Тайны Поместья Торн

И, возможно, ее собственный портрет.

Медленно она спустилась по оставшимся ступенькам. Сайлас заметил ее. Он не шелохнулся, но слегка напрягся, когда она протянула руку и взяла его ледяную ладонь. Он не сжал ее в ответ, но и не отстранился.

— Какой она была? — тихо спросила она, изучая портрет Шарлотты. Натаниэлю снова бросилось в глаза, что, хотя он унаследовал внешность отца, в его глазах был смех матери.

— Необыкновенная. Честная женщина. — В его сухом, шепелявом голосе слышалось восхищение, слабое, как колыхание старых паутинок на ветру. — Время от времени она поручала мне присматривать за ее детьми, пока ее и Алистера не было дома.

— Она доверяла тебе.

— В некотором смысле. Она верила, что я не стану устраивать истерики, вызванные смертью или увечьем малолетних сыновей моего хозяина.

Несомненно, за этим скрывалось нечто большее, но она ничего не сказала, зная, как тщательно Сайлас оберегает свою личную жизнь. Одно неудачно подобранное слово — и этот хрупкий момент между ними может разрушиться.

— Вы бы ей понравились, — сказал он наконец. — Очень, я думаю.

Боль вонзилась в ее грудь, как стрела. Глядя на его элегантное лицо в профиль, прорисованное приглушенным светом ламп в фойе, она подумала о комнате со страусами, о пыльном билете в оперу, который он засунул в пиджак. И вспомнила спокойствие на его лице, когда он вошел в круг архонта, принимая свою гибель. Сайлас никогда не получит милости от смертных. Он никогда не умрет первым.

С болью в горле она поднесла его руку к губам и поцеловала. Его бледная кожа была холодной и безупречной, как алебастр. Она чувствовала его когти, и даже они были ей дороги.

— Госпожа? — Его голос ничего не выдал, но она догадалась, что на этот раз удивила его.

— Я хочу, чтобы ты знал: когда мы умрем, то не оставим тебя одно. Мы позаботимся об этом. Я обещаю.

Он повернулся и посмотрел на нее. В его глазах светилось нечто ужасное: жестокое и безжалостное нечеловеческое горе, горе, способное поглотить целые миры. На мгновение страх вонзился когтями в сердце Элизабет. Затем он улыбнулся, и мгновение прошло, оставив его лицо прекрасным и спокойным, как свежевыпавший снег.

— Идемте, — сказал он. — Я хочу кое-что показать вам.

Он повел ее из фойе в столовую, к глухой стене между двумя застекленными шкафами.

— Что… — начала она, но остановилась, когда он коснулся обоев, и они исчезли, открыв дверной проем, которого раньше здесь не было.

Они вошли в пустой бальный зал, высокие арочные окна которого сверкали лунным светом, отбрасывая на мраморный пол изломанные лужицы. Вздох Элизабет отозвался эхом, разлетевшись по высокому потолку, словно стая птиц в полете.

Зеркала вдоль стен множили отражения до бесконечности, создавая иллюзию огромного пространства, населенного сотнями собственных двойников, бесконечных копий Элизабет, глядящих вокруг с открытым ртом. Над ними возвышался балкон, перила которого тускло поблескивали под налетом пыли, головокружительно выделяясь на фоне полузакрытых фресок, украшавших потолок нежными оттенками голубого и золотого. Три опущенные люстры лежали на полу, наклонившись под углом, как будто их сморил сон, и они рухнули туда, как сказочные девы в многоярусных платьях из хрусталя и свечного воска.

От каждого их шага по зеркалам пробегала рябь. Элизабет на мгновение застыла, глядя на их отражения: Сайлас в своем строгом черном вечернем платье; она в ночной рубашке, держащая его за руку.

Его мягкий голос пробился сквозь чары.

— Последний раз бальный зал открывали для Среднезимного Бала 1807 года, и Господин Торн был еще младенцем. Он ничего не помнит об этом месте. Простите меня, госпожа, что я не позаботился об этом должным образом. Вы должны представить его таким, каким оно было восемнадцать лет назад: люстры подняты, свечи зажжены, фрески зачарованно двигаются. В углу играл струнный квартет, а в центре комнаты стояла ледяная скульптура, от дыхания которой у всех, кто стоял рядом с ней, замирало дыхание. — Он отпустил ее руку и отступил назад, подняв руку в сторону дверного проема. — Гости входили парами, одетые в свои лучшие фраки и платья.

У нее перехватило дыхание. Словно слой пыли сдуло со всех поверхностей, и она увидела, как на балконах сверкает свет свечей. Она слышала музыку, видела, как по потолку плывут нарисованные облака. Она представляла себе танцоров, проносящихся мимо, отбрасываемых в вечность зеркалами.

Очарование этого зрелища затронуло ее сердце. Она никогда раньше не танцевала. Она не знала, как это делается, и сможет ли научиться.

Дело не в том, что она была неуклюжей, просто она существовала в мире, который не был рассчитан на женщин ее размера. Она легко врезалась в дверные коробки, рассчитанные на людей на полголовы ниже, или опрокидывала стулья, пытаясь высунуть свои длинные ноги из-под тесного стола. Она знала это, и все же…

Перед глазами стояли призрачные танцоры, в ушах звучала призрачная музыка, но она взяла себя в руки и повернулась к Сайласу.

— Ты научишь меня танцевать?

Он улыбнулся. Было очевидно, что он ждал ее вопроса. Собственно, именно поэтому он и привел ее сюда.

— Ты ведь учил и Натаниэля, не так ли? — сказала она, когда ее осенило понимание.

— Когда-то давно, но не без уговоров. С тех пор он растратил все мои усилия.

Она вспомнила сплетни, ходившие в Поместье Эшкрофтов, Среднезимний Бал Натаниэль никогда не танцевал на вечеринках.

— Он будет танцевать со мной.

— Я на это надеюсь, госпожа. Начнем?

Беспокойство пронеслось в ее душе, и она растоптала его, как нерадивого книгочея. Танцевать было не сложнее, чем истреблять чудовищ.

— Что мне нужно делать?

— Здесь. Вот так. — Он взял ее правую руку в свою, а другую положил на талию. — С учетом твоего роста было бы лучше, если бы ты вела, но здесь это не имеет значения, я думаю. Господин Торн почти такого же роста, как и вы; он сможет достаточно хорошо видеть окружающее…

Затем он начал двигаться, ведя ее медленными, изящными кругами. Первые несколько оборотов она сосредоточенно смотрела себе под ноги, пока его рука не исчезла с ее талии и не подняла ее подбородок одним когтистым пальцем. Она тут же наступила на его сапог.

— Лучше я, чем Господин Торн, — сказал он, его глаза светились весельем. — Не волнуйтесь, госпожа. Я не пострадал. А ты никогда не научишься, если будешь так следить за своими ногами.

Он был прав. Вскоре шаги стали даваться ей все более естественно, ритм танца стал почти инстинктивным, как будто знание всегда дремало в ней. Вокруг них по зеркальным поверхностям струились их двойники. Она представила, как это будет выглядеть на балу: разноцветные платья, словно цветы, подхваченные течением реки, бесконечно вращаются, драгоценности женщин сверкают в свете свечей. Следы ее ног в пыли на мраморном полу образовывали все более аккуратные круги, словно оставленные на снегу.

Казалось невозможным, что танцевать может быть так легко. Она была уверена, что отсутствие усилий в танце полностью объясняется мастерством Сайласа. Хотя он, казалось, никогда не управлял ее движениями, она время от времени ощущала, как он корректирует ее позу, едва заметно поднимая руку или слегка надавливая на талию, сопровождая это пробормотанным указанием. Все это время его взгляд скользил по ней, оценивая ее осанку и положение ног.

— Очень хорошо, — сказал он наконец.

Где он этому научился? Демонов учили танцевать, или это был другой навык, как кулинария, который он приобрел в человеческом царстве? Она представляла себе, как он выходит на улицу по ночам, незаметно перемещается в обществе, изучая танцовщиц и моды, — бледный наблюдатель, незаметный в своем темном костюме и отвлекающем внимание гламуре. Он всегда был один, его юное лицо не менялось с течением веков.

С досадой она осознала, насколько детским было ее обещание. Конечно, хорошо поклясться не оставлять его одного после их с Натаниэлем смерти, но что будет через сто лет? А через двести? Когда они будут существовать только в воспоминаниях Сайласа, а их кости давно превратятся в пыль… Что тогда? С быстротой, почти шокирующей, ее горло сжалось, а глаза заслезились.

— Госпожа, — назидательно произнес Сайлас. Он достал носовой платок и направил ее к скамье вдоль стены. Как только они сели, она заключила его в крепкие объятия. Он застыл на месте, его мышцы напряглись. Затем, после нежной паузы, он вздохнул и положил руку ей на спину.

— Прости меня, — сказала она, уткнувшись лицом в его плечо.

— Все хорошо.

Это было не так. Она любила его. Она любила его так же сильно, как и Натаниэля, но с такой силой, что это было просто невыносимо.

Что значит любить демона? Не просто заботиться о нем, жалеть его, а любить его?

— Вы устали, — заметил Сайлас через некоторое время. Поднявшись, он поднял ее на руки, словно она ничего не весила. Ее размер не имел значения; она чувствовала железную силу в его стройном теле, когда он нес ее из бального зала к лестнице.

До этого момента она не осознавала, насколько устала и замерзла, ее ноги онемели от холодного мраморного пола. Смутно подумав, не зачаровал ли он ее, чтобы вырваться из объятий, она позволила глазам закрыться. Мир проплывал мимо. На мгновение ей показалось, что она может остаться там навсегда, невесомо вися в его объятиях, но потом она почувствовала, как мягкая кровать под ней прогибается под ее весом, когда он усаживает ее, а одеяла натягиваются до подбородка.

Она открыла глаза и сквозь тяжелые ресницы увидела, как Сайлас, закончив разглаживать одеяло, коснулся ее волос. Не глядя, она поняла, что его когти задели серебристые пряди.

— Ты останешься, пока я не усну? — прошептала она, когда он отстранился.

Он остановился на полпути к двери, раздумывая, его лицо в темноте было невыразительным.

— Да, — сказал он наконец. — Если хочешь.

СЕМЬ

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО Элизабет проснулась от стука в дверь. Она приподнялась на постели, шелестя простынями и испытывая сонливое удовлетворение, пока не вспомнила о своем вызове Натаниэлю накануне. Мгновенно она перешла от состояния сонливости к бодрствованию.

Она схватила с тумбочки Демоноубийцу и натянула на себя одеяло, как плотный плащ, закрыв все, кроме лица. Защитившись таким образом, она прошептала:

— Входите.

Дверь приоткрылась на несколько сантиметров, сопровождаемая звяканьем посуды и приглушенным ругательством. Затем в комнату ввалился Натаниэль, придерживая дверь краем подноса с завтраком.

Она с трепетом наблюдала за ним. В последний раз, когда он пытался приготовить завтрак, он едва не изгнал кухню в пустоту. Первобытный осадок, который Сайлас соскребал со сковороды, издавая слабый крик по пути к мусорному ведру, неделями снился ей в кошмарах. Она с недоверием посмотрела на серебристый купол подноса и вспомнила о перевернутом мусорном ведре Мёрси, которое все еще агрессивно грохотало по первому этажу.

— Под ним нет ничего живого, — бодро заверил ее Натаниэль, протискиваясь внутрь. — По крайней мере, в последний раз, когда я проверял. — Он поставил поднос у изножья ее кровати и трусливо отступил на табурет перед ее туалетным столиком, удобно расположенным рядом с дверью. — Наслаждайся завтраком, моя дорогая. Я приготовил все сама, без всякой колдовской помощи.

Элизабет вздрогнула. Держа Демоноубийцу наготове в одной руке, она осторожно приподняла купол другой.

И уставилась. Перед ее глазами лежали груды тостов с ежевичным конфитюром, разложенные рядом с жирными колбасками со специями, еще потрескивающими на сковороде. Миска клубники сверкала красным под снежной кучей густо взбитых сливок. Яичница была пушистой, как облако, и украшена россыпью зеленого шнитт-лука и веточкой петрушки.

У Натаниэля от этого запаха разинулся рот, и она с недоверием посмотрела на него.

— Это ты приготовил? Не Сайлас?

— Он дал мне инструкции, но, подозреваю, это только усложнило задачу. Для человека, который никогда не пробовал человеческой еды, у него очень сильное мнение о том, как правильно нарезать шнитт-лук.

Она осторожно приподняла один из ломтиков тоста, чтобы заглянуть под него. Не обнаружив ничего подозрительного, она осторожно откусила кусочек яйца, поднапряглась и стала жевать. Ее глаза расширились от удивления.

Не успела она подобрать слова, как поместье ответило за нее: шторы распахнулись, заливая комнату светом, сверкающим на хрустальной вазе на подносе, в которой, как она впервые заметила, стояла одна-единственная красная роза.

Она попробовала кусочек колбасы и съела половину тоста, прежде чем остановилась, чтобы взглянуть на Натаниэля, который сидел, подперев подбородок руками, и с нежностью смотрел в глаза. Неужели он наблюдал за тем, как она ест? Она заколебалась, разглядывая его необычную бледность. Казалось, он не спал всю ночь.

Внезапно почувствовав неуверенность, она наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть окно. Циклон не исчез, но его обломки стали заметно меньше, чем раньше, и на них падали яркие лучи солнца.

— Кажется, это работает, — сказала она.

На лице Натаниэля мелькнула тень, которая появилась и исчезла так быстро, что Элизабет была уверена, что ей это показалось.

— Или завтрак в постель входит в список разрешенных Тетей Клотильдой мероприятий для благовоспитанных женихов. Надеюсь, она не ждет, что я сделаю это снова, потому что я не уверен, что мне когда-нибудь разрешат вернуться на кухню. Кстати, не спускайся вниз некоторое время.

Прежде чем Элизабет успела обдумать этот загадочный совет, Мёрси с настороженным выражением лица просунула голову внутрь.

— Кто-нибудь знает, что рядом со столовой есть бальный зал?

— Так вот куда он подевалось. Я уже начал подумывать, не собрался ли он и не ушел ли в дом другого колдуна. Такое иногда случается, — объяснил он. — Бальные залы не требуют особого ухода.

Мёрси с сомнением посмотрела на него. Элизабет, в свою очередь, была просто благодарна за доказательство того, что события прошлой ночи не были для нее галлюцинацией. Воспоминания о том, как Сайлас учил ее танцевать, казались хрупкими, нереальными, словно сотканными из лунного света и нитей. В последний раз она видела его сидящим в кресле рядом с кроватью, когда засыпала, но на подушке не было заметно его веса.

— Что это у тебя в волосах? — спросила она Мёрси, заметив темную липкую субстанцию, покрывающую пряди, выбившиеся из пучка другой девушки.

— Тебе лучше не знать, — мрачно ответила Мёрси и ушла.

Она узнала об этом после завтрака, когда проигнорировала все более изобретательные попытки Натаниэля заманить ее в солнечную комнату наверху. Весь первый этаж поместья был залит липким темно-фиолетовым налетом, который, словно мокрая смола, стекал по плинтусам и лестницам, наполняя воздух характерным сладковатым ароматом. Она наклонилась, чтобы ткнуть пальцем в эту субстанцию, а затем попробовала ее на вкус. Как она и предполагала: ежевичный конфитюр.

— Колдовство почти не помогло, — заметила она.

— Если честно, мы уже закончились, и я не могла пойти на рынок за новой банкой. Не волнуйтесь, через несколько часов чары ослабнут.

Элизабет не волновалась. Она снова погрузила палец в воду и съела еще немного.

***

Остаток утра она провела в раздумьях, расхаживая по залам поместья с прижатыми костяшками пальцев ко рту и распущенными волосами, свисающими локоном вокруг лица. К обеду Натаниэль попросил выполнить еще одно невыполнимое задание.

Надеясь, что смена обстановки вдохновит ее, она поднялась по одной из крошечных потайных лестниц, ведущих в помещения для слуг. Выйдя наверх и пригнувшись, чтобы не удариться головой, она оказалась в месте, совершенно не похожем на остальную часть поместья. Солнечный свет лился сквозь окна в ржавых рамах, вделанные в наклонный потолок, освещая истертые половицы и отслаивающуюся побеленную штукатурку; единственным признаком былого жилья служили табурет, ведро и несколько брошенных тряпок. По стенам мелькали тени, словно отбрасываемые пролетающей стаей птиц. Выглянув наружу, она еще больше, чем раньше, убедилась, что вихрь, окружавший дом, уменьшился; многие из самых крупных кусков каменной кладки, казалось, вновь прикрепились к крыше.

Исследуя пол, она обнаружила несколько маленьких заброшенных комнат, в которых не было кроватей, а старые матрасы были прислонены к стенам. В одной из них она обнаружила гнездо украденных сокровищ, сваленных в дальнем углу: пыльная бижутерия, серебряная вилка и старый носок, в котором она узнала один из носков Натаниэля, пропавший в ноябре прошлого года. Скорее всего, их припрятал Том XI, когда жил здесь в качестве дикаря.

Она уже повернулась, чтобы спуститься вниз, как вдруг заметила комнату, которая, похоже, все еще использовалась. Сквозь приоткрытую дверь она увидела шкаф и узкую, аккуратно застеленную кровать. Любопытствуя, она шагнула вперед и кончиками пальцев пошире распахнула дверь.

Сердце ее забилось с необычным трепетом. Она и раньше задавалась вопросом, есть ли у Сайласа комната в поместье — место, где он хранит свою одежду, если не спит. Теперь она получила ответ. Ее глаза блуждали по фарфоровому умывальнику на тумбочке и по вещам, разложенным на шкафу с тщательной аккуратностью: пара перчаток, сложенный носовой платок, одна из лент, которыми он повязывал волосы. Видеть эти обыденные предметы отдельно от Сайласа, свидетельство того, что, несмотря на свое бессмертие, он встает, моется и одевается, как все остальные, было почти неправильно. Даже увидев его почти обнаженным в круге призыва, было как-то нереально представить, что он когда-нибудь снимал свою форму.

А еще были рисунки. У окна стоял мольберт, заваленный листами бумаги, на карнизе под ним лежали палочки угля. Еще больше бумаг прислонено к стене и сложено в стопки. В этой обстановке было что-то неопределенно старомодное, словно позаимствованное из мастерской художника семнадцатого века.

Она стояла, завороженная черно-белыми зарисовками соборов и парков Брассбриджа, людей, сидящих в одиночестве, держащихся за руки, пьющих чай, и все они состояли не только из света и тени — каким-то образом Сайлас запечатлел их души. Они были прекрасны и глубоко одиноки, хотя она не могла точно сказать, почему. Возможно, потому, что многие из объектов были веками, не только люди, но и сам город: она узнавала знакомые улицы, измененные временем, знакомые здания, стоящие рядом с другими, давно разрушенными. Лица тоже, она была уверена, принадлежали реальным людям — возможно, он знал их…

Ее взгляд остановился на нарисованном углем портрете Натаниэля. Сайлас запечатлел его улыбающимся, смотрящим в одну сторону, с прядью волос, спадающей на лоб. Намек на какие-то темные, печальные эмоции ожесточил края его смеющихся глаз, придав ему вид человека, пытающегося улыбнуться сквозь боль от раны. Это было так правдоподобно, что у нее перехватило дыхание. Другие портреты выглядывали из-за бесчисленных городских пейзажей, изображая Натаниэля в разном возрасте и в разных позах: примеряющего пальто, сосредоточенно сидящего за письменным столом, застигнутого в редкий момент мирной дремы.

Но на полузаконченном портрете на мольберте был изображен не он. Это была она. Не успев остановиться, она сделала шаг внутрь.

Это было не то же самое, что смотреться в зеркало, а нечто большее. Сайлас нарисовал ее с кляксами туши, выделяющимися на неулыбчивых чертах, со спутанными волосами, обвивающими лицо. Ее глаза светились надеждой, мужеством и решимостью — взгляд святой мстительницы, сияющий целеустремленностью. Зрителю казалось, что ее выражение лица обещает либо спасение, либо осуждение. Возможно, для кого-то и то, и другое сразу.

Элизабет замерла, пораженная этим образом.

Неужели я так выгляжу? Неужели он так меня воспринимает?

Она наполовину ожидала, что шепчущий голос Сайласа ответит ей, но, когда она оглянулась через плечо, коридор был пуст.

Она задрожала. Желание проникнуть вглубь комнаты, увидеть другие его рисунки и секреты, которые они могут хранить, сжигало ее, как жажда. Наконец она отстранилась и осторожно вернула дверь на прежнее место. Если бы Сайлас хотел, чтобы она увидела это, он бы показал ей. Возможно, однажды он это сделает.

Спустившись обратно по лестнице, она почувствовала себя странно, но портрет натолкнул ее на мысль. Она еще раз посетила чердак. Затем отправилась в комнату монументов и стала рыться в старых ящиках, читая списки купленных ковров, проданного антиквариата и заказанных портретов под мирное шуршание довольных гримуаров. Наконец она нашла то, что искала.

Помещенный на хранение, проклятие считалось неснимаемым…

Она выполнила задание за обедом. После этого поведение Натаниэля стало весьма загадочным. Как только ежевичный конфитюр исчез (Мёрси призналась Элизабет, что Сайлас провел все утро в кошачьем облике, не желая покидать свое место на кухонном шкафу), он заставил Элизабет остаться в кабинете, пока он готовит. Чтобы скоротать время, она достала с полок гримуар. Когда она впервые увидела его поздней осенью прошлого года, он был особенно печальным и запущенным, позолота на обложке меланхолично отслаивалась. Теперь она была восстановлена до веселого голубого цвета малинового яйца, золотые узоры из роз, певчих птиц и прыгающих зайцев окружали название: Полное Собрание Сказок Аустермира. Все это время у нее не было возможности прочитать ее.

Когда она открыла книгу, то обнаружила на узорчатых обложках рукописное посвящение: Моей любимой — пусть ты всегда веришь в сказки. Улыбаясь, она провела пальцами по буквам, ощущая, какие углубления они оставили на бумаге. Это была одна из тех вещей, которые она больше всего любила в книгах. Возможно, она никогда не узнает, кто написал посвящение, как давно и кому, но она может ненадолго сцепить с ними руки в вечности — случайная встреча душ, ставшая возможной благодаря их общей любви к сказке.

Мгновение спустя ее ждал второй сюрприз: на голубой ленте гримуара уже красовался знакомый заголовок главы, Три Невозможные Задачи.

— Ты сделал это специально? — спросила она. Возможно, оно подслушивало ее разговор с Натаниэлем накануне. Но оно ответило ей трепещущей лентой в знак отрицания. Оно зашелестело страницами, перелистывая очередную главу под названием Принц-Сирота, а затем вернулось к Трем Невыполнимым Задачам. Он пытался что-то сообщить, но она не могла понять, что именно. Озадаченная, она уселась читать.

Иллюстрации в этом гримуаре тоже двигались, но были более подробными, богато изображая залитую лунным светом башню, в которой спала принцесса, ее камни заросли розовыми лозами. Дочитав сказку до конца и задержавшись на странице, где крестьянский мальчик держит в руках кувшин с отраженным звездным светом, она снова обратилась к Принцу-сироте. Перечитав ее, она не стала более просвещенной, чем прежде. Это была простая сказка о принце, который в младенчестве потерялся в пустыне и был воспитан сначала зайцем, потом совой, лисой и волком, усвоив от каждого из них важные уроки. Она изучала иллюстрацию его коронации в качестве короля, когда сверху раздался взрыв.

Любопытство одолело ее. Подойдя к двери кабинета и напрягая слух, она обнаружила еще несколько звуков: отдаленные удары и стуки, скрип лестницы; однажды раздался громкий грохот, за которым последовал сильный запах эфирного горения. Что они могут означать, она не могла предположить.

Натаниэль присоединился к ужину поздно, его волосы были взъерошены так, как она никогда не видела, рукава были опалены, а на одной щеке красовался след от ожога. Он набросился на еду так, словно ему грозила голодная смерть, а затем снова исчез в глубине поместья, не проронив ни слова.

— Не бойтесь, госпожа, — сказал Сайлас в тот вечер, закрывая шторы в спальне от темноты. — Господин Торн справится с этой задачей. Иначе я был бы сейчас с ним, высказывая свое мнение по этому вопросу.

В это Элизабет могла поверить.

— Значит, ему ничего не угрожает?

Сайлас лишь улыбнулся.

— Спокойной ночи, госпожа, — тихо сказал он и выскользнул за дверь.

***

На следующее утро она проснулась от необычных звуков. Лязг. Скрежет. Металлический визг. Эти звуки сопровождались разговором шепотом, который она улавливала через дверь: «Тихо!» и «Ты ее разбудишь!». Наконец Элизабет не выдержала. Она вскочила с кровати и распахнула дверь.

Она смутно заметила, как Мёрси скрылась за углом, оставив Натаниэля в коридоре одного. Но ее внимание было приковано к видению перед ней.

Он принес ей с чердака доспехи, сверкающие на подставке, словно только что выкованные.

— Он очищен от проклятий, — объявил Натаниэль, слегка запыхавшись. — Сайлас посоветовал мне немного подправить его, но он и так был почти подходящего размера.

— Могу я потрогать его?

— Да. Это для тебя.

Элизабет шагнула вперед. Ее пальцы с удивлением ощупывали холодный полированный металл, слегка задевая гравировку в виде шипов и натыкаясь на швы. Она едва могла дышать. Подобные ощущения она испытывала лишь дважды в жизни: первый раз, когда в тринадцать лет получила ключ Духовенства, а второй — когда узнала, что директор Ирена оставила ей в завещании Демоноубийцу.

Краем сознания она заметила, что Натаниэль наблюдает за ней, но не улыбается, а изучает ее выражение лица, словно запоминает его, чтобы спрятать на будущее, как письмо, которое однажды станет потертым и помятым от заботы.

— Не похоже, что тебе это нужно, — сказал он, его голос был обманчиво легким. — Ты и так ужасающе несокрушима. Но я рад, что тебе нравится.

— Нравится, — ответила она с трудом. — Натаниэль, мне нравится. Спасибо.

— Входная дверь снова открывается! — крикнула Мёрси снизу.

Она оторвала взгляд от доспехов.

— Как тебе это удалось? Проклятие должно было быть нерушимым.

Прислонившись к стене, он усмехнулся.

— Скажем так, колдовство значительно продвинулось вперед с 1600-х годов.

— Думаю, я хотела бы примерить его.

Когда выяснилось, что он не подумал так далеко — окна потемнели в ответ, а ставни начали зловеще дребезжать — Сайлас быстро пришла на помощь, неся свернутый сверток с одеждой Натаниэля, которую было практичнее надеть под доспехи, чем под ночную рубашку. Она стоически терпела, пока Сайлас инструктировал его, как надевать каждый предмет («Здесь много железа, госпожа, поэтому я бы предпочел не прикасаться к нему даже в перчатках»), мучительно ощущая, как его длинные пальцы ловко застегивают поножи и палаши, как его тепло близко, а его дыхание нежно касается ее кожи.

Когда он наконец закончил, его зрачки были темными. Казалось, ему потребовалось некоторое усилие, чтобы отстраниться и опустить козырек шлема.

— Топиарии все еще рыщут там, — предложил он, и его голос звонким эхом отозвался в ее ушах. — Как думаешь, ты можешь взять реванш?

***

Спустя несколько часов и десятки обезглавленных топиариев Элизабет почувствовала себя неудержимой. В конце концов ей пришлось сделать перерыв, но и в доспехах она почти не уступала чарам Поместья Торн. В конце концов несколько топиариев так и не смогли отрастить себе головы и с позором скрылись за углом.

До конца дня она ходила в доспехах. Она с радостным лязгом носилась по коридорам. Она весело поднималась и спускалась по лестнице. Отстегиваться оказалось неудобно, но и с этим она справилась после нескольких стратегических расстегиваний ремней в туалетной комнате. Когда наступила ночь, ей захотелось посмотреть, каково это — спать в доспехах, но Сайлас бросил на нее неодобрительный взгляд, и она тут же согласилась снять их.

Натаниэль, казалось, испытал странное облегчение. Он провел весь день, притворяясь, что у него много важных дел, которые сводились в основном к тому, что он расхаживал по поместью с озабоченным видом, а потом останавливался, чтобы поглазеть на нее, когда думал, что она не видит. Очевидно, что он притворялся, потому что никогда не занимался домашними делами; и уж во всяком случае, она не могла придумать ни одного, для выполнения которого ему пришлось бы расхаживать взад-вперед между столовой и фойе, энергично расстегивая воротник.

Этой ночью ей приснился тревожный сон. Она была рыцарем, стоящим у трона в огромном мерцающем зале и не способным пошевелиться. Она хотела сказать Натаниэлю, что доспехи не были очищены от проклятий и заперли ее внутри, но, попытавшись открыть рот, не смогла издать ни звука. В этом сне он был королем, но его трон пустовал; вместо него он стоял на коленях у подножия помоста, где в камне был высечен круг призыва. Пока она смотрела, он пролил на него свою кровь и прошептал имя, которое Элизабет не могла расслышать. Ее охватил безумный ужас. Какое имя он использовал? Сайлас или Силариатас?

Когда над ним появился Сайлас, определить было невозможно — он выглядел так же, как и всегда в круге призыва, исхудавший и черноглазый от голода. Только на этот раз он держал корону над склоненной головой Натаниэля. Элизабет попыталась выкрикнуть предупреждение, но не смогла. Она знала, что, когда корона опустится, произойдет нечто ужасное.

Крик пронзил ужасную картину. Она рывком проснулась, ее мышцы покалывало от ужаса. На мгновение она не могла пошевелиться, как во сне, — ее парализовало, когда крик оборвался рваным всхлипом. Затем в голове прояснилось, и она начала действовать. Откинув одеяло, она схватила Демоноубийцу и достала из ящика тумбочки горсть соляных кругляшей.

В коридоре поместье выглядело несколько иначе: консольный столик отсутствовал, а на обычно пустой стене висела картина. Так, как объяснил ей Сайлас, выглядело поместье в детстве Натаниэля. Это была не реальность, а иллюзия, подобная той, что он создал для королевского бала, придуманная его мечтательным разумом. Если бы Элизабет подошла к тому месту, где, по ее мнению, находился стол, она бы непременно наткнулась на него носком ноги, хотя и не могла его видеть.

Ей захотелось попробовать, просто чтобы убедиться в этом. Неземные крики прекратились, и в воздухе появился слабый запах земли и гнили. Это был не тот кошмар, в котором кровь сочилась из стен, а призрак Алистера Торна шатался по коридору, сжимая перерезанное горло; это был даже не новый кошмар, в котором хриплый, измученный голос Сайласа шептал из стоков и шкафов, умоляя их о помощи.

Ей почти хотелось, чтобы так оно и было.

Завернув за угол, она едва не столкнулась с жесткой спиной Мёрси. Девушка стояла, как окаменевшая, вглядываясь в темноту за тусклыми лампами. Элизабет смогла разглядеть женскую фигуру, странно склонившуюся на одну сторону и одетую в длинный, покрытый грязью саван. У Элизабет свело живот. По опыту она знала, что не стоит слишком пристально вглядываться в лицо женщины. Прежде чем черты лица успели сфокусироваться, она бросила один из кружочков соли, и иллюзия исчезла, рассыпавшись белой искрой.

Мёрси подскочила, когда Элизабет коснулась ее плеча.

— Это просто очередной кошмар, — сказала она.

— Это плохой кошмар, — заметила Мёрси, побледнев.

— Если ты хочешь… — Она прервалась, вспомнив, как Мёрси храбрилась с метлой и шваброй. Если бы Элизабет сказала ей, что она может спрятаться на кухне, она бы не пошла; ей бы казалось, что она убегает. — Ты могла бы сделать нам чайник, — предложила она вместо этого, вдохновившись. — Натаниэль, возможно, захочет выпить, когда проснется.

Мёрси кивнула головой и с благодарностью направилась к лестнице, на ходу оглядываясь через плечо.

Кошмары обычно не затрагивали кухню, подумала Элизабет, возможно, потому, что с ней у Натаниэля не было связано никаких плохих воспоминаний. От этой мысли у нее сжалась грудь, хотя сердце оглушительно стучало в ушах. Она снова пустилась бежать по коридору. Когда она приблизилась к спальне Натаниэля, женщина снова появилась, стоя в свете лампы. На этот раз Элизабет пробежала мимо нее, не останавливаясь, сопротивляясь страшному желанию повернуться и посмотреть. Это лицо ничем не напоминало портрет, висевший в фойе, Шарлотту с ее нежной улыбкой и сияющими глазами.

Дверь Натаниэля была открыта. Он лежал в постели, привалившись к изголовью, лицо его было в крови, ночная рубашка расстегнута спереди, а шрамы от дуэли с Эшкрофтом резко выделялись. Он так сильно дрожал, что она видела, как трепещут пряди его волос. На полу у его кровати стоял стакан, на ковре расплывалось пятно — это было его лекарство.

Должно быть, он выбил его из рук Сайласа. Демон сидел рядом с ним, но Натаниэль почти не ощущал его присутствия, даже когда Сайлас схватил его за лицо и насильно повернул голову. Его взгляд по-прежнему был устремлен в угол комнаты.

— Хозяин, там ничего нет.

— Ты ошибаешься, — хрипло ответил Натаниэль. — Я вижу это.

— Я бы не позволил такому находиться в доме.

— Как ты можешь так говорить? Ты помогал ему — ты нес… — Его голос оборвался. — Ты нес тела для него. Я видел тебя.

Сайлас ненадолго закрыл глаза. Затем он посмотрел на Элизабет, в его взгляде светилась невысказанная просьба.

Поколебавшись, она вошла в комнату и наконец увидела то, на чем остановился взгляд Натаниэля: в углу комнаты, покрытое могильной грязью, стояло то, что когда-то было ребенком. Ее охватил ужас. Она видела много ужасных вещей во время кошмаров Натаниэля, но никогда не видела его младшего брата, Максимилиана.

Это всего лишь иллюзия, напомнила она себе и потянулась за кружками соли. Через мгновение от ужасного призрака осталось лишь сверкающее белое облако.

Натаниэль изумленно смотрел на нее, словно это она творила волшебство, а не он. Она отложила Демоноубийцу и вскарабкалась на кровать. Мгновение спустя она уже заключила его в объятия и крепко прижимала к себе.

Сайлас встал, подошел к окну и выглянул наружу.

— Мне приснился сон, — грубо сказал Натаниэль, только сейчас придя к пониманию. Элизабет ничего не ответила, лишь погладила его по мокрым от пота волосам.

— Дай мне третье задание, — пробормотал он, приглушенно прижимаясь к ее груди.

— Прямо сейчас?

— Да.

Он хотел подумать о чем-то другом, поняла она. Ей пришлось сглотнуть, прежде чем она смогла заговорить.

— Покатай меня на коньках. Ты обещал.

Он болезненно рассмеялся. Ее горло сжалось от… чего? Конечно, было неуместно хотеть поцеловать его в такой момент. И все же желание одолевало ее. Ей хотелось поцеловать его обнаженное плечо, ключицу со шрамом, затылок, словно таким образом она могла прогнать его демонов.

Всех, кроме одного, который все еще стоял, глядя в окно.

— Хозяин, — мягко сказал он. — Госпожа. — Он раздвинул занавеску пошире, впуская холодное дыхание.

Элизабет приподнялась, чтобы посмотреть. Ее глаза расширились. Обычно из окна открывался очаровательный вид на беспорядочные косые крыши, вдали возвышались Большая библиотека и башни Магистериума. Если спуститься ниже, то можно было увидеть небольшой сад поместья с запутавшимися растениями и колючей живой изгородью, обнесенной кованым забором.

По крайней мере, раньше так и было.

Теперь же за стеклами открывался вид, более подходящий для территории поместья. Между шторами виднелся лишь манящий проблеск: геометрические узоры лабиринта живой изгороди, лунные тени, начертанные на снегу. Сначала ей показалось, что поместье сменило местоположение и перенеслось прямо из города. Затем она увидела далекие огни Брассбриджа, сверкающие за пределами лабиринта, — они все еще были там, мерцая, как алтарь с задутыми ветром свечами, когда обломки циклона пронеслись мимо.

Она рефлекторно взглянула на Натаниэля и увидела на его лице выражение напряженного узнавания.

— Я не видел этих садов с тех пор, как умерла моя мать, — сказал он, его голос все еще оставался хриплым от крика. — Они исчезли в ту же ночь и больше не возвращались.

Сайлас наклонил голову.

— Прошло много времени с тех пор, как здесь в последний раз была хозяйка дома.

Элизабет вздрогнула. Поддавшись импульсу, она положила руку на стену над кроватью Натаниэля. Там что-то было — не так уж сильно отличающееся от ощущения, когда она прикасалась к гримуару и чувствовала, как под его обложкой колышется сознание, как магия бьется в нем, словно живой пульс.

— Думаю, в поместье хотят, чтобы мы вышли наружу.

ВОСЕМЬ

САЙЛАС УЖЕ ВЫБРАЛ из комода пару халатов. Он помог Элизабет облачиться в первый и передал ему трость Натаниэля, когда тот накидывал второй на плечи хозяина. Они как раз зашнуровывали ботинки, когда в дверях появилась Мёрси с чаем.

Сердце Элизабет упало. Они не могли оставить ее одну после ужаса кошмара Натаниэля. Она открыла рот, чтобы сказать, что они встретят ее в гостиной, отложив поездку на улицу, но Сайлас плавно вмешался.

— Спасибо, Мёрси. Господин Торн и Госпожа Скривнер покинут нас, но мне нужна компания. Если вы соблаговолите принести поднос в гостиную, я присоединюсь к вам через минуту.

Зная, что даже самая кропотливая работа Мёрси над чаем вряд ли удовлетворит невозможные стандарты Сайласа, несмотря на то что он не сможет почувствовать его вкус, Элизабет благодарно положила руку ему на плечо.

Он не обратил внимания на это прикосновение, его взгляд был устремлен в пустой зал.

— Я верю, что справлюсь, — пробормотал он почти неслышно, словно пытаясь убедить самого себя.

Они спустились по лестнице через бальный зал, где пара стеклянных двойных дверей — вчера вечером они были окнами, она была уверена — выходила на широкую каменную террасу. Здесь они подождали, пока Сайлас принесет им пальто. Укутавшись в теплый накидке на меховой подкладке, Элизабет подошла к стеклу и прижалась к нему носом. Она узнала фонтан, хотя теперь он был в три раза больше прежнего, скульптуру одинокой русалки, дополненную резными нимфами и скачущими лошадьми, запертыми в ледяных каскадах. Ей стало интересно, как все это выглядит с улицы — остается ли двор прежним для прохожих или же он неожиданно увеличился в размерах, потеснив соседние дома по обе стороны.

Она размышляла над этим, когда увидела, как отражение Натаниэля в окне приостановилось и повернулось к Сайласу с серьезным выражением лица. Он выглядел необычайно собранным, без последствий ночного кошмара, если не считать затянувшейся бледности, высокий и внушительный в своем темном шерстяном пальто.

Почувствовав, что наступил момент уединения, она быстро вернулась к изучению сада, но его слова все же разнеслись по гулкому бальному залу:

— Я сожалею о том, что сказал раньше.

— Вы сказали только правду, — ответил Сайлас, его шепчущий голос был едва слышен.

— И все же. Ты действовал по приказу моего отца.

Сайлас бросил на Натаниэля ничего не выражающий взгляд. Затем он потянулся к воротнику пальто и аккуратно застегнул его, чтобы не замерзнуть.

— Я мало что могу сделать, служа Поместью Торн. К счастью для этого мира, вы оказались лучше своего отца.

От холода, исходившего от стекла, у Элизабет перехватило дыхание. Ее охватило двойное видение: вместо того чтобы возиться с плащом Натаниэля, над ним стоял Сайлас, держа в руках корону. Она моргнула, и изображение исчезло. Натаниэль стоял рядом с ней и поворачивал засов на двери.

Снежинки пронеслись мимо них, засасывая внутрь тепло. Морозный воздух ударил в нос и щеки, и первый вдох был холодным. Когда за ними закрылась дверь, она потянулась к руке Натаниэля. Его пальцы в перчатках сомкнулись вокруг ее варежки.

Ветреная тишина поглотила обычные ночные звуки города. После того как вдали послышался приглушенный стук колес ночного такси, наступила глубокая тишина. Они на мгновение замолчали, любуясь видом, открывающимся с террасы. Ей показалось, что она попала в один из угольных рисунков Сайласа — тайный мир белого снега и черных ветвей, светящихся в ночи. Ей стало интересно, что видит Натаниэль рядом с ней — вспоминает ли он, как выглядели сады в полном цвету, наполненные жизнью и красками. Затем они направились к ступеням, ведущим в лабиринт, и снег захрустел под их сапогами. Темные живые изгороди манили к себе, перемежаясь с мраморными статуями, заросшими лианами.

— Как все это сочетается? — спросила она, ее дыхание вырывалось из темноты. — Это отдельное измерение, как мастерская Прендергаста?

— Нет, поэтому оно и незаконно. — Он усмехнулся ей из-за поднятого воротника. — Магическое воздействие на несколько спален — это одно, но мне сказали, что колдовство, используемое для поддержания сада, искажает реальность в близлежащих районах города.

— И они позволили вам его сохранить?

— Это как с чарами. В старых домах действуют заклинания, созданные до Реформы.

— Это выглядит довольно коррупционно, — заметила Элизабет.

В глазах Натаниэля сверкнуло веселье.

— Мы можем вернуться в дом, если хочешь.

— Нет! — пролепетала она, крепче сжимая его руку. Смутившись, она попыталась принять строгое выражение лица. — Ущерб уже нанесен. Полагаю, Духовенство знает об этом?

— Естественно. У директора Мариуса был такой вид, будто он сосет лимон, каждый раз, когда кто-нибудь упоминал об отстающих часах на Лестничной Авеню.

— Тогда мы можем наслаждаться этим, раз уж оно уже здесь.

— Должен признаться, я потрясен. — Он поднял брови. — Я развращаю вас, Элизабет Скривнер?

Она уже собиралась ткнуть его в бок, когда он жестом попросил тишины. Поймав ее взгляд, он отпустил ее руку и указал на дом. Из-за поворота впереди за ними наблюдал топиарий с жирафом. Заметив их взгляд, он ожил и скрылся в глубине лабиринта. Мгновение спустя вдали показалась горстка других лиственных голов; затем и они, подтвердив известие о прибытии Элизабет, поспешили скрыться.

— Так вот где они живут, — сказала она, подавляя чувство вины. Они напали первыми, напомнила она себе.

Натаниэль смотрел на нее с восхищением.

— А откуда, по-твоему, они взялись?

— Когда ты вырос в библиотеке с говорящими книгами в качестве друзей, есть вещи, в которых ты не задумываешься.

Его смех прорезал воздух и тут же угас. Они свернули за угол и наткнулись на заснеженную скамейку под безлистной беседкой. На ней покоилась одинокая белая роза, лепестки которой блестели от инея. Натаниэль остановился.

— Это было любимое место моей матери в саду. Я почти забыл. — Он подошел ближе и поднял розу со снега.

Элизабет предположила, что кто-то мог оставить ее здесь до того, как сад исчез, и она волшебным образом сохранилась на долгие годы, но это казалось маловероятным. Она вспомнила, как Сайлас стоял в фойе, окруженный запахом зимнего воздуха, и подумала, что этому есть гораздо более простое объяснение.

— Я бы хотела быть с ней знакома, — тихо сказала она.

— Вы бы поладили. Она читала нам с Максом из книги сказок. Гримуар — отец подарил его ей накануне их свадьбы. — Недовольная улыбка искривила его рот. — Потому что их любовь была похожа на сказку, сказал он.

Полное Собрание Сказок Астемира, подумала она, и по ее телу пробежал холодок. Посвящение было написано Алистером Шарлотте. Неудивительно, что гримуар был пропитан таким чувством меланхолии.

— Что случилось? — спросила она. — Сайлас сказал мне, что они погибли в результате несчастного случая.

Он покачал головой, но не в знак несогласия.

— Они пошли смотреть гонки на лодках по реке. Пирс был старый — слишком много зрителей. Он рухнул под их тяжестью. Почти дюжина человек утонула. — Он повертел розу в пальцах в перчатке, выражение его лица было отрешенным. — Эта история была на слуху у всех газет в течение нескольких недель. Выдвигались десятки теорий — что это был саботаж, покушение. Никто не мог поверить, что жена и сын магистра погибли в результате простого несчастного случая.

— Репортеры, — сказала она, и сердце ее забилось в болезненном ритме. — Я и не подозревала. — Его неприязнь к прессе всегда казалась шуткой.

— Они пытались загнать меня в угол на похоронах. В тот день я должен был быть с мамой и Максом на пирсе, но мне стало нехорошо, и в последнюю минуту я остался дома в постели. Я помню один заголовок — Наследие Торна спасено насморком».

Ее рука сжалась в кулак.

— Это ужасно. Где был… — Она запнулась. — Где был твой отец? — Вместо этого она собиралась сказать «Сайлас».

— Уехал по делам магистра, что еще больше усугубило ситуацию. Я спустился вниз, услышав крики, но экономка не стала рассказывать мне новости — никто не говорил мне, что случилось, пока не вернулся отец. А потом он был так убит горем, что не мог заставить себя поговорить со мной. В конце концов именно Сайлас усадил меня и все объяснил.

Элизабет легко представила себе эту сцену: молодой, потрясенный, бледный Натаниэль сидит напротив Сайласа в гостиной — эпицентр неземного спокойствия в доме, охваченном хаосом…

Неуклюжая в пальто и варежках, она сократила расстояние между ними, чтобы заключить его в объятия. Рука Натаниэля обхватила ее, прижимая к себе. Так они простояли долгое время. Затем он осторожно положил розу обратно в то же положение, в котором нашел ее. Его глаза встретились с ее глазами над краем воротника, в их серых глубинах залегли синяки.

— В тот день я узнал, что сказки — это ложь.

Сердце Элизабет напряглось. В воздухе между ними повисло облачко смешанного дыхания, теплое и слегка влажное от ее губ.

— Не все сказки имеют счастливый конец, — предложила она. — Но у большинства есть, если вы достаточно храбры, чтобы дочитать до конца.

— Почему ты так уверена? — Он вглядывался в ее лицо, словно она была странным, редким чудом — цветком, распустившимся из булыжников, или неожиданным светом в далекой темноте.

— Я прочитала их много, — серьезно ответила она.

Он разразился смехом.

Она взяла его за руку.

— Ты когда-нибудь видел, что находится в центре лабиринта?

— Несколько раз. — Он с явным облегчением сменил тему. — Ничего особенного — просто декоративный бассейн с рыбками. Мы с Максом всегда подозревали, что они едят друг друга, чтобы выжить.

— Мы можем пойти и посмотреть, — сказала она, потянув его за собой.

— Это неплохая идея. — Его голос посветлел. — Ты взяла с собой Демоноубийцу? К этому времени каннибализм может обостриться.

Она покачала головой, улыбаясь, но внутри у нее все трепетало от странной смеси неуверенности и предвкушения. С тех пор как она прикоснулась к стене над кроватью Натаниэля, у нее появилось ощущение, что поместье куда-то ведет их, что оно хочет что-то им показать.

Миновав последний поворот в живой изгороди, они вышли к заросшей арке, которую охраняла пара статуй. За ней находился замерзший пруд, берег которого огибала белая от инея ива, и каменная беседка, гораздо большая, чем она представляла себе по описанию Натаниэля. Он остановился. По его выражению лица она поняла, что он тоже ожидал найти не то, что нашел.

— Полагаю, — заметил он наконец, — ты говорила мне, что хочешь покататься на коньках.

Ее глаза расширились. Просьба была несерьезной, в немалой степени потому, что она действительно казалась невыполнимой.

— Прямо сейчас?

— Да, прямо сейчас.

Она крепче сжала его руку.

— Но у нас нет коньков.

— Это создает проблему. — Смех в его глазах говорил о том, что он ее дразнит. — Сюда.

Он подвел ее к скамейке, где заставил сесть боком и положить ноги ему на колени. Затем он наклонился над ее ногами, бормоча какое-то заклинание. К ее изумлению, на ее ботинках появилась пара серебряных коньков, полупрозрачных и светящихся, словно созданных из звездного света.

На нее нахлынуло осознание. Натаниэль не мог просто так, по своей прихоти, творить любую магию. Если у него не было заученного заклинания, он должен был произнести заклинание из гримуара. По его словам, он не катался на коньках с детства, а значит, должен был выучить это заклинание специально для нее, причем явно не в течение последних тридцати минут. Это было то, что он планировал уже несколько недель.

Затаив дыхание, она подняла на него глаза. Серебристый свет переливался между его пальцами, освещая серьезное выражение сосредоточенности, а все его внимание было сосредоточено на руке, зависшей над ее лодыжкой. Она не могла понять, было ли покалывающее тепло в том месте, где ее ноги лежали на его бедрах, реальным или воображаемым, или даже эффектом заклинания.

Она постаралась не выглядеть разочарованной, когда он поднял ее ноги и принялся за свои собственные коньки.

— Попробуйте встать, — сказал он, закончив. — Как они?

Он взял ее за руки и поставил на ноги. Ее лодыжки подрагивали.

— Я не уверена, — ответила она, опешив.

— Ты быстро освоишься. По крайней мере, я на это надеюсь, потому что если ты упадешь, то потянешь меня с собой. — Он прислонил трость к скамье, перенеся свой вес на руку Элизабет.

Она собрала всю свою храбрость. Балансируя на серебряных лезвиях, она зашагала к пруду, вскрикнув, когда они достигли ледяной поверхности и одна из ее ног выскользнула из-под ног. Через мгновение Натаниэля удалось удержать. Он выглядел совершенно непринужденно на своих коньках, хотя она знала, что это иллюзия: он не мог нагружать свое согнутое колено и мог ходить без трости только с трудом и с болью.

Медленно, взявшись за руки, они вышли на улицу. Элизабет охватило головокружительное чувство восторга, когда они плавно устремились вперед по льду. Казалось, они двигались очень быстро, хотя она подозревала, что это не так. Мимо проплывали живые изгороди, статуи и занесенные снегом беседки; ледяной ветер трепал уши. Когда они приблизились к берегу пруда, Натаниэль чуть было не выехал на берег, но Натаниэль приложил свой вес и направил их в пологий поворот.

Их коньки оставляли за собой двойной след из светящихся серебристых полос, который постепенно исчезал за ними. К тому времени, когда они трижды обошли вокруг пруда, она уже не чувствовала себя неустойчивой на ногах. Она начала привыкать к ощущению движения по льду, воспринимая его не как безрассудное скольжение, а как контролируемое скольжение, сопровождаемое ритмичным скрежетом их лезвий. С каждым движением она чувствовала, как мышцы Натаниэля напрягаются и прижимаются к ее плечу сквозь пелену плащей. В конце концов их узоры стали более смелыми — они попробовали поворачивать более узкими кругами и даже двигаться в обратном направлении, вычерчивая серебристые дуги на поверхности пруда. Их смех эхом разносился по саду.

Она не знала, как долго они катались, но не хотела, чтобы это заканчивалось. От напряжения она согрелась и стала невосприимчива к холоду, за исключением ушей и кончика носа. Наконец они остановились и медленно повернулись лицом друг к другу, держась за руки.

Натаниэль запыхался, его щеки запылали. Угасающее сияние магии высеребрило его угловатые черты и превратило глаза в кварц под длинными черными ресницами, влажными от растаявших снежинок. Элизабет уставилась на него. Иногда ей было больно просто смотреть на него: его красота впивалась ножом ей в ребра, вызывая безысходную тоску. Пока его рука не коснулась ее лица, кожаная перчатка прохладно прижалась к ее раскрасневшейся щеке, она не понимала, что он может чувствовать то же самое.

— Элизабет, — сказал он, — мне недавно пришло в голову, что я, возможно, не выражал свои чувства к тебе вслух.

Несмотря на пронесшийся в ее душе толчок полубеспокойного, полуприятного удивления, она почувствовала затаившуюся нотку подозрительности.

— Сайлас разговаривал с тобой вчера вечером?

— Это совершенно неважно. Ты знаешь, что я.… что я люблю тебя. Очевидно, я никогда раньше не выражал тебе этого в традиционной словесной форме.

— Ты так ужасно пошутил о поэзии после того, как рухнули на ковер Леди Ингрэм, — заметила она, не в силах удержаться.

— Я бы не сказал, что я рухнул. Я героически лежал. Это традиционная позиция, с которой можно сделать романтическое признание.

Несмотря на его тон, он выглядел слегка отчаявшимся. Ее охватила робость.

— Натаниэль, я уже знаю, что ты чувствуешь. Ты ведь говоришь мне, что любишь меня.

Он выглядел потерянным.

— Люблю?

— Не словами. Но ты не спал всю ночь, чтобы приготовить мне завтрак. Ты чуть не сжег свои брови, проклиная доспехи.

— Только из-за чар, — сказал он. — Подозреваю, что в одном Тетя Клотильда была права. Я не был тем женихом, которого ты заслуживаешь.

— Мне не нужен жених, — ответила она, и эмоции захлестнули ее. — Мне нужен только ты, Натаниэль, а не героические поступки, угрожающие жизни, или бесценные сокровища, или даже звездный свет в банке. Я не изменила своего мнения. Я все еще люблю тебя. Возможно, я люблю тебя даже больше, чем три месяца назад.

Он отвел взгляд, моргая.

— Совершенно понятно. Помнится, в то время у меня был определенный аромат.

— Натаниэль.

Он снова встретился с ней взглядом, выражение его лица было суровым. Затем он сказал:

— Будь проклят этот дом. — и поцеловал ее.

Его рот был потрясающе горячим на холоде. Мысли Элизабет разлетелись вдребезги, как разбитый стакан. Она подняла руки, чтобы зарыться в его волосы, и только потом обнаружила, что безуспешно гладит его по голове своими варежками. Он смеялся ей в рот, а она срывала их и бросала одну за другой, не заботясь о том, куда они приземлятся. Когда она мстительно вцепилась пальцами в его волосы, он удвоил силу своего поцелуя. Она отскочила на несколько дюймов назад на своих коньках, подталкиваемая его весом.

Хотя она понимала, что это нелепо, ей казалось, что поцелуй — это нечто, что они открыли для себя, — чудесный секрет, который знают только они и изобретают по ходу дела. Его пальцы в перчатках шарили по пуговицам ее пальто (она с трепетом осознала, что не может воспользоваться магией), а затем его руки скользнули внутрь, поднимаясь по ее талии. Ощущение его перчаток на ночной рубашке было удивительно провокационным еще до того, как он опустил рот на ее обнаженную шею, пышущую жаром, перемежающимся с редким скрежетом зубов.

— Я забыл упомянуть, как ты потрясающе привлекательна, — сказал он. — Не смейся. Это правда. Ты храбрая, сильная, неудержимая сила добра, чем я восхищаюсь, хотя это очень неудобно для меня лично, и ты сводишь меня с ума от вожделения, особенно когда топаешь в этом огромном доспехе.

Сквозь дымку ощущений пришло понимание.

— Я и не знала, что ты находишь подобные вещи такими возбуждающими.

Он застонал, уткнувшись лицом в ее шею.

— Я могла бы надеть их в следующий раз, — продолжила она, озорно сверкнув глазами. — Ты знаешь, как надеть их на меня.

— Элизабет. — Его дыхание обжигало ее кожу. — Прекрати. Ты меня убьешь.

— Жаль, что мы не сохранили для тебя ни одного платья Тети Клотильды.

Они прижимались друг к другу, тряслись от смеха, скользили по льду и делали безуспешные попытки возобновить поцелуй, когда это случилось — ощущение было похоже на сильный порыв ветра, пронесшийся по саду, только ее волосы не шевелились, как и кусты или ветви деревьев.

У нее перехватило дыхание.

— Что это было?

Выражение лица Натаниэля прояснилось. Он прижал руку к груди, чтобы убедиться, что сердце еще бьется.

— Я не совсем уверен. Я никогда раньше не чувствовал ничего подобного. Это было похоже на магию, но… странную. Более древнюю.

Он посмотрел мимо нее, и она проследила за его взглядом. Сначала она ничего не увидела, но потом поняла, что в этом и заключается разница: ничего. Огни Брассбриджа уверенно светились вдали. Клубящееся облако обломков поместья исчезло.

— Договор Влюбленных, — прошептала она. — Натаниэль, это было на самом деле.

Он посмотрел на их коньки.

— Мы выполнили третье задание, — пробормотал он, словно не в силах поверить в это.

Она коснулась его лица, возвращая его взгляд к своему. Его глаза упали на ее губы. Ее охватил головокружительный прилив предвкушения, ощущение безграничных возможностей, словно внутри нее распахнулись двери, открывая неизведанные комнаты и коридоры, о существовании которых она и не подозревала, и которые ждали, чтобы их исследовали. Затем она моргнула и нахмурилась.

— Натаниэль, — сказала она с внезапной поспешностью.

— Какой сегодня день?

Он открыл было рот, чтобы ответить, но остановился. Они в ужасе смотрели друг на друга. Прошло десять дней, и завтра должен был состояться Средиземный Бал.

ДЕВЯТЬ

ПЕРВЫМ ДЕЛОМ НАТАНИЭЛЬ поспешно нарастил внешнюю изгородь в три раза выше обычного, отгородив усадьбу от посторонних глаз, пока на улице не собрались репортеры, и не слишком скоро: к тому времени, когда Элизабет, озорничая, собрала свои варежки, горизонт уже окрасился в водянистый оттенок рассвета.

Сайлас ждал их в бальном зале, явно потратив время на подготовку на открытом воздухе. Он сразу же увлек Элизабет за собой, помогая ей одеться и уложить волосы с утроенной скоростью, а затем вложил ей в руку карточку портнихи: «Леди Тримейн», гласила надпись на серебряной фольге с выбитым внизу адресом, и приложил к ней страницу с инструкциями для швей, написанными на кремовом канцелярском листе его старинной рукой.

— Я считаю это жульничеством, — заметил он, ведя ее через проход для слуг к карете, притаившейся снаружи, — но, боюсь, нас загнали в угол. Будет очень обидно, если вас увидят в том же платье, в котором вы были на обеде у Леди Киклайтер.

Она не понимала, что он имел в виду, говоря об обмане, пока не добралась до магазина, заехав за Катрин из Королевской библиотеки для моральной поддержки. Выйдя из кареты, она оказалась перед черно-серебристой витриной магазина, в сверкающих окнах которого красовались шляпки, платья и кружевные перчатки, левитирующие в воздухе. На тротуаре толпились модно одетые молодые женщины, взволнованно указывая друг другу и прикрывая глаза, чтобы заглянуть внутрь.

Это был не просто магазин платьев, это был волшебный магазин платьев. Не в силах изгнать из памяти воспоминания о разъяренной Тетушке Клотильде, Элизабет почувствовала, что рука так и тянется к помпону Демоноубийцы. Но интерьер магазина оказался совершенно нестрашным: он был оформлен как своего рода салон, с пухлыми бархатными креслами, обитыми бархатом цвета примулы, и букетами тепличных цветов, украшавшими столы. Она не успела сделать ни одного замечания, потому что, как только колокольчик на двери приветственно звякнул, швеи налетели на нее и Катрин, как воробьи на россыпь крошек.

Как только инструкции Сайласа были изготовлены и прочитаны, их быстро препроводили в отдельный салон за занавеской. Следующие тридцать с лишним минут прошли в вихре замеров и подгонок, которые с безупречной точностью проводила сама Леди Тримейн, красивая женщина с яркими рыжими волосами, перехваченными сеткой жемчуга. Элизабет потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к заколдованным измерительным лентам, которые сами по себе порхали в воздухе — работа колдуна, пояснила Леди Тримейн, который снабжал чарами многие магазины на Переулок Лейсбрик⁵. Катрин удалось поймать один из них в свой саквояж, когда никто не смотрел, и, несомненно, тайком переправить домой для дальнейшего изучения.

После недели, проведенной в Поместье Торн, шум, цвет и суета ошеломили Элизабет. Она почувствовала облегчение, когда швеи, болтая, наконец скрылись в своей мастерской, чтобы заняться переделками, а она осталась ждать, поедая десерты с миниатюрных пирожных со льдом и шоколадных кремов. Заглянув в дверь, Катрин обнаружила, что иголки тоже заколдованы и ныряют в ткань, словно серебряные морские свинки.

К тому времени, когда они закончили, было вынесено достаточно коробок, чтобы потребовались услуги носильщика, который чуть не споткнулся о бордюр, неся их к карете, не видя над громоздящейся горой упаковок с лентами. Встревоженная, Элизабет задумалась, что именно Сайлас записал в своих инструкциях.

Было еще достаточно рано, чтобы, оставив Катрин в библиотеке, она могла быстро выполнить поручение. Выйдя из здания, расположенного в театральном квартале, она почувствовала, что вспотела под пальто.

На Брассбридж опустилось не по сезону тепло. По дороге домой она проезжала мимо играющих на улицах детей, прогуливающихся парочек с обращенными к небу лицами, проветривающих белье на балконах под солнцем. В воздухе витала мягкая, мечтательная атмосфера ранней весны. Казалось, никто никуда не спешит, даже извозчики не бросаются на тротуар в борьбе за проезд, а наклоняют друг к другу шляпы.

Когда она вернулась в поместье, избегая парада карет, выстроившихся на улице за толпой репортеров, пытавшихся заглянуть через живую изгородь, то обнаружила, что окна распахнуты настежь, а полы сверкают. Струящиеся призмы солнечного света, казалось, снимали лишний слой пыли с каждой поверхности, оставляя воздух чистым и светящимся, как хрусталь. Судя по аппетитным ароматам пара, доносившимся из кухни, Сайлас был занят на работе, и, помогши измученному извозчику отнести посылки через проход для слуг, она отправилась в поисках Натаниэля и Мёрси мимо развевающихся занавесей поместья.

Она догадалась, что застанет их за подготовкой бального зала. Словно солнце скрылось за тучами, ее охватила внезапная меланхолия. Комната, какой она увидела ее впервые, с опущенными люстрами и мечтательной атмосферой таинственности, теперь будет существовать только в ее воспоминаниях. Она больше никогда не будет танцевать с Сайласом на нетронутой за всю жизнь плитке, а ее следы в пыли будут прочерчены лунным светом. Даже воспоминания о той ночи могут поблекнуть с годами. Она уже чувствовала, как детали ускользают из ее памяти.

Сайлас напомнит мне, подумала она. Он снова расскажет мне обо всем этом. Однако это лишь усиливало ее печаль.

Странное настроение испарилось, когда она вошла в бальный зал, сменившись ярким румянцем удивления. Натаниэль почти закончил работу над декоративными иллюзиями. А выбранная им тема…

Стены и колонны превратились в грубые замковые камни, как в башне принцессы, а по ним обвились лианы роз, цветущие дюжиной оттенков розового и красного. Над окнами, выходящими на террасу, высились беседки, усыпанные цветами; еще больше цветов пенистыми каскадами сыпалось с люстр, где гнездились певчие птицы. Элизабет едва не задохнулась, когда перед ней по полу пронесся заяц и исчез в одном из зеркал.

Медленно подойдя к стеклу, она обнаружила, что в нем, как обычно, отражается она сама, но вместо того, чтобы воспроизвести бальный зал за ее спиной, оно показывало ее стоящей на дикой лесной поляне. В следующем окне была спальня в башне с развевающимися занавесками, а в следующем — луг с полевыми цветами, на котором пасся единорог, вскочивший, как пугливый олень, как только ее отражение попало в кадр. Каждая сцена была прямо из сказки.

Натаниэль пока не замечал ее. Он шел по центру комнаты, формально одетый в фрак глубокого изумрудного цвета и черный жилет, расшитый узором из шипов. В свободной руке он держал раскрытый гримуар, перелистывая страницы. Элизабет сразу же узнала Полное Cобрание Cказок Аустермира.

В тот же миг она поняла, о чем пытался рассказать гримуар. Натаниэль был сиротой — отсюда и Принц-Сирота. Именно на нем лежала печать Трех Невыполнимых Заданий. Несмотря на свое пренебрежение к сказкам, он, должно быть, читал ее в своем кабинете в ночь после того, как она дала ему первое задание.

Он любит меня, подумала она, и по телу разлилось покалывающее тепло. Одно дело — услышать эти слова вслух. Но почувствовать, как древняя магия Пакта влюбленных проникает в нее, — совсем другое дело.

Не обращая внимания на ее пристальный взгляд, он провел рукой по колонне, срывая цветы с розовых лоз, вьющихся по камням. Его волосы свисали на лицо, а затейливо завязанный белый шарф был уже в значительном беспорядке. Представив себе реакцию Сайласа, Элизабет усмехнулась.

Словно призванный, демон появился рядом с ней и поднял бирку на пакете, который она держала в руках, чтобы бегло взглянуть на этикетку.

— Полагаю, работа Леди Тримейн соответствует стандартам, — прокомментировал он, — хотя я не смею поддаваться оптимизму. — Он выглядел слегка озабоченным. Из его прически выбилось несколько белых прядей, а через плечо было перекинуто полотенце для посуды. — Господин Торн, — добавил он, повысив голос до предела, — гости уже прибыли и ждут на улице.

Натаниэль обернулся, и роза, которую он уговаривал расцвести, испарилась в струйке зеленого дыма.

— Уже? Еще даже не…

— Сейчас три часа, хозяин.

Элизабет нахмурилась.

— Я думала, что бал начнется только в восемь.

Натаниэль засуетился, уже приподнимая подбородок, чтобы Сайлас задрал его воротник.

— Некоторые гости приехали из-за пределов Брассбриджа, и они рассчитывают, что мы примем их на ночь. Сайлас, если ты когда-нибудь хотел меня придушить, то сейчас самое время.

— Сколько здесь колдунов? — с тревогой спросила Элизабет, вспомнив о веренице карет, растянувшейся вокруг квартала.

— Больше, чем можно подумать, но большинство не утруждает себя посещением. Настоящей неприятностью является то, что приглашается любой представитель колдовской семьи. Целая экосистема бесполезных кузенов выживает на подобных мероприятиях, надеясь, что их родственники умрут настолько, что унаследуют демона, прежде чем все перестанут кормить их закусками.

— В связи с этим возникает вопрос, — сказал Сайлас с тонко завуалированным нетерпением, — как мы будем обслуживать гостей. Естественно, я сам не могу выступать в роли слуги, хотя и могу продолжать готовить, скрываясь от посторонних глаз. Полагаю, никто из гостей не осмелится выйти за пределы буфетной.

Элизабет нахмурилась.

— Разве они не ожидают увидеть тебя?

— Не в человеческом облике, госпожа. Обычно на людях демоны остаются в своих звериных формах. Я не могу зачаровать колдунов, чтобы они поверили, что я человек, и мало кто за пределами дома Торнов видел меня таким, какой я есть сейчас. — Видели его таким, какой он есть сейчас, и выжили, подумала Элизабет, вспомнив мужчин в переулке. — Не сомневаюсь, что на короткое время мне удалось бы скрыться от посторонних глаз, как это случилось под иллюзией Натаниэля на королевском балу, но там я был лишь одним слугой среди многих. Колдун вряд ли смог бы меня вычислить, если бы вообще обратил внимание на слугу. Здесь же я буду один.

— Вы забыли меня, — сказала Мёрси тоненьким, сдавленным голоском. Она опустилась на стул, держа в руках швабру, и выглядела так, словно ей предстояла собственная казнь — и неудивительно, подумала Элизабет с замиранием сердца. Чтобы мероприятие такого масштаба прошло гладко, потребовались бы десятки слуг.

— Глупости, — сказал Сайлас. Элизабет напряглась, не зная, что делать, пока он не ввел Мёрси в гостиную, где она и извозчик оставили посылки в огромной куче на карточном столе. Проверив еще несколько бирок, он выбрал одну и протянул ей, чтобы она развернула ее.

— Будет лучше, если ты развлечешься, потому что даже самые героические усилия одного слуги вряд ли спасут нас от нынешнего положения. Я взяла на себя смелость угадать ваши размеры.

Глаза Мёрси расширились. Отложив бумагу, она увидела перед собой полотно блестящего русого атласа с кружевным воротником, расшитым жемчугом. С минуту она смотрела на него в безнадежной тоске, затем подняла подбородок, подавляя желание.

— Это платье, — запротестовала она. — Это неправильно. Я не должна… Я не могу…

— Конечно, можешь. Мы честно сообщим гостям, что вы подруга Госпожи Скривнер, как и Мисс Квиллуорт, которая, как я полагаю, тоже появится, несомненно, к ужасу любого колдуна, которому не повезло быть загнанным в угол для научного анализа.

Элизабет видела, что она все еще не совсем уверена.

— Я сирота, Мёрси. До прошлого года моим лучшим платьем было платье, доставшееся мне по наследству, которое едва сходилось. Если я могу носить такое платье, то и ты сможешь.

Мёрси заколебалась. Затем она удивленно обернулась к платью, неверяще пробежав пальцами по атласу, а вокруг глаз появилось заметное покраснение.

— Может быть, вы хотите подготовиться? — предложил Сайлас, передавая ей несколько небольших пакетов, в которых были указаны аксессуары — шелковые чулки, перчатки, шаль. Она коротко кивнула в знак благодарности и направилась к лестнице, смахнув слезы только после того, как обернулась.

Сердце Элизабет разрывалось от благодарности Сайласу. Она была как никогда рада, что сделала лишнюю остановку по дороге домой, хотя и не решалась прикоснуться к листкам бумаги, засунутым в нагрудный карман ее платья, — вдруг он заметит и догадается, где она была.

— Это не такая уж доброта, как вам кажется, госпожа, — заметил он, глядя в сторону фойе. — Мёрси не по своей вине не обучена тому стилю, к которому привыкли эти гости. Мне было бы ужасно наблюдать за этим.

Рядом с ними Натаниэль с фатализмом рассматривал груду пакетов, шелковые ленты и полосатая бумага которых блестели на солнце.

— Полагаю, я заплатил за это, не так ли?

— Да, господин. Возможно, вам стоит на некоторое время более усердно заняться своими магическими обязанностями. А теперь прошу меня извинить.

Когда он повернулся, чтобы уйти, Натаниэль поймал его за руку и остановил в тот момент, когда он снимал полотенце со своего плеча.

— Сайлас, не надо. Останься. Пусть они тебя увидят.

Бесцветные брови Сайласа поднялись.

— Хозяин, это еще не сделано.

— Какая разница, что сделано? Мне — точно нет.

— Так я заметил, — сухо сказал он.

Натаниэль наклонился, чтобы их лица оказались на одном уровне. Вместо того чтобы опустить глаза, Сайлас холодно посмотрел на него в ответ.

— Сайлас, ты спас мир. Все люди, ожидающие у этого дома, живы благодаря тебе.

— Я сделал это не для них.

— Тем более тебе не нужно прятаться. — Натаниэль сжал ткань рукава Сайласа. — Таиться в тени, пока они едят твою еду и сплетничают о тебе, только для того, чтобы они чувствовали себя комфортно…

— Господин Торн. — Сайлас поднял руку между ними. — Меня не волнует, что они думают или говорят. И я должен спросить, если бы у вас была возможность провести следующие двадцать четыре часа в облике кошки, — его глаза многозначительно метнулись к окнам, где снаружи ждала толпа, кишащая, как представляла Элизабет, множеством голодных кузенов, — вы бы с радостью ее рассмотрели? — Он улыбнулся, заметив выражение лица Натаниэля. — Я так и думал.

***

— Еще один шаг назад, — сказал Натаниэль, оценивая расстояние между ними и входной дверью. — Этого должно хватить. Ты готова, Скривнер?

Она мрачно посмотрела на окна. За занавесями мелькнуло движение.

— Если что-то пойдет не так, у меня есть меч.

Он посмотрел на нее, его глаза сверкали.

— Это моя девочка.

Прежде чем она успела отреагировать, он произнес заклинание, от которого двери распахнулись, сопровождаемые порывом ветра. Тут же шум голосов заглушил звон кристаллов люстры над головой.

Элизабет успела лишь мельком взглянуть на вереницу гостей, ожидающих снаружи, на кричащих репортеров и на скопление карет на улице, некоторые из которых были искусно раскрашены и украшены гербами, прежде чем внутрь вплыла роскошная женщина средних лет в шикарных фиолетовых шелках, окутав их облаком духов.

— Натаниэль, ты заставил нас ждать несколько часов! — завопила она. — Я просто чахну, дорогой! — К изумлению Элизабет, она схватила Натаниэля и поцеловала его в каждую щеку, оставив на них следы румян. Затем она притянула к себе Элизабет и сделала с ней то же самое, как будто они уже были лучшими друзьями.

— Тетя Луиза, — сказал Натаниэль. — Как я рад вас видеть. Я вижу, вы уже познакомились с Элизабет. Это ваш носильщик? — Казалось, он торопился увести ее за собой.

Тетушка Луиза, не сдержавшись, с восхищением взяла Элизабет за руки.

— Дорогая, ты такая высокая! А какие чудесные вещи я о тебе слышала! Неудивительно, что ты украла сердце нашего дорогого Натаниэля. — Она понизила голос до заговорщицкого шепота. — Мы думали, что он никогда не станет ухаживать за девушкой после того ужасного случая с Леди Гвендолен…

Натаниэль кашлянул и щелчком пальцев наколдовал ее сундук наверху.

— Подруга моей матери, — пояснил он, вытирая румянец со щек. — На самом деле она не моя тетя по крови, хотя я не осознавала этого, пока мне не исполнилось семь лет… а, привет, Уилфред. Закуски в ту сторону.

Мужчина пробормотал двусмысленную благодарность, проскочив мимо. Натаниэля на мгновение отвлекло появление труппы музыкантов, чьи ящики с инструментами вызвали затор в коридоре. Судя по его удивленному взгляду, Натаниэль заподозрил, что забыл заказать им билеты; несомненно, Сайлас позаботился об этой незначительной детали.

К тому времени, когда число прибывших поредело, голова Элизабет шла кругом от имен и титулов. Хотя никто из прибывших колдунов не привел своих демонов в дом, она увидела восхитительное множество демонических знаков — от когтей до заостренных ушей и редкой колдуньи, которая носила на щеке одну чешуйку, как косметический знак. Ей было приятно узнать, что у Натаниэля действительно есть семья — такие люди, как Тетя Луиза, которые очень заботятся о нем, хотя после смерти родителей он явно держал их на расстоянии. Возможно, она могла бы помочь изменить ситуацию. Она была бы не прочь послушать, что Луиза скажет о Леди Гвендолен.

Когда знакомство наконец закончилось, она с благодарностью поднялась наверх, в свою тихую комнату, где ее ждал Сайлас. Пока он помогал ей готовиться, за распахнутым окном темнело небо. Далекая городская мелодия стука колес по булыжнику, голоса ежей, разносящих вечернюю газету, и звон церковных колоколов, отбивающих час, смешивалась с приглушенными разговорами гостей, проходивших по коридору снаружи.

Закончив закреплять волосы, Сайлас взял ее за руку и помог встать в полный рост, повернув к зеркалу.

У Элизабет сжалось горло. Отблеск фонаря придавал золотистый блеск темно-синему шелку платья, расшитому узором из бронзового оперения у бюста. Поверх юбки парил слой шифона, расшитый еще большим количеством мерцающих перьев, словно пойманных во время падения на землю. Это было платье, подходящее для сказки, но и не только: синий и бронзовый — цвета Великой Библиотеки. Вышивка соответствовала большому ключу, висевшему на цепочке у нее на шее, а перья напоминали скрещенные ключ и перо Духовенства.

Всего несколько месяцев назад она не смогла бы носить эти цвета. Они напомнили бы ей о нарушенных клятвах или о том, как она была заточена в Поместье Эшкрофта, вынужденная носить синюю мантию, пока он допрашивал ее по ночам в своем кабинете. Но теперь она видела, что они не были испорчены для нее. Она с гордостью снова надела их.

Сайлас внимательно наблюдал за ней, ожидая ее реакции: она поняла, что он не мог ее прочесть. Как бы это ни казалось невозможным, он не знал наверняка, был ли выбор платья правильным.

— Спасибо, — сказала она, взяв его за руку. — Оно идеально. — А потом: — Сайлас…

Пока он закалывал ее волосы, ей кое-что пришло в голову. Он практиковался в уходе за ней с самого первого вечера, когда она приехала в Брасбридж. Этим навыкам он не мог научиться, воспитывая Натаниэля, — как зашнуровывать шлейфы, переделывать платье или правильно укладывать ее длинные волосы. Она подумала о Шарлотте и таинственном владельце страусиной комнаты. Она вспомнила о рисунках, которые решила не рассматривать в комнате для слуг, и задумалась.

— Неважно, — тихо закончила она. — Возможно, мы поговорим об этом в другой раз.

Он ничего не ответил. Когда она взглянула на него, его желтый взгляд был отрешенным, словно он видел что-то помимо их отражений в зеркале. Как раз в тот момент, когда она собиралась спросить, все ли с ним в порядке, он вернулся к себе и отступил на шаг, поднеся ее руку в перчатке к губам.

— Наслаждайтесь, Мисс Скривнер, — сказал он. — Если я вам понадоблюсь, я всегда рядом.

Выйдя из своей комнаты, она была поражена светом и жизнью, наполнявшими поместье. Фойе, заполненное гостями, сверкало, как шкатулка с драгоценными камнями, в свете люстры переливалось множество цветов. По лестничному пролету разносились голоса и смех. Со времен Шарлотты и Алистера в доме не было столько радости.

Она на мгновение замерла, опершись руками о перила, собирая все свое мужество, словно собираясь окунуться в воду. И тут она заметила темную косу Катрин, пробивающуюся сквозь толпу. Катрин заметила ее в тот же момент и поспешила вверх по лестнице, собрав юбки в руки, блистая в сумрачном розовом платье, которое облегало ее фигуру и дополняло смуглую кожу. Элизабет застыла на месте: она никогда не видела Катрин в чем-либо, кроме мантии ученицы.

Приблизившись, Катрин сказала:

— Скажи Сайласу, чтобы в следующий раз он заранее предупредил меня, когда доставит в общежитие таинственную посылку. Всякий раз, когда я делаю это с кем-то, он оказывается заминированным. Я чуть не выбросила это платье в окно.

Как только стало ясно, что никто из них не видел Мёрси, они пошли по коридору, чтобы постучать в ее дверь. После затянувшейся паузы она открыла дверь, выглядя как незнакомка в русом платье, с тщательно уложенными волосами и пылающими алым цветом щеками. Они помогли ей выбрать между парой шалей, которые заказал для нее Сайлас, а затем все трое вместе спустились вниз.

Найти Натаниэля оказалось не так просто, как думала Элизабет. Ее останавливали через каждые несколько шагов, чтобы похвалить платье, энергично пожать руку или задать вопрос: что она думает о приговоре Эшкрофту? Правда ли, что она однажды уничтожила чары голыми руками? И когда они с Натаниэлем планируют пожениться? Она едва не заподозрила некоторых из них в том, что они работают под прикрытием.

Она постепенно отдалилась от Катрин и Мёрси, но несколько украдкой брошенных взглядов убеждали ее, что они весело проводят время. Мёрси нашла Беатрис, ассистентку Доктора Годфри, — они увлеченно беседовали, искренне держа друг друга за руки. Тем временем Катрин стояла в кругу девушек, оживленно обсуждавших магазин платьев Леди Тримейн. Когда Катрин рассказала им о заколдованных швейных иглах, раздался визг, вызвавший грозный взгляд Канцлера Сэллоу, худого, мрачного на вид колдуна, назначенного на оставшийся срок полномочий Эшкрофта. Он устроился в углублении столовой, подобно пауку, строящему паутину, и мрачно загонял в угол пару младших колдунов, которые, казалось, отчаянно пытались вырваться из его лап.

Элизабет не догадывалась о местонахождении Натаниэля, пока не услышала, как кто-то спросил сквозь музыку:

— Но где же, черт возьми, ваши слуги, Господин Торн? — озадаченным голосом, невнятным от выпитого.

Тела сместились настолько, что Натаниэль оказался прислоненным к увитой розами колонне у входа в бальный зал и держал в руках бокал шампанского, окруженный гостями, как принц, который держит двор. Если бы она не знала его так хорошо, то подумала бы, что он веселится, но по вынужденной резкости его улыбки она поняла, что он испытывает дискомфорт.

— В этом-то все и дело, — прошептал один из зрителей рядом с Элизабет. — Я слышал, что у него их нет. Целых шесть лет он не жил ни с кем, кроме своего демона. Бедная Мисс Скривнер. Каково ей приходится?

— На самом деле очень хорошо, — ответила Элизабет. — Демон печет отличные булочки. — Она прошла в бальный зал, не обращая внимания на их шокированные взгляды.

Впереди Натаниэль осматривал толпу. Его взгляд небрежно скользнул по Элизабет и тут же вернулся к ней. Словно забыв о существовании гостей — один человек все еще пытался заговорить с ним, — он оттолкнулся от колонны, его темный взгляд был непоколебим. Она уже успела разогреться, и его взгляд ей не помог: она раскраснелась, вспотела и была отнюдь не прекрасна. Но когда он подался вперед, чтобы увлечь ее в центр бального зала для танца, все тревоги покинули ее разум, ведь в этот момент она была там, где хотела быть больше всего на свете, — в объятиях того, кто любил ее.

***

Они танцевали почти час, и за это время она ни разу не наступила Натаниэлю на ногу, прежде чем музыка прервалась и она отправилась на поиски прохладительных напитков. В столовой на длинной белой скатерти были расставлены бутылки и бокалы, и гости с преувеличенной осторожностью наливали себе в бокалы, смеясь над новинкой. Все были навеселе, в воздухе витал дух щедрости, люди тянулись помочь соседям, когда чуть не опрокидывался бокал или проливалась бутылка. Тепло запотевало оконное стекло, размывая огни города за окном.

Когда она вернулась в бальный зал, Натаниэль был поглощен беседой с молодым человеком — очень красивым, с вьющимися светлыми волосами и ямочками, которые вспыхивали, когда он улыбался. Он выглядел нервным и возился с манжетами. Заинтригованная, Элизабет спряталась за горшком с растением, чтобы понаблюдать за ним.

— Я действительно не держу на тебя зла, — проникновенно говорил молодой человек. — Мне бы хотелось, чтобы ты написал ответ, но я понимаю, что обстоятельства сложились не лучшим образом. Просто, учитывая то, что между нами произошло…

Пока он говорил, Натаниэль схватил чей-то полупустой бокал с шампанским и одним глотком осушил его, не обращая внимания на слабый протест гостя.

— Феликс, — сказал он напряженным голосом, стараясь не закашляться, — хотя поцелуй, который мы разделили в бельевом шкафу Лорда Ингрэм, был глубоко незабываемым, я с сожалением должен сказать, что теперь у меня есть определенные обязательства.

— Обязательства, — неуверенно повторил Феликс. Элизабет не винила его за то, что он выглядел так, будто задавался вопросом, понимает ли Натаниэль значение этого слова или просто выбрал его наугад, словно вытащил из шляпы.

Натаниэль протянул руку, чтобы похлопать его по плечу.

— Должен сообщить тебе, — серьезно произнес он, — что я больше не холостяк.

Плечи Феликса поникли и поникли. Она почувствовала укол сочувствия.

— Значит, у нас нет никакой надежды?

Натаниэль только открыл рот, чтобы ответить, как по полу пробежала вибрация. Группа пустых стаканов, брошенных на поднос неподалеку, угрожающе зазвенела, словно в преддверии землетрясения. В оркестре зазвучала диссонирующая нота; по бальному залу прокатилось несколько растерянных ропотов, вызванных зловещими толчками в особняке.

— Боюсь, что нет, — сказал Натаниэль с затравленным видом. — Правда в том, что я обручен.

Особняк затих. Все разговоры поблизости разом прекратились.

— Что? — сказал Феликс.

— Что? — сказала Элизабет, вставая из-за горшка с растением.

Натаниэль бросил на нее отчаянный взгляд. Она увидела, как он пробормотал несколько слов под нос — какое-то заклинание — и почувствовала, как что-то прохладное обхватило безымянный палец ее левой руки, на котором вдруг появилось кольцо — очевидно, семейная реликвия Торнов — из серебра с огромным изумрудным камнем. После вспышки заикающегося ужаса ее охватила необыкновенная радость, словно она только что сорвалась с обрыва и обнаружила, что может летать.

— Точно. Я забыла. — Ухмыляясь, она подняла руку. — Мы помолвлены.

ЭПИЛОГ

ПОКА ГОСТИ танцевали, Сайлас спустился во мрак подвала поместья Торн. Он приветствовал запахи сырого камня и плесени, как улучшение по сравнению с миазмами безвкусных духов, наполнявших воздух наверху. Ему казалось, что с каждым десятилетием человеческая мода становится все более вульгарной; теперь дамы покупали дешевые платья и перчатки в новом универмаге на Лестничной Авеню, который, к его ужасу, демонстрировал все признаки будущего. Он сожалел о своем бессмертии, поскольку оно гарантировало, что он доживет до еще более ужасных преступлений.

Он миновал бочки и винные стеллажи, направляясь к маленькой искривленной двери, вделанной в камень, которая вела в подземелье по штопорообразной лестнице. Глубоко под особняком палаты гудели, словно жизненная сила впавшего в спячку дракона. Сайлас знал, что если приложить руку к стене, то в месте прилегания к камням можно почувствовать слабую вибрацию. Он воздержался, не желая пачкать еще одну пару перчаток.

На позапрошлой неделе он нашел достаточно простое дело — пробудить магию Клотильды Торн от спячки, и был рад, что его усилия принесли ожидаемые результаты. Если бы не вмешательство мастера Торна, дело заглохло бы на годы, а Сайласу не терпелось спланировать свадьбу. Более того, он уже выбрал цветы.

Обладая демоническим зрением, он без труда разглядел окружающую обстановку в беспросветном подземелье: приземистые колонны, сырые камеры с прогнившими дверями, покрытую копотью каменную кладку над пустыми ржавыми бра. Это место столетиями не использовалось никем, кроме него. Приятный оттенок смерти все еще витал в его пределах, свежий в ближайшей камере, хотя тело, занимавшее ее, теперь покоилось в иле Пламенеющей реки, а его карманы были усеяны камнями.

Господин Торн и Госпожа Скривнер не знали, что в ту ночь, когда на них напали чары, он привел сюда наемника Эшкрофта для допроса и только после этого избавился от него. Это не была быстрая, чистая, спонтанная смерть, как они себе представляли. Сайлас был основателен.

Он не жалел о том, что пошел на хитрость. Как бы он ни воздерживался от демонических пороков, это был не первый и не последний человек, которого он убивал на службе у хозяина и хозяйки, и их совесть не могла помешать ему. Особенно Госпожа Скривнер, чья праведная душа пылала в ее смертном теле, как корона священного огня; душа, чью силу он вкусил и без которой не выжил бы.

На полпути через подземелье он остановился, вспомнив запах, который витал вокруг нее после возвращения. Хотя он не посещал оперу уже много лет, он не мог ошибиться. Она была в Королевском Театре. Он постарается изобразить удивление, когда она вручит ему билеты, и это будет нетрудно, поскольку он действительно был глубоко тронут.

Его цель находилась в дальнем конце подземелья, начертанная на камнях самой большой камеры, которая в древности была оборудована железными решетками. Проржавевшие почти до нуля, они торчали из пола и потолка, словно огрызки почерневших зубов. Он перешагнул через них и осмотрел пентаграмму с древними пятнами крови и грязными лужами воска, куда его вызывали снова и снова, обеспечивая сотни лет жизни от бесконечной череды Торнов.

Как же все изменилось. Тогда, на пике своего могущества, он не замечал холода.

Повертев в руках сверток, он снял перчатки и уколол палец когтем.

Он обдумывал множество способов избавиться от халата Клотильды Торн. Он думал о пожаре, о том, чтобы запереть его в железном сундуке и бросить в море, о том, чтобы бросить в пустыне на растерзание зверям. В конце концов он остановился на судьбе, которая показалась ему удовлетворительной.

Когда он наклонился, чтобы прижать бусинку крови на пальце к вырезанной пентаграмме, в бальном зале наверху раздался отдаленный возглас. Услышав его, он улыбнулся.

Затем он произнес имя, которое заставило камни замолчать. Если бы здесь присутствовал смертный, этот звук стал бы последним, что он когда-либо слышал, ибо он вырвал бы воздух из его легких и остановил кровь в его жилах. Сложив руки за спиной, он наблюдал, как пентаграмма исчезает, сменяясь ямой, уходящей в бездонную темноту.

Внутри бездны чешуя влажно скрежетала по камню. Огромная пара опаловых глаз светилась трупным светом, освещая груды черных сверкающих катушек. Шипящий голос доносился из теней, словно приливная вода, кипящая на расколотых костях:

— Я Великий Пожиратель, Пожиратель Тысячи Армий. Когда мир был новым, я глотал бури и пил море. Кто осмелится пробудить меня от дремоты?

Сайлас перегнулся через край.

Катушки вздрогнули от удивления.

— Силариатас? Зачем ты вызвал меня?

— Для обычной цели. Я хочу избавиться от кое-чего. — Он поднял халат Клотильды.

Наступило долгое молчание.

— Это человеческая одежда? — спросил Великий Пожиратель.

— Боюсь, что так и было задумано, — ответил Сайлас.

— Я не хочу ее есть.

— Ты Великий Пожиратель. Твое предназначение — поглощать все, что попадается на твоем пути.

— И все же, — засомневался змей, устремив взгляд на оборку из изъеденного молью кружева.

Носок сапога Сайласа слегка сдвинулся к краю пентаграммы. Пожиратель содрогнулся.

— Ты выглядишь ужасно, Силариатас, — прорычал он. — Ты можешь скрывать свои раны от своего человеческого хозяина, но от меня тебе их не скрыть! Армии потустороннего мира найдут тебя. Они разорвут тебя на части. Они не уснут, пока не полакомятся твоей плотью!

— Странно, — сказал Сайлас.

— Что? — прошипел Пожиратель. — Что странно?

— Мне кажется, они предпочли бы жить.

Мгновение спустя Сайлас, с пустыми руками и вонью от Пожирателя, исчезающей из подземелья, взвешивал варианты. Он мог остаться внизу, во тьме, с воспоминаниями, окруженный томительными отголосками смерти. Хотя сейчас он чувствовал холод так, как не чувствовал раньше, перспектива провести здесь время его не смущала. Он долго размышлял над этим.

Затем он направился к лестнице, к свету и жизни наверху.

Notes

[

←1

]

Topiary — топиарий, фигурная стрижка кустов

[

←2

]

Laurel — лавр (Южное вечнозелёное дерево или кустарник, пахучие листья которого употребляются как приправа к пище)

[

←3

]

Чтобы вы не путались в этом имени, я буду писать «Мёрси», а не «Мерси». Это не означает, что в остальных случаях буду писать ё.

[

←4

]

Социокультурное явление, существовавшее при монарших (королевских, императорских, царских) дворах, главным образом в Европе эпохи абсолютизма. Оно заключалось в возвышении конкретного лица или группы лиц в связи с личной благосклонностью к ним монарха.

[

←5

]

Lacebrick: Lace brick — кружевной кирпич