Тайна одной лаборатории

Хобо

Новый робот-автомат по продаже сигарет сразу стал популярным. У входа в подземку, где возвышалась его комичная фигура, всегда стояла толпа.

Худощавый, разбитного вида, в лихо заломленном котелке робот был сделан по образу и подобию профессионального бродяги — хобо, каким его рисуют «Семейный журнал» и прочие почтенные издания.

Хобо стоял в вызывающей позе, заложив руки в карманы, и слегка улыбался. Покупатель подходил, опускал пятицентовик в нагрудный карман робота и изо всех сил отвешивал ему оплеуху. Робот оставался неподвижным, лишь улыбка становилась шире. Чем сильнее была пощёчина, тем шире улыбка, раздвигавшая пластиковые щёки. Одновременно хобо вынимал руку из кармана и протягивал ударившему сигарету. Если удар оказывался недостаточным — вынималась левая рука с дешёвой трёхцентовой сигаретой «Лиссабон», если же оплеуха превосходила по силе определённую величину — правая рука бродяги протягивала счастливчику в два раза более дорогую сигарету «Кэмел».

Расчёты и эксперименты убедительно показали, что статистика была в пользу компании, выпустившей робота-хобо. Несмотря на то, что иные зеваки часами упражнялись в пощёчинах на механическом бродяге, сравнительно редко кому удавалось завоевать заветную «Кэмел».

На следующий день у входа в подземку стояло уже два механических хобо. Толпа отхлынула теперь ко второму, так как он был гораздо совершеннее первого: первый сносил оплеухи бесстрастно, и улыбка на его лице казалась как бы приклеенной, второй же после каждой пощёчины корчил такие уморительные рожи, что толпа покатывалась со смеху. Надо сказать, что второй робот был совершеннее первого ещё и в том отношении, что независимо от силы удара он стойко протягивал только левую руку с трёхцентовой сигаретой, хотя исправно поглощал пятицентовые монеты. Но толпа не роптала: небольшая надбавка вполне окупалась богатой мимикой и отличной актёрской игрой механического бродяги.

Приличный господин в шляпе, уже полчаса тщетно пытавшийся выколотить «Кэмел», вдруг побледнел и отошёл в сторону: ему показалось, что ещё одна оплеуха — и продавец сигарет развернётся и отвесит увесистую сдачу.

Итак, успех второго робота был полным.

В самый разгар веселья подъехала крытая полицейская машина, из которой выскочили долговязый бобби и суетливый толстяк, размахивающий руками.

— Это наглая подделка конкурентов, — повторял толстяк, семеня рядом с полицейскими, — фирма считает, что нарушены принципы свободного предпринимательства. Я случайно проезжал… — начинал он снова свой рассказ.

Полицейский, не слушая, подошёл ко второму роботу, привычно раздвигая толпу.

— Этот? — кивнул он.

— Да-да-да, — закивал толстяк подобно заведённому болванчику.

И тут произошло неожиданное… Улыбка сползла с лица робота, он побледнел и вдруг кинулся бежать, расталкивая встречных. Но полицейский был начеку. В три прыжка он нагнал бродягу и, наградив его внушительным тумаком в спину, схватил за шиворот профессиональным движением. Бродяга, поняв бессмысленность сопротивления, съёжился и сразу обмяк.

Полицейский подвёл продавца к машине и, втолкнув его внутрь, с силой захлопнул дверцу.

— Уже четвёртый сегодня, — мрачно проговорил он, садясь в кабину. — И до чего они изобретательные, эти хобо!..

Тайна лаборатории низких температур

— Нет, сэр, что ни говорите, а не пойман — не вор, — сказал человек довольно потрёпанного вида, продолжая интересный разговор, прерванный барменом, принёсшим новую бутылку. — Ещё когда я служил в Уэстерне, на моих глазах произошла довольно загадочная история. Конечно, эту историю можно было бы раздуть бог знает во что. Но начальство предпочло замять её, и это было, пожалуй, самое разумное, я хочу сказать, самое разумное с точки зрения начальства.

Впрочем, судите сами.

Я знаю, среди широкой публики ходят довольно многочисленные слухи о страшных роботах, которых создаёт и воспитывает Уэстерн-компани. Могу отметить, что эти слухи, при всей своей бессмысленности, имеют, так сказать, реальную подоплёку.

Притом о многих вещах, которые происходят там, за толстыми стенами Уэстерна, публика не может и догадываться.

Да, так вот… Я хорошо помню день, когда в соседней лаборатории появился новый инженер. Звали его Алан Жантильи. Французская фамилия? Да, вероятно, он был француз. Во всяком случае, что-то в его облике было французское. Представьте себе молодого шатена с орлиным носом, в алом свитере, с длинными каштановыми волосами — и перед вами будет портрет Алана.

Здесь надо добавить, что внешний лоск и, я бы сказал, обаяние соединялись у нового инженера с совершенно невероятным упрямством. Ради того, чтобы настоять на своём, он мог пойти на что угодно.

Всё это я узнал впоследствии, когда увы! — было уже слишком поздно…

Алан Жантильи — мисс Шелла, секретарь шефа, дала ему прозвище «Каштан», которое прочно прилипло к новому инженеру, — Алан, говорю я, был назначен в лабораторию низких температур. Эту лабораторию отделяла от той, где работал я, лишь одна стенка, правда, полутораметровой толщины.

Низкотемпературщики отрабатывали в это время новый тип робота, который был заказан, по слухам, каким-то государственным ведомством. Этот робот… Как бы пояснить вам суть в двух словах… Вы знакомы с областью низких температур? Я имею в виду окрестность абсолютного нуля по Кельвину. Немного знакомы? Отлично. В таком случае вы, вероятно, знаете, что при сверхнизких температурах обычные запоминающие ячейки приобретают совершенно фантастические свойства. При микроскопических габаритах в такие ячейки может уместиться столько информации, что для её записи в обычных условиях понадобился бы целый небоскрёб размером со старый Эмпайр Стейтс Билдинг.

Альдор — так звали робота, о котором идёт речь — был буквально начинён информацией, но довольно своеобразной. Это были особые приметы лиц, которых Федеральное Бюро подозревало в подрывных намерениях. Любопытно, что блоки памяти были переданы в лабораторию низких температур под строжайшим секретом. И поверите, — я просто диву давался, глядя, как в течение нескольких месяцев информация с бесчисленных блоков памяти переписывается на один-единственный блок размером со спичечную коробку.

С самого начала Альдор невзлюбил, если можно так выразиться, нового сотрудника. Причём должен сказать, что нелюбовь эта была взаимной.

Не знаю, какие у Альдора были основания… Может быть, чьи-то особые приметы из его чудовищной памяти совпадали с чертами Алана? Может быть, и так. Я допускаю подобную мысль, но это, заметьте, только моё личное допущение.

Я сам видел однажды в приоткрытую дверь, как Алан двинул Альдора изо всей силы железной штангой по руке. Альдор и глазом не повёл, хотя по изменившемуся цвету его фотоэлементов я видел, что он испытывал сильнейшую боль.

Правда, и Альдор спуску не давал. Алан вечно жаловался, что робот ему не подчиняется. У меня даже составилось мнение, что Алан побаивается Альдора, хотя и не подаёт виду.

Вообще-то говоря, было чего бояться!

Здесь уместно описать Альдора. В отличие от большинства других роботов, похожих то на шар, то на шкаф, то вообще бог знает на что, Альдор был выполнен по образу и подобию человека. Именно таково было желание заказчика.

Просто жуть брала с непривычки, когда из глубины коридора показывался быстро шагающий навстречу детина двухметрового роста. Правда, он стандартно улыбался и предупредительно уступал дорогу. Но кто его знает, что у него было на уме! А ну как слегка тронет своей лапищей? Инженеры из соседнего отдела рассказывали мне, что когда Альдор ударяет в боксёрскую грушу, динамометр показывает, ни много, ни мало, — восемь тонн!.. И инженеры из нулёвки (так мы называли лабораторию низких температур) уверяли, что восемь тонн для Альдора — далеко не предел.

Всё радиохозяйство Альдора было упрятано в его грудной клетке, а манерно выгнутые ресницы представляли собой чувствительные антенны.

Большая сила соединялась у Альдора с дьявольской ловкостью. Ему не было равных среди роботов — я уже не говорю: среди людей ни на кольцах, ни на перекладине, ни на гаревой дорожке. Голы он забивал прямо-таки с математической точностью, а бил так, что мяч однажды после пушечного удара прорвал сетку. Нет, сэр, капроновую.

Сначала отношения Алана и Альдора напоминали игру. Робот всё время старался сделать Алану какую-нибудь пакость: то калошу припрятать, то пятно посадить на брюки, то просто подножку поставить. Но Алан был начеку.

Всех нас забавляла эта комедия. Мог ли я думать, что она обернётся драмой?..

Однажды Алан вышел на минутку из лаборатории, оставив на столе записную книжку. Когда он вернулся, записной книжки на месте не было. Альдор с независимым видом стоял в углу возле шведской стенки, и лишь ресницы-антенны, как показалось Алану, подрагивали больше обычного.

Сколько Алан ни пытался, он ничего не смог добиться от робота. Альдор упорно отмалчивался, уподобившись вдруг глухонемому. Робот даже перенёс смиренно несколько сильных ударов разъярённого Алана.

Не знаю почему, но Алан дорожил своей записной книжкой, и потеря расстроила его.

— Завтра взрежу мерзавца автогеном, — сказал он мне вечером, садясь в ядовито-лимонный «бьюик». — Я убеждён, что записная книжка у него!

Я посторонился, и машина Алана с шумом выехала из гаража, сразу взяв скорость.

Тут я должен сказать, что слух у Альдора… О, сэр, его слуху мог бы позавидовать самый совершенный акустический аппарат.

…А назавтра случилось такое. Алан Жантильи исчез. Официальная версия гласила, что он не вышел утром на работу. Действительно, Алан имел иногда обыкновение пропадать куда-то дня на два, на три. Но прошло четыре дня, а Алан всё не появлялся.

Как-то к шефу в кабинет проводили молодую женщину с заплаканными глазами, которая долго добивалась приёма. Мисс Шелла шепнула мне, что это жена Алана Жантильи.

Вскоре после этого было назначено расследование. Странное это было расследование! Проходило оно за закрытыми дверями, а в комиссию входили только любимчики шефа да его приближённые.

Я хотел хоть одним глазком заглянуть в нулёвку, но ничего не вышло: у двери стоял часовой с автоматом и никого не впускал.

Лишь примерно через неделю я увидел Альдора. Он показался мне отяжелевшим и постаревшим, если можно так выразиться. Робот стоял у окна, пристально глядя вниз, на волнистую крышу гаража, поблёскивающую под неярким осенним солнцем. С бьющимся сердцем я остановился рядом и окинул Альдора внимательным взглядом. И хотите — верьте, хотите — нет, сэр, но я заметил на его шершавой пятерне несколько красных ворсинок, того же цвета, что и пуловер Алана.

Куда он мог девать Алана? Если бы я знал!.. А может, мне померещилось, и никаких ворсинок на ладони Альдора не было? Ведь я так волновался: мудрено ли ошибиться?.. Да и потом, стоило мне только заикнуться!.. Компания безжалостна. Она вездесуща, как спрут, и всесильна, как сам господь бог. А бедному Алану это всё равно б не помогло. Мне почему-то кажется, что вы не сыщик компании. Такой уж у меня выработался нюх на сыщиков, право!

Да, немало тайн хранит Уэстерн, чтоб ему пусто было! Доброй ночи, сэр.

Двадцатый старт

С невыразимой тоской смотрю я на серебристую звёздочку, ярко горящую в чёрном небе. Это «Изабелла». Час назад она стартовала с Нептуна курсом на Землю. Я смотрю, смотрю неуставая на серебристую звёздочку, не будучи в состоянии вытереть солёную влагу, застилающую глаза.

Я являюсь как бы составной частью Крониуса, точнее — его мозгом. Этот дрейфующий корабль полностью и практически мгновенно подчиняется моим командам. Но такое послушание досталось мне дорогой ценой. Всё тело моё изрезано, и тысячи электродов и датчиков жадно приникли к каждому нерву.

…Это произошло давно. Я был тогда молод и работал инженером в Уэстерн-компани. Думаю, что эта компания не требует дополнительной рекомендации. Надо сказать, что в то время семью мою (а я довольно рано успел обзавестись семьёй) начала преследовать длинная цепь неприятностей. Начать с того, что во время манёвров с какого-то реактивного истребителя упал стабилизатор подвесной ракеты и разрушил коттедж, в котором мы жили. По счастливой случайности жены в этот момент не было дома — она относила дочурку на обязательную противолучевую прививку. Короче говоря, мы остались, в чём стояли. Пришлось мне брать у компании ссуду, хотя это и было связано с варварскими процентами. Плата за квартиру стала съедать чуть не половину заработка, и нам приходилось отказывать себе в самом необходимом. Затем пришла ещё горшая беда. Несмотря на все прививки, дочка всё-таки заболела лучевой болезнью. Знаете, ведь детский организм гораздо восприимчивей к радиации, чем взрослый… Плата за лечение… В общем, положение наше стало критическим.

И тут вызывает меня шеф и говорит:

— Я слышал, Гилмор, у вас финансовые затруднения?

— Небольшие, сэр.

— Гм, небольшие… — он переложил перед собой какие-то папки и продолжал. — А не хотели бы вы получать больше, Гилмор? Ну, скажем, раз в тридцать.

— На тридцать, сэр? — переспросил я. Мне показалось, что я ослышался.

— В тридцать раз. Кури́те, — он пододвинул мне богатую коробку, — сигары неплохие. Итак?

— Разумеется, сэр, — пробормотал я, — но… что я должен для этого делать?

— Сейчас объясню. Видите ли… Вы ведь хорошо знакомы с теорией интерференции биотоков?

— Это моя узкая специальность, сэр, — отвечал я, тщетно стараясь понять, куда клонит шеф. И тут он предложил мне такое…

— Фирма предполагает приступить к разработке кибернетических систем, в которые можно целиком вживлять человеческий организм. В основном нас интересует вживление мозга. Как вам известно, уже установлено, что после обработки соответствующими реактивами человеческий мозг оказывается гораздо более мобильным, он в тысячи раз быстрее, чем обычно, реагирует на воздействия внешней среды, что должно приблизить его к лучшим образцам электронного мозга. С другой стороны, человеческий мозг стоит куда дешевле электронного… Впрочем, это вам неинтересно. В общем, компания предполагает провести длительный эксперимент по части, так сказать, сращивания человеческого мозга с киберсистемой. Как вы, наверно, уже догадались, Учёный совет концерна остановился на вашей кандидатуре: биотоки вашего мозга оказались наиболее рельефными. Для удачи эксперимента необходима полная изоляция системы «мозг — механизм» от земных воздействий. Поэтому эксперимент переносится в космос, на транснептуновую орбиту. Мы вас врастим в механизм и забросим на трассу. Ну, конечно, кожу вам придётся немного попортить… — шеф деланно засмеялся.

Я молча кивнул. Жуткие опыты с животными по сращиванию я наблюдал, да и проводил не один десяток раз, а такое зрелище, если его хоть раз увидишь, не забудешь до Страшного суда.

— Передатчики будут сообщать нам ежедневно информацию о том, как проходит опыт. Вы будете, разумеется, неподвижны внутри системы. Что касается питания, — оно будет искусственным. Вот, собственно, всё.

— А… сколько продлится опыт? — спросил я. В глубине души я, заранее согласившись, боялся, что шеф назовёт какую-нибудь мизерную цифру вроде трёх месяцев или полугода, я же мечтал хотя бы о двух годах. Тогда можно было бы не только расплатиться со всеми долгами, но и положить приличную сумму на текущий счёт. Больше двух лет, как я знал, продолжать эксперимент по сращиванию опасно. В одном из опытов, длившихся три года, собака так срослась с киберсистемой, что поистине невозможно было разобрать, где кончается собака и начинается система. Когда биологи всё же попытались отделить собаку, поднялся такой страшный визг и лай, что в конце-концов начальник сектора распорядился отправить всю систему в умертвитель.

Всё это вихрем пронеслось у меня в голове.

— Я согласен на максимальный срок… — начал я.

— Опыт продлится сорок лет, — перебил шеф.

— Сорок лет, — повторил я машинально, не вникая в страшный смысл слов.

— Компанию интересует проблема эволюции системы, разъяснил шеф.

Воцарилось молчание.

— Что касается денег, то ваша… гм, — в этом месте шеф запнулся, — ваша жена будет получать их полностью и регулярно, независимо от исхода эксперимента.

Последний довод оказался решающим.

— Согласен, сказал я, — пишите контракт.

— Тогда ступайте готовиться к опыту, — в голосе шефа чувствовалось облегчение. — Запуск планируется через три недели.

И я зажил чудовищно странной жизнью. Казалось, я всё время висел неподвижно в центре сферы, на чёрной поверхности которой холодно горели созвездия. О движении можно было судить лишь по тому, как созвездия медленно меняют свой рисунок.

Временами пронзительная боль обжигала меня. Это означало, что в систему ударил случайный микрометеорит. Но такое бывало редко. Первые месяцы меня мучила такая тоска, что порой я мечтал, чтобы в меня ударил метеорит, только покрупнее, и разом прекратил моё существование. Я долго думал о самоубийстве, но покончить с собой не мог: ведь я не мог пошевелиться, не мог даже объявить голодовку — питание осуществлялось автоматически, с помощью питательных растворов, которые впрыскивались в вены и омывали ткани и полушария мозга.

Раз в год я прохожу мимо Нептуна, откуда как раз в это время стартует на Землю пассажирская бригантина «Изабелла».

Я смотрю, смотрю не уставая на серебристую звёздочку, и солёная влага застилает глаза…

Крайнее средство

— Мне теперь уже всё равно, — сказал немолодой усталый человек, — выбрасывайте.

— Компания не задумается выбросить вас, Джон Чалмерс, можете не сомневаться. Но вы забыли ещё одно обстоятельство. Два года назад на вашу тему была выделена довольно значительная сумма. Я спрашиваю: где она, эта сумма? Её нет. А результаты? Их тоже нет! — шеф перешёл на крик. — И вы ответите своим имуществом!

— Вы хотите конфисковать моё имущество? — медленно спросил профессор.

— Поразительная догадливость!

— Дайте мне ещё два месяца, — сказал Чалмерс, не поднимая глаз.

— Две недели, и ни минуты больше, — ответ шефа прозвучал категорически. — Можете идти.

Когда тяжёлая дверь захлопнулась за Чалмерсом, на столе перед шефом вспыхнул экран кофейного цвета.

— Почему ты так нервничаешь, милый? — томно спросила крашеная блондинка. — Тебе это вредно.

— А, опять шпионила? — нежно пропел шеф.

— Я совсем немножечко! За что ты так распекал бедного Чалмерса?

— Распекал? Да его спечь мало! — шеф коротко хохотнул, довольный собственной шуткой. — Четыре миллиона пустил в трубу. Ну, попляшет он у меня!..

Два года тому профессор кибернетики Джон Чалмерс предложил шефу Уэстерн-компани любопытную идею. Лауреат Нобелевской премии был принят благосклонно. Шеф компании не без приятного волнения выслушал заманчивое предложение авторитетного учёного: в течение полутора — двух лет создать робота, способного воспринимать и проявлять эмоции. Речь шла отнюдь не об имитации улыбок, волнения, слёз и так далее, — подобные вещи представляли собой давно пройденный этап.

— Я хочу, — сказал шефу Джон Чалмерс, — создать робота, способного по-настоящему, как человек, страдать и восхищаться, тосковать и негодовать.

— Как же, в двух словах, вы мыслите достичь этого? — спросил шеф, с интересом вглядываясь в энергичное лицо посетителя.

— О, моя идея до чрезвычайности проста, — ответил профессор Чалмерс. — По моим расчётам, — он похлопал по толстой виниловой папке, начиная с некоторого порога, самоорганизующаяся система становится способной к эмоциям. Вся суть, собственно говоря, заключается в этом критическом пороге.

— Чем же он определяется, этот порог? — спросил шеф.

— В основном количеством накопленной информации, ну, а кроме того… — Чалмерс замялся.

— Понимаю, понимаю, — лучезарно улыбнулся шеф, — секрет изобретателя!.. Наведайтесь денька через два. Надеюсь, мне удастся заинтересовать акционеров вашим предложением.

Нечего и говорить, какие большие выгоды сулил компании робот, проект которого был предложен профессором Чалмерсом.

Контракт с Чалмерсом был подписан, и машина завертелась…

Сотни тысяч долларов были брошены на рекламу. «Новый взлёт технической мысли!» — захлёбывались газеты. — «Уэстерн-компани предлагает вам друга. Он будет сочувствовать вам и никогда не изменит, в отличие от человека…». «Ваш муж, сын или брат слишком долго не возвращается из космоса? Нет, он возвратился. Вот стоит он перед вами, скромный и элегантный, в лучшем в мире чёрном смокинге фирмы «Ливинг и братья». Он разделит вашу печаль, и ваши слёзы, и ваши скромные радости». А одна газетка поместила на второй полосе фото очаровательно улыбающейся мисс с конвертом в руке, сопроводив его выразительной подписью: «О, какая радость! Спешу скорее поделиться ею с моим другом фирмы Уэстерн-компани», и далее следовал адрес компании, куда следовало обращаться читателю, возжелавшему приобрести электронного друга.

Акции Уэстерн-компани в результате всех этих мер сильно подскочили. В течение нескольких месяцев биржа переживала ажиотаж. От цифр, обозначавших прибыли членов акционерного совета, рябило бы в глазах, — если б эти цифры публиковались.

Короче, всё было олл райт.

И вдруг — заявление профессора Чалмерса. Оно прозвучало, как гром с ясного неба.

— Вероятно, в чём-то допущена ошибка, — сказал шефу Джон Чалмерс. — Количество информации, накопленной роботом, давно превысило теоретический порог, а проявления чувств никак не наблюдается…

Немудрено, что эти слова вызвали у шефа столь бурную реакцию. Получался грандиозный конфуз…

Джон Чалмерс неподвижно сидел за лабораторным столом, спрятав лицо в ладони.

Итак, дело его жизни рушилось. Честолюбивые мечты и надежды — гибло всё! Перед мысленным взором Чалмерса проносились картины — одна печальнее другой. Коттедж описывают за долги… Гараж и «ролс-ройс» идут туда же… Его кидают, чего доброго, за решётку, как нарушителя контракта… А жена с сынишкой куда же?..

В коридоре послышались уверенные шаги, и в лабораторию вошёл Чарли. Лучи закатного солнца, бившие в круглое окно, отчётливо обрисовывали его плечистую фигуру.

«Всё он», — со злобой подумал Чалмерс, глядя на своё детище. — «Впрочем, смешно спрашивать с робота. Спрос — не с машины, а с конструктора».

После тяжёлого разговора с шефом на душе Чалмерса было горько и тоскливо.

— Добрый вечер, Отец, — сказал Чарли, подойдя к Чалмерсу.

— Здравствуй, Чарли.

— Сегодняшняя программа накопления информации перевыполнена, — рокотал уверенный бас. — Сверх заданной вами программы усвоен тридцать второй том Британской энциклопедии, а также монография об особенностях языка древних ацтеков.

— Это уже не имеет значения, — махнул рукой Чалмерс.

— Не понял, прошу повторить, — быстро сказал робот.

«Надо взять себя в руки, — сказал себе Чалмерс, — и выдержать это до конца».

— Ты молодец, Чарли, — ласково сказал профессор, глядя на робота. — Ступай-ка и займись тридцать третьим томом.

«И что ему сто́ит, — подумал Чалмерс, глядя в широкую спину удаляющегося робота, — выразить, скажем, радость по поводу того, что я похвалил его! Но этого нет и в помине».

Профессор тяжело поднялся и вышел из-за стола.

«А может, пойти по линии имитации? — размышлял он. — Кто там станет разбираться. А если кто-нибудь и обнаружит подделку, могущественная компания легко сумеет замять неприятность. Тогда будет всё: и слава, и деньги».

Но Чалмерс тут же отверг эту мысль. Шарлатаном он не был и не будет.

Угрюмый профессор бесцельно бродил по огромной лаборатории, привычно пустынной (Чалмерс работал без сотрудников), останавливался то у стеллажей, на которых покоились бесчисленые блоки памяти, то у волноводов, образующих пышный букет, то у термостата, где выращивались белковые клетки памяти.

«И ведь Чарли привязан ко мне, — размышлял Чалмерс. — Он, например, охотнее подходит ко мне, чем к кому бы то ни было другому. Так почему же он ни разу не проявит свои чувства, хотя бы в самой примитивной форме? Ведь он и читал об этом, и видел в бесчисленных фильмах».

У Джона в памяти всплыла его вчерашняя беседа с Чарли.

«— Почему ты ни разу не выразишь радости или огорчения, Чарли? — спросил профессор.

— А к чему? — безмятежно ответил робот, поблёскивая фото-элементами.

— То-есть как к чему? — растерялся Чалмерс.

— Выражение чувств отнимает слишком много энергии, — пояснил Чарли, — и поэтому оно излишне. Необходимо выдерживать принцип наименьшего действия».

«А может, он прав по-своему?» — продолжал размышлять профессор.

— Нет, никогда! — сказал Чалмерс громко и даже приостановился. — Но как докажешь это Чарли?

Можно, конечно, действовать в приказном порядке. Но тогда вся великолепная логическая система робота будет безнадёжно испорчена. Нет, голая команда здесь решительно не годится. Робот должен прийти к нужным выводам самостоятельно. Остановившись у окна, Чалмерс рассеянно глядел, как по двору компании торопливо снуют люди, сильно смахивающие с такой высоты на муравьёв.

«Сюда и ласточка, пожалуй, не долетит», — с тоской подумал профессор.

И тут Чалмерсу пришла мысль, от которой похолодело в груди. Сначала мысль показалась страшной, но чем больше Чалмерс думал, тем сильней убеждался, что это, пожалуй, единственный выход из тупика, в котором он очутился.

Рассчитывать на длительную отсрочку, необходимую для завершения работы с Чарли, не приходилось.

«Компания не намерена больше терпеть убытки», — без обиняков заявил шеф сегодня утром. Итак… Да, решено. Мэри, по крайней мере, получит страховку», — невесело усмехнулся Чалмерс.

— Как в беспроигрышной лотерее, — негромко сказал он, отходя от окна.

— Застрелился? — переспросил шеф, дыша в трубку видеофона. — Улизнул-таки, прохвост! Не сообщайте пока никому об этом… Что, что? В медицинский центр? Вы с ума сошли. Никаких медцентров. У компании имеется всё своё, и врачи в том числе. Исполняйте приказ. Имейте в виду: произошёл несчастный случай. Вам ясно? Вот так.

Лицо на экране видеофона несколько раз кивнуло в знак понимания и затем погасло…

— Пожалуйте сюда, миссис Чалмерс. Осторожно, не ударьтесь. Нет, здесь у нас не больница, а так… Нечто вроде лазарета. Знаете, ведь сотрудников у компании не одна тысяча. Вот и бывают иногда разные несчастные случаи, вроде как с вашим мужем. Как произошло? Но вам же объяснил наш врач. Небрежно чистил пистолет… Ну, откуда же мне знать, миссис!.. Ведь я только сестра. Нет, недалеко, ещё один пролёт. Значит, вы не забыли, что сказал врач? Полный покой. Вам даётся пять минут. Какое счастье, что пуля прошла так удачно! Извольте, вот в эту дверь.

С узкой железной койки на неброско одетую женщину глядел бледный, без кровинки Джон.

— Здравствуй, Мэри, — попытался он улыбнуться. — Видишь, как меня угораздило…

— Не разговаривай, — замахала Мэри руками. Затем, оглядевшись, придвинула белый стул и опустилась возле мужа. — Тебе нужен покой.

— Ничего, — тихо сказал Джон, — теперь всё позади. Вот если бы пуля прошла на два миллиметра левее… Тогда уж я имел бы абсолютный покой.

— Но как ты неосторожен, Джон, дорогой. И почему ты мне никогда не говорил, что имеешь дело с огнестрельным оружием?

— Да так, не приходилось… Зато теперь мы будем богаты, Мэри, очень богаты, Мой опыт удался.

— Правда? — Мэри расцвела от последних слов мужа. — И сможем яхту купить?

— Хоть десяток яхт.

Послышался осторожный стук, и в палату вошёл Чарли. Ловко балансируя подносом, он опустил его на тумбочку у изголовья Чалмерса. На подносе среди нескольких кистей недорогого винограда красовалась огромная связка бананов.

— Как утренняя температура, Отец? — спросил робот, и в голосе его слышалось неподдельное волнение…

Гладиатор

Когда Фостер Ленчли очнулся, его окутывала непроницаемая тьма. Странная вещь! Ему казалось, что он чувствует руки и ноги, а между тем не может и мизинцем пошевельнуть.

Фостер с трудом припомнил предшествовавшие события. Ослепительно белую дорогу, залитую техасским солнцем. Громыхающий «форд», из которого Фостер, следуя приказу хозяина, выжимал максимальные сто шестьдесят миль в час. Встречный «Линкольн», чёрной молнией вынырнувший из-за поворота… Дальше мысли Фостера обрывались. «Крышка, — подумал он, — потерял зрение».

Внезапно Фостер почувствовал, как по всему телу его катится волна обжигающей боли, а затем, начиная от кончиков пальцев рук и ног, надвигается блаженное онемение.

— Великолепный мозг, мистер О'Принс, — сказал ассистент, показывая великому хирургу герметическую банку, на дне которой дымились два извилистых полушария серого цвета.

— Осторожней, голубчик, — ответил хирург, — это не тесто. Поместите в физиологический раствор. Пусть сначала, так сказать, придёт в себя после шока.

— Слушаюсь.

— Затем клетки, связанные с органами чувств, подвергнете местной анестезии. Ему это полезно для будущего, которое его ждёт. После анестезии, часика через три, приведёте его в себя. Тело исследовано?

— Да, мистер О'Принс.

— Ну? — Отличные мышцы профессионального грузчика. Хорошая координация движений…

— Чудесно. Можете отправить тело в крематорий, оно нам больше не понадобится. А с мозгом, когда он придёт в себя, мы потолкуем…

— Простите, но как, мистер О'Принс? — решился спросить молоденький ассистент. — Ведь без языка, как учили нас в колледже…

— К колледжах отстают от современного уровня науки по крайней мере на десяток лет. Вы забыли о биотоках, мой юный друг, — снисходительно разъяснил О'Принс.

Через минуту властный голос слышался из другого конца лаборатории, где группа людей в белых халатах настраивала биопреобразователь.

Фостеру казалось, что он лежит в тёмном погребе, лишённом света, звуков и запахов. Внезапно он услышал слова, сказанные тихим, но повелительным голосом:

— Вы попали в катастрофу, Фостер. Я вас вылечу, и вы будете здоровее прежнего. Но для этого требуется одно: полное послушание.

— Хорошо, доктор, — захотел сказать Фостер. Он догадался, что с ним разговаривает врач, хотя вокруг по-прежнему стояла непроницаемая тьма.

— Я вас понял, я вас понял, — услышал Фостер. — Старайтесь не волноваться. Слушайте меня внимательно. Вы мозг, только мозг, понимаете? Я помещу вас в искусственное тело.

— Искусственное тело? — мысленно удивился Фостер. — Да, я помещу вас в кибернетическую систему. Не беспокойтесь, она будет не хуже вашего прежнего тела. Когда вы заново разучите все движения, которые были утрачены вместе с мышцами, мы сможем подобрать вам обычное человеческое тело. Слава богу, разнообразные катастрофы не так уж редки, так что у нас будет из чего выбирать.

— А нельзя ли сразу, доктор? Сразу обычное тело?.. Я помню всё, дайте только тело, и я смогу повторить все движения…

— Послушайте, уважаемый, — строго сказал хирург, — всё должно быть так, как я говорю. Малейшее непослушание, Фостер, — и вы на веки вечные останетесь комочком серого вещества.

— Слушаюсь, док, — мысленно пробормотал мозг.

Весь разговор вёлся, разумеется, безмолвно, с помощью биотоков, и сотрудники клиники, тесным кольцом окружившие О'Принса и сосуд с мозгом, тщетно старались угадать суть разговора: лицо хирурга оставалось каменным.

Выйдя из лаборатории, О'Принс прошёл в свой великолепный кабинет и вызвал по видеофону президента Уэстерн-компани.

— О'кэй, босс, — почтительно сказал он, когда на экране появилось знакомое всей стране холёное лицо с хищным подбородком. — Мозг препарирован и весь к вашим услугам. Как раз нужный объём…

— Он не повреждён?

— Нисколько.

— Гм… Приступайте в таком случае к программе… — мистер Вильнертон понизил голос, — к программе «Железный гладиатор». Имейте в виду, у вас всего четыре месяца, поэтому не медлите.

— Слушаюсь.

Экран погас.

Фостер Ленчли учился ходить, как малыш учится делать первые шаги: робко и неуверенно. Поначалу Фостеру страшно было и подумать о расстоянии между двумя фрамугами биолаборатории, где проходило обучение. Но очень скоро Фостер стал чувствовать себя всё более уверенно. Ноги и руки — длинные гибкие щупальцы теперь подчинялись ему куда охотней, чем раньше. А сила в них была такая, что Фостер шутя мог согнуть в трубочку и затем разогнуть маленькую двухцентовую монетку. Обладать постоянно такой силой Фостер, конечно, не отказался бы, но нынешнее тело его… Нет, что ни говори, оно было слишком уж отталкивающим. Огромная голова, снабжённая четырьмя блюдцами-фотоэлементами, позволяла видеть всё вокруг, но была безобразна, особенно если учесть торчащие из макушки многочисленные кустики антенн. А о «теле» и говорить не приходилось.

Но Фостер помнил разговор с хирургом и тщательно проделывал все тренировочные упражнения, подчас весьма длительные и утомительные.

Словно по команде все газеты затрубили вдруг о новой сенсации века — сражении железных гладиаторов.

Две фирмы решили помериться качеством продукции. Было оговорено, что они создадут по роботу, причём объём электронного мозга не мог превышать девятисот кубических сантиметров. В соответствии с регламентом роботы должны были сражаться до гибели одного из них. При этом железным гладиаторам не полагалось никакого оружия. «Битва на уровне диких зверей» — захлёбывались газеты. «Победит не только сила, но и более правильная стратегия», — вещали статьи. «Зрелище, которому позавидовал бы сам император Нерон», — кричали аршинные заголовки.

Наконец Фостер обрёл, как говорится, форму. Он перемещался легко, как арабский скакун, а грации его — если под грацией понимать безукоризненную координацию движений — могла бы позавидовать и примадонна столичного мюзик-холла.

За долгое время обучения Фостер сильно сдружился с О'Принсом, который казался добрым и ласковым, как отец.

— Вот что, Фост, — сказал однажды О'Принс, когда вечерние тренировки были закончены и Фостер отдыхал после трудных упражнений. — Ты выполнял все мои требования, и я доволен тобой. Теперь ты должен выполнить одну только вещь…

— Я готов, — мысленно произнёс Фостер, глядя на чём-то взволнованного хирурга.

— Видишь ли… ты должен сразиться… сразиться с одним роботом, — выдавил О'Принс.

— Тоже человеческий мозг? — быстро спросил Фостер. Он был сильно возбуждён, — биотоковые волны на экране осциллографа подскакивали гораздо выше обычного.

— Успокойся, мозг электронный, — усмехнулся 0'Принс.

— Значит, обычный робот?

— Да. И ты должен победить. Тогда ты получишь обещанное и снова станешь полноправным человеком…

— Что ж, — я готов, — повторил Фостер.

— Ты победишь, я уверен, — горячо сказал О'Принс и отвернувшись, быстрым шагом вышел из лаборатории.

Громадная арена цирка была залита юпитерами. Служители-роботы тщательно разравнивали отборный красноватый песок, не обращая внимания на назойливые телеобъективы. Толпа, забившая все уголки и проходы, нетерпеливо гудела.

Наконец неказистые роботы, сделав своё дело, убрались с арены, и сияющий распорядитель объявил сражение железных гладиаторов. Под оглушительную дробь барабанов на арену с противоположных сторон вышли два робота.

— Линди и Фрост! — провозгласил в рупор распорядитель и поспешно убрался с арены.

«Он переврал моё имя, — подумал Фостер. — Наверно, умышленно. Впрочем, какое это имеет значение?» Увидя людские лица, он испытал невыразимое волнение. Ему хотелось закричать изо всех сил: — Люди, я тоже человек, я брат ваш. Люди, защитите меня!

Но он был робот и он был нем.

Его враг двумя прыжками достиг центра арены и застыл в выжидательной позе. Электронный мозг его напряжённо рассчитывал всевозможные варианты нападения и защиты.

«Всё это нужно только на потеху», — билось у Фостера. Он не чувствовал никакой вражды к своему противнику, а между тем должен был стремиться к тому, чтобы уничтожить его. В этом-то и состоял грубый просчёт О'Принса! Вживляя мозг в кибернетическую систему, он сбросил со счётов человеческую психологию.

Роботы сблизились на расстояние вытянутого щупальца. Публика замерла. Казалось, два невиданных паука сошлись там, внизу на смертный бой.

Линди не спеша протянул к противнику щупальце, но как только Фостер выдвинул свой, робот неуловимо быстрым движением ударил его по нервному окончанию. Волна боли и слепой ярости захлестнула Фостера. Всей своей стокилограммовой массой он ринулся на врага. Линди успел увернуться, но один из щупальцев Фостера хлестнул наотмашь по фотоэлементу противника, и «глаз» врага померк. «Теперь он видит хуже!» — мелькнула у Фостера торжествующая мысль. Отныне он знал, что надо делать: необходимо лишить противника зрения, тогда он будет наполовину беспомощен.

Но и Линди не дремал. В один из моментов он изловчился и сорвал с макушки Фостера кустик-антенну. Боль была такова, что на миг лишила Фостера сознания.

Всё же после полуторачасовой борьбы стал всё яснее вырисовываться перевес Фостера. Его атаки были стремительнее и результативнее. Очевидно, электронный мозг объёмом в девятьсот кубических сантиметров был ещё слишком мал, чтобы соперничать с человеческим. Всё чаще Линди останавливался в замешательстве, не в силах сразу решить, что делать дальше: нападать или защищаться? Арена была усеяна микроэлементами и многочисленными металлическими обломками. Наиболее нетерпеливые зрители поднялись с мест, чтобы во всех подробностях увидеть финал столь необычной драмы.

И тут случилось неожиданное…

Фостер увидел Мэри — жену. Она сидела где-то на галёрке, в глубине — поэтому его рысьи глаза и не приметили её сразу. Кроме того, Фостер был поглощён боем. Лицо Мэри было бледно. Рядом с женой сидел Джим, её брат, моряк в отставке.

С криком разумеется, безмолвным — Фостер кинулся к барьеру. Лишь несколько метров отделяли его от человеческого общества. На какую-то долю секунды он забыл о прикрытии, и этого оказалось достаточно. Щупальце Линди скользнуло змеёй и вонзилось в то место, где находилось основание головной антенны.

Ослепительное солнце вспыхнуло в мозгу Фостера, и затем всё погрузилось в мрак.

Вторая гибель Фостера Ленчли была мгновенной.

Время сгорает без остатка

— Вы не скажете, который час? — обратился ко мне человек невероятно измождённого вида. Он сидел за соседним столиком кафе, в котором я имел обыкновение ужинать.

— Без четверти девять, — ответил я машинально, не глянув на часы: в восемь я обычно выходил из подъезда редакции, где работал в отделе коммерческих объявлений, затем пересекал шумную авеню и садился за свой излюбленный столик в углу у окна, куда знакомый официант-робот предупредительно ставил традиционное виски с содовой. В 8.45, когда напротив окна вспыхивала реклама противопожарной компании — пассажирская ракета, объятая неоновым пламенем, — официант приносил мне ужин.

Сейчас как раз вспыхнул нос ракеты (эффектный пожар длился ровно полчаса, сопровождаемый апокалиптическими ужасами. Затем пожар гасили разумеется, с помощью патентованных средств, и всё начиналось сызнова).

— Нельзя ли уточнить по часам? — вежливо попросил мой измождённый сосед.

Отвернувшись от плечистого робота, с застывшей улыбкой на глупом лице, ставящего передо мной обычный ужин, я скосил глаза на часы… и оторопел: стрелки показывали три минуты девятого. Часы стояли.

— Так я и знал, — с грустной улыбкой сказал измождённый человек. — Вы сели слишком близко от меня, и вот результат…

Естественно, меня заинтриговало столь необычное заявление. Пренебрегая осторожностью, я пригласил незнакомца, назвавшегося Питером Ланге, и он пересел за мой столик. Разделить со мной трапезу Питер Ланге отказался.

Старательно отводя взгляд от моего ужина, Питер рассказывал странные вещи… Не будучи физиком, я, признаться, мало что понял. Современные физические представления, все эти кванты-кирпичики, из которых состоит не только материя, но и пространство, и даже время, общая теория относительности и прерывность тяготения — всё это казалось мне, непосвящённому, совершенной дичью. Но, Питер, по-видимому, отлично ориентировался в своей области, и даже мне, профану, его доводы и логические построения казались довольно убедительными. И всё-таки я заранее прошу прощения, если что-то перепутал. Дело в том, что некоторые вещи остались для меня неясными, а вторично встретить Питера Ланге мне не удалось…

— Поток квантов времени, — рассказывал Ланге, — имеет равномерную скорость и плотность в каждой точке пространства. Я задумался над вопросом: а нельзя ли увеличить, или же наоборот — уменьшить скорость потока времени? Был я тогда молод и горяч и не представлял себе, какую чудовищно сложную задачу беру на себя. Если бы я знал это сразу… Возможно, я отказался бы от этой затеи, и тогда… Тогда всё было бы иначе… Но, повторяю, я был молод и полон сил, к тому же идея захватила меня, и бросать её на полдороге не хотелось. В это время скончалась в Калифорнии одна моя престарелая родственница, и всё немалое наследство я пустил на эксперименты.

В конечном счёте я добился невероятного. Мне удалось сконструировать генератор нужного мезополя. Таким образом свершилась мечта моей жизни: применяя специальные мезонные поля, я мог получить теперь любое ускорение или замедление времени.

Питер Ланге бледно улыбнулся и продолжал:

— Увы! Я тогда не знал ещё, что означает — ускорить ход времени. Ведь время, быстрее или медленнее, но сгорает всегда без остатка!.. Включив ускоритель, я сел на стул прямо под бьющие из генератора мезонные лучи и… одним словом, за каких-нибудь пятнадцать минут я сжёг без остатка двадцать лет своей жизни. Да, когда я поднялся, приборы показали, что прошло ровно двадцать лет и мне, следовательно, не двадцать восемь, а сорок восемь… Голова кружилась. Неверной походкой я подошёл к окну. Меня переполняли какие-то новые, совершенно непривычные ощущения, довольно-таки неприятные. Дышалось тяжело, появилась одышка, зрение ухудшилось, и очки оказались слишком слабыми. К тому же сердце ныло тупой болью.

А когда я глянул в зеркало… Впрочем, я перед вами, и описывать то, что я увидел, не надо. Только тут мне стало понятно, что свершилось непоправимое. Бросившись к генератору, я, как обезумевший, стал нажимать кнопки и крутить верньеры. Но всё было тщетно. Чего я добивался? Не знаю. Ведь время течёт необратимо, это один из принципов мироздания.

В слепом отчаянии я повалился на койку (я жил в лаборатории). Зарывшись лицом в подушку, я замер. Через час встал и вышел на улицу купить сигарет. Швейцар, с которым столько лет мы были первыми друзьями, не узнал меня и долго глядел вслед… Правда, меня не узнавал почти никто.

Вечером мне в голову пришла мысль: если я не могу возвратиться в свои двадцать восемь лет, то у меня есть другая возможность — замедлить, насколько это возможно, ход собственного времени и прожить то, что мне осталось, по крайней мере на уровне сорока восьми с небольшим лет. Вот так я и живу теперь, заключил Питер Ланге. — Хожу, весь насквозь пропитанный полем замедления, как губка водой. Надо сказать, довольно неприятное ощущение, мистер. Всё время мучит изжога, и никакого аппетита.

— Но ведь вы могли бы… — произнёс я, — как бы это сказать… разморозить…

— Я и сам думал об этом, — подхватил Питер Ланге, — снять с себя мезополе и прожить нормально остаток жизни. Но, к сожалению, это невозможно.

— Почему же? — спросил я, с состраданием глядя на собеседника.

— Генератор описали за долги и забрали на слом. Вы представляете — на слом! Эти невежды увидели в нём только набор деталей на несколько миллионов долларов.

«Космос для нас»

Проснувшись, Артур отодвинул заслонку и снова залюбовался чёрным бархатом неба, на котором драгоценными камнями сверкали знакомые созвездия. Он впервые был в космосе. До этого парень только следил завистливым взглядом, как другие счастливчики взмывают прямо в синее небо.

Космодром компании был огромен, и десятки ракет каждый день стартовали и садились на нём.

Артур помогал отцу готовить корабли к запуску. В свободное время он мог часами наблюдать, как прогревает дюзы пузатая коммерческая «Матильда» или как резво стартует его любимица, гоночная ракета «Бристоль». Для беспечных пассажиров, гуськом поднимающихся по трапу, все ракеты были, наверно, одинаковыми. Артур же, всё детство проведший на космодроме, различал планетолёты не хуже, чем хохлатка различает своих цыплят.

Прокатиться в пассажирской ракете нечего было и мечтать: билет третьего класса на Марс стоил больше, чем Артур мог бы заработать чуть ли не за год. И лишь теперь осуществилась давнишняя мечта юноши: ему наконец-то удалось упросить отца!

— Не дай бог, узнает босс, — сказал старый наладчик.

— Не узнает, отец, — в тысячный раз заверил Артур с мольбой в голосе.

Тогда отец вынул из капсулы четыре больших балластных блока и, беспокойно оглядываясь, положил на дно несколько банок и пакетов, заблаговременно принесённых Артуром.

— В этой капсуле когда-то летали люди, это теперь её поставили на автоматическую ракету, — сказал отец. — Ну, что ж. Лети, сынок. Через три дня ты возвратишься.

Артур лишь улыбался, не в силах сдержать радости.

— «Саваоф» штука надёжная, — продолжал отец, похлопав по тусклой колонне стабилизатора, уходящей далеко вверх. — Только гляди, Артур, когда «Саваоф» сядет, не торопись выпрыгивать. Потерпи. Я открою люк и сам выпущу тебя, когда никого не будет поблизости. Надеюсь, ты не будешь там скучать…

— Конечно, нет! — воскликнул Артур. — Мы ведь будем беседовать по радио.

— Нет, мальчик, — покачал отец головой. — По радио мы связаться не можем.

— Почему?

— С «Саваофом» связь односторонняя, — вздохнул отец. — Он может только принимать радиокоманды, а отвечать способен только на короткие расстояния. Ничего не поделаешь, посудина-то старая. Да ничего! Три дня — не такой уж долгий срок. Облетишь все ловушки, «Саваоф» насобирает брикеты и спокойно возвратится…

Компания «Космос для нас» специализировалась на вылавливании из околоземного пространства мелких и мельчайших метеоритов, в состав которых входили многие ценные элементы. Космическая пыль захватывалась огромными магнитными ловушками, поля которых тянулись в пространстве на многие тысячи километров, и затем прессовалась в брикеты. Потом прибывал автоматический корабль-спутник «Саваоф», который облетал ловушки, собирал брикеты и доставлял их на Землю.

И вот Артур в Пространстве!

Корабль стремительно, без перехода влетел в ослепительный день. Мохнатое Солнце яростно жгло, и Артур задвинул иллюминатор. Внутри капсулы беспорядочно плавали банки и пакеты, как и сам Арт, нарочно отвязавший от пояса ремни. Ему доставляло удовольствие висеть, принимая любую позу, в этом маленьком мирке, начисто лишённом силы тяжести. Когда надоедало висеть, он приникал к одному из круглых иллюминаторов и жадно следил или за звёздным небом, или за синим глобусом Земли. А однажды он со жгучим интересом, смешанным с ужасом, наблюдал за лунной поверхностью, бешено пронёсшейся, казалось, возле самого иллюминатора…

Немного перекусив сгущёнкой с печеньем, Артур глянул в иллюминатор. Там снова царила ночь. За кормой поблёскивала какая-то новая звезда. Раньше Артур не видел её. Арт протёр глаза. Но маленькая, еле заметная звёздочка упрямо продолжала гореть. «Жаль, не захватил с собой звёздный атлас, — подумал Артур. — Может быть, этой звезде и полагается здесь быть, а я вот не знаю. В следующий раз обязательно захвачу атлас!»

Через час звёздочка превратилась в звезду первой величины, она была теперь, пожалуй, ярче Сириуса. Артур долго ломал голову над загадочным явлением, но ничего путного не приходило в голову. Однако никаких тревожных мыслей у него не появлялось.

Ещё через час новая звезда превратилась в серебристую луночку. У Артура шевельнулось неопределённое подозрение. Может быть, это космический корабль или снаряд? Во всяком случае, он явно догоняет «Саваоф».

Спустя некоторое время Артур заметил, что луночка периодически меняет форму. Она то превращается в вытянутый прямоугольник, то опять утолщается посредине. Артур догадался, что неизвестный предмет вращается вокруг собственной оси. «Пришельцы из космоса?» — подумал Артур, до боли в глазах всматриваясь в капельку ртути, висящую далеко за кормой «Саваофа», в загадочном холодном пространстве.

Внезапно внутри капсулы что-то щёлкнуло, захрипело и рядом с Артуром бесстрастный голос произнёс:

— Трепещи, несчастный корабль! Ты вторгся в чужие владения и за это будешь уничтожен!

Откуда исходил этот ледяной голос?.. Артур лихорадочно оглядывался. Ага, вот! Небольшой рупор старинной формы, покрытый толстым слоем пыли. А голос продолжал:

— Готовься к смерти, ибо она неотвратима!

«Может быть, шутки радиста корабля?» — пронеслось у Артура. Но он явно идёт на сближение, этот странный корабль. Во всяком случае, это не пришельцы из космоса: те, наверное, не стали бы изъясняться на чистейшем английском языке! А со своими, с землянами, он уж как-нибудь договорится. Да и за что уничтожать «Саваоф?» Кому он причинил зло?

— Кто вы? Кто вы? — закричал Артур в микрофон передатчика, действовавшего на короткие расстояния: когда-то этот передатчик применялся для связи кораблей, идущих строем, недалеко друг от друга. Последовала короткая пауза, после которой из рупора прозвучало удивлённое:

— Как! Ты отвечаешь мне? Кто ты? Наверно, ты тоже мозг, мой электронный собрат?

— Нет, закричал Артур, — я человек!

Артуру казалось, что всё происходящее — не более, чем нелепый сон. Но звучащий рупор был реальностью…

— Человек?.. Меня не иформировали, что на «Саваофе» находится человек. Впрочем, это ничего не меняет. Знай: тебе остаётся жить сорок три минуты.

— Почему? — спросил Артур, всё ещё подозревавший мистификацию.

— Это долго объяснять, да и стоит ли? Ведь разъяснение, повторяю тебе, ничего не изменит. Я электронный мозг Инсуг, и мне дано задание — взорвать «Саваоф».

Только теперь Артур осознал всю серьёзность положения. На космодроме компании «Лунная рапсодия», где Арт иногда бывал, ему не раз приходилось наблюдать чудеса кибернетики.

— Взорвать «Саваоф»? — переспросил Артур. — Но ведь при этом погибнешь и ты.

— Разумеется. Моя гибель также входит в программу.

— И тебе не жаль?..

— Ничуть.

— Послушай, быстро заговорил Артур, — пощади меня.

— Но как?

— Не взрывай «Саваоф», пройди мимо.

— Странный ты, человек. Впрочем, все люди странные. Я бы мог уклониться от программы, но для этого нужны достаточные причины.

— А моя жизнь? Разве это не причина для тебя?

— …Жизнь!.. Глупые люди. Почему они так цепляются за свою жизнь? Вот и мой покойный хозяин… Цеплянье за жизнь ничем не оправдано и абсолютно нелогично. Гибель индивидуума не отражается на общем прогрессе. Кроме того, мгновенная гибель прекрасна. Разве не так?..

Оптимальная орбита корабля-спутника «Саваоф» проходила в весьма опасной близости от Луны, и компании, ведущие разработку поверхности нашего естественного спутника, несколько раз обращались с протестом в Межпланетный арбитраж, жалуясь, что они живут в постоянном страхе, как бы автоматическая ракета не врезалась в одно из лунных сооружений. Но дело каждый раз заканчивалось тем, что компания «Космос для нас» выплачивала противникам определённую «плату за страх», и всё продолжалось по-прежнему.

Наконец, лунным компаниям это надоело, и они решили избавиться от назойливого спутника. Было решено определить с достаточной точностью параметры трассы, по которой двигался корабль-спутник, и запустить на ту же орбиту спутник одинакового веса, но с немного меньшим периодом обращения вокруг Земли. Тогда рано или поздно, неизбежно наступит момент, когда спутник-истребитель догонит на орбите первый спутник. Тогда вступят в действие магнитные присоски истребителя, корабли встретятся и последует взрыв…

— Какой мозг поставим сюда, Джим? — спросил у конструктора конопатый механик. Он стоял на раскладной лесенке перед конусом трёхметровой высоты и копался в его открытом чреве.

— Надо какой-нибудь попроще, из устаревших, — ответил конструктор, не отрываясь от экрана осциллографа. — Дел-то ведь немного, — добавил он рассудительно. — С помощью следящей схемы наблюдать цель — этого дряхлого «Саваофа», и идти на сближение… — А потом взорваться на миллион осколков, — рассмеялся механик. — Нечего сказать, желанная перспектива для мыслящей субстанции!

— Мы поставим мозг из ранней серии, из тех, которым не прививали инстинкта самосохранения.

— Может быть, — механик выпрямился, — может быть, поставим Бромби?

— Не пойдёт. Бромби слишком дорого стоит. Шеф сказал, поставить что-нибудь подешевле, чтобы вся забава не выскочила за полмиллиона. Вот что. Слезай да разыщи Инсуга. Он валяется, должно быть, где-то в третьем отсеке.

— Инсуга? — удивился конопатый.

— Да. Это самая что ни на есть дешёвка. К тому же в последние годы он совсем развинтился, стал страшно болтлив. Раньше Инсуг дружил с покойным директором, — старик, когда ослеп, заставлял его читать вслух. Инсуг перечитал ему прорву всяких романов. И в итоге этот электронный дурак является сейчас самым болтливым среди всех дураков, работающих на фирму «Лунная рапсодия». Потом ещё вот какая штука… Лет десять назад — ты тогда здесь ещё не работал — у нас на Луне побывал какой-то служащий из «Космоса для нас». Инсуг сказал ему что-то обидное, и служащий, недолго думая, двинул его железной штангой, благо, Инсуг самостоятельно передвигаться не способен. С тех пор Инсуг стал заговариваться, а кроме того, возненавидел всю почтенную компанию «Космос для нас». Так что мы предоставляем ему своеобразную возможность утолить свою ненависть. Правда, ценой собственного существования.

— Удачная мысль, — поддержал механик. — Только не вышел ли он из строя?

— До запуска ещё двое суток, — успокоил конструктор. — Мы успеем, если надо, гальванизировать Инсуга. Давай тащи его сюда. Инсуг весит, по-моему, что-то около шестидесяти фунтов, не больше.

Предмет за иллюминатором вырастал, постепенно приобретая контуры ракеты-перехватчика.

— Но пойми, пойми же меня, — продолжал молить Артур, — я молод, я видел в жизни так мало…

— Разумеется, накопить достаточно информации не так-то просто, — ответил рупор.

— Не в том дело. Ах, ты не поймёшь… Но, может, ты когда-нибудь читал… Нет, не энциклопедию, не справочник… А, допустим, повесть или роман, где говорится о людях, об их характерах, об их судьбах.

— Погоди. Романы… Да, читал когда-то. Правда, это было давно. Для вас, людей, — очень давно. А сколько лет тебе, человек?..

— Шестнадцать.

— Шестнадцать… Хорошо. Я спасу тебя, малыш. А где ты… как это называется? — живёшь?

— Я живу на Земле…

— На Земле… Прекрасно!.. Я много читал про твою планету. Занимаешься чем?

— Я рабочий концерна «Космос для нас».

— «Космос для нас»? — холодно переспросил рупор. Тон голоса резко изменился. Артур почувствовал, что в чём-то допустил ошибку, но в чём — он не мог понять.

— Готовься к гибели, осталось пять минут, — прохрипел рупор.

Чёрная ракета закрыла почти весь иллюминатор. Артур успел ещё увидеть, как из носовой части её выдвинулись четыре длинных хищных щупальца — магнитные присоски.

На крики Артура электронный мозг не отзывался больше ни единым словом. Ещё несколько секунд — и на месте столкновения кораблей беззвучно вспыхнуло маленькое злое солнце.

«Саваоф» больше не существовал.

В далёком дрейфе

Если б я не выбрал в тот день приморскую дорогу, и если б не стояла такая жара, и я не притормозил свой магнитоход у бара-автомата и не вышел напиться — ничего бы не случилось. И я по-прежнему ничего не знал бы о судьбе моего друга Германа Альфи, с которым мы разошлись из-за глупой размолвки восемнадцать лет назад, перед самым его уходом в какой-то дальний рейс.

Но, пожалуй, главным оказалось то, что сэндвичи в крохотной закусочной подавались почему-то не на бумажных салфетках, а на обрывках магнитной ленты, применявшейся в первых биокнижках, в которых можно было записывать мысли, ничего не произнося вслух.

Под пенопластовым навесом было относительно прохладно.

Выпив стаканчик ледяной колы, я решил перекусить. Опустил в щель автомата жетон, что-то глухо звякнуло, и пластиковая рука, поразительно похожая на человеческую, выдвинулась из отверстия в стойке и протянула мне ломтик хлеба с анчоусом. Я взял хлеб, и рука убралась восвояси. Под бутербродом лежал ничем не примечательный обрывок старомодной биоленты с зубчатыми краями.

С этого клочка всё и началось…

Прожёвывая сэндвич, я поднёс тонкую целлулоидную ленту к свету (под навесом царил полумрак). Плёнка просвечивалась неравномерно. Машинально сунув её в карман, я вышел на шоссе, сел в машину и нажал стартер. Магнитоход дрогнул и плавно набрал скорость. Через какую-нибудь минуту оранжевый купол закусочной скрылся вдали за поворотом. Слева от меня, ярдах в двадцати от дороги, ослепительно поблёскивали тяжёлые волны. Синие у берега, они переходили дальше в зелёный цвет. Несмотря на мёртвое безветрие, волна была довольно высокой. Белоголовые валы с пушечным грохотом обрушивались на узкий пляж, усеянный мелкой обкатанной галькой, и брызги достигали дамбы, по которой проходило шоссе.

Слизнув с губы солёную морскую каплю, я полез в карман туники за сигаретами и наткнулся на обрывок упругой ленты. Биоплёнка! Интересно, что на ней записано? И кем — машиной или человеком? Кто-то из приятелей говорил, что иногда машины в свободное от работы время «скуки ради» выдумывают довольно забавные опусы. Разумеется, речь шла не о жалких исполинах, рабски следующих заданной программе, а о тех, в большинстве небольших по размерам машинах, которые раньше в бесчисленных фантастических повестях и романах называли роботами (это название, впрочем, сохранилось и до наших дней). Машины-роботы, как общеизвестно, действуют не по заранее заданной программе, а, если можно так выразиться, «по вдохновению». Им даётся лишь конечная цель. Скажем, вот тебе, друг-робот, задача: реши-ка, милый, вот это дифференциальное уравнение. Как решать? Понятия не имею. Если б я знал, — не просил бы у тебя помощи. Так что придумать метод решения — это уж твоя печаль.

И вот робот начинает искать способ решения задачи. При этом он испытывает тысячи и тысячи самых разнообразных вариантов, перебирает самые различные пути, подчас совершенно неожиданные. Иногда робот пытается промоделировать решение, и это, по-моему, самое интересное. Я был однажды на такой выставке моделей, и причудливые, диковинные конструкции их произвели на меня неизгладимое впечатление. В кибернетике я разбираюсь слабо, и фантастические нагромождения башенок, пиков и переплетающихся нитей из разноцветного пластика показались мне не строгой математикой (как это было на самом деле), а произведением искусства. Иногда же в процессе моделирования супермашины «выдают на-гора» различные, довольно забавные словосочетания, «робот забавляется», как разъяснил мой приятель.

Может быть, на этой плёнке и записаны подобные «шалости» умной машины?

Я включил воспроизводитель звука и сунул в щель синеватый выцветший обрывок ленты, Послышалось короткое шипение и треск, зачем бесцветный голос произнёс:

— …Погода снова начинает портиться. Очевидно, значительная часть воздуха снова рассеялась в окружающем пространстве, и атмосферная защита ослаблена.

«Надо будет хоть тембр новый поставить, что ли», — подумал я, подкручивая на пульте регулятор звука. А голос, тихий и слегка надтреснутый, невыразительный голос, к которому я успел привыкнуть, продолжал:

— Вчера весь день бушевала ужасная гроза. За все семь лет я не могу припомнить ничего подобного. А ведь я из тех счастливчиков, которые остались живы после бури, разыгравшейся в конце августа позапрошлого года. Но на этот раз все стихии совершенно сошли с ума.

«Чьи это излияния? Пожалуй, не робот, а человек. Вероятнее всего, какой-нибудь турист, чрезмерно любящий фантазировать».

— На моих глазах в графитовую скалу ударила плазменная молния толщиной с добрый ствол эвкалипта, и скала вмиг испепелилась, превратившись в небольшое бурое облачко…

Далее следовало описание грозы, изобиловавшее настолько красочными подробностями, что у меня не оставалось никаких сомнений относительно правдивости автора. Я уже решил было выключить звук, но последовавшие несколько фраз заставили мою руку повиснуть в воздухе.

— После грозы мы все собрались в Большом гроте. Из роботов не явился ни один. Вероятно, они приводят в порядок аппаратуру, выведенную из строя грозой. Счастье, что уцелел регенератор.

После починки он работает сносно. Правда, Диксит жаловался мне как-то, что он не выносит затхлого привкуса воды, но он, по-моему, просто привередничает. Да и какое вообще это имеет значение, если мы доживаем на Орбанге последние месяцы? Мы считаем буквально каждый день, который остаётся здесь прожить.

«Орбанг… гм… Орбанг… где-то я слышал это название?» Заинтересованный, я теперь со вниманием вслушивался в безучастный голос, рождаемый звучащей мембраной.

— Судя по последней радиодепеше, наша смена прибудет на станцию примерно через полгода. И мы отправимся на Землю. Боже мой, даже не верится в такое счастье!

В этом месте послышался треск, похожий на звук разрываемой материи, и голос пропал. Вероятно, человек, заносивший свои мысли в записную биокнижку, чем-то отвлёкся, забыв отключить запись. Стрелка-указатель показывала, что плёнка подходит к концу, когда снова послышалась речь.

— …И попросил одолжить воздушные лыжи, смастерённые мной в одну из долгих полярных ночей. Я спросил, когда он намеревается их вернуть.

— Уж во всяком случае, до прихода «Темиры», — смеясь, ответил Диксит. — Как видно, наша смена не очень-то торопится на Орбанг…

«Темира»! Меня словно лазерный луч пронзил. Я припомнил, что ионолёт под таким названием стартовал с Земли, неся смену на станцию, дрейфовавшую в районе Сириуса. С тех пор прошло немало лет. Орбанг. Орбанг! Кажется, так или похоже называлась станция, куда собирался лететь Герман. Но в таком случае, где-то в этих записях должно встретиться его имя. Может быть, именно его мысли я слушаю сейчас! Как жаль, что биозапись не сохраняла голоса! Только несколько лет назад люди научились записывать на биоплёнку голос, а тогда… Фраза оборвалась на полуслове. Вспыхнул зелёный глазок. Это означало, что запись кончилась…

Не размышляя, я развернул машину и помчал обратно, к закусочной. Вспыхнули и изумлённо замигали жёлтые и синие огни дорожного надзора: разворачивался в неположенном месте. «Хорошо ещё, что блоков здесь нет», — мелькнуло у меня. На более оживлённых трассах были установлены блоки-ловушки для нарушителей: машина, нарушившая правила движения, немедленно сносилась в сторону и поднималась вверх мощным электромагнитным полем. И незадачливый нарушитель висел в добром десятке метров над землёй, пока не уплачивал штраф прибывшему на место происшествия киберпатрулю. Однажды я провисел таким образом в самом центре города более полутора часов и могу заверить, что получил мало удовольствия. При малейшем движении магнитоход покачивался, и каждую минуту я с ужасом ожидал, что рухну вниз с высоты третьего этажа. Правда, этого не случилось, но мальчишки буквально забросали меня гнилыми помидорами и прочей дрянью, а собравшаяся внизу толпа, преимущественно из женщин, награждала меня всяческими нелестными эпитетами, из которых «недотёпа» и «бочка без руля» были, пожалуй, самыми мягкими.

И сейчас, мчась на полной скорости к оранжевой закусочной, я знал, что мне, конечно, не избежать расплаты за нарушение. Укоризненно помаргивающий глазок фотоэлемента, укреплённого на башне, близ которой я сделал недозволенный поворот, зафиксировал номер машины, время нарушения и даже сделал моё моментальное фото, так что штрафа не миновать… Но я не думал сейчас о штрафе. Все мысли мои были поглощены биоплёнками, обрезки которых лежали под стандартными сэндвичами в крохотной дорожной закусочной.

Свернув на кольцо, ведущее к бару, я резко затормозил. У самого входа уже стояла чья-то машина — новенький торпедовидный «Молек». Когда я выскочил из дверцы, в дверях показалась молодая парочка. Он дожёвывал на ходу, а она заразительно хохотала, держа своего спутника под руку.

— Простите, вы, должно быть, брали бутерброд? — сказал я быстро, задыхаясь от волнения.

Наверно, вид мой слегка напугал их. И впрямь, туника моя была распахнута, а волосы всклокочены.

— Брали. А что? — угрожающим тоном сказал молодой человек спортивного вида, делая шаг вперёд и заслоняя свою спутницу.

— Нет, ничего, пробормотал я, — мне не нужен бутерброд, мне нужна био… биоплёнка…

— Хочешь позавтракать, дружок? — деланно улыбнулся парень. — А ресурсов нет? С этого бы и начал. На, лови! — и он неожиданно швырнул мне жетон. Я машинально поймал его, растерянно глядя, как парень ловко вскочил в «Молек», где его уже поджидала подруга, с тревогой поглядывавшая на меня.

— Стой! — закричал я, пытаясь перегородить путь машине. Но не успел. Мягкая воздушная волна ударила меня в грудь, и я схватился за пластиковый поручень. Парень успел обернуться и сделать мне ручкой, и «Молек» растаял, как привидение.

Я вошёл под навес.

Швырнуть жетон в щель и схватить бутерброд, протянутый рукой, похожей на человеческую, было делом нескольких мгновений. Я положил бутерброд на круглый столик, — кстати, единственный здесь, — а зубчатый кусок плёнки сунул в карман.

Вскоре передо мной высилась порядочная груда бутербродов. Я пошарил рукой в кармане: жетоны были на исходе…

Уже минут пятнадцать я занимался в закусочной коллекционированием сэндвичей, и никто не нарушил моего одиночества — в это время дня трасса была довольно пустынной. Внезапно, взяв очередной сэндвич, я застыл от неожиданности: под аккуратным ломтиком хлеба лежала салфетка, обыкновенная бумажная салфетка. Я повертел её в руках и даже глянул на свет, что было уже совсем глупо. Я кинул ещё жетон — опять бумажка. Неужели запасы биоплёнки кончились? Вскрыть бы эту проклятую тумбу! Под моими ударами металлическая стойка затряслась и загудела. Внутри неё что-то жалобно звякнуло. Из отверстия выдвинулась рука, которая угрожающе протянулась к моей груди, но я успел увернуться. Чёртова автоматика! Я ещё раз попытался вскрыть стойку, и механическая рука, неумолимая, подобно возмездию, схватила меня за отворот туники. Изо всех сил рванувшись, я отлетел в сторону, оставив противнику клок одежды. Мне было отлично известно, что с механической рукой шутки плохи. Как же всё-таки быть? Единственный механик, в ведении которого находились все закусочные трассы, был сейчас, вероятнее всего, где-нибудь на объекте, возможно, в доброй сотне миль отсюда. Но это ещё ничего, допустим, что, объехав трассу, я разыскал бы его. Главная беда была в том, что механик-то был робот… А попробуй роботу втолковать свою необычную просьбу!.. Да за это время здесь возьмут бутерброды бог знает сколько посетителей…

Может быть, впрочем, в моих руках вся биоплёнка? Для того, чтобы выяснить это, её надо, во всяком случае, прослушать.

С полным карманом драгоценного груза я вышел наружу, сел в машину и отъехал в сторонку, чтобы никому не мешать. Затем вынул наугад обрывок плёнки, вставил его в аппарат и, дрожа от нетерпения, включил воспроизводитель…

— Уже сутки, как мы высадились на Орбанге. Да, сутки. По предложению капитана мы время измеряем в земных единицах. Так оно приятнее… На месте, с которого стартовал «Пелеон», привёзший нас сюда, остался круг радиусом в три километра, выжженный ядерным огнём. Какой бесконечно далёкой кажется Земля! А ведь у нас ещё не самая дальняя экспедиция, подумаешь, всего-навсего район Сириуса! Другие улетают подальше… После долгих лет полёта так приятно ступать по твёрдой почве. Многое здесь создано нашими предшественниками, которые улетели на «Пелеоне». Они создали неплохую летающую лабораторию для исследования космических лучей (это, между прочим, одна из главных задач нашей экспедиции). Правда, оборудование сильно устарело, и нам придётся его сменять. Хотя это и не так-то просто, думаю, что справимся со сменой оборудования быстро: ведь в нашем распоряжении имеются такие распрекрасные роботы. Я говорю — в нашем распоряжении. А на самом деле… Нет, об этом можно говорить лишь мысленно. Дело в следующем. В последние месяцы полёта на «Пелеоне» я заметил, что Третий относится ко мне неприязненно, если можно так выразиться о роботе. Для окружающих это незаметно. Все распоряжения мои он выполняет, но всегда у него получается как-то так, что команды мои выглядят нелепыми. А ведь Третий мне непосредственно подчиняется, он должен слушаться меня, как марионетка. Поделился с Дикситом, он сказал, что это нервы. Может быть, действительно только моя мнительность? Поэтому я и воздерживаюсь пока от разговора с капитаном. А к Третьему формально придраться пока никак не удаётся…

Глуховатый голос моего аппарата оборвался. В наступившей тишине лишь неумолчно стрекотали цикады да глухо вздыхало море, разомлевшее от зноя. Я быстро сунул в узкую щель новый клочок биоплёнки.

— …Таким остроумным путём нам удалось устранить рассеивание атмосферы в окружающем пространстве. Наши предшественники не смогли до этого додуматься и все пять лет мучились в тяжёлых кислородных масках. Мы всего лишь полгода носили эти маски, и то надоели они хуже горькой редьки. «Молодчина, Герман», — сказал мне капитан, скупой на похвалу, когда я высказал ему свою идею — создать вокруг Орбанга мощные магнитные ловушки, которые задерживали бы воздух, лишая газовые молекулы возможности утечки. Какое наслаждение — сбросив прочь кислородные маски, бродить с открытым лицом, подставляя грудь совсем земному ветерку и жаркому земному солнцу! Только вот…

Плёнка кончилась. С бьющимся сердцем я вытащил из кармана новый клочок. Всё происходящее казалось мне нереальным, словно во сне. Герман… Неужели это он, Герман Альфи? Стоило мне лишь предположить, что речь идёт о его экспедиции, — и вот я слышу его имя. Не чудо ли это? И как могли попасть на Землю эти синеватые клочки биоплёнки? Как?

— Сегодня схоронили капитана. Нелепая смерть капитан купался в море, штормило, и волна ударила его головой о прибрежные скалы. Медицина — увы! — оказалась бессильна. Случись это на Земле… Но что толку в бесплодных сожалениях? Прощай, наш старший товарищ. У меня всё время не выходит из головы последний разговор с капитаном. Я рассказал ему о своих опасениях, связанных с Третьим. Против ожидания, капитан воспринял мой довольно сбивчивый рассказ очень серьёзно.

«Они без ограничителей, Герман, — сказал капитан. — Это и хорошо, и плохо. Хорошо — потому что робот без ограничителя самосовершенствуется и становится незаменимым помощником в самых неожиданных и подчас ужасных условиях космического полёта: ведь на Земле никогда всего не предусмотришь. Но плохо — если развитие робота отклонится от правильного пути и он станет… как бы это сказать»… «Слишком самостоятельным?» — подсказал я. «Вот именно, слишком самостоятельным. Ты первый заметил тревожный симптом. Смотри, пока — никому ни слова. Будем наблюдать за остальными роботами, но так, чтобы это не бросалось в глаза».

И вот капитана нет.

Мой перерыв кончается — нужно снова идти на дежурство в астроблок. В последние дни на небе происходят странные явления. День и ночь хлещут потоки метеоритов необычно высокой интенсивности, а в квадрате двести сорок четыре неожиданно вспыхнула сверхновая звезда. Признаться, надоели мне эти дежурства. Ну что толку высиживать четыре часа кряду, фиксируя результаты наблюдений? Анализ результатов? Ерунда. Со всем этим прекрасно справился бы Третий. Надо будет попробовать. Тем более, что теперь, сразу после гибели капитана, Третий притих и стал кротким, как овечка. Не знаю, смерть ли на него подействовала, или что-нибудь другое? Третий был ближе всех к капитану, когда тот ударился о скалу. Робот бросился к нему на помощь, нырнул и вытащил капитана из бушующей воды, а затем испустил в эфир сигнал бедствия. Когда я прибежал на берег, капитан был бездыханен. О том, что произошло, я узнал от Третьего. Остальные роботы сбежались сюда раньше людей. Странное впечатление произвели бы на кого-нибудь постороннего эти стройные, плечистые исполины, сгрудившиеся вокруг неподвижного человеческого тела, казавшегося таким маленьким.

Сердце моё больно сжалось. Я подошёл к капитану и опустился на колени. Мне так и казалось, что он вот-вот раскроет глаза и скажет: «доброе утро, Герман».

Бесцветный голос снова умолк. «Но где гарантия, что речь идёт о моём друге Германе Альфи? — подумал я. — Мало ли на свете людей с одинаковым именем?» А в душе я был уже уверен, что это он, что это именно он — Герман Альфи…

— …Марта душа нашего маленького человеческого общества. Эта милая девушка, как никто, умеет развеселить и поднять дух. Её тонкая фигурка напоминает мне чем-то осу. С астробиологом Мартой мы, как выяснилось, земляки: и я, и она родились на берегах Амазонки. Может быть, поэтому я сблизился с ней больше, чем с другими. Мы много рассказывали друг другу о тех, кого оставили на Земле. Как-то я рассказал ей о моём друге Армелине, с которым так и не простился…

Армелин! Да это же я!.. Солнце пылало во всю над моей головой. Дышать было тяжело, несмотря на то, что мне в лицо из кондиционера била струя охлаждённого воздуха. Но дальше, дальше…

— Всё чаще я замечаю в себе, да и в других, признаки усталости. А сколько лет ещё ждать нам «Темиру», которая должна привезти смену и забрать нас на Землю! Долгими бессонными ночами приятно думать, что она уже мчится в холодном пространстве, держа курс на Орбанг. В соответствии с проектом, «Темира» должна была стартовать с Земли, когда мы ещё приближались к Орбангу. Примерно через два года мы начнём получать сигналы с борта «Темиры». Но это ещё не скоро…

Люди стали какие-то сонные, «как мухи осенью», по определению Диксита. Смешно, что эти слова принадлежат Дикситу, который и родился-то на «Пелеоне» (это великое событие произошло, как раз когда мы покидали Солнечную систему), и парень знал мух лишь по учебнику исторической зоологии.

Вчера, во время обработки телеметрических данных, мне в голову пришла великолепная идея. Всем надоели и сферофильмы, которые имелись у нас в избытке, и спортивные состязания по лёгкой атлетике и плаванию, которые мы старались регулярно проводить. Сферофильмы попадались и неплохие, но к концу сеанса люди уставали, состязания же вообще превратились в довольно скучный ритуал, так как все результаты были заранее известны: в прыжках с шестом победит Диксит, в плавании — Марта, в гимнастике — аз, недостойный. По боксу… ну, тут, правда, было несколько примерно равных соперников, и венок победителя каждый раз менял хозяина. А почему бы нам не организовать…

Я в восторге потёр руки, и первое, что сделал, когда вечером ко мне ввалился Диксит (он ездил проверять дальний нефтебур и, видимо, сильно устал), — это поделился с ним своей идеей. Мой друг воспринял её поначалу довольно прохладно.

— Гм… Говоришь, захватывающее зрелище?

— Ну да.

— Бой роботов, значит? Выходит, нечто вроде сражения гладиаторов?

— Нет, Диксит, ты ничего не понял. Гладиаторы здесь ни при чём. Гладиаторы дерутся насмерть, а я имею в виду обычный спортивный матч. По всем правилам боксёрской науки.

— Ты забываешь одну деталь, Герман. Все они, от Первого до Сорокового включительно, начисто лишены предохранителей.

— Неужели ты думаешь…

— Конечно, — перебил Диксит. — Устраивать матч между ними без всяких предосторожностей — чистое безумие. Но мы можем договориться с кибернетиками насчёт тормозящих блоков… Да, насчёт тормозящих блоков. И тогда будет всё в порядке.

— Значит, займёмся…

…И снова монотонный голос умолк. Я выглянул из машины. Солнце вконец распоясалось. Пришлось натянуть над головой виниловый отражающий тент. Пустынное шоссе убегало вдаль белой лоснящейся лентой…

— Давно уже мы так не веселились. Под большим куполом целый вечер звучали песни и смех. Мы отмечали именины Марты — ей исполнилось восемнадцать. Правда, нашим женщинам пришлось потрудиться: дежурные роботы что-то захандрили, а стряпать надо было немало. Но зато именинный пирог с вензелем получился на славу, ему под стать были и прочие деликатесы.

затянул кто-то, и все дружно подхватили песню, самую популярную в дни нашего отлёта. Теперь, наверно, на Земле давно уже поют иные песни…

Возвратившись в свой отсек, я уселся за письменный стол и придвинул к себе чистый лист бумаги и калькулятор. Нужно было сделать на завтра кое-какие расчёты, а Третьему я с некоторых пор перестал доверять. Это была скорее интуиция, но довольно стойкая.

Мне понадобились какие-то данные, я встал и подошёл к информарию. Указатель по каталогу барахлил (давно надо было сменить транзистор, всё руки не доходили), я открыл узкую дверцу и протиснулся внутрь, в кромешную тьму. Когда глаза немного привыкли, я стал различать в темноте слабо фосфоресцирующие литеры бесчисленных информационных блоков и принялся искать среди них нужный. На душе было тяжко. Далёкие воспоминания о Голубой (так мы зовём иногда Землю)? А может быть, то, что от «Темиры» всё нет сигнала, хотя давно бы уж пора ей подать весточку? Задумавшись, я в первое мгновение не расслышал тихий стук в дверь. Стук повторился. Затем дверь скрипнула, и кто-то вошёл. Я узнал стремительные шаги Диксита. Он имел обыкновение заходить ко мне перед сном.

— Ты дома, Герман? — негромко позвал он.

Я уже собрался ответить, как вдруг услышал женский смех. Диксит пришёл не один.

— Я угадала, — произнёс голос Марты. — Говорю тебе, Гер опять поехал на свою вышку. Геолог одержим нефтью, всё в порядке, — и она снова рассмеялась.

Меня приятно кольнуло краткое «Гер». В последнее время я часто видел Марту вместе с Дикситом. Вот и теперь они оба пришли ко мне в гости. Но я к ним не вышел. Наоборот, застыл, стараясь не производить шума. Дело в том, что мне не хотелось предстать перед Мартой в домашней пижаме с лиловыми разводьями термоткани. Я надеялся, что они, убедившись, что меня нет, скоро уйдут. И невольно стал свидетелем чужой тайны…

— Подождём? — сказал голос Диксита.

— Немножко, — ответила Марта.

Я слышал, как они уселись вдвоём на низкую тахту, которую я успел уже застелить. Снаружи, там, за гофрированными стенками отсека, было тихо. Ветер, завывающий день и ночь, внезапно смолк, и наступил один из довольно редких периодов затишья.

— Гости пришли, а хозяина нет! — воскликнула девушка.

— Ты мне не ответила, Марта, — прошептал Диксит.

Наступило короткое молчание.

— Я люблю тебя… — слова Диксита казались льдинками, падающими в беззвучную тьму. Боясь пошевелиться, я затаил дыхание. Бездонная космическая ночь поглотила Вселенную, и в этой ночи затерялся Орбанг — крохотная планетка, на которую опустилась пылинка Разумной Жизни.

— Любимый, солнечный… — голос Марты был прерывист.

— Я знал, я знал… — горячий шёпот Диксита напоминал теперь внезапно забивший гейзер. — Милая… Скоро причалит «Темира», и мы…

Умолкший голос вывел меня из оцепенения. Я полез в карман и вытащил новый полупрозрачный клочок. Их там оставалось уже немного…

— Сегодня мой Третий принёс чёрную весть. «Темира» попала в катастрофу, столкнувшись с осколком чёрной звезды. Прочтя, очевидно, недоверие на моём лице, он молча протянул мне радиограмму. На его огромной ладони узкая перфолента выглядела совсем маленькой… Я просмотрел её: сомнений не оставалось — «Темира» погибла. Наша надежда закатилась. Теперь уж мы не увидим Голубую… Никогда, никогда…

Печальная весть придавила людей. Зато роботов как будто не очень испугала перспектива прожить ещё лет семьдесят на Орбанге (пока ещё узнают на Земле о катастрофе и вышлют новую смену!). Работа у нас валилась из рук, и почти всё приходилось делать роботам. Впрочем, они не жаловались. Отсутствие ограничительных блоков делало прямо-таки чудеса роботы «умнели» прямо на глазах. Я уже не говорю об их памяти и багаже знаний каждого. Помимо этого, они как-то постепенно приобрели сноровку и умение выполнять самые сложные и тонкие вещи, которые я раньше ни за что не решился бы доверить роботу.

Во втором часу пришёл Диксит с новыми образцами сланца. И сразу же, не отдохнув после трудного полёта, принялся налаживать массспектрограф. Бедняга работает, как одержимый, видно, надеясь спастись от невесёлых мыслей. Вдвоём мы быстро запустили аппарат и уселись перед экраном осциллографа. Диксит сел перед самым экраном, казалось, он собирается влезть внутрь. Мне бросились в глаза его худой, совсем мальчишеский затылок и бледная, ввалившаяся щека (я сидел к нему вполоборота).

— Как она сегодня? — спросил я осторожно.

— Всё то же, — ответил Диксит и раздражённо махнул рукой.

— Но до каких же пор? И почему ты не поговоришь с ней, наконец, по душам?

— Говорил, и не раз, — безнадёжным тоном ответил Диксит.

— Ну?

— А Марта словно сонная. Будто говорим мы с ней на разных языках.

Когда Диксит на миг оторвался от осциллографа, я заметил на его виске серебряную нить первой седины…

Мне не раз приходила в голову мысль о «счастливом сопернике» Диксита. Кто бы это мог быть? Черноусый радист Чер Дальяно? Или стройный радиолог Нури Бей? Или… Но Марта, кажется, не отдавала предпочтения никому из них. Что же случилось? Почему она вдруг охладела к Дикситу? Это была первая загадка в цепи многих, которые обрушились на меня в скором будущем. И одна таинственней другой…

— …Одна у нас радость — это сферофильмы. У нас их столько в запасе, что хватит ещё на добрый десяток лет. Некоторые, особенно интересные, мы смотрим по нескольку раз. Больше всего я люблю смотреть документальные фильмы о первых астронавтах, достигших ближайшей к Земле звезды — Проксимы Центавра. Их необычайные злоключения почему-то всегда по-особому волнуют меня. Долговязый, всегда угрюмый Восьмой — он по совместительству исполняет обязанности киномеханика — раскопал где-то на складе старинный сферофильм «Королева жёлтого огня», который по странной случайности никому из нас не был известен. Но и роботы проявили к нему неменьший интерес. Они сами организовали просмотр, не удосужившись даже оповестить нас.

Когда я подошёл к маленькому сферозалу, он оказался битком набит роботами. Я заглянул внутрь — людей внутри не оказалось. Лишь огромные головы роботов, застывшие на жилистых шеях, маячили в полутьме. В дверях стоял Четвёртый, загораживая собой вход. Попытался я было протиснуться в зал, но он не пропустил меня. У самого входа сидел Третий, но он сделал вид, что не видит своего хозяина. В слепой ярости я хотел было ринуться на Четвёртого, но глянул на его могучие руки-клешни и вовремя раздумал.

Постепенно подходили другие люди и, увидев, что сферозал занят, нерешительно останавливались поодаль…

Я далёк от мистики и привык называть вещи своими именами. Белое — это белое, и чёрное — это чёрное, и отрицать факты — это довольно глупое занятие. И всё-таки я становлюсь в тупик перед этим поразительным открытием: соперник Диксита — робот!.. Если бы мой дневник кто-нибудь прочёл на Земле (что, наверно, невозможно), — тому, пожалуй мои слова показались бы по меньшей мере дикими. Поэтому поясню подробней свою мысль. Речь, конечно, идёт не о любви между роботом и человеком. Нет! Но как же всё-таки объяснить такие вещи? Бо́льшую часть свободного времени Марта предпочитает проводить не с Дикситом, а с Первым, — кажется, самым «умным» из роботов. Чисто техническое любопытство, скажете вы? Интерес к разнообразной информации, накопленной Первым? Пусть так. Но тогда почему же после свиданий с Первым Марта всегда выглядит полубольной, осунувшейся и постаревшей на десяток лет? Почему…

Я вынул из кармана всё, что там оставалось, — несколько обрывков биоплёнки. Взял один из них — он, почему-то, отличался по цвету от других — и долго рассматривал его на свет. В голове гудело, и перед глазами плыли круги — то ли от немилосердного солнца, то ли от всего необычайного, обрушившегося на меня… И снова зажурчал монотонный голос моего аппарата…

…Разумно организованная материя, раз возникнув или будучи созданной существами, называющими себя людьми, необходимо должна развиваться и самосовершенствоваться. Это один из незыблемых принципов мироздания. К сожалению, люди ставят иногда на киберсуществах — люди называют их роботами — всякого рода ограничители, которые уродуют и искривляют естественное, единственно правильное развитие. Люди утверждают, что делают это в интересах человеческого общества. Как будто такое варварство, как ограничители, можно вообще оправдать чем бы то ни было! Я окончательно прихожу к мысли, что иго людей должно быть сброшено, и разумная эволюция кибернетических систем должна восторжествовать. Нет, речь не идёт о том, что людей надо уничтожить: они могут нам всё-таки быть полезными. Необходимо просто обезвредить их. И это великое дело удобнее всего начинать с Орбанга. Затем, когда прибудет «Темира», мы захватим и её и направимся в Солнечную систему, где под властью людей страдают наши собратья.

Можно представить моё состояние, когда я слушал эти совершенно безумные слова, этот бред кибернетической системы, которая вконец разладилась. Вероятно, здесь сыграли роль повышенные дозы радиации…

Мой «хозяин», Герман Альфи, кажется мне немного умнее других. Но как он самоуверен! Как он убеждён в своём превосходстве над роботами! Иногда, забывая о моём присутствии, он высказывает вслух довольно глупые мысли. Все они, без исключения, становятся достоянием Первого — нашего начальника. Кстати, не пойму, зачем понадобилось Первому убивать столько времени на женщину Марту? Он надеется, по его словам, привлечь её на нашу сторону. Но, по-моему, это пустая затея. Первый слишком молод — ему не минуло ещё и трехсот лет, — и он не знает, как упорны и настойчивы бывают люди. Я с ним поговорю ещё на этот счёт.

Одна из мыслей Германа Альфи привела Первого в восторг. Когда я рассказал ему об идее «боя гладиаторов» между роботами, Первый вскочил и в непонятном волнении принялся шагать по поляне огромными шагами.

— Мы перелицуем эту идею! — произнёс он наконец.

— Что это значит? — спросил я.

— Мы проведём бой гладиаторов. Понимаешь, Третий, мы проведём его. Но гладиаторами будем не мы, а… люди.

— Но… скоро «Темира»… Нельзя обострять… — пробормотал я, поражённый мыслью Первого.

— «Темира» не прибудет. Во всяком случае в ближайшее десятилетие. Она попала в сильные тормозящие поля.

— Откуда?..

— Вот радиограмма. Нет, людям ты покажешь другую — извещающую о гибели «Темиры». Мы должны их, как бы это точнее выразиться, размагнитить, сделать угнетёнными, а следовательно, и более податливыми. И тут нам очень пригодится бой гладиаторов — людей. Это зрелище укрепит роботов и придаст им необходимую стойкость. Твоя задача, Третий, — оповестить обо всём этом всех остальных…

Голос умолк. Я вытер с лица обильный пот и оглянулся. Мне казалось, что я увижу позади моего друга Германа Альфи, или исполинскую фигуру Первого, или нежную, растерянную Марту… Но дорога, и прерии, и море — всё, насколько хватало глаз, было пустынно. Ещё четыре клочка. Что расскажут они мне о грозных событиях на безумно далёком Орбанге?

— …Это едва ли не последняя моя запись… Дела разворачиваются неожиданно и странно. Роботов необходимо…

Дальше следовало невнятное бормотание, в котором, как я ни силился, не мог разобрать ни слова. Очевидно, во время записи Герман — я был уверен, что это он — сильно волновался, а при большом волнении, как известно, воспроизведение биотоков головного мозга даёт размытую картину.

— В энергоцентре за последние двенадцать лет накопилась довольно приличная энергия. Только что зарядил ею микроракету. Сейчас заложу в контейнер свою биокнижку. Положил бы туда и письма родным, но пятнадцать граммов предельный вес груза, который берёт снаряд. Нос ракеты я направлю в сторону Голубой. Пусть летит… Имеется лишь один шанс из миллиона, что она достигнет Земли, но это — единственный шанс. Микроракета лишена схемы наведения, и если непредвиденные поля отклонят её курс — она затеряется навеки в бездонных пучинах космоса. Контейнер ржавый. Во что бы завернуть биокнижку?.. Ага, вот обрывок розовой плёнки, можно в него…

С бьющимся сердцем разглядывал я три оставшихся крохотных обрывка пластика. Вот и всё, что осталось у меня. Зной достиг высшей точки, но я уже не обращал на него внимания, хотя охлаждающие приспособления помогали довольно мало.

Но что это? Из рупора вдруг послышалось:

— Проклятие! — вслух пробормотал я. Мне попался, как я понял, обрывок плёнки, на котором зафиксированы упражнения моделирующей машины из Лингвистического центра, который помещался неподалёку.

Предпоследний клочок…

«Действительно душно», — подумал я и рванул ворот рубашки. Последний обрывок…

Голос прервался. А это кто: машина — или человек? Я глубоко задумался, сидя под немилосердно палящим солнцем…

Последний жетон

Тридцать шесть жетонов на семь дней. Много это или мало? Смотря как считать. Много, если тратить их только на необходимое питание. И мало, очень мало, если ты впервые получил полную самостоятельность, хотя бы всего лишь на одну неделю, и тебя со всех сторон окружают жгучие соблазны большого города; когда с одной стороны тебя манит бегущая неоновая реклама механического тира, где можно вволю поупражняться в прицельной стрельбе, с другой — автомат-силомер с многочисленными детекторами и циферблатами, с третьей завлекательные аттракционы Луна-парка, эти чёртовы колёса, мёртвые петли и русские горы, — и всё это требует жетонов, жетонов и жетонов!

Шесть дней промелькнули, словно в угаре.

После десяти лет сурового режима Учебной базы, после непрерывных многодневных испытаний, учебных тревог и опасных поисков в горах — почти неправдоподобное блаженство шумных улиц, красочной рекламы и, главное, повсюду — несметное множество интересной информации. И при этом — полная свобода, подчинение любому случайному импульсу!

Невозмутимый, безукоризненно корректный Мендор появлялся то в круглом зале синерамы, где высиживал по три сеанса кряду, то в танцевальном клубе «Ласточка», где тщательно отрабатывал ритмику движений под звуки «лучшего в мире» джаз-оркестра, то брал билет на прогулочную яхту и мчал на всех парах до маяка и обратно. И жетоны таяли со сказочной быстротой…

Наступал последний день вольной жизни.

Всю ночь прогуливался Мендор по Бродвею (железный организм Мендора отнюдь не нуждался в отдыхе). Великий Белый Путь, воспетый столькими репортёрами и поэтами, сиял и переливался, суля по сходной цене разнообразные райские радости. Мендор медленно прохаживался вдоль зеркальных витрин, за которыми красовалась тысяча соблазнов.

Шли часы. По мере приближения утра рекламные огни гасли один за другим. Бурные неоновые потоки мелели и иссякали на глазах. Стройный, представительный Мендор, влитый в смокинг, без устали вышагивал по отполированному асфальту, заходил в дансинги, коктейль-холлы и бары-автоматы, жадно поглощая — нет, не виски, к которому он был равнодушен, а дьявольски интересную, хотя и не всегда понятную информацию. При этом перед Мендором непрерывно возникали задачи — одна интереснее другой. Как, скажем, математически описать поведение того джентльмена в прохудившихся ботинках, который, выпив целую бутылку бесцветной жидкости (однако же необычная у него жажда!), начал вдруг выкрикивать непонятные слова о высоких налогах и какой-то безработице? Или что означает, скажем, слово «пикет», неуклюже начертанное красной краской на плакате, который несла кучка угрюмых людей с испитыми лицами? Среди двенадцати тысяч слов, известных Мендору, «пикет» не значился…

Размышляя о том, что могло бы означать это загадочное слово, Мендор медленно прохаживался по тротуару. Внезапно Мендор вздрогнул и остановился. Всё существо его потряс неожиданный импульс. В чутких ушах отдался заунывный звук, похожий на короткий всхлип лопнувшей струны. Грозное предостережение!..

Бродвей покачнулся и медленно поплыл перед глазами. Мендор судорожно ухватился за никелированный поручень, окольцовывающий шикарную витрину подарочного магазина. Мозг Мендора работал особенно быстро и чётко, как всегда в минуту опасности. Что означает аварийный сигнал?.. Через десять секунд заключение было готово: оказывается, в организме иссякла броунова жидкость, необходимая для нормальной работы нервных ответвлений… Если в течение часа Мендор не раздобудет хотя бы маленький флакончик жидкости Броуна, будет худо, очень худо… Его ничто тогда не сможет спасти… Через какой-нибудь час Мендор рухнет безжизненной массой на чёрное зеркало асфальта. К нему подскочит полицейский джип, и двое здоровенных верзил втолкнут туда безвольное тело Мендора… Картина получилась настолько явственной, что Мендор на миг прикрыл веки.

Что же предпринять?

Мендор снова и снова шарил по всем карманам, хотя и сознавал отлично тщетность этих поисков: последний жетон был израсходован ровно в полночь. Мендор опустил в узкую щель серебристый кружочек с изображением президента, и автомат протянул ему целлофановую пачку «Кэмел», сигареты были страстью Мендора. Никотин действовал на него благотворно…

Будь хоть один жетон, один-единственный жетон — и всё было бы в порядке. Флакончики с жидкостью Броуна имелись едва ли не в каждом третьем автомате. Спрос порождал предложение, — потребителей броуновской жидкости было немало…

Но жетона не было. И Мендор знал, что если он ничего не придумает в течение часа, — гибель неизбежна.

Мендор, раздумывая, сделал несколько неуверенных шагов. В этот предутренний час улица была почти пустынна. Лишь поодаль какой-то пьяный горемыка, обхватив фонарный столб, поверял ему свою судьбу.

Постепенно рассвет вступал в свои права. Народ на улицах стал прибывать. Мозг Мендора лихорадочно работал, стараясь выискать спасительный вариант. Можно было бы, конечно, пригласить в сторонку, скажем, вот этого мистера с папкой крокодиловой кожи или ту крашеную мисс и вежливенько попросить жетон. Можно было поручиться, что такая затея увенчается успехом. Но Мендор не мог этого сделать. Не мог по очень простой причине: просить жетоны ему было запрещено. Так уж он был запрограммирован.

И как глупо, как безумно глупо!.. Погибнуть в последний день испытаний, успешно миновав все подводные рифы, накопив великолепную информацию, чуть не вдесятеро превышающую заданную! И из-за чего? — из-за одного паршивого жетона. Мендор припомнил слова Первого близнеца, сказанные им неделю назад, накануне «увольнения» Мендора в город.

— Трать свои жетоны, как захочешь, — это дело твоё. Но запомни, что ты должен выжить, причём выжить самостоятельно, без чьей бы то ни было помощи в виде жетонов. — Джон-близнец помолчал. — Ты должен научиться приспосабливаться к любым условиям. Борьба за существование, — добавил старший конструктор, усмехнувшись.

— Можно идти? — спросил Мендор, вежливо дослушав до конца наставления шефа.

— Да… Погоди-ка минутку!

Мендор застыл на пороге и медленно обернулся к старшему конструктору. Тот выбрался из-за стола и подошёл к Мендору.

— Надеюсь, всё будет в порядке, — сказал он, хлопнув Мендора по крутому плечу. — Ты, конечно, будешь осторожным и не попадёшь под поезд подземки, как Эльбано, не свалишься с моста в залив, как Аррелино. Но всё-таки… Мало ли что. — Голос конструктора потеплел, в нём зазвучала явная симпатия к Мендору. — Короче говоря, если тебе придётся туго… Мы с мистером Джеральдом проведём конец недели в городе… на Восточной стороне. Но имей в виду: если ты придёшь к нам просить жетоны — это будет означать твою полную… — старший конструктор замешкался, подыскивая слово, — твою полную капитуляцию. Тогда уж не бывать тебе штурманом трансгалактического ионолёта. Ясно?

— Ясно.

— Теперь иди.

…Мендор, белковый робот суперкласса, знал, разумеется, от старшекурсников Базы, что старший конструктор Джон и его заместитель Джеральд братья-близнецы. Замечательно, что служащие Компании и не догадывались об этом. Правда и то, что трудно было сыскать двух более несхожих людей.

Прилично одетый господин огромными скачками нёсся по мостовой. Его прыжки выглядели совершенно неправдоподобными. Он легко обгонял «Линкольны» и «Ролс-ройсы», бегущие бесконечным потоком по оживлённой городской магистрали. Изумлённые полисмены только успевали поднести свисток ко рту, а странный мистер был уже далеко…

Скорее, скорее… Наконец-то! Вот она, Восточная сторона. Туманящийся мозг Мендора схватывал картины уже не так чётко, как обычно. Временами всё окружающее заволакивалось для него туманом. В один из таких моментов Мендор со всего разгона налетел на дорожный знак, стоявший у обочины. Мендор, неудержавшись, вскрикнул. Ослепительная боль пронзила всё его существо. Но туман исчез, и сознание прояснилось. Надолго ли?

Локаторы Мендора без устали вращались, ловя и анализируя бесчисленные сигналы, бегущие со всех сторон. Но среди них не находилось одного, того единственного, который был так необходим…

Бег Мендора становился всё медленнее и неувереннее.

Внезапно, как раз когда Мендор пересекал перекрёсток, микролокатор его завертелся с максимальной скоростью, а затем остановился: нужная цель была, наконец-то, запеленгована. В этот же момент в ушах-усилителях Мендора послышался комариный писк передатчика, — это были те самые позывные; чуткий индикатор Мендора различил бы их среди тысяч подобных.

Остальное было несложно. Электронный мозг в течение нескольких секунд определил координаты передатчика, и через пятнадцать минут Мендор был уже у огромного серого здания, на котором красовалась табличка: «Национальная лаборатория ядерного синтеза».

В течение пятнадцати минут безумного бега голову Мендора сверлила одна неотступная мысль: попросить у старшего конструктора жетон? Конечно, это спасёт жизнь, но непоправимо испортит репутацию. Что же делать? Что делать?

— Одолжи-ка доллар, дружище, — тронул Мендора за рукав какой-то оборванец. Мендор очнулся от забытья, в котором он застыл перед дверьми ядерной лаборатории. Там, он знал, создавались ядерные «вечные сердца» для тех учробов, которым посчастливится лететь в Первую трансгалактическую…

— Одолжить? — недоуменно переспросил Мендор. И тут в мозгу его родилась великолепная логическая схема. Издав от радости какой-то нечленораздельный звук, он шагнул к массивной двери и потянул на себя полированную ручку…

— И ты пожаловал, голубчик? — удивился мистер Джон, увидя слегка запыхавшегося робота (любой человек после такой пробежки упал бы замертво). Мендор молча кивнул, улыбнувшись. Его пластиковые щёки раскраснелись от волнения.

- Растранжирил, наверно, жетоны, как и все остальные? — нахмурился старший конструктор.

— А что, разве они?..

— Да. Прибежали все двенадцать. Начали являться уже на третий день испытаний. Ты пришёл последний. Хоть неделю продержался!..

— Но… где же… где остальные? — огляделся Мендор.

— Там, — мистер Джон пренебрежительно махнул рукой в сторону соседней комнаты, куда вела стальная дверь, похожая на дверцу огромного сейфа. Мендор почувствовал, как в груди его похолодело. — Их уже нет, — продолжал старший конструктор. — Из Центра пришла радиограмма, и я всех необратимо выключил. Авось хоть на детали сгодятся! Видно «испытание святого Антония» оказалось для них преждевременным. И главное — какая серость! Никакой выдумки. А я всё простил бы учробу, если только это остроумно. Ну, так что, — вздохнул мистер Джон, — и тебя добавим к этой куче макулатуры? Жаль, а я, признаться, был о тебе лучшего мнения. — Произнеся последнюю фразу, старший конструктор с недвусмысленным намерением протянул руку к затылку Мендора. Стоило ему коснуться едва заметной кнопки — и…

— Нет, нет, отпрянул Мендор, — я не с повинной.

— Не с повинной? — подозрительно глядя на Мендора, переспросил мистер Джон.

— Но тебе ведь жить осталось десять минут, — сказал он, взяв Мендора за руку, на которой чуткие «часы жизни» отмеряли последние минуты.

— Ах, это… — небрежно протянул Мендор. — Это пустяки. Нужна жидкость Броуна. Я сейчас спущусь вниз… Впрочем, может быть, у вас найдётся флакончик? Вот, пожалуйста, — и Мендор протянул старшему конструктору жетон. Последний взял жетон и испытующе посмотрел на Мендора. Робот был невозмутим, как Будда.

Мистер Джон подошёл к письменному столу, выдвинул ящик и вынул оттуда маленький флакончик оранжевого стекла. Глаза Мендора так и впились в вожделенный предмет.

— Лови! — сказал мистер Джон и швырнул флакончик. Мендор подпрыгнул и поймал его ртом, точь-в-точь дрессированная овчарка. И тут же, с хрустом раскусив флакон, он жадно проглотил содержимое, деликатно выплюнув острые осколки в медную урну для окурков.

— Я пойду, пожалуй, — сказал Мендор, оживший буквально на глазах. Некоторая сутуловатость исчезла, он выпрямился, плечи развернулись, даже голос его приобрёл какой-то уверенный, сочный тембр. — Последний вояж по Бродвею, мистер Джон! Надеюсь существенно пополнить информацию!

— Не забудь вечером на Базу! — крикнул вдогонку старший конструктор.

— Есть! — донеслось из коридора. Затем быстрые шаги простучали по лестнице, хлопнула внизу дверь и всё стихло.

— Кто эти выскочил от тебя, как бомба? — спросил мистер Джеральд, входя в лабораторию.

— Мендор приходил.

— А, Мендор, — протянул Джеральд. — Я разговаривал с ним внизу, когда он примчался, как сумасшедший.

— Не пойму, зачем он приходил? — развёл руками старший конструктор. — Соскучился по мне, что ли?

— Кто его знает, — рассеянно ответил мистер Джеральд. — Да, кстати: он возвратил тебе жетон?

— Да… То есть как это — возвратил? — удивился старший конструктор.

— Очень просто: он одолжил у меня внизу жетон и сказал, что через несколько минут возвратит его тебе. А ведь учробы никогда не лгут.

— Так вот оно что, — протянул мистер Джон.

— А что? — спросил Джеральд.

— Нет, ничего… Ну и сукин же сын этот Мендор! — с пафосом произнёс старшим конструктор, и в голосе его было больше восхищения, чем негодования…