Часть первая Здесь вам не тут

Глава первая

Пробуждение произошло банально. Никакого тебе света в конце туннеля, никаких голосов «встань и иди», никаких ощущений паралича и атрофии, как бывает, я слышал, у космонавтов. Просто пробуждение, как дома, на кровати. При заморозке все реакции в организме замедляются и, потому время сна — несколько часов или тысяча лет, не имеет принципиального значения. Просто, когда настало время, моя камера разгерметизировалась, температура в ней выровнялась с температурой среды, то, в чем я был заморожен (жидкий кислород или азот, не лед же!) превратилось в пар, а организм вновь заработал. По крайней мере, так я представлял себе процесс функционирования криогенных камер, будучи знакомым с ними по паре научно-популярных передач.

Не знаю, как все происходило на самом деле, но результаты вполне отвечали моим представлениям. Очнувшись, я обнаружил себя в сравнительно небольшом (чуть побольше меня самого) сосуде цилиндрической формы. Сосуд был открыт, я мог в любой момент вылезти из него. Машинально оглядел себя — и вздохнул с облегчением. В техническом отделе не обманули. Комбинезон, дизайном напоминающий водолазные костюмы команды Кусто, действительно был на мне.

Не теряя времени, я толкнул приоткрытую створку криогенной камеры. Движение далось мне достаточно легко, по крайней мере, по меркам только что и не по своей воле проснувшегося человека. Я оказался в огромном, ярко освещенном зале, высотой несколько этажей. Правильнее, конечно, называть его складом, потому что вдоль его стен располагались полки, заставленные такими же сосудами, как и у меня. Многие из них уже были открыты, но большинство ждало своего часа. Или века. Собственно, я и сам находился на одной из полок — второй от пола.

Людей (живых и бодрствующих) не было вовсе. Не у кого было спросить, как хотя бы выйти из этого зала-склада. Правда, побродив вдоль полки, я набрел на что-то вроде платформы — металлическую прямоугольную штуку, крепившуюся к краю, причем, кажется, без всякой поддержки. Маленькими осторожными шажками перебрался я на эту платформу, и она, без прелюдий и, опять же, без внешней поддержки устремилась вниз. Нет, не камнем, как следовало ожидать по законам гравитации, а медленно, плавно, но и без скрипа, лязга и шума, этих неизменных спутников работающего лифта. Впрочем, чего я ожидал? Будущее — оно и в Африке будущее.

Порадовавшись первому, увиденному мной достижению своих далеких потомков, я осмотрелся еще раз. С боков были только полки. Еще с одной стороны я увидел стену, с опять же полками. Оставалось идти в противоположном направлении — по крайней мере, там я никаких тупиков не видел.

Так прошел я ни одну сотню метров, окруженный лишь криогенными камерами, пока не вышел к еще одной платформе. В отличие от своей коллеги, она лежала на облицованном плиткой полу, и, главное, была гораздо больше. При желании, на ней разместилось бы не меньше десятка человек.

Взойдя на платформу, на этот раз без страха и смущения, я ожидал немедленного взлета. Увы и ах, этого не произошло. Огромная тупая железяка так и продолжала покоиться на полу зала-склада. Кстати, я вспомнил, как его называть правильно. Рефрижератор.

— Ты будешь лететь или нет? — обратился я к чуду футуристической техники, обоснованно ожидая от него понимания речи. Еще и топнул ногой, но никакой реакции не последовало. — Подними меня вверх, че, не понимаешь, что ли?

Где-то на середине фразы, видимо, после слова «вверх», платформа пришла в движение, оторвалась от пола, взлетела под потолок и там остановилась. Стоило мне двинуться, как в стене, на моем пути, чинно и бесшумно растворились двери, пропуская внутрь естественный свет и относительно чистый воздух. Вдохнув его полной грудью, я сделал первые шаги навстречу будущему, жадно всматриваясь в открывающийся вид.

* * *

Погода принципиально не отличалась от той, что стояла в день моей заморозки. Серое небо, влажный воздух, накрапывающий дождь, правда, без снега. Но этим сходство с покинутым мной временем и ограничивалось.

Город изменился до неузнаваемости, я даже не был уверен, что это тот же город и, вообще, Россия. Многие здания выглядели на редкость вычурно, благодаря своим башенкам, колонам, а в отдельных случаях — округлостью. Самый нормальный вид имел «мой» рефрижератор — огромная усеченная пирамида с барельефом в виде гигантской снежинки над входом. Впрочем, не изменения архитектурных форм, к коим я был морально готов в силу их закономерности, привлекли мое внимание в первую очередь.

Вокруг царила атмосфера какого-то запустения. Не только людей — никаких живых существ не было видно. Под ногами — растрескавшийся асфальт вперемежку с грязью, вокруг — ни одного целого здания, не считая рефрижератора. Руины, наполовину обглоданные остовы, иногда — лишь отдельные стены на месте зданий. Плюс — ржавеющие, как в вертикальном, так и в горизонтальном положении, фонарные столбы. Кое-где, сквозь плиты и камни пробивалась зелень, но она выглядела чахлой и какой-то болезненной. Как голодающие дети из Африки.

От открывшегося зрелища мне стало тоскливо. Я почувствовал себя последним, оставшимся в живых, человеком на Земле, посреди не города — разлагающегося трупа города. А еще идиотом себя почувствовал, оттого, что не смог вовремя остановиться. Ведь готов был поспорить с козлами из «Фростмэна», увешавшими мои уши недельной порцией лапши.

Светлое будущее, значит. Техника, видите ли, работает и снабжает всем необходимым. Оно, может, и было когда-то, в те времена, что оставили после себя летающие платформы да архитектурные извращения, но, как говорится, ничто не вечно под луной. Лежат в могиле создатели летающих платформ и автоматизированного рефрижератора, жарятся в аду работники фирмы «Фростмэн», моя жена с дочкой, а также все прочие люди, ради расставания с которыми я готов был попасть даже на пепелище ядерной войны. А я, болван этакий, пережил их всех и теперь наслаждаюсь желаемым.

Я присел на то, что когда-то было тротуаром, обхватив голову руками. Молодец! Добился своего! Фирма, так сказать, гарантирует. И что теперь делать? Как быть дальше?

В книжках и фильмах человек, коему посчастливилось стать последним на этой несчастной планете, вовсе не сидел вот так, покорно и беспомощно ожидая смерти, хотя бы от голода. Если он и горевал, то отводил на это не больше минуты. А потом, как и положено части природы, вступал в борьбу за существование. Для начала находил что-либо съестное, ведь погибшие собратья его отличались редкостной бесхозяйственностью и разбрасывали на каждом углу упаковки с гамбургерами, банки с консервами и даже бутылки хорошего вина, что со временем становится только лучше. Насытившись и утешившись, Последний Человек, принимался обживаться в недружелюбном мире аки Робинзон Крузо. Строить хижину, копать огород, разводить кое-какую скотину, и, дабы скучно не было, отбиваться от разного рода хищных тварей. Руки у него, как правило, золотые, в стройматериале нет недостатка, а инструменты, оружие и семена для посевов удавалось найти в радиусе ста метров от его первого обеда в роли Последнего Человека.

Возможны и более романтические варианты. Последний Человек находил (в ста метрах от оружия, семян, инструментов или своей едва построенной хижины) Последнюю Женщину, дабы вместе продолжить Род Людской, дать ему еще один шанс. Эти новоявленные Адам и Ева, помимо прочего, ловили рыбу руками, могли на своих двоих удрать от гепарда, причем не простого, а мутировавшего… Поневоле начинаешь завидовать новому человечеству, такой его замечательной наследственности.

Сейчас, вспоминая все эти выдумки, я лишь горько усмехнулся. Реальность (в отличие от авторов постапокалиптических опусов) не была ко мне столь благосклонна. Ей, этой самой реальности, было совершенно все равно, интересны кому-то мои злоключения или нет. Я был ошибкой, тысячелетним болваном, что понадеялся обмануть время и дезертировал из своего века. Я был ошибкой и исправление этой ошибки было лишь вопросом времени. Не такого уж продолжительного.

Голод накатил девятым валом и был он не нагулянным за получасовую прогулку аппетитом, не необходимостью восполнения сил после долгой интенсивной работы — то был настоящий Голод, с большой буквы. Волчий голод.

Не в силах терпеть, я дотянулся до ближайшего кустика, сорвал с него несколько листочков, сунул в рот и начал жевать. «Козлом был — козлом и остался!» как говорила тыщу лет назад моя благоверная. Небось, променяла энное количество нервных клеток на игрек седых волос, пытаясь отсудить у «Фростмэна» мое имущество. Настроение, приподнявшись было от этой мелкой злорадной мысли, снова рухнуло до уровня Марианской впадины, когда я установил несъедобность сорванных листочков. Они оказались настолько горькими и отвратительными, что я выплюнул их помимо своей воли. Завтрак (обед, ужин) отменялся.

Я был готов снова предаться мрачным мыслям, однако, видимо, судьба была милостива ко мне и послала добрую весть в виде шума. Или грохота — разбирать было некогда. Шум не был ровным, как положено звукам природы. А это значило…

Сорвавшись с грязного и мокрого асфальта, с неизвестно откуда взявшимися силами, я ринулся в направлении, откуда доносился шум. Я бежал, огибая руины, петляя по улицам, перескакивая через фонарные столбы и бетонные обломки с торчащей из них арматурой. Первое же, что остановило меня, была надпись на стене, или, как модно было говорить тысячу лет назад, граффити. Довольно, кстати говоря, свежее. Выведено оно было латиницей, однако было для меня лишь бессмысленной комбинацией, букв, причем, одних гласных. Неужели язык мог так измениться за тысячу лет? Сомнительно.

Отвернувшись от граффити, я побрел дальше, вдоль улицы. На следующей стене я увидел уже два аналогичных творения живописи. С каждым новым зданием их становилось все больше. Наконец, мне встретилась целая изрисованная затейливым узором стена. В этом узоре можно было различить отдельные буквы и цифры, а можно отойти подальше и увидеть еще более замысловатую картинку. Помнится, во времена моей молодости такие картинки-загадки были весьма популярны.

Я оглянулся на шорох шагов поблизости, оглянулся с надеждой, которая, однако, рассеялась как дым, стоило мне увидеть того, кто делал эти шаги.

Ко мне приближалась тварь ростом примерно в два с половиной метра, отдаленно напоминающая человека. Серая сморщенная кожа, большая лысая голова, приоткрытый рот, полный огромных и острых зубов. Низкий лоб, под которым помещались огромные, как у стрекозы, глаза. Одежда, состоящая из штанов и куртки, была в таком состоянии, словно ее до этого использовали для мытья полов. Ну и самый главный источник моего страха — что-то среднее между топором и ножом мясника в одной из рук чудовища.

Кошмар! Неужели Род Людской за тысячу лет эволюционировал в таких ужасных тварей? Нет, ксенофобией и расизмом я не страдаю, по крайней мере, предпочел бы ассимиляцию среди монстров голодной смерти. Но, отнюдь не дружественный, рык моего потомка, и еще менее дружественное движение рукой с ножом-топором, подействовало на меня лучше всяких слов. Видимо, тварь тоже не хотела голодной смерти и наметила меня в качестве средства от ее избавления.

Не помня себя от страха, я бросился наутек. Увы, тварь оказалась быстрее, уже через пару минут она настигла меня и даже обогнала, преграждая путь. Хищно сверкнуло лезвие ножа-топора…

Тишину улицы мертвого города разорвали хлопки выстрелов. И если от первого из них тварь лишь дрогнула, то второй и третий заставили ее рухнуть на землю. Я же мог рассмотреть своих спасителей, как раз приближающихся ко мне.

К величайшей моей радости, они были людьми. Две руки, две ноги, костюмы с бронежилетами, на головах — шлемы, плавно переходящие в очки, прикрывающие глаза и заодно верхнюю половину лица. В руках — продолговатые предметы явно убойного назначения. Четыре пары глаз смотрели на меня с любопытством, но без ненависти.

— Завалили, — молвил один из них. Причем, к моей радости, по-русски, — здоровый, с-сука, оказался.

— Большие потери, общее отступление, — сказал другой тоном начальника, — отходим на базу.

Я офигевал — иначе не скажешь. Словно попал из фильма про Последнего Человека в компьютерную «стрелялку». Резкий переход, согласитесь!

— Технофоб? — обратился ко мне тот, что приказал «общее отступление». Я кивнул, готовый ради возможности поесть и отогреться, быть хоть «технофобом», хоть Владычицей Морскою, — ты отправишься с нами.

* * *

База лихих стрелков, что спасли меня от монстра с ножом-топором, казалась совсем небольшим белым зданием из неизвестного мне материала. Его прямоугольная, без вычурности и архитектурных извращений, форма контрастировала с расположенными поблизости руинами городских сооружений, как черная грозовая туча на безоблачном небе.

Пройдя герметичными дверями, я понял, что ошибся относительно размеров базы, вернее, ее истинных размеров. Та небольшая будка (или блиндаж), что была видима на поверхности, служила лишь входом, вместилищем для уже старой моей знакомой — транспортной платформы. Короткий устный приказ — и мы отправились вниз, где я и смог поближе познакомиться с условиями жизни людей четвертого тысячелетия.

Знакомство началось с довольно длинного и широкого коридора с металлическим полом и обшитыми металлом же стенами. Я не видел ни одного окна вентиляции, что не мешало воздуху быть свежим и бодрящим, гораздо более свежим, чем на улицах брошенного города. У этого свежего воздуха был всего один минус — он еще больше обострил чувство голода.

— Скажите пожалуйста, — обратился я к четверке своих спасителей, а может и пленителей, — тут случайно не кормят? Я тыщу лет ничего не ел.

— А что, земля-матушка больше не кормит? — усмехнулся один из них, произнеся «земля-матушка» с нарочито противным акцентом в духе американских фильмов про «русскую мафию».

— Тысячу лет? — удивился второй, — не глючь. Технофобы не живут так долго.

— Понятное дело, — счел нужным согласиться я. Не живут, так не живут. Вам виднее, — это такое образное выражение. Оно означает…

— Образное выражение? — повторил, пробуя словосочетание на вкус, и осклабился тот, кто командовал четверкой, — сразу видно — технофоб. Как по мне — глюк, но если так угодно, пусть будет «образное выражение». А насчет кормежки… командор решит, что с тобой делать. Накормить так накормить.

Мы остановились перед огромной металлической дверью, которую украшал зловещий рисунок — что-то вроде человеческого черепа. Впрочем, когда дверь открылась, я понял, что нарождающиеся страхи мои преждевременны. Внутренняя обстановка совершенно не походила на камеру смертников. В середине — длинный стол с расставленными вдоль него креслами, столешница представляла собой плазменный экран с картой города, поверх которой помещались красные и зеленые кружочки. Позиции, «наши» и «ихние», догадался я и попытался пересчитать количество и тех и других. Выходило примерно поровну. Еще комнату украшало полотно с грубым изображением черного дракона на белом фоне. В лапах дракон держал меч.

— Командор, вот пленник о котором мы сообщили по ментозвязи, — окликнул командир четверки высокого широкоплечего человека лет сорока с коротко стриженными рыжими волосами и в форме, напоминающей рыцарские доспехи с той лишь разницей, что она не сверкала и вообще, сделана была не из металла. И не стесняла движений.

— Можете идти, — небрежно бросил командор, но этой последней фразы и не понадобилось. Пленившие меня стрелки, сообщив «добрую весть», назло всем представлениям о субординации, уже стояли в дверях и отнюдь не по стойке «смирно». Впрочем, на тот момент мне было вовсе не до мыслей о том, как изменились военные порядки за тысячу лет.

— Меня накормят? — обратился я с этим сакраментальным вопросом, но теперь уже к командору.

— Накормят, накормят, — хмыкнул тот, — плазмой тебя накормят, понял? Вопросы здесь задаю я. Ты отвечаешь. Понятно?

Я кивнул, и допрос начался.

— Как ты оказался в секторе мутантов? — спросил командор, — и с какой целью?

— Кушать хотелось, — вздохнул я.

— Да ты не просто технофоб, — огорошенный таким ответом, молвил командор, — ты еще и глючный на всю голову! Нашел, где жратву искать. В секторе мутантов самому жратвой стать можно.

— Я уж понял, — сказал я, — просто я шум услышал… не знал, что это мутанты.

— А кто еще? — бравый вояка насторожился, — кто еще может быть?

— Как — кто? Люди.

— Люди, значит. Ну и слух у вас, технофобов, что вы человека от мутанта не отличите. А с другой стороны… какая тебе на хрен разница, человек или мутант? Я думал, для вас, технофобов, и те и другие — враги.

— Напрасно, — возразил я, — как я могу считать людей врагами? Я же и сам…

— Ты технофоб, — сказал как отрезал командор, — не забыл?

— Да прекратите называть меня технофобом! — это слово, превратившееся в обидный ярлык, рассердило меня, — у меня между прочим есть имя. Да что там, разве вы не видите? Я же почти как вы.

— По твоей логике мутанты тоже люди, — парировал командор, — согласен, у нас общий предок, если верить мастерам, а я мастерам верю. И что из этого? Если сейчас мы враги.

— Я не считаю вас врагами, — упрямо заявил я, — вы же по сути спасли меня. Я не ожидал, что эта тварь… Короче, хотите — верьте, хотите нет, но мутанты мне куда менее приятны, чем вы.

— Во как! — восхитился командор, — я, кажется, понял. Надоело быть технофобом, так? Раскаялся и решил стать… одним из нас?

— Угу, — согласился я.

— В принципе, я тебя понимаю. Живете как дикари. И мало, надо сказать, живете. А некоторым хочется пожить подольше.

— Естественно, — подхватил я, — кому ж не хочется пожить подольше?

— Например, мутантам. Фига ли им? Плодятся как кролики… Значит, ты явился в эти места, чтобы вступить в наши ряды?

— Ну, вообще-то я поесть искал. Но…

— Никаких «но». Ты что, думал, у нас здесь кормушка? Приходи, кто хочет, здесь накормят и обогреют? Пойми, ты не первый, кто приходит сюда с подобными надеждами. Как только выясняется, что право называться человеком нужно отстоять с оружием в руках, у половины энтузиазм исчезает сразу, у второй половины — спустя какое-то время. Но у нас с этим строго — либо ты в строю, либо мы тебя выводим из строя. Понятно?

— Понятно, — ответил я, — разрешите вопрос, командор. В виде исключения. Я правильно понял, что мне нужно воевать? С мутантами?

— Воевать, — подтвердил командор, — больше-то что остается. Мастера из тебя все равно не выйдет, а вот боевая единица — запросто. Что касается мутантов… тут я одно могу сказать. Сказано воевать с мутантами — воюй с мутантами. Скажут воевать с кем-нибудь другим, будешь воевать с кем-нибудь другим. Вопросы будут?

— Меня накормят? — тупо в энный раз повторил я.

— Дело следующее, — начал обстоятельно объяснять командор, — для начала зайдешь к мастерам, скажешь, что новобранец. Когда пройдешь необходимые процедуры, зайдешь в арсенал, получишь комплект формы и оружия. Там же придумаешь позывной. И, чтоб никакого ребячества, всяких там зверей, названий боевой техники или какой-нибудь тарабарщины. Слово должно быть кратким, и, лучше всего, производной от твоего имени. И, вот когда ты зарегистрируешься, можешь зайти в столовую.

— Простите, а где я найду мастеров, арсенал и…

— Сразу видно — новичок, — проворчал командор, — на двери в арсенал изображены стволы крест-накрест. На двери мастеров — мозг, ну а на двери в столовую — посудина для еды. Что непонятного?

* * *

Сказать по правде, там, в той жизни, мне так и не пришлось отдать долг родине с оружием в руках. И дело тут не в недостатке патриотизма, ибо в ряды французских легионеров, афганских талибов (или моджахедов), или, скажем, латиноамериканских контрас меня тянуло еще меньше. И даже не в джентльменском наборе из дедовщины, плохой кормежки и холодных казарм. В конце концов, самая дерьмовая воинская часть покажется раем из грязного, размоченного осенним дождем, окопа под рвущимися снарядами. Нет — на то, чтобы не менять гражданскую одежду на камуфляжную форму, а компьютеры на АКМ у меня была другая, не менее значимая причина. И, по-моему, ее преодолеть будет потруднее, чем полюбить родину.

Если ты — в погонах и с оружием, будь готов, что рано или поздно перед тобой встанет вопрос: ты или другой человек с оружием и в погонах, виновный лишь в том, что на его документах изображен другой герб. Причем, необязательно. И как этот вопрос решить?

Не спешите с ответом. Даже те, кто вырос на компьютерных и киношных «стрелялках», для кого Стивен Сигал милее отца родного, а Тарантино — вовсе пророк нового века. И те, кто просто, с атрофированным сердцем смотрит репортажи с Балкан, Кавказа, Ближнего Востока и Африки — тоже не спешите. Абстрактно убивать — дело нехитрое. Про тех, кто отправляет на тот свет оптом, росчерком пера, я уже не говорю. Когда жертва — виртуальный монстр, тупой киношный злодей или вовсе циферка сродни счету в каком-нибудь матче, тогда действительно, париться не о чем. Монстр валится на виртуальный пол с виртуальными и совсем неправдоподобными предсмертными воплями (классно!), тупой злодей повержен и поделом ему, что же касается циферок, то на них вообще можно внимания не обращать. Я уже молчу о том, что «удовольствие» пролить кровь в данном случае передается другим.

Убить живого человека, такого же как ты, убить собственными руками, без индульгенций и посредников — совсем другое дело. Не спешите с ответом, любители клюквенного сока на экране. Да мне по большому счету и не важен ваш ответ. Ибо я для себя ответ знаю — такой, что погоны и оружие не для меня…

Именно так, в таком ключе мыслил я до сегодняшнего дня. Но жизнь таки нашла для меня новую ловушку, смогла припереть к стене и поставить перед новым, не менее сложным выбором: сдохнуть от голода или в чьем-нибудь желудке в далеком и ни с какого боку не светлом будущем, или продать за чечевичную похлебку пусть не право первородства, но кое-какие жизненные принципы. Так я попал в ряды местных воителей.

Путь от командора до заветной порции оказался не таким тернистым, как я ожидал. Мастера, эти сутуловатые люди в некотором подобии балахонов и без признаков растительности на голове, возящиеся со странными техническими устройствами, запросили у меня минимум личных данных (Владимир Марков, тридцать два года), облучили меня невесть чем (для сканирования биологической информации), и, наконец, сделали мне укол. Один — зато какой! Что они мне ввели, нанотехнологии или еще какую футуристическую муть, о которой мечтали мои современники, и которая здесь в порядке вещей — не знаю. Зато после него я почувствовал себя гораздо лучше, моложе как-то. Но главное — боль в ногах от прогулки по городу в одном комбинезоне и без обуви, боль, что запоздало напомнила о себе на базе, как рукой сняло. Жаль, что даже в будущем не придумали укола от голода. Придется, видимо, насыщаться традиционным способом.

В арсенале людей не было вовсе, что не мешало мне и там обрести собеседника. Им стал доносящийся откуда-то из стен голос, попросивший меня представиться и назвать цель прихода. У меня возникло замешательство только при выборе позывного. Памятуя о запрете командора на яркие и вычурные слова, я не нашел ничего лучше, чем назваться «Админом». Сокращенное от названия моей бывшей профессии. Получив желаемое, голос замолчал на пару секунд, затем прямо из стены вырос выдвижной ящик, как у тумбочки. Правда, я не видел тумбочку, где помещалось бы столько добра.

— Боец первого уровня Владимир Марков, позывной «Админ», — голос из стен теперь звучал бодро и даже слегка приветливо, — поздравляю вас с получением первого личного комплекта бойца.

— Спасибо, — не удержался, ответил я тупому автомату, который и не думал давать мне слова.

— Бойцу первого уровня предоставляется минимальная комплектация. В нее входит комплект обуви, одежды и белья для повседневного пользования; один бронежилет на металлопластиковой основе, сочетающей легкость и прочность…

Ну, что за тоска! Стоило ли переться в будущее, чтобы и здесь услышать монолог в лучших традициях «магазина на диване»? Если вы позвоните прямо сейчас…

— …стандартный шлем, выдерживающий прямое попадание артиллерийского снаряда. Шлем снабжен устройствами для ночного видения, аудиовизуальной и ментальной связи, локатором для распознания в режиме «свой-противник-нейтрал». Наконец, оружие индивидуального пользования бойца первого уровня — лазерный излучатель. Стреляет пучком элементарных частиц…

— Я знаю что такое лазер! — довольно грубо перебил я голос из стен, — а ты можешь ответить хотя бы на элементарные вопросы? Например, как повышается уровень?

— В течение службы бойцом накапливается определенное количество очков опыта, — голос вновь стал монотонным и скучным, — при достижении определенного количества очков опыта уровень бойца повышается.

— Каким образом зарабатываются очки опыта? — спросил я.

— Их количество растет с увеличением количества убитых бойцом противников. Кроме того, при успешном выполнении боевых заданий, в зависимости от их сложности, боец получает определенное количество дополнительных очков опыта.

— Понял, спасибо, — бросил я небрежно. Голос из стен не ответил. Переодевшись и обувшись, я направился к столовой, краем глаза заметив, что «фростмэновский» комбинезон и ящик буквально втянулись в стены и пол. Словно растворились.

* * *

Есть вещи, изменить которые бессильно даже время. Общепит — как раз из таковых. Можно заменить печь электроплитой, а электроплиту — пищевым синтезатором или еще какой-нибудь хитрой машинерией; можно плевать в чай, а можно в борщ; можно вообще никуда не плевать, а чай и борщ заменить синтетической бурдой без формы и цвета… Вариантов много, однако принципиально при этом ничего не меняется. Все те же столики, рассчитанные на нескольких человек, но за которыми тесновато и двоим, все то же отношение к приготовлению пищи, которой вовсе не обязательно быть вкусной и аппетитной.

Цель работы любого общепитовского заведения — не сделать своих голодных посетителей сытыми, а… тайна сия велика есть. Это может быть стремление к наживе, выполнение служебной обязанности по принуждению, а может и вовсе выходить за рамки человеческого, становясь функцией равнодушного автомата. Впрочем, по равнодушию к желудкам посетителей живые работники некоторых общепитовских заведений дают сто очков вперед любой технике.

Ну, стремления к наживе в столовой базы я не заметил, да его и быть там не могло. Во-первых, заведение казенное, а во-вторых, я вообще не увидел ни на этой базе, ни в целом в этом будущем никаких признаков товарно-денежных отношений. Очки опыта, за которые можно получить дополнительные примочки к боекомплекту — не в счет, ибо они не являются эквивалентом каких-то материальных благ. Видимо, деньги и все, что с ними связано, изжили себя, как в свое время натуральный обмен.

Зато здесь хватало всего остального. Например, очередь с пустыми посудинами, знакомая мне еще по университетской столовке. Или маленькие неудобные столики — правда, в универе они были пластиковые, что все же терпимее, чем металлические. Металл, металл… Столики из металла, стены, обшитые металлом, металлический потолок. Все это напомнило мне популярные во времена моего детства конструкторы — не «лего», а металлические детальки с отверстиями для болтов. Еще там были маленькие гаечки. Если верить иллюстрированной инструкции, из таких железяк можно было собрать самолетики, машинки и другие интересные вещи. Вот только у меня, как правило не получалось ни того, ни другого, ни третьего.

Столики были намертво прикреплены к полу — это вызывало ассоциацию уже не с общепитом и не с конструктором, а с лечебными учреждениями определенного профиля. А окончательно меня добила форма посудин для приема пищи — прямоугольная, как маленькое корыто. Когда же подошла моя очередь, и я подставил свое «корыто» под прибор для раздачи еды, я позавидовал домашнему скоту. Уж лучше отруби и картофельные очистки, чем бледно-серая полужидкая масса без формы и запаха. И есть (я бы скорее сказал принимать) это предстояло через трубочку. Ну, потомки, спасибо!

Присев за свободный столик, я, невзирая на чувство голода, несколько минут сидел, с кислой рожей глядя на «корыто». Затем, попробовав немного, я понял, что серая питательная масса еще и безвкусна. Нет, я понимаю, что в современных мне (и ушедших в историю) блюдах аппетитный запах и девяносто процентов вкуса создается синтетическими добавками, не содержащими ни молекулы полезных веществ. Еще я понимаю, что моя реакция на здешнюю пищу вызвана привычкой, отнюдь не полезной, а с религиозной точки зрения даже имеющей отношение к смертному греху — чревоугодию. Вон, за соседними столиками привыкли так питаться, и у них проблем не возникает. Ну и конечно, я прекрасно понимаю, что гурманские наклонности хомо сапиенсов рано или поздно могут поставить живую природу Земли на грань вымирания, к трехтысячному же году эта грань могла быть и пройдена. А голод-то не тетка. Так что, независимо от своего хотения или нехотения, я вновь приложился к «корыту». И еще раз. Как говорится, аппетит приходит во время еды…

Мало-помалу, голод отпускал меня, давая возможность моим мозгам работать. И оценить ситуацию. Не в смысле питания — тут все было яснее ясного, а в смысле той обстановки, в которой я оказался.

Итак, я в будущем. И, судя по первым впечатлениям от него, в споре с сотрудником «Фростмэна» я таки оказался прав. Вместо Золотого Века, который я, судя по всему, проспал, мы имеем города, лежащие в руинах, злобных и хищных мутантов, а также остатки человечества, что загнаны под землю, но еще пытаются сопротивляться.

Большие потери, общее отступление. Отходим на базу…

Как говорится, попытка не пытка, но получается у солдат будущего, мягко говоря, не очень. Видимо, мутанты сильнее, и не только физически. Можно сколько угодно набивать кулаки, упражняться в боевых искусствах и вооружаться до зубов — это не заменит постоянной, двадцать четыре часа в сутки, борьбы за существование. И набранные с бору по сосенке, выглядящие слишком благополучными, человеческие бойцы проигрывают диким хищным тварям, среди которых, как известно, выживает сильнейший. И дает сильнейшее же потомство.

Как все это вообще получилось? Ядерная война? Экологическая катастрофа? Научный эксперимент, спланированный как попало, и потому вышедший из-под контроля? Или, может, вторжение инопланетян? Хрен его знает. Вариантов много, и ни в одном я не могу быть уверен. К тому же теперь мне все они кажутся надуманными, притянутыми за уши, и, вообще, устаревшими. Какая к чертям ядерная война в тридцатом веке? С тем же успехом можно было пугать моих современников эпидемией оспы, чумы или, скажем, нашествием каких-нибудь кочевников. А, с другой стороны, какое лично для меня это имеет значение? Какой смысл, кроме праздного любопытства? Для меня важно то, что есть — загнанное под землю и питающееся синтетикой человечество против живущих на поверхности и питающихся человечиной мутантов. Вопрос «кто виноват?» в такой ситуации теряет смысл, а на вопрос «что делать?» вроде бы есть очевидный и однозначный ответ.

Это на первый взгляд. А на второй на свет выползает целый букет нестыковок. Так ли уж несчастно человечество под пятой мутантов? Я бы не сказал. В подземном бункере тепло, относительно комфортно, а также вдоволь синтетической кормежки. И главное — местные обитатели не проявляют ко мне ни грамма агрессии. Будь это действительно загнанное в угол, страдающее от всевозможных лишений, поселение, меня бы встретили автоматной очередью. Или пучком лазерных лучей, не важно. И уж точно не стали бы со мной разговаривать, пускать меня внутрь, тем более, принимать в свои ряды. Кому нужен лишний рот?

Другой момент — это отсутствие на базе прелестей жизни «по Уставу». Даже я, ни разу не бывавший в казарме, знаю, что прежде чем обратиться к старшему по званию, нужно спросить у него разрешение, и, пока он не скомандует «Вольно!» нельзя прекратить общение с ним. Даже пищу принимают в определенное время, всем личным составом и по команде. И, уж тем более, никто не ходит в штаб как к себе домой: когда захотел — зашел, когда захотел — вышел. Еще меня удивило несколько сонных, праздно шатающихся бойцов, попавшихся мне по дороге в столовую. Им нечем заняться? А как же боевая подготовка и все такое?

Третье — это снаряжение здешних бойцов. По техническому уровню — чуть повыше оставленной мной эпохи. Каски, бронежилеты, винтовки — все это появилось еще в начале двадцатого века, и к началу двадцать первого изменился только их дизайн. Можно разработать чрезвычайно легкий и прочный материал для бронежилетов, сделать винтовки лазерными или плазменными, в каску-шлем напихать хитрых устройств для связи и повышения обзора. Дело нескольких десятков лет. Не веков, и, тем более, тысячелетия. Предыдущей тысячи лет хомо сапиенсам хватило, чтобы пройти путь от мечей и катапульт до автоматов, танков и самолетов.

И уж совсем никуда не вписывались таинственные технофобы, которых неоднократно поминал в разговоре со мной командор. Насколько я понял, они внешне неотличимы от людей, но одинаково враждебны по отношению и к ним, и к мутантам. Кто они такие, я тоже, в принципе, представить могу. «Фобия» — это ведь страх, насколько я помню. Получается — люди, боящиеся техники и деградировавшие до первобытного уровня. Как сказал командор, живете как дикари. Но главное — не это.

Главное — что, в отличие от героических бойцов с мутантами, технофобы живут на поверхности. Их кормит «земля-матушка». И они не спешат прятаться под землю, в отличие от людей, при всей их… нашей мощной технике.

— Можно? — отвлек меня от размышлений уже садящийся за столик парень со своим «корытом» в руках, — ты новенький?

Худощавый, коротко стриженный, черноволосый и с хитрой улыбкой на чересчур приветливом лице, он выглядел на десять лет моложе меня, и потому его «ты» меня задело. Впрочем, стоит ли лезть в бутылку на базе, где даже с командором обращаются на равных?

— Гриша, — представился он, протягивая мне руку.

— Вовка, — сказал я и осекся, отвечая на рукопожатие, — Владимир Марков, боец первого уровня.

— Ха, к чему этот официоз? — удивился Гриша, — у меня, к примеру, третий и че? Ты же не машина, чтобы так изъясняться. Ладно, проехали. Это тебя в секторе мутантов отловили?

— Ага. Я не знал, что там сектор мутантов. Просто эта часть города выглядела менее заброшенной, чем остальные.

— Странно. Я думал, вы, технофобы сторонитесь городов. Чего тебя-то к нам потянуло?

— Командору сказал и тебе говорю — жрать хотел, — я похлопал рукой по своему почти опустевшему «корыту», — и вообще, что вы все заладили — «технофоб», «технофоб»? Не объяснишь, какая разница между вами, то есть, людьми и технофобами?

— Точно не знаю, — ответил Гриша, видимо не задававшийся никогда этим вопросом, — наверное, вы технику не любите. Пищу сами… это… как называется?…

— Выращиваем? — подсказал я.

— Ага. Выращиваете. Вы можете есть живые организмы, вот что! — неожиданная догадка привела его в какой-то детский восторг.

— Можем, — я согласился, — и, между прочим, живые, как ты говоришь, организмы поаппетитнее того, чем питаетесь вы.

— Но это же отвратительно! — улыбку с Гришиного лица как ветром сдуло. — Есть себе подобных! Чем вы тогда от мутантов отличаетесь? Слушай, а ты случайно не задумал сожрать кого-нибудь из нас?

— Успокойтесь, — глупость последнего вопроса породила у меня желание съездить этому юнцу по морде, еле сдержался, — мутантов я не люблю не меньше вашего. И здесь я прежде всего для того чтобы с ними сражаться.

— Ладно, проехали, — Гриша, с легкостью бабочки, вернулся к позитивному настрою, — если хочешь драться с мутантами — милости просим. Накормим и вооружим, лишь бы этим тварям хуже было.

— Да, кстати, насчет тварей. И… вообще, почему вы не живете на поверхности? Почему база под землей находится?

— Как — почему? — удивился Гриша, — тут безопаснее. Особенно, когда авиация бьет. Ну, с воздуха удары.

— Авиация? С воздуха? Разве у мутантов есть авиация?

— Конечно. А ты думал, они каменными топорами воюют? Нет, Вовка, у них тоже есть техника — сами делают. Как попало и из чего попало, но… сам понимаешь. Смышленые… гады!

— А откуда они появились? — спросил я, — такие смышленые?

— Точно не помню. Можешь у мастеров спросить, правда они не очень общительны. Если не изменяет память, в древности кто-то вывел породу суперсолдат. Физически сильных, выносливых, быстро размножающихся. И созревают они быстро — в первый год после рождения. Эдак, можно целую армию за год вырастить. Этих, кто выводил, давно уже нет, а суперсолдаты остались. Никому не подчиняются, зато продолжают размножаться. Если б мы их не отстреливали, наверное бы весь мир заполонили.

— Внимание! — прервал нашу беседу голос из стен, — боевая тревога! Нападение на базу. Всему личному составу приготовиться к отражению.

— Слышал? — сказал Гриша, не поднимаясь из-за стола, — явились, голубчики. Радуйся, Вовка, у тебя есть шанс.

— Какой еще шанс?

— Очки заработать. И, вообще, показать, что технофоб может сражаться наравне с человеком.

Бойцы вокруг меня нехотя вставали из-за столиков и направлялись к выходу. Я последовал за ними Только Гриша, с наполовину полным (или наполовину пустым) «корытом» оставался сидеть.

— Я догоню, — сказал он тоном человека, которого пригласили на день рождения, а не погнали на бой, возможно, последний в его жизни, — только доем.

Дело хозяйское. Остальным, до товарища, сачкующего самым наглым образом, судя по всему, дела не было. Да и не похоже, чтобы тревога их сильно напугала. Шли они энергично, но без спешки и суеты. Шли к арсеналу.

Глава вторая

Есть такой не шибко смешной анекдот. Деревенский парень отслужил, вернулся домой, вся деревня его встречает и у всех один вопрос: «как там, в армии?». Парень и отвечает: «рассказывать долго, хотите, я вам завтра покажу?». На следующее утро, часа эдак в четыре вся деревня просыпается от ударов по железке, кажется, рельсу. Собираются все жители перед сельским клубом, сонные, недовольные, а парень, что из армии вернулся, им говорит: «значит так, мы с отцом идем на колодец, остальные — разойдись».

Лично мне этот анекдот казался неуклюжим, я не понимал что в нем смешного, до тех пор, пока не угодил в ряды бойцов с мутантами в далеком будущем. Хоть и нет давно Рабоче-крестьянской Красной Армии и база, на которую я попал, не имела практически ничего общего с воинской частью под какой-нибудь Сызранью, и порядки, как я успел заметить, совсем другие, но кое-какие заморочки и глупости (на взгляд со стороны) оказались общими.

Я вспомнил тот анекдот, когда личный состав базы, включая меня, подняли по боевой тревоге, заставив вылезти из столовой и казармы, подхватить боекомплект и выстроиться в коридоре — пятью группами по десять-двенадцать человек. Я, как новичок, оглядывался и метался пару минут, прежде чем примкнул к третьей группе, где народу было меньше всего. Остальные не возражали.

Тут же оказалось, что на платформе, ведущей к осажденному выходу, поместится, максимум, одна группа. Посему, именно на одну (первую, а не третью, где был я) группу была возложена задача двигаться к выходу с целью пробивания рядов осаждающих.

Получив приказ (он прозвучал голосом то ли в голове, то ли в шлеме каждого бойца), первая группа бросилась его выполнять. Я уже хотел зевнуть и, сдав боекомплект, хотя бы побродить по базе, но не тут-то было. Последовал еще один приказ, на этот раз предназначавшийся и мне: направиться к запасному выходу и атаковать противника с тыла.

— Где запасной выход? — спросил я вслух. Ответа я не получил, видимо, обратной связи с командором не было. Что же касается боевых товарищей, то они не стали тратить время на разговоры. Весь личный состав, несколько десятков человек, как стадо баранов бросилось по коридору. Мне ничего не оставалось, как следовать за ними.

Когда не то строй, не то толпа остановилось в одном из коридорных тупиков, один из бойцов просто прикоснулся к стене рукой в перчатке. Стена разверзлась и мы двинулись в открывшийся проход.

По ту сторону запасного выхода ничего не напоминало о почти больничной чистоте базы. Мы оказались в подземном туннеле с низким потолком, земляным полом и грязными стенами, в которых ничего не выдавало искусственного происхождения. Наверное, было очень темно, однако, благодаря возможностям шлема, я темноты практически не заметил. Неудобств, правда, хватало и без нее. Приходилось идти нагнувшись, кое-где — ползком; отвратительный запах сковывал дыхание. Видимо, туннель проходил через древние подземные коммуникации города.

Пару раз меня толкнули, довольно грубо. Видимо, за то, что я замешкался. Пришлось прибавить шагу. Завершающим же пунктом этого, не слишком приятного маршрута, стала банальная металлическая лестница. Вскарабкавшись по ней, я с наслаждением вдохнул относительно свежий воздух города.

Но некогда было наслаждаться. Голос командора вновь зазвучал в голове. Нам было приказано разбиться на группы и двигаться к базе по четырем направлениям. На долю моей (в смысле — третьей) группы выпал прямой путь.

Петляя между развалинами городских зданий, поваленными фонарными столбами и ржавеющими остатками каких-то машин, мы вскоре вышли к базе. По крайней мере, внешняя, наземная постройка была в поле нашего зрения. Но разглядеть ее было трудно из-за целой толпы мутантов, буквально облепивших ее.

Пахло гарью, звучали выстрелы, что-то взрывалось. Гриша был прав — считать мутантов дикарями с каменными топорами было бы слишком наивно. Благодаря оптическим возможностям шлема я видел в руках многих из них уродливые толстые металлические трубки, которые изрыгали черный дым и могли быть не чем иным, как огнестрельным оружием.

Первый десяток мутантов мы уложили почти мгновенно — открыв массированный огонь. Стрелял и я — неожиданно метко для себя. И запоздало устыдился, ибо стрелял по сути дела в спину противника. Впрочем, времени на самобичевание практически не было — ответный огонь вынудил нас скрыться за стенами близлежащих сооружений. Всех — кроме одного, так и оставшегося лежать на выветренных обломках тротуара.

Увы, мутантам не хватило ума и выдержки, чтобы зафиксировать сей мелкий, локальный, но успех. Видимо серокожие твари были слишком голодны и, потому, сразу вшестером набросились на труп нашего павшего товарища. Это их и погубило. Прямое попадание из чего-то, напоминающего базуку на плече одного из наших — и всю ватагу разметало в клочья.

Видимо, этим выстрелом мы обнаружили себя. В нашу сторону поперли не менее пяти десятков мутантов — каждый ростом не менее трех метров, вооруженные кто железной палкой, кто топором, а кто чем-то вроде пистолета-автомата (а ля израильский УЗИ). Поперли клином типа тевтонской «свиньи», и, самое обидное, что с вышеуказанными тевтонцами их роднило некое подобие доспехов: металлические жилеты цилиндрической формы, на головах — то ли ведра, то ли кастрюли.

Положение было хреновым. Ответный огонь с нашей стороны уложил лишь двух или трех из всей «свиньи».

— Рассредоточиться! — рявкнул в шлеме голос командира группы. Сказано — сделано. Я, понемногу отстреливаясь, бросился к темнеющему входу расположенного поблизости и относительно целого здания. Без ложной скромности скажу, что, отступая, подстрелил еще одного противника. Попал в лицо — не убил, однако заставил взреветь, закрыв глаза руками.

Здание, куда я заскочил, встретило меня темнотой, превращенной шлемом в полумрак, а также запахом сырости и разложения, который, видимо, нечем и не во что было превращать.

По наполовину обвалившимся ступенькам пробирался я наверх, в поисках какого-либо окна. Я знал, что сверху вести огонь удобнее и, что немаловажно, безопаснее.

Я нашел нужное мне окно — на четвертом этаже. Выше лестница обвалилась и подниматься было невозможно. Заняв позицию на подоконнике, я осмотрел окрестности.

Ровный строй мутантов деформировался и рассыпался на глазах. Монстры разбегались, преследуя противника, и это явно становилось преамбулой к их поражению. Видимо, не знали далекие потомки, насколько продуктивно гоняться за двумя зайцами одновременно.

На земле появились новые трупы. Я не хотел отставать от товарищей и тоже открыл огонь. Раз — и один из мутантов, как подкошенный, рухнул на колени. Два — и пучок лазерных лучей, угодивший в незащищенное лицо, прервал его существование. Три — и его собрат лишился пистолета-автомата вместе с одной из рук. Наклонившись было подобрать его, бедолага лишился еще и ноги.

Грозный бронированный отряд, по сути дела угодил в ловушку. Оказавшись в неком подобии двора, окруженный со всех сторон относительно хорошо сохранившимися сооружениями, где засела наша третья группа, он таял на глазах. От первоначального состава на земле лежало чуть меньше половины. И это была хорошая новость.

Новость плохая заключалась в том, что, оказавшись в положении загнанного в угол зверя, мутанты решились на отчаянный шаг. Конкретно, на прорыв окружения, причем как раз в том месте, где засел я. Рев десятков глоток огласил двор — и вся эта орава устремилась прямиком к «моему» зданию.

— Але, гараж! — закричал я, очень надеясь, что по голосовой ли, по ментальной ли, связи буду услышан боевыми товарищами, — мою позицию штурмуют. На помощь Админу, мать вашу!..

Оказавшись у входа, мутанты догадались не ломиться в узкий и низкий проем, где бы мне не составило труда перестрелять их поодиночке. Сгрудившись у самых стен, они, кажется, начали образовывать что-то, наподобие живой пирамиды. Одни твари карабкались на плечи и руки другим, помогали подняться выше третьим. Стрельба с моей стороны, а также из других зданий лишь поколебала эту живую конструкцию — но не нарушила.

Первый же мутант, чья рожа оказалась на уровне моего окна, рухнул вниз с простреленным лицом. Но его тотчас сменил другой. Поняв, что позицию мне не удержать, я отступил, ведя огонь в оконный проем из дальнего угла комнаты. Таким образом я смог уложить еще одного мутанта. Но уже следующему удалось проникнуть внутрь. Размахивая металлическим прутом, чуть ли не с меня длиной, он неумолимо приближался.

Выстрелы в голову и по корпусу оставили лишь черные следы копоти на его броне. От попадания в глаза он, то ли уклонился, то ли вовсе отмахнулся палкой — благодаря поистине нечеловеческой скорости реакции. Мне ничего не оставалось делать, как бестолково отстреливаться, отступая по лестнице вниз, под, наверное, торжествующий, мутантский рев. Оно и понятно — теперь я оказался в ловушке. Сейчас через вход подойдет хотя бы один серокожий — и мне крышка.

Новые возгласы — то ли радости, то ли боли, где-то внизу. И шорох шагов по ступенькам. Ну уж нет, живым не дамся. И, с криком «ура!», как и положено человеку, которому уже нечего терять, я ринулся прямо на спускавшегося ко мне мутанта с палкой. Тот опешил, не ожидая такой ярости от существа, вдвое меньше его. Выигранного времени оказалось достаточно, чтобы отстрелить ему одну из державших палку рук, а также повредить ногу.

Минуту мы стояли один напротив другого — трехметровая громадина, поверженная на колени и я, маленький, но отчаянный человек, с которого постепенно спадала боевая ярость. Я держал излучатель наготове, но еще не решил, что делать дальше. Где-то гремели выстрелы, шорох шагов медленно, но верно приближался, но все это мной почти не воспринималось. Словно я был вовсе ни при чем. И мутант не замедлил воспользоваться моей слабостью.

— Не на…до! — звук, похожий на скрип проржавевшего колеса вырвался из его пасти, — не уби…вай… ме…ня!

— Чтоб ты меня убил? — рассердился я.

— Я не…тро…ну те…бя, — ответил мутант.

— А твои дружки? — я указал оттопыренным большим пальцем в сторону лестницы. Шорох шагов приближался.

— Это… ва…ши, — проскрипело чудище, — вы побе…ди…ли, я чув…ству…ю. Тебе нет смыс…ла ме…ня… уби…вать.

— Админ, админ, как у вас дела! — прозвучал в моей голове голос командира группы, — мы внизу, мутанты разбежались. Те, кто еще может бегать, ха-ха!

— Дела?… — пробормотал я и оглянулся на поверженного мутанта. Действительно, смысла убивать его не было, — …нормально дела. Троих подстрелил, щас спущусь!

И побрел прочь. У входа меня встречали другие бойцы, от десятка их осталось восемь, а также целая свалка мутантских трупов.

— Неплохо для новичка, — командир похлопал меня по плечу, — я уж думал, ты будешь для нас обузой. Или вообще сбежишь. Уж прости, но, говорят, вы, технофобы — народ пугливый.

— Не надо обобщать, — огрызнулся я.

— Ладно, не обижайся, — сдал назад командир, — кстати, локаторы зафиксировали несколько красных точек внутри того места, откуда ты вышел. Там остались живые мутанты?

— Живые — может быть, — хмыкнул я, — но уже небоеспособные. Добивать не стал, пусть помучаются.

— Ну вы и звери, технофобы! — рявкнул командир группы с восхищением в голосе, — не вопрос, пусть мучаются.

— Внимание всему личному составу! — прозвучал в голове голос командора, — отбой боевой тревоги. Возвращайтесь на базу.

* * *

Представления любого человека о незнакомом лично ему предмете, как правило, сводится к набору стереотипов. От инспектора ГИБДД легко отмазаться, уплатив штраф «на месте». Сантехник не может связать двух слов без третьего матерного. На стройке трудятся исключительно выходцы из бывших «братских» республик, разве что под руководством «нашего» прораба.

Так же и с казармой. Точно не знаю, какой процент моих современников не был в этом «замечательном» месте, но в том, что стереотипов о нем до фига — уверен. Казарму принято представлять огромным, как футбольное поле, холодным бараком с длинными рядами коек. Кроме того, ее непременными атрибутами считаются: запах дешевого курева, дембеля, бренчащие на гитаре, грубые, уровня «ниже пояса» шуточки, а также самоволка в ранге высшей идеи. Одни мечтают о самоволке, другие делятся с мечтателями свежими впечатлениями.

Тысяча лет из всего этого сохранила разве что огромные размеры помещения да ряды коек. Холода и запаха курева не было и в помине, дембелей же не могло быть в принципе, учитывая ситуацию в мире. О самоволке разговоров я тоже не слышал, да и не до нее, признаться, было. Вымотавшись после обороны базы, бойцы либо отлеживались на койках, тупо глядя в потолок, либо восполняли потерянные калории в столовой.

Не могу сказать, что сам я ни капельки не устал и не проголодался, однако ни лежать, ни есть мне на тот момент не хотелось. Целый букет новых впечатлений, полученных в «боевом крещении» перебил мне и аппетит и сон. Я сидел на своей, в смысле, никем до этого не занятой, койке и, подперев голову руками, переваривал эти самые «новые впечатления», до конца не веря, что все это произошло на самом деле и со мной.

По сути дела, я перешел черту, которая до этого казалась мне непреодолимой как Великая Китайская Стена. Я убивал, пусть не совсем, но людей, косил их пачками, не испытывая ни сожаления, ни сомнения. Стрелял из-за угла, стрелял в спину, понимая на уровне инстинкта, что если я не буду убивать их, они убьют меня. Но, скажите на милость, откуда у меня, человека одной из самых мирных профессий, человека, тушевавшегося даже перед хамоватым соседом, такие инстинкты?

Тот мутант, которому я сохранил жизнь — не в счет. Я не добил его по одной-единственной причине — успокоенности. Проще говоря, я убедился, что мне уже ничто не угрожает и принцип «либо ты — либо тебя» перестал действовать. И все же, как он вообще мог овладеть мной?

Я вспомнил свое снаряжение, особенно шлем с ментальной связью. По своей ли я воле действовал? Не позволяет ли пресловутая «ментальная связь» не только передавать информацию, но и управлять поведением людей?

Эту первую мысль — превращение бойцов в зомби и марионеток в руках командора при помощи ментальной связи, я отмел довольно быстро. Нет, на зомби из киношных страшилок мое поведение вовсе не походило. Страх, инстинкт самосохранения, кое-какая смекалка, другими словами, признаки самостоятельности во мне в тот момент присутствовали. Будь я зомби, кинулся бы под пули с криком: «За Родину! За командора!».

Не стоит, впрочем, особенно обольщаться. Мои современники в свое время тоже были уверены, что действуют по своей воле и в собственных интересах, попав под влияние какого-нибудь Кашпировского или Мавроди. И совершали, если смотреть со стороны, несусветные глупости, но с вроде бы трезвым расчетом: на исцеление от неизлечимых болезней, на легкое обогащение, и так далее. Но здесь, наверное, не тот случай.

Еще я вспомнил об уколе, поставленном у мастеров. Что-то вроде наркотических грибов, что принимали викинги перед битвой, чтобы стать безумно-бесстрашными берсерками? Или «озверина», от которого осатанел милейший кот Леопольд? Нет, это было бы слишком примитивно, особенно для высокотехнологичного будущего. В конце концов, берсерк, что ломится в строй врагов, круша все на своем пути, и (что греха таить) хладнокровный убийца — две большие разницы.

Будущее, будущее, не очень-то ты оказалось гостеприимным ко мне. И ни на йоту не захотело стать понятнее. Потому что первоначальная версия — о несчастном, загнанном под землю человечестве, из последних сил борющееся за выживание против уродливых злобных монстров, становилась все более сомнительной. Кем-кем, а несчастными мои боевые товарищи не выглядят, да и не имеют для этого особых причин. Да больше половины моих современников могло только мечтать о комфорте этой базы. Тепло, сухо, кормежка, пусть не отличающаяся вкусом, зато сытная. Плюс — никаких трудовых напрягов. Всю работу делает техника, а также таинственные мастера.

Можно будет не работать, на то техника есть. Техника работает и снабжает всем необходимым.

Не так уж далеко от истины. Не Золотой Век, конечно, но и не кошмар тотальной бойни. Как говорится, приспособились. Во всяком случае, назвать людей четвертого тысячелетия кормовой базой мутантов у меня не повернется язык. И цифры — не в пользу этого эпитета.

Во время обороны базы одной только нашей группой было ликвидировано не менее полусотни мутантов при двух убитых с нашей стороны. Двадцать пять к одному — такой счет не в свою пользу даже легендарный омский «Газмяс» себе не позволял. У первой группы, которая и ударила в первую очередь, потери, наверное, побольше, но все равно… Противник бежал — именно бежал, а не отступил, причем далеко не в полном составе. Окрестности базы буквально завалены серокожими трупами. Ну и кто после этого «несчастная жертва»?

После битвы встретил в коридоре командора, довольного и итогами сражения вообще (после целой недели неудач) и мной в частности. Молодец, технофоб, сказал он. Я слышал, что такие как ты сражаются как звери, но чтоб настолько!

Вот вроде бы комплимент, а словно подчеркивал мой статус «представителя низшей расы». Или я сам его подчеркнул — своим поведением в бою, поведением, как мне казалось, не особо выделяющемся на общем фоне. Как говорится, на войне как на войне. От командорова же комплимента повеяло каким-то снобизмом в духе английских колонизаторов в Африке или Индии. Ну дикари, ну звери, ну дают!.. И не важно, сражаются ли «звери-дикари» на твоей стороне, или против тебя.

Как ни радовался командор этой, несомненно, крупной победе, от падения в эйфорию он был все же далек, в чем не преминул мне тогда признаться. Да, нападение мы отбили, но расслабляться рано. У мутантов, знаете ли, короткий период созревания, многие из них, как ни крути, ушли живыми, а значит способными восстановить свою численность. Если мы остановимся, через год нападение повторится, но эти твари учтут свои прежние ошибки. Другими словами, завтра утром нас ждала наступательная операция. Вторжение в ближайший сектор мутантов, потери которого в сегодняшней заварушке должны быть, по всей видимости, наибольшими. В случае захвата сектора, подконтрольная мутантами часть города будет разделена надвое.

Еще, как признался командор, он рад тому, что в завтрашней операции я буду сражаться «с нами», а не «против нас». Иначе говоря, мое участие в завтрашнем наступлении даже не обсуждалось.

* * *

Под грузом новых впечатлений я провозился на койке до самого утра. А может проблема в том, что за тысячу лет я смог выспаться впрок, на всю оставшуюся жизнь. Так или иначе, я застал тот момент, когда мои товарищи по оружию один за другим начали подниматься с коек, причем сами, по собственной воле, без всякой команды «подъем». И обусловлено это было вовсе не врожденной сознательностью личного состава, поскольку каждый просыпался, когда… просыпался. Кто-то уже встал, а кто-то еще видел энный по счету сон. Никто никого не подгонял, никто не возражал, когда я, продолжая нежиться, остался в почти пустой казарме.

Когда я, наконец, соблаговолил подняться и осмотреться, меня ждал новый сюрприз футуристического свойства. Койки сослуживцев выглядели как угодно, только не «по Уставу». Одеяла скомканные, а где-то отвернутые, подушки смятые, одна даже валялась на полу. На этом фоне наработанный годами инстинкт заправки кровати после сна выглядел неуместнее диспута между приверженцами учений Гегеля и Шопенгауэра в школе для умственно отсталых детей. Работать, значит, не надо. На то, видите ли, техника есть.

С легким сердцем доверив свою койку и казарму в целом достижениям техники будущего, я оделся и отправился на завтрак. Одна из издержек бессонницы — растущий аппетит. Правда, стоило мне перейди порог столовой, как меня там встретил оглушительный вой, доносящийся из стен, потолка, и даже пола. Завтракающие бойцы десятками пар глаз впились в меня, словно я стоял без штанов на Красной Площади. Именно так я себя почувствовал, потому и замер в нерешительности на входе.

— Новенький? — догадался один из бойцов, — кушать пришел?

— Ага, — ответил я нехотя, — что это за звук?

— Детектор нечистости, — последовал уверенный ответ, — сообщает, что некто, проснувшись, но, не пройдя процедуры, вздумал сразу перейти к завтраку.

— Некто? — произнес я, ни к кому конкретно не обращаясь, — процедуры?

— Да, гигиенические процедуры. Новенький, неужто ты не заметил? Дверь рядом с казармой, там еще солнышко нарисовано.

— Дак он же технофоб! — это мне уже вслед неслось, вперемежку со смехом, когда я направился искать «дверь с солнышком». Технофоб, значит. Технофоб и этим все сказано. Кем они меня считают? Пещерным человеком, что моется только под сильным дождем? Я не исключал, что про технофобов, как в мое время про чукчей, индейцев и кавказцев, здесь сложены целые «сериалы» анекдотов. Ладно, не будем лезть в бутылку, ибо я здесь, как ни крути, «новенький».

А все-таки интересно, кем я предстаю в глазах обитателей базы со своими, зачастую неуклюжими, попытками освоиться? Как деревенщина в мегаполисе? Или вообще дикарь, что пришел в ужас, впервые увидев лифт в действии? С моей же точки зрения я действовал правильно. Во-первых, я слышал, что здесь, где вам не тут, даже моются «по Уставу», в смысле, по определенным дням. А во-вторых, что за бессмысленная эмблема — солнышко? Я всегда считал, что душевые и ванные комнаты помечаются условным изображением падающих капель или чего-то в этом роде. А тут — солнышко, понимаешь… Кстати, туалет я вчера нашел сразу, именно, благодаря «правильной», не зависящей от времени, эмблеме.

Помещение, куда вела «дверь с солнышком», на ванну не походила вовсе. Это вам не туалет, где особо нечему меняться. Здесь же не было совершенно ничего, даже обыкновенной раковины и куска мыла. Мыться было нечем.

Я уже собирался уходить, чувствуя себя несмышленым дитем, которого разыграли более старшие члены семьи, как вдруг заметил на одной из стен единственный предмет интерьера — вешалку. Самую обычную вешалку с крючками, какую можно было встретить в мое время где угодно — и в учебных заведениях, и в кафе и ресторанах, а театр, вообще, согласно пословице, начинался с нее.

Та-а-ак, первая точка соприкосновения найдена. Подойдя к вешалке, я снял с себя одежду и в следующую секунду понял, что других «точек» не понадобится. Меня всего словно пробрало — не ветром, нет, каким-то излучением, неведомым глазу, зато очень ощутимым для организма. Я прямо чувствовал, как невидимые лучи волной проносятся по коже, выжигая бактерии и самые микроскопические скопления грязи. Когда же эти ощущения кончились, до меня дошел и смысл произошедшего, и, в частности, эмблема-«солнышко».

Действительно, при чем тут примитивный душ, не говоря уж о каплях воды, которая, честно говоря, не самое лучшее средство навести чистоту? Она ведь может содержать бактерии, местами крайне опасные, она может быть ржавой, она может прийти из загрязненного водоема. Просто люди, в глубокой древности, когда еще не заморачивались обо всех, связанных с водой, «прелестях», случайно заметили моющие свойства этой жидкости, а затем ее использование тупо вошло в привычку. Но никакая привычка не бывает навсегда.

Вернувшись в столовую и порадовавшись молчанию «детектора нечистости», я приступил к завтраку, который по содержанию, как я понял, не отличается от обеда и ужина. Сидящие вокруг меня бойцы были в курсе предстоящей наступательной операции и вовсю обсуждали ее. Я же хотел соблюсти золотое правило «когда я ем — я глух и нем», и мне это удавалось, до тех пор, пока не пожаловал мой вчерашний знакомый Гриша и, в своей манере, садясь со мной за один столик, параллельно «спросил разрешения».

— Слыхал? Нехилая заварушка наклевывается, — прокомментировал он, — я слышал, ты в третьей группе? Вместе пойдем…

— Насчет третьей группы — это ты прав, — нехотя отвлекся я от завтрака, — а насчет того, что вместе… Просто, понимаешь, третью группу я помню, а тебя там — нет.

— Ты насчет вчерашнего? Обороны базы? Прости, не смог принять участие. Голоден был, как мутант после случки, а тут эта тревога. Не вовремя.

— Ага. А пара твоих боевых товарищей уже не захотят есть, — пофигизм Гриши начинал меня бесить, — не понимаю, что за порядки у вас? Боевая тревога — и та не для всех.

— А разве у вас не так? — мой собеседник успешно проглотил новость о двух погибших при обороне базы, — у вас, я слышал, вообще никакого порядка нет.

— Ага, мы звери и живем в норах, — хоть я и «липовый» технофоб, но испытывал к этой категории людей что-то вроде эмпатии. Во всяком случае, оскорбления и насмешки в их адрес задевали и меня тоже.

— Ну, тут ты утрируешь, дружище, — это «дружище» меня практически добило.

— «А разве у вас не так»? Кто из нас в норе живет — еще неизвестно. Можно подумать, ваш подземный бункер — не нора, даром, что техническими штучками нашпигована!

— Ладно, ладно, прости, — сдал назад Гриша, — что-то я сам засбоил в процессе. Норы, звери, порядки — какая, мутант подери, разница? Мы же теперь в одной команде. Сражаемся плечом к плечу, к чему нам меж собой глючить?

Я был доволен. Не тем, что сумел отбиться от насмешек в свой адрес — гарантии, что они не повторятся, конечно же не было. И не только, и не столько Гришиным монологом — фразеологизмы пока еще чужой для меня эпохи царапали уши. Меня удовлетворило, что после своей речи сей нагловатый молодчик заткнулся и так промолчал до окончания завтрака.

* * *

Снова, как вчера, нас построили в коридоре с полным боекомплектом и через шлемы передали приказ. В этот раз, правда, он не был столь элементарным, а содержал карту сектора (картинка прямо в голове, как во сне) с указаниями каждой группе.

Ознакомившись с приказом, бойцы, по очереди всходили на платформу и поднимались на поверхность. Первая группа, вторая группа, третья группа…

Моя, то есть, третья группа, в этот раз была многочисленнее. Я насчитал дюжину бойцов, включая себя и Гришу. А ведь вчера, после мутантского нападения, на базу вернулось всего девятеро. Видимо, сачковать здесь — норма, а не единичные случаи.

Поверхность встретила нас пасмурной, но сухой погодой. Рассредоточившись, мы потекли по улицам тонкими ручейками. У каждой из групп был свой маршрут.

Пейзаж вокруг не изменился, да и не мог в принципе измениться за ночь. Все однообразно: руины, ржавые обломки, плиты тротуаров, сквозь которые пробивались растения. О том, что группа вступила в сектор мутантов, я понял, когда увидел граффити из латинских гласных букв на стенах.

— Оружие к бою, — прозвучал в моей, и не только, голове голос командира группы, — смотреть в оба и даже больше. Стрелять в ответ на любое движение.

— Ну что, Вовка-технофоб, — «подал голос» по ментальной связи Гриша, — слышал, ты вчера этих тварей направо и налево косил. Давай, покажи еще, как ты это делаешь.

— Кем вы меня считаете? — хотел привычно, «по-нителлигентски» возмутиться я, однако, ни с какого боку не человеческий, рев затолкал эти бессмысленные слова мне обратно в глотку. Уже не помня себя, то ли от ярости, то ли от ужаса, я начал без остановки стрелять. Видимо, со стороны это выглядело шибко эффектно, что даже боевые мои товарищи посторонились. Но этот мой шаг оказался оправдан — когда из-за ближайшего поворота показалась пара мутантов с кусками ржавой трубы, оба попали под огонь. Одного скосило сразу, другой, видимо, обезумев от боли, с ревом ринулся на ближайших бойцов. К счастью, серьезного ущерба нанести он не успел — группа рассредоточилась, образовала что-то вроде кольца, а меткий огонь со всех сторон буквально изрешетил мутанта.

— Начало положено! — воскликнул держащийся поблизости Гриша, именно воскликнул, не заморачиваясь средствами связи.

Следом за разукрашенными граффити руинами показались и мутанские постройки — аляповатые, невзрачные, сколоченные на скорую руку. Что-то среднее между сараем и железным гаражом, из тех, что в свое время украшали чуть ли не каждый российский двор. Целое поселение из таких строительных выкидышей. Над некоторыми из этих сооружений поднимался дым — черный, едкий.

Других признаков жизни, кроме черного дыма и грохота, в поселении мутантов заметно не было. Тем не менее, никто не расслаблялся. Напротив, бойцы легли на живот и поползли в сторону построек. Вскоре вокруг нас засвистели и застрекотали пули. Огонь велся не шибко прицельно, скорее, по площади, чем по конкретным объектам, тем не менее, приятного было мало. Я чувствовал себя как живая рыба на сковородке.

— Вышка в десяти метрах на северо-восток, — передал командир группы, — Бархат, купируй ее.

Бархат, боец с местным аналогом базуки, не стал дожидаться повторения приказа. Он привстал, прицелился, и, одним выстрелом разнес дощатую вышку в щепки, вместе с находящимся на ней мутантом.

— Админ, Весельчак, Голем, — следующий приказ не заставил себя долго ждать, — перевести ваше оружие в статический режим и уничтожить ближайшие к вам объекты.

— Статический режим? — переспросил я.

— Да смотри, — окликнул меня Гриша, называемый Весельчаком. Придумал же себе позывной — «Весельчак»! Раздолбай он, а не Весельчак…

Он подполз к одной из мутантских построек, дернул тумблер на своем лазерном излучателе, из которого вырвался ровный и довольно яркий луч. То же самое сделал и молчаливый могучий боец по прозвищу Голем. Мне оставалось только последовать их примеру.

Материал, из которого мутанты строили свои жилища, плохо поддавался поджогу и, при ближайшем рассмотрении, оказался не таким примитивным, как на первый взгляд. Металлические и деревянные куски были перемешаны настолько плотно и хитро, что огонь, даже возникая, не мог распространяться. Пару раз приходилось начинать поджог заново, а это не очень-то легко, когда сидишь на холодной земле, а поблизости от тебя грохочут выстрелы и рвутся снаряды. Конечно, товарищи по оружию не подгоняли и прикрывали тыл, отстреливаясь от появляющегося то с одной, то с другой стороны противника, но…

Когда нам троим удалось создать худо-бедно приличное пламя на мутантских постройках, к привычным уже звукам выстрелов прибавился еще один. Оглушительный не то рев, не то вой, явно не принадлежащий живому существу. Оглянувшись, я увидел его источник — несколько агрегатов, напоминающих гигантские утюги, но на гусеницах, двигались прямо на нас. Вдобавок, каждый из «утюгов» был снабжен чем-то вроде пушки, и, управляющий им мутант использовал свободную руку для обстрела. Ни точностью, ни дальнобойностью эти явно кустарные изделия не отличались, тем не менее, уже двое наших бойцов пали под шквальным огнем.

Бархату удалось подбить один из «утюгов», однако остальные это не остановило. Видимо, желая отомстить за вчерашнее поражение, серокожие твари прибавили скорость и буквально смяли и отважного артиллериста, и еще, то ли двоих, то ли троих из нашей группы.

— Отступаем! — буквально взорвал мне изнутри голову истошный приказ командира, — третья группа, отступаем!

Мутантские жилища вспыхнули огнем, а третья группа, вернее, то, что от нее осталось, спешно покидала поселение. Мутанты на «утюгах» стреляли нам вдогонку, но не шибко результативно.

Мы петляли по улицам, бежали изо всех сил, называя это «отступлением». Интересно, а как успехи у других групп? Впрочем, их заботы перестали меня интересовать, померкнув перед страхом за свою жизнь, когда в одном из переулков мы чуть не наскочили на десяток мутантов — пеших, однако вооруженных не палками или кусками трубы, а ручными пулеметами. А за спиной ревели моторы все приближающихся «утюгов». Мы оказались в ловушке.

— Живьем не дамся, гады! — вскричал Гриша Весельчак, и, видимо, копируя мое поведение при подходе к сектору мутантов, бросился на врагов, непрерывно стреляя.

Пулеметы мутантов уступали лазерным излучателям и в точности и в скорострельности, но численное преимущество было за ними. Гриша успел уложить одного врага, второго, третьего, прежде чем сам, изрешеченный пулями, рухнул на потрескавшиеся плиты мостовой. Мне стало тошно и страшно, когда я осознал, что человека, с которым я совсем недавно завтракал, разговаривал, спорил, больше нет. Впрочем, следующая мысль, о том, что я могу отправиться следом, вывела меня из ступора вернее пощечины или ушата холодной воды.

Последний Гришин подвиг был не таким уж и бессмысленным, ибо в строю мутантов возникло замешательство. Это не считая потерь. К тому же, Весельчак сумел отвлечь огонь на себя, что позволило группе отчасти пробиться через строй и ударить с тыла. Теперь уже мутанты оказались, хоть частично, но в окружении. Они падали один за другим, бестолково отстреливаясь, а их товарищи на «утюгах» притормозили и перестали стрелять. Видимо, боялись попасть в своих.

Впрочем, и мы не были расположены драться. Положив еще пятерых врагов и, оставив на земле двух бойцов, включая Гришу, третья группа, не переставая отстреливаться, отступала к базе. От дюжины в живых осталось четыре бойца.

* * *

Настроение было — ни к черту. А каким еще оно могло быть по возвращении с позорно проигранной битвы? Даже последняя схватка, казавшаяся безнадежной, но выигранная благодаря приступу безумной храбрости Гриши Весельчака, погоды не сделала, а лишь позволила остаткам группы унести ноги.

Не было повода для радости и у бойцов других групп. С какой бы стороны наши не вошли в сектор, их ждало одно и то же. Мутанты, естественно, чувствуя себя вольготно на своей территории, собрали, видимо, все силы, даже не сектора — города, в громящий кулак и обрушили его на наши несчастные головы. Вторгшихся в сектор бойцов давили всем, чем можно — массой, боевой техникой, а то и авиацией. Давили до тех пор, пока группы, под тяжестью понесенных потерь, одна за другой не начали отступать. Отступавших гнали к местам заранее подготовленных засад. Добить, конечно, не добивали, но прорваться к базе удалось немногим. Если это не разгром, тогда что такое разгром?

В активе же у меня лично было то обстоятельство, что я пока еще жив и относительно здоров. Но это, знаете ли, пока. Только сегодня я до конца осознал, что идет война — тяжелая, кровавая и с крайне призрачными надеждами на успех. Война, которая, волею случая стала моей. А это значит, моя жизнь под угрозой. Двадцать четыре часа в сутки. Не сегодня, так завтра или через неделю мой труп останется гнить на разбитых тротуарных плитах города или угодит на стол какой-нибудь мутантской семье. Причем, еще неизвестно, что хуже.

А альтернатива… Необязательно пройти «горячую точку» с оружием в руках, чтобы понимать: на войне самый верный способ выжить — отсиживаться в тылу, за спинами товарищей. Но во-первых, подобного рода вояк, озабоченных лишь спасением своей шкуры, презирали в любой стране во все времена, а во-вторых, стопроцентной гарантии нет даже в этом случае. Геморрой один. Так не лучше, вернее, не проще ли переть под пули, как все?

В этом свете царящие на базе вольности стали казаться мне чем-то вроде последней сигары для приговоренного к расстрелу. Раз шансов победить нет, раз каждый здесь обречен — к чему омрачать остаток жизни муштрой, Уставом и «палочной» дисциплиной? Не лучше (разумнее, гуманнее) ли провести оставшиеся до гибели дни в относительной сытости и комфорте, без попыток изнасилования мозга со стороны старших по званию?

Господи, куда я попал? Вернее, куда — это понятно, в эпоху увядания, агонии человечества, у которого уже нет другой цели, кроме как продать свою жизнь подороже. А зачем, вернее, за что? Неужто это мне в наказание, за попытку сбежать от проблем, отсидеться, вернее, отлежаться в высокотехнологичном холодильнике в надежде на светлое будущее, где за тебя все решат и обустроят? Убежал, называется, отсиделся! Да по сравнению с тем, что я увидел, перспектива засунуть диплом о высшем образовании куда подальше и мести улицы в России начала двадцать первого века кажется просто-таки радужной!

Сколько себя помню, никогда не испытывал тяги к спиртному. Посиделки с пивом в старших классах и в студенческие годы — не в счет. Во-первых, особого удовольствия я от них не испытывал, воспринимая лишь как средство «вписаться в коллектив», «стать своим». И, как ни парадоксально, большинство моих сверстников относилось к ритуалу «посидим, пообщаемся» также. А, во-вторых, это самое большинство, включая меня, впоследствии выросло из сей привычки-традиции, как из детских ползунков. Кончилось беззаботное время, начались трудовые будни, и, для того чтобы «стать своим» и куда-то «вписаться», понадобилось уже совсем другое. Большинство выросло, а кто не вырос… «Жизнь сама таких накажет строго; тут мы согласны, скажи, Серега».

Тяги-то к спиртному я не испытывал, но, вернувшись с проигранной битвы, я начал понимать и того Серегу из песни, и, вообще, всех, кто не вырос из привычки позднего детства. И я успел на сто раз пожалеть, что эпоха спиртного давно закончилась. Оставалось довольствоваться эрзацем, в смысле, без толку болтаться по коридорам базы или поглощать безвкусную питательную массу в столовой. Порцию за порцией.

— …можно присесть? — этот вопрос заставил меня отвлечься от «корыта», а увиденное — похолодеть и даже самопроизвольно перекреститься. Гриша Весельчак, живой, здоровый, по крайней мере, целый, присаживался за мой столик, параллельно спрашивая разрешение…

— Ты? Но как? — выдохнул я, перед этим едва не подавившись, — тебя же… того…

— Знаю, — развел Гриша руками, как будто дело касалось оторванной пуговицы или, скажем, подгоревших котлет собственного приготовления, — такова уж доля настоящего воина. Погибать… время от времени.

— Но почему же…

— Ах, все время забываю, что ты технофоб, что вы живете мало и погибаете насовсем. Пережитки, так сказать, темного прошлого…

— А вы… ты?

— Теперь уже «мы». Ты стал одним из нас, а это значит, что мастера, в случае чего, тебя восстановят.

— Как?

— Это ты у них спроси, мне-то откуда знать? Скорее всего, когда приходит новый боец, мастера как-то собирают с него всю информацию — о внешности, о характере, воспоминания все… Собирают и где-то хранят. И, по мере надобности, восстанавливают по ним человека.

— Резервное копирование, — пробормотал я, обращаясь сам к себе и вспоминая специфику своей работы, — так это же значит… Слушай, а сколько раз ты погибал?

— Не помню. Раз двадцать-то есть. Я так-то не шибко опытный, третий уровень всего, да и осторожный, как правило. Сегодня просто на меня нашло что-то. У матерых бойцов, шестого-седьмого уровня, счет уже на сотни идет. Чуть ли не каждый год… мутантов кормят. Но, как говорится, кто не рискует…

Последние излияния я уже не слушал, ибо буквально выпал в осадок от простого сочетания «счет на сотни идет» и «чуть ли не каждый год» применительно к одному человеку.

Глава третья

Век живи — век учись, говорили древние римляне. Говорили, обращаясь к своим современникам, вполне нормальным, по крайней мере, не стремящимся променять свою жизнь на туманные перспективы другого мира или эпохи. К тем же, кто подобно мне решил все-таки решил променять одно на другое, эта древняя мудрость относилась не в меньшей степени.

И я учился — не только образу жизни своих далеких потомков, волею случая ставших мне современниками, но и пониманию этой жизни. И, надо сказать, с пониманием дела обстояли достаточно сложно.

Первоначальная, зародившаяся в течение первых двадцати четырех часов новой жизни, постапокалиптическая версия буквально в прах рассыпалась, просуществовав с небольшими вариациями те же двадцать четыре часа. Человечество не вымерло, не превратилось в уродливых монстров, не агонизирует в подземных убежищах. Напротив, оно таки смогло за тысячу лет решить ряд, казалось бы вечных, проблем — голода, болезней, физического труда. Мало того — оказывается, смерть, а вернее, конечность человеческой жизни, как главный ограничивающий фактор, больше не проблема. Можно не только не бояться старости и сопутствующих ей недугов — даже подорваться на мине для человека трехтысячного года отнюдь не конец земного пути. Надо будет — мастера восстановят. Кому надо — вопрос уже второй, главное, что есть такая возможность.

Когда я узнал, что срок моей жизни отныне теоретически неограничен, я испытал странную смесь шока и эйфории. А когда шок с эйфорией прошли, стало понятнее отношение ко мне после боевого крещения, все эти комплименты, типа «сражался как зверь». Вначале я полагал, что причиной их стала моя манера не добивать тяжелораненых врагов. Но оказалось, я просто дрался, что называется, не на жизнь, а на смерть, не зная, что буду восстановлен после гибели. Что до моих товарищей по оружию, то их мотивация была гораздо слабее, на уровне «чтоб больно не было». В горячке боя я не замечал за ними признаков какой-то вялости и пофигизма, зато особенности моего поведения были для окружающих весьма заметны. Я сражался, прежде всего, за свою жизнь — мои сослуживцы сражались «по долгу службы». А долг, какой бы он ни был, выполняется всегда с долей неохоты.

Видимо, не зря я согласился на сделку с «Фростмэном». Все, как говорится, к лучшему. А следующее открытие позволило мне понять, почему бессмертие не вышло человечеству боком, как сулили футурологи и фантасты. Перенаселение, генетическое вырождение и все такое прочее.

Как я уже говорил, женщин на базе не было, однако бойцы даже не заморачивались по поводу самоволки. Ибо и на этом участке фронта технический прогресс одержал странную, спорную, неоднозначную, но победу. Имя ей — «камера удовольствий». Никак не обозначенная дверь, которую я вначале принял за запасной туалет. Именно туда, вместо самоволки, ходили мои боевые товарищи. Удовольствие создают какие-то волны или импульсы, я точно не знаю, догадываюсь со слов других. Нечто подобное было создано еще в двадцатом веке и испытано на крысах, и обернулось для них почти маниакальной зависимостью (героин отдыхает) со скорым и смертельным исходом. То, что ничего подобного я за обитателями базы не заметил, лично для меня служило слабым утешением. У них — приспособление, эволюция, адаптация, а у меня…

В общем, особого желания опробовать на себе данное техническое достижение я не испытывал, дав лишний повод посмеяться над дикарем-технофобом. Мой вопрос про женщин вызвал у боевых товарищей не просто насмешку, а целую волну хохота. Когда же они прохохотались, я получил, что называется, исчерпывающий ответ.

У женщин, знаете ли, свои базы и поселения, и чем они там занимаются — тайна сия велика есть. В любом случае, к ним лучше не соваться, ибо, несмотря на принадлежность к слабому (по старым понятиям) полу, «эти твари неплохо вооружены». Последняя фраза цитирована дословно.

Что ж, нет ничего удивительного, что после минимум, столетия набивших оскомину «раскрепощения нравов» и «сексуальной революции» маятник качнулся в обратную сторону, пусть даже столь далеко — до монашеского уровня. Можно не соглашаться, можно не признаваться себе, но жизненные интересы полов слишком разные и единственной точкой их пересечения до сих пор была необходимость самовоспроизводства биологического вида. Когда же, благодаря возможности бесконечного продления жизни, это самое воспроизводство перестало быть необходимостью, а, напротив, превратилось в новый фактор риска, хомо сапиенсы с легким сердцем разделились минимум, на два самостоятельных вида.

Другими словами, то, что я попал не в идеал — если и беда, то небольшая. В конце концов, мир вряд ли может быть идеальным, по крайней мере, для всех и сразу. За скобками относительного благополучия — таинственные дикие технофобы, почему-то не признающие технический прогресс, а также кровожадные мутанты, с которыми человечеству приходится воевать. Насчет технофобов не знаю, а вот к мутантам и необходимости перестреливаться с ними, можно привыкнуть. Честное слово. Ибо вопрос в этой войне стоит не о выживании человечества, а всего лишь… я так понял, о расширении жизненного пространства, в чем, по большому счету, нет ничего экстраординарного. Напротив, многие из выдающихся умов считают подобные конфликты неотъемлемой частью человеческой жизни.

Если уж мои современники готовы были вцепиться друг другу в глотку за клочок земли, то мне ли удивляться и возмущаться относительно уровня гуманности в четвертом тысячелетии? Я уже молчу о том, как в мое время, за черную, вонючую, но горючую, жидкость, одна страна долбила другую ракетами и утюжила танками, да так, что ни мутантам, ни отстреливающим их людям даже не снилось.

Впрочем, повод для удивления, причем неприятного, у меня остался. Хоть и пустячный — на первый взгляд. Когда я, страдая от скуки в промежутках между стрельбой, сном и приемом пищи, и, категорически не желая посещать «камеру удовольствий», попытался найти на базе хотя бы библиотеку, меня ждал облом. И не просто облом — Обломище Великий, с большой буквы. Не только сослуживцы, но и мастера, коих я позиционировал как здешнюю интеллигенцию, делали удивленные глаза и переспрашивали, что же я имею в виду. Когда же я худо-бедно объяснил и услышал ответ, то почувствовал себя жлобом, ищущим джакузи в африканской деревне.

Мало того что на базе не было книг — ни бумажных, ни электронных, так вдобавок даже мастера не знали букв. Вообще. Вся информация хранилась и передавалась в аудио и графической форме, и я понял, почему на дверях в различные помещения базы не таблички с надписями, а картинки. Менее информативно — да, вспомнить хотя бы эпизод с «дверью с солнышком». Но во-первых, к этому можно и несложно привыкнуть, а во-вторых, и в-главных, для людей, не знающих букв, других вариантов быть не может.

Конечно, сам по себе отказ от букв не есть катастрофа. Как бывший компьютерщик и информатик, я понимаю, что алфавит — это такой же посредник в передаче информации, как двоичный и шестнадцатеричный код. А посредник всегда — как пятое колесо или, вообще, заноза в одном месте. Чтобы передать информацию традиционным способом, приходится вначале сформулировать то, что хочешь передать, затем перевести в кодовый (например, буквенный) вид, затем, то, что получилось, отправить адресату (не важно, через гонца или по компьютерной сети). Получатель, в свою очередь, должен: собственно, принять послание, прочесть его (то есть, из кодовой формы перевести в смысловую), и, разумеется, осмыслить. Шесть этапов. А передача информации напрямую убирает минимум два из них. Кодировать и декодировать не надо, информация в среднем будет передаваться быстрее, что само по себе хорошо.

Меня расстроило и обескуражило другое. Не только литературе, но художественному искусству вообще не нашлось в этом будущем места. Во всяком случае, я ни разу не видел, чтобы мои сослуживцы проводили досуг за просмотром фильмов или слушанием музыки. Круг их интересов — отстрел мутантов, кормежка и «камера удовольствий» — был на редкость узок и достоин был скорее животного, чем разумного существа. И при этом, назло педагогам и психологам моего времени, обитатели базы не производят впечатления деградантов или троглодитов.

Говорят нормально (по крайней мере, больше двух слов связать умеют), под себя не ходят, а некоторые, как Гриша Весельчак, не лишены чувства юмора. Можно не соглашаться, но я убежден, что способность смеяться и вызывать смех — одно из важнейших качеств, отличающих нас от зверей. Те не способны даже ржать над пинком под зад или посадкой на торт. А уж иронизировать насчет поведения «отсталого элемента» вроде меня…

Попытка прозондировать Гришу и еще пару товарищей по оружию на предмет их «культурности» и «образованности» закончилась разбиением всех посланных волн о скалу полнейшего непонимания. Эти ребята не смогли вспомнить ни своего детства, ни родителей, не говоря уж о процессе своего превращения в полноценных членов общества. Когда я слушал их «ответы», вернее отсутствие оных, мне даже ненадолго стало жутко. Возникла странная и пугающая мысль, что вместо людей я говорю с киборгами, которым придали сходство с внешностью и поведением человека, но дозволили знать и уметь лишь то, что нужно для исполнения основных функций.

Рассосаться этой мысли помог сам опыт пребывания в будущем — пусть куцый, но все же ненулевой. Я вспомнил, как неоднократно садился в лужу, пытаясь для осмысления новой для меня обстановки выехать на клише. Я даже разозлился — сам на себя, на свою манеру выдумывать и накручивать всякие ужасти. В конце концов, если уж делать киборгов, то бесстрашными, максимально неуязвимыми, и, конечно же, не истекающими кровью. К чему эти дешевые спецэффекты?

Но вернемся к нашим баранам — серокожим, двух с половиной — трех метрового роста. После неудачной попытки наступления, боевые действия с нашей стороны свелись к патрулированию границ мутантской и человеческой части города, и, соответственно, отстрелу нарушителей. Не скажу, что я был недоволен, напротив, нападать на одного или двух противников за раз лично для меня оказалось куда результативнее лобовых атак.

Счет убитых мной мутантов за месяц перевалил за полсотни, благодаря чему я перешел на второй уровень и смог выбрать улучшение или дополнение для своего комплекта. Я выбрал ручной электромагнитный парализатор — вроде бы незатейливую, но крайне полезную в ближнем бою вещь. Во всяком случае, в той, первой моей битве, будь у меня парализатор, я бы не дал мутантам подобраться ко мне близко. Боеспособным мутантам, по крайней мере. Главное, чтобы противник не имел при этом стрелкового оружия. И в следующем же бою мой выбор оправдал себя, что называется, на все сто. Подкараулив за углом одинокого мутанта, я просто-напросто вырубил его небрежным движением руки. После этого мне оставалось лишь сделать контрольный выстрел в голову. А сделав — осознать и поразиться происшедшей со мной перемене. Я не просто убивал — я стал получать от процесса убийства моральное удовлетворение.

Такое отношение я объяснял двумя обстоятельствами. Во-первых, хоть мутанты и живые, да, к тому же, разумные, полноценными людьми я их не считал. А во-вторых, мной, наверное, двигало инстинктивное, свойственное любому солдату на любой войне, желание как можно скорее эту войну закончить. Как говорится, этот день мы приближали как могли. И не важно, что от усилий одного отдельно взятого бойца вроде бы ничего (или почти ничего) не зависит.

Впрочем, если смотреть без иллюзий, то надежды на скорую победу просто не имели оснований. Бессмертные люди против плодовитых и быстро созревающих мутантов — практически силовой паритет. Одна сторона не теряет бойцов, вторая быстро восполняет потери. О том, что наши силы примерно равны, свидетельствует хотя бы тот факт, что мутанты контролируют лишь около половины города. Кроме того, признаком равенства сил является затяжной характер боевых действий без видимых успехов с обеих сторон.

Самый свежий пример — потерпев поражение при нападении на нашу базу, мутанты все-таки сумели отстоять свой сектор. Что касается длительности, то по данному показателю эта война бьет все мыслимые исторические рекорды. Самые опытные бойцы, чей возраст исчисляется уже несколькими веками, в один голос утверждали, что не застали начала противостояния мутантам, не говоря уж о мирном времени. Ну и последнее. Хотя вроде бы у мутантов есть и боевая техника, и авиация, а люди вооружены стрелковым оружием, в плане вооружения также относительное равенство. Ибо наше оружие — самонаводящиеся и высокоточное. Техника же мутантов своей аляповатостью достойна кустарного производства. Особенно самолеты, что летают низко и медленно, вмещают одного пилота, и служат легкой мишенью даже для лазерного излучателя.

Самый лучший способ переломить ход такой вот безнадежной войны — технологический прорыв. Вроде английских танков, что размазали по полю немецкую пехоту в Первую Мировую Войну. Или минометов «Катюш», пожегших немало «Королевских тигров» на Курской дуге. Но здесь ситуация гораздо проще. Какой смысл изобретать велосипеды, если можно создать танки и самолеты хотя бы уровня начала двадцать первого века — что все равно на порядок выше, чем у мутантов.

С этим вопросом я обратился к командору, уже привыкнув к тому обстоятельству, что здесь в штаб можно входить без вызова и разрешения. Командор, конечно, сперва сделал удивленные глаза, спросил «зачем?». Я объяснил, рассказал о хотя бы известных мне возможностях танка или истребителя, и рассказом этим, кажется, задел у командора самую чувствительную струну. Он вызвал в штаб одного из мастеров — сутулого и безволосого, велев мне повторить при нем свои соображения. Я повторил, а командор, обращаясь к мастеру, так, сурово, как и положено начальству, спросил: «потянете?».

Мастер стушевался, а я вспомнил, что на подобные вопросы принимается только два варианта ответа: «так точно» и «так точно, но пока не знаем, как». К трехтысячному году, как я понял, прогресс человечества родил еще один вариант: «необходимо проанализировать возможности». Именно такой ответ получил командор, и вроде бы остался удовлетворен.

После этого, в тот же день, меня пригласили к себе мастера и попросили рассказать поподробнее. Я объяснял как мог, путаясь в технических терминах, потом попросил бумагу и пишущий предмет — для рисунков. Ни того, ни другого, разумеется, не нашлось, но мастера приладили к моей голове сенсоры и велели изо всех сил воображать себе танк. Ну, мне, как жителю конца двадцатого — начал двадцать первого века даже напрягаться не пришлось. Я вспомнил телерепортажи — с парадов на Красной Площади, с военных учений, и так далее; плоды моих воспоминаний, тем временем, отображались на гигантском голографическом экране.

Мастера зачарованно взирали на это зрелище, видимо, не понимая, откуда какой-то дикий технофоб знает такие вещи. Я даже немного испугался — за свою легенду. А то мало ли, начнут допрашивать, выяснять кто и откуда я на самом деле. Как ни крути, время военное, а это значит — никакой презумпции невиновности, особенно по отношению к чужакам.

Но, как говорится, на этот раз пронесло. Мастера задали всего один, уточняющий, и вполне практический, вопрос. В чем я вижу пользу данной машины для общего дела? Ни секунды не задумываясь, я указал на трудности, с коими столкнулась наша группа при уничтожении мутантстских построек. Про то, как пытались поджечь их — в течение многих минут, рискуя попасть под огонь противника. Так вот, один-единственный танк мог бы разнести в щепки любое сооружение в секторе мутантов — одним выстрелом. Еще он может уничтожать самодельные вражеские боевые машины — тоже с первого выстрела, причем на расстоянии. От ответных атак он защищен броней, а также дальностью выстрела. Ни того, ни другого боевая техника мутантов не имеет. Выслушав и поблагодарив меня, мастера обещали результат через пару дней.

* * *

Презентация «новой боевой единицы» прошла, как принято было говорить в мое время, «без пафоса». Я, командор, один из мастеров, наша группа почти в полном составе, а также командиры других групп составляли всю аудиторию сего, несомненно, захватывающего, действа, проходившего на открытом воздухе, перед входом на базу. Собственно, процесс производства танка должен был занять считанные минуты и свершится практически у нас на глазах. Остальное время, а это без малого двое суток, ушло, как сказал мастер, на две вещи: проектирование и расчет оптимальной конструкции, а также на создание дополнительного модуля базы.

В задачу модуля входило: собственно, производство, ремонт, а также вывод танка на поверхность при помощи отдельной платформы. Мастер обещал, что этот танк — не последний, что будет создано столько боевых машин, сколько потребует командование базы. А пока он нам объяснял и рассказывал, глубоко под землей неведомые механизмы будущего, что называется, ковали нашу победу. И результаты этой «ковки» не заставили себя долго ждать.

Танк словно вырос из земли аки гриб, только с радикально большей скоростью. Кроме того, я не видел, даже в далеком будущем, гриба высотой с двухэтажный дом. Обтекаемый корпус, сверкающая на солнце броня, стволы орудий разной длины, словно щупальца неведомого монстра, тянулись в разные стороны.

— Ну, Админ, — окликнул и вывел меня из зачарованного состояния грубоватый голос командора, — готов испытать свое новое оружие?

— В смысле? — с искренним удивлением в голосе произнес я, — а разве он не автоматизирован?

— Технически это возможно, — не то констатировал, не то похвалился мастер, — но возникает серьезная этическая проблема. Кому должны достаться очки опыта за выполнение этой машиной боевых задач?

Честно говоря, до очков опыта и весьма своеобразной этики четвертого тысячелетия, мне особого дела не было. К тому же я не мог не вспомнить, как в той жизни, что я оставил за порогом офиса «Фростмэна», я сдал на водительские права с третьей попытки, а машиной моей все чаще пользовалась жена. Командор, видимо, был готов мне ответить что-то в духе: «приказы не обсуждаются, а выполняются», но нас обоих опередил Гриша Весельчак.

— Скажите, командор, — видимо его, застрявшего на третьем уровне, жаба давила из-за того, что какой-то «новенький», да еще и «технофоб» его может догнать, — а почему управление танком получает именно Админ? Даже у нас в группе хватает умелых и преданных клану бойцов.

— Идея с танком принадлежит Админу, — слегка повернув голову, небрежно бросил командор, — ему за нее и отвечать. А всем «умелым и преданным бойцам» я могу предложить показать свое умение и преданность в ближайшей наступательной операции.

Весельчак сник перед таким отпором, а командор продолжал:

— Чтобы управлять подобной техникой, умение и преданность не так уж важны. Не так ли, мастер?

Тот, вместо «так точно», ответил молчаливым кивком.

— Да как на него хотя бы залезть? — я вновь оглянулся на корпус танка, на этот раз с отчаянием. Как карабкаются на броню, я неоднократно видел в фильмах и телерепортажах, а здесь… Корпус был гладким, прям гигантская торпеда с гусеницами.

— Это же не ваши технофобские самки, чтобы на них залазить, — подал голос кто-то из бойцов за моей спиной.

— Лезть наверх ненужно, — пояснил мне мастер, — мы сочли этот момент в вашем предложении нерациональным. Просто, подойдите к нему с боку и приложите руку к броне.

Когда я сделал то, что велел мастер, в боку танка возникло отверстие, нет, проем, нет, люк. Да, точно, люк, откинутая крышка которого изнутри напоминала маленький трап. Правда, в отличие от трапа к самолету, мне достаточно было лишь вступить на него. Крышка мягко, но довольно быстро, захлопнулась, увлекая меня в кромешную темноту. Я не успел даже сообразить, что к чему, а какие-то невидимые щупальца уже присосались к моей голове и лицу. И после этого…

Темноты больше не было. Я видел командора, мастера, своих товарищей по оружию, но они казались мне какими-то неестественно маленькими и хрупкими. Ощущения были странными: я не различал запахов, не чувствовал ветерка, что колыхал дерево поблизости, а почва под ногами, хоть и имелась, но вот самих ног я не видел.

— Админ, ты там не уснул? — раздался в моем мозгу голос командора, — хоть бы покажи пару движений.

— Движений? — вопрос с моей стороны был риторическим хотя бы потому, что я не был уверен насчет того, слышен ли мой голос из этой металлической банки. Я шагнул — неожиданно для себя, широко, заставив этих маленьких человечков испуганно попятиться в стороны. Я повернул голову… или что у танка за место головы?

Внезапно загрохотали выстрелы — гораздо громче, чем я слышал их обычно. Захотелось схватиться руками за голову и только отсутствие их обоих помешало мне сделать это. Я еще повернулся, в поле моего зрения вспыхнуло несколько красных пятен, что при ближайшем рассмотрении оказались мутантскими «утюгами» в красном обрамлении.

— Атака мутантов! — судя по голосу, наш бравый командор испугался, — Админ, да сделай же что-нибудь!

— Не вопрос, — сам себе ответил я. Стоило мне лишь подумать, а один из «утюгов», ближайший, превратился в облако дыма и пыли. Подобная судьба спустя мгновение ожидала еще двух его собратьев.

Поняв бесперспективность своей лобовой атаки, машины мутантов отступили, но зато в небе замаячило целых три самолета. Блин, какими жалкими и бестолковыми они мне показались в тот момент. Даже не кустарные изделия — игрушки, причем плохо сделанные и некрасивые. Даже нелюбимой моей дочке я бы такие не подарил.

С ближайшего ко мне самолета что-то упало, заставив моих сослуживцев броситься врассыпную, а жухлую траву — вспыхнуть. Странно, подо мной огонь, а мне совершенно не больно. Самолет развернулся, идя на второй круг, двум другим я не намеревался дать даже одного шанса. Эта мысль только родилась в моем мозгу, а оба незадачливых летуна уже шли на посадку — отнюдь не мягкую и с подпаленными хвостами. Посадка произошла — недалеко, всего в десятке метров от входа в базу. Среди людей пострадавших не было. Судя по траектории третьего (или первого), удаляющегося самолета я понял, что второго круга не будет.

— Впечатляет! — голос командора звучал на этот раз одобрительно, — будем считать испытания пройденными. Спасибо, Админ. Все могут быть свободны.

— А как? — только и мог спросить я, не зная, как перестать отождествлять себя с танком. Вместо ответа я получил то, с чего начал — кромешную темноту утробы машины. Ненадолго — почти сразу ее нарушил светлый прямоугольник открывающегося люка.

* * *

Воодушевленный презентацией танка, и, находясь под впечатлением от того, как я, практически в одиночку отбил нападение мутантов, командор решил не откладывать в долгий ящик и назначил наступление на вечер того же дня. В арсенале я узнал от голоса из стен, что, поскольку управляю танком, стандартного боекомплекта мне не положено, и, вообще, следует вооружаться не здесь, а в новом, выросшем за последние два дня, модуле. Этот самый модуль относительно арсенала располагался на другом конце базы и представлял собой круглое, а, вернее, цилиндрическое помещение, сравнительно небольшой площади, но неопределенной высоты. Единственной «мебелью» этого помещения был мой танк, стоящий на круглой платформе. Это зрелище напомнило мне одно игровое телешоу, где в студии, также на платформе, располагался дорогой призовой автомобиль.

Я невольно усмехнулся, представив себе, что бы было, разыгрывай на таких передачах не машину, а танк, что, как известно, больше, чем средство передвижения. Наверняка желающих выиграть стало бы на порядок больше, а уж как бы рейтинги подскочили! А если еще запустить реалити-шоу про то, как победители воспользовались выигрышем…

Мотнув головой, я отогнал от себя праздные мысли и полез в танк. Пословицы «после драки кулаками не машут» и «если такой умный, то почему такой бедный» — как раз на такие случаи. Раз уж не пришли ко мне в голову подобные мысли своевременно, то есть, почти десять веков назад, раз уж я покинул свой век законченным лузером, то пора бы мне забыть архаичные словечки типа «шоу», «рейтинга» и даже «денег». А коли башке нечем заняться, так пусть думает о предстоящей операции, тем более что мне в ней отводится по сути дела, ключевая роль.

Танк со мной внутри должен был идти в авангарде, уничтожая укрепления, постройки, а также наиболее активную боевую технику в секторе. Остальное, а именно, зачистка местности, подавление мелких, остаточных очагов сопротивления и добивание уцелевших мутантов, ложилось на плечи пехоты, в смысле, остальных бойцов базы. В идеале в секторе не должно было остаться ни одной мутантской души.

Оказавшись внутри, я на пару секунд потерял возможность видеть и слышать. Пока мое сознание подключалось к механизмам управления танком, платформа выносила его (вместе со мной) на поверхность.

Вечер выдался пасмурным, прохладным и ветреным. Хоть я и не чувствовал ни холода ни ветра, погода вызывала у меня ощущения самые мрачные. Небо словно гневалось на нас, ползающих по земле букашек, за намерения сегодня уничтожить как можно больше букашек другого вида.

Войдя в поселение мутантов, я с удовлетворением заметил, что разожженный в прошлый раз здесь пожар не прошел даром. На месте некоторых построек стояли новые, кое-где попадались кучки золы и обугленные головешки, смоченные дождем. Блин, но какими же хлипкими, несуразными и игрушечными показались мне теперь эти сооружения!

Первую постройку я свалил без всякой стрельбы — просто протаранив насквозь. Естественно, сразу с нескольких сторон загрохотали очереди — не то пулеметные, не то автоматные. Но, выплавленные как попало, и из чего попало, пули даже не оцарапали броню.

Я дал залп — в направлении красных пятен, и большая их часть после этого погасла. Я начал продвигаться вглубь поселения, напролом, круша встречающиеся на пути искусственные преграды. Звуки стрельбы мне навстречу замолкали практически сразу. В пределы видимости попало самое большое (не по высоте, а по площади) из мутантских зданий. Оно занимало территорию с футбольное поле, было окружено вышками с пулететчиками, и именно его я считал ключевым. Подобравшись на достаточное расстояние, я дал по нему первый залп, заставил содрогнуться и вспыхнуть. А потом произошло то, что ни я, ни командование мое, никак не ожидало. А следовало бы.

Резкий удар откуда-то из-за спины заставил бы меня вскричать от боли, не будь я танком. Второй, такой же, удар не заставил себя ждать. Превозмогая боль, я повернул голову… или, что там у танка, башня? Мне открылась страшная, в своей жестокой логичности, картина. Обломки двух боевых «утюгов» вместе с останками своих водителей догорали в непосредственной близости от меня, и еще два «утюга» неслись ко мне на полной скорости.

Огонь! Оба «утюга» вспыхнули, не доехав до меня какие-то полтора метра. И тот час же удары повторились — в бока и спереди. Блин, как же больно!

Я чувствовал себя огромным, но не шибко поворотливым зверем, которого облепила стая мелких хищников, каждый из них в бою «один на один» не стоил против меня и чиха, поэтому и не пытался драться честно. Ладно, ладно, сволочи, лихорадочно соображал я и не сообразил ничего лучше, чем самому пойти на таран. Нацелившись на ключевое здание и ускорившись, я без труда прорвал окружение, смел как пушинки два ближайших «утюга», какую-то хижину, одну из вышек. Стена поддалась мне с хрустом, я прошел ключевое здание насквозь, как нож — сливочное масло. Я видел, как пламя пожирает стены изнутри, я слышал разноголосый хор страха, боли, отчаяния и предсмертной агонии. Мимо пробегали, тщась не попасть под гусеницы, мутанты разного возраста — от матерых трехметровых монстров до крошечных детенышей. И я чувствовал все нарастающую боль.

Потолок обрушился, погребая всех, кто остался в здании, но я уже вырвался с другой стороны. Боль была нестерпимой, и я подумал, что лучше уж быстро и безболезненно погибнуть под пулями, а потом воскреснуть в лаборатории мастеров, чем терпеть такое.

Боль исчезла, вернулось человеческое мироощущение — с темнотой и просветом люка. Неуклюже выбравшись из него, я, лишенный боекомплекта и даже возможности позвать на помощь, лишь помахал рукой навстречу приближающимся мутантам. Но те почему-то не расположены были убивать меня, а вместо этого бросили нечто, оказавшееся своеобразной сетью. Легкая, почти воздушная, она опутала меня по рукам и ногам, не давая даже пошевелиться. Я вспомнил, что мутанты не чужды людоедства и подумал, что легкой безболезненной гибели мне никто давать не намерен. Хотел закричать — ни на что не надеясь, просто, от отчаяния, но даже в этом праве мне было отказано. Удар дубинкой одного из мутантов погрузил меня в темноту.

* * *

Приходил я в себя с трудом, головной болью и сухой горечью во рту. Отвратительный запах переворачивал желудок. Слабый дрожащий огонек слегка разгонял темноту. Судя по ощущениям спины, я лежал на чем-то жестком, но, теплом, в отличие от земли и камня. Первым, что я увидел, был высокий потолок, словно сотканный из кусков разного материала, невесть как державшихся. По другую сторону потолка мерно стучал и шумел дождь.

Надо мной склонилась жуткая физиономия, лишь отдаленно напоминающая человеческую. Из ее пасти вырвался короткий приглушенный рев. В ужасе я подскочил на своей лежанке, но, схватившись за пронзенную болью голову, был вынужден медленно опуститься обратно.

— Что тебе от меня нужно? — спросил я риторически, ибо догадывался, что может быть нужно мутанту-людоеду от хомо сапиенса, — давай, убей меня. Чего ты ждешь? Не томи, если хочешь жрать…

— Я не уб…ю те…бя, — протянул, с усилием выговаривая человеческие слова, мутант, — ты сох…рани…ил мне жизнь, пом…нишь? Я сох…ра…ню тво…ю. Не по…па…дись ты нам, дру…ги…е те…бя бы сож…рали. Сва…ри…ли жив…ем, или прос…то заг…рыз…ли.

— Спасибо за ценную информацию, — страх отпустил, уступая, как обычно, место беззаботности, — то есть, я могу идти? И ваши меня не… того?

— Мо…жешь, — я встал с лежанки и оглянулся в поисках выхода, но был остановлен легшей мне на плечо огромной ручищей, — толь…ко от…веть на один во…прос. За…чем вы уби…ва…ете нас?

— Я могу спросить то же самое, — парировал я, — по крайней мере, наши ваших не жрут живьем.

— Вы соз…дали нас. Что…бы уби…вать та…ких как вы. По…том вы ста…ли уби…вать нас. Ка…кой в этом смы…сл?

— Не знаю, — ответил я раздраженно. Трудно представить более странное зрелище, чем философский диспут с живой машиной для убийства, — не я вас создал.

— Но ты нас уби…вал. Ты у…бил мно…гих из нас. Чем мы те…бе по…ме…ша…ли?

— А мы вам — чем? — за неимением лучшего я размахивал старым как мир аргументом «сам дурак», — эта война длится, черт знает, сколько, я даже не знаю, кто первый начал…

— За…то я зна…ю, — от апломба моего собеседника меня передернуло как от вида вчерашней манной каши, — вы ста…ли уби…вать нас. Мы для вас да…же не до…быча. Мы — забава!

Последнюю фразу мутант произнес быстро, резко, внятно и без натуги. Глаза его при этом гневно сверкнули.

— А я от вас другого не ожидал, — вздохнул я, — в любой войне, особенно застарелой, каждая сторона считает себя во-первых, правой, а во-вторых, защищающейся. Мы могли бы спорить до хрипоты, но какой смысл? Переубедить меня, чтобы я предал своих, дезертировал? Не надейтесь. И правота с объективностью тут ни при чем. По моему субъективному мнению, вы страшны, уродливы и кровожадны, а те, в чьих рядах я сражаюсь — просто люди. Почти такие же как я. Они мне ближе, понимаешь? К тому же, когда я голодом мучился, блуждая по городу, как меня встретили вы и как — они? Кто меня накормил и обогрел? А кто самого сожрать вздумал, вместо «здрасьте»?

— Я не пе…ре…убе…жда…ю те…бя. Я хо…чу уз…нать. Я… все мы…сра…жа…ем…ся за сво…ю жизнь. За жизнь на…ших де…тей. А за что сра…жа…ешь…ся ты? Нас мно…го — вас ма…ло. Вам не нуж…но мно…го мес…та. А мы мо…жем пи…тать…ся чем…ни…будь дру…гим, не ва…ми. Но имен…но вы, а не мы на…па…дае…те.

— Да ну! — усмехнулся я, — а кто напал на нашу базу в прошлом месяце? Мы сами?

— Э…то бы…ло о…шиб…кой. Вождь Аухарра ду…мал, что так мы пре…кра…тим ва…ши на…па…де…ния. Он по…гиб там. И мы боль…ше…

— Рад за вас, — этот разговор утомил и разозлил меня, особенно в сочетании с больной головой, — теперь-то я могу идти?

— До…слу…шай, — мутантская ручища снова остановила меня, — ре…бе…нок, за…бав…ля…ясь, му…ча…ет зве…руш…ку или жуч…ка. Без вся…ко…го смыс…ла. И у вас то…же са…мое. Толь…ко иг…руш…ки страш…нее… Нам боль — вам за…ба…ва…

— Все? — спросил я нетерпеливо. Мутант убрал руку и кивнул, видимо, не в силах больше отвечать мне словами, а потом указал на выход.

Выскочив из относительно теплой хижины под дождь и сумерки, я вначале промок и замерз, а уже потом побежал, сориентировавшись по безошибочному, в данном случае, признаку — столбам дыма и зареву пожаров.

Лавируя между руинами городских сооружений и постройками мутантов, я буквально выскочил навстречу вооруженному человеку в шлеме. Именно человеку, а не мутанту. Тот вначале прицелился, а потом, приглядевшись, убрал ствол и полез обниматься.

— Вовка! Дружище! — воскликнул он голосом Гриши Весельчака, — ты живой?

— Как видишь, — проворчал я, — хотя, какая вроде бы разница? В противном случае меня бы восстановили, ведь так?

— Ну да, — согласился Весельчак, — и все равно, мало хорошего. Помню, когда меня последний раз убили, и больно было, и… Ну да ладно. Мы, когда разбитый танк увидели, думали, все, накрыли тебя. А ты?

— Чуть к мутантам на ужин не угодил. Но удрал, — коротко и не вдаваясь в подробности, ответил я, — а у вас как дела?

— А ты не видишь — как? — Весельчак указал оттопыренным большим пальцем в сторону догорающего мутантского поселения, — победа, понимаешь? Эти твари отхватили по полной и затаились. Щас наши прочесывают сектор, добивают тех, кто остался. Сектор наш, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнул я, почему-то не разделяя его ликования, — и что теперь?

— Для тебя — пока все. У тебя ведь нет оружия, так что лучше возвращайся на базу. Могу проводить. Отдохнешь, покушаешь. Ты уже сделал достаточно на сегодня. А мы продолжим. Будем прочищать каждый квадратный метр, пока в секторе хоть один мутант будет. Живой, в смысле.

— А потом — что?

— Вернемся на базу, конечно. А что ты предлагаешь? Другие сектора брать не с чем, да и так, я думаю, мы большое дело сделали…

— Я не о том. Не жалко оставлять только что отвоеванную территорию? Мутанты ведь могут вернуться.

— Ну, мы будем время от времени сюда наведываться, патрулировать, отстреливать этих тварей. Если ты беспокоишься, можешь с мастерами поговорить, они тебя уважают. Сообразите какую-нибудь машинку сюда для охраны.

— Поговорю, — согласился я, — кстати, а что это за большое здание в центре сектора? Мутанты его так бешено защищали, аж танк мне разбили.

— Низкое, но места много занимает? Так это типа питомника. В нем мутанты выводят и выращивают своих детенышей. Так что ты правильно сделал, что раздолбал его. Теперь у мутантов рождаемости-то поубавится. Ну что, пошли, что ли?

— Пошли, — вздохнул я, — слушай, Весельчак, ты можешь мне сказать? На вопрос ответить?

— В принципе могу, хоть и вижу, что ты не в себе. Болтливей чем я стал. Так что ты хотел спросить?

— За что ты сражаешься? Знаешь?

Он посмотрел на меня глазами кота, от страха забравшегося на дерево, и теперь не знающего, как спуститься вниз.

— Ты чего, Админ? Тебя чего, по башке двинули?

— Ага, — согласился я, — двинули. И потому я имею право на подобные вопросы.

— Ладно, напомню. Сражаемся мы не «за», а «против». Против мутантов — кровожадных, серокожих, человекообразных тварей.

— Говоришь, «мы». А ты-то лично, за что? Что лично тебе эти мутанты сделали?

— Ну и глюки у тебя, — совершенно серьезно произнес Гриша, — видимо, мощно приложило. Ты не волнуйся, на базе тебя вылечат. А насчет того, что мне сделали мутанты, напоминаю: они меня убивали. Не раз, не два, а десятки раз. Убивали не насовсем, но каждый раз мне было больно не меньше, чем умирающему мутанту или вашему брату технофобу. И за каждый из этих раз я буду мстить. Любому, попавшемуся мне мутанту — и всем им сразу. Вот убьют тебя, хотя бы один раз, ты заговоришь по-другому. Без глупостей. Еще вопросы будут?

Загрузка...