Тайна «Утеса»

Глава VI НОВОСЕЛЬЕ

Вечеринка неслась вперед на всех парусах. Делать мне было нечего, кроме как знакомить наших гостей с доктором Скоттом. Он приехал довольно поздно, и Стелла в темном плаще с капюшоном сразу умчалась с Памелой, оставив меня помогать доктору освоиться. Скотт был прямо от больного и явно обдумывал диагноз; в царившей у нас легкомысленной обстановке он чувствовал себя не в своей тарелке и даже не старался скрыть смущение. Долговязый, нескладный, но чисто выбритый и загоревший за лето, он казался моим ровесником, хотя ему отчаянно хотелось выглядеть намного старше. Когда мимо проплыла Уэнди в шифоне всех цветов радуги, он уставился на нее так, словно отказывался верить своим глазам. Я представил ему Питера: они посмотрели друг на друга, как существа разной породы, и, глупо улыбаясь, разошлись в разные стороны. Когда рядом оказался Макс, я возблагодарил Бога. Уже через несколько минут Скотт с головой ушел в разговор о собаках. Джудит и Уэнди потребовали поставить фокстрот, отчего у Питера так исказилось лицо, будто он вот-вот лишится чувств.

— Супружество изматывает его, — пожаловался он мне, пока мы сдвигали мебель, освобождая середину комнаты, — их с Уэнди смертельно пугает перспектива слиться в единую душу, коей суждено блуждать в вечности под именем «Питер-Уэнди», и перед лицом этой опасности он и его жена, казалось, считали необходимым делать все, чтобы досадить друг другу.

— Приходится культивировать наши расхождения во взглядах, а это безумно утомительно, — простонал Питер.

— И знаете, — громко добавила Уэнди, стараясь перекричать музыку, — кто первый начнет забывать об этом, тот пропал!

Джудит пришла в восторг от такой философии брака и стала расспрашивать молодых супругов, посыпался град объяснений, начались бурные словопрения, но вдруг все разом стихло, болтовня прекратилась, и пластинка доиграла до конца в тишине: Памела ввела в комнату Стеллу, и Стелла была прекрасна.

Разговоры и громкий смех тут же возобновились, но пауза была красноречива, она воздавала должное темноглазой девушке в прямом строгом платье цвета слоновой кости, которая смущенно шла рядом с Памелой. Стелла сразу очутилась возле меня.

— Как же доктору Скотту удалось вас привезти? — поинтересовался я.

— По-моему, — ответила она серьезно, — он дал дедушке понять, что не пустить меня было бы несправедливо, а ведь дедушка не выносит несправедливости.

Она ждала, чтобы ее представили присутствующим, и когда мы с Памелой начали знакомить ее с гостями, с живым интересом вглядывалась в лицо каждого, словно ей не терпелось сразу узнать все обо всех. Пока остальные танцевали фокстрот, я стоял с ней в дверях оранжереи и рассказывал о своих друзьях. И в моих рассказах они представали людьми деятельными, одаренными, интересными. Да это и соответствовало истине. Ну а мы с Памелой? Мы тоже, оказывается, умны, удачливы, окружены друзьями, мы живем полной насыщенной жизнью — надо только, как эта мечтательная девочка, смотреть на нас сквозь тюремную решетку.

— Могу я пригласить вас на танец, мисс Мередит?

Она покачала головой:

— Мне ужасно жаль, но я умею только вальс. Посмотрите, посмотрите, как они красивы!

Она была права: Джудит танцевала великолепно, а Питер бросил балет лишь из-за своей страсти к оформлению спектаклей.

Скотт старательно вел Памелу в танце и при этом, склонив голову набок, что-то серьезно объяснял ей. Стелла ахнула; когда мимо пронеслись Уэнди и Макс. Макс, как многие крупные люди, двигался с завидной легкостью, и оба были так захвачены музыкой, что не отвлекались на разговоры.

— Она словно девочка из сказки, которая поцеловала доброго медведя, и он стал принцем.

— Вы правильно разгадали Макса, — заметил я, довольный. — А теперь дайте определения другим. Кэри и Джудит, кто они?

Стелла с минуту подумала, потом сказала:

— По-моему, он Эндимион, но она вряд ли Диана9. Вот ваша сестра — Диана. Верно?

— Верно!

— А может быть… Если бы у вас здесь был костюмированный бал… — Она замолчала.

— Продолжайте, — потребовал я.

— А вы уверены, что я никого не обижу?

— Пока вы раздаете очаровательные комплименты.

— Ну что ж! Тогда ваша сестра скорее Жанна д'Арк.

— Единственная святая, которую признает Памела! Прекрасно!

— И я люблю Жанну! А миссис Хиллард, конечно, королева. Королева Мария Антуанетта.

— Замечательно! В следующий раз непременно устроим костюмированный бал с танцами. Кем тогда будете вы?

У меня перед глазами мелькнуло видение: Стелла медленно плывет по лестнице в белоснежной пачке, как Анна Павлова, но я ждал, что она ответит. Будь на ее месте другая девушка, от ее слов зависело бы многое, но Стелла предпочла уклониться.

— Вряд ли кто-нибудь может сам себе выбрать подходящий костюм. Ведь себя со стороны не видишь, правда? И вообще, мне, пожалуй, сегодняшний вечер нравится больше, чем маскарады: все такие, как есть.

— А, вот и вальс! Могу я иметь удовольствие?

— Я обещала доктору Скотту.

— Но ведь, кажется, вы — дебютантка?

Она рассмеялась:

— Кажется…

— Это ваш первый бал. А первый вальс дебютантке надлежит танцевать с хозяином дома.

— Значит, этот вальс будет faux pas10! — засмеялась она, довольная своей шуткой, и унеслась в объятиях доктора Скотта, словно летела по воздуху, хотя степенная манера ее партнера должна была неизбежно вернуть ее на землю.

— Родерик, — спросила меня Джудит, пока мы с ней вальсировали, — почему у этой девочки такой счастливый вид? Явно не оттого, что на вечеринке так положено. У нее глаза сияют, как звезды.

— Вы назвали бы ее красивой, Джудит?

— Ну конечно! Я сразу не могла оторвать от нее взгляд!

— Она влюблена в этот дом.

— Он и достоин любви.

— Она годами грезила о нем, и вот она здесь.

— А откуда она сама?

— Окончила какую-то чопорную школу в Брюсселе, а теперь живет в чистенькой вилле в Биддлкоуме, это — фешенебельная часть побережья.

— А, понимаю. Родерик, не дайте снова запереть ее в клетку!

Памела опять поставила фокстрот и подхватила Макса, Джудит степенно танцевала с доктором, а Питер учил Стеллу. Передав Уэнди слова Стеллы про медведя и фею, я предложил ей посидеть со мной в уголке, чтобы меня не сравнили с телегой, в которую впрягли звезду.

Ей как раз нужно поговорить со мной, объявила Уэнди. Я должен повлиять на Питера. Того внезапно объяло чувство страшной ответственности за семью, и он поклялся бросить театр и открыть лавку.

— Это убьет его, Родерик, ты же понимаешь, это его погубит! — горевала она.

— Да не сделает он ничего подобного, — возразил я. — Но твердить будет постоянно, просто чтобы услышать, как ты его отговариваешь. Так что лучше молчи.

— Он ведь почти ничего не зарабатывает, но когда-нибудь, кто-нибудь должен оценить его гений, как ты думаешь?

Я честно ответил, что из всех нынешних громких имен Питер, несомненно, самый оригинальный художник сцены, и уже с меньшей искренностью заверил ее, что скоро его час пробьет. Будущее этой пары вызывало у меня беспокойство — уж больно безрассудный вызов бросали они жизни.

Когда танец кончился, я завладел граммофоном и поставил «Приглашение к вальсу».

Во время танца Стелла молчала. Двигалась она легко и точно, с заметным наслаждением, но чувствовалось, что она немного скована и не уверена в себе. «Ничего, — подумал я, — это пройдет, она еще будет прекрасно танцевать». Я узнал запах ее духов — от нее веяло той самой мимозой, которую так не любил ее дед.

Джудит отдыхала в уголке; она улыбнулась Стелле, когда наш танец кончился, и Стелла, подойдя к ней, села на диван. Остальные горячо что-то обсуждали, и Памела возбужденно воскликнула:

— Родди! Они собираются показать нам танец Пьеро!

— Мы с удовольствием, — отозвалась Уэнди.

— Так-то так, только он с акробатикой, — заметил Питер. — Не разнести бы комнату. Как ты потом будешь оправдываться?

Мы порылись в моих пластинках и нашли нужную. Когда-то давным-давно я получил ее в подарок от Питера в знак примирения: однажды он сильно надерзил мне за то, что в своей статье я покритиковал Уэнди, — она не понравилась мне в какой-то современной роли.

Я погасил торшеры, оставив освещенной только середину комнаты. Зрелище было восхитительное. Вот уж поистине, когда эти двое танцевали друг с другом, души их сливались в одну.

— Такое наслаждение на них смотреть, я даже устала, — вздохнула Джудит, — подобного зрелища мы никак не ожидали!

— Безупречно исполнено, — подхватил Макс.

Скотт, казалось, лишился дара речи.

— Надо же! — только и повторял он.

— Вам, наверно, хочется посмотреть, что у них за косточки, не правда ли? — поддразнила его Стелла. — Только, по-моему, у них костей вообще нет.

— Тс-с-с, дорогая! Мы же это скрываем! — в притворном испуге воскликнула Уэнди, присаживаясь возле камина. Стелла обратила к ней благодарный взгляд:

— Вы подарили нам незабываемое удовольствие!

Джудит улыбнулась, услышав столь любезную похвалу, высказанную так непосредственно, и подошла ко мне:

— Какое забавное дитя!

— Какое же дитя? Ей почти девятнадцать. — Я сам услышал, как резко прозвучали мои слова, и почувствовал, что Джудит удивилась. Как грубо с моей стороны! Да и глупо!

— Простите, Джудит!

— Прощаю! — улыбнулась она.

Пришло время ужина. В холле был устроен бар и буфет, здесь царствовала Лиззи, горделиво оглядывавшая свои графины и графинчики, разливательные ложки, чайники и кофейники. В кухне хозяйничала миссис Джессеп, а между ними курсировал Чарли, красный от жары и возбуждения. Входная дверь была Распахнута, за ней сияла лунная ночь. Захватив стаканы и тарелки, гости выходили на крыльцо. Скотт галантно ухаживал за Памелой, наконец и он разговорился. Я услышал, как Памела сообщила ему, что ей хочется завести кого-нибудь в «Утесе». Интересно, кого? Ах, вот оно что — собаку!

До меня донесся смех Джудит; сидя с ней на ступеньках лестницы, Питер плел одну из своих бесконечных, печальных небылиц. Макс вышел на крыльцо со Стеллой и завел разговор о живописи. Она слушала, горя восторгом, — ведь ему было знакомо имя ее отца. Вдруг он подошел ко мне и предложил сменить меня в баре.

— Мисс Мередит хорошо бы поучиться, — сказал он задумчиво. — По-моему, у нее интуиция художника. Я не ожидал, что у дочери Мередита может быть такой цельный ум.

Стоя возле лестницы, я поманил Стеллу и она подошла ко мне.

— Я не забыл о своем обещании, — сказал я. — Как раз сейчас это удобно. Может быть, начнем с кухни?

— Нет, нет, что вы! Они там так заняты… Это неловко. Покажите мне… покажите мне комнату моей матери, если это никому не помешает.

— Я обладаю всеми полномочиями, — заверил я ее. — И вам, конечно, хочется взглянуть на мастерскую, вот она.

Она молча постояла посреди комнаты.

— Мистер Хиллард видел работы моего отца, — сказала она со счастливой улыбкой. — Мне бы так хотелось побольше узнать о нем; дедушка никогда о нем не говорит, и мисс Холлоуэй тоже. Боюсь, они его не жаловали.

Она объяснила, что мисс Холлоуэй вынянчила ее, а потом была ее гувернанткой.

— Вы ее любили? — спросил я.

Стелла пришла в некоторое замешательство.

— Она очень хороший человек и была закадычной подругой матери. Я не могу не любить ее. Но обычно к гувернанткам не слишком-то привязываешься, правда? Ведь их задача сделать вас не такими, как вы есть!

— Разве? Некоторые ваши утверждения кажутся мне слишком строгими.

— Утверждения? — удивилась она.

— Многие дети любят своих гувернанток и счастливы в своих школах.

— Ну, значит, у них не жизнь, а сон!

— Тогда как «жизнь реальна, жизнь сурова…»11. Ну ладно. Между прочим, прежние владельцы держали эту комнату запертой, — решился я бросить пробный камень.

Она кивнула:

— Я слышала. Мне сказала наша служанка. Дедушка очень на нее рассердился.

— Кое-кто из местных жителей считает, что Паркинсоны все выдумали.

— Надеюсь, так и есть. — Стелла помолчала, склонив голову, потом подняла глаза и посмотрела мне прямо в лицо: — Мы с дедом очень радовались, когда вы сообщили, что в доме все спокойно, — сказала она. — Мы ведь боялись, что у вас будут осложнения. Я знаю, что дедушка вас предупреждал.

Ни за какие деньги я не сказал бы ей, что не так уж все спокойно.

— Мы очень благодарны ему за откровенность, — ушел я от прямого ответа.

— Я была уверена, что все обойдется, ведь мисс Фицджералд не боится привидений.

— Откуда вы знаете?

— Она сама сказала об этом, разве вы не помните? У нас за завтраком.

— И вы считаете, если их не бояться, они и не появятся?

Стелла подумала и ответила:

— Скорее, мне кажется, они могут появиться, если их бояться.

— Вот как?

— Я имею в виду духов, причиняющих беспокойство. От добрых вреда не будет.

— Значит, вы беспокоились о нас?

— Немного.

— Больше не беспокойтесь. Пошли посмотрим другие комнаты.

Я показал ей кладовки, пресс для глажения, которому так обрадовалась Памела, свою комнату и кабинет. Возле книжных шкафов Стелла остановилась с улыбкой.

— Какая славная комната, — сказала она. — Вы много работаете? А переписываете много раз? Если бы я знала, что мои слова прочтут тысячи людей, я бы, наверно, никогда не решилась поставить точку — все переделывала бы и исправляла.

Я постарался объяснить ей, как оттачивается техника писателя, как с течением времени умение судить о написанном становится инстинктом и как развивается индивидуальный стиль. Стелла слушала с таким глубоким вниманием, что я не сомневался — она запомнит каждое мое слово. Я и сам надеялся запомнить, уж больно хорошо я все это излагал, жалко бросать такие перлы на ветер.

Я спросил, не хочет ли Стелла взять что-нибудь почитать, и она поинтересовалась, не могу ли я дать ей рассказы Уолтера Де Ла Мэра.

Я нашел книгу под кипой журналов, удивляясь, откуда она узнала, что этот сборник у меня есть. Вряд ли в доме капитана мог оказаться номер нашей газеты с моей рецензией.

— Мне захотелось прочесть эти рассказы после одной фразы, которая мне запомнилась в вашей статье, — проговорила она тихо. — «Автор вводит нас в мир невидимого, не стараясь окутывать читателя вуалью фантазии, а, наоборот, срывая все вуали».

Доводилось ли мне когда-нибудь слышать более лестный отзыв? Стелла, слово в слово, запомнила то, что я написал, и цитата эта была произнесена с таким чувством, что прозвучала для меня словно музыка.

— Господи! Как вы догадались, что «Р. Д. Ф.» — это я?

— Вы упомянули свою газету в разговоре с дедушкой, так что расшифровать инициалы было нетрудно.

Я бы охотно и дальше наслаждался этой беседой, до обязанности хозяина призывали меня к другим гостям. Я повел Стеллу через площадку в комнату Памелы.

— А это, наверно, комната вашей матери.

Стелла остановилась, низко опустив голову, будто ожидая, что оживут воспоминания или зазвучит чей-то далекий голос, потом, вздохнув, посмотрела на меня. В повороте ее головы было столько мягкой, совсем не детской грации!

— Как жаль, что все забывается! — вздохнула она.

— Что вы! — возразил я. — Это — один из самых мудрых законов природы. Жить надо будущим, а не прошлым.

— Но понимаете, — начала объяснять мне Стелла, — годы, которые я прожила в этом доме с матерью, были прекрасны. Говорит же мисс Холлоуэй, что моя мать все вокруг превращала в рай. А будущее…

Стелла осеклась. Может быть, она боится будущего? Есть ли у нее кто-нибудь, кроме этого старика?

— Дом даже лучше, чем в моих снах, — сказала она, когда мы спускались по лестнице, — но больше Всего мне понравилась маленькая комната, где мы оставили пальто. Мисс Фицджералд считает, что это детская.

В холле все столпились вокруг Уэнди. Держа в руках зеленый стеклянный шарик12-амулет Памелы, она предсказывала судьбу. Макс поддразнивал ее и, стараясь отвлечь, соблазнял всякими лакомствами со стола. Я услышал, как он предостерегал ее:

— Не будете есть, взлетите, как шарик.

А Уэнди отвечала:

— Саломея должна быть худой.

Она увидела меня и, смеясь, подозвала к себе:

— Иди сюда, Родди, подыши!

Я повиновался, и она с таинственным выражением стала пристально вглядываться в замутившуюся поверхность стекла.

— О, тебя ждет блестящее будущее! — воскликнула она.

Все радостно зашумели.

— Вижу большой дом, — продолжала Уэнди, — а на него падают сверху какие-то бумаги… Как снег! Это рукописи! Они сыпятся, как из рога изобилия. А теперь я вижу комету с огненным хвостом — это звезда, ну конечно, это — актриса! Она играет главные роли во всех твоих пьесах. А огненный хвост — это ее апельсиновые волосы…

Конец гадания был заглушен взрывом хохота, и Макс, стоявший на лестнице со стаканом в руке, крикнул, что он хочет предложить тост. Джудит, бросив веселый взгляд на Питера, шепнула Максу какое-то предостережение. Он рассмеялся:

— За Уэнди Флауэр! Пусть ее силуэт всегда остается столь же изящным! Пусть ее Саломея вскружит голову всем критикам! — За этим последовал тост в честь Питера Кэри: — Успеха всем его работам! Выпьем за него, за его жену, за его театр!

Питер, принужденный выступить с ответным словом, поднявшись, в меланхолических тонах поведал о трагической участи всех, кто связал свою судьбу с театром, и противопоставил их горький жребий надежности домашнего очага — такого, как у нас с Памелой. Он забавнейшим образом сравнивал наш удел в старости с уделом его и Уэнди. Все заливались смехом, хотя, пожалуй, он немного перестарался.

Кончив, он упал на стул, словно сраженный отчаянием, а я предложил тост за нашу дебютантку.

— Спасибо, — смущенно ответила Стелла и зарделась.

Скотт, который наконец развеселился, стал требовать, чтобы она сказала речь. Стелла покачала головой и что-то тихо прошептала Джудит, та кивнула и, встав, произнесла несколько милых слов, пожелав счастья «Утесу».

Уже пробило одиннадцать, а в двенадцать Стелле нужно было уезжать. Поэтому я спросил, что ей больше хочется посмотреть — фейерверк или шарады? Она решительно выбрала фейерверк, и я поспешно повел Питера в оранжерею за подносом и фонарем.

— Нет, серьезно, Родерик, — убеждал меня Питер, пока мы готовили фейерверк на дальнем краю лужайки, — серьезно, ты должен написать для нас пьесу. Труппа задыхается без новых пьес, а посмотри, как повезло нам с нашей главной находкой, она продержалась в театре больше года. Ты сам ее разрекламировал сверх меры. Милрой сразу вцепится во все, что ты напишешь.

— Продолжай, Вельзевул! — воскликнул я в ответ. — Скольких честных критиков тебе уже удалось соблазнить подобными речами! Сколько их, несчастных, обрекло себя на вечные муки!

Ночь была теплая; гости столпились на ступеньках крыльца. Их силуэты четко рисовались на фоне открытой освещенной двери. «Хорошая штука — новоселье», — подумал я.

Приготовленный нами фейерверк — цветы, огненные фонтаны, деревья — взмывали в синее ночное небо, приветствуя луну, и разлетались искрами, отражаясь в море. Последним над нашими головами зарделось знамя, словно утренняя заря, и потухло где-то вдали. На минуту группа в дверях замерла, потом, смеясь и хлопая в ладоши, распалась. Меня окликнула Памела: Скотт и Стелла уже поспешно направлялись к машине.

— Время Золушки истекло, — заметила Джудит.

Стелла сказала всем «До свидания», особо улыбнувшись Максу, а мне смущенно добавила «Спасибо». Я слышал, как, высунувшись из машины, она призналась Памеле:

— Никогда в жизни не была так счастлива!

— Не забудьте, в понедельник в четыре, — крикнула ей вслед Памела.

— Золушка? — задумчиво продолжала Джудит. — Да нет, скорее Спящая Красавица. Интересно, что с ней будет дальше?

На берегу залива пылал костер; это Питер похитил мои дрова. Они с Уэнди исполняли какой-то дикий танец, изображая разбойников, что-то показывали друг другу, прятались, прыгали с камня на камень и так красноречиво ликовали, якобы завидев приближающуюся жертву, что и нам чудилось, будто мы видим несчастный корабль, а в вопле, который испустила Уэнди, все услышали предсмертный крик обреченного экипажа. Глядя, как Уэнди кровожадно молотит по головам подползающих к ней воображаемых врагов, а потом пускается в неистовую победную пляску, Джудит высказала предположение, что в другой своей жизни Уэнди сама была разбойником-душегубом.

— Была! — подтвердила возбужденная Уэнди, падая на колени на траву. — И, Боже мой! — Она выпрямила спину. — Вот это была жизнь! Обманывать простаков, сбивать с курса красавцы корабли! Зажжешь, бывало, сигнальный огонь и следишь, как они меняют курс, идут прямо на рифы — такие гордые, так кичатся своим удачным плаванием и ведь уже почти в родном порту! А потом — треск, вопли… и добыча!

— Замолчи, чертенок!

У Питера был испуганный вид, остальные аплодировали. Я сказал:

— Вот теперь мне захотелось увидеть твою Саломею. Перед их уходом мы с Памелой пообещали, что приедем на одну ночь в Бристоль и посмотрим пьесу.

На следующий день супругам надлежало успеть к трем часам на репетицию; они неохотно распрощались с нами. Я предложил отвезти их в гостиницу, но им вздумалось спуститься по тропинке, ведущей с холма вниз через спящую деревню. Макс пошел с ними, а Памела, Джудит и я вернулись в затихший дом.

Лиззи исчезла со сцены. Все осталось в полном беспорядке, но заниматься уборкой среди ночи не стоило. Джудит поднялась наверх, а мы с Памелой съели почерневшие бутерброды с бананами и выпили лимонаду. Выбросив содержимое пепельниц за дверь, мы заперли ее на засов, закрыли все окна первого этажа, а детскую оставили открытой, чтобы Макс мог войти в дом.

— Почему бы тебе не переночевать здесь, Родди? — спросила Памела, включив в детской лампу. — Здесь неплохая кровать.

Я объяснил ей, что не люблю спать на первом этаже и что мне очень удобно на диване.

— Хорошо, — ответила сестра рассеянно и, остановившись посреди комнаты, сказала: — Как странно!

— Что странно?

— Я заметила, что Стелла надушилась этими духами, но запах был едва уловимый, а теперь пахнет очень сильно, чувствуешь?

— О чем ты говоришь?

— Разве ты не заметил? Пахнет мимозой, духами Стеллы.

— Не чувствую.

— Ну как же, Родди, не может быть!

— Вот теперь, пожалуй, ты заставила меня поверить, что я слышу запах.

Памела недоверчиво посмотрела на меня.

— Что ж, кому медведь на ухо наступил, а кому — на нос, — заметила она.

Наверху навстречу нам вышла из своей комнаты Джудит.

— Дорогие мои! — сказала она. — У вас самый красивый на свете дом, вы устраиваете самые веселые вечеринки, и у вас самые очаровательные друзья. Я хочу сказать вам большое спасибо. — Она быстро поцеловала Памелу, улыбнулась мне и скрылась за дверью.

Диван был удобный: мне нравилось лежать в кабинете среди моих книг, за окном дремотно плескалось море. Мне хотелось спать… теплая мягкая ночь, запах цветов, маленькая комната в глубине дома… Я услышал, что пришел Макс, и заснул.

Разбудил меня, по-видимому, какой-то звук. Памела не звала меня — между нами была только дверь. Я прислушался, в ее комнате было тихо. Может быть, опять что-то стряслось с Джудит?

Мгновенно я оказался на площадке, подошел к их двери, но оттуда не доносилось ни звука. В мастерской и вообще повсюду тоже стояла тишина. Тяжелая завеса безмолвия окутывала весь дом.

Я не стал зажигать свет; я ждал, облокотившись на перила. В полукруглое окно над входной дверью не было видно луны; внизу тоже было темно и тихо — так, во всяком случае, показалось мне сначала, но вдруг, сквозь полуоткрытую дверь детской я увидел какой-то слабый мерцающий свет. И это не было лунное сияние, свет перемещался!

В смятении я застыл на месте. У меня возникло ощущение, что я в чужом доме. Мы подсматриваем за чужой жизнью. Задолго до того, как мы появились на свет, здесь жили и умирали люди. Мы — посторонние в их родовом гнезде, мы вторглись в их владения. Мне стало ясно, что они снова тут. Их лишенная временных границ жизнь обтекала наше присутствие в доме, как вода обтекает камень. Там внизу, в детской, все шло по-прежнему, там кто-то двигался, вздыхал, испускал стоны.

Я стоял и слушал, словно оцепенев, но вдруг очнулся, и тут меня будто пронзило — ведь я действительно только что видел свет и различал стоны, их издавал молодой голос. Но сейчас все исчезло. И голос, и свет наверняка имели какое-то сверхъестественное происхождение, об этом говорили глухие удары моего пульса. В доме объявился кто-то из царства мертвых.

Дрожащей рукой я нащупал выключатель, зажег свет и босиком бросился вниз по лестнице. Там все было так, как мы оставили: белая скатерть, наброшенная на стол с неубранной посудой, делала его похожим на гроб; детская была пуста, шторы спущены, на туалетном столике рассыпана пудра; в комнате все еще чувствовался сильный запах мимозы.

Я прислонился к стене, дожидаясь, когда утихнет сердцебиение, но меня стало трясти от холода и захотелось как можно скорее вернуться к себе. Я выключил свет и, чувствуя неимоверную усталость, двинулся вверх по лестнице.

Но не тут-то было, колени подгибались, меня била дрожь, мутило от леденящего холода, который, казалось, пронизывал до костей, по коже бегали мурашки. Сердце гулко билось в груди, я задыхался. Наверно, я ударился бы в панику, крикнул Макса или, распахнув двери, выскочил из дома, но, пытаясь совладать с собой, я обеими руками уцепился за перила. Мне казалось, что сверху на меня что-то надвигается.

Однако я ничего не видел; никто не появился; перед глазами у меня все плыло, взгляд не мог ни на чем сосредоточиться. В конце концов, шаг за шагом, хватаясь за перила, я втащил себя наверх, но к тому времени, как я добрался до площадки, я совсем ослабел и чуть не лишился чувств. Так бывает, когда теряешь много крови. Но подумать ни о чем не успел: как только мой пульс забился ровно, я согрелся и крепко заснул.

Сейчас я уже в состоянии вспомнить это происшествие, но тогда, проснувшись утром, сомневался, не сон ли все. Стоя у окна, я глядел, как разгорается утро, перебирал в уме то, что испытал ночью, и сам себе не верил. Сегодняшний день слился со вчерашним, и разделявшая их ночь казалась всего лишь сном. Мне хотелось думать только о наших друзьях, о том, сколько удовольствий нам предстоит здесь, о работе, которую я непременно осуществлю. Мы хорошо начали нашу жизнь в «Утесе». Новоселье удалось на славу. Жаль, что Стелла не могла остаться до конца. Ей понравился бы спектакль, разыгранный Уэнди. А Уэнди просто маленькая ведьма.

Пока я принимал ванну, меня осенила идея, настолько увлекательная, что я и не заметил, как вода в ванне постепенно совсем остыла. Из вчерашней шутки Уэнди о том, что в какой-то ее прежней жизни она была разбойницей — можно сделать пьесу, и напишу эту пьесу я! Конечно, не о перевоплощениях, нет! Боже упаси! О наследственной склонности, об одержимости, о неуправляемой, ненасытной потребности наблюдать, как люди слепо устремляются навстречу гибели, о страстях поистине мужского размаха, снедающих хрупкую нервную девушку Пьеса будет не про Лорелею, не про Сирену — в ней впервые движущей и влекущей силой окажется совсем не секс. Это будет рассказ об игре ради самой игры. Пьеса о психологии преступления, мелодрама, основанная на свойствах характера; закрученный, захватывающий сюжет из реальной жизни. Такую пьесу ждут в Бристоле, да и в Лондоне тоже. Впервые Питер высказал разумное суждение. Видно, и Макс говорил о том же, когда предсказал, что я должен заняться чем-то «творческим». Ведь к этому меня влекло все: и жадное «глотание» рецензируемых пьес, и мои критические статьи о них, и мое страстное, с самого детства, увлечение театром. А книга о цензуре подождет.

Я отправился на кухню и потребовал незамедлительно подать мне обильный завтрак; Лиззи была в отличном настроении и сразу же принялась жарить картошку с беконом и сосисками.

— Вот это новоселье, так новоселье, — сказала она удовлетворенно. — Вы когда-нибудь видели такой беспорядок в гостиной? Я в кухне с семи прибираю. Завтракайте здесь, в чистоте, а я пока пойду там разгребать. К тому времени, как все встанут, я уже наведу порядок. Может, — продолжала она вкрадчиво, — когда вы позавтракаете, вы и мисс Памеле завтрак отнесете?

— Могу, но она сама сойдет вниз, ведь у нас гости.

Я понимал, что Памела обязательно спустится, чтобы скрыть от Лиззи перестановки, которые мы произвели наверху.

— Может, и спустится, — настаивала Лиззи, — но ей бы надо отдохнуть.

— Слушаюсь, мадам, так и быть, отнесу, идите, спокойно наводите блеск в гостиной.

Позавтракав, я покорно сварил за четыре минуты яйцо, приготовил чай и гренки и пошел с подносом наверх, а по пятам за мной следовал Виски. Красноречиво помахивая хвостом, он выражал свое неудовольствие. По утрам он привык навещать Памелу, чтобы выпросить у нее верхушку яйца, и считал, что относить поднос должна Лиззи, к тому же его возмущало, что поднос был доставлен не в комнату Памелы, а в мою.

Памела плескалась в ванне, я поставил поднос на столик возле кровати и пошел к себе в кабинет, чтобы застелить диван. Когда Памела вернулась в комнату, она испуганно вскрикнула:

— Лиззи подымалась сюда!

— Все в порядке. «Я это совершил один»13, — сообщил я ей через дверь.

— Зайди, пожалуйста, поговорить.

Памела снова легла, возле нее, мурлыча, пристроился Виски, на коленях у нее стоял поднос.

— Хочешь закурить? Яйцо превосходно сварено Спасибо тебе. Я прекрасно спала. А ты?

— Часть ночи. — Я уселся на подоконник, зажег трубку, затянулся и задумался. Нет, скрывать я не имею права. И я сказал: — Считаю своим долгом сообщить тебе, что сегодня меня «беспокоили».

— Родди!

— Да. Я слышал стоны и видел свет.

Памела слегка побледнела, но глаза у нее загорелись:

— Свет? Где?

— В детской.

Она медленно проговорила:

— Ты помнишь, что Стелла рассказывала про свой сон?

— Помню. Я спустился вниз. Там ничего не было.

— А как ты себя чувствовал?

— Немного взволновался.

Она пристально посмотрела на меня.

— Ты что-то скрываешь.

— Мне было ужасно холодно, до дурноты — признался я.

— Холодно? И все?

— Больше ничего.

— Ну я страшно рада, что ты тоже слышал.

— Могу тебя понять.

— Только теперь мне делается жутко.

— А ты не пугайся. Мы к этому привыкнем, ко всему привыкают. Сегодня роскошное утро. Давай плюнем на все это. До середины дня будет отлив, а Макс и Джудит раньше двух не уедут. Что, если устроить ранний ленч на пляже?

Разглядывая остатки вчерашнего пира, в изобилии разложенные перед нами на песке — салаты, бисквиты, сливки, пирожные и сандвичи, — Макс с громким вздохом посетовал, что ему не девять лет. Он уже прогулялся и принес нам добрую весть: пожалуй, он приедет сюда осенью, будет писать окрестности.

— Великолепно! — сказала Памела. — Надеюсь, — добавила она, — к тому времени мы сможем предложить вам комнату, в которой вас ничто не будет беспокоить.

Но Макс сказал, что ему лучше остановиться в «Золотой лани».

— Когда я работаю, я плохой гость, — добавил он.

— А я не успокоюсь, — тихо сказала Джудит, — пока не переночую в мастерской.

Наступило молчание. Здесь, в бухте, под прикрытием скал было очень жарко. Море блестело, в воздухе дрожало марево. Макс в белой фланели, ярко-зеленый халат Джудит, небесно-голубой купальник Памелы, тарелки и стаканы, расставленные на цветочной скатерти, — все это составляло удивительно живописную картину. Мне хотелось рассказать, что произошло со мной перед рассветом, но сейчас, здесь, ночные события казались невероятными. Довольно осторожно я сообщил им обо всем, что слышал и видел, но ничего не сказал о том, как себя чувствовал. Джудит и Макс встревожились и расстроились. Я даже пожалел, что заговорил об этом. Наступило напряженное, тягостное молчание, потом Макс озабоченно сказал:

— Хотел бы я знать, что можно сделать?

— Запереть мастерскую и выкинуть это все из головы, — ответил я.

Памела возразила:

— Я не могу.

— Ты ведь уже начинаешь привыкать. Ты же научилась спать под потусторонние вздохи, — напомнил я ей.

— Но этот плач может повториться в любую ночь, Родди, а он такой безутешный!

— Хорошо, — сказал я. — Что ты предлагаешь?

— Я бы хотела дознаться, в чем дело, кто плачет и почему. Почему чья-то душа горюет и не может успокоиться?

Откровенно говоря, меня не интересовал этот разговор, мысленно я уже весь ушел в свою пьесу, а частица моей души негодовала, что с нами нет Стеллы. Я ответил, не задумываясь:

— Жаждет отмщения — вот классическая причина.

Макс с сомнением посмотрел на меня.

— То, как действует атмосфера в мастерской, не дает оснований думать о мести.

Памела наморщила лоб, она старательно счищала песок с завитой розовой раковины:

— Если бы можно было узнать, чем эту душу успокоить…

Макс спросил:

— А вы догадываетесь, кто бы это мог быть? Мы с Памелой переглянулись, но не ответили.

Наверно, мы подумали об одном и том же, и нам обоим не захотелось называть имена.

До этого момента Джудит молчала, теперь она задумчиво произнесла:

— Обязательно ли считать, что вас беспокоит неприкаянный призрак? Может быть, все дело в прошлом этого дома? Ведь есть какая-то теория, что сильные чувства могут пропитать собой материю, внедриться в полы и стены, а затем воздействовать на чувствительного, восприимчивого человека. Нельзя ли этим объяснить то, что произошло со мной, да и с Родериком тоже?

— Но нам-то что прикажете делать с этими прошлыми бедами? — спросил я.

Джудит улыбнулась:

— Просто жить в доме, как вы живете.

Я согласился:

— Ладно, попробуем!

А Макс одновременно со мной сказал:

— Ты права!

Но Памела, видно, сомневалась.

— Боюсь, что все не так просто, — вздохнула она. Потом засмеялась и продекламировала — она обожала переиначивать цитаты:

Смеясь, мы собрали вещи и стали карабкаться по скалистой дорожке. Наверху бесчинствовал ветер, сразу раздувший наши полотенца.

«Джудит права, — подумал я. — Жизнь в „Утесе“ деятельна, разнообразна и свободна; странно будет, если энергия и спокойствие живых не смогут заглушить печали умерших».