11

Второй полет был мало похож на первый. Днем раньше я устанавливал ограничители, чтобы исключить возможность выкачать из корабля все, на что он был способен. На этот раз все было по-настоящему — двигатели готовы к работе, а плазма — к истечению.

Небольшими порциями я набавлял импульсы в нормирующую систему, чтобы прочувствовать циклы подачи плазмы и приспособить свою нервную систему к этому ритму, прежде чем покинуть Землю.

Птица взмыла на вышке, словно неистово желала чистого пространства всю свою юную жизнь, и теперь ей предложили и она больше не в силах ждать. Я сбросил релаксационную сеть к моменту закрытия дюз, и волна энергии прокатилась через нервную цепь словно шок. Внезапно все ожило и вылилось в скачок. Птица и в самом деле теперь двигалась — не поднималась на всплеске двигателя или паря на крыльях, а перемещалась, внутренне свободная и потребляющая энергию.

Быстрее, быстрее, быстрее…

Земля мне была видна только как направляющая отметка. Даже солнце визуально превратилось в жалкую точку света.

— Отсчет времени готовности к тахионному переносу, — спокойно сказал я Ротгару. Я всегда выглядел перед взлетом спокойным. Он начал с двухсот, что я предвидел, — из осторожности. На секунду или две я расслабился, чтобы затем предельно собраться. Отсчет я игнорировал до тех пор, пока он не дошел до восьмидесяти, затем немного ускорил свои действия и увеличил в сети мощность, рывками подавая ее и отбирая назад. Релаксационное поле скачками начало возрастать.

Ротгар удерживал плазму в полном равновесии. Она текла ровно, словно большая река, несмотря на нагрузку, которую несла. Я пробежал пальцами по пульту управления, ощущая готовность ответить на малейшее давление. Осторожно повел корабль вдоль линии, которую мы вместе с дель Арко проложили для рабочего курса. Корабль двигался ровно, без каких-либо рывков по вине плазменного поля. Большая часть кораблей имела отклонения — теряла время и мощность — и постоянно барахлящие защитные поля. Но «Хохлатый Лебедь» двигался с грацией совершенства.

Отсчет достиг двадцати, а в руках у меня были время и мощность. Все в порядке — даже сомнения отсутствовали, что что-то может быть не так Я был уверен: корабль подчиняется мне и мы действуем как единое целое. Мы готовы.

Когда счет перешел на простые числа, релаксационное поле резко возросло и начало усиливаться. Под нагрузкой плазма пыталась вырваться, но мы с Ротгаром удерживали ее, заставляя плавно истекать. Правой рукой я прибавлял, а левой сдерживал подачу. Точно старался выдержать баланс, чтобы удержать истечение. Достигнув барьера Эйнштейна на границе досветовых и сверхсветовых скоростей, удерживать равновесие стало неимоверно сложно. Теперь необходимо было быть очень точным. Если я пережму, плазменное поле прорвется и истечет из системы. Если бы я ослабил напор, то мы потерпели бы неудачу с передачей, поскольку не совладали с нагрузкой течения.

Но отсчет достиг нуля, и времени на размышления у меня уже не было. Только рефлексы и интуиция. Нагрузка перераспределилась к ограничителю, и импульс резко бросил нас через барьер без фазовой вспышки. Каждое мгновение корабль оставался устойчивым. Плазма поддерживалась в совершенстве. Немедленно я успокоил распределяющее поле. Напор возрастал у меня в руках. В тахионном реверсе скорость возрастала экспоненциально, по мере того как я изменял эффективную массу. Я расслабился, на пяти тысячах дал кораблю возможность двигаться равномерно. Он лег на трассу, и вскоре мы были в открытом пространстве.

Я откинулся назад и закрыл глаза.

— Он движется намного быстрее, чем в прошлый раз, — услышал я голос дель Арко с большого расстояния. Меня охватило искушение изменить гравитационное поле в надежде, что он не успеет пристегнуться в кресле.

— Комментарии оставьте на потом, — сказал я. — Он будет делать то, что ему скажут.

Больше он ничего не сказал. Я осторожно отсоединил от себя капор, снял шлем, контакты с основания шеи. Расстегнул привязной ремень, но кресла не оставил. Настоящие пилоты никогда этого не делают, пока их корабль в космосе, — только жокеи на стандартных линиях.

— Пусть кто-нибудь принесет мне чашку кофе, — сказал я.

На какое-то время всем стало неловко от мысли дублировать стюарда. Палец в конце концов остановился на Джонни, Ив даже на мгновение не подумала, что место женщины в космосе — на кухне.

Я пристально оглядел приборы, но все было таким, каким ему и надлежало быть.

— Ну? — спросил дель Арко.

На мгновение я задержался с ответом.

— Теперь о’кей, — наконец сказал я.

Он был неимоверно горд за свои корабль, но старался не показывать этого слишком явно. Я же не собирался впадать в восторг и разыгрывать представление в честь достоинств и возможностей корабля.

Пока мы оставались в пределах Солнечной системы, я не мог использовать всех возможностей «Хохлатого Лебедя» для движения в глубоком пространстве. Постепенно я увеличивал скорость, сжимая приборы управления в руке и ожидая подтверждения Ротгара о вероятности колебания плазменного поля и угрозы потерять его прямоточность. В дальнейшем я уменьшил релаксационную сеть для того, чтобы облегчить манипуляции. Сопротивление управляющего рычага было жестко фиксированным, но он мог перемещаться только на сто пятьдесят градусов и не отвечал требованиям на скорости свыше двенадцати тысяч. После этого предела требовались точность и осторожность в управлении. Он был уже на скорости, превышающей сорок семь тысяч, — и я все еще полагал, что он по-прежнему будет хорошо подчиняться управлению, — когда предположения стали сбываться. Поле начало испаряться. Я вернулся назад, к тридцати тысячам, и выждал. Ротгар не произнес ни слова. Вероятно, баланс плазмы он мог удержать на любой скорости… Предел был определен исключительно непрерывностью поля, которое было детерминированным из-за конструкции двигателя. «Лебедь» был раз в десять быстрее, чем любой другой масс-релаксационныи корабль, о котором я когда-либо слышал.

Дель Арко, видя, что я снова оставил управление, приблизился и стал пристально всматриваться в показания приборов.

— Отойдите, — сказал я — И помолчите.

Он молча отошел.

— Все в порядке? — спросила Ив шепотом, стараясь не беспокоить меня. Должно быть, он кивнул в ответ, потому что не сказал больше ничего, и она тоже не нарушила молчания.

Я снизил ход до двадцати тысяч, остановившись для обдумывания положения, а затем решил не впадать в амбицию. Снизил скорость еще на десять тысяч.

— Это испытание, — сказал я. — Сидите застегнувшись, а если понадобится отлучиться, то не пугайтесь падения силы тяжести.

Я дождался щелчка застежек, а затем повернулся к приборам.

— Готов, Ротгар? — спросил я.

— Несомненно.

— Теперь слушай внимательно. — Я говорил в микрофон преувеличенно четко. — Я собираюсь вывести корабль на трассу по нормальной дуге. А затем собираюсь принять более крутую траекторию. Если мы дернемся, закувыркаемся или закрутимся, я хочу, чтобы ты добавил столько плазмы, сколько мы сможем получить. Храни это движение превыше всего. Меня не волнует, как много напора мы потеряем, как долго поле будет оставаться целым. Когда у нас настанут небольшие неприятности, я выведу корабль по касательной. Понятно?

— Давай, — ответил он.

— О’кей, я нагружу управление до предела и буду держаться до конца, чтобы выяснить, какую мощность мы можем принять. Начинаю.

Я сделал паузу, собирая свое мужество и сосредоточиваясь. То, что я собирался сделать, было невозможно сделать на любом другом корабле. Может быть, на этом тоже.

Я поднял энергию и поддерживал ее протекающей через нервную сеть. Осмотрев приборы внутри капора, я перевел взгляд, сфокусировав его на круге смутного звездного света, который был единственным, что я мог видеть в туннеле темноты.

Я позволил своим органам осязания распространяться при посредстве электронных контактов до тех пор, пока не стал уверен, что чувствую каждый синапс корабля. Я не мог ощущать их по отдельности, только как единую систему.

Мои руки выросли в огромные крылья, позвоночник стал длинным корабельным шпангоутом, ноги стали стабилизаторами, пах — атомными реакторами, сердце — релаксационной сетью, обернутой вокруг двигателя, мои легкие — внутренним корабельным пространством.

Я ждал и ждал до тех пор, пока не стал абсолютно уверен в том, что моя личность срослась с кораблем.

Затем с гарантией, немного замешанной на самоуверенности и вере в совершенное ощущение корабля, я бросил его по смертоносной траектории движения.

Я летел. Я напряг крылья, чтобы использовать силу, которая была в них заложена, слегка расправил их и направил импульс в движение. Немного подтянув ноги, я почувствовал, что мои спинные мышцы сократились.

Сердце забилось, но тотчас волна паники была погашена и насильно доведена до необходимого уровня. Только на мгновение сокращения сердца нарушились, когда плазма достигла стрессового состояния, на решающее мгновение. Но Ротгар поддерживал движение, и плазма текла спокойно и безопасно. Релаксационное поле было в порядке. Внутренняя гравитация тоже была в норме и постоянной.

Мы взбирались, кружили и падали, взмывали свечой по гигантской дуге. Медленно, почти безжизненно, я начал ужесточать дугу, уменьшая по спирали радиус. Мое тело сжалось, а крылья заволновались, и я мог чувствовать состояние своих костей, строение кожи и тонус мышц так точно, как только это могло быть. Я безошибочно знал, на что способен мой корабль, потому что я был им, а он мной. Корабль был «Хохлатым Лебедем». Моим.

Я мог лететь быстрее света.

Я мог лететь выше звезд.

Я мог лететь сквозь облака и радуги.

Я задохнулся.

Холодная металлическая рука сжала мое горло хваткой, которая была не жесткой, но ледяной, и мороз вошел в мою глотку. «Хохлатый Лебедь» закричал от боли, и я услышал звук собственного крика, ударившегося рикошетом о стены рубки управления в бесчисленном эхо вперемешку с криком Ив.

Я сражался за воздух, крылья в панике коротко забились, и мы по касательной вышли из дуги. Внешне птица успокоилась, и Ротгар понизил в ее лоне энергию, выводя свое детище назад, к жизни и безопасности.

Мы вернулись на свой прежний запрограммированный курс. Я глубоко дышал, все еще чувствуя боль, которая овладела моим горлом, когда поток плазмы исказился, крупные красные пятна были у меня на шее — так мне позднее объяснил Джонни. Я чувствовал себя так же, как и мой корабль. Его боль была моей, а его повреждения — моими. Если «Хохлатый Лебедь» когда-нибудь разобьется, то мне не понадобится проводить два одиноких года на призрачной скале.

Долгое время царило молчание. Никто не двигался, пока я не снял капор с головы и не начал растирать шею и лицо руками. Я стер пот с лица и смог убедиться, что был более озабочен птицей, чем собой.

— Что случилось? — спросил дель Арко.

— Ничего серьезного. Поток в релаксационной сети нарушился. Плазма разорвалась. Но только на мгновение. Ротгар подал энергию, которая была у него в запасе. Корабль легко воспринял ее. Если понадобится, то так будет и в дальнейшем. Все в порядке, капитан. Корабль преодолевает сверхсветовые. Он будет маневрировать в глубоком пространстве. Он сумеет доставить нас в ядро Алкиона и обратно.

— Когда вы закричали, — сказал Джонни, — я подумал, что нам конец.

Я покачал головой.

— Это скорее было удивление, чем повреждение. Я не ожидал, что почувствую это внутри себя, снаружи, везде… Я знал, предполагал, но знать — не то же самое, что испытать. Это была личная тревога. «Лебедь» только похныкал.

— У него все в порядке? — настойчиво спросил дель Арко.

— Абсолютно, — заверил я его. — Операция была успешной. Пациент в добром здравии. Он сделает все, что вы скажете.

— Ив Течении?

— На этот вопрос я отвечу в Течении. Теперь я запущу его на двадцати тысячах и затем хочу отдохнуть. И немного поесть.

Я мог чувствовать слова, звучащие вокруг меня, но не сказанные ни капитаном дель Арко, ни кем-то другим. Я направился на кухню, которая была такой, какой ей следовало быть.

Загрузка...