Чекист. Тайная дипломатия – 2

Глава четвертая. Аванс для мышки

Скучно. Новых художественных альманахов нет, а свежей газеты хватает минут на пятнадцать. Новостей интересных тоже нет, за исключением тех, которые мы с Артуром уже спрогнозировали – Политбюро приняло решение заключать мир и с Польшей, и с Финляндией. Вот, разве что, небольшое сообщение о том, что во время освободительного похода Красной армии, очищавшей Грузию от белобандитов, посильную помощь нам оказал флот Крымской республики. Я ничего не пропустил? Когда мы успели подписать договор со Слащевым о военном сотрудничестве? Или это инициатива генерала? Нет, пора выздоравливать. Мне бы Москву, готовить людей для участия в делегациях. Ладно, авось Бокий не подкачает. А я буду пролеживать бока и просыпаться по утрам от вопля медсестры, разносившей градусники. А к воплям чаек я уже начал привыкать, а ведь совсем недавно, на полном серьезе, подумывал – а не назначить ли премию тому ученому, который петроградских чаек заставит мигрировать в Норвегию или в Швецию? К финнам слишком близко, противные птички обратно вернутся. А скандинавы привыкшие, пусть слушают.

Выписывать меня Алевтина Георгиевна отказывалась напрочь – мол, надо с недельку понаблюдать, а уже потом принять решение. Подозреваю, что будь я персоной калибром поменьше, нежели член коллегии ВЧК и прочее, меня бы уже выкинули из госпиталя, чтобы не занимал палату, в которую можно поставить вместо одной кровати, штук пять коек, тем более, что к нам везли раненых с финского фронта. Я, было, заикнулся, что могу и в общей палате лежать – все не так скучно, но меня и слушать не стали.

Но дождался-таки праздника. Нет, еще не полной выписки, а разрешения выйти в город погулять, часика на три-четыре. Алевтина Георгиевна взяла с меня слово, что к десяти часам я непременно вернусь и распорядилась выдать мне мое барахло, хранящееся в госпитальной каптерке.

К своему удивлению, среди одежды обнаружился вещмешок, оставленный мною в казарме. Я его на штурм форта не брал, зачем он там нужен, да и тяжесть лишнюю не было смысла таскать. Думал, что мое барахлишко уехало в Москву, или попало в «хорошие» руки. Оказывается, зря я так думал. Не сомневаюсь, что это Витька Спешилов постарался. И вещички уберег, и мне их сумел переслать. Сам-то комиссар, как я уже знал, вместе с отрядом вернулся делегатствовать на Десятом партсъезде.

Взяв в руки шинель, не удержался и выматерился. Спереди она выглядела вполне приличной, даже новой. А вот сзади… Какие-то дырки, лохмотья грубого сукна, словно ее волочили по острым камням. Эх, эту шинель уже штопать бесполезно, а можно оставить госпиталю на хозяйственные нужды. Странно, что шинель пострадала, а спина, вроде бы, и ничего. Впрочем, еще и не так бывает. Штаны вроде бы ничего, не пострадали. Так, теперь гимнастерка. У нее спина в целости и сохранности, а вот передняя часть словно бы кем-то покусана. Это что, ордена так снимали? А гаечки отвинтить не судьба была?

Мне стало грустно. Решив, что утешусь хотя бы сменой чистого белья, вместо застиранного госпитального, потянул «сидор» к себе. Странно, но он оказался тяжелее, чем я рассчитывал. В моем вещевом мешке было только самое необходимое – смена белья, зубная щетка с порошком, кусочек мыла и футляр со станком. А на самом донышке лежала пачка денег. Не то двести тысяч, не то триста. Развязав, обнаружил сверху банку американской тушенки килограммов на пять, завернутую в мою запасную пару белья…

Комиссар, ерш твою медь! Понимаю, Витька хотел, как лучше, а что я теперь стану делать с промасленным бельем? И кто додумался смазывать жестяные банки солидолом?

Кстати, а где мои ремень и шапка? Либо пропали в суматохе, либо исчезли уже в госпитале. Ну, хотя бы сапоги на месте, уже неплохо. Их бы еще почистить, так и совсем хорошо. Видел внизу место для чистки обуви, где щетки и огромная банка с ваксой. Излажу.

Итак, из госпиталя выходит субъект, в драной шинели, без пояса, без головного убора. Хорош член коллегии ВЧК, похожий на бомжа. Пожалуй, до первого патруля дойду, а там задержат, не поверив, что большие начальники бродят по городу в таком виде.

Но надо везде искать положительные моменты. Теперь можно чистить зубы французским зубным порошком, а не мелом, что привезли люди Артузова. Но вот в футлярчике, где лежит мой «Жиллет», было пять лезвий, а теперь одно. Кто-то позаимствовал, но сделал это достаточно деликатно. Впрочем, это уже неважно. И деньги на месте.

Совзнаки я даже считать не стал. Понимал, что будь здесь хоть двести, хоть триста тысяч, но пока я пребывал в госпитале, деньги опять обесценились. Купить на них уже ничего нельзя.

Все не так страшно, но поход в город придется отложить. Дождаться Артузова, чтобы тот дал поручение привести мне одежду? Но Артур мог появиться через неделю, или вообще не появится. Наверное, придется одолжить у кого-нибудь из раненых шинель, пояс и сбегать до ближайшей лавки или на Апраксин двор, да принарядится.

Я предавался унынию уже минут пять, как явилась мышка-норушка по имени Мария Николаевна.

– Вот, уволилась, – торжественно сообщила девушка.

– Уволились – это хорошо, – меланхолично отозвался я, погруженный в собственные мысли.

– Уволили без отработки, директор сказал, что в этом случае мне выходное пособие не положено. Я за авансом пришла.

– За авансом? – слегка охренел я от такой наглости. Видимо, это у них тоже семейное.

– Разумеется, – пожала девица костлявыми плечиками. – Вы же сами сказали – увольняйтесь, я вас на службу беру, а я вам поверила. А если на службу берете, так и жалованье должны мне платить. Жить-то ведь мне на что-то надо? А по музеям на какие деньги ходить? В Эрмитаже уже десять тысяч с носа берут, а в Русском музее восемь.

– Деточка, я похож на кассира? – поинтересовался я. Обведя взглядом больничную палату, спросил: – А это помещение напоминает контору ВЧК?

– Ва-первы-ых, – противным голоском протянула барышня, прищурив глазенки в окаймлении белесых ресниц. – Я вам не деточка, а агент ВЧК, раз вы меня сами взяли на службу. Извольте называть меня по имени-отчеству. Ва-втары-ых, в Петрограде есть управление ВЧК. Я думаю, вы напишете им записку, а я схожу в кассу и получу деньги. Вы же начальник важного отдела, местные чекисты должны вас слушаться.

Я уже начал жалеть, что предложил нахальной девице место в Иностранном отделе. Но теперь уже и отказываться от нее было бы неприлично. А еще я понял, отчего ее уволили без отработки, да еще и в конце учебного года. И нашу «кухню» она себе не представляет. Теоретически, Петрочека может помочь мне деньгами, но это не такое быстрое дело. А по «записочке» точно ничего не дадут.

Откашлявшись, и сделав внушительный вид, насколько позволял старый больничный халат, я сказал:

– Уважаемая Мария Николаевна, все не так просто. Вначале придется перетерпеть бюрократические проволочки. Не забывайте, что я должен оформить вас на службу, а уже потом вам следует заводить разговор об авансах или пайках. Думаю, директор вашей школы неправ. Стоило поднять скандал, пожаловаться в вышестоящую организацию.

– Я согласна, – неожиданно согласилась Мария Николаевна. – Если бы я уходила не в ВЧК, а на другую службу, так и бы и поступила, и мой директор бы сто раз пожалел, что не отдал мне мои кровные деньги. Но я решила, что не стоит поднимать шум, привлекать к себе лишнее внимание.

– М-да, – протянул я. – Не знаю, что теперь с вами и делать.

Самое интересное, что девушка права. Никто меня за язык не тянул, сам предложил. А когда я смогу оформить ее на службу, вывезу за границу? Неделя, как минимум. Мне нужно приказ издать, в штатку ее включить, в бухгалтерию сходить… На что ей жить это время? А я, самое смешное, даже заявления о приеме на работу у нее не взял, а нужно еще кучу бумаг заполнять, анкеты, опять-таки. И своей властью я дочку бывшего статского советника в штат не включу, здесь уже подпись Дзержинского потребуется. Но я не подумал, что она так вот сразу возьмет, да и уволится из школы и явится ко мне. Так что с меня взять, с контуженного, да еще и об лед ушибленного?

– Кстати, я могу взять аванс продуктами, – заявила бывшая учительница, узрев банку тушенки. Ухватив жестянку загребущими ручонками, взвесила ее и с удовлетворением сообщила: – Фунтов двенадцать, не меньше. В школе такого в паек ни разу не выдавали, начальники зажимали.

Тушенки конечно жаль, но я обреченно махнул рукой:

– Забирайте.

– А можно я ее прямо в рубахе возьму? – не унималась девица. – Она теперь уже ни на что не годна, а мне тащить легче.

– Да хоть в кальсонах тащите, – буркнул я.

Скрылась бы она с глаз долой, вымогательница. Пожалуй, в отдел я ее возьму, но заграницу она не поедет, оставлю в Москве под благовидным предлогом. Пусть товарищу Бокию делает переводы иностранных газет. Но вместо того, чтобы утащить «аванс» в свою норку, отставная училка спросила:

– Владимир Иванович, а что вы такой невеселый? – Мне не хотелось объяснять ситуацию, делиться с нахалкой проблемами своего гардероба, но она уже догадалась сама: – Одежда вышла из строя? Ух ты, как вас собаки подрали.

– Нет, это я от злости сам решил и шинель, и гимнастерку изгрызть. А теперь сижу вот, и думаю – может мне с вас ваше пальтишко снять, чтобы было в чем в город выйти?

– Не налезет на вас мое пальто, – совершенно серьезно отозвалась девица. – Да и неприлично будет, если большой начальник в женской одежде по городу расхаживать станет. Может, вам следует обновить собственный гардероб?

– Мысль очень дельная, товарищ Семенцова, – саркастически отозвался я, вытаскивая из мешка совзнаки и протягивая их девушке. – Посчитайте и скажите – на что этих денег хватит? Пальто можно купить, пусть и ношеное? Я тут малость от жизни отстал.

Совзнаки девушка посчитала быстро, едва ли не со скоростью банкомата, проверила на подлинность и сообщила:

– Двести тридцать пять тысяч. Возможно, хватит на новую рубашку и брюки, на портянки останется. А вот касательно военной одежды – я даже и не знаю, не интересовалась. Но гимнастерка дороже стоит, чем цивильная рубашка. А демисезонное мужское пальто нынче за три лимона торгуют, а хорошее, так и все четыре, а вам бы еще шапку или шляпу купить. Лучше шапку с наушниками. Хотя и апрель, но везде еще снег лежит, с Невы сильно дует. Значит, нужно лимонов пять, не меньше.

– Если бы мы в Москве были, то без проблем, а здесь, в Питере, у меня даже знакомых никого нет. А даже если бы и были, как я в таком драном виде к ним пойду?

– Владимир Иванович, а у вас, случаем, никакой тайной захоронки нет? Знаю, что у мужчин такие бывают. Мой братец обычно золотой червонец в углу прятал, а я порой находила.

И впрямь, чего это я? «Захоронка», которую в моем мире мужчины именовали «заначкой», у меня была. Причем, в самом сокровенном месте – под обложкой партбилета, поближе к сердцу. Но не червонец, а десять долларов США. Остальные-то деньги остались в кабинете, а одну американскую бумажку взял. Мало ли…Надеюсь, хоть грины не обесценились?

– Ух ты, – протянула девушка, осматривая десятку. – Настоящая. Раньше за такую можно было срок получить, а то и к стенке бы поставили, а нынче за нее пять лимонов дадут, не меньше.

– А что, за доллар уже пятьсот тысяч рублей дают? – удивился я. – Месяц назад за него сто давали.

– За месяц много воды утекло, – рассудительно сказала девица. Посмотрев на меня, попросила: – Встаньте, пожалуйста.

Не поняв, в чем дело я послушно встал, а Мария Николаевна вытянула руку, дотронулась до моей макушки ладошкой, измерила плечи, используя пальчики вместо мерной линейки, хмыкнула:

– Я сейчас быстренько сбегаю, пальто куплю, пиджак и рубашку с кепкой. Сапоги у вас крепкие, почти новые, штаны неплохие. Изысков не обещаю, но подберу, чтобы в люди было не стыдно выйти. Батюшка всегда меня к портному вместе с собой брал, чтобы я могла на глаз определить, какую мужу одежду шить. А консерва пусть здесь пока постоит, потом заберу.

Мария Николаевна отсутствовала часа четыре, но явилась довольная, запыхавшаяся, с мешком всякого добра.

– Вот, доллары продала хорошо, по шестьсот тысяч. Берите. Пальто вначале примерьте, – едва ли не приказным тоном заявила моя подчиненная. – Можете прямо на халат надевать. Если не подойдет, сбегаю, поменяю. Но должно быть впору.

Пальто и на самом-то деле пришлось впору. Не новое, но по нынешним временам сойдет за парадное.

– Я отвернусь, а вы теперь полностью оденьтесь, и все прочее примерьте.

Все подошло, я даже и не сомневался. Жаль, что в палате не было зеркала, но я знал, что выгляжу, как типичный пролетарий в гражданско-военной одежде. Хорошо, что Наташка меня не видит, она бы долго смеялась. Хотя, дочь графа Комаровского среди своих «коммунаров» еще и не такие наряды могла видеть.

– Здесь сдача, – сказала девушка, выкладывая на тумбочку несколько бумажек. – Если вам она не нужна, то я себе оставлю, на извозчика потрачу, чтобы консерву не тащить.

Ишь, она еще и честная. И как после этого не оставить бедной девушке сдачу? Нет, а она точно трудилась учительницей в Единой Трудовой школе Петрограда? Не подрабатывала ли тайком приказчиком в магазине готового платья? Подозрительная личность, мадмуазель Семенцова.

– Сегодня уже поздно гулять идти, – сказала девушка. – Темнеет быстро, а фонари у нас не горят. А в потемках и напасть могут, и не увидите ничего. Давайте завтра? Не возражаете, если и я с вами погуляю? Пройдемся по городу, а вы заодно мне о будущей работе расскажете, чтобы поподробнее, а не как в прошлый раз.

Я выглянул в окно. И впрямь, уже надвигались сумерки и на прогулку выходить поздновато. Завтра схожу. То есть, вместе сходим. А насчет подробностей, это она права. Но у меня и у самого только наметки есть, а инструкций для будущего сотрудника никаких нет. Предполагал, что на досуге все обмозгую. Впрочем, так даже и не хуже. Девица толковая, все схватывает на лету. Авось, сама что-нибудь придумает. Вон как насчет прачечной ловко придумала.

– А как вы по темноте домой пойдете? – забеспокоился я. – Извозчика где ловить станете? Может, вас проводить?

– Извозчик у меня уже здесь, недалеко от входа в госпиталь стоит, – успокоила меня Мария Николаевна. – Мне до Шпалерной и идти-то всего ничего, просто не хочу с банкой дорогих консервов тащиться, могут ограбить. Да, – спохватилась девушка, – а куда мы с вами завтра пойдем? Вы Петроград хорошо знаете? Или, как все москвичи, его недолюбливаете? Я бы вас в Летний сад сводила. Туда пускают бесплатно, статуи пока не разбиты и не слишком загажено.

– Нет, Петроград я очень люблю. Тем более, что я не совсем москвич, а может даже и не москвич вовсе. А мы с вами пойдем не в Летний сад, а в Александро-Невскую лавру, – решил я, хотя еще недавно понятия не имел – куда пойду. Наверное, хотел просто побродить по Невскому проспекту, посмотреть, насколько он отличается от другого Невского.

Вслух мадмуазель Семенцова ничего не произнесла, но белесые реснички задергались, демонстрируя непонимание.

– Поверьте, милая девушка, – назидательно сказал я и, не дожидаясь визга, спешно поправился. – Виноват, Мария Николаевна… Так вот, уважаемая коллега. В Летний сад лучше ходить летом, или осенью, а не ранней весной, когда кругом сор и грязь, а еще мокрый снег. Летний сад – он для романтических прогулок хорош, когда дама с кавалером неспешно прогуливаются, ручки пожимают и стихи читают друг другу. А мы с вами люди серьезной профессии. Вы же без пяти минут тоже чекист. И нам с вами следует думать не о каких-то романтических бреднях, а о серьезных вещах. И нет лучше места для принятия важных решений, нежели старое кладбище, где надгробия великих людей помогают оформлять мысли.