ТАТУИРО (HOMO)

Глава 27

– Мам? Ты как? У меня… Все нормально у меня. Я тут гением решил сделаться… Ага, чего – спокойно, я ведь, помнишь, в третьем классе лучше всех рисовал лошадок и собачек. Котят? Не собачек? Ну, пусть будет котят… Дед Никита говорил – далеко пойдет, ой далеко… Вот я и пошел. Через неделю выставка у меня, в Манеже. Помнишь, ты приезжала, мы с тобой ходили туда. Еще твой этот был тогда. Не Веня, а другой. Мам, я тебе денег скоро пришлю. Я их теперь больше зарабатываю, больше и пришлю. Что значит, не надо больше? Что твой Веня, наконец, научился их не тратить по дороге из своего зубного кабинета? Прости, конечно, стоматологического. Нет, приезжать не надо, ты же не любишь фотографию, а я как раз в ней и гением стал. Угу. Я тебе журнальчик потом привезу. Поеду к бабке через Киев, ага, ты приходи на вокзал, повидаемся. Не, не хочу к вам. Знаешь, почему. Ой, мам, живите, как вам хочется, меня только не надо, а? Придешь и посмотришь. Прости, чайник у меня взорвется щас. Ага, целую…

Витька замолчал, оторвал глаза от мертвого телефона, камушком лежащего на другой стороне стола, царапнул взглядом буклет, что кинул туда же, как таракана. Поднялся медленно, выключил газ. По мокрой дымке темного стекла – тонкие трещинки струек. Медленно ползли, и в них проталкивался, расплавляясь кривыми иглами, уличный свет. Постоял, разглядывая внимательно, как сверкает, пошевеливаясь, тонкая вода по стеклу. Была в чайнике, кипела, парила. Упала на холодное стекло капельной дымкой… Потяжелела, поползла. Вниз… Красиво…

«Снять», стукнуло в висок, и Витька скривился. Задвигал легкий чайник по решеткам, слушая плеск внутри. Ляпнул в чашку остатки кипятка, сыпнул сахару.

– Снять? – сказал вслух. И попробовал засмеяться. Но без чайника и телефона в кухне стояла тишина. Не мешаясь с ночным уличным шумом, стояла и ухмылялась. Все произнесенное передразнивала, эхом болтала в пустой голове. И смеха не получилось .

– Снять, бля! – сказал Витька погромче. Злость лучше этого больного смеха.

– Хер дождетесь! Гений, бля! Кому я нужен, гений? Какой я гений?

И размахнувшись, сбил со стола вазочку с горкой печенья. Не разбившись, она ускакала в угол. Квадратики улеглись по квадратам линолеума, светя желтеньким по бежевому.

«Снять», тенькнуло в голове снова. Витька застонал и наступил ногой на желтенький квадратик, вмял, сплющил. На второй, третий.

«Вот тебе снимочки, вот сними, вот это!»

За последним квадратиком пришлось идти к самой двери… Прошел обратно, давя ногами лужицы хрустких крошек. Сел и заболтал ложкой в белом сладком кипятке. Хлебал, обжигая губы. Смотрел на оживший телефон. Тот полз по столу, мигал, пел похабно-весело. Замолчал, не дождавшись, но тут же заползал снова.

После четвертой попытки Витька телефон взял.

– Витька!!! Ты че, шпана? Сам звонил-звонил и не берешь трубу! Я в клубе, там Тинка зажигает. Веришь, ну такую хрень поет! А народ скачет! Ты слушай!

И телефон запищал, закурлыкал, полезли из динамика лапшой мелкие звучки.

– Ну, как? Бред просто! А я смотрю, ты звонишь-звонишь, вот пошел бы со мной, размялся. Чего молчишь? Щас найду, где потише!

Витька молчал, прижимая трубку к уху. Молчал, пока Степка расписывал ему про клуб и концерт, про музыкантов, среди которых «блин, даже нормальные есть, такую лабуду играют, ох, деньги, брат»… Молчал, когда напарник забеспокоился и стал выкликать его по имени, уже не отвлекаясь. И, дождавшись паузы, сказал ласково:

– Степа, ключ, что я тебе давал, он у тебя?

– Ну, да!

– А ты заходил?

– Ну, да! Забегал два раза, проверил все! Я бы и третий, но ты ж вернулся…

– И ты его никому не давал?

– Чо ж я дурак? А что случилось-то? Блин, Витяй, пропало что? Я же, вроде бы…

– А ты приезжай, дружок, – пригласил Витька.

– Прям щас? Тут же еще…

И, споткнувшись о Витькино молчание, крикнул со злостью:

– Приеду. Жди сиди!

Ходя по теплой кухне, Степан старался стол обходить подальше. Косился на буклет, сто раз уже перелистанный. Пожимал плечами, взмахивал рукой, делал разные лица. Витька сидел на скамье, спиной к шершавой стенке. Следил за другом. Ждал.

– Не, ну я не понимаю… – напарник остановился, взглянул на вишневую обложечку, развел руками. Снова махнул рукой и заходил.

У Витьки устали глаза. Ждать надоело.

– Ключ давал кому?

– Да нет же!

– Степ, я не знаю, что говорить…

Рыжий с грохотом придвинул табуретку, плюхнулся. Постукал ботинком о ножку стола. Потянулся и снова взял буклет, открыл. Смотрел на два снимка разворота. Витька ждал.

– Но это же не твое, так? Похоже очень, но не твое…

– Степа…

– Ну да, ну да. Дай собраться с мыслями.

– Ага, видишь, мысли появились.

Напарник размахнулся и швырнул буклет на стол. Тот проскользил и порхнул на пол, прямо к Витькиной ноге. Степан облокотился толстыми локтями на стол, поморщился – мешает дубленка.

– Разделся бы, или не собираешься задерживаться? У тебя теперь новая жизнь…

– Слушай, заткнись, а?

– Да пошел ты…

Степка стащил полушубок и кинул к дверям.

– Я тебе щас все расскажу, хотя и расказывать-то нечего.

– Ага…

– В общем, я снимки твои списал на диск. Думал, вдруг с компом что-то или еще что. Ну и…

– И вместо того, чтоб положить здесь где-нибудь, забрал с собой?

Степан кивнул. Глаз от стола не отрывая. Было слышно, как над головой кто-то тяжело ходит, скрипит паркетом. Старый дом, подумал Витька, вот у кого-то паркет еще жив в кухне, а у меня – линолеум, мать стелила, когда еще не уехала к своему зубнику.

– Мы с Тинкой пришли…

– Ага…

– Что ты мне все агакаешь? Будто я хотел – плохо! Я волновался за тебя, очень! Ты же такие вещи снял!

Медленно закрутился привешенный к плафону картонный ангел. Качал засаленными крылышками. Заорали внезапно под окном молодые беззаботные голоса, стукнулся в жесть подоконника случайный снежок.

– Ну, хорошо, вы с Тинкой пришли… Степа, ну говори, я ж не следователь, не могу допросы. Тебе, к тому же! Блин, обрыдло все!

– Ну, вместе уходили, и я диск этот сунул Тинке в руки, пока дверь закрывал. А она его – в сумку.

– И где он?

– Наверное, там и лежит. Или дома у нее. Забыл я про него.

Витька потянулся и старательно додавил подошвой желтенькие крошки от печенья.

– Та-ак… Значит, позаботился сначала, чтоб снимки не пропали вдруг, а потом – забыл?

– Ну да…

Степан повесил голову. Крутил в толстых пальцах яркий журнал, сворачивал трубкой, распахивал. Мелькнули кошачьи глаза на развороте. Не посмотрел, захлопнул, бросил на стол.

– Вить, я правда, ну, кто знал. Дурак я, да. И не подумал…

– Да уж…

– И вообще, ты тоже виноват. Сам не подумал, а теперь вот – цепляешься.

– Не подумал?

После оба не могли вспомнить, кто что кричал. Дубленку Витька выпинал в коридор. И напарника думал – за ней же, но тот набычился и уходить из Витькиной жизни не захотел. Стук по батарее, отдаваясь в ушах, прервал ссору на полуслове. Стояли вплотную, запаленно дыша, ели друг друга глазами. Но кулаки потихоньку разжались, опустились напруженные плечи.

Стало слышно чириканье телефона. «К тебе и за тобой, с любовью и мечтой…», заливалась Тина, приглушенная меховым карманом. Витька закатил глаза, Степка скривился. И оба расхохотались, дыша друг на друга – ванильным печеньем, коктейлем, сигаретами…

Еще одна Тина кричала за дверями квартиры.

– Вить! Степка написал – к тебе поехал! Вы чего трубку не берете? Ви-тя!!!

Стук по батарее возобновился…

Ворвалась стремительно, как в первый раз, подняв холодные волны запаха духов полами роскошной шубки. Но мальчиков своих не пустила, хлопнула дверью перед носом, звонко про что-то распорядившись. Глянула подозрительно. Встала за спиной у сидящего уже за столом Степки, положила на плечо руку.

– Случилось что?

Витька заваривал чай, пока напарник, запинаясь и прижимая иногда подбородок к Тинкиным пальцам, рассказывал. Налил себе, сел, тряхнул пустую пачку из-под печенья. Втроем посмотрели на пол, на давленые квадратики. Тина приняла поднятый с пола Степаном вишневый буклет.

– Дела… Я, конечно, знала, что эта скотина везде свой нос сует, но – в сумке моей рыться…

– Так диск у тебя с собой?

– Да, – и она полезла в объемистый мешок на плече, – я в сумке месяцами вещи таскаю. Степушка сказал – спрятать, а я забыла. Так и лежит.

И выложила на стол диск в бумажном конвертике. Фломастером, размашисто по белому, надпись «Виктор Сай снимает тоску»…

– Мы все прикидывали, как выставку тебе. Радовались. Степка радовался, знаешь как?

Из-за плеча потянулась за его горячей чашкой, отпила. Отойдя к окну, присела на подоконник, натягивая штору.

– Вить, ты не волнуйся. Я все узнаю, что можно сделать. Адвокат у меня толковый, посоветуюсь. Плохо, что снимки не украл, похоже. Только идею. И в Манеж надо заглянуть, ведь открытие скоро, значит, залы уже готовят, развешивают картинки. Или что там делают? Я же по выставкам не особо, времени никакого нет.

Витька почувствовал, как толкнулась внутри надежда. Что там у Ники? Может, все не так страшно?

– Мои снимки настоящие, – сказал, – видно же! Даже по этим трем видно! – кивнул на буклет.

И расслабился, первый раз за вечер.

– Все же увидят! Да!

– Думаешь? – Тина грела в ладонях чашку, смотрела странно. Вытянула шею, еще глянуть на кроссовок в жухлой траве. Погасила взгляд, увела в сторону.

– Конечно! Да свои опубликую, расскажу всем! Ведь видно же, где настоящее! Степ, ты видишь?

– Я – да. Но Тинка верно говорит, надо сперва глянуть на выставку. Разведку устроить. А со Сволочицким будешь разговаривать?

– Морду набью.

– Помогу…

– Славные мальчики, – Тина улыбнулась грустно. По темным волосам плакали растаявшие мелкие снежинки. Парила горячим чашка в переплете тонких пальцев, покрасневших с мороза в тепле. И нос – красный.

– Стой, – сказал Витька. Споткнулся в коридоре о прикорнувшую в темноте дубленку, шепотом обругал. Вернулся с камерой, залез на скамью и поправил картонного ангела так, чтоб тень его падала в золотую дымку, напотевшую за Тинкиным плечом.

– Ты разговаривай, разговаривай. Не отвлекайся!

– Жить будет, – сказал Степан. И шумно захлюпал чаем.