Тайна распятия

Глава 1 Codex Sinaticus

— Так вы хотите, чтобы я отправился в Египет? — Сергей Михайлович оторвал глаза от лежащих на столе бумаг и взглянул на сидящего перед ним посетителя. — И сделал это незамедлительно?

— Ну что вы, профессор, разве я смею настаивать? Просто мне почему-то кажется, что вам и самому не терпится пройти по стопам барона Людвига фон Бекендорфа. Разве поездка в Египет не стала бы логичным продолжением ваших исследований в области библейских рукописей? — Голос Ганса Мюллера, а именно так представился неожиданно заявившийся к Трубецкому домой иностранец, звучал уверенно и даже несколько вальяжно.

Что же, он был прав, и Сергей Михайлович был вынужден мысленно признать сей очевидный факт. Их беседа продолжалась уже больше часа, и то, что незваный гость рассказал Трубецкому, было просто невероятно заманчиво.

Было воскресенье, на дворе — середина ноября, слякоть и гололед, и Сергей Михайлович счел за благо провести этот день дома, посвятив его своим исследованиям. За последние несколько месяцев он значительно продвинулся в изучении проблемы перевода Библии и ныне добрался до самых ее истоков, то есть буквально — до первоисточников. Задача на данном этапе формулировалась просто: где же все-таки находится начало всех начал? Какую из известных науке древних рукописей следует считать истинным Новым Заветом? Существуют ли подлинники Ветхого Завета, учитывая более чем солидный возраст Священного Писания? Оказалось, что в мире насчитывается всего три наиболее древних и хорошо сохранившихся списка Библии: Александрийский, Ватиканский и Синайский кодексы, каждый из которых содержит полностью или частично оба завета, причем в некоторых случаях с неканоническими дополнениями. Все эти кодексы написаны по-гречески и, по некоторым признакам, датируются IV–VI веками от Рождества Христова. Впрочем, достоверных данных о возрасте этих рукописей до сих пор нет.

Каждый из кодексов имеет свою историю, полную загадок. Считается, что наибольший вклад в их изучение внес живший в XIX веке немецкий ученый — палеограф, богослов и русский дворянин, барон Людвиг фон Бекендорф. В частности, с его именем связывают сенсационное открытие так называемого Синайского кодекса в монастыре Святой Катерины, что у подножия горы Синай. Бекендорф был профессором Лейпцигского университета и оставил огромное богословское наследие, с которым каждый уважающий себя ученый-палеограф просто обязан был ознакомиться. Трубецкой не был исключением. Именно в одной из работ Бекендорфа, посвященной критическому анализу Нового Завета, Сергей Михайлович как-то прочитал удивительный вывод немецкого ученого: «Во многих отрывках Нового Завета содержатся такие серьезные искажения смысла, что мы вынуждены с болью в сердце признать, что не знаем, о чем на самом деле писали апостолы». Вот так, ни больше и ни меньше!

Именно поэтому, когда воскресным вечером в его дверь позвонил незваный гость, представившийся Гансом Мюллером из Лейпцига, который приехал к профессору Трубецкому по срочному делу, связанному с именем Бекендорфа, Сергей Михайлович проявил гостеприимство и пригласил иностранца в дом. Впрочем, уже тогда кое-что его насторожило. «Иметь в Германии имя Ганс и фамилию Мюллер — все равно что не иметь ни имени, ни фамилии, — мелькнула у Трубецкого мысль, когда он закрывал за гостем дверь. — Наверное, это вымышленное имя… Однако посмотрим, что ему нужно». Он предложил господину Мюллеру оставить пальто в прихожей и пройти в его кабинет.

У Сергея Михайловича была буквально минута, чтобы рассмотреть гостя. Иностранец был худощав, лет пятидесяти и, видимо, в прекрасной физической форме. Отличный темно-серый костюм из холодной шерсти в мелкую полоску, безукоризненная белая сорочка и со вкусом подобранный галстук свидетельствовали о респектабельности посетителя. Он был аккуратнейшим образом подстрижен и чисто выбрит. Трубецкой же был одет и выглядел по-домашнему, что, к счастью, его совершенно не смущало.

— У меня обстановка рабочая, я гостей не ждал, — сказал для проформы Сергей Михайлович, занимая место в своем любимом кожаном кресле и указывая на заваленный бумагами стол. — Прошу вас, садитесь, — пригласил он гостя.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — заметил на это иностранец, присаживаясь на единственный имеющийся в комнате стул. — Незваный гость хуже хазарина — так, по-моему, говорят в России? Это я прошу прощения, что потревожил вас без предупреждения, однако дело, по которому я прилетел из Германии, не терпит отлагательств. Кстати, чтобы развеять ваши возможные сомнения о незваном госте в моем лице, я хотел бы предложить вашему вниманию письменную рекомендацию от одного вашего старого знакомого. Он же дал мне ваш домашний адрес.

Мюллер протянул Трубецкому незапечатанный конверт, в котором лежало адресованное Сергею Михайловичу письмо на русском языке. В нем содержались самые положительные рекомендации относительно господина Мюллера и просьба содействовать ему по мере возможности. Письмо было написано на бланке Библейского общества Великобритании, а под ним стояла подпись: доктор философии Натан Ковальский.

— Вот как? — спросил с удивлением Трубецкой. — Натан теперь возглавляет такую авторитетную структуру? Не знал. Рад за него. Так чем могу служить, господин Мюллер? Где вы научились так хорошо говорить по-русски?

— Я учился в Москве, в 80-х, еще до объединения Германии. Но позвольте, я опущу вступительную часть и перейду сразу к делу. Вы, возможно, знаете, что в этом году должен быть завершен весьма амбициозный проект по размещению в Интернете полного текста Синайского кодекса — не только древнейшего, но и наиболее полного списка Библии, открытого Людвигом фон Бекендорфом в середине XIX века. Так вот, в связи с этим проектом было решено восстановить в деталях биографию известного ученого и историю его основных открытий. Как ни удивительно, но до сих пор этого никто не сделал. И вот тут-то у исследователей возникла масса вопросов.

Во-первых, как оказалось, существуют обоснованные сомнения относительно времени написания многих открытых им документов. Ведь то, что возраст всех трех основных кодексов — Ватиканского, Александрийского и Синайского — установлен исключительно палеографически, то есть по стилю письма, является непреложным фактом. Однако, к примеру, Ватиканский кодекс попал в Ватикан лишь около 1475 года, первое упоминание о нем в Ватиканской библиотеке относится к 1481 году, а до этого история его туманна. К нему не было и практически нет доступа, но я могу вам сказать, что кодекс этот написан по-гречески на превосходном, сохранившем свою гибкость пергаменте, отдельными мелкими заглавными буквами, в три столбца на странице. Никому не известно, как этот список попал в Ватикан. И надо же — не кто иной, как именно Бекендорф, был первым исследователем, который получил к нему доступ. К вящей радости Папы Римского молодой ученый возвеличил его, а вместе с ним и Ватиканское книгохранилище, и себя самого, заявив — без всяких доказательств, только на основе «стиля письма», — что этот список относится к IV веку нашей эры, а потому является самым древним из известных на тот момент. Ватикан охотно поверил «авторитетному» заявлению молодого европейского ученого, и все были довольны, хотя и до поры до времени. Лишь недавно эти оценки Бекендорфа были подвергнуты обоснованной критике. Теперь Ватиканский кодекс относится к периоду между VI и XII веками, хотя следует признать, что ничто не мешало любителю красивых книг древнего образца заставить хорошего писца и в XVI веке сделать себе на пергаменте такую копию по древнему способу писания, как его тогда понимали. Позднее, когда Бекендорф открыл и Синайский кодекс, он стал утверждать, что оба эти документа написаны чуть ли не одним человеком, хотя никаких доказательств не существует.

Про Александрийский кодекс, который ныне хранится в Лондоне, известно лишь то, что патриарх Кирилл Лукарис подарил его в 1628 году английскому королю Карлу I. Он, как утверждается, написан ориентировочно около 400–450 годов нашей эры и является самым неполным документом из трех. Синайский же кодекс был обнаружен в середине XIX века лично Людвигом фон Бекендорфом, и история о его находке является чем-то средним между легендой в стиле Поджо Браччолини[2] и боевиком из серии про Индиану Джонса. Она требует отдельного разговора, и мы к ней еще вернемся.

Во-вторых, к этому же типу документов относится и так называемый кодекс Ефрема Сирина, хранящийся в Париже. В нем имеются только четыре Евангелия и Деяния Апостолов в параллельных, греческой и латинской, версиях, а ветхозаветные книги — только в отрывках. Во многих отношениях этот кодекс интереснее остальных, так как принадлежит к отделу так называемых палимпсестов, то есть вторично восстановленных документов. Согласно легенде, в XII или XIII веке некий безвестный писец в одном из парижских монастырей якобы взял старую Библию, старательно стер с нее весь текст (между прочим, как вы, наверное, хорошо понимаете, это — адский труд) и на этом пергаменте записал сочинения христианского богослова Ефрема Сирина. В таком виде пергамент находился сначала во Флорентийской библиотеке семейства Медичи, а оттуда попал в Парижскую национальную библиотеку, где консерватор рукописей по фамилии Гозе химическими средствами «восстановил первоначальный текст». Однако реставрация была сделана почему-то очень неумело, и читать этот «текст» было практически невозможно. И тут появился маг и волшебник Бекендорф. В 1840 году, находясь в Париже, в возрасте 25 лет, он «прочел» этот текст без привлечения каких-либо технических средств, только с помощью своего, очевидно, очень острого зрения, и издал его с незначительными пропусками как образчик Библии V столетия. Никаких оснований этой датировки приведено не было, кроме пресловутого «стиля письма», да их никто и не требовал. Именно с этой работы началась мировая слава барона Бекендорфа и его триумфальное шествие по миру в поисках древних рукописей Библии, «подлинного Нового Завета».

Таким образом, мы видим, что репутация необъятной древности за указанными библейскими документами создана авторитетом одного и того же лица, Бекендорфа. А его авторитет, при полном отсутствии методов проверки его утверждений, создан древностью этих самых документов. Достоверная же история всех упомянутых рукописей прослеживается, как я уже сказал, начиная с XV столетия.

Сергей Михайлович молча слушал этот рассказ и, лишь когда Мюллер сделал паузу, поинтересовался:

— Простите, но что же мешает ныне, при наличии современных физических методов, того же углеродного анализа, установить истинный возраст рукописей? Все сомнения развеялись бы сами собой. Как палеограф я могу вам сказать, что, действительно, возраст рукописей можно установить по стилю письма, однако свои выводы нужно подтверждать объективными методами — это факт.

— Вот в этом-то все и дело! Складывается такое впечатление, будто теперь это никому не нужно! На древнем авторитете упомянутых мною рукописей уже основаны целые направления палеографии и теологии, они прочно вмонтированы в современную инфраструктуру библеистики. Сами посудите: если, к примеру, почтенный возраст Ватиканского кодекса окажется выдумкой, то репутации Ватикана будет нанесен серьезный ущерб, а этого никто не хочет. То же самое и с остальными документами. Вот библиотеки и отказываются проводить экспертизу. Есть еще один, даже более принципиальный вопрос: если, скажем, Синайский кодекс такой древний, содержит практически всю Библию, прекрасно, к слову, сохранился за полторы тысячи лет и был обнаружен полтора века тому назад, то почему его до сих пор не перевели ни на один из живых языков? Разве не было бы важно иметь древнейший из текстов Священного Писания в церковном употреблении?

— И почему же этого не было сделано? — спросил заинтригованный Трубецкой.

— Если бы мы знали ответы на все эти вопросы, Сергей Михайлович, я бы тут сейчас не сидел. — Господин Мюллер чуть подался вперед и продолжил: — Именно это мы и хотим узнать с вашей помощью. Для начала я принес фотокопии нескольких страниц каждого из этих кодексов — вы сами посмотрите, как бережно отнеслось время к пергаменту, на котором они были написаны, и как аккуратно умели писать наши предки полторы тысячи лет тому назад.

Он положил перед Трубецким стопку цветных фотографий испещренных греческими буквами страниц, которые тот не без любопытства просмотрел.

— Да, складывается впечатление, что вы правы, тут есть над чем поработать, — сказал Сергей Михайлович после паузы. — Я, конечно, польщен вашим предложением, и ваш рассказ весьма любопытен, но почему именно я, по вашему мнению, могу разрешить все эти загадки?

— Видите ли, нам нужен незаангажированный эксперт, занимающийся библейской проблематикой, причем желательно из православной среды, так как монастырь Святой Катерины находится под протекторатом православной церкви. Мы изучили вопрос и воспользовались рекомендациями таких специалистов, как Натан Ковальский. Вы — лучший, и именно поэтому я здесь.

«Любопытно, — подумал про себя Трубецкой, — значит, Ковальский рекомендовал меня им, а их — мне. Здорово это у него получается!»

— Все ваши расходы будут оплачены, — добавил Мюллер.

— Надеюсь, — пробурчал вполголоса Сергей Михайлович. — Я в принципе согласен, но мне нужно обдумать все детали и посоветоваться с женой. Я ведь правильно понимаю, что Синайский кодекс теперь хранится частично в Лейпциге, частично — в Британской библиотеке, а изданная при жизни Бекендорфа сотня экземпляров разошлась по всей Европе?

Мюллер утвердительно кивнул.

— Да-да, конечно, — сказал он, — думайте. Я приду завтра. Снова прошу прощения за беспокойство и срочность, но вы сами понимаете, если такой проект международного масштаба, как публикация в Интернете Синайского кодекса, будет осуществлен с привлечением непроверенных и неподтвержденных данных, это будет грандиозное фиаско. Лейпцигский университет, который я имею честь представлять, этого допустить не может. Я только хотел добавить, что несколько фрагментов Кодекса все же сохранились и в Санкт-Петербурге, в публичной библиотеке, а недавно в монастыре Святой Катерины были найдены еще двенадцать листов того же Кодекса и четырнадцать различных его фрагментов. Так что вам предстоит немного попутешествовать. Хотел бы еще раз подчеркнуть: наша цель проста и благородна — установить истину. Помните, как сказано в Евангелии от Иоанна: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными…»? Не к свободе и не к познанию ли истины призывал сам Христос?

На этом они и расстались.

Следует сказать, что Трубецкой упомянул о необходимости посоветоваться с женой совсем не просто так. Это не было бы пустой формальностью в любом случае, ибо его супруга Анна Николаевна Шувалова была не только историком, но и мудрой женщиной, и ее взгляд со стороны на происходящие события часто открывал такие аспекты, которые Сергей Михайлович в силу традиционного мужского пренебрежения мелочами просто не замечал. В сложившейся же ситуации мнение Анны было исключительно важно еще и потому, что она никак не могла сопровождать его в путешествии на Восток. Причина тому была самой замечательной, какая только может существовать в жизни, — Анна была беременна. А каждый мужчина, который готовится стать отцом, знает, что в состоянии беременности женская интуиция обостряется необыкновенно и становится особенно мощным инструментом познания, если только правильно использовать его в мирных целях.

Когда Анна вернулась домой с прогулки, а к тому времени гость уже ушел, Сергей Михайлович в деталях рассказал ей о странном посетителе и его предложении предпринять путешествие в Египет. Реакция Анны поставила его в тупик. Первый же вопрос, который она задала, застал Трубецкого врасплох:

— А откуда это Натан Ковальский может знать твой домашний адрес? Мы его домой не приглашали, и, как я понимаю, у нас не было повода сообщать ему, где мы живем.

Сергей Михайлович даже не нашелся, что ответить, поскольку Анна была совершенно права.

— И потом, я надеюсь, у тебя не возникает сомнений, что имя Ганс Мюллер — вымышленное?

Трубецкой утвердительно кивнул.

— Тогда я предлагаю вот что. Ты садись за компьютер и шаг за шагом попробуй проверить в Интернете все, что он тебе наговорил про кодексы и Бекендорфа, а я пока сделаю пару звонков.

Буквально через час Трубецкой убедился, что практически все рассказанное ему господином Мюллером соответствует действительности. Некоторые факты, например, о том, что в Санкт-Петербурге остались на хранении фрагменты Синайского кодекса, еще требовали своего подтверждения, однако общая картина, похоже, была правдивой. Примерно такие же результаты принесло общение Анны со своими бывшими коллегами из Санкт-Петербургской исторической тусовки. Бекендорф повсеместно рассматривался как выдающийся палеограф, ученый-первооткрыватель, авторитет своего дела и в чем-то даже классик. Лишь старый добрый друг и учитель Шуваловой профессор Синельников, который не признавал авторитетов и в прошлом неоднократно выручал Трубецкого и Анну своими советами, добавил, как обычно, перцу в довольно постную и однообразную картину всеобщего восхищения Бекендорфом.

Иван Степанович Синельников — доктор, профессор и лауреат разнообразных премий — был легендарной личностью среди историков Санкт-Петербурга. Он давно уже вышел на пенсию, но когда-то читал лекции молоденькой студентке Шуваловой, и именно он привил Анне настоящую страсть к истории. Иван Степанович был умнейшим и очень светлым, даже счастливым человеком. Однако, к искреннему сожалению всех, кто когда-либо с ним пересекался, пару лет назад ему сделали — и крайне неудачно — операцию на позвоночнике, и теперь он был прикован к инвалидной коляске. Тем не менее духом профессор не пал и продолжал активно работать. Так вот, в разговоре с Шуваловой он выразил недоумение в связи с тем фактом, что в России и доселе практически не знают имя архимандрита Порфирия Успенского, который в 1845 году также посетил монастырь Святой Катерины и видел те листки Синайского кодекса, которые монахи не отдали Бекендорфу. Архимандрит Порфирий был не только священником, но и ученым, и он бросил вызов молодому немецкому палеографу в его утверждении о древности Синайского кодекса. Так, Синельников рассказал, что в «Трудах Киевской духовной академии» за ноябрь 1865 года содержится весьма аргументированное письмо Порфирия Успенского к Бекендорфу, в котором он, указывая на содержащиеся в тексте документа факты, прямо заявляет: «Вы возвышаете достоинство Синайского манускрипта, но позвольте мне понизить его цену. Невозможно признать такой глубокой древности, какую вы присуждаете ему». К сожалению, по словам Синельникова, голос архимандрита не был услышан научным сообществом, и Бекендорф сполна насладился лаврами первооткрывателя «древнейшей из известных» Библий, невзирая на множество критических замечаний по поводу обоснованности его аргументации.

— Сережа, я считаю, что тебе совершенно необходимо ехать в Египет, и немедленно, — так закончила свой рассказ о том, что ей удалось узнать, Анна. — Это просто подарок судьбы, что именно тебе предложили закрыть существующие во всей этой истории пробелы. А за меня не беспокойся: в конце концов, беременность — это естественное состояние женщины, и я с ним справлюсь. Только будь осторожен с этим Мюллером, не доверяй ему, он, как мне кажется, какой-то многослойный! Когда все сделаешь — возвращайся живой и невредимый, а мы, — она нежно провела рукой по животу, — будем тебя ждать.

Глава 2 Обретение святынь

Когда после кажущегося бесконечным подъема в горы сверкающий великолепием караван царицы Елены вступил весной 325 года в Ершалаим, город больше напоминал военный лагерь, чем столицу Иудеи. Только что вновь завоеванный императором Константином, он так и не оправился от причиненных несколькими последними войнами ран, да и господство римлян после разрушения Храма в 70 году и подавления восстания Бар-Кохбы в 135-м не принесло городу процветания. Святыни иудейского народа были сожжены и разграблены, а на их месте построены языческие капища. Ныне иудеям было запрещено жить в Ершалаиме, однако при этом в городе уже сформировалась христианская община во главе с епископом Макарием. С учетом этого обстоятельства и с целью подчеркнуть важность и преемственность ее миссии, царица Елена приказала процессии вступить в город через те же Цветочные ворота, через которые триста лет тому назад в Ершалаим вошел сам Спаситель. Само собой разумеется, что ее воля была исполнена. Макарий лично встречал ее у ворот и сопровождал к своему, пусть и скромному, но при этом достаточно просторному дому.

— Именно Ершалаим должен стать духовной столицей христианского мира. — Елена смотрела прямо в глаза Макария и говорила медленно, как и полагается августе. — Этого хочет император, этого хочу я. И вы должны сделать все от вас зависящее, чтобы это произошло уже в ближайшее время.

Они сидели за столом торжественного ужина, накрытого в честь царицы, и Макарий просто не верил своему счастью. Свершилось то, о чем он даже мечтать осмеливался лишь тайно: в империи наконец воцарился император, который не только прекратил гонения на христиан, но и признал христианство равным всем остальным религиям. Более того, он вознамерился всячески способствовать становлению новой прекрасной веры по всей империи. Макарий был готов на все, чтобы помочь ему и его матери-христианке. Даже на небольшой, но хорошо поставленный спектакль.

Тем более что декорации к нему были созданы самой историей и повсеместно встречались в Ершалаиме и его окрестностях. Так, на месте древнего, погребенного под многометровым слоем земли и песка еврейского кладбища, где, как считал Макарий, был похоронен Иисус, ныне возвышался языческий храм Венеры. Неподалеку от места распятия Спасителя римляне устроили каменоломню, которая позднее была заброшена и завалена всяким хламом. В запустении пребывали и расположенные за городом Елеонская гора и Гефсиманский сад. Но теперь, когда сам император признал Христа, все эти места ожидало преображение. Работы были начаты без промедления. Прежде всего надлежало снести храм Венеры, что и было сделано буквально за три дня. Вскоре радостная весть полетела к императору Константину в Византию: под языческим капищем найдено место погребения Иисуса, и епископ Макарий нижайше просит его императорского благословления воздвигнуть в этом месте Храм Гроба Господня. Константин приветствовал Макария, строительство храма одобрил, а тем временем последующие открытия не заставили себя ждать. Куда бы ни приезжала высокочтимая царица, всюду ее сопровождали находки, одна чудеснее другой. Так были найдены крест, на котором распяли Спасителя, и гвозди, которыми Он был прибит к кресту, а также многие другие свидетельства земной жизни и страданий Иисуса Христа. Слово о том, что царице помогает сам христианский Бог, прокатилось по всему Ершалаиму и распространилось далеко за его пределами, что способствовало укреплению христианских общин по всей империи. Во многих городах христиане, уже не таясь, возводили свои храмы и проповедовали среди язычников во имя Иисуса Христа. Лишь один народ оставался глух к этой проповеди. Это были иудеи.

И не то чтобы царица была сильно обеспокоена нежеланием иудеев признать Иисуса Христа Сыном Божьим и перейти в новую веру. Но ведь они продолжали упорствовать в своей богоизбранности, и это при том, что Иисус вовсе не отрицал их Бога, а распятие Спасителя напрямую связывали с кознями иудейского первосвященника Каифы и членов высшего суда Иудеи — синедриона. Эту проблему следовало как-то разрешить.

— Но разве Иисус Христос не был Сыном того Бога, в которого вы верите? — вопрошала Елена однажды иудейского священника Иегуду из Лода, который за деньги помогал Макарию отыскивать древние свидетельства, касающиеся устройства Ершалаима три века тому назад. — Почему же вы не признаете его и упорствуете в заблуждении, что он был лжепророком?

— История народа иудейского началась не сто и не двести, а две тысячи лет тому назад, когда Моисей вывел народ из Египта и привел к горе Хорив, которую сам Господь избрал, чтобы даровать нам свои заповеди и Тору. Именно тогда народ иудейский заключил договор с Господом, что все его заповеди будут «сделаны и услышаны». Именно так, я не оговорился, «сделаны и услышаны». Ибо Бог предлагал Тору всем народам, но только иудеи согласились исполнять все заповеди даже еще до того, как они были озвучены, и тогда Всевышний сам отметил избранность народа иудейского. Он же даровал нам эту Землю Обетованную, ныне отнятую у нашего народа Римом. Тот же, кого вы называете Иисусом, был лишь одним из нас, но при этом он покушался на древний Закон. Он говорил, что Творец, пусть будет благословенно имя Его, един для всех народов и все народы одинаково близки для него, а это противоречит основам основ Закона Моисея. Этого народ, избранный самим Создателем, принять не мог и никогда не сможет. Христиане верят в то, что есть и Бог-Отец, и Бог-сын, и даже Дух Святой. Я же верю полною верою, что Творцу одному подобает молиться, и никому другому не подобает, поскольку Он — первый и Он — последний.

— Почему же ты помогаешь христианскому епископу и мне?

— Я смиренно надеюсь, что в знак благодарности за мою помощь император разрешит иудеям вернуться в Ершалаим. Здесь, где был дважды построен и дважды разрушен Храм, находится престол нашего Господа, место сосредоточения Божественной святости, само сердце моего народа. Пока будет жив хоть один иудей, он будет стремиться в Ершалаим.

Елена выслушала его и призадумалась.

— Так ты говоришь, все началось с дарования Моисею заповедей и Торы на горе Хорив? Сам Творец говорил с ним на этой горе? А где эта гора Хорив? — неожиданно поинтересовалась она.

— Никто не знает, где находится Божия гора. Одни говорят — на Синае, иные указывают на пустыню Аравийскую… Скрыта она была в тучах и клубах дыма, молнии и гром слышны были, когда Господь спускался на ту гору говорить с Моисеем…Только он один и знал туда дорогу.

— На Синае? — переспросила Елена. — Это в Египте?

— Да, в Земле Мадиамской, — ответил Иегуда.

Вопрос был задан не из праздного любопытства, ибо все земли Синая и Верхнего Египта находились тогда под властью Восточной Римской империи, и это значительно облегчало выполнение воли императора, какой бы она ни была. В тот же день царица отослала своему сыну письмо, в котором просила его направить в Египет доверенных людей, поручив им поиск Божией горы, называемой иудеями Хорив или Синай, столь ими почитаемой. Какова же была ее радость, когда вскоре пришла весть о том, что гора Синай найдена! Ибо среди безжизненной пустыни, простирающейся до самой долины Нила, была обнаружена горная гряда, а у подножия одной из ее гранитных гор — колодец со свежей водой. Вокруг той горы в вырубленных прямо в скалах кельях жили христианские монахи. Как свидетельствовали побывавшие там посланцы императора Константина, вершина той горы скрыта была в тучах, а наверху сверкали молнии и слышался гром… Местные племена называли ту гору Джабал-Муса — гора Моисея. И тогда повелела Елена построить у подножия той горы церковь, чтобы монахам-отшельникам было где молиться. Ибо так задумала она показать христианам, что есть у них отныне высочайший покровитель — император Константин, воля которого простирается до самых отдаленных уголков империи, а иудеям — что Моисей признается христианами как пророк, а христианский Бог есть Сын Божий — плоть от плоти Творца, да будет благословенно имя Его…

Тогда-то через коптских монахов и дошла до царицы Елены необыкновенная история про девицу Катерину Александрийскую, замученную во времена императора Максимина. Будто бы была та Катерина из владетельной в Александрии фамилии Консты и в семнадцать лет отличалась необыкновенной красотой, богатством и ученостью. Но среди всех женихов, сватавшихся к ней, не было ни одного, равного ей. И вот однажды Катерине во сне явился сам Господь со своей Пречистой Матерью и подал ей перстень в знак своего обручения с ней, который и надел ей на палец. Катерина, проснувшись и увидев на руке перстень, исполнилась величайшей радости и воспламенилась желанием служить лишь славе Божьей. Позже она явилась к императору Максимину, приносившему жертву идолам, чтобы обличить заблуждение язычников и доказать истину христианской веры. За это, после тщетных убеждений, ласкательств и лукавств, подвергли римляне девицу жесточайшим истязаниям. Великие страдания Катерины и крепость ее духа убедили многих язычников в истине христианской веры, среди прочих и саму царицу Василису, супругу Максимина, ночью посетившую ее в темнице, а с ней и вельможу Порфирия с воинами, которые затем вместе с царицей были за измену лишены жизни. Саму же Катерину после долгих истязаний Максимин приказал обезглавить мечом. Монахи, живущие у Божьей горы, верили, что тело Катерины сразу после казни было вознесено ангелами на самую вершину горы Синай, где она и упокоилась.

И молились те монахи, чтобы однажды обрести святые мощи, воздать честь великомученице, пожертвовавшей свою младую жизнь, но Иисуса Христа не предавшей. Плакала царица Елена над судьбой девичьей, снова и снова дивилась той силе, которую дает иным людям истинная вера…

Глава 3 Разведка боем

Встреча с господином Мюллером, которая состоялась на следующий день на нейтральной территории, была посвящена обсуждению деталей будущего путешествия. Было решено, что прежде всего Трубецкой отправится в Санкт-Петербург, чтобы ознакомиться с оставшимися там на хранении фрагментами Синайского кодекса. Невероятно, но факт: подаренные в свое время Бекендорфом российскому императору Александру II листы кодекса были проданы в 1933 году правительством СССР Британии за смехотворную сумму в сто тысяч фунтов стерлингов. Государству верных большевиков-ленинцев оказались не нужны прекрасно сохранившиеся страницы старейших, по убеждению научной общественности, списков Библии. Именно эта их часть и находилась с тех пор в Британской библиотеке.

Однако уже в наше время выяснилось, что то ли по недосмотру, то ли по случаю, но в Санкт-Петербургской публичной библиотеке сохранились несколько фрагментов кодекса. Была надежда, что отечественная наука все же не обошла столь уникальные документы вниманием, и, возможно, благодаря этому удастся пролить свет на вопрос о возрасте и происхождении найденных на Синае документов. По настоянию немецкого гостя после Санкт-Петербурга Трубецкому следовало посетить Лондон и лишь затем во всеоружии отправиться в Египет на Синай. Таким выглядел план «разведки боем», предложенный Мюллером. Сергей Михайлович с ним согласился, а чуть позже этот план одобрила и Анна.

Сергей Михайлович всегда трепетно относился к Петербургу, а после того, как в этом городе состоялось его знакомство с Анной, он испытывал ностальгическую радость при каждой новой возможности посетить Северную Пальмиру. Впрочем, учитывая беременность супруги, ныне среди обуревавших его чувств доминировало желание как можно быстрее закончить расследование, связанное с Синайским кодексом. Поэтому в этот раз Трубецкой был настроен по-деловому и по прилету прямо из аэропорта, не мешкая, отправился в Санкт-Петербургскую библиотеку. Там, учитывая старые связи Анны Николаевны, ему пообещали всяческое содействие. Впрочем, на деле все выглядело весьма буднично — он прошел в зал для работы с редкими рукописями, отыскал в каталоге то, что было обозначено как «фрагменты Codex Sinaticus», и сделал заказ.

Однако ни через обещанные тридцать минут, ни через час Трубецкой необходимые документы не получил. Через полтора часа в зал вошел бледный как мел сотрудник библиотеки и сообщил, что указанных в заявке фрагментов в хранилище нет. Специальная коробка, в которой они хранились при постоянной температуре и влажности, была на месте, как и все остальные подобные коробки. Только вот внутри нее ничего не было.

Сказать, что Трубецкой расстроился, — значит ничего не сказать. Небольшой консилиум из местных специалистов, который как бы сам по себе собрался в зале редких рукописей, обсудил все имеющиеся варианты. Вспомнили, разумеется, и о позорной тайной операции Советского правительства по продаже основной части Синайского кодекса Британии в 30-х годах, сравнив полученные сто тысяч фунтов стерлингов с тридцатью серебрениками Иуды. При этом, правда, высказывались предположения, что вся эта история с кодексом — чистая профанация, ловкий обман публики, устроенный еще Бекендорфом, а правительство СССР вроде как просто им воспользовалось, получив деньги за ничего не стоящую подделку. В какой-то момент возникли предположения, что и утерянные ныне страницы были тогда же проданы, просто по недосмотру их не вычеркнули из каталога, а затем — война, было не до этого. Однако истину установить удалось довольно быстро — порывшись в архивах, нашли формуляр по работе с указанными в каталоге фрагментами, в котором значилось, что их брали для работы в зале, причем не раз. Единственная проблема заключалась в том, что по непонятным причинам имя и фамилия того, кто с ними работал, были будто вымараны из формуляра и прочитать их оказалось попросту невозможно. Таким образом, поиск фрагментов Синайского кодекса в Санкт-Петербурге зашел в тупик. Убедившись, что в библиотеке ему больше делать нечего, Сергей Михайлович решил ехать в аэропорт, чтобы поменять имеющийся у него билет на самолет до Лондона на более ранний срок. Но сначала он позвонил Анне. Ее совет был краток: встретиться с Синельниковым, их палочкой-выручалочкой. Сергей Михайлович набрал знакомый номер телефона. Иван Степанович чувствовал себя неважно, но, услышав, о чем идет речь, предложил Трубецкому немедленно приехать к нему.

— Барон Людвиг фон Бекендорф, уважаемый Сергей Михайлович, — это очень непростая штучка, — Синельников говорил задумчиво, как бы беседуя с самим собой. Они сидели в кухне у профессора и пили какой-то особенный целебный чай. Иван Степанович выглядел усталым и похудевшим. Черты его благородного лица, очерченного аккуратно подстриженной седой бородкой, заострились, что, к глубочайшему и искреннему сожалению Трубецкого, было свидетельством скорее болезни, нежели здоровья. — Он столь много успел истоптать своими саксонскими сапожищами, что теперь практически нереально оспаривать его утверждения и так называемые открытия. А между тем имеются весьма достоверные свидетельства о том, что гигантизм его фигуры несколько преувеличен. Например, всюду, где бы о нем ни шла речь, вы встретите утверждения, что он великолепно знал греческий, а я, к слову, читал воспоминания его современников, в которых прямо говорилось, что в монастыре Святой Катерины ему не отдали списки Синайского кодекса именно потому, что греческий он знал весьма поверхностно. Будто бы, когда игумен монастыря попросил его прочитать отрывки из кодекса, то пришел в ужас. Лишь в следующую его поездку какой-то монастырский эконом отдал-таки ему кодекс.

— Но как же быть с открытиями Бекендорфа еще до его путешествия на Синай? Ведь и Ватиканский кодекс, и парижский кодекс Сирина, и многие другие древние рукописи были им прочитаны и датированы… — Сергей Михайлович был крайне удивлен тем, что ему довелось только что услышать.

— Молодой Бекендорф был невероятно тщеславен. Он был готов на все, чтобы прославиться, и ни во что не ставил окружающих, а потому использовал любые представившиеся ему возможности для достижения поставленной цели. К примеру, известно письмо, отправленное Бекендорфом невесте из монастыря Святой Катерины, в котором, кстати, говорилось, что поначалу к нему отнеслись весьма благосклонно. «Вот уже семь дней, как я прибыл в монастырь… Ты и представить не можешь, — писал он, — эту свору монахов! Имей я власть и достаточно физической силы, я бы совершил богоугодное дело и вышвырнул всю шайку через стену». Скажите, Сергей Михайлович, положа руку на сердце: вы можете себе представить, чтобы высокообразованный немецкий ученый-богослов, исследователь Библии, обласканный самим Папой Римским, так выражался о монахах одного из древнейших монастырей христианского мира?

Для него не важно было установить истину. Он хотел славы. В биографических заметках о нем часто упоминается, что за исследование Ватиканского кодекса Папа удостоил его личной аудиенции, сравнил со святым Иеронимом и наградил орденом Северной Звезды. Так вот, как потомственный северянин докладываю вам, что орден Северной Звезды — это награда шведского королевского двора, и Папа никак не мог наградить им Бекендорфа. А как вам великолепная по своей наглости афера с письмом русского посла? Когда монахи отказались отдавать Бекендорфу списки кодекса, он обратился к русскому послу в Высокой Порте князю Лобанову, который согласился подписать нечто вроде гарантийного письма, что кодекс будет изучен и после того возвращен в монастырь. Но почему ему нужен был именно русский посол? Да потому, что российский император Александр II благоволил к монастырю и щедро его одаривал. Так вот, письмо сработало, кодекс Бекендорф получил… но в монастырь не вернул, а подарил тому же императору. Я все думал, почему первую часть он отвез в Лейпциг, а вторую — в Санкт-Петербург и там организовал его издание? Мне кажется, что Бекендорф вовремя понял, что Саксония — это не его масштаб, да и специалисты там встречались не хуже Бекендорфа, могли и оспорить утверждения молодого гения палеографии! А вот Российская империя — это да, это огромное христианское государство, в котором слово самодержца означало закон, и, что бы он ни сказал о кодексе, это будет принято во всем мире. Отличный, знаете ли, способ окончательной легитимизации утверждений Бекендорфа о написании манускрипта в IV веке, и это невзирая на отсутствие достаточных на то оснований. Да и специалистов по древнегреческому языку тогда в России что-то не наблюдалось. Так все и случилось.

— Но почему же потом никто не поставил под сомнение аргументацию Бекендорфа?

— Как это не поставил? Очень даже поставил! Порфирий Успенский, наш российский архимандрит и ученый-богослов, кстати, бывший в свое время и митрополитом Киевским, активно оспаривал выводы немца, статьи публиковал по этому поводу, да видно нет пророка в своем отечестве… Ибо один из немногих полиглотов того времени, некто Авраам Норов, бывший при Николае I министром просвещения, встал на защиту Бекендорфа. Я вот все думаю — почему? Или возьмем историю с греческим книготорговцем и библиофилом Константином Семанидесом. Тот прямо и открыто заявил в английской газете «Гардиан» в декабре 1862 года, что Синайский кодекс — подделка, датируемая 1839 годом, к которой он, Семанидес, непосредственно причастен, и поэтому все утверждения Бекендорфа о его древности — ложь! Знаете, какую аргументацию использовал в ответ Бекендорф? «Достаточно простых глаз и общего смысла, — написал он в ответном письме в „Алгемайне Цайтунг“, — чтобы понять всю пошлость сказки Семанидеса». Вот вам и уровень научной дискуссии!

Сергей Михайлович удивленно покачал головой.

— Но то, что вы рассказываете, просто невероятно…

— Однако, — продолжил Синельников, — я хотел бы, чтобы вы правильно меня поняли. Мое личное мнение заключается в том, что Бекендорф был просто поверхностным выскочкой, но отнюдь не жуликом. Многое, что ему удалось сделать, было действительно бесценным для богословской науки, и за это он заслуживает всяческого уважения. Но я все же советовал бы вам самому съездить в Лондон и лично взглянуть на пресловутый манускрипт, если допустят, конечно. Выводы всегда лучше делать, исходя из собственного опыта.

— А вы случайно не знаете ли, что произошло с теми его фрагментами, которые волею судеб или по недоразумению оставались на хранении в Санкт-Петербургской библиотеке? — вдруг спросил Трубецкой. — Они теперь пропали, я сегодня был там, хотел их посмотреть и неожиданно оказался в эпицентре скандала — нет этих фрагментов в хранилище, и все тут!

Сергей Михайлович был так увлечен беседой, что и не заметил, как при этих словах Синельников напрягся. Затем старик отвел глаза в сторону и задумчиво покачал головой, как бы не соглашаясь с собственными мыслями.

— Нет-нет, — вполне равнодушно, но как-то суетливо произнес Синельников после возникшей паузы, — мне об этом ничего не известно. Ничегошеньки! Жаль, что так вышло, хотя это, наверное, наше легендарное российское головотяпство всему виной… Я тут кое-что еще хотел вам сказать, — он перевел разговор на другую тему. — Вы ведь потом в Египет поедете, да? — Трубецкой кивнул. — Так вот, — продолжил Синельников, — я очень вам советую посетить в Каире главный коптский храм, собор Святого Марка, и поговорить с главой коптской церкви, выдающимся богословом и проповедником Шанедой II. Я слышал, что он вполне доступная для общения личность. Копты — представители древнейших христиан Египта и многое помнят. Кроме всего прочего, они, как и иудеи, никогда не уничтожают пришедшие в негодность священные книги. Если есть хоть один фрагмент, где упомянуто имя Бога, копты зарывают его в землю или отправляют в специальное хранилище. У них особо трепетное к этому отношение, и я думаю, что вы там много интересного сможете узнать. К тому же это в точности соответствует вашей цели — Бекендорф в свое время бывал у коптов, причем неоднократно, и встречался с тогдашним Папой. Как и о греческих монахах, Бекендорф отзывался о нем весьма пренебрежительно, подчеркивая, что тот, несмотря на почтенный возраст, совершенно не осознал глобализма задачи, которую поставил перед собой Бекендорф. Я, однако, крайне сомневаюсь в объективности немецкого богослова, ибо у коптов патриархами просто так не становятся. Это, как правило, люди весьма и весьма образованные, я бы сказал — просветленные, истинные лидеры своего народа, и глупостей не говорят. Ну да Бог с ним, с Бекендорфом, надоел он уже, — сказал Синельников на прощание. — Езжайте, вас ждет Лондон и Египет, а я буду надеяться, что у вас все получится. Эх, где мои семнадцать лет…

По дороге в аэропорт Сергей Михайлович позвонил Анне, рассказал ей о разговоре с Синельниковым, убедился, что у нее все в порядке, и тем же вечером вылетел в Лондон.

Глава 4 Легенда о святой Катерине

Дочь греческого торговца Досифея была не только прекрасна лицом и телом, но и чрезвычайно образованна и умна. В свои семнадцать лет она блистала свежестью, и при взгляде на ее шелковистую кожу, нежные розовые губки и бархатные карие глаза на ум, скорее всего, приходило сравнение с бутоном чайной розы, которому еще предстояло распуститься. Ее отец владел небольшой флотилией торговых кораблей и пользовался в Александрии уважением и доверием. Досифея провела все свое детство в компании таких же, как и она, детей состоятельных греков и редко бывала за стенами просторного родительского дома.

Но вот однажды отец, который очень гордился красотой и умом дочери, взял ее с собой в порт, чтобы показать величественную набережную Александрии, прибывшие из далеких стран корабли и разноязыкую толпу торговцев, снующих по устроенному прямо возле порта базару. Досифея была в восторге. Мир казался прекрасным и удивительным, полным неизведанных тайн и чудес. Они взошли на один из кораблей, и отец с удовольствием стал рассказывать дочери о его устройстве, об искусстве мореплавания и умении ориентироваться в море по звездам. В какое-то мгновение взгляд Досифеи упал на стоящего возле штурвала корабля юношу, одетого в свежевыстиранную белоснежную морскую робу. Он был высокого роста, загорелый, а его длинные волнистые волосы развевались, повинуясь морскому бризу. Даже под просторной робой угадывался гибкий, но мощный торс молодого мужчины, закаленного физическим трудом и лишениями морской жизни. Ее сердце дрогнуло, и уже в следующее мгновение она не слышала, что говорил отец; ей лишь хотелось смотреть на этого юношу с сильно загорелым лицом, который приветливо улыбался, обнажив белоснежные зубы.

— Досифея, — громко крикнул ее отец, — ты меня уже не слушаешь? Тебе не интересно? Куда это ты все время смотришь?

Досифея мгновенно покраснела и закутала лицо в шаль.

— Что ты, отец, мне так интересно, я очень благодарна тебе, что ты взял меня с собой, — сказала она, поворачиваясь к отцу.

Но было уже поздно. Отец поймал взгляд дочери, обращенный к юноше.

— Досифея, — произнес он тихо, наклоняясь к ее уху, — мы из купеческого рода, а этот юноша — всего лишь юнга на одном из моих кораблей. Ты не должна одаривать его своим взглядом, прошу тебя этого больше не делать.

Но образ юноши не шел из ее головы. Со временем она узнала, что его зовут Крис, что он плавает третий год и на хорошем счету у капитана. Еще дважды ей удавалось уговорить отца взять ее с собой в порт, и еще дважды она смогла увидеть Криса. Однако им так и не посчастливилось обменяться ни единым словом, хотя по его глазам девушка читала все, что ей было нужно: он тоже с нетерпением ждал каждой встречи с ней, его сердце принадлежало ей!

А потом корабль, на котором служил Крис, ушел в море.

Досифея ждала его каждый день. Каждый день она молила богов вернуть ей любимого живым и невредимым, а он все не возвращался. От тоски прекрасная Досифея начала чахнуть, и это не могло остаться незамеченным. Отец приглашал лучших лекарей одного за другим, но они ничего не могли поделать со странным недугом, поразившим его красавицу дочь. И вот однажды он привел в дом христианского монаха-сирийца по имени Елизар, о котором ходили слухи, что он с помощью своего христианского Бога умеет исцелять болезни не только телесные, но и душевные. И чудо таки случилось! Монах этот сразу распознал, что причиной девичьего недуга была любовь, и стал рассказывать ей про своего Бога — Спасителя, Иисуса Христа, который принес в мир заповедь о всеобщей бесконечной любви, и о том, какие чудеса совершал Он с этой любовью в сердце. Досифея будто ожила от этих рассказов, со временем она и сама стала обращаться в душе своей к этому новому Богу и наконец решила принять Его как единственного своего заступника и покровителя. Видя, какое чудо сотворил монах, отец Досифеи не возражал. Монах сей и окрестил девушку, дав ей после крещения новое имя — Катерина.

Но быть христианином в те годы было небезопасно, ибо римская власть не признавала христиан и преследовала их со всей жестокостью. Иногда, когда римляне устраивали облавы, Елизар даже скрывался в доме отца Досифеи, спасаясь от пыток и смерти, ожидавших христиан. Видя такую стойкость в вере, Досифея — а теперь Катерина — крепла духом и все более утверждалась в своей вере в единого для всех Бога. Именно поэтому однажды, устав от бесконечного ожидания любимого, она обратилась к Елизару за помощью. Тот выслушал свою крестницу и, не мудрствуя лукаво, отвел ее тайно к монаху-отшельнику, известному среди христиан Александрии своим даром провидца. Тот и поведал Катерине свое предсказание.

По словам отшельника, пребывая в дальних заморских краях, Крис был укушен змеей, заболел, и теперь корабль, на котором он плавал, спешит в порт, чтобы дать ему упокоиться на родине. И нет спасения от яда той змеи, кроме воли Всевышнего, который только и решает, кому и сколько жить, а кому уйти в вечность раньше срока. Монах предрек, что спасти его Катерина сможет, лишь поднявшись на Божью гору, что на Синае, у подножия которой живут удалившиеся от мира для служения Господу святые люди. Там ей предстоит молиться, покуда не получит она знак свыше.

Не мешкая и даже не ожидая отцовского благословения, Катерина и Елизар отправились в дальний и полный опасностей путь через пустыню к Божьей горе. Поднялись они на вершину, и Катерина обратилась к Всевышнему, моля его о спасении любимого. И на третий день мольбы ее были услышаны, ибо было ей во сне видение, будто бы лицезрела она саму Матерь Божью и говорила с ней, и Дева Мария взяла ее за руку, привела к Сыну Своему и вручила ее руку Сыну со словами: «Вот дева, для которой любовь и счастье других превыше всех радостей жизни. Крепка она в вере своей и чиста в помыслах, а молитва ее от самого сердца исходит. Возьми ее к себе и дай ей благодать, какая только Божьим невестам открыта может быть». А когда проснулась Катерина, то увидела на левой руке своей прекрасный перстень и услышала будто исходящий с небес глас, который сказал, что перстень этот, к челу страждущего приставленный, исцелить может любого, слабого духом или телом, но помыслы которого чисты. Лишь одно нужно помнить — силу перстень имеет только в том случае, если на горе хранится, а вдали от нее цена перстню — ломаный грош. И тогда сказала Катерина Елизару:

— Судьба моя отныне и навеки с горой этой связана, и суженый мой теперь на небесах… Но ты спеши обратно, в Александрию, и привези мне сюда Криса, ибо должна я исполнить свой долг перед ним, даровавшим мне любовь земную, и спасти его от яда.

Так и случилось. Елизар успел привезти уже совсем слабого, находившегося в горячке юношу к подножию горы Божьей, что на Синае, и спустилась к нему Катерина, и приложила к его челу перстень. И чудо свершилось! Яд змеиный вмиг ушел из тела юноши, и уснул он глубоким сном, а когда проснулся, то уж ничего не помнил, что с ним приключилось. Монахи, что жили в кельях у горы, в честь чуда основали монастырь Преображения и стали почитать Катерину как истинно невесту Божью. Катерина же нашла свой покой на горе, а по прошествии нескольких веков ее мощи обрели монахи и, узнав по перстню на левой руке, с молитвами перенесли ее останки в монастырь, который с тех пор стал называться монастырем Святой Катерины. Там перстень был положен на хранение, и каждый из монахов, принимая послушание, давал клятву хранить тайну перстня до самой смерти. А с тем, чтобы помочь страждущим и паломникам, каждому из них стали даровать перстенек с надписью AGIA AI KATERINA (имени святой Катерины), намоленный монахами, чтобы принес он здоровье и благоденствие каждому, кто его наденет. Так было положено в самом начале, так оно есть и по сей день.

Глава 5 Все дороги ведут в Британию

«Что-то зачастил я в Соединенное Королевство», — подумал Сергей Михайлович, наблюдая из иллюминатора самолета «Аэрофлота», совершающего рейс Санкт-Петербург — Лондон, приближение слегка заснеженной посадочной полосы аэропорта «Гатвиг». В самом деле, лишь несколько месяцев тому назад он воспользовался своими старыми связями в Британском музее для получения перевода коптской рукописи, найденной Анной на Святой земле, и вот снова оказался в лондонской подземке, и снова дорога вела его на станцию «Тотенхэм корт роад».

«Хорошо все-таки быть столицей империи, — размышлял он по дороге, — выгодное это дело. Не только Лондон, но и Берлин, и Вена, и Санкт-Петербург с Москвой — их музеи до краев наполнены экспонатами, вывезенными из покоренных стран, и теперь как исследователи, так и туристы ездят любоваться ими к экспроприаторам, а не туда, где они были произведены. Несправедливо это!»

Его нынешняя поездка в Лондон не обещала неожиданностей. Все было, как обычно, однако лишь до тех пор, пока он не попал в музей. Там, против обыкновения, его ждал крайне холодный прием. Для начала профессора, с которым Сергей Михайлович поддерживал дружеские связи и с которым они заранее договорились о встрече, по неизвестной причине в городе не оказалось. Далее Трубецкому лишь с огромным трудом удалось получить разрешение пройти в отдел редких рукописей и ознакомиться с Синайским кодексом. У него сложилось такое впечатление, будто над этим кодексом тряслась вся Британская библиотека. Ему даже сообщили, что за последние двадцать лет манускрипт видели всего три человека, однако Сергей Михайлович был весьма и весьма настойчив и не имел ничего против того, чтобы стать четвертым. Наконец его провели в комнату, где через бронированное стекло он мог увидеть листы предположительно древнего пергамента с заглавными греческими буквами, написанными совершенным каллиграфическим почерком.

Сергей Михайлович немедленно приступил к работе. С помощью специальных приспособлений он внимательно просмотрел состоящую из трехсот сорока семи листов рукопись, убедившись, что она действительно содержит как Ветхий, так и Новый Завет. В то же время даже невооруженным глазом было видно, что листы пергамента прекрасно сохранились, были совсем не истрепаны на нижних углах, не замусолены и не загрязнены пальцами, как это должно было бы быть при тысячелетнем использовании кодекса в богослужении. Тонкий, изумительной выделки пергамент сохранил свою гибкость и нисколько не сделался хрупким — и это по прошествии полутора тысяч лет! Однако от него не ускользнуло, что с книгой обращались небрежно, ибо если средние ее листы были просто в идеальном состоянии, то все начальные и последние, включая листы переплета, были оборваны и, очевидно, утрачены. Как специалист по древним рукописям, Трубецкой знал, что именно такой вид приобретают книги, которые мало читают, но часто употребляют не по назначению — как пресс, например. Сергей Михайлович вдруг вспомнил общепринятую историю, которую каждый желающий может найти как в специальной, так и в популярной литературе, — об открытии Бекендорфом Синайского кодекса. Будто бы после своих триумфальных открытий в Европе, включая датировку Ватиканского кодекса и расшифровку кодекса Ефима Сирина, Бекендорф отправился в Египет, где в монастыре Святой Катерины, в корзине для мусора, случайно обнаружил сто двадцать девять порванных и скомканных листов Синайского кодекса, из которых сорок три ему удалось приобрести. Якобы бестолковые монахи чуть было не сожгли бесценную рукопись в печи. Именно эти сорок три листа стали толчком к последующим двум путешествиям Бекендорфа на Синай и открытиям еще сотен страниц этого же документа, причем третье, и последнее, путешествие было предпринято через пятнадцать лет после первого. «Таким образом, выходит, что первые страницы были найдены в корзине для мусора, а несколько сот последующих — в идеальном состоянии у монастырского эконома. Монахи же то отдавали, то не отдавали эти листы Бекендорфу, который в конце концов старые страницы отвез в Лейпциг, а все остальные — передал России в знак благодарности Александру II за покровительство. Однако как странно: он ведь „открыл“ основную часть рукописи в 1859 году, затем напечатал ее факсимильное издание в 1862, сорвав все возможные аплодисменты, и лишь через семь лет преподнес ее в оригинале своему спонсору и покровителю — самодержцу всероссийскому, получив в обмен потомственное дворянство. Что-то все это дурно пахнет, — подумал Трубецкой. — Странно, что Мюллер не стал настаивать на моей поездке в Лейпциг… Санкт-Петербург, Лондон, затем — Синай, но не Лейпциг. Ведь, по идее, в Лондоне и Санкт-Петербурге листы и фрагменты рукописи были из одной и той же поздней „партии“, а в Лейпциге — те самые сорок три листа из мусорной корзины, обнаруженные первыми… Вот их бы увидеть! Надо будет поговорить об этом с Мюллером. Стоп! — вдруг мелькнула у него мысль. — А если Мюллер здесь нечисто играет и делает все сознательно?» Ему сразу стало как-то противно. Предприятие с изучением Синайского кодекса, которое выглядело вначале как любопытный профессиональный проект, теперь стало попахивать непонятным жульничеством. Сергею Михайловичу нестерпимо захотелось посоветоваться с Анной. Он решил, что сразу по возвращении в гостиницу позвонит ей.

Как оказалось, Анна Николаевна беременность переносила стойко. Ее явно больше интересовал ход расследования Трубецкого, чем собственные проблемы. Выслушав его соображения по лондонской части кодекса, Шувалова вдруг выдвинула и собственную версию происходящего:

— Вот что я тебе скажу, Сережа: внутренний голос подсказывает мне, что ты не случайно мимо Лейпцига пролетел. А не кажется ли тебе, что в Лондоне может быть просто подделка, которую британцам продали большевики, а они, в свою очередь, получили ее в наследство от Романовых, а те — от Бекендорфа? А что, если он просто-напросто заказал изготовление такого манускрипта кому-то из талантливых монахов того монастыря, на что и ушло пятнадцать лет? Я думаю, что ноги от немца растут. Хотя и не исключаю, что и при российском дворе, и при большевиках эти списки искренне считали подлинными. Но вот когда Британский музей распознал подделку — если, конечно, распознал, — было уже поздно… Ну как иначе объяснить, что до сих пор нет ни одного перевода этого кодекса и не проведен углеродный анализ пергамента? Впрочем, я не настаиваю на своей версии. Считай, что это просто женская интуиция.

Людвиг фон Бекендорф едва сдерживал переполняющие его чувства. В приоткрытую щелочку боковой двери он наблюдал, как тяжелые дубовые двери с противоположной стороны распахнулись и торжественная процессия братьев, одетых в темно-бордовые камзолы, белоснежные, особого покроя фартуки и белые перчатки, проследовала в зал собраний. Во главе процессии шествовал сам Великий магистр, за ним — члены ложи, согласно градусу посвящения. Они заняли свои места за столом, заставленном бокалами с вином и пуншем. Перед Великим мастером лежала открытая Библия, на ней — циркуль, а вокруг — свечи, выстроенные треугольником. Напротив него заняли свои места старший и младший надзиратели, их помощники и стюарты. Церемония открытия ложи началась.

Однако Людвигу не дали подсмотреть, как Великий магистр выполнил предусмотренный обрядом ритуал, затем снял шляпу, ударил три раза деревянным молотком и объявил ложу открытой. Бекендорфа поместили в совершенно темной комнате Размышлений и приказали готовиться, ибо настал столь долго ожидаемый им момент посвящения. Теперь он стоял за дверью зала собраний ложи с завязанными белой шелковой повязкой глазами и обмотанными красной лентой руками и шеей, что являлось символом материального мира и духовного рабства. Сопровождающий его брат осведомился, верит ли он в Бога и имеет ли истинное желание быть принятым, и, получив утвердительный ответ, спросил еще имя и звание, отобрал все металлические предметы, обнажил правое колено, на левую ногу обул специальную туфлю и девять раз постучал в дверь ложи. Оттуда в ответ раздался один удар — их услышали…

Позже, когда Бекендорфу вручили фартук из овечьей шкуры со словами: «Это символ невинности более древний, нежели Золотое Руно или Римский Орел, более почитаемый, нежели Звезда или любое другое, что может быть даровано вам», он вдруг ощутил себя частичкой огромной силы, которая правила этим миром. Лейпцигская Ложа Трех Пальм, членом которой он только что стал, была составляющей этой силы. Но реальное ощущение причастности пришло чуть позже. А пока Великий магистр громко произнес:

— Кто здесь?

— Земное тело, которое держит в неведении духовного человека, — ответил сопровождающий Бекендорфа брат.

— Что ты хочешь?

— Чтобы умертвили его тело и очистили его дух!

Бекендорфа за веревку ввели в ложу. Людвиг ничего не видел, только сквозь повязку ощущал тепло горящих свечей; аромат дымящихся благовоний щекотал его ноздри и дурманил рассудок. Он плохо помнил, что происходило потом. С него сняли повязку, и он вдруг оказался окруженный братьями, которые держали обнаженные шпаги, нацеленные ему в грудь. Затем его трижды обвели вокруг какого-то чертежа, нарисованного мелом на полу, при этом о чем-то спрашивали и он что-то отвечал… От волнения сильно кружилась голова. Бекендорф лишь осознал, что произнес наконец необходимую при инициации присягу не выдавать «никакой из тайных мистерий свободного каменщичества», после чего ему вручили молоток определенной формы для обработки «грубого камня», то есть еще необработанной души вновь посвященного. Старший помощник научил его ученическому знаку и преподнес три пары перчаток — одну для работы в ложе, другую на память о вступлении и еще одну, женскую пару, с требованием: «Не давать надевать на руки нечистые или на руки блудницы!» Передавая старшему помощнику перчатки для Бекендорфа, Великий магистр произнес: «Отдайте эти белые перчатки той, к которой вы питаете высочайшее почтение, той, которую вы по закону избрали или избрали бы каменщицей!» Бекендорф знал, кому он мог отдать перчатки, ибо он уже был помолвлен с дочерью директора одной частной школы под Лейпцигом, который и подал ему идею о вступлении в ложу.

В Германии, куда франкмасоны пришли из Британии, в первой половине XIX века членство в «Братстве вольных каменщиков» было не только признаком хорошего тона и чрезвычайно распространенным явлением, но и совершенно необходимым условием для дальнейшей карьеры. Людвиг фон Бекендорф был совсем не против того, чтобы присоединиться к сильным мира сего, ибо уже тогда его одолевали жажда открытий и стремление к славе. В день посвящения вечер закончился масонским пиром в честь нового брата, а важный разговор с Великим магистром состоялся через несколько месяцев.

— Мы знаем о ваших устремлениях доказать подлинность святых Евангелий и восстановить первоначальную редакцию священных текстов, — сказал ему однажды граф Вольфганг Шаумбург, Великий магистр «Ложи Трех Пальм». — И мы очень высоко оцениваем важность этой работы. Но знаете ли вы, что Христос, помимо известного всем учения, изложенного в Евангелиях, сообщил избранным из своих апостолов тайные знания, которые затем передавались преемственно от отца к сыну, достигли ордена тамплиеров и ныне составляют основу тайных знаний шведского масонства?

— Нет, мне об этом ничего не известно, — пробормотал несколько ошарашенный Бекендорф, который, будучи по образованию богословом, был уверен, что владеет своим предметом в совершенстве.

— Эти тайные знания Спаситель почерпнул в Египте, и вовсе не случайно символом масонства и одним из важнейших знаков христиан является «всевидящее око» Великого Архитектора Вселенной, в котором треугольник означает не что иное, как Святую Троицу. «Лучезарная дельта», как называют этот символ вольные каменщики, пришла именно с берегов Нила, где она известна как «око Бога Хора». А теперь слушайте меня внимательно.

Бог Хор, как и Христос, был уподоблением Всемогущего Солнца, и именно Хор олицетворял властителя небес, земли и сокола в одном лице. Местом, где жил Хор, пока был в изгнании и готовился к бою с Сетом, была гора Хорив в Синайской пустыне, и поэтому именно она стала прообразом того места, где Господь даровал Моисею заповеди Завета и Тору. Ибо Хор означает «высота», «небо», а Хорив — «пустынный». Иудеи, не сумевшие проникнуть в эту тайну, утверждают, что местонахождение Божьей горы неизвестно. Но христианские монахи из Египта пришли к этой горе и жили у ее подножия в пустынном уединении еще во втором столетии от Рождества Христова. Ныне там стоит монастырь Святой Катерины — чудом сохранившаяся за тринадцать веков обитель, в которой собраны древнейшие рукописи со времен первых христиан. Вам надлежит отправиться туда и найти те источники, какие дали бы нам всем самое истинное слово Божье, которое было им самим сказано, и, возможно, приоткрыли бы завесу над тайным знанием Иисуса Христа. Ибо наши братья масоны шведской системы отказались передать эти знания в Германию. Вам надлежит восполнить этот пробел. Но сделать это вы должны так, чтобы никто не усомнился в вашем авторитете и подлинности рукописей, которые вам еще предстоит найти. Кроме того, вы должны знать, что традиции масонства пришли в Германию из Британии, и первоначально «Ложа Трех Пальм» была инициирована и находилась в подчинении материнской «Великой ложи Британии», хотя с тех пор, благодаря настойчивым трудам наших братьев, мы достигли высокого уровня автономии. Британские ученые чрезвычайно преуспели в поиске источников божественной мудрости на Востоке, их библиотеки ныне переполнены древними рукописями, и вам, без сомнения, стоит учесть их опыт. В путь, Людвиг фон Бекендорф! Да поможет и да хранит вас Великий Архитектор Вселенной!

Глава 6 При дворе императора Александра II

Взошедшему на престол в 1855 году императору Александру II, в общем-то, было чем заняться в государстве Российском. Шла Крымская война, Российская империя стояла на пороге отмены крепостного права, других важных реформ. У российского же духовенства были свои заботы. Московский митрополит Филарет как раз в эти годы возобновил усилия по созданию полного русского перевода Библии, а брат императора, великий князь Константин Николаевич, весной 1859 года отправился с домочадцами в Палестину крепить российское присутствие на Святой земле. Тогда же новый государь учредил по просьбе и настоянию брата специальный Палестинский комитет, который должен был способствовать обеспечению русского паломничества к святыням христианства. Ибо полностью сформировавшейся и окрепшей Российской империи к тому времени уже было тесно в национальных духовных границах. Россия видела себя духовной наследницей и преемницей Византийской империи и стремилась к тому, чтобы упрочить свое влияние в Палестине и Леванте.

Приезд в Санкт-Петербург в 1859 году барона Людвига фон Бекендорфа, известного в Европе исследователя Библии, пришелся как нельзя кстати. Немец, который только что стал профессором созданной специально для него кафедры палеографии Лейпцигского университета, привез в российскую столицу древнейшие, как он утверждал, списки Библии, найденные им в православном монастыре на Синае. Три года назад, как только в России сменился император, он через министра просвещения Авраама Норова, который питал особенную слабость к Палестине и Египту и сам был страстным библиофилом, донес до высочайшего внимания свою просьбу о покровительстве. Ибо, по словам Бекендорфа, хитрые и малообразованные синайские монахи во время его очередной поездки на Синай в 1853 году отказались отдать ему рукопись, которая должна была стать самым великим открытием в истории научной критики Библии. Немецкий барон проникновенно рассказывал заинтересованным слушателям о его бесплодных попытках повлиять на невежественных монахов, в связи с чем и требовалась поддержка православного императора. Государю было не до библий, а вот его брату Константину эта затея пришлась по душе. В результате Бекендорфу было разрешено действовать от имени и по поручению государя. Покровительство православного монарха сыграло свою роль. Бекендорф получил-таки рукопись в свои руки якобы «для исследования» и под честное слово вернуть ее обратно. Однако слово свое он нарушил. В течение трех лет он готовил рукопись к изданию, опубликовал в 1862 году, но в монастырь не вернул, а преподнес в дар императору через семь лет после опубликования.

Надо сказать, что Бекендорф выбрал очень удачный момент для реализации своих планов. Пока только что взошедший на престол царь продолжал Крымскую войну, а затем подписывал в Париже мирный договор, немецкий барон разыскал в Дрездене русского посла и вручил ему меморандум для министра народного просвещения Авраама Норова. В нем он расписал, не жалея красок, свои достижения в деле открытия утерянных рукописей. Бекендорф был красноречив: «Это драгоценное наследие тех веков, когда ученость настолько же процветала в монастырских кельях, насколько сейчас не может найти достойных наследников, по моему мнению, является священным достоянием всех образованных людей. Какую духовную жатву уже собрала Европа с заброшенных темных закоулков восточных монастырей благодаря тому, что важнейшие средневековые пергаменты, в особенности греческие, удалось переправить в центры европейской культуры и науки! Но еще много этих документов, больше, чем мы себе представляем, по-прежнему ожидают открытия, пребывая в первоначальных своих хранилищах. В особенности это относится к области греческой литературы и византийской истории…»

Византийской истории! Это послание должно было попасть в точку, и Авраам Сергеевич Норов послание получил. Он уже собирался в отставку и не без удовольствия начал строить планы о совместных с Бекендорфом экспедициях в Левант, новых открытиях во славу России. Собрание его собственных заметок о путешествиях в Палестину, Египет и Судан было только что издано в пяти томах, и ему нестерпимо хотелось попробовать себя в деле открытия новых рукописей. Однако даже его влияния при дворе оказалось недостаточно. Ибо российское духовенство не пожелало вступать в сделку в таком важном предприятии с немцем-протестантом. Тем более что барон Бекендорф намеревался пройти по стопам архимандрита Порфирия Успенского, который и сам был авторитетным исследователем Библии. И тогда господин Норов решил привлечь могущественных союзников, и он нашел их в лице амбициозного, но не слишком умного брата государя Константина Николаевича и супруги императора Марии Александровны, в девичестве — принцессы Гессен-Дармштадской. Само собой разумеется, что немка была рада приветить при дворе немецкого же барона и особенно не вникала в детали предприятия.

Решающим же в этом деле стал небольшой спектакль, разыгранный бароном, когда он почувствовал, что вся его задумка о легитимизации синайской рукописи с помощью российского императора повисла на волоске. При очередной оказии он дал понять, что правительство Саксонии тоже готово оплатить его экспедицию, если российский двор откажется его поддержать. Кровь принцессы Гессен-Дармштадской взыграла, и на следующий день без всяких документов, расписок и обязательств Бекендорфу были выданы 9000 рублей золотом. Он был в восторге. Путь в монастырь Святой Катерины был открыт.

Глава 7 Охотник за перстнем

Когда Франц Циммерман вышел из замка, он был очень сосредоточен. Не мешкая, он сел в поданную слугой машину и со всей силы нажал на газ. Немецкая техника не подвела, двигатель послушно взревел, и уже через несколько секунд он на предельной скорости мчался по направлению к автобану на Берлин. Каждый раз, когда Франц касался систем управления своей новой машины, у него появлялось ощущение, будто новейший автомобиль производства концерна БМВ под кодовым названием ZORRO слушался не только команд водителя, но даже его мыслей. Уже начинало темнеть, однако по-немецки идеальная проселочная дорога, которая начиналась у затерянного в лесах Саксонии замка Кайзербург, еще до захода солнца успела вывести его на освещенный автобан. Выехав на трассу и предоставив автомобилю самому выбирать дорогу и оптимальный режим движения, Франц откинулся в кресле и погрузился в собственные мысли.

Разговор с председателем, ради которого он сегодня утром уже преодолел несколько сотен километров, оказался непростым. Один из наиболее влиятельных в мире людей выглядел во время их встречи несколько уставшим и озабоченным.

— С момента трагедии в Альпах, унесшей жизни многих из наших достойных коллег и друзей, меня не покидает ощущение, что происшедшее тогда землетрясение вовсе не было случайностью, — сказал он Францу. — Замок был рассчитан на то, чтобы противостоять любым известным в природе катаклизмам, но, тем не менее, от него не сохранилось даже фундамента. Мало того, что мы остались без Димитрия и его людей, так сейчас возникла новая проблема в области его компетенции, от решения которой зависит очень и очень многое, в том числе — для меня лично. Мы все еще ищем замену Димитрию, но пока безрезультатно. Комитет считает, что вы, Франц, единственный, кто способен выполнить то, что нам сейчас жизненно необходимо. Фактически от вас требуется одно — совершить чудо. Для этого я вас и вызвал.

«Чудо ему нужно! — подумал Циммерман. — Ни больше и не меньше!» Но вслух лишь произнес:

— Я слушаю вас, господин председатель.

— Вам предстоит оказать комитету и мне лично неоценимую услугу. Если коротко, то речь идет о следующем: необходимо отправиться в Египет и раздобыть там одну очень древнюю вещицу, а именно — перстень святой Катерины.

Председатель краем глаза заметил, как брови на лице Циммермана на мгновение взлетели вверх, что, очевидно, выражало крайнюю степень удивления. Однако он решил не обращать на эмоции Франца никакого внимания, во всяком случае, пока.

— Этот перстень — один из древнейших христианских артефактов, — продолжил он. — Существует легенда, что некой девице Катерине из Александрии, которая впоследствии была канонизирована Церковью и причислена к сонму святых, самим Иисусом Христом был подарен перстень в знак того, что он избрал ее своей невестой. И случилось это в конце третьего века от Рождества Христова. Якобы Иисус явился ей во сне и надел на палец перстень, который хранится теперь в строжайшей тайне в одноименном мужском монастыре возле горы Синай. Вам нужно его оттуда извлечь и привезти мне. В средствах вы не ограничены. Вопросы?

— Что за монастырь? Я должен действовать один?

— Монастырь греческий, православный и носит, как я уже сказал, имя святой Катерины. Он очень хорошо известен в православном мире. Впрочем, и в Германии тоже: в XIX веке именно в нем богослов из Лейпцига Людвиг фон Бекендорф обнаружил и привез в Европу древнейшие из известных списков Библии. Часть их хранится в Лейпцигской библиотеке. Судя по всему, он ничего не знал о перстне и сосредоточился на старинных рукописях. Он увез из монастыря достаточно рукописей, чтобы с тех пор монахи считали себя обманутыми и с подозрением относились ко всем немцам. Впрочем, не будем попусту тратить время. Я уверен, вы и сами сообразите, где найти всю информацию по этому вопросу. Действовать вам одному вряд ли получится, это — на ваше усмотрение, а вот имя вам на время придется сменить.

При этих словах брови Циммермана удивленно взлетели еще раз.

— Ваше новое имя — Ганс Мюллер. — Председатель достал новехонький паспорт и передал его Циммерману. — Имя подобрано так, чтобы в Германии вас найти было невозможно. Или, по крайней мере, затруднительно, — добавил он. — Задание, как вы понимаете, сугубо конфиденциальное.

Франц взял паспорт и положил его во внутренний карман пиджака.

— Когда я должен приступить?

— Каждый день и час — на вес золота. Начинайте действовать немедленно. Уровень вашего вознаграждения напрямую зависит от того, как быстро вы справитесь. — С этими словами Председатель достал и передал Циммерману кредитную карточку и толстую пачку наличных. — Это вам на текущие расходы. Только запомните — лишние свидетели нам не нужны.

Циммерман даже не стал тратить время на размышления над тем, что только что услышал. Задание было крайне необычным, но отказать председателю Франц не мог, ибо последствия такого шага были для него трудно прогнозируемы. Поддельное имя и деньги — это было все, чем он реально располагал на данный момент. Немного, но и немало.

По дороге в Берлин новоиспеченный господин Мюллер, а в прошлом старший офицер «Штази» Франц Циммерман, лихорадочно пытался найти какую-то зацепку, которая помогла бы ему решить столь сложную и необычную задачу. Людвиг фон Бекендорф! Это имя звучало многообещающе. Ему нужен был совет профессионала, и Франц решил не откладывать проблему поиска информации в долгий ящик. Несмотря на поздний час, он отправился не домой, а к одному из своих бывших восточногерманских осведомителей, ныне вполне респектабельному профессору — историку Берлинского университета доктору Генриху Тотту, в особняке у которого, как он знал, была великолепная библиотека.

Нельзя сказать, что доктор Тотт обрадовался незваному гостю, однако отказать ему он не мог — работа на «Штази» была тем компроматом, который позволял Циммерману поддерживать всех его бывших агентов в рабочей форме и использовать их, когда в этом была потребность. Поэтому он не стал церемониться и тратить время на объяснения, а сразу направился к Генриху в библиотеку и устроил там настоящий погром.

Чутье его не подвело. Среди книг в коллекции Тотта, посвященной истории Ближнего Востока, обнаружилось одно из оригинальных изданий путевых заметок барона Людвига фон Бекендорфа, в которых автор описал свои путешествия в Египет. Сначала Циммерман жадно глотал страницу за страницей, а затем нашел и внимательнейшим образом прочитал ту их часть, где барон рассказывал о своих приключениях в монастыре Святой Катерины. В них Франц надеялся найти хоть какую-то информацию о перстне. Ничего, ни единого слова! Но вот что бросилось ему в глаза, так это упоминание о том, как трудно было немцу и протестанту Бекендорфу найти общий язык с православными монахами. В своих дневниках Бекендорф особо подчеркивал, что в истории с Синайским кодексом решающим условием успеха стало наличие рекомендации от российского императорского двора. «Нужен партнер, причем из православных, возможно — из России», — подумал Франц Циммерман. Для него это не было проблемой, ибо он прекрасно владел русским языком и довольно хорошо знал славянскую психологию.

— Генрих, старина, есть ли у тебя человек из России, который понимал бы в старинных библейских кодексах? — спросил он доктора Тотта как можно более дружелюбно.

Генрих, который все это время наблюдал за происходящим с довольно кислым выражением лица, наморщил лоб и задумался. Ему ужасно хотелось отделаться от Циммермана как можно скорее. И тут он вспомнил о выходце из бывшего СССР Натане Ковальском, с которым они неоднократно встречались на различных конференциях. Ныне Натан был подданным Британской короны и возглавлял Библейское общество Великобритании. Он вполне мог бы порекомендовать кого-нибудь из специалистов, происходящих из православного мира. Несмотря на поздний час, доктор Тотт позвонил в Лондон и, сославшись на срочную необходимость проведения дополнительного исследования разбросанных по миру фрагментов Синайского кодекса, часть из которых хранилась в России, в Санкт-Петербурге, попросил Натана о помощи. Ковальский нашелся сразу и назвал одно имя: Трубецкой. По его словам, только Сергей Михайлович Трубецкой, киевский профессор и известный специалист по древним рукописям, мог оказать помощь как в изучении Синайского кодекса, так и в диалоге с монахами православного монастыря, пусть и расположенного в Египте. Уже на следующий день Франц Циммерман с паспортом на имя Ганса Мюллера вылетел в Киев.

Как только Циммерман на своем ультраупакованном БМВ вырулил за ограду замка, председатель отошел от окна и устало присел за письменный стол. В чем он с трудом мог признаться даже самому себе, так это в том, что Франц был его последней надеждой, ибо председатель… умирал. Пока человек молод, он стремится к власти и деньгам, поскольку думает, что это те две составляющие бытия, наличие которых даст ему возможность жить долго, счастливо и в свое удовольствие. И он идет к своей цели упорно, часто не разбирая дороги и не особенно задумываясь о средствах достижения желаемого результата. К несчастью, человеку не дано знать, что, когда он достигнет и того и другого, очень даже может оказаться, что вся власть мира и все деньги человечества не могут остановить даже крохотную, но чрезвычайно агрессивную опухоль, поразившую легкие или, к примеру, поджелудочную железу. И тогда даже председатель, достигший вершин возможной на этой планете власти, становится всего лишь одним из пациентов онкологической клиники, пусть и оснащенной наилучшим оборудованием, которое имеется в распоряжении современной медицины, но от этого не менее бессильным остановить болезнь. И в этот момент он, возможно, спросит себя: что же я совершил такого, чтобы Тот, Кто Всем Управляет, просто вычеркнул мое имя из Книги Жизни в момент, когда судьба привела меня на самую ее вершину? И если он попытается найти правильный ответ на этот вопрос, то, возможно, еще удастся исправить ситуацию. Однако, как показывает практика, в большинстве случаев такой вопрос сильные мира сего себе даже не задают. Они просто отвыкают подвергать сомнению собственные решения и поступки, считая, что они всегда и во всем правы. Но всегда и во всем прав только Бог.

Надо сказать, что председатель обладал чрезвычайными интеллектуальными и организационными способностями и поэтому по праву возглавлял один из ключевых комитетов «мирового правительства». И он задал себе правильный вопрос, вот только с ответом промахнулся. После того как его лечащий врач — между прочим, лауреат Нобелевской премии — сказал ему, что помочь может только чудо, он и решил ни много ни мало, а заполучить перстень Бога, который, как гласила легенда, творит эти самые чудеса. Теперь в руках презираемого каждым настоящим немцем бывшего старшего офицера «Штази» Франца Циммермана, которого раньше даже не подпустили бы к порогу дома председателя, были его жизнь и его судьба.

Глава 8 По следам Бекендорфа

Поездка в Египет никого не может оставить равнодушным, а для ученого, связанного с изучением древностей, это всегда особенное событие. Колыбель одной из самых удивительных древних цивилизаций, мистическая культура, пропитанная магией фараонов и пирамид, плавильный котел языков, религий и традиций, на протяжении тысячелетий Египет манил завоевателей, путешественников, ученых и просто искателей приключений. Христианская философия столь многое позаимствовала из Египта, что некоторые не без основания утверждают, будто бы именно у египетских жрецов провел Иисус те годы своей жизни, о которых мы и поныне решительно ничего не знаем. Поэтому совершенно не удивительно, что именно в Египет стремились многочисленные европейские охотники за древнехристианскими рукописями. Здесь, в Александрии, находилась не только легендарная библиотека, однажды сгоревшая, но один из мировых центров учености. Именно отсюда летели по всему христианскому миру искры спора между пресвитером Арием и епископом Александрийским о божественной сущности Иисуса Христа, ставшие основной причиной созыва Первого Вселенского собора христиан в Никее.

Весь полет до Каира Трубецкой внутренне настраивал себя на встречу с Египтом. Сколь же глубоким было его удивление, если не сказать разочарование, когда вместо полного тайн и загадок города, наполненного мистическими памятниками древности, он вдруг оказался среди шумного и пыльного, одетого в асфальт и бетон десятимиллионного мегаполиса, в котором все машины ездят по той стороне улицы, на которую падает тень, и при этом прекрасно обходятся без светофоров. Впрочем, каким бы ни было первое впечатление, приехав в гостиницу, он не поленился спуститься в лобби, отыскать ларек для туристов, купить и тут же отправить по почте Анне открытку с изображением пирамид. Он знал: пусть это был всего лишь пустяковый знак внимания, а все же очень для нее приятный.

Исполнив свой долг перед супругой, Сергей Михайлович вышел на улицу в душную каирскую жару, не оставляющую город даже осенью. Длинная вереница такси стояла перед отелем, и ему стоило только подумать, как желтая машина с шашечками уже была к его услугам. Водитель, чрезвычайно приветливый парень, казалось, готов был везти его куда угодно. Однако, когда Трубецкой уже устроился на заднем сиденье и они медленно влились в каирскую тянучку, выяснилось, что молодой араб попался какой-то несмышленый, к тому же не понимающий ни слова по-английски. Лишь после длительных объяснений на языке жестов таксист наконец радостно закивал в ответ на предложение Трубецкого удвоить плату за проезд, и они отправились в главный коптский храм — собор Святого Марка. Там раз в неделю служил службу сам Папа Шанеда II, пользовавшийся беспрекословным авторитетом и искренней любовью своего народа. Позже, когда таксист, ожесточенно сигналя и отчаянно маневрируя, пытался пробиться сквозь безнадежную пробку на шоссе Рамзес, Трубецкой понял, почему тот с самого начала устроил спектакль, закончившийся договоренностью про двойную оплату. Собор находился в старой части Каира, известном под поэтическим названием Аббасия, и ехать сюда на машине, а не на метро мог решиться только турист — новичок, изучающий Каир самостоятельно, на свой страх и риск.

В конце концов им удалось прорваться сквозь сплошную стену немилосердно гудящих и чадящих каирских машин, и по прибытии на место Сергей Михайлович без всякого сожаления отпустил нервного таксиста восвояси. Перед ним возвышалась бетонная громада огромного, современной архитектуры собора Святого Марка.

Трубецкому повезло — служба с участием главы коптской церкви должна была состояться именно сегодня. Еще до ее начала в собор набилось множество народу и в храме стало очень душно. Честно говоря, просто побеленные и, по коптской традиции, без фресок и росписей стены собора да резные деревянные инкрустированные перламутром панели «иконостаса» вместо икон не внушали ему особого душевного трепета, однако Сергей Михайлович решил держаться до конца. Он пристроился на краешке одной из многочисленных лавок для сидения и мужественно выслушал, не понимая ни слова, и проповедь, и довольно длинную сессию вопросов и ответов, которую традиционно провел Папа Шанеда II после службы. Лишь потом, когда народ начал расходиться, он пробрался поближе к Папе, который оказался более доступен, чем иные православные священники в мелких отечественных церквушках, и попросил аудиенции.

Вначале Сергей Михайлович удостоился лишь удивленно-вопросительного взгляда Шанеды II, однако затем, когда Трубецкой упомянул о Синайском кодексе, Папа сменил удивленное выражение лица на милостивое и жестом пригласил Сергея Михайловича следовать за ним, вглубь церкви. Там они стали разговаривать по-английски.

— А почему вы пришли ко мне, а не обратились в греческий патриархат в Александрии? — поинтересовался Шанеда II, когда Сергей Михайлович рассказал ему о том, что привело его в Египет. — Ведь монастырь Святой Катерины — греческий. Мы с патриархом Петром нынче состоим в дружбе, и я мог бы вас ему рекомендовать.

— Моей целью является установление истины в деле, связанном с открытием бароном Бекендорфом Синайского кодекса. Я знаю, что документ фактически был украден из монастыря Святой Катерины. Но я также знаю, что в новозаветный канон коптов включены не только общепринятые у христиан восточного обряда Евангелия и послания, о которых всем хорошо известно, но и Послание Варнавы, и Пастырь Гермы, то есть именно те два документа, которые и отличают Синайский кодекс от всех других известных списков Нового Завета. Это ведь не может быть чистой случайностью, значит, здесь, возможно, есть какая-то восходящая к первохристианам связь между древней коптской традицией и кодексом.

Трубецкому показалось, что Шанеда II взглянул на него не без любопытства и уж точно — одобрительно.

— Коптская церковь ведет свое начало от евангелиста Марка, и мы верим, что наш канон значительно ближе к первоначальному, чем его более поздние определения по знаменитому пасхальному письму епископа Афанасия Александрийского от 367 года. Наш канон был определен ближайшими учениками Спасителя и Господа нашего Иисуса Христа, и не епископам его менять! — произнес глава коптской церкви с металлической ноткой в голосе.

Они подошли к беломраморному гробу, в котором хранились мощи евангелиста Марка, основателя коптской общины.

— Здесь, — сказал Шанеда II, — ныне покоится лишь малая часть останков нашего святого, ибо в VIII веке его мощи обманом были выкрадены итальянскими купцами и перевезены в Венецию, где тоже есть собор Святого Марка. Хвала Спасителю, что моему предшественнику, Папе Кириллу IV, удалось вернуть часть мощей в Каир. А вот бесценные рукописи, украденные у христиан Египта, нам вернуть так и не удалось. Они ныне составляют славу библиотек просвещенной Европы. Согласитесь, это странно, когда библиотеки Британии, Италии, Германии, Франции гордятся наличием в их фондах рукописей и манускриптов, попросту украденных у тех, кому они должны бы принадлежать по праву истории. И при этом, — Шанеда II поднял перст к небу, чтобы подчеркнуть важность того, что он собирался сказать, — распускались и ныне распускаются слухи об исключительной невежественности египетских монахов. Якобы они были настолько глупы, что и понятия не имели о том, какую ценность имели древние списки Торы и Нового Завета, находящиеся в их руках. Монашество впервые появилось именно в коптских общинах, в Египте, и сегодня здесь немало монастырей очень строгого канона. Безответственно утверждать, что те, кто без остатка посвятил себя служению Богу, являются безграмотными и малообразованными людьми. Хочу вам заметить, что крайне почтительное отношение к святым книгам — в коптской традиции. Я надеюсь, у вас будет возможность в этом убедиться. Верно ли я понимаю, что теперь вы держите путь на Синай, в монастырь Святой Катерины? — вдруг спросил он.

— Да, вы абсолютно правы. Ведь именно там был найден Синайский кодекс. И что еще более удивительно — недавно появилось сообщение, что там же найдены двенадцать страниц из него же, ранее утерянные, — ответил Трубецкой. — Мистическая история с этим кодексом. Например, общеизвестно, что монастырь Святой Катерины никогда не подвергался разграблению, и именно потому там была собрана одна из самых богатых и уникальных христианских библиотек. И в то же время в письме к министру духовных дел Саксонии, которое было опубликовано в 1859 году в Лейпциге, сам Бекендорф указывал, что «Провидение сохранило в одном из самых отдаленных и так часто подвергавшихся грабежу монастырей Востока манускрипт, который равняется Ватиканскому…». В этом же письме он приводит аргументы в пользу древности Синайского кодекса, которые легко могут быть оспорены…

— А знаете ли вы, — Шанеда II понизил голос почти до шепота, — что в найденных Бекендорфом списках именно между Посланием Варнавы и Пастырем Гермы были найдены шесть, как ему показалось, затерянных листков, написанных на непонятном Бекендорфу языке? Он просто решил, что они случайно оказались внутри кодекса, и не стал с ними возиться, хотя из монастыря увез. Я бы очень хотел узнать, что это были за листки и где они теперь, ибо у меня есть основания считать, что написаны они были на коптском языке и представляли собой исключительно важное по своему содержанию послание. Жаль, что эти листки попросту исчезли.

Ну что ж, езжайте, и да поможет вам Всевышний. — Шанеда II всем своим видом показал, что аудиенция окончена. — И попробуйте ответить для себя еще на один вопрос: по какой такой причине именно та гора, которая сейчас называется горой Синай, или Божьей горой, считается местом, где Моисей получил скрижали Завета? И почему это место столь почитается христианами, а не иудеями, которым якобы именно на Синае была дарована Тора?

Собрав воедино быстро истощающиеся в душной каирской атмосфере остатки энтузиазма, Сергей Михайлович, вооруженный советами Папы, посетил еще одну коптскую церковь, в честь мученика Сергия — Абу Серга, построенную над гротом, где, согласно легенде, укрывалось Святое Семейство во время странствования по Египту. Однако в сам грот ему попасть не удалось — он оказался затопленным грунтовыми водами. Покончив с египетско-христианской мифологией, Трубецкой отыскал туристическое бюро, которое занималось извозом русских паломников на гору Синай. Сомнения, посеянные Шанедой II относительно отождествления этой горы с библейской горой, где Моисей получил скрижали Завета, не давали ему покоя, и его восторженное ожидание предстоящего путешествия значительно померкло. «В самом деле, — размышлял Сергей Михайлович, сидя в достаточно комфортабельном, но все же пыльном автобусе, который не спеша полз по пустыне, — как это мне раньше-то в голову не приходило: а почему иудеи не считают эту гору святым местом? Ведь ветхозаветная история о Моисее и неопалимой купине в первую очередь касается иудаизма… К тому же это были скрижали Завета вышедшего из Египта народа иудейского с Богом. При чем же тут христиане? Кому они молятся на этой горе?»

Оторвавшись на несколько секунд от своих мыслей, он услышал, как две сидящие сзади богобоязненного вида и преклонного возраста паломницы с благоговейным восторгом обсуждают тот непреложный, с их точки зрения, факт, что всякому, совершившему паломничество на гору Синай, даровано будет отпущение всех грехов. «Господи, — подумал Сергей Михайлович, — и какую только чепуху не придумают люди! И кто там кому и почему грехи отпускает — это для них не важно; ни о чем думать не надо: поехал, взошел, очистился — и айда снова грехи зарабатывать. Как у них все просто!»

Они проехали через тоннель под Суэцким каналом, миновали длинные цепочки придорожных ресторанов и заправок и оставили позади современное шоссе через Синай. Вскоре автобус уже катился возле ограды монастырского сада, проехал мимо высоченных стен монастыря Святой Катерины и остановился у приюта, где обычно паломники дожидались восхождения на гору, которое рекомендовалось совершать только с проводником и за немалую плату. И хотя именно монастырь был целью путешествия Трубецкого, он все-таки решил быть последовательным и прежде всего взобраться на гору. Будучи по природе противником групповщины, Сергей Михайлович не стал ждать наступления ночи и появления проводника. На вершину Синая вела широкая тропа, которая исключала возможность заблудиться, и, вооружившись фонариком, он без промедления отправился в путь. Через несколько часов, когда уже совсем стемнело, он без проблем достиг вершины, где наиболее заметной достопримечательностью была построенная в тридцатых годах прошлого столетия часовня Святой Троицы. Именно там он решил скоротать время до рассвета, наступление которого и должно было, судя по мнению многочисленных паломников, знаменовать собой очищение от грехов. На вершине было холодно и дул сильный ветер. Трубецкой направился к часовне.

В часовне Святой Троицы было темно, лишь несколько лампад освещали алтарь и иконы вдоль стен. Сергей Михайлович нерешительно прошел внутрь и ненароком столкнулся с одним из тех паломников, которые, видимо, заходили сюда помолиться ради отпущения грехов. Тот от неожиданности обернулся, и их глаза встретились. По спине Трубецкого пробежал холодок. Даже слабых отблесков лампад было достаточно, чтобы понять: он хорошо знаком с этим человеком. Это был Артур Александрович Бестужев.

Бестужева было не узнать. Куда девалась еще недавно владевшая им темная сила, а вместе с ней — его лоск, самоуверенность и холодный, бездушный взгляд? Теперь перед Сергеем Михайловичем стоял одетый в простую рясу, заросший и какой-то неухоженный монах. Было очевидно, что дух его находится в смятении, поскольку, узнав Трубецкого, Артур Александрович вдруг переменился в лице, упал на колени и начал неистово молиться.

— Артур, ты ли это? — тихо спросил его Сергей Михайлович. — Прошу тебя, встань. Ты, однако, сильно изменился…

Бестужев поднялся с колен, кинулся к Трубецкому и обнял его.

— Слава Создателю, ты жив и здоров, — заговорил он полушепотом и быстро, как бы торопясь. — Как Анна? Все ли с ней в порядке? Я бы никогда, никогда себе не простил, если бы с ней что-то случилось…

— С ней все хорошо, — ответил Сергей Михайлович, — спасибо за беспокойство. А вот что случилось с тобой? Я видел тебя по телевизору всего несколько месяцев тому назад, и ты был в полном порядке.

Бестужев вроде немного смутился.

— Да разве все сразу расскажешь…

— А ты расскажи, я никуда не спешу.

Они вышли из часовни, присели на камни, и, пока над горой всходило солнце, Бестужев поведал ему продолжение своей истории.

— Когда мы встретились с вами в замке, я был уверен, что сделал правильный выбор, встав на сторону сильных. Разве мог я предположить и до конца осознать тогда, что над всеми сильными и даже всесильными мира сего есть одна высшая сила, которую они преодолеть не смогут никогда, и я предал эту силу… — Он говорил сбивчиво и торопливо. — Герхард — ты ведь помнишь его? — стал одним-единственным, кому чудом удалось спастись в том чудовищном землетрясении. Он мне все и рассказал. И про их план имитировать через средства массовой информации свое собственное исчезновение, чтобы сбить всех с толку, и про то, чтобы убрать вас с Анной как ненужных свидетелей…

«Вот даже как? — отметил про себя Трубецкой. — Ничего себе поворот!»

— Но у них ничего, абсолютно ничего не вышло! Тот, кого послали убить вас, а это был монах из какого-то монастыря в Израиле, предпочел отправиться на небеса, чем совершить грех убийства… Но они об этом даже не узнали, так как все были сметены лавиной, ниспосланной на них самим Господом, в этом нет никакого сомнения! Герхард спасся лишь потому, что неистово молился в тот момент и покаялся в грехах своих, когда гнев Господень обрушился на замок… Он теперь в клинике для душевнобольных — подобные катаклизмы так просто не проходят. Раньше у него бывали просветления, но теперь он уже никого не узнает.

— С Герхардом все понятно, а вот как ты здесь оказался?

— Еще тогда, в замке, мои прежние хозяева быстро поняли, что вас с Анной им не заполучить, и поэтому было решено пристроить меня к православным иерархам, чтобы стать там со временем своим и проводить нужную господам из замка политику. Но я, узнав о случившемся в Альпах, тотчас бросил все и поехал в Австрию, нашел и навестил в больнице Герхарда, и он мне все рассказал. Тогда со мной такое началось…Ты понимаешь, ведь то, что случилось там, в горах, — это ведь прямое, реальное проявление воли Всевышнего, а гнев Его страшен… Я неделю был будто не в этом мире, в каком-то бреду пребывал, боли были страшные по всему телу, трясло всего… В общем, после этого прозрел я и понял, что за грехи мои платить мне до конца дней моих службой самой тяжкой, вот я теперь тут и подвизаюсь — вожу паломников на гору, грехи им отмаливаю и больше уж ничего не хочу…

Тем временем наступил рассвет. Оставаться на горе больше не было смысла — от все прибывающих паломников и их суеты создавалось впечатление базара, а не святости, и Сергей Михайлович с Бестужевым отправились вниз.

Трубецкой смотрел на Артура Александровича с жалостью и состраданием. Но выбор был сделан им самим. Никто ведь не принуждал в прошлом респектабельного профессора Санкт-Петербургского университета Артура Бестужева сначала затеять охоту за реликвиями тамплиеров, затем избрать путь духовного очищения, а позже предать собственный выбор и перейти в стан темных сил. И вот теперь такой финал… Винить в происшедшем Бестужеву было некого, кроме самого себя, и все же Сергей Михайлович решил дать ему еще один шанс вернуться к прежней жизни. Все-таки Бестужев был когда-то серьезным ученым, настоящим профессионалом, и его знаниями было бы грех пренебречь. Пока они спускались с горы, Трубецкой рассказал Бестужеву о цели своей поездки на Синай.

— Послушай, Артур, я тебе кое-что расскажу, мне твой совет будет полезен. Тут, у подножия горы, есть монастырь Святой Катерины, ты, конечно, об этом знаешь. В нем на протяжении последних ста пятидесяти лет, начиная с XIX века, перебывало огромное количество самого разнообразного народа из Британии, Германии, России, других стран. Среди них были ученые и шарлатаны, служители Церкви и искатели сокровищ, в общем, кто там только не побывал. Их целью было обнаружить и по возможности вывезти старинные рукописи и манускрипты, представляющие большую ценность в Европе. При этом каждый действовал на свой страх и риск: кто — обманывая, кто — задабривая, а кто — подкупая монахов. Из опубликованных воспоминаний этих путешественников можно сделать несколько выводов. Во-первых, утверждается, что монахи не имели и не имеют ни малейшего представления о том, какие сокровища хранятся в монастыре. При том, что, как я понимаю, в древности стоимость одной книги из пергамента была просто колоссальной, ведь для ее изготовления требовалось истребить небольшое стадо овец или коз, библиотечный фонд только в монастыре Святой Катерины насчитывает более пяти тысяч томов, которые, как утверждается, хранились и хранятся в совершенно безобразном виде. Во-вторых, невзирая на многочисленных «исследователей», которые многократно перешерстили все эти книги, в каких-то потаенных чуланах там все еще находится тьма неизвестных миру сокровищ. К примеру, после знаменитого барона Бекендорфа, который отыскал якобы в корзине для мусора Синайский кодекс, две британские дамочки по имени Агнес Льюис и Маргарет Гибсон там же нашли еще один не менее ценный и древний кодекс, только под названием «Синайский сирийский». В 1950 году был обнаружен палимпсест очень ценного Арабского кодекса, а совсем недавно — еще двенадцать листов все того же пресловутого Синайского кодекса. Просто магия какая-то! Кто туда ни поедет, какую-нибудь древность — одну древнее другой — обязательно найдет. Но для меня сейчас наибольший интерес представляет именно последняя находка — эти двенадцать листов. Понимаешь, так никто толком и не может объяснить, что же в действительности нашел Бекендорф сто пятьдесят лет тому назад, что и куда он вывез и что все это означает для истории Библии. Уже вроде бы все нашли, а тут новые листы объявились. Странная какая-то история. Я собираюсь теперь попасть в этот монастырь и попробовать во всем разобраться. Говорят, они к православным питают более нежные чувства, чем к представителям западной цивилизации. Пойдем со мной, ты ведь немало путешествовал по Ближнему Востоку, так что сможешь помочь мне. Крайне важно в таком деле выяснить истину, и это принципиальный вопрос даже не столько для Церкви, сколько для нашего понимания того, как формировалась современная цивилизация…

Они миновали бедуинскую кафешку, расположенную на обочине тропы, что вела с горы вниз. Все время, пока Трубецкой рассказывал о своих планах, Бестужев молчал и лишь сосредоточенно слушал. Но, когда они добрались до пещеры, в которой, как верят паломники, пророк Илия получил божественное откровение, Артур вдруг остановился и сказал:

— Знаешь, Сергей, еще недавно это было бы для меня фантастически заманчиво, но… все осталось в прошлом. Я свои открытия уже сделал и не имею ни малейшего желания продолжать ту же суетную жизнь, которая как минимум дважды для меня чуть не закончилась гибелью. Но тебе помочь хочу и поэтому скажу одну важную вещь. Знаешь ли ты, как еще называется эта гора? — Он обернулся и указал рукой на вершину горы Синай, с которой они только что спустились.

— Ты имеешь в виду ее арабское название Джабал-Муса?

— Нет, арабы тут ни при чем. В Библии гора, где Моисей получил от Господа скрижали Завета, называется Хорив. Тебе это ничего не говорит?

— Ну как же, Кий, Щек, Хорив и Лыбедь, легенда об основании Киева. Но ты же не хочешь сказать, что между названием библейской горы и именем брата Кия есть какая-то связь? Это, видимо, чистое совпадение.

— Видимо. Только вот объясни мне одну вещь. Хорив на древнееврейском означает «сухость», «пустынность», указывает на местность, лишенную растительности. А ты знаешь, какая из Киевских гор называется Хоревица? Это та самая легендарная Лысая гора, на которой… ну, ты сам знаешь, кто водится. — Бестужев перекрестился. — Вот и понимай это, как тебе заблагорассудится.

Трубецкой был поражен. «Ничего себе аналогии, — подумал он. — Мистика какая-то».

— И еще, — вдруг сказал Артур, — я не уверен… но раз ты собрался в монастырь Преображения, вдруг тебе это пригодится. Знаешь ли ты о существовании перстня Христова, подаренного святой Катерине?

— Какого еще перстня? — переспросил Трубецкой.

— По церковной легенде, сам Иисус избрал Катерину в свои невесты и даже подарил ей перстень, который и сегодня хранится в монастыре, только это тайна. Мне случайно довелось узнать об этом, когда монахи как-то ночью поднялись помолиться на гору — то ли праздник у них был какой-то, то ли иная оказия, — но я тогда близ часовни дремал с паломниками и услышал их разговор. Они-то по-гречески говорят, а я ведь знаю язык, так вот они и проговорились. Вроде бы, когда монахи нашли здесь, на горе, ее мощи, на левой руке святой был надет необыкновенный перстень. А перстень этот, по их словам, чудеса совершает, людей исцеляет, причем не только от духовных, но и от физических недугов. Поэтому никому монахи о том и не говорят — боятся, что украдут перстень, как и рукописи. И вот что любопытно: монахи шептались, будто перстень тот силу имеет только вблизи горы. По преданию, его как-то однажды возили к османскому султану лечить кого-то, так еле ноги унесли — толку от него не было никакого, а султан очень на перстень рассчитывал, чтобы исцелить то ли одну из своих жен, то ли какого-то фаворита. Вот так.

— Ну что ж, спасибо тебе, это и вправду весьма любопытно. Так я — в монастырь Святой Катерины, — сказал Трубецкой. — Может, ты все-таки пойдешь со мной?

— Нет. — Артур покачал головой. — Мне туда ход заказан, слишком много я нагрешил, а там место святое, намоленное. Тут неподалеку есть один приют, он как раз для таких, как я, грешников, я там пока поживу, а позже посмотрим. Сейчас я помолиться хочу в пещере Ильи-пророка. Ты иди, Бог тебе в помощь.

Сергей Михайлович пожал плечами, выдохнул про себя: «Жаль!» — и зашагал дальше вниз по высеченным в скале ступеням.

— Сергей! — вдруг услышал он сзади голос Артура. Трубецкой остановился и оглянулся на Бестужева.

— Знаешь ли ты, как звали святую Катерину до крещения? — прокричал тот. Сергей Михайлович отрицательно замотал головой.

— Досифея! — снова прокричал Бестужев, махнул рукой и скрылся в пещере Илии.

Досифея!

Всю оставшуюся дорогу до монастыря Трубецкой размышлял о странных совпадениях, которые вдруг начали появляться вокруг «синайской истории». Имя Досифеи было не понаслышке знакомо Трубецкому, ведь так звали легендарного отшельника-провидца из пригорода Киева Китаево, который знаменит был на всю Русь, а на поверку оказался старцем-девицей… И ее история, как и история святой Катерины, была полна тайн и загадок.

Размышления Трубецкого об аналогиях были прерваны, когда он добрался до стен монастыря. Там, неподалеку от единственного входа, через который монахи пропускали гостей и паломников, Сергея Михайловича ожидал новый сюрприз. И назывался он просто — Ганс Мюллер.

Глава 9 Монастырь Преображения

Господин Мюллер сидел, как и положено немцу, на аккуратном стульчике в тени, которую отбрасывали в лучах утреннего солнца просто громадные по высоте и необъятного диаметра колонны, образующие часть монастырской стены. Увидев Трубецкого, он приподнялся и как ни в чем не бывало приветливо помахал ему рукой.

— Сергей Михайлович, здравствуйте! — крикнул он.

Трубецкой подошел поближе и сдержанно поздоровался.

— Какими судьбами? — спросил он с прохладой в голосе. — Мы вроде не договаривались о встрече.

— Но вы же не можете, уважаемый профессор, лишить меня удовольствия лично посетить столь знаменитый монастырь. Я бы мог это легко сделать и сам, так сказать, в индивидуальном порядке, но потом решил присоединиться к вам. Ведь это заключительный этап вашего путешествия, и я с нетерпением жду ваших выводов. Надеюсь, вы не возражаете, если мы посетим монастырь вместе?

Сергей Михайлович решил обойти этот вопрос молчанием. Лишь коротко произнес:

— Ну что ж, тогда пойдемте.

В то утро у ворот монастыря собралась, как всегда, толпа паломников. Чтобы не привлекать лишнего внимания, Мюллер и Трубецкой просто смешались с остальными посетителями и лишь на секунду остановились перед входом, над которым с VI века сохранилась надпись: «С основания воздвигнут сей священный монастырь Синайской горы, где Бог говорил Моисею, смиренным царем ромеев Юстинианом на вечное поминовение его и супруги его Феодоры. Окончен после тридцатого года царствования его. И поставлен в нем игумен по имени Дула в лето от Адама 6021, от Христа же 527», а затем прошли внутрь. Они миновали крошечные двери, пробитые в трехметровой толще стены, и оказались во внутреннем дворике монастыря.

За его неприступными стенами время словно остановилось. Сюда не долетал шум от сутолоки снаружи, здесь царили спокойствие и благоговение. Даже разношерстная толпа паломников притихла, увидев впереди, буквально в нескольких десятках шагов от входа, базилику Преображения — главный храм этой обители. Слева от них находилась мечеть, а справа — расположенные одно над другим и пересекающиеся во многих плоскостях и этажах различные монастырские постройки. Трубецкой еще в самолете успел прочитать, что мечеть в православном монастыре появилась после захвата Синая мусульманами и выдачи монастырю охранной грамоты, которая, по преданию, была подписана самим пророком Мухаммедом и в которой он повелевал не трогать обитель и не взимать с нее налоги. Существовала версия, что грамота эта была выдана с учетом лояльности, которую проявили синайские монахи по отношению к арабским завоевателям, стремясь любой ценой избавиться от ненавистного им владычества Византийской империи.

Когда паломники, ведомые одним из монахов, отправились в базилику, Сергей Михайлович и увязавшийся за ним Мюллер свернули налево, за мечеть, к строениям, где были расположены покои монастырского руководства. Там Трубецкой обратился по-гречески к первому же встретившемуся им монаху и попросил отвести их к архиепископу. Ибо с древнейших времен монастырь Святой Катерины являлся не просто одним из святых мест, но представлял собой самую маленькую христианскую епархию в мире. Он и поныне служит центром автономной Синайской православной церкви, а игумен монастыря традиционно имеет сан архиепископа Синайского, рукоположение которого совершает Иерусалимский патриарх. Такой порядок был установлен в VII веке, его придерживаются и в наше время. Все это означало, что, если Трубецкой хотел получить доступ к библиотеке монастыря, ему надлежало, прежде всего, добиться согласия и благословления настоятеля — архиепископа. Такое согласие было теперь тем более необходимо, поскольку Трубецкой явился в монастырь в сопровождении чужака — Ганса Мюллера.

Монах провел их через сложную систему переходов, лестниц, площадок и террас к одной из двух часовен, расположенных в личных покоях настоятеля. Архиепископ Кирилл находился в нижней часовне, посвященной Богоматери Живоносного источника и расположенной в башне, построенной еще в IV веке по приказу самой царицы Елены. Трубецкой и Мюллер стали свидетелями волнующей литургии, которую служил архиепископ. Тяжелые своды, неровный блеск свечей, великолепные иконы XII–XIII веков, гулкое эхо молитв и псалмов — все это производило необыкновенное впечатление. Наконец литургия закончилась и монахи разошлись на послушание. Сергей Михайлович воспользовался моментом, направился к архиепископу и со всем возможным уважением приветствовал его по-гречески. Он представился и в двух словах объяснил причину своего присутствия в той части монастыря, куда обычно паломникам вход не разрешается. Настоятель благосклонно выслушал его и пригласил их пройти в гостевую комнату с диванами и маленькими восточными столиками. Там им предложили традиционный кофе, чай и сладости. За кофе и состоялся важный разговор, который предопределил ход последующих событий.

— Так вас интересует Синайский кодекс? — спросил архиепископ Кирилл, когда им подали ароматный, приготовленный по-арабски кофе.

— Да. Видите ли, ваше святейшество, в научной прессе появились сообщения, что в дополнение ко всем тем спискам кодекса, которые были обнаружены в монастыре Людвигом фон Бекендорфом в середине XIX века, в 1975 году здесь нашли еще двенадцать страниц. Эта история вообще имеет много белых пятен, и нам бы хотелось узнать ваше мнение. — Пока говорил только Трубецкой, а Мюллер благоразумно сохранял молчание. Однако вдруг и он вступил в разговор.

— Не менее кодекса нас интересует и богатая история монастыря, хранящиеся здесь святые реликвии, в частности — мощи святой Катерины, — неожиданно для Трубецкого сказал Мюллер. — Мы были бы очень признательны, если бы вы разрешили Сергею Михайловичу воспользоваться библиотекой и ознакомиться с рукописями, а я в это время поклонился бы святым мощам.

Сергей Михайлович не без удивления взглянул на Мюллера — это был непредвиденный поворот в его поведении. Однако Трубецкой решил пока не вмешиваться, хотя уже тогда стало ясно, что ухо с Мюллером надо держать востро.

Настоятель слушал их, слегка кивая, как бы в знак поддержки их намерений, а потом сказал:

— Господин Бекендорф оставил плохую память о себе в этих стенах. Его приняли яко брата во Христе, а он обманом завладел ценными документами и не вернул их в монастырь, хотя у нас до сих пор хранится его письменное обязательство сделать это. Но более всего мы возмущены тем, что он опозорил на весь мир послушников этой обители, представив их невежественными и глупыми людьми, которые якобы с пренебрежением относились к древним рукописям Священного Писания. А ведь библиотека в этом монастыре была устроена за сто лет до того, как сюда приехал этот немец, и именно в ней он провел большую часть своего времени. Да вы и сами убедитесь, что это за библиотека, вас туда отведут.

В 1975 году библиотека действительно пополнилась двенадцатью листами, которые мы относим к Синайскому кодексу. И случилось это при удивительных обстоятельствах. В тот год у нас здесь случился пожар и монахам, тушившим его с Божьей помощью, пришлось разобрать стену в одной из келий, которую до того несколько раз перестраивали. Там и был найден тайник, а в нем — списки из Нового Завета, написанные греческим унциальным письмом, как и Синайский кодекс. Вы их увидите, если захотите. Мы так и не смогли установить, почему эти страницы были спрятаны в тайнике отдельно от других документов и кто бы мог это сделать. Но вот что крайне любопытно: нам точно известно, что эти же страницы имеются в том кодексе, который хранится в Лондоне. Так что какие-то из них — подлинные, а какие-то — всего лишь копии.

При этих словах Трубецкой с Мюллером удивленно переглянулись. Это было сенсационное заявление! Если предположить, что оригинал был найден лишь недавно, то что же тогда хранится в Британском музее? А если оригинал — в Лондоне, то что за страницы хранились в тайнике?

— Что же касается поклонения мощам, то это дело сугубо личное, — продолжил архиепископ. — Мощи хранятся в серебряных ковчегах в мраморной раке алтаря базилики Преображения. Всякий, кто истинно верует, может прийти и припасть к ним. Так же и та часть, что хранится в мощевике иконы великомученицы Катерины в левом нефе базилики, открыта для верующих. Ну что же, — архиепископ Кирилл встал, давая понять, что разговор окончен, — вам окажут содействие. Только из монастыря выносить что-либо не нужно, теперь это рассматривается как преступление не только по духовному канону, но и по уголовному кодексу Египта. — С этими словами настоятель удалился, оставив их на попечение пожилого монаха — библиотекаря по имени Елизар и моложавого монастырского ризничего Афанасия. Далее им предстояло разойтись: Трубецкой с Елизаром отправились в библиотеку, а Мюллер с Афанасием — в базилику Преображения. Сергея Михайловича не покидало ощущение, что развязка этой истории уже близка.

Несмотря на полуденный зной, в библиотеке было прохладно. Помещение, где можно было работать с рукописями, располагалось в довольно древнем сооружении, сложенном из толстенных камней, прекрасно сохранявших температуру внутри здания. Елизар рассказал, что библиотека в монастыре была создана и систематизирована еще в 1734 году при архиепископе Никифоре, а в 1951 году было построено новое книгохранилище у южной монастырской стены. Ныне в нем насчитывается более 3300 манускриптов и 1700 свитков, среди которых Сирийский кодекс V века, Синайский псалтырь XI века — древнейший псалтырь на славянском языке — и многие другие сокровища. Сергей Михайлович попросил Елизара принести в библиотеку обнаруженные страницы Синайского кодекса, а сам пока решил ознакомиться поподробнее с библиотечным каталогом. Он так увлекся своим занятием, что не заметил, как в библиотеку кто-то вошел. Трубецкой лишь вздрогнул от неожиданности, когда за его спиной внезапно раздался чей-то голос. Незнакомец произнес по-гречески:

— Прошу вас, не оборачивайтесь! Я слышал, вы хотите узнать правду о Синайском кодексе?

Трубецкой пришел в себя от неожиданности и коротко ответил:

— Да, хочу.

— Тогда возьмите это.

Сергей Михайлович увидел лишь протянутую из-за его спины руку с узкими тонкими пальцами, в которых было зажато несколько листков белого папируса. Он взял их, просмотрел и не поверил своим глазам. Перед ним были точные, просто идеальные копии нескольких страниц Евангелия от Марка из Синайского кодекса, написанные точно таким же унциальным письмом, как и те листы, которые он видел в Лондоне. Трубецкой обернулся, чтобы спросить, откуда взялись эти копии, однако в библиотеке уже никого не было.

Елизар вернулся через несколько минут. В руках он нес нечто, бережно замотанное в плотную атласную ткань. Монах поставил свою ношу на стол и развернул ткань. Внутри оказалась обыкновенная канцелярская коробка с надписью «Codex Sinaticus». Елизар бережно открыл коробку и пригласил Трубецкого взглянуть на ее содержимое. Сергей Михайлович подошел и от удивления замер. Внутри коробки лежала стопка потемневших и изрядно потрескавшихся листов пергамента, испещренных неплохо сохранившимися греческими письменами. Елизар бережно достал листы и аккуратно разложил их на столе. Трубецкому было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться: неизвестный только что передал ему не что иное, как копию этих самых древних листов, причем настолько точную, будто выполнили ее с помощью машины времени, а не пера монаха. Впрочем, он не стал акцентировать внимание Елизара на этих копиях, а лишь поблагодарил за помощь и попросил разрешения остаться и поработать с принесенными листами кодекса. Согласие было получено, и библиотекарь оставил Трубецкого одного, пообещав вернуться через час. Сергей Михайлович не мешкая приступил к работе.

Трубецкой просто не верил своим глазам. Теперь он тщательнейшим образом все проверил и убедился: неизвестный действительно вручил ему точные копии лежавших перед ним двенадцати листов Синайского кодекса, которые случайно сохранились в монастыре и были найдены при пожаре. Сергей Михайлович попытался сосредоточиться и проанализировать все, что ему было известно о Синайском кодексе на данный момент.

Итак, Бекендорф находит в корзине для мусора и привозит в Лейпциг сорок три листа древних списков, содержащих как части Нового, так и Старого Завета. Исходя из стиля письма, он относит эти списки к IV веку и называет их Синайским кодексом. В то же время, по словам Бекендорфа, монахи отказываются отдать ему другие части кодекса, хотя предыдущие они якобы собирались просто сжечь. Вскоре он приезжает во второй раз — по его собственному признанию, неудачно, а затем, через пятнадцать лет, в третий раз. Именно тогда — о чудо! — в монастыре обнаруживаются еще триста с лишним листов того же кодекса, и все в идеальном состоянии. Однако на этот раз Бекендорф везет их не в Лейпциг, что было бы более чем логично, а в Санкт-Петербург, где издает, и лишь затем — через 10 лет после находки — презентует их российскому императору. Бекендорф купается в лучах славы, и никто не слышит голосов тех, кто выражает сомнения относительно того, что представленный кодекс действительно древнейший. Странная «глухота» продолжается в течение 150 лет!

И вот уже в наше время появляется Мюллер и просит Трубецкого проверить имеющиеся данные, посмотреть кодекс и дать свое заключение относительно его подлинности или высказать обоснованные сомнения. Однако Сергею Михайловичу не удается увидеть те фрагменты, что хранились в Санкт-Петербурге, поскольку они исчезли; никто не удосужился пригласить его в Лейпциг, где хранится первая находка Бекендорфа, а та часть, которая была в России, а затем в 1933 году перекочевала в Лондон, пребывает в целости и сохранности и оказывается такой свежести, что ей могут позавидовать многие издания значительно менее почтенного возраста. Наконец, в монастыре Святой Катерины при странных обстоятельствах обнаруживаются еще двенадцать листов, но уже весьма древнего вида, а также их копии, выполненные просто мастерски.

И тут Трубецкого словно осенило. Вся эта история предстала перед ним как на ладони.

Очевидно, Бекендорф действительно обнаружил древние фрагменты, хотя, сколько там первоначально было листов, теперь сказать трудно. И не исключено, что он действительно спас их от уничтожения. Однако то, что произошло дальше, напоминало по меньшей мере спецоперацию. Он отбирает сорок три листа для европейских «потребителей» и оставляет двенадцать листов в монастыре, где один из монахов, очевидно, умел мастерски писать заглавными греческими буквами. Если такой монах нашелся в наше время, в чем Трубецкой убедился лично, то было более чем вероятно, что такой мастер жил и в середине XIX столетия. Видимо, именно он и изготовил в течение последующих 15 лет все недостающие листы кодекса. А уж откуда он списывал текст — особого значения не имеет, поскольку не содержание, а именно древность его написания представляли для Бекендорфа главный интерес, иначе почему до сих пор нет ни единого перевода кодекса ни на один из живых языков? Судя по всему, немец хорошо заплатил монастырю за работу и лишь затем, или параллельно с процессом написания будущего «кодекса», создавал легенду о «невежественных монахах» и сложностях, сопровождавших его великое открытие.

Скорее всего, монах, изготавливавший для Бекендорфа «кодекс», даже не подозревал о намерениях барона, он просто выполнял важную для послушника работу — переписывал Священное Писание. И вот лишь недавно случайно обнаружились старинные листы, оставленные монаху-переписчику в качестве образцов 150 лет тому назад. Теперь понятно, почему в Лондоне есть те же листы, только новехонькие, а не почерневшие и потрескавшиеся. Видимо, такого же качества древние листы хранятся и в Лейпциге…

Стоп!

А не в этом ли кроется причина того, что ему не дали возможности взглянуть на них? Но ведь программу исследования составлял Мюллер. Это он сказал о Санкт-Петербурге, Лондоне, Египте. Неужели он действовал сознательно? Но тогда он в курсе всех этих несовпадений или преследует совершенно другие цели…

Сергей Михайлович встал и, пребывая в состоянии глубокого волнения, прошелся по библиотеке. Ему не терпелось увидеться с Мюллером, но сначала следовало дождаться библиотекаря. Елизар появился через несколько минут. Сергей Михайлович поблагодарил его за помощь и попросил немедленно отвести к Мюллеру. Елизар не возражал, однако в первую очередь он неспешно сложил все листы обратно в коробку, завернул в ткань и сообщил, что, как только отнесет коробку обратно в хранилище, вернется за Трубецким, и они пойдут в базилику, где находится Афанасий и напарник Сергея Михайловича Ганс Мюллер. У Трубецкого не было другого выхода, как согласиться. Пока Елизар ходил в хранилище, Сергей Михайлович решил позвонить Анне, ибо его переполняло желание поделиться с ней своими выводами. Он достал мобильный телефон и набрал знакомый номер.

Анна откликнулась сразу, как будто ждала его звонка. Она была чем-то взволнована, однако Сергей Михайлович, увлеченный своими мыслями, заметил это не сразу, а лишь когда Шувалова прервала его на полуслове и сообщила, что у нее тоже есть важная новость. Оказалось, что на имя Трубецкого пришло письмо из Лейпцигского университета, в котором его приглашали в Германию на конференцию, посвященную публикации в Интернете Синайского кодекса. Предполагалось, что Сергей Михайлович выступит с докладом о палеографических методах идентификации древних рукописей. «Но ведь при первой встрече Мюллер говорил, что он из этого университета, почему же он не сказал ничего об этой конференции и о приглашении? — мелькнула у Сергея Михайловича вполне обоснованная мысль. — Точно, с этим Мюллером что-то нечисто!» Однако он решил не волновать Анну своими подозрениями, а лишь пообещал, что уже в ближайшее время закончит все дела и вернется в Киев.

В эту минуту снова появился библиотекарь. Сергей Михайлович закончил разговор и коротко, но очень настойчиво сказал Елизару:

— Прошу вас, отведите меня в базилику, это очень срочно!

Глава 10 Перстень святой Катерины

Пока Сергей Михайлович изучал сокровища монастырской библиотеки, Ганс Мюллер и ризничий Афанасий осматривали базилику Преображения, представляющую собой поистине великолепное зрелище. Редко какой храм может похвастаться таким убранством. Вход в нартекс базилики украшают резные двери из ливанского кедра, изготовленные еще в период крестовых походов, а двери в главный неф храма являются ее ровесниками. Над входной дверью помещена надпись по-гречески, из Псалмов: «Вот врата Господа: праведные войдут в них», — и икона Преображения. Двенадцать массивных гранитных колонн отделяют центральный неф от боковых. В каждой из них, в специальном углублении, закрытом бронзовой пластинкой с крестом, замурованы мощи святых, и на каждой из колонн помещено по минейной иконе XII века. Колонны увенчаны коринфскими капителями и соединены арками, выше которых расположены окна. Потолок базилики выполнен из ливанского кедра и расписан звездами на синем фоне. С потолка свисает более пятидесяти серебряных, медных, хрустальных и бронзовых лампад и светильников, а вдоль стен расположены многочисленные византийские, русские, грузинские иконы. Всего в храме насчитывается более двух тысяч икон.

Мюллер и Афанасий подошли к алтарной части базилики, где расположена знаменитая мозаика VI века, выполненная мастерами императора Юстиниана. Центральная композиция преображения Господня на горе Фавор окружена шестнадцатью медальонами с портретами пророков и апостолов. Афанасий, который сносно говорил по-английски, с вдохновением и нескрываемым удовольствием рассказывал Мюллеру об особенностях мозаичного оформления алтаря, различных стилях написания икон и других элементов оформления храма. Он и не заметил, что Мюллера все эти прелести вовсе не интересуют. Тот с нескрываемым любопытством и нетерпением поглядывал в ту часть базилики справа от алтаря, где находилась рака с мощами святой Катерины, и намеренно потихоньку продвигался в ее направлении. Наконец Афанасий сам предложил гостю взглянуть на главу и десницу святой великомученицы. Они подошли к раке, и Афанасий бережно, с благоговением приоткрыл крышку. Находящиеся в ней мощи были искусно убраны серебром и бархатом с атласной вышивкой, украшены каменьями, однако никаких перстней в раке не было.

Когда Сергей Михайлович с Елизаром подошли к базилике, Трубецкой не сразу понял, что храм расположен прямо перед ними. Они оказались на уровне крыши боковых нефов, и, чтобы войти вовнутрь, необходимо было спуститься по довольно крутой лестнице вниз. Сергей Михайлович лишь на секунду остановился у входа, взглянул на надпись и прошел вслед за библиотекарем внутрь.

В базилике было очень тихо, прохладно и… безлюдно. У Трубецкого тревожно заныло под левой лопаткой. Он был уверен, что Ганс Мюллер должен был быть здесь, в базилике, вместе с Афанасием, но храм был совершенно пуст. Сергей Михайлович попросил Елизара разузнать, куда подевались ризничий и Ганс. Елизар также был встревожен и, оставив Трубецкого в храме, отправился на поиски. Теперь уже Сергей Михайлович имел возможность осмотреть великолепное убранство базилики. Он переходил от иконы к иконе, от колонны к колонне и вдруг заметил, что на одной из них бронзовая табличка с изображенным на ней крестом и двумя греческими буквами AK отогнута, а небольшое углубление за ней — пусто. Это было трудно объяснить, учитывая царивший повсюду идеальный порядок, и он решил обратить внимание хозяев на эту странность. Прошло еще минут десять, в течение которых Трубецкой, очарованный окружавшими его древностями, рассматривал алтарную мозаику. Наконец Сергей Михайлович услышал за спиной шаги и обернулся. В храм вошли Елизар и Афанасий.

— Ваш друг покинул нас, — произнес, пожав плечами, Афанасий. — Он сослался на какое-то срочное дело и, как я понимаю, сейчас находится уже за пределами монастыря. Я думал, вы в курсе.

Удивлению Трубецкого не было предела.

— Как это покинул? — переспросил он. — Он мне ничего не сказал… Впрочем, бог с ним, ладно. Я потом попробую его разыскать. Только хотел сообщить вам об этой колонне. С ней что-то не так.

Сергей Михайлович указал Елизару и Афанасию на отогнутую бронзовую табличку. Монахи подошли поближе. Увидев инициалы на табличке, Елизар побледнел, пошатнулся и, едва не упав, оперся рукой на стену базилики, а Афанасий, который был помоложе, развернулся и, выговорив шепотом «О Боже!», стремглав выскочил из храма. Сергей Михайлович подхватил Елизара и усадил его на ближайшую скамейку. Бескровные губы пожилого монаха шептали какую-то молитву, слов которой Трубецкой разобрать не мог. Он лишь услышал в конце слово «перстень» и только тогда вдруг вспомнил рассказ Бестужева о перстне святой Катерины, который в строжайшей тайне хранился в монастыре. Неужели похищена именно эта реликвия?

— Вы в порядке? — спросил он Елизара. — Я могу чем-то помочь?

Монах будто очнулся и пришел в себя. Он вцепился костлявой старческой рукой в запястье Трубецкого и заговорил торопливым шепотом:

— Понимаете, за этой пластинкой вместе с перстом святой Катерины хранился ее перстень. Этот перстень не просто монастырская реликвия. Его сам Спаситель надел на руку святой Катерине, избрав ее в свои невесты. Перстень этот обладает способностью исцелять любые недуги, но лишь тогда, когда исцеляемый чист душой и помыслами, а сам перстень находится вблизи горы Хорив, вдали от нее он теряет силу… Человек, укравший перстень, видимо, не знает этого.

— Уже знает, — раздался за спиной Трубецкого голос Афанасия, который вернулся в базилику. — Грешен я, грешен, — с горечью в голосе произнес он, подойдя к ним. — Я даже не знаю, как это произошло… Я рассказывал ему о храме, он задавал какие-то вопросы, потом мы перешли к легенде о святой Катерине и о перстне… Но я не говорил ему, Боже меня сохрани, о том, что перстень хранится здесь, у нас. Я и представить не могу, откуда он это узнал…

— Вам удалось установить, где сейчас находится господин Мюллер? — спросил его Трубецкой.

— Да, я как раз этим и занимался. Он уехал час тому назад от монастыря на машине по направлению к Каиру. У нас нет транспорта, чтобы его настичь, но у нас есть прихожане, работающие в каирском аэропорту. Мы попробуем остановить его там.

— Почему бы вам просто не обратиться в полицию?

— Видите ли, — ответил на это Елизар, — существование перстня является тайной для всех, в том числе и для местных властей. Нам нечего им сказать по поводу этой кражи. С точки зрения закона этот перстень не существует.

— Ну что ж, я все понял. — С этими словами Сергей Михайлович встал со скамейки. — Мне пора. Я вам очень признателен за помощь с рукописью. Простите, что так вышло с этим Мюллером, если бы я только мог знать, какие злодейские мысли роятся у него в голове, никогда бы не привел его сюда! Простите, Христа ради, — сказал он и перед тем, как откланяться, оставил Афанасию номер своего мобильного телефона, попросив позвонить, как только станет известно, куда направляется Мюллер. — Если я могу что-то сделать, чтобы вернуть перстень, я к вашим услугам.

Сергей Михайлович покинул монастырь с тяжелым сердцем. Ему было крайне неприятно и обидно, что он стал частью, говоря простым языком, преступления, которое, очевидно, было задумано Гансом Мюллером или как там его настоящее имя, с самого начала. Сидя в автобусе, который направлялся в Каир, Трубецкой еще и еще раз прокручивал в голове все, что с ним произошло за последнюю неделю, и пришел к выводу, что его заманили в ловушку просто мастерски. И тут он снова вспомнил разговор с Бестужевым, рассказавшим ему о перстне. К сожалению, тогда Трубецкой не придал этому разговору особого значения — мало ли, какие существуют легенды о христианских святых. В то же время в его голове вдруг всплыло: «Синай — гора Хорив — Хоревица — Лысая гора — Киев. Как это говорил Артур: Хорив на древнееврейском означает „сухость, пустынность“, а Хоревица — это как раз и есть Лысая гора? — размышлял он. — Но ведь и это не все, как же я об этом не подумал раньше? Ведь бог Хор в древнеегипетской мифологии как раз и ассоциируется с горой, поскольку „Хор“ — это „высота, небо“, и, по-видимому, не случайно именно гора Хорив у иудеев называется Божьей горой. Кроме того, Хор выступал в трех ипостасях — как владыка небес, царь богов, бог Солнца, а также как земной царь, фараон. Хор уже был настоящей троицей — небесный царь, земной царь и сокол. И есть целый ряд ученых, которые утверждают, что именно из этого египетского мифа выросла легенда об Иисусе Христе и о троице… О Господи! — Сергей Михайлович даже вздрогнул, настолько новая мысль, возникшая у него в голове, показалась ему необыкновенной. — Но ведь Иисуса распяли на Голгофе, а Голгофа — это ведь та же самая Лысая гора…И в Киеве на Лысой горе совершали казни… Не слишком ли много случайных совпадений?» Автобус уже подъезжал к Каиру, когда размышления Трубецкого были прерваны телефонным звонком. Это был Афанасий. Взволнованным голосом монастырский ризничий сообщил Сергею Михайловичу, что по данным сотрудников аэропорта Ганс Мюллер только что покинул Египет. Он был на борту самолета, направляющегося в Киев.

Глава 11 Встреча на Лысой горе

Сергей Михайлович вернулся домой со смешанными чувствами. С одной стороны, ему как профессионалу доставило удовольствие разоблачение гениальной фальсификации Бекендорфом Синайского кодекса, а с другой — было крайне противно ощущать себя своего рода участником похищения такой удивительной реликвии, как перстень святой Катерины. Он рассказал Анне в деталях все подробности случившегося с ним в монастыре и, как обычно, не пожалел.

— Давай найдем ответ на вопрос, — сказала Анна. — Почему Мюллер направился в Киев? Это же совершенно нелогично. Перстень, если именно перстень ему был нужен, лучше всего спрятать в Германии, на своей, так сказать, территории, но отнюдь не в Киеве… Минуточку, — вдруг воскликнула она, — у меня появилась одна мысль!

Анна направилась к стопке журналов и газет, скопившихся в передней, и вернулась с каким-то календарем, на обложке которого была нарисована икона святого Николая.

— Что это? — поинтересовался Трубецкой.

— А это нам в почтовый ящик кто-то бросил церковный календарь на будущий год. Секундочку, дай-ка я посмотрю. — Анна в задумчивости листала страницу за страницей. — Вот! — довольно произнесла она. — Есть!

— Что есть? — Трубецкой поднялся с кресла и подошел к ней.

— Смотри, 25 ноября — это, кстати, завтра — православная церковь отмечает день памяти великомученицы Катерины. Я думаю, что путешествие Мюллера в Киев с перстнем как-то связано с этой датой.

Сергей Михайлович стукнул себя рукой по лбу.

— Ну как же я раньше не догадался! Лысая гора! Если его где-то нужно искать, то именно на Лысой горе — Хоревице. Это ведь прямо по легенде! Монах мне сказал, что перстень имеет силу, пока он вблизи горы Хорив. Но, как я тебе уже рассказывал, тут есть какая-то мистическая параллель между Божьей горой на Синае и нашей Лысой, которая ко всему же еще и на Голгофу смахивает. Толком я и сам не до конца понимаю смысл этой цепочки ассоциаций, однако нутром чую — неспроста на Лысой горе древнее языческое капище в свое время устроили и до сих пор избавиться от него не могут.

— Конечно же, неспроста. Ты разве не знаешь, как в представлении древних славян был устроен мир: якобы землю опоясывает змей, который сам себя кусает за хвост — символ вечности и бессмертия природы, и происходит это как раз в районе Лысой горы. Так что место это особенное и без всяких там ведьм. Впрочем, ладно, хватит о сказках. Что будем делать?

— Ты, Анна Николаевна, если не возражаешь, будешь ждать ребенка, а я отправлюсь завтра вечером на Лысую гору, посмотрю, что там за место такое необыкновенное… — Сергею Михайловичу очень хотелось поступить по-настоящему, по-мужски. — А то ведь стыдно признаться — я вроде потомственный киевлянин, а в таком знаменитом месте никогда не был.

Черный, как сама ночь, «фольксваген-туарег» подъехал к горе с севера, отбрасывая в лунном свете огромную тень на простирающийся за шоссе лес. Несколько мгновений — и автомобиль остановился как вкопанный. Фары погасли. Машина слилась с ночью и стала невидима. Лысая гора! Самое подходящее место для черного «туарега» и его пассажиров…

Из автомобиля вышли двое. Случайный свидетель, если бы таковой оказался по какой-то неизвестной причине на Лысой горе этой ночью, был бы немало удивлен появлению тут двух изысканно одетых мужчин, с трудом пробирающихся по замерзшей ноябрьской тропинке к отдельно стоящему на склоне горы дому. Достигнув цели, один из путников постучал. Дверь отворилась, пропуская их вовнутрь. Там вошедшие даже не скинули плащи, а один из них сказал:

— Вам известно, кто мы и зачем здесь?

— Да, меня предупредили, — ответил хозяин дома, которого, по причине полной ничтожности, трудно было и заметить.

— Проведите нас к нужному месту, — сказал тот же гость. Второй хранил молчание.

— Пойдемте. — Хозяин дома встал и накинул плащ. — Надеюсь, вы знаете, что делаете…

Все трое вышли из дома и побрели вверх, на гору. С Днепра дул холодный ветер, но небо было чистым. Полная луна освещала гору холодным светом, облегчая поход на ее вершину. Именно там еще с древних времен было устроено языческое капище. Шли столетия, менялись боги и князья, а капище никуда не хотело уходить с горы. Люди сначала пробовали убрать его, строили там что-то, но ничего у них не получалось. Оказалось, что не приемлет гора никаких построек, как их ни назови и ни приспособь, а скидывает их каждый раз, словно прошлогоднюю листву. Так она, увенчанная капищем, как короной, и стоит до сих пор…

Пассажиры «туарега» добрались наконец до вершины. Там один из них сказал сопровождающему:

— Прошу вас, возвращайтесь, здесь нам следует побыть одним.

Тот ничуть не протестовал и через минуту уже скрылся в темноте. Вдруг ветер стих и наступила пронзительная тишина. Их теперь окружали лишь луна, звезды и вершина горы.

Один из пассажиров — а это был Ганс Мюллер — достал из кармана перстень и протянул второму.

— Вот, господин председатель, это то, что вы просили. Перед вами перстень святой Катерины.

Второй взял его в руку и принялся рассматривать в лунном свете.

— Обыкновенный, ничего особенного, — после паузы произнес председатель. — И что с ним нужно делать?

— Прошу прощения, господин председатель, как раз это мне неизвестно. Вы просили добыть перстень — вот он. А каким образом он действует — это мне спросить было не у кого, — ответил Мюллер. — Я лишь знаю, что он имеет силу только в правильном месте, а их два: Божья гора на Синае и эта, называемая местными жителями Лысой горой.

— Так вы бы у меня спросили, что делать с перстнем, господин Мюллер, — вдруг раздался за их спинами голос, — я бы вам все рассказал.

Мюллер обернулся. В нескольких шагах от них стоял Трубецкой.

— Кто это? — Председатель нашелся первым. Вопрос, разумеется, был адресован Мюллеру.

— Это профессор Сергей Михайлович Трубецкой, специалист по древним рукописям, — стараясь держать себя в руках, ответил ему Ганс и спросил, теперь уже обращаясь к Трубецкому: — Что вы здесь делаете, Сергей Михайлович?

— Потрясающий вопрос, — усмехнулся Трубецкой. — Я-то дома. Я здесь живу. А вот что вы забыли на Лысой горе поздним вечером 25 ноября? По вашей милости я стал соучастником кражи. Ваш коллега Бекендорф украл в монастыре часть листов Синайского кодекса, а вы — и того хуже — перстень, которому не то что цены нет, а даже о его существовании никому не известно. Вернули бы вы его обратно, от греха подальше.

— Как же можно украсть то, что официально не существует? — Голос Мюллера звучал насмешливо и цинично. — Вы ведь не сможете ничего доказать, так что прошу вас, оставьте нас в покое.

— Я-то могу оставить вас в покое, а вот гора… Боюсь, вы плохо себе представляете, с какими силами и энергиями имеете дело. Есть реликвии, которые лучше не трогать, а перстень, дарованный самим Иисусом Христом, — это ведь не просто реликвия, это выбор самого Бога. Подарив Катерине этот перстень, Он дал понять, что сам выбрал себе невесту, и кто знает, что этот перстень принесет человеку, владеющему им не по праву.

Председатель, который молчал все это время, вдруг вскрикнул:

— Боже, да он же горячий! — И указал на перстень, который лежал на ладони его правой руки. — Просто раскаленный!

Трубецкой и правда увидел даже на расстоянии нескольких шагов, как над открытой ладонью кричащего по-немецки незнакомого ему человека появилось легкое красноватое свечение, как будто от тлеющего уголька. Человек снова закричал, выронил то, что лежало в его руке, и затряс ею в воздухе, как от сильной боли. Мюллер опустился на колени, пытаясь подобрать предмет, который упал на землю, но тот как сквозь землю провалился.

Трубецкой, засунув руки в карманы плаща, с нескрываемым удовлетворением наблюдал всю эту суету.

— Ганс, я, конечно, понимаю ваше разочарование, но это вопрос традиции. У тех, кто первый раз здесь, Лысая гора любит отнимать всякие мелкие предметы, такие, как кольца, монеты, это вам любой киевлянин подтвердит. А уж если гора что-то взяла — забудьте, никогда не отдаст! Но зато она вас теперь отпустит живыми и невредимыми. Так что вам в каком-то смысле даже повезло, поскольку могло быть и хуже. Прощайте, — сухо сказал он, приподнимая шляпу, — надеюсь, мы с вами больше никогда не увидимся.

Он развернулся, чтобы уйти, но потом на секунду остановился и произнес в сторону двух хорошо одетых джентльменов, которых нелегкая занесла ночью на Лысую гору:

— И мой вам совет, Ганс, или как там вас по-настоящему кличут, — не показывайтесь больше никогда в монастыре Святой Катерины, а то как бы чего с вами там не приключилось.

Сергей Михайлович с легким сердцем отправился домой. Его больше не интересовала ни дальнейшая судьба Ганса Мюллера, ни второго иностранца, который был с Мюллером на горе. Он лишь надеялся, что перстень сам найдет себе дорогу домой. Поэтому Сергей Михайлович даже не удивился, а скорее обрадовался и уж точно вздохнул с облегчением, когда на следующий день ему позвонил ризничий Афанасий и сказал, что в монастыре свершилось необыкновенное чудо: в раке, где хранились глава и десница великомученицы Катерины, на одном из перстов появилось то самое кольцо, которое было украдено. Монахи расценили это событие как великий знак милости Всевышнего и по этому поводу отслужили торжественную службу и еще один особый молебен, в каноне которого была предусмотрена молитва за православного воина Сергия. По заслугам вашим да воздастся вам!

Глава 12 Последнее письмо Синельникова

После возвращения Сергея Михайловича из Египта прошло чуть больше месяца. И вот настал день, когда в установленные Тем, Кто Знает Все, сроки, как раз в канун православного Рождества, Трубецкой отвез Анну в больницу. Там его успокоили, что рожать она будет еще не скоро, и ему ничего не оставалось, как вернуться домой и ждать. Письмо в стандартном продолговатом конверте пришло в тот же вечер. Трубецкой едва не выкинул его в ящик для мусора вместе с кучей других похожих конвертов, в которых по случаю приближающегося праздника рассылались стандартные напыщенные поздравления политиков всех мастей и расцветок. Оно было адресовано странно — сразу им обоим, ему и Анне, и Сергей Михайлович вскрыл его. Письмо оказалось от Синельникова.

«Дорогие мои Анечка и Сергей Михайлович, — Трубецкой начал читать прямо в коридоре, и от предчувствия чего-то нехорошего у него вдруг заломило в висках. — Я ухожу, — писал Иван Степанович. — Очевидно, пришло мое время, и письмо это я рассматриваю как естественный процесс очищения перед встречей с вечностью, которая, а я в это верю, ведет не в небытие, но к новому, просто пока неизведанному качеству. Как говорил Сократ, мне было интересно жить и не менее интересно умирать. Однако, поскольку я не уверен, что общение в земном понимании этого слова будет мне доступно и по ту сторону бытия, спешу напоследок открыть вам тайну, которую храню в себе уже много лет.

Дело в том, что я видел те фрагменты Синайского кодекса, которые остались в России и хранились в Санкт-Петербурге. И не просто видел — я их прочитал. И это я изъял их из библиотеки и уничтожил.

Да, я полностью осознаю, что мое признание будет для вас шокирующей новостью. Уничтожить древний и бесценный артефакт, возраст которого оценивается как минимум в полторы тысячи лет, для историка равносильно самоубийству. Мне крайне тяжело было сделать это, но я и сейчас не жалею, что те несколько фрагментов уже давно стали пеплом. Однако я хочу рассказать вам, и только вам, почему я совершил этот поступок.

Дело в том, что упомянутые фрагменты вовсе не были просто какими-то случайными обрывками Синайского кодекса. На самом деле это были шесть вполне прилично сохранившихся страниц текста, и они составляли отдельный от кодекса документ, написанный на языке коптов. Очевидно, именно поэтому они и остались в России — ни в свое время Бекендорф, ни те советские деятели, которые затеяли продажу Синайского кодекса Британии в 30-х годах, не оценили их важности, ибо прочитать их в стране рабочих и крестьян оказалось некому. Они, видимо, сочли, что это несущественные для полноты кодекса списки, и, поскольку написаны они были на языке, который большевики даже распознать не смогли, их попросту отложили в сторону.

Так вот, в том коптском документе утверждалось, что римский префект Иудеи и Самарии Гай Понтий Пилат вовсе не казнил Иисуса Христа, а спас и затем отпустил его. И сделал он это потому, что сам уверовал в Иисуса Христа и в Новый Завет с Всевышним, который Спаситель принес в этот мир.

В документе также говорилось, что вместо развития истинной, изначальной концепции христианства, в основе которой лежала сама божественная сущность Спасителя, его проповедь покаяния и Царства Божьего на земле, идеалов всеобщей любви, высокой духовности и самопожертвования, император Константин и его мать царица Елена способствовали становлению выгодной им византийской веры, опиравшейся на императорскую волю и власть. Якобы именно с этой целью и был созван Никейский собор, на котором были утверждены основные догматы христианства, включая символ веры, церковные правила и композицию писаний Нового Завета. Но собор не представлял большинство общин, решения на нем принимались только те, которых хотел император, и тем самым христианская вера была уложена в прокрустово ложе императорской воли. От нее были отсечены все те элементы, которые могли бы помешать замыслу Константина объединить империю. В этой конструкции не было места инакомыслию, да и вообще какому бы то ни было „мыслию“. Все вольнодумцы типа александрийского пресвитера Ария были объявлены еретиками и изгнаны за рамки создаваемой государственной христианской церкви. Однако при этом сам Константин оставался язычником и принял крещение только перед кончиной.

Неизвестный автор включил в документ и краткое повествование о том периоде земной жизни Спасителя, который обойден молчанием в Новом Завете, — с двенадцати до тридцати лет. Так вот, он утверждал, что годы эти Иисус провел в Египте, в одном из храмов Александрии, где изучал премудрости египетских жрецов. Якобы именно там Сын Божий в его земной ипостаси готовился к будущему служению, формируя свое понятное для людей учение с учетом иудейской и египетской религиозных традиций.

Я был потрясен, когда прочитал все это… Нет, не так! Я был не просто потрясен, я пришел в ужас от того, что может случиться, если подобного рода документальные свидетельства, а их почтенный возраст был подтвержден углеродным анализом, станут достоянием научной общественности, а значит — всего мира. Будут поколеблены основы самой христианской веры, чего ни один здравомыслящий человек допустить не может. Ведь для сотен миллионов людей вера в Иисуса Христа является единственным спасением для души и последней надеждой на чудо, она служит успокоением в горе и источником духовного вдохновения в радости. Я очень долго думал, могу ли я взять на себя такую ответственность и сорвать солидный куш славы, опубликовав свое открытие. И я решил, что это — то самое искушение, которое хоть раз в жизни, да случается с каждым человеком. Кого-то пытаются соблазнить деньгами, кого-то — властью, кого-то — удовлетворением самых низменных желаний. Меня пытались искусить славой. И тогда я сжег эти списки! Не знаю, может, все написанное там было просто злобной выдумкой неведомого автора, ведь доподлинно известно, что копты ненавидели Византийскую империю и в свое время охотнее сдались мусульманам, чем согласились жить под греками. Автор документа вполне мог сознательно вложить эти страницы среди листов Синайского кодекса, чтобы как-то передать свое послание последующим поколениям… Я не знаю ответов на все вопросы, и теперь добывать истину уже предстоит другим. Я лишь молю Всевышнего, чтобы и им хватило крепости духа в нужный момент сделать верный выбор, каким бы сильным ни было искушение.

Прощайте, дорогие мои, теперь совесть моя чиста. Я посылаю вам мой стариковский привет и благословение. Если доведется и мне свидеться с Творцом, я замолвлю за вас словечко.

Искренне ваш,

Иван Синельников».

В письме имелся также постскриптум.

«P.S. На днях я наткнулся в газете на одну прелюбопытную заметку, и я прилагаю ее к письму. Видимо, лавры Бекендорфа до сих пор не дают спокойно спать тем, кто жаждет славы. Но нынешние, с позволения сказать, ученые пошли дальше предшественников. Теперь возраст старинных манускриптов определяется по их фотографиям. Скоро, очевидно, это будут делать на слух. Бог им судья».

В конверт действительно была вложена вырезка из газеты. Заголовок статьи гласил: «В египетском монастыре найден самый древний фрагмент Библии». Вот ее текст:

«Исследователи случайно натолкнулись на один из старейших фрагментов греческой Библии, рассматривая фотографии манускриптов, хранящихся в библиотеке монастыря Святой Екатерины в Египте. Британский ученый Николя Саррис обнаружил ранее неизвестные части Синайского кодекса, когда изучал фотокопии рукописей, собранных монахами монастыря еще в XVIII веке. Найденные пергаменты датируются примерно 350 годом н. э., пишет газета The Independent.

Синайский кодекс Библии — список Библии на греческом языке, в настоящее время считающийся древнейшей пергаментной рукописью Библии. Синайский кодекс позволяет текстологам воссоздавать оригинальный текст новозаветных книг. Рукописный греческий кодекс на пергаменте поделен между четырьмя учреждениями, включая монастырь Святой Екатерины и Британскую библиотеку, где находится самая большая часть древней Библии, после того как Советский Союз продал свою коллекцию в Великобританию в 1933 году».

Сергей Михайлович прошел в кабинет, положил бумаги на стол и устало плюхнулся в любимое кожаное кресло. Рука сама потянулась к телефону, но еще до того, как набрать знакомый номер, его взгляд упал на конверт. Санкт-Петербургский почтовый штемпель был проставлен неделю тому назад. «Поздно, — подумалось ему, — очевидно, уже слишком поздно… Стариков нужно любить при жизни. Мы молоды, пока они стоят между нами и вечностью, а после их ухода мы — следующие». Сергей Михайлович встал, прошел в кухню и налил себе приличную порцию виски из открытой бутылки. Он мысленно помянул замечательного ученого и человека Ивана Степановича Синельникова и выпил по славянскому обычаю за его память до дна. Анну же он решил до поры до времени не беспокоить. И лишь перед тем как погрузиться в тяжелый от избытка эмоций сон, он наконец осознал смысл письма Синельникова. Выходило так, что в монастыре Святого Георгия Анна обнаружила копию тех самых шести удивительных страниц неизвестного коптского автора, которые хранились сначала в монастыре Святой Катерины, а затем через Бекендорфа попали в Санкт-Петербург. Впрочем, теперь ни оригиналов, ни копий этих страниц уже не существовало. Бесследно исчезли даже ксерокопии, переданные Анной для публикации в редакцию институтского журнала, а без документальных доказательств вся эта история из потенциального научного открытия превращалась просто в исторический анекдот…

Наступило утро, а вместе с ним в мир пришел не только новый день, но и новая жизнь. Все остальные проблемы вмиг перестали существовать, когда Трубецкому по телефону сообщили о рождении дочери. Он кинулся за цветами, затем — в больницу, ибо мужчине суждено осознать приход новой жизни, лишь конкретно взяв эту жизнь в свои руки. Весь день он провел с Анной и дочуркой, имя для которой они выбрали без долгих размышлений. Они решили назвать ее в честь той Силы, которая была дарована нам Создателем для того, чтобы мы могли жить вместе и выжить, той самой Силы, которая всемогуща и непостижима, как сам Бог, той самой Силы, которая не только творит чудеса, но и является великим чудом. Они назвали ее Любовь.