Тайна Древнего Лика

1

Этим ранним июльским утром 1969 года у Дэна Келли было достаточно поводов для хорошего настроения. Во-первых, выехав ночью из Уолсолла, он без каких-либо проблем к рассвету почти добрался до пункта назначения — шоссе в начале понедельника было пустынно, а подержанный «воксхолл» совершенно не капризничал. Во-вторых, синоптики не соврали: начавшийся еще с вечера дождь и не думал прекращаться, а значит, там, куда направлялся Дэн Келли, не должно быть многолюдно. Ну, и в-третьих, «Бирмингем» вчера победил — и это тоже было здорово.

Шоссе мокро блестело в свете фар. Дэн Келли особенно не разгонялся, потому что был по натуре осторожным человеком, да и не спешил никуда — объект его теперешнего интереса не мог убежать или исчезнуть. Правой рукой Келли держал руль, левой — сигарету. Изредка делая короткие затяжки, он немного фальшиво подсвистывал Полу Маккартни, певшему в радиоприемнике в сопровождении остальных участников «ливерпульской четверки».

Дэну Келли было сорок три года, он на пару с женой владел небольшим магазином дамского белья в Уолсолле, довольно удачно играл на скачках и основной своей жизненной заслугой, кроме организации собственного бизнеса, считал сопричастность к появлению на свет божий сына и дочери. Роберт заканчивал колледж, а девятилетняя Лиз училась в школе. Жизнь Дэна Келли текла вполне размеренно, со своими радостями и огорчениями. Но радостей было гораздо больше, и если и поминался недобрым словом при просмотре вечерней программы новостей премьер Вильсон, то, скорее, по привычке, чем по необходимости. На то он и премьер-министр, на то оно и правительство, чтобы было кого ругать.

Работа, праздничные вечеринки, скачки, выезды за город на уик-энд… Поездки в Бирмингем, и в Лондон, и в Брайтон, и за Английский канал[1], на континент — в Париж, Руан и Брюссель… И музеи, и кафе, и пляжи…

В общем, Келли не жаловался на жизнь. Но прошлым летом испытал потрясение… Да, он считал случившееся потрясением, и до сих пор не мог разобраться в себе, до сих пор не мог понять: хорошо это или плохо? Или тут и вовсе не подходили однозначные оценки?..

Прошлым летом супруги Келли, взяв с собой сына, посетили Стоунхендж. Дочка проводила каникулы у бабушки с дедушкой в Восточном Сассексе. Тот день навсегда отпечатался в памяти Дэна. Он бродил среди огромных камней и чувствовал, как что-то никогда доселе неиспытанное вливается в его душу. От древних мегалитов словно исходило какое-то излучение, он ощущал далекий властный зов, и сам становился камнем, но не мертвым, а живым, таким же, как возвышавшиеся вокруг исполины… Сын, который явно маялся на этой экскурсии, вывел его из оцепенения, и странное, совершенно непривычное состояние прошло.

Но не забылось.

Дэн никогда не был склонен к романтике, к поэзии, но сравнение в тот момент пришло на ум как бы само собой: здесь, посреди равнины Солсбери, его душа ощутила прикосновение, подобное прикосновению ангельского крыла… Это был знак… Некие запредельные сущности давали ему понять: он, Дэн Келли, способен воспринять сигналы неведомого, он гораздо более глубок и утончен, чем кажется другим и чем думает о себе сам… Какая-то невидимая сторона его существа повернута к иному…

Он ничего не сказал об этом запредельном прикосновении ни жене, ни сыну — впрочем, они даже не заметили его странного состояния. Вокруг бродили группы туристов, щелкали фотоаппараты, хныкали маленькие дети. И камни уже не казались какими-то особенными…

Его жизнь продолжала идти своим чередом — завоз товара, квартальные скидки, плохо идут закрытые бюстгальтеры, срочно приобрести еще партию кружевных трусиков, сиреневые комбинации вышли из моды, поставщик всучил бракованные чулки… Пиво, телевизор, скачки, вечеринки… Шоссе дней, недель и месяцев тянулось в будущее, делая неопасные повороты и то взбираясь на пригорки, то сползая под уклон, — но теперь от этого привычного шоссе ответвлялась странная узкая проселочная дорога. Она шла параллельным курсом, нигде не пересекаясь с шоссе, и была скрыта деревьями и густым кустарником.

В течение нескольких месяцев Келли один за другим перечитал все материалы о Стоунхендже, которые отыскались по каталогу городской публичной библиотеки. И теперь многое знал об этом циклопическом сооружении былых веков. Он вовсе не превратился в фанатика этого кромлеха[2], он по-прежнему азартно болел за футбольный клуб «Бирмингем», ходил на скачки и не пропускал трансляций боксерских поединков — Стоунхендж и «Бирмингем» лежали в разных плоскостях, и совершенно не мешали друг другу. Стоунхендж стал для него как бы символом того, что в мире есть вещи, не поддающиеся простым бухгалтерским расчетам и вообще сухой цифири.

Он читал материалы о древнем сооружении как некое откровение, с таким же интересом, с каким в детстве проглатывал рассказы Артура Конан Дойла.

Стоунхендж… Средоточие системы концентрических окружностей диаметром с футбольное поле — каменные площадки, лунки, огромные камни, земляные валы… В самом центре сооружения — пять трилитонов, сдвоенных каменных блоков высотой с четырехэтажный дом, накрытых тяжелыми плитами. Семиметровые камни, «серые бараны» из песчаника — Сарсеновое кольцо, — со всех сторон охватывают этот комплекс трилитонов.

Предания говорили о живших когда-то, до Потопа, гигантах — они-то и построили Стоунхендж. Древние британцы называли его «Пляска Великанов». По другой легенде, эти камни при помощи волшебства перенес на равнину Солсбери, в Уилтшир, из Ирландии великий чародей Мерлин. Были и предположения о том, что Стоунхендж построили друиды, жрецы древних кельтов. Или римляне. Или викинги. Или и вовсе пришельцы из космоса…

А астроном Джералд Хокинс доказал, что Стоунхендж — это древнейшая обсерватория, позволяющая производить астрономические наблюдения с высокой точностью. Его выпущенную четыре года назад, в 1965-м, книгу «Разгадка Стоунхенджа» Дэн зачитал чуть ли не до дыр…

Келли не просто верил в необычность Стоунхенджа — он ощутил эту необычность на себе.

Миновали и осень, и зима, и весна, но он не испытывал потребности вновь побывать в том странном месте. Ему хватало воспоминаний. Правда, был соблазн поехать туда в день летнего солнцестояния, чтобы увидеть восход солнца над Пяточным камнем, — однако мысль о толпах любопытствующих, которые повалят в Стоунхендж, погасила этот порыв.

А через две недели он внезапно, проснувшись среди ночи, понял, что непременно должен в самое ближайшее время побывать среди величественных камней. Ранним утром, в дождливую погоду, когда там будет безлюдно. Подпитаться неведомой энергией. Вновь ощутить прикосновение крыльев. Это почему-то казалось Келли самым важным сейчас.

Хотя каких-то особых тайн от жены у него никогда не было, он не стал говорить о том, что собирается именно в Стоунхендж. Нет, он сказал, что едет в Солсбери. Всего лишь на один день. По делам — есть, мол, кое-какие наметки.

Вот почему Дэн Келли встречал едва проклюнувшееся утро не в собственной постели, а за рулем «воксхолла», который катил по мокрому шоссе в сторону древних камней…

В этот ранний час на стоянке не было ни одного автомобиля, и людей ни поблизости, ни вдали тоже не наблюдалось. Зеленые поля, разделенные едва заметными изгородями, тянулись к обрамленному лесом горизонту, и вдалеке, за развилкой шоссе, на плоской возвышенности, темнели неподвижные силуэты каменных исполинов. Келли заглушил мотор, выключил радио и еще с минуту посидел, докуривая сигарету и слушая, как стучит над головой дождь — словно стайка кур торопливо и неустанно клюет зерно. Потом глянул в зеркальце над ветровым стеклом и подмигнул своему отражению — благообразному сухощавому джентльмену с узким, четким, вполне подходящим для монеты лицом и уложенными в аккуратную прическу жесткими темными волосами. Дэн втайне гордился своей весьма аристократической внешностью и считал, что похож на Шерлока Холмса.

Он не отказался бы сейчас от чашки кофе — хотя и без кофе, несмотря на ночную поездку, сна не было ни в одном глазу. Дождевые струйки стекали по стеклам автомобиля, и, подобно этим струйкам, вливалось в душу некое предчувствие. Даже еще не вступив внутрь древних кругов, Келли уже ощущал их присутствие. Мир вокруг неуловимо менялся, и в унисон с этим преображением менялось и внутреннее состояние приехавшего из Уолсолла вполне благополучного человека.

…Робкому утру удалось выклянчить еще немного света у прижимистой ночи, пространство раздвинулось, и теперь уже можно было с уверенностью сказать, что новый день непременно состоится. Облаченный в длиннополый плащ с капюшоном, Дэн Келли осторожно шел по раскисшей дороге, лавируя среди луж и то и дело останавливаясь на обочине, чтобы вытереть о траву налипшую на подошвы грязь. Дождь как будто бы чуть притих, и впереди, на фоне утреннего неба, еще более четко виднелись огромные камни — как пальцы, настойчиво указывавшие путь в заоблачные просторы, в иные края…

Невольно задерживая дыхание и совсем сбавив шаг, Келли вступил на территорию древнего строения. Хотя дождь шуршал по ткани плаща, Келли сразу же почувствовал какую-то невероятную, поразительную тишину, тишину не только внешнюю, но и внутреннюю. Тишина была главным содержанием этой обители каменных исполинов и, как и космический вакуум, порождающий частицы вещества, способна была в любой момент исторгнуть из себя нечто необычное. Тишина и одиночество властно охватывали его, единственное живое существо в зачарованном каменном королевстве; черные птицы, которых так много было тут в прошлый раз, еще не слетелись. Тишина и одиночество проникали все глубже и глубже — и это было прекрасно. Он вновь, как и десять месяцев назад, погружался в упоительную умиротворенность, он чувствовал, как просыпаются камни, и в монотонный шелест дождя вплетался приближавшийся шелест нездешних крыльев. Дэн Келли застывшим взглядом смотрел на возвышавшуюся напротив него каменную арку и видел, как над темной поверхностью верхней, поперечной, плиты словно бы начинает возникать слабое-слабое сияние, подобное пламени далекой свечи в солнечный день. Он невольно моргнул — и почти тут же зажмурился от ослепительной беззвучной вспышки. Волна теплого воздуха плеснула в лицо и умчалась дальше, перед глазами заплясали огненные пятна. Дэн запоздало пригнулся, собираясь упасть, но вспышка не повторилась и камни не рушились, а оставались на своих местах.

«Взрыв?.. Шаровая молния?..» — это было первое, что пришло ему в голову.

Войну он помнил — такое не забывается — и предположение насчет взрыва отбросил сразу: не бывает таких бесшумных взрывов. А о том, как ведут себя шаровые молнии, он мало что знал. Пока Келли было понятно одно: полыхнул не сам вертикально стоящий, правый от него, камень трилитона, а что-то позади камня.

Он зачем-то оглянулся, никого за спиной не обнаружил и, крадучись, направился к трилитону. Пятна перед глазами исчезли, и бледное сияние, охватывавшее плиту, — тоже. Растворилось и чувство тишины-одиночества, пропало ощущение сопричастности, и утих шелест невидимых крыльев. Остался только размеренный шорох дождя.

Под этот шорох Келли короткими шагами приблизился к трилитону и, обогнув боковой вертикально стоящий камень, осторожно выглянул из-за него.

И остолбенел, неподвижностью своей сравнившись с любым из здешних камней.

В трех-четырех шагах от него, под боком у вертикальной плиты, лежала на спине молодая женщина. Без каких-либо даже самых малейших признаков одежды. Одна нога женщины была поднята и согнута в колене, словно незнакомка читала невидимую книгу, используя в качестве подставки собственное бедро. Правая рука покоилась на груди, а левая была откинута в сторону.

Дэн Келли, почти не дыша и все еще не в состоянии сдвинуться с места, скользнул взглядом по стройному крепкому женскому телу. Светлые, скорее короткие, чем длинные волосы… Закрытые глаза… Ссадины на плечах, на локте, на лбу, на коленях… Испачканная чем-то серым ладонь…

В следующее мгновение Келли осознал, что смотрит на труп: перед ним лежала жертва преступления. Нужно было оставить все как есть и ехать на поиски ближайшего телефона, чтобы сообщить в полицию. Однако он почти тут же понял, что поспешил с выводами — под тонкой кожей век женщины совершали прерывистые движения глазные яблоки. Что бы тут ни случилось, она была жива и нуждалась в срочной медицинской помощи!

Оцепенение мигом исчезло, и Келли бросился спасать человека. Стянув с себя плащ, он разложил его на каменной площадке и перетащил туда потерпевшую. Ее кожа была мокрой, но теплой, словно и не пролежала она тут всю ночь под хотя и не очень сильным, но непрерывным дождем. Или преступление было совершено совсем недавно? Келли быстро осмотрелся — и вновь никого не обнаружил. А с чего он взял, что перед ним именно жертва преступления?..

Думать об этом сейчас было не самым первостепенным занятием, поэтому Келли придержал проснувшегося в нем Шерлока Холмса. Он укутал женщину в плащ и прикрыл ей голову капюшоном. Поднял свою ношу и, держа перед собой, направился назад, через кольцо «серых баранов» к выходу из скопления каменных исполинов. Идти было тяжело, ноша оттягивала руки, и Келли почти сразу засомневался в том, что сумеет добраться до своей машины без остановок — он уже сейчас начал задыхаться. Но поблажек себе Келли давать не собирался, потому что от его расторопности, возможно, зависела жизнь человека. Жизнь молодой симпатичной женщины, неведомо как очутившейся здесь… Избили, изнасиловали, привезли сюда и бросили?..

Что-то в этой версии не стыковалось, только Келли не мог понять, что именно.

Изрядно промокнув, он выбрался на туристическую тропу, размытую дождем. Серое утро смогло-таки окончательно справиться с ночной темнотой, и отсюда, с возвышенности, хорошо просматривались оба шоссе, сходившиеся под углом. Дороги были абсолютно пустынны, и лишь одинокий серый «воксхолл» виднелся у ближнего края зеленого поля.

Руки все больше ослабевали, Келли изнемогал. Он не обращал уже внимания на то, куда ступает, и туфли его отяжелели от грязи. Совсем запыхавшись, он наконец остановился. Собрался с силами, изловчился — и взвалил безвольное тело себе на плечо. Голова и плечи женщины оказались у него за спиной, обеими руками он обхватил ее ноги — и так идти стало легче. Он прибавил было шагу, но тут же поскользнулся и едва не упал. И решил не спешить: не хватало еще, чтобы по его вине эта несчастная получила новые увечья.

Об оставшихся позади каменных исполинах, к неведомой силе которых ему в этот раз так и не удалось приобщиться, Келли уже не думал. Он мысленно прикидывал расстояние до автомобиля и на ходу поправлял так и норовившее съехать с его плеча расслабленное тело женщины. А чтобы не зацикливаться на собственной усталости, Келли представил, как выглядит со стороны: субъект в мокрой рубашке тащит к машине нечто очень похожее на труп… Подозрительная получалась картина, — но вокруг не было никаких посторонних глаз: и птицы где-то прятались от дождя, и не видно было овец на полях.

«Да уж лучше бы кто-нибудь увидел, — тут же подумал он. — Вместе быстрее бы дотащили…»

Наконец Келли добрел до автомобиля. Мобилизовав остаток сил, он уложил потерпевшую на заднее сиденье и, раздвинув борта плаща, взял ее руку и попытался отыскать пульс. Кожа на костяшках пальцев женщины была сбита, что наводило на мысль о самообороне, а пульс хоть и едва прощупывался, но был ровным и не затухающим. Келли плохо разбирался в таких вещах, но все-таки счел это хорошим симптомом: пострадавшая, кажется, не собиралась умирать. Ее бледное лицо было спокойным, только глаза под веками, покрытыми легкими разводами морщинок, продолжали подергиваться — как бывает, когда человеку что-то снится.

«Возможно, она угодила под разряд шаровой молнии, — подумал Келли. — Если та вспышка действительно была шаровой молнией… Попробовать привести ее в чувство? Потормошить?..»

Впрочем, он тут же решил, что пусть лучше этим занимаются врачи, а то еще сделает что-нибудь не так…

Сев за руль, Келли начал разворачивать машину в сторону недалекого Солсбери. На величественный древний кромлех он напоследок так и не взглянул…

2

Дверь приемного покоя открылась, и в коридор вышла медсестра. Это была та самая пожилая костлявая особа в больших очках, которая минут двадцать назад впустила Дэна Келли в больничный корпус. Он поднялся со стула.

— Все в порядке, — сказала медсестра, остановившись в отдалении и исподлобья глядя на него из-под очков. — Ее уже осмотрели и перевезли в процедурную.

— Что с ней?

Медсестра пожала плечами:

— Обследование покажет. Возможно, сотрясение мозга. Ну, и ребра сломаны — это уж точно. Кроме гематом.

— Понятно, — сказал Келли. Он чувствовал себя не очень уютно под ее пронзительным и, кажется, неприязненным взглядом. — Тогда я в полицейский участок, расскажу… Как туда добраться?

— Не беспокойтесь, — проскрипела медсестра; халат ее был похож на саван. — Полиция уже здесь.

Она повела головой в сторону окна и поджала бескровные губы египетской мумии. Келли сделал несколько шагов к готическому застекленному проему в толстой стене, увидел вдали двух полисменов в плащах, неторопливо входивших в ворота больницы, и почувствовал себя еще более неуютно. Эта старая грымза, похоже, не очень-то поверила его сбивчивому рассказу. А поверят ли бобби[3], которых, конечно же, она и вызвала? А если задержат до выяснения? Не слишком большая радость бог весть сколько торчать за решеткой…

Достав из кармана бумажник, он подошел к продолжавшей молча наблюдать за ним служительнице медицины. Извлек визитную карточку и протянул ей:

— Там указаны мое имя и адрес. Случится быть в Уолсолле — заходите в мой магазин, у нас неплохой выбор дамских аксессуаров. — Келли даже улыбнулся, хотя настроение у него было не самым радужным. — И еще… Нельзя ли забрать мой плащ?

— Да, конечно. — Скрипа в голосе поубавилось, и визитка была принята и сразу же изучена. — Конечно, мистер Келли. Сейчас.

Она удалилась и почти тут же вернулась с плащом.

— Спасибо, что позаботились о полиции, — забрав его, вежливо сказал Келли.

И услышал в ответ, уже направляясь к выходу:

— Это наша обязанность, мистер Келли.

Вероятно, полицейский участок находился неподалеку от больницы, поскольку блюстители порядка пришли пешком. Молодой остался, чтобы выяснить у врачей, когда можно будет рассчитывать на показания потерпевшей, а второй, рыжеусый констебль лет тридцати, с мощной фигурой регбиста, предложил Келли вместе проехать в участок и там все подробно рассказать.

Да, совсем не таким, как хотелось бы Келли, выходило у него это утро седьмого июля. Видать, действительно есть резон в утверждении о том, что понедельник — день тяжелый…

Впрочем, комната, в которую констебль привел Келли, показалась тому вполне сносной, несмотря на оконные решетки. Там было тепло и сухо, и главное — на стене рядом с высоким массивным сейфом висел вымпел с сине-белой эмблемой клуба «Бирмингем»: футбольный мяч с водруженным на него такого же размера глобусом, перевитые ленточкой.

Констебль, покашливая в усы, изучил документы Келли и, забрав их, куда-то удалился. А потом отстучал на машинке весь его рассказ, то и дело отрывая от клавиш покрытые рыжими волосками массивные пальцы и уточняя детали. И попутно задавая такие вопросы, которые Келли никогда бы не пришли в голову. В отличие от больничной мумии, констебль, кажется, не записывал его с ходу в преступники, а если даже и имел подозрения, то не показывал виду. Хотя как можно считать преступником человека, по собственной воле доставившего свою жертву в больницу… Да еще и дождавшегося появления полиции.

— И что вы думаете по этому поводу, констебль? — спросил Келли, прочитав собственные показания.

Констебль повел широкими плечами, потер шею:

— Какие-то выводы делать рановато. Есть тут у нас местные… друиды… — последнее слово прозвучало, как ругательство.

— Что-то типа сатанистов? — осторожно поинтересовался Келли.

— Вот-вот, типа… — покивал констебль. — Съездим на место происшествия, посмотрим. — Он глянул в окно. — Хотя дождь — какие там следы… Будем надеяться, что она придет в сознание и расскажет. Если вспомнит. Могли ведь так накачать… или сама накачалась… И сколько она там пролежала?..

— Вот! — сообразил наконец Келли. — Когда я ее нашел, волосы у нее были сухие.

Констебль подался вперед, и стул под ним страдальчески скрипнул.

— Вы уверены?

— Точно! — возбужденно подтвердил Келли. — Ну, то есть, дождь на них лил, но они еще не успели промокнуть. Кожа мокрая, лицо мокрое, а волосы — нет. До меня только сейчас дошло, я все никак не мог понять… Что-то не увязывалось…

Констебль откинулся на спинку вновь обреченно заскрипевшего стула и сцепил руки на животе.

— Плохо, — сказал он. — Вы там, часом, вертолет какой-нибудь не заметили?

— Нет. Ничего там не было, и никого. Ни единой живой души.

— Плохо, — повторил констебль и, поворошив пальцем усы, остро взглянул на Келли: — А вы трогали?

Келли почувствовал, что краснеет — щекам стало жарко.

— Что… трогал? — с запинкой выговорил он.

— Волосы ее трогали?

— А… Э… Нет, не трогал… Но видно было, понимаете?

— Могли и ошибиться.

Констебль навалился грудью на стол и, четко выговаривая слова, повторил:

— Могли и ошибиться.

Келли промолчал. В конце концов, не его это дело. Он доставил пострадавшую в больницу — вот что самое главное. А в причинах пусть разбирается полиция, мясистые констебли с сержантами. Пусть выясняют, им за это деньги платят. А ему никто и спасибо не сказал.

— И кожа у нее была теплая, — неожиданно для самого себя чуть ли не с вызовом заявил он. — А кожу я трогал. И очень даже трогал, — когда блондинку эту на плащ укладывал.

— Жар, — тут же нашелся констебль.

— А вспышка?

— Атмосферное электричество. Или какие-нибудь световые эффекты.

— Возможно, — уже без эмоций согласился Келли. — У вас больше нет ко мне вопросов? Я свободен?

— Еще несколько минут — и можете заниматься своими делами, мистер Келли.

«Проверяют мою личность», — подумал Дэн.

— Координаты ваши у нас есть, — продолжал констебль, — так что если возникнет необходимость… Еще побудете у нас, в Солсбери, или сразу домой?

— Домой, наверное. Сегодня меня к вашим мегалитам как-то больше не тянет…

— А меня вообще к ним никогда не тянет, — сообщил констебль, придвигая к себе лежавшие на столе папки. — Мало ли где каких камней понатыкано. Да хоть и в Эйвбери. Или в Вудхендже — тут же, у нас, в Уилтшире. Так в Эйвбери и Вудхендж не едут, а сюда… — Он взглянул на Келли: — Ехать ночью, в дождь, бог знает откуда… Специально ехать, именно ради этих камней. — Он помотал головой. — Нет, не понимаю…

— У каждого свои увлечения, — сдержанно заметил Келли. — Люди по полмира пролетают-проезжают, чтобы на пирамиды посмотреть. Или на Парфенон.

— Так то пирамиды! А у нас тут ни то ни сё — куча булыжников. Кто-то когда-то дурью маялся, чтобы через тысячу лет голову ломали: что это да зачем… Хотя согласен с вами: у каждого свои увлечения. Чтобы жить было интереснее.

Дверь открылась, и на пороге возник его молодой напарник, уже без плаща.

— Давай, Рон, заходи, рассказывай. Ты возвращался через Лутон или через Брайтон? Делал крюк за сигаретами?

Как выяснилось из последовавшего за этими вопросами пространного ответа, молодой бобби с простодушно-хитроватым лицом потомка йоменов[4] вовсе не делал крюк через Лутон или Брайтон. И через Лондон тоже не делал, а все это время проторчал в больнице, ожидая, что поведают ему медицинские работники о состоянии потерпевшей. Дождаться-то он дождался, но ничего обнадеживающего не услышал. Женщина продолжала оставаться без сознания, и ни о каких расспросах, само собой разумеется, не могло быть и речи. Что же касается обстоятельств, волею которых потерпевшая оказалась в Стоунхендже, то можно было выдвинуть сразу несколько версий…

Тут зазвонил телефон, заставив его прервать монолог, и рыжеусый поднял трубку. Он слушал и кивал, и глядел на Келли — и тот понял, что речь идет именно о нем.

Так и оказалось.

— Ну что, мистер Келли, — сказал рыжеусый, вернув телефонную трубку на место. — Не смею вас больше задерживать.

Он встал, обогнул стол и подошел к Дэну, тоже поднявшемуся со стула. Одернул свой слегка помятый мундир:

— Спасибо, мистер Келли. Кто-нибудь на вашем месте мог бы просто потихонечку смыться оттуда, правильно? Чтобы без лишних забот. А вы не смылись. Поэтому — спасибо. Мы уж тут разберемся, не сомневайтесь. А нужно будет — свяжемся с вами. Найдем. Рон, проводи.

Дэн Келли молча кивнул констеблю и, скользнув взглядом по прищурившемуся молодому пинкертону, направился к двери. И, уже открыв ее, услышал вдогонку:

— А насчет камней, может, вы и правы, мистер Келли. Может, в них и взаправду что-то есть…

3

Утреннее небо по-прежнему было выкрашено в сплошной серый цвет, и отражалось в таких же серых пятнах многочисленных луж, но дождь прекратился. Часы показывали начало одиннадцатого, однако Дэн Келли все никак не мог покинуть этот пропитанный духом старины городок и отправиться назад, в Уолсолл. Избавившись от общества полицейских, он поехал в центр, позавтракал в немноголюдном кафе, а потом оставил автомобиль на стоянке и устроил себе экскурсию. Бродил по нешироким улицам, разглядывая крепкие мрачноватые дома времен Средневековья, со всех сторон изучил местные достопримечательности: готический собор тринадцатого века, дворец епископа — ровесник собора, торговый павильон «Рыночный крест». Заглянул в два-три магазина, оценил ассортимент сувенирных и антикварных подвальчиков.

Никаких дел у него в Солсбери не было, еще раз посещать Стоунхендж после случившегося ему абсолютно не хотелось, — но и сесть за руль и как ни в чем не бывало пуститься в обратный путь он почему-то не решался. Обнаженная молодая женщина, лежавшая среди камней, не шла у него из головы. И волосы у женщины были все-таки сухими — словно ее только что оставили там. Оставили — и исчезли. Испарились. Или это действовали невидимки? Уэллсовский Гриффин с компанией таких же, как он… Но почему именно в Стоунхендже? Почему не на обочине, не в кустарнике? Вообще — почему?

Тут ощущался странный, тревожащий запах тайны…

Не обращая больше внимания на красоты архитектуры и прохожих, Келли выбросил в урну недокуренную сигарету и быстрым шагом направился к автостоянке. Словно вдруг понял, что куда-то опаздывает.

…Но, как оказалось, спешил он совершенно напрасно. Все та же мумия-медсестра уже без былой неприязни сказала ему, что ничего не изменилось и перспективы весьма туманны. Если улучшение и будет, то уж никак не сегодня. И вряд ли завтра.

Келли записал номер телефона и, почему-то ощущая себя мухой, запутавшейся в паутине, покинул больницу.

Его «воксхолл» стоял наискосок от больничных ворот, на другой стороне улицы. В капот автомобиля упирался своим тылом какой-то долговязый субъект в коротком, выше колен, кремового цвета плаще. У субъекта были длинные темные волосы, своей прической он копировал то ли лучшего бомбардира «Манчестер Юнайтед» Джорджа Беста, то ли каждого из «битлов», а на плече его висела на ремне небольшая черная сумка. Почему он выбрал в качестве подпорки именно автомобиль Келли, было непонятно, потому что рядом стоял «рено», — ничуть не хуже «воксхолла», — а за газоном, под деревьями с мокрой листвой, поджидала всех усталых и дряхлых совершенно свободная скамейка. Правда, на дряхлого субъект отнюдь не походил — на вид ему было не больше сорока.

Порывшись в памяти, Келли вспомнил, что, кажется, минут пятнадцать назад видел этого типа в больничном вестибюле — там находились какие-то люди, на которых он не обратил внимания.

Мысленно пожав плечами, он пересек улицу и намеревался уже открыть дверцу автомобиля, когда долговязый отклеился от капота и жизнерадостно улыбнулся:

— Мистер Келли? Я как раз вас и поджидаю.

Келли выпрямился и взглянул в длинное, с чуть выпуклыми карими глазами, приветливое лицо, обрамленное баками. На бобби субъект явно не походил, но и ни на одного из знакомых Келли — тоже.

— Чем обязан? — спросил он, на всякий случай внутренне собравшись.

— Марк Синчин, репортер местной «Кроникл», — тут же отрекомендовался субъект, подходя ближе. — Мне сообщили, что день у вас сегодня начался весьма интересно. Если не возражаете, давайте заберемся в ваш лимузин и поговорим. У меня есть «Филип Моррис», с двойным фильтром.

Судя по напористости, репортер был явно не из новичков. Келли переступил с ноги на ногу, посмотрел, как тот вынимает из кармана плаща серую пластмассовую сигаретную пачку, и кивнул:

— Хорошо.

Действительно, почему бы читателям «Кроникл» не узнать о хорошем поступке Дэна Келли из Уолсолла, торговца отличным, между прочим, дамским бельем? Гибкая система скидок и так далее…

Они устроились в машине, закурили «Филип Моррис», и Келли первым делом поинтересовался, каким образом о недавно происшедших событиях стало известно репортеру местной газеты.

Ответ оказался очень простым. Марк Синчин был не просто журналистом, работавшим в редакции одной из городских газет, а именно репортером. То есть человеком, готовящим материалы о текущих событиях и происшествиях. Происшествиями занималась полиция — там Синчин и брал всю информацию. Точнее, не всю, а ту, которую давали, ту, которую полицейское начальство считало допустимым для публикации. Вот и сегодня утром Синчин, как обычно, сделал несколько звонков по «точкам», как он это называл, и в числе других новостей узнал и о «жертве из святилища друидов». Именно так он успел ее окрестить, вполне в духе журналистской братии. Решив, что этот случай заслуживает внимания, репортер поспешил в полицейский участок, к своим старым знакомым, где и выведал все подробности. Включая имя человека, доставившего потерпевшую в больницу, и номер его «воксхолла». Более того, расторопный журналист присоединился к полицейским и побывал в Стоунхендже, на месте происшествия. Это место Келли не только описал в своих показаниях, но и отметил на схеме памятника старины, которую набросал на листе бумаги.

После этого Синчин отправился в больницу, чтобы выяснить состояние пострадавшей. («Все, что могу, перепроверяю сам, — сказал он Дэну. — Стараюсь публиковать только достоверные сведения — дорожу своей репутацией».) Получив уже известный Келли ответ, Синчин вышел из больницы и обнаружил рядом со своим «рено» серый «воксхолл» с тем самым номером, что он записал в полицейском участке. Серый «воксхолл», который, как полагал Синчин, давным-давно уже оставил позади границы графства Уилтшир…

«А та мумия не сказала, что буквально передо мной уже интересовались здоровьем этой несчастной», — подумал Келли.

— И я решил дождаться вас, — завершил Синчин преамбулу. — Одно дело, читать бумаги или слушать официальную, так сказать, информацию, и совсем другое — пообщаться с очевидцем. Тем более, с единственным очевидцем. Предупреждаю, что я очень дотошен, зануден и прилипчив, и не отвяжусь до тех пор, пока все-все-все не разузнаю. Так что признавайтесь, Дэн: что вы утаили от полиции?

Келли чуть не поперхнулся ароматным сигаретным дымом:

— С чего вы взяли, что я что-то утаил? Зачем мне утаивать? Не я же ее туда притащил! Я все подробно рассказал и добавить мне нечего. Этому рассказал, с рыжими усами…

— Типлеру, — вставил Синчин.

— Возможно. Я его фамилию не запомнил. Так что все подробности там, в участке.

— Нет, Дэн, вы меня не поняли. Я имею в виду такие мелочи, что для протокола не годятся. Ну, мелочи — и всё. — Синчин пошевелил длинными пальцами, словно силился подобрать слова. Таким пальцам мог позавидовать как вор-карманник, так и пианист. — Ваши собственные ощущения, понимаете? Атмосфера… То, что никак в протоколе не отразить. Там вот о вспышке говорится. Вы что сначала увидели — вспышку или женщину? Что это за вспышка, как вы думаете? Я ведь не только криминальной хроникой пробавляюсь. И случаи наблюдений НЛО меня интересуют, и предсказания, и об исчезновении «Элдриджа» я писал…

— Кто такой Элдридж?

— «Элдридж» — это американский эсминец. Исчез в сорок третьем, в Филадельфии. А появился потом совсем в другом месте. Так как насчет вспышки? Сначала вспышка, а потом женщина? Или наоборот?

— Точно сказать не могу. По-моему, вспыхнуло над поперечной плитой, а уж лежала ли в это время женщина там, за трилитоном, или нет, я не видел. Я уже потом туда заглянул, после вспышки… — Келли помолчал и добавил: — Констебль там иронизировал насчет вертолетов, так вот: ни с какого бесшумного вертолета-невидимки сбросить ее никак не могли. Поза у нее была не та. Словно на пляже, колено поднято. Загорает и книжку читает. Только книжки нет, и солнца нет. Дождь вместо солнца. Дождь, — а волосы сухие, я же не слепой…

— Ч-черт! — Синчин чуть не подпрыгнул на сиденье. — И этого тоже в протоколе нет.

— Потому что ваш мудрый констебль разъяснил, что это мне просто показалось. А кожа теплая, мол, потому, что у нее горячка. И вообще, я ее из Уолсолла с собой прихватил, накачал какой-то дрянью и сдал в больницу. Потому что я скрытый маньяк, во мне некий мистер Хайд временами оживает…

Синчин махнул рукой:

— Да ладно вам, Дэн. На констеблей и детей обижаться нельзя.

Журналист только что собирался еще раз закурить, но так и не закурил. Крутил незажженную сигарету в руке и явно о чем-то размышлял, сдвинув густые черные брови и напряженно глядя на собственные колени, обтянутые синей тканью джинсов.

«Подземелье, — осенило Келли. — Там, под трилитоном, — пещера. Собираются местные друиды… этот Типлер говорил о друидах… Устраивают оргии. Что-то там у них произошло, избили ее, вытащили наружу. А меня заметили и закатили фейерверк. Чтобы отпугнуть…»

Версия была довольно неуклюжей, но худо-бедно почти все объясняющей. Однако излагать ее Келли не собирался — версии пусть выдвигают бобби и журналисты.

— Исчезновения, — медленно произнес Синчин и повернулся к Келли. — Где-то люди исчезают, где-то люди появляются. И такие случаи далеко не единичные. Я этим тоже интересовался.

— Я знаю одну такую историю, — сказал Келли. — Пришли женщины ко гробу, заглянули, — а там нет распятого, только одежды погребальные.

Синчин рассеянно улыбнулся, продолжая манипулировать незажженной сигаретой:

— Ну, эта история о человеке, скажем так, не совсем обычном. Вернее, не совсем человеке. А я говорю о самых обыкновенных людях. Например, об эскимосах из Ангикуни. Слыхали о такой деревушке?

Келли отрицательно покачал головой:

— Я о многом не слыхал, я ведь не журналист.

— Так послушайте, Дэн. У нас под носом полным-полно загадок! Там лет сорок назад бесследно пропали все жители. Остались только трупы привязанных к дереву собак, умерших от голода. И это очень странно, Дэн, потому что эскимосы никогда не оставили бы своих собак на произвол судьбы. А они не только собак, но и ружья оставили. А что такое ружье для эскимоса? Самое ценное имущество, вот что это такое. И подобных фактов хватает, я этим не первый год занимаюсь… А как вам другое? В тысяча девятьсот четырнадцатом, в Чэтхеме, Иллинойс. Вечером, в январе, на улице появился некий человек. Как показалось очевидцам, он возник прямо из воздуха и был, — Синчин многозначительно поднял палец, — совершенно голый. Совершенно голый в холодный январский вечер. Бегал взад-вперед по улице, пока его не задержал полицейский. Врачи посчитали его умалишенным, а одежду так и не нашли. А с десяток лет назад один владелец пивоваренного завода в Южно-Африканском Союзе* вдруг обнаружил себя в Нью-Йорке. Последнее, что сохранила его память, это то, что он вышел из ресторана в своем Йоханнесбурге. Как предполагал мой знаменитый коллега Чарльз Форт**, человек, живущий в одном уголке Земли, вдруг попадает в иное измерение и появляется в совершенно другой части нашего шарика. При этом происходит амнезия — потеря памяти. Как видите, тут есть над чем подумать, Дэн, — подытожил Марк Синчин.

* Прежнее название Южно-Африканской Республики.

** Американский исследователь «непознанного», публицист, предтеча современного уфологического движения; работал и репортером.

— Да уж… — пробормотал Келли, чувствуя себя несколько не в своей тарелке от такого обилия неожиданной, странной информации. — А вы в полиции все это не рассказывали?

Синчин покосился на него, щелкнул наконец зажигалкой, направил длинную струю дыма за приспущенное боковое стекло и только потом ответил:

— Нет, конечно. Видите ли, полиция в своей работе руководствуется усеченным принципом Оккама. Слыхали о таком?

— Да нет же, — с легкой досадой сказал Келли. — У меня другая специализация.

— Наш великий философ советовал не умножать количество сущностей без необходимости, — пояснил Синчин. — То есть, если у вас в толпе, в давке, пропал из кармана бумажник, не стоит выдвигать версию о том, что его стащили невидимки-марсиане. Другое дело, если бумажник пропал с вашего стола, когда вы находились в комнате в одиночестве, при запертых дверях и закрытых окнах. Тогда, возможно, это именно воздействие марсиан. И добавить новую сущность, а именно: марсиан — стоит. То есть предположить, что бумажник утянули марсиане. Но полиция применяет усеченный принцип, или бритву Оккама: не умножает количество сущностей — и точка. Она вообще не будет выдвигать версию о марсианах и объяснит исчезновение бумажника тем, что его у вас просто не было.

— Вряд ли бумажник ни с того ни с сего исчезнет со стола, — заявил слегка сбитый с толку всеми этими «бритвами» Келли.

— Не скажите, — возразил Синчин.

— Значит, другое измерение… — пробормотал Келли. — Она перенеслась сюда откуда-нибудь из Австралии. — Он взглянул на Синчина. — Так?

— Или из Южно-Африканского Союза, — ответил тот.

— Все это чертовски интересно… Сразу видно журналиста, охотника за сенсациями. Только, по-моему, никакого отношения к другим измерениям эта история не имеет.

— Как знать…

— И правильно, что полиция марсиан сразу отсекает, иначе все можно было бы на них списывать.

— Как знать, — повторил Синчин. — Впрочем, никаких предположений я в своем материале излагать не собираюсь. Чисто информационная заметка. Дэн Келли из Уолсолла обнаружил в знаменитом Стоунхендже неизвестную женщину без сознания и доставил в больницу. Точка. Может, вы и правы, Дэн, и завтра действительно все выяснится. Если у нее с памятью все в порядке.

— Я телефон больницы записал, дайте мне еще и свой, — попросил Келли. — Интересно же…

— Конечно, Дэн. — Синчин достал из бокового кармашка сумки визитную карточку. — Звоните. Лучше вечером, после девяти, на домашний. Днем я то здесь, то там, тем более лето — чего на месте-то париться?

— А вот моя, на всякий случай. — Келли вручил журналисту свою визитку. — Может, вы любитель дамского белья. В смысле, ценитель, — тут же поправился он.

— О, еще какой ценитель! — воодушевленно произнес Марк Синчин. — Особенно ценю, когда оно на даме полностью отсутствует. Еще сигарету, Дэн?

4

Дэн Келли позвонил в больницу на следующий день после того, как вернулся домой, в Уолсолл. Потом звонил в среду. Потом — в четверг. В пятницу ему сообщили, что пострадавшая наконец пришла в сознание, но навещать ее пока нельзя.

В субботу Келли вместе с женой ездил в Бирмингем, на свадьбу племянницы, и отдал должное доброму скотчу. Поэтому в воскресенье маялся головной болью, хотя и испробовал с утра старое, еще имперских времен, средство от похмелья — «собачью шерсть», то бишь стакан холодного эля. Жене он о происшествии в Стоунхендже ничего не говорил — мало ли что она могла себе вообразить…

14 июля, в понедельник, его опять вежливо, но твердо отшили, и Келли вечером позвонил Марку Синчину, в надежде, что пронырливый журналист оказался более удачливым. Ни в девять, ни в десять трубку в доме Синчина никто не брал, и только с третьей попытки, уже в половине одиннадцатого, Келли наконец-то услышал голос репортера «Кроникл».

Оказалось, что Синчин действительно, как и подобает репортеру, располагает такой информацией, какой не располагал Келли. Но информацию эту нельзя было назвать ни обнадеживающей, ни утешительной.

— Да, она пришла в сознание, — подтвердил Синчин. — Вот только в себя не пришла.

— Как это? — не понял Келли.

— Судя по всему, Дэн, у нее не только сотрясение мозга. Помните, я говорил про амнезию? Так вот, похоже, что с памятью у нее большие проблемы.

— Она ничего не помнит?

— Даже не то чтобы не помнит… Она кое-что говорит, не очень много, но все-таки говорит… Кстати, выговор у нее американский, отметьте, Дэн. Она не англичанка. Что придает весомости моим предположениям, согласитесь.

— А что она говорит? — торопливо спросил Келли.

— Разное, — уклончиво ответил журналист. — Отдельные фразы, не очень связные, или вообще… Ни кто она, ни откуда… Есть все основания считать, что она очень и очень психически нездорова.

— Я завтра приеду, — ощущая какое-то странное волнение, сказал Келли. — Вы же там свой, Марк, сделайте так, чтобы меня к ней пустили. Мне очень нужно, Марк! Я места себе не нахожу.

— Хорошо, — после некоторого молчания произнес репортер. — Попробую. Приезжайте к одиннадцати… нет, к половине двенадцатого, в больницу. Я буду ждать.

Келли положил трубку. Он не помнил, когда в последний раз так волновался. И почему? Он вытер со лба неожиданную испарину и услышал за спиной напряженно звенящий голос жены:

— Могу я узнать, кто она такая, эта особа, к которой ты так рвешься?

— О черт, Джин, — вздрогнув, чуть ли не простонал Дэн Келли и сжал ладонями виски. — Это совсем не то, что ты думаешь.

— Не находишь себе места, потому что тебя ждут в Солсбери, да? — Жена набирала скорость и не сворачивала с пути, который представлялся ей правильным. — И кто же там тебя к ней не пускает? Муж?

«Привезти ей газету с заметкой?» — подумал Келли.

— Неделю назад я сбил женщину, Джин, — произнес он, не оборачиваясь. — Возле Солсбери. А теперь она, слава богу, пришла в себя…

…В больнице все устроилось как нельзя лучше.

— Спасибо, Ди! — Марк Синчин, переломившись в поясе чуть ли не пополам, чмокнул в щечку рыженькую молоденькую миниатюрную медсестру.

— Но если что, я вас не видела, — сказала та, переводя взгляд с журналиста на Келли. — И десять минут, не больше.

— Мучить мы ее не будем, — пообещал Синчин и открыл дверь палаты. — Заходите, Дэн.

Палата была небольшой, с высоким потолком и приоткрытым окном, за которым зеленели деревья больничного сада. По обеим сторонам от окна стояли две тумбочки, а вдоль стен, справа и слева от входа, располагались две кровати. Одна была аккуратно застелена, а на другой, забравшись туда с ногами, прислонясь спиной к оклеенной бледно-зелеными обоями стене и обхватив руками поднятые колени, сидела белокурая женщина в больничном халате цвета пепла от сигарет. Рядом с кроватью приткнулся стул, а на тумбочке чуть поблескивал в солнечном луче одинокий стакан с водой. На стене у изголовья кровати висела коробочка радиоприемника, и доносился из нее негромкий голос.

Хотя глаза у женщины были закрыты, как-то не верилось, что она спит — трудно спать в такой позе, сидя поперек кровати.

— Привет, — сказал Марк Синчин. — Мы к вам в гости.

Веки женщины чуть дрогнули, и это была ее единственная реакция на слова репортера.

Синчин, не раздумывая, направился к кровати, сел на стул и приглашающе махнул рукой Келли, который все еще стоял у двери.

Да, это была та самая женщина из Стоунхенджа. Келли предполагал, что увидит ее лежащей, ему почему-то представлялись капельница и осциллограф… кардиограф… — или как там называется прибор, на экране которого в такт биению сердца появляются горки. Но сидеть со сломанными ребрами, да еще и согнувшись… Или все не так плохо?

Он, ступая чуть ли не на носках туфель, тоже приблизился к кровати.

— Здравствуйте, — голос его прозвучал приглушенно. — Я Дэн Келли. — Он откашлялся. — Это я вас нашел…

Он ни на что особенно не рассчитывал — Синчин уже довольно подробно рассказал ему о безуспешных попытках завязать диалог с пострадавшей, — но нужно же было как-то начать. А вдруг?..

Веки женщины снова дрогнули, однако глаза ее продолжали оставаться закрытыми.

— Как вы себя чув…

— Тс-с… — приложив палец к губам, внезапно прошептала женщина.

И повела рукой в сторону радио.

Осекшийся Келли посмотрел на журналиста. Тот пожал плечами и достал из нагрудного кармана синей джинсовой рубашки блокнот и короткую шариковую ручку. Радио продолжало что-то негромко бубнить мужским голосом. Келли прислушался.

— Вы возьмете с собой на память камешек с Луны?

— На этот счет мы не получали никаких указаний…

— Скажите, пожалуйста, исходя из вашего опыта, будут ли те два с половиной часа, которые вы проведете в космическом корабле перед стартом, самыми напряженными для вас, словно ожидание в приемной у дантиста?

— Как раз этот этап нами очень хорошо отработан. Здесь для нас нет ничего нового…

Келли вновь взглянул на Синчина.

— Армстронг, — тихо сказал журналист. — Запись субботней пресс-конференции, в десятый раз крутят.

Келли и сам знал, что это такое. И радио, и телевидение, и газеты ежедневно напоминали о событии, ожиданием которого жил если не весь мир, то очень многие. Завтра, в среду, 16 июля, в 13.30 по Гринвичу, «Аполлон-11» должен был стартовать с мыса Кеннеди, чтобы доставить на Луну первых землян.

— Что вы станете делать, если обнаружите, что не сможете взлететь с Луны? — продолжал допытываться невидимый представитель американской прессы. — Начнете молиться, станете сочинять предсмертные послания близким или оставите на Луне лишь подробную информацию о случившемся?

— Не стоит думать о неприятностях, — сдержанно ответил Армстронг.

— Все хорошо… — неожиданно сказала женщина, не меняя позы и не открывая глаз. — Девочка Чанго встретит вас… С большим кроликом под корицей…

Она говорила чуть громче радио, на одной ноте, делая недолгие паузы между словами. Синчин торопливо раскрыл блокнот и начал быстро записывать, а Келли неотрывно смотрел на ее едва шевелившиеся красивые губы со следами затянувшихся ранок, и сердце его сжималось: у незнакомки явно было не все в порядке с психикой…

— Девочка Чанго нарядится Санта-Клаусом, — продолжала она плести странные словесные узоры. — Маленький шаг одного человека… Огромный скачок всего человечества… Все хорошо… Все люди на Земле едины в этот неоценимый момент… И молятся о том, чтобы вы благополучно вернулись… Кнопка сломалась… Шариковая ручка…

Марк Синчин, встрепенувшись, поднял голову от блокнота, думая, что больная имеет в виду его шариковую ручку. Но ресницы женщины по-прежнему были сомкнуты.

— Их оплакивают их семьи и друзья… — сказала она, и у Келли мороз прошел по коже от этих зловещих слов. — Их оплакивают народы мира… Нет… Все хорошо… — На губах ее обозначилась едва заметная улыбка, но тут же она нахмурила брови. — Мыс Кеннеди… Вверх… Кеннеди… Вниз… В воду… Копечне… Чаппаквиддик…

Женщина замолчала, словно выбилась из сил, а радио продолжало говорить голосами журналистов и экипажа «Аполлона-11».

— Чаппаквиддик? — переспросил Синчин, вновь отрываясь от блокнота. — Что это?

Блондинка с подживающими ссадинами на лице застыла, как изваяние. Только пальцы ее, сцепленные на коленях, едва уловимо подрагивали.

Синчин поставил в блокноте вопросительный знак, что-то приписал внизу и показал Келли.

«Впервые так много говорит», — прочитал тот нацарапанные крупным угловатым почерком слова.

Склонившись над кроватью, Дэн негромко спросил:

— Как вас зовут?

Изваяние продолжало оставаться изваянием.

— Откуда вы?

Глаза изваяния медленно открылись, и Келли увидел, что они очень красивые, небесно-голубые. Женщина глядела прямо на него, но взгляд ее был странным, отсутствующим, как бы обращенным не наружу, а внутрь. К иному. Секунду спустя в ее глазах мелькнула какая-то искра, и женщина тихо, но внятно, с облегчением произнесла:

— Ясон… Вернулся… Нашел…

Синчин вновь лихорадочно заработал своей ручкой.

— Кукла Барби… В комнате… Аквариум… В Чаттануге… И Лео… Красный Гор отпустил…

Журналист вскочил со стула и выключил мешающее радио. Плюхнулся обратно:

— Кто такой Лео? Кто такой Красный Гор? Вы из Чаттануги? Вы были в Чаттануге?

Женщина склонила голову в сторону радиоприемника и брови ее поднялись, словно она недоумевала, почему стихли голоса.

— «Аполлон»… Луна… «Арго»… Нашел…

Звук открывшейся двери заставил Дэна Келли вздрогнуть.

— Что здесь происходит? Кто позволил?

Внушительных размеров бородач в очках и белом халате решительным шагом приближался к кровати с таким возмущенным видом, словно вместо двух прилично одетых мужчин увидел здесь неопрятных скрюченных гоблинов из народных сказаний. Из-за двери испуганно выглядывала рыженькая медсестра, которую Синчин называл Ди.

— Видите ли, док… — поднимаясь со стула, начал было Марк, но здоровяк, замахав руками, рявкнул так, что заколыхалась вода в стоявшем на тумбочке стакане:

— Немедленно покиньте палату!

— Мы подождем вас в коридоре, док, и я все объясню, — оставил за собой последнее слово привычный к любым передрягам газетчик.

На пороге палаты Келли оглянулся, но широкая спина врача закрыла от него женщину с глазами цвета спокойного неба.

«Жаль, что я не Ясон, — подумал он. — И вообще…»

5

Уже смеркалось, и на улицах зажглись фонари, когда Келли припарковал автомобиль в квартале от ограды больничного комплекса. Выставив локоть в открытое боковое окно, он закурил и стал ждать, пока сумрак наберет силу и перевоплотится в ночь. От чуть ли не двух десятков чашек кофе, выпитых за день, во рту было горько, и к горлу то и дело подкатывали кислые волны изжоги.

После того, как Келли и журналиста вытурили из палаты, разговор с врачом не получился. Точнее, общение было, но состояло оно из монолога врача. Врач в самой категорической форме потребовал, чтобы ни Келли, ни Синчин в течение как минимум недели даже не приближались к больнице. Они посидели в кафе, обмениваясь вялыми фразами (а о чем можно было говорить, что анализировать: полубессвязные высказывания не совсем психически здорового человека?), — и распрощались. Уже выехав из Солсбери, Дэн спохватился, что так и не увидел номер «Кроникл» с заметкой о происшествии в Стоунхендже; он не напомнил Синчину, а газетчик, наверное, и вовсе не держал это в голове.

А уже преодолев значительную часть пути до дома, возле Ковентри, он вдруг затормозил и, развернув машину, направился назад.

Но не ради газетной заметки.

Июльское солнце щедро заливало светом зеленые просторы полей с безмятежными овцами, вовсю стараясь опровергнуть расхожую фразу о «Туманном Альбионе». Текли по шоссе потоки юрких легковых авто, сопящих грузовиков, набычившихся рефрижераторов и величавых автобусов. Но Келли словно не замечал ничего вокруг, тащась на малой скорости по крайней левой полосе. Прочный стеклянный колпак накрыл его и отделил от мира, и влекла его назад какая-то сила сродни гравитации: вроде ничего не видно, а летишь вниз, а не вверх. Ее можно было бы назвать душевным притяжением, только Келли об этом не думал. Он просто знал, что ему обязательно нужно вновь повидать женщину с красивыми глазами цвета неба, взгляд которых обращен к чему-то иному… Женщину, неведомо как оказавшуюся в Стоунхендже.

Такая встреча никак не могла состояться при дневном свете, поэтому Келли не спешил.

До вечера было еще далеко, и как скоротать эти часы, он не знал. Посетить Стоунхендж? Нет, ехать в заполненный экскурсантами Стоунхендж не хотелось.

Проплетясь еще с десяток миль, Келли увидел впереди мост и свернул с трассы. Остановил машину и вышел на берег неширокой речушки с серой водой. Выбрав место, свободное от овечьих катышков, улегся на траву и начал смотреть в бледно-синее небо, словно стараясь как можно точнее запечатлеть в памяти его глубину и покой. И незаметно задремал под отдаленный гул шоссе.

Вернувшись в древний городок, он продолжал убивать время, то слоняясь по магазинам, то сидя в очередном кафе. В конце концов, он забрел в кинотеатр и вполглаза посмотрел, в почти пустом зале, виденный раньше «Дом ужасов», витая мыслями где-то далеко от экрана. И наконец дождался вечера.

Редкие прохожие возникали на освещенных фонарями пятачках тротуара и исчезали в тени деревьев — словно проваливались в иное измерение. Из открытых окон трехэтажного дома, возле которого стоял «воксхолл» Келли, доносилось бормотание телевизоров.

«Мог ли я подумать еще десять дней назад…»

Дэн затушил в пепельнице окурок и выбрался из машины. Огляделся и двинулся к больнице. Он не замечал, что невольно ускоряет шаг, влекомый неведомым притяжением.

Поравнявшись с больничной оградой, Келли еще раз стрельнул глазами направо и налево. Потом забрался на выложенное из кирпича основание, в которое были вмурованы идущие вверх металлические прутья, и протиснулся между угловой тумбой и ближайшим прутом. Там проем был шире, чем в других местах, и Келли подметил это еще днем, когда, следуя за «рено» Синчина, отъезжал от больницы. Операция прошла успешно, потому что Келли был сухощав, и хотя употреблял пиво не так уж редко, пивным животом пока не обзавелся. Спрыгнув на траву по другую сторону ограды, он пригнулся и начал пробираться среди кустов к больничному саду, куда выходило окно нужной ему палаты.

Несмотря на ясную погоду, земля под деревьями была влажной — солнечные лучи целыми днями не могли проникнуть сюда сквозь густую июльскую листву. Келли был уже недалеко от здания, когда что-то темное метнулось ему наперерез и с шорохом вскарабкалось вверх по стволу.

«Тьфу ты, это кошка! — сказал он зашедшемуся в истерическом стуке собственному сердцу. — Я спугнул кошку…»

Черной ли она была — или просто серой, какими вечером бывают все кошки?..

Келли сделал еще несколько осторожных шагов и остановился, разглядывая цепочку окон первого этажа. Почти все они были открыты, и кое-где горел свет, бледными прямоугольниками ложась на траву. Представив внутреннее расположение помещений больничного корпуса, Дэн поступью ловца бабочек приблизился к тому окну, за которым, как он полагал, находилась палата голубоглазой незнакомки. Ухватившись за края оконной рамы, он поставил ногу на выступ фундамента, оттолкнулся ступней и перевалился на подоконник. Отодвинул легкую занавеску и начал всматриваться в сумрак палаты. Радио молчало, до Келли не доносилось вообще никаких звуков, и, возможно, палата была и вовсе пуста.

Так он и оставался на подоконнике, его голова, плечи и грудь были внутри, а все остальное снаружи. Глаза наконец приспособились к темноте. Он разглядел тумбочки и кровати… и женщина, кажется, лежала там…

— Эй! — тихо позвал он. — Это я, Дэн Келли. Я был у вас сегодня…

Ему показалось, что в темноте раздался еле слышный вздох. — Это я, Дэн Келли, — повторил он, уже чуть громче. — Это я вас нашел… И привез сюда…

Теперь ответом ему была полная тишина.

— Я нашел вас в Стоунхендже, — еще громче сказал Келли. — Как вы попали туда? Откуда вы? — Он сделал паузу. — Вы меня слышите? Скажите свое имя…

И вновь все слова его, как в песок, ушли в тишину.

Келли отбросил колебания и, чувствуя себя пятнадцатилетним подростком, подался вперед, перенес ноги через подоконник, спустил их на пол и оказался в палате. Осторожно ступая, приблизился к постели, присел на краешек.

Да, незнакомка никуда не делась. Она лежала на спине, под натянутым до плеч одеялом, и Келли различил ее обращенное к потолку лицо. Он не мог разглядеть, открыты ли ее глаза, но какое-то чутье подсказывало ему, что она не спит.

— «Арго», — неожиданно для самого себя сказал Келли. — Ясон. Я вернулся.

Он произнес эти слова как код, рассчитывая на ответную реакцию, и его надежды оправдались.

— Ясон… — донесся до него тихий шепот, и почти в тот же момент он почувствовал прикосновение ее руки к своему бедру. — Я знала, что ты разгрузишься и вернешься… Пылевая буря… Экскаватор засыпало…

Дэн затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово. Возможно, в этих словах был ключ, который позволит отгадать загадку.

— Где засыпало? — спросил он, понимая, что действительно имеет дело с чем-то необычным: какие пылевые бури могли быть в Стоунхендже той дождливой ночью? — В Чаттануге, да?

Пальцы женщины впились в его ногу.

— Их надо вытащить оттуда, это очень просто… Вытащи их… Иди прямо, никуда не сворачивай… Они там… Вытащи их…

— Хорошо, — сказал Келли и накрыл ее пальцы своей ладонью. — Можно, я поцелую вас?

— А я-то все перепутала… Там ведь не тупик, там выход… Я перепутала…

Он нагнулся и нашел своими губами ее губы. Они были теплыми и податливыми.

— Я найду их и вытащу, — произнес он и поднялся. — Прямо сейчас. Только скажите, как вас зовут.

— Не знаю… Юлалум[5]… Или нет? Не знаю…

Имя «Юлалум» было Дэну Келли неизвестно.

— Я верну вам имя. Я найду их.

Он пересек палату, взобрался на подоконник и спрыгнул на землю. И, не оборачиваясь, направился к ограде, за которой далекими звездами горели фонари. А над фонарями, в темном небе, горели настоящие звезды. Небо было заполнено звездами, а еще в нем кружили планеты. Луна, к которой завтра устремится «Аполлон»… Марс, который пока ждал своего часа…

…«Воксхолл» покинул засыпающий Солсбери и мчался к каменным исполинам Стоунхенджа. Дэн Келли не курил и не слушал радио, а сосредоточенно смотрел на дорожное полотно, уносившееся под колеса. Он не задумывался над тем, что творится с ним, он не анализировал свои действия — он просто делал то, что, по его собственному, возникшему словно ниоткуда, непоколебимому убеждению, был обязан сделать. Найти неведомых ему людей, о которых говорила женщина, и раскрыть тайну. Он был уверен, что у него это получится.

Оказывается, все эти долгие-долгие годы, занятые работой, вечеринками, футбольными страстями, скачками, картами, газетами и теленовостями, жило в нем заветное, сокровенное, непреодолимое желание прикоснуться к тайне, и раскрыть ее. Оказывается, он всю жизнь, может быть, и не ведая того, мечтал прорвать паутину обыденности и погрузиться в тайну…

Кто знает, сколько неоткрытых Америк упрятано в глубине каждой души человеческой…

Прибыв на знакомое место, Дэн Келли оставил машину и легкой, размашистой, пружинящей походкой подростка зашагал к древнему сооружению, ждавшему его в ночи.

6

Марк Синчин стоял возле своего темно-синего «рено» и смотрел, как выходят на привокзальную площадь три-четыре десятка пассажиров, прибывших в Солсбери лондонским поездом. Утро предпоследнего дня августа было хмурым и прохладным, и многие были в плащах. Американца журналист надеялся распознать без проблем, хотя общался с ним всего один раз, и то по телефону. Особого таланта тут не требовалось: нужно было просто определить, кто из мужчин-одиночек не идет к такси, автобусной остановке и стоянке автомобилей, и вообще не торопится покидать площадь, а изучает припаркованные у тротуара машины — Синчин описал американцу свой «рено». В результате этих наблюдений журналист вычислил гостя и помахал рукой мужчине средних лет, в светлом плаще и с небольшим портфелем явно заокеанского производства. Мужчина поднял руку в ответ и деловитой походкой направился к нему, огибая лужи, оставшиеся после ночного дождя.

Репортер «Кроникл» сделал несколько шагов навстречу.

— Мистер Синчин, если не ошибаюсь?

Мужчина был не очень высок ростом и крепко сбит, с массивной нижней челюстью, широким приплюснутым носом боксера в отставке и ежиком не слишком густых русых волос. Из-под выпуклого, напоминавшего башню танка мощного лба смотрели на журналиста серые, как небо утреннего Солсбери, глаза. Хотя прононс у него был почти лондонский, чувствовалось, что этот человек обитает по другую сторону Атлантики.

— Вы не ошибаетесь, — ответил репортер. — Я к вашим услугам, мистер ван…

— Маарен. Деннис ван Маарен, — перебил его мужчина, вежливо улыбнулся, явно сказав про себя «чи-из», и протянул руку.

«Бонд. Джеймс Бонд», — вспомнил Синчин знаменитого агента, ощутив, как пальцы его попали в тиски. Впрочем, тиски тут же разжались.

— Впервые у нас? — приступил было репортер к светской беседе, но американец не дал ему блеснуть красноречием:

— Давайте сразу к делу, мистер Синчин. Записи у вас собой?

Журналист молча кивнул.

— Где нам можно поговорить без лишних ушей?

Синчин пожал плечами и ответил уже без прежнего радушия:

— Если вы так спешите, мистер ван Маарен, можно прямо здесь, — он повел головой в сторону «рено», стоявшего у него за спиной. — В моей машине. Только не знаю, будет ли вам достаточно комфортно, мистер ван Маарен.

«Ох, уж эти деловые янки! Сплошные агенты ноль ноль семь. «Без лишних ушей», понимаешь… Ну да, он же сам — из «Большого Уха», зачем ему другие?..»

Хотя дело действительно было неординарным, и, в конце концов, он сам инициировал этот визит сотрудника заокеанских спецслужб.

— У меня есть задание, — ровным голосом сказал ван Маарен. — И мне бы хотелось получить от вас информацию в максимально короткий срок. — Он вновь улыбнулся отработанной, типично американской псевдоулыбкой. — Потому что общение с вами, мистер Синчин, — только часть задания. Ситуация вырисовывается достаточно серьезная, вы уж мне поверьте. Однако это не означает, что нам непременно нужно беседовать в вашем автомобиле. Возможно, у вас в Солсбери есть места, где, скажем, подают пиво и яичницу с ветчиной…

— Безусловно! — оживился репортер. — Такие места я знаю, а лишних ушей там не держат. Или скармливают клиентам, под пиво, или выбрасывают в отходы. Зачем им лишние уши, а также головы и хвосты?

— О» кей, — теперь улыбка американца была более натуральной. — Но учтите, я уши есть не буду, у меня от них обычно пучит живот.

— А мне хоть бы хны! Вам не приходилось иметь дело с китайской кухней? Стоп, давайте в машину, я по пути расскажу…

Марк Синчин многое прощал людям, обладавшим хотя бы зачатками чувства юмора, и вспыхнувшая было неприязнь к заокеанскому гостю бесследно испарилась.

Однако в предстоящей беседе вряд ли могло найтись место юмору.

Полтора месяца назад, утром 17 июля, Синчин сделал традиционные звонки по своим «точкам» и узнал, что рядом со Стоунхенджем обнаружен автомобиль Дэна Келли. В полицию позвонил местный коммерсант. Выехав из Солсбери ранним утром 16 июля, он увидел возле Стоунхенджа одинокий серый «воксхолл». В машине никого не было. А на следующее утро, возвращаясь из поездки, вновь застал ту же картину…

Коммерсант сообщил номер брошенного автомобиля — и констебль Типлер тут же открыл папку с материалами о недавнем происшествии в каменном комплексе древних друидов. Он, конечно же, помнил, что Дэн Келли приезжал в Солсбери именно на сером «воксхолле». А спустя несколько минут он уже звонил в Уолсолл. И выяснил у встревоженной жены Дэна, что тот уехал из дому 15-го — и до сих пор не вернулся.

Журналист рассказал констеблю, что встречался с Келли пятнадцатого числа, что они побывали в больнице, посидели в кафе, а потом Келли вроде бы отправился назад, в Уолсолл. Но выходило, что Келли почему-то не уехал дальше Стоунхенджа, хотя совсем необязательно было ехать в Уолсолл через Стоунхендж. Оставил машину — и ушел. И журналист догадывался, куда именно направился Келли. Но что было потом? Куда он подевался?

Рыжеусый констебль хмурился и потирал затылок, а Синчин чувствовал себя бладхаундом, взявшим след невиданного зверя. Это был не заяц, не лисица, не волк — это был монстр, способный бог весть на что…

21 июля газеты, радио и телевидение разнесли по всему свету исторические слова Нейла Армстронга, произнесенные на поверхности Луны: «Этот маленький шаг одного человека — огромный скачок всего человечества».

Марк Синчин уже слышал эти слова раньше, 15 июля. В больнице. От неизвестной женщины, найденной среди камней Стоунхенджа Дэном Келли. От нее же он слышал отдельные фразы из состоявшегося 21 июля телефонного разговора президента США с астронавтами Армстронгом и Олдрином. Никсон звонил из Овальной комнаты Белого дома, и этот разговор тоже стал достоянием средств массовой информации. Правда, насчет «оплакивания», разумеется, не было произнесено ни слова…

Синчин не находил себе места до четверга, с ужасом ожидая, что «Аполлон-11» потерпит катастрофу или на обратном пути от Луны, или при посадке — и вот тогда-то и прозвучат те скорбные слова. Но спускаемый отсек космического корабля благополучно плюхнулся в океан, и вскоре астронавты уже были на борту авианосца «Хорнет». После трехнедельного карантина, с 13 августа, героев Америки закружила карусель торжественных встреч, на 16 сентября был назначен прием в Конгрессе США — на телеэкране выглядели они замечательно и, судя по всему, погибать отнюдь не собирались. Нет, не зря та незнакомка говорила, что «все хорошо»…

А несколькими днями раньше, когда «Аполлон-11», стартовав с мыса Кеннеди, еще не добрался до Луны, Синчин узнал, что такое Чаппаквиддик. Автомобиль американского сенатора Эдварда Кеннеди, младшего брата убитого президента США, свалился на этом острове с моста в воду. «Мыс Кеннеди… Вверх… Кеннеди вниз… В воду…». Сам сенатор не пострадал, а вот его спутница, Мэри Джо Копечне, — погибла. Именно эту фамилию — Копечне — называла неизвестная…

И если еще можно было, дав полную волю фантазии, предположить, что незнакомка из Стоунхенджа имела какое-то отношение к американской лунной программе и сама сочинила как афоризм Армстронга (ясно было, что эта фраза не родилась у него спонтанно, уже на Луне), так и приветственную речь президента Никсона, — то чем объяснить предсказанный инцидент с сенатором Кеннеди? Тем, что она была причастна к заранее спланированной акции? (Потому компания агентов 007 и доставила ее быстренько из Америки прямо в Стоунхендж?) Или ее слова были бредом, порождением пораженного болезнью сознания, случайно предугадавшим действительность?

Марк Синчин не верил в такие случайности.

«Вспышка — появление женщины — предсказания будущего» — вот такая цепочка возникла в голове журналиста.

Все началось со вспышки — с некоего аномального явления…

И что ему было делать с этой цепочкой? Официальная наука не занималась аномальными явлениями. Можно было написать статью — на всю полосу местной «Кроникл». Можно было пристроить этот материал в какое-нибудь крупное лондонское издание, Синчин имел кое-какие связи в столице. Но что такое статья, пусть даже сенсационная статья? Появление неизвестной женщины с поврежденной психикой, предсказания, исчезновение торговца дамским бельем… Мало ли было подобных сенсационных статей, мало ли было таких сенсаций-однодневок? В озере Лох-Несс обитает чудовище! И что, кто-то ищет это чудовище? Кеннет Арнольд увидел девять «летающих тарелок»! Пошумели в прессе — на том все дело и кончилось. «Джек Пружинки-на-пятках» — призрачный гигант, с легкостью перемахивавший через высокие стены, появлялся в различных местах Англии на протяжении чуть ли не семи десятков лет… Кто-то изучал этот феномен?

Официальная наука отметала все, что не вписывалось в господствующую парадигму. А с различными «загадочными явлениями» возились любители, энтузиасты.

Марку Синчину тоже доводилось заниматься «загадочными явлениями», и он был знаком с единомышленниками. В конце июля он написал подробный отчет о «случае в Стоунхендже», упомянув и афоризм Армстронга, и сенатора Кеннеди, и Чаттанугу, и неведомую девочку Чанго с большим кроликом, и отправил его по почте в Лондон, в «Общество Бен-Макдуй».

Был у него и другой адрес: Лондон, министерство авиации, комната 801 — там находился общебританский центр по сбору и обработке сообщений о неопознанных летающих объектах. О существовании такого центра было официально объявлено еще двенадцать лет назад, в 1957 году. Однако Синчин очень сомневался в том, что к этой истории причастны «летающие тарелки». А вот работавшая на общественных началах организация «Общество Бен-Макдуй» занималась не только изучением сообщений о НЛО, но и вообще всякими загадочными историями. Своим названием она была обязана горе Бен-Макдуй в Шотландии. Гора считалась местом, где происходят всякие паранормальные явления.

После отправки отчета в эту организацию Синчин еще дважды, в компании констебля Типлера, общался с потерпевшей. Впрочем, вряд ли это можно было назвать общением. Физическое состояние больной улучшалось — рассасывались гематомы и срастались сломанные ребра, а вот психика была далека от кондиций, и никакого прогресса в этом плане не наблюдалось. Обследовавший больную врач-психиатр рекомендовал перевести ее в психиатрическую клинику. Женщина по-прежнему не могла назвать свое имя, а тем более пролить свет на обстоятельства, в силу которых она очутилась в Стоунхендже. И, судя по всему, не отдавала себе отчета в том, где находится. Хотя она и реагировала на окружающее, но реакции ее далеко не всегда были адекватными. Синчин и Типлер, действуя чуть ли не методом «тыка», перебирали имена, географические названия, недавние более-менее значительные события, происшедшие в мире, — но если женщина и отвечала на эти хаотичные наскоки, то ответы ее можно было толковать по-разному. Если вообще можно было как-то толковать. Она словно жила в каком-то своем мире, и мир этот имел очень мало точек соприкосновения с реальностью.

Дэн Келли не объявлялся. Синчин дал показания тому же Типлеру, а потом ему пришлось общаться с женой Келли, приехавшей в Солсбери для того, чтобы выяснить обстоятельства исчезновения мужа и забрать автомобиль. Она нагрянула вместе с сыном, она плакала и выспрашивала у Синчина все подробности их последней беседы. Она узнала, какое именно отношение имеет ее муж к незнакомке из Стоунхенджа и начала высказывать совершенно нелепые предположения… Марку Синчину, как и констеблю Типлеру, было нелегко с ней, они не могли сказать ничего обнадеживающего… Хотя нет-нет да и рисовалась репортеру такая картинка: потерявший память Дэн Келли лежит на больничной койке где-нибудь в Чаттануге, а то и вовсе в глухом сибирском селе, где под окнами бродят свирепые белые медведи, а все болезни лечат не лекарствами, а исключительно русской водкой…

К середине августа незнакомка окончательно оправилась от телесных недугов, и был решен вопрос о ее переводе в Лондон, в психиатрическую лечебницу, и содержании там за муниципальные средства до установления личности и выяснения обстоятельств дела.

А 26-го в редакцию «Кроникл» позвонили из «Общества Бен-Макдуй» и огорошили Синчина новостью: его отчетом заинтересовалось… Агентство национальной безопасности США! Репортер чуть не проглотил свою ручку и, кое-как выйдя из ступорозного состояния, задал резонный вопрос: каким образом о его отчете стало известно за океаном? Ну, понятно, «атлантическое партнерство», НАТО и все такое, — но неужели даже такого рода переписка контролируется Дядей Сэмом? Ему объяснили, что представитель «Общества Бен-Макдуй» участвовал в состоявшейся за океаном конференции уфологов и в своем выступлении использовал материалы Синчина. И вот буквально час назад им позвонил сотрудник АНБ и попросил номера телефонов Синчина — рабочего и домашнего…

Звонка из Америки Синчин дождался уже дома, перед полуночью. К тому времени он успел навести кое-какие справки об этой заокеанской государственной структуре. Агентство национальной безопасности особенно себя не афишировало, и данных о его функционировании репортеру удалось раздобыть совсем немного. С Центральным разведывательным управлением или Федеральным бюро расследований было бы на сей счет гораздо проще. Агенство, созданное в 1952 году, являлось самой крупной и засекреченной спецслужбой США и занималось радиоэлектронной разведкой и контрразведкой. Его называли «Большим Ухом Америки», а еще расшифровывали его аббревиатуру как «Агентство, Которого Нет»[6]. Главное, что выяснил Синчин об интересующем его направлении деятельности «Большого Уха», было следующее: оно оснащено по последнему слову техники и, по некоторым данным, какое-то время проводило обширные исследования феномена НЛО.

Сотрудник АНБ Деннис ван Маарен был готов в самое ближайшее время прибыть в Солсбери для встречи с Марком Синчином и обсуждения происшествия в Стоунхендже. Он, оказывается, уже знал, что потерпевшую отправили в Лондон, и что попытки общения с ней могут стать напрасной тратой времени. Заокеанского собеседника интересовали все детали случившегося и записи Синчина. Как выяснилось, он знал и об исчезновении Дэна Келли, хотя журналист не упоминал об этом в своем отчете.

Синчин не имел ничего против такой встречи, даже наоборот. Американец мог кое-что прояснить в этой загадочной истории. Истории явно была необычной, коль привлекла внимание такой более чем серьезной организации. На то, несомненно, у американцев имелись свои основания. Правда, учитывая специфику АНБ, репортер не рассчитывал на полную откровенность ван Маарена, — но все-таки… Узнать хоть что-то…

И вот теперь американец сидел рядом с ним в машине. Они уже подъезжали к небольшому ресторану, расположенному в двух кварталах от делового центра Солсбери.

Многословием американец себя не утруждал — смотрел в окно и иногда кивал, слушая рассказ журналиста об истории города. Синчин решил не лезть к гостю с вопросами, предоставить тому инициативу, хотя профессиональное репортерское любопытство так и рвалось с привязи.

— Приехали, — сказал он, тормозя у тротуара. — Здесь при Генрихе Восьмом была, говорят, отменная харчевня. В шестнадцатом веке. И традиции сохранились, мистер ван Маарен.

— Лучшая традиция — ломать традиции, — изрек американец, забирая с заднего сиденья свой портфель. — Хотя к старой доброй Англии это не подходит…Яичница и салат из креветок были уже съедены, а пива еще оставалось достаточно. Синчин и ван Маарен сидели в отдельной кабинке, и американец, отставив бокал, изучал записи журналиста. Предварительно внимательно выслушав его рассказ. Хотя, как оказалось, у сотрудника АНБ была с собой и копия отчета, направленного журналистом в «Бен-Макдуй».

Закончив читать, Деннис ван Маарен откинулся на спинку стула, расстегнув пиджак и приспустив узел галстука. И принялся старательно рассматривать свое пиво, будто именно в этом темном напитке скрывалась истина, вопреки мнению древних, считавших, что истина — в вине.

— И что вы скажете? — журналистское любопытство Синчина все-таки сорвалось с цепи.

— А вы?

— Ну… — Марк пожал плечами. — Есть у меня кое-какие предположения. Я занимался вашим «Элдриджем»…

— Знаю, — прервал его ван Маарен. — Я читал этот материал. И другие тоже.

«Ого! — подумал Синчин. — Большущее же, однако, ухо у Агентства, Которого Нет…»

— Вот и расскажите о ваших соображениях по этому поводу, мистер Синчин, — продолжал американец. — Даже если какие-то из них вы сами считаете слишком… м-м… невероятными.

— Полагаю, что вы знаете гораздо больше меня, — уклончиво сказал журналист. — Возможно, уже сталкивались с чем-то подобным. И составили свое мнение на этот счет. Зачем же вам выслушивать мои невероятные гипотезы, если вы знаете, что дело обстоит совсем не так?

— У нас нет определенного мнения на этот счет, мистер Синчин. Мы не знаем, почему эта женщина располагает сведениями, какими она располагать никак не может. Никак. Ни при каких условиях. Она не имела и не имеет никакого отношения ни к деятельности НАСА, ни к аппарату Белого дома.

«Ого! — вновь подумал Синчин. — Они уже успели раздобыть ее фотографию и произвести тщательную сверку?.. Вот это оперативность, вот это размах!»

— Вы имеете в виду слова Армстронга и вашего президента? А как насчет ясновидения? Нострадамус в свое время…

— Почему она оказалась именно здесь? — вновь прервал Синчина американец. — Почему она говорила именно об «Аполлоне», а не о русской «Луне-пятнадцать»?

Советская автоматическая станция была запущена 13 июля, и разбилась при посадке на Луну 21 июля, когда американцы были уже там.

— Как раз в тот момент по радио повторяли пресс-конференцию с астронавтами, — пояснил Марк, — вот, видимо, что-то у нее и сработало. Но там и какие-то заскоки, не имеющие отношения… — Синчин кивнул на свои записи. — Обратили внимание? Девочка… Кролик… Сломанная кнопка. В отчете я этого не писал.

— Да, не писали, — подтвердил ван Маарен. — И прочитал я именно здесь, — он нагнулся к столу и постучал пальцем по раскрытому блокноту Марка. — Только что. И все это имеет отношение, мистер Синчин. Очень даже имеет.

— И какое же? — осторожно спросил журналист, с трудом сдерживая любопытство.

Американец некоторое время молча смотрел на него, потом взял блокнот и вновь откинулся на спинку стула.

— Хорошо, я скажу. Но не советую публиковать мои высказывания в вашей «Кроникл» или где-нибудь еще. И вообще говорить о них. Не советую, мистер Синчин.

Марк Синчин прожил на свете достаточно для того, чтобы научиться правильно понимать кое-какие нюансы.

— Я имею привычку следовать разумным советам, мистер ван Маарен, — сдержанно сказал он. — Так как давно заметил, что это очень облегчает жизнь.

Американец коротко кивнул и поднес блокнот к глазам.

— «Девочка Чанго встретит вас», — прочитал он. — Это из переговоров Хьюстона с «Аполлоном», мистер Синчин. Уже на лунной орбите, за восемь часов до посадки в Море Спокойствия. Хьюстон сказал, что, по древней легенде, на Луне вот уже четыре тысячи лет живет китайская девочка по имени Чанго. Она стащила пилюлю бессмертия у своего хозяина-даоса, и тот ее за это вытурил на Луну. А вместе с ней там китайский кролик, он всегда стоит на задних лапках в тени корицы.

— Вот дьявол… — пробормотал Синчин. — Не слышал такой легенды. Значит, эта женщина и переговоры Хьюстона слуша…

— Не только.

Видимо, прерывать собеседника было фирменным стилем ван Маарена.

Он вновь перевел взгляд в блокнот Синчина.

— «Девочка Чанго нарядится Санта-Клаусом». Знаете, что такое Санта-Клаус, мистер Синчин?

— Кто такой, — машинально поправил американца журналист. — Известно кто: житель Лапландии, с густой белой бородой…

— «Санта-Клаус» — это кодовое словосочетание, — негромко, но отчетливо произнес ван Маарен. — Которое наши астронавты используют в ходе полетов. — Он сделал паузу и еще тише добавил: — Для обозначения наблюдений НЛО.

Журналист, потеряв дар речи, открыл и закрыл рот. Нашарил бокал с пивом, отхлебнул.

«Это же сенсация», — хотел сказать он, но вспомнил о совете ван Маарена и произнес другое:

— Значит, они там что-то видели? Там, на Луне?

Американец закрыл блокнот и положил его на стол, рядом с копией отчета Синчина.

— Мне не хотелось бы углубляться в эту тему, мистер Синчин. Думаю, я сказал достаточно много. Это очень интересная женщина, мистер Синчин. Возможно, здесь и вправду вполне уместно сравнение с Нострадамусом. Вопрос остается прежним: как, при каких обстоятельствах она очутилась в Стоунхендже? И откуда она там взялась?

Марк Синчин движением робота вновь взял бокал и сделал несколько глотков, не чувствуя вкуса напитка. Мысли у него в голове сталкивались и разбегались в разные стороны, как толпа на площади, застигнутая бомбежкой.

— По-моему, никто ее туда не принес, не привез и не сбросил на монгольфьере, — наконец сказал он. — По-моему, здесь мы имеем дело с перемещением через какое-то другое измерение. Как говорят фантасты — телепортация.

— Вы считаете, что дело здесь именно в телепортации? — спросил ванн Маарен.

— Во всяком случае, такая гипотеза имеет под собой кое-какие материальные основания. Есть факты, я в этом убедился.

Американец прищурился:

— Вы имеете в виду Филадельфийский эксперимент?

— Он самый, «Элдридж»… Я ведь в своей статье ничего не перепутал?

— Не могу дать однозначного ответа, — сказал ван Маарен и, помолчав, слегка прихлопнул ладонью по столу. — Хорошо. Допустим, телепортация. Но где она раздобыла такую информацию?

— Если вы уверены, что она непричастна ни к НАСА, ни к Белому дому, то остается, по-моему, только одно объяснение: предвидение будущего. То, о чем я говорил.

— Ну, да, все тот же Нострадамус, — кивнул американец. — Ветхозаветные пророки. Сны египетского фараона, растолкованные Иосифом. Но это все слухи и пересказы… Меня убедило бы только следующее: прорицатель выступает по радио, телевидению, в газете — и делает свои предсказания. Дядюшка Хо[7] умрет третьего сентября. Или даже просто — этой осенью. Зимой пол-Таиланда сметет цунами. В семьдесят втором на Рим свалится метеорит. В семьдесят третьем будет совершено покушение на шведского короля. В семьдесят четвертом прилетят марсиане, а в семьдесят пятом рухнет Эйфелева башня, найдут Атлантиду и Брежнев поссорится с Кастро. Или пусть даже ничего публично не заявляет — пусть запишет свои предсказания в присутствии комиссии, а потом их положат в сейф и проверяют каждый год: что сбылось, а что нет. Вот тогда я буду окончательно уверен, что это не совпадение, а действительно предвидение будущего.

— В таком случае, и мой материал не может быть стопроцентным доказательством, — заметил Синчин. — Отчет-то я писал уже после событий, и записи в блокноте не датированы. И свидетелей нет.

— Мы думали об этом, — сказал ван Маарен. — Вы не могли знать о Санта-Клаусе и сломанной кнопке. Именно поэтому ваш отчет нас очень заинтересовал.

— А что это за сломанная кнопка?

— В лунной кабине, — пояснил ван Маарен. — Пришлось при старте с Луны тыкать шариковой ручкой. Выходит, эта женщина действительно заглянула в будущее, когда эти детали уже обнародовали.

— Красный Гор, — сказал журналист. — Это тоже какой-то код?

— Не знаю. Нужно будет проконсультироваться. — Американец потер массивную челюсть. — Итак, ясновидение… Можно принять за рабочую гипотезу. Вернемся к ее появлению в Стоунхендже. Насколько мне известно, никаких экспериментов, подобных Филадельфийскому, нигде в мире не проводилось. Ни в июне, ни в июле. Хотя мы не можем быть уверенными на сто процентов насчет Китая и Северной Кореи. Но она не азиатка, а американка… Келли видел вспышку.

«Да-да, вспышка, — подумал Синчин. — Именно вспышка. Все началось со вспышки».

— При исчезновении «Элдриджа» тоже была вспышка, — сказал он. — Правда, при исчезновении, а не при появлении. Кстати, в Стоунхендже не раз наблюдали свечение над камнями.

— Я знаю, — сказал американец. — Допустим, есть определенные зоны, где может произойти пробой пространства. Некий объект доставил эту женщину в Стоунхендж, причем ее предварительно парализовали, отсюда ее поза. А Келли застал отлет НЛО. То есть не отлет в обычном смысле, а исчезновение, подобно «Элдриджу». Пробой, вспышка — и все. Возможно, ее плачевное состояние — результат психического воздействия НЛО, такие случаи известны.

— Значит, ее похитили маленькие зеленые человечки. Запихнули ей в голову всякие сведения о будущем, которое для них, естественно, секретом не является, и доставили в Стоунхендж.

— Во всяком случае, такие предположения высказываются. О том, что инопланетяне существуют в ином пространстве-времени, в котором наше будущее является прошлым. — Ван Маарен взглянул на журналиста и добавил: — Я имею в виду отнюдь не фантастические романы. Впрочем, есть объяснение и попроще, если такое определение применимо в данном случае: они каким-то образом воздействовали на ее психику и инициировали латентную способность к ясновидению. Может быть, это произошло неумышленно.

— Вот у вас все и сложилось, мистер ван Маарен, — сказал Синчин. — Жительницу Чаттануги похитили инопланетяне, провели обследование, попутно инициировали способности к ясновидению и вынесли за борт своей «тарелки» в Стоунхендже. А одежду ее на память себе оставили.

Американец хмуро молчал и с силой потирал нижнюю челюсть.

— Слушайте! — встрепенулся журналист. — А если попробовать регрессивный гипноз?

Ван Маарен оставил свою челюсть в покое, хмыкнул и ответил:

— Весьма ненадежный способ извлечения подавленных воспоминаний. Если вас под гипнозом спросят, что с вами делали инопланетяне — которых на самом деле не было, — то вы, вероятнее всего, сможете просто придумать «память» о том, чего не происходило… Тем не менее, мистер Синчин, мы уже попробовали.

Журналист воспринял это заявление почти как должное — сколько же можно было удивляться оперативности и возможностям заокеанской спецслужбы…

— Поскольку вы сейчас со мной беседуете, — сказал он, — то результат, надо полагать, оказался неутешительным.

— Именно так, мистер Синчин, — подтвердил американец.

— Что, никакой реакции?

— С ней работали пять психиатров. Пять, — ван Маарен для наглядности поднял руку и показал пятерню. — Независимо друг от друга. И заключение у каждого из них одинаковое: там стоит очень прочная блокировка. С такой блокировкой им работать не приходилось.

— Значит, зеленые человечки квалифицированнее наших специалистов, — резюмировал журналист. — И что дальше?

— Будем держать под наблюдением и повторять попытки. Есть надежда, что со временем блокировка ослабнет. Правда, есть и другая проблема…

— Ее психическое состо…

— Да, — в очередной раз рубанул топором ван Маарен, отсекая фразу Синчина. — Пока релевантность очень низкая. Нулевая.

— То есть?

— То есть мы атакуем ее вопросами о НАСА и сенаторе Кеннеди, а в ответ получаем обрывок фразы о каких-то ассемблерах. Или о черепе в белом тумане. Или вообще ничего не получаем. Будем работать… Если не случится психического коллапса.

— Есть такие опасения?

Американец едва заметно кивнул:

— Увы, есть.

— Собственно, чего вам опасаться? Возможно, это прозвучит цинично, но ее состояние должно быть вам только на руку: она не сможет никому выдать никаких тайн, если они у нее есть, и повредить вашей национальной безопасности.

— Мы не знаем, единственный ли это случай, мистер Синчин. И какими секретами владеют другие. И в каком они состоянии.

— И где находятся, — подхватил журналист. — Не в подвалах ли КГБ… Или у Кастро. Представляю, что было бы, если бы она появилась лет на десять раньше и предсказала берлинскую стену или убийство Кеннеди… — Журналист запнулся, теперь уже не из-за американца. — Вы предложили мне высказывать все, что угодно… А как вам такая версия? Она просто прибыла из будущего. Вот и все.

Ван Маарен некоторое время молча смотрел на журналиста, а потом ответил:

— Вероятно, на вас, англичан, крепко повлиял ваш Уэллс с «Машиной времени». Фантастика сама по себе штука интересная, но вряд ли стоит руководствоваться ею на практике.

— А другой наш соотечественник писал: «В земле и небе более сокрыто, чем снилось нашей мудрости, Горацио», — парировал Синчин.

Американец слабо улыбнулся:

— Ну, если начать оперировать цитатами… На любого Шекспира найдется свой Уитмен, а на Байрона — Рильке. «Природа — сфинкс. И тем она верней своим искусом губит человека, что, может статься, никакой от века загадки нет и не было у ней». Тютчев, русский ответ Шекспиру. Нет никаких загадок.

Журналист с уважением посмотрел на ван Маарена. Сотрудники Агентства национальной безопасности, судя по всему, были людьми весьма образованными. Во всяком случае, сам Синчин впервые слышал и эти строки, и саму фамилию русского поэта.

— В дискуссию я вступать не буду, — сказал он. — Но вы же сами просили выдавать самые невероятные гипотезы. Вот я и выдал. И она все объясняет.

— Что ж, именно фантазия, способность к творческому воображению и выделяет нас среди других животных, — задумчиво изрек Деннис ван Маарен. — Возможно, и мы сами — чья-то фантазия…

Марк Синчин вздохнул:

— Эх, жаль, читатели «Кроникл» ничего не узнают…

— А вы напишите роман, — посоветовал американец. — Фантастический роман, с другими именами, и местом действия. Только не сейчас, а лет этак через пять — семь.

— А что? — загорелся журналист. — Почему бы и не потеснить Уэллса?.. «Новые испытания машины времени»… Или нет: «Унесенные ветром времени»!

— «Унесенные ветром» — это очень оригинально, — с иронией заметил ван Маарен.

…Утром 4 сентября, слушая по радио сообщение о том, что накануне скончался вьетнамский лидер Хо Ши Мин, Марк Синчин вспомнил слова сотрудника Агентства национальной безопасности: «Меня убедило бы, если бы прорицатель точно предсказал, что дядюшка Хо умрет третьего сентября».

Деннис ван Маарен тоже оказался прорицателем.

Журналист отставил чашку с недопитым кофе и подумал, что обязательно напишет роман.

Но не успел.

8 сентября потерявший управление грузовик протаранил на одном из перекрестков Солсбери «рено» Марка Синчина. Журналист ушел в мир иной в карете «скорой помощи», которая везла его в больницу…

7

- Господи, ничего бы не пожалел сейчас отдать за бутылку пива и добрый кусок ветчины! — с чувством воскликнул Леопольд Каталински и, состроив гримасу, с размаху впечатал в стол тубу с концентратом. — Ну, почему я, болван этакий, не догадался прихватить с собой хоть немного ветчины?

— Все равно ты бы ее уже давно слопал, — с улыбкой заметила сидевшая напротив Флоренс Рок. — И, согласись, все-таки это, — она кивнула на прилипшую к крышке стола белую, с веселенькими красными узорчиками тубу, — гораздо лучше, чем питательные растворы внутривенно. Три раза в день.

— Не вижу особой разницы, — пробурчал Каталински. — Пусть мне пиво качают внутривенно. — С ветчиной! — фыркнул Алекс Батлер.

— А по-моему, на провиант грех жаловаться, — возразил Свен Торнссон и извлек из держателя очередную тубу. — Вы согласны, командир? Эдвард Маклайн, отрешенно потягивавший лимонный напиток, пожал плечами: — Сдается мне, что наш дражайший Лео просто-напросто отлежал себе зад в усыпальнице, и теперь брюзжит почем зря. — Сделав очередной неторопливый глоток, он назидательно поднял палец, немного помолчал и философски добавил с соответствующей мудростью во взоре: — Ветчина, уважаемый Лео, далеко не самое лучшее из того, что существует в этом мире.

— Совершенно верно, — с серьезным видом кивнул Батлер. — Разве может сравниться какая-то там несчастная ветчина, даже в совокупности хоть и с дюжиной бутылок пива, с хорошо прожаренной индейкой, этим чудесным продуктом, ради которого, собственно, Господь и затеял всю эту возню с созданием Вселенной?

— Остряки-самоучки! — проворчал Каталински. — Да ну вас всех!

Он махнул рукой, но губы его невольно растянулись в улыбке, и мгновение спустя смеялись уже все сидевшие за столом. Все пять членов экипажа межпланетного космического корабля «Арго», с каждой секундой все ближе и ближе подлетавшего к Марсу.

Впервые за многие месяцы все астронавты собрались вместе. До этого трое из них, усыпленные вскоре после начала перелета по маршруту Земля — Марс, коротали время в специальном отсеке, который они называли «усыпальницей». Замедление метаболизма на длительный период существенно сокращало расход продуктов питания и нагрузку на регенераторы воздуха. Что имело немаловажное значение в столь продолжительном рейсе. Да и чем занимались бы все эти месяцы пилот марсианского модуля Свен Торнссон, ареолог[8] Алекс Батлер и инженер Леопольд Каталински?

Другое дело — командир. Командиру просто не положено вот так безмятежно спать во время полета. К тому же, он выполнял и обязанности бортинженера, за время предполетной подготовки освоив эту специальность. Анализ оперативной обстановки, сверка курса, связь с Землей, профилактические, а при необходимости и мелкие ремонтные работы… Забот и хлопот было выше головы, и Эдвард Маклайн за эти месяцы изрядно похудел (хотя и так был сухощав), несмотря на тщательно подобранный рацион и оптимальный, по мнению специалистов, режим питания. И это при том, что полет обслуживало более сотни работников ЦУПа[9] — они были земным экипажем «Арго», и от их умения и смекалки во многом зависело успешное осуществление небывалой еще в истории космонавтики миссии.

Не приходилось скучать и нанотехнологу Флоренс Рок, дававшей все новые и новые задания нанокомпьютеру, — и без устали трудились миниатюрные ассемблеры-сборщики и репликаторы-копировщики, перестраивая системы корабля и тем самым наирациональнейшим образом приспосабливая их к условиям полета. Первого полета к Марсу не автоматического космического аппарата, которых немало было уже запущено к Красной планете, а межпланетного корабля с экипажем на борту.

Экипаж подбирался долго и тщательно. Сито строжайшего отбора прошли многие первоклассные специалисты — впрочем, даже и не подозревавшие о цели этого отбора. Круг претендентов все сужался и сужался (на одном из этапов выбыл и муж Флоренс, Саймон Рок, тоже великолепный нанотехнолог, — у него были проблемы с сердцем) — и в конце концов на последние сборы в штате Юта, в пустыне, где был уже давно смоделирован ландшафт Красной планеты, прибыли пятеро. Те, кто сейчас приближался к Марсу на космическом корабле «Арго».

Они разместились на базе, затерянной в просторах пустыни, и готовились к полету бок о бок, но знали друг о друге не так уж и много.

Командир-бортинженер, сорокалетний Эдвард Маклайн, был профессиональным военным летчиком и астронавтом. Узнав, что он родом из Южной Каролины, из Колумбии, Флоренс Рок невольно вспомнила о другой «Колумбии» — шаттле, разбившемся при посадке в две тысячи третьем, вслед за «Челленджером». Вспомнила — но, конечно, ничего не сказала, хотя почудилось ей в этом что-то недоброе, зловещее. Командир был подтянут и строен, как и положено командиру, виски его покрывал легкий налет седины, а лицо походило на выбитые в скале знаменитые барельефы американских президентов[10]. Он не отличался многословием, но Флоренс все-таки выведала, что он женат, и есть у него двенадцатилетний сын Марк. Протянулась между командиром и нанотехнологом невидимая ниточка, и с каждым днем, проведенным вместе, становилась все прочнее, разрастаясь, превращаясь в паутину… Для Флоренс это началось еще до базы, на предварительном этапе, и она невольно прислушивалась к своим чувствам, и долго не могла заснуть по ночам…

Глядя на Флоренс Рок, нанотехнолога, невысокую гибкую блондинку, просто нельзя было не обратить внимание на ее бирюзовые, с уклоном не в зелень, а в синеву глаза, на удивление очаровательные и заманчивые. Флоренс было двадцать семь, она вместе с мужем работала в Хьюстоне и давно уже находилась в сфере деятельности НАСА. Без нанотехнологий дальние космические полеты с экипажем представлялись весьма проблематичными. Флоренс дала согласие после долгих раздумий и колебаний — в первую очередь, из-за шестилетней дочки Мэгги, и все долгие месяцы после старта ее не покидала непонятная, совершенно, казалось бы, беспричинная тревога — ведь полет проходил довольно гладко, «Арго» пронзал космический вакуум, как горячий нож масло. Но тревога оставалась, притаившись где-то в глубине…

Алекс Батлер, тридцатисемилетний ареолог, бредил Красной планетой с детства, когда впервые увидел сделанные «Викингами» снимки марсианской поверхности. И все последующие годы упорно шел к осуществлению своей мечты — собственными ногами пройтись по пескам и камням иного мира, тлеющим угольком заглядывавшего с ночного неба в его окно. Алекс был одним из ведущих ареологов, и дома его ничего не держало — пятнадцатилетняя дочка жила вместе с его бывшей женой и желания видеться с ним, судя по всему, не имела. Временами Алекс был склонен к философствованию, случались минуты — не самые лучшие, — когда он брал гитару и пел старые песни, хотя голосом поп-звезды Создатель его не наделил. Привез он гитару и на базу в пустыне, а вот на «Арго» пришлось обходиться без нее…

Свен Торнссон, потомок викингов и уроженец Восточного побережья, куда в седые времена плавали его воинственные пращуры, еще с середины девяностых годов участвовал в разработке пилотируемых спускаемых аппаратов, предназначенных для посадки на Марс, — хотя было ему всего тридцать пять. Он не сомневался в том, что именно ему суждено пилотировать спускаемый модуль в Первой марсианской экспедиции, однако претендентов на эту роль оказалось более чем достаточно, и Торнссону пришлось изрядно попотеть, утверждая свой приоритет. Свен выглядел как настоящий викинг — он был высок, широкоплеч, светловолос, обладал завидной реакцией и не менее завидным хладнокровием, женой пока не обзавелся — и не собирался, по его словам, менять статус холостяка в обозримом будущем. Несмотря на это, дефицита женского внимания он не испытывал и то и дело менял подружек.

Пятый член экипажа «Арго», многопрофильный инженер, «мультиинженер» Леопольд Каталински, в отличие от пилота, за свои тридцать шесть лет успел трижды жениться и трижды развестись, и ни в одном браке не нажил сына или дочери. Этот невысокий лысеющий крепыш с постоянно блестящими черными «итальянскими» глазами и кустистыми бровями слыл универсалом уже не первый год. Его ценили, потакали всем его капризам, но какая-то врожденная неудовлетворенность заставляла его одну за другой менять компании, обслуживавшие Национальное аэрокосмическое агентство. Несмотря на все профессиональные достоинства, его кандидатура долго находилась под вопросом. Потому что инженер был довольно вспыльчив, мог вдрызг разругаться с кем угодно из-за сущего пустяка — и это, конечно же, представляло угрозу нормальному психологическому климату в коллективе Первой марсианской. Однако Леопольду очень хотелось побывать на Марсе — не в последнюю очередь ради неслыханного вознаграждения, ожидавшего всех участников миссии в случае успешного выполнения основной задачи. Поэтому он, не раздумывая ни мгновения, согласился пройти длительный курс психокоррекции. Целая команда психологов потрудилась на славу, и скверные черты характера Леопольда больше как будто бы не давали о себе знать. Психологи заверили руководителей полета, что это надолго — если не навсегда.

Уже во время подготовки на базе в южной части Юты Алекс Батлер полушутя предложил коллегам выбрать себе имена из имен тех легендарных древнегреческих героев, которые, согласно мифам, некогда пустились в долгий путь к берегам Колхиды на легком «Арго», названном так в честь искусного Арга, строителя дивного корабля. Себя ареолог возжелал именовать Орфеем — у фракийского певца была золотая семиструнная кифара, у Алекса — гитара; инструменты, в принципе, родственные. Правда, заметил ареолог, если Орфей своим пением и музыкой заставлял танцевать даже камни и зачаровывал животных и растения, не говоря уже о людях, то когда играл и пел он, Алекс, его поддерживала лаем только соседская собака. Да и то не совсем ясно, был ли этот лай как-то связан с его музицированием и вокалом.

Командиру, несомненно, подходило только одно имя — Ясон (ареолог не знал, что Флоренс еще до его предложения мысленно называла Маклайна именно так). Сложнее оказалось с Каталински. Он перебирал в электронной энциклопедии и отвергал одно имя за другим, пока наконец с большим сомнением не остановился на имени одного из сыновей бога северного ветра Борея — аргонавта Зета. Инженер-универсал мотивировал свой выбор тем, что родился в Форт-Нормане, на севере Канады, куда судьба когда-то занесла его предков, поляков-переселенцев, — а там частенько гуляли холодные ветры.

Свен Торнссон к идее с аргонавтами отнесся отрицательно. Он заявил, что если уж брать чье-то имя, то не каких-то там древнегреческих авантюристов, а славного Тора Громовика, старинного скандинавского бога, сильного одинокого воина, разящего врагов своим единственным оружием — громадным молотом.

«Вот он, мой молот! — Свен продемонстрировал свой внушительный кулачище. — В молодые годы он меня никогда не подводил, да и сейчас проломит череп любому марсианскому чудовищу. Он — Тор, я — Торнссон, улавливаете?»

А вообще, добавил пилот, его еще в университете называли выразительно и солидно: Столб.

И не нашлось имени для Флоренс Рок, потому что на борту древнегреческого «Арго» до прибытия в царство Ээта не было женщин. Медея, дочь царя страны Эа — Колхиды, — оказалась на корабле только на обратном пути, но называться Медеей нанотехнолог не желала. (А Леопольд Каталински как-то раз в своей обычной манере пробурчал, что женщина на корабле — это не к добру. Даже если этот корабль — космический.)

Идея Алекса как-то сама собой заглохла, однако название их космического корабля все-таки вольно или невольно напоминало им о героях Эллады. Только у аргонавтов из древнегреческих мифов был не такой далекий путь, в который пустились они, новые аргонавты, путешественники XXI века…

В разгар подготовки на базе специалисты НАСА привезли для ознакомления новый «черный ящик», предназначенный для установки на борту «Арго». Официально он именовался «регистратором крушения». Этот сверхпрочный конический аппарат выполнял те же функции, что и «черные ящики» самолетов и, в случае катастрофы, мог с помощью радиокоманд из ЦУПа вернуться на Землю.

Вечером, за ужином, в присутствии тех же представителей НАСА, Алекс Батлер позволил себе не очень удачное высказывание. «Этот регистратор очень нужная штука, — задумчиво произнес он, обводя пасмурным взглядом присутствующих. — Зафиксирует, в случае чего, наши предсмертные вопли. Знаете, чем закончилась та история с аргонавтами? Ясона через много лет прибил насмерть брус развалившегося от ветхости «Арго», и никто так и не узнал, где он припрятал золотое руно…»

Прозвучало это довольно зловеще. За столом воцарилась напряженная тишина, а Батлер, невнятно извинившись, ушел в свою комнату и забренчал там на гитаре… Видимо, что-то на него накатило, как накатывало временами и на других членов экипажа.

Впрочем, бдевшие день и ночь психологи из персонала базы считали это явление вполне объяснимым и устранимым. Психика будущих астронавтов, перестраиваясь, нет-нет да и позволяла себе подобные выходки. Ведь речь шла о длительном полете за миллионы миль от привычного земного мира. Те, кто совершал полеты по околоземной орбите, экипажи шаттлов и орбитальных станций, видели родную планету совсем близко, буквально у себя под ногами. Участников лунной программы сопровождал в их рейсах на «Аполлонах» к красавице Селене большой голубой диск Земли с ясно различимыми океанами и континентами. Для тех же, кто собирался на Марс, Земля превратится в звезду, одну из многих, сияющих в черной бездне космоса. Пусть крупную, пусть яркую, но — звезду. Далекую звезду. И единственной тонкой нитью, соединяющей корабль с Третьей планетой, станет радиосвязь. И больше — ничего. К такой мысли нужно было привыкнуть, сжиться, смириться с ней, — а для этого требовалось время и кропотливая каждодневная работа психологов.

Человек не рожден для космоса. Он рожден для Земли… Алекс Батлер был уверен в том, что в освоении космоса люди изначально пошли не тем путем. Человек не может обходиться без воздуха — и вынужден создавать воздушную среду на орбитальных станциях и в космических кораблях. Человек не может долго находиться в условиях повышенной радиации — и вынужден отгораживаться от нее защитными экранами. Атмосфера Марса почти полностью состоит из углекислого газа, там холодно, как в Антарктиде, и им придется расхаживать по поверхности Красной планеты в теплых комбинезонах, с баллонами, наполненными дыхательной смесью. Уровень радиации там чуть ли не как в Хиросиме после атомного взрыва, — и на базе им, будущим астронавтам, по пять раз в день делали инъекции дорогостоящего антирада, уникального препарата, которого пока и произведено-то было всего ничего. Он защитит организм года на два, — а надо, чтобы такая защита была на всю жизнь! Люди перемещаются в космических просторах, укрывшись в коробках своих кораблей и станций, потому что космос несовместим с функционированием человеческого организма. Без скафандров, баллонов и защитных экранов человек в вакууме, при почти абсолютном нуле, очень быстро погибнет.

Батлер видел два других пути. Либо искать гипотетические, вернее даже, фантастические подпространственные тоннели и буквально в один миг переноситься с планеты на планету, — либо менять самого человека. Создавать совершенно новую расу, которая могла бы чувствовать себя в космосе так же свободно, как птицы в небе, не нуждаясь в воздухе и тепле, не боясь космических излучений. Которая могла бы странствовать по Солнечной системе на открытых яхтах с солнечными парусами…

К сожалению, ни того, ни другого пути еще не только не было — не было даже намека на возможность их существования. Не в фантастических романах и кинопродукции Голливуда, а в реальной жизни. В реальной жизни был оснащенный ядерными двигателями космический корабль «Арго» с защитными экранами, были плотные комбинезоны и баллоны с дыхательной смесью для работы на Марсе.

Потому что Господь сотворил человека для жизни на Земле. «И сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею…»

Обладайте Землей — так было сказано в Библии.

«Но, — возражал сам себе Алекс, — «сотворил на Земле» — это еще не значит: запер на Земле. Человек может и должен покидать свой дом. Но всегда, из любого, самого головокружительного далека, возвращаться под родные голубые небеса…»

Неторопливая трапеза в одном из отсеков космического корабля «Арго» наконец завершилась. Все насытились, и даже Каталински больше не ворчал и не вспоминал о пиве и ветчине. Флоренс направилась в соседний отсек к своим наносистемам. Верзила Торнссон принялся в тысячный раз (если начинать отсчет с подготовки на земном полигоне) изучать на дисплее узлы спускаемого аппарата, моделировать возможные повреждения и отрабатывать методы их устранения. Спускаемый аппарат еще предстояло с помощью все той же нанотехнологии довести до ума после перехода «Арго» на ареоцентрическую орбиту. Пока модуль наполовину существовал только в виртуальном виде — зачем тащить с собой от самой Земли лишний груз? Каталински удалился в свою крохотную каюту, предусмотрительно созданную заботами Флоренс (точнее, ее наносистем), заявив перед уходом, что после обеда его клонит в сон. Словно он не провел во сне несколько месяцев полета! Батлер рассматривал картинки, передаваемые телекамерами внешнего обзора. На картинках царила совершенно неземная чернота, и в этой завораживающей агатовой глубокой черноте, не мигая, горели неисчислимые и тоже какие-то «неземные» холодные звезды…

А командир экипажа Эдвард Маклайн остался сидеть в кресле, откатив его от стола по направляющим рейкам. Он сцепил руки на животе, широко расставил ноги в ботинках на магнитных подошвах и закрыл глаза, откинувшись на высокую спинку кресла. Не то чтобы ему тоже хотелось спать, — он просто отдыхал, и ему было приятно, что он здесь не один. Потому что очень скоро ему предстояло остаться в полном одиночестве на орбите в ожидании остальных. Которым, в отличие от него, выпала почти невероятная возможность побывать на поверхности Марса. Что ж, если все пройдет успешно, он постарается заключить новый контракт. Согласно которому возьмет на себя обязанности теперь уже не командира экипажа, а пилота марсианского модуля. (А командиром пусть будет Джонатан Грей, его дублер.) И оставит-таки свои следы на рыжем песке! Не наследит, а именно — оставит след…

До соседа Земли по Солнечной системе, извечно красным стоп-сигналом горевшего на земном небосводе, оставались всего лишь сутки полета. В отличие от давно ставшей достоянием истории лунной программы, с триумфом воплощенной в реальность полетами легендарных уже «Аполлонов», нынешняя марсианская программа отнюдь не афишировалась. Напротив, она хранилась в строжайшем секрете. Конечно, при современных средствах обнаружения и слежения было просто невозможно незаметно произвести запуск космического аппарата с мыса Канаверал. О дате запуска было заранее объявлено. Объявлено было и о том, что очередная межпланетная станция предназначена для дальнейшего исследования Марса. Вся эта информация вполне, в общем-то, соответствовала действительности. Кроме одного штришка. Новый предназначенный для полета на Марс аппарат не был автоматической космической станцией «Арго», а был пилотируемым космическим кораблем «Арго».

Такая вот разница. В работе над программой «Арго» участвовали сотни людей. В такой ситуации, конечно же, было очень трудно, а скорее всего, просто невозможно избежать утечки информации. Тем более, что речь шла не о Советском Союзе конца пятидесятых годов прошлого столетия, когда в обстановке строжайшей секретности велась подготовка к полету космического корабля «Восток-1» с человеком на борту, а о Соединенных Штатах Америки конца первого десятилетия XXI века. Где любая тайна, пусть даже в искаженном или неполном виде, непременно получала огласку в средствах массовой информации. Пронырам-журналистам было официально сообщено, что «Арго» — не обычная космическая станция типа «Одиссея» или «Марс Экспресс», а внушительных размеров корабль со всеми системами жизнеобеспечения астронавтов. Только в этот полет он отправится без экипажа. Точнее, экипажем его будут увешанные датчиками манекены. И если странствие по маршруту Земля — Марс — Земля пройдет нормально, то следующий полет «Арго» совершит уже не с куклами, а с людьми. Однако произойти это может никак не раньше, чем через пять-шесть лет, при условии бесперебойного и более чем солидного финансирования как из государственного бюджета, так и частными компаниями.

Более того, журналистам устроили экскурсию в сборочный цех, где они смогли своими глазами увидеть и едва-едва начинавший приобретать проектные очертания межпланетный корабль, и те самые манекены.

Восхищенным журналистам было невдомек, что сборка настоящего «Арго» производится совсем в другом месте, под землей, на территории, подконтрольной Пентагону. И люди, там работающие, не проболтаются ни при каких обстоятельствах.

В случае успешного выполнения задачи Первой марсианской экспедиции «Арго» должен был совершить еще несколько якобы беспилотных полетов. Официально было бы объявлено, что обнаружено много недоработок, не позволяющих направлять на Марс астронавтов, и нужно продолжать испытания корабля в беспилотном режиме.

Программу «Арго» являли миру в плотной оболочке из недомолвок и откровенной лжи. Потому что руководствовались принципом, провозглашенным чуть ли не полтысячелетия тому назад основателем печально известного ордена иезуитов Игнатием Лойолой: цель оправдывает средства…

А цель программы «Арго» была очень заманчивой и привлекательной. Конечным пунктом Первой марсианской (не считая, естественно, возвращения на Землю) была равнинная область Сидония, расположенная в северном полушарии Красной планеты. Та самая пустынная область Сидония, сфотографированная еще в 1976 году с высоты полутора тысяч километров космической станцией «Викинг-1». Та самая Сидония, которая известна своими странными объектами, похожими на изъеденные временем гигантские искусственные сооружения.

«Лицо», или «Марсианский Сфинкс»… «Пирамида Д и М»… «Город»… «Форт»… «Купол»… Эти названия вот уже более трех десятков лет будоражили воображение землян, дав почву множеству предположений, породив лавину газетных и журнальных статей и пересудов в электронных СМИ, став предметом научно- и ненаучно-популярных книг, фантастических романов и фильмов.

«Когда я смотрю на весь комплекс Сидонии, на то, как расположены все эти структуры, — говорил тогда, в семидесятые годы прошлого века, английский ученый Крис О» Кейн из «Проекта Марс», — у меня возникает ощущение, что они просто не могут не быть искусственными. Иначе я не понимаю, как могла случайно возникнуть столь сложная система выстраивания по прямым линиям».

И командир Маклайн, и все другие члены экипажа «Арго» знали это высказывание О» Кейна. Знали они и о том, что многие из структур Сидонии являются нефракталами. То есть, когда контуры этих объектов были сканированы, компьютеры определили, что они скорее искусственные, чем природные. Компьютеры были самые новейшие для того времени, они успешно использовались в военном деле для точного определения замаскированных танков и артиллерийских орудий на фотографиях воздушной разведки.

«Таким образом, — подытоживал Крис О» Кейн, — мы имеем невероятный набор аномалий. Они расположены по некоему плану, входят в состав различных групп и нефрактальны. Это весьма необычно…»

Да, сделанные «Викингом-1» фотографии произвели настоящую сенсацию, вызвав бурю эмоций и споров. Эдвард Маклайн был тогда еще ребенком, и перипетии космических исследований не входили в круг его мальчишеских интересов. Он гонял шайбу в одной из детских команд Колумбии, читал комиксы про Бэтмена и мечтал стать военным летчиком, как и его отец, вернувшийся контуженным, но живым из Вьетнама. И еще он мечтал отомстить этим азиатам за отца. Промчаться на истребителе над Ханоем и дать хороший ракетный залп… О полете «Викинга» он узнал уже потом, через несколько лет, когда вспороли земное небо первые шаттлы. В 1981-м полеты «челноков» на околоземную орбиту начала та самая «Колумбия», которой суждено было потерпеть катастрофу при снижении в первый день февраля 2003-го…

Но саму возможность своего теперешнего полета к Марсу Эдвард Маклайн с гораздо большим основанием мог бы связать не с «Викингом», а с другой космической станцией. Запущенной намного позже «Викинга», в сентябре 1992 года.

«Марс Обзервер» добирался до Красной планеты в течение без малого одиннадцати месяцев, а потом… А потом появился пресс-релиз НАСА:

Для расследования причин потери космического аппарата был создан комитет, получивший название «Совет Коффи» по имени его председателя доктора Коффи, директора по научной работе Вашингтонской военно-морской исследовательской лаборатории. Проанализировав все данные, «Совет Коффи» пришел к следующему выводу: наиболее вероятная причина того, что радиосвязь так и не была восстановлена, — разрыв в находившейся под давлением топливной системе двигательной установки «Обзервера», вызвавший утечку топлива под теплозащитную оболочку космического аппарата. Газ и жидкость, скорее всего, истекали из-под оболочки несимметрично, и «Обзервер» начал быстро вращаться. Возникла нештатная ситуация, когда прервалась заложенная последовательность прохождения команд, и радиопередатчик не включился. Кроме того, такое быстрое вращение аппарата вокруг собственной оси могло привести к срыву главной антенны. В дальнейшем, из-за того, что солнечные панели оказались несориентированными на Солнце, батареи «Обзервера» просто-напросто разрядились и уже не снабжали передатчик электроэнергией.

Маклайн, конечно же, знал все об этом ляпсусе, в результате которого «Обзервер» потерялся в окрестностях Марса, — те, кто готовились к полету на Красную планету, достаточно подробно изучали историю космонавтики. Но после официального его назначения командиром экипажа «Арго» и письменного обязательства не разглашать государственную тайну он узнал и другое…

Тогда, в 93-м, действия, а вернее, бездействие аэрокосмического агентства просто озадачивало непосвященных (а непосвященных на Земле было подавляющее большинство). НАСА по непонятным причинам все откладывало и откладывало проведение таких возможных спасательных операций, как поиск «Обзервера» с помощью космического телескопа «Хаббл» и подача команд на задействование резервного бортового компьютера с аналогичным пакетом программ.

У команды управления полетом был еще один вариант. Можно было попытаться обнаружить злополучный «Обзервер» и восстановить управление им с помощью радиомаяка системы шаров-зондов, предназначенных для исследования Марса. Однако в течение месяца этот радиомаяк так и не был использован. А потом близость Марса к Солнцу привела к возникновению помех, сквозь которые уже не смог бы пробиться маломощный сигнал маяка. И сгинул «Обзервер» в безбрежной космической пустыне…

Странным, очень странным, просто необъяснимым выглядело поведение руководства НАСА. Выглядело со стороны…

А буквально через несколько недель после прискорбного происшествия с «Обзервером» НАСА объявило о своем намерении направить к Марсу еще один автоматический космический аппарат.

«Марс Глобал Сервейер» стартовал в 1996 году, когда Маклайн уже оставил службу в военной авиации и переквалифицировался в астронавты. Так и не отомстив вьетнамцам за отца. На рассвете 5 апреля 1998 года эта автоматическая межпланетная станция, находясь на высоте четырехсот сорока с лишним километров над поверхностью Марса, пролетела над загадочными, вызвавшими столько споров структурами в области Сидония. И вновь, как и «Викинг-1» два десятка лет тому назад, сфотографировала эти объекты.

Через десять часов фотоснимки были переданы на Землю.

На следующий день в Интернете появилось еще не обработанное изображение — непроницаемая темная полоса. После нескольких часов ее обработки в штаб-квартире компании «Малин спейс сайенс системс» — поставщика систем фотокамер для «Марс Глобал Сервейера» — было обнародовано новое изображение. «Марсианский Сфинкс» попал почти в центр снимка. На том же снимке был запечатлен и один из углов «Пирамиды Д и М», названной так по именам «открывших» ее когда-то на фотокадре Винсента Ди Пьетро и Грегори Моленаара.

Фотографии, сделанные «Марс Глобал Сервейером», заставили весь мир разочарованно вздохнуть. Нет, «Лицо» не пропало, но выглядело теперь уже не как искусственное сооружение, а как естественная формация… да и не очень походило на лицо.

В последующие дни мировая печать была полна разочарованных сообщений о том, что НАСА лишило Марс лица… «Простая игра света и тени, не более того», — заявляли представители аэрокосмического агентства. И мало кто знал, что при обработке в штаб-квартире «Малин спейс сайенс системс» в Сан-Диего изображение на снимках, вернее, на копиях снимков, было сознательно искажено. Разумеется, отнюдь не по прихоти доктора планетологии и геологии Майкла Малина — президента и научного руководителя компании.

Эдвард Маклайн тогда тоже этого не знал.

История повторилась в 2006 году. Другой, уже европейский космический аппарат «Марс Экспресс» вновь сделал снимки Сидонии, и вновь изображение было сознательно искажено. НАСА и Европейское космическое агентство нашли общий язык, и интерес общественности к структурам Сидонии пошел на убыль.

Да, в 1998-м Маклайн понятия не имел о метаморфозах, которым подвергалось изображение «Лица». Но вскоре оказался в числе тех, кто видел подлинные снимки, сделанные «Марс Глобал Сервейером». На которых, судя по всему, были запечатлены не природные объекты, а творения неведомого разума.

Впрочем, он видел и другие снимки того же района Сидонии, только сделанные с гораздо меньшей высоты. «Марсианский Сфинкс»… Полупогруженное в песок громадное, покрытое рыжей пылью сооружение, возвышающееся над пустынной равниной на береговой линии давно исчезнувшего марсианского моря. Глазные впадины стометровой глубины, каменная слеза под глазом. Уголки рта, в котором явственно видны зубы, приподняты в загадочной ухмылке. Полосатый головной убор удивительно похож на немес египетских фараонов — специальный платок, на который возлагалась корона. Такой же немес покрывал голову земного Сфинкса на плато Гиза. Что это — гигантская посмертная маска какого-то древнего марсианского владыки?..

«Пирамида Д и М»… Пятигранный колосс почти одной высоты с «Марсианским Сфинксом» в пятнадцати километрах от него, выстроенный, подобно Великой египетской пирамиде Хеопса, почти идеально на линии «север — юг» по отношению к оси вращения Марса…

«Город»… Скопление массивных мегалитических сооружений с вкраплениями более мелких (но все равно превышающих по размерам любое земное строение) пирамид и еще меньших конических построек.

«Форт»… Две громадных (протяженностью полтора километра каждая) стены, соединяющиеся под углом…

«Купол»… Грандиозный курган, образующий третью вершину равностороннего треугольника, в двух других вершинах которого находятся «Марсианский Сфинкс» и «Пирамида Д и М». Не усыпальница ли это подданных марсианского владыки?.. И все эти возведенные ушедшей в небытие цивилизацией циклопические сооружения воплощали многие из математических свойств памятников некрополя Гизы в Египте и сооружений других древних культур, оставивших свой след на Земле…

В первый раз увидев четкие, сделанные всего лишь с четырехкилометровой высоты фотоснимки объектов Сидонии, Эдвард Маклайн испытал настоящее потрясение. Потом шок постепенно прошел, и его сменило какое-то щемящее, неописуемое никакими словами чувство. Чувство прикосновения к невероятному…

Эти снимки, продемонстрированные ему после того, как он подписал обязательство о неразглашении, были сделаны за четыре года и семь месяцев до пролета над Сидонией «Марс Глобал Сервейера». Они были сделаны фотокамерами, доставленными к Марсу тем самым «пропавшим» в конце августа 93-го американским космическим аппаратом «Марс Обзервер».

Тот пресс-релиз НАСА был, мягко говоря, не совсем точным. На самом деле, радиопередатчик корабля вновь заработал — и вполне управляемый космический аппарат без каких-либо проблем продолжал полет к Марсу.

Однако мир об этом уже ничего не знал. Миру поставляли заведомую ложь, причем делали это по заранее разработанному плану и с определенной целью. Власть предержащие хотели получить достаточно убедительное подтверждение того, что сидонийские объекты действительно являются артефактами. Необходимо было уточнить «показания» «Викинга-1», и в том случае, если справедливым окажется предположение о существовании памятников древней марсианской цивилизации, приступить к их изучению. Сохраняя при этом полную секретность всей информации, касающейся объектов Сидонии. Обосновывались все эти меры, разумеется, не только стратегическими интересами США, но и возможными глобальными интересами всего человечества как носителя разума планетарного масштаба. Такое обоснование отнюдь не было чем-то новым — о предполагаемых серьезных негативных последствиях для морали, общественных и религиозных основ человеческой цивилизации в случае обнаружения следов внеземной жизни говорилось уже давно…

Считавшийся «потерянным» для широкой публики «Марс Обзервер» благополучно добрался до Марса и приступил к выполнению основного этапа своей программы. Предварительно опубликованный НАСА перечень оборудования этого космического аппарата содержал кое-какие, опять-таки умышленные, пробелы. Нигде ни одним словом не было упомянуто о том, что «Обзервер», кроме марсианских шаров-зондов, нес на борту еще один специальный зонд с фотокамерами и тремя начиненными приборами снарядами-пенетраторами. Они были предназначены именно для исследования района сосредоточения сидонийских объектов. Один пенетратор предполагалось использовать для проникновения в толщу «Марсианского Сфинкса» и анализа его химического состава. Два других были нужны для определения физико-механических свойств грунта в этом районе — чтобы учесть полученные данные при подготовке марсианской экспедиции.

«Обзервер» освободился от атмосферных шаров-зондов и, захлестывая Красную планету петлями витков, приблизился к Сидонии. Там он сбросил в атмосферу привязной зонд с фотокамерами и пенетраторами, соединенный с космическим аппаратом длинным тросом пятимиллиметровой толщины. Этот зонд давал возможность получить гораздо более четкие и подробные изображения сидонийских объектов и не промахнуться мимо уготованных пенетраторам целей.

Однако промашка все-таки вышла: пенетратор, предназначенный для «Марсианского Сфинкса», был, вероятнее всего, подхвачен сильным порывом ветра. Перелетев через «Лицо», он вонзился в поверхность в полутора километрах от него. Второй пенетратор, как и было запланировано, проткнул толщу песка в трех километрах от «Сфинкса», между ним и «Пирамидой Д и М». Третий зарылся в грунт на семьсот с лишним метров ближе к «Сфинксу». Противоударные корпуса приборов не подвели: спектрометры, оказавшись под тринадцатиметровым слоем песка (где все три пенетратора наткнулись на монолитное основание), сохранили работоспособность и приступили к анализу грунта.

…«Марс Обзервер», постепенно теряя высоту, все еще кружил над цветущей некогда планетой, а на Земле, после получения и расшифровки информации с космического аппарата, уже приступили к подготовке пилотируемого полета на Марс. И зеленый свет этой экспедиции зажгли именно пенетраторы, врезавшиеся в песок в окрестностях «Марсианского Сфинкса».

Важность полученных с помощью снарядов-пенетраторов данных заставила привлечь к подготовке марсианской экспедиции неслыханное количество специалистов. Работа велась в обстановке сверхстрожайшей секретности, велась непрерывно, методом «мозгового штурма», сразу по нескольким направлениям: усиленно разрабатывалась нанотехника, решались проблемы жизнеобеспечения и замедления метаболизма, радиационной защиты и множество других больших и малых проблем, связанных со столь длительным автономным полетом космического корабля с экипажем на борту. Разумеется, начинали не с нуля, не на пустом месте — все-таки за плечами был огромный опыт создания космической техники. Просто все исследования получили новый мощный импульс, выразившийся в обеспечении кадрами, оборудованием и неслыханном, опять же, финансовом вливании. Игра стоила свеч.

Потому что информация, поступившая от приборов, смонтированных во всех трех пенетраторах, была совершенно идентичной и совершенно однозначной: под толщей нанесенного за тысячелетия песка и пыли таилось то, что когда-то находилось на поверхности, покрывая равнину вокруг «Марсианского Сфинкса».

Золото. Золотой панцирь на груди Красной планеты, названной именем бога войны. Кто-то покрыл толстым слоем золота поверхность равнины площадью, как минимум, несколько квадратных километров.

В том, что речь идет именно о таком обширном золотом покрове, сомневаться почти не приходилось. Да, один пенетратор мог случайно угодить точнехонько в изготовленную из золота одинокую плиту на чьей-то древней могиле, хотя подобный случай с позиции теории вероятностей был бы едва ли не уникальным. Можно допустить — если руководствоваться принципом «допустить можно всё», — что в такую же плиту угодил и второй; и все-таки вероятность столь удачного попадания была не просто мала, а исчезающе мала. Но чтобы все три пенетратора попали в три разбросанные по равнине золотые плиты… Нет, сомнений не оставалось: «Марсианский Сфинкс» возвышался над сплошь выложенной золотом территорией.

Разумеется, дело было даже не в количестве золота — возможно, в Форт-Ноксе* его лежало не меньше. Но речь-то шла о марсианском золоте! И не о каком-то месторождении, то есть природном скоплении, а об искусственном образовании, созданном, по всей вероятности, разумными обитателями Красной планеты. Потому что не бывает в природе таких золотых полей. Тем более на Марсе, строение которого изучили уже достаточно хорошо. Вряд ли цивилизация Марса продолжала существовать, но ее следы должны были остаться на планете. И если эти следы удастся обнаружить… Разве можно будет оценить такие археологические находки? Да они просто бесценны! Теоретически. А на практике любой предмет древней марсианской культуры сулил хорошую прибыль. Экспедиции на Марс представлялись выгодным делом. И начинать следовало с доставки на Землю сидонийского золота. Оно стало бы той жирной синицей в руках, за которой подтянутся не менее упитанные журавли. Неся в своих клювах дивиденды как государству, так и частным компаниям-подрядчикам.

* Хранилище золотого запаса США.

Вот почему работа по подготовке первой такой экспедиции была проведена в рекордно короткие для столь грандиозного проекта сроки. Золото. Золото… Вот, оказывается, где нужно было искать заветную страну Эльдорадо — не в земной сельве, а за миллионы километров от Земли, на марсианской равнине Сидония…

Космический корабль «Арго» направлялся за куском истинного золотого руна.

…Тихо было в отсеке, и Эдвард Маклайн, отдыхая в кресле, кажется, все-таки незаметно задремал. Потому что ему привиделся вдруг «Марсианский Сфинкс» — величественное сооружение на снимке, который был сделан фотоаппаратурой привязного зонда, спущенного с борта «Обзервера». Каменное лицо усмехалось, и усмешка эта казалась почему-то зловещей…

Корабль новых аргонавтов был уже совсем недалеко от желанного берега — Марса.

8

В полумраке кабины посадочного модуля рыжим пятном выделялся экран внешнего обзора. Свен Торнссон окрестил модуль «летающей консервной банкой», и эта «банка» была битком набита «сардинами» — одинаковыми серыми контейнерами. Контейнеры пока пустовали. Отстыковавшись от оставшегося на орбите «Арго» с командиром Маклайном, модуль, ведомый Свеном, совершил запланированный маневр и нырнул в реденькую атмосферу Марса. Нырнул в нужное время и в нужном месте, чтобы с минимальным расходом топлива кратчайшим путем выйти к расчетной точке посадки в области Сидония.

Процедура расставания получилась короткой и без сантиментов. Командир по очереди пожал руку и похлопал по плечу Батлера, Торнссона и Каталински, и лишь ладонь Флоренс задержалась в его руке немного дольше.

«Береги себя… и да поможет вам Бог», — тихо сказал командир Маклайн и перекрестил Флоренс.

Рыжее пятно экрана светилось над головой Свена Торнссона, сидевшего у панели управления. Остальные трое, пристегнувшись ремнями, как в самолете, располагались в креслах, составленных в один ряд в тесном пространстве кабины. Проектировщики «летающей консервной банки» успешно справились с задачей создания спускаемого аппарата, отвечающего трем главным условиям: максимальная компактность всего находящегося вне грузового отсека; максимальная же, в пределах данного объема, вместимость этого отсека (по сути, модуль и был летающим грузовым отсеком с довеском кабины управления, «нанохозяйства» Флоренс Рок и двигательной системы); предельная простота в управлении. В случае необходимости любой из участников экспедиции мог вывести модуль на орбиту и добраться до «Арго».

Экран был рыжим, потому что внизу расстилалась покрытая пылью пустынная сухая ржаво-красная равнина, усеянная холмами, невысокими зубчатыми скалами и каменными глыбами — свидетелями давних тысячелетий. Модуль по диагонали снижался над Сидонией, расставаясь с небом, где сиротливо пристроилось маленькое, в полтора раза меньше земного, тускло-желтое солнце — бледное подобие того светила, что так привычно освещает и согревает мир людей. Марсианское солнце — далекое и какое-то отчужденное, отстраненное — висело, окутанное легкой дымкой, в розовом, как ломоть семги, небе с едва заметными разводами облаков из кристалликов льда и не в силах было согреть этот неласковый мир. Там, внизу, на ржавой равнине, свирепствовал сорокаградусный мороз.

И вот уже заняли весь обзорный экран таинственные объекты Сидонии. Модуль снижался над Сфинксом. Сбоку, справа, вздымались сооружения Города. Дальше, за ними, застыла под солнцем Пирамида Д и М, а слева от нее гигантским пузырем, словно выдавленным из-под поверхности каким-то давным-давно вымершим марсианским чудовищем, вздулся загадочный Купол.

И впервые над изъеденными временем марсианскими пространствами прозвучал голос землянина. Это был голос инженера Леопольда Каталински:

— Поразительно! Он чертовски похож на маску! Я когда-то видел такую же маску… кажется, в Бостоне… да, в Бостоне, в Хэллоуин. Точно, видел! Вот чудеса! — Он повернулся к сидевшему рядом ареологу: — Согласен, Алекс? Видел такие маски?

Ареолог не ответил. Он впился глазами в изображение и, казалось, готов был вскочить с кресла и устремиться к экрану — если бы не ремни. Флоренс тоже, не отрываясь, глядела на проплывающую под модулем громаду. И только Свен, не поднимая головы, ловко манипулировал клавишами управления, словно виртуозно играл на пианино.

Гигантский монолит, более темный, чем окружающая его равнина, был, несомненно, создан когда-то природой. И столь же несомненным представлялось то, что этот каменный массив подвергся обработке инструментами. Никакие ветры, дуй они с разных сторон хоть и десять тысяч лет подряд, никакие дожди и волны, никакие перепады температур не смогли бы сотворить из одинокой горы того, чем она предстала взорам землян: вырезанной из камня улыбающейся маской с четкими очертаниями, с глазницами, заполненными чем-то белесым — то ли лед это был, то ли туман. Из-за этого лицо — вполне человеческое лицо! — имело странную схожесть с земными античными статуями, вызывающими неприятное чувство своими слепыми глазами. Изображение Сфинкса на экране разительно отличалось от многочисленных фотографий, сделанных с борта космических станций. Оно словно беззвучно твердило, отбрасывая все сомнения скептиков: надо мной поработал разум моей планеты…

Батлер не сводил глаз с экрана и вдруг испытал очень странное ощущение. Будто все окружающее неуловимо дрогнуло и чуть изменилось, проявившись в каком-то ином ракурсе. Модуль, казалось, пересек какую-то невидимую черту, какую-то границу, отделявшую этот участок от других, и попал в пространство с несколько иными свойствами…

Необычное ощущение почти сразу же исчезло. Ареолог, чуть подавшись вперед, повернул голову к нанотехнологу и инженеру. Флоренс, морщась, давила пальцем на ухо, а Каталински часто дышал, приоткрыв рот. Торнссон, сидя к ним спиной, продолжал самозабвенно исполнять посадочную симфонию на клавишах панели управления.

«Почудилось? — подумал ареолог. — Или нет?» Он не знал, можно ли доверять собственным ощущениям. Улыбающийся какой-то странной улыбкой колосс со слезой под правым глазом (смех сквозь слезы? Или это просто болезненная гримаса?) отодвинулся в угол экрана. Все ближе, словно поднимаясь из глубин, подступала к модулю ржавая равнина — и Свен, на миг полуобернувшись к завороженным только что открывшейся картиной коллегам, отрывисто предупредил:

— Держитесь. Врубаю тормозные. Модуль содрогнулся от импульса запущенных тормозных двигателей. Завис над марсианской поверхностью между Сфинксом и Куполом, и медленно, будто приседая на все укорачивающихся и укорачивающихся огненных струях, рвавшихся из дюз, осел на россыпь мелких камней, окутанный тучей взметнувшейся вверх бурой пыли. Первая марсианская финишировала.

Все молчали. Это было очень здорово — ощущать себя первым, знать, что ты первый… Впрочем, Торнссон, похоже, пока еще не прочувствовал уникальность момента — он тщательно проверял по индикаторам работоспособность всех систем «консервной банки». Флоренс и Каталински после некоторого послепосадочного оцепенения, не сговариваясь, обратили взоры на руководителя группы Алекса Батлера.

Батлер, словно только что очнувшись, тряхнул головой и расстегнул ремни безопасности. Но подниматься из кресла не стал. Как-то отстраненно глядя на экран, показывавший одну только непроницаемую ржавую пелену, он произнес:

— Прибыли. Поздравляю с успешной посадкой. Начнем по программе. — Он взглянул на пилота: — Свен, как там снаружи? Уши не отморозим? — Тон у него был деловой и какой-то неестественный, как будто ареолог чувствовал себя не в своей тарелке.

В распоряжении экспедиции были прекрасные комбинезоны с терморегуляторами, опробованные в Антарктиде при температурах, достигавших минус пятидесяти, а также предоставленные Пентагоном герметичные шлемы и компактные баллоны с дыхательной смесью из арсенала диверсионных групп, действующих в условиях высокогорья. Имелось и оружие в виде пистолета «магнум-супер», находившегося у руководителя группы. Поскольку стрелять на Марсе было вроде бы не в кого, то оставалось предположить, что оружие включили в список необходимого инвентаря для пресечения возможного бунта… Или все же кто-то в НАСА и в самом деле верил в неких кровожадных уэллсовских марсиан, которых хлебом не корми — дай только сжевать землянина? Второй такой же мощный «магнум» лежал в сейфе командира «Арго» Маклайна. Неужели в том же космическом агентстве всерьез считали, что блеск марсианского золота способен довести экипаж «Арго» до конфликта, который можно устранить только с помощью оружия? На этот вопрос, заданный нанотехнологом еще в самом начале полета, командир, слегка пожав плечами, ответил: «Так сочли нужным…»

Торнссон, изучавший показания наружных анализаторов на дисплее, вместе с креслом развернулся от панели управления и обвел коллег круглыми от изумления глазами.

— За бортом плюс десять и три… — сказал он срывающимся голосом. — Десять и три — чего? — не понял Батлер. — Градусов, — проникновенным полушепотом пояснил пилот и тут же чуть ли не закричал: — Больше пятидесяти по Фаренгейту!

— Не может быть, — уверенно заявил Батлер, почувствовав какой-то неприятный холодок в солнечном сплетении. — Датчик неисправен, давай резервный. Он поднялся и, стуча тяжелыми ботинками по полу кабины, направился к дисплею. Флоренс и Леопольд Каталински обменялись недоуменными взглядами: в это время и в этом месте температура за бортом никак не могла быть плюсовой!

— А это еще что такое? — потерянно вопросил Батлер, уставившись на только что возникшие на дисплее строки. — Азот — семьдесят восемь, кислород — двадцать один… Откуда? Что это, черт побери!

В кабине модуля воцарилось всеобщее растерянное молчание. Числа, которые бесстрастно застыли на дисплее, были совершенно абсурдными в данной ситуации. Все члены экспедиции прекрасно знали, что атмосфера Марса на девяносто пять процентов состоит из углекислого газа. Если же верить показаниям датчика, — а проба забортного воздуха была взята буквально за несколько секунд до посадки, — воздушная оболочка (по крайней мере, в окрестностях Сфинкса и других объектов Сидонии) ничем не отличалась от земной! Можно было, конечно, и в этом случае объяснить все неисправностью анализатора, — но поломка двух датчиков сразу…

— Кто-нибудь скажет мне, куда мы прилетели? — среди всеобщего ошеломленного молчания задал вопрос Батлер. — Может быть, это какой-то другой Марс?….Давно уже исчезла поднятая при посадке рыжая пыль, и на обзорном экране была видна пустынная равнина. Вздымалась в отдалении, закрывая чуть ли не полнебосвода, громада Марсианского Сфинкса, и тусклое солнце поднималось все выше в розово-желтые небеса. Повторные замеры и анализы дали все те же числа: температура за бортом — плюс десять и тридцать четыре сотых градуса по Цельсию; состав воздуха практически аналогичен земному. Факты говорили о том, что в районе посадки модуля существует непонятно каким образом и когда возникшая совершенно невероятная аномалия…

Это было странно, это было интересно, это требовало обоснований и объяснений. Если хоть какие-то объяснения или хотя бы намеки на них и могли возникнуть, то лишь в ходе длительных размышлений и дискуссий… но размышления требовали времени. А время свое участники Первой марсианской должны были занять не размышлениями и рассуждениями, а вполне конкретной работой.

Специалист по Марсу Алекс Батлер поступил так, как сплошь и рядом поступают в ученых кругах: дал явлению название «феномен Сидонии», классифицировал как «аномалию невыясненного генезиса» и принял как данность. Нужно было приступать к выполнению скрупулезно составленной еще на Земле программы. Программа, конечно же, включала одним из пунктов осмотр загадочных объектов Сидонии, но главным, стержневым, в ней было совсем другое: докопаться до золотого руна и переправить максимально возможное количество драгоценного металла на «Арго». Золото Эльдорадо — в трюм галеона!

Батлер, конечно же, не мог заставить себя совершенно не думать о неожиданном и совершенно неправдоподобном «феномене Сидонии», но постарался загнать эти мысли в самый дальний угол. Тем не менее, пока он вместе с остальными астронавтами проводил обязательные послепосадочные процедуры, карантинные в том числе, нет-нет да и выскальзывало из этого дальнего угла ни на чем пока не основанное предположение: аномалия как-то связана с ухмыляющимся марсианским «Лицом». Или же с другими местными нефракталами. Именно они — причина «сидонийского феномена»…

Подтверждением неординарности этого района стал сеанс связи с Маклайном. «Арго» висел на ареостационарной орбите прямо над Сидонией, никаких помех радиосвязи быть не могло, однако радиообмен между кораблем-маткой и модулем происходил с непонятной задержкой прохождения сигнала. Вот тогда и возник в голове Батлера образ какой-то гигантской полусферы, накрывающей Сидонию…

Ареолог обрисовал командиру обстановку, и озадаченный Маклайн, поразмыслив, все-таки дал свое благословение на реализацию программы — ничего вроде бы пока не угрожало здоровью и жизни четверки «марсиан». Программу они знали назубок, в ней были четко и подробно расписаны задачи и действия каждого участника экспедиции. Эти действия астронавты отрепетировали на земном полигоне в предполетный период.

Застегнув оранжевые комбинезоны и надев черные шлемы коммандос — датчики датчиками, а рисковать не стоило, хотя экспресс-анализ забортного воздуха и показал полное отсутствие какой-либо органики, — итак, полностью облачившись, они стояли у выходного люка, отделявшего их от мира Красной планеты, — Алекс Батлер впереди. Прежде чем привести в действие механизм замка, ареолог обернулся к своим спутникам:

— Наверное, нужно сказать что-нибудь этакое… Как Армстронг. — Его голос звучал и по рации, и одновременно был слышен сквозь шлем. — Но мне, честно говоря, ничего в голову не лезет. Разве что: «Наконец-то на Красной планете появились звездно-полосатые»… — Он криво усмехнулся при полном молчании остальных и отрицательно покачал головой: — Нет, не то… Нет изюминки.

— Пусть бог войны примет нас с миром, и с миром отпустит, — сказала Флоренс.

— А что, годится, — одобрительно заметил Торнссон.

Каталински нехотя кивнул, соглашаясь. — Сосед Земли, прими нас с миром, и с миром отпусти, — медленно и негромко, но достаточно торжественно сказал Алекс Батлер и перекрестился.

Его примеру последовала только Флоренс.

«Покойтесь с миром…» — мелькнула у ареолога совершенно ненужная мысль, и он передернул плечами.

— Ладно, пошли!

Люк словно нехотя подался вперед и в сторону, с громким шорохом развернулся трап — и Алекс Батлер вышел под розово-желтые марсианские небеса. Однако торжественного сошествия на поверхность Марса не получилось — на последней ступеньке ареолог неожиданно споткнулся и чуть не упал…

«Господи, этого еще не хватало! — смятенно подумал Батлер. Он не был суеверным, и все же… — Господи, пусть все будет хорошо…»

Ступать по Марсу было легко — каждый из астронавтов весил здесь чуть ли не в три раза меньше, чем на Земле. Впервые этот пейзаж наблюдали не бесстрастные объективы фотокамер, а глаза людей. Первых людей на Марсе. Впрочем, бортовая видеоаппаратура тоже вела непрерывную съемку.

Вокруг расстилалась приглаженная ветрами равнина. С одной стороны вздымалась пятигранная Пирамида, левее возвышался Купол. С другой стороны впечатался в небо массив Сфинкса. На близком горизонте темнели сооружения Города. Воздух был чист и спокоен, над головами астронавтов светило солнце, и едва угадывался в небе призрачный полумесяц Фобоса. А под ногами, на тринадцатиметровой глубине, лежало золото…

Этот пустынный мир когда-то был живым миром, с лесами и полноводными реками, морями и покрытыми высокой травой равнинами. Тут жили разумные существа, похожие, судя по Марсианскому Сфинксу, на людей, это и были люди — люди Марса. У них были свои города и селения, они молились своим богам и сочиняли музыку, рисовали картины, слагали стихи и сооружали грандиозные монументы в память о великих событиях. Почему исчезла древняя марсианская раса? Или она не вымерла, а переселилась в недра планеты? Или, подобно библейским персонажам, совершила грандиозный Исход через пустыню космоса на Землю? Не потому ли землянам снятся иногда странные, нездешние сны?..

Алекс Батлер, болевший Марсом чуть ли не всю свою жизнь, конечно же, читал «Марсианские хроники» своего соотечественника Рэя Брэдбери. Нет, Батлер, разумеется, не верил в то, что Марс до сих пор обитаем — вернее, не надеялся на это, — и знал, что их Первую марсианскую не ожидает судьба описанных великолепным фантастом из Иллинойса экспедиций. И все-таки сердце его учащенно билось, а взгляд цеплялся за каждый камешек, за каждое углубление в красном грунте, словно ареолог надеялся отыскать следы тех, кто был здесь и только что ушел отсюда, завидев спускающийся с неба летательный аппарат чужаков.

Впрочем, времени на подобные размышления не было. Побродив с десяток минут по равнине возле модуля и полюбовавшись пейзажем, астронавты принялись за работу. Были взяты для экспресс-анализа пробы грунта. Была проведена еще одна видеосъемка — теперь уже не с борта модуля, а непосредственно с поверхности. Каталински подготовил буровое оборудование и расконсервировал экскаватор. Торнссон проверил исправность автоконтейнеров и собрал транспортеры для выемки грунта из котлована, — а предстояло переместить не одну тонну, чтобы добраться до глубоко лежавшего золотого щита. Флоренс провела еще один сеанс радиосвязи с «Арго», протестировала свою технику и занялась обустройством быта — оборудованием спальных мест в грузовом отсеке и подбором пищевых продуктов. Батлер расставил в разных местах вокруг модуля измерительную аппаратуру, а потом испытал на поверхности небольшой двухместный вездеход — это была специально изготовленная для миссии «Арго» машина. Работать в комбинезонах было жарко, шлемы и баллоны с дыхательной смесью оказались излишеством, но Батлер пока осторожничал…

Они с головой ушли в работу, какой еще, наверное, не видела эта пустынная планета. Ареолог, присев на корточки, протирал колеса вездехода и думал о том, что они здесь все-таки не одни: где-то за горизонтом пробирались сейчас среди камней марсоходы — небольшие роботы, доставленные сюда с Земли автоматическими межпланетными станциями…

9

Бур вонзился в рыжий грунт, пошел вниз, пробиваясь сквозь толщу нанесенных за бог знает сколько лет наслоений. «Арго» нужно было загрузить золотом снизу доверху, превратить в летающий золотой слиток, — а для этого «консервной банке» предстояло совершить не один рейс из Сидонии до орбиты и обратно… Если только там, в глубине, действительно находилась сплошная золотая целина, а не отдельные золотые островки…

Бур вернулся из разведки, и все вздохнули с облегчением: золото — есть! Для верности произвели бурение еще в трех местах, по углам нанесенного на карту квадрата, — и вновь не обманулись в своих ожиданиях. Золотая подкладка простиралась под равниной, возможно, до самого Купола и Пирамиды, и ничто не мешало приступать к рытью котлована. И продолжить бурение в других местах, чтобы определить — хотя бы приблизительно — размеры золотого слоя.

Каталински с Флоренс вплотную занялись экскаватором, а Батлер и пилот модуля, погрузив в ровер бур и боксы с обслуживающей аппаратурой, направились к побережью древнего высохшего моря. Удалившись на пять километров от места посадки, они принялись бурить новую скважину.

Золото было и здесь, даже гораздо ближе к поверхности — на глубине восьми метров. Равнина Сидонии оказалась поистине золотой равниной… — Господи, да тут, похоже, жили сплошные Крезы, — пробормотал Свен Торнссон, разглядывая добытые из скважины образцы. — Может, вообще весь Марс был вовсе не красным, а золотым?

— Или сплошные Мидасы, — добавил Батлер. — Все, к чему прикасались, превращалось в золото. Пройдутся туда-сюда — а за ними золотые следы. — Однако, изрядно же они здесь потоптались! — И все-таки никакое золото их не спасло, — ареолог задумчиво оглядел равнину, задержав взгляд на громаде Марсианского Сфинкса. Торнссон показал на небо цвета пыльных роз и выгоревших подсолнечников: — Оттуда долбануло?

— Скорее всего, да, оттуда, — кивнул Алекс. — И хорошо долбануло. Пилот хмыкнул и сказал: — «Звездные войны», финальный эпизод… — Войны не войны, а вот то, что Марс «поцеловался» с кометой, астероидом или даже другой планетой, — вполне возможно. Гипотез хватает. Была бы машина времени, можно было бы проверить.

— Ага. Угодить аккурат в тот момент, когда этот астероид валится прямо тебе на голову.

Торнссон уложил образцы в пенал, сменил Батлера на месте водителя, и они направились к очередной точке бурения.

Ареолог молча разглядывал стелившуюся под колеса ровера каменистую равнину.

Несомненно, Марс когда-то здорово пострадал, и с тех пор его северное полушарие было, в среднем, на три километра ниже южного. Оно, судя по всему, в свое время получило серию сокрушительных ударов и в результате местами лишилось внешнего пласта коры. Южное полушарие тоже несло на себе многочисленные шрамы от разрушительной бомбардировки. Восточный край обширной, протянувшейся на тысячи километров возвышенности, названной поднятием Фарсида, явно был расколот какими-то катастрофическими силами. Среди хаотичного переплетения связанных между собой каньонов и впадин, получившего мрачное имя Лабиринт ночи, поверхность Красной планеты распарывала чудовищная извилистая борозда. Она была словно оставлена плугом какого-то космического исполина, который прошагал здесь три с лишним тысячи километров и, подустав от такой работы, забрал плуг и удалился в свои зазвездные владения. Этот оставленный неведомым плугом след назвали Долиной Маринера, в честь «Маринера-9» — первого космического аппарата землян, сфотографировавшего марсианскую борозду.

Торнссон остановил ровер у нового места бурения и заявил:

— Если и тут то же самое, то я, ей-богу, готов поверить в золотые дожди!

…Работали до сумерек, забыв о времени и не обращая внимания на голод. Все были охвачены азартом, хотелось делать все как можно быстрее и сделать как можно больше. Однако Батлер время от времени поглядывал на темную громаду Сфинкса, предвкушая тот момент, когда они доберутся до золота, и он возьмет ровер и отправится к древнему сооружению, очень похожему сверху на маску со слепыми глазами. Маску с праздника Хэллоуин в земном городе Бостоне.

И лишь когда командир с орбиты самым категоричным образом приказал прекратить работы и устраиваться на отдых, участники Первой марсианской разогнули натруженные спины. Марсианский день — сол — уже закончился, и небо из розово-желтого превратилось в темно-лиловое. В нем сверкали Фобос и Деймос, и скромная точка «Арго», а еще — мириады звезд, до которых никогда не суждено дотянуться человечеству. Да и зачем?.. Звезды были далеко, и с их, звездной, точки зрения, перелет с Земли на Марс — миллионы и миллионы километров! — был даже не шагом, не шажком, а так — чуть ли не ходьбой на месте в собственном доме…

В «консервную банку» возвращались, еле волоча ноги от усталости — не помогала и пониженная сила тяжести, а с пустотой в желудках не смогли справиться даже хваленые энергетические батончики «Хуа!», разработанные учеными из Пентагона. Такой батончик был создан еще в девяностых годах как часть так называемого «рациона первого удара», призванного обеспечить высокую физическую и умственную работоспособность солдат и их хорошее самочувствие во время напряженных боевых операций. «Хуа!» — это отклик солдат, сокращение от «слышу, понял, признал»… Позади осталась выемка — в ней уже полностью скрылся экскаватор, — и высокий конус перемещенного с помощью транспортера грунта. В это время суток тут должен был лютовать как минимум семидесятиградусный мороз, однако датчик показывал устойчивый плюс… И это продолжало оставаться необъяснимым. Впору было задуматься о вмешательстве каких-то сверхъестественных сил, но Алекс Батлер не верил в сверхъестественное. Он разделял древний тезис о том, что чудо — это явление, происходящее в соответствии с пока неизвестными нам законами природы. А где-то на уровне подсознания продолжала кружиться одна и та же мысль: эта невероятная аномалия каким-то образом связана с объектами Сидонии. Точнее, с одним из них — с Марсианским Сфинксом…

Когда все уже были у трапа, Батлер на прощание повернул голову к Сфинксу — и в этот момент сумрак над этим исполином расцветили багровые всполохи. Непонятные беззвучные вспышки следовали одна за другой, с разными интервалами, словно где-то наверху, на поверхности каменного лика, беспорядочно мигал гигантский фонарь.

— Что это? Маяк? — сдавленно произнес Торнссон. Никто ему не ответил. Вокруг стояла тишина, дул слабый, то и дело пропадающий ветерок, и в этой тишине вновь и вновь озаряли небо над Сфинксом багровые вспышки — как отсветы далекого пожара.

Это продолжалось не более двух-трех минут, а потом, наверное, пожар удалось потушить — и вспышки пропали.

10

Ужин начали в молчании, находясь под впечатлением только что увиденного марсианского феномена. Батлер успел проверить запись наружных видеокамер, постоянно ведущих круговой обзор равнины, и убедился, что о коллективном обмане зрения или галлюцинации речь не идет — видеокамеры тоже зафиксировали непонятную игру света среди ночи. Более того, при радиообмене с «Арго» выяснилось, что и командир наблюдал эти вспышки.

«Передал в ЦУП, пусть головы поломают», — сообщил он.

— И что бы это значило? — первым нарушил тишину за столом, установленным в грузовом отсеке, Свен Торнссон, обращаясь к специалисту-ареологу. — Тут когда-нибудь раньше что-то мигало? Есть такие данные?

Батлер выдавил в рот остатки пюре из тубы и отрицательно покачал головой: — Нет, я такими данными не располагаю. Нет у нас таких данных.

— Теперь есть, — сказал Леопольд Каталински. — Предлагаю рабочую гипотезу, я все уже обдумал: это что-то типа сигнальных костров. Те парни, что скрываются внутри Сфинкса, извещают других о нашем визите. А другие — дальше, по цепочке, на весь Марс. Это эффективнее, чем колотить в тамтамы.

— Великолепная гипотеза, Лео, — ареолог иронично изобразил аплодисменты. — Ученый мир будет в восторге. Значит, там, в Сфинксе, сидят марсиане? Уже тысячи лет сидят, по-твоему? — Ну, не все время сидят, — невозмутимо ответил инженер. — Засекли нас еще на орбите — и спрятались. Они ребята опытные, знают, что от пришельцев обычно ничего хорошего ждать не приходится.

— В общем-то, свечение атмосферы здесь бывает, — задумчиво произнес Батлер, никак не отреагировав на фантазии инженера. — Слабенькое, но все-таки… Это еще «Марс Экспресс» засек, у него отличный спектрометр, вместе с русскими делали. Планетарного магнитного поля у Марса нет, но есть локальные поля. Считается, что их порождают магнитные аномалии в коре. Может быть, это даже остатки прежнего планетарного поля. Так вот, эти мелкие поля улавливают электроны, концентрируют их вблизи локальных магнитных полюсов, электроны возбуждают молекулы атмосферы — и те, соответственно, начинают светиться. Ну, это элементарно. Только… — Ареолог задумчиво потер лоб. — Только тут нестыковка. Таких интенсивных вспышек никогда не наблюдалось, да и магнитного поля на этом участке нет. Магнитометр-то наш молчит, ничего не фиксирует. — Батлер обвел взглядом коллег и подытожил: — Во всяком случае, это, безусловно, какое-то атмосферное явление. Возможно, самым непосредственным образом связанное со Сфинксом.

— Внутри Сфинкса может быть много интересного, — заметил Торнссон. — И внутри Пирамиды тоже. И в Городе, и под Куполом. Знаю, что проводить аналогии — дело скользкое, но все-таки… Каждая египетская пирамида — для отдельного фараона, так? А тут, может быть, под нефракталами — целые некрополи, а? Арлингтонские кладбища. И там не только куча мумий или скелетов, но и всякие аксессуары для беззаботной загробной жизни. Дробовики какие-нибудь, роботы, телевизоры, компьютеры… Это я так, что в голову пришло. В принципе-то, такое может быть? Если по аналогии с Древним Египтом?..

Батлер хотел ответить, но Флоренс оказалась быстрее.

— Искать аналогии там, где их нет, — типичная наша ошибка, — заявила она. — Египет это Земля, Сидония это Марс. Марс — не Земля. Здешние структуры совершенно не обязательно должны быть чьими-то усыпальницами. А может, они, наоборот, инкубаторы. Точнее, инкубатории.

— О! — изрек Каталински, оторвавшись от очередной тубы. — Интересная мысль. А в чем разница между инкубатором и инкубаторием? Инкубатор для цыплят, а инкубаторий для людей? — Инкубатор — это аппарат, а инкубаторий — здание с инкубаторами, — пояснила нанотехнолог. — А если все-таки пойти по пути аналогий, то вот вам еще одно предположение о функции египетских пирамид, я в Сети вычитала. Там, собственно, речь шла о пирамиде Хеопса. Так вот, по мнению какого-то египетского ученого, она возведена вовсе не как усыпальница фараона, а для опреснения воды!

— Вот как, — сказал Каталински. — Богатая у людей фантазия, ну, почти как у меня. — Да-да, возможно, пирамида Хеопса — это не что иное, как гигантский дистиллятор, — продолжала Флоренс. — Ее будто бы возвели сразу же после того самого библейского Великого потопа, когда не хватало и пресной, и просто чистой воды. Те полости, что находятся под землей, должны были наполняться водой, и ее затем нагревали до кипения. Пар поднимался вверх и проходил через внутренние коридоры и камеры. А форму им придавали именно такую, какая обеспечивала бы эффективное протекание процесса дистилляции. Если придерживаться метода аналогий, тогда и здешний Сфинкс может быть опреснителем.

— Или генератором воздуха, — вставил Батлер, внимательно слушавший нанотехнолога.

— Да, или генератором воздуха, — согласилась Флоренс. — До сих пор функционирующим. И эти вспышки как-то связаны с тем, что он до сих пор функционирует. По-моему, гипотеза насчет пирамиды Хеопса не из самых худших.

— Но и не из самых лучших, — не мог, конечно же, промолчать Каталински. — Лет этак через тысячу, а то и две, наши преемники — крысы или тараканы — наткнутся на остатки нью-йоркской подземки и выдвинут любопытную гипотезу о том, что это древний лабиринт. И в нем мы держали хорошо им известных из наших памятников культуры и безусловно, по их мнению, существовавших в нашу эпоху Кинг-Конга и Годзиллу.

Флоренс пожала плечами: — Возможно, Лео.

Алекс Батлер взглянул на нее:

— Вот ты говоришь, Фло, что Марс — не Земля. Египет там, а Сидония здесь. Конечно, Марс не Земля. Но вот ведь какие есть весьма любопытные факты. Знаете, как древние египтяне называли Марс? Горахти, то есть «Гор на горизонте». Точно такое же имя носил и их Сфинкс. И Марс, и Сфинкс считались проявлениями Гора — сына звездных богов Исиды и Осириса. Кроме того, иногда Марс называли «Гор Красный», а египетского Сфинкса долгое время красили красным цветом. — Алекс обвел взглядом внимавших ему астронавтов. — И это еще не все. Имя «Гор» в более ранний период произносилось как «Геру» — это означает «лицо». Здесь, у нас за бортом, тоже «Лицо». Интересные совпадения, не правда ли?

— Получается, что Древний Египет каким-то образом связан с Марсом, — сделал вывод Свен Торнссон.

Ареолог повернулся к нему: — Или Марс с Древним Египтом. — Или ничто ни с чем не связано, — добавил Каталински, — и мы пытаемся поймать ту самую черную кошку, которой нет в темной комнате. — Подожди, Лео, — выставил перед собой ладонь Торнссон. — Есть в комнате кошка или нет, мы пока не знаем, но вероятность того, что она там все же притаилась, нельзя сбрасывать со счетов. Если взаимосвязь на самом деле существует, и если все-таки допустить аналогии, то нас может подстерегать одна пренеприятнейшая штука. Предположим, что мы найдем какой-то вход. Там. — Он ткнул пальцем себе за спину. — Наверное, закрытый. Разве мы не попытаемся туда проникнуть?

— У нас есть взрывчатка? — осведомился Леопольд Каталински, рассматривая собственные ногти. — Или ты полагаешь, что ключ висит там рядом, на гвоздике?

— У нас есть буры, у нас есть твой экскаватор и классный нанотехнолог! — воскликнул пилот. — Что-нибудь придумаем. Не хочешь же ты сказать, что, очутившись перед дверью, не попробуешь ее открыть?

— А, пожалуй, попробую, — немного помолчав, согласился Каталински. — Вот именно! — Голубые глаза Торнссона блестели, как море под полуденным солнцем. — Думаю, каждый из нас попробует, и командир попробовал бы, будь он с нами. Мы открываем дверь, входим… А теперь вспомните, что случилось с теми, кто вскрыл гробницу Тутанхамона.

— «Проклятие фараонов»… — приглушенным голосом сказала Флоренс. — Целая вереница смертей участников экспедиции. И не только участников.

— «Смерть раскинет свои крыла над тем, кто нарушил покой фараона», — добавил Алекс. — Так было написано на глиняной табличке, которую нашли в усыпальнице. История жутковатая…

— Над нами не раскинет, не переживайте, — заверил Каталински. — Что-то я не видел в программе нашего увлекательного турне такого пункта: проникнуть внутрь нефракталов Сидонии. По возможности осмотреть поближе — да. Но не более. Или такое задание получил непосредственно специалист? — Каталински пронзил ареолога взглядом своих жгуче-черных, чуть навыкате, глаз.

Алекс Батлер спокойно выдержал этот взгляд и отрицательно покачал головой: — Нет, дорогой Лео, я такого задания ни от кого не получал. Даже разговора такого не было… вернее, был, но очень-очень неконкретный. На уровне общих рассуждений. Однако я полагаю, что при разработке программы экспедиции возможность обнаружения каких-то входов в нефракталы предусматривалась. Во всяком случае, у командира есть предписание на этот счет. Я задавал ему такой вопрос, и он ответил, что все сообщит в свое время. Так что это в его компетенции.

— В смысле, лезть нам туда или не лезть? — спросил Каталински. — Да, именно так, — подтвердил ареолог. — Хорошо, допустим, предписано: лезть. И мы лезем. Но! — Каталински воздел указательный палец. — Лезем не голышом, не в майках и шортах, а в полном защитном снаряжении и с собственным заплечным воздухом. Что такое на самом деле «проклятие фараонов»? Либо болезнетворные микробы, либо яды. Либо — и то и другое. Нам такое не грозит. Во всяком случае, я на это очень надеюсь.

— Есть еще «стражи пирамид», — прищурившись, заметил Батлер.

Инженер выпрямился на складном табурете, со стуком поставил на стол банку с соком:

— А это еще кто такие?

— Статуи, духи разные, — пояснил ареолог. — В общем, охранники.

Каталински усмехнулся и махнул рукой, словно отгоняя муху:

— Да брось ты, Алекс ты наш яйцеголовый. Такими штучками только малолеток пугать.

— Почему? — вмешался Торнссон. — Какие-то системы защиты там вполне могут быть.

— Системы защиты — возможно, — кивнул Каталински. — Духи — нет. Духи если и есть, то гораздо дальше, на Плутоне, их царство там.

— Господи, как все это интересно, — зачарованно сказала Флоренс и оглянулась, словно почувствовав у себя за спиной чью-то тень, чье-то незримое присутствие. — Сфинкс… Пирамиды… Гор Красный… — Она встрепенулась, подалась к столу: — А знаете что? Давайте назовем это место, место нашей посадки, Берегом Красного Гора. Сидония — это Сидония, она большая — а вот именно это место, вот здесь… — она потыкала пальцем в стол.

Каталински, разумеется, тут же скривился: — А почему не Берегом Золотого Руна? Почему не Равниной Леопольда-Зета? Или, скажем, не Марсианской Америкой? — Да брось ты, Лео ты наш ненаглядный, — дружелюбно сказал Батлер. — Чем тебя не устраивает предложение Фло?

— По-моему, неплохое название, — добавил Свен. — Берег Золотого Руна не проходит по соображениям секретности нашей миссии. Леопольд-Зет — несколько нескромно, Лео. А Марсианская Америка… Зачем нам тут Америка? У нас своя есть, на Земле.

— Ладно, согласен, — сдался Каталински, всем своим видом демонстрируя усталость. Заложив сцепленные руки за голову, он потянулся и длинно зевнул. — Давайте-ка спать, колумбы. Пока марсиане не нагрянули…..Лежа в постели, уже в полудреме, Флоренс Рок думала о командире. Как там сейчас ему, в черной пустоте? В одиночестве… Над Красным Гором…

11

Алекс Батлер проснулся от странного громкого звука — казалось, возле самого его уха вибрирует туго натянутая струна. Он рывком сел на двухъярусной койке, еще не в состоянии отделить реальность от тяжелого тоскливого сна, который только что снился ему. Почти тут же в грузовом отсеке зажегся неяркий свет — это располагавшийся внизу Свен Торнссон включил настенный светильник. Лежавшая напротив, на такой же двухъярусной койке, Флоренс приподнялась, облокотившись на подушку, и встревоженно обводила взглядом ряды контейнеров. И только устроившийся на верхнем ярусе, над Флоренс, Леопольд Каталински продолжал спать, с головой укрывшись одеялом.

Струна стонала на одной и той же заунывной ноте, от этого рыдающего непрерывного звука ныли зубы, и у ареолога возникло острое желание тоже сунуть голову под одеяло. Звук шел извне, из наружного микрофона, но было непохоже, что это просто завывает ночной ветер. Торнссон, чертыхнувшись, дотянулся до лежавшего на полу пульта дистанционного управления и отключил микрофон. Наступила тишина, в которой раздавалось только негромкое размеренное посапывание Каталински.

— Это ветер, — ответил Батлер на невысказанный вопрос Флоренс. — По ночам тут довольно сильно дует. Гаси свет, Свен. — Не очень-то похоже на ветер, — пробормотал пилот, выключил свет и, немного поворочавшись, затих.

Слышно было, как в тишине коротко вздохнула Флоренс.

А Батлер, опустив голову на подушку, смотрел в темноту, невольно прислушиваясь, — не донесутся ли извне, проникнув сквозь корпус модуля, еще какие-нибудь звуки.

Конечно, можно было встать, пойти в кабину и включить экран внешнего обзора. Только что увидишь на экране темной марсианской ночью? Тут нужен прожектор, а где его взять? Прожектор не входил в комплект оборудования, потому что никаких ночных работ программой экспедиции не предусматривалось — ночью астронавты должны были спать. Можно было просто выйти через шлюзовую камеру — натянув комбинезон, захватив с собой фонарь, — но что это в конечном счете могло дать? Батлер был уверен, что не обнаружит возле модуля ничего нового — не выли же это, в самом деле, какие-нибудь марсианские волки! Нужно было спать, набираться сил перед предстоящим напряженным днем.

Но Алекс не мог заснуть. Посапывал Каталински, что-то бормотала во сне Флоренс, ровно дышал Торнссон, и корпус модуля не пропускал никаких звуков снаружи… если там продолжали раздаваться какие-то звуки.

И вновь, как рыба из темных глубин, всплыла из подсознания Батлера мысль: этот заунывный вибрирующий звук как-то связан с «Лицом». И багровые всполохи, и ночные звуки имели отношение к Сфинксу, порождались этим исполином. Сфинкс, похоже, был не просто гигантской скульптурой древнего марсианского Фидия — что-то там происходило… Ареолог вновь представил себе усмехающийся лик-маску, каким тот открылся с борта снижавшегося модуля: прорезь рта, высеченный из камня нос, каменная слеза и белесая пелена в провалах глазниц. Что это за пелена? А если это вовсе не туман и не лед? Забраться бы туда, наверх, взять пробы, провести исследования…

Ареолог знал о Марсе достаточно много для того, чтобы не допускать существования жизни на этой планете. Экспресс-анализ грунта в очередной раз после давней посадки «Викингов» на равнинах Хриса и Утопия показал: поверхностный материал — кизерит, — покрывавший толщу реголита, не содержит никаких следов микроорганизмов. Цветущая некогда планета, которая раньше изобиловала реками и морями, где шли дожди и атмосфера была гораздо более плотной, чем сейчас, тысячелетия назад превратилась в мертвый мир. Красный Гор был убит мощнейшей бомбардировкой астероидами или кометами, и колоссальные кратеры Аргир, Эллада, Исида, Тавмасия и Утопия, лежавшие словно на одной длинной дуге, застыли на теле планеты скорбными памятниками той давней убийственной бомбардировки…

Марс был мертв — и все эти багровые всполохи и вибрирующие звуки никоим образом не свидетельствовали об обратном. Это были проявления каких-то природных процессов, а не признаки того, что Марс до сих пор обитаем.

Батлер уже почти впал в полудрему, когда вспомнил свой тоскливый тревожный сон, привидевшийся ему в эту первую ночь на Марсе. Перед тем как его разбудил заунывный звук, доносившийся из наружного микрофона, он бродил по каким-то бесконечным коридорам, то и дело попадая в тупики, и никак не мог найти дорогу назад, к воздуху и свету. Эти блуждания были пронизаны такой безнадежностью и безысходностью, что хотелось закричать изо всех сил, но не удавалось даже открыть рот — тело казалось чужим и не подчинялось, как это зачастую бывает во сне. Коридоры тянулись и тянулись, свиваясь в лабиринт, и выход из лабиринта был потерян навсегда…

…А наутро, за завтраком, выяснилось, что и Свену, и Флоренс тоже приснилось нечто подобное — коридоры и тупики.

— Все это обыкновенные фрейдистские штучки, — заявил Каталински, обеими руками выдавливая в большую пластмассовую чашку содержимое сразу двух туб с разной начинкой. — Мечетесь, бегаете, потому что подсознательно не до конца уверены в успехе. Ползают в ваших головах червячки сомнения. А мне ничего не снилось, и настроение у меня отменное, потому что я точно знаю: к полудню, ну, может, чуть позже, я доберусь до золота! Если, конечно, мне не будут мешать, — добавил он и забросил опустевшие тубы под койку.

— Возможно, — не стал возражать Алекс. — Видимо, ты, Лео, более толстокожий, а мы натуры тонкие, впечатлительные. Все-таки не каждый день случается совершать высадку на другую планету, психологическая нагрузка приличная — отсюда и тревожные сны.

— Я не толстокожий, я уравновешенный, — веско произнес Каталински. — Эти парни действительно сделали меня уравновешенным! — он имел в виду предполетный курс психокоррекции.

— Я на нервы тоже не жалуюсь, — заметил Торнссон. У него все еще было заспанное лицо. — Но нагрузочка и в самом деле была будь здоров! Тренажеры-имитаторы это, конечно, хорошо, но реальная посадка на реальный Марс, а не в нашу пустыню, это совсем другое. После этого и не такое может присниться.

— А как там командир? — подала голос Флоренс.

В отличие от пилота, она выглядела, как всегда, превосходно. Алекс Батлер посмотрел на часы:

— Сейчас, Фло, через семь минут. Скажу ему: «С добрым марсианским утром!»

Однако осуществить это намерение ареологу не удалось. Наступил расчетный момент начала радиообмена, но связи с «Арго» не было. Батлер не знал, что и думать, все сгрудились за его спиной, — а рация молчала.

— Хочется верить, что дело тут не в командире, а в связи, — негромко сказал Торнссон, и ареолог ухватился за эти слова, как за спасательный круг. «Ну, конечно! — подумал он. — Вчера ведь тоже было не совсем гладко…»

И вновь ему представилась некая невидимая громадная полусфера, накрывающая Сидонию. Прозрачный колпак, под которым прячут отложенный на потом кусок торта, чтобы не засох. Под колпаком свой микроклимат, и расхаживающие по торту лилипуты не слышат звуков извне…

Алексу Батлеру, как руководителю, нужно было принимать какое-то решение. — Экранирующий слой в атмосфере? — предположил Каталински. — Что вам, специалистам по Марсу, известно о… Он не закончил свой вопрос, потому что в этот момент фон в динамике сменился невнятным, словно из-за стены, голосом Эдварда Маклайна.

— …зывает «Марс»… «Арго» вызывает… — Этими обрывками все и ограничилось. — Слава богу! — с облегчением выдохнул Батлер и тут же услышал позади себя полувздох-полувсхлип Флоренс. — С командиром, похоже, все в порядке. Тут действительно какое-то экранирование.

— Аномалия на аномалии, — сказал Свен Торнссон. — Видимо, мы попали в заклятое место. Бермудский треугольник. То бишь, Сидонийский.

— Не каркай, Столб! — моментально отреагировал Каталински и посоветовал ареологу: — Делай запись, Алекс, и запускай на автомате. Может, хоть что-то к нему на борт прорвется. Работы же еще по горло! Совет был вполне резонным, и Батлер так и поступил. Включив магнитофон, он коротко обрисовал обстановку (не упоминая о ночных звуках и тревожных снах) и сообщил, что группа приступает к дальнейшему выполнению программы. Эта запись должна была, повторяясь, автоматически идти в эфир.

— А нашу местность мы, по предложению Фло, решили назвать Берегом Красного Гора, — добавил ареолог. — Этот египетский бог связан с Марсом. Надеюсь, вы не будете возражать.

Покончив с этим делом, Батлер вывел экипаж под утреннее солнце Сидонии. Под солнце Берега Красного Гора.

Непонятно каким образом оказавшийся здесь вполне земной воздух за ночь никуда не пропал, и после первого часа работы руководитель группы принял-таки решение снять шлемы и работать без баллонов с дыхательной смесью. Поначалу сделал это он один — и в течение тридцати минут прислушивался к себе. Никаких непривычных, а тем более болезненных ощущений не было, и Батлер разрешил остальным последовать его примеру. На всякий случай шлемы и баллоны далеко убирать не стали, сложив их возле модуля.

Дел было ничуть не меньше, чем накануне. Каталински вновь управлял компактным, но мощным четырехковшовым экскаватором, все глубже и глубже погружаясь в расширявшийся котлован. Кизерит поддавался легко, и работа шла споро. Торнссон тщательно проверял двигательную систему модуля, сначала обследовав дюзы, а потом продолжив свое скрупулезное поэтапное тестирование внутри «консервной банки». Батлер, не без труда справившись с исследовательским зудом, занимался сугубо физическим, а не умственным трудом. Он укладывал и состыковывал направляющие рейки-желобки для автоконтейнеров и время от времени добавлял секции к транспортерам, выбиравшим из котлована породу. Котлован постепенно обрастал бурыми отвалами кизерита, за тысячелетия нанесенного ветрами на равнину Сидонии. Флоренс первые два часа посвятила своему «нанохозяйству», а затем отправилась на марсоходе проверять наличие самого благородного из металлов в окрестностях модуля. То, что накануне ареолог и пилот делали вдвоем, ей пришлось делать одной. Даже занятая работой, Флоренс то и дело поглядывала на небо, словно надеясь, что ее Ясон сумеет подать оттуда, с орбиты, какой-то знак. Например, выложит из звезд посвященную ей надпись…

Около полудня Алекс Батлер вывел с помощью переносного пульта автоконтейнеры из грузового отсека и поднялся по трапу в модуль. Нужно было проверить, не изменилось ли к лучшему состояние радиосвязи с орбитой и занести в бортовой компьютер кое-какие новые параметры.

Торнссон лежал на полу кабины, чуть ли не по пояс свесившись в открытый люк, ведущий к двигателю, и чем-то там скрежетал. Услышав стук тяжелых ботинок ареолога, он прервал свое занятие. Отполз от люка, перевернулся на спину и вытер рукавом красное потное лицо:

— Ф-фу! Хотел бы я сказать сейчас несколько теплых слов разработчикам. Они же из меня акробата сделают! — Где ж ты раньше был? — осведомился Батлер, устраиваясь возле рации.

— Раньше все представлялось немного проще, я так долго не возился. — Связь с орбитой не проверял? — Когда бы я успел? С двигателем разбираюсь. Индикация-таки чуток привирает, я чувствовал. Но я поправочки сделал. — Пилот сел и обхватил руками поднятые колени. — Вы там на свежем воздухе, на природе… От кого бы услышал, не поверил бы: дышать свежим воздухом на Марсе! Все равно что купаться на Луне. Так я к чему? Вы там на природе, а я тут среди железяк. Может, пойти подышать хоть пару минут, посидеть на пороге? Полюбоваться пейзажем…

— Пойди, подыши, полюбуйся, — согласился ареолог. — И транспортеры у Лео заодно передвинь, чтобы не завалило. А я попытаюсь достучаться до командира. — О» кей! — Торнссон мгновенно вскочил на ноги и исчез из кабины.

…Леопольд Каталински выполнил свое обещание к полудню добраться до золотого руна. Его торжествующий вопль разнесся над древней равниной, и Свен, который только что спустился по трапу модуля и намеревался ненадолго устроиться на штабеле баллонов, дабы «полюбоваться пейзажем», тут же заторопился к котловану. По пути он связался по рации с Флоренс — ее фигура в ярко-оранжевом комбинезоне виднелась метрах в трехстах от модуля.

— Есть золото! — бросил пилот в микрофон, большими прыжками приближаясь к кизеритовым отвалам.

Каталински стоял на коленях возле экскаватора и руками счищал грунт с золотого слоя. Открывшееся на дне котлована желтое окошко все увеличивалось и увеличивалось — и золото мягко сияло в лучах солнца, так похожего ликом своим на драгоценный металл, занимающий ничем непримечательную семьдесят девятую позицию в таблице Менделеева и несказанно более высокое место в системе ценностей человеческой цивилизации. Спустившись по транспортеру на дно котлована, Торнссон застыл рядом с инженером, очарованный представшим его глазам зрелищем. То, что они зачастую называли в разговорах между собой «золотым руном», не было единым золотым слоем: в отличие от шерсти волшебного овна из страны мифического царя Ээта, марсианское золотое руно состояло из множества плотно подогнанных друг к другу квадратных плиток.

Пилот присел на корточки, достал из кармана комбинезона складной нож и, вогнав лезвие между плиток, попытался подковырнуть одну из них. После некоторого усилия это ему удалось, и он поднялся, держа в руке небольшой — размером в пол-ладони и в два пальца толщиной — золотой квадратик. Каталински подцепил соседнюю плитку, и оба астронавта завороженно принялись разглядывать одинаковые бляшки, которыми был вымощен изрядный, судя по всему, участок равнины Сидония.

А разглядывать там было что: на каждой плитке тонкими черными линиями было нанесено одинаковое изображение, словно перенесенное сюда, на далекий Марс, из древних земных легенд. Изображение какого-то сказочного существа… Пилот и инженер всматривались в четкие контуры узкого туловища, покрытого чешуей. У существа имелся хвост — длинный, тонкий и тоже чешуйчатый. И шея была чешуйчатой и тоже длинной и тонкой, и венчала ее узкая змеиная голова. Из закрытой пасти высовывался длинный раздвоенный язык, а над покатым лбом возвышался прямой рог… Возможно, у существа было два рога, но второго на рисунке не было — он как бы полностью закрывался первым. Несмотря на чешую, диковинное животное имело и шерсть: возле ушей с головы ниспадали три пряди, закрученные спиралью, а вдоль шеи тянулся ряд вьющихся локонов. Две передние лапы диковинного существа были похожи на лапы пантеры или тигра, а вот задние напоминали птичьи — большие, четырехпалые, покрытые чешуей. Возможно, именно такие звери и водились на Марсе тысячи лет назад, до планетарной катастрофы. Или это персонаж древних марсианских — а не земных — сказаний?..

Но кем бы ни был этот неземной зверь, запечатленный на золоте, чем бы он ни являлся для марсианской расы — символом достатка и процветания, объектом религиозного поклонения, ангелом-хранителем или, напротив, вестником несчастий, а может быть, эталоном могущества и неуязвимости, — главное, ради чего «Арго» пустился в путь к Марсу, из разряда возможного перешло в разряд действительного: они докопались до золота! И теперь оставалось забрать это золото на Землю.

— Виват, Золотая планета! — крикнула сверху подоспевшая Флоренс и начала спускаться к ним.

Они смотрели на золото, их блестевшие глаза были желтого цвета, и настроение у них было превосходное. На него не могла повлиять перспектива предстоящих долгих погрузок. — А где же Алекс? — вдоволь налюбовавшись на свою плитку, спросил Каталински.

— Он в «банке» парится, — ответил Свен. — Связи добивается. — Так пойдем, порадуем его, покажем, — предложил инженер. — Заодно и перекусим, я второй день без обеда не выдержу. Думаю, никто нас не осудит, если мы положим в собственные карманы пару-тройку таких безделушек? В качестве сувениров, на память о нашем пребывании под этими восхитительными небесами. А, Столб? Не обеднеют же от этого наши заказчики!

— Сувениры — дело хорошее, — согласился Торнссон, вновь рассматривая искусную драгоценную поделку древней марсианской цивилизации. — Тут главное — соблюсти меру. И не забыть предъявить на таможне, когда будем возвращаться.

— Прихватим и для командира, — сказал Каталински. — Такую штуку вполне уместно носить на цепочке на шее. В любом баре сразу поймут, что ты не собираешься удрать, не заплатив за выпивку.

— А может, не надо? — подала голос Флоренс. Инженер окинул ее изумленным взглядом: — Да здесь же их миллионы, понимаешь? Мил-ли-оны! Мы же не для личного обогащения, а на память — улавливаешь разницу?

— Ладно, — сдалась Флоренс. — Но если вдруг потребуют, я свой сувенир отдам. — Это твое личное дело. — Каталински расстегнул нагрудный карман комбинезона и бережно опустил туда золотую плитку с марсианским зверем. — Выбираемся наверх!

Когда трое астронавтов во главе с инженером (он и не подумал пропустить вперед Флоренс) вошли в кабину модуля, Батлер работал на компьютере. Ареолог обновлял и классифицировал новые данные о природных условиях Берега Красного Гора. Эта информация вместе с другими сведениями должна была уйти с борта «Арго» в ЦУП. На сердце у Батлера было спокойно — радиоволны донесли до модуля сообщения командира Маклайна. И пусть даже эти сообщения представляли собой всего лишь обрывки фраз — из этих обрывков было ясно, что с командиром все в порядке и что он принял передачу с «консервной банки». Да, перебои с радиообменом нельзя было назвать приятным сюрпризом, но они, по крайней мере, на данный момент, ничуть не мешали выполнению программы.

— Золотая лихорадка! — с порога громыхнул Каталински. — Спешите застолбить участки! Золотые марсианские россыпи позволят вам умереть богатыми и счастливыми! Батлер вместе с креслом крутнулся от монитора и впился взглядом в желтый брусок, лежавший на ладони инженера.

— Да здравствует землеройка Лео! — с улыбкой провозгласил он и, вскочив с кресла, буквально перелетел к сияющему инженеру, за спиной которого почетным эскортом стояли Флоренс и Свен. — Что со связью? — тут же с легкой тревогой спросила нанотехнолог.

Батлер непонимающе посмотрел на нее, но потом все-таки сообразил: — А! Все в порядке со связью… То есть связи практически нет, но кое-что просочилось. Командир жив-здоров, и любуется нами с орбиты. Все в порядке, Фло! — Он вновь перевел взгляд на инженера. — Ну-ка, ну-ка, каков же он здесь, этот губительный металл?

С этими словами ареолог взял протянутую ему золотую плитку. Увидел начертанное на ней изображение марсианского зверя — и почти мгновенно превратился в статую, которую можно было бы назвать аллегорической фигурой Величайшего Изумления. Он стоял посреди кабины, держа в руке брусок неземного золота, и не сводил глаз с черного контура. Словно распознал в нем дьявола или вестника скорого и неминуемого конца света.

— Что такое, Алекс? — недоуменно спросил Торнссон.

Вместо ответа ареолог развернулся и, по-прежнему не отрывая взгляда от плитки, направился обратно к компьютеру. Наткнулся на кресло, сел, положил плитку на панель сбоку от себя и быстро зашевелил пальцами над проекцией клавиатуры.

Тройка астронавтов пересекла кабину и полукольцом расположилась возле кресла Батлера, глядя на монитор. Всем им было ясно, что странная реакция ареолога вызвана не просто видом золота, а именно тем, что на этом золоте изображено.

Надписи на мониторе сменяли одна другую: «Справочники, энциклопедии»… «Археология»… «Азия»… Надписи, надписи… Фотографии, целые ряды цветных фотографий… Содержимое бортовых компьютеров Первой марсианской, пожалуй, не уступало по объему всем книгам библиотеки Конгресса США.

— Ух ты… — сдавленно произнес Свен Торнссон. — О!.. — одновременно вырвалось у Леопольда Каталински. А Флоренс просто изумленно приоткрыла рот. Причиной такой реакции была появившаяся на экране цветная картинка.

На картинке красовался тот самый зверь с марсианских золотых плиток. Картинка сопровождалась лаконичным пояснением: «Многоцветные изразцы с изображением вавилонского дракона. Врата Иштар». Батлер молча шевельнул пальцем — и картинка, уменьшившись, переместилась в правый верхний угол экрана, а ее место занял текст.

В полной тишине, затаив дыхание, новые аргонавты скользили взглядом по строчкам… В начале ХХ века немецкий ученый Роберт Колдевей обнаружил на месте раскопок древнего Вавилона врата богини Иштар — главного женского божества вавилонского пантеона. Через эти врата проходила торжественная процессия во время праздника Загмук — встречи Нового года. Это был праздник в честь победы мудрого Мардука, бога света, над ужасной богиней Тиамат, воплощением хаоса. Мардук рассек ее тело пополам и создал небо, землю и людей и воцарился над богами.

Представшие перед археологами врата, даже частично разрушенные, выглядели очень внушительно. Огромная полукруглая арка, ограниченная с обоих боков гигантскими стенами, выходила на длинную дорожку для шествий, вдоль которой справа и слева также тянулись стены. Все это величественное сооружение, даже в полуразрушенном виде достигавшее двенадцатиметровой высоты, было построено из кирпича, покрытого ярко-голубой, желтой, белой и черной глазурью. Для пущего великолепия стены ворот и дорожки украсили барельефами, изображающими животных. По стенам дорожки тянулись ряды степенно шествующих львов. Стены же самих врат Иштар сверху донизу были покрыты перемежающимися рядами изображений двух других животных. Одно из них — мощный бык свирепого вида. В клинописной надписи царя Навуходоносора, высеченной в основании врат, этот бык именовался «рими». Впоследствии было установлено, что это тур. Второе изображение — невиданный зверь, названный в надписи «сиррушем». Его стали величать «вавилонским драконом».

Как гласили мифы, сирруш, или мушхуш, «огненно-красный дракон», был одним из чудовищ, созданных Тиамат для борьбы с Мардуком.

Колдевей полагал, что сирруши действительно когда-то существовали на Земле…

По экрану скользил список ссылок и литературы. Батлер вновь увеличил изображение сирруша, поднес к дисплею марсианскую золотую плитку. Оба рисунка совпадали до мелочей.

— Копия? — полувопросительно произнес ареолог, всем корпусом поворачиваясь к безмолвствующим коллегам. — Копия, — подтвердил Торнссон. — Только что именно копия? Это? — он кивнул на экран. — Или вот это? — он показал на плитку.

— Да уж… — хрипловатым голосом произнес Каталински и громко прочистил горло. — Марсиане ли срисовывали с земных кирпичей или Навуходоносор срисовывал у марсиан? Батлер обвел всех торжествующим взглядом:

— Поскольку в Вавилоне вряд ли умели строить космические корабли — во всяком случае, нам об этом неизвестно, — то мы откопали первое безусловное доказательство теории древних астронавтов, «палеовизитов». Марсиане в древности посещали Землю!

— Собственно, не мы, а я откопал, — сварливо заметил Каталински. Ареолог улыбнулся: — Ты, Лео, конечно, ты! Что бы мы без тебя… Торнссон хлопнул инженера по плечу: — Хотя откопал все-таки не ты, а экскаватор, но все равно готовься: скоро попадешь во все энциклопедии! Замучаешься автографы раздавать.

— Ага, как же — мы ведь засекречены, как суперагенты, — возразил Каталински, но вид у него был очень довольный. — Так не навечно же, — успокаивающе сказал пилот.

Алекс Батлер еще раз посмотрел на плитку нежным взглядом, заложил руки за голову и, переставляя ноги, совершил вместе с креслом оборот вокруг собственной оси.

— Эх, какая это будет бомба… — он мечтательно закатил глаза. — Даже если бы мы нашли только одну такую штуковину… если бы Лео нашел только одну такую штуковину, — сразу же поправился он, — и то уже слетали бы не зря. Тут, конечно, вопросов еще хоть отбавляй. Зачем марсианам было здесь, в Сидонии, копировать изображение с врат Иштар? Или же сирруши водились именно на Марсе?.. А марсиане просто показали землянам свои рисунки или там фотографии этих золотых плиток. Знакомили со своей культурой. Может, вообще их на память землянам оставили… А сирруши были у них наподобие древнеегипетского священного быка Аписа… Так этот дракон и появился в земных мифах… Подумать есть над чем… Невероятно, просто невероятно! — Батлер возбужденно потер ладони. — А еще прокатимся к Сфинксу…

— Все это хорошо, — сказал Леопольд Каталински, — все это чудесно, но время идет. Марсиане марсианами и драконы драконами — однако пора уже что-то пожевать.

12

— Как-то раз по Марсу шел — и дракона я нашел! — весело продекламировал Алекс Батлер, ведя марсоход по равнине, и посмотрел на сидевшую рядом Флоренс. Нанотехнолог, отложив видеокамеру, обеими руками держалась за скобу, потому что машину временами изрядно потряхивало. — Будь с нами Лео, он непременно бы заявил, что я пытаюсь бессовестно отобрать у него лавры первооткрывателя. А я просто немного подкорректировал фразочку, произнесенную кем-то из тех парней, с «Аполлонов». Творчески, так сказать, переработал применительно к нашим обстоятельствам.

— Помню, помню, — улыбнулась Флоренс. — «Как-то шел я по Луне, дело было в декабре». А твой стишок похож скорее на плагиат, чем на творческую переработку. Что-то такое с детства знакомое, только там не дракон, а монетка фигурировала…

— Эх, трудно придумать что-то новое! — деланно вздохнул Батлер и вновь с пафосом продекламировал:

— О! — подняла брови Флоренс. — Кто это?

— Алекс Батлер, — с некоторой меланхолией в голосе ответил ареолог. — Студент второго курса.

— Это ты уже тогда такой мудрый был?

— Да, мудр был, как змий, — усмехнулся ареолог, — и понимал, что жизнь дается в наказание. Жизнь — недуг… Все наши дороги кончаются тупиками… Не рассчитывай на взаимность… Путь страданий — самый правильный путь… И прочее в том же духе. Правда, потом это прошло.

— И стихи сочинять перестал?

— Стихи! — фыркнул Алекс. — Разве это стихи? Так, рифмованные строчки. Да нет, терзать бумагу я перестал гораздо позже. Я, Фло, слишком влюбчивый был, вечно в каких-то страданиях, переживаниях, вечно в себе копался — вот и изливал душу на бумаге. Но и это прошло…

Флоренс искоса взглянула на Батлера — на его щеки, покрытые рыжеватой марсианской пылью, на поджатую нижнюю губу — и промолчала. И подумала, что они все-таки очень мало знают друг о друге. Каждый — «вещь в себе», черная дыра, и видишь только внешнюю оболочку, только первый, наружный слой, а вот что там, внутри… Каждый — сам по себе. Остров. Планета. Ведь и она не скажет им, что когда-то травилась снотворным. От несчастной любви. И что первым у нее был вовсе не Саймон.

«Но и это прошло», — мысленно повторила она слова Батлера и перевела взгляд на плывущую навстречу равнину.

Как и накануне, стояло полное безветрие. Светило неяркое солнце, мелкие камешки вылетали из-под колес вездехода и падали на ржавый грунт, выбивая из него фонтанчики пыли. До Сфинкса было шесть с лишним километров, но они ехали не по прямой, а вокруг, постепенно приближаясь к каменной громаде по спирали Ареолог специально выбрал такой маршрут, чтобы произвести бурение в окрестностях марсианского исполина.

Два с лишним часа назад, вдоволь налюбовавшись золотыми плитками с изображением удивительного сирруша и наскоро перекусив в модуле, марсианская группа вновь взялась за дело.

Результаты проведенного Леопольдом Каталински экспресс-анализа полностью совпали с данными, полученными ранее с помощью пенетраторов «Обзервера»: плитки были изготовлены из золота высшей пробы.

Поскольку изначально предполагалось, что золотой слой представляет собой монолит, планировалось распиливать его на блоки с помощью лазерного резака и ковшом загружать в контейнеры. Теперь же стало ясно, что никакой необходимости в резаке нет. Каталински поменял нижнюю часть ковша экскаватора на сетчатое днище и отрегулировал размеры ячеек таким образом, чтобы захваченный вместе с плитками грунт просыпался обратно, а в ковше оставались только «золотые рыбки». Которые затем можно было перенести в контейнеры. Подогнали первый автоконтейнер, заполнили его золотом и с помощью все той же дистанционки отправили по петлеобразной дороге в грузовой отсек модуля. На всякий случай Торнссон сопровождал контейнер. Серая вместительная коробка лихо, без каких-либо затруднений, перемещалась по направляющим, не имея намерений завалиться набок, и с погрузкой не должно было возникнуть никаких проблем. А это означало, что Батлер и Флоренс наконец-то получили возможность отправиться к Сфинксу — надев шлемы и прицепив на спину баллоны (ареолог не хотел допускать никакого риска), погрузив в марсоход полевую экспресс-лабораторию, бур и захватив видеокамеру. Инженер с пилотом занялись более прозаической, но, в данном случае, самой важной работой: Каталински загребал ковшом плитки, Торнссон управлял контейнерами — и марсианское золото постепенно начало перемещаться в модуль. Теперь этот летательный аппарат можно было с полным основанием называть не консервной, а золотой банкой. То бишь банкой с золотом.

Поначалу Батлер вел марсоход с черепашьей скоростью, давая возможность Флоренс запечатлеть марсианские виды, главным украшением которых являлся, несомненно, Сфинкс. Однако времени у них было не так уж много, и ареолог «пришпорил» ровер.

Вот уже несколько минут вездеход двигался почти параллельно Сфинксу. Батлер намеревался следовать этим курсом еще километра два-три, прежде чем сделать остановку для бурения. Но тут Флоренс, уже очнувшаяся от своих экзистенциалистских мыслей об одиночестве людей-планет, протянула вперед руку:

— Смотри, Алекс!

Батлер, сосредоточивший внимание на поверхности равнины непосредственно перед вездеходом — мало ли какие тут могли быть ямы и трещины, — посмотрел туда, куда показывала Флоренс. Метрах в ста от них тянулась в обе стороны, перпендикулярно направлению движения марсохода, прерывавшаяся кое-где цепочка до странности похожих друг на друга невысоких каменных обломков. Словно кто-то вкопал здесь столбики, пунктиром разделившие равнину на две части.

— Уж больно они одинаковые, — сказал ареолог, продолжая вести вездеход вперед, к этой цепочке. — Сдается мне, очередные артефакты…

То, что издали представлялось одиноким пунктиром, вблизи оказалось двумя рядами четырехгранных столбиков с округлыми верхушками. Один ряд отстоял от другого метров на пять. Проследив, куда тянутся эти столбики, астронавты без труда установили, что они по безупречной прямой уходят точнехонько к Марсианскому Сфинксу и в противоположную сторону, вероятно, упираясь в самый Купол. И конечно же, никаким ветрам было бы не под силу создать из скал такие правильные, хотя и изъеденные временем четырехгранники. Их, скорее всего, соорудили те же древние мастера, что сотворили весь комплекс удивительных объектов Сидонии.

— Знаешь, что это такое, Фло? — спросил Батлер. Он выбрался из вездехода и стоял возле одного из каменных созданий марсианских мастеров.

Флоренс, держа видеокамеру, подошла к нему. Наклонилась и провела рукой по выщербленной серой поверхности столбика. Ареолог молча ждал ответа.

— Обелиски? Надгробные памятники? — неуверенно предположила Флоренс и окинула взглядом уходящие вдаль две параллельные цепочки. — Древний некрополь для знати?

— Не забывай, под нами чуть ли не полтора десятка метров позднейших наслоений. — Батлер сделал два шага и оказался внутри длинной полосы, отделенной от равнины четырехгранниками. — Ничего себе надгробные памятники — чуть ли не под облака! Нет, Фло, это не надгробия. Это колоннада — по ней прогуливались от Сфинкса до Купола и обратно. Или, скорее всего, ездили, чтобы солнце голову не напекло. — Он похлопал по серому камню. — Это верхушки колонн, ставлю десять против одно… — Ареолог на секунду запнулся, а потом посмотрел на Флоренс сияющими глазами: — А любая колоннада должна вести к воротам или дверям! И мы этот вход откопаем!

— Браво, Алекс! — восхитилась нанотехнолог. — Может быть, доберемся до мумии здешнего Тутанхамона! Сейчас зафиксирую…

Она шагнула за спину Батлеру, а тот вновь принялся рассматривать каменный пенек. Вдруг послышался все нарастающий шорох, и астронавты почувствовали, как грунт уходит у них из-под ног, и они куда-то проваливаются…

Падение ареолога оказалось не очень затяжным и завершилось не слишком болезненно. Сыграла свою роль небольшая сила тяжести, да и плотный комбинезон ослабил удар. Алекс упал на что-то твердое, поехал вниз по какой-то наклонной поверхности, но сумел затормозить подошвами ботинок. И тут сверху на него навалилась Флоренс.

— Алекс, держи меня! — крикнула она, и ареолог заключил ее в свои объятия.

— Где бы нам с тобой еще удалось пообниматься? — задумчиво вопросил он, лежа на спине.

— Ну, ради этого не стоило забираться на Марс, — в тон ему сказала Флоренс, уже, судя по всему, тоже пришедшая в себя. — Место тут не очень подходящее. Жестко, куча какая-то…

— А ну-ка, посмотрим, куда мы угодили.

Батлер разжал руки, выпуская Флоренс, сел и включил фонарь на шлеме. Нанотехнолог тут же последовала его примеру, и два световых луча принялись рыскать в разные стороны, рассекая темноту.

— Я прав, — удовлетворенно сказал Батлер. — Это именно колоннада.

Они сидели на склоне холма, образованного слежавшимся грунтом. Грунт нанесло сюда ветрами из треугольного проема между плитами перекрытия. Астронавты провалились в этот проем, продавив тонкую преграду из забивших щель камней, присыпанных кизеритом. Теперь эти камни раскатились по склону. Сверху, с высоты шести с лишним метров, проникал внутрь колоннады слабый свет марсианского дня.

— А на Земле бы ноги могли переломать, — заметил Батлер, оценивая расстояние, которое он и Флоренс преодолели в свободном падении.

— И руки тоже, — добавила нанотехнолог.

Да, они действительно находились внутри колоннады. Скорее даже, не колоннады, а перехода, отделенного от внешнего мира каменными стенами и плитами потолочного перекрытия. Пол перехода — тоже каменный, а не золотой — был выложен такими же, как и вверху, плитами, без зазоров пригнанными одна к другой. Колонны, отстоящие в каждом ряду метров на десять друг от друга, являлись не более чем декоративным элементом. Хотя, возможно, первоначально здесь была именно колоннада: два ряда колонн, поддерживающих перекрытие, — и лишь потом древние автохтоны достроили стены. И превратили доступную для проникновения в любом месте извне, с равнины, колоннаду в закрытый переход, своего рода тоннель на поверхности. Вероятно, были у них на то свои причины.

— Нам чертовски повезло, Фло, — задумчиво сказал Батлер, направляя луч фонаря к потолку. — Может быть, это единственная сдвинутая плита на все шестнадцать километров. Как важно бывает оказаться в нужном месте!

— Особенно если прикинуть вероятность нашего попадания именно в это нужное место, — заметила Флоренс.

Ареолог покосился на нее:

— Ты хочешь сказать, нами управляют? Дергают за ниточки?

— Да, я верю в судьбу, в предопределенность. И коль мы здесь оказались, значит, так и должно было случиться. Кукловод задумал что-то свое…

— А если бы мы здесь не оказались, значит, должно было бы случиться что-то другое, — с легкой иронией подхватил Алекс. — Мы бы долго бродили вокруг Сфинкса и нашли бы какой-то другой вход. Или не нашли. Хотя я вовсе не уверен, что этим путем мы доберемся до ворот. Может, где-нибудь там, впереди, потолочные плиты и вовсе отсутствуют, и все засыпано до самого верха. Давай-ка переговорим со Свеном, пусть тащит сюда трос — сами не вылезем.

— И камера наверху осталась, — сообщила Флоренс. — Я ее с перепугу уронила.

Батлер по рации обрисовал Торнссону происшествие. Заверил, что они с Флоренс живы и здоровы и предложил пилоту поискать в грузовом отсеке модуля трос и принести его сюда, к вездеходу.

— Ты особенно не спеши, — добавил он. — Пожара нет, мы тут пока походим, посмотрим. Надень шлем на всякий случай… Да узлы, пожалуйста, на тросе завяжи, а то я в последний раз лазил по канату еще в школе.

— Может, экскаватор подогнать, растяпы? — насмешливо предложил Торнссон. — Опустим ковш в вашу тихую нору и выгребем вас.

— Нет, экскаватор не надо, — мягко сказал ареолог. — Это лишнее. Пусть Лео работает, не стоит его отвлекать. Брюзжать начнет, потом пива с ветчиной потребует. Прямо здесь, мол, и сейчас.

— Ладно, ждите, — сказал Торнссон. — Вездеход вижу. Конец связи.

Ареолог встал и взглянул на спутницу:

— Ну что, пойдем, потрогаем эти древности руками?

— Пойдем, — согласилась Флоренс.

Они спустились по склону, шагнули на каменный пол и медленно направились вперед, освещая фонарями однообразные стены без каких-либо надписей или рисунков.

— А плита ведь не сама собой с места сдвинулась, — заметил ареолог. — Ее когда-то сдвинули. С определенной целью. Попробую реставрировать ситуацию, хотя бы в общих чертах.

— Давай.

— Марсианское общество, как и любой другой социум, не было однородным, — неторопливо начал Батлер, разглядывая темные, грубо отшлифованные стены. — Там были свои группировки — политические, религиозные, финансовые, фанов «Чикаго Буллз» и фанов «Лос-Анджелес Кингз»… В общем, какие угодно кланы. И они не только соперничали, но и враждовали друг с другом. Комплекс Сидонии был возведен поклонниками сирруша, Змеедракона, того, что на плитках. Сирруш, если на самом деле водился здесь такой зверь, был земным, то бишь марсианским воплощением какого-то главного их божества. Местного Мардука.

— Или, напротив, Тиамат, — заметила Флоренс.

— Да, или Тиамат. Так вот, это их город, город драконопоклонников, Сфинкс — это их храм, а Купол… — ареолог задумался.

— Допустим, Капитолий, — подсказала Флоренс.

— Допустим, — согласился Батлер. — Хотя, конечно, далековато от Города. Итак, в соответствии с календарем, в какие-то традиционные дни в храме-Сфинксе отправлялись религиозные обряды. А затем вся компания усаживалась в колесницы и переезжала по этой колоннаде в Купол. Возможно, внутри Сфинкса хранятся какие-то неслыханные сокровища, на которые положили глаз враги драконопоклонников. Возможно, были попытки нападения на здешних конгрессменов, когда они перебирались из Сфинкса в Купол. Драконопоклонники сделали соответствующие выводы и возвели стены. Скорее всего, и охрану поставили снаружи, вдоль всего перехода. Но и это не помогло. Однажды темной ночью сюда пробрался отряд отчаянных головорезов, получивших задание во что бы то ни стало проникнуть внутрь Сфинкса. Коммандос потихоньку сняли охрану на этом участке, закинули на верхушки колонн веревочные петли и забрались на крышу перехода.

— На тринадцатиметровую высоту закинули? — усомнилась Флоренс.

— Так на то они и коммандос! Профессионалы! Составили пирамиду из десятка человек — и вот тебе уже не тринадцать метров, а вдвое меньше. Так вот, забрались они на крышу, вбили клин и сдвинули плиту.

— Не годится, Алекс, — возразила Флоренс. — Представь картину: тихая ночь, на небе светит яркая голубая звезда — это Земля, собаки не лают, петухи не кричат. И в этой благословенной тишине вдруг: «Бум-бум! Бум-бум!» Это отчаянные головорезы вгоняют клин между плит. Да сюда со всех концов колоннады охрана бы сбежалась! И конец твоим коммандос — прирезали бы их на алтаре внутри Сфинкса в жертву Змеедракону-сиррушу.

Батлер остановился и направил свой фонарь на Флоренс.

— У меня складывается впечатление, что ты не знаешь, кто такие настоящие профессионалы, Фло. Положи на шляпку гвоздя сложенную в несколько раз ткань и ударь по ней молотком — много ли будет шума? Впрочем, возможно, ночь вовсе не была такой уж тихой. Возможно, вовсю бушевала гроза. Разве различить в раскатах грома приглушенные удары кувалды?

— Пожалуй, ты прав, — согласилась Флоренс. — А дальше?

— А что дальше? — пожал плечами ареолог. — Они сдвинули плиту, на тех же веревках спустились в переход и направились к дверям, ведущим внутрь Сфинкса. И тут всего лишь три варианта…

— Ну, это понятно. Первый — успех, второй — неудача, то есть гибель или пленение…

— И третий — отступление, — заключил ареолог. — Видишь, как прекрасно мы с тобой во всем разобрались. Не хуже специалистов-историков… Слушай! — встрепенулся он. — А теперь ведь кроме всяких там египтологов, ориенталистов и прочих появятся и ареоисторики! Это же чертовски интересно! Во всяком случае, я был бы не прочь этим заняться.

— Кто ж тебе мешает, Алекс? — улыбнулась нанотехнолог. — Одну гипотезу ты уже выдвинул — о драконопоклонниках и их недругах. Хоть она и умозрительна пока что, но, кажется, непротиворечива. Теперь попробуй объяснить другое: кто и зачем заложил эту дырку камнями? Рейнджеры? С какой целью? Если они добились успеха и ушли тем же путем, что и пришли — почему не вернули плиту на место?

— Именно потому, что задачу свою они полностью выполнили и больше не собирались возвращаться сюда.

— Зачем тогда закладывать щель камнями? Если за ними гнались, они не стали бы возиться с этим. Если же драконопоклонники их схватили — почему не восстановили целостность перехода? Откуда там камни? Не ветром же их туда нанесло!

— Пылевая буря? — предположил ареолог. — Скорость ветра здесь бывает свыше ста метров в секунду. Хотя сомнительно, конечно… Вулканические бомбы? Отпадает — вулканов поблизости нет… — Он остановился, размышляя, потом развернулся и направился назад, к горке затвердевшего грунта. — Идем, посмотрим на эти камешки. Кажется, я знаю, что они такое и откуда здесь взялись.

Они вернулись к горке. Батлер осветил фонарем несколько каменных обломков, потом нагнулся и подобрал один из них.

— Смотри, какой угловатый, — сказал он, трогая пальцем неровную грань камня.

— Понимаю, — ответила Флоренс. — Полагаешь, что это метеорит?

— Именно. Это осколки метеорита.

— И какой же это такой суперснайпер Господа Бога палил из космоса, чтобы угодить точнехонько в щель между плитами?

— Да нет, Фло! Речь идет не об одном-единственном метеорите, а о метеоритной бомбардировке, целом метеоритном дожде! Когда льет дождь, сухого места на земле не остается. Так и здесь — осколками покрыта вся равнина, только их занесло грунтом в периоды тех же пылевых бурь. Это ведь не вчера было. Плита сдвинута, лежит наклонно. Осколки катились по наклону, проваливались в проем, а более крупные застревали. Вот и весь механизм.

— Что ж, довольно убедительно…

— Эй, я уже здесь! — раздался голос вышедшего на связь Торнссона.

Батлер и Флоренс одновременно посмотрели вверх — пилот, наклонившись, заглядывал в проем.

— Как вы там, в порядке?

Ареолог приветственно поднял руку:

— Все нормально, Свен. Бродим, смотрим, строим гипотезы.

— Я тоже так хочу. По-моему, это гораздо интереснее, чем пасти контейнеры.

— Свое время и место каждой вещи под солнцем, — ответствовал Батлер на манер царя Соломона. — В следующий раз побродишь, после погрузки. Спускай трос и возвращайся на пастбище, к Лео. А мы попробуем прямо отсюда дойти до Сфинкса. Если там, дальше, завалы, выберемся наверх и поедем по прежнему маршруту. Вездеход не забирай.

— Вот так всегда: одним грузить, а другим бродить, — проворчал Свен с интонациями Леопольда Каталински. — Дискриминация — кажется, именно так это называется.

— Когда вернешься, можешь пожаловаться в ООН, — с улыбкой посоветовал Батлер. — А пока спускай трос.

— И камеру к нему привяжи, — добавила Флоренс.

— В ООН не могу — подписку давал. И ты, Алекс, это знаешь и пользуешься.

Торнссон исчез из проема, и через некоторое время сверху змеей скользнул трос. На его конце покачивалась видеокамера. Трос наводил на мысли об узелковом письме майя: пилот не поскупился на узлы, и теперь выбраться наружу не составило бы особого труда.

— Спасибо, Свен, — сказал ареолог, взобравшись на горку и отвязав видеокамеру.

— Вернемся домой — с вас обоих пиво, — вновь в стиле Леопольда Каталински сварливо произнес Торнссон. — И одной банкой не отделаетесь.

— О» кей. — Батлер подергал трос, дабы убедиться, что тот надежно закреплен на верхушке колонны. — Выставлю хоть дюжину, если ты прямо сейчас хорошо поработаешь буром. Бури тут, поблизости. Идет?

— Две дюжины — и считай, что дырка уже есть!

— Договорились. Ладно, мы пошли. Минут через сорок выйдем на связь.

Батлер положил осколок метеорита в нагрудный карман. Вновь спустился с горки и вместе с Флоренс направился по переходу в сторону Марсианского Сфинкса.

13

Внизу стелился однообразный каменный пол, покрытый слоем многовековой пыли. С обеих сторон тянулись однообразные каменные стены. Вверху простирался не менее однообразный потолок — он был цел и невредим и ничуть не пострадал от груза навалившихся на него тысячелетий. Флоренс вскоре перестала включать видеокамеру и отдала ее Батлеру — каждый последующий кубометр перехода был абсолютно похож на предыдущий. До Сфинкса было километра три с небольшим, и ничего особенного впереди, кажется, не наблюдалось. Астронавты уже далеко ушли от проема, и их окружала темнота, которую рассекали лучи двух фонарей.

— У меня вопрос, — вдруг сказала Флоренс. — Если колоннада с двух сторон обнесена стенами, как же эти жрецы-конгрессмены сюда попадали? Я так понимаю, тут должен быть какой-то боковой вход.

— Совсем необязательно, — возразил Алекс. — Заходили внутрь Сфинкса в каком-то другом месте, потом выходили или выезжали в этот тоннель — и вперед, до самого Купола. А там то же самое — вход в тоннеле, а выход из Купола в другом месте.

Однако довольно скоро подтвердилось именно предположение Флоренс. Фонари осветили высокие — чуть ли не в половину высоты стен — двустворчатые ворота, сделанные из какого-то похожего на бронзу сплава. Обе створки ворот были снабжены массивными дугообразными ручками.

— Один — ноль, Фло, — констатировал Батлер.

— Вспотеешь, пока откроешь, — заметила Флоренс. — Видать, привратники тут были здоровенные.

Алекс, присев, изучил нижний край ворот. Поднялся, еще раз осмотрел их и пояснил:

— Внизу на воротах колесики. Створки открываются наружу и там, снаружи, должны быть направляющие, как у наших контейнеров. Поэтому особой силы здесь не требовалось. При хорошей смазке с открыванием-закрыванием никаких проблем. — Он подошел к воротам вплотную, взялся за ручку. — А ростом эти древние парни были не ниже нас, пожалуй, — видишь, ручка на уровне пояса.

— Интересно, как они выглядели? — задумчиво сказала Флоренс. — Красавцы или не очень?

— Судя по лику Сфинкса, похожи на нас. Что вполне естественно — законы эволюции писаны Господом не для одной только нашей планеты. Может быть, там, внутри Сфинкса, есть какие-нибудь скульптуры.

Запечатлев ворота на видео, они прошли еще немного вперед, и пол начал постепенно понижаться. Нетрудно было сделать вывод о том, что вход внутрь Сфинкса столетия назад находился под марсианской поверхностью.

— Великолепно! — удовлетворенно сказал ареолог. — Нам крупно повезло. Мы с тобой могли бы десять лет бродить вокруг Сфинкса, а вход так и не найти.

— Вряд ли здесь только один вход, — усомнилась Флоренс. — Любая приличная постройка должна иметь кроме парадного еще и черный ход. Мало ли как обстоятельства могут сложиться.

— Вполне вероятно, — согласился ареолог. — Возможно, тут не один черный ход, а несколько, только они ведь, скорее всего, потайные, их не найдешь, не заметишь. Снаружи кажется — монолит, да еще пылью и песком засыпан, а открывается изнутри каким-нибудь скрытым рычагом. Нет, нам, ей-богу, очень крупно повезло.

— А тебе это все-таки подозрительным не кажется? Просто на душе у меня как-то… сидит внутри какая-то заноза… Сны эти странные… Все время чувствую, что все вокруг — чужое… И словно кто-то смотрит на тебя, следит, подглядывает…

— Это бывает, — сказал Батлер. Как-то слишком поспешно сказал. — Не Земля все-таки, не родные железобетонные джунгли, а иной мир.

У него тоже было какое-то неприятное ощущение… Ощущение чьего-то постороннего присутствия. Но не внешнего, а внутреннего. Словно некий наблюдатель затаился в его собственной голове.

— Эй, отшельники, вы там не заблудились? — раздался из рации голос Торнссона. — Почему на связь не выходите, как договорились? Уже не сорок минут, а все сорок пять прошло!

— Ох, виноват, — сказал ареолог. — Как там у вас дела? Дырку сделал?

— Сделал. С золотом все в порядке. Я уже в лагере, в котловане. Лео разошелся не на шутку — еле успеваю ящики отгонять.

— Продолжайте в том же духе. А мы по-прежнему идем к Сфинксу. Никаких препятствий пока нет. Нашли ворота, ведущие из перехода на равнину. Древний аварийный выход.

— А если вы прямиком притопаете к открытой калитке, ведущей внутрь Сфинкса? — задал каверзный вопрос Торнссон. — Как насчет согласования дальнейших действий с командиром?

— Во-первых, никакой калитки, тем более открытой, пока не наблюдается, — ответил Батлер. — Во-вторых, общаться с командиром сейчас, сам знаешь, трудновато. А в-третьих, вот найдем калитку — если найдем, — тогда и будем думать. Я руководитель, мне и решение принимать. Давай, Свен, иди, работай.

— Ладно, — сказал Торнссон. — Слушаюсь и повинуюсь. Конец связи.

Они прошли еще несколько десятков метров в тишине древней галереи, прежде чем Флоренс нарушила молчание:

— А в самом деле, Алекс, если мы обнаружим вход… Ты говорил, что предписание есть у Эд… у командира, а с тобой эту тему конкретно не обсуждали. Мы что, просто постоим там, полюбуемся пейзажем и вернемся?

— Ну, почему просто постоим и полюбуемся? Запечатлеем, — ареолог похлопал рукой в толстой перчатке по висевшей на поясе видеокамере. — Да что гадать, Фло! Сначала дойти нужно, а там… — Батлер замолчал, словно окончание фразы встало у него поперек горла, и торопливо сделал шаг назад.

— Что? — встревоженно спросила Флоренс.

— Кажется, наступил на что-то…

Они направили свет фонарей вниз, и Алекс присел, вглядываясь в след своего ботинка, отпечатавшийся в толстом слое пыли. Протянул руку и поднял с пола какой-то предмет.

— Камень? — неуверенно предположила Флоренс.

Но это был не камень. На ладони ареолога лежала небольшая двояковыпуклая, гладкая на вид вещица, подобная правильному кресту с равновеликими сторонами и двумя небольшими сквозными отверстиями посередине. Алекс осторожно провел по ней, очищая от пыли, и находка мягко засияла отраженным светом, сделавшись очень похожей на изделие из земного янтаря.

Да, янтарь — это было первое, что пришло на ум Батлеру, и слова нанотехнолога подтвердили его мысль.

— Ой, янтарный крестик! — с детским восторгом воскликнула Флоренс и совсем как школьница попросила: — Дай мне, Алекс!

Ареолог выпрямился и опустил находку в ее подставленную ладонь. Флоренс поднесла вещицу к самому стеклу шлема, рассмотрела со всех сторон.

— Это украшение, Алекс, — тут же заявила она. — Не деталь, не блок, а именно украшение, я женским чутьем чую.

— Да, женское чутье — сильная вещь, — улыбнулся ареолог. — Может быть, ты и права. А может быть, некто, проезжая здесь в колеснице или, скажем, на мотоцикле, потерял пуговицу от плаща, которая давно уже еле-еле держалась на одной нитке.

— Пуговицу? — переспросила Флоренс, любуясь переливами света в глубине марсианского «янтаря». — Что ж, возможно. Пуговицы тоже бывают украшениями.

— Во всяком случае, вряд ли это атрибут культа… хотя… — Батлер взглянул на Флоренс. — Кто сказал, что миссия Иисуса ограничивалась только Землей? Что если он воплощался в разных мирах? Прячь в карман, Фло, только не потеряй — эта штучка, думаю, будет подороже, чем все сокровища Голконды.

Флоренс еще раз потерла вещицу, бережно опустила в карман и для надежности трижды похлопала по «липучке».

— Господи, просто не верится… Видела бы моя маленькая Мэгги… — Она вздохнула. — Неужели нам так-таки ничего и нельзя будет рассказать? Придется шептать в тростинку…

— Думаю, что долго держать все в тайне не придется, — успокоил ее Батлер и вновь двинулся вперед, в темноту. — Честно говоря, мне вся эта сверхсекретность очень и очень не по душе. Чувствуешь себя каким-то мелким обманщиком. Действуем у всех за спиной, втихомолку…

— Мне тоже не по душе, — призналась Флоренс. — Но отказались бы мы — сейчас здесь шли бы другие.

— То-то и оно… Далеко не каждый может похвалиться тем, что его мечта сбылась. А я — могу…

Некоторое время ареолог шел молча, внимательно глядя себе под ноги и поводя фонарем по сторонам. Флоренс тоже старательно всматривалась в пылевой ковер, надеясь обнаружить еще что-нибудь в этой длинной галерее. Потом Батлер хмыкнул и сказал:

— Мне вдруг представилась такая забавная ситуация: наступаю я на что-то, поднимаю, — а это банка из-под пива. Наша банка, самая обыкновенная. «Сэм Адамс». Или «Лайф». Или тюбик от зубной пасты.

— Да, «Шеффилд»! — сразу включилась Флоренс. — Или надпись вот здесь, на стене: ««Пингвины»* — лучшие!».

* Хоккейная команда «Питтсбург Пингвинз».

— «Микки Рурка на пенсию!» — подхватил ареолог. — Представляешь свои ощущения?

Флоренс отрицательно покачала головой:

— Нет, не представляю. Наверное, глубокий шок — навсегда. Во всяком случае — надолго.

— Как у того парня, что нашел вполне современный гвоздь в глубокой шахте, в глыбе горной породы. А насчет банки из-под пива… Читал я в детстве что-то такое, братец Ник притащил… Я тогда фантастику вообще глотал как попкорн… Прибыли такие, как мы, астронавты-исследователи на далекую-предалекую планету, через всякие подпространственные гипертоннели, на запуск уймища энергии ушла… Выбрались из своего шаттла, а на скале баллончиком-распылителем выведено: «Здесь были Джон и Мэри». Без всяких технических ухищрений туда попали, просто Джон этот обещал показать своей возлюбленной далекие неземные края. И показал…

— Красиво… Перенеслись силой любви.

— Вот-вот. Мы даже и не подозреваем о своих настоящих способностях.

— С тобой не соскучишься, Алекс.

— Да? — Ареолог грустно усмехнулся. — Не все так считают, Фло. Например, жена моя настоятельно советовала мне поменьше витать в облаках, а все силы сосредоточить, скажем, на ремонте дома. Или на замене мебели. — Он махнул рукой. — Ладно, это не тема для разговора на пути не куда-нибудь, не в супермаркет, а к Марсианскому Сфинксу!

— Ремонт — тоже дело нужное, — заметила Флоренс.

— Не ремонтом единым… Так вот, насчет пива и зубной пасты. О необъяснимых исчезновениях людей, кораблей, самолетов тебе, надеюсь, известно?

— Кое-что. Бермудский треугольник, разумеется, звено «эвенджеров»… Говорят, что многих похищают инопланетяне. Хочешь сказать, что мы можем обнаружить здесь тот углевоз «Циклоп», что исчез по пути к Норфолку?

— Именно, Фло, именно! — Батлер притронулся к плечу своей спутницы, и этот жест можно было расценить как признательность. — Чертовски приятно, когда тебя понимают, причем понимают правильно и сразу. У тебя действительно великолепная память, Флосси, — я, например, совершенно не помню, куда плыл этот «Циклоп».

— Это еще мелочи, — небрежно махнула рукой нанотехнолог. — Я чуть ли не наизусть знаю «Курс наносборки второго уровня», а там объем, пожалуй, как у Библии. Собственно, это и есть моя Библия.

— Теперь понимаю, как тебе удалось обойти конкурентов.

— Думаю, не только поэтому, — возразила Флоренс. — Так что там твоя гипотеза? Я что-то не вижу здесь ни пропавших земных кораблей, ни самолетов.

— Возможно, мы просто еще не дошли. Как тебе такое? Сфинкс — это некий суперпылесос, такие пылесосы кто-то оставил в каждой звездной системе. С помощью тех же гипертоннелей они втягивают в себя все, что попадется, с планет системы. А хозяева раз в сколько-то там сотен или тысяч лет очищают мешки и смотрят, что туда попало и на что может сгодиться. Этакая космическая раса сборщиков всякой всячины.

— Фантазер! — с восхищением сказала Флоренс. — Сдается мне, ты фантастику не только читал, но и писал.

— Нет-нет, только стихи, — запротестовал Батлер. — Стихи как-то сразу выплескиваются, а над прозой сидеть надо. Растягивать время мы, увы, не умеем. — Он помолчал и добавил с нажимом: — Пока.

— Фантазер… — повторила Флоренс. — Космический пылесос… А у меня впечатление такое, что не пылесос здесь работал, а космическая щетка — все подмела, только эту пуговицу пропустила. Здесь же совершенно пусто. Почему?

Ареолог пожал плечами:

— Ну, наверное, потому что не сорили. Не разбрасывали банки из-под пива. Они же тут не устраивали рок-концерты или матчи «Пингвинов». А вообще, Фло, — он медленно обвел взглядом древние стены, — если бы камни могли говорить, они многое бы рассказали. Такое, что мы и вообразить себе не можем. Представляешь, если бы обрели голос египетские пирамиды… Или обломки того Тунгусского феномена… Или вот эти стены…

— Да-а, это было бы впечатляюще… — задумчиво протянула Флоренс.

Они продолжали идти в тишине, оставляя за собой цепочки следов — отпечатки новых времен на пыльном покрове минувшего.

Прошло еще несколько минут — и лучи их фонарей сошлись на возникшей из темноты преграде.

Это были ворота. Такие же высокие, двустворчатые, с изогнутыми ручками, как и те, что остались позади. Астронавты добрались до входа в самый загадочный объект из всех, какие только знало человечество. Сердце у Батлера сначала замерло, а потом гулко заколотилось, когда он увидел, что одна створка ворот чуть приоткрыта. Внутрь Марсианского Сфинкса можно было беспрепятственно проникнуть!

Ареолог, не сводя глаз с темного проема, завороженно шагнул вперед, но Флоренс вцепилась в его руку:

— Стой, Алекс! Не ходи туда! Вдруг это ловушка?..

Батлер резко обернулся к ней:

— Ты что, Флосси! Почему здесь должны быть какие-то ловушки? Мы ведь не в кино. Впрочем, можешь не ходить, а я все-таки загляну. Просто загляну. Меня же там за нос никто не схватит, верно? Здесь уже десятки веков никого нет.

Флоренс, не отрываясь, глядела в темный проем.

Ареолог включил рацию:

— Свен, мы добрались до входа. Сейчас осмотримся — и назад.

— Поздравляю, — сказал Торнссон. — Только вы там поосторожнее, мало ли что…

— Увы, Свен, похоже, здесь одна мерзость запустения, — пустил в ход другую библейскую фразу Алекс. — Ворота приоткрыты, и это наводит на печальные мысли о том, что нас давно опередили и все вынесли.

— А почему же «золотое руно» не тронули?

— Откуда мы знаем, чем для них было золото, — коль они мостили им равнину как булыжником. Давай, работай дальше. Если что-то найдем — тут же сообщу. Конец связи.

Ареолог ободряюще похлопал встревоженную Флоренс по руке и протянул ей видеокамеру:

— На, увековечь историческое событие: Алекс Батлер проникает внутрь Марсианского Сфинкса.

— Но как же предписание… — начала было Флоренс, но ареолог прервал ее.

— Здесь решаю я! — резко сказал он и добавил уже помягче: — Я же не собираюсь куда-то идти, я просто загляну. Быть у моря — и хотя бы не потрогать воду? Снимай, Фло, снимай!

Он подошел к воротам вплотную, осветил их снизу доверху и обратно. Потолкал плечом приоткрытую внутрь створку, но та не поддалась. Батлер направил свет фонаря в проем и через некоторое время сообщил ведущей съемку Флоренс:

— Пол такой же, каменный. И желобки для колес, чтобы ворота открывать. Какой-то огромный зал… И, по-моему, совершенно пустой. Если тут были грабители, то они постарались на славу, все подчистую выгребли.

Он огляделся, изучил пол под ногами и плиты перекрытия над головой — все было неподвижным и казалось вполне надежным — и с некоторым усилием протиснулся в проем. Флоренс, опустив видеокамеру, торопливо зашагала к воротам.

— Подожди, Алекс!

— Я здесь — и не собираюсь никуда исчезать.

Флоренс проскользнула в проем вслед за скрывшимся в темноте Батлером и тут же чуть не наткнулась на спину ареолога. Медленно поворачиваясь на месте, они обследовали фонарями пространство внутри Сфинкса, но ничего не обнаружили. В обе стороны от входа тянулись такие же, как в переходе, каменные, грубо отшлифованные голые стены. А что там было дальше, в глубине зала, оставалось неизвестным, потому что свет фонарей просто растворялся в темноте. Потолка он тоже не достигал.

— Не густо, — констатировал Батлер, медленно шагая к центру зала. — Тешу себя лишь мыслью, что Сфинкс — сооружение циклопическое, и здесь должно быть полным-полно всяких залов, коридоров и прочих помещений. В том числе, наверное, и потайных. Так что, надеюсь, где-то что-то должно остаться. Только не нам уже это все исследовать. Мы так — пройдемся прогулочным шагом, еще Свена и Лео сводим сюда на экскурсию — большего не дано.

— Думаю, у нас есть шанс попасть во вторую экспедицию, — голос нанотехнолога звучал почти ровно. — Все-таки кое-какой опыт приобрели. — Флоренс шла чуть сбоку и сзади ареолога и поводила из стороны в сторону головой, стараясь выхватить лучом фонаря из мрака хоть какой-нибудь предмет. — Не знаю, как ты, а я обязательно буду добиваться.

— Я тоже.

Некоторое время они продвигались вперед молча, а потом Флоренс вновь заговорила:

— И все-таки здесь… как-то жутковато… Темнота, тишина совершенно безжизненная…

«Смерть раскинет свои крыла…» — вдруг вспомнилось ей.

В этот момент справа от них возникло какое-то свечение. И тут же, опровергая слова Флоренс насчет тишины, за спинами астронавтов раздался громкий зловещий скрежет…

14

Эдвард Маклайн, навалившись грудью на изогнутую дугой широкую панель, сидел перед мониторами и едва слышно постукивал пальцами по светло-серому пластику. В отсеке было тихо, и тихо было в бесконечном космосе, раскинувшемся за бортом «Арго». Тихо и одиноко… Далеко внизу простиралась чашеобразная рыжая громада Марса, затуманенная флером желтоватых облаков, где-то вверху, в стороне от корабля, кружил по своей орбите темный пыльный Фобос, а еще выше — такой же темный Деймос, два огромных небесных камня, в былые времена захваченные полем тяготения Красной планеты. И Фобос, и Деймос находились вне пределов видимости бортовых камер, и на правом от командира экране застыла только одна картинка: высохшее древнее море и равнина Сидония. Точнее, картинка только казалась застывшей — сосредоточив на ней взгляд, можно было заметить, что облака медленно перемещаются над рыжей поверхностью, подобно причудливым расплывчатым фигурам гигантской карусели. Корабль же вращался по орбите в одном темпе с планетой и потому казался привязанным невидимым тросом к сидонийскому побережью. Словно аэростат заграждения, защищающий объекты Сидонии от налета каких-нибудь космических бомбардировщиков. Отсюда, с многокилометровой высоты, конечно же, невозможно было разглядеть оранжевые фигурки астронавтов. Даже Купол, даже громада Сфинкса выглядели невзрачными смутными бугорками, то и дело исчезавшими под облачным покровом, перемешанным с пылью. Однако Маклайн был уверен в том, что у его коллег все в порядке, и работа идет по плану. И пусть по совершенно непонятным причинам почти не действует радиосвязь — сюда, на борт, прорывались только обрывки сообщений. Но и из этих обрывков можно было понять, что экспедиция работает без чрезвычайных происшествий. К тому же, если бы возникли какие-то неблагоприятные или угрожающие обстоятельства — например, не дай бог, серьезная поломка модуля, — то даже при полном отсутствии радиосвязи группа Батлера пустила бы в ход сигнальные ракеты. А не заметить их с орбиты очень трудно — разве что если закрыть глаза.

Да, были какие-то непонятные багровые вспышки… Был удивительный фиолетовый луч, пробивший вечерние облака, — словно снизу направили на «Арго» сверхмощный прожектор, — но это вспыхивали отнюдь не сигнальные ракеты, три желтые и три зеленые, как предписывалось инструкцией. Это были какие-то атмосферные явления. Игру багровых огней бортовые камеры зафиксировали, а вот никаких следов луча в записях приборов не обнаружилось. Радиосвязь пропала именно после загадочных вспышек… Хотя это могло быть простым совпадением: после них — еще не значит, что из-за них. Ломать голову над причинами таких феноменов — дело специалистов. Его же задача, задача командира Первой марсианской, — обеспечить доставку на Землю золотых запасов Сидонии.

Командир очень надеялся, что эта задача будет выполнена. Вернее, эта задача должна быть выполнена. Бывший военный летчик-истребитель полковник Маклайн привык рассуждать именно так. Так его учили, и это полностью совпадало с его воззрениями на жизнь и поведение человека в этом мире.

Хоть и появились непредусмотренные факторы, но, похоже, Господь пока не играл против. Вынуждал задумываться и удивляться, но не более. Пока — не более…

Конечно, случись что-то непоправимое с «консервной банкой» — и Маклайн ничем бы не смог помочь своим коллегам, спустившимся на Марс. «Арго» не был приспособлен для таких взлетно-посадочных операций. Нет, совершить посадку на Красную планету, возможно, и удалось бы, — но вот взлететь оттуда… «Арго» был рассчитан только на один старт — с земного космодрома, при помощи мощных ракетных ускорителей.

Однако все эти мысли были, пожалуй, совершенно неуместными и ненужными — ведь еще при первом сеансе радиосвязи с марсианской группой Батлер доложил, что с посадочным модулем все в полном порядке. А если бы и возникли какие-то проблемы — там есть очень толковый специалист Торнссон, там есть инженер Каталински и, наконец, там есть Флоренс Рок со своей чудодейственной нанотехникой.

Флоренс… Флой… Флосси…

Двадцатилетний Эдвард Маклайн, тогда еще даже не второй лейтенант — вместе с дипломом бакалавра такое звание присваивалось выпускникам военно-воздушной академии в Колорадо-Спрингс, — познакомился с Линдой во время одного из своих кратких посещений родной Колумбии. В те годы он учился летать и, проводя немало времени в учебных аудиториях, все-таки бывал в небе ненамного реже, чем на земле. Воздух стал его подлинной стихией, и он в буквальном смысле свысока смотрел на тех, чей безрадостный удел — всю жизнь копошиться на самом дне воздушного океана. На бескрылых людей, которые не знают и никогда не узнают, что такое высота, что такое полет…

С Линдой все получилось точь-в-точь как в какой-нибудь из мелодрам, что гуляют по телеканалам, вызывая умиление домохозяек. Теплым вечером позднего августа Эдвард вместе со школьным приятелем Диком Штайном устроился в уютном баре неподалеку от дома Эдварда — к их услугам было пиво с арахисом и бейсбол по телевизору, стандартный набор. В баре было немноголюдно, если не сказать почти пусто, никто никому не мешал, и Эд с Диком потихоньку пили свое пиво, вспоминали школьные годочки и смотрели бейсбол. К бейсболу, впрочем, оба относились довольно равнодушно. А потом в бар зашли две девчонки, а следом за ними — трое молодых людей лет двадцати, которые подсели к этим девчонкам. И девчонкам это соседство не понравилось. В общем, Дик предложил Эдварду вмешаться, и они вмешались. Переговоры получились на удивление короткими и прошли без осложнений — троица без особых пререканий покинула бар, а Эдвард с Диком остались. За столиком девушек. Бейсбол был забыт, пиво сменилось мороженым и фруктовыми коктейлями, и, в конечном счете, Дик пошел провожать Монику, а Эдвард — Линду. Итогом этой вечерней прогулки стало то, что Эдвард и Линда договорились о новой встрече… И встречались до тех пор, пока курсант Маклайн не отбыл в свою академию.

Линда писала ему в Колорадо-Спрингс, он отвечал ей, и через три года, когда Эдвард Маклайн был уже лейтенантом ВВС, они поженились. С устройством уютного семейного гнездышка не очень получалось, потому что все шесть лет обязательной после окончания академии службы в Военно-Воздушных Силах Маклайна переводили с одной базы на другую. Но постепенно все устроилось, и родился сын Марк, и в конце концов, с третьего захода, Маклайн пробился в группу астронавтов НАСА…

И только после собственной свадьбы он узнал, кто был режиссером той сценки из мелодрамы, разыгранной августовским вечером в колумбийском баре «Черная Пусси». Вернее, не режиссером, а режиссерами. Линда рассказала ему, что к этому представлению приложили руку и его школьный приятель Дик Штайн, и сама Линда с подружкой Моникой, и трое студентов — однокурсников Дика. А сценарий этого действа был разработан не кем иным, как младшей сестрой Эдварда Глорией, чьей подругой, как оказалось, была Линда…

А началось все с того, что Линда с родителями переехала в Колумбию из Сан-Антонио, когда Эдвард уже учился в академии. От новой подруги по колледжу, Глории, Линда узнала о его существовании, а увидев фотографию высокого, по-спортивному подтянутого красавца с точеным лицом, заочно влюбилась в него не то что по самые уши, а по самую макушку, как можно влюбляться только в юности. Глория знала, как брат относится к общению с девушками — он считал все эти свидания-провожания непозволительной тратой времени, которого и так не хватает, — и потому решила устроить целую инсценировку с привлечением знакомых актеров-любителей…

Наверное, все-таки не стоило выдумщице Глории вмешиваться в естественный ход событий, стараясь соединить две половинки, вовсе не предназначенные друг для друга. Кто знает, может быть, его, Эдварда Маклайна, настоящей половинкой была курсантка Герти, которая стала избегать его с тех пор, как Линда вместе с Глорией умудрились приехать к нему в окруженный горами городок академии в окрестностях Колорадо-Спрингс…

Нельзя сказать, что жизнь с Линдой у него не сложилась. Не было каких-то крупных ссор, а тем более — измен. Во всяком случае, он о таком не знал. Но не было и чего-то другого, не было единого целого… Они с Линдой оставались отдельными половинками, вращаясь по разным орбитам, и орбиты эти с годами расходились все дальше и дальше.

Он шел своим курсом, внутренне одинокий — и вдруг появилась Флоренс Рок. Не просто появилась, не просто прошла по горизонту справа налево или слева направо, а начала неуклонно приближаться… или он начал приближаться к ней, как приближается к планете космический аппарат, попавший в поле тяготения этой планеты.

Эдвард Маклайн не хотел находиться в поле тяготения Флоренс Рок, не хотел привязываться к этой блондинке с удивительными глазами. Чем сильнее привязываешься к кому-то, тем больнее разрыв…

У Эдварда Маклайна были жена и сын. У Флоренс Рок были муж и дочь.

Маклайн достаточно долго прожил в этом мире, чтобы знать: любой вираж, любое отклонение от устоявшегося, привычного курса может превратиться в погоню за ложным солнцем. В итоге и старое потеряешь, и новое не найдешь. Или того хуже — поднимешься слишком высоко, израсходуешь запас кислорода — и все закончится. Навсегда. Немало летчиков погибло, тщетно пытаясь настичь иллюзорную цель. И не только летчиков — просто людей…

Но далеко не всегда человек имеет полную власть над своими чувствами. Далеко не всегда может с ними бороться. Тем более — если бороться вовсе не хочется…

Командир «Арго» старался не думать, что будет потом, после возвращения на Землю. Но совсем не думать не получалось…

И еще Маклайн не мог контролировать свои сны. И в этих снах он и Флоренс были вместе.

Командир продолжал тихо выстукивать пальцами дробь по по пластику. В отличие от радиосвязи с группой Батлера, контакт с Землей был в полном порядке. Пять минут назад ЦУП передал ему код доступа к файлам, хранившимся в бортовой компьютерной системе. Маклайн знал о существовании этих файлов, но об их содержании ему не было известно ровным счетом ничего.

«Есть вещи, о которых лучше не знать заранее, — сказали ему в НАСА накануне старта с Земли. — Это вовсе не значит, что мы вам не доверяем. Просто это в данный момент — лишняя информация, которая может отвлечь вас от выполнения основного задания».

Поразмыслив, Маклайн как будто бы согласился с этим мнением, но все-таки не удержался от вопроса.

«Не раскрывая самой сути информации, вы не могли бы сказать, с чем она связана?» — спросил он.

«Со структурами Сидонии, — последовал ответ. — Это некоторая дополнительная информация о структурах Сидонии, и она может понадобиться марсианской группе только тогда, когда у нас возникнет уверенность в том, что основная задача будет выполнена».

Этот длинный, как боа-констриктор, словесный выкрутас, в переводе на обычный разговорный язык, подразумевал, примерно, следующее: если мы расскажем вам, парни, кое-что о сидонийских объектах, вы плюнете на добычу золота и займетесь вовсе не тем, чем нужно.

И вот теперь, когда загрузке благородного металла в «консервную банку», по мнению знатоков душ человеческих из НАСА, уже ничего не могло помешать, они решили наконец поделиться информацией.

«Ну-ну, посмотрим, какой сюрприз они приготовили», — подумал Эдвард Маклайн, набирая код допуска.

Открылся текст с заголовком «Теотиуакан». Вслед за ним появились фотографии: какая-то схема (план базы? Города?); ступенчатые пирамиды на фоне гор; компьютерная трехмерная фигура с ярко-красными точками. Этот компьютерный рисунок нельзя было не узнать — на экране красовался Марсианский Сфинкс.

Маклайн поставил локти на панель и, подпирая руками подбородок, приступил к чтению.

Он сидел и читал, совершенно забыв о тишине и одиночестве. Он был уже не на ареостационарной орбите, а далеко отсюда, на Земле, в полусотне километров от Мехико, на Мексиканском нагорье. В древнем городе Теотиуакане, что в переводе, как сообщалось в тексте, означает — «город богов»… Или — «место, где боги касаются земли». Или — «место, где люди становятся богами».

Эдвард Маклайн читал — и узнавал совершенно новые для себя вещи.

Происхождение Теотиуакана, отмечал составитель текста, до сих пор неизвестно. Когда в XV веке ацтеки нашли Теотиуакан, город был заброшен в течение уже семи столетий. Однако ацтеки сохранили древнюю легенду о том, что он был построен некими гигантами или богами, жившими здесь в четвертом тысячелетии до нашей эры, «во время четвертого Солнца», и был предназначен для того, чтобы превращать людей в богов. («Пришельцы с Марса?» — подумал Маклайн, бросив взгляд на изображение, очень похожее на Марсианский Лик.) После ухода великанов город пришел в запустение. Потом там появились другие племена — ольмеки, сапотеки, майя, и город стал культовым и образовательным центром.

Просторная равнина дала строителям Теотиуакана свободу действий — город занимал площадь двадцать с лишним квадратных километров, а его население, по оценкам исследователей, составляло до двухсот тысяч человек.

В Теотиуакане, как считали древние обитатели этих краев, был запущен в действие основной закон нашего мира — закон жертвы, и боги Солнца и Луны вошли в наше пространство и время. («Марсиане?» — вновь подумал Маклайн.) Потому место это считалось священным и притягивало к себе людей.

В одном древнем тексте говорилось о том, что было время, когда существовало лишь Высшее Начало — «Мать и Отец богов», Ометеотль, дуальная основа всего сущего, — от которого все получило бытие. Ометеотль породил четырех детей, четырех богов — черного Тескатлипоку, красного Шипе-Тотека, белого Кетцалькоатля и голубого Уитцилопочтли. Эти боги были лишены покоя, постоянно напряжены, потому что находились в состоянии вечной борьбы друг с другом за господство в Космосе — боги ночи и судьбы, бог ветра и бог войны…

Основное ритуально-административное ядро Теотиуакана было тщательно спланировано вокруг двух пересекающихся под прямым углом и ориентированных по сторонам света широких улиц. С севера на юг протянулась Миккаотли — Дорога Мертвых. С запада на восток — улица, название которой не сохранилось.

На северном конце Дороги Мертвых была воздвигнута пирамида Луны, в центре города — еще две пирамиды: Солнца и Кетцалькоатля.

Неизвестно, каково было истинное назначение пирамиды Солнца, но поскольку она расположилась вдоль оси восток — запад, пути следования солнца по небу, считалось, что она представляет собой центр Вселенной. Ее четыре угла указывают на четыре стороны света, а вершина — центр бытия. Прямо под этой пирамидой была обнаружена большая естественная пещера, в которой, возможно, проводились какие-то обряды.

В тексте Маклайн обнаружил и такие сведения. Несмотря на то, что пирамиды Солнца и Луны были ступенчатыми, с лестницами и площадками наверху, как в Месопотамии, чтобы их можно было использовать для астрономических наблюдений, — у исследователей сложилось впечатление, что их архитектор был знаком с египетскими пирамидами и сымитировал их, изменив лишь внешнюю форму.

Заинтересованно скользя глазами по строкам, капитан «Арго» прочитал пересказ легенды, которая повествовала о событиях, связанных с Солнцем и Луной. Когда-то четыре бога, заключив наконец мир между собой, создали новую землю, новое небо и новых существ взамен всего того, что погибло ранее. Но не было еще ни света, ни тепла, земля утопала во тьме. Светло было только в Теотиуакане, потому что там постоянно горел священный огонь. Кому-то из братьев следовало броситься в огонь, вспыхнуть и вознестись на небо в виде Солнца. Первым вызвался черный Тескатлипока. Четыре раза он пытался принести себя в жертву, но каждый раз отступал, не находя в себе достаточного мужества. Тогда вперед выступил красный Шипе-Тотек, без колебаний ринулся в пламя и вознесся на небо в виде Солнца. Черный брат последовал его примеру, но было уже поздно, и он обратился в Луну, которой дано светить лишь ночью.

По одной из версий, пирамиды Солнца и Луны построили сами боги в честь Тескатлипоки и Шипе-Тотека, пожертвовавших собой. По другой версии, в то время пирамиды уже существовали, и боги прыгали в священный огонь с их вершин.

Да, конечно, все это было увлекательно, однако сидонийский Сфинкс в тексте пока не упоминался. Маклайн был уверен в том, что компьютерный рисунок с красными точками связан с Теотиуаканом, — но когда же его наконец перестанут пичкать легендами о богах и доберутся до сути?

Тем не менее, привыкший все делать на совесть, он не пропускал ни одной строчки и продолжал внимательно читать, все выше и выше передвигая текст на экране виртуальным курсором.

Названия пирамид Солнца и Луны придумали не археологи, производившие раскопки на территории Теотиуакана. Эти названия дошли из древних легенд, и у исследователей не было причин сомневаться в том, что храмы, некогда стоявшие на вершинах пирамид, были посвящены именно богу Солнца и богу Луны.

Пирамида Кетцалькоатля была самой маленькой из трех теотиуаканских пирамид. Археологи частично вскрыли более поздние слои, и под ними обнаружилась исходная ступенчатая пирамида. Фасад ее был украшен скульптурными изображениями, в которых змея — символ Кетцалькоатля — чередовалась со стилизованным лицом бога небесных стихий, дождя, грома и молнии Тлалока на фоне бушующих вод. Строительство этой пирамиды приписывалось толтекам — как и многих других мексиканских пирамид.

В отличие от пирамиды Кетцалькоатля, украшения у двух больших пирамид отсутствовали. Эти сооружения имели другие размеры и форму и вообще были значительно массивней и древней.

Далее следовал отделенный тремя звездочками абзац, который Маклайн перечитал дважды. Потому что тут наконец-то автор информации дошел до самой сути.

Оказывается, в прошлом году археологи сделали новое открытие в пирамиде Луны. На глубине пяти метров под ее основанием была обнаружена камера с каменным саркофагом. Под сдвинутой массивной крышкой саркофага не оказалось ничего, кроме змеиных скелетов. Было непонятно, сдвигали ли крышку для того, чтобы опустить туда тело, или же для того, чтобы, напротив, изъять. Или это и вовсе было подобие египетского, древнегреческого и римского кенотафа — пустой гробницы, сооруженной в память о том, кто погиб в каком-то другом месте, за тридевять земель от родного дома, или чьи останки так и не нашли. В подземной камере археологи обнаружили черепки глиняной посуды и несколько золотых украшений, лежавших на полу. У исследователей создалось впечатление, что эти украшения не разложили там специально, в каких-то заранее определенных местах, а просто обронили. Может быть, стремясь побыстрее выбраться из камеры с большой добычей?

Самой же главной находкой оказались пять настенных рисунков, выбитых в каменной толще. Это были даже, скорее, схемы — несколько прямых и изогнутых линий и круглые углубления. Первая схема изображала, как поначалу предположили исследователи, ритуальную маску с углублениями глаз и рта и еще одним углублением внутри правого глаза. Остальные четыре схемы показывали ту же маску с разных сторон. Причем схемы располагались на стене не в вертикальной плоскости, а в горизонтальной, как если бы маска лежала на полу или на столе. И на каждой из этих четырех схем тоже присутствовало по одному круглому углублению — словно маска, послужившая натурой, была пробита стрелами, копьями или каким-то другим колющим оружием. О пулях, разумеется, речи идти не могло.

В тексте не сообщалось, кто и когда сделал трехмерное компьютерное изображение этих пяти выбитых на стене схем, сведя их в одну. Не сообщалось также, кто первым догадался о том, что сведенное воедино изображение удивительно похоже на один из загадочных объектов Сидонии. Собственно, ни о каком Марсианском Сфинксе в тексте не говорилось. Было только отмечено, что информация об этих новых находках нигде не обнародована — и на этом первый закодированный файл заканчивался.

Эдвард Маклайн мог только предполагать, какие рычаги влияния были использованы, чтобы скрыть эту сенсационнейшую информацию…

Некоторое время он сидел, разглядывая на экране изображение объекта, который в данный момент находился буквально у него под ногами, на дне марсианской атмосферы. Красные точки располагались на разной высоте от основания Сфинкса и могли обозначать все что угодно. Например, места кровавых жертвоприношений… или общественные туалеты…

Командир «Арго» не стал ломать над этим голову. Он просто открыл второй файл — и вновь обнаружил план какого-то поселения (правда, уже не сопровождавшийся фотографиями) и все то же трехмерное изображение Марсианского Лика. С теми же пятью красными точками, расположенными примерно в тех же местах. Опять ниже шел текст, и опять заголовок ничего не говорил Маклайну. Хотя у него сразу же возникло предположение насчет того, зачем ему предлагают читать материал с названием «Хара-Хото».

Из текста Маклайн узнал, что «Черный город» (так переводилось название «Хара-Хото») — это древний мертвый город-крепость, затерянный в песках южной части пустыни Гоби, в низовьях реки Эдзин-Гол. Впервые он упоминался в письменных источниках начала XI века, а в 1226 году его разрушили воины Чингисхана.

Исследования мертвого города проводились русским ученым Петром Козловым, совершившим туда три экспедиции в первые десятилетия ХХ века. Перед археологами предстала высокая крепостная стена, образующая по периметру квадрат. С западной стороны возвышались два субургана — мавзолея. Один из них был почти полностью разрушен. Стены, кроме западной, до самого верха занесло песком…

Потом, когда слой песка удалили, открылась планировка улиц с развалинами лавок, мастерских, постоялых дворов, складов, жилых помещений. Богатые дома и храмы были крыты черепицей, а вокруг города располагались пашни, система каналов, усадьбы. Были найдены и остатки большого дома правителя Хара-Хото.

Раскопки принесли русскому ученому богатый урожай находок — книги, письмена, металлические и бумажные деньги, женские украшения, предметы домашнего обихода. Оказалось, что Хара-Хото был когда-то столицей государства тангутов — народа «си-ся», исповедовавшего буддизм.

Во второй экспедиции исследователи уделили особое внимание субургану, расположенному за территорией крепости. Этот субурган, получивший впоследствии имя «Знаменитый», подарил экспедиции целую библиотеку — около двух тысяч книг, — множество свитков, рукописей, образцы буддийской иконописи. Был найден даже тангутско-китайский словарь, с помощью которого удалось расшифровать письменность тангутов.

Во время третьей экспедиции были обнаружены прекрасные фрески с изображениями фантастических птиц и обломки глиняных статуэток.

И лишь после всех этих салатов и других холодных закусок читателю, в данном случае Эдварду Маклайну, предлагали основное блюдо. Оно явилось командиру «Арго» в виде короткой информации о том, что среди множества документов, найденных в Хара-Хото, оказались и пять рисунков, пять схем. Таких же, как в подземной камере теотиуаканской пирамиды Луны, на другом краю земли… Схемы были снабжены одной и той же лаконичной надписью: «Дом Небесного Фо-Хи».

И вновь ни словом не упоминалось о том, кому в голову пришла идея сопоставить рисунки, найденные в азиатской пустыне, с рисунками из Теотиуакана. Сообщалось только, что монгольские рисунки, по всей видимости, являются копиями с более древнего оригинала — или с еще одной копии.

После знакомых уже Маклайну трех звездочек шла информация о том, кто такой этот Фо-Хи.

Как оказалось — легендарный китайский император, считавшимся бессмертным.

В китайских хрониках говорилось, что Фо-Хи был рожден девственницей, которая во время купания обнаружила на своей одежде цветок и съела его. И впоследствии у нее родился тот, кого хроники называли Хозяином Времени…

По некоторым же преданиям, Фо-Хи был рожден не девственницей, а спустился с неба в сопровождении неземных существ со слоновьими хоботами. («С Марса», — уверенно сказал себе Маклайн.) От времени Фо-Хи осталось несколько галек с линиями, нанесенными по три (две линии, как правило, прямые и одна — ломаная). Линии были отнюдь не природного происхождения, они появились на гальке не случайно. Эти линии назывались триграммами.

Как гласило предание, Фо-Хи управлял всем сущим под небом.

«Он посмотрел наверх и созерцал сверкающие созвездия, затем он посмотрел вниз и рассмотрел формы, увиденные им на Земле. Он различил знаки, украшавшие птиц и зверей, и, созерцая себя, он изучил свое собственное тело, на котором также нашел знаки космоса. Изучив все это, он составил восемь основных триграмм для того, чтобы раскрыть тайну небесных явлений, происходящих в природе, а также чтобы постичь все».

На основе этих триграмм впоследствии была создана знаменитая И-Цзин, Книга Перемен. В ней говорилось о том, что в каждой точке своего течения время разделяется на несколько ветвей, и давались советы, как избрать то или иное решение, пойти по той или иной ветви.

Опять же по преданию, Фо-Хи, закончив свое правление, удалился в иные края, в небесные сферы или же на некий остров. Он не стареет и время от времени выходит из своего укрытия…

Это было окончание файла, и Маклайн, еще раз взглянув на компьютерное изображение «Дома Небесного Фо-Хи», закрыл его.

Оставался последний, третий файл. Командир «Арго» приготовился к чтению еще одной истории о каком-нибудь древнем городе, откопанном во льдах Антарктиды, в котором обнаружена копия Марсианского Сфинкса в натуральную величину. Но третий файл был совсем не об этом. И, читая его, Маклайн то и дело саркастически усмехался.

Содержанием этого файла был материал некой, опять же безымянной, группы психологов, в котором при помощи многочисленных цифр, процентов и примеров доказывалось, как отрицательно влияет на выполнение главной задачи осведомленность исполнителей о другой, гораздо более интересной задаче. В общем, это было то самое, но гораздо пространнее расписанное: «Парни, если вы будете знать слишком много о сидонийских объектах, вы будете плохо выполнять работу по добыче золота и не уложитесь в сроки. И провалите миссию».

Эдвард Маклайн не хотел признаваться в этом самому себе, но в глубине души он был уязвлен. Уж его-то, командира, могли бы поставить в известность заранее! Тем более, что информация, хоть и очень неожиданная, была все же не такой уж сногсшибательной — версии о различных палеовизитах-палеоконтактах бродили по миру уже не первый десяток лет. Неужели эти умники из НАСА всерьез думали, что он не сможет сохранить эти сведения в секрете от экипажа и обязательно проболтается еще на пути к Марсу?

Впрочем, Маклайн был не из тех людей, которые готовы любую, даже самую незначительную личную обиду возводить в ранг вселенской трагедии.

Тем более, что после этого материала следовала приписка, уже не анонимная, а с подписью не последнего чина в НАСА, давнего знакомого командира «Арго» Стивена Лоу: «Эд, прости, но психологам, наверное, виднее — даже если это простая перестраховка. И согласись, гораздо интересней узнать все эти сведения на марсианской орбите, чем тащиться с ними от самой Земли. Чем тяжелее мозги — тем больше расход топлива. Не принимай близко к сердцу.

Есть несколько мнений, но большинство специалистов полагает, что точками на рисунках отмечены входы внутрь Сфинкса. Надеюсь, у твоей команды найдется время проверить это предположение.

Только — не в ущерб погрузке! Удачи!»

— Та-ак… — сказал Маклайн, вытянул ноги и откинулся на высокую спинку кресла.

Да, наверное, психологи все-таки были правы — как бы он общался с Алексом, владея такой информацией? Безусловно, чувствовал бы дискомфорт: знаю — и молчу… И они бы тоже чувствовали, что он от них что-то скрывает…

Но с экипажем он поделится этим известием не раньше, чем «консервная банка» доставит на «Арго» первую партию золота. Чтобы — «не в ущерб».

Правда, и радиосвязи пока все равно не было.

Маклайн покосился на экран, прилежно отображавший ставшую уже привычной панораму Сидонии. Легкой кисеей разметались над древней равниной безобидные облака.

Теотиуакан… Хара-Хото… Сидония… Марсианский Сфинкс… «Дом Небесного Фо-Хи»…

Эдвард Маклайн знал, что запомнит эти названия навсегда. На всю жизнь.

Входы внутрь Сфинкса… Вот будет здорово, если это действительно входы!

Ну, когда же, когда же восстановится эта чертова радиосвязь?..

— Все будет хорошо, — словно убеждая себя в этом, произнес он. — Все обязательно будет хорошо.

В отсеке царила тишина, и в космосе тоже царила тишина, но какой она была? Безмятежной или настороженной?..

15

Много всяких беспорядочных мыслей успело промелькнуть в голове Алекса Батлера в тот бесконечно растянувшийся отрезок времени, когда он поворачивался к воротам.

— Эй, не вздумай стрелять! Опусти пистолет, Алекс! — страшным грохотом, как показалось ареологу, раскатилось под высокими сводами.

Высокий плечистый человек в ярко-оранжевом комбинезоне, выставив в защитном жесте руку вперед, застыл в свете направленных на него фонарей Батлера и Флоренс. Ареолог совершенно не мог понять, когда успел выхватить из висевшей на поясе кобуры свой «магнум-супер».

— Господи, Свен, как ты меня напугал… — безжизненно сказала Флоренс.

Батлер, приходя в себя, поспешно опустил пистолет. Действительно, в кого он собирался стрелять здесь, на этой опустошенной планете, все временное население которой составляли только они, четверо землян? Вероятно, это давили на психику темнота и тишина, царившие внутри Сфинкса, и неожиданный скрежет за спиной спустил с цепи первобытные страхи… А это всего лишь Свен Торнссон пошире раскрыл ворота, чтобы попасть внутрь — не мог он при своей внушительной комплекции протиснуться в узкий проем между створок.

— Как же ты меня напугал! — повторила Флоренс и нервно рассмеялась. — Стучаться надо, прежде чем входить.

— Ты еще скажи: поискать дверной колокольчик, — проворчал Свен, подходя ближе. Здесь, на фоне величественных ворот огромного зала, заполненного темнотой, он все-таки походил своими габаритами и шлемом на какого-нибудь инопланетянина-агрессора из кинофильмов. — Вы что, нервы наши решили испытать? Это у вас называется «сейчас осмотримся — и назад»? Да, Алекс?

— А в чем, собственно, дело? — недоуменно спросил ареолог, пряча пистолет в кобуру. — Мы только что вошли, и ничего еще не увидели.

Он вдруг замер, расширившимися глазами глядя на Свена. А потом медленно произнес:

— А вообще, как ты здесь оказался? Ты же всего пять минут назад говорил с нами из лагеря! Или морочил нам голову, а сам шел следом за нами? Не утерпел?

Теперь пришла очередь Торнссона вытаращить глаза.

— Ты что, Алекс? — тихо, почти вкрадчиво, но очень внятно сказал он, словно растолковывая что-то ребенку или не очень сильному умом взрослому. — Какие пять минут? Час я отпустил на то, чтобы вы здесь побродили. Потом пытался связаться с вами, но вы не отвечали: ни ты, ни Фло. «Хорошо, Столб, — сказал я себе. — Обе рации одновременно выйти из строя вряд ли могли, лохнесских чудовищ здесь, как утверждают яйцеголовые, вроде бы не должно быть. Значит, этим новым колумбам упало на головы что-то тяжелое или же они провалились в какую-то яму-ловушку — и лежат без сознания». Но поскольку думать так плохо мне вовсе не хотелось, я успокоил Лео и решил, что вы попали в некую мертвую зону — в смысле, для связи мертвую. И потому мы с Лео еще с полчаса добросовестно трудились, но настроение у нас, сами понимаете…

Батлер и Флоренс слушали пилота, буквально раскрыв рты. Словно не Свен Торнссон это был, а сам старик Гомер, декламирующий свои бессмертные творения.

— Так вот, — продолжал Торнссон, попеременно глядя то на ареолога, то на Флоренс, — мысли наши были уже далеки от золота, от погрузки, и тут я вновь подумал о ловушках. Возможно, это была неудачная мысль, но я все-таки напомнил Лео, что по инструкции один из нас должен оставаться в лагере, и со всех ног бросился сюда. И обнаружил, что вы, слава богу, живы и здоровы, но с вами здесь действительно что-то произошло. Сдается мне, что вы просто потеряли чувство времени. Возможно, здесь какая-то аномалия, какая-то патогенная зона, влияющая на восприятие. Так что убраться надо бы отсюда поскорее — вот что я обо всем этом думаю.

— Возможно, — задумчиво сказал Батлер. Флоренс, встрепенувшись, взглянула на него. — Только дело, похоже, вовсе не в нашем восприятии, то есть не в наших субъективных ощущениях. Взгляни. — Он поднял руку, чтобы пилот смог увидеть прозрачный «глазок» с вмонтированными часами. — Четырнадцать семнадцать. А последний сеанс связи у нас с тобой был в четырнадцать ноль восемь. Сколько на твоих, Фло?

— Четырнадцать… семнадцать, — срывающимся голосом ответила нанотехнолог. — То же самое…

— А на твоих, Свен?

Пилот уставился на зеленые светящиеся цифры своего табло, где быстро сменяли друг друга секунды.

— Шестнадцать двадцать восемь, все правильно! У вас что-то с часами!

— Неужели непонятно? — воскликнул ареолог, возбужденно переминаясь с ноги на ногу. — Там, за воротами, со времени нашего сеанса прошло два часа с лишним, а здесь — всего лишь десяток минут, не более! Дело не в нас, не в нашем восприятии, а во времени. Тут, внутри этой штуковины, время течет иначе, гораздо медленнее, чем снаружи! Я не знаю, причина этого в аномалии, неизвестной нашей науке, — гравитации-то повышенной здесь не наблюдается, — или же до сих пор тут работает какая-то хроноустановка марсиан, — но точно знаю другое: если мы пробудем здесь еще несколько минут, сюда, наплевав на все инструкции, примчится ошалевший Лео. Потому что для него там, в лагере, прошло уже часа два с тех пор, как ты бросился нас спасать. Если мои подсчеты верны. Так что можно представить его состояние.

— Хроноустановка марсиан — это ты сильно сказал, — заметил Торнссон. — А Лео успокоить не проблема: нужно просто выйти за ворота и связаться с ним, там-то связь проходит.

— Светлая голова… — как-то рассеянно произнес Батлер. — Так иди и свяжись.

— Может, пусть лучше Фло? А то я здесь еще ничего не видел, только на вас, ненаглядных, и смотрел.

Ареолог вновь ответил как-то рассеянно, словно размышляя о чем-то другом:

— Не слишком много ты здесь и увидишь: темно и пусто, как в желудке у нашего Лео без куска обожаемой им ветчины и пива. Если здесь когда-либо что-то и бы… Есть! Наконец-то подсчитал!

— Что? — чуть ли не в один голос спросили Флоренс и пилот.

— Время здесь, внутри Сфинкса, течет раз в тринадцать-четырнадцать медленнее, чем снаружи, за воротами. По известной гипотезе Паттена и Уиндзора, цивилизация на Марсе могла погибнуть пять тысяч лет назад от бомбардировки осколками Астры — развалившегося планетоида… Хроноустановка до сих пор работает… предположим… Здесь, внутри, прошло что-то около трехсот шестидесяти лет… А что если средний возраст марсиан был не семьдесят — семьдесят пять, как у нас, землян, а раз в пять больше? Или пусть даже и меньше — все равно тут могло выжить не одно поколение уцелевших! Тех, что укрылись здесь от бомбардировки.

Ареолог замолчал, и вновь наступила тишина. Но теперь она казалась несколько иной…

— Ты хочешь сказать, что тут могут быть марсиане? — почти шепотом спросила Флоренс, едва не выронив видеокамеру.

— Это похлеще хроноустановки, но не более чем твое предположение, Алекс, — осторожно сказал Торнссон.

Ареолог кивнул:

— Да, но, по-моему, вовсе не лишенное оснований. Это же гигантское сооружение, тут может быть столько всего… А что, если есть и какая-то не менее гигантская подземная часть, с хранилищами воды и продовольствия? Кто-то ведь им, сидонийцам, угрожал, была какая-то угроза извне! Уверен, на Марсе было несколько государств… Почему он в этом должен отличаться от Земли? И не всегда они ладили друг с другом, это же ясно! А здешний воздух? Уж не связана ли и эта странность с какими-то до сих пор работающими установками?

— В фантазии тебе не откажешь, Алекс, — сказал Торнссон. — Но сейчас все-таки неплохо бы побеспокоиться о нервах Лео.

— Ах, да! — спохватился Батлер. — Фло, иди, свяжись с ним, а мы попробуем отыскать хоть что-нибудь… Может быть, какой-то ход…

Флоренс кивнула, и вдруг воскликнула:

— Смотрите, что это?!

Свет трех мощных фонарей слился в единый поток, устремленный к воротам, — но там уже не было никаких ворот… И медленно надвигалось на астронавтов, поглощая свет, что-то черное… абсолютно черная стена…

— Вот дьявол! — сдавленно воскликнул ареолог, делая шаг назад.

Лучи фонарей беспорядочно заметались в разные стороны — и везде было одно и то же. Черные стены надвигались на них, словно сама темнота все сжимала и сжимала кольцо, стремясь раздавить, стереть в прах трех чужаков, посягнувших на ее извечный покой.

— Это ловушка! Допрыгались! — воскликнул Торнссон и бросился на подступившую почти вплотную черноту, пытаясь протаранить ее.

Алекс выхватил пистолет, отчаянно закричала Флоренс — и свет фонарей мгновенно исчез, словно накинули на них черное покрывало. Кольцо сжалось до предела — и мрак поглотил чужаков и растворил в себе…

16

Таяла, исчезала в безбрежной пустоте вереница образов, в невнятные затихающие отзвуки превращались слова, обрывки слов уносило ветром за тридевять земель, и проливались они короткими дождями в тех краях, которых никто не видел и не увидит… Да и не было уже ни дождей, ни краев, а был слабый свет, проникавший под неплотно сомкнутые веки.

Он сделал усилие и открыл глаза — словно, поднатужившись, поднял могильные плиты. Сел и некоторое время тер виски — что-то непрерывно ускользало, просачивалось, просеивалось, не оставляя по себе никакой памяти. Быстро сглаживались отпечатки впечатлений, как будто туда-сюда ходил по ним тяжелый утюг, и вот уже вовсе не разобрать: с кем это было? Когда? И было ли вообще? Блуждания, картины, сменяющие друг друга, — где это было? Что это было?.. Напряжение мышц, сердце, стучащее у самого горла, долгий бег — откуда? Куда?..

Сны наяву? Явь во сне?

Он вспомнил наконец, кто он такой и кто эти двое, что лежат рядом с ним на каменном полу в неярком свете, льющемся от стен, — это холодно светились сами камни.

«Господи, что с нами случилось? — смятенно подумал Алекс Батлер. — Где мы? И где мы были?..»

Он вытер рукавом мокрый лоб, несколько раз глубоко вздохнул — ему было душно, и в следующее мгновение осознал, что ни на нем, ни на его неподвижно лежащих на полу спутниках нет шлемов. Баллонов тоже не было, а вот комбинезоны остались. На их плотной ткани проступали какие-то смазанные темные пятна. Алекс торопливо схватился за кобуру — пистолет оказался на месте, хотя ареолога не покидало смутное ощущение, что он, кажется, вынимал оружие и размахивал им — в тех долгих скитаниях неизвестно где… А впрочем, какие скитания? Довольно отчетливо помнилось лишь одно: надвигавшиеся со всех сторон черные стены… Все остальное могло быть не более чем сновидением, бредом, галлюцинациями, наваждением или какими-то другими заморочками из области скорее духа, нежели материи.

Шевельнулся и приподнял голову лежавший ничком Свен. Коротко вздохнула и открыла затуманенные глаза Флоренс. Батлер потер пятно на рукаве своего комбинезона, посмотрел на пальцы — на них ничего не осталось. Понюхал рукав — никаких посторонних запахов. Он обернулся — сзади призрачно светилась стена. А впереди темнел неширокий проход. Вероятно, именно этим путем они и пришли сюда, в небольшое, абсолютно пустое помещение с низким потолком. Но когда? Зачем? Откуда?.. Или они вовсе сюда не пришли, а попали каким-то иным способом?.. Их сюда принесли?..

Торнссон уже сидел, обхватив руками колени, и вид у него был такой, будто он упорно, но безуспешно пытался решить какую-то задачу — или что-то вспомнить. Флоренс тоже сидела и молча осматривалась. Волосы у нее спутались, а лицо было несколько отрешенным. Так выглядят люди, только-только очнувшиеся после наркоза.

И никто из астронавтов словно бы не решался нарушить молчание.

Батлер посмотрел на часы: табло было темным, без единой цифры.

— Где мы? — тревожный полушепот Флоренс наконец нарушил тишину. — Боже, мне столько всякого привиделось…

Ареолог подался к ней:

— Ты что-то запомнила?

Флоренс неуверенно пожала плечами:

— Н-нет… пожалуй… Просто какое-то общее впечатление: что-то было. А вот что?..

— У меня то же самое, — вступил в разговор Торнссон. — Ну, точно как бывает, когда просыпаешься и еще несколько мгновений что-то помнишь из своего сна. Но все тут же выветривается, как на сквозняке. Признаться, я думал — нам крышка.

— Я тоже, — кивнул ареолог. — У меня часы не работают. А у вас?

Свен и Флоренс одновременно приподняли руки. Пилот помотал головой, а нанотехнолог ответила:

— И у меня не работают. И видеокамера пропала…

— Чудесно, — ровным голосом сказал Батлер. — А еще куда-то подевались шлемы и баллоны. Возможно, мы сами их и выбросили. И, возможно, чем-то здесь надышались… Отсюда и видения.

Торнссон посмотрел на него долгим взглядом и медленно произнес:

— Брось, Алекс. Ты прекрасно знаешь, что никакие это не видения. Тут что-то другое. Лично я склонен считать, что мы до сих пор в ловушке. Подверглись какому-то воздействию… наше сознание подверглось… Может быть, когда-нибудь что-нибудь и вспомним — уже на Земле, под гипнозом.

«Если нам удастся отсюда выбраться», — подумал ареолог и тут же попытался прогнать эту невеселую мысль.

— Древний Лик, — тихо произнесла Флоренс и, поморщившись, провела пальцем по ссадине на лбу. — Мы где-то в недрах этого Древнего Лика. Так он называется…

— Рядом с городом великих жрецов, — добавил пилот.

— Кое-что получается и без гипноза, — заметил Батлер. — Да, на сон или бред не очень похоже: не могли же мы все бредить одинаково!

Струился, струился от стен холодный безжизненный чужой свет, придавая неестественную бледность лицам людей и странный блеск их глазам. Сухой теплый воздух, казалось, искажал звуки, и голоса астронавтов звучали тоже неестественно, словно из-под повязки. Низкий каменный потолок был монолитным, он нависал над головами, он давил, и неизвестно было, каких размеров толща отделяет это маленькое пустое помещение от внешнего мира. Может быть, они находились где-то у вершины Марсианского Сфинкса, а может быть — глубоко под поверхностью…

После нескольких попыток связаться с Каталински, они оставили рации в покое… Нужно было действовать, пытаться без всякой нити Ариадны найти выход из глубин инопланетного колосса, — но они продолжали сидеть, озаренные чужим недобрым светом, словно не решаясь встать и сделать первый шаг. Они знали, чем вызвана нерешительность: боязнью обнаружить, что единственный выход из этого помещения оканчивается тупиком…

— И умирало все живое в тот день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный… — внезапно произнесла Флоренс. Словно прочитала строку из невидимой книги.

— Да, да, да, — покивал Батлер. — Что-то такое и у меня… Твой гнев испепелил весь мир… Очень знакомо… Конец света… Вся планета — могила…

— А может быть, и мы тоже умерли, — сказала Флоренс, и глаза ее превратились в льдинки, и погасли в них отблески холодного неяркого света. — Мы уже умерли здесь, а все это, — она вяло обвела рукой вокруг себя, — последнее, что мы видели перед смертью… Мы умерли, и тела наши давно остыли, а это видение — ну, как черная дыра… существует в собственном коллапсе, независимо от нас…

— Наверное, ты прав, Алекс. — Торнссон резко поднялся на ноги. — Наверное, воздух здесь все-таки ядовитый, влияет на мозги. Что ты несешь, Фло? Черная дыра, коллапс! Никаких дыр, кроме вот этой! И вы как хотите, а я намерен из нее выбираться.

— Подожди, Свен, — слабым голосом произнесла Флоренс, остановив тем самым и ареолога, который тоже начал было вставать с каменного пола. — Не обращай внимания, это я так, машинально. Я чувствую, что у меня в голове какая-то работа идет, словно я на компьютере в поисковую систему вошла. Чувствую, вот-вот должно что-то вспомниться…

— Ну-ну, — сказал Торнссон, бросив взгляд на Алекса. — Подождем. — Он присел на корточки. — Только давай, форсируй, а то к ужину опоздаем, и Лео все наши порции слопает.

— Лео такой, он может, — подхватил ареолог, ощутив прилив сил.

Кто сказал, что они остаток дней своих проведут в этом склепе? Найдется выход, найдется! В крайнем случае, Лео вернется на орбиту, заберет командира — «Арго» повисит и на автоматике, — и вдвоем они что-нибудь придумают. Обязательно придумают… Хотя — почему только вдвоем? Там же целый ЦУП, умник на умнике! Подскажут, как решить проблему…

— Есть… есть… — едва слышно прошептала Флоренс. — Проступает…

Она прислонилась спиной к стене, закрыла глаза и начала медленно, с остановками, говорить, словно впав в транс, — и вновь казалось, что она читает невидимую книгу:

— О Лучезарный! Ну почему, почему именно я стал избранником твоим, почему именно мои глаза ты открыл, чтобы мог я видеть то, что неведомо никому, кроме тебя? Есть ведь другие, более достойные дара твоего… Нет!.. Не дара — тяжкого бремени, которое возложил ты на слабые плечи мои…

Слова Флоренс камнями падали в тишину, и понятно было, что ее голосом говорит сейчас кто-то другой, говорит из глубины времен.

— О Лучезарный, прости мне дерзкие слова мои, отврати гнев свой от недостойного творения твоего! Смиряюсь, о Лучезарный, покоряюсь воле твоей, ибо кто есть я? Пылинка жалкая, ветром гонимая, песчинка малая на речном берегу, листок увядший в бурном потоке. И не мне, ничтожному, судить о деяниях твоих, о Лучезарный! Не мне, чья жизнь — одно мгновение пред ликом твоим, пытаться проникнуть в помыслы твои, разгадать намерения твои…

Смиряюсь и принимаю этот дар твой, о Лучезарный, смиряюсь и принимаю тяжкое бремя умения видеть то, что скрыто от других до поры, что откроется другим лишь в урочный час. Может быть, ты, о Лучезарный, возжелал испытать стойкость мою, проверить крепость веры моей, силу и терпение мои? Не дано простому смертному ведать замыслы твои, о Лучезарный… Но достоин ли я дара твоего?

Одно знаю: я избранник твой, о Лучезарный, и ступил на этот скорбный путь, и идти мне по нему до конца. Я избран тобою, о мой повелитель…

Отвернулись от меня сообщинники мои, и одиноким я стал среди них, но не дрогнула от этого одиночества вера моя, но укрепилась еще более… Одиночество — удел каждого под этими небесами, и каждый одинок в любой толпе, среди радости и среди печали… Одинокими мы приходим в этот мир и одинокими покидаем его, и тает пелена иллюзий, из которых соткана была наша жизнь… Я до самого дна познал эту тяжкую истину…

О Лучезарный, как все-таки ничтожен я, служитель твой! Не смог я сразу распознать, прочувствовать, осмыслить необычный дар твой, отгородивший меня незримой, но непреодолимой стеной от сообщинников моих. Глаза мои уже видели то, что скрыто от других до урочного часа, а жалкий разум мой еще не мог понять открывшееся глазам. Утром видел я Лото-Олу, окруженного бледным пламенем, и словно исходило пламя из головы его; и из рук и ног его, извиваясь, струились змеи огненные, подобные большим лепесткам коварного ночного цветка чари. И стоял могучий Лото-Ола у жилища своего, крепкой рукой сжимая копье, и от губ его змеился бледный огонь, но никто не замечал этого огня, кроме меня, избранника твоего, о Лучезарный! И прислонилась к его плечу стройная Куму-Ру, и не чувствовала огня, и надела на шею ему ожерелье из желтых камней. И ушел Лото-Ола, и другие с ним, за добычей, ибо кончились с этим твоим восходом, о Лучезарный, священные праздники Кадам, и надлежало, согласно канону, изловить быстрого ургуна для заклания.

И видел я это, когда шел к Священному огню, — и задрожали ноги мои, и заполз ужас в душу мою, и гадал я, что значит это странное видение, явившееся мне. И вступил я в храм твой, о Лучезарный, и вознес молитвы тебе, чтобы направил ты разум мой на истинный путь и дал мне понять, что значит странное видение.

И не вернулся с добычей Лото-Ола, а принесли бездыханным тело его сильное, завернутое в листья папаринуса. Упорхнула душа его птицей зен в темные воды Мертвой реки, потому что смертелен был укус ползучей хинтаа, затаившейся на пути охотников.

Рыдала стройная Куму-Ру, рвала в отчаянии черные волосы свои, и рыдали подруги ее, над недвижным телом Лото-Олы склонившись. И рыдала юная Рее-Ену, и охватило ее пламя струящееся, пламя бледное, видимое только моим глазам… Трижды прятал ты свой лик, о Лучезарный, и трижды вновь освещал поднебесный мир — и не встала юная Рее-Ену с постели своей, не вышла из жилища своего. И больше не слышал никто веселого смеха ее. Вздулась шея ее нежная, посинела шея ее от смертельного яда страшного многоногого мохнатого хо — и пробудился наконец ото сна разум мой, о Лучезарный! Понял я, ничтожный, какой печальный дар послал ты мне, и смирился с судьбой своей, и принял участь свою, ибо невозможно и бессмысленно противиться выбору твоему, о Лучезарный…

И печальны и скорбны стали дни мои, ибо нет ничего горше, чем видеть то, что скрыто от других! Чередой тянулись дни и ночи, и облетала листва, и падал снег, и вновь разливались реки, подчиняясь переменам звездных узоров в небесах, — и неизбежно приходил день, когда видел я бледное пламя над кем-нибудь из сообщинников моих. По утрам говорил я об этом с порога храма твоего, о Лучезарный, и улетала вслед за тем еще одна душа птицей зен в темные воды Мертвой реки…

Бесконечно одиноким сделался я, о Лучезарный, среди сообщинников моих, и закрывали они лица свои и отворачивались, лишь завидев меня, и уходили поспешно, чтобы не слышать меня. И несли мне плоды, и мясо, и рыбу, и сок дерева банлу в храм твой, о Лучезарный, и умоляли меня не выходить больше из храма твоего и не печалить их мрачными предсказаниями, что обязательно сбываются в роковой час…

Уединился я в подземелье под жертвенной чашей, но не было мне покоя. Видел я во мраке образы сообщинников моих, проплывающие медленной чередой, и лилось бледное пламя от дряхлой Тава-Гаа, и узнавал я потом, выйдя на свет, что уже предано огню тело ее, и прах развеян над Полем ушедших. И лилось бледное пламя от Долу-Уна — и никто больше не видел знахаря, поутру отправившегося в заречную чащу за травами…

И молчал я, о Лучезарный, никому больше ничего не говорил я о скорбных видениях моих…

Но настал день, о Лучезарный, когда не смог я молчать и воззвал с порога храма твоего к сообщинникам моим, чтобы услышали они меня и покинули эти края, потому что задумал ты обрушить на мир гнев свой и наказать всех живущих за прегрешения прежних поколений, ибо давно уже сказано: «Отцы ели кислые плоды, а у детей оскомина: грехи отцов — на детях их».

Алекс Батлер сделал невольное движение, услышав эти слова, а Флоренс продолжала монотонным голосом, делая паузы после каждой фразы:

— Послал ты мне видение, о Лучезарный, и было ужасно это видение… Бушевали в небе яростные огни, огни гнева твоего, о Лучезарный, и огненные камни сыпались вниз, и горело все вокруг, и в пар превращались воды, и глубокие провалы возникали на месте лесов, и сотрясалась земля, и раздвигалась, и падали в бездну строения… Ярче лика твоего полыхали те безжалостные карающие огни, и умирало все живое в день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный, и великий твой гнев обращал весь мир в мертвый пепел…

И рыдал я, о Лучезарный, в подземелье храма твоего, и оплакивал близкую и неминуемую гибель мира, и оплакивал ныне живущих под небесами, принимающих кару твою за прегрешения отцов и всех тех, кто жил здесь когда-то — и сто, и тысячу, и десять тысяч циклов тому назад, всех — от начала времен… Копились, множились, нарастали грехи, и переполнили наконец чашу терпения твоего, о Лучезарный… «Всякому прощению есть предел», — как сказано в древние времена…

Но и в праведном гневе ты не утратил милосердия, о Лучезарный! Тяжкое бремя взвалил ты на плечи мои, — но и вознаградил меня, и дал возможность спастись и мне, и сообщинникам моим!

Вняли сообщинники мои страшному предсказанию моему, и было горе великое и отчаяние. А потом все мы, от мала до велика, принялись рубить деревья и вязать плоты, чтобы к закату уплыть по реке и добраться до города великих жрецов Гор-Пта, что стоит на зеленой равнине у моря. Там, в глубинах Древнего Лика, могли обрести мы спасение свое…

Вижу, знаю, о Лучезарный, что смерть соберет обильную жатву, небывалую жатву, и обратятся в прах леса и поля, и запустение будет царить в нашем мире… И придут другие из небесных высот, и будут забирать сокровища, и вторгаться в святыни…

Вот, вижу, чужие в глубине, и нет у них веры в тебя, о Лучезарный! И вижу, вижу — вновь возгорается бледное пламя…

Флоренс замолчала, вытерла вспотевший лоб и уронила руку — казалось, этот монолог отнял у нее все силы.

— Дьявол, неужели это про нас?.. — растерянно сказал Свен Торнссон и ожесточенно запустил пальцы в свои светлые локоны. — Пророк какой-то марсианский…

— Было сказано: «чужие в глубине», — произнес Батлер, расстегивая комбинезон у горла, словно ему стало трудно дышать. — Мало ли здесь могло побывать чужих?

Пилот подался к нему, пистолетом выставил перед собой указательный палец:

— Придут другие с небес, заберут сокровища! С небес, Алекс! Разве это не про нас?

— Возможно, другие давным-давно уже пришли и забрали, — возразил ареолог. — Задолго до нас. Возможно, кто-то и поплатился. Марсиане, пережившие катастрофу внутри Сфинкса, или их потомки могли добраться до Земли. А потом наведаться на родину. До Земли они, несомненно, добрались — об этом не только плитки с сиррушем говорят. У местного Нострадамуса есть прямо-таки библейские высказывания. Уловил?

— Я не знаток Библии, — признался Торнссон.

Батлер озабоченно взглянул на Флоренс — она по-прежнему сидела, привалившись к стене, и глаза ее были закрыты.

— Фло, как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — нанотехнолог слабо повела рукой. — Как будто без лифта поднялась на тридцатый этаж. Сейчас отдышусь…

— И какие же это высказывания? — спросил Торнссон.

Ареолог перевел взгляд на пилота:

— Про отцов, которые ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина. И насчет дня гнева…

— Не помню, чтобы Фло говорила про виноград.

— Она сказала «плоды», а в Библии — «виноград». Суть не меняется. Они переселились на Землю, Свен, сомнений быть не может. Гор-Пта… Пта, так же как и Гор, — один из богов Древнего Египта. Бог-творец. Между прочим, единственный из египетских богов, кого изображали в виде мужчины в плотной облегающей одежде, с посохом в руке. Бог-путник, странник. Пришелец! В марсианском комбинезоне, с лазерным посохом…. Город Гор-Пта… Гор — владыка небес, Пта — демиург, создатель. Да тут столько всяких параллелей и аналогий напрашивается! — Батлер возбужденно заерзал на полу. — Здесь был город Гор-Пта, это были их боги, боги марсиан. Именно марсианское потом стало древнеегипетским… Я не знаю, каким образом уцелела исповедь этого Нострадамуса, и как оказалась в наших головах… Вообще, тут много чего неясно, но ясно одно: этот Лик — не просто мертвая маска, что-то здесь до сих пор функционирует. Никакой мистики — просто аппаратура, которая нам и не снилась. Супераппаратура! И она как-то на нас воздействует…

— Убираться нужно отсюда, — подал голос Торнссон. — А то превратимся в каких-нибудь зомби.

— Да уже превратились бы, — ответил Батлер и встал. — Ну, что, давайте искать выход, пока нас не сочли без вести пропавшими.

— Может, уже и сочли, — буркнул пилот и тоже поднялся на ноги.

— Господи, подскажи нам верный путь! — вырвалось у Флоренс.

Торнссон подал ей руку и повернулся к ареологу:

— Никакой мистики, говоришь? А как же этот служитель Лучезарного? Он же каким-то образом видел будущее — я не думаю, что он все это просто сочинил со скуки.

— Ясновидение — это не мистика, — сказал Батлер. — Явление хоть пока и не объясненное, но, в принципе, объяснимое, гипотез разных хватает. Если рассматривать наш мир как единый информационный океан, где сосуществуют прошлое, настоящее и будущее, то ясновидящие — это люди, которые умеют ловить рыбу в этом океане… Или даже не так: не умеют, а обладают даром ловить рыбу, то бишь информацию. Судя по исповеди, у марсиан этот дар был такой же редкостью, как и у нас…

— Ты, случаем, не был школьным учителем? — поинтересовался Торнссон. — На все-то у тебя есть ответы.

— Если бы на все… — вздохнул ареолог.

— Знал бы ты ответ на вопрос: «Где выход отсюда?» — тебе бы цены не было, — сказала Флоренс.

Выглядела она уже вполне нормально, только на лбу под челкой вновь выступили капельки пота.

— Сейчас поищем, Фло, — бодро произнес ареолог, но чувствовалось по его голосу, что бодрость эта наигранная. — И вот что, коллеги… — Он посмотрел на пилота, а потом остановил взгляд на Флоренс. — Что нас ждет впереди — неизвестно, случиться может всякое. Возможно, мы самим своим присутствием как-то влияем на здешнюю технику. Не исключено, что мы можем потерять друг друга… каждый из нас может оказаться в одиночестве… Не впадать в панику, не отчаиваться — и надеяться… До последнего.

— Да ладно тебе, Алекс. — Торнссон положил руку на плечо притихшей Флоренс. — Психологическую подготовку одинаковую проходили, «караул» кричать не будем. Да, Флосси?

— Кричать точно не буду, — негромко ответила нанотехнолог. — Буду молиться…

— Давай надеяться на лучшее, Алекс. — Торнссон оглядел рукав своего комбинезона. — Интересно, где это мы здесь так перепачкались?

— Считай, что это смазка от местных машин, — сказал ареолог. — Ладно, коллеги, жизнь пока не кончилась. Продолжим нашу увлекательную экскурсию. И кстати, знаете, что меня радует?

— Что нет дождя? — предположил пилот.

Батлер отрицательно покачал головой:

— Не угадал. Радует меня то, что мы до сих пор живы. Это значит, что здешние защитные механизмы или не запрограммированы на поражение, или ресурс у них исчерпался. Или мы им вообще не по зубам. Значит, у нас есть хороший шанс продолжать оставаться живыми и дальше.

— Как ты умеешь поднять настроение! — с деланным восхищением воскликнул пилот. — Ну, прямо домашний психолог! Да, Флосси? — Он все еще продолжал держать руку на ее плече.

Флоренс с некоторым усилием улыбнулась:

— Хвала великому утешителю. Вернемся домой — и я обязательно приглашу тебя в гости, Алекс.

— И меня не забудь пригласить, — сказал Торнссон. — Я умею делать отменные тройные бутерброды, меня мама учила. Берешь обыкновенный гамбургер…

— Вот только о еде не надо, — запротестовал ареолог. — Неизвестно, когда нам удастся поесть. Если только не наткнемся здесь на какой-нибудь продовольственный склад. Хотя там, наверное, все давно засохло. Ну, ладно, вперед!

Он машинально поправил кобуру и, сделав несколько шагов, остановился перед проходом. Там было тихо и темно, и в такой ситуации весьма пригодились бы фонари. Но фонари исчезли неизвестно где, как и когда, вместе со шлемами.

— Осторожно, — посоветовал подошедший сзади Свен. — Сначала проверяй ногой, а потом уже делай шаг.

— Постараюсь, — кивнул ареолог. — Я лицо в некотором роде заинтересованное. А вы заметили, что тут сила тяжести побольше, чем в первом зале? То ли мы провалились бог весть на какую глубину, то ли заработал какой-то источник гравитации.

— Главное, чтобы этот источник нас по полу не размазал, — усмехнулся Торнссон.

Батлер еще немного постоял, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте, а потом шагнул вперед.

— Не торопись, — вновь предупредил пилот.

Медленно, со всеми предосторожностями, Батлер прошел несколько метров, слыша за спиной дыхание спутников и чувствуя, как пот стекает у него между лопатками. Ему было душно и жарко, и меньше всего на свете он хотел бы провалиться в разверзшуюся под ногами глубокую яму или оказаться под обрушившейся сверху многотонной плитой. Он остановился, обернулся — и увидел темные силуэты пилота и Флоренс на фоне казавшегося почему-то уже очень далеким слабого свечения.

«Все-таки хоть какой-то свет», — подумал ареолог, смахивая пальцем капли пота с висков.

И в тот же миг свет исчез, и окружающее погрузилось в кромешную тьму.

— Ну, все, — удрученно произнес Торнссон. — Пора молиться Лучезар… А, нет, кажется, не все!

Впереди, в темноте, отчетливо проступали несколько вертикальных световых полосок — хотя каждый из астронавтов с уверенностью мог сказать, что буквально несколько мгновений назад этих полосок не было. Создавалось впечатление, что там, впереди, находится дверь, и свет извне проникает в щели между неплотно подогнанными одна к другой досками.

Но это была не дверь. Это были каменные столбы от пола до потолка, с руку толщиной, перегородившие проход. А за ними, у обеих стен, источавших знакомый уже холодный свет, аккуратно лежало пропавшее обмундирование. У правой стены — баллоны, у левой — шлемы. Фонари на шлемах не горели.

— А вот и бюро находок, — прокомментировал увиденное Свен. — Получите свои вещички, растеряхи.

— Если пролезем, — заметил Батлер. — В чем я очень сомневаюсь. А перчаток наших там нет…

— Марсиане себе забрали, — усмехнулся Торнссон. — Уж очень понравились.

— И видеокамеры тоже нет, — произнесла Флоренс.

Пилот покосился на нее:

— Скажи спасибо, что догола не раздели…

— Главное — мозги оставили, — подытожил Батлер.

Коридор за оградой уходил вперед по прямой — освещенный пустой коридор. Стоило немного напрячь воображение, и можно было представить, что это обыкновенный подземный переход под какой-нибудь Оук-стрит, сейчас глубокая ночь, и потому безлюдно… Но если хорошенько прислушаться — можно уловить тихий гул поливальных машин над головой, и вот-вот донесутся сверху визгливые переливы сирены полицейского патруля…

— А ну-ка, попробуем! — Торнссон шагнул вперед, протянул руку к ограде, намереваясь испытать прочность препятствия, и ладонь его, к всеобщему изумлению, легко погрузилась в столб.

От неожиданности пилот отдернул руку, словно только что прикоснулся к горячему утюгу, и издал какое-то невнятное восклицание.

— Фокус-покус! — объявил ареолог и повторил манипуляцию Торнссона.

Его пальцы не встретили никакого сопротивления — ограда была иллюзорной.

Свен, сообразив, что к чему, сделал шаг — и оказался по ту сторону ограды. Не просочившись сквозь нее подобно роботу-терминатору из великолепного старого фильма, а просто пройдя вперед, как если бы там было пустое место. Батлер тут же последовал его примеру, а за ним псевдопрепятствие без труда преодолела и Флоренс.

— Что-то вроде голограммы? — предположил ареолог, оглядываясь на столбы. — Зачем? Для отвода глаз? Убедить непрошеных гостей в том, что здесь хода нет, заставить уйти ни с чем? Но куда уйти? Сзади тупик…

— Не расходуй попусту мозговые клетки, — посоветовал пилот, склоняясь над баллонами. — Принимай все как есть, как данность, а плодить гипотезы можно будет и потом. Когда выберемся… Абсолютный ноль, пусто, — сообщил он, завершив осмотр баллонов. — Слава богу, это не смертельно. В прямом смысле.

Алекс как будто не услышал совета Торнссона.

— Допустим, вот они вышли и впереди увидели преграду, — пробормотал он, словно разговаривая сам с собой. — Значит, думают они, придется повозиться, а время, предположим, поджимает… очень поджимает… Например, уже спешит сюда резервная команда охраны…

— Неубедительная какая-то получается защита, — подала голос нанотехнолог, широкими взмахами руки раз за разом рассекая миражные каменные столбы. — Кто-нибудь да попробует прикоснуться, прежде чем убираться восвояси. Проверит — нельзя ли проломить защиту, они же не с голыми руками сюда… Мы ведь проверили, не отступили.

— Нам отступать некуда.

— Эй, уважаемые аналитики, вам фонари нужны? — Торнссон уже успел перейти к противоположной стене и отсоединить фонарь от одного из шлемов.

Ареолог проигнорировал этот вопрос — он стоял с задумчивым видом и потирал лоб, а Флоренс почти тут же отозвалась:

— Не помешают, если работают.

— А почему бы им не работать?

Пилот пальцем толкнул пластинку переключателя на почти плоском четырехгранном корпусе фонаря. Плотный световой поток метнулся вдоль коридора, уткнувшись в каменную преграду вдалеке.

— Там либо поворот, либо… — пилот не стал заканчивать фразу, все было понятно и так.

Спустя две-три секунды стены внезапно потускнели, словно сработали фотоэлементы, среагировавшие на новый источник света, и Флоренс торопливо попросила:

— Дай и мне, Свен!

Пилот снял фонарь со второго шлема, протянул ей, и нанотехнолог тут же щелкнула переключателем.

— Ресурс, как у Солнца, так что на наш век хватит, — сказал Торнссон и наклонился к последнему шлему. — Держи, Алекс.

— Если они шли оттуда, как и мы, — ареолог показал за ограду, — и увидели, что тут якобы не пройти… То или повернули назад, или все-таки выяснили, что препятствие фиктивное — и пошли дальше. В любом случае, у них была возможность вернуться. Но там же нет никакого другого выхода! — Батлер махнул рукой в сторону пустой камеры. — Тайный ход с кодовым замком? «Рапунцель, Рапунцель, проснись, спусти свои косоньки вниз»? Так, что ли?

— А если они шли с той стороны? — пилот кивнул на уходивший вдаль коридор. — А комната была полна сокровищ. Дошли, забрали и удалились.

— Полно сокровищ, а ограда фиктивная? — усомнился Алекс. — Что-то я их не пойму, этих местных искусников…

— Да тут себя иногда с трудом понимаешь, не то что других. Тем более, марсиан. — Торнссон повел фонарем по коридору. — Идем, Алекс.

— А снаряжение? — спросила Флоренс.

Ареолог немного подумал и решил:

— Оставим. Лишний груз. Зачем нам пустые баллоны? И зачем шлемы без баллонов? Запасной комплект на борту есть… нам бы только добраться до борта…

— Вот и пошли добираться, — пилот вытянул из пазов длинную дужку фонаря, повесил его на шею и направился вперед.

Батлер хотел было напомнить ему, кто тут главный, но не стал. Он одновременно с Флоренс тоже поместил фонарь на груди и бок о бок с нанотехнологом двинулся вслед за Торнссоном.

Серый голый каменный пол стелился им под ноги, не отражая, а словно бы скрадывая свет фонарей. Серые голые каменные стены уплывали назад, и не было на этих стенах ни одного знака, ни одной линии. И бог весть какая толща нависала над их головами, и кто знает, что сулил каждый следующий шаг — падение сверху каменной глыбы или провал в глубокий колодец с острыми стальными штырями на дне… Или новое черное облако, неведомым ядом выжигающее сознание… Они шли очень осторожно и медленно — медленно еще и потому, что коридор неумолимо заканчивался. И впереди могло и не быть никакого поворота вправо или влево, а вполне могла быть непреодолимая преграда… И даже если есть там какой-то замок — разве найдешь его, этот замок? Да и где взять ключ?..

Пол этого коридора чем-то отличался от того пола, по которому Батлер совсем, кажется, недавно шел вместе с Флоренс. В переходе, ведущем к Сфинксу. И ареолог наконец понял, в чем отличие: здесь совсем не было пыли, словно только что ушли отсюда уборщики со щетками. Или просто неоткуда было взяться пыли в наглухо закупоренном пространстве?

— Нет, ну надо же! — нарушил тишину пилот, остановившись и оборачиваясь к своим спутникам, которые чуть не налетели на него. — Сколько я этих фильмов пересмотрел, сколько всяких хищников, чужих и джедаев повидал… Сколько подземелий, лабиринтов, заброшенных заводов, астероидов, зловещих планет… И мог ли я хоть на секунду представить, что сам окажусь в таком фильме? Невероятно! Просто невероятно…

— «Невероятный мир», — пробормотал Алекс. — Есть такой рассказ у кого-то из наших старых писателей. Кажется, у Гамильтона. О том, что Марс населяют разные разумные существа, выдуманные земными фантастами. Краснокожие, жукоглазые, со щупальцами и прочими наворотами… Там земляне прилетают на Марс и, между прочим, тоже удивляются, что солнышко ласково светит, и тепло, и ветерок приятный летает. Ни тебе мороза, ни тебе углекислого газа… И живут там выдуманные марсиане в выдуманных городах, и каналы на Марсе то появляются, то исчезают, потому что у одних писателей они есть, а у других — нет… Так что, может быть, и этот Сфинкс — тоже выдумка. И мы в эту выдумку вляпались по самые уши…

— Хватит! — в глазах Флоренс заблестели слезы. — Я больше не могу! Я хочу увидеть небо, слышите? Небо, а не эти каменные кишки!.. Сколько можно здесь стоять и молоть языками!

Ареолог осторожно тронул ее за локоть, но Флоренс резким движением убрала свою руку.

— Спокойно, Фло, — мягко сказал Батлер, чувствуя, как волна тревоги окатывает сердце: неужели Флоренс сломалась? — Идем, Свен, — обратился он к пилоту, хмуро сдвинувшему брови, и вновь перевел взгляд на Флоренс: — Не забывай, что есть еще Лео и командир. И целая армия очень смекалистых парней из НАСА…

Нанотехнолог на шаг отступила от него и, заложив руки за спину, прислонилась к стене. Лицо ее было усталым.

— Эти парни из НАСА слишком далеко отсюда, — сказала она, и голос ее звучал сухо и безнадежно. — Идите, а я здесь постою. Если там есть поворот — позовете. А если нет… — Она сглотнула. — А если нет — зачем зря ходить?

Батлер хотел что-то возразить, но все-таки промолчал. Направил фонарь вперед — до конца коридора оставалось шагов пятьдесят, — и кивком показал пилоту: «Пошли».

Свен, тоже не проронив ни слова, с коротким вздохом сделал очередной шаг.

Когда ареолог, на ходу очень медленно досчитав в уме до десяти, развернулся всем телом, освещая пространство позади себя, то не обнаружил там ничего, кроме голых стен, пола и потолка. И ложной ограды, возле которой лежали баллоны и шлемы.

Флоренс Рок исчезла.

— Фло! — отчаянно крикнул Батлер и бросился назад, к тому месту, где только что, буквально полминуты назад, стояла милая белокурая женщина с красивыми глазами цвета утреннего неба. Женщина, оставившая дома маленькую дочку и пустившаяся в путь по космической дороге из звездного кирпича, за миллионы километров, к Городу на Берегу Красного Гора.

Длинноногий пилот обогнал его и как вкопанный застыл у стены.

У стены, поглотившей Флоренс.

Именно поглотившей. Астронавты стояли перед прозрачным прямоугольником, в который превратилась часть стены, — словно перед стеклянной дверью. Оттуда расширившимися от ужаса глазами смотрела на них Флоренс. Оранжевое — на темном… Смотрела, — но не видела их. Она застыла, вытянувшись в струнку, руки ее были притиснуты к бокам, погасший фонарь впечатался в ткань комбинезона. Лицо Флоренс было искажено гримасой боли, и создавалось впечатление, что какие-то невидимые тиски сжимают ее тело со всех сторон.

Нет, вовсе не стеклянная дверь была перед ними, а прозрачная стенка саркофага, предназначенного отнюдь не для живых, а для мертвых.

Флоренс, видимо, кричала, застыв в неестественной сдавленной позе, но в тоннель не доносилось ни звука.

Пилот, растопырив пальцы, нанес резкий удар напряженной ладонью, но там был материал явно попрочнее стекла.

— Фло! — Ареолог выхватил пистолет и начал с силой бить рукояткой в стенку. Стрелять он не решился.

Прозрачный прямоугольник потускнел. Прежде чем он вновь превратился в обычную стену, астронавты успели заметить, что Флоренс быстро отдаляется от них, не меняя позы. Словно ее потянули на веревке, как таскали в старину за конями трупы поверженных врагов.

— Господи, что же это такое?.. — выдавил из себя Торнссон.

Батлер не сводил взгляда с серой гладкой поверхности, за которой исчезла Флоренс, — и вдруг что-то сильно толкнуло его в спину. Он, не выпуская пистолета, машинально выставил перед собой руки, пытаясь смягчить удар о стену. Но вместо твердой поверхности встретил совсем другое — и начал погружаться во что-то, похожее на густой податливый сироп, на болотную топь, засасывающую его тело.

— Держись! — пилот, проявив молниеносную реакцию, вцепился в пояс Батлера, не давая ареологу сгинуть в обманке-стене.

Алекс не успел ничего сообразить — последовал новый мощный толчок, и они оба рухнули в темноту.

Еще через несколько мгновений ошеломленный ареолог понял, что уже никуда не летит, а то ли стоит, то ли висит в кромешной мгле, и кости его трещат, и трудно дышать… Те же невидимые тиски, что терзали Флоренс, принялись за него — и он чувствовал, что глаза его вот-вот выскочат из глазниц, как у кролика, которого ударили палкой по затылку. В ушах шумело все сильнее и сильнее, невидимка все крепче сжимал железные объятия — и Батлер, задыхаясь, беззвучно разевая рот, не в состоянии пошевелиться, с внезапной предельной ясностью понял, что сейчас умрет…

17

— Пропади оно пропадом, это проклятое золото! — в сердцах сказал Леопольд Каталински и, допив сок, швырнул на пол пустую упаковку.

Выразив таким образом свое отношение к закончившейся четверть часа назад разгрузке «консервной банки», которая вернулась на борт корабля-матки, — а может быть, и не только к разгрузке, — он обессиленно развалился в кресле и закрыл глаза. Вид у него был неважный, и если бы не биостимуляторы, инженер вряд ли бы продержался так долго и сделал то, что он сделал: заполнил модуль контейнерами, взлетел с Марса и довел «консервную банку» до «Арго», а затем вместе с командиром выгрузил золотую добычу.

Эдвард Маклайн никак не отреагировал на эту вспышку раздражения своего подчиненного и партнера по экипажу. Единственного оставшегося партнера… Командир так и не притронулся к еде. Он сидел за столом напротив инженера, тяжелым взглядом впившись в переборку. И, стиснув зубы, ждал, когда же придет ответ из ЦУПа. Окончательный ответ.

Впрочем, каким бы ни был этот ответ, Маклайн уже принял решение.

В отсеке царила тишина. Как в склепе.

Каталински попытался приоткрыть глаза, но веки были тяжелыми, словно камни, и не слушались его. Он устал не только и не столько физически, сколько морально — от душевных метаний, от осознания того ужасного факта, что трое его коллег, скорее всего, никогда уже не вернутся под ласковые земные небеса…

Несколько часов назад, там, на марсианской равнине, он продолжал прилежно загружать контейнеры, заставляя себя думать только об этом, отгоняя тревожные мысли, — а никто из коллег так и не выходил на связь. Вслед за Батлером и Флоренс пропал Свен… Не так уж долго оставалось до вечера — и Каталински просто не знал, что ему делать. Наплевать на инструкцию, наплевать на задание, бросить все и бежать на помощь? И тоже угодить в какую-нибудь ловушку? Тоже сгинуть? Разве могли отказать рации у всех троих? Ему не хотелось верить в то, что случилось непоправимое, но и сидеть за приборной панелью экскаватора, словно ничего не произошло, он тоже не мог. Какая тут работа, когда пропали трое… сразу трое! Что, ну что делать?.. Конечно, гораздо проще и легче, когда за тебя принимает решение кто-то другой… Командир — на то он и командир, ему, в конце концов, именно за это и платят, и наверняка побольше, чем ему, инженеру Леопольду Каталински… Но и с «Арго» нет связи!

Не в силах больше терпеть эти внутренние метания, в клочки рвущие душу, Каталински все-таки заглушил двигатель экскаватора и выбрался из котлована. Стоя на кизеритовом отвале, он оглядел зловеще тихую равнину. Никого не было на пустынном пространстве, одинокой точкой темнел вдали, у горизонта, оставленный Алексом и Флоренс марсоход, и от застывших чужих громадин тянулись черные тени. Подавив в себе желание немедленно, со всех ног броситься туда, к той дыре, где исчезли его коллеги — которая поглотила всех его коллег! — инженер поспешил к модулю. Мысленно умоляя Всевышнего отвлечься от других дел и наладить радиосвязь.

И Всевышний внял его мольбам — видимо, с Марса до него было ближе, чем с Земли. Незримый купол, объявший Сидонию, дал трещину — и командир с инженером услышали друг друга.

Только никакой радости Эдварду Маклайну это общение не принесло. Он был реалистом и всегда исходил из самого худшего. Потому что в реальной жизни, в отличие от псевдобытия голливудских поделок, зачастую брал верх наисквернейший вариант.

Выслушав сообщение инженера, Маклайн железной рукой загнал все эмоции в прочную клетку и категорически запретил инженеру предпринимать поиски пропавших. Каталински должен был в самом спешном темпе закончить погрузку контейнеров с золотом и доставить «консервную банку» в грузовое «корыто» корабля-матки. Потом Маклайн намеревался, в авральном порядке разгрузив модуль, вновь погнать его на Марс и попытаться отыскать пропавших. Он готов был даже оставить инженера на борту «Арго» и в одиночку приняться за поиски.

Эдвард Маклайн прекрасно понимал, что это не самый лучший вариант. Оптимальным в сложившейся ситуации было бы следующее (именно так, думал он, и решат специалисты ЦУПа): он, командир экипажа, остается дежурить на орбите, а инженер возвращается на Марс и продолжает погрузочные работы. И занимается только этим, не предпринимая никаких вылазок за пределы лагеря… поскольку шансов на то, что трое пропавших живы, практически нет. Сфинкс мог таить в своих недрах бесчисленные ловушки, обнаружить которые можно, только угодив в них. А выбраться из этих ловушек — нельзя.

Маклайн предвидел такой ответ, более того, он знал, что это будет единственно правильный в данном случае ответ, — но собирался поступить по-своему. Он никогда не простил бы себе, если бы продолжал нести вахту на орбите, а инженер возился с золотом, а потом они вместе вернулись бы на Землю, не предприняв ничего для спасения остальных. Алекса Батлера. Свена Торнссона. Флоренс Рок. Флоренс…

Разве можно будет жить с таким грузом на душе, на совести?.. Быть рядом — и даже пальцем не шевельнуть… И после этого — ходить по земле, сытно есть, сладко спать, заниматься своими обычными делами?

Эдвард Маклайн просто не мог представить себя в этой роли. И не собирался играть эту роль.

В конце концов, специалисты ЦУПа могли взять управление кораблем на себя и довести «Арго» до Земли в режиме автоматической станции. Или до околоземной орбиты, а там провести разгрузку с помощью шаттлов. Конечно, в этом случае вероятность успешного перелета от Марса до Земли существенно снижалась, но…

Эдвард Маклайн не мог по-другому.

Он сидел, уронив сжатые кулаки на стол. Желваки ходили ходуном на скулах, резко выступавших на его осунувшемся, усохшем лице. Он напряженно ждал сигнала связи. Каталински молча наблюдал за командиром из-под полусомкнутых ресниц и изредка коротко вздыхал. Он тоже ждал ответа из Центра управления полетами. Он не мог бы сказать, каким будет ответ, но совершенно определенно знал другое: отдохнуть и выспаться ему в ближайшее время не придется.

На Земле уже знали об исчезновении троих астронавтов — командир известил об этом ЦУП еще до того, как инженер добрался до «Арго». Там были ошеломлены непредвиденным развитием событий и порекомендовали только одно: произвести разгрузочные работы и ждать, пока специалисты проанализируют ситуацию и примут окончательное решение.

Маклайн старался, изо всех сил старался держать себя в руках, но перед глазами неотступно и навязчиво, как телереклама, стояла Флоренс. Самое невыносимое — это бездействовать, ждать, когда, возможно, именно от этих бесцельно проведенных минут зависит жизнь других… Сидеть и ждать — вместо того чтобы ринуться туда, на эту проклятую планету, добраться до этого чудовищного ухмыляющегося колосса и зубами прогрызть каменную толщу…

Командир «Арго» еще крепче сжал кулаки, с силой втянул в себя воздух и резко выдохнул.

— Все, Лео, — процедил он, почти не разжимая губ. — Теперь я не человек. Я — робот.

Каталински грустно покивал:

— Я тоже постараюсь, командир. Хотя не знаю, получится ли у…

Он не договорил — в этот момент Земля вышла на связь.

…Маклайн точно угадал решение тех, кто занимался проектом «Арго» на Земле. Кроме одной детали. Да, там считали наиболее целесообразным для командира оставаться на орбите, а для инженера — добывать золотые плитки с драконами, и рекомендовали поступить именно так. Но — не приказывали, а именно «считали целесообразным» и «рекомендовали».

«Окончательное решение принимай сам, Эд», — эти слова Стивена Лоу давали командиру «Арго» карт-бланш.

«Как подскажет тебе твоя совесть…» — мысленно добавил Маклайн то, что, конечно же, имел в виду, но не сказал его старый знакомый.

Командир был уверен в том, что такой ответ вовсе не продиктован стремлением переложить на его плечи всю ответственность за возможные последствия. Просто Землю населяли все-таки не роботы, а живые люди, в которых Господь вложил частицу своей сущности, именуемую душой…

Так думал командир «Арго».

Хотя можно было только догадываться, какую битву пришлось выдержать Лоу и другим с теми, кто настаивал на ином решении. А такие, безусловно, были, Маклайн не сомневался в этом — розовые очки давно потерялись в невозвратных краях под названием «детство». Были, были другие — однако они, к счастью, оказались в меньшинстве.

— Ну, что, Лео? — командир словно через силу поднял голову и взглянул на инженера. — Как бы ты поступил на моем месте?

Каталински поднес к лицу ладонь и, скривившись, принялся внимательно рассматривать собственные пальцы. Будто видел их впервые, и они ему чем-то не понравились.

— Командир, я нарушил приказ, — наконец произнес он, нехотя выталкивая из себя слова. — Я побывал там… После того как управился с погрузкой…

Маклайн медленно выпрямился в кресле и некоторое время не мог ничего произнести. Затем сделал судорожное глотательное движение, словно стараясь справиться с застрявшей в горле костью, и спросил срывающимся хриплым голосом:

— И… что? Что ты там?..

Инженер вздохнул, по-прежнему не отрывая взгляда от своих пальцев. Он явно не спешил с ответом — и командир почувствовал, как что-то оборвалось внутри и кануло в холодную бездну. Однако он тут же вспомнил, что превратился в робота, и тон его стал жестким:

— Ты не имел права, Лео! Не имел права рисковать. А если бы и ты… тоже? В какое положение ты бы меня поставил? И на кой дьявол тогда нужен командир, если его приказы просто игнорируются!

Каталински, растянув губы в виноватой улыбке, крепко потер залысину.

— Возвращаю вам ваш вопрос, командир: а что бы на моем месте сделали вы? Спокойно забрались в «банку» и стартовали? Не думаю. — Он бросил беглый взгляд на хмурого Маклайна и поспешно продолжил, не давая тому возможности развивать тему о выполнении и невыполнении приказов: — Я спустился в ту дыру, куда провалились Фло с Алексом, там каменный пол, слой пыли, и следы хорошо видны. И следы Свена тоже. Понимаете, командир, они ведь беспрепятственно добрались до ворот — и Алекс с Фло, и Свен, так что я был уверен — никаких ловушек там, в тоннеле, нет. Ну, я и пошел…

Маклайн слушал, всем телом подавшись к инженеру, и впавшие глаза его лихорадочно блестели.

— Дальше, Лео! Что было дальше?

— Я все-таки осторожничал на всякий случай, шел медленно… да и жутковато было, честно говоря… Умом-то понимал, что некого здесь опасаться, и все равно… — Каталински поежился. — В общем, неуютно было. Дошел до ворот — здоровенные такие воротища! — толкаю, изо всех сил толкаю, — а они даже не шелохнутся. Там на них ручки, на обеих створках, я начал тянуть — то же самое.

— Может, плохо тянул?

— Да нет, не думаю. Старался на совесть, а я все-таки не из самых хилых. Тут дело в другом, командир: закрыты они, — инженер опять вздохнул. — Наверное, захлопнулись за ними… как дверь с защелкивающимся замком.

Командир прищурился:

— То есть ты думаешь, что они вошли в приоткрытые ворота — они ведь были приоткрыты, ты ведь так мне говорил?

— Да, — кивнул инженер, — так Алекс сообщил Свену.

— Так вот, они, значит, вошли в приоткрытые ворота — в приоткрытые, Лео! — и захлопнули их за собой? Ты действительно так думаешь?

— Да нет, конечно, — пробормотал инженер. — Я говорю — захлопнулись за ними… или… я не знаю… Какая-то автоматика?.. В общем, факт есть факт: они закрыты, командир. Стучал, кричал — бесполезно… И рация молчит по-прежнему… Я назад, к вездеходу, Свен в нем бур оставил… Попробовал их буром взять, — инженер безнадежно махнул рукой, — никакого толку, это ведь не кизерит ковырять. Там, видать, толщина металла как в банковском хранилище, никаким буром не продырявишь…

«Наверное, можно было бы продырявить, — подумал Маклайн. — Если бы Флоренс сотворила новую головку, сверхпрочную… Она бы сотворила, она бы смогла… если бы она была вместе с Лео… — Он до боли стиснул зубы. — Значит, обойдемся без бура…»

— Я там все осмотрел, замок искал, — продолжал Каталински. — И ничего… Опять стучал, толкал, тянул, все руки отбил, плечи… Кричал, прислушивался… Тишина, командир. Ни звука. Что мне было еще делать? — Он бросил взгляд на Маклайна и тут же опустил глаза. — Они бы просто не могли меня не услышать, там же акустика, как в церкви! Разве что мертвый не услы… — Он запоздало прикусил губу.

«Пол… — подумал командир. Ему хотелось кричать от собственного бессилия. — Любая плита за воротами, у самого входа… Подалась под ногами, повернулась — и вновь встала на место… А под ней — бездна… Или сразу несколько плит сыграли…»

Инженер вновь уныло уставился на свою ладонь, и Маклайн только сейчас заметил, какая она красная и распухшая.

— Лео, я никогда больше не буду работать с тобой в одном экипаже, — сухо сказал он. — Потому что ты нарушил мой приказ. И инструкцию тоже. Более того, ты даже не поставил меня в известность о своем решении.

Каталински покорно кивнул:

— Понимаю, командир. Но вряд ли я когда-нибудь еще раз изъявлю желание полететь на Марс. Вряд ли… Мне это золото до конца дней моих будет сниться. И не только золото… Черт побери, командир, я не привык к такому… к такому… Они же у меня перед глазами стоят! — Последнюю фразу инженер почти выкрикнул и с силой провел ладонью по лицу.

— Я тоже не привык, Лео, — сказал Маклайн голосом, каким мог бы обладать робот. — Но давай не будем раскисать, сейчас не до этого. Не собираюсь строить из себя супергероя, никакой я не супергерой, и мне тоже тяжело… Но давай все-таки не будем раскисать. Ты ведь потому мне все это рассказал, чтобы я ни на что особенно не рассчитывал… Я и не рассчитываю. Я знаю, что шансов мало. Но они есть, Лео!

Каталински неопределенно повел плечами, словно висел у него там какой-то невидимый неудобный груз.

— В общем, так… — Маклайн сдавил рукой подлокотник кресла. — Поскольку право принять окончательное решение оставлено за мной, то вот оно, мое решение. Заметь, в отличие от тебя, я его не скрываю. Я намерен тоже побывать у тех дьявольских ворот и все-таки попытаться открыть их. А вдруг у меня сил побольше, чем у тебя? Открыть — и поискать за ними. Если кто-нибудь уцелел, — голос командира чуть дрогнул, — то до сих пор может еще… В любом случае, я — туда, — Маклайн кивком указал на пол. — Помоги подготовить модуль, если тебя еще ноги носят.

Леопольд Каталински устало поднял голову:

— Я все понимаю, командир, но какой смысл? Да будь вы даже Кинг-Конгом, ворота вам не открыть. Они заперты. За-пер-ты!

— Я не буду открывать ворота, Лео. Я их просто взорву.

Инженер горько усмехнулся:

— Чем, командир? В нашем арсенале только «магнум» да ракетница…

— В нашем арсенале есть еще и взрывчатка, Лео.

Черные брови Каталински изумленно поползли вверх, сминая лоб инженера в складки:

— Что? Какая взрывчатка, командир? Мы что, суперкрейсер звездного флота?

— Хорошая взрывчатка, — заверил коллегу Маклайн. — С великолепными характеристиками.

Инженер некоторое время усваивал это сообщение, а потом, подавшись к командиру, вкрадчивым голосом спросил:

— Вы хотите сказать, что мы летели сюда в пороховой бочке? Надеюсь, вы пошутили, да?

Маклайн промолчал, и тон инженера стал возмущенным:

— Вот это новости! Взрывчатка могла сдетонировать еще при старте, там же вибрации были — о-го-го! И вы знали — и ничего нам не сказали?

— Тебе не стоило это знать, Лео, — невесело усмехнулся Маклайн. — Не взорвались же, как видишь… Кто-то ведь рассчитывал степень риска. Или ты думаешь — просто взяли ящик с ближайшей базы и забросили нам в трюм? А делиться такой информацией с экипажем без надобности меня не уполномочили.

— Понятно, — протянул инженер и с привычной, хотя временно и пропавшей было язвительностью добавил: — Надеюсь, вирусов какой-нибудь сибирской язвы у нас на борту нет? Или, скажем, парочки ядерных боеголовок? Зачем нам сунули взрывчатку? Впрочем, догадываюсь.

— Вот именно, — кивнул командир. — На случай, если где-то окажется твердая порода, которая будет бурам не под силу. Могло такое случиться?

— Могло, — согласился инженер. — Да уж, о таких вещах лучше не знать. И конечно, меня радует, что эпидемия чумы нам не грозит. Если вы полностью поделились информацией.

— Перестань, Лео, — ровным голосом сказал Маклайн. Такой ровной бывает туго натянутая, вот-вот готовая лопнуть струна. — Силком тебя сюда никто не тащил.

— Не тащил. Но и о взрывчатке никто ничего… — инженер взглянул на бледное чеканное лицо командира и осекся. Поерзал в кресле и продолжил уже другим тоном: — Ну, хорошо, мы заложим взрывчатку под ворота. Но там же негде укрыться — абсолютно пустой прямой тоннель: ни углублений в полу, ни каких-нибудь ниш в стенах. Рванет. Где гарантия, что потолочные перекрытия не обрушатся нам на голову?

— Никаких гарантий нет, — сказал Эдвард Маклайн. — Но это шанс. И я его использую.

— Мы его используем, — после короткого молчания поправил командира Леопольд Каталински, сделав ударение на слове «мы». — Вдвоем будет сподручнее…

Маклайн посмотрел на инженера долгим пристальным взглядом:

— Лео, у тебя есть выбор.

— Да? — деланно удивился Каталински. — А по-моему, у этой задачи только одно решение. Одно-единственное.

— Но если ты опять будешь игнорировать мои приказы…

— Не буду, — заверил инженер, прижимая руки к груди. — Могу поклясться на Библии.

— Тогда собираемся, — командир встал. — В суде будешь клясться. Иди, грузи контейнеры, на мне — заправка модуля. Сейчас сообщу Земле, пусть берут управление на себя. Да, и не забудь прихватить трос подлиннее. Для страховки.

— Есть, командир!

Каталински тяжело поднялся, упираясь кулаками в колени. И направился к выходу из отсека, медленно, как слон, переставляя ноги в тяжелых ботинках. Спина его была сгорблена, будто у Атланта, держащего Землю.

— Смажь руки, — сказал командир ему вслед. — Там в аптечке есть что-то от ушибов.

— Обойдусь, — вяло отмахнулся инженер.

— Это приказ, Лео.

— Есть, командир…

18

Хотя Маклайн и Каталински работали почти без передышки, прибегнув к помощи биостимуляторов, на подготовку модуля ко второму автономному полету ушла почти вся орбитальная ночь. И им так и не удалось ни минуты поспать. Пентагоновские препараты позволяли астронавтам сохранять вполне приемлемую работоспособность, но применение их неминуемо должно было впоследствии сказаться на организме. И отнюдь не с положительной стороны. Маклайн знал случаи, когда эти мобилизаторы скрытых резервов становились причиной преждевременного увольнения с воинской службы. Однако сейчас это не имело никакого значения — он готов был пожертвовать не только службой, но чем угодно, лишь бы весь этот аврал оказался не напрасным. И дело здесь было не только в том, что в числе пропавших находилась Флоренс. Маклайн в любом случае принял бы решение искать своих коллег. Командир «Арго» тоже носил в себе частицу Всевышнего.

Наконец, закончив приготовления, они загрузили модуль всем необходимым, и Маклайн впервые после земного полигона сел за панель управления.

— С богом, Лео, — сказал он, активизируя систему расстыковки.

— С богом, — эхом откликнулся Каталински.

Глаза инженера заметно подрастеряли антрацитовый апеннинский блеск, на обвисших щеках и подбородке щедро проросла черная щетина, делая его похожим на «донов» «Коза ностры».

Модуль вытолкнуло из корытообразного грузового отсека «Арго» вверх и назад, и через несколько секунд он оказался в стороне от корабля-матки, все больше уходя от него. Эдвард Маклайн видел на экране удаляющийся межпланетный корабль, оставшийся без экипажа и без капитана, — и у него тягостно сжималось сердце. Ясон покинул «Арго»…

— Как бы он от нас не сбежал, — озабоченно сказал Каталински, тоже глядя на экран.

— Не должен, — глухо произнес Маклайн. — Парни из ЦУПа обещали постеречь.

— В крайнем случае, будем менять у аборигенов золото на еду, — попытался пошутить инженер. — Продержимся до следующей экспедиции.

Командир «Арго» промолчал и запустил двигатели.

Далеко внизу первые солнечные лучи осветили дно древнего высохшего океана и дотянулись до сидонийского берега. И тут же пропали, потому что над Сидонией все больше сгущались мутные облака.

…«Арго» давно уже исчез с экрана, и в какой-то неуловимый момент марсианское небо, только что бывшее под ногами у астронавтов, оказалось у них над головой.

Леопольд Каталински созерцал на экране уже знакомую панораму марсианской поверхности и вновь ловил себя на мысли о том, что ему совершенно не хочется возвращаться в этот пустынный мир. Да, раньше у него было искреннее желание побывать на Марсе, оставить свой след в Заземелье… Но первые восторги давно прошли, и ждала его только рутинная, механическая, утомительная работа, и ждали поиски, которые — сто тысяч против одного — ни к чему не приведут. А еще где-то в подсознании засел непонятный страх — Марсианский Сфинкс почему-то казался ему живым злобным чудовищем…

Маклайн, пожалуй, не уступал Торнссону в искусстве пилотирования. Модуль плавно скользил по наклонной, заходя на равнину со стороны давно испарившегося океана, — и вскоре возникла на обзорном экране громада Сфинкса. Каталински опять подумал, что этот исполин до странности похож на маску, которую он видел лет пять назад на праздновании Хэллоуина. Прошло несколько мгновений — и он понял, что таинственный сидонийский Лик изменился. Белая субстанция, заполнявшая огромные глазницы, которую он вместе с Батлером, Торнссоном и Флоренс наблюдал во время первого полета над Сидонией, стала гораздо более разреженной, и теперь уже было понятно, что это не лед, а туман.

И сквозь этот туман проступили глаза Сфинкса — черно-лиловые, матовые, поглощающие бледный свет марсианского утра. Они были еще плохо видны, они казались мутными, как спросонок, но очень походили на живые. Их взгляд впивался в мозг — и Каталински вдруг почувствовал резкую головную боль. Он потер ладонью вспотевший лоб, оторвав взгляд от экрана, — и боль понемногу отступила, стала глуше. Но исчезать не спешила.

Конечно, виной тому было напряжение последних часов и, возможно, не вовремя разыгравшееся воображение… но инженер не мог избавиться от ощущения, что у каменного исполина поистине живой, очень тяжелый и недобрый взгляд. Хотя пока и затуманенный.

Пока…

Каталински заставил себя поднять голову и вновь посмотреть на экран. Вместо Сфинкса под модулем был уже котлован с одиноко застывшим экскаватором.

— Лео, внимание! — предупредил Маклайн. — Начинаю тормозить.

— Понял, командир, — внутренне собравшись, ответил Каталински.

…Посадочная операция прошла без сучка и задоринки, но Маклайн совершенно взмок, словно от самой стартовой точки тащил модуль на себе. Ему не терпелось поскорее отправиться к Сфинксу, однако он со своей обычной скрупулезностью провел все до единой послепосадочные процедуры. Потому что по-другому просто не мог. И только убедившись в том, что с модулем все в полном порядке, вместе с инженером вышел под марсианские небеса. С ящиком взрывчатки в руках — как будто собирался принести дань кровавому богу войны.

Хотя странная атмосферная аномалия продолжала существовать, астронавты прицепили у пояса шлемы и повесили на спину баллоны. Как сообщал ЦУП, специалисты чуть не сломали головы, пытаясь объяснить этот феномен, который не вписывался ни в какие теории. Утро было пасмурным, красно-желтые облака сплошной пеленой затянули небо, и горизонт тонул в багровом полумраке. Рейки контейнерной колеи занесло размельченной породой, и у колес марсохода, возвращенного в лагерь инженером, высились ржавые холмики. На водительском сиденье ровера одиноко лежала золотая плитка с изображением загадочного зверя. Это Каталински бросил ее туда перед взлетом с Марса. Он не считал себя суеверным и не верил в какие-то потусторонние, высшие силы — вернее, просто не думал об этом… но плитку оставил совершенно сознательно, на всякий случай. Как бы на время возлагая ответственность за сохранность и исправность вездехода на местных богов или духов… Духов прошлого… Там, где когда-то жили разумные существа, обязательно должны были присутствовать какие-то высшие сущности, порожденные коллективным сознанием. Впоследствии обособившиеся и, возможно, превратившиеся в нечто иное, чем они были первоначально.

Каталински уже рассказал командиру «Арго» о вавилонском сирруше с врат богини Иштар, но Маклайн никак на это не отреагировал. Голова его была занята другим.

Они вытащили из вездехода экспресс-лабораторию, а взамен погрузили два запасных баллона, еще один бур вдобавок к тому, что уже лежал в кузове, внушительный моток тонкого троса и несколько реек от контейнерной дороги. Ящик с взрывчаткой Маклайн бережно устроил у себя на коленях. На поясе у командира, рядом со шлемом, висел пистолет в кобуре, а у инженера — ракетница. Правда, стрелять было не в кого и подавать сигналы тоже некому, но Маклайн решил, что эти образцы военной техники не будут большой обузой и пригодятся хотя бы для того, чтобы дать знать о себе друг другу в случае чего…

Каталински сел за руль — и вездеход, побуксовав, рывком отправился в путь.

— Осторожнее, Лео, — сказал Маклайн, придерживая ящик, чуть не соскочивший с его коленей. — Взрывчатка все-таки, а не хот-доги.

— Но кто-то ведь рассчитывал степень риска, — пробурчал Каталински, возвращая командиру его же фразу. — Небось, швыряли его и так, и этак…

— Осторожность не помешает, — назидательно заметил Маклайн. — Раз в жизни и палка может выстрелить. Знаешь, как закончилась космическая карьера кого-то из тех, первых, что летали на «Джемини»? Карпентера, кажется.

— Бейсбольная бита выстрелила, — проворчал Каталински, внимательно глядя перед собой.

— Примерно так, — кивнул Маклайн. — А точнее — поскользнулся в собственной ванной на куске мыла. Перелом — и запрет на полеты. Навсегда.

Инженер покосился на командира, явно собираясь дать свой комментарий, но подавил в себе готовые вот-вот вырваться слова и вновь перевел взгляд на равнину, бегущую под округлый скошенный капот ровера. Вылетающие из-под колес мелкие камешки глухо стучали по днищу, и это были единственные звуки, нарушавшие тишину, — электродвигатель работал практически бесшумно. Багровая мгла, окольцевавшая горизонт, придавала пейзажу мрачный и какой-то нереальный вид. Легкий ветер то и дело сменялся довольно резкими порывами, словно у бога войны ни с того ни с сего сбивалось дыхание. Словно он был то ли встревожен, то ли раздражен присутствием здесь чужаков…

Маклайну все тут было в диковинку. Фотографии и кадры видеосъемки — это одно, а реальный вид изнутри, вблизи — совсем другое. Но не то было у него настроение, чтобы зачарованно смотреть по сторонам и восхищаться неземной, в буквальном смысле, красотой иного мира. Странной была эта красота, тревожной. Красивы узоры ураганов, когда наблюдаешь их с высоты, из кабины истребителя, — но не приведи Господь угодить туда, в эти нежные на вид гибельные завихрения…

Мысли вырвались-таки из запертой клетки и назойливыми молоточками стучали в висках командира «Арго»: «Только бы — живые… Только бы — живые…»

Он тщательно продумал все дальнейшие действия. Они доберутся до того злополучного входа внутрь Сфинкса и вновь, теперь уже вдвоем, попытаются открыть его. Не получится — возьмутся за буры. Хотя надежды на них почти никакой — не те это буры. Ну, а потом — взрывчатка. Риск? Да, риск. Что если произойдет обвал, ворота рухнут и придавят тех, кто, может быть, находится за ними? Хотя вряд ли, конечно, кто-то находится возле ворот. Гораздо вероятнее — в колодцах под плитами…

Ворота не устоят перед взрывчаткой — и тогда Лео останется возле них на страховке, а он, командир, обвяжется тросом с альпинистским карабином, пойдет дальше и начнет методично обследовать каждый метр пола. Если ловушка вновь сработает и он провалится — инженер будет знать, где искать. Разместит на той коварной плите дополнительный груз — баллоны, что лежат в кузове ровера. И когда плита под их тяжестью вновь откроет провал, подопрет ее контейнерной рейкой. Если рейка соскользнет — возьмет другую. Да, работа не из легких — телом упирать рейку в плиту, а руками вытягивать из колодца трос с солидным грузом на конце, — но справиться с такой работой можно. Нужно справиться… Главное — чтобы ловушка не оказалась глубоким колодцем, не дающим тем, кто попал туда раньше, без страховочного троса, шансов на спасение. И оставалось еще уповать на пониженную силу тяжести, чуть ли не на шестьдесят процентов меньшую, чем на Земле. Пропавшие астронавты могли, цепляясь за стены, притормозить, замедлить падение…

О том, что принцип действия ловушек может быть совсем другим, Маклайн старался не думать.

Каталински остановил вездеход возле щели между плитами колоннады.

— Это здесь, командир.

Маклайн поднялся с сиденья ровера, держа взрывчатку в руках, огляделся и задумчиво произнес:

— Странно… Угодить в единственную дыру… Теория вероятностей должна встать на дыбы, а потом грохнуться в обморок.

— Что такое теория, командир? — Инженер уже вытаскивал из кузова снаряжение. — Теории придумываем мы, люди, а реальной жизни наплевать на все наши теории. Она не знает наших теорий и распоряжается нами так, как ей заблагорассудится. Какова была вероятность того, что «Титаник» напорется на единственный айсберг чуть ли не во всем океане? Но напоролся же! Кто-то там, — он показал вверх, на мрачные облака, — любит подобные штучки.

— И все равно странно, — повторил Маклайн.

В щель между плитами они спустились по тросу, привязанному Торнссоном к верхушке одной из утонувших в грунте колонн. Командир повесил на плечо дополнительные баллоны и моток троса, взял под мышку ящик с взрывчаткой и контейнерные рейки. Инженер накинул на шею перехлестнутые шланги обоих буров, а довольно объемистую коробку системы питания и управления намеревался нести перед собой. Пускаться в путь с таким грузом было не очень удобно, но другого варианта они не придумали. Да, наверное, и не существовало никакого другого варианта.

Включив фонари на шлемах, они направились в сторону Сфинкса вдоль каменных стен. Оставляя новые следы на пыльном полу, по которому до вчерашнего дня-сола никто не ходил в течение долгих веков.

Они оба надеялись на милосердие Господа. Хотя надежда эта была такой же слабой, как свет за их спинами, просачивавшийся сквозь проем внутрь колоннады…

— Вдвоем здесь намного веселей, — произнес Каталински через несколько минут, чтобы прервать молчание.

— Это была неудачная идея, — мрачно и невпопад выдал Маклайн фразу киногероев.

— О чем вы, командир?

— Им не следовало лезть сюда…

— Но они же просто провалились! Они не собирались никуда лезть…

— Знаю, — Маклайн болезненно скривился и поудобнее перехватил ящик, прижимая локтем к боку готовые посыпаться на пол рейки. — Все знаю и все понимаю… и Алекса понимаю, и Флоренс… И сам бы точно так же поступил на их месте. Вероятно. Просто нам поставили две совершенно разные задачи: одна — чисто практическая, другая — познавательная. Вот и получилось… Ладно, что сделано, то сделано, ничего вспять не повернуть.

— Нас было здесь слишком мало, — как будто оправдываясь, сказал Каталински и поймал себя на этом «было».

Эдвард Маклайн промолчал.

Не говоря больше ни слова, они шагали по колоннаде все дальше и дальше. Миновали, не останавливаясь, боковые ворота с дугообразными ручками — Маклайн только угрюмо взглянул на них, — и наконец свет фонарей уперся в возникшую впереди преграду.

Это были ворота. Ворота, отделявшие Маклайна и Каталински от товарищей, от партнеров, от коллег. Они выглядели очень внушительно. Но разве могла устоять эта внушительность перед убедительностью средства, изобретенного пентагоновскими последователями Альфреда Нобеля?

— Вот они, командир, — приглушенным голосом произнес инженер, словно Маклайн не видел того, что возвышалось прямо перед ним.

Командир «Арго» сложил на пол свой груз и, медленно поводя фонарем из стороны в сторону и сверху вниз, приблизился к высоким темным створкам. И обеими руками надавил на них в том месте, где они сходились.

— Помоги, Лео.

Инженер, поспешно освободившись от поклажи, присоединился к нему. Некоторое время они, изо всех сил упираясь подошвами в пол, старались хотя бы чуть-чуть сдвинуть створки с места. Однако с таким же успехом можно было пытаться сдвинуть с места саму громаду Марсианского Сфинкса. Рука Маклайна непроизвольно скользнула к кобуре с пистолетом и замерла на полпути — стрелять было бы бесполезно и глупо.

— Стоп, Лео. — Командир выпрямился и, набрав в грудь побольше воздуха, протяжно и зычно крикнул: — Э-эй!..

Глухое эхо заметалось по тоннелю — и тут же стихло. Из-за ворот не донеслось ни звука.

— Давай потянем, Лео. — Маклайн двумя руками ухватился за черную изогнутую ручку. Каталински пристроился рядом. — Раз-два, тянем!.. Раз-два, тянем!

Эффект был тот же. Нулевой.

— Я же говорил: закрыты, — сказал инженер. — Защелкнулись на замок.

— Давай бур, — процедил Маклайн.

Бур с визгом впился в едва заметную разделительную линию. Командир, оскалившись от напряжения, всем телом навалился на него, мысленно твердя: «Ну, давай же… Ну, давай!..»

Каталински, скривившись, устало наблюдал за этими тщетными потугами — от пронзительных звуков, издаваемых буром, у него заныли зубы.

Наконец Маклайн опустил бур, и в тоннель вернулась тишина. Но теперь она казалась звенящей. Луч фонаря осветил маленькую выемку на воротах, изготовленных, судя по всему, из какого-то очень твердого сплава. Едва заметное углубление — и всё… Может быть, часов через десять — пятнадцать непрерывной работы этот сплав и удалось бы продырявить насквозь, — но где взять такой бур, который выдержал бы подобную нагрузку? И что даст одно-единственное отверстие в воротах?

Ничего.

— Похоже, ты прав, Лео, — признал Маклайн. — Ни черта тут не получится, нашими игрушками только дырки в зубах сверлить.

Он бросил бур на камни. Шагнул к инженеру, сидевшему на корточках возле системы управления, и ударил по ней квадратным носком ботинка. Коробка отлетела в сторону и со стуком ударилась о стену.

Инженер снизу вверх молча посмотрел на командира. Маклайн принялся распаковывать взрывчатку.

— Сейчас я устрою здесь Хиросиму! Давай, Лео, бери заряды!

Они разложили короткие, обернутые в жесткую упаковку бруски возле нижней кромки ворот. Подобрали с пола принесенную из вездехода поклажу и направились назад, в темноту тоннeля. Согласно инструкции, обнаруженной в ящике, следовало отойти не менее, чем на сто метров от «объекта воздействия» и укрыться за какой-нибудь надежной преградой или же в углублении на местности. Никаких преград и углублений в тоннеле не было, и оставалось уповать только на то, что ударная волна, которая устремится прямо на них в довольно узком пространстве, все-таки не отобьет им мозги.

Они не разговаривали друг с другом, потому что Маклайн вслух считал шаги.

— Двести девяносто девять… Триста… — Он остановился. — Все, Лео, окапываемся.

Их отделяло от ворот двести с лишним метров — вдвое больше, чем того требовала инструкция, и командир был уверен, что этого будет достаточно. Выключив фонари, они ничком распластались на полу ногами к воротам. И Маклайн без колебаний нажал на кнопку извлеченного из ящика дистанционного взрывателя.

Наверное, подобный грохот этим камням доводилось слышать только тысячи лет назад, когда падали с неба огромные глыбы. Упругая стена пыльного воздуха с бешеной скоростью стартовавшего шаттла налетела на втиснувшихся в пол астронавтов, раскидала невидимые в темноте буры, баллоны и рейки и потащила людей по каменным плитам. Они заскользили, как шайбы по льду, а позади них, вдали, все продолжал и продолжал раздаваться шум и стук — это был уже не взрыв, это был обвал…

— Лео, ты жив? — спросил командир, приподнявшись на руках и шаря по полу лучом фонаря. Луч был мутным от пыли.

— Скорее жив, чем мертв, — почти сразу отозвался из-под стены Каталински. — Только в ушах звенит.

— Если звенит — значит, жив, — прокомментировал Маклайн. — Пойдем посмотрим, что мы натворили.

В полной тишине, вновь прочно, по-хозяйски, обосновавшейся в подземелье, они вернулись к воротам.

Ворот не было видно.

Два световых потока медленно перемещались, перекрещивались, снова и снова натыкаясь на казавшуюся черной породу и обломки каменных плит. Потолок рухнул, и взорванный, спрессованный веками кизерит полностью перекрыл тоннель. Даже если ворота и не устояли перед взрывчаткой, до входа теперь можно было добраться только с помощью экскаватора.

Каталински тихо присвистнул и безнадежно покачал головой, а Маклайн, чуть ли не до крови закусив губу, перебирал в уме варианты.

Вариантов было совсем немного. Всего два.

Вернуться в лагерь и разобрать экскаватор, полностью запоров работу по погрузке золота. Перевезти его к щели в плитах тоннеля. Еще больше сдвинуть плиты. По частям перенести экскаватор в тоннель. Доставить его сюда, к завалу. Собрать. Ликвидировать завал.

По самым оптимистическим прикидкам, на это должно было уйти никак не меньше суток. Сутки непрерывной работы, без обеда, без сменщиков, без сна. А если растревоженная взрывом порода вновь обвалится и похоронит под собой экскаватор? Вместе с инженером…

— Со счастливым финалом придется повременить, — сказал Маклайн.

— Не обманывайте себя, командир, — мрачно выдавил из себя Каталински. — Счастливого финала вообще не будет.

— Это мы еще посмотрим, — жестко сказал Маклайн. — Возвращайся к модулю, Лео. Выводи ящики и начинай погрузку. Всё. Твое дело — погрузка. Ничего больше. А я буду искать другой вход.

Каталински безнадежно потыкал ботинком в кизеритовую насыпь:

— Я все понимаю, командир… И не собираюсь давать советы, но…

— Тут есть другие входы, — прервал его Маклайн. — Вот, смотри.

Командир «Арго» расстегнул карман комбинезона и извлек оттуда квадрат плотной бумаги. Инженер шагнул к нему. Наклонив голову, посветил фонарем.

— Откуда, командир? — Каталински сразу разобрался, что это такое.

— Копия картинок из закодированных файлов, — пояснил Маклайн. — Вчера передали код доступа.

— Где они раскопали?

— Потом, Лео! — нетерпеливо дернул плечом командир и постучал пальцем по копии. — Вот наш вход. А вот — другие. Этот, — он перевел палец на вторую схему, — ниже нашего, значит, еще глубже под поверхностью. — Его палец вновь переместился. — И этот тоже. Остаются еще два. Вот этот вверху, где-то внутри глаза со слезой. А этот — гораздо выше нашего, видишь? Недалеко от верхнего края, значит — должен быть над поверхностью. И я его найду.

Инженер представил заполненные белым туманом жуткие глазницы Сфинкса.

— Даже если вы найдете… Ведь это совсем в другом месте… Вдруг там лабиринт, как у того древнего быка, Кентавра?

— Минотавра, — механически поправил инженера Маклайн.

— Да хоть и динозавра! Сунетесь туда, и вас прихлопнет…

— Не прихлопнет, — отрезал командир «Арго». — Иди и занимайся погрузкой. Это приказ. Пока ты в моем подчинении, изволь выполнять приказы.

Маклайн помолчал. Потом убрал копию в карман и легонько похлопал угрюмо застывшего инженера по плечу:

— Я не полезу внутрь, Лео, если найду этот вход. Я позову тебя, и мы пойдем вместе, в связке. Я должен найти, понимаешь?

— Понимаю, командир… — вздохнул Каталински.

— Вот и отлично. Давай, пошли. Бери ровер и езжай. Грузи так, как будто это твой последний день. Я тебя позову, Лео, даю слово. Если найду…

Они стояли в темном тоннеле, в головокружительной дали от Земли, стояли друг напротив друга — одинокие и беспомощные, — и каждый из них понимал, что надежда на успех столь же эфемерна, как луч солнца среди беспросветной вечной ночи…

Потом они подобрали разбросанное взрывной волной снаряжение и побрели назад, к выходу на поверхность.

19

Невидимое солнце, медленно перемещаясь по небу, подсвечивало облака, и все вокруг словно пропиталось кровью. Эдварду Маклайну было жарко, и он давно уже распахнул комбинезон. Воздух был сухой, как в пустыне, и командиру хотелось пить. Но он не собирался возвращаться в лагерь только для того, чтобы утолить жажду. И продолжал медленно идти вдоль исполинского древнего сооружения, обшаривая его внимательным взглядом снизу доверху и обратно. В надежде разглядеть темное пятно другого входа, ведущего внутрь Марсианского Сфинкса. Посадочный модуль закрывала от него каменная громада, а слева простиралась унылая равнина, уползающая к древнему океану. Здесь было тихо, очень тихо, словно звуки навеки исчезли с этой обездоленной планеты вместе с некогда населявшими ее разумными существами.

«Как все-таки это несправедливо, — меланхолично размышлял Маклайн. — Они много знали и умели, они возвели эти гигантские сооружения… и все равно не смогли выжить… Вот так и от нас останутся когда-нибудь небоскребы… нет, небоскребы рухнут, а вот пирамиды будут стоять еще тысячи лет. Но пирамиды — это не от нас, а от тех, кто был гораздо раньше. А от нас ничего не останется, кроме разве что мусорных свалок и подземных арсеналов… Да десятка спутников на орбите, из тех, вечных…»

Он остановился, словно налетел на невидимое препятствие. А затем резко, всем телом, развернулся к уходящему вверх необъятному боку Сфинкса. Высоко над головой астронавта темнело отверстие… во всяком случае, это было что-то очень похожее на отверстие. Его правильная форма, форма вертикально стоящего прямоугольника, свидетельствовала о том, что это, скорее всего, специально сделанный когда-то проем, а не след от удара какого-нибудь шального метеорита. Присмотревшись, командир «Арго» получил еще одно подтверждение того, что это именно вход, а не случайная дыра, — от темного прямоугольника едва заметным пологим зигзагом тянулся вниз узкий выступ, по которому можно было добраться до входа. Не исключено, что там когда-то была и дверь — массивная прочная металлическая дверь, запирающаяся изнутри, — но ее снесли с петель рвущиеся внутрь враги тех, кто находился в лабиринтах каменного исполина.

Маклайн включил рацию и вызвал инженера, стараясь говорить спокойно. Сердце его колотилось так же неистово, как много лет назад, во время первого самостоятельного полета на стратосферном истребителе.

— Слушаю, командир, — почти сразу же отозвался Каталински.

— Лео, нашел… Я вижу вход. Попробую до него добраться и заглянуть — он довольно высоко…

— Командир!..

— Просто заглянуть, — перебил инженера Маклайн. — Я же обещал, что мы пойдем в связке. Я только загляну — если там тупик, тебе незачем будет все бросать и мчаться сюда. Но если там действительно есть проход, я позову тебя. А пока работай.

— Я очень рассчитываю на ваше благоразумие, командир, — нетвердым голосом сказал Каталински.

— Можешь не сомневаться, — заверил его Маклайн. — Не для того я сюда летел, чтобы меня прихлопнуло каким-нибудь древним кирпичом. Я не полезу под кирпичи, Лео.

— Ох, смотрите, командир… — инженер вздохнул. — Может, все-таки подождете меня, и поднимемся туда вместе?

— Подняться я сумею и один. Занимайся своим делом, Лео. Еще раз обещаю: без тебя не полезу.

Каталински вновь вздохнул, еще более протяжно:

— Слушаюсь, командир… Умоляю, будьте осторожнее!

— У меня есть голова на плечах, Лео. И я рассчитываю сохранить ее целой и невредимой — за сорок лет привык с головой.

Эдвард Маклайн вытащил из кармана пентагоновский батончик и застегнул комбинезон. Еще раз окинул взглядом каменную стену, прикидывая, насколько сложным будет путь наверх. И решительно зашагал к уходившему в грунт выступу.

Вблизи карниз оказался не таким узким — на нем вполне могли бы разминуться два человека. Неровная, кое-где засыпанная ржавой пылью тропа была не особенно крутой, и командир «Арго» поднимался по ней без труда, на всякий случай придерживаясь правой рукой за стену. Оказавшись на высоте десятиэтажного дома, он перестал смотреть вниз — альпинизмом Маклайн никогда не увлекался, и ему было неприятно видеть сбоку от себя пустое пространство. Совсем другое дело — обозревать распластавшуюся до горизонта землю из кабины самолета. Временами мелкие камешки, задетые его ногами, срывались с тропы и с затихающим стуком, совершая длинные прыжки, катились по слегка наклонному боку Сфинкса.

Зигзагообразный путь наверх был раза в три длиннее, чем расстояние, отделяющее прямоугольник входа от поверхности бурой равнины, и Эдварду Маклайну потребовалось около четверти часа, чтобы добраться до покрытой сеткой узких трещин небольшой полукруглой площадки перед проемом. Переведя дыхание, астронавт снял со шлема фонарь и, взяв его в руку, собрался было сделать шаг вперед. Но его остановил сигнал вызова.

— Как дела, командир?

— Все в порядке, Лео. Только что прибыл на место. Сейчас посмотрю, что там такое.

— Ради всего святого, командир, не вздумайте только лезть туда!

— Черт побери, я не страдаю склерозом, Лео! Я помню. Оставайся на связи, сейчас все станет ясно…

«Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы там действительно оказался проход! — мысленно взмолился Маклайн, приближаясь к темному прямоугольнику. — Я очень прошу тебя, Господи! Ведь ты же всеблагой и милосердный, ведь ты же любишь нас, Господи… Я очень надеюсь на тебя, Господи, ведь ты — моя единственная и последняя надежда…»

Грубые камни проема не носили следов обработки, и не было там и намека на дверные петли. Проверяя ногой поверхность площадки перед собой, прежде чем сделать следующий шаг, Маклайн подошел к проему. Поднял голову — сверху ничего не нависало, не катились и не летели глыбы — и, включив фонарь, направил луч света в темную глубину.

— Ну, что там, командир? — нетерпеливо, с тревогой спросил Каталински.

Маклайн не успел ничего ответить. И разглядеть тоже почти ничего не успел. Ему показалось, что пол за проемом наклонно уходит вниз, в кромешную тьму, без следа всосавшую луч фонаря, — и где-то вдали мелькнул в этой темноте лиловый отблеск, внезапной болью отозвавшись в висках. Астронавта качнуло вперед, он инстинктивно взмахнул руками, стараясь сохранить равновесие, — но тщетно. Казалось, какой-то невидимый гигантский пылесос неумолимо втягивает его. Эдвард Маклайн, широко открыв рот, сделал судорожный вдох, изо всех сил сопротивляясь, пытаясь откинуться назад…

— Коман… — раздался и тут же захлебнулся голос Леопольда Каталински.

А командира «Арго» уже всосало в темноту и повлекло вниз…

20

Он шел по глубокому снегу, с трудом переставляя окоченевшие ноги. От холодного встречного ветра у него онемело лицо, а безжизненной снежной равнине, вплывающей в бледную синь горизонта, казалось, не было конца. Но он старался во что бы то ни стало преодолеть эту мертвую равнину и вернуться, обязательно вернуться к живым… Приглушенный рокот донесся с обратной стороны небес — и снег начал чернеть и таять, растекаясь мутной водой, и вода превращалась в пар, и проступала, проступала черная земля… Не ржавый кизерит, а настоящая земля, земля, вечно порождающая живое и вечно принимающая в себя мертвое…

Угомонился, утих холодный северный ветер, отпечатались в блеклой синеве на горизонте какие-то знаки — очень важные, но совершенно непонятные знаки! — и Алекс Батлер смог наконец вздохнуть полной грудью. Что-то дрогнуло, и отступило, и пропало — и он открыл глаза.

Некоторое время ему представлялось, что он лежит в тени под деревом — сюда оттащили его ребята после солнечного удара. Но потом он сообразил, что тот солнечный удар случился с ним в восемь лет, на ферме у маминых родственников в Коннектикуте, а теперь ему тридцать семь, и он лежит на спине в совсем другом штате.

В штате Сидония.

Вокруг было темно, и еле слышно раздавались какие-то прерывистые шелестящие звуки. Батлер затаил дыхание, вслушался — звуки тут же стихли. Пальцы его левой руки нашарили фонарь на груди. В правой руке он продолжал сжимать за ствол пистолет. Луч света ударил вверх, и круглое пятно расплылось по каменному потолку довольно высоко над головой. Ареолог сел, уже сообразив, что за звуки слышал в тишине — это дышал он сам.

Обведя фонарем вокруг, он обнаружил, что находится в пустом помещении с закругленными стенами. В одной из стен темнел арочный проем. Интерьер Сфинкса пока представлялся очень скудным — пустой зал… пустой коридор… пустые помещения…

Но ведь было же, было же здесь что-то! В стенах? Под полом? В потолочных перекрытиях? Даже если содержимое залов и комнат вынесли отсюда в незапамятные времена, Сфинкс определенно не остался порожним. Что-то происходило в его каменной толще, какие-то непонятные процессы… Возможно, вызванные вторжением чужаков…

«Фло… Свен…» — подумал Алекс, и с неожиданной беспощадной отчетливостью представил себе, как они лежат в пустых камерах, погребенные в каменных недрах.

Ареолог с ужасом вообразил, какая многометровая преграда отделяет и их, и его от внешнего мира, от неба и солнца — и чуть не застонал от безысходности.

«Стоп! — тут же сказал он себе. — Я жив, я дышу, руки-ноги целы… Это уже совсем неплохо… Во всяком случае, могло быть гораздо хуже…»

А в глубине сознания змеей вертелась, извивалась мысль о заживо погребенных…

«Бойся тесного пространства», — сказала ему когда-то полупьяная скво. Осенним дождливым вечером, в какой-то придорожной забегаловке.

«Бойся тесного пространства…»

Тушь текла по ее дряблому, мокрому от дождя лицу с затуманенными спиртным тусклыми глазами. А он только посмеялся в ответ, потому что был молод и уверен в себе, они все были молоды, вся их бесшабашная компания, возвращавшаяся с пикника… Холодный ливень застал их на берегу озера, и они, побросав вещи в машины, убрались оттуда и остановились у этой забегаловки, совсем неподалеку от города. Почему бы не принять еще стаканчик, если ты молод и здоров, и уверен в себе, и недавно прямо на пожухлой осенней траве порезвился с Джулией Хоук… нет, ее, кажется, звали Бетти, — и мало ли что там болтает какая-то нетрезвая старуха, рассчитывая на дармовую выпивку.

«Бойся тесного пространства… Можешь сгореть, Алекс…»

Да, она назвала его по имени — ну и что? Подслушала, они же болтали без умолку и смеялись в той забегаловке.

«Бойся…»

Батлеру захотелось немедленно вскочить на ноги и броситься прочь из этого каменного склепа, прочь, к воздуху, к свету! Сокрушить стены — и вырваться из тесноты и темноты на простор.

Желание было резким, страстным, почти непреодолимым. По-прежнему сжимая в руке «магнум», теперь уже стволом вперед, он встал и направился к проему в стене. Изо всех сил удерживаясь от того, чтобы не побежать.

Сразу за проемом луч висевшего на его груди фонаря вырвал из темноты что-то ярко-оранжевое.

Огонь!

«Можешь сгореть…»

Нет, не огонь — комбинезон… Свен!

Батлер присел на корточки рядом с лежавшим навзничь телом. Глаза пилота были закрыты. Одна рука была вытянута вдоль туловища, а другая закинута за голову, словно Торнссон просто прилег здесь отдохнуть. Ареолог убрал наконец пистолет в кобуру, расстегнул ворот комбинезона пилота и, жестом полицейского приложив палец к горлу Свена, проверил пульс. И облегченно вздохнул: пилот был жив. Более того, веки его дрогнули, приподнимаясь, — и Торнссон, заслоняясь рукой от бьющего в лицо луча, пробормотал, проглатывая окончания слов:

— Выклю… све…

И добавил после короткой паузы:

— Еще рано встава… Софи…

— Не рано, лежебока, — ласково сказал Батлер, внезапно успокоившись, словно возвращение пилота из краев то ли сна, то ли забытья разом снимало все проблемы. Только что все в нем клокотало и неистовствовало, и рвалось к небу и солнцу, а теперь он чувствовал себя безмятежным и умиротворенным, как будто проглотил изрядную дозу нейролептиков.

Пилот медленно приподнялся и сел, опираясь на отставленные назад руки. Ареолог включил его фонарь, мимоходом отметив, что, перед тем как угодить в черную сиропообразную субстанцию, они фонари не гасили.

— Господи, это ты, Алекс, — каким-то скомканным голосом произнес Торнссон. — А мне казалось… — Он потряс головой, огляделся и, помолчав, добавил: — По-моему, у создателей всех этих развлечений явные проблемы с фантазией. Опять нас куда-то утянули, опять очередная каменная кишка… прямая кишка Сфинкса… Может, вот-вот дефекация состоится, и мы будем на свободе? Только что-то не верится…

— У них были какие-то свои соображения, Свен, — Батлер чувствовал, что входит в свою привычную колею. — Возможно, такая здесь защита от посторонних. Налетали какие-нибудь кочевники или желтолицые с прибрежных островов. Или заокеанские викинги. Проникали внутрь. А здешняя машинерия — цап их за шкирку! И приходили они в себя уже безоружные, в таких вот камерах, по двое — по трое. А дальше уж великие жрецы распоряжались ими по своему усмотрению. Может, в зомби превращали — и на плантации. Может, и вовсе на мясо пускали. А может, давали пинок под зад — не лезьте, мол, парни, бесполезное это дело.

— А где Флосси? — спросил Торнссон. — Она тоже здесь?

Алекс Батлер помрачнел:

— Нет, Свен, ее здесь нет. Но раз уж мы живы-здоровы, то, надеюсь, жива-здорова и она. Нас просто нейтрализуют, Свен. Хозяев нет, а техника осталась. И, как я уже говорил, продолжает функционировать. Даже если это кажется невероятным.

— Ничего себе техника, — покачал головой пилот. — Не разладилась за бог знает сколько лет… Хороший, однако, ресурс. Прямо-таки сказочная техника, нереальная…

— А может, как раз и разладилась, — медленно сказал Батлер. — Может, потому мы до сих пор и живы, что она разладилась и теперь неспособна испепелить на месте. Я, кажется, об этом уже говорил…

— То есть нас таки пытались убить?

Батлер пожал плечами:

— Не исключено.

Торнссон поднялся на ноги:

— Знаешь, что мне в тебе больше всего нравится, Алекс? У тебя в голове полным-полно всяких идей. Придумываешь прямо на пустом месте. Желтолицые с островов… Марсианские викинги, утащившие земной «Викинг»… Оцени каламбур! Жрецы, готовящие в микроволновке бифштексы из врагов… А вот я мыслю конкретно: вот схема — и вот она не работает. Но я не начинаю фантазировать — я ищу причину. И, как человек, мыслящий конкретно, я задаю тебе вопрос: каковы наши дальнейшие действия?

— Идти куда глаза глядят. Вернее, куда можно будет идти. Куда нас пустят. И не дай бог, чтобы нас просто вынудили ходить по кругу.

— Да уж, перспектива… — протянул Свен.

— Слушай, а есть тебе, случайно, не хочется? — внезапно спросил ареолог.

— Случайно — нет. И пить не хочется. Хотя от пива бы не отказался — душновато здесь.

— Есть не хочется… Пить не хочется… И отлить не хочется… А ведь мы тут находимся уже довольно долго. Марсианская машина работает, Свен, время тут замедляется, и основательно замедляется. Судя по всему, машина эта тормозит и наш метаболизм. И дело здесь не в повышенной гравитации — при таком замедлении нас бы уже расплющило в лепешку. Тут что-то иное, какой-то иной принцип. Может быть, более плотно упаковываются сами кванты времени. Или что-нибудь в этом роде…

— Я же говорю, ты кладезь идей, — усмехнулся пилот.

Алекс взглянул на него:

— Свен, сейчас я тебе не начальник. Приказывать не буду, просто посоветую: поменьше резких движений, и постарайся держаться подальше от стен. А впрочем, — тут же добавил он, — у меня нет никакой уверенности в целесообразности этих советов. Может быть, тут следует поступать как раз наоборот.

— Господь все видит, все про нас знает и все давным-давно решил, — рассудительно сказал Торнссон. — Остается надеяться на то, что его решение — в нашу пользу. Право, ему не стоило направлять меня на край света, чтобы прихлопнуть вот тут, в этом ангаре. Гораздо проще было бы сделать это на Земле.

— Не дано нам знать о замыслах Господа, — в стиле заправского проповедника изрек Батлер. — Пошли, Свен.

…Они медленно и осторожно прошли с полсотни шагов по неширокому коридору, ступая след в след — ареолог впереди, пилот сзади, — и обнаружили, что пол постепенно понижается.

— Я бы предпочел наткнуться на ступени, ведущие вверх, — заметил Торнссон. — А так и в самое ядро можно угодить.

— Следует довольствоваться тем, что имеешь, — Батлеру, видимо, понравилась роль проповедника. — Тогда и другое придет. В этих толщах великие жрецы вполне могли пережить космическую бомбардировку.

Коридор изогнулся закругленным поворотом, потом еще одним. Вокруг по-прежнему было тихо, и эта неживая тишина прессом давила на психику.

— Черт, мне начинает казаться, что за нами кто-то крадется, — нервно сказал Торнссон, когда позади остался еще один поворот.

Батлер, остановившись, пропустил его вперед и посветил фонарем в темноту за спиной. Ему почудилось, что мигнул там какой-то крохотный лиловый огонек — будто мгновенный проблеск маяка. Но это могло быть просто обманом зрения. Спелеологам во мраке пещер тоже не раз мерещились разные разности.

— Меня другое тревожит, — заметил он. — Как бы не оказалось, что мы все-таки идем по кругу.

— Тогда уж скорее по спирали, пол-то все время под уклон.

— По спирали — это лучше, у спирали должен быть конец.

— Если бы там, в конце, к тому же висел план Сфинкса с указанием пожарных выходов…

Они прошли еще сотни две шагов, и впереди забрезжил свет.

Но это был вовсе не выход. Перед Батлером и Торнссоном открылся небольшой круглый зал. Его пол устилали чередующиеся желтые, белые и розовые ромбовидные плитки. В их расположении не просматривалось какой-либо системы. Кое-где плитки отсутствовали, и такие черные пятна были хаотично разбросаны по всему полу. Возможно, эти пятна появились тут позже, а не изначально задумывались неведомыми проектировщиками. Потолок тоже выглядел гораздо наряднее, чем в тех камерах и коридорах, где довелось побывать астронавтам: по обтесанному камню змеились широкие красные спирали, то тут, то там пересекаясь друг с другом. Вероятно, их рисовали здесь в соответствии с каким-то замыслом, но замысел этот нужно было еще разгадать. В трех местах в стенах темнели проходы, а стена напротив обозревавших зал астронавтов напоминала витрину. Точнее, три витрины, отделенные друг от друга каменными перегородками. Эти «витрины» были квадратными, почти от пола до потолка, их неярко освещенные изнутри мутноватые стекла (или то, что выглядело как стекла), казалось, покрывала легкая изморозь. Других источников освещения в зале не было. Оставалось только гадать, что за источник энергии в течение уже не одного тысячелетия поддерживает здесь свет. И зачем.

Батлер и Торнссон молча переглянулись и медленно, бок о бок, двинулись вперед, переставляя ноги очень осторожно, словно ступая по тонкому льду. После предыдущих пустых камер и коридоров этот зал выглядел чуть ли не празднично. Так, пожалуй, мог бы воспринимать площадь захудалого городка с тысячью-двумя жителей, площадь, где наперебой зазывают к себе выцветшей рекламой целых два магазина и одна забегаловка, какой-нибудь бедуин, в жизни не видавший ничего, кроме своей пустыни.

Переход через зал завершился без неприятных неожиданностей, и астронавты остановились перед одной из «витрин». Батлер провел ладонью по словно бы запотевшей поверхности. Она была холодной, гладкой, но не скользкой и, скорее всего, не стеклянной. Возможно, какие-то силикаты там и присутствовали, но не занимали в составе этого материала ведущего места. Прозрачнее от прикосновения ареолога «витрина» не стала.

Как ни странно, но и направленные туда лучи фонарей не делали более зримыми какие-то лежащие за «стеклом» предметы. Напротив, эти предметы как бы вовсе теряли очертания, превращались в еле уловимые глазом подобия миражей, в бледные бесформенные отпечатки, грозившие полностью раствориться в тех люксах, что исправно извергала из себя земная светотехника.

— Выключи фонарь, — тихо сказал Батлер пилоту и погасил свой.

Торнссон, чуть помедлив и оглянувшись, последовал его примеру.

Света стало гораздо меньше, но видимость от этого только улучшилась. За мутной перегородкой проступили слабо освещенные сверху контуры. Батлеру представилось, что он видит монолит, платформу, которая не более чем на метр возвышается над полом. Бок ее, обращенный к астронавтам, был испещрен какими-то едва заметными сквозь «изморозь» знаками. А на платформе лежали в ряд пять продолговатых предметов… Белое… с золотом… Серо-белая ткань и тусклое золото масок…

— Боже мой… — почти беззвучно ошеломленно выдохнул ареолог.

Пропитанные благовониями полотняные погребальные ткани и золотые посмертные маски… Каменное ложе ушедших…

— Что такое, Алекс? — встрепенулся Торнссон, безуспешно пытаясь протереть «витрину» рукавом комбинезона. — По-моему, это всего лишь покойники. Или куклы.

— Это мумии, — стараясь не повышать голоса, пояснил Батлер.

— Марсианское кладбище! — пилот восхищенно покрутил головой. — Это классно, Алекс! Мы нашли мумии марсиан!

— Боже мой… — повторил ареолог. — Видишь вон те значки? — Он ткнул пальцем в «стекло», показывая на посмертное каменное ложе.

Пилот прищурился, всматриваясь. Сказал неуверенно:

— Вроде змейки какие-то… И птицы… Точно, птицы… Человечки… Какая-то корзиночка… А вон что-то типа мобильника…

— Это не мобильник, Свен, это изображение плиты, — Батлер по-прежнему говорил приглушенным голосом. — Иллюстрация предыдущих четырех знаков. А эти предыдущие четыре знака составляют слово «памятник».

— Ага, понятно. А вон та зверюга означает слово «пантера». Похоже, да? — Пилот вдруг с изумленным видом повернулся к Батлеру: — Ты что, док, знаешь язык марсиан? Такие находки уже были? Секретная информация?

— Это не марсианский язык, Свен, — ответил ареолог. — Это древнее египетское рисуночное письмо вперемежку с древнеегипетским языком. Такие же символы есть на Розеттском камне, его нашли в Египте во время военного похода Наполеона.

— Ты хочешь сказать, что марсиане обучили древних египтян языку?

— Не знаю, Свен, не знаю… Но перед нами именно древнеегипетские письмена… — Батлер сдвинул брови и немного помолчал, размышляя. — Смотри, что получается. Фараонов в Египте хоронили в грандиозных пирамидах. Не в кубических гробницах, не под земляной насыпью — именно в пирамидах. Это факт. Другой факт: ни в одной пирамиде, насколько мне известно, не нашли ни одного фараона… то есть ни одной мумии. Объяснение придумали: мол, те, кто был позже, осудили деяния предшественников и вынесли мумии из гробниц. Но вот они, фараоны, — Батлер кивнул на каменное ложе. — Я не утверждаю, что это именно фараоны, но похоже, что так. Золотые маски… Подобная была у Тутанхамона. Пойдем дальше: есть некий математический код, одинаковый для нефракталов здешней Сидонии и земных сооружений Стоунхенджа, Теотиуакана и Гизы. Даже введено такое понятие: «стандартная теотиуаканская единица»…

— То есть марсиане явились на Землю, построили все эти сооружения, прихватили зачем-то мумии фараонов и вернулись сюда, так, что ли?

— Я ничего не могу утверждать, Свен, я могу только предполагать.

— И?

— Марсиане могли обучить землян строительству таких сооружений. С соблюдением нужных пропорций, соответствующих теотиуаканской единице. Наверное, пропорции тут очень важны. Не думаю, что марсиане обучили египтян письму — письмо-то довольно примитивное. Они просто воспроизвели здесь, — ареолог вновь показал за «стекло», — древнеегипетские тексты. Потому что здесь покоятся именно фараоны Древнего Египта. Не исключено, что в каком-то другом зале находятся останки правителей Теотиуакана. А ну-ка…

Батлер прошел вдоль стены, заглянув во вторую и третью «витрины».

— То же самое, Свен, — сказал он, вернувшись к пилоту. — Египетские мумии. Вообще, тут можно строить разные предположения, но для меня сейчас важнее другое: как мумии фараонов оказались здесь?

— А я думал, для тебя важнее, как нам выбраться отсюда, — с почти неуловимым оттенком сарказма заметил Торнссон. — Могу объяснить. Марсианские великие жрецы посетили Землю и, возвращаясь, прихватили их с собой в качестве сувениров. Или как вещественные доказательства того, что они, жрецы, летали именно на Землю, а не рванули куда-нибудь на Юпитер.

— Шутки шутками, но все же: как мумии попали на Марс? И как марсиане попали на Землю? — глаза ареолога возбужденно блестели. — И зачем там, — он кивком указал вверх, — на марсианской равнине, построены пирамиды?

— Ну давай, не тяни, — поторопил его пилот. — Ведь вижу, что есть у тебя ответ, тебе же идею выдать — все равно что мне хот-дог проглотить. Давай, рассказывай, как египетские рабы копали подземный ход до самого Марса.

— И расскажу. Слышал о таком понятии: энергия пирамид?

— Нет, док, не слышал. Так что сделай милость, просвети.

— В пирамидах концентрируется некая энергия, — начал Батлер в стиле школьного учителя. — Я читал научные отчеты и сам, своими глазами, видел очень любопытные фотографии. Уже многократно установлено, что эта невидимая энергия пирамид не дает портиться мясу, бритвенные лезвия затачивает…

Торнссон удивленно поднял брови:

— Да ну!

— Вытягивает из предметов влагу, даже раны заживляет. Точь-в-точь как вода, заряженная сенситивами… не шарлатанами, а настоящими сенситивами — таких не очень-то и много. Помещали в пирамиду яйца — и из них выводились птенцы. Помнишь, Фло говорила об инкубаторах? Так вот, сами пирамиды и есть инкубаторы. То есть, вне всякого сомнения, пирамиды влияют на химические, физические и биологические процессы. Заметь, Свен, археологи много раз пробирались в пирамиды и находили там абсолютно нетронутые саркофаги, запечатанные по всем правилам. Открывают — пусто. И сухо. Словно там не мумии лежали, а сплошные живые Гарри Гудини! Размотались из своих пелен, выбрались, не повредив печатей, и ушли куда-то.

— И куда же это они ушли? Сюда, на Марс? Через двадцать пятое измерение?

— Так ты же сам видишь: вот же они, тут! Есть такая идея, что пирамиды были нужны для перемещения в пространстве. Марсиане об этом знали и, судя по всему, поделились своими знаниями с египетскими жрецами. Для перемещения тел нужно перевести их в некое лучистое тонкоматериальное состояние. И этого можно добиться именно с помощью энергии пирамид, понимаешь? Возможно, пирамиды не только концентрируют энергию, но и время от времени ее излучают. Вот так эти мумии и были перемещены сюда.

— Ну никак не могли марсиане обойтись без этих трупов, — скептически сказал Торнссон. — Чем плохо им было там, на Земле, лежать?

У Батлера незамедлительно нашелся ответ и на этот вопрос:

— Мумии в тонкоматериальном состоянии переместили сюда и воссоздали. Мумии — это носители тонкоматериальных тел, такие тела состоят из каких-то невидимых микрочастиц. Они своего рода фантомы, призраки. На них можно потом навесить нормальные атомы — и получится живой египетский фараон! Это, — ареолог показал на «витрину», — хранилище, понимаешь, Свен? Хранилище!

— Понимаю, — кивнул пилот, — и не перестаю удивляться твоим знаниям и фантазии… Нет, без всякой иронии, серьезно. Может быть, ты объяснишь еще, зачем марсианам понадобились оживленные фараоны? Зачем в городе великих жрецов Гор-Пта нужны живые египетские фараоны?

— А вот этого я не знаю.

— Тогда попробую-ка и я пошевелить извилинами.

— Ну-ка, ну-ка…

— Допустим, марсиане предполагали, что… м-м… древние египтяне когда-нибудь вымрут. Как мамонты. И хотели сохранить генофонд.

Алекс Батлер задумчиво почесал нос:

— Что ж, не исключено.

— Ладно, пошли отсюда, а? Не люблю находиться в компании с покойниками. Всякие грустные мысли в голову лезут…

— Пошли.

Батлер бросил последний взгляд на каменное ложе и отошел от «витрины». Включив фонарь, он поочередно осветил выходы из круглого зала-усыпальницы.

— Какой выбираешь, Свен?

— Мне в рулетку никогда особенно не везло. Выбирай сам.

Алекс подошел к левому проходу и направил луч фонаря в темноту. Ему показалось, что вдали, на пределе видимости, мелькнула какая-то тень. Метнулась от стены к стене — и пропала. Ареолог несколько раз моргнул, вгляделся еще раз — луч терялся во мраке неширокого прохода со сводчатым, не очень высоким потолком, и не было там никакого движения.

Он не был уверен, что тень ему померещилась.

«А мы все-таки пойдем именно туда», — решил он и махнул рукой пилоту:

— По машинам, Свен.

21

Больше никакие тени ареологу не мерещились. Пол продолжал чуть понижаться, не так сильно, как раньше, перед круглым залом с мумиями фараонов, — но волей-неволей астронавты все глубже погружались в пустоты марсианского колосса.

Вскоре они оказались перед ведущими вниз широкими темными каменными ступенями.

— Все ниже… — обреченно сказал Торнссон, остановившись рядом с ареологом. — Да, Алекс, ты, видимо, тоже не очень везучий.

— Можем вернуться и выбрать другой путь, — предложил Батлер. — А насчет моей везучести… Ты когда-нибудь выигрывал в экспресс-лотерею сразу две зажигалки и пепельницу?

— Чего не было, того не было.

— А я выигрывал. Правда, мне все это барахло было ни к чему, Покурил разок лет в шестнадцать, и мне не понравилось на всю жизнь. Но братец Ник был очень доволен. Так что, вернемся?

— Возвращаться — плохая примета, — сказал Торнссон. — Судьбу не обманешь. Как шли, так и дальше пойдем. Может быть, где-то там нас Флосси поджидает.

Ступени не были крутыми, и их оказалось ровным счетом пятьдесят. Они привели астронавтов на широкую прямоугольную площадку, которая упиралась в стену с еще одним проемом. Передвигаясь все так же осторожно, как по ненадежному льду, Батлер и Торнссон дошли до проема, вырубленного в толще камня. Сделали еще несколько шагов под низким сводом и оказались в конце перехода.

Проем выходил в просторное помещение, которое вряд ли образовалось в этих подземных глубинах само собой, сотворенное природными процессами. Помещение было совершенно пустым и имело строгую правильную форму. Форму четырехгранной пирамиды. Эти грани переливались и блестели, отражая свет фонарей, словно были сделаны из льда или горного хрусталя. Высоко вверху, на уровне крыши как минимум десятиэтажного дома, там, где грани сходились в одну точку, брезжил слабый красноватый свет — таким выглядит Марс на земном небе.

Батлер и Торнссон стояли, подняв головы, и смотрели на этот свет. Он, скорее всего, пробивался не с поверхности — до нее было слишком далеко, да и не бывало такой окраски у марсианских сумерек. Сквозь толстые подошвы ботинок они вдруг ощутили вибрацию, похожую то ли на отзвук далекого землетрясения, то ли на работу какого-то механизма. И почти в тот же миг красная точка начала увеличиваться, расползаться и превратилась в красные треугольники. Они медленно потекли вниз по всем четырем граням, увеличиваясь в размерах. Казалось, что стены пирамиды окрашиваются кровью. Движение треугольников было не равномерным, а пульсирующим — в такт то стихавшей, то усиливавшейся вибрации. Словно где-то в еще более глубоких глубинах ожило и забилось чье-то огромное сердце.

Сердце бога войны…

Вокруг не происходило никакого движения. Ничего не рушилось, не оборачивалось провалами, и грани пирамиды, кажется, не собирались сдвигаться, как в новелле Эдгара По, или растекаться раскаленной лавой. Красные треугольники были еще очень высоко и не казались чем-то угрожающим. Однако Батлер, не сводя с них взгляда, сделал шаг назад, в короткий тоннель.

Торнссон повернулся к нему:

— Думаешь, это реакция на наше появление?

— Не знаю, — ответил ареолог. — Во всяком случае, все эти эффекты начались именно после нашего появ… Смотри! — он вскинул руку, показывая куда-то в пространство пирамиды.

Красные треугольники исчезли, так же как и находившаяся напротив тоннеля одна из наклонных граней пирамиды. Там уже ничего не сверкало и не переливалось перламутровыми отблесками — там дышала темнота. Именно дышала, шевелилась, колыхалась подобно дыму, готовому вот-вот прорвать невидимую пленку и заполнить все пространство. Так продолжалось три-четыре секунды, не более, а потом, в один-единственный неуловимый миг, этот дым исчез. Темнота превратилась в огромный экран, на котором демонстрировалось отчетливое объемное цветное изображение. Только, в отличие от кинотеатров с их мощными звуковыми системами, звуки здесь заменяла все возраставшая вибрация.

Перед астронавтами распростерлось густо-синее небо. Оно еще было подсвечено невидимым солнцем, но уже проклюнулись в нем бледные звезды. И висел в вышине слегка ущербный неяркий диск — не Фобос и не Деймос, а земная Луна — земная Луна! — с такими привычными и легко узнаваемыми темными пятнами. Непонятно было, раннее ли это утро или вечерние сумерки, но астронавты не задумывались над этим, во все глаза глядя на возникшее перед ними удивительное видение. Камера неведомого оператора находилась на каком-то возвышении, внизу застыло море зелени, горизонт был очерчен округлыми темными силуэтами гор, и вздымалась над зеленью ступенчатая пирамида, а дальше возвышалась еще одна.

Алексу Батлеру доводилось бывать и в Гизе, и в Стоунхендже, и в древнем уральском городе Аркаиме, и в грандиозном буддийском комплексе Борободур на острове Ява. Еще студентом он, благодаря давнему приятелю матери (а может быть, и не просто приятелю), в летние месяцы работал в одной из телекомпаний Трентона, принимая самое активное участие в создании цикла передач «Сто чудес света». Это позволяло ему путешествовать за чужой счет, за деньги телебоссов, потому что за свой счет он в те годы вряд ли уехал бы дальше канадской границы. Именно тогда повидал он и странные каменные шары, разбросанные в джунглях Коста-Рики, и — с вертолета — грандиозные рисунки на плато Наска… Удалось ему побывать и в Теотиуакане. И сейчас он просто не мог не узнать величественную пирамиду Луны, на сорок с лишним метров вознесшуюся над землей. Хотя выглядела она на этом экране как-то не так…

Ареолог зачарованно глядел на панораму древнего города, не замечая нараставшей вибрации, забыв, где он и с кем он. А стоявший впереди него Торнссон, приоткрыв рот, ошеломленно уставился на земную Луну. На такую знакомую Селену, повисшую над землей. Над Землей.

Перед ними была Земля…

Колыхнулась зелень, пошла волнами — и теплый ветер ворвался в пирамидальный зал, скрытый в толще Марсианского Сфинкса. Своим шумом он разогнал тишину и овеял лица астронавтов.

Запахи… Запахи листвы… цветов… дыма…

— Невероятно… — прошептал Алекс Батлер, едва шевеля губами.

— Что? — Торнссон по-прежнему неотрывно смотрел на Луну, и светлые волосы его разметались от ветра.

— Это Теотиуакан, Свен… Древний земной город… Настоящий! Открылся переход…

Вверху, там, где сходились грани пирамиды, сверкнуло что-то лиловое, и Батлера охватила внезапная тревога. Сдавило виски, непрекращающаяся вибрация дрожью отдалась во всем теле.

— Скорее отсюда, Свен!

— Что? Это Земля, ты видишь? Земля!

От тяжелого удара, раздавшегося за их спинами, содрогнулся пол. Батлер отпрыгнул в сторону, разворачиваясь в прыжке лицом к проему. А Торнссон, тоже мгновенно среагировав на этот грохот, просто бросился подальше от стены, к центру зала, по которому свободно гулял земной ветер.

Не было уже никакого проема — его наглухо закрыла гладкая каменная плита, отрезав путь назад.

Батлер разглядел на ней белые линии — два расположенных на одной горизонтали частично пересекающихся одинаковых круга и горизонтальную черту, ровно посредине соединявшую обе стороны общей для обоих кругов площади. И в этот момент, то ли от вибрации, то ли по какой-то другой причине, пол под ним провалился, и ареолог, не успев ничего предпринять, полетел вниз.

Несмотря на возникшую после лиловой вспышки сильную головную боль, он не утратил ясности мышления. Скорее всего, это сработало выкованное долгими предполетными тренировками умение быстро ориентироваться в непредвиденных ситуациях. Наклонив голову и вытянув перед собой руки, Батлер развернул свое тело почти горизонтально. Он пытался и руками и ногами дотянуться до стен и замедлить падение, а если удастся — и вовсе заклиниться в этом колодце. Но у него ничего не получилось — стены были слишком далеко. Одну из них освещал болтавшийся на его груди фонарь. Фонарь почему-то разгорался все ярче и ярче. Посмотрев вниз, ареолог понял, что свет идет оттуда, из глубины, с совсем уже близкого дна. Белого дна, подобного выложенному кафелем полу морга.

Он успел представить, как грохнется сейчас на этот пол, и мигом исчезнут все проблемы. Но некто, распоряжавшийся его судьбой, видимо, имел другие планы. Не долетев нескольких метров до дна, Алекс почувствовал, что угодил в какую-то невидимую сеть. Он упал на невидимый батут, тот отбросил Батлера вверх и вновь принял его тело. И опять отбросил — уже слабее. Так, попрыгав немного в воздухе, ареолог завис над дном. Обливаясь потом и шумно дыша, не зная, как утихомирить рвущееся из груди сердце. Он даже не заметил, что головная боль прошла — столь же неожиданно, как и возникла. И вибрации больше не ощущалось — все вокруг было тихо.

Поле его зрения ограничивал квадратный проем, под которым белел освещенный пол. Похоже, ведущий из пирамиды колодец оканчивался в потолке какого-то помещения. Очередного помещения, каких, видимо, было полным-полно в недрах Сфинкса. Ровный белый кафель — это было гораздо лучше, чем частокол или толпа зубастых монстров.

Батлер выключил ненужный здесь фонарь и висел, не шевелясь и размышляя, каким же образом добраться до пола. Можно было попробовать посильнее раскачаться, чтобы прорвать собственной массой, умноженной на скорость, невидимый батут — падать тут было сравнительно невысоко. О Торнссоне он старался пока не думать. Каждому из них был уготован свой собственный путь… Или конец пути…

Ареолог уже напряг мышцы, собираясь осуществить свой план, и вдруг услышал внизу легкие шаги. Кто-то приближался к шахте и, судя по звукам, шел босиком.

Эти звуки были настолько неожиданными и совершенно невозможными здесь, в лишенных всякой жизни глубинах, что Батлер готов был принять их за слуховую галлюцинацию. Тем не менее, почти мгновенно сработал не разум, а инстинкт — ареолог расстегнул кобуру, выхватил «магнум-супер» и навел его на белый пол. Ему сразу же вспомнилась та тень в коридоре…

Секунда… другая… третья… — и в проеме показалась фигура в красном… со светлыми волнистыми волосами… Человек… Женщина…

Батлер, сглотнув, поспешно опустил руку с пистолетом на незримый батут. Открыл рот, пытаясь заговорить, но не смог — оказалось, что у него пропал голос.

Женщина остановилась под ним, подняла к нему лицо и спокойно сказала:

— Представь, что ты прыгаешь вниз. Просто представь — и все.

— Фло… — все-таки удалось просипеть ему.

— Ну же, прыгай.

Флоренс Рок спокойно смотрела на него своими бирюзовыми глазами, и голос ее тоже был спокойным. Словно они вели неторопливую беседу за чашкой эспрессо доппио в каком-нибудь тихом кафе. На Флоренс было длинное темно-красное одеяние из тяжелой, слегка переливчатой ткани, наводящее на мысли о чем-то древнегреческом. (Пеплос? Хитон? Гиматий?) Из-под почти достающего до белого кафеля подола виднелись белые ступни с алыми пятнышками покрытых лаком ногтей. Ногти пальцев рук были такого же цвета. Батлер совершенно не помнил, как они выглядели раньше, потому что никогда не обращал внимания на подобные детали. Это касалось не только Флоренс, это касалось всех женщин, с которыми он когда-либо имел дело. В руке Флоренс держала багровую, в тон странной одежде, сменившей комбинезон, маску. Миниатюрную копию Марсианского Лика, только без слезы под прорезью для глаза.

— Прыгай, — так же бесстрастно повторила Флоренс, и Батлер вдруг понял, что ему совершенно не хочется следовать ее совету.

Их разделяло метра три, и ареолог почему-то не желал сокращать это расстояние. Какой-то не такой был вид у Флоренс — и дело тут было не только в ее одежде… И голос ее звучал тоже как-то не так…

Батлер не спешил убирать пистолет обратно в кобуру. Сердце вновь заколотилось, как пошедший вразнос двигатель, он взмок и чуть ли не плавал в собственном поту. Это была реакция организма на абсолютно непредвиденную ситуацию, и на всех уровнях сознания дружно завывали сирены тревоги. Что-то явно было не так…

Он пальцем свободной левой руки смахнул пот с бровей и кончика носа. И хриплым голосом спросил ту, что стояла внизу и продолжала смотреть на него неподвижным взглядом, в котором не читалось никаких эмоций:

— Как ты попала сюда? — на этот раз он не назвал ее по имени.

Женщина в одеянии цвета крови слегка пожала плечами и промолчала.

— Откуда эта одежда?.. Маска?.. — продолжал допытываться Батлер.

Стоявшая внизу снова пожала плечами и переступила с ноги на ногу, словно пол был холодным. Медленно подняла руку и приложила к лицу маску.

— Не хочешь прыгать? Тогда я сама поднимусь к тебе.

И хотя не было здесь никакой лестницы, Алекс почему-то ни на мгновение не усомнился в том, что ей это удастся. Его правая рука сама сделала нужное движение — и дуло «магнума», описав короткую дугу, уставилось в маску, чуть выше прорезей для глаз.

Он не знал, решится ли выстрелить.

Флоренс опустила маску, и светлые локоны упали ей на лоб.

— Не хочешь — оставайся там, — сказала она и, по-прежнему глядя на ареолога, сделала шаг назад. — Но когда-нибудь это тебе надоест. Тебе надоест висеть здесь, и ты уйдешь отсюда… для того, чтобы сгореть…

Батлер внутренне вздрогнул. Но, как ни странно, ему тут же стало легче, и он уже без всяких раздумий убрал оружие в кобуру.

Никто на свете, включая нанотехнолога Флоренс Рок, не мог слышать те слова, что сказала ему полупьяная маргиналка из племени дакота, сиу или навахо тем дождливым вечером в придорожном кабаке. Никто. А это значило, что нет на самом деле никакой женщины в багровом одеянии, и никто не говорит с ним. Вернее, говорит, — но не кто-то, а что-то. Он, Алекс Батлер, в силу каких-то обстоятельств — возможно, причина крылась в той лиловой вспышке — уподобился тем многочисленным так называемым «контактерам», которые вполне искренне считали, что общаются с какими-то посторонними сущностями, будь то «космический разум» или «инопланетяне». Или «серые» с Дзеты Сетки. Или «люди в черном» из туманности Андромеды. А в действительности же это вело диалог само с собой их собственное раздвоившееся сознание.

«Эпилепсия височных долей», — вспомнил он.

Человек, страдающий этой болезнью, может испытывать галлюцинации, похожие на описания многих встреч с инопланетянами.

Конечно, ничего хорошего во всем этом не было, — но если он понимает свою проблему, то, возможно, все-таки справится с ней… пусть даже с помощью психиатров… Если ему удастся добраться до психиатров… Или не только это подобие Флоренс Рок, но и вообще вся экспедиция на Марс всего лишь грезится ему?

«Впрочем, если так рассуждать, — сказал себе ареолог, — то и все собственное существование можно считать сном. Или даже сном во сне…»

Батлер потряс головой, поколебался немного и все-таки заговорил с той, что стояла внизу, теперь уже опустив голову, словно у нее устала шея. Ему было любопытно, как выкрутится из этой ситуации его собственное раздвоившееся сознание.

— Откуда ты знаешь, что я сгорю? Как это произойдет, Фло? Пожар в моем доме? Катастрофа при посадке? Что-то связанное с террористами? Во всяком случае, для самосожжения пока причин не вижу. Так что это будет?

— Это будет конец, — последовал краткий ответ.

— Что ж, весьма убедительно, — сказал ареолог.

Естественно, его сознание понятия не имело, какая конкретно связанная с огнем ситуация якобы прервет его жизнь. Хотя могло бы и пофантазировать…

— Например, мне на голову свалится солнце, как тому лилипуту из комиксов, — предположил он.

— Не знаю, о чем ты говоришь. Ты не хочешь спускаться ко мне и не пускаешь меня к себе. Пусть будет так. Ты сгоришь… Ты спрашиваешь о чем-то, а я не знаю ответа. Но я знаю иное. Здесь, внизу, целый подземный город, однако он пуст. Многие ушли, а некоторые остались… Но не там… И стали не такими, как раньше… Ты спросишь, кем был тот, под чьим ликом ты сейчас находишься?

— Да, спрошу. — Батлеру было интересно узнать, какой ответ приготовило ему подсознание. — Кем же он был?

— Это Лик того, кто когда-то привел предков сюда.

— В Сидонию? — спросил ареолог. — Или на Марс?

— В этот мир, — не совсем понятно ответила Флоренс.

— И как же звали этого космического Моисея?

— У него много имен, но все они — не истинные. А истинное откроется не здесь и не сейчас. И не тебе. Твое время уже истекает.

От этих слов Батлер ощутил невольный озноб — и это при том, что он продолжал оставаться совершенно мокрым от пота.

— Ты не хочешь идти ко мне и не пускаешь меня к себе, — опять прозвучал в тишине голос Флоренс. — Я ухожу…

Она медленно повернулась и сделала шаг… другой… Еще чуть-чуть — и фигура в красном, с маской в руке исчезнет за краем проема. Батлер молча провожал ее взглядом.

Звук босых ног становился тише… тише… Потом до слуха ареолога донеслось что-то похожее на легкий всплеск — и все. Вокруг вновь царило подземное безмолвие.

Он подумал, что если сейчас начнет копаться во всем этом, то, скорее всего, кончит очень плохо. Лучше попробовать дать нагрузку мышцам, а не мозгам.

Но как? Раскачаться на этом батуте?

«Представь, что прыгаешь…»

И он представил. Он мысленно сел на корточки на упругой прозрачной пленке и мысленно же прыгнул чуть вперед и вниз — как с крыши.

И эта мысленная картинка воплотилась в реальности. Ареолог действительно полетел вниз, только не из положения сидя, а из положения лежа ничком. Выручила реакция — он успел опустить ноги и более-менее приблизить свое тело к вертикали. Поэтому не отбил себе живот. Подошвы ботинок смягчили соприкосновение с полом, он выставил перед собой руки и упал на колени. И все-таки ощутимо приложился ладонями к белой поверхности, по твердости ничуть не уступающей кафелю.

Ареолог решил приберечь удивление и все другие эмоции до лучших времен. Продолжая стоять на четвереньках, он поднял голову и обнаружил, что находится возле одной из стен традиционно уже пустого прямоугольного помещения размером, пожалуй, с баскетбольную площадку. У помещения были две характерные особенности: во-первых, отсутствие хоть какого-то намека на дверь, ворота или калитку, а во-вторых, повсеместное присутствие подобия белого кафеля. И пол, и стены, и потолок были выложены квадратными плитками. Без всяких сиррушей и вообще каких-либо рисунков. Совершенно непонятно было, почему в этом белом зале светло, как в операционной, но Батлер не собирался погружаться в размышления по данному поводу. Даже найди он источник освещения — что изменится в его положении?

Проем в потолке темнел довольно высоко над головой астронавта, и теперь туда можно было добраться, разве что совершив прыжок с шестом.

Но шестов нигде не наблюдалось, и он обреченно подумал, что очутился именно в морге. В морге, рассчитанном на единственное тело. Его, Алекса Батлера, тело. Точнее — труп…

Он подул на ушибленные ладони и медленно встал. И увидел то, чего не было видно ему из положения на четвереньках. В дальнем от него конце зала, в углу, темнел на полу квадрат. И у самого края горельефом выступало из него бледное лицо Флоренс с прилипшими ко лбу светлыми волосами. А чуть дальше виднелось оранжевое пятнышко…

Уже не раздумывая, иллюзия это или нет, Батлер бросился через зал, и стук его ботинок многократным эхом отскакивал от белых плоскостей.

Квадрат оказался бассейном с темной, словно бы маслянистой жидкостью, неподвижно отражавшей белый потолок.

Батлер вытащил Флоренс на кафельный пол и опустился на колени возле нее. Это была именно нанотехнолог Флоренс Рок — в оранжевом комбинезоне, а не в красном подобии древнегреческого хитона или пеплоса. И без маски в руке. Темная субстанция, которую ареолог принял за жидкость, при ближайшем рассмотрении оказалась похожей на коллоид. Она скатывалась с совершенно сухого комбинезона Флоренс, не оставляя следов, и лужицами застывала на белом полу. Лужицы почти мгновенно тускнели и превращались в серый порошок.

Вспомнив о недавнем всплеске, ареолог бросил взгляд на бассейн, — но ничего и никого больше не было видно на его глади. Лезть туда он не стал и посмотрел на руки Флоренс: знакомо алели на ее ногтях пятнышки лака. Снимать с Флоренс ботинки, чтобы посмотреть на ее ступни, Батлер тоже не стал. Остро ощутив дежа вю, он расстегнул комбинезон Флоренс, пальцем нащупал пульс… Состояние дежа вю продолжалось — веки ее затрепетали, как недавно у Торнссона, и она открыла глаза, словно только и ждала этого прикосновения. Было тут что-то от истории о Белоснежке…

Взгляд Флоренс поблуждал по потолку — туманный, рассеянный взгляд… Скользнул по лицу ареолога… Вновь устремился в потолок… И замер. И померк — словно внутри ее глаз кто-то выключил освещение.

— Фло… — срывающимся голосом позвал Батлер.

Флоренс чуть повернула голову и смотрела теперь куда-то мимо него. Лицо ее было застывшим… словно маска…

— Фло! — повторил Алекс, холодея от недоброго предчувствия. — Ты меня слышишь, Фло?!

Что-то дрогнуло в ее глазах, по-прежнему бирюзовых, но погасших. Дрогнуло — и вновь растворилось в тумане.

— Что с тобой, Фло? — спросил Батлер с отчаянием, вызванным пониманием собственного бессилия. — Где ты была?

И вновь какой-то отблеск мелькнул в бирюзовых глазах — и исчез. Губы Флоренс шевельнулись, слегка растянулись в слабом подобии улыбки, и ее глуховатый надтреснутый голос, так непохожий на прежний голос Флоренс Рок, болезненно отозвался в сердце Батлера.

— Где ты была? — как говорящая кукла повторила она его вопрос, по-прежнему глядя куда-то в пространство. — Оно меня окружило… Поглотило… Темнота… — Она роняла слова монотонно, отделяя их друг от друга длинными паузами, и было непонятно, осознаёт ли она то, что говорит. — Темнота… Темнота встала на мое место… Заняла мое место… Я — часть темноты… Она овладела мной… Темнота…

Губы ее сомкнулись, и закрылись ее глаза. Словно окончательно разрядились батарейки. Словно пружина распрямилась до конца.

— Фло! — крикнул Батлер и потряс ее за плечи.

Голова Флоренс безвольно мотнулась, и видно было, как под опущенными веками из стороны в сторону блуждают глаза.

«Это шок! — лихорадочно подумал ареолог. — Это просто шок. Из-за того дьявольского марсианского сиропа… Она очнется, обязательно очнется… Если бы хоть каплю нашатырного спирта!»

Он убеждал себя в том, что это шок, но в глубине души понимал, что все гораздо серьезнее. Гораздо хуже…

Шум, похожий на громкий тяжелый вздох, раздавшийся из бассейна, заставил Батлера повернуть голову. То, что было до сих пор неподвижной темной поверхностью, вспучилось маслянистым пузырем. Пузырь быстро раздувался, превращаясь в монгольфьер, и через мгновение лопнул с грохотом взорвавшегося фугаса. Коллоид хлынул во все стороны, темная волна подхватила Батлера, вцепившегося в плечи Флоренс, и швырнула к стене. Ареолог ударился плечом о твердый кафель, но пальцы не разжал, продолжая удерживать Флоренс. Шум нарастал и нарастал, теперь коллоид мощными высокими гейзерами извергался из бассейна, быстро заливая все вокруг. Не прошло и десятка секунд, как Батлер был уже по грудь в этой субстанции, а еще через несколько мгновений она дошла ему до подбородка. Ареолог, не отпуская Флоренс, оттолкнулся подошвами от пола и отчаянно заработал ногами, изо всех сил стараясь удержаться на плаву. Его поднимало к потолку, потолок был все ближе и ближе, холодный белый потолок морга, и темная масса вот-вот должна была до предела заполнить весь ограниченный белым мертвенным кафелем объем.

«Не сгореть мне суждено, а утонуть…»

Эта мысль была последней. Теплое, скользкое хлынуло ареологу в ноздри и потекло в горло.

Алекс Батлер в первый и последний раз судорожно всхлипну. Пальцы его разжались, теряя Флоренс, и вязкая темнота сомкнулась над ним…

22

Леопольд Каталински гнал вездеход в режиме форсажа, с трудом удерживая руль, — инженера подбрасывало вместе с машиной. Она, казалось, вот-вот развалится от этой жестокой тряски. Ведь не асфальт был под колесами, и не бетон, а усеянная камнями равнина, совершенно не подходящая для такой сумасшедшей езды. Каталински выжимал из марсохода все до предела, но эта самодвижущаяся четырехколесная тележка вовсе не была болидом «Формулы 1» или хотя бы джипом-внедорожником. Расстояние до Марсианского Сфинкса сокращалось удручающе медленно, и Каталински бормотал проклятия до тех пор, пока не прикусил себе язык при наезде на очередной камень.

Внезапная потеря связи с командиром не просто тревожила инженера — он был почти уверен, что произошло непоправимое. И мысленно не переставал проклинать себя за то, что оставил Маклайна одного и вернулся к модулю на погрузку золота. Но разве мог он ослушаться приказа? Вновь ослушаться приказа.

«Да, мог! Мог! — ожесточенно стискивая зубы, думал он. — Это как раз тот случай, когда я просто обязан был не подчиниться и не бросать его одного! Учитывая, что трое уже пропали здесь, и остались только он да я…»

Зловещий гигант, возвышавшийся посреди зловещей равнины, надвигался и разрастался, подпирая зловещее небо.

Каталински сбавил скорость и направил марсоход вокруг Сфинкса, к тому его боку, где, судя по схеме, находился еще один вход.

Порывы ветра то и дело гоняли по равнине ржавую пыль, и как ни силился инженер отыскать следы командира, это у него не получалось. Возможно, где-то, за каким-то камнем, и сохранился уберегшийся от ветра отпечаток рубчатой подошвы, но Каталински не обладал способностями детектива и не мог его отыскать. Он медленно проехал вдоль всего каменного бока Сфинкса, напряженно, чуть ли не до слез, вглядываясь во все выступы и трещины, но ничего похожего на вход так и не обнаружил.

Ощущая нечто похожее на панику, инженер развернул вездеход и направился обратно. Он с еще большей тщательностью рассматривал проплывающую мимо каменную стену и наконец заметил зигзагообразно уходящий вверх узкий карниз. Пройдясь по нему взглядом, Каталински убедился в том, что карниз упирается в глухую стену.

«Лео, я вижу вход… Попробую добраться до него — он довольно высоко…»

Командир видел вход. Видел отсюда, снизу. А теперь отсюда никакого входа не видно. Не то место? Или вход закрылся — точно так же, как закрылись ворота в тоннеле?..

Инженер выключил двигатель, выбрался из ровера и направился к мрачному боку инопланетного чудовища, внимательно глядя себе под ноги.

То ли тому, кто держал в своих руках нити человеческих судеб, захотелось чуть-чуть помочь одной из миллиардов марионеток, воображавших себя вполне самостоятельными, то ли он решил ускорить действие, чтобы приблизить развязку и посмотреть на другие сценки — так или иначе, но, не сделав и десяти шагов, инженер оступился на присыпанном пылью камне. Его правая нога поехала в сторону, ботинок взрыхлил нанесенную ветром ржавчину — и из-под нее показался краешек чего-то очень знакомого. Каталински нагнулся и поднял разорванную звездно-полосатую обертку от армейского пищевого батончика. Эту обертку некому было оставить здесь, кроме Маклайна, — командир, вероятно, решил подкрепиться перед восхождением.

А значит, место было именно то.

Каталински выпустил обертку из пальцев и побрел назад, к вездеходу, за тросом. Вряд ли уже стоило спешить — от быстроты его действий, скорее всего, теперь ничего не зависело.

Случались у инженера минуты, когда он желал быть командиром на «Арго». И вот, похоже, это время наступило: он остался единственным участником Первой марсианской, находившимся снаружи, а не внутри, и мог отдавать любые приказы направо и налево. Только некому было выполнять эти приказы…

Перекинув через плечо моток троса, инженер медленным шагом участника похоронной процессии начал подниматься по карнизу. Вход был, несомненно, закрыт, и вероятность успеха равнялась твердому и беспрекословному нулю. Но Каталински не мог покинуть это место, не убедившись в абсолютной незыблемости этого нуля.

Он забирался все выше и выше, упорно глядя себе под ноги. И не замечал, как постепенно раздвигается горизонт и открываются новые и новые однообразные пространства, усеянные ржавой пылью почти бесконечных времен. Когда-то там, за окоемом, была другая земля, цветущая, полная жизни земля… И скользили над волнами океана быстроходные корабли, и в небе кружили белые птицы, и дважды в год выбирались на берег из своих глубин обитатели подводной страны, и великие жрецы вели с ними долгие беседы…

Каталински мимолетно удивился своим странным мыслям и на ходу расстегнул ворот комбинезона. Ветер остался внизу, а здесь царила тишь, и никакая сила не могла пробить толщу камня. Толщу каменной маски с празднования Хэллоуина — шабаша злобных демонов…

Шаг за шагом… шаг за шагом…

Древняя тропа вывела его наконец на полукруглую площадку-выемку, ограниченную глухой стеной. До верха колосса было отсюда еще довольно далеко, и туда уже не вела никакая дорога. Тропа заканчивалась именно здесь, а значит, именно здесь находился один из входов, указанных на невесть как попавшей на Землю старинной схеме.

Приблизившись к стене, инженер изучил взглядом кружево трещин и протяжно вздохнул. Если тут и на самом деле находился вход, то теперь он был перегорожен плитой. И отличить ее от остального монолита Каталински не мог.

Впрочем, даже если бы и смог — что это меняло? Взрывчатка была израсходована в тоннеле, никаких звуковых паролей, кроме «Сезам, откройся», он не знал, и очень сомневался в том, что здешняя автоматика сможет должным образом отреагировать на этот пароль из земных сказок…

— Сезам, откройся! — хватаясь за последнюю соломинку и чувствуя себя идиотом, громко произнес Каталински.

Марсианскому сезаму было глубоко наплевать на эту отчаянную просьбу.

— Пошел ты, сволочь! — инженер смачно плюнул на темную, в бледных потеках стену и показал ей выставленный вперед средний палец правой руки.

Никакой реакции вновь не последовало.

Оставалось только спуститься к вездеходу и вернуться в пустой лагерь. Связаться с ЦУПом, доложить обстановку — очень печальную обстановку — и получить категорический приказ убираться с этого проклятого Берега проклятого Красного Гора, с этой проклятой планеты. Чтобы обеспечить доставку на Землю очень-очень ценного золотого груза. А потом, с солидной суммой в кармане, закатить в Лас-Вегас и устроить себе праздник. Или совершить вояж по Европе: Мадрид… Рим… Париж… И вернуться на работу, навсегда вычеркнув Марс из своей жизни.

Из жизни, — но не из памяти…

Инженер еще раз плюнул на древние чужие камни и перевесил моток тонкого троса с плеча на шею. Смерил взглядом расстояние до верха сидонийского урода, прикинул сложность задачи и полез вверх по слегка наклонной стене, цепляясь пальцами за выступы и изломанные края трещин. Там, наверху, внутри глазницы марсианской маски, находился еще один вход. Возможно, он окажется открытым. Возможно, удастся блокировать полное опускание плиты-перегородки каким-нибудь подходящим каменным обломком — и тогда останется щель, через которую он сможет выбраться наружу. Вместе с командиром — ведь командир тоже знает о существовании этого входа и вдруг да сумеет добраться до него.

Об остальных замурованных внутри ухмыляющегося идола членах экипажа «Арго» Каталински предпочитал не думать.

Он карабкался, тяжело дыша и обливаясь потом, забрав назад все те нелестные слова, которые извергал во время предполетной подготовки относительно совершенно ненужных, на его взгляд, тренировок по скалолазанию. Ведь не в Гималаи же они собирались, и не в лунные горы, а в более-менее ровную область Сидония. А в памяти нет-нет да и всплывал тот образ, что он видел при посадке: черно-лиловые глаза на оскаленном лице, подернутые туманом, но даже сквозь туман глядевшие тяжело и зловеще. Наверное, именно так смотрит на свою жертву удав — прежде чем заглотать целиком и переварить. И умиротворенно дремать в ожидании следующей жертвы. Инженеру представились груды скелетов, высящиеся в подземельях марсианского удава, — и он чуть не промахнулся рукой мимо очередной трещины-зацепки. Его заранее коробило оттого, что, добравшись до глазницы, он попадет под прицел этого жуткого взгляда. Однако он продолжал забираться все выше и выше, изредка выдыхая яростное: «Подавишься, ублюдок! Подавишься…»

Инженер уже начал выбиваться из сил, когда наклонная стена, по которой он упрямо полз, как жук по камню, начала становиться все более пологой. Она постепенно и плавно закруглялась в верхнюю поверхность Сфинкса — в его головной убор, схожий с немесом владык Древнего Египта. Очень скоро Каталински поднялся на ноги и мог теперь ощутить себя покорителем Эвереста.

Но никаким покорителем инженер себя не ощущал, потому что цель этого восхождения была совсем другой. Он стоял у края, медленно обводя взглядом равнину внизу — сооружения Города, Пирамиду… Ни Купола, ни лагеря с котлованом и посадочным модулем с этой точки не было видно — их закрывал вздымавшийся темным массивом длинный нос Сфинкса. Кровавое небо отсюда отнюдь не казалось ближе, кровавые сгустки облаков сомнамбулически влеклись по нему, и Леопольду вдруг представилось, что сейчас хлынет кровавый ливень — прямо в хищный прожорливый каменный рот. Он передернул плечами, вновь плюнул на камни и зашагал вперед, к провалу глазницы, стараясь не спотыкаться на неровной поверхности Лика-Маски.

Не спотыкаться ему все же не удалось, и так, попеременно то плюясь, то чертыхаясь, он добрался до края глубокой впадины. Достал из кармана комбинезона батончик «Хуа!», сорвал обертку и бросил ее на камни. Откусил от батончика, тщательно прожевал, вновь медленно откусил. И только полностью управившись с пентагоновским лакомством, сделал еще шаг-другой и присел. И осторожно заглянул вниз, напрягшись в ожидании головной боли.

Но его опасения не оправдались — провал, в глубине которого маячил редкий туман, вблизи ничем не напоминал глазницу. Обычная горная впадина, похожая на конусообразный кратер, дно которой терялось в темноте. Ничего жуткого и зловещего. Никакого недоброго глаза. Вполне доступная впадина — бока ее сходились книзу под уклоном, а значит, ему не придется спускаться, повиснув на тросе. Он просто сползет по стене, страхуясь с помощью троса — вот и все. Средняя степень сложности, не более. А то и менее.

Вот только что он будет делать, когда окажется на дне? С пустыми руками. Нет, есть еще ракетница, но для чего в данной ситуации нужна ракетница? Для того, чтобы отметить салютом удачный спуск? Или для того, чтобы засунуть ее в собственную задницу? От бессилия…

Если и будет салют — то как последняя дань тем, кто погребен под ужасной маской и никогда не вернется…

— С-сволочь марсианская! — скрежетнув зубами, прошептал Каталински. Встал и принялся осматриваться в поисках выступа понадежнее, к которому можно было бы привязать трос.

Обследовав несколько каменных пеньков, он наконец нашел именно такой, какой хотел. Туман в глубине впадины выглядел совершенно безобидным, однако инженер не стал искушать судьбу и, проверив заплечный баллон, надел гермошлем. Кто знает, каков химический состав этого тумана… Затем закрепил трос на камне, несколько раз подергал, проверяя надежность страховки, и, повернувшись спиной к пустой глазнице, начал спуск.

Он вдруг поймал себя на мысли о том, что глазница эта представляется ему провалом в черепе, под которым затаился целый выводок мерзких тварей.

«Прочь, гадина!» — шикнул он на собственную мысль, как на крысу, выпрыгнувшую из мусорного бака.

Крыса метнулась за бак и затаилась там, время от времени высовывая злобную ухмыляющуюся морду.

Успешно преодолев две трети расстояния до дна глазницы, в которой по-прежнему не наблюдалось ничего похожего на зловещее око, Каталински попал в полосу тумана. Все вокруг заволокла белая дымка, не настолько, однако, плотная, чтобы он потерял из виду собственные руки. Туман вроде бы не собирался разъедать комбинезон и перчатки — это были, вероятнее всего, обыкновенные водяные пары. Обыкновенные пары, мелкими каплями оседавшие на стекле шлема. Самые обыкновенные па…

…Он хватал ртом воздух, легкие словно горели в огне, в горле было сухо, как в пустыне. Голова ничего не соображала, но ей на помощь бросилась рука, разблокировавшая крепления и поднявшая стекло гермошлема.

Каталински с натужным стоном втянул воздух… еще раз… и еще — и сердце отозвалось бешеным стуком.

Вокруг было темно, и он не сразу сообразил, где находится. Зато сразу понял, почему чуть не задохнулся: в заплечном баллоне кончилась дыхательная смесь. Марсианский воздух холодил лицо, его было много, и как же это хорошо, что его так много!.. Сознание собрало из кусочков пазл действительности, и инженеру стало наконец понятно, что он лежит на боку на каменной поверхности, идущей под уклон. Его удерживал на месте трос, и мириадами звезд смотрело на него темное небо, очерченное кромкой впадины-глазницы.

Даже школьник-младшеклассник догадался бы, наверное, какой фактор тут замешан.

Реденький туман. Совершенно безобидный с виду туман. Совсем, оказывается, не простой туман — он как-то сумел проникнуть в герметичный шлем и послать в нокаут его, Леопольда Каталински. И не на две-три минуты — на несколько часов!

Инженер громко выругался и включил фонарь на шлеме. Никакого тумана вокруг уже не наблюдалось, зато камни искрились кристалликами льда. Морозный воздух обжигал горло и стягивал кожу на лице. Каталински представил себе, в каком состоянии пребывают сейчас работники ЦУПа, обеими руками ухватился за трос и чуть ли не со скоростью катящегося по горному склону камня ринулся вниз. Он, как и прежде, абсолютно не надеялся ни на что хорошее, но был намерен выполнить то, что обязательно должен был выполнить.

…Замечательный режиссер и кукловод не собирался в эту ночь заниматься творением чудес на одной из бесконечного множества подвластных ему территорий, им же и созданных для собственной потехи — на том участке марсианской области Сидония, которую заявившиеся сюда земляне нарекли Берегом Красного Гора. Инженер убедился в этом, вдоль и поперек исходив все каменистое дно глазницы. Никакого входа он не отыскал ни под ногами, ни в стенах. Если вход тут и существовал, то был надежно закрыт.

Каталински знал, как отсюда можно проникнуть внутрь Сфинкса: поднять в небо «консервную банку», зависнуть над глазницей и сбросить бомбу.

Но у него не было бомбы.

Ни ругаться, ни плеваться он больше не стал. В последний раз обвел фонарем каменную площадку и, яростно растирая щеки, побрел к склону.

…До рации в модуле Каталински добрался, еле волоча ноги от усталости, бросив в вездеходе и гермошлем, и пустой баллон. Все переживания и проблемы, вся спешка, все нагрузки последних часов — нет, не часов — целой жизни! — навалились на его плечи и вдавили в кресло с такой силой, словно не на Марсе он находился, а на гиганте Юпитере, чье мощное гравитационное поле способно вмиг превратить человека в тонкий слой масла, размазанный по бутерброду. Погрузка… Поиски пропавших… Перелет на орбиту… Разгрузка… Посадка на Марс с командиром… Еще одни поиски… Работа в котловане… И вновь — поиски…

А ночной спуск по карнизу к подножию Сфинкса… А поездка к лагерю, когда путь освещает лишь одинокий фонарь на шлеме — у ровера не было фар, потому что никакие ночные вояжи программой экспедиции не предусматривались. И опять — багровые всполохи над каменным чудовищем, и вызывающее озноб ужасное ощущение, что за спиной, на равнине, находится не бесчувственная гора, а живой монстр. Да, Марсианский Сфинкс только прикидывался безжизненной каменной громадой, а на самом деле был коварным живым существом, хищником, тысячи лет терпеливо дожидавшимся добычи.

Дожидавшимся — и наконец дождавшимся. Сфинкс пожрал четверых землян, точно так же, как пожрал некогда всех марсиан, и теперь медленно переваривал их в своем зловонном чреве. Так представлялось инженеру.

У него не хватило сил даже на то, чтобы поесть. Он передал сообщение в Хьюстон и уснул прямо в кресле перед рацией, уронив руки на панель и уткнувшись в них лицом, — словно провалился в черный колодец.

Раз за разом повторяющийся сигнал вызова с трудом вытащил его из этого колодца. Еле-еле разлепив глаза и с усилием подняв тяжелую голову, Каталински вышел на прием и выслушал вердикт ЦУПа.

Вердикт был вполне предсказуемым. Инженеру предписывалось, по возможности, довести до конца погрузку и убираться с Марса на орбиту. Не предпринимая больше никаких попыток найти хоть кого-нибудь. Категорически. Улепетывать на «Арго» и ждать там дальнейших указаний. Не возвращаться на Землю, — а ждать.

В ЦУПе еще на что-то надеялись.

— Вас понял, иду спать, — лаконично сообщил Каталински.

Некоторое время он обессиленно полулежал в кресле, глядя на экран внешнего обзора. Вспышки над Сфинксом прекратились. Усеянное звездами чужое небо казалось хрупким, ненадежным, готовым в любой момент рухнуть вниз, рассыпая светила и открывая путь жуткой пустоте.

В этой черной ночи, не так уж далеко от модуля, затаился безжалостный хищник, продолжая переваривать тела Батлера, Флоренс, Торнссона и командира…

Так ничего и не поев, инженер дотащил себя до койки. И рухнул на нее, даже не попытавшись снять комбинезон. В какой-то момент ему стало глубоко безразличным все и вся, включая собственную персону, которая теперь занимала его не больше, чем столкновение двух космических пылинок где-нибудь в созвездии Волопаса…

Впрочем, он отдавал себе отчет в том, что эта апатия могла быть защитной реакцией организма. Своего рода аварийной подушкой безопасности для нервной системы, расшатанной трагическими событиями и непредвиденными физическими нагрузками.

Каталински лежал, ни о чем не думая, и ему продолжала представляться монолитная зловещая громада. А потом он вновь провалился в черный колодец.

23

Стремительный спуск по наклонной плоскости со скоростью хорошего горнолыжника завершился для Маклайна удачно. Он словно бы влетел в невидимую перину, и некоторое время ощущал самую настоящую космическую невесомость. А потом обнаружил, что лежит на твердой ровной поверхности и по-прежнему держит в руке фонарь, который освещает каменную стену в трех шагах от него.

Он встал на ноги и, медленно повернувшись на месте и в полной тишине описав круг лучом фонаря, получил представление о том, куда его занесло. А точнее, всосало. И тут же попытался связаться с Каталински.

Однако со связью ничего не вышло — инженер молчал. Маклайн несколько раз безрезультатно повторил вызов и приступил к более тщательному изучению окружающей обстановки. Благо, как оказалось, его фонарь не являлся здесь единственным источником освещения.

Он стоял в круглом зале диаметром, пожалуй, раза в три больше цирковой арены. Судя по скорости и времени спуска, зал находился под поверхностью планеты. Все это просторное помещение представляло собой цилиндр с плоским каменным потолком и каменными стенами высотой с пятиэтажный дом. Никаких отверстий нигде не наблюдалось, но это не значило, что входов-выходов из зала действительно нет — ведь он, Эдвард Маклайн, вряд ли попал сюда сквозь толщу камня. Потолок зала светился. Этот свет был довольно слабым, однако его вместе с лучом фонаря вполне хватало для того, чтобы рассмотреть не только верхнюю, но и нижнюю часть цилиндра. Почти все основание зала занимал круг какой-то темной неподвижной маслянистой субстанции, внешне напоминавшей нефть или мазут. От стен ее отделяла кольцеобразная каменная полоса шагов в семь шириной, на которой и стоял сейчас командир «Арго». Воздух был теплым, но не спертым, и от круглого озера не тянуло никаким запахом.

Проверив, на месте ли кобура с пистолетом, Маклайн подошел к краю этого странного озерца и посветил туда фонарем. Потом осмотрелся в поисках какого-нибудь камешка, но ничего не нашел. Тогда он отцепил от пояса шлем и, присев на корточки, прикоснулся им к темной поверхности. Слегка надавил… еще… Поверхность чуть прогибалась и пружинила, и теперь было ясно, что это не мазут и не нефть.

Давить сильнее Маклайн не стал. Он выпрямился, повесил шлем обратно на пояс комбинезона и задал себе самый главный вопрос: что делать дальше?

Он не любил долгих рассуждений и колебаний. Он привык ставить перед собой четкие задачи и искать наилучшие и наикратчайшие пути их решения. Или решать задачи, поставленные другими. Командованием.

Формулирование первоочередной на данный момент задачи не составляло никакого труда: ему нужно было выбраться отсюда. А вот с путями все получалось как раз наоборот: не только наилучших и наикратчайших, но и вообще каких-либо путей Маклайн не видел…

Он стоял в подземном зале и, покусывая губу, сосредоточенно смотрел на противоположную глухую стену, словно надеясь сокрушить ее взглядом. Он не чувствовал ничего, даже отдаленно напоминающего панику, и сердце его билось ровно. Единственное, что он отчетливо ощущал, — это досаду. Досаду на себя за то, что не сумел противостоять затащившей его сюда силе. Ну, и легкий налет сожаления — сожаления о том, что слишком многое не успел сделать в жизни. Не выполнил… Не вернулся… Недолюбил…

Самое страшное, что ожидало его здесь — это бездействие. Бессилие. Ведь не пробьешь голыми руками каменную толщу, и не прогрызешь зубами, и не поможет ни пистолет, ни даже артиллерийское орудие — если бы оно и было у него.

И не дай бог, Лео полезет вслед за ним и тоже влипнет. Пусть выживет хотя бы один… Хотя бы один — из пятерых…

Оставалась еще слабая надежда на это темное непонятное озеро, но Маклайн не хотел торопиться с озером. Потому что никакой другой надежды не было.

Он продолжал стоять в тишине, опустив руку с фонарем, и все так же сверлил взглядом стену — и даже не заметил, в какой момент в зале стало светлее. Подняв голову, он обнаружил, что в потолке словно зажглись несколько невидимых дополнительных источников освещения, так что все окружающее стало достаточно хорошо различимым и без его фонаря. А вновь взглянув на противоположную стену, Маклайн увидел, что на ней появились тени. Черные, глубокие, гораздо темнее камня, резкие тени. Они причудливо извивались, словно исполняли неведомый танец под неслышную музыку… Они замирали на мгновение — то одна, то другая, — и тут же претерпевали очередную метаморфозу… Они метались, складываясь в замысловатые фигуры, и фигуры эти вполне могли быть символами, несущими какую-то информацию, — но Маклайн не в состоянии был разгадать смысл этих символов. Краем глаза он уловил движение у себя под ногами и, опустив голову, увидел, что тени пляшут и на полу вокруг него. Эти тени отбрасывал он сам, но их было целых пять. И каждая из них, повторяя, в общем, хотя и гротескно, контуры его фигуры, жила своей собственной жизнью, извиваясь и перемещаясь по-своему, не так, как любая другая. Да, тени перемещались, сновали по полу и стене, сливались с черной поверхностью озерца, — хотя сам астронавт стоял неподвижно.

Маклайн когда-то видел нечто подобное. По телевизору, во время Олимпиады в Афинах. Виртуальные тени, гуляющие сами по себе. А еще в какой-то телепередаче показывали японский и, кажется, французский «теневые» проекты. Там вещи, к которым притрагивался человек, отбрасывали совершенно непохожие на себя тени: тень кухонного ножа выглядела как цветущее дерево, тень обыкновенной чашки — как распускающийся лотос… А у французов силуэт на стене и вовсе вел свою собственную жизнь: работал, ел, спал…

Но в создании таких театров теней были задействованы компьютеры, цифровые проекторы, видеокамеры, инфракрасные датчики… Неужели тут, в глубинах древнего инопланетного объекта, тоже находится всякая сложная аппаратура, не утратившая своих рабочих качеств за тысячи и тысячи лет?

Немного подумав, командир «Арго» сказал себе: «А почему бы и нет?»

Потому что гораздо легче, гораздо привычнее предполагать, что имеешь дело с техническими устройствами, некогда созданными обитателями Марса, чем объяснять всю эту теневую круговерть магией, мистикой и прочими эзотерическими таинствами, лежащими вне пределов обычной науки. Если рассматривать явления действительности с позиции мистики, то вряд ли стоит вообще чем-то заниматься в этой жизни, — так считал Маклайн. Зачем прилагать какие-то усилия к достижению той или иной цели, если события все равно будут развиваться по непостижимым законам какой-нибудь каббалы, соединенные не цепочкой причин и следствий, а совершенно иной связью…

Маклайна абсолютно не устраивали такие взгляды на жизнь.

Тени вдали и вблизи все продолжали и продолжали вихляться, разыгрывая безмолвное представление перед единственным зрителем, и командир «Арго» был даже по-своему рад этому. Во всяком случае, наблюдать спектакль с участием многочисленных и разнообразных теней отца Гамлета было гораздо интереснее, чем изнывать от безделья в пустом зале и постепенно повреждаться рассудком от отчаяния и безысходности.

Если бы еще знать, в чем смысл этой беззвучной игры, что она означает…

В какой-то момент тени напротив, за озерцом, перестали быть тенями. Они отделились от стены, превратившись в четыре черные высокие человекообразные фигуры. Фигуры застыли у кольцевой кромки подобно мрачным статуям — и Маклайн незамедлительно вытащил из кобуры пистолет. Он не размышлял, кто или что находится сейчас перед ним и насколько вообще вероятно появление здесь, в чреве Марсианского Сфинкса, на давно безжизненной планете, каких-то живых существ. Он не размышлял — он готов был стрелять при малейших признаках угрозы. Или того, что он сочтет угрозой.

В течение нескольких долгих секунд Маклайн переводил дуло «магнума» с одной человекообразной фигуры на другую. Хотя статуи не двигались, астронавт взмок от напряжения, в каждый момент ожидая неблагоприятного для себя изменения обстановки.

— Спокойно, Эд, никто тебя не тронет, — вдруг раздался негромкий голос справа от него.

Командир «Арго» вздрогнул и резко повернулся туда.

Профессиональный военный летчик и профессиональный астронавт Эдвард Маклайн никогда не страдал галлюцинациями и не видел причины, по которой вдруг начал бы галлюцинировать. Значит, то, что находилось сейчас неподалеку от него, не было галлюцинацией.

Вернее, не «что находилось», а «кто находился».

У кромки озерца сидел на каменном полу, опустив ноги в маслянистую субстанцию, человек в пурпурном одеянии, похожем на тогу древнеримских императоров. Обеими руками человек упирался в колени и, развернувшись вполоборота, смотрел на астронавта. Лицо человека — или существа, похожего на человека — было очень хорошо знакомо Эдварду Маклайну. Потому что было его, Эдварда Маклайна, лицом.

Командир «Арго» совершенно точно знал, что у него нет никаких марсианских братьев-близнецов, и потому на мгновение ощутил себя персонажем малобюджетного фильма. Но только на мгновение — для галлюцинаций не было причин, в кинофильм он тоже попасть никак не мог. Значит, перед ним действительно находился марсианин, очень способный по части мимикрии. Этакий разумный местный хамелеон. Да еще и телепат — вряд ли это создание имело возможность когда-либо изучать англо-американский…

У Маклайна был выбор: или стрелять немедленно — или чуть позже. Добрые братья-марсиане давно бы уже пришли к «консервной банке» с букетами местных цветов. В первый же день. Если они этого не сделали, значит, были не добрыми и не братьями. Хотя, возможно, просто не могли высовывать нос за пределы Сфинкса.

Командир «Арго», не опуская пистолет, отступил к стене, чтобы держать в поле зрения и черные фигуры, и этого марсианского Эдварда Маклайна. Статуи по-прежнему неподвижно стояли у самой кромки, словно и впрямь были не более чем статуями. Взявшийся невесть откуда — из озера? — марсианин тоже не шевелился.

— Ну? — сказал Маклайн. — Будешь предъявлять мне претензии по поводу изъятия местного золотого запаса? Тогда это не ко мне — я просто выполняю свою работу. Все вопросы задавай нашему правительству. — Он говорил, чувствуя какую-то наигранность, неестественность своих слов, но не знал, какими другими словами можно заменить эти. — Где мои люди?.. Те, что прилетели сюда… Они живы?

— Спокойно, никто тебя не тронет, — повторил марсианин вместо ответа на вопросы, и губы его исправно шевелились. Он не менял позы и только слегка похлопывал себя ладонью по скрытому под древнеримской тогой колену. — Давай лучше я расскажу тебе об отце. О том, что на самом деле произошло с ним во Вьетнаме.

Внутри у Маклайна будто разорвался снаряд. Но внешне это никак не проявилось, и кисть его руки с пистолетом продолжала совершать равномерные движения вправо и влево, не упуская ни одной из пяти целей.

— Зачем? — спросил он, и голос все-таки выдал его состояние, чуть дрогнув на этом коротком слове.

— Это была не контузия, Эд, — вновь не реагируя на вопрос, произнес двойник-близнец. — Он просто угодил в лагерь, и там его сильно били. Заставляли их палить друг в друга. А он попытался выстрелить во вьетконговца. Там были и русские, Эд, вместе с вьетконговцами, и они тоже его били…

Астронавт сглотнул тугой комок. Марсианин не мог извлечь такую информацию из его, Эдварда Маклайна, сознания — такой информации там просто не было. Или когда-то, давным-давно, он делал такое предположение? Отец очень мало рассказывал о той войне, почти ничего…

— Зачем ты мне это говоришь? — спросил он.

— Просто демонстрирую свои возможности, — с усмешкой ответил древнеримский марсианин и поболтал ногами в озерце, словно парил ступни в тазе с водой. — Хочешь, расскажу тебе кое-что про Линду? Когда вы с ней были еще во Флориде, и ты улетал…

Маклайн перестал водить пистолетом из стороны в сторону и взял на прицел собственное отраженное (скопированное? Или все-таки кажущееся?) лицо.

— Только попробуй — и останешься без головы, — нисколько не блефуя, пообещал он. — Лучше скажи несколько слов о Флоренс Рок. Об Алексе Батлере. О Свене. Иначе я для начала отстрелю тебе яйца, — он сделал движение дулом «магнума», — если они у тебя есть, конечно. А если нет — отстрелю что-нибудь другое. Ну?!

Марсианин перестал болтать ногами, сгорбился, и лицо его скривилось в жалобной гримасе. Подобных гримас Эдвард Маклайн никогда не видел в зеркале!

— Я ничего об этом не знаю, — сказал двойник со вздохом. — Откуда мне знать?

— А о моем отце ты откуда знаешь? Выудил из моей головы?

— Вон там, — марсианин кивком указал на озерцо, вновь уклоняясь от ответа, — целый город. Идем, я покажу. Увидишь, это совсем не то, что Теотиуакан или Хара-Хото. Совсем другое. Идем, не пожалеешь…

— Как-нибудь в другой раз, — сказал командир.

Этот тип умело копался в чужих мозгах и лихо заговаривал зубы, заманивая, отвлекая… Но Маклайн был начеку и почти сразу заметил трансформации, начавшиеся на противоположной стороне зала. Черные статуи осели, как снеговики под весенним солнцем, оплыли сгоревшими свечами, стекли в озерцо — и прошла по поверхности легкая дрожь, и появился там бугорок, вытягиваясь в нечто торпедообразное. И эта невидимая торпеда помчалась через озерцо, приближаясь к астронавту.

Маклайн, прижавшись заплечным баллоном к стене, бросил единственный короткий взгляд на двойника. Лицо-отражение плавилось нагретой восковой маской, крупными каплями сползало на тогу, и тога тоже сползала, растекалась багрянцем по темному, маслянистому. Командир трижды выстрелил по несущейся к нему торпеде… потом — по багровому пятну, тоже устремившемуся к нему… и вновь, еще дважды, — по торпеде.

Грохот в клочья порвал тишину, невидимыми железными копытами застучал по стенам, вздернул на дыбы озерцо. Черная стена метнулась к астронавту, обрушилась на него, повлекла с собой…

Не прошло и нескольких мгновений, как Маклайн сообразил, что его кружит в водовороте, засасывает в черную воронку — как сгусток мыльной пены над сливным отверстием ванны. Вращаясь все быстрее и быстрее в этом подземном Мальстреме, он начал действовать как автомат, даже не успевая осознавать, что именно он делает. С силой, рукоятью вперед, заткнул пистолет за ворот комбинезона, так что оружие провалилось и застряло где-то на груди. Сорвал с пояса шлем и одним молниеносным движением надел его — нижняя эластичная прокладка тут же плотно обхватила ворот. Включил подачу дыхательной смеси — и успел еще разглядеть прощальный бег новых теней на кружащемся потолке.

А потом сливное отверстие ванны втянуло сгусток мыльной пены, и сгусток вместе с водой понесся по трубам канализации то ли к коллектору, то ли к отстойнику, то ли еще куда-то. Маклайн был тут в роли мыльной пены, а черная субстанция, резко сбавившая плотность, стала такой же текучей, как вода. Командир «Арго» в полной темноте несся по кишкам Марсианского Сфинкса, гадая, что ждет его впереди и готовясь к новым неожиданностям.

В какой-то момент черный поток, изменив направление, устремился вверх. И, гейзером вырвавшись под прекрасное, невесомое, восхитительное розовое небо, небо из детских сказок, швырнул Маклайна к каменной стене и втянулся назад, как жало змеи. А командир «Арго» ладонями, ребрами и коленями ощутил всю прелесть соприкосновения с камнями…

Плотный комбинезон и меньшая, по сравнению с земной, сила тяжести все-таки спасли его от переломов. Но некоторое время Маклайн, с трудом повернувшись на бок, болезненно морщился и втягивал воздух сквозь стиснутые зубы. Ощущения были далеко не из приятных — наверное, именно так должен чувствовать себя мобильный телефон, который с размаху швырнули на асфальт.

Но что такое ушибы и гематомы по сравнению с вновь обретенной свободой? Мелочь, ерунда, сущая безделица…

Маклайн попытался вздохнуть полной грудью и поморщился от боли. Кажется, как минимум одну трещину в одном ребре он все-таки заработал.

Ему пришло в голову, что, наверное, именно так обитатели Марсианского Сфинкса расправлялись с врагами — просто вышвыривали вон с напором хорошего пожарного шланга. Физиономией на камешки. Если без амортизирующей амуниции — то в лепешку. В отбивную. Стоило ему открыть стрельбу — и его быстренько вытурили из здешней резиденции… А ведь у Алекса тоже есть пистолет — может быть, и он догадался стрелять? Впрочем, если бы ареолога выдворили, телекамеры «Арго» не оставили бы это без внимания — человека они могли бы разглядеть. Живого или мертвого…

Маклайн приподнялся, скрипнув зубами от болезненных ощущений, что мгновенно дали о себе знать в самых разных местах тела. Каменная поверхность наклонно поднималась к розовому ясному небу, а внизу находилась неровная, исчерченная черными тенями камней площадка. Никаких следов отверстия, через которое астронавта выбросило из чрева Сфинкса, на ней не было. Маклайну не потребовалось много времени для того, чтобы сообразить: он, скорее всего, находится в одной из глазниц Лица, возле только что закрывшегося выхода-входа, указанного на схемах из древних земных городов. Буквально в ту же секунду его взгляд наткнулся на что-то, разительно отличавшееся от однообразных камней. Это была знакомая обертка от армейского батончика.

Вряд ли обертку в стиле «звезды и полосы» оставили здесь марсиане — это спускался в глазницу в поисках его, Эдварда Маклайна, Леопольд Каталински.

Спустился, никого и ничего не обнаружил и покинул это место. Вернулся в лагерь, связался с ЦУПом… И наверняка получил приказ закончить погрузку и побыстрее убираться отсюда, пока Сфинкс не сжевал «консервную банку»…

Астронавт поспешно включил рацию:

— На связи Маклайн. На связи Маклайн…

В ответ не раздалось ни звука. Ничего…

Что если инженер поспешил выполнить приказ и уже покинул эту негостеприимную планету?

В такое командиру «Арго» верить не хотелось. И не верилось.

«А ну-ка, приведи в порядок мозги, — сказал себе Маклайн. — И не нервничай».

Не было еще даже и намека на сумерки, а значит, он провел внутри Сфинкса не так уж много времени. Точно определить было нельзя — на часах почему-то не светилась ни одна цифра. Но коль до сих пор продолжался день, то Каталински никак не мог успеть не то что стартовать, но даже подготовить модуль к взлету. Поэтому волноваться не стоило…

«Стоп! — Маклайн тут же уловил нестыковку. — Как бы это Лео успел добраться досюда?..»

Во-первых, Каталински искал бы его поначалу не здесь. А во-вторых, действительно, инженер никак бы не успел достичь вершины Сфинкса, спуститься в глазницу и выбраться из нее. У него же не вертолет, а экскаватор.

И выходило, что это не инженер, не найдя поблизости корзины для мусора, сорил здесь обертками. Значит, все-таки — Алекс, совсем недавно? Удаленный из Сфинкса после применения оружия…

Маклайн вновь включил рацию и вызвал Батлера. Ареолог не отвечал.

Командир «Арго» снял шлем, вернул пистолет в кобуру и начал подниматься вверх по склону, стараясь не делать резких движений.

Все впечатления от пребывания внутри Сфинкса он убрал в некий воображаемый сейф, тщательно запер его и не был намерен открывать до конца марсианской эпопеи.

Перемещаться по камням без боли никак не получалось, и Маклайн время от времени позволял себе крепкое словцо. Но ругался он только мысленно, да и то — шепотом.

…Командир «Арго» владел навыками скалолазания, и все-таки потратил немало сил и времени, прежде чем добрался до той площадки, где его втянуло внутрь Сфинкса — спускаться зачастую бывает гораздо труднее, чем подниматься. Площадка была пуста, и не было там теперь никакого входа. Астронавт окинул взглядом каменную стену и, прихрамывая, направился к ведущей вниз древней тропе. Надеясь увидеть там поднимающегося ему навстречу Каталински или спускающегося Батлера. Или их обоих.

Но ни на карнизе, ни у подножия Сфинкса никого не оказалось. И все так же молчала рация инженера. Ареолога Маклайн больше не вызывал. В глазницу Сфинкса могло занести восходящим воздушным потоком ту самую обертку, которую бросил внизу, перед восхождением по карнизу, он сам, Эдвард Маклайн…

Оставалось надеяться только на то, что инженер что-то перепутал, не слишком внимательно рассмотрев схему. Или уже был здесь, не увидел никакого входа и бродит теперь где-то вдоль другого бока Сфинкса. Точнее, ездит на ровере. Ну, а рация… Любое устройство время от времени ломается. В полном соответствии с одним из законов Мерфи: «Если что-то может сломаться, оно сломается непременно. Если что-то не может сломаться, оно сломается тоже. Иногда — в самый что ни на есть неподходящий момент». А еще здесь по какой-то причине могла возникнуть зона радиомолчания. Почему бы ей и не возникнуть? Как сформулировал бы тот же Мерфи: «Там, где может возникнуть зона радиомолчания, она обязательно возникнет. В самый неподходящий момент».

Собственные аргументы представлялись Маклайну не очень убедительными, но он просто отстранился от них и задался другим вопросом: что предпринимать дальше? Ждать инженера здесь — или направиться в лагерь?

Правое колено болело и почти не сгибалось, пешее путешествие до лагеря представлялось занятием не самым легким, поэтому Маклайн решил подождать.

…Он просидел на камне минут двадцать, но тщетно — вокруг не было видно ни ровера, ни инженера. Командир «Арго» мысленно выругался, с трудом поднялся на ноги и похромал в обход Сфинкса, надеясь, что Каталински все-таки догонит его. На встречу с Батлером он не рассчитывал.

24

Утром инженер проснулся с тяжелой головой. Мышцы болели, словно он всю ночь, подобно Сизифу, таскал камни. Окружающее воспринималось отстраненно, как будто весь мир был отгорожен от него толстым стеклом. Кажется, ночью ему снились какие-то странные сны. Но что это были за сны, Каталински не помнил.

Мысль о еде почему-то вызывала у него отвращение, но инженер все-таки заставил себя сделать несколько глотков мультивитаминной смеси — и эта смесь показалась ему абсолютно безвкусной.

А потом он подошел к рации и отключил ее. Сам добровольно перекрыл канал связи с ЦУПом. Если бы его спросили, зачем он это сделал, он не смог бы ответить.

Немного постояв, рассеянно разглядывая пол и словно бы о чем-то размышляя, Каталински круто развернулся и направился к выходному люку.

Новое марсианское утро было солнечным и тихим. Ничего не изменилось в окружающем пейзаже, только над хищным Сфинксом висела легкая белесая дымка. Вездеход выглядел как-то нелепо, он был неуместен здесь, на этой древней равнине.

Каталински присел на ступеньку трапа, широко расставил ноги, упираясь в песок задниками ботинок, и скрестил руки на груди. Внешний мир по-прежнему был отделен от него толстым стеклом. Нужно было выводить контейнеры, грузить золото, а потом готовить модуль к старту, но инженер как будто забыл обо всех этих хлопотах. Он просто сидел и задумчиво смотрел себе под ноги. Потом поддал носком ботинка бурый гладкий камешек, и тот со стуком закатился под широкий бампер марсохода.

Каталински равнодушно проводил его глазами и перевел взгляд на далекий Марсианский Лик.

Да, он не ошибся в своем предположении. Исполин не был мертвым монолитом, наподобие вытесанных в скалах египетских храмов. Он жил какой-то своей таинственной жизнью, он менялся. Солнце освещало его, и на каменном боку, обращенном к модулю, серебрился над поверхностью равнины безукоризненно правильный прямоугольник. Его там не было, когда инженер вышел из «консервной банки», — это Каталински знал точно.

Марсианский Сфинкс, вернее, то, что земляне называли «Марсианским Сфинксом», был способен на метаморфозы.

Инженер почему-то совершенно не удивился и вообще не ощутил никаких эмоций. Он продолжал оставаться за толстым стеклом и воспринимал действительность — или то, что казалось действительностью — с невозмутимостью лежащей в холодильнике рыбы. Встав с трапа, он подошел к вездеходу и снял фонарь с брошенного на сиденье шлема. Зачем ему нужен фонарь, он не знал, но ему и в голову не приходило искать какое-то объяснение. Обогнув ровер, Каталински неторопливо зашагал по равнине к каменному колоссу с прямоугольником, сверкающим серебром. Зашагал, словно был морским судном, плывущим на свет маяка. Или мотыльком, летящим к смертельно обжигающей лампе.

Серебряный прямоугольник медленно приближался, и было уже видно, что это ворота. Огромные закрытые ворота, к которым вели несколько широких каменных ступеней, выраставших из грунта. Когда-то эта лестница поднималась высоко вверх, но за долгие века песчаные бури сделали свое дело, засыпая исполинское существо, и теперь ворота оказались совсем близко к поверхности увядшей планеты. Вчера он не видел здесь ни ворот, ни ступеней, не было такого входа и на схеме командира, — но Каталински совершенно не думал об этом. Никаких вопросов у него не возникало, и он брел как во сне, спокойно глядя в пространство перед собой.

Сфинкс навис над ним. Астронавт медленно поднялся по полустертым ступеням, чему-то улыбаясь. И остановился на верхней площадке возле двустворчатых высоких ворот с массивными дугообразными бронзовыми ручками. Их серебряная поверхность слепила глаза. Сбоку от ворот, из покрытой разводами мелких извилистых трещин бугристой стены (или бока марсианского существа), торчал на высоте чуть больше человеческого роста длинный, толщиной с руку, стержень из темного металла.

«Похоже на рычаг, — инженер осторожно прикоснулся к стержню. — Дерни за веревочку — дверь и откроется?..»

Он обхватил стержень ладонями и, поджав ноги, повис на нем всем своим весом, как гимнаст на перекладине. Стержень не сдвинулся с места.

Но Каталински не собирался отступать — он был уверен в успехе. То отталкиваясь подошвами от каменной площадки, то повисая на рычаге, он упорно старался раскачать его, вновь заставить работать древний механизм.

И наконец у него получилось.

Рычаг со скрежетом опустился, заставив взмокшего от усилий инженера упасть на колени. Что-то защелкало, зажужжало, словно невесть откуда налетел вдруг рой рассерженных пчел, — и высокие серебряные двери с громким шорохом подались назад, открываясь, откатываясь с поворотом на невидимых колесах по дугообразным колеям, выдолбленным в каменном полу. Утренний свет жадно устремился в застоявшуюся, спрессованную столетиями темноту, размягчил ее — и почти сразу захлебнулся в ней.

Но ему на помощь тут же пришел луч фонаря.

Поводя фонарем из стороны в сторону, астронавт без колебаний шагнул внутрь. Лицо его было совершенно спокойно и даже безмятежно — словно не раз и не два доводилось ему бывать за этими серебряными воротами.

Перед ним простиралось пустое пространство, огромный зал с высокими сводами — и дальние стены, и потолок терялись в темноте. Гладкая каменная поверхность под ногами была покрыта пылью, и шаги получались неслышными, как по первому мягкому снегу. Инженер обернулся. За открытыми воротами распростерлась бурая равнина. Вдали застыл посадочный модуль, похожий на какое-то диковинное насекомое, приготовившееся к прыжку сквозь небеса. И этот летательный аппарат, как и ранее вездеход, почему-то казался странным и нелепым, из разряда предметов и явлений, находящихся по другую сторону, за чертой…

Некоторое время Каталински стоял, равнодушно глядя на модуль, а потом повернулся к молча и терпеливо ждущей его темноте. И медленно двинулся вглубь зала.

Он сделал десятка три шагов — и вдали проступило какое-то смутное светлое пятно. Переложив фонарь из руки в руку, инженер, сам не зная почему, ускорил шаги. По сторонам он больше не глядел и не оборачивался на видневшуюся в проеме ржавую равнину с нелепым летательным аппаратом. Он глядел только вперед, на это светлое пятно, словно слышал дивное пение неведомых марсианских дев-сирен…

Перед ним был саркофаг, большой серебряный саркофаг, возвышающийся над каменным полом. Его плоскости были исчерчены множеством тонких черных линий, создающих причудливые узоры. Орнамент этот был совершенно непривычен человеческому глазу. Он рождал у инженера какие-то смутные странные чувства, которые вдруг всколыхнулись в темных обманчивых глубинах подсознания, возможно — в прапамяти, и начали медленно всплывать к поверхности…

Астронавт прикоснулся пальцами к прохладному боку саркофага — и лицо его стало умиротворенным, словно он наконец обрел то, что искал, к чему стремился всю жизнь. Он положил фонарь на пол и без труда сдвинул серебряную крышку.

Гробница была пуста.

— Ну, конечно, — негромко сказал инженер таким тоном, как будто догадался о чем-то очень важном.

«…нечно…» — тихим эхом прошелестело под сводами зала.

Отзвук не пропал, отзвук множился — и шелестело, шелестело вокруг, словно шептало что-то само древнее время, долгие десятки веков запертое внутри живого исполина — по-своему живого исполина — с ликом Марсианского Бога и наконец-то разбуженное и освобожденное пришельцем с соседнего космического острова, где пока еще продолжала существовать жизнь.

Теперь Каталински твердо знал, что ему делать дальше. Ему казалось, что это знание, непроявленное, невостребованное до поры, всегда было с ним.

Он еще больше сдвинул крышку вдоль саркофага, так что она в конце концов накренилась и с тихим стуком уперлась в пол. Он видел, что черные узоры пришли в движение, и все множились и множились, подчиняясь единому ритму. И в этот ритм каким-то невероятным образом вплелся шелест, неосязаемым мелким дождем лившийся из-под невидимого темного свода.

Каталински без колебаний забрался в саркофаг. Лег на его серебряное дно, скрестил руки на груди и медленно закрыл глаза, чувствуя, как освобождается от чего-то, до сих пор мешавшего ему по-настоящему жить. Он не думал ни о чем. Невидимое толстое стекло исчезло, и на его месте возникла сияющая серебряная стена, испещренная древними неземными символами.

Астронавт неподвижно лежал в серебряном саркофаге посреди пустынного зала, и лицо его было подобно маске. И тихо, очень тихо было вокруг.

…Когда солнце уже начало снижаться, приближаясь к горизонту, Каталински открыл глаза и выбрался из саркофага. В зале по-прежнему стояла тишина, продолжал буравить темноту фонарь на полу, и створки ворот были закрыты. Теперь они были не серебряными, а прозрачными.

Он приблизился к ним и остановился — взгляд его был спокоен. Потом с наслаждением вздохнул и улыбнулся.

Он видел перед собой вовсе не бурую, а синюю-синюю равнину — такими бывают лепестки инни после дождя. Равнина привольно раскинулась под прекрасным изумрудным — пронзительно знакомым и родным! — небом, в котором переливалось разноцветье тысяч и тысяч далеких светил. В стороне от величественного иссиня-черного Купола — хранилища знаний — виднелась несуразная конструкция, своими примитивными, убогими формами нарушая красоту и величие окружающего пейзажа, что воплощал вечную мировую гармонию. И совершенно непонятно было, зачем идти к этой абсурдной конструкции, которой вовсе не место здесь, на синей равнине, где когда-то вели неторопливые беседы великие жрецы…

Горячий ветер повеял вдруг из глубины темного зала, где стоял вновь опустевший серебряный саркофаг, и он почувствовал, как размягчается, растворяется его тело. Он знал, что сейчас исчезнет, — но это его совсем не пугало. Он был готов к такому финалу, за которым непременно последует новое начало, и продолжал спокойно улыбаться…

25

Доковыляв до лагеря, Маклайн понял, что его надеждам пришел конец. Инженера в модуле не было.

Каталински по какой-то совершенно непонятной причине отключил связь с ЦУПом.

А бортовой хронометр показывал, что Маклайн провел внутри Марсианского Сфинкса гораздо больше времени, чем он полагал: не час, и не два, а почти целые сутки! Выходило, что Каталински покинул лагерь, бросившись на помощь, еще вчера… И до сих пор не вернулся… Его тоже втянул внутрь Сфинкса тот неведомый пылесос?

И теперь все они — и Флоренс, и Батлер, и Свен, и Лео — весь экипаж! — находятся в глубинах Сфинкса… В подземном городе, о котором говорил двойник в пурпурной тоге…

А может быть, на самом деле нет ни двойника, ни города, а есть какое-то излучение, бьющее по мозгам и вызывающее видения?.. Может быть, Марсианский Сфинкс чем-то сродни плотоядным орхидеям, и то, что представлялось двойником, не более чем некий фермент, воздействующий на потенциальную добычу?..

Много чего могло быть…

Сколько времени придется провести здесь в ожидании? И приведет ли к чему-нибудь это ожидание?.. И надолго ли хватит ему запасов провианта?..

Вернуться на Марс с отрядом морской пехоты — «собак дьявола», коммандос-Шварценеггеров, несокрушимых Рэмбо — и проникнуть в подземный город?..

Если они еще живы… Если будут живы…

Если такую операцию вообще захотят и сумеют организовать… Через год… через два… через три…

И какие там «собаки дьявола»! Это же не кино. Не будет никаких спасателей-коммандос. А будет просто еще одна экспедиция за золотом. И строжайший запрет даже приближаться к Марсианскому Сфинксу. А скорее всего, никто уже больше никуда не полетит. Налетались.

Даже если и полетят, то лет через пятьдесят. Или — через сто…

Маклайн сел в кресло перед рацией и обессиленно опустил тяжелую, раскалывающуюся голову на руки. Боль переполняла усталое тело, и болью была полна душа.

Доложить Земле все, что можно доложить… И ждать ответа.

Он искал ответа и у самого себя — но не мог его найти…

…По днищу вездехода уныло барабанили камни. Ржавая равнина, с напускной покорностью ложившаяся под колеса пришлого, чужого здесь механизма, казалась залитой кровью. С деланным сожалением вздыхал ветер, и подчеркнуто медленно, словно демонстрируя свою показную, фальшивую скорбь, ползли по небу налившиеся кровью облака.

Командир космического корабля «Арго» Эдвард Маклайн возвращался из своей последней поездки по равнине, расположенной в марсианской области Сидония. Совершив безнадежный и безрезультатный прощальный виток на ровере вокруг каменного исполина, нареченного землянами Марсианским Сфинксом, он направлялся к лагерю Первой экспедиции. Чтобы сесть за пульт управления модулем и покинуть Красную планету. В полном одиночестве покинуть планету, названную именем кровавого бога войны.

С того момента, как Маклайн переступил порог безлюдного модуля, прошли сутки. За это время он, держась на обезболивающих инъекциях и биостимуляторах, успел загрузить «банку» новой партией золота, законсервировать экскаватор и разобрать транспортеры и реечную дорогу.

Теперь он должен был выполнить категорический приказ ЦУПа, озвученный Стивеном Лоу: взлететь с Марса, доставить золото на «Арго», сойти с планетарной орбиты и пуститься в обратный путь к Земле. Орбитальный разведчик-автомат, который не первый год ходил по кругу, делая снимки различных участков Красной планеты с разрешением тридцать сантиметров на пиксель, так и не обнаружил в Сидонии ни одного из пропавших астронавтов.

Это был очень жесткий приказ. И, наверное, единственно правильный в данной ситуации.

Правильный — с позиции разума, с позиции здравого смысла.

А с позиции сердца, с позиции души?..

Маклайн считал себя человеком долга. Всегда считал себя человеком долга. Он просто обязан был выполнить возложенную на Первую марсианскую экспедицию задачу и не подвести тех, кто доверил ему руководство этой экспедицией. Выполнить — за себя и за всех остальных, кто вместе с ним отправился к Марсу.

И была надежда на то, что если он приведет «Арго» к Земле — состоится вторая экспедиция.

Только бы они были живы…

Маклайн все ближе подъезжал к лагерю, и в голове его монотонным хороводом кружились невеселые мысли. Целесообразность — или бегство?.. Долг — или все-таки предательство?..

До взлета оставалась всего одна ночь. Впереди изготовился к последнему прыжку в небо модуль, а позади застыла черная на фоне темно-красного неба громада Марсианского Сфинкса.

Сгущались сумерки…