что…

— Нилл, — перебил я, — напомните, пожалуйста, что именно я говорил сегодня вечером о войне?

С этими словами мы вошли в гостиную.

Сквозь плотно обитую дверь не проникало ни малейшего звука. Мягкие, удобные кресла располагали к откровенной, доверительной беседе. Но нам, видимо, недоставало полного взаимопонимания. Разговор не клеился.

Мне не раз доводилось беседовать с Керсеном на самые различные темы. Нилл всегда был со мной откровенен и порой высказывал такие суждения, которые, доведись их слышать кому-нибудь из начальства, могли бы привести к серьезным последствиям. Признаться, воззрения Нилла, по молодости склонного к радикальным, свободолюбивым идеям, обычно не приводили меня в особый восторг. На сей раз я и подавно не испытывал ни малейшего желания вступать в дискуссию по этому поводу.

Мой последний вопрос так поразил Нилла, что он долго не мог прийти в себя.

— А разве вы, господин профессор, забыли…

— Представьте, Нилл, — прервал я его, — решительно ничего не помню. Но зачем же вы-то притворяетесь, будто обо всем забыли?

— Помилуйте, господин профессор…

— Не перебивайте. Дайте мне кончить. Что вы натворили? Отвечайте, где телевизионная установка и что с ней стало?!

Огорошенный Нилл от изумления совершенно лишился дара речи.

— Вы имеете в виду батареи, господин профессор? — запинаясь, выдавил он.

— Нет! Я говорю о моей телевизионной установке!

— Но ведь я уже докладывал вам, господин профессор…

— Когда и кому докладывали?

Нилл побледнел.

— Господин профессор, я вас решительно не понимаю.

— Вы отлично понимаете, о чем идет речь.

— Когда мы вместе с вами вышли из лаборатории, я подробно рассказал вам об обнаруженном дефекте в батарее…

— Погодите. Я же вам сказал, что ничего не помню. Когда вы рассказывали?

— Когда мы вышли из «Дворца».

Я невольно подался вперед. Видимо, в эту минуту у меня был столь угрожающий вид, что Нилл инстинктивно отпрянул назад.

— Имейте в виду, Нилл, все, что вы сейчас говорите, чрезвычайно важно!

— Но, бога ради, что произошло? Скажите же наконец! Умоляю вас…

— Это вы должны обо всем откровенно рассказать! Выкладывайте, что произошло после того, как вы поднялись в лабораторию проверить батареи.

Нилл нерешительно переминался с ноги на ногу.

— Ну, говорите же.

— Только я собрался доложить вам об обнаруженном дефекте…

— Дальше.

— …Как вы вошли в студию.

— А потом?

— Но ведь, господин профессор…

— Что было потом, я вас спрашиваю?!

— Потом мы отправились в клуб. По дороге я подробно рассказал вам о неисправности…

— Вы не заметили во мне ничего особенного?

— Тогда еще нет.

— Так. Значит, позже все-таки заметили. И когда же?

Нилл покраснел.

— Не стесняйтесь. Тут не до церемоний!

— Если начистоту, — только сейчас, господин профессор.

Сколько раз мне приходилось впоследствии вспоминать об этой беседе!

Нилл в эту минуту был серьезен как никогда, и все-таки я его одернул:

— К черту ваши шутки! Мне сейчас не до них!

Нилл промолчал. Мне вдруг стало жаль его. Я подумал, не проще ли сказать ему прямо: «Нилл, „репродуцированный Бирминг“ исчез. Его кто-то похитил. Я подозреваю вас. Что вы можете на это сказать?» Однако какой-то внутренний голос предостерегал меня от этого шага: «Не раскрывай всего Ниллу, ведь если окажется, что твой двойник вовсе не похищен…»

— Нилл, поймите: все, что произошло за последние несколько часов, совершенно изгладилось из моей памяти. Очевидно, я совершил нечто такое, за что теперь должен нести ответственность. Поэтому мне необходимо знать все до мельчайших подробностей — что я говорил и что делал.

— Не хотите ли вы этим сказать, господин профессор, что прочли свою лекцию в невменяемом состоянии?

— Вот именно, Нилл. Продолжайте.

Да, признаться, у Нилла было куда больше оснований отнестись ко мне с неподдельным состраданием. Он испуганно смотрел на меня. Что ж, винить его нельзя, внешне мое поведение не оставляло никаких сомнений в том, что Ниллу приходится иметь дело с умалишенным.

— Господин профессор… Может быть, вы все-таки объясните, что с вами происходит? — с трудом выговорил он.

— Сколько же можно повторять, Нилл: вопросы задаю я, ваше дело отвечать на них!

— Хорошо, хорошо. Так вот, господин профессор, вы рассказывали о своей юности. Говорили, что люди должны постоянно дерзать, добиваться осуществления своей сокровенной мечты.

— Дальше.

— А потом призывали меня хранить верность идеалам и не соглашаться ни на какие компромиссы.

— Словом, я подстрекал вас к бунту?

— Такого слова произнесено не было, господин профессор, вы лишь сказали, что наука должна способствовать не только техническому, но и общественному прогрессу.

— Как же вы реагировали на это?

— Я был бесконечно счастлив; признаться, для меня явилось полной неожиданностью, что господин профессор столь последовательно разделяет мои взгляды.

— Гм, интересно! Дальше, Нилл, постарайтесь вспомнить все как можно точнее. И что же, мы шли пешком?

— Господину профессору захотелось прогуляться после дождя. Мы решили пройтись по Национальному парку, но затем господин профессор вспомнил, что ему необходимо переодеться.

— Ах, переодеться?

— Да, к лекции.

По мере того как я убеждался в искренности Нилла, во мне нарастало ощущение неотвратимой беды, такое чувство, словно я проваливаюсь в бездонную пропасть. Все мое существо безжалостно сжимали какие-то чудовищные тиски…

— Интересно, где же я переоделся?

— Разумеется, у себя дома.

— На проспекте Крети?

— Да, на вилле.

— Вы проводили меня прямо домой?

— Да.

— А как мы добрались туда?

— Помнится, вы, господин профессор, сказали, что не прочь хоть разок попробовать, как ездят простые смертные…

— Простые смертные?

— Да.

— Стало быть, мы поехали на автобусе?

— Нет, в метро.

— А потом?

— Вы переоделись, а затем мы направились сюда, в клуб.

Мой мозг работал с молниеносной быстротой, и вместе с тем казалось, что в голове не рождается ни одной сколько-нибудь разумной мысли. Так что же, выходит, мой теледвойник является ко мне домой и ведет себя там, как хозяин? В таком случае напасть на его след и задержать несложно. Но насколько все это вероятно? Уму непостижимо…

— Как мы добирались сюда?

— На машине господина профессора.

— Какой именно?

— На синем «Беккере».

— И вы утверждаете, что в клубе я выступил с докладом?

— Разумеется!

— Ну, а потом?

— Незадолго до вашего выступления позвонила госпожа Лиан.

— Не тяните, Нилл.

— Вскоре она приехала сюда; очевидно, вы пригласили ее. После доклада вы вместе с ней сели в машину.

— Куда мы отправились?

— Вы не сказали.

— А с вами мы о чем-нибудь условились?

— Нет. Впрочем, договорились, что завтра утром продолжим эксперименты.

— Где именно?

— В нашей студии, во «Дворце».

— Там, где находился «репродуцированный Бирминг»?

— Да. Дело в том, что тот же дефект может обнаружиться в любой другой батарее…

— В чем же, собственно, заключается этот дефект?

— Происходит самопроизвольный контакт ступени бета-батареи с зоной гамма-лучей и в результате — короткое замыкание. При незначительном изменении конструкции этот недостаток легко устранить.

— Согласен.

Нилл вопросительно взглянул на меня, как бы ожидая дальнейших объяснений.

— Нилл, как вы собираетесь провести остаток вечера и ночь?

— Часов до 12 пробуду с Дотти в клубе, потом поеду домой.

— Минутку, Нилл. Мне хотелось бы удостовериться, действительно ли все было так, как вы говорили. Не откажите в любезности позвонить ко мне на виллу, на проспект Крети. Выясните, пожалуйста, когда я ушел из дому. Трубку сразу же передайте мне: я хочу сам услышать ответ.

Бедняга Нилл, какое Же испытание выпало на его долю в этот злополучный вечер! Дрожащей рукой он набрал номер.

К телефону подошел Давид, мой слуга.

— Добрый вечер! Говорят из клуба Бэклахэм, попросите, пожалуйста, профессора Бирминга… Уехал? Когда? Без четверти восемь? Благодарю вас.

Я отчетливо слышал ответы.

— Вам нездоровится, профессор?

Признаться, вся эта комедия мне изрядно надоела, но иначе не удалось бы выудить у Нилла ни единого слова о похождениях мнимого Бирминга. Интуитивно я чувствовал что по прежнему должен хранить в строжайшей тайне этот из ряда вон выходящий случай. Волей-неволей приходилось продолжать спектакль.

— Да, Нилл. Прескверно себя чувствую.

— Что-нибудь случилось?

— Длинная история. Как-нибудь в другой раз.

— Могу ли я чем-либо вам помочь?

— Да, да, безусловно.

— К вашим услугам. — Нилл церемонно поклонился.

— Пока прошу вас об одном: постарайтесь задержаться в клубе до полуночи, как намечали, а в полночь отправляйтесь домой. Ночью я вам позвоню, возможно даже не один раз.

— А не лучше ли проводить вас домой и остаться с вами на ночь?

— Благодарю вас, Нилл, этого не нужно. И, предупреждаю, поступайте, как договорились. Это в ваших же интересах.

У меня даже мелькнула мысль, не лучше ли позвонить в полицию и недолго думая посадить Нилла за решетку, обвинив его в похищении «репродуцированного Бирминга». Однако я тут же отверг эту мысль. Ясно, что Нилл говорил чистую правду. Это подтвердил и Давид, мой слуга. Но, с другой стороны, не могу же я рисковать и допустить, чтобы все случившееся было предано гласности. К тому же сейчас невозможно предугадать, к каким последствиям приведет это происшествие. В течение этой ночи я должен убедиться, действительно ли мой двойник обрел самостоятельное существование или тут замешан Нилл. Если вопреки нашей договоренности Нилл сбежит, его виновность будет доказана, и тогда придется поднять на ноги полицию.

Провожаемый тревожным взглядом Нилла, я вышел из клуба, преисполненный решимости найти и обезвредить искусственно созданного профессора Бирминга. Уже в тот момент у меня не оставалось сомнения, что в результате моего недосмотра биокамеры случайно были включены.

3

НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В КЛУБЕ БЭКЛАХЭМ!

ПРОФЕССОР БИРМИНГ ВЫСТУПАЕТ ПРОТИВ НАШЕГО ОБЩЕСТВЕННОГО СТРОЯ

Сегодня вечером в клубе Бэклахэм профессор Бирминг выступил с лекцией «Наука и будущее человечества», которую ожидали с огромным нетерпением. В переполненном до отказа конференц-зале клуба можно было встретить наиболее знатных особ и выдающихся деятелей нашей столицы, приехавших на выступление всемирно известного ученого. Среди собравшихся был Моресс К. Эррестон, вице-председатель сената, с супругой. На госпоже Эррестон было вечернее платье из фосфоресцирующего материала, которое произвело колоссальное впечатление на присутствующих. Если смотреть на него с разных сторон, оно приобретает не только самые различные оттенки, переливаясь яркими красками, но и совершенно новый покрой и фасон. Однако наибольшую сенсацию произвело выступление профессора Бирминга. Обычно лояльный, неизменно здравомыслящий ученый, далекий от политики и широко известный своей гуманностью, человек независимых суждений, что не позволяло ему примкнуть ни к одной политической партии, на сей раз пренебрег своими принципами и допустил крайне резкие выпады в адрес общественного строя Миклана.

Вот что заявил Бирминг: «В наши дни много говорят о войне. В решении вопроса — быть или не быть войне — многое зависит от науки. Ученые не имеют права оставаться в стороне от борьбы народов за упрочение мира, они обязаны открыто выступать перед широкой общественностью. Необходимо разъяснять людям, что противоречия и столкновения интересов, противопоставление друг другу различных индивидуумов, групп, народов и стран проистекают отнюдь не из самой природы человека, они ей вовсе не присущи…

Нам, деятелям науки, надлежит выполнить благородную миссию: нести правду в народ, если мы хотим оправдать высокое звание ученого. Наука всегда активна в борьбе за прогресс, и мы должны неустанно проявлять эту активность! Мы обязаны создать общество, которое зиждется на признании общности интересов всего человечества. В наши дни величайшее благо человечества — прочный мир. Но решение вопроса о войне и мире не должно быть привилегией отдельных лиц. Иначе говоря, право решать столь жизненно важные для народов вопросы не может быть узурпировано отдельными личностями, подобно тому как они распоряжаются своей частной собственностью. Господству частной собственности приходит конец!»

Слова профессора Бирминга буквально ошеломили собравшихся. Они встретили речь ученого гробовым молчанием (если не считать жидких аплодисментов отдельных почитателей). Однако атмосфера в зале постепенно накалялась и достигла апогея, когда слушатели начали задавать вопросы лектору.

— Вы что, стали красным? — в упор спросил известный банкир Хиггенс.

Профессор Бирминг, насупив брови, некоторое время обдумывал ответ, затем возразил с иронией:

— Вы столь бесцеремонно подчеркнули свое презрение, господин банкир, словно сомневаетесь, имеется ли у меня вклад в банке. Смею вас заверить, имеется, но только не в вашем. Надеюсь, вы удовлетворены?

Ответ Бирминга вызвал в зале ропот неодобрения.

Дж. Акхим, глава правительства штата Среднего Миклана, спросил:

— Значит ли ваше выступление, профессор, что вы сторонник общества, созданного по принципу коллективизма?

— Я сторонник любой разумной идеи! — парировал ученый.

Ответив еще на несколько вопросов, профессор Бирминг неожиданно заявил, что в настоящий момент он не располагает временем и на остальные вопросы охотно ответит в следующий раз.

Столь бесцеремонный уход только подлил масла в огонь. Наш специальный корреспондент обратился к некоторым общественным деятелям, присутствовавшим на лекции, с просьбой высказать свое мнение по поводу этого беспрецедентного выступления. Приводим выдержки из их ответов:

С. Редди (директор Юго-Восточной нефтяной компании): «По-моему, профессор Бирминг стремится поразить нас политическими сенсациями, поскольку он уже не способен удивить мир научными открытиями. Не думаю, чтобы его откровения следовало принимать всерьез».

Г. Рихардс (председатель сенатской комиссии по делам просвещения, профессор университета): «Я давно знаю коллегу Денни Бирминга и считаю его талантливым ученым. У него, безусловно, выдающиеся способности. Но вряд ли я кого-нибудь удивлю, если скажу, что он не политик. Профессор Бирминг — гуманист. Я мог бы привести его же собственные слова из только что прочитанной лекции „Наука и будущее человечества“ (цитирует на память): „Никому не дано права говорить от имени всего человечества, ибо каждый человек — это всего лишь отдельный индивидуум. Поэтому выступать от имени всего человечества означает, по существу, не более как говорить от имени отдельной личности, отдельного индивидуума. Любая концепция, исходящая из принципа коллективизма, таит в себе серьезную угрозу личности. Допустима лишь одного рода общественная идея: такая договоренность между людьми, в соответствии с которой они перестанут навязывать друг другу свои идеи и свой волю“. Сегодняшнее выступление профессора Бирминга находится в вопиющем противоречии со взглядами, которых он придерживался до сего времени, и мне кажется, оно объясняется политической неискушенностью моего ученого коллеги».

4

Восстанавливая сейчас события того памятного вечера, я должен со всей объективностью признать, что и впрямь производил впечатление невменяемого. Суди сам, читатель: может ли человек в здравом уме доискиваться истины, интересуясь тем, что он сам сделал или сказал и куда направился. Но не мог же я признаться, что тот Бирминг — это вовсе не я. Вот и пришлось мне взять на себя столь неблаговидную роль и играть ее до конца. Я пустился по следу своего «двойника» в надежде помешать ему натворить таких дел, которые мне, истинному Бирмингу, грозили непредвиденными последствиями.

Когда я пришел к Лиан, та удивилась не меньше Нилла, но затем успокоилась, решив, что я несколько поглупел от радости по поводу столь выдающегося научного открытия.

— Хелло, профессор! Ведь вы собирались спать? — шутливо встретила она мое появление.

— С чего вы взяли, дорогая?

— А разве не вы сами недавно заявили мне, что после всех треволнений непременно должны отдохнуть?

— Отдохнуть? Где?

Лиан бросила на меня насмешливо-удивленный взгляд:

— Разумеется, у себя дома!

— Да, да! Вы правы… Простите за столь поздний визит… Столько волнений! Мне действительно пора домой.

— Дорогой профессор, не собираетесь ли вы раскачиваться, как маятник, между проспектом Крети и моим домом?

— Не шутите, Лиан, на мою долю нынче выпало столько всего…

— Я по крайней мере знаю лишь о ваших поразительных экспериментах. Вы с таким жаром рассказывали о них!

— Разве? — недоуменно переспросил я.

В темных глазах Лиан вспыхнула тревога.

— Я велю приготовить крепкий кофе, хорошо?

И она потянулась было к звонку, но я ее отстранил. Прикоснувшись к ее руке, я почувствовал, как дрожат мои пальцы.

— Прошу вас, Лиан, расскажите все по порядку.

— О чем, мой дорогой?

— О каких экспериментах я рассказывал?

— Помнится, вы говорили, что человечество обогатилось эпохальным открытием — колоссальным достижением современной цивилизации, способным ускорить прогресс, придать ему невиданный размах… Но, бога ради, чем вы так встревожены?

— Лиан, мне грозит непоправимая беда.

— Уж не присвоил ли кто-нибудь ваше изобретение?

— Гораздо хуже. Главное, я сам во всем виноват. Но прошу вас, продолжайте.

Поднявшись со стула, Лиан принялась порывисто ходить по комнате. Пушистый ковер полностью поглощал звук ее шагов, и это еще больше раздражало меня, усугубляя и без того тягостное молчание. Я заранее знал, о чем она станет спрашивать, и прекрасно понимал, что лучше всего самому откровенно признаться во всем. Может быть, нам вдвоем и удалось бы найти выход из создавшегося положения. Но так не хотелось впутывать Лиан в эту историю: ведь тот, кого посвящают в тайну криминального дела, невольно становится соучастником преступления.

— Денни, почему бы нам не поговорить начистоту? — Слова Лиан прозвучали вдруг необычайно торжественно. На какое-то мгновение мне даже показалось, будто она находится на сцене. Мой же голос звучал глухо, как у охрипшего суфлера.

— Лиан, прошу вас, будьте снисходительны. Для меня все это очень важно, все, до мельчайших подробностей. Что еще я говорил вам о своем изобретении?

Приходилось все время контролировать себя, чтобы не проговориться о мнимом Бирминге, не назвать его в третьем лице, иначе говоря, взять на себя все, что бы он ни натворил и ни наговорил. Довольно курьезный случай проявления солидарности!

Лиан как-то сразу сникла. Замолчав, она села, лицо ее вдруг стало грустным.

— Вы, Денни, не только крупный ученый, но и талантливый актер. У вас необычайный дар перевоплощения и умение с поразительной быстротой менять свое настроение… Еще так недавно вы сидели здесь, окрыленный победой, а теперь… Что же могло произойти за столь короткий срок?

— Со временем узнаете. А теперь расскажите же, наконец, что я говорил вам о своем открытии?

— Денни, почему вас это так волнует? Не понимаю, какая опасность может вам грозить? Перестаньте вести допрос. Ведь вы вернулись, чтобы разделить со мной свою радость, не так ли?

Теперь пришла моя очередь шагать из угла в угол. Мне во что бы то ни стало нужно выяснить, что известно тому, другому Бирмингу, о моем изобретении. Но как это сделать, чтобы не вызвать подозрения Лиан?

— Лиан, дорогая, вы знаете меня давно… И, наверное, лучше, чем любую свою роль.

— Вы, профессор, для меня непостижимы, вы сложнее самой трудной роли.

— Лиан, я рассказывал, в чем суть моего изобретения?

— Из ваших восторженных слов я могла лишь понять, что речь идет о чем-то выдающемся, грандиозном, доселе невиданном… Но чем же вызваны ваши опасения?

— А о принципе работы установки я тоже говорил?

— Вы утверждали, что телевидение стоит на пороге величайшей технической революции, которая, несомненно, произведет колоссальный переворот в жизни всего человечества. Но как же тогда понять ваши слова, что вы сами во всем виноваты?

— А так, что я поделился своим открытием с одним человеком и тот присвоил его и всю техническую документацию в придачу.

— Кто же это?

— Я сам, Лиан.

По выражению ее лица было видно, что я совершил новый промах. К счастью, Лиан поспешила мне на выручку, бросив, как утопающему, спасательный круг. Она мягко спросила:

— Денни, ты очень боишься, что твое открытие могут использовать совершенно в иных целях?

Мы говорили друг другу «ты» только в самые интимные минуты.

— Да, да, Лиан.

— Но если тебя это так пугает, ты ведь не допустишь, чтобы дело приняло такой оборот…

— Ox, дорогая, порой не все от нас зависит.

— Тогда до поры до времени ты должен сохранить все в тайне!

О, скольких усилий стоило мне, чтобы удержаться и не воскликнуть: в том-то все и дело, что сейчас это уже невозможно; мой теледвойник, то есть я сам и в то же время не я, прикрывается моим именем! Он знает все, что известно мне самому, приходит ко мне на квартиру, как к себе домой, словом, настоящий Денни Бирминг! И он ни за что не отвечает, за все в ответе я. При этой мысли я содрогнулся: что же, выходит, он волен делать все, что ему взбредет в голову, как ничем и никем не ограничиваемый в своих поступках индивидуум! В его власти опозорить, дискредитировать меня, ни в чем со мной не считаться…

— Теперь ты понимаешь, Лиан, что я совершенно выбит из колеи? Вспомни, не приводил ли я сегодня каких-нибудь технических данных и не объяснял ли принцип устройства аппарата? Не говорил, в чем именно заключается само открытие?

— Ты мне не верить, Денни? Неужели ты всерьез думаешь, что я способна предать тебя?…

— Побойся бога, дорогая, мне надо лишь собраться с мыслями.

— Ты утверждал, Денни, что говоришь мне то, что позволяешь сказать лишь самому себе, — медленно произнесла Лиан.

Наши взгляды встретились… «Самому себе?» Это меня ничуть не удивило. После всего случившегося такая фраза вполне объяснима и закономерна для моего двойника. Но любопытно, какое же значение приобретали мои действия или слова именно теперь, когда они совершались или произносились не мной самим…

— Так оно и есть, Лиан. Ну, и дальше?

— …что доверяешь мне больше, чем самому себе.

Как же может доверять самому себе тот, кто, в сущности, вовсе и не является самим собой?!

— Лиан, все это верно… Но я, вероятно, наговорил кучу нелепостей. В том состоянии, в каком я был… Вряд ли у тебя сложилось ясное представление обо всем.

— Денни, ведь я никогда даже и не пыталась просить, чтобы ты посвящал меня в свои дела больше, чем ты сам сочтешь нужным.

— Но я и без того не таил, что было у меня на душе. Правда?

— Да, Денни. Ты говорил чудесные слова…

— Ты помнишь их?

— Разве такое можно забыть? Ты говорил, Денни, что однажды уже испытал горечь разочарования и даже не представлял, что после Люси способен еще раз полюбить кого-то на всю жизнь… Да и сама жизнь представлялась тебе мгновенной вспышкой пламени, вслед за которой наступает тление и угасание… Но потом ты понял, что ничто не вечно под луной, все проходит, даже чувство разочарования. Денни, дорогой, я напоминаю тебе это потому, что, мне кажется, ты снова стал прежним: пытливым, полным сомнений, мудрым! Вспомни, не так давно ты утверждал, что мудрость — это вера во что-то.

— Я так сказал?

— Да, да, Денни, и не делай вид, будто ты все забыл. Ведь все это было так недавно.

Бедняжка Лиан! Она догадывалась, что я скрываю от нее что-то. Она многое отдала бы за то, чтобы вновь видеть меня таким, каким видела того, другого Бирминга, по ее словам, «так недавно».

— Прошу тебя, дорогая, продолжай.

— Хорошо, продолжу, если это действительно поможет тебе собраться с мыслями. Ты сказал, что своим открытием обязан этой вере, поскольку работа — это не бегство от жизни; созидательный труд — это сама жизнь, в светлые начала которой человек должен верить…

Нас прервал телефонный звонок. Лиан взяла трубку. По обрывкам слов я мог догадаться, что спрашивают меня. Лиан действительно передала трубку мне. И хотя голос на другом конце провода перешел почти в шепот, я узнал его сразу: то был мой собственный голос.

— Говорит Денни Бирминг, — раздался приглушенный шепот. — Вы профессор Бирминг?

— Да. Слушаю вас. — Эти слова — о ужас! — я произнес так же приглушенно, как тот, другой «Бирминг»…

— Никто, кроме вас, меня не слышит?

— Нет, я держу трубку у самого уха, — ответил я, удивляясь не столько его словам, сколько тому, что я еще в состоянии произносить нечто членораздельное.

— Пусть вас не раздражает мой шепот, — продолжал голос на другом конце провода, — я нарочно говорю так тихо, чтобы не вызвать подозрение у Лиан. Мне хотелось бы поставить вас в известность, что я взял пару ваших костюмов, а также прихватил несколько незаполненных бланков из чековой книжки. Не обессудьте за эти самочинные действия. Таким уж вы меня сконструировали, я вынужден позаботиться о том, чтобы быть респектабельным. И еще одна просьба: не пытайтесь преследовать меня. Когда понадобится, я сам явлюсь к вам.

— Откуда вы говорите? — вырвалось у меня.

— С проспекта Крети, разумеется. Вы уверены, что, кроме вас, меня никто не слышит?

— Вполне, — ответил я.

— В таком случае до свидания, профессор! Желаю вам всего наилучшего. Мне пора.

Едва слышный щелчок возвестил, что нас разъединили.

— Кто это? — спросила Лиан.

— Один знакомый, — ответил я с напускным спокойствием.

5

Вряд ли стоит подробно останавливаться на том впечатлении, которое производило мое поведение на всех окружающих. Поставьте себя только на минутку на место моего слуги Давида, которому приходилось отвечать на такие вопросы: «Напомните, Давид, куда я должен идти?» или «Я вам случайно не говорил, когда вернусь домой?» Выяснялось, что «я» ни о чем не говорил, однако опустошения в гардеробе и чековой книжке, хранившейся в ящике письменного стола, произвел действительно немалые.

Совершенно ясно, что нужно было как можно скорее напасть на след «телечеловека». В полном отчаянии я носился по этажам, обшаривая все помещения, углы и закоулки. Однако «репродуцированный Бирминг» не оставил ни малейших следов пребывания в моем доме. Уже совсем потеряв было всякую надежду, я вдруг обнаружил на журнальном столике в своем кабинете лист бумаги, исписанный моим почерком. Пробежав глазами записку, я убедился, что никогда не писал ее. В ней наспех, лаконичным стилем было написано буквально следующее: «2 октября 1968 года. После многочисленных экспериментов благодаря счастливой случайности изыскания неожиданно увенчались успехом. Я оживлен! Жизнь прекрасна! Я буду бороться! Завтра конгресс. Тра-та-та-та! Призывно трубите, горны!»

В полном изнеможении я опустился в кресло. Но тут же, спохватившись, вскочил и стремглав бросился вниз по лестнице, сопровождаемый недоумевающим взглядом Давида. Усевшись в машину, я на предельной скорости помчался в лабораторию и решил не покидать «Дворца стереоскопического эффекта», пока не докопаюсь до сути дела.

Машина послушно свернула на авеню Бари. Несмотря на поздний час, по улицам разгуливали шумные толпы людей. Яркие рекламные огни манили ночных гуляк, суля им неизведанные удовольствия. На мгновенье я представил себя в роли случайного посетителя ночного бара, нелепо восседающим на высоком табурете, с которого так беспомощно свисают ноги… Никогда прежде я не впадал в такое безмерно угнетенное состояние из-за жизненных невзгод, как теперь, когда по воле нелепого случая оказался во власти «человека», который принял мое обличье, воспользовался моей одеждой и все же остался мне совершенно чуждым, даже враждебным, хотя он и приходит в мое жилище, как к себе домой, и, судя по всему, принадлежащие мне вещи считает своим законным достоянием!

Опыты по передаче биоэлектрических токов по телевидению велись уже давно, однако до сих пор результаты были весьма незначительными. Как выразился мой загадочный двойник, «оживление» достигнуто «благодаря счастливой случайности». Что ж, увидим…

Машина въехала в ворота Монсенского научно-исследовательского телецентра. В свете фар засверкали широкие окна лаборатории. Перед стереотелевизионной студией машина, заскрежетав тормозами, остановилась. Из проходной выглянул заспанный вахтер.

Теперь, когда я пишу свои воспоминания, передо мной с новой силой оживают картины той ужасной ночи: снова все кажется дьявольским наваждением, каким-то страшным кошмаром. В тот момент я чувствовал себя совершенно обессиленным.

Скоростной лифт в мгновение ока поднял меня на четырнадцатый этаж. Вот здесь, у лестницы, меня ударили по голове, то бишь «я» сам себя стукнул. А вот и студия, зал стереотелевизионной приемной станции, лаборатория. Здесь хранились все записи с техническими выкладками, формулами, расчетами и описанием изобретения.

Однако на обычном месте записей не оказалось и никаких материалов обнаружить не удалось. Я схватился за телефон:

— Алло! Это квартира Нилла Керсена?

Отозвался сонный, незнакомый мне мужской голос:

— Керсен улетел с профессором Бирмингем.

— Вы не ошибаетесь?

— Я же ясно сказал, улетел с профессором Бирмингем!

— Куда?

— На конгресс.

— На какой конгресс?

— На антивоенный конгресс, в Бодиэн.

— Когда они вылетели?

— Ровно в полночь.

Вот это сюрприз! Но в ту ночь, готовый ко всему, я уже ничему не удивлялся.

Приближался рассвет. Я не стал возвращаться домой и не раздеваясь улегся на диване в комнате отдыха рядом с лабораторией.

6

Из утренних газет я окончательно убедился, что попал в пренеприятный переплет, из которого не так-то легко выбраться.

С газетными отчетами я ознакомился в несколько необычной обстановке — в Государственном комитете по научным исследованиям, в кабинете министра. Это произошло после того, как мне удалось на время убедить министра, что мои умственные способности находятся, увы, не б лучшем состояний, правда, по не зависящим от меня обстоятельствам.

Рано утром раздался телефонный звонок и кто-то весьма вежливо, но не терпящим возражений тоном попросил меня явиться в Комитет по научным исследованиям ровно к двум часам пополудни для консультации с членами правительства по весьма неотложному делу.

Меня ввели в просторный комфортабельный кабинет министра. Однако на сей раз ни широкий кожаный диван, ни глубокие кресла, ни двери, обитые звуконепроницаемой материей, ни окна, занавешенные плотными гардинами, не создали у меня иллюзии уюта и полной изолированности от внешнего мира. Это объяснялось не только тем, что в кабинете, помимо министра, находился незнакомый мне человек, но главным образом тем, что в пристальном взгляде министра мне почудилась какая-то предвзятость, недоброжелательность, почти нескрываемое раздражение. Однако вначале весь разговор проходил в неизменно учтивой форме. При виде меня министр встал, вышел из-за стола и, протягивая руку, произнес:

— Прежде чем представить вас нашему гостю, позвольте от души поздравить вас, уважаемый профессор.

— Простите, господин министр, с чем именно?

Министр широко осклабился, словно норовя выковырнуть языком кусочек мяса, застрявший в зубах.

— Ну, ну, не скромничайте! Разумеется, с величайшим, эпохальным открытием, господин профессор.

Затем, не дав мне произнести ни слова, он представил присутствовавшего в кабинете незнакомца. Мы обменялись рукопожатием. Министр жестом пригласил нас за стол, на котором рядами стояли сверкающие хрустальные бокалы и бутылки виски.

Наполняя бокалы, министр заметил:

— В присутствии представителя сената вы можете быть предельно откровенным.

— Собственно говоря, мне непонятно, что именно хотят от меня услышать…

Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет буквально влетел Монсен. Его взъерошенный чуб и громоподобный бас сразу же внесли какую-то разрядку.

— Прошу прощения, господа! Задержался на совещании ревизионной комиссии, отчет, обсуждение финансов… Черт возьми, профессор, ну и кашу вы заварили!

Заметив, что все хранят молчание, как в палате тяжелобольных, Монсен оборвал свою тираду и укоризненно посмотрел на меня.

Министр поднял бокал:

— За ваше изобретение, профессор.

От удивления я только и нашелся, что сказать:

— Откуда вы о нем знаете?

Монсен сдвинул свои мохнатые брови:

— Дорогой Бирминг, в конце концов вы довольно длительное время экспериментируете в нашем телецентре, на наши средства, и я полагаю, что…

— Но достигнутые результаты — это всего лишь фикция.

— Фикция? — Министр сделал большие глаза.

— Разумеется, мы еще далеки от поставленной цели.

— Но разве не вы громогласно заявили о блестящем завершении экспериментов?

— Я?

Все трое уставились на меня. Монсен потирал лоб, остальные, чувствуя неловкость, заерзали в креслах.

Министр поставил бокал.

— Значит, господин профессор, вы опровергаете собственные слова?

— Прежде всего я хотел бы знать, что именно я говорил.

Министр резко повернулся, опрокинув бокал с золотистым напитком.

— Не взыщите, уважаемый профессор, но ваши слова… у нас такое впечатление, что вы, простите, не совсем в своем… словом, вы, вероятно, чрезмерно переутомлены.

— Так оно и есть, — с живостью подхватил я.

— Тут, как я вижу, собирались делить шкуру не убитого медведя? — презрительно бросил незнакомец.

— Прошу вас выражаться яснее, — попросил я.

— Читайте газеты — там сказано достаточно ясно, — заметил министр и, взяв из пачки, лежавшей на письменном столе, свежую газету, сунул ее мне.

СЕНСАЦИЯ! ВЕЛИЧАЙШЕЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ BEKA!

ПРИ ПОМОЩИ БИОЭЛЕКТРОТЕЛЕВИЗИОННОГО АППАРАТА МОЖНО РАЗМНОЖАТЬ ЛЮДЕЙ

Наш специальный корреспондент сообщает из Бодиэна:

После вчерашнего памятного выступления профессора Бирминга в клубе Бэклахэм его появление на Бодиэнском антивоенном конгрессе ни для кого не явилось неожиданностью. По мнению здешних комментаторов, сенсационное сообщение ученого преследовало главным образом одну цель — привлечь к Бодиэну внимание широкой общественности, до сих пор проявлявшей недостаточный интерес к происходящему здесь конгрессу сторонников мира. Надо признаться, эта цель, несомненно, достигнута. Что же способствовало успеху ученого? О чем он говорил? В переполненном до отказа зале заседания конгресса Бирминг подробно рассказал о, пожалуй, величайшем за всю историю цивилизации открытии. Он заявил, в частности (цитируем дословно):

«Современная наука достигла невиданных успехов. Но подобно тому как промышленное производство немыслимо без четкого трудового содружества всего коллектива, так и современный уровень развития науки настоятельно выдвигает задачу рациональной организации всего общества. Без этого его гармоничное развитие невозможно. Более того, в противном случае научные открытия могут привести человечество к гибели.

Теперь позвольте перейти к сущности открытия, которое несправедливо приписывать исключительно мне одному, ибо его осуществление было бы абсолютно невозможно без использования достижений целого ряда ученых всего мира.

Изобретение основано на следующем принципе. Как с достоверностью установлено наукой, все клетки человеческого организма, все железы, в том числе и железы внутренней секреции, мышечные ткани и т. д., излучают электрические импульсы. Эти сигналы при помощи специальных приборов мы можем улавливать, репродуцировать, транслировать и т. д.

Об использовании биотоков человеческого организма в лечебных целях вы, вероятно, уже слышали. Несколько лет назад проводились успешные опыты но оживлению.

Примерно в то же время была сконструирована искусственная рука, электронное запястье которой управляет движениями пальцев с точностью, не уступающей действию нормальной человеческой руки. Электрический импульс, возникающий в силу нервного возбуждения, вызванного мыслью: „Сделаю такое-то движение рукой“, улавливают при помощи электродного браслета, затем этот импульс усиливают, трансформируют, и этот эффект приводит в действие искусственную металлическую руку. На аналогичном принципе основано устройство искусственной ноги, снабженной радиолокационной установкой; такая нога реагирует на любое препятствие, даже на неровность почвы.

С той поры наука и техника шагнули далеко вперед, особенно после того, как были созданы специальные устройства, позволяющие осуществлять дистанционную передачу биотоков от различных органов человека.

Представьте себе нечто подобное стереоскопическому телевизионному аппарату, который вместе со всеми исключительно сложными компонентами и деталями изготовлен из вещества, состоящего из сверхчувствительных молекул и на ощупь поразительно напоминающего ткань человеческого тела. Это вещество чрезвычайно чувствительно к малейшему воздействию биотоков.

Ферленские исследователи уже с 1939 года успешно работают над созданием искусственных мышц из пластических материалов. На одной из всемирных выставок они экспонировали микроскопическое синтетическое „мышечное волокно“, способное поднять и опустить предмет весом два грамма.

Ферленские ученые и инженеры недавно осуществили заветную мечту человека — самому летать по воздуху. Несколько недель назад они демонстрировали в нашей столице людей, снабженных специальными придатками к конечностям. Биотоки центральной нервной системы передают волевой импульс „Я хочу летать“ особому устройству — искусственным крыльям, благодаря которым человек может подняться в воздух.

Мышечные волокна, из которых сотканы искусственные крылья, превосходно реагировавшие на импульсы, идущие из мозга, были изготовлены из совершенно нового, никому не известного материала. Этот материал, состоящий из сверхчувствительных молекул, обладает чудесным свойством: под воздействием биотоков, аккумулируемых специальными батареями, размещенными в аппарате, он может принимать форму человеческого тела!

На экране биоэлектронного аппарата появляется изображение человека (разумеется, наше описание весьма условно, ибо экрана мы даже не видим), причем изображение объемное, в натуральную величину. Однако на батарейный приемник из студии передает не только изображение человека, но и биотоки абсолютно всех органов и систем репродуцируемого человеческого организма: нервной системы, мозга, сердца, мышц и т. д. Вещество из сверхчувствительных молекул, восприняв импульсы биоэлектрических токов, тотчас же начинает функционировать. До тех пор пока „передача“ (повторяю, и это выражение также условно, так как в данном случае речь идет о неизмеримо более сложном процессе, нежели обычная телевизионная передача) продолжается, телечеловек, или будем называть его „репродуцированный человек“, стоящий перед телевизионной камерой, обладает всеми способностями и особенностями, присущими его „оригиналу“, который находится в студии. Это значит, он обладает способностью мыслить, принимать решения, разговаривать, действовать и т. п.».

Заключительные слова знаменитого ученого были встречены с огромным воодушевлением. Делегаты, стоя, восторженно приветствовали эпохальное достижение научной мысли. Когда возгласы одобрения и бурные овации несколько утихли, профессор Бирминг продолжал:

«Это историческое достижение современной науки может послужить на благо всему человечеству. Но не следует забывать, что при определенных обстоятельствах оно может навлечь на него и неисчислимые бедствия. Я подчеркиваю со всей ответственностью, что теледвойник является точной копией человека, с которого он репродуцирован, следовательно, было бы грубейшей ошибкой называть его искусственным человеком. Но, дорогие друзья, вы только вдумайтесь как следует, что это означает: ведь достаточно несколько затормозить репродуцирование биотоков мозга и нервной системы на создаваемых нами людей, как мы получим уродливое существо, лишенное, например, таких человеческих качеств, как способность трезво мыслить и чувствовать! С помощью подобных „роботов“ можно совершать самые чудовищные злодеяния! Поэтому я еще раз повторяю: обладателем столь важного научного открытия может стать только высокоорганизованное, всесторонне и гармонично развитое общество, общество, в котором будет исключена любая возможность злоупотребления этим открытием и использования его во вред человечеству. В противном случае в любой момент мы можем стать свидетелями ужасных трагедий: существа, лишенные способности мыслить и чувствовать, могут совершать самые неслыханные преступления. В то же время, повторяю, это открытие может стать источником небывалого подъема благосостояния и процветания всего человечества. Мы сможем репродуцировать с одного человека сотни, тысячи копий. Если, например, таким образом воспроизвести меня, то я буду обладать тысячами рук и мне станет под силу обратить вспять многоводные реки, превратить безжизненные пустыни в цветущие края или построить небоскребы до самого поднебесья… В одно и то же время я смогу отдыхать где-нибудь на берегу Тихого океана и прокладывать дорогу в непроходимых джунглях Юго-Восточной Азии. Человек получит возможность гармонично развивать удивительные способности, которыми его столь щедро наделила природа, и он станет ее властелином. Однако такое всестороннее развитие личности возможно только в рационально организованном обществе. Нельзя допустить использования репродуцированных людей в военных целях!»

Наш комментатор пишет:

Если не придавать особого значения словам профессора Бирминга, который недостаточно убедительно объяснил, почему он предоставил пропагандистский материал Бодиэнскому конгрессу, мы должны признать (если только его сообщение не очередной пропагандистский трюк), что стоим перед фактом всемирно-исторического значения. Верная своим традициям левая печать поднимает невероятный шум вокруг всей этой истории и старается нажить на ней политический капитал. Однако мы со своей стороны хотим подчеркнуть ту непреложную истину, что открытия, подобные изобретению профессора Бирминга, возможны только в нашем подлинно свободном мире, в технически развитом обществе и лишь при наличии такого уровня культуры, какого достиг профессор Бирминг. Только свободная личность и общество, способное максимально гарантировать ее священные права, могут создать такие замечательные творения. Этот неоспоримый факт ничем нельзя опровергнуть, даже' совершенно неожиданной политической переориентацией известного ученого и его по меньшей мере странными воззрениями на рационально организованное общество.

В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС

Сегодня в полдень профессор Бирминг вернулся в столицу, где, как он заявил, намерен продолжать свои эксперименты.

«Ну, как?» — прочитал я немой вопрос в глазах моих собеседников, хотя никто не высказал его вслух.

— Я привык с уважением относиться к убеждениям моих противников и терпеливо выслушивать их точку зрения. — Надо же было сказать хоть что-то!

— О чем вы говорите? — гневно спросил министр.

Было видно, что он очень нервничает и с каждой минутой становится все раздражительнее.

— О газетном отчете, разумеется.

— Но какого же противника и чью точку зрения имеете вы в виду?! Мало того, что вы разгласили совершенно секретные сведения, являющиеся государственной тайной, и тем самым нарушили условия, поставленные при заключении с нами контракта. Вы еще усугубляете вину, используя секретные материалы в целях антиправительственной, враждебной пропаганды!.. И после этого вы еще смеете поучать нас относительно свободы мнений? Разумеется, нельзя отрицать ваши заслуги как выдающегося ученого, мы ценим ваш авторитет в научном мире. Но всему есть предел. Мы никому не позволим посягать на престиж микланского правительства! Вы ведете слишком серьезную игру, профессор, как бы вам не пришлось раскаиваться!

Вот как далеко зашло дело, уважаемый читатель! Припертый к стенке, не видя иного выхода, я решил разом разрубить гордиев узел:

— Да ведь я не был в Бодиэне!

7

Смысл моих слов, очевидно, не сразу дошел до них. Первым опомнился представитель сената, долговязый, малоподвижный человек с острыми, пытливыми, бегающими глазками.

— То есть как это вы не были в Бодиэне? Ведь в газете черным по белому написано ваше имя! Денни Бирминг — это вы? Или тут какая-нибудь ошибка?

— Людям свойственно ошибаться, никто из нас не застрахован от ошибок, — неуверенно произнес Монсен.

— В данном случае вы действительно глубоко заблуждаетесь, — заверил их я.

— Как прикажете вас понимать? — строго спросил министр.

— Вам может показаться, что я сошел с ума. И не вы первый пришли к такому заключению.

— Как ни печально, но вы, профессор, производите именно такое впечатление, — процедил министр.

Монсен попытался спасти положение:

— После столь головокружительного успеха не мудрено…

— От этого вы тоже отрекаетесь? — министр развернул другую газету. — Репортер уверяет, что получил от вас презабавное интервью! Вот, полюбуйтесь.

ИНТЕРВЬЮ ПРОФЕССОРА БИРМИНГА

Нашему корреспонденту удалось перехватить профессора Бирминга на аэродроме, где он в обществе молодого ученого Нилла Керсена ожидал самолет, вылетающий в столицу.

— Разрешите задать вам несколько вопросов, господин профессор.

— К вашим услугам. — Профессор поклонился.

— Какое значение имеет ваше изобретение?

— Я уже говорил об этом на конгрессе. Теледвойники — живые существа, следовательно, перед ними открывается широкое поле деятельности во всех сферах.

— В научно-фантастических романах часто описываются восстания роботов против их создателей. Не грозит ли и нам такая опасность со стороны телелюдей? Вы, кажется, тоже высказали такое опасение.

Профессор Бирминг загадочно улыбнулся.

— Бунт бунту рознь.

— Не откажите в любезности, господин профессор, объяснить, какой смысл вы вкладываете в эти слова?

— Теледвойники в точности воспроизводят положительные и отрицательные качества того конкретного человека, чьей копией они являются. Все зависит от субъекта, с которого они репродуцированы. Само собой разумеется, субъект, может оказаться подлецом, негодяем, деспотом — встречаются же такие типы в жизни.

— В последнее время ваши философские воззрения претерпели поразительные изменения. Чем объяснить, что вы выступили на конгрессе поборником нового общественного строя, организованного на принципах коллективизма?

— Оставаясь по-прежнему противником какого бы то ни было подавления личности, я убежден, что не может быть подлинно свободным человек, не сознающий себя частицей коллектива — общества, ибо только оно может гарантировать свободу личности. Ведь истинная свобода предполагает безграничную свободу действий. И только общество может предоставить человеку широкое поле деятельности, возможность проявить ничем не ограничиваемую творческую инициативу. Иначе говоря, общество расширяет рамки личной свободы индивидуума. Это непреложная истина, логически вытекающая из самой сути моего открытия. Поэтому у меня есть все основания утверждать, что перемены в моих взглядах обусловлены самой жизнью, ее развитием в эволюцией.

К сожалению, интервью с профессором Бирмингем пришлось прервать, так как в этот момент объявили посадку на самолет. Поднявшись по трапу, профессор обернулся и, улыбаясь, дружелюбно помахал нам рукой.

Хотя интервью было кратким, мне потребовалось довольно много времени для его тщательного изучения. Наибольший интерес для меня представил не столько сам диалог, на мой взгляд несколько гротескный, сколько анализ собственных умозаключений и воззрений по поводу вопросов, которые задавали моему теледвойнику. «„Репродуцированный Бирминг“ не так скрытен, как я… Нет, нет, пора рассказать обо всем начистоту», — подумал я. Вспомнив. какой оглушительный удар по голове нанес мне «бунтарь», я решил прибегнуть к помощи правительства для поимки и обезвреживания беглеца. Ведь в конце концов это все-таки не живой человек, а аппарат, искусное творение человеческих рук и мозга.

— Господа, — торжественно произнес я, — эти высказывания принадлежат не мне, а моему теледвойнику, «репродуцированному Бирмингу».

Будь я не столь взволнован, зрелище, представшее моему взору, показалось бы, вероятно, весьма комичным! Монсен растерянно заморгал глазами, долговязый представитель сената смешно, словно гусак, вытянул шею, а министр с закушенной нижней губой был похож на азартного игрока, проигравшего все свое состояние.

— Ре-репродуцированный Бирминг? — он заикался от волнения.

— Совершенно правильно.

— Что все это значит? — он по-прежнему недоумевал.

— Это значит, что экспериментальный электронный аппарат под воздействием биотоков и впервые примененных мною лучей вчера вечером «ожил».

— Ожил?

— Да.

— Но…

— Вас интересует, почему я допустил, чтобы он убежал?

— Разумеется!

— Передатчик был выключен вовремя.

— Так в чем же дело?!

— Но аппарат продолжал работать…

Монсен подскочил как ужаленный:

— Это же колоссально, Бирминг, вы гений! Какая жизнетворная сила, какая живучесть! Натуральный человек!

Однако министр был настроен весьма скептически.

— Да, да, это поистине колоссально. Искусственный Бирминг наделал шуму на, весь мир, взбудоражил общественное мнение, разгласил беспрецедентную по своему значению военную тайну…

— Военную тайну? — Я не поверил своим ушам.

Теперь настал черед представителя сената. Вытянувшись во весь рост, он с высоты своего «величия» напыщенно произнес:

— Дорогой профессор, полагаю, вы понимаете, что столь ценное изобретение мы тотчас же обратим на пользу нашей великой державы, на укрепление ее военной мощи. Как вызнаете, на солдат теперь трудно полагаться, простые люди становятся все менее благонадежными…

— Вы же сами убедились, — вмешался министр, — что зловредная пропаганда сторонников мира возымела действие на психологию даже вашего теледвойника. Я надеюсь, вы поймете, что мы должны оградить общество от их пагубного влияния, противодействовать этой пропаганде всеми доступными нам средствами!

Долговязый представитель вновь принялся разглагольствовать. Слова сыпались из него, как из рога изобилия, он говорил скороговоркой, как бы стремясь наверстать упущенное:

— Надо немедленно объявить тревогу, мобилизовать полицию и вооруженные силы, поднять на ноги весь Миклан! Теледвойник должен быть схвачен в самый кратчайший срок!

— Это не так уж сложно, — заметил я, — если учесть, что «репродуцированный Бирминг» без всякой опаски ходит ко мне домой, хотя…

— Хотя? — в один голос спросили министр и представитель сената.

— Он самовольно взял у меня кое-какую одежду и изрядно опустошил чековую книжку. По-моему, это указывает на то, что он собирается жить самостоятельно.

— Кстати о самостоятельности, — бросил министр. — Ведь ваш теледвойник с самого начала ведет себя не так…

— Как действовал бы я? — подхватил я.

— Разумеется!

— По-видимому, в этом состоит одно из удивительнейших преимуществ моего аппарата: вы сами убедились, теледвойник профессора Бирминга наделен способностью самостоятельно действовать и принимать решения на основе собственного волеизъявления!

— Вот это да! — воскликнул Монсен. — Вы заговорили языком своего дружка!

— Что вы хотите этим сказать?

— Я имею в виду вашего теледвойника, профессор.

Реплика Монсена меня несколько озадачила. После минутного замешательства я все же продолжил свою мысль:

— Словом, биокамеры передают мысли не механически, а функционально, они в полном объеме переносят все функции центральной нервной системы и других органов, и, таким образом, теледублер…

— Вы сказали «теледублер»? — хором воскликнули все трое и многозначительно переглянулись.

Я мучительно раздумывал, как бы растолковать им все это попроще.

— Поймите, бога ради, ведь «репродуцированный Бирминг» — это не что иное, как я сам в копии, ну, мой дубликат, что ли. Поэтому не удивительно, если подчас мы с ним будем употреблять одни и те же выражения.

Окаменевшее было лицо министра несколько оживилось. Он сел и холеными пальцами принялся вертеть ножку бокала. Видимо, этот жест настроил его на юмористический лад, правда, далеко не безобидный.

— Итак, милейший профессор, стало быть, вы-то и есть главный бунтарь! Ваша вторая «натура» выдала вас с головой, что называется, со всеми потрохами! Ха-ха-ха!

Засмеялись и мы, но это был смех сквозь слезы.

В тон министру Монсен тоже попытался шутить:

— Думается, вы собираетесь организовать облаву на самого себя, дорогой профессор!

Не знаю, как остальным, но мне от этой плоской шутки стало не по себе.

— Я — сторонник демократических свобод, в частности свободы слова и действий на пользу обществу. Это известно всем…

— Вот и предоставьте нам свободу действий в поимке вашего теледвойника, — поспешно подхватил министр.

8

— По-моему, — продолжал он, — начать следует с того, чтобы опровергнуть в какой-нибудь газете достоверность всех сообщений об открытии Бирминга. При этом неплохо бы ввернуть в статью какие-нибудь морализирующие рассуждения. можно подпустить и философии.

— Но как это сделать, господин министр, чтобы не прослыть…

— Сумасшедшим?

— Вот именно!

— Придется с этим примириться. Из двух зол надо выбрать наименьшее. Хуже, если за границей будут знать правду о вашем открытии! Вашего «репродуцированного Бирминга», профессор, мы скоро обезвредим, и вы сможете продолжать свои эксперименты. Конечно, в обстановке строгой секретности, вы ведь понимаете, нельзя допускать никакой огласки… А тем временем страсти улягутся, и о «помешательстве» профессора Бирминга скоро забудут. Любая новость через три-четыре дня перестает быть злободневной.

— Все это так, господин министр, но надо же как-то объяснить, почему я отказываюсь от своего сообщения!

— Напишите, что вам захотелось высмеять участников Бодиэнского конгресса и доказать, что все эти одержимые глашатаи так называемой мирной пропаганды, — эти слова, язвительно улыбаясь, министр произнес с подчеркнутым сарказмом, — подобны безмозглым пешкам в чужих руках. Они сами способны поверить во что угодно и требуют того же от других…

— Неплохо! — бросил Монсен.

— …и сами, — продолжал министр, пропустив его реплику мимо ушей, — под стать теледублерам. Кстати, откуда вы взяли это словцо?

— В древнегреческом языке слово «теле» имело два значения, — пояснил я, — «дальний» и «совершенный».

— Одним словом, сравните их с теледублерами, число которых при желаний можно бесконечно умножить, воспроизводя от одного субъекта, и они будут хором повторять все, что им прикажут.

Представитель сената даже прищелкнул языком:

— Недурно придумано! Тут уж никто не сочтет вас безумцем, скорее наоборот!

— А в остальном положитесь на меня, уважаемый профессор, — продолжал министр. — Чековая книжка при вас?

— Да.

— Превосходно! Ну-ка, взглянем… Гм… Вырвано девять чеков, я запишу их номера. Пусть только ваш Бирминг заявится в банк: там мы устроим ему западню и схватим! Да, чуть было не забыл: как же так, профессор? Совсем недавно вы уверяли, что добились лишь частичных результатов, и вдруг теперь…

— Неожиданным успехом мы обязаны одной непредвиденной случайности, в существе которой мне до сих пор не удалось разобраться. В данную минуту я еще не могу объяснить, чем вызван столь необычайный эффект, а всякого рода предположения считаю неуместными.

— Необходимо как можно скорее установить истину. Бирминг, не забывайте об обязательствах перед правительством. Государство заинтересовано в их неукоснительном и точном выполнении.

— Постараюсь сделать все, что в моих силах, господин министр.

— Скажите, профессор, знает ли еще кто-нибудь о характере и сущности ваших экспериментов, разумеется, я имею в виду тот период, когда вашему аппарату еще не были приданы функции живого организма?

— В нашем телецентре, — опережая меня, торопливо проговорил Монсен, — экспериментальные работы были организованы таким образом, что различным группам исследователей поручались только отдельные задания. Единственное, о чем они знали, — это что мы работаем над проблемой повышения эффективности лечебного действия биотоков.

— А ваши ближайшие сотрудники? — глядя на меня в упор, спросил министр.

— В центральную лабораторию, где ведутся завершающие эксперименты, доступ имеет только мой секретарь-помощник, Нилл Рерсен. Однако биоэлектроника — это абсолютно незнакомая ему область, и он не имеет ни малейшего понятия о целях моих исследований.

— Достаточно, профессор. Мы постараемся держать вас в курсе всех событий. А вы обязательно напишите статью. Впрочем, пожалуй, мы можем избавить вас от этой деликатной миссии: мы сами напишем ее от вашего имени и опубликуем, скажем, в «Микланс трибюн». И хотя эта газета не официальный орган правительства, она близка деловым кругам. Вы домой?

— Да.

— Прекрасно. Желательно, чтобы, выезжая из дому, вы уведомляли нас об этом. Это облегчит работу следственных органов.

События разворачивались с головокружительной быстротой. Не успел я вернуться домой, как раздался телефонный звонок — говорил личный секретарь министра:

— Хелло, профессор! Мы нашли ваш портсигар. Он действительно оказался у нас!

— Позвольте, о каком портсигаре вы говорите? — я опешил.

— То есть как? Выйдя от нас, вы тотчас вернулись за забытым портсигаром. Но мы нигде не могли его обнаружить. Помните, мы же вместе искали его.

— Я искал?

— Портсигар нашелся минуты через две после вашего ухода… Он каким-то чудом оказался под скатертью.

— Кто оказался под скатертью?

— Портсигар, разумеется.

— Скажите, господин министр у себя?

— Да.

— Будьте добры, соедините меня с ним!

Узнав, в чем дело, министр даже поперхнулся.

— Вы в самом деле не курите?

— Никогда не курил.

Из трубки донеслась приглушенная ругань, торопливая перебранка с секретарем, затем снова послышался голос министра:

— Проклятие, Бирминг! Значит, он был здесь, под самым нашим носом! Какая дерзость! Самому залезть в пасть льва! И я разговаривал с ним! (Снова послышались ругательства и проклятия — это министр давал волю своим чувствам.) Профессор, мы должны схватить его сегодня же, во что бы то ни стало! Слышите?!.

9

Прежде чем ознакомить читателя с дальнейшим ходом событий, мне хотелось бы привести выдержки из газетных статей и сообщений, наделавших много шума и вызвавших самые фантастические кривотолки относительно моей персоны. Газетные полосы пестрели кричащими заголовками, связанными с моим открытием. Эта сенсация по-прежнему оставалась в центре внимания печати. Сам же я вынужден был в это время отсиживаться дома и о драматических событиях узнавал из сообщений газет. Невероятный ажиотаж, поднятый вокруг моей особы, не мешал мне с удовольствием попивать черный кофе.

Должен признаться, у меня немного отлегло от сердца, после того как я поделился тайной, столь угнетавшей меня. Мне казалось, что «репродуцированного Бирминга» удастся задержать в самое ближайшее время и я смогу спокойно заняться прерванной работой. Правда, мысленно я вновь и вновь возвращался к тому, что переполняло тревогой и волнением мою душу. Ничего удивительного, ведь пока я прохлаждаюсь в своем особняке, кто-то в моем обличье, но чуждый и враждебный мне, жил моей жизнью где-то неподалеку, а может быть, и вдали от меня…

Из дневных и вечерних газет мне стало совершенно очевидно, что сообщение о создании теледвойника предельно распалило воображение людей.

СТРАХ ПЕРЕД «ИСКУССТВЕННЫМ ЧЕЛОВЕКОМ»!

ПАНИКА В МЮЗИК-ХОЛЛЕ!

ПРЕДЛОЖЕНИЕ ОБ ОБНОВЛЕНИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА

После сенсационного сообщения профессора Бирминга о создании телечеловека в полицию и редакции газет беспрерывным потоком поступают заявления о злодеяниях, якобы совершаемых пресловутыми телесуществами. Не далее как сегодня в полицейский участок Стэнлейского округа прибежала супруга богатого торговца госпожа X. Рооле, взлохмаченная, в расстроенных чувствах, и заявила, будто ее мужа подменили искусственным человеком. До самого последнего дня господин Рооле вел себя безупречно, был неизменно внимателен, хотя и отличался некоторой холодностью. Последнее не удивительно, ибо счастливое супружество длится уже двадцать один год и шесть месяцев. Сегодня в полдень он заявился домой в приподнятом настроении, со свежими следами губной помады на воротничке рубашки. Когда госпожа Рооле вполне резонно потребовала объяснения по поводу столь необычного поведения, он, не обращая ни малейшего внимания на ее священный гнев, схватил свою благоверную в объятия и игривым (!) тоном принялся уверять, что она — ангел небесный, очаровательное создание и пусть-де она осыпает его бранными словами, все равно он, Рооле, не изменит веселого расположения духа, потому что ему теперь все трын-трава, дескать, он все вокруг видит в розовом свете. Мало ли что может быть в жизни… Тра-ляля-ля, тра-ля-ля-ля. А между тем до этого дня, подобно всем благонамеренным людям, как бы благодушно они ни были настроены, он, Рооле, не позволял себе петь даже в ванной. Имея в виду столь необычные явления, как игривое настроение, не приличествующее почтенному главе семейства, пение шансонеток в особенности, а также следы губной помады неизвестного происхождения, госпожа Рооле твердо убеждена, что ее супруг стал несчастной жертвой профессора Бпрминга, подпавшего под влияние коммунистической пропаганды. Как она уверяет, подлинный Рооле томится где-нибудь в застенках или в тайнике, откуда домой передают лишь его телевизионное изображение, то есть репродукцию. В связи с этим исключительным событием госпожа Рооле требует неусыпной охраны со стороны полиции с целью обеспечения ее личной безопасности, поскольку она не рискует переступить порог собственного дома до тех пор, пока там обитает это чудовище. Кроме того, она настаивает на немедленном аресте профессора Бирминга и освобождении подлинного ее супруга.

Наш корреспондент связался с господином Рооле, который самым категорическим образом опровергал все, по его выражению, «дикие вымыслы» супруги. «Мне и в голову не приходило, что несколько пятен губной помады могут начисто лишить жену рассудка! Поверьте, я натуральный, доподлинный Рооле, можете в этом не сомневаться». И в доказательство почтенный коммерсант с силой ударил себя в грудь.

Корреспондент далее сообщает:

А вот еще сообщение:

В заключение мне хотелось бы привести текст заявления, помещенного за моей подписью, но написанного не мной, хотя я в принципе и согласился с министром, что его следует опубликовать.

ЗАЯВЛЕНИЕ ПРОФЕССОРА БИРМИНГА

Редакция нашей газеты с глубоким удовлетворением публикует заявление профессора Бирминга, которое, несомненно, явится горькой пилюлей для всех, кто, преждевременно торжествуя, готов радоваться тому, что гениальный ученый якобы признал их идеи. Ответ профессора Бирминга со всей очевидностью свидетельствует о неизменности его убеждений и служит блестящим подтверждением его редкой одаренности, истинного таланта и незаурядных способностей. Он также еще раз подчеркивает гибкость ума и тонкое чувство юмора, присущие нашему маститому ученому. Известное разочарование, вызванное тем, что сенсационное заявление о крупнейшем научном открытии оказалось всего лишь хитроумным трюком, с лихвой компенсируется полнейшим фиаско идейных. противников профессора Бирминга. Как говорится в старинной поговорке, хорошо смеется тот, кто смеется последним…

«Ознакомившись с откликами печати на мое выступление перед Бодиэнским конгрессом, я убедился, что различные политические группировки стремятся произвольно истолковать мои высказывания и использовать их в своих корыстных целях. Самое курьезное во всей этой истории, что ни у кого не хватило здравого смысла хотя бы на минуту усомниться в научной достоверности моего сообщения! А ведь речь идет о явном абсурде, нелепой выдумке! В различных городах и провинциях страны широко распространились ни на чем не основанные панические слухи о бесчинствах и злодеяниях, якобы совершаемых телелюдьми. Я самым категорическим образом заверяю общественное мнение, что все происшедшее не более как безобидная шутка над легковерными простаками. Однако, убедившись, что она вызвала брожение в умах и известное беспокойство, считаю своим долгом выступить с настоящим заявлением.

Итак, что же собой представляют теледвойники? Это не кто иные, как заклятые враги свободы, обезличенные марионетки, послушно выполняющие волю тех, кто дергает их за веревочку, иначе говоря, тех, кто спускает им директивы.

Моя позиция общеизвестна: полная свобода личности! Я твердо стою на ней, для меня этот принцип превыше всего!

Приношу свои глубочайшие извинения всем тем благонамеренным микланцам, которые приняли за чистую монету мое „научное открытие“. В мои намерения отнюдь не входило желание одурачить их, мне важно было высмеять участников Бодиэнского конгресса.

Денни Бирминг».

Около десяти вечера мне вручили телеграмму:

Газета «Слабенден» снабдила мое заявление следующими комментариями:

В тот самый день, когда было напечатано «мое» (читай — министра) опровержение, газета «Микланс фьючер» опубликовала статью, в которой я якобы публично заявил о своем намерении расторгнуть контракт с правительством.

ЗАЯВЛЕНИЕ ПРОФЕССОРА БИРМИНГА

Нет ничего естественнее настоятельного и вполне закономерного требования общественности предать широкой гласности техническую документацию, связанную с новейшими достижениями биоэлектронного телевидения. Я охотно опубликовал бы все технические данные, относящиеся к моему изобретению, однако некоторые обстоятельства пока исключают такую возможность. Заранее предвижу, что кое-кто попытается приклеить мне ярлык «изменника родины» в связи с моим окончательным разрывом с микланским правительством. Я еще раз заявляю, что отмежевываюсь от него и впредь не желаю иметь с ним ничего общего; я также категорически протестую против чудовищных поползновений использовать мое открытие в военных целях. Однако я полностью отметаю всякие обвинения в измене, так как мое решение продиктовано исключительно чувством истинного патриотизма. Подчеркиваю, война принесет Миклану неисчислимые бедствия, а возможно, и полное уничтожение.

В чем заключается суть моего изобретения? В общих чертах публика с ним уже знакома. Однако состав вещества из сверхчувствительных молекул, а также вся технология экспериментов остаются в секрете. Я не раскрою его до тех пор, пока микланское правительство не даст твердых гарантий, что оно использует биоэлектронных репродуцированных теледвойников исключительно в мирных целях.

Что вынудило меня поставить такие жесткие условия?

Длительное время я занимался репродуцированием теледвойника с помощью биотоков в полной надежде на то, что правительство не намерено использовать мое открытие в военных целях, хотя кое-какие сомнения у меня имелись. Но теперь я окончательно убедился в преступных намерениях правящих кругов. Переговоры, которые я вел сегодня во второй половине дня с представителями правительства…

«Портсигар!» — сразу же подумал я.

«Ему удалось разузнать куда больше, чем мне! Я-то и не подозревал, что этот долговязый — ставленник военщины!»

Внезапно передо мной возникла фигура Давида.

— Пришли корреспонденты, господин профессор.

— Постарайтесь избавиться от них, Давид! Скажите, что меня нет дома.

Немного погодя Давид вернулся.

— Господин профессор, они заявили, что дождутся вашего возвращения. Уселись на ступеньках у подъезда, и все.

— Ну и пусть сидят! Может быть, поужинать?

Однако в этот вечер Давид мог бы и не подавать ужин…

Если говорить начистоту, то, разумеется, я допускал возможность использования моего изобретения в военных целях. Раз война неизбежна, рассуждал я, пусть уж лучше воюют аппараты. По крайней мере большинство людей сможет выжить. Что же касается утверждений моего теледвойника, будто только разумно организованное общество способно обеспечить гармоничное развитие личности, то должен признаться, что идея общества, в основу которого положен дух коллективизма, всегда нагоняла на меня безотчетный страх. Все те, кто верит в создание бесконфликтного общества, где между людьми царит полное согласие, казались мне безнадежными утопистами. Разве бунт «репродуцированного Бирминга» не доказательство того, что я прав?

Вряд ли нужно говорить, сколько волнений причинило мне поведение теледвойника, помимо моей воли вырвавшегося на свободу! Правда, во время экспериментов мне приходилось слышать его рассуждения и видеть, как он действует. Он всегда точно воспроизводил мое поведение перед камерами. Каким же образом обрел он свой, особый образ мыслей и почему его жизнь не оборвалась после прекращения передачи? Эти вопросы мучили меня постоянно, и я непременно должен был разобраться во всем, и как можно скорее. Сгорая от нетерпения, в страшном волнении, я со дня на день ждал извещения о том, что «репродуцированный Бирминг» пойман и я могу спокойно продолжать прерванную работу. Панические слухи о создании искусственных людей все больше убеждали меня, что, вероятно, я поступил осмотрительно, не разглашая тайны своего открытия.

Тогда я еще не догадывался, почему правительство не спешит с арестом псевдо-Бирминга.

10

Теперь, когда я уже могу всесторонне проанализировать свое поведение в те дни, память невольно воскрешает во всех подробностях сложные перипетии нашумевшего дела и те выводы, к которым я пришел. Попытаюсь, читатель, по возможности объективно обрисовать картину того душевного состояния, в котором я тогда находился.

Должен оговориться: я уже не сомневался, что «репродуцированный Бирминг» обладает полноценной способностью самостоятельно мыслить и действовать. Все его поведение и поступки свидетельствовали об одном: теледвойник полностью перенял мои научные познания и накопленный опыт. На мой взгляд, ему, пожалуй, не хватало только чисто житейского опыта, В самом деле, очертя голову бросаться в самые рискованные авантюры может только весьма неопытный человек. Таким «человеком» и оказался мой «двойник», поступками которого руководила лишь аккумулированная энергия.

Я с горечью припомнил, какой удар мне нанес бунтовщик. Но разве судьба не наносила мне подобных ударов раньше, и разве я сам не наносил их другим? Человеческие жизни всегда напоминали мне круги, расходящиеся по воде от брошенного камешка. В детстве я частенько сиживал на берегу и кидал голыши в Зеленое озеро, вблизи которого мы жили. Удивительно, никогда два камня, брошенных в воду, не попадали в одно и то же место, но образовавшиеся круги в конце концов непременно пересекались. Значительно позже нечто подобное я наблюдал и во взаимоотношениях между людьми. Как бы мы к этому ни стремились, наши судьбы никогда не будут полностью совпадать. Пути могут сходиться, пересекаться, мы можем стать кому-нибудь поперек дороги, причинить боль своим близким в силу эгоизма натуры, считаясь лишь с собственными интересами. Так не лучше ли отойти в сторону, замкнуться в себе, чтобы не стать невольной причиной чьих-либо переживаний? Мне вспомнилась Лиан… Как часто я бывал несправедлив к ней, незаслуженно обижал, а ведь при этом испытывал к ней искреннее и глубокое уважение.

По правде говоря, мне бы сейчас только радоваться, ведь неожиданный успех превзошел все самые смелые мечты: мое творение, плод моего ума и фантазии действует самостоятельно и дееспособно сверх всякого ожидания! Но любая медаль имеет оборотную сторону. Донельзя запутанные обстоятельства, непредвиденные события угнетали меня, обрекали на вынужденное бездействие. В борьбе побеждает сильнейший. Слабого сомнут. На что же может рассчитывать профессор Бирминг, вступая в неравную борьбу с всесильным микланским правительством? Если бы Х не создал атомную бомбу, это сделали бы Y или Z! Рано или поздно она все равно появилась бы. Если Бирмингу удастся сохранить свое открытие в тайне, то такое же открытие, пусть несколько позже, совершит кто-нибудь другой…

ПЛОД БЕЗУМИЯ ИЛИ ШУТКА?

Несомненно, наши читатели еще помнят о странном поведении профессора Бирминга после памятной всем лекции в клубе Бэклахэм. С того вечера странные, мягко выражаясь, поступки профессора постоянно множатся. Венцом их, безусловно, следует считать потрясающие события минувшего дня. Во вчерашних газетах появились одновременно два заявления Бирминга. В одном из них он полностью открещивается от сообщения, в котором возвестил о своем открытии, а в другом, наоборот, подтверждает его и рисует самые мрачные перспективы, которые связаны с его изобретением. Уместен вопрос: чему же верить? Допустим, ученого действительно запугали. Но ведь оба заявления появились одновременно! Это что, новая шутка? В такой случае мы вправе спросить: приличествует ли уважаемому ученому столь беспардонно злоупотреблять свободой слова? Как бы то ни было, по меньшей мере странное поведение профессора дает повод к самым неожиданным предположениям…

БЕСПОРЯДКИ В УНИВЕРСИТЕТЕ

Сегодня университет стал ареной массовых беспорядков. Когда в десять часов утра профессор Бирминг появился в до отказа переполненной, как обычно на его лекциях, аудитории, студенты устроили ему восторженную встречу. Под гром аплодисментов ликующие слушатели дружно провозглашали здравицы в честь любимого профессора.

— Да здравствует Бирминг! Да здравствует наука! — скандировали они.

Когда овации несколько утихли, растроганный профессор обратился к студентам с проникновенной речью:

«Иногда жизнь диктует нам свою волю. Поэтому я позволю себе некоторое отступление от учебной программы. Последние события сделали меня энтузиастом. Я обрел способность, воодушевляться, и этим всецело обязан вам. Повсюду говорят: профессор Бирминг создал телечеловека. Может быть, вышло как раз наоборот. (Оживление в зале.) Прошу понять меня правильно. Речь идет о вдохновляющей силе творческого труда. (Аплодисменты.) Вероятно, вы согласитесь, со мной: всем нам далеко не безразлично, какими получатся теледвойники, то есть какими станем мы сами, чьи ряды пополним собой, чтобы управлять собственной судьбой. (Бурные аплодисменты.) Может быть, я говорю несколько образно, но в данном случае образ следует понимать буквально. Я привык выражать свои мысли в формулах, сложных схемах, числах. В тех случаях, когда мне приходилось говорить о вещах, не являющихся, по моему разумению, научными проблемами в строгом смысле этого слова, мною всегда овладевало чувство какой-то неуверенности. Но теперь я убедился, что к общественным проблемам также следует подходить с научных позиций… Человечество должно создать гармоничный, слаженный коллектив — сообщество свободных тружеников, в котором уже не будут господствовать отдельные индивидуумы или узкие группы лиц, заинтересованных в развязывании новой войны»…

В этот момент в зале возникло какое-то движение, и профессор Бирминг вынужден был прервать свое выступление. Пробившись сквозь толпу студентов, сгрудившихся около высокой двустворчатой двери, прямо к кафедре направлялись трое в штатском.

— Полиция! — раздался тревожный возглас.

Студенты разом повскакали с расположенных амфитеатром скамей и лавиной хлынули вниз, к проходу. Профессор пытался было водворить порядок, но его призывы потонули во все нарастающем шуме. Через полуоткрытую дверь виднелись мундиры полицейских. Несмотря на гневные протесты слушателей, они пытались проникнуть в аудиторию, но живая стена студентов преградила им путь. Полицейским пришлось отступить. Один из инспекторов подал им знак отойти от дверей, и те незамедлительно удалились.

— Мы получили приказ воспрепятствовать любой политической демонстрации. — Полицейский инспектор подошел к Бирмингу.

Его слова вызвали новый взрыв негодования, отовсюду раздались возгласы, подхваченные сотнями голосов:

— Позор!

— Полицию вон из университета!

— Да здравствует Бирминг!

— Убирайтесь прочь!

Кое-как профессору Бирмингу удалось утихомирить не в меру разбушевавшихся студентов, и он обратился к полицейскому инспектору:

— Вы находитесь в стенах университета, следовательно, должны считаться со здешними традициями. Прежде всего прошу вас, как это принято в порядочном обществе, по возможности членораздельно изложить мотивы, которые привели вас сюда. (Веселое оживление всего зала, дружные аплодисменты.)

Полицейский пришел в явное замешательство.

— Приказ, господин профессор. Лекцию надо кончать!

Грубость инспектора вызвала новую вспышку возмущения, его слова потонули в сплошном шуме и свисте, В тот же момент в аудиторию с трех сторон ворвались отряды полиции. В течение нескольких секунд она превратилась в поле сражения. Вокруг профессора Бирминга образовалось живое кольцо защитников. Студенты отважно сражались, отбиваясь от наседавших полицейских толстыми учебниками и сорванными пюпитрами. Полицейских, пустивших в ход резиновые дубинки, дружными усилиями удалось вытеснить из зала. Потерпев поражение в рукопашной схватке, полиция пустила в ход против разъяренных студентов бомбы со слезоточивым газом. В результате столкновения обе стороны понесли потери: четырнадцать человек было ранено, из них пять полицейских. Полиция арестовала двадцать пять студентов. Профессору Бирмингу удалось беспрепятственно покинуть аудиторию.

Сейчас университет напоминает осажденный город. Студенты сколачивают боевые дружины и возводят баррикады. На экстренном заседании ученого совета в адрес правительства была отправлена телеграмма, в которой ученые протестуют против вторжения полиции, солидаризируются с профессором Бирмингем и требуют немедленного освобождения арестованных студентов.

Газета «Микланс фыочер» опубликовала и снимок, на котором был запечатлен митинг в университете. Мой двойник в сером костюме в полоску, позаимствованном из моего гардероба, ничуть не напоминал пламенного народного трибуна. Должен признаться, меня самого крайне возмутили действия полиции; вряд ли они могли способствовать тому, чтобы число приверженцев правительства множилось.

Я никак не мог собраться с мыслями. Как же так? Военная контрразведка и полиция разыскивают «репродуцированного Бирминга». Почему же до сих пор его не арестовали?

Словно зверь в клетке, метался я по кабинету. В течение дня Давид несколько раз звонил в министерство, но каждый раз ему отвечали, что министра все еще нет. Роковая развязка драматических событий неотвратимо надвигалась. У меня было такое чувство, словно я выброшен за борт и ничем не могу не только предотвратить, но и замедлить ее приближение.

11

СКАНДАЛ НА ЗАСЕДАНИИ КОНГРЕССА!

КОНГРЕССМЕН О. НЭДДЕРЕ — БИОРОБОТ?

Сегодня на утреннем заседании конгресса происходили бурные сцены. Депутат-радикал Ф. Харрусон обратился к министру внутренних дел с запросом: чем вызвано грубое вторжение полиции в университет? Ок потребовал отставки министра. (Возгласы протеста и улюлюканье на скамье крайних правых.)

Отвечая на запрос депутата, министр внутренних дед оправдывал действия полиции необходимостью поддерживать общественный порядок:

— Мы должны со всей энергией и решительностью пресечь подрывную деятельность смутьянов, подстрекающих к анархии и хаосу. (Шум в зале.)

Вслед за тем к министру внутренних дел обратился А. Йеннен, депутат от партии центра.

— Как известно, профессор Бирминг потребовал от микланского правительства гарантий, что его открытие не будет использовано в военных целях. Намерено ли правительство удовлетворить это требование профессора Бирминга?

Министр принялся пространно рассуждать о том, что правительство якобы не может принимать просьбу Бирминга всерьез, поскольку-де состояние его психики внушает серьезные опасения…

Однако такой ответ не удовлетворил Йеннен, и он задал новый вопрос:

— Можно ли верить слухам, будто существует двойник профессора Бирминга?

— Стоит ли нам уподобляться паникерам, которым на каждом шагу мерещится тень черта? — уклончиво ответил министр. (Реплика с места: «В таком случае на кой черт арестовали студентов?» Крики, шум.)

Взявший слово О. Нэддере, крайний правый конгрессмен, потребовал немедленного ареста Бирминга и всех его двойников:

— В войне победит лишь нация, спаянная единством. (Неодобрительные возгласы на левом крыле.)

Председательствующий тщетно взывал к спокойствию — его настойчивые призывы потонули в невообразимом шуме.

На трибуне вновь появился Ф. Харрусон:

— Ходят слухи, будто у Бирминга есть двойник, и даже но один. Предлагаю создать комиссию, провести расследование и выяснить, насколько достоверны эти слухи. Если они подтвердятся, то установить, кто же является подлинным Бирмингем. Однако комиссия не должна ограничиться только этим, — продолжал Харрусон под злобные выкрики и обструкцию правых и одобрительные возгласы на скамьях слева. — Комиссии надлежит также установить подлинность кое-кого из уважаемых членов конгресса. Ведь если существуют поддельные Бирминги, то где гарантия, что нет и поддельных конгрессменов? (Оживление и смех на скамьях слева; оглушительный свист, выкрики справа.) Взять, к примеру, коллегу О. Нэддере… (При упоминании этого имени одни депутаты разразились аплодисментами и одобрительными возгласами, другие принялись громко выражать недовольство. В конце концов любопытство взяло верх, установился относительный порядок и Харрусон смог продолжать.) До сих пор мне казалось, что он появился на свет, как и все прочие смертные; в младенческом возрасте пищал, как и все сосунки, требуя материнскую грудь; в отроческие годы любил играть в салки, порезвиться, и если порой ему приходилось ссориться и даже драться Со своими сверстниками, то он, хоть и мнил себя бесстрашным героем, никогда не горел особым желанием сложить свою голову в какой-нибудь стычке… (Нэддере пытается протестовать, но на левом крыле его резко осаживают. Новый взрыв возмущения…) Юношей он по уши влюбился в стройную белокурую красавицу, взял ее в жены, и она народила ему целую кучу малышей. Да, так я полагал до самого последнего момента. Однако теперь, услышав, что конгрессмен Нэддере ратует за истребительную войну, я вправе предположить, уж не имеем ли мы дело с искусственно созданным биороботом? Да, да! Этот конгрессмен сошел с конвейера одного из тех военных заводов, акции которых хранятся в его сейфе! (По залу прокатилась волна глухого ропота, перешедшая в невообразимый гвалт.)

Оратору приходится перекрикивать разбушевавшихся депутатов:

— Все части его организма были подвергнуты термической обработке и основательной закалке. Несмотря на эти меры предосторожности, он уязвим? даже для обычной пули, не говоря уже о чем-нибудь другом! Какой бы непроницаемой ни была кожа искусственно сфабрикованного конгрессмена, она не в состоянии заменить броню!

Последние слова Харрусона потонули в сплошном гуле возмущенных голосов. Скандал достиг своего апогея. В ряде мест словесная перепалка перешла в открытую потасовку. Председательствующий вынужден был закрыть заседание.

«ПОЛКОВНИК» СТЕППО ПРЕДЛАГАЕТ СВОИ УСЛУГИ ВОЕННОМУ МИНИС ТЕРСТВУ

«Правительство может рассчитывать на моего шефа», — заявил уполномоченный знаменитого «полковника» Степпо.

«Полковник» Степпо — кличка небезызвестного Г. Хабаноса, знаменитого главаря шайки гангстеров. О нем ходят различные кривотолки: одни утверждают, что он откупился от правосудия за баснословную сумму; по словам других, его боевые заслуги в колониальных войнах отмечены высокими правительственными наградами. Как бы то ни было, только этим можно объяснить полную беспомощность полиции, так и не сумевшей обнаружить виновных в ограблении «Граан банка» и в злодейском убийстве на площади Торриц. Между тем даже профанам было очевидно, что и в том и в другом преступлении замешан пресловутый «полковник» Степпо.

Свою кличку Хабанос получил еще в те времена, когда находился при штабе экспедиционного корпуса и участвовал в зверском подавлении партизанского движения в Юго-Восточной Азии. Самозванный «полковник» никогда не был офицером, но за «успехи в истреблении туземцев» неоднократно удостаивался высоких боевых наград.

Из достоверных источников стало известно, что уполномоченный «полковника» явился в военное министерство и вручил следующий меморандум своего шефа:

«Предлагаю себя для формирования идеальной армии и надеюсь, что микланское правительство учтет мои заслуги и долголетнюю безупречную службу. Мой рост 192, плечи — косая сажень, зубы — без единого дупла, ни предсмертный хрип, ни смертельная опасность не в состоянии согнать улыбку с моего лица. Атлетическое сложение и высокий моральный дух, изворотливость, ловкость и отвага, граничащая с безрассудством, общеизвестны. Я, полковник Степпо, — живое олицетворение карающего меча современной цивилизации, идеал молодежи и кумир женщин, заклятый враг всех цветных, иммигрантов, иноверцев, любой антимиклански настроенной партии и личности. Мне тридцать три года, я холост, родился в штате Стиар. Родители умерли, когда я был еще подростком. Но укокошил их не я, хотя они мне порядком осточертели, пичкая порошковым молоком с сахаром меня, полковника Степпо, который, подобно удаву, предпочитает проглотить жертву живьем! Короче, у меня все шансы быть репродуцированным по методу профессора Бирминга. Полагаю, что каждый отдельно взятый полковник Степпо будет носить знаки отличия, коими удостоен я, поэтому я намереваюсь предстать перед биокамерами при всех регалиях. Поскольку ни одна армия не может состоять из одних полковников, прошу каждому четвертому Степпо присвоить звание генерал-майора или генерал-лейтенанта. Чем больше генералов, тем боеспособнее армия. Жалованье, причитающееся всему личному составу армии, надлежит перечислить по меньшей мере за два года вперед на мой текущий счет: Б. 0/205 179, так как фактически всю армию буду составлять я один. Не исключено, что для сосредоточения в одних руках руководства всеми стратегическими операциями я потребую назначить меня на пост верховного главнокомандующего вооруженными силами Миклана, а также военного министра.

Одно только имя — Степпо из Миклана — повергнет в ужас весь мир. Нельзя допустить, чтобы столь выдающаяся личность всю свою жизнь занималась мелкими делишками с целью наживы! Мне требуется широкое поле деятельности, такой простор, где бы все мои дарования могли развернуться в полную силу, где создавались бы наиболее благоприятные условия для проявления ярких особенностей моей недюжинной натуры и самобытного характера.

Любого, кто недооценивает значение подлинной, ничем не ограниченной свободы независимой личности, ждет неминуемая смерть!

Железный кулак главнокомандующего Степпо сразит врагов! Микланцы, положитесь на меня!»

Наш корреспондент не располагает сведениями о реакции правительства (а также нынешнего военного министра!) на предложение полковника Степпо. Известно только, что Степпо не указал срока, в течение которого правительство обязано ответить на его меморандум. Это в известной мере облегчает задачу официальных органов.

ПРОФЕССОР БИРМИНГ ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОС:

«СУЩЕСТВУЮТ ЛИ БИОРОБОТЫ?»

В связи с упорными слухами, будто некие искусственно созданные люди развили таинственную деятельность, наш корреспондент обратился за разъяснениями к профессору Бирмингу. Ему посчастливилось встретиться с ученым в зале «Хиддард» на митинге, проходившем под лозунгом «Свободу 25 студентам университета!»

— Уважаемый профессор, на Бодиэнском конгрессе вы говорили о возможности создания теледвойников. Нас интересует, существуют ли уже такие двойники и каким образом их можно распознать?

— Суть моего открытия упорно извращают. На Бодиэнском конгрессе я уже говорил, что так называемого теледвойника нельзя создать из ничего. Теледвойник — живое существо, второй, третий, четвертый и т. д. экземпляр какого-то конкретного лица. Поэтому ваш вопрос правильнее было бы поставить так: «Видел ли кто-нибудь одного человека, размноженного в нескольких экземплярах?» или «Есть ли у какого-нибудь определенного лица его двойники?»

— Значит, искусственно созданных людей пока нет?

Профессор Бирминг усмехнулся:

— Вы уже читали выступление депутата Харрусона на сессии конгресса?

— Разумеется.

— Тогда вам должно быть известно, что искусственно сфабрикованные люди, хотя я еще и еще раз отмежевываюсь от подобного определения, оказывается, все-таки существуют. Каковы же их отличительные черты? Что касается конгрессмена Нэддере, то Харрусон исчерпывающе и весьма убедительно охарактеризовал его. Но постараемся глубже вникнуть в суть дела. Искусственный человек обладает лишь физиологическими свойствами. Следовательно, ему присущи инстинкт утоления голода, жажды и т. п. По своему внешнему виду биоробот ничем не отличается от обычного человека: он тоже читает газеты, ночью храпит, утром выводит свою собаку на прогулку. Что же все-таки отличает его от обычного человека? То, что его жизнь протекает как бы машинально, он не задумывается над ее смыслом и целью, не в состоянии проанализировать собственное поведение, предвидеть последствия своих поступков, то есть все его бытие носит чисто механический характер.

— Вполне согласен с вами, господин профессор. Но все же хотелось бы услышать определенно: есть теледвойники или нет?

— Вы же знаете о расторжении мной контракта с правительством. Я наотрез отказался сообщить какие-либо технические данные, относящиеся к изобретению. Это значит, что теледвойники не могут появиться до тех пор, пока правительство не обязуется использовать мое открытие только в мирных целях.

— Не сочтите меня назойливым, господин профессор, но вокруг вашей собственной персоны ходит много кривотолков. Одни уверяют, что существует один профессор Бирминг. Другие…

— Можете не продолжать. С некоторых пор состояние моей психики стало предметом пристального внимания досужих людей. Смею вас уверить, попытки подобного психоанализа ни на чем не основаны. Что же касается утверждения, что, помимо меня, существует еще несколько Бирмингов, то я почел бы за счастье встретиться с ними.

— Последний вопрос. Как вы полагаете, увенчается ли успехом борьба за освобождение арестованных студентов?

— Я ученый и всю жизнь верил в торжество разума и справедливости.

— Благодарю вас, господин профессор.

АРЕСТ УЧЕНОГО СЕКРЕТАРЯ ПРОФЕССОРА БИРМИНГА!

По окончании митинга солидарности, проведенного в зале «Хиддард», профессора Бирминга видели вместе с его секретарем Ниллом Керсеном. Как нам только что сообщили, сегодня после полудня полиция арестовала Нилла Керсена. О причинах ареста и обстоятельствах, предшествовавших ему, до сего времени ничего не известно.

Последнее заявление «профессора Бирминга» меня заинтересовало. Значит, теледвойник категорически отвергает версию о своем умопомешательстве и в то же время отрицает существование двух Бирмангов. Какие же цели он преследует? Новая неразрешимая загадка. Непонятно также, почему он до сих пор разгуливает на свободе, а Нилл Керсен арестован.

Я решил не мешкая доискаться истины, выяснить наконец, в чем дело. У меня и раньше были все основания тревожиться за судьбу близких мне людей; арест Нилла Керсена только усугубил мою тревогу. Терпению пришел конец. Мысль, что от того, другого Бирминга зависит моя дальнейшая судьба, приводила меня в отчаяние. Однако чего же, собственно, я хочу? Мне и самому это было не совсем ясно. Несомненно только одно: нужно что-то предпринять.