Тайна двух лун

1. Лиз

Меня зовут Артур Ланнэ, я врач-психиатр при частной швейцарской клинике «Голубой Лес», и это невероятная история одной моей пациентки, к выздоровлению которой, впрочем, я не имел никакого отношения.

В этих записях я постарался избегать сугубо медицинской терминологии, чтобы не загружать читателя незнакомой ему информацией. Да и, честно говоря, случай Лиз не укладывается в рамки современной психиатрии. Я понял это не сразу, очень долго пытаясь подобрать подходящий диагноз, пока не пришёл к выводу, что его просто не существует.

В конце зимы 1921 года в моём кабинете появился американский проповедник-протестант Бен Родрик, с которым у меня состоялась короткая переписка несколькими месяцами ранее. Я был единственным врачом в клинике, свободно владевшим английским, немецким, французским и испанским, поэтому иностранных пациентов целиком и полностью поручали именно мне.

Плотный, розовощёкий, с лёгким душком спиртного, Бен Родрик вяло пожал мне руку и представил свою жену Джоан, чопорную даму с наморщенным носом и подбородком, который плавно перетекал в шею, подвязанную синим бантом. Они совсем не походили на тех неважно одетых бродячих проповедников, которых можно встретить по воскресеньям на площадях с органчиком на перевес, распевающими хвалебные гимны из книги псалмов. Видно было, что эти двое в прямом смысле слова жили как у Христа за пазухой.

Чету сопровождали также две дочери, девушки на выданье. Они обе были невероятно хороши, хоть и отличались друг от друга разительно. Старшая сияла уверенностью в своей броской и лощёной красоте, но обещала со временем стать похожей на мать. Младшая же напоминала едва распустившийся полевой цветок, с несмелым, но незабываемым очарованием.

По словам родителей, именно она – двадцатитрёхлетняя Лиз – страдала от необъяснимого психического расстройства, излечить которое не удалось ни одному американскому психиатру. Едва Родрики появились в моём кабинете, проповедник вывалил на стол несколько врачебных папок, диагнозы в каждой из которых противоречили друг другу. Мои заморские коллеги так и не смогли понять, что происходит с Лиз – это и привело всё достопочтенное семейство в швейцарские Альпы в надежде на прославленную швейцарскую психиатрию.

Но, как стало ясно в дальнейшем, ещё одной немаловажной причиной столь далёкого путешествия было замужество старшей дочери – двадцатишестилетней Нэнси. Её будущий супруг происходил из очень влиятельной семьи Лонг-Айленда, и родителей жениха крайне беспокоило психическое состояние Лиз. В целом, брак их сына с порядочной и далеко не бедной дочерью проповедника только добавлял их семье ореол благодетели, но родниться с душевнобольной им совершенно не хотелось. Поэтому Лиз не оставалось иного, как принять свою добровольную ссылку в Швейцарию на благо Нэнси.

Впрочем, «Голубой Лес» нельзя было назвать классической больницей. Клиника напоминала скорее горный санаторий. Никаких вам смирительных рубашек, решёток на окнах и прочих ужасов, которые мне, к сожалению, довелось повидать в других местах. Я подумал, что выиграл в лотерею, когда мне предложили работу именно здесь, шестью месяцами ранее. Всё в клинике было устроено для удобства пациентов и для их скорейшего выздоровления. Во всяком случае, сначала я так думал…

Родрики тоже остались в восторге от наших палат, похожих на отельные номера, а также от захватывающих дух горных видов. Прощаясь с младшей дочерью, они уверяли её, что у нас ей будет хорошо как дома, но та и не спорила. В её отношении к сестре я сразу уловил некое чувство вины, вселяемое в неё, видимо, самими родителями.

Семейство совсем ненадолго остановилось в Цюрихе, чтобы совершить мелкие покупки и посетить несколько протестантских церквей, и уже через неделю собралось в обратный путь.

Помню, как перед самым отъездом миссис Родрик, доверительно тронув меня за локоть, произнесла:

– Я боюсь оскорбить вашу безупречную профессиональную этику, доктор, но всё же скажу, хотя вы, конечно, и сами понимаете. Если пресса узнает о том, что одна из Родриков находится в лечебнице для душевнобольных, семья моего будущего зятя окажется в очень неловком положении…

– Разумеется, вы можете рассчитывать… – поспешил заверить я миссис Родрик, но она деликатно прервала меня.

– Доктор, я ничуть в вас не сомневалась, но для успокоения моего материнского сердца мне необходимо это сказать, – сделав намеренно долгую паузу, с чересчур вымученным вздохом, она добавила: – Я доверяю вам мою Лиз, доктор. Позаботьтесь о ней, – но прозвучало это как: «Теперь моя дочь – ваша головная боль, а я умываю руки».

– В «Голубом Лесу» её обследуют лучшие специалисты. Не беспокойтесь. Мы будем сообщать вам о ходе лечения раз в месяц… – я хотел было объяснить ей наш график индивидуальных телефонных собеседований с родными, но миссис Родрик опять остановила меня.

– Ну что вы, доктор, не стоит затруднений, мы полностью полагаемся на вас. Верно, Бенджамин? – обратилась она к мужу, который всё это время молча стоял позади неё и с большим любопытством разглядывал мою коллекцию парусных кораблей, занимающую открытый стеллаж вдоль одной из стен кабинета.

– Конечно, дорогая, – ответит он, лишь на секунду оторвав взгляд от английского флагмана «Мэри Роуз», чтобы вежливо мне улыбнуться. – Наша бедная Лиз… Нам остаётся только принять волю Господа, который всё же сжалился и послал нам вас, доктор.

Одним словом, Родрики дали мне понять, что Лиз теперь – полностью моя забота, а за средствами дело не постоит. Впрочем, они могли себе это позволить. Как я позже выяснил, Миссис Родрик не так давно унаследовала приличный капитал от своей тетки и к тому же готовилась вот-вот породниться с влиятельной американской семьёй. Так что она уже имела замашки вновь испеченной богачки. Доктор Арольд, заведующий и совладелец клиники, недвусмысленно намекнул мне, что я должен во всём потакать её желаниям.

Признаюсь, при первом взгляде на Лиз я не заметил ни малейшего проявления болезни. Единственное, что бросилось мне в глаза, была её необыкновенная красота и то, насколько сильно девушка отличалась от матери и старшей сестры. В ней напрочь отсутствовало столь очевидное в них чувство превосходства над окружающими. Лиз выглядела намного проще и скромнее Нэнси. Кремовое платье, хоть и было ей слегка велико и словно досталось с плеча старшей сестры, шло ей необыкновенно. Я никак не мог отвести взгляд от обильных мягких складок, выходящих из-под тонкого ремешка, который стягивал её стройную талию, и распрямляющихся на нежной груди.

Каждый раз во время моих с Лиз последующих бесед, проводившихся в рамках терапии в моём кабинете, я с наслаждением наблюдал игру огненных бликов от зажжённого камина на её светло-ореховых, ниспадающих мягкими волнами волосах. И точно так же путались в этих мягких прядях солнечные лучи, когда она прогуливалась по лесу в сопровождении сиделки, а я наблюдал за моей прекрасной пациенткой из окна своего кабинета.

Ярко-голубые глаза Лиз вовсе не были глазами больного человека. Я отметил это сразу, да и позже, наблюдая за ней, мог только восхищаться ими. Они живо вспыхивали при взгляде на заснеженные горы, окружающие клинику; заинтересованно останавливались на мне, когда я говорил о чём-то для неё новом; смеялись, лучась тонкими линиями, в то время как наш привратник показывал ей фокусы; но вместе с тем смиренно опускались, когда родители говорили о её дальнейшей судьбе. Лишь во время приступов эти глаза становились чужими и отсутствующими…

Из-за болезни Лиз пришлось оставить факультет теологии. Она училась прилежно, хоть и без особого рвения, но, видимо, ни преподавателям, ни отцу так и не удалось наполнить эту светлую головку чрезмерной религиозной моралью, и мыслила Лиз на удивление независимо и свободно. Она была на редкость образована, знала греческий и латынь и всё время между приступами проводила за чтением разнообразной литературы. Лиз буквально осаждала нашу библиотеку. Ей нравились французские классики и немецкие философы, она с удовольствием читала журналы о путешествиях, а потом расспрашивала меня, доводилось ли мне бывать в тех местах, но вот о своих поездках рассказать ей было нечего: Лиз никогда раньше не выезжала за пределы Штатов.

Признаюсь, в какой-то момент я даже испугался всё нарастающих во мне чувств к моей новой пациентке, но чем больше я убеждался в них, тем сильнее росло во мне желание вылечить её.

Я находился тогда на взлёте моей врачебной карьеры. Я был молод и успешен, но за всё время учёбы, долгих стажировок, службы в военном госпитале в годы первой мировой войны и усердной врачебной практики у меня не было времени на то, чтобы просто влюбиться. Разве мог я представить, что в возрасте тридцати трёх лет моё сердце будет внезапно замирать от одного лишь смеха этой девушки и мучительно саднить во время обострений её болезни.

А приступы, к сожалению, оказались реальностью, а не преувеличением родителей, как я понадеялся при первом знакомстве с Лиз. Она виделась мне человеком совершенно нормальным, но вскоре я стал свидетелем проявления её загадочной болезни. Её посещали странные видения, как наяву, так и во сне. Лиз говорила, что ей являлась она сама, и эта другая она вызывала в моей пациентке бесконтрольный страх. Больше всего её пугали глаза своего двойника: тёмные, миндалевидные и совершенно чужие. А порой Лиз начинала бредить и говорить не своим голосом о вещах, не имеющих никакого отношения к окружающей действительности. Внезапно она словно выключалась, выпадала из этого мира, твердя что-то несвязное в полубреду. Чаще речь шла о болотах и живущих в них чудовищах. Кроме того, приступы сопровождались и физическим недомоганием. Каждый раз после страшного сна или видения она не могла подняться с постели, жаловалась на головную боль и общую слабость.

Мои американские коллеги ставили ей что угодно, от разнообразных неврозов, наподобие истерии, до шизофрении, но я не спешил с диагнозом. Как-то в телефонном разговоре Бен Родрик шёпотом сказал мне, что, на его взгляд, в Лиз вселилась нечистая сила. Разумеется, я тогда не придал никакого значения этим словам, но позже был вынужден признать, что в них крылась доля истины, хотя мне, учёному и медику, не хотелось в это верить.

Меж тем проповедник не раскрыл сразу всей правды. С самого начала я чувствовал, Бен Родрик о чём-то не договаривает. Я подозревал, что тут замешана какая-то психическая травма, возможно, даже домашнее насилие, но как выяснилось в итоге, все мои догадки оказались неверны.

Случай Лиз поставил под сомнение не только то, чему я учился на факультете психиатрии, но так же и все мои представления о здравом смысле. Проникнув в подсознание моей пациентки во время сеансов гипноза, я узнал о существовании таких вещей, созданий и невообразимых миров, о которых нормальный человек, скептик и материалист, каким был и автор этих строк, не имеет ни малейшего представления.