Тайна шести подков

Глава 6. Вокзал и его жители. Продолжение

Летти Бракнехт любила дедушку и не хотела его огорчать, но то и дело выходило так, что ему приходилось из-за нее тяжко вздыхать и говорить: «Эх, Летиция…» Непоседливая, юркая, почти все время пребывающая без присмотра, внучка господина начальника вокзала вечно находила неприятности.

Но в основном головную боль она доставляла не кому-нибудь, а вокзальному констеблю. Тот постоянно ворчал, мол, мисс Летти создает больше суматохи, чем все местные шушерники вместе взятые и будь его воля, он бы давно посадил ее на поводок.

Бом-Бомунд ловил ее то на перронах, то в вагонах поездов, то в кабинах паровозов, отгонял, словно собачонку, от пассажиров, когда она приставала к ним с расспросами об их каких-то тайнах, а еще, чтобы его позлить, Летиция Бракнехт частенько включала сигнальную тумбу и воровала его газеты. Однажды она и вовсе привела в движение ни много ни мало целый паровоз, и, когда ее поймали, с невинным взглядом хлопая ресничками, сказала, что просто хотела немного на нем поездить. «Мисс Летти хуже гремлина! — возмущался констебль. — Ну что за непослушная девчонка!»

В тот роковой полдень, который Летти запомнила на всю жизнь, Бом-Бомунд сам на себя не походил. Она слишком хорошо его знала, чтобы понять: констебль нервничает, и не просто нервничает, а не находит себе места от волнения. Он всегда был показательно спокоен и хладнокровен, и казалось просто не существует вещи, которая могла бы вывести его из равновесия. Если не считать, конечно, саму Летти Бракнехт.

Но на этот раз внучка господина начальника вокзала была ни при чем.

Констебль все утро бродил у своей тумбы, звеня конечностями и пыхтя трубами, как старый чайный варитель, а затем уселся с газетой на свою скамейку, вот только его явно не волновало, что в ней напечатано. Его пальцы дрожали, а прищуренные глаза чуть виднелись над разворотом — взгляд Бом-Бомунда полз, вглядываясь в людей, снующих по вокзалу. Усы констебля при этом ходили ходуном, а сам он ерзал, не в силах усидеть на одном месте.

Полицейский будто чего-то ждал…

В зале ожидания между тем творилось что-то непонятное. С виду все было как обычно, но Летти знала, что это не так. Она чувствовала повисшее в воздухе напряжение — оно проглядывало во всем и во всех. В стоящих в очереди к кассам пассажирах, в рваных оповещениях диспетчеров из рупоров, в дерганных фигурах прибывающих и отбывающих, частично скрытых в облаках пара. Нервозность слышалась в разговорах, в лязге багажных тележек, в скрипе вокзальных автоматонов и даже читалась в позе сидящего на газетной тумбе Саквояжика, полосатого кота Бом-Бомунда. Обычно лениво валяющийся на крышке тумбы зверек сидел, подобравшись, помахивая кончиком хвоста и поджав уши, с таким видом, будто ожидал, что его вот-вот обрызгают водой. Саквояжик сейчас даже не обращал внимания на расползающийся от столиков вокзального кафе запах кофе, к которому всегда был весьма неравродушен.

Летти было страшно. Она вслушивалась в разговоры, вглядывалась в лица, все пыталась отыскать хотя бы намек на то, что происходит.

— Мисс Летти! Хватит витать в облаках! — прикрикнул на нее старший багажник мистер Дрилли. — Чемодан!

Летти дернулась. Прицепив медную бляшку с номерком на ручку очередного чемодана, она нажала на педаль под тележкой, и механизм наклонился — чемодан тут же исчез в квадратном стенном люке камеры хранения.

Внучка господина начальника вокзала провела все утро в самом темном углу зала ожидания, навешивая номерки на багаж под присмотром мистера Дрилли, который сидел на своей табуреточке рядом, читал крошечную книжонку «Любовь с привкусом отравы в купе № 134» (имелась у него страсть к дамским романам) и дымил папиреткой. Порой он отрывался от чтения лишь для того, чтобы «встряхнуть необычайно сонную и потерянную» мисс Летти.

— Вам не кажется, что здесь происходит что-то странное, мистер Дрилли? — спросила девочка.

Старший багажник почесал уголком книжки бородавку на носу и поднял мохнатую бровь.

— Странное? В чемодане? Вы услышали, как кто-то скребется внутри? Мне позвать гремоловов?

— Нет же! — возмутилась Летти. — Гремлины здесь ни при чем. Я имею в виду, на вокзале.

— На вокзале?

— Да, что-то странное происходит на вокзале.

Мистер Дрилли окинул зал ожидания безразличным взглядом.

— Вы о чем? Все как всегда.

— Я… не знаю… Бом-Бомунд выглядит так, будто его вот-вот удар хватит.

— Может, у него что-то там в его шестеренках и пружинах заклинило? — хохотнул старший багажник. — Пара капель машинного масла, и он придет в норму. Чемодан!

Летти навесила номерок и отправила новый чемодан в люк. Слова мистера Дрилли ее не убедили.

«Вот бы поговорить с Мартином, — подумала она. — Жаль, это невозможно, пока дедушка не прекратит злиться…»

Как Летти ни пыталась, за привязыванием номерков она все не могла отвлечься от повисшей в здании вокзала угрозы…

…Все случилось, когда вокзальные часы начали отбивать полдень.

Летти почувствовала, как ее волосы становятся дыбом, а кожу слегка покалывает, она ощутила едва уловимую вибрацию, исходящую от тележки.

Кот Саквояжик шмыгнул с тумбы и нырнул в какую-то щель.

Летти бросила взгляд на констебля, но того на скамейке уже не было — газета, которую он читал, валялась на полу.

В зале ожидания раздался какой-то шум. У скамеек рядом с лавкой «Шиффоньерс. Все для путешествия на поезде» завыла карликовая собачонка какой-то мадам. Заплакал маленький мальчик, натянув свой поводок. Его сидящий рядом отец, к запястью которого конец поводка и был прикреплен, попытался успокоить сына: «Мы ведь уже обсуждали это, Малкольм: я сниму его, когда мы сядем в вагон. На вокзале детям нельзя находиться без поводка — ты же не хочешь потеряться?..»

Но Малкольм не успокаивался. Было видно, что дело не в поводке…

И тут раздался крик.

— Я вас вижу! — закричал джентльмен в длинном иссиня-черном пальто и цилиндре, сжимающий под мышкой чемодан. Его лица девочка не видела из-за высоко поднятого воротника и больших очков с круглыми синими стеклами.

Он пятился по проходу, ведущему на платформу «Корябб», вскинув перед собой трость с витым серебристым набалдашником. Люди со всех сторон повернули к нему головы, на лицах пассажиров застыл тот же вопрос, который мучил и Летти: «Что здесь творится?!»

— Я знаю, что вы здесь! — кричал человек с тростью. — Даже не думайте подходить!

И тут появились они.

Один из них отлип от столба, к которому прислонялся, якобы читая газету. Другой убрал ногу с подставки чистильщика обуви мистера Смитти. Третий поднялся из-за столика кафе. Четвертый вышел из дверей «Шиффоньерс». Пятый, шестой и седьмой встали со скамеек в разных частях зала ожидания. Еще двое отвернулись от механической панели с указанием прибывающих/отправляющихся поездов. И последний вышел из очереди к окошку билетной кассы.

Летти смотрела на них во все глаза. На первый взгляд в этих людях не было ничего особо примечательного, кроме того, что… нет, это уже второй взгляд! Люди, к которым обращался джентльмен с тростью, все были… горбунами.

Таиться больше не имело смысла, и все они сбросили с себя пальто, явив потрясенным взорам пассажиров и служащих станции свои странные костюмы: на каждом из этих «горбунов» будто была надета птичья клетка. Тонкие гнутые прутья охватывали их корсетами, а горбы… оказались вовсе не горбами — это были стеклянные баллоны, в которые проволочные прутья и врастали. В руках у всех «горбунов» появилось оружие — странной формы продолговатые пистолеты.

Один из людей-в-клетках, человек с пышными бакенбардами, воскликнул, обращаясь к джентльмену с тростью:

— Именем закона, сдавайся, Эззрин! Все кончено!

По залу ожидания пробежали преисполненные благоговейного ужаса шепотки: «Он сказал “Эззрин”?», «Это же Эдвард Эззрин!», «Замыкатель! Это Замыкатель!»

Летти потрясенно распахнула рот. Джентльмен в иссиня-черном пальто, в очках и с тростью был тем самым Последним Габенским Злодеем, о котором писали в газетах! Личный враг полиции и лучший друг ужасного злодея Горемычника! За его поимку была назначена награда в десять тысяч фунтов!

Замыкатель меж тем продолжал пятиться. Люди-в-клетках, которые на деле оказались полицейскими, подняв оружие, осторожно двинулись к нему.

— Ну разумеется! Сержант Лоусон, личная собачонка комиссара! Кого бы он еще мог отправить! — крикнул он. — Не подпускай ко мне своих грязных свиней, Лоусон, если не хочешь потом собирать их в виде пепла в обувные коробки!

— Твое время ушло, Эззрин! — ответил сержант Лоусон. — Мы отловили или отправили на кладбище всех твоих дружков! Даже Горемычник тебя бросил. Никого не осталось! Сдавайся по-хорошему, и тебя ждет уютненькая палата в «Эрринхауз», не вынуждай меня поступать с тобой грубо!

Замыкатель почувствовал движение за спиной. Чуть повернув голову, он увидел, что путь на платформу «Корябб» ему преградили еще трое людей-в-клетках, среди которых — Летти даже не поверила своим глазам! — стоял Бом-Бомунд. Вокзальный констебль был одет так же, как и прочие «горбуны».

Непричастные люди на станции застыли на своих местах, кто где стоял или сидел. Словно загипнотизированные, они наблюдали не моргая за происходящим. Кто-то негромко проговорил:

— Сейчас… сейчас будет злодейский монолог! Не могу поверить, что услышу настоящий злодейский монолог своими ушами…

Но не тут-то было. Последнего Габенского Злодея захлестнуло отчаяние. Поняв, что ловушка захлопнулась, Замыкатель резко развернулся и ткнул тростью в сторону полицейских на платформе.

И тут произошло то, чего все ждали с потаенным страхом еще с того самого момента, как услышали имя джентльмена в иссиня-черном пальто, — вот только это был отнюдь не монолог.

Раздался оглушающий, режущий уши треск. Сверкнула сорвавшаяся с набалдашника трости молния.

Вспышка света прошла волной, лизнув плиты зала ожидания и перрона, и молния врезалась в одного из полицейских.

Летти хотела зажмуриться от охватившего ее ужаса, но веки застыли, словно их, кто-то сперва оттянул в стороны щипцами, а после приклеил воском.

Принявший молнию грудью полицейский вовсе не превратился в кучку пепла, как угрожал Замыкатель. Его лишь оттолкнуло на два шага назад. И хоть он дымился с головы до ног, будто только что выпрыгнул прямиком из пожара, видимого вреда молния ему не причинила. Летти успела заметить, как разряд, столкнувшись с решетчатым корсетом полицейского, прополз синеватым червем по одному из прутьев и забралась в стеклянный резервуар за его спиной, где и остался клубиться и сотрясаться в судорогах в виде светящегося комка без надежды вырваться на волю.

Констебль лишь тряхнул головой.

— Вперед! — раздался крик сержанта Лоусона, и полицейские со всех сторон ринулись к Замыкателю.

Эдвард Эззрин принялся выпускать из трости молнию за молнией. Зал ожидания наполнился треском, в нос Летти ударил тяжелый, сладковатый запах грозы.

Оцепенение спало с людей. Бросив чемоданы и саквояжи, они с криками ринулись к выходу из здания вокзала, расталкивая друг друга локтями. Началась паника. Перевернулась багажная тележка. Затем другая. Среди пассажиров носились служащие вокзала, а автоматоны просто замерли — на подобный случай инструкций у них явно не было.

Мистер Дрилли вскочил со своего стульчика и скрылся за служебной дверью. Летти поспешила за ним, но прямо перед ее носом клацнули замки. Она подергала ручку — заперто!

Лихорадочно оглядевшись по сторонам, она увидела единственное место, где можно было спрятаться. Девочка шмыгнула к багажному люку и, забравшись в него, притворила заслонку. Уже почти захлопнув ее, она вдруг остановила себя — нет! Она должна увидеть, чем все закончится!

Вокзал поглотило безумие. Крики. Топот. Кто-то падает. По кому-то топчутся, отдавливая пальцы, носы и уши. Сверкают и трещат молнии. Люди-в-клетках окружают Замыкателя…

Полицейские хорошо подготовились. Молнии Эдварда Эззрина не могли причинить им вреда, уходя по молниеотводам прямо в ловушки. Но, несмотря на это, он продолжал выпускать заряд за зарядом.

Сержант Лоусон что-то крикнул, и загрохотали выстрелы. Летти пораженно распахнула рот, глядя, как вместо того, чтобы убить или ранить Замыкателя, пули взрываются со всех сторон в шаге-двух от него, и из них вырываются непроглядно-черные клубы дыма, не рассеивающиеся, но наоборот, все сгущающиеся и уплотняющиеся. Летти своими глазами видела, как, разворачиваясь, Замыкатель буквально ударился об одну из этих туч локтем, словно о стену — настолько они были плотными.

— «Молниеловы» Механиста! — в ярости заревел Эдвард Эззрин. — «Беспросветы» Мраккса! Вы украли у моих коллег их секреты! Но мои молнии вы не получите! Нет, не получите!

К своему удивлению, Летти поняла, о чем он говорит. Как-то она подслушала разговор дедушки и его друга господина Биркинса с главпочтамта. Они обсуждали то, что полиция Тремпл-Толл применяет технологии тех злодеев, которых они уже поймали, для ловли других. Господин Биркинс тогда высказал убежденность в том, что целью комиссара уже давно не является спасать простых людей от городских злодеев и что он охотится на них, потому что ему нужны их «инструменты». С каждым побежденным злодеем полицейские становились все сильнее. По словам господина Биркинса, комиссар помешался на собирательстве и обретении злодейских технологий и в тот момент, как будет пойман последний из злодеев, в Габене появится кое-что похуже каждого из них — полиция, вооруженная такими силами, что никто не сможет ей ничего противопоставить. И тогда люди из Дома-с-синей-крышей подчинят себе весь город.

И вот они загнали последнего…

Впрочем, сдаваться просто так Замыкатель был не намерен.

Протиснувшись между двумя тучами за миг, до того, как они срослись, он с силой стукнул чемоданом об пол. В движение пришли скрытые внутри механизмы, защелки отпрыгнули, и крышка, а за ней и боковые стенки откинулись в стороны. Стремительно выдвинулась тренога, на которой начала разворачиваться весьма угрожающего вида машина: блестящие цилиндры, диски-роторы, обмотанные медной проволокой катушки и подковообразные магниты со звоном встали на свои места, в центре машины сложился из лепестков большой металлический шар.

Не теряя времени даром, Замыкатель воткнул свою трость в специально предназначенный для нее паз, и таким образом она превратилась в рычаг. Эззрин толкнул его, и машина включилась: двигатели завращали роторы, сердцевина загудела, и вокруг нее начали появляться синеватые искорки, постепенно превращаясь в крошечные молнии. По периметру шара, поднимаясь, начали выстраиваться кольца на ножках, напоминающие иглы с круглыми ушками.

Гул нарастал с каждой секундой, а молнии стали удлиняться и раздваиваться, из них начали отрастать, словно у деревьев, кривые дрожащие веточки.

— Догг! — закричал сержант Лоусон. — Он вот-вот запустит «Молниум»! Ящик Погодника! Сейчас! Габбли, Брейр! Батареи! По моей команде! Не попадите в генератор! Он нам нужен!

Один из полицейских, видимо, тот самый Догг, сорвал с плеча ящик на ремне и, нажав на встроенную в него педаль, отскочил на пару шагов.

В тот же миг крышка отлетела в сторону, и на волю из ящика вырвалась стая угольно-черных птиц, похожих на дроздов и будто бы сотканных из грозовых туч. Все кругом потонуло в рваном карканье, от которого по залу ожидания прошли громовые раскаты.

Стая устремилась к Замыкателю и за какое-то мгновение охватила его клубящимся, трепыхающимся облаком.

Эдвард Эззрин отпустил рычаг и принялся отмахиваться от птиц. Но те были проворными, юркими и очень злыми. Они стащили с него цилиндр, и по плечам рассыпались длинные пепельные волосы; сорванные очки отлетели под ближайшую скамейку. Когти и клювы начали впиваться в лицо Эззрина. Истошно крича, он выхватил из-под пальто пистолет, нажал на спусковой крючок, и из ствола вырвалась очередная извивающаяся молния. Пара птиц, столкнувшись с ней, рассыпалась пылью, а Замыкатель продолжал стрелять.

— Проклятые твари! — ревел Эдвард Эззрин. — Это же я! Что вы делаете! Я же помогал вашему хозяину вас лечить, я кормил вас!

А генератор между тем гудел все сильнее, молнии, которые порождала его сердцевина, все удлинялись — словно нити в игольные ушка, они уже заползли в кольца вокруг нее.

Птиц, напавших на Замыкателя, становилось все меньше, но то, что он отвлекся на них, позволило полицейским приблизиться на требуемое расстояние.

Двое из них подскочили к «Молниуму». В то же время остальные окружили и самого Эдварда Эззрина.

И в следующий миг все было кончено. Генератор прекратил гудеть и выключился, а молнии погасли. На Замыкателя обрушились дубинки. Он упал, но удары не прекратились.

И тут Летти не выдержала и зажмурилась, не в силах смотреть, как лицо и пепельные волосы Последнего Габенского Злодея окрашиваются кровью.

Осмелилась приоткрыть глаза она, только когда раздался голос сержанта Лоусона.

Избиение прекратилось. Замыкатель лежал на полу без движения. За то короткое время, что Летти ничего не видела, его уже по самую шею затянули в кожаный смирительный кокон, обхваченный парой дюжин ремней. Сержант раздавал указания подчиненным:

— Тащите его в фургон. Догг, Прюитт, упаковать «Молниум». И трость не забудьте. Мы здесь закончили.

— Все получилось, сэр! — воскликнул один из полицейских. — Мы и генератор заполучили, и схватили Замыкателя живым!

— Да, тот, кто предал его, все просчитал. Но не будем радоваться раньше времени. Нужно доставить генератор господину комиссару. Он его уже заждался…

— Поршни и пружины! Что вы тут учинили?! — раздался яростный голос, и Летти увидела дедушку, который в сопровождении нескольких служащих вокзала стремительным шагом направлялся к месту схватки.

— О, господин Бракнехт, вы вовремя, — сказал сержант. — Как раз подоспели, чтобы я смог выразить вам благодарность лично от господина комиссара за содействие в поимке преступного Замыкателя.

— Что за бред?! — прорычал начальник вокзала. — Какое еще содействие?! Никто меня не уведомил! Я не знал, что вы тут такое устроите! Если бы знал…

— И что бы вы сделали господин Бракнехт? — прищурился сержант. — Вы утверждаете, что воспрепятствовали бы воле господина комиссара и полиции Тремпл-Толл?

Господин начальник вокзала сжал зубы и не ответил. Лишь бросил испепеляющий взгляд на констебля Бомунда — тот опустил глаза.

— Хорошего дня, господин Бракнехт. Ожидайте от Дома-с-синей-крышей особую благодарность в самое ближайшее время. И последнее… прошу вас пока воздержаться от наведения здесь порядка до того, как прибудут фотографы и наш человек из «Сплетни».

Дедушка Летти пробурчал что-то, и полицейские, подняв Замыкателя, подхватив его трость, цилиндр и генератор, снова принявший вид чемодана, направились к выходу из здания вокзала.

Господин Бракнехт с ненавистью глядел им вслед. Повернувшись, он что-то сказал мистеру Дрилли, и тот ткнул пальцем в Летти. Девочка вздохнула и выбралась из люка.

Дедушка подошел к ней. Пригладил ее вздыбленные, беспорядочно торчащие волосы.

— Мне жаль, Летиция, что ты стала свидетелем этого возмутительного… Я и подумать не мог, что они… Если бы ты пострадала, я…

— Ты видел? Я все видела! — взбудораженно затараторила девочка. — Они… клетки… молнии… видишь эти тучи?.. они же не растворяются! Потом птицы… и бах-бах! А еще Бом-Бомунд! А Замыкатель!

— Я рад, что с тобой все в порядке, внучка. Посиди пока в своей комнате. У меня очень много работы. Нужно узнать, как развеять Беспросветные Тучи Мраккса, а потом привести здесь все в порядок, встретить прессу и оторвать голову констеблю Бомунду за то, что посмел… Вот ведь мерзавец — за моей спиной!

— А можно я?.. — начала Летти, но дедушка все и так понял:

— Да. Мне сейчас не до того. Можешь отправиться на чердак и повидать своего блошиного друга. Главное — пока не броди здесь. Договорились?

Летти счастливо запрыгала на месте.

Дедушка покивал своим мыслям и направился к ожидавшим его подчиненным. А Летти припустила к распахнутой двери входа на служебные этажи. Она уже почти-почти поставила ногу на первую ступеньку, как вдруг ей в голову пришла некая мысль.

Она развернулась и бросилась обратно в зал ожидания. С опаской глянула на дедушку, окруженного людьми в темно-зеленой форме Паровозного ведомства, но тот был слишком занят, чтобы ее заметить.

Летти направилась к месту, где произошла схватка. И почему она тогда просто не поднялась на чердак? Зачем туда пошла? Эти вопросы она будет задавать себе всю жизнь.

Но в тот момент Летти ничего не знала. Она поддалась любопытству.

Пробравшись через разбросанный багаж и перевернутые тележки, Летти подошла к ползущим и расширяющимся черным облакам, окинула их заинтересованным взглядом. Они пахли чернилами. Плиты пола — девочка вздрогнула — были забрызганы кровью. Рядом истончались и ломались птичьи тушки.

Летти огляделась, чтобы убедиться, что на нее никто не смотрит, а потом, нырнув под ближайшую скамейку, достала оттуда очки Замыкателя. В суматохе полицейские совсем о них забыли!

Стоило девочке коснуться оправы очков, как кончики ее пальцев закололо, а волосы поднялись дыбом.

Очки Замыкателя походили на настоящее чудо: синие стекла переливались сапфиром и казались бездонными, а самое странное — в них ничего не отражалось.

— Интересно, а как выглядит все вокруг, если посмотреть через них… — прошептала Летти.

Она бросила взгляд на дедушку, на большие часы, за которыми ждал ее Мартин, и… надела очки.

Больно не было. Вернее, ей так показалось в первое мгновение.

Летти успела увидеть лишь свои руки, которые словно бы утонули в синих чернилах, а затем услышала собственный крик.

А потом… яркий голубой свет и… тьма.

Больше Летиция Бракнехт, внучка господина начальника вокзала, ничего в своей жизни не видела.

Пришла в себя Летти в кромешной темноте. Она не знала, где находится и сколько прошло времени, не знала, что произошло.

Она вспомнила лишь собственные руки, тонущие в синих чернилах, и яркую голубую вспышку, а потом…

Глаза жгло. Летти попыталась их разлепить и вдруг поняла, что они открыты… но тогда почему… почему кругом так темно?

— Не вижу… — прошептала она пересохшими губами. — Ничего не вижу…

Раздался стук каблуков по плитке пола. Кто-то подошел к Летти. Она ощутила сильный перечный запах.

— Гертруда, она пришла в себя! — Голос женщины был резким и каркающим.

Застучала еще одна пара каблуков, приближаясь.

— Вот ведь незадача, Грета! — голос Гертруды был очень похож на голос Греты — такое же неприятное воронье карканье.

— Ты проиграла пари, сестрица, — рассмеялась Грета. — С тебя десять фунтов.

— Вот еще! — ответила Гертруда. — Еще неизвестно, пришла ли она в себя в действительности.

Левую руку что-то кольнуло, и девочка вскрикнула.

— Видишь?

— Ладно, твоя взяла…

Летти слушала этих двух каркающих женщин со страхом.

— Где я? — спросила она. — Что со мной? Почему я ничего не вижу?

Женщины рассмеялись. Их хохот слился в единый режущий уши лязг.

— Можно я ей скажу? — спросила Грета. — Обожаю сообщать плохие новости…

— Что? Нет! — возмутилась Гертруда. — Ты и так выиграла десять фунтов. Плохие новости за мной!

— Подумаешь… — проворчала «сестрица».

— Ты в Больнице Странных Болезней, девочка, — сказала Гертруда. — Я — сестра Грехенмолл.

— И я — сестра Грехенмолл, — вставила Грета, и Гертруда, шикнув на нее, продолжила:

— Ты попала сюда два дня назад, девочка, сразу после происшествия на вокзале. Не стоило тебе надевать очки Замыкателя.

— Да, не стоило! — хохотнула Грета Грехенмолл.

— Эти очки сожгли тебе глаза, — с удовольствием «облизывая» каждое слово, добавила Гертруда Грехенмолл. — Ты больше не можешь видеть.

— Ты ослепла! — радостно вставила ее сестра.

Летти заплакала.

— Я не хочу… нет… я хочу видеть… почему я не вижу?.. дедушка… где мой дедушка?..

Ледяной когтистый палец прикоснулся к ее щеке и подхватил слезу. Послышалось хлюпанье, словно палец облизали.

— Его здесь нет. Он бросил тебя. Сказал, что ему больше не нужна такая глупая внучка.

— И слепая к тому же!

Лихорадочно колотящееся в груди сердце Летти вдруг словно куда-то провалилось, но тут над головой снова раздался хохот.

— Шутка! — воскликнула одна из сестер Грехенмолл.

— А она и поверила, Герти! — поддакнула другая. — Какая глупая…

Летти почувствовала, как страх в ней съеживается комочком, и ее наполняет ярость.

— Где мой дедушка?! Говорите, вы, злобные, мерзкие…

Ее слова прервала пощечина. Девочка вскрикнула и заплакала с новой силой, а в самое ухо ей процедили:

— Осторожнее со словами, маленькая дрянь, а то лишишься не только глаз, но и языка.

Летти взвыла.

— Хватит реветь! — процедила Гертруда Грехенмолл. — Господин начальник вокзала все два дня провел внизу, в вестибюле, пока над тобой колдовал наш замечательный доктор Скруллинг. Пару часов назад господина Бракнехта вызвали на Чемоданную площадь. Он ждет от доктора сообщение о том, что ты пришла в себя.

— Вот только он его не дождется!

— Да, не дождется.

— Но почему? — провыла Летти.

— У доктора Скруллинга на тебя особые планы.

Больше сестры Грехенмолл не сказали ни слова. Летти ощутила укол в шею, и ее мысли и страхи расплылись и затопили собой все. Веки тяжело опустились.

— Я-я… вижу-ижу… вижу-ижу… — раздался над головой жуткий вкрадчивый голос, который звучал так, словно одновременно говорило несколько человек.

— Я-я… хочу-чу… услышать-ышать…

Летти ощутила, как на грудь ей поставили что-то тяжелое и холодное. Что-то металлическое.

Она пришла в себя от нестерпимого запаха, проникающего в ноздри: плесень. Так пахло в сыром подвале здания вокзала, который то и дело затапливает во время сильных дождей.

Вот только эта вонь сейчас исходила не от стен или пола, а от человека. Он перемещался вокруг койки Летти, и запах перемещался следом за ним.

Девочка попыталась разлепить веки и не смогла. Она попыталась пошевелиться — и это тоже не вышло. Ни ноги, ни руки не слушались, она их совсем не чувствовала, словно, пока она была без сознания, злобные медсестры Грехенмолл ампутировали их. Сейчас Летти испытывала лишь жжение в глазах, холод от металлической штуковины у нее на груди и еще ощущала шевеление в изножье койки.

Она мучительно захотела повернуться, открыть глаза, сделать хоть что-то, но добилась лишь того, что сердце заколотилось с такой силой, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди.

Летти услышала, как оно стучит: ту-тум, ту-тум, ту-тум… — и звук шел вовсе не оттуда, откуда должен был идти. Стук сердца раздавался из рожка того самого механизма, который стоял у нее на груди.

— Хорошее-шее… сердце-ердце… сильное-ное…

— Оно нам подходит, доктор Скруллинг? — с легко различимым подобострастием спросила Грета Грехенмолл.

— Нам-ам? — Жуткий многоголосый говор, очевидно, принадлежал доктору Скруллингу.

— Я хотела сказать, вам! — медсестра Грехенмолл спустилась со ступеньки «восторженное подобострастие» на ступеньку «испуганное лебезение». — Это сердце вам подходит, господин доктор?

— Да-а… Нужно-ужно вырезать-ырезать…

— Но что мы скажем ее деду, сэр? Господин Бракнехт — уважаемый в городе человек: за ним стоит Паровозное ведомство… — осторожно сказала Гертруда Грехенмолл. В отличие от лебезящей сестры, она, хоть и испытывала почтение к доктору, все же осмелилась вызвать его неудовольствие.

— Скажете-те… ему-му… не пережила-жила… операцию-ацию… очки-чки… убили-или ее-е… Я-я… лично-ично… проведу-веду… извлечение-чение…

Летти закричала. Беззвучно. Стылый ужас заполонил ее.

Механизм сняли с груди девочки, стук сердца стих.

— Готовьте-товьте… ее-е…

Запах плесени исчез, когда доктор Скруллинг покинул палату.

— Думаешь, это сердце его устроит, Герти? — прошептала Грета Грехенмолл.

— Он ведь сказал, что оно подходит, — ответила сестра.

— Он так же говорил и в прошлый раз, а что в итоге вышло? Сердце того мальчишки не подошло. Как думаешь, зачем ему эти сердца? Что он на самом деле ищет?

— Не имею ни малейшего представления и меня это нисколько не заботит. У нас есть своя работа, и мы должны ее исполнять. Нужно подготовить операционную. За мной, Грета.

Сестры Грехенмолл удалились, и Летти осталась наедине со своими страхами. Все ее существо противилось осознанию, что ее вот-вот выпотрошат. Они скажут дедушке, что ее убили очки Замыкателя! Он так и не узнает, что с ней случилось!

«Это кошмар… просто кошмар… — пронеслось в голове. — Я сплю в своей комнате, и вот-вот проснусь… Проснись! Проснись, Летти!»

— Проснись… проснись, Летти! — раздался тихий голос откуда-то из-под койки.

В первое мгновение Летти показалось, что ей мерещится. Этот голос… знакомый…

«Мартин!»

Летти услышала шорох и шуршание, кто-то потянул край простыни. Ее руки кто-то коснулся.

— Поч-ч-чему ты не просыпаеш-ш-шься, Летти?

«Мартин! Я не сплю! Я слышу тебя!»

— Я все слыш-ш-шал, Летти! — испуганно зашептал Мартин. — Я все время был тут, прятался… Эти злобные ш-ш-шенщ-щ-щины-близняш-ш-шки и этот страш-ш-шный доктор хотят забрать твое сердце!

«Помоги… помоги мне, Мартин! Не дай им забрать мое сердце! Не дай!»

Он будто услышал ее немые крики.

— Я не позволю им, Летти! Я спасу тебя!

Судя по раздавшимся в палате звукам, Мартин подошел к окну и раскрыл его.

Вернувшись к койке, он прошептал:

— Не бойся, Летти… Все будет хорош-ш-шо…

Она почувствовала, как откидывается одеяло, и руки Мартина берут ее под плечи и под коленками.

А потом он оторвал ее от койки, как безвольную тряпичную куклу. Чуть покачнулся, но устоял.

Поднеся девочку к окну, мальчик-блоха положил ее на подоконник, забрался туда сам, а потом снова поднял Летти на руки. Внучка господина начальника вокзала ощутила ветер на лице.

Из-за двери раздался знакомый перестук каблуков, и все внутри у Летти сжалось.

— Не бойся… — прошептал Мартин и в тот же момент, как со скрипом раскрылась дверь палаты, он прыгнул.

Летти вскрикнула, но с ее губ не сорвалось ни звука. Ветер. Уши заложило. Потом удар и встряска. А потом очередной прыжок.

Летти завизжала…

Крошечная комната внучки господина начальника вокзала, казалось, была забита народом под завязку, хотя на деле, помимо самой Летти Бракнехт, лежащей на кровати, там присутствовали лишь трое. Господин Бракнехт, скрежещущий зубами от ярости, застыл у двери, а у кровати стояли два джентльмена-военных в фуражках и черных мундирах с двумя рядами пуговиц, на которых был изображен герб: шестеренка с зубчиками в виде патронов. На поясах у обоих висели сабли в ножнах, каждый являлся обладателем черного кожаного саквояжа с тем же гербом на застежке, что был и на пуговицах.

Также из коридора в комнату заглядывал констебль Бомунд. Прочие же служащие вокзала сейчас старались держаться от этого места и от своего начальника как можно дальше. Констебль не спускал взгляда с господ военных врачей, которые занимались маленькой пациенткой.

Когда внучка господина Бракнехта вернулась на вокзал и ее дед узнал о том, что пытались с ней сделать больничные, он нацепил ледяную маску, но эта маска была намного хуже, чем если бы он рвал и метал. В первую очередь нужно было позаботиться о Летиции, и он разослал всех своих служащих на поиски доктора. Констеблю повезло больше других: он вытащил из вагона уже почти отошедшего от перрона поезда господина военврача и его молодого ассистента — они отправлялись на пустоши Дербаргамот, где уже разместилась VII парострелковая дивизия генерала Гроттля, к которой они были приквартированы. Несмотря на решительные отказы со стороны доктора, отбытие поезда было задержано, а они с ассистентом были препровождены в комнату к пациентке.

Доктор — его звали Конрад Ш. Коллинз — приступил к осмотру, попутно слушая рассказ господина начальника вокзала. На сообщение о том, что она надела очки Замыкателя, он лишь осуждающе покачал головой, но, услышав о случившемся в больнице, бросил прищуренный взгляд на ассистента — тот с мрачным видом кивнул.

Доктор Коллинз ввел Летти средство, которое окончательно сняло парализующий эффект. Девочка заплакала. Ее дед попытался ее утешить, но у него не вышло.

— Что думаете, Доу? — спросил доктор Коллинз.

Ассистент, хмурый бледный парень лет шестнадцати, проскрипел:

— Мы имеем еще одно подтверждение того, что в этой больнице творятся гадкие вещи. Мы должны сообщить в Коллегию, господин доктор, а также поставить в известность полицию. — Он повернулся к констеблю. — Какие действия предпринимаются, сэр?

— Я обо всем доложил в Дом-с-синей-крышей, — ответил мистер Бомунд. — В больницу уже отправлены констебли.

— Надеюсь, вы проследите за тем, чтобы эти люди не ушли от расплаты, — сказал Доу, и констебль закивал. И хоть ему не понравился тон, с каким этот мальчишка с ним говорил, спорить или ставить его на место он не решился.

Доктор Коллинз потер каштановую с проседью бороду.

— Я спрашивал ваше мнение о травме пациентки, Доу, — сказал он. — Итак, ваш вердикт?

Парень достал из саквояжа монокуляр и склонился над девочкой.

— Прошу вас, мисс, не шевелитесь какое-то время. Также я был бы вам признателен, если бы вы прекратили плакать.

После чего приставил монокуляр сперва к одному глазу Летти Бракнехт, затем к другому.

— Наличествуют повреждения верхних слоев кожи век с ожоговыми пузырями, — сказал он, всматриваясь в линзу. — Области вокруг глаз также сильно обожжены. Роговица обуглена…

— Она выживет? — спросил начальник вокзала.

— Угрозы для жизни я не наблюдаю, — ответил Доу и бросил взгляд на доктора Коллинза. Тот кивнул, подтверждая слова ассистента.

— Но, боюсь, — продолжил парень, — повреждения глаз юной мисс слишком серьезное, и зрение утрачено необратимо.

Летти взвыла. Ее дед спрятал лицо в ладони, не в силах совладать с эмоциями.

В коридоре раздался звук торопливых шагов, и к комнате подбежал старший багажник.

— Мистер Бомунд! Сэр! Пришло сообщение, которого вы ждали!

Он протянул констеблю конверт. Тот поспешно его развернул и прочитал записку.

— Что там, Бомунд? — спросил господин начальник вокзала.

— Сэр, сержант Гофф пишет, что доктор Скруллинг все отрицает. Он уверяет, что ни о каком изъятии сердца у пациентки ничего не знает и высказывает предположение, что ей все примерещилось из-за действия эфира, который применялся во время операции. Никаких подтверждений тому, что в Больнице Странных Болезней происходит что-либо незаконное, сержант не обнаружил. Также доктор Скруллинг выражает глубокую печаль и озабоченность из-за необоснованных обвинений в свой адрес. Сержант пишет, что у полиции есть лишь слово девочки, которая была под воздействием эфира, против слова уважаемого главврача главной больницы в Тремпл-Толл.

Господин Бракнехт зарычал:

— Твари! Разумеется, они все отрицают! Но, помимо моей внучки, есть еще свидетель, который слышал каждое их гадкое слово!

— Кто этот свидетель, сэр? — спросил констебль. — Это надежный человек? Его словам поверят?

Господин начальник вокзала сжал зубы и нехотя покачал головой.

Мистер Бомунд опустил взгляд в листок и продолжил:

— Также, по словам сержанта, доктор Скруллинг выражает надежду, что «клеветническим заявлениям больной девочки» не будет дан ход, и в таком случае он обещает не подключать к «этому неприятному инциденту» своего близкого друга, нового главного судью Тремпл-Толл господина Сомма.

Господин Бракнехт сжал зубы.

— Боюсь, мы ничего не можем сделать, сэр, — печально заключил констебль.

— Но это же правда! — сквозь слезы сказала Летти. — Они… Эти ужасные люди… они хотели забрать мое сердце! Я не вру!

— Мы верим вам, мисс, — сказал доктор Коллинз. — Но, к моему глубочайшему сожалению, полиция и правда ничего не может с этим поделать.

— Мартин все слышал! Спросите Мартина!

— Кто такой Мартин, мисс Летти? — спросил констебль.

— Никто, — угрюмо сказал господин Бракнехт. — Его словам никто не поверит.

— Мы должны что-то сделать, сэр! — воскликнул ассистент доктора Коллинза. — Нельзя оставлять все, как есть! Эти мерзавцы свили в больнице себе гнездо и, пользуясь безнаказанностью, творят ужасные вещи!

— Вы правы, Доу, но вы слишком молоды, чтобы понять…

— Я слишком молод, чтобы понять, что есть человеческая мерзость? — перебил доктора ассистент.

Доктор Коллинз дернул щекой.

— Не забывайтесь, Доу! — жестяным голосом проговорил он. Парень отвернулся, и доктор Коллинз чуть смягчился: — К сожалению или же к счастью, вы и правда пока слишком мало знаете о человеческой мерзости, Доу. И боюсь, что в скором времени вы познаете ее в полной мере.

— Что произойдет в скором времени? — спросил констебль, и доктор, тяжко вздохнув, ответил:

— Война. В скором времени начнется война.

Комната погрузилась в тишину. Доктор Коллинз нарушил ее. Повернувшись к начальнику вокзала, он сказал:

— Боюсь, мы не можем более здесь задерживаться, сэр. Генерал Гроттль ожидает нас на пустошах. Дивизия разворачивается, и мы должны присутствовать. Я откланиваюсь. Мой ассистент оставит вам список лекарств, которые потребуются, чтобы ожоги зажили как можно скорее.

Кивнув на прощание, он покинул комнату, а парень, достав из саквояжа листок и ручку с чернильницей, быстро написал список и протянул его господину Бракнехту.

— Если состояние мисс ухудшится, напишите мне, сэр. Я указал внизу мой личный код для военной почты — где бы я ни оказался, мне передадут, и я отвечу вам сразу как выпадет возможность. Мое имя Натаниэль Френсис Доу, и, если мне суждено будет выжить на войне и вернуться в Габен, я не оставлю просто так то, что произошло в больнице. Даю вам слово джентльмена и врача, я разоблачу и вытащу на свет всех этих тварей, которые не имеют права именоваться докторами. Они не уйдут от расплаты.

Достав из саквояжа пачку печенья «Твитти», он вложил его в руку Летти и что-то зашептал ей на ухо. Девочка вдруг прекратила плакать и кивнула.

— Мое почтение, господа, — сказал Натаниэль Френсис Доу и покинул комнату.

Оглушающе тикали часы, из зала ожидания доносился привычный шум, а из-за окна, выходящего на Чемоданную площадь, — рокот и клаксонирование экипажей.

Все эти звуки в голове Летти превращались в мешанину, и все же она пыталась разобрать каждый из них. Вот — лает собака (судя по всему, небольшая, хотя с этими собаками так просто и не поймешь). Вот — звенит трамвай. Вот — кричит мальчишка-газетчик, сообщая прохожим последний новости. Вот — раздается рекламное бормотание, предлагающее приобрести модный крем для бороды «Господин Рыжж» и расхваливающее новую пьесу «Незнакомка с фонарного столба», которую показывают в кабаре «Тутти-Бланш» (механический голос перемещается, а значит, он идет не из будки, а из рупора пешего вещателя). Но это все далеко, а рядышком… лишь звон и стук механизмов больших вокзальных часов.

Осторожно переставляя ноги, Летти брела по чердаку с завязанными глазами, при этом широко расставив перед собой руки.

— Эй, слепой кот! Я здесь! Найди меня! — раздалось слева… или справа? Девочка была не уверена.

Летти двинулась на голос Мартина и наткнулась на одежную вешалку. И тут она услышала, как скрипнула балка над головой.

— Эй, туда забираться нечестно! — воскликнула она. — Я же так тебя никогда не поймаю!

Мартин рассмеялся и спрыгнул вниз. После чего затих, а потом его голос зазвучал со стороны внутреннего циферблата:

— Слепой кот, я здесь! Если найдеш-ш-шь меня, дам тебе селедку!

Летти повернулась и пошагала на голос…

Они с Мартином играли в «слепого кота» каждый день. Летти училась ориентироваться на слух. Эта игра и сам мальчик-блоха не давали ей опустить руки после того, что с ней случилось.

С того дня, как Мартин спас ее из лап жуткого доктора Скруллинга и его коварных помощниц, медсестер Грехенмолл, она ни разу не плакала. Дедушка спросил ее: «Что тебе сказал этот Натаниэль Доу?» — но Летти так и не ответила.

Это было ее, сокровенное, и она не могла поделиться этим даже с дедушкой. Да и, если задуматься, то ассистент доктора Коллинза не сказал Летти чего-то такого уж важного, но его слова помогли ей лучше, чем лекарства.

«Сейчас вам кажется, что жизнь закончена, мисс, но это не так. То, что с вами случилось, ужасно, но вы должны быть сильной, мисс. Не ради себя — ради вашего дедушки. Попытайтесь представить, что это все игра. Что вы просто играете в «слепого кота». Я знаю, что у вас выйдет, мисс. Вы храбрая. Вы всем докажете, что ни проклятые очки, ни эти злыдни вас не победили. Если вам станет больно и грустно, напишите мне, и я отвечу. Я помогу вам…»

И она ему поверила. От этого молодого джентльмена исходила такая уверенность, что не поддаться ей было невозможно.

И она начала играть… она стала «слепым котом».

Временами было очень тяжело притворяться, но в моменты, когда хотелось просто рухнуть на пол и начать вопить от отчаяния, Летти напоминала себе слова Натаниэля Доу: «Вы должны быть сильной, мисс…»

И мисс странным образом находила в себе силы. А еще она писала Натаниэлю Доу. Прошел месяц, и она, с помощью Мартина написала ему уже три письма.

Вот только пока что он ей не ответил. Она не винила его — новости за столь короткое время сгустились, словно чернила, которыми они были отпечатаны на страницах «Сплетни».

Война началась. Весь последний месяц далеко на севере шли ожесточенные бои, и с фронта приходили сплошь неутешительные вести: враг отдавливал габенские войска, и те терпели существенные потери и отступали. Гнетущее напряжение охватило весь город. Из Габена отходили все новые эшелоны с солдатами, артиллерией и боевыми механоидами. Над городом подняли аэростаты заграждения, поговаривали, что вскоре начнутся бомбардировки.

Летти со страхом слушала новости с фронта, которые читал ей Мартин, опасаясь услышать в списках погибших имя Натаниэля Доу. VII парострелковая дивизия сражалась на передовой, но молодой ассистент доктора Коллинза в газеты пока не попадал.

Летти надеялась и верила, что он вернется. А пока училась жить в кромешной темноте.

Дедушка, как мог, пытался ей помогать, но сейчас он был невероятно занят — Паровозное ведомство перешло на военное положение. Впрочем, одну Летти не оставляли.

И кто бы мог подумать, но под свою опеку ее взял лично… Бом-Бомунд. Вокзальный констебль, очевидно, ощущал свою вину в том, что произошло. Если бы он только вовремя заметил очки Замыкателя…

За короткое время констебль стал ей кем-то вроде заботливого, хоть и ворчливого дядюшки. Он учил ее управляться с тростью, часами заставлял подниматься и спускаться по лестницам, открывать и закрывать двери. Однажды Бом-Бомунд даже приволок за шиворот Слепого Бэзила. Молодой нищий явно притворялся слепым, но, по словам констебля, все же мог многому научить мисс Летти. В первую очередь он ее научил тому, что если не мыть уши с мылом, то будешь вонять, как старый носок.

Она бродила с Бэзилом и Бом-Бомундом по залу ожидания, и те учили ее самому важному, что нужно уметь слепому на вокзале: не натыкаться на людей и не попадать под багажные тележки.

«В этом городе, мисс, — говорил нищий, — все без исключения джентльмены чем-нибудь да дымят. И все эти дымные штуки воняют по-разному. А дамы… даже самая бедная дамочка в Саквояжне не купит себе краюху хлеба, но раздобудет какой-нибудь парфюм. Бедняцкая гордость и зловонная прокуренность Саквояжни помогут вам избегать столкновений…»

Когда Летти спросила, а как быть с детьми, которые обычно не курят и не осеняют себя парфюмом, Бэзил сказал: «Дети шумные. Они сопят, пыхтят, фыркают, шморгают носами… а еще спотыкаются, цепляют предметы и хрустят внутренностями, как сломанные куклы — с детьми еще проще…»

Учиться ориентироваться по запаху и звуку было очень тяжело, и Летти казалось, что она никогда этому не научится. Но сильнее всего девочку печалило то, что ее мечта стать самым главным в мире паровозником теперь неосуществима. Мартин пытался ее утешить и уверял, что однажды она все же раздобудет свой собственный паровоз. От этих слов ей становилось еще грустнее.

И все же она была благодарна Мартину. Летти просто не могла представить себе, что его больше нет, а между тем день, когда его должен был забрать господин Люммиберг из цирка уродов, все приближался…

Через две недели после ареста Замыкателя и трагедии Летти, когда стало известно о смерти господина Люммиберга, на вокзал заявился отец Мартина.

Бедный Мартин прятался на чердаке, ожидая худшего, а Летти, как и в прошлый раз, подслушивала за дверью дедушкиного кабинета.

Отец Мартина полыхал от ярости из-за того, что его планам не суждено было сбыться. Он хотел немедленно забрать сына, чтобы… продать его в кунсткамеру «Диковинные необычности и странные чудовинки Горака». Дедушка Летти ужаснулся подобному решению, но отец Мартина был непреклонен:

— Я рассчитывал на вознаграждение от господина Люммиберга, — сказал он. — Но теперь никакого вознаграждения мне не видать: хозяин цирка убит, а его уроды разбежались. И что мне теперь прикажете делать, господин Бракнехт?

— Ваш сын ведь, как и прежде, вам не нужен, я верно понимаю?

— Верно, я не собираюсь с ним возиться.

— Юный мастер Лакур дорог для моей внучки, — сказал господин начальник вокзала. — Он стал ей другом.

— Вашей внучке стоит подыскать себе нового друга.

— Вы ведь знаете, что с ним сделают в кунсткамере?

— Полагаю, его заспиртуют и выставят в стеклянном ящике на всеобщее обозрение, — с безразличием в голосе ответил этот жестокий человек. — И господин Горак сострижет немало денежек со всех, кто захочет поглядеть на мальчика-блоху. А таковых, поверьте мне, будет немало, ведь каков экспонат! «Невероятная тварь, доселе невиданная природой!» — обыватели обожают такое…

— Он не экспонат, а ваш сын!

— Да-да, надеюсь, вы сохранили ящик, в котором я его к вам доставил…

Господин Бракнехт постучал пальцами по столу и сказал:

— Если вам плевать на его судьбу и вас заботят лишь деньги, я думаю, мы можем решить этот вопрос.

— Каким это, спрашивается, образом?

— Хочу напомнить вам, что сейчас очень тревожное время, — многозначительно начал господин Бракнехт.

— Треклятая война, — согласился отец Мартина. — И что?

— Не лучшая пора для выставок диковинок. Вряд ли сейчас, когда ожидаются бомбардировки города, люди будут на них ходить. Я вижу, что вас посещали такие мысли.

— Положим, — нехотя признал отец Мартина. — И что вы предлагаете?

— Вокзалу нужен новый часовщик, — ответил господин Бракнехт. — И юный мастер Лакур прекрасно подходит на эту должность.

— И что с того?

— За свою работу он будет получать жалованье от Паровозного ведомства. Это жалованье я буду отправлять вам. Ровно двадцать фунтов в неделю. Сколько вы рассчитывали получить от господина Люммиберга или от господина Горака?

Отец Мартина задумался. Он признавал, что в военное время мальчика-блоху у него, скорее всего, никто не купит, ну а если тот задержится на вокзале хотя бы на пару лет, в итоге за него можно будет выручить намного больше, чем заплатили бы Люммиберг или Горак. Ну а если Мартин пробудет здесь дольше…

— Не худшее предложение, — наконец сказал он. — Но я сразу оговорю, что любые последствия от его пребывания здесь не должны меня коснуться: если его увидят или поймают, я не имею к нему никакого отношения. И еще хочу отметить, что кровь для него будете добывать сами — никаких вычетов из жалованья. И если по какой-то причине я хоть раз не получу оплату, я немедленно заберу его и продам Гораку или на худой конец в Университет Ран и Швов — они всегда в поиске различных человеческих уродств для своего хирургического театра.

Господин Бракнехт кивнул, и они ударили по рукам. Отец Мартина оставил адрес почтового ящика для отправки жалованья и ушел.

Сразу, как мальчик-блоха попал под опеку господина начальника вокзала, между ними состоялся разговор.

— Это наименьшее, что я мог для вас сделать, мастер Лакур, за то, что вы спасли мою внучку, — сказал господин Бракнехт Мартину. — И я надеюсь, вы не станете лезть на рожон и покидать чердак, ведь если вас увидят, я не смогу вам помочь. Этот город не принимает тех, кто отличается…

Мартин пообещал сохранить тайну своего пребывания на чердаке, и таким образом на вокзале появился свой часовщик.

Шли годы.

Война длилась долгих восемь лет. За эти годы Габен бомбили три раза. Улицы пребывающего на военном положении города были пустынными, ежедневно выла воздушная тревога, и вскоре она стала частью обыденности. Каждую неделю с фронта возвращались раненые и искалеченные в боях люди, а на фронт уезжали вагоны новых солдат.

К дедушке Летти были приквартированы джентльмены из Министерства Военных Дел — он практически не покидал свой кабинет, а Летти почти не покидала чердак. На вокзале было слишком шумно, и она боялась потеряться в толпе или попасть кому-то под руку.

Мартин читал ей газеты. В первое время новости ее ужасали, но постепенно она с ними свыклась.

А потом ей написал Натаниэль Доу. Однажды Летти получила сразу три письма — ассистент доктора Коллинза просил прощения за несвоевременный ответ, объясняя это тем, что их дивизия попала в окружение и военные почтальоны не могли к ним добраться. Он интересовался ее самочувствием и узнавал о трудностях, с которыми она сталкивается. Летти написала ему о своих тренировках, об игре в «слепого кота», о новостях, которые бродили по городу и вокзалу.

Так шли годы… Мартин заводил часы, дедушка занимался вокзальными делами, а Летти прозябала в темноте. Понадобилось время, чтобы она смирилась со своей слепотой.

Натаниэль Доу в своих письмах сообщал ей о различных новых лекарствах, которые в теории могли ей помочь, но ни одно из них не срабатывало. Летти понимала, что ассистент доктора Коллинза таким образом пытается ее утешить, и была ему благодарна.

За два месяца до окончания войны письма от Натаниэля Доу внезапно прекратились. Летти переживала, что случилось ужасное, отправляла запрос за запросом в Министерство Военных Дел, но оно молчало.

А потом однажды, когда она сидела в зале ожидания и «слушала вокзал», к ней подошел мистер Дрилли и сказал, что дедушка ожидает ее в своем кабинете и дело это неотложное. Летти, дрожа от волнения, отправилась в кабинет.

Лишь только зайдя, она сразу же поняла, что, помимо дедушки, там есть еще кто-то. Она различила целую палитру новых запахов: мягкий аромат помадки для волос «Брюноттин», джентльменский парфюм «Синнаман», вишневый табак и запах кофе с корицей.

— Летиция, тут кое-кто хочет тебя видеть, — сказал дедушка.

— Добрый день, мисс Бракнехт.

Этот голос! Прошло восемь лет, но она его мгновенно узнала.

— Натаниэль? Это вы?! Я не могу… не могу поверить…

— Это я, мисс Бракнехт, — сказал Натаниэль Доу, и не в силах сдержать чувства, Летти бросилась к нему на шею.

— Летиция, где твои манеры? — проворчал больше для порядка дедушка. — И полегче: доктор Доу ранен.

— Ранен?! — в ужасе воскликнула Летти.

— Угрозы для жизни нет, мисс Бракнехт, — сказал Натаниэль Доу. — Но все же я предпочел бы, чтобы вы так крепко меня не сжимали — ребра еще не зажили, и если корректирующий корсет сдвинется…

— Простите… простите меня… — Летти вдруг повернулась к дедушке. — Постой! Ты сказал… «доктор»?

— Я больше не ассистент, мисс, — сказал молодой доктор. — Ребра, мисс Бракнехт, прошу вас…

Летти отстранилась, что-то на груди доктора Доу звякнуло.

— Что это? — спросила девушка.

— Ничего особенного, — проворчал доктор Доу.

— Вы очень сильно преуменьшили, господин доктор, — рассмеялся начальник вокзала. — Два золотых льва и серебряный чертополох — это что угодно, но только не «ничего особенного»!

— Я не понимаю, зачем Министерство заставляет меня их носить, — сказал доктор Доу. — Эти ордена привлекают слишком много внимания — ко мне то и дело подходят незнакомцы, жаждущие пожать мне руку, — это крайне утомительно. А один джентльмен и вовсе — вы не поверите! — попытался меня сфотографировать. Мне не нужны знаки внимания или отличия.

— Но ведь эти ордена показывают ваш героизм, господин доктор! — возмутился дедушка Летти, на что доктор сказал:

— Это не героизм. Я просто выполнял свой долг. К тому же война проиграна…

— Но ведь война не проиграна! Мы заключили с ними мир…

— Мир был и восемь лет назад, а потом какие-то важные и очень богатые люди из дорогих джентльменских клубов взъелись друг на друга, и тысячи стали жертвами их вражды. Эти важные господа жали руки друг другу восемь лет назад, жмут их сейчас. Что изменилось? Жизнь не стала лучше, чем была. Просто пролились галлоны крови, чтобы какие-то толстяки в цилиндрах и с сигарами, разрешили свои взаимные обиды. Бессмысленно. Если война закончилась тем же, что было до нее, она проиграна, невзирая на то, какая из сторон убила больше солдат.

В голосе Натаниэля Френсиса Доу прозвучала такая ненависть, что Летти стало страшно…

Доктор Доу сменил тему:

— Полагаю, вы думаете, что я забыл о своем обещании, данном вам перед войной, мисс Летти, но это не так.

— Обещании?

— Разоблачить мерзавцев из Больницы Странных Болезней, — сказал он, и Летти вздрогнула.

— Господин доктор поступил на службу в больницу, — сказал дедушка. — На должность штатного хирурга.

— Что?! — Летти ужаснулась.

— Я проникну в логово заговорщиков и выясню, что там происходит.

— Но это… это очень опасно!

— К сожалению, иного выхода нет, — сказал доктор. — В любом случае долго я там оставаться не планирую…

Но все вышло совсем иначе. Случилось то, чего боялась Летти. И хоть больничное руководство не разоблачило доктора Доу, он увяз там, будто в трясине.

Его пребывание в больнице растянулось на годы. Со временем он стал заместителем старшего хирурга. Доктор Доу не приходил на вокзал, но по его редким письмам Летти понимала, что Больница Странных Болезней изменила его. Он стал замкнутым, холодным и злым.

А потом, около двух лет назад, в больнице кое-что произошло. Дедушка сообщил Летти, что доктор Доу больше не состоит в штате и открыл частную практику в Тремпл-Толл. Вскоре на вокзал пришло и письмо:

«Дорогая мисс Бракнехт, — писал доктор. — Считаю своим долгом сообщить вам, что исполнил некогда данное вам обещание.

К моему глубокому сожалению, обстоятельства сложились таким образом, что передать в руки закона всех заговорщиков не представляется возможным. Но спешу вас уверить, что я сделал все от меня зависящее, чтобы злодейства доктора Скруллинга и всех причастных без наказания не остались. Я сделал это по-своему и хочу заверить вас, что эти люди больше не посмеют забрать сердце ни у одного ребенка.

С наилучшими пожеланиями,

Натаниэль Френсис Доу»

Летти ничего не понимала. Ее терзали страхи и сомнения. Нет, она не сомневалась в том, что доктор Доу и правда сдержал обещание, но она подозревала, что все это как-то связано с той жутью, о которой писали в «Сплетне». В больнице произошла, если цитировать газетчиков, «кровавая резня» и «чудовищная бойня», и монстр, который ее совершил, так и не был схвачен.

Летти не верила… не хотела верить, что доктор Доу причастен к ней, но… Она заставляла себя думать, что эти вещи не связаны…

Между тем жизнь на вокзале шла своим чередом. Прибывали и отбывали поезда. Часы показывали самое точное время во всем Тремпл-Толл. К огорчению Летти, старый добрый Бом-Бомунд вышел на пенсию, и ему на смену пришли неотесанные Бэнкс с Хоппером.

В общем-то, это было спокойное и, по мнению Летти, замечательное время. И хоть в городе происходили удивительные события, начиная с дерзкого ограбления «Ригсберг-банка», нападения жутких монстров-мухоловок и появления невероятной Зубной Феи, Летти и Мартина они не затрагивали.

Прошлые страхи и ужасы постепенно блекли и стирались из памяти. Летти заперла в банку воспоминания о Замыкателе и о кошмаре, пережитом в Больнице Странных Болезней. Рядом примостилась воображаемая банка Мартина с трагедией в цирке.

С момента появления мальчика-блохи в ящике на вокзальном чердаке прошло двадцать лет. Отец Мартина не появлялся, лишь изредка давая о себе знать в письмах, в которых поминал «старые деньки», жаловался на лишенную радостей жизнь и винил во всем обстоятельства, черствых людей, банкиров Ригсбергов и злодейского Помпео. Мартин отвечал на его письма с холодной вежливостью: он хорошо помнил, что отец хотел продать его в цирк уродов и в кунсткамеру — к тому же тот до сих пор продолжал забирать жалованье часовщика.

Мартин нечасто покидал чердак — раз в месяц он дожидался ночи и выбирался в Фли, чтобы навестить могилу матери. Возвращаясь, он еще какое-то время был печален, но Летти изо всех сил старалась отвлечь его от грустных мыслей.

Мисс Бракнехт и мистер Лакур дни напролет, как и прежде, проводили на чердаке: читали газеты и купленные девушкой в вокзальной лавке «Паровозный роман» книги, сочиняли способы, как добыть для Летти паровоз, и играли в «тайну пассажира».

Бывший цирковой Поразительный Прыгун описывал ей причудливых личностей, прибывающих на вокзал, и они, смеясь и шутя, «разоблачали их».

Впрочем, спокойное и замечательное время не могло продлиться долго, и однажды, а если точнее, ровно неделю назад, оно внезапно закончилось.

И кто бы мог подумать, что всему виной станет та самая детская и невинная игра «тайна пассажира».

Было раннее утро, и на вокзал прибыл поезд из Браммадина. Бэнкс с Хоппером, как обычно, принялись высматривать в толпе новоприбывших того, кого можно было бы, «потрясти», мистер Дрилли и его помощники взялись за разгрузку багажа, а Мартин и Летти устроились у внутреннего циферблата.

— О, быть не мош-ш-шет! — воскликнул Мартин. — Ты не повериш-ш-шь, кого занесло в Габен!

— Кого? Кого?! — в нетерпении воскликнула Летти. — Опиши мне скорее! Кого занесло в Габен? Человек-из-Льотомна вернулся?!

— Ну нет! — рассмеялся Мартин. — Но этот ч-ч-чудик нич-ч-чуть не хуш-ш-ше!

— Опиши же мне его скорее!

— А ты угадай, как он выглядит!

Летти гневно ткнула Мартина локтем, и тот смилостивился.

— Ладно-ладно! На платформе «Корябб», у указателя, стоит высокий худой господин в корич-ч-чневом пальто и цилиндре…

— А необычное?!

— А рядом с ним стоят…

— Кто? Кто рядом с ним стоит?

— В том и дело. Не «кто», а «ч-ч-что». Это костюмы! Пустые костюмы! Они стоят и озираются!

— Врешь!

— А вот и не вру! Там правда стоят три пустых костюма! О, каш-ш-шется, они привлекли внимание наш-ш-ших хмырей. Бэнкс и Хоппер направились к костюмам и их спутнику со своим коронным нелепым деловым видом. Ха-ха! Они требуют у костюмов предъявить билеты!

— Уморительно!

— Каш-ш-шется, у господина в пальто есть все нуш-ш-шные бумаги. Бэнкс и Хоппер разоч-ч-чарованы. Господин и костюмы уходят… Как думаеш-ш-шь, ч-ч-что это все знач-ч-чит?

— Ну, тут точно какая-то тайна, — сказала Летти. — Думаю, этот господин повсюду возит с собой… призраков!

— Призраков? — испуганно спросил Мартин.

Летти улыбнулась: она знала, как Мартин боится призраков после того, как прочитал историю «Кровавый призрак старого пассажа» и особенно после того, как здесь, на вокзале, завелся свой призрак — таинственный дух со старой платформы «Драппгейт».

— Ну да, — сказала девушка. — Самых настоящих призраков — это они в костюмах. Но это добрые призраки. Они помогают господину в коричневом пальто во всех его делах.

— В каких, например?

Летти не замедлила с ответом:

— Один — ходит за покупками, второй — чистит одежду, а третий — призрак-адвокат — занимается разными адвокатскими делами, ставит печати и подписывает бумаги.

— Нет, думаю, это не призраки, — сказал Мартин. — Я ставлю на то, ч-ч-что это невидимки. А господин в корич-ч-чневом пальто — какой-то гениальный уч-ч-ченый: он изобрел эликсир невидимости, но так и не смог изобрести эликсир видимости, и теперь невидимки бродят за ним по пятам, ош-ш-шидая, когда он вернет им нормальный вид. — Мартин вдруг загрустил. — Вот бы выпить эликсир невидимости… хотя бы глоточ-ч-чек. Я бы тогда смог ходить повсюду, и люди меня бы не боялись…

Летти поспешила перевести тему, пока Мартин не впал в хандру: в последнее время он все чаще рассуждал о том, как жалеет, что не может выйти и побродить по залу ожидания.

— А кто там еще есть? — спросила она. — На платформе есть еще чудаки?

Мартин отвлекся от своих грустных мыслей.

— Из вагона вышла дама в пальто с лисами.

— С лисами?

— Да. У нее воротник с лисами. Думаю, она не кто иная, как Лисья королева.

— Ух ты! Лисья королева! А у нее есть корона?

— Ее ш-ш-шляпка похош-ш-ша на корону.

— А что она делает в Габене?

— Приехала из лесной страны Норич-ч-ч, ч-ч-чтобы отыскать свою бедную падч-ч-черицу, которая сбеш-ш-шала от нее в Габен.

Летти рассмеялась.

— Прямо, как в «Сказках лесной страны», которые мы читали! А что, мне нравится! Думаю, падчерица Лисьей королевы живет в городском Зоосаду — злая мачеха превратила ее в лисицу, и никто не знает, что это на самом деле не лисица, а девочка.

Мартин хмыкнул.

— Бэнкс с Хоппером подош-ш-шли к Лисьей королеве. Каш-ш-шется, они хотят потребовать у нее какое-то разреш-ш-шение. Мош-ш-шет, даш-ш-ше на лисьи воротники.

— Она же сейчас превратит их в лисов! — с восторгом воскликнула Летти, во всех красках представив себе двух лисов, бегающих по залу ожидания в полицейских шлемах и синих мундирах.

— Эх, она их не превратила, — с досадой сказал Мартин. — Они все такие ш-ш-ше, неотесанные и глупые. Лисья королева дала им ч-ч-чаевые и села на скамейку в зале ош-ш-шидания. Мош-ш-шет, на следующ-щ-щем поезде прибудет охотник, который помош-ш-шет ей найти падч-ч-черицу.

— А есть еще кто-то необычный в зале ожидания?

— Есть! — радостно ответил Мартин. — Низенький господин стоит у зеркала мистера Мигрича. Он поправляет костюм и причесывает гребешком бакенбарды.

— Низенький господин?

— Да, не выш-ш-ше десятилетнего ребенка.

— Карлик? Ух ты!

— У него точ-ч-чно есть тайна! Карлики — оч-ч-чень таинственные. Я знавал одного карлика, и он…

Мартин вдруг замолчал. Летти ощутила, как он напрягся.

— Что? Что случилось?

— Не мош-ш-шет быть… — прошептал Мартин. — Я не верю… Здоровяк…

— Что? Какой еще здоровяк? Там есть еще кто-то высокий?

Мартин не ответил, и Летти испугалась. Она прикоснулась к руке человека-блохи, и тот дернулся.

— Мартин?

— Этого не мош-ш-шет быть! — повторил он. — Ты ш-ш-ше долш-ш-шен быть мертв!

— Что происходит, Мартин? Скажи мне! Я боюсь…

— Он сказал, ч-ч-что ты мертв! — закричал Мартин.

Летти потянулась к нему. Мартин стоял вплотную к циферблату, просунув шпоры-когти в прорезь одной из цифр. Он мелко дрожал.

Страх от непонимания охватил Летти. Она ощутила исходящий от Мартина гнев.

— Скажи… скажи мне…

— Нет! — резко воскликнул Мартин и отстранился. — Он уходит… Я долш-ш-шен все узнать… долш-ш-шен…

— Ты не можешь! Не уходи… тебя увидят!

— Неваш-ш-шно! Я иду за ним!

— Мартин… — умоляюще начала Летти, но он ее не слушал.

Мартин запрыгнул на балку, а потом покинул вокзальный чердак через прореху в крыше…

…Летти не могла найти себе места от волнения. В груди образовалась пустота. Она пыталась унять дрожь в руках, но ничего не помогало. Она плакала и ждала…

Когда Мартин вернулся, Летти набросилась на него с вопросами. Она требовала, чтобы он все ей рассказал, но то, что он открыл ей, вогнало ее в еще больший ужас.

— Все эти годы я думал, ч-ч-что его нет в ш-ш-шивых. Ч-ч-что наш-ш-ша труппа отомстила ему. Ч-ч-что его скормили маминым блохам…

— О ком ты говоришь?

— О том, кто убил мою маму и едва не убил меня…

Летти зажала рот ладонями.

— Ты ведь рассказывал, что это был шпион вашего конкурента Помпео.

— Все не так. Вернее, не совсем так. Это был заговор… они сговорились, понимаеш-ш-шь? Ш-ш-шпион Помпео их подговорил… Они все замеш-ш-шаны… Они думают, ч-ч-что спустя столько лет, ч-ч-что все забыли…

— Что ты задумал, Мартин? — одними губами проговорила Летти.

— Они ответят за то, ч-ч-что сделали…

— Прошу тебя, Мартин! Ради меня! Не надо…

— У меня нет выбора…

…С того момента Летти жила в кошмаре. Мартин стал пропадать все чаще — и даже днем. Теперь его не заботило, увидит ли его кто-то.

Мартин стал другим. Летти начало казаться, что она его совсем не знает, хотя прожила по соседству с ним столько лет. Ее милый и добродушный Мартин стал злым, в его голосе слышалось нечто новое: ненависть, всепоглощающая и всесжигающая. Как и доктор Доу в свое время, он изменился, и, как и с ним, мисс Бракнехт, никак не могла на это повлиять. Впервые после своего спасения из Больницы Странных Болезней она чувствовала себя совершенно беспомощной.

Наивная, она просила его почитать ей его любимую книгу о поездах или новый роман Кэт Этони, но он и слышать не желал ни о каких книгах. Мартин говорил об ужасных вещах — постоянно твердил о каком-то «цирковом суде». Он ни о чем больше не думал.

Но не его слова, не исчезновения и даже не планы, которые он строил, были самым страшным.

Все стало хуже некуда, когда на чердаке появился полицейский констебль.

Мартин поймал его. Он не обращал внимания на ее мольбы остановиться или отпустить пленника. Летти чувствовала: грядет нечто ужасное. Она боялась, что Мартина поймают или убьют. Или что… он совершит что-то непоправимое…

И вот он снова исчез. Прочитав что-то в дневнике матери, Мартин сбежал, оставив ее наедине с пребывающим без сознания констеблем и собственными страхами.

Она истоптала в волнении и ожидании весь чердак — и не единожды, а его все не было. Летти порывалась освободить констебля или рассказать обо всем дедушке, но понимала, что сделает этим только хуже…

А потом он появился.

Летти встретила его с холодностью — все время, что его не было, она заставляла себя быть твердой: больше так продолжаться не могло — во все это, как-никак, была замешана полиция. Летти искала нужные слова, чтобы образумить Мартина, но, когда он вернулся, с ее губ сорвалось лишь:

— Ты узнал, что хотел?

— Нет. Его там не было… но я узнаю. Я потребую ответы. Но не сейч-ч-час. Мне нуш-ш-шно подумать. Кое-ч-ч-что произош-ш-шло. Я встретил ее… Летти, я встретил ее!

— Кого? — недоуменно спросила девушка, и тут над головой, откуда-то из-под купола, раздался жуткий ледяной голос:

— Злодеи в злодейском логове! Замечательно!